Римская Британия

Античный мир

© Старшов Е.В., 2024

© ООО «Издательство «Вече», 2024

Введение

История Римской Британии по каким-то странным, неисповедимым путям до сих пор остается для русского читателя чем-то неведомым. Порой в разговорах на эту тему с людьми, даже довольно близкими к истории Древнего мира, приходится слышать нечто вроде «А что там было интересного? Там же не было грандиозных битв, как с македонянами или карфагенянами… Памятников, подобных турецким и североафриканским, тоже особо не видно…» В лучшем случае о Римской Британии вспоминают разве что в связи с Галльской войной великого Цезаря и, еще реже, с восстанием Боудикки в I в. н. э., оперативно подавленным завоевателями. Но такой взгляд не просто поверхностен – он глубоко ошибочен. Военные операции римских наместников Паулина, Агриколы и иных, осуществляемые в труднодоступных гористых местностях Уэльса и Шотландии, или умелое противостояние малым числом гигантским бриттским ордам (в битве с царицей Боудиккой, например, на одного римлянина «официально» пришлись 23 бритта – все равно, гигантское превосходство налицо, даже если Дион Кассий преувеличил цифру) – не менее яркие образцы военного искусства Античности. И это – лишь одна, далеко не главная грань Римской Британии. На протяжении нескольких веков она являлась объектом пристального внимания как античных ученых и историков, так и римских императоров со всеми вытекающими для нее благими и печальными последствиями, один впечатляющий список которых напоминает оглавление труда Светония Транквилла (кстати, несостоявшегося британского трибуна) «Жизнь двенадцати цезарей» или позднеантичных «Жизнеописаний Августов»! Цезарь, Октавиан Август, Калигула, Клавдий, Нерон, Веспасиан, Тит, Адриан, Антонин Пий… – вплоть до Константина Великого, провозглашенного императором именно на британской земле, в римском Эборакуме – нынешнем Йорке. Если оставить в стороне роль личности в истории, Римская Британия явила миру не просто удивительную кельтско-латинскую амальгаму (это не было особым уникумом, для примера можно вспомнить хотя бы ту же Галлию). История Римской Британии – причудливое смешение народов, культур, а также вер, поскольку наложение на упомянутую амальгаму христианства привело в итоге к уникальнейшему в мировой истории феномену – ирландскому миссионерству, охватившему весь западный мир, от Британии до Италии, от Галлии до Киева и Новгорода: а дал ему импульс не кто иной, как крещеный бритт Патрик, сын то ли римского декуриона, то ли диакона, попавший в плен к ирландским язычникам… Это все не было бы возможным, если бы бритты со всей пылкостью своих душ не приняли бы новую веру. И это пока мы говорим только об одной вере, а в историю Римской Британии (и даже шире, берем и Галлию) внесли свой вклад и таинственные друиды, чей религиозный центр был на острове Англси; римские легионеры принесли с собой таинственный восточный культ быкоборца Митры, а недавние археологические изыскания поведали о серьезном повороте бриттов к своим древним богам, что выразилось в создании в IV в. н. э. храмов бога Нодонта близ устья Северна и неизвестного божества с быком и тремя богинями в Дорсете. Конечно, великий остроумный Черчилль в чем-то лукавил – как всегда и везде, однако стоит обратить внимание на данную им оценку истории Римской Британии, как «самые спокойные и просвещенные времена, когда-либо выпадавшие на долю ее обителям». В общем, остается только скорбно гадать о том, каким бы диковинным цветком распустилась на скрижалях истории Древняя Британия, не положи ей насильственного и скорого конца англосаксонское завоевание.

Период, отпущенный для расцвета христианской Британии, был непомерно короток – немногим более века, поскольку, с выводом оттуда римских войск в начале V в., молодое христианское государство на окраине мира оказалось предоставленным сначала междоусобию местных правителей, а потом – вторгшимся германским язычникам: англам, саксам, ютам и фризам. Гибель Римской Британии была не менее трагичной и кровавой, чем гибель того же Карфагена – просто она совершенно не на слуху. Британия была просто утоплена в крови ее кельтских обитателей, лишь малая часть из которых нашли прибежище у соплеменников в горах Шотландии, Уэльса и Корнуолла, а также в Ирландии и на галльском побережье, дав его части свое имя, – это нынешняя Бретань, прежде звавшаяся Арморикой. Варвары-германцы практически уничтожили прежнюю культуру и христианство в стране, само имя которой они изменили на Englaland – «землю англов», позже несколько сократившееся до всем известной England – Англии. И в то время как отдельные романо-британские землевладельцы – такие, например, как Амброзий Аврелиан, ставший прототипом легендарного короля Артура – с оружием в руках пытались защитить свою родину, другие в эмиграции пытались дать религиозно-философское осмысление всему происшедшему, как святой Гильда Премудрый. Но усилия ни тех, ни других не спасли Римскую Британию от того ада, в который ее погрузили чужеземные захватчики. К 600 г. бриттское сопротивление было окончательно подавлено. Римские города, форты, виллы, бани – все пришло в запустение, поскольку англосаксы весьма недоверчиво относились к римско-британской городской культуре, предпочитая селиться в привычных им деревнях в стороне от этих разрушавшихся построек, которые казались им жилищем злых духов. Потребуется еще не один век, прежде чем Англия подвергнется централизации и христианизации, постепенно подходя к утраченным достижениям Римской Британии – но это будет уже совсем другая страна, прочно входящая в орбиту северогерманского мира, окруженная с севера, запада и юго-запада враждебными осколками уничтоженного ею кельтско-британского мира. О вековечной вражде англичан с шотландцами, ирландцами, валлийцами широко известно всем. Но об истоках ее задумываются редко. А они – все в той же гибели Римской Британии. То, что для нас – разные слова, «бритт» («валлиец») и «раб», для англосаксов обозначалось одним словом – wilisc/wylisc или wealh[1] (мн. ч. wealas).

Потом и англосаксонская Англия станет жертвой захвата и геноцида со стороны нормандских завоевателей (1066 г.), хотя, откровенно говоря, даже кровавые походы Вильгельма Завоевателя на север страны, приведшие к тому, что он почти обезлюдел, меркнут по сравнению с резней, учиненной англосаксами бриттам. И дальше, довольно неожиданно, в «новой», англо-нормандской Англии вдруг возникнет интерес к римским корням своего государства. Поэты и хронисты позднего Средневековья будут писать о том, что Лондон основал не кто иной, как некий Брут Троянский, прямой потомок троянского героя Энея – фактически прародителя римлян (это придумал Гальфрид Монмутский), иначе – просто римский консул (как сочинил Ненний, который даже переделывает его имя в эпоним – «Бритт»), в котором также нередко даже видели реального Брута Старшего, свергнувшего последнего римского царя Тарквиния Гордого; великий Чосер в «Рассказе Юриста» делает византийского императора Маврикия сыном английского короля Нортумберленда Аллы (Аэллы). И так далее. Широко разовьется раннехристианская тема, которая просто неотделима от римской Античности: святой Грааль, мистическая чаша, которую искали рыцари короля Артура, – не что иное, как чаша, из которой Иисус Христос потчевал своих апостолов на Тайной вечере перед Страстями, а привез ее в Британию его тайный ученик, библейский Иосиф Аримафейский, заодно ставший предком самого Артура. Устойчивым станет предание о британском происхождении св. Елены – матери императора Константина. Уже в эпоху Ренессанса английские драматурги будут обращаться к полулегендарной истории Британии, начиная с Нортона и Сэквилла с их «Горбодуком» и кончая великим Шекспиром с его «Цимбелином, королем Британии» (реальном королем тринобатов начала н. э. Кунобелине) и знаменитейшим «Королем Лиром» (Леиром Гальфрида Монмутского, кстати, прапрапрапрапрадедом Горбодука).

С течением веков перейдя от этой англо-нормандской мифологии к практическому изучению своих древностей, английские лорды и сквайры с подлинным энтузиазмом начнут раскопки в своих владениях, не без доли хорошего снобизма демонстрируя затем свои находки знакомым и соседям. «Пионером» в этом деле был Джон Обри, друг философа Т. Гоббса, с увлечением копавшийся в Уилтшире, пока вокруг бушевало пламя гражданской войны, и опубликовавший по поводу своих раскопок книгу в год казни короля Карла I (1649). И это повальное увлечение до сих пор приносит интереснейшие плоды: только в 2023 г. были найдены несколько кладов римской эпохи, 2000-летний деревянный мост на границе Англии и Уэльса, прекрасно законсервировавшийся в грязи, и потрясающее мозаичное изображение безбородого Христа в одеянии римского патриция (уже не первое, одно из подобных уже хранится в Британском музее). Словно трудолюбивые кроты, отдельные энтузиасты с металлоискателями и целые общества таковых неустанно перепахивают земли Британии, внося свои лепты в историю отечества (читатель может не поверить, но зачастую этих копателей наводят на след древних поселений настоящие кроты, в процессе землепроходческой деятельности выбрасывающие на поверхность древние монеты и осколки керамики).

Естественно, учитывая все новонайденное и новооткрытое, англичане скрупулезно вносят коррективы и дополнения в издания, посвященные истории своей страны, благо, у автора есть возможность щедро черпать из этого кладезя (см. библиографию, из новейших исследований интересны работа профессора Д. Хардинга о железном веке в Северной Британии, книга лектора Бирмингемского университета Э. Клиари о конце Римской Британии и прекрасная хрестоматия античных текстов, надписей и римско-британских монет С. Айрлэнда – старшего лектора Уорикского университета). Часть подобной литературы переведена на русский язык, из солидных работ стоит отметить книги С. Пиготта, Э. Росс, Т. Пауэлла и свежайший труд М. Адамса «Первое королевство. Британия во времена короля Артура» (издан в Англии в 2021 г., в России – в 2023-м), хотя данный автор порой как-то чересчур уж своевольно обращается с хронологией и горазд на остроумные гипотезы, нуждающиеся, однако, в более серьезной аргументации. Наша историческая литература, в целом, обходит эту тему молчанием, не считая обзорных упоминаний в трудах по общей истории Англии или в жизнеописаниях Юлия Цезаря (см.: С.Л. Утченко, В.С. Дуров и др.), и отдельных статей разного рода объема и качества; исключение составляет работа Н.С. Широковой «Римская Британия. Очерки истории и культуры». Труд капитальный, глубоко научный, объемно представляющий этапы овладения римлянами Британией вплоть до деятельности наместника Агриколы (несколько глав ранее публиковались в виде статей в альманахе «Мнемон», журнале «Проблемы истории, филологии и культуры»), но после этого полностью прекращающий хронологически излагать дальнейшую историю Римской Британии, которой предстояло существовать еще почти три с половиной века, и освещающий лишь отдельные культурологические вопросы, не давая всеобъемлющей картины, что, однако, и отображено в его названии. (Впрочем, после выхода указанной работы продолжают появляться новые статьи автора, частью освещающие совершенно новые религиозно-культурологические аспекты жизни Римской Британии, частью дополняющие прежние публикации.) Также есть ряд работ, посвященных отдельным вопросам – например, жизни и творчеству Гильды Премудрого с переводом его произведений и житий (Н.Ю. Чехонадская). Еще существует небезынтересная в некоторых отношениях, но довольно жестко критикуемая работа А.В. Речкина «Королева железного века против Рима», посвященная восстанию Боудикки; она основана на трудах Диона Кассия и Тацита, затрагивая попутно много смежных тем.

Не претендуя на всестороннее освещение жизни Римской Британии, автор постарался приблизиться к этой цели, насколько возможно. Как всегда, бесценные сведения по многим вопросам предоставили греко-римские классики – в первую очередь сам Гай Юлий Цезарь, изложивший хроники своих походов в Британию, также Гай Корнелий Тацит – автор не только знаменитых «Анналов» и «Истории», но и куда менее известного жизнеописания Гнея Юлия Агриколы – британского наместника и, по совместительству, тестя Тацита (так что, в исторической перспективе, Агриколе не менее повезло с зятем, чем Тациту – с тестем); ну и, конечно, Гай Светоний Транквилл, Дион Кассий, Плутарх, Страбон, Павсаний, Диодор Сицилийский, Плиний Старший, Геродот, Фронтин, Афиней, Геродиан, Аммиан Марцеллин, Лукан, Евсевий Кесарийский, Евтропий, Аврелий Виктор, Зосим, Прокопий Кесарийский, Клавдиан, Иордан, равно как и древние местные историки, в первую очередь – свидетель гибели Британии св. Гильда Премудрый и «отец английской истории» св. Беда Достопочтенный, а также анонимные авторы ирландских эпических саг. Они «заговорили» с нами благодаря трудам таких переводчиков, как М.М. Покровский, Г.А. Стратановский, С.Н. Кондратьев, А.С. Бобович, Г.С. Кнабе, М.Л. Гаспаров, А.В. Махлаюк, М.Н. Ботвинник, И.А. Перельмутер, А.Б. Ранович, Н.Т. Голинкевич, Ю.А. Кулаковский, А.И. Сонни, Л.Е. Остроумов, А.И. Донченко, В.С. Соколов, Н.Н. Болгов, И.Ю. Шабага, Р.Л. Шмараков, Е.Ч. Скржинская, Н.Ю. Чехонадская, В.В. Эрлихман, А.А. Смирнов, В.Г. Тихомиров, Н.А. Богодарова, С.Лопухова и др., а также автор этой книги.

Отдельное предуведомление касается географических названий; здесь автор счел возможным последовать примеру предшественников, употребляющих в равной степени названия древние и современные. В принципе, этот подход хотя и не идеален, но лучше других: употребление исключительно древних наименований затруднит читателю ориентировку на современной карте, употребление исключительно современных будет выглядеть явным анахронизмом (что-то вроде «это было, когда половцы напали на Советский Союз»), постоянное дублирование лишь увеличит и без того немалый объем книги; каждый раз выбор формы диктовался отдельными соображениями, не говоря уже о том, что топонимы в цитатах править не принято. Это же касается употребления названия самого острова, поскольку в сочинениях древних авторов оно фигурирует и как «Британия», и вместе с тем – «Бретания» (не путать со французской Бретанью, которая тоже порой будет упоминаться) и «Британния», не говоря уж об эллинизированных формах типа «Вретания», «вританнийский» и т. п.

Глава 1

Заря Британской истории. Британские кельты. Друиды

Именовать Британию Англией ранее ее захвата англосаксами не только исторически неверно, но и полного осмеяния достойно. Не могло быть Англии до англичан. А вот в случае с «добриттской Британией» нам все же придется так поступить. Ведь кельты, в том числе бритты, были далеко не первыми завоевателями или, если угодно, мигрантами, ступившими на далекие островные берега и впоследствии давшими Британии ее имя. А вот как звалась Британия до них – мы не узнаем никогда. Ибо письменная история Британии началась уже при кельтах, и то – благодаря грекам и римлянам! Как метко, хотя и не очень верно (как мы увидим) заметил П. Сэлуэй, «Цезарь поместил Британию на римскую карту». А что же до этого?..

Покопавши, получаем, что одно из древних имен будущей Великобритании все же известно: как ни парадоксально это звучит на первый взгляд, – Альбион. Почему парадоксально? Потому что общеизвестно (а так всегда говорят, когда хотят придать правдивый вид устоявшемуся заблуждению), что это наименование дали римляне, узрев белые скалы Дувра (alba по-латыни – «белая»). Так – да не так. Ибо еще задолго до римлян остров по-кельтски назывался Альбайнн (фактически – Альбион), о чем нам поведали еще древние эллины, ибо вообще нельзя сказать, что для античного мира Британия была совсем неведомой областью.

Грекоязычный «Массалиотский перипл» (руководство к мореплаванию), датированный примерно 600 г. до н. э., от которого дошли лишь отрывки, упоминает острова Иерну (Ирландию – сравните староирл. Eriu и совр. ирл. Eire) и наш Альбион, а заодно и иберийских кельтов, «отобравших землю у лигуров». Т. Пауэлл предполагает, таким образом, что греками зафиксировано Albu – слово, которым Британию называли ирландцы еще до Х в. н. э. (вообще Albainn – «горная земля»), что идет вразрез с общепринятой теорией о том, что это римляне так назвали Британию, завидя ее белые берега. Впрочем, не исключено, что римляне просто подвели свою этимологию под туземное слово.

Эти же два топонима, а главное – впервые упомянул острова именно как Британские, видимо, Аристотель (384–322 гг. до н. э.) – или Псевдо-Аристотель – в своем произведении «О мире» – «(к северу от континента) есть два очень больших острова: Британские острова, Альбион и Иерне».

«Отец истории» Геродот Галикарнасский (484–425 гг. до н. э.) писал в V в. до н. э. о Касситеридских островах, именуемых также Оловянными (в переводе с греческого κασσίτερος и есть «олово»), имея в виду Британию: «Что же до самых отдаленных стран Европы, именно на западе, то я не могу сообщить о них ничего определенного. Я-то ведь не верю в существование реки, называемой у варваров Эриданом, которая впадает в Северное море (оттуда, по рассказам, привозят янтарь). Я ничего не знаю также, существуют ли действительно острова Касситериды, откуда к нам привозят олово. Ведь само название «Эридан» оказывается эллинским, а не варварским и придумано каким-нибудь поэтом. С другой стороны, несмотря на все мои старания, я не мог ни от одного очевидца узнать подробности об этом море на севере Европы. Впрочем, верно то, что олово и янтарь привозят из самых далеких стран. На севере же Европы, по-видимому, есть очень много золота. Как его там добывают, я также не могу определенно сказать. Согласно сказанию, его похищают у грифов одноглазые люди – аримаспы. Но я не верю, что от природы вообще существуют одноглазые люди, а в остальном естество у них, как и у прочих людей. Во всяком случае кажется, что эти окраины ойкумены, окружающие остальные земли, обладают продуктами, которые у нас считаются весьма ценными и редкими» («История», III, 115–116).

Олово, особо ценимое для изготовления бронзового оружия, охотно скупали еще финикийцы, о чем свидетельствует библейский пророк Иезекииль, передавая слова Бога насчет финикийского Тира: «Фарсис, торговец твой, по множеству всякого богатства, платил за товары твои серебром, железом, свинцом и оловом» (Иез. 27: 12). Ф. Хитти полагает, что финикийцы приобретали его в Испании (упомянутый Фарсис, по его мнению, – это испанский Таршиш у устья Гвадалквивира, он же Тартесс, в переводе с финикийского – «шахта» или «плавильня»), куда его вполне могли привозить с Британских островов. Тароватые карфагеняне, потомки финикийцев, также переправляли олово из Британии через Тартесс (ранее, ок. 530 г. до н. э., они уничтожили там торговые пункты своих конкурентов-греков), и вообще на всем участке от Нового Карфагена (совр. Картахены) до Гадеса (совр. Кадис), в Восточное Средиземноморье. Диодор Сицилийский (90–30 гг. до н. э.) пишет уже вполне конкретно о другом маршруте (пер. с англ. Е.С.): «Олово также встречается во многих частях Иберии, однако находят его не на поверхности, как о том постоянно пишут некоторые сочинители в своих повествованиях, но выкапывают из-под земли и выплавляют таким же образом, как серебро и золото. Есть много шахт для добычи олова в стране, располагающейся над Лузитанией и на островках в океане, лежащих неподалеку от Иберии, по каковой причине они и называются Касситеридами. Олово в больших количествах также доставляется с острова Британия, [расположенного] напротив Галлии, где купцы нагружают им лошадей и везут через Кельтику к массилийцам[2] и в город Нарбон – так его называют. Этот город – колония римлян, и благодаря своему удобному месторасположению обладает самым лучшим рынком в тех местах» («Историческая библиотека», V, 38, 4–5; сообщение Диодора о добыче олова в Британии и торговле им с Галлией – см. ниже). П.-Р. Жио аргументировано полагает, что этот альтернативный маршрут (от Ла-Манша до Массилии через Корбилон в устье Луары и Сену) был разработан греческими купцами Массилии в качестве контрмеры атлантической блокаде карфагенян. Некоторые ученые определенно видят в Касситеридах Корнуолл, Ф. Хитти и английские комментаторы Диодора – еще более конкретно – острова Силли неподалеку от оконечности Корнуолла; некоторые, напротив, полагают, что речь идет не о Британии, а о неких частях Франции или Испании. Преобладает первая точка зрения, а в защиту карфагенско-британской торговли приводят свидетельство греко-римского писателя Страбона (63 г. до н. э. – 21 г. н. э.), повествующее о доблести финикийского капитана и благодарности ему его государства: «Если плыть отсюда (с Книда и Родоса. – Е.С.) в южном направлении, то там лежит Ливия. Самая западная часть побережья этой страны только на незначительное расстояние простирается за Гадиры, далее это побережье образует узкий мыс, отступая к юго-востоку, и затем постепенно расширяется до того пункта, где достигает области западных эфиопов. Этот народ живет дальше всего к югу от территории Карфагена, и [его область] достигает параллели через Страну корицы. Но если плыть от Священного мыса в противоположном направлении до так называемой страны артабров, то плавание пойдет к северу, причем Луситания (теперь Португалия. – Е.С.) останется справа. Тогда весь остальной путь будет лежать на восток, образуя с прежним курсом тупой угол, до мысов Пиренеев, простирающихся до океана. Западная часть Бреттании лежит против этих мысов к северу; точно так же острова под названием Касситериды, находящиеся в открытом море, приблизительно на широте Бреттании, лежат к северу напротив артабров. Отсюда ясно видно, насколько сильно западные и восточные оконечности обитаемого мира сближены по длине омывающими их морями» («География», II, 5, 15). «Олово добывают как в стране варваров, живущих за Луситанией, так и на Касситеридских островах; и с Бреттанских островов его ввозят также в Массалию (совр. Марсель. – Е.С.)» («География», III, 2, 9). «Касситеридских островов 10; они лежат поблизости друг от друга в открытом море к северу от гавани артабров. Один из них пустынный, на остальных же обитают люди, которые носят черные плащи, ходят в хитонах длиной до пят, опоясывают груди, гуляют с палками подобно богиням мщения в трагедиях. Они ведут кочевой образ жизни, по большей части питаясь от своих стад. У них есть оловянные и свинцовые рудники; эти металлы и шкуры скота они отдают морским торговцам в обмен на глиняную посуду, соль и изделия из меди. В прежние времена только одни финикийцы вели эту торговлю из Гадир, так как они скрывали ото всех путь туда. Когда римляне однажды пустились преследовать какого-то финикийского капитана корабля, чтобы самим узнать местонахождение торговых портов, то этот капитан из алчности намеренно посадил свой корабль на мель, погубив таким же образом своих преследователей. Сам, однако, он спасся на обломках разбитого корабля и получил от государства возмещение стоимости потерянного груза. Тем не менее римляне после неоднократных попыток открыли этот морской путь. После того как Публий Красс переправился к ним и увидел, что металлы добываются на небольшой глубине и люди там мирные, он тотчас сообщил сведения всем, кто желал вести с ними торговлю за морем, хотя это море шире того моря, которое отделяет Бреттанию от материка» («География», III, 5, 11).

Есть еще фраза Плиния Старшего (23–79 гг. н. э.) о том, что «Мидакрит первым привез олово с Касситерид», причем в его Мидакрите видят искаженное финикийское «Мелькарт». И если эти свидетельства довольно туманны, то Руф Фест Авиен в своей поэме «Морские берега», как полагает А.В. Волков в своей работе «Карфаген. “Белая” империя “черной” Африки», цитировал не дошедший до нас отчет мореплавателя Гимилькона, брата «африканского» мореплавателя Ганнона – автора знаменитого «перипла» – описания морского путешествия в Западную Африку, чудом сохранившегося в греческом переводе. Считается, что Гимилькон доплыл до Южной Англии и Уэльса. Одна беда – совершенно ничего из карфагенско-финикийских артефактов в Туманном Альбионе доныне не найдено, по крайней мере – того времени, поскольку Ф. Хитти пишет: «Единственная финикийская надпись, найденная до сих пор в Британии[3], вероятно, сделана легионером-ремесленником, очевидно карфагенянином, и датируется первым веком римской оккупации»[4]. Однако далее он пишет, приводя интереснейшее свидетельство в пользу древних ирландско-финикийских связей: «Питри нашел в древней Газе крученые золотые серьги ирландского, по его мнению, происхождения, которые он датирует 1450 г. до н. э.». Все же финикийская торговля с Туманным Альбионом стала настолько хрестоматийным утверждением, что редко какой страноведческий опус без него обходится, – например, Л.Е. Кертман пишет: «В древнейшие времена разработки велись главным образом в юго-западных и западных горных районах, в особенности в Корнуэлле. Залежи олова здесь так велики, что местные племена торговали им с мореплавателями из далекой Финикии. Торговле с финикийцами способствовали благоприятные географические условия. Окружающие Великобританию моря не замерзают благодаря теплому Северо-Атлантическому течению, а берега ее изобилуют удобными заливами и бухтами».

Видимо, финикийцам же или карфагенянам мы обязаны появлением в Британии в VI в. до н. э. грозных молосских греческих псов, прославленных еще знаменитым киником Диогеном Синопским (412–323 гг. до н. э.) – тем самым, который жил в бочке. Он любил называть себя собакой (само название школы киников происходит от афинского местечка «Киносарг», «Зоркий пес»). По свидетельству его тезки, историка античной философии Диогена Лаэртского (180–240 гг. н. э.), «его спросили: “Если ты собака, то какой породы?” Он ответил: “Когда голоден, то мальтийская (т. е. добрая. – Е.С.), когда сыт, то молосская (т. е. злая. – Е.С.), из тех, которых многие хвалят, но на охоту с ними пойти не решаются, опасаясь хлопот; так вот и со мною вы не можете жить, опасаясь неприятностей”» («О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов», VI, 2 (55). Так вот, эти молосские псы стали предками мастифов и, как следствие, знаменитого гротескного английского бульдога. Его добродушная внешность обманчива – занятные складки на морде, равно как и вздернутый нос, появились с течением веков, чтоб кровь быков (а «бульдог» в переводе с английского – «бычья собака», т. е. собака для боя с быками) и медведей, с которыми он вступал в единоборство, не затрудняла ему дыхание, а стекала по этим самым складкам с морды. Бритты брали этих огромных свирепых псов с собой на поле боя, о чем писал Страбон: «(Из Британии вывозятся) породистые собаки для охоты; кельты используют этих и туземных собак и на войне» («География», IV, 5, 2). О торговле ими в начале нашей эры свидетельствует в своем трактате о собаках Грацций (пер. с англ. Е.С.): «Но если ты достигнешь Моринских проливов, омываемых колышущимся морем, и изберешь путь средь бриттов? Как велика будет твоя торговля, насколько твои доходы превысят издержки! Если ты не зациклишься на внешнем виде и обманчивой красоте – а только этого одного британским щенкам и не хватает – тогда, когда дело дойдет до тяжкого труда и надо будет явить храбрость, когда пылкий Марс призовет в страшной опасности, ты даже молосскими псами так не будешь восхищаться!» («Кинегетика», 174—81).

Римлянин Клавдиан (370–404 гг. н. э.) писал о «британской собаке, которая прижимает огромный бычий лоб к земле», упоминая, что она может переломить шею быку («На консульство Стилихона», III, 301), а его современник Симмах, рассказывая о семерых ирландских бульдогах, которые, впервые появившись на арене цирка, поразили римлян своей отвагой и свирепостью, привел поверье о том, что их перевозят в железных клетках. Интересно описание, сделанное в начале III в. н. э. Оппианом, в котором, пожалуй, можно вполне видеть уже типичного бульдога, исключая лохматость (пер. с англ. Е.С.): «Есть сильная порода охотничьих псов, размера малого, но достойная чрезвычайной похвалы. Их разводят дикие племена бриттов с татуированными спинами и именуют агассианами. Размер их – как у ничего не стоящих жадных домашних собачек, [питающихся] со стола: они приземистые, поджарые, лохматые, дурны на вид, но имеют лапы, вооруженные могучими когтями, и пасть с близко поставленными, хищными терзающими зубами. Но особенно агассианов ценят за их нюх, и они – непревзойденные там, где надо выследить добычу, ибо у них просто талант отыскивать следы всего, что передвигается по земле, также они умелы и в унюхивании распространяемых по воздуху запахов» («Кинегетика», I, 468—80). Немезиан в то же время написал (пер. с англ. Е.С.): «Британия присылает нам быстрых собак, приспособленных к охоте в нашем мире» («Кинегетика», фр. 225).

Гораздо позже, в 1707 г., англичан Гай Мьеж гордо писал: «Наши мастиффы, в особенности те, которые называются бульдогами, отличаются непревзойденной отвагой. Такая собака пойдет в одиночку на кого угодно, будь то медведь, тигр или лев, и будет драться до последнего – победы или смерти». Есть мнение, что именно римляне «перепрофилировали» британских боевых псов для своих кровавых игр на аренах, выстроенных ими в Британии, – одна из гримас романизации![5] Известно, что одна из них, лондонский амфитеатр (а их в Лондиниуме было, кстати, несколько), перепрофилированный в «Беар-Гарден» (дословно – «Медвежий сад», где показывали травлю бульдогами медведей), обвалилась в январе 1583 г. из-за наплыва болельщиков, многие из которых, включая женщин и детей, нашли тогда там свой конец.

Приводимая Н.С. Широковой версия о том, что описанные Цезарем корабли галльских кельтов-венетов – прямое наследие карфагенских торговцев, вряд ли заслуживает серьезного внимания – раз была вода, по ней плавали со времен доисторических, пусть сначала на бревнах или досках, да и вряд ли пунийцы конопатили широкие швы мхом[6]; П.-Р. Жио приводит примеры изображений кораблей с мачтами и даже порой парусами в т. н. коридорных гробницах кельтской Арморики (будущей французской Бретани) эпохи неолита, т. е. нового каменного века – весьма интересно, особенно если учесть, что обычно приоритет в изобретении паруса предоставляют критским минойцам. Ирландцы плавали на карэхах, весьма похожих на «классические» древние корабли, однако обшивкой их деревянного каркаса служили не доски, а шкуры; при этом карэхи также имели мачту с парусом. «Плавание св. Брендана» повествует о строительстве подобного судна ирландскими монахами в более позднее время – но тогда технологии могли не меняться веками, особенно в подобных медвежьих углах (правда, в тексте сказано «коракл», это ошибка, о нем см. чуть ниже): «Здесь монахи и построили свой коракл по образцу, принятому в тех местах. Остов соорудили из сосен и покрыли сначала дубовой корой, а уже сверху положили воловьи шкуры. Все швы были пропитаны жиром. Поставили мачту с прямым парусом, установили руль (надо полагать, конечно, большое рулевое весло по правому борту. – Е.С.) и весла. Корабль загрузили запасами воды и провизии на 40 дней дороги, захватив еще шкуры, жир, инструменты и прочие необходимые вещи». А вот теперь можно заодно вспомнить и британские кораклы – еще более удивительное одноместное круглое судно; оно изготовлялось также из деревянного каркаса, обшитого шкурами, к которому «прилагались» лавка и короткое весло-гребушка – на таких вот «судах» древние обитатели Альбиона ловили рыбу на реках и озерах.

Рассказывая о Британии, Страбон использовал труды предшественников, до нас, к сожалению, не дошедшие, – купца-грека из Массилии (совр. Марселя) Пифея (380–310 гг. до н. э.) и историка, философа и астронома Посидония Родосского (135—51 гг. до н. э.), учителя Цицерона. Особо чувствительна утрата сочинения Пифея («Об океане»), которого порой именуют первооткрывателем Британии; по данным Т. Пауэлла, Пифей почти точно наименовал Британские острова этим их именем, правда, в кажущейся нам слегка искаженной форме – «Пританские»; однако похоже, что эта форма как раз аутентична, предполагая обозначение местных обитателей, как pretani/preteni, подтверждением чего служит валлийское обозначение Британии – Prydain; Пауэлл предполагает, что это римляне, в силу законов латинского языка, произвели озвончение первого звука, отчего и произошли «Британия» и «британцы/бритты». Но как тогда быть с этим топонимом у (Псевдо-)Аристотеля? Тут никакое латинское озвончение не действует… А если вспомнить, как это делает Г. Хьюз, валлийские слова brith – «разноцветный, пятнистый», и brethun – «ткань», то Британия может быть обязана своим названием ярким раскрашенным одеждам (вроде шотландского тартана) кельтов. Поэтому вопрос оставляется открытым. Пифей не только побывал в Британии около 325 г. до н. э., но и оставил ее описание «в виде треугольника», поведал о ее жителях и т. п., причем завершил свое путешествие, добравшись до таинственного Туле (Фулы) – очевидно, Скандинавии (возможно, даже точнее – Исландии)[7]. Оставив в стороне исчисления Страбоном расстояний и т. п., приведем пересказанные им из труда Пифея данные о Британии IV в. до н. э.: «Пифей заявил, что прошел всю доступную для путешественников Бреттанию, он сообщил, что береговая линия острова составляет более 40 000 стадиев, и прибавил рассказ о Фуле и об областях, где нет более ни земли в собственном смысле, ни моря, ни воздуха, а некое вещество, сгустившееся из всех этих элементов, похожее на морское легкое; в нем, говорит Пифей, висят земля, море и все элементы, и это вещество является как бы связью целого: по нему невозможно ни пройти, ни проплыть на корабле. Что касается этого, похожего на легкое вещества, то он утверждает, что видел его сам» («География», II, 4, 1). Надо полагать, греческий купец пишет о скандинавских туманах и льдах, но не они нас сейчас интересуют.

«Бреттания по форме представляет треугольник; ее самая длинная сторона простирается параллельно Кельтике, которую она не превосходит длиной, но и не уступает ей; каждое из двух побережий по длине составляет приблизительно 4300 или 4000 стадиев; как кельтское побережье от устьев Рена до северных оконечностей Пиренеев близ Аквитании, так и побережье Бреттании от Кантия, прямо напротив устьев Рена, самого восточного пункта Бреттании, вплоть до западной оконечности острова, лежащей против Аквитании и Пиренеев, – это, конечно, самое короткое расстояние от Пиренеев до Рена, так как, как я уже сказал, наибольшее составляет около 5000 стадиев. Но, вероятно, имеет место некоторое отклонение от того параллельного положения, которое река и горы занимают в отношении друг друга, так как на концах, там, где они приближаются к океану, есть некая кривизна.

Существует 4 пункта переправы, которыми обычно пользуются при переезде с материка на остров: от устья рек Рена, Секваны, Лигера и Гарумны. Но те, кто выходит в море из областей Рена, совершают путешествие не от самого устья, но с берега моринов, соседей менапиев. На их берегу находится также Итий, которым воспользовался как якорной стоянкой Божественный Цезарь для переправы на остров. Он вышел в море ночью и высадился на следующий день около четвертого часа, пройдя 320 стадиев морского пути; и он застал хлеба еще на полях. Остров большей частью является равниной, поросшей лесом, хотя во многих местах встречаются и холмы. Остров производит хлеб, скот, золото, серебро и железо. Отсюда вывозятся эти предметы, а также кожи, рабы и породистые собаки для охоты; кельты используют этих и туземных собак и на войне. Жители Бреттании более рослые, чем кельты, и менее светловолосые, но более хрупкого телосложения. Доказательством их рослости может служить следующее: я видел сам в Риме бреттанских подростков, возвышавшихся на полфута выше самых высоких мужчин в городе, хотя они были кривоногими и не отличались стройностью телосложения. Обычаи бреттанцев отчасти похожи на кельтские, отчасти же более простые и варварские, так что некоторые при изобилии молока не умеют приготовлять из него сыр; бреттанцы неопытны и в садоводстве, и в прочих земледельческих занятиях. У них есть племенные вожди. На войне у них большей частью в ходу колесницы, как и у некоторых кельтов. Города бреттанцев – это леса, ибо они огораживают поваленными деревьями широкое пространство в виде круга и там устраивают для себя хижины и стойла для скота, однако не надолго. У них чаще идут дожди, чем снег, и даже в погожие дни туман держится так долго, что за целый день солнце видно только 3 или 4 часа около полудня. Эти [явления] происходят и у моринов, менапиев и всех их соседей» («География», IV, 5, 1–2). Интересно отметить, что Страбон подмечает уже определенные отличия бриттов от собственно кельтов, что вполне можно объяснить смешением последних с прежними обитателями Британии.

Диодор Сицилийский дает свое описание Британии, восходящее к Пифею также отдельными фрагментами (пер. с англ. Е.С.): «Напротив той части Галлии, которая простирается к океану от самого так называемого Герцинианского леса, как его называют, величайшего из известных в Европе, в океане есть много островов, из которых самый большой – Британия. В древние времена на остров не высаживались чужеземные войска, ибо ни Дионис, как повествует нам традиция, ни Геракл, ни какой-либо иной герой или предводитель не ходил туда войной; в наше время, однако, Юлий Цезарь, названный богом благодаря своим деяниям, стал первым человеком, о котором записано, что он завоевал Британию; подчинив бриттов, он принудил их платить дань. Но мы дадим детальное описание того, как происходило это завоевание, в свое время (к сожалению, Диодор не успел исполнить эту часть своего замысла. – Е.С.), а сейчас поговорим об острове и олове, которое на нем добывают.

Британия по форме [представляет собой] треугольник, во многом подобный Сицилии, но его стороны не равны. Остров простирается наискось вдоль Европы, и тот выступ, где он наиболее близко подходит к материку на расстояние в 100 стадиев, именуют Кантиум (т. е. Передняя Земля, иначе – Кент. – Е.С.), а там, где сток у моря (т. е. где Северное море впадает в океан. – Е.С.) – второй выступ, именуемый Белериум (т. е. Конец Земли. – Е.С.), до которого, как говорят, надо плыть 4 дня от материка; а последний [выступ], простирающийся, как нам говорят писатели, прямо в открытое море, называется Орка (Данкансбей Хэд на северной оконечности Шотландии; там, на севере, доныне острова, называемые Оркнейскими. – Е.С.). Из сторон Британии та, что идет вдоль Европы, – самая короткая, 7500 стадиев; вторая, от пролива к северной оконечности – 15 000 стадиев, а последняя – 20 000 стадиев, так что общая окружность острова составляет 42 500 стадиев (английские комментаторы Диодора сообщают, что эта цифра вдове превышает реальную и заимствована Диодором у Пифея. – Е.С.).

Британия, как нам сообщают, населена автохтонными племенами, сохраняющими свой древний образ жизни. Например, во время войны они используют колесницы, так же, как, согласно традиции, ими пользовались греческие герои во время Троянской войны; жилища их скромные, большей частью выстроенные из бревен и камыша. Урожай они собирают следующим образом: отрезают лишь верхнюю часть, с зернами и хранят их в покрытых крышами амбарах, и затем они каждый день забирают оттуда спелые колосья, мелют и таким вот образом получают еду. Что касается их привычек, они (бритты) просты и далеки от злобы, столь характерной для людей нашего времени. Живут они скромно, поскольку лишены роскоши, происходящей от [излишнего] богатства. Остров довольно густо населен, а его климат чрезвычайно холодный, что, впрочем, ожидаемо, раз он располагается прямо под [созвездием] Большой Медведицы. Им владеют множество королей и вождей, живущих, по большей части, в мире друг с другом (интересно, что последнее утверждение идет вразрез с общепринятым мнением, справедливо основывающимся на таких свидетельствах, как это, из Корнелия Тацита (58—117 гг. н. э.): «Прежде британцы повиновались царям; теперь они в подчинении у вождей, которые, преследуя личные цели, вовлекают их в междоусобные распри. И в борьбе против таких сильных народов для нас нет ничего столь же полезного, как их разобщенность. Редко когда два-три племени объединятся для отражения общей опасности; таким образом, каждое из них сражается в одиночку, а терпят поражение – все» («Жизнеописание Юлия Агриколы», 12). – Е.С.).

Но мы дадим более детальный отчет об обычаях бриттов и иных присущих острову особенных чертах, когда дойдем до описания предпринятой Цезарем против них кампании (опять приходится сожалеть, что Диодору не было суждено довести свой замысел до конца! – Е.С.), а пока поговорим об олове, добываемом на острове. Обитатели Британии, живущие на выступе Белериум (почти наверняка это совр. мыс Св. Михаила в Корнуолле. – Е.С.) особенно гостеприимны к странникам и приобщились к цивилизованному образу жизни благодаря контактам с чужеземными купцами. Они-то и добывают олово, копая залежи простым способом. Почва там каменная, в которой есть пласты земли, и вот в них-то и содержится руда. Ее выплавляют, очищая от примесей. Затем они отливают олово [в формы], напоминающие [конские] бабки, и отправляют на лежащий около Британии остров, именуемый Иетис; во время отливов этот остров соединяется с сушей, и можно провезти туда олово в тележках (весьма интересно, что та же вещь происходит на соседних островах меж Британией и Европой, там прилив настолько силен, что все проходы меж ними [и материком] заливаются водой, и они выглядят как настоящие острова, а когда во время отлива море отступает, они становятся полуостровами). На острове Иетис олово скупают местные купцы и перевозят через Галльский пролив; наконец, пройдя 30 дней пешком по Галлии, в устье Роны они грузят свою поклажу на лошадей» («Историческая библиотека», V, 21–22).

Вот, собственно, все, что мы знаем о Британии «до Цезаря»[8], и то, за исключением Геродота, это более поздние источники, пересказывающие древних авторов. Восполнить лакуны отчасти помогают данные археологии. О «коренных» обитателях Британии известно крайне мало, разве что это были палеолитические охотники и рыболовы, следы которых обнаружены в речных наносах и пещерах (примечательно обнаруженное в 1823 г. в валлийском Дифеде палеолитическое захоронение молодого охотника – останки были покрыты охрой, и рядом с ними положены кости мамонта, явное свидетельство неких заупокойных обрядов). Кроме мамонтов, обнаружены останки съеденных бизонов, шерстистых носорогов, оленей и лошадей. В ту пору будущая Британия даже еще не была отделена от Европейского континента, будучи объединенной с ним не только льдами, но и сушей, с тысячелетиями последняя сократилась до узкого перешейка, в итоге также исчезнувшего. Это отделение состоялось постепенно между 8000 и 3000 гг. до н. э. Люди мезолита приручили собак и владели искусством мореходства (найдены остатки их челнов). Известно, каков был их мясной рацион: его составляли как крупные, так и довольно мелкие разнообразные животные, такие как косули, лоси, маралы, бизоны, свиньи, лисы, зайцы, бобры, ежи и барсуки. Весьма интересны и пока необъяснимы находки в виде обработанных оленьих рогов и черепов, чьи формы были намеренно изменены. Вполне вероятно, речь идет о первобытной магии охотничьих обрядов. Неолитические обитатели острова оставили по себе на юге довольно многочисленные каменные могильники, полные различных артефактов; известно, что к охоте и рыболовству они прибавили скотоводство и мотыжное земледелие. По данным В.В. Штокмар, к этому периоду уже вполне можно отнести существование первых британских дорог – Икнилд и Дорогу Пилигрима. Находка статуэтки типичной пышной «Венеры» возле Тетфорда – свидетельство общечеловеческого культа Богини-Матери.

Около 2000 г. до н. э. будущие Британские острова захватывают иберы, или иберийцы, оставившие по себе мегалитические и длинные курганные могильники (до 60 м). Таинственный Стоунхендж в Уилтшире, состоящий из нескольких каменных кругов (он строился в три этапа), чье истинное назначение неизвестно доныне (святилище, могильник – но найденные там останки гораздо младше самого сооружения – или астрономическая обсерватория – а может, все это вместе?) – это их работа. И это – лишь один из самых известных примеров, притом – частично реконструированный. Куда менее «разрекламирован» подобный, но более крупный памятник в Эйвбери, о котором Массингем свидетельствует, что многие его камни растащены фермерами, однако и то, что осталось, привело в восхищение посетившего его короля Карла II. Сравнивая его со Стоунхенджем, Массингем образно выразился, что Эйвбери относится к нему, как кафедральный собор – к приходской церквушке. 15 его монолитов возвышаются доныне, а общее число камней должно было составлять порядка 500–100 во внешнем круге, 30 – для северного круга, 12 – для его внутреннего круга, по 30 – для двух южных кругов, один – для центрального обелиска первого из них и три – для свода в другом, один круглый камень меж этих кругов, 200 – для оформления священного пути оттуда к Овертон-Хилл, 40 – для внешнего круга наверху Хэкпен-Хилл, 18 – для внутреннего, три – в составе так называемых Колец дьявола в Бекхэмптоне, и еще камни на вершине Овертон-Хилл, где, кстати, были обнаружены захоронения. Для того чтоб сдвинуть большой монолит высотой в 6–7 м, требовались силы ста человек. Обычно наличие подобных памятников обусловлено расположением неподалеку залежей гранита, известняка и т. п., хотя для Стоунхенджа, к примеру, знаменитые «голубые камни» (они находятся в центре каменных кругов и покрыты плитами, окружая жертвенник из зеленого слюдяника) доставляли из Пембрукшира – а это почти 400 км, наверняка для такого тяжкого труда была особая мотивация, которой мы, к сожалению, не знаем.

Также с деятельностью иберов связывают добычу золота в Ирландии и оживленную торговлю с Испанией (недаром она расположена на полуострове, называемом Иберийским, явно там имелись «родственники»), начинается «имущественное расслоение». В 1800–1750 гг. до н. э. на востоке и юго-востоке их теснят родственные им так называемые альпийские «народы чаш», принесшие с собой умение изготовления предметов и оружия из бронзы (в районе эстуария Темзы найдены прекрасные бронзовые мечи Х в. до н. э. т. н. прирейнской формы, в Великобритании и Ирландии имеются многочисленные находки бронзовых топоров, практикуется изготовление предметов из листового металла). Начинается ткачество из льна и шерсти. Продолжается экспорт золота из Ирландии, около 1000 г. до н. э. вовсю идет упомянутая ранее торговля драгоценными металлами с Финикией, а затем – с Карфагеном. Первыми ласточками кельтской экспансии на юг и юго-восток будущей Британии двумя волнами проникают беженцы из Северной Франции, согнанные со своих мест экспансией людей «культуры погребальных урн» (IX–VIII вв. до н. э.), а также жители берегов швейцарских озер, изгнанные гальштатскими воинами (VII в. до н. э.). Эти гальштатцы и проникли завоевателями на Альбион, распространяясь к северу и западу. Их успеху, судя по данным археологии, способствовали не только более совершенное оружие – длинные мечи, но и конница – в захоронениях кельтских завоевателей обнаружены лошадиные сбруи. Так, примерно в это время, ок. 800–700 гг. до н. э., начинается эпоха кельтского завоевания будущей Британии[9]. Редкие остатки укреплений, датируемые этим временем (напр., у Мэйден-Касл), свидетельствуют о предполагаемом отпоре чужеземцам. Вместе с тем А. Мортон полагает, что, несмотря на последовавшую череду завоеваний, именно иберийцы стали родоначальниками большей части населения Британских островов. Здесь к иберийским племенам относят пиктов (хотя название этого племени севера Британии – чисто латинское и означает «раскрашенные», и, судя по всему, римляне относили пиктов все-таки к кельтам-бриттам), атекоттов и каледонцев.

Кельтская экспансия заслуживает отдельного подробного разговора, который здесь не вполне уместен; отметим лишь, что ее история, как и прочие подобного рода явления, весьма наглядно иллюстрируют теорию Л.Н. Гумилева о пассионарности народов. Их своеобразный «очаг» – гальштатская культура (900–400 гг. до н. э.), на относительно небольшом участке территории – там, где сходятся нынешние Австрия, Германия, Швейцария и Франция. 500 г. до н. э. застает «разлив» кельтов оттуда по Европе – на современной карте он был бы обозначен за границами Рейна, на подступах к Скандинавии, занял бы юг Австрии, временно был бы огражден Альпами, занял бы почти всю Францию (кроме Бретани), две трети Испании, Португалию, юго-восток Англии. Примерно в это время их несколько раз упоминает Геродот в своей «Истории»: «Река Истр начинается в стране кельтов у города Пирены и течет, пересекая Европу посредине. Кельты же обитают за Геракловыми столпами по соседству с кинетами, живущими на самом крайнем западе Европы» («История», II, 33); «Истр течет через всю Европу, начинаясь в земле кельтов – самой западной народности в Европе после кинетов. Так-то Истр пересекает всю Европу и впадает в море на окраине Скифии» («История», IV, 49).

За век до нашей эры наша карта расселения кельтов изменилась бы еще более радикально, и мы б увидели, что кельты овладели всей Великобританией и Ирландией, преодолели Альпы и заняли Северо-Восточную Италию, двинулись через Венгрию и будущую Болгарию на Балканы, а оттуда – в Малую Азию. Лишь стойкое сопротивление римлян, греков, македонцев и эллинистических царей Малой Азии – Атталидов и Селевкидов – положило конец разливу этого потопа, а ведь кельтами в свое время был взят Рим (390 г. до н. э.), чуть не разорены Дельфы (279 г. до н. э.) и т. п.! Знаменитейший Пергамский алтарь Зевса, изображавший борьбу богов-олимпийцев с земнородными чудовищами-гигантами – как раз памятник одной из таких побед, одержанных царем Атталом I над вторгшимся кельтским врагом (240 г. до н. э.), и на фризах пергамского храма Афины Никефоры («Победоносицы») было изображено трофейное кельтское оружие. В центре Малой Азии (совр. Турции) образовалась целая кельтская страна – Галатия, обитателям которой в свое время адресовал свое послание апостол Павел, сохранившееся в корпусе писаний Нового Завета. Но мы обратим свое внимание лишь на племена, попавшие на Британские острова.

Кельты прибывали на новое островное место жительства разными племенами и в разное время, своеобразными волнами, о чем доныне свидетельствуют вымершие или существующие доныне кельтские языки английских соседей. По Б.А. Ильишу, Т. Пауэллу, Э. Росс, С. Пиготту, А. Паламарчуку и мн. др., они четко делятся на две ветви: Р-кельтскую (иначе бриттскую, представлена древневаллийским – кимрийским, запад Англии, корнским (вымер только в XVIII в., Корнуолл, юго-запад Англии; сейчас производятся судорожные попытки общественности возродить его), бретонским (в Бретани, север Франции), западнобриттским и северобриттским языками) и Q-кельтскую (иначе – гэльскую или гаэльскую (об этом слове – чуть ниже), более архаичную, представлена древнеирландским, мэнским (именуемом Manx, на острове Мэн меж Великобританией и Ирландией[10]) и шотландским гэльским (именуемом Erse) языками), имея также параллели в топонимах Галлии и Испании[11]. При этом кельтские языки вообще делятся на две основные группы: галло-бретонскую и гаэльскую. Последней соответствует Q-кельтская ветвь, а первая включает не только Р-кельтскую ветвь, но и галльский язык, на котором говорили кельты континентальной Галлии. Вообще даже ставится вопрос о том, насколько далеко разошлись в своем развитии эти две ветви и могли ли их носители вообще на момент римского завоевания понимать друг друга.

Первыми, в 800–700 гг. до н. э., на Британские острова прибыли гэлы (гаэлы, не следует путать их с галлами!), иначе – гойдели. Остановимся немного на этих названиях. Гэлы, гэльский – английские формы, служащие для обозначения ирландцев и всего ирландского. Это – производное от «гойделы» или «гойдели», которое, в свою очередь, происходит от валлийского названия Ирландии – Gwyddel. Т. Пауэлл ставит вопрос о характере проникновения этих гальштатцев в будущую Британию и отвечает на него следующим образом: «Путешествовали ли они целыми общинами, с женщинами, владевшими бытовыми ремеслами, или переправлялись на острова небольшими отрядами в поисках приключений? Последнее представляется более вероятным, поскольку в Британии и Ирландии археологи повсюду находят предметы, которые можно назвать воинскими украшениями гальштатского типа, но нигде не обнаружено связанных с их обладателями остатков бытовой материальной культуры, присущей их континентальным сородичам. Это безусловно спорный вопрос, и ответ на него не так уж прост. Возглавляя медленный процесс миграций и обладая большей мобильностью, чем простые переселенцы, гальштатские воины имели возможность создавать отряды помощников, куда входили представители покоренных ими народов. Таким образом, мигранты могли принести в Британию и Ирландию не только оружие и украшения, но и новые принципы социальной организации».

В 400 г. до н. э. с берегов совр. Нидерландов и Северной Франции на острова попадают родственные гэлам бритты – тоже не по своей воле, но сдвинутые с насиженных мест представителями новой, латенской культуры, также кельтской. Бритты, отпрыски североальпийской культуры «полей погребальных урн», принесли с собой культуру железных орудий; последнее обстоятельство вкупе с легкими двухколесными боевыми колесницами позволило им вытеснить пользовавшихся бронзовым оружием «родственников» с плодородного юга и востока в гористый Уэльс, Шотландию, Ирландию[12] и холмистые местности Девона и Пеннина. Как видим, обе народные волны говорили на разных ветвях кельтских языков. Примечателен тот факт, что переселение бриттов позволило резко увеличить численность жителей острова, и вовсе не из-за массовости пришельцев: просто они принесли с собой новые железные орудия труда, что позволило сильно повысить урожайность; как следствие – при этаких благоприятных условиях и население расплодилось, даже с учетом разного рода кровавых событий. В середине III в. до н. э. латенские завоеватели «догнали» бриттов и высадились на территории совр. Суссекса. Они были, правда, немногочисленны, поэтому, с одной стороны, не смогли одержать какой-то крупной победы и заняли йоркширские пустоши и юго-запад совр. Шотландии – однако, с другой стороны, они оказались достаточно сильны, чтоб не быть истребленными островитянами и где-то через полвека занять выгоднее для торговли с континентом место у Бристольского залива. Последняя волна – белгов (включая катувеллаунов – главных противников Цезаря) и примкнувших к ним тевтонов[13], проникших в Кент с берегов Рейна, Сены и Марны, датируется примерно 200 г. до н. э. и связывается с неуклонной экспансией римлян в Галлию – напомним, что древняя Галлия лишь в некоторой своей части соответствует современной Франции, ее «историческая граница» с Римом проходила неподалеку от города Ариминум (совр. итал. Римини) по реке Рубикон, всем известной благодаря крылатой фразе Цезаря «Жребий брошен!»[14] Есть мнение, что во II–I вв. до н. э. Британию прибыла и часть кельтов-паризиев, о чем свидетельствуют их типичные погребальные обряды (захоронение мужчин с колесницами или женщины с зеркалом, шкатулкой, булавкой и… половиной свиньи) – их «столицей» стала Петуария в Восточном Йоркшире. Некоторые историки полагают, что миграция отдельных кельтских племен продолжалась аж до 50 г. до н. э., т. е. после походов Цезаря, и связывают ее с именем атребатского вождя Коммия – друга Цезаря, впоследствии предавшего его (подробнее о нем – позже, в следующей главе).

Кельты известны гораздо лучше более древних «добриттских» племен, поскольку, с одной стороны, им уделяли большое внимание античные авторы, а с другой – несмотря на трагическую гибель древнебританской культуры и геноцид ее населения, осуществленный англосаксами, родственная ей культура прекрасно себя чувствовала и развивалась в Ирландии, оставив бесценное наследие в виде эпоса, сборников законов и т. д. – как справедливо указывает Т. Пауэлл, «кельтское литературное наследие, сохраненное с давних времен в Ирландии и Уэльсе, – древнейшее в Европе после греческого и латинского. Оно представляет собой зеркало, отражающее нравы и обычаи архаического общества умеренной климатической зоны Европы, колыбели европейской культуры… Язык и литература, не замутненные влиянием Римской империи и имеющие прямое отношение к древним кельтам, сохранились только в Ирландии». Иронично-лапидарно, как это вообще ему свойственно, С. Пиготт так обозначил особенность ирландского эпоса: «Литература эта (древнеирландская. – Е.С.) не только отличается от цивилизованной изысканности классических (т. е. греко-римских. – Е.С.) текстов своей безыскусностью и сельской простотой, но также представляет нам кельтское общество изнутри, а не снаружи. Поэтому она не одушевлена желанием анализировать, изучать и объяснять. Она ни в коей мере не стесняется самой себя, принимает кельтское общество как данность и одобрительно глядит вокруг глазами варвара из высших слоев своего мира». Это наследие прекрасно порой помогает понять обычаи, верования и психологию кельтов, несмотря, конечно, на определенные племенные и затем уже временные отличия.

Британские кельты жили родо-племенным строем: племена (ирл. tuath, впоследствии этот термин стал обозначать кроме самого племени еще и территорию его проживания) делились на кланы, те, в свою очередь – на роды (ирл. fine), составлявшиеся из семей (ирл. derbfine, связи внутри семьи простирались до троюродных братьев по мужской линии) – и периодически вступали меж собой в весьма непрочные союзы, часто распадавшиеся. Связи меж родами были крепче, нежели меж племенами, существовал святой обычай обмена пищей и – как следствие – невестами. Широко был распространен обряд взаимного усыновления, чтобы, в случае истребления врагами того или иного рода или семьи, обязательно уцелел бы наследник; дети мужского пола оставлялись в приемных семьях до 17 лет, женского – до 14, при этом принимавшая сторона была обязана обучить приемышей, в зависимости от пола, воинскому искусству, ремеслам, рукоделию и т. п. и получала за это плату. Убийца внутри рода становился изгоем, межродовые конфликты решались либо уплатой пени, либо кровной враждой в случае отказа от ее выплаты (надо отметить, что на обломках кельтско-бриттского мира законы родо-племенного уклада держались весьма долго, в Ирландии они живут практически до сих пор (несмотря на яростные попытки английских завоевателей)[15], а в Шотландии были (и то не окончательно) «выкорчеваны» английской администрацией в XVII–XIX вв.). Продолжалось усиление имущественного неравенства, из общинных земель век от века все активнее выкраивались поместья воинской аристократии, отдельные представители которой уже стремились подчинять окрестные земли и их население, являя своего рода «корольков» – одним из них, например, был известный по запискам Цезаря Кассивелаун, властитель, как полагают, Камулодунума (название поселения некоторые связывают с именем кельтского бога войны). Прежнее население, порой сосуществовавшее с кельтами в одних и тех же поселениях, находилось, по определению А. Мортона, на положении полурабов. Таким образом, выделялись три класса населения – «благородные» (с этими все ясно), «свободные» (подразделявшиеся на владельцев частной собственности и, соответственно, на не владевших ею; они имели определенные политические права на ежегодных собраниях (oenach), обычно приуроченных к ярмаркам), и рабы (последняя категория была очень пестрой, она включала не просто рабов в привычном нам понимании, как таковых, но и различные деклассированные элементы, порой высокого происхождения, включая покоренных прежних местных жителей и деградировавшие семьи самих кельтов). Вожди племен (короли) за верную службу и определенные услуги даже гарантировали подданным своего рода политическую и социальную защиту и поддержку (celsine), которые вне tuath’а, разумеется, уже ничего не стоили. При удачном стечении обстоятельств властитель мог поставить в такое положение своего более слабого соседа со всем его народом. Военная аристократия, правда, не всегда была бессловесным орудием королей, и Цезарь отмечает, что, например, в части Галлии – Кельтике – именно злоупотребление вождей celsine привело к захвату реальной власти «верховными магистратами», вергобретами. В Аквитании и Белгике, напротив, власть королей была еще сильна.

Возвращаемся, однако же, в Британию. Жизнь текла своим чередом, дома бритты предпочитали строить круглые в плане – с одним (как в Бэннокберне, Йоркшире и Дареме) или двумя (как в Йоркшире, Дамфрисшире и Вигтауншире) входами-выходами, а хозяйственные постройки – прямоугольные (о чем свидетельствуют материалы раскопок в Уилтшире, Норфолке и др.), в районе современной англо-шотландской границы нередки были деревни и горные форты, сплошь состоявшие из круглых зданий, обнесенных укреплениями, чаще всего – палисадами; зерно хранили в силосных ямах, выложенных изнутри плетеными соломенными циновками (из-за большой влажности такие ямы в Британии быстро приходили в негодность, тогда вырывали новые, а старые служили для свалки мусора, ныне бесценного для археологов). В Ирландии и Шотландии обживали озера, сооружая кранноги – круглые жилища на природных или даже искусственно создаваемых островках или деревянных платформах. На холмах пасли скот, на равнинах расцветало хлебопашество, которое, благодаря введению в хозяйства сначала т. н. легкого плуга (без резака и отвала, просто лемех, взрезающий поверхность почвы), а потом и тяжелого плуга (способного взрезать и переворачивать плотную влажную глубинную землю, в него впрягали 4, а то и 8 волов!) позволило еще более повысить урожайность и более того – превратить зерно в экспортный продукт. Уже в середине I тысячелетия до н. э. Британия знала четырехпольную систему земледелия с паром и применением удобрений, широкое распространение которой на ее юге застали римляне. Также в Европу (а через нее – и в Азию) по-прежнему поставлялись олово, золото, серебро и другие металлы, а также жемчуг. О последнем упоминает Тацит: «Доставляет Британия также золото, серебро и другие металлы – дань победителям. Да и Океан порождает жемчужины, правда, тусклые и с синеватым отливом. Иные находят, что виной этому – неумелость тех, кто их добывает, ведь в Красном море раковины отдираются от подводных скал еще живыми и дышащими, а тут подбирают лишь выброшенные прибоем; я же склонен считать, что скорее здешним жемчужинам недостает их природных качеств, чем нам – корысти» («Жизнеописание Юлия Агриколы», 12). Аммиан Марцеллин (330–395 гг.) также не обошел своим вниманием британский жемчуг, посетовав насчет его качества; интересны и наивны его рассуждения о происхождении жемчуга: «Остается сказать лишь несколько слов о происхождении жемчуга. Его находят у индийцев и персов в твердых белых морских раковинах. Он зарождается от присоединения росы в определенное время года. Живущие в раковинах улитки чувствуют как бы половой позыв и, быстро открываясь и закрываясь, принимают влагу, пропитанную лунным светом. Становясь от этого беременными, они зачинают по два или по три маленьких шарика, или один, как наблюдается это иногда в выловленных раковинах. Такой шарик бывает больше размерами, отсюда и происходит название unio. Подтверждением тому, что жемчужины происходят скорее из эфира, чем от питания из моря, может служить то, что если на них брызнут капли утренней росы, то они становятся светлыми и круглыми, а капли вечерней росы делают их угловатыми и рыжеватыми, а иногда даже пятнистыми. Маленькими или большими делаются они из-за различных случайностей соответственно качеству воспринятой влаги. Закрытые улитки часто засыхают от страха перед молниями, или дают плохой жемчуг, или, наконец, у них происходит выкидыш. А то, что ловля их весьма трудна и опасна и цены на них столь высоки, объясняется тем, что они избегают посещать людные берега из-за замыслов рыбаков и, как предполагают, скрываются у труднодоступных утесов и пристанищ морских псов. Небезызвестно, что в уединенных бухтах британского моря также водятся эти раковины и что там их собирают, хотя они много ниже по качеству» («Римская история», XXIII, 6, 85–88).

Вывозом из Британии занимались финикийско-карфагенские купцы, за ними проторили себе пути греки, которых позже сменили римляне. Наряду с экспортом появился и импорт: в Британию ввозили итальянское вино, галльскую керамику, средиземноморское стекло; главным портом ввоза был Хенгистбери Хед (в Дорсетшире; название его, к сожалению, явно более позднего времени, т. к. связано с именем одного из двух первых англосаксонских завоевателей Британии – Хенгистом). Соответственно с развитием торговли пошли в ход деньги – не только всевозможные импортные, но и специфические отечественные – найдены железные деньги бриттов в виде мечей с загнутыми на одном конце краями – причем порядочной длины, 49 см, а также золотые по греко-македонскому образцу (те и другие упоминает Цезарь, описывая свой поход в Британию, см. позже)[16]. При этом характерно, что доримская Британия не имела своей письменности, и, по мнению английских исследователей (напр., П. Сэлуэя, с чем согласна и Н.С. Широкова), эти золотые, чеканка которых прекратилась с падением самой Римской Британии, осуществлялись римскими мастерами (по крайней мере, в царствование сыновей Коммия и их соперника Таскиована) – еще до завоевания Клавдия! На это можно возразить, однако, что изображения на этих монетах не сделали бы чести римским чеканщикам денежных знаков: на них явно видно причудливое кельтское влияние, можно даже сказать, переосмысление (в стиле знаменитой фразы «я – художник, я так вижу», достаточно вспомнить портрет Клетчатого из х/ф «Приключения принца Флоризеля»): лица македонских монархов схематичны, одни их части (напр., волосы) гипертрофированы в ущерб другим, лик бога Аполлона, подвергшись первоначальной деградации у континентальных чеканщиков-галлов, у их бриттских коллег вообще целиком превратился в составной орнамент; ноги у лошади галлами отчеканены отделенными от ее туловища (однако характерно, что бритты, боготворившие лошадь как образ богини Эпоны, «вернули» ей на монетах нормальный облик) и т. п. Кельтское происхождение псевдомакедонских золотых отстаивают Р. Коллингвуд, Н.С. Широкова и др. Опять же эти «золотые местного разлива», равно как и железные деньги в форме мечей, датированы не старше I в. до н. э., и надписи стали появляться только на более поздних из них. Вместе с тем отмечено, что эти «контрафактные копии» привели к тому, что кельты начали ценить золото именно благодаря его покупной способности, в то время как ранее они рассматривали его не более чем удобный, красивый и привлекательный металл для изготовления ювелирных украшений и символов власти (искусные мастера являлись у кельтов в их «социальной пирамиде» прослойкой между воинами и земледельцами, но все же приближались к первым). Золото олицетворяло бессмертие, оттого-то его доныне находят в больших количествах в погребениях кельтской знати. Вожди и их жены носили золотые обручи (воинам за доблесть выдавали бронзовые; в Трихтингене (Вюртемберг) найден железный, покрытый серебром, весом в 13 фунтов), то же касалось представителей жречества; весьма интересный золотой обруч жрицы (ок. 489 г.), украшенный явно греческими крылатыми конями-пегасами[17], был найден во французской деревне Викс. В 350 г. до н. э. кельтский мастер изготовил прекрасный шлем в виде идеальной девичьей груди, украсив его позолоченными бронзовыми полосками, инкрустировав кораллами и выполнив нащечники в виде извивавшихся рогатых змей: животные молитвы вообще были одними из излюбленнейших у кельтов. Интересен кинжал хохбургского вождя (ок. 500–550 гг. до н. э.) – очевидно, после смерти его владельца и перед тем как положить оружие в захоронение, золотых дел мастер сделал на него 16 высокохудожественных золотых накладок с гравировкой. Впрочем, подобные драгоценные накладки были нередки не только на оружии, но и на одеяниях. Немало золотых украшений находят и при раскопках святилищ – очевидно, это были приношения богам. Типичные образцы роскошных шейных обручей (гривен, иначе – торков), изображавшие переплетенные существа с человеческими руками и звериными ушами и рогами, найдены около перевала Сен-Готард; считается, что кельты принесли их в жертву своим богам перед набегом на Италию (ок. 380 г. до н. э). Роскошны образцы из погребения «княгини» у Саарбрюккена. Британия представлена золотыми торками из «снеттисгеймского сокровища» в Норфолке. Есть мнение, что, в то время как мужчины носили их на шеях[18] (тут можно вспомнить типично кельтскую мужскую прическу, когда длинные волосы зачесывались за лоб[19] и прическа закреплялась известняковым раствором («словно вылизанная коровой»), а также «ежиную» прическу (если ее можно так назвать) в виде длинных, скрепленных тем же раствором игл[20], на которые, по ирландскому свидетельству, можно было бы накалывать яблоки – т. о., прически кельтов-мужчин мало способствовали ношению торков в виде диадем, а равно, что очень важно, и шлемов), женщины носили их на головах наподобие диадем[21] (прекрасный образец женской кельтской прически есть в «Похищении быка из Куальнге»: «Три пряди золотистых волос девушки были уложены вокруг головы, а четвертая вилась по спине до икр»). Существовали и «настоящие» диадемы – как найденная в захоронении «княгини» из Викса у Шатийон-сюр-Сен. Много находят застежек-фибул (они золотые на бронзовом щитке, порой с инкрустацией кораллом или эмалью), обычно парных, исполненных в виде человеческих и птичьих масок. Не менее интересны многочисленные серебряные изделия (по свидетельству римского историка Флора, царь арвернов Битуит, попавший в плен к римлянам в 121 г. до н. э., сражался на колеснице, отделанной серебром), а также редкие бронзовые образцы предметов военного дела, найденные в Великобритании, – например, бронзовый щит из реки Уитхем (около Линкольна) с некогда прикрепленным изображением крайне длинноногого вепря (ранее I в. до н. э.), другой (возможно, церемониальный) бронзовый щит высотой 0,9 м (350—50 гг. до н. э.), инкрустированный алыми стеклышками, единственный дошедший до нашего времени ото всей Европы шлем с рогами из листовой бронзы и растительным орнаментом (150—50 гг. до н. э.), поднятый со дна Темзы у моста Ватерлоо в начале 1860-х гг., парадный шлем для лошади с двумя изогнутыми рогами на лбу (II в. до н. э., Шотландия) и раструб кельтской боевой трубы (найден в 1916 г. в торфянике в Банффшире) в виде головы кабана, также исполненный из листовой бронзы в середине I в. н. э.; удивительно, но, несмотря на потерю глаз (должно быть, выполненных из цветного стекла или эмали), ушей и гривы (восстановлены по изображению на триумфальной арке в Оранже I в. до н. э., на серебряной кельтской чаше из датского торфяника близ Гундеструпа и др. подобным), он на момент нахождения сохранил движущийся деревянный язык – сложно представить, какие какофонические звуки он издавал в свое время! Диодор Сицилийский писал о боевых трубах кельтов – карниках, что они «необычайные» и «варварские».

Девять изумительных бронзовых женских зеркал обнаружены на юге Британии – в Корнуолле, Глостершире, Бедфордшире, Нортхэмптоншире и Эссексе, причем глостерширское – с эмалью, по которой бритты были большие мастера: считается, что это именно они изобрели метод т. н. выемчатой эмали, когда в специально сделанные углубления помещали растертую в порошок субстанцию, которую затем плавили (сначала красную, из окиси меди, а позже научились делать и иные цвета). Интересны и занимательны бронзовые фигурки животных и птиц из Девоншира.

В Керкабратшире найдены украшенные орнаментами бронзовые рога для питья – как правило, хороший пир завершал удачную войну, поход или битву. В огромных котлах варили пиво, главным блюдом была жареная или вареная свинина; как правило, ирландский король получал свиную ногу, королева – бедро, возница – голову; целая свинья считалась порцией, достойной героя: согласно «Пиру Брикриу, или Словесной битве прекрасных жен Улада», «доля победителя» на пиру составляла: много вина, «семилетний боров, с рождения кормленный одним молоком», некая вкусная еда весной, творог со сладким медом – летом, орехи с хлебом – осенью, мясо с супом – зимой; вдобавок к этому – «семилетний бычок, вскормленный материнским молоком и сладкой травой», и 5 дюжин сладких медовых пирогов. Так что в словах обжоры-кельта Обеликса из французского фильма «Астерикс и Обеликс против Цезаря» о том, что это только его пятый кабан на пиру, оказывается, есть определенная доля истины.

Если серьезнее, то можно вспомнить древнюю ирландскую раблезианскую «Повесть о кабане Мак-Дато». Вот несколько фрагментов из нее: «Был у лагенов знаменитый король по имени Месройда, прозванный Мак-Дато… Замок Мак-Дато имел семь ворот, к которым вели семь дорог. Внутри его было семь очагов с семью котлами на них, и в каждом котле варились бычатина и соленая свинина. Всякий, кто приходил по одной из дорог, опускал вилку в котел. Если он попадал с одного удара в кусок мяса, то и съедал его: если же не попадал с первого раза, то не получал ничего… Для гостей был заколот кабан Мак-Дато, который семь лет кормился молоком шестидесяти коров. Видно, ядом вскормили его, ибо великое побоище между мужами Ирландии произошло из-за него. Итак, подали им кабана, обложенного кругом сорока быками, не считая всякой другой снеди кроме того. Сам Мак-Дато распоряжался пиршеством… “Даю слово, – сказал он, – других таких быков и кабанов не найти во всем Лагене. Если всего этого вам окажется сегодня мало, то завтра мы заколем для вас еще новых”. “Добрый кабан”, – сказал Конхобар. “Поистине добрый”, – сказал Айлиль… Конал принялся делить кабана. Но прежде всего он сам впился зубами в его хвост. Девять человек нужно было, чтобы поднять этот хвост; и, однако же, Конал быстро съел его весь без остатка. Коннахтам при дележе Конал дал лишь две передние ноги. Мала показалась им эта доля. Они вскочили с мест, улады тоже, и все набросились друг на друга. Началось такое побоище, что груда трупов посреди дома достигла высоты стен. Ручьи крови хлынули через порог. Затем вся толпа ринулась наружу. С великим криком стали они там резаться. Поток крови, лившейся во дворе, мог бы привести в движение мельницу. Все избивали друг друга. Фергус вырвал дуб, росший посреди двора, вместе с корнями, и вымел им врагов за ограду двора. Побоище продолжалось за воротами». Вот и попировали, что называется. Также употребляли соленую свинину, копченую рыбу, говядину и баранину. Трапеза сопровождалась пением бардов. Своих высокопоставленных покойников бритты тоже не оставляли без горячительных напитков, причем в приличных количествах, как отмечает С. Пиготт: «В ряде могил непосредственно доримской бельгийской (точнее – белгской, но таков уж «знаменитый» центрполиграфский перевод. – Е.С.) Британии заготовлена не только провизия для загробного пира вождя, но и двойные железные подставки для котла и амфоры, объем которых соответствует содержимому нескольких дюжин современных бутылок».

Греко-египетский писатель Афиней (170–223 гг. н. э.) процитировал в своем «Пире мудрецов» философа Посидония Родосского (135—51 гг. до н. э.), оставившего следующие колоритные зарисовки кельтских пиршеств: «Стоик Посидоний, сочинивший свою «Историю» не без влияния философии той школы, приверженцем которой он был, описывает в ней много обычаев и установлений различных народов: «Кельты, – пишет он, – принимают пищу за деревянными столами, под которые подкладываются охапки сена так, чтобы они лишь немного возвышались над землей. Пища их – немного хлеба и много мяса, вареного и зажаренного на углях или рожнах. Едят они опрятно, но с каким-то львиным неистовством: двумя руками хватают кусок животного и обгрызают мясо зубами; если же кусок жесткий, то отрезают от него мясо ножичком, который нарочно лежит у них в ножнах. Те из них, что живут по рекам и по побережью внутреннего и внешнего моря, питаются печеной рыбой, приправляя ее солью, уксусом и тмином; тмин они кладут и в питье. Оливковым маслом они не пользуются, оно редко и с непривычки кажется им невкусным. Когда обедают большой компанией, то усаживаются в круг, а в середину как предводитель хора садится самый влиятельный, превосходящий всех или военным умением, или знатностью, или богатством. Рядом усаживается гость, а затем по обе стороны, согласно своему достоинству, занимают места остальные. Позади них становятся телохранители с длинными щитами, а напротив, усевшись в круг по примеру господ, пируют копьеносцы. Прислужники разносят питье в сосудах, похожих на наши чаши с носиком, глиняных или серебряных. Таковы же и подносы, на которых подают кушанья; а иные пользуются медными, деревянными или плетенными из прутьев корзинками. На богатых пирах пьют неразбавленное привозное вино из Италии или Массалии и только изредка добавляют в него воды. На более скромных трапезах пьют пшеничную брагу, приправленную медом, а народ ее пьет и без приправ; называется она кормой. Отпивают они ее почасту, но понемногу, не более киафа из одной и той же чаши. Питье это разносит раб по кругу слева направо и обратно, как у них принято, богам же они поклоняются, поворачиваясь в правую сторону». В рассказе о Луернии, отце того Битуита, что был убит римлянами, Посидоний пишет, что, добиваясь народной любви, он разъезжал по полям на колеснице, разбрасывая золото и серебро десяткам тысяч сопровождавших его кельтов; огородив прямоугольное пространство стороной в двенадцать стадиев, он поставил там чаны, наполненные дорогим вином, снеди же заготовил такие горы, что помногу дней подряд мог угощать всех желающих, не испытывая ни в чем недостатка. Когда же подошел назначенный им конец празднества, вдруг явился к нему припозднившийся варварский поэт (бард) и принялся оплакивать свое опоздание и воспевать величие вождя; тому это так понравилось, что, приказав подать мешок с золотом, он бросил его бежавшему за колесницей поэту. А тот, подхватив подарок, стал петь, что даже следы, оставляемые на земле его колесницей, несут людям золото и благодеяния…

В двадцать третьей книге своей «Истории» Посидоний пишет: «На пирах кельты часто устраивают поединки. Приходят они с оружием и бьются или с мнимым противником, или, шутя, друг с другом; но иногда случаются и ранения, тогда они приходят в ярость, и, если не вмешаются окружающие, дело может дойти до убийства. В древности, – продолжает он, – за трапезой подавались цельные окорока и самому сильному воину вручалось бедро; если же кто-либо начинал спорить, то они вступали в поединок и бились насмерть» («Пир мудрецов», IV, 36–37, 40). Все это вполне согласуется с «Повестью о кабане Мак-Дато».

Из кельтских развлечений известны, кроме обжорства, музыки и поножовщины, охота, различные игры, спортивные и интеллектуальные (например, «фидхелл» – некий аналог шахмат, и «брандуб» («черный ворон») – настольная игра с применением фишек и костей).

Часть укрепленных бриттских поселений ко времени прихода в Британию римлян уже имела характерные черты протогородов (oppida) – прямоугольную планировку, деревянные стены и т. п., а кельты прекрасно знали искусство каменной кладки. Примеры – фундаменты жилищ и храмов, и даже знаменитые «Атлантические круглые дома», как двустенные – да еще с галереями меж стенами – в Мусе на Шетландских островах или двухэтажный в Льюисе, некогда выложенные из камня целиком, опять же шетландские «дома-колеса» (каменные перегородки, словно спицы колеса, разбивали такой круглый дом на отсеки), также в Аргайле, Гленельге, Инвернессшире, Стирлингшире, Сазерленде, на Оркнейских островах и др.; затейливые каменные колодцы со спуском в цистерны на Оркнейских островах, ритуальный гранитный бассейн в галльском Бибракте. Наконец, если говорить о стенах укреплений, – весьма своеобразная murusgallicus, т. е. галльская стена, сложенная из камней и деревянных балок, скрепленных меж собой железными гвоздями. В Бибракте она тянулось 5 км, окружая 335 акров городской площади. Более того, зная о способности некоторых камней плавиться и спекаться в стекловидную массу, галлы нарочно подвергали свои крепостные стены воздействию огня снаружи, отчего такие камни и спекались внутри стен от сильного жара в безвоздушном пространстве. Пример «галльской стены» в Великобритании – в Абернети (Пертшир), а также довольно поздний бургхедский форт в Моришире, датированный V в. н. э. (зато выстроенный вне зоны римского влияния и, следовательно, в отеческих традициях); форты Аргайла и Шетландских островов – полностью каменные, зачастую весьма сложной формы, предусматривающие не одну линию обороны и особой формы крепостные ворота, затруднявшие проникновение противника. Установлено, что часть городов, прежде считавшихся исконно римскими, возникли отнюдь не на пустом месте, но являются развитием протогородов-крепостей бриттов – таковы в первую очередь Лондиниум (Лондон), Камулодунум (Колчестер), Веруламиум (Сент-Олбанс), а также Каллева (Силчестер), Вента (Винчестер), Сегсбери, порт Хенгистбери, корнуолльский Тингатель, ирландский Дан Энгус и др.(примечательно, что Колчестер и Силчестер еще с конца II в. до н. э. являются центрами чеканки местных монет – «наследие» переселенцев-белгов). При раскопках на территории лондонского Тауэра нашли много интересных артефактов доримского времени (черепки, кремневые наконечники – в части внутреннего двора у башни Лэнторн), включая захоронение подростка 40 г. н. э. – белга из племени триновантов или катувеллаунов (отметим, что походы Цезаря были все же явлением эпизодическим, а завоевание Британии состоится только 3 года спустя). О Камулодунуме, столице Кассивелауна, Юлий Цезарь (100—44 гг. до н. э.) пишет так, упоминая себя всегда в третьем лице: «(От послов Цезарь) узнал, что недалеко отсюда находится город Кассивеллаун[22], защищенный лесами и болотами, и что в нем сосредоточено довольно большое количество людей и скота. Городом британцы называют всякое место в труднопроходимом лесу, защищенное валом и рвом; туда они обыкновенно спасаются от неприятельских набегов. Он двинулся туда с легионами. Местность оказалась отлично защищенной природой и человеческим искусством» («Записки о Галльской войне», VI, 21). Недаром римляне, овладев Британией, немедленно займутся обустройством своих городов именно на основе бриттских «опидов» – поджимали время и обстоятельства, и лишь немного позже приступят к оригинальному градотворчеству в тех местах, в которых сочтут это нужным для себя. Но об этом – позже.

Ранее уже была отмечена крайняя ценность ирландских сведений о культуре, нравах, обычаях кельтов, тем более что кельты Британии рассматриваются почти исключительно через призму греко-римских авторов. Излишне рассуждать по поводу того, к каким искажениям все это приводит. Вполне естественно, что, встречая некий феномен и желая его обрисовать доступно для понимания своих читателей, средиземноморский автор будет оперировать известными его кругу понятиями, проводить соответствующие аналогии и т. д. и т. п. И посему архиверно указывает А.А. Смирнов, что «самым крупным очагом кельтской культуры в Средние века была именно Ирландия. Это была единственная страна на западе Европы, куда не ступала нога римского легионера». Соответственно, ирландские сведения куда более аутентичны, хотя, опять же повторим свою раннюю мысль, надо делать определенные поправки на прошедшие века и на то, что ирландцы и бритты – это разные ветви кельтов. Как продолжает тот же автор, «нравы населения были чрезвычайно грубы и жестоки. Обычными занятиями всех “благородных” были война и охота. Покорение туземных племен (пиктов, атекоттов) на севере Ирландии еще не было закончено. Было много и других причин для войн и распрей. Постоянно совершались всякие правонарушения и взаимные обиды. Низшие князья восставали против высших. Грабежи происходили ежедневно. Так как главным богатством был скот, то распространеннейшей формой разбоя был угон скота. Такие “угоны коров” (или быков) прославлены во многих сагах. Один из них является темой великой ирландской эпопеи “Угон быка из Куальнге”. Вдобавок к этому ирландские пираты непрестанно грабили берега Англии и Шотландии, увозя жителей, чтобы обратить их в рабство: одним из таких бриттских пленников-рабов и был святой Патрик, старавшийся обратить Ирландию в христианство. Предпринимались и более далекие экспедиции, отголоски которых звучат в сагах о Кухулине. В результате таких набегов, принявших со временем более организованную форму, Западная Шотландия была колонизована ирландцами – предками части нынешних горных шотландцев. Способ ведения войны отличался большой жестокостью. Население целых поселков иногда сплошь избивалось, посевы уничтожались, весь скот угонялся. Каждый “свободный” был воином. Любопытно, что сражались и женщины. Лишь в 697 году, по настоянию аббата Адамнана, был принят закон, освобождающий женщин от военной повинности. Иногда водили в бой специально обученных боевых псов, которые грызли врага. Был обычай отрезать головы убитых врагов и сохранять черепа в качестве трофеев. Про одного из героев, Кета, сына Матаха, в сагах рассказывается, что он не мог уснуть, иначе как подложив под колено голову убитого им в тот день врага[23]. Более упрощенным способом было отрезание и хранение языков, как это описано в начале саги “Болезнь Кухулина”».

Речь идет об этом тексте: «Любимым же делом собравшихся воинов было похваляться своими победами и подвигами. Чтобы подтвердить свои рассказы, они приносили с собой в карманах отрезанные концы языков всех убитых ими врагов; многие же, чтобы увеличить число, еще прибавляли к ним языки четвероногих. И начиналась похвальба, причем каждый говорил по очереди».

Характерно, что обычай отрезания кельтами вражьих голов засвидетельствован Диодором Сицилийским, когда он рассказывает о галлах (пер. с англ. Е.С.): «Когда враги падают [убитыми], они (галлы. – Е.С.) отрубают им головы и привязывают к шеям своих лошадей; передавая своим сопровождающим оружие врагов, все покрытое кровью, они относят их (из контекста далее видно, что речь идет о головах. – Е.С.) в качестве трофея, распевая над ними пэан (греческую военную песнь, так это видится греку Диодору. – Е.С.) и песнь победы; [затем] они прибивают эти плоды победы гвоздями к своим домам, как это делают некоторые люди после охоты с головами диких зверей, которых они добывают. Головы своих самых выдающихся врагов они бальзамируют в кедровом масле и тщательно хранят в ящике и показывают иностранцам, торжественно повествуя о том, что кто-то из их предков, или отец, или он сам отказались от огромной суммы денег в качестве выкупа [за эту голову]. А некоторые люди среди них, как нам рассказали, хвастают, что они не приняли золота, весом равного той голове, которую они показывают, выказывая таким образом своего рода варварское благородство души, ибо не следует продавать то, что является свидетельством воинской доблести, однако, с нашей точки зрения, продолжать вражду с убитым – это опуститься на уровень зверей» («Историческая библиотека», V, 29).

Об этом же пишет и Страбон (см. ниже, когда речь пойдет о друидах). Этот обычай, однако, объясняют тем, что, согласно повериям кельтов, голова есть вместилище души[24]. Возможно, так они «овладевали» душой убитого, его доблестью и славой. Отсюда совсем недалеко, кстати, до людоедского обычая, когда считалось, что, поедая своего врага, трапезующий вместе с его плотью принимает в себя его дух и силу.

Наконец, свое веское слово по этому поводу сказала и археология. Своего рода общим местом было упоминание о том, что отрезанные головы кельты не только вешали на дышла колесниц и держали в домах, но и прибивали к стенам домов, и даже посвящали в храмы. Вот два последних утверждения и были подтверждены. В обнаруженных древних черепах в Галлии нашли и большие гвозди, однако еще более впечатлили находки из галльских святилищ: их камни примерно в IV в. до н. э. были использованы повторно при возведении галло-греческих зданий, и благодаря этому они и сохранились. Стилизованные фигурки лошадей и всадников из Моуриса (департамент Буш-де-Рон) датируются по меньшей мере V в. до н. э., но, вероятнее всего, они еще древнее. Но сейчас интерес не в них, а в дверном каменном косяке из Сен-Блэза (департамент Альп-Маритимс), в котором располагались ниши для хранения черепов или забальзамированных голов, что доказали подобного рода находки в других местах. С. Пиготт пишет: «В Рокепертузе (департамент Буш-де-Рон) такое святилище располагалось на вершине пятиступенчатой лестницы, а перемычки поддерживались столбами с нишами для черепов, которые увенчивались большим скульптурным изображением птицы. В нем содержатся статуи сидящих на корточках людей (в натуральную величину). Такая поза соответствует кельтской традиции, что отмечает Посидоний и что видно на кельтских и романо-кельтских монументах. Такие же столбы с нишами для черепов и перемычками находились и в Провансе (Франция). Там они были связаны с пещерой и родником и были повторно использованы во II веке до н. э. В Салувии (Прованс) в оппидуме существовало весьма примечательное святилище. Его вход украшала украшенная резными изображениями человеческих голов старинная колонна, в нишах которой находилось пятнадцать черепов взрослых людей. Некоторые из них были отсечены от высохших тел, а в нескольких даже сохранились большие железные гвозди, которыми они были ранее прибиты к какой-то деревянной конструкции. Это святилище было разграблено в 123 году до н. э., так что оно, а также остатки ряда крупных каменных скульптур с изображениями воинов и отрубленных голов должны были быть гораздо более древнего происхождения. Монументальные каменные скульптуры, созданные около VI века до н. э., встречаются то тут, то там в кельтском мире и несколько позже в долине Рейна. Например, так называемый Хиршландский воин из окрестностей Штутгарта. Существование культа отрубленной головы и черепа, в частности, подтверждается находками в других местах, в крепостях на холмах в Галлии и Британии, о чем свидетельствуют классические авторы. Любопытно отметить, что такие же варварские святилища в двадцати милях от Массалии почему-то остались незамеченными… В повествовании Ливия, на которое ссылается Силий Италийский, рассказано, что тело Постумия было отнесено бойями в их “самый почитаемый храм”, там обезглавлено, а из оправленного в золото черепа сделана чаша».

В Британии жертвенные черепа найдены среди прочих вотивных (т. е. посвящаемых божеству) даров в колодце богини Коввентины у вала Адриана. С. Пиготт отмечает, что в кельтских верованиях культ отрубленной головы связан с колодцами, родниками и источниками. Сразу вспоминается параллель со скандинавской мифологией, где отсеченная глава вещего старца Мимира дает мудрые советы у священного источника мудрости. Характерно, что и на территории Галлии, в ритуальном пруду у истока Сены, где располагалось святилище богини этой реки Секваны, среди разнообразных вотивных деревянных статуэток (порядка 200) обнаружена весьма любопытная, высотой в 90 см, представляющая три головы, последовательно насаженные на вертикальный шест – явно отображение реального трофея. Но довольно об этом.

Положение женщины в кельтском обществе было довольно свободным. Вот весьма бесхитростный диалог богатырши Скатах со своей дочерью: «(Кухулин) дошел до замка и стукнул в дверь древком копья так, что оно пробило ее насквозь. Сообщили об этом Скатах.

– Поистине, – сказала она, – это некто, совершивший уже раньше славные подвиги.

И она выслала свою дочь Уатах посмотреть, что это за юноша. Та вышла, чтобы побеседовать с Кухулином, но не могла вымолвить ни слова – так восхитила ее красота юного воина. Она вернулась к матери и стала восхвалять ей достоинства пришельца.

– Полюбился тебе человек этот? – спросила ее мать.

– Да. В эту ночь он разделит мое ложе и будет спать рядом со мной.

– Не возражаю против твоего желания, – отвечала ей мать.

Уатах подала Кухулину воды, чтобы умыться, затем принесла ему пищу и вообще оказала наилучший прием, прислуживая ему» («Сватовство к Эмер»).

Никто не отменял традиционное овладение понравившейся женщиной: «Айфе вызвала на бой Скатах, но вместо той вызвался с нею биться Кухулин. Перед боем он спросил Скатах, что любит Айфе больше всего на свете. Та сказала ему:

– Больше всего на свете Айфе любит своих двух коней, колесницу и возницу.

Кухулин и Айфе ступили на тропу подвигов, и начался их поединок. Айфе раздробила оружие Кухулина, и его меч сломался у самой рукояти. Тогда он воскликнул:

– Увы! Возница Айфе с обоими конями и колесницей опрокинулись в долине, и все они погибли!

На этот возглас Айфе обернулась. Кухулин тотчас же набросился на нее, схватил за бока под обеими грудями, закинул себе за спину, словно мешок, и отнес так к своему войску. Там он бросил ее на землю и занес над ней обнаженный меч.

– Жизнь за жизнь, о Кухулин! – вскричала Айфе.

– Обещай исполнить три моих требования! – сказал он.

– Назови их, и они будут исполнены, – отвечала она.

– Вот три моих требования, – сказал Кухулин. – Ты должна дать Скатах заложников и никогда больше с ней не воевать. Ты должна стать моей женой в эту же ночь перед твоим замком. И, наконец, ты должна родить мне сына.

– Обещаю тебе все это! – сказала Айфе.

Все так и произошло. Айфе сказала Кухулину, что зачала от него и родит ему сына» («Сватовство к Эмер»).

Цезарь указывает на свальный брак бриттов: «Жен они, человек по десять или по двенадцать, имеют общих, особенно братья с братьями и родители с сыновьями» («Записки о Галльской войне», V, 14), а Страбон ворчливо отмечает касательно ирландцев: «Около Бреттании есть также другие небольшие островки и, кроме того, большой остров Иерна, расположенный на севере параллельно Бреттании; ширина его больше длины. Об этом острове я не могу сказать ничего определенного, кроме того, что обитатели его более дикие, чем бреттанцы… у них считается делом похвальным… открыто вступать в сношения, помимо любых других женщин, с матерями и сестрами. Я передаю это, понимая, что у нас нет достойных доверия свидетелей подобных обычаев» («География», IV, 5, 4).

Весьма распространенными были т. н. парные браки и браки «на время», но если для женатого мужчины было дозволено иметь наложницу (а то и несколько законных жен, из которых, правда, всегда выделялась старшая – cetmuinter, имевшая законное право (!) безнаказанно бить прочих), измена жены каралась сожжением на костре. Но, опять же, «что дозволено Юпитеру, то не дозволено быку»: легендарная королева Медб, жена короля Эйлиля, соблазняя героев на подвиги, запросто сулила им в числе прочих благ «дружбу своих ляжек». Да последняя и дешевле могла достаться. Даре, сын Фиахна, получил, например, такое предложение от скорохода королевы за то, чтоб на год добыть Бурого быка из Куальнге: «Ты же получишь за это… славную награду: пятьдесят телушек и вдобавок к ним самого Бурого из Куальнге. А хочешь – можешь получить от нас еще одно предложение: приходи к нам сам со своим быком, и ты получишь взамен своей земли, какую имеешь здесь, равный ей надел на сладостной равнине Маг Ай, колесницу стоимостью в трижды семь невольниц и в придачу ко всему этому дружбу ляжек Медб» (сага «Угон быка из Куальнге», глава «Разговор перед отходом ко сну»). У кельтов существовал «выкуп чести», аналогичный скандинавскому[25] «утреннему дару», когда новобрачная девственница получала дар от супруга за соблюдение себя.

Франсуаза Леру пишет о том, что кельтской женщине было по плечу и исполнение роли друида: «Было также замечено, что упоминания о женщинах в составе друидического жречества относятся к позднему времени, из чего был сделан вывод о том, что появление их может служить признаком упадка. Такое заключение неправомерно в некоторых отношениях – по крайней мере, в том, что касается Галлии: первая упоминаемая друидесса[26], согласно Вописку у Нумериана, в III веке в Тонгре предсказала Диоклетиану, что тот сделается императором, если убьет вепря, – и ему действительно довелось единовластно царствовать с 284 по 305 г., после того как он своими руками убил Апера («Вепря»), префекта претории. Следует заметить, что эта друидесса пребывала на постоялом дворе… В то время как поздняя дата этого свидетельства еще не позволяет сделать заключения о том, что ничего подобного ранее не существовало, не менее достоверным остается и тот факт, что в кельтском обществе женщинам всегда было отведено вполне почетное место, и в лучших фрагментах ирландских и валлийских циклов легенд, где привкус язычества наиболее аутентичен, обычным персонажем является поэтесса (banfile) или друидесса (bandrui). В этом нет ничего удивительного, если речь идет о стране, в которой вплоть до VII века женщины, владевшие имениями, привлекались на военную службу наравне с мужчинами». Диодор Сицилийский вообще отмечает, что галльские женщины не уступали мужчинам ростом и мощным телосложением, равно как и отвагой, а Аммиан Марцеллин (330–400 гг. н. э.) так описывает кельтскую даму в драке: «Почти все галлы высоки ростом, белы телом, русоволосы; взгляд у них живой и угрожающий; они страшно сварливы и чрезвычайно заносчивы. Когда один из них поссорится с другим и ему станет помогать eгo жена, которая сильнее eгo (!!! – Е.С.) и голубоглаза, то целая толпа чужеземцев не справится с ними, особенно когда та, гневно откинув голову, скрежеща зубами и размахивая белоснежными и могучими руками, начнет наносить кулаками и ногами удары не слабее снарядов катапульты, выбрасываемых при помощи скрученных жил» («Римская история», XV, 12, 1). При этом, как пишет Афиней, «женщины их (кельтов. – Е.С.) очень красивы; и нередко спят они даже с двоими на постелях из звериных шкур» («Пир мудрецов», XIII, 79).

Разберем теперь до конца вопрос о римских императорах и женщинах-друидках, как их взаимоотношения представлены в «Жизнеописаниях Августов». О первом случае пишет Элий Лампридий в биографии Александра Севера (208–235 гг., правил с 222 г.), убитого мятежными легионерами в Галлии: «Когда он проходил, женщина-друидесса крикнула ему по-галльски: “Иди, но не надейся на победу и не верь своим воинам!”» («Александр Север», 40, 6). О втором сообщает Флавий Вописк Сиракузянин в биографии Аврелиана (214–275 гг., правил с 270 г.): «Может быть, кому-либо кажется удивительным то, что Асклепиодот, как передают, узнал от Диоклетиана и сообщил Цельзину, своему советнику; но об этом будут судить потомки. Он утверждал, что Аврелиан обратился как-то к галльским друидессам с вопросом, останутся ли у власти его потомки. Те, по его словам, ответили, что в государстве не будет более славного имени, чем имя потомков Клавдия (II, прозванного Готским. – Е.С.). И уже есть император Констанций, человек той же крови, а его потомки, думается, достигнут той славы, какая была предсказана друидессами. Я включил это в жизнеописание Аврелиана потому, что такой ответ был дан самому Аврелиану на поставленный им вопрос» («Божественный Аврелиан», 44, 3–4).

И только теперь подходим к случаю, упомянутому Леру, вот подлинный фрагмент сочинения Флавия Вописка Сиракузянина: «Считаю любопытным и не слишком распространенным рассказ, который будет здесь уместным, относительно данного ему знамения ожидавшей его императорской власти. Дед мой рассказал мне то, что он слышал от самого Диоклетиана. Когда Диоклетиан, сказал он, находился в харчевне в Тунграх в Галлии, имел еще небольшой военный чин и подводил вместе с какой-то женщиной-друидессой итог своим ежедневным расходам, она сказала ему: “Ты слишком скуп, Диоклетиан, слишком расчетлив”. На это, говорят, Диоклетиан не серьезно, а в шутку ответил: “Буду щедрым тогда, когда стану императором”. После этих слов друидесса, говорят, сказала: “Не шути, Диоклетиан, ведь ты будешь императором, когда убьешь кабана”. В душе Диоклетиана всегда жила жажда императорской власти, и об этом знали Максимиан и мой дед, которому он сам рассказал об этих словах друидессы. Затем, заняв высокое положение, он стал смеяться над этим и перестал об этом говорить. Тем не менее на охоте он всегда, когда представлялась возможность, сам убивал кабанов. Наконец, когда императорскую власть получил Аврелиан, затем Проб, затем Тацит, затем и Кар, Диоклетиан сказал: “Кабанов всегда убиваю я, а лакомым куском пользуется другой”. Известен и широко распространен рассказ о том, как, убив префекта претория Апра, он сказал: “Наконец-то я убил назначенного роком кабана!” («вепрь», «кабан» по-латыни и есть «aper». – Е.С.). Все тот же дед мой рассказывал, будто сам Диоклетиан сказал, что у него не было никакой другой причины убивать Апра собственной рукой, кроме желания осуществить предсказание друидессы и сделать прочной свою власть. Ведь он не захотел бы с первых дней своей власти прослыть столь жестоким, если бы необходимость не заставила его прибегнуть к этому безжалостному убийству» («Кар, Карин и Нумериан», 14–15).

Впрочем, С. Пиготт остается, как всегда, при своем ехидном мнении, считая появление «друидесс» не традицией или закономерностью, как прочие авторы, и в первую очередь Леру, а безусловной деградацией: «Несомненно, статус тех, кого называли друидами, в позднейших текстах снизился и стал совсем неясным. По словам некоего сомнительного автора IV века (он пишет об этом в своем «Scriptores Historiae Augustae»[27]), общее отношение выражали такие фразы, как «обычное бегство к оракулам» и тайнам. Бытовали рассказы о женщинах-друидах, что лишь доказывало, как низко пали «mulier dryas»[28]: они превратились в нечто, подобное той галльской хозяйке постоялого двора, которая предсказала Диоклетиану его судьбу, когда он «посеребрил ей ручку», расплачиваясь по счету за проживание». Однако похоже, что при всем своем ехидстве он упускает из виду знаменитую Федельм из «Похищения быка из Куальнге», и хоть произведение сохранено христианскими писцами, оно, без сомнения, отображает многие обычаи и реалии языческой Ирландии как полноправной представительницы кельтского мира.

Переходя к древней кельтской религии, следует сразу оговориться: из осколков сведений ирландских саг, упоминаний античных авторов, скульптурных изображений и поздних кельтских монет при всем старании не создать ничего связного, подобного известнейшей книге Куна о древнегреческой мифологии. По ходу дела, каждое племя имело своих богов, схожих или отличных от других, и, таким образом, получается невообразимый винегрет, из которого каждый реконструирует свое видение в меру сил, знаний, разума и фантазии. И над всем этим висит роковой диагноз: новодел. Мало помогает и тот факт, что некоторые кельтские божества донесли до нас свой облик через каменные статуи, мелкие статуэтки, произведения ювелирного искусства, монеты и т. д.; особо стоит отметить, что британские и ирландские торфяники сохранили достаточное количество деревянных статуй кельтских божеств, по естественным причинам давно погибших в континентальной Европе.

Так что, не претендуя на истину в последней инстанции, наметим основные образы, более-менее выдающиеся из тумана истории. При этом, ввиду малой сохранности именно бриттских данных, придется широко привлечь «родственных» божеств Ирландии и Галлии; никакой преступной антинаучной натяжки в этом нет, тем паче что главные божества (например, Луг) были общекельтскими, созвучие имен и образов других (рогатый Кернунн-Герн) заставляет и в их отношении видеть явное родство. Изначальной, видимо, была вера в некое мужское божество, позднее получившее имя Дандру, вступавшее в союз с той или иной местной богиней, обычно – персонификацией реки или иного водного источника (например, с Боанд – богиней ирландской реки Бойн; были еще Латис – богиня пруда (или пива), Коввентина – морская богиня Северной Британии, Сулис – богиня термальных источников будущего города Бата; также известны такие галльские богини, как Нантосвелта – «Дева извилистого потока», Секвана – богиня реки Сены, Матрона – реки Марны, Икауна – реки Ионны, Дивиона – источника около Бордо, и заодно добавим Ардуэнну – богиню Арденнского леса); эта богиня природы с течением времени превратилась в зловещую богиню призраков – Морриган, и прочих богинь войны, список которых будет дан ниже. Далее кельтские божества пошли ветвиться и размножаться, образовав своеобразный пантеон, подчеркнем еще раз, вовсе не единый[29]. Явно, что собрание древних кельтских богов было достаточно велико и разнообразно, варьируясь по племенам и временам, – как пишет С. Пиготт, «подсчет, проведенный несколько лет назад, показал, что из надписей были извлечены имена 374 кельтских божеств, причем 305 встречались лишь однажды и только четыре или пять из них – от 20 до 30 раз. Еще сильнее вопрос запутывает то обстоятельство, что варварские и греко-римские божества могли иметь признаки нескольких кельтских божеств. Одних имен у кельтских богов, связанных одним родом деятельности с Марсом, было 69». В общем, что касается богов ирландских, в итоге их прародительницей стали считать богиню-мать Данан (Дану), принесшую в Ирландию 4 великих сокровища – меч Нуады, неисчерпаемый котел Дагды, копье Луга и камень чистоты и невинности Лиа Файл. Итак, из изложенного еще возникает серьезнейший вопрос, какие верования первичны – патриархальные (в Дандру) или матриархальные (в Данан), и очевидного решения не существует. Есть лишь обычный намек победы первых над вторыми, обративший богинь природы в зловещих Ворон войны; кстати, это повальное осеменение верховным богом местных богинь – тоже явный признак замены матриархата патриархатом; давно признано, что именно этим способом, напропалую сочетаясь с богинями и смертными женщинами (из которых многие тоже были в прошлом богинями), древнегреческий Зевс «утверждал» себя в землях, где некогда главенствовал культ Богини-матери. Остатком очень древних верований было ожидание от правителя магических функций, обеспечивавших благополучие, урожай и т. п., и, как оборотная сторона медали, отмечалась неспособность короля к таковым функциям, за чем следовали различные беды. Что характерно, изначально эти верования были чисто матриархальными, когда супруг Богини-матери, обычно – божественный бык или, чуть реже, змей (хотя второй мог быть потусторонней ипостасью первого), осуществив свое прямое назначение, приносился в жертву; прекрасную картину подобных мифов и обрядов дает минойский Крит. Позже Великая Матерь была потеснена супругом, исполнявшим свои прежние функции, но уже избегающим растерзания, – разве что он мог быть убит за дисфункцию, проистекающую из физического или сакрального недостатка. Так вот, в применении к Ирландии с удивлением видим, что здесь матриархат практически не уступил! С одной стороны, ирландский король брал на себя эротические функции верховного бога, мистически беря в сожительницы Этайн или Медб, которые, как легко догадаться, делегировали свои функции смертной женщине – вполне в духе месопотамского ритуального брака вавилонского царя. Энн Росс шокирует своим сообщением, кто еще мог заменить собой богиню в этом обряде: «Есть весьма достоверные данные (хотя некоторые ученые это горячо отрицают), что во время обряда инаугурации король действительно соединялся с богиней земли, которую символизировала чисто белая кобыла. В Индии, где такая практика также существовала, соединение было чисто символическим, в то время как в Ирландии на каком-то этапе оно, очевидно, было вполне реальным, а уже потом стало символическим. Этот обряд описывает Гиральд Камбрийский, утверждая, что он, видимо, еще существовал в eгo время в одном из северных королевств, и это явно пережиток такой практики. Считалось, что это мерзкая, позорная выдумка писателя-валлийца, задуманная с целью дискредитировать ирландцев. Однако ранние данные достаточно убедительны, чтобы считать наблюдение Гиральда правильным, хотя он, конечно, не мог понять древней ритуальной сути этого обряда. Он описывает eгo как «варварский и отвратительный обычай». Племя, о котором идет речь, обитало в Ульстере, и ритуал все еще практиковался в 1185 году, если, конечно, Гиральду дали правильные сведения. Перед всем племенем выводили белую кобылу, король шел к ней на четвереньках и соединялся с нею. «Тот, кто должен быть помазан на царство не как князь, но как скотина, не как король, но как преступник, выходит перед народом на четвереньках, признавая себя зверем с не меньшим бесстыдством, нежели безрассудством. Кобылу немедленно убивают, разрезают на куски и варят, и для него приготовляется ванна в наваре. Сидя там, он поедает мясо, которое приносят ему, люди же стоят кругом и также едят eгo. Он также должен пить тот навар, в котором он помылся, и не набирая eгo в какой-либо сосуд или даже в руку, но хлебая eгo. Исполнив должным образом все эти нечестивые дела, он подтверждает свое королевское достоинство и владение». Этому обряду существует параллель в индийском жертвоприношении лошади по подобному же случаю; однако здесь с силами плодородия соединялся не сам король, а eгo супруга».

Но, с другой стороны, – и в этом важнейшее отличие и наличие пережитка матриархата, – когда король старел и терял потенцию, его божественная супруга вполне предсказуемо превращалась в злобную ведьму, и, чтоб умилостивить ее и превратить обратно в добрую богиню, срочно подыскивали молодого короля. В этом видели залог процветания королевства. Потерявшего же мужскую силу властителя без раздумий зарубали, топили, сжигали заживо или варили в племенном котле в присутствии его «божественной» жены, друидов и верхушки племени[30]. В случае если короля соблазняла блудница, требовалось принести в жертву сына добродетельной четы, чтоб отвратить несчастья от племени; впоследствии такой жертвой стала корова. Если все с мудрым и справедливым королем и его силой было нормально, наступало буквально благорастворение воздухов и изобилие плодов земных: «Хорошо было жить в Ирландии при этом короле. Нельзя было и пить воду из рек из-за обилия рыбьей икры; с трудом можно было ходить по лесам из-за обилия плодов; нелегко было путешествовать по равнинам из-за обилия меда, и все это было даровано ему с неба ради истины eгo правления».

Теперь вернемся к реконструируемому пантеону. Из прочих кельтских божеств известны бог-скотовод Белен – возможно, один из древнейших, затем – Нуад (Нуада) – видимо, верховный бог. Он потерял в бою руку, отчего носил прозвание Аргатлам – Серебряная Рука (видимо, речь о протезе), и был вынужден передать правление Бресу (вариант – Лугу); мог появиться позднее, с развитием кельтского общества, когда королевская власть стала сильнее в некогда простом пастушеском обществе). Был и бог-обжора Дагда, орудующий палицей; Луг – бог света, искусств и ремесел (вероятно, более поздний бог, сменивший Трограйна), также с прозвищем Ламфада (Длинная Рука) – покровитель воинов-копейщиков и пращников; Огме (Огма) – брат Нуада, бог мудрости и письменности, создатель своеобразного ирландского алфавита огама (IV в. н. э.), который можно условно представить в виде вертикального шнура или шеста (часто его высекали на кромках больших камней), на который нанизаны «буквы»: согласные обозначались горизонтальными и диагональными чертами, а гласные – точками; Лер (Лир) и его сын Мананнан – боги моря; Дайансехт – бог врачебного искусства; Мидер – мастер превращений и совращений смертных женщин; Нейт – бог сражений; Кредне – искусный мастер; Гойбниу – божественный кузнец (вместе с богом Курои варит пиво); к Гойбниу и Кредне примыкает еще один божественный мастер, Лухта; Кернунн был рогатым богом-оленем, покровителем животных (у кентских бриттов – Герн, Герне или Гернуннос; родственным ему был Антеноцитик (Аноцитик) римского времени – в Бенуэлле (вал Адриана) найден его храм и голова юного бога с проступающими под локонами лба оленьими рожками; более интересен Кернунн в окружении зверей с серебряного рельефа гундеструпского котла – у бога раскидистые рога оленя, в его руках ожерелье-торк и змея, а сам он сидит в йогической позе между волком и оленем среди прочих зверей, по большей части – львов; не исключено, что каменный фаллос из Мэрипорта со змеей и человеческим лицом – его же ипостась[31]; часто его спутница-змея имеет баранью голову). Был у кельтов еще один рогатый бог, неизвестный по имени, но он не был таким благостным, как Кернунн: рога его были бараньи или бычьи, и он был фаллическим богом войны; галльский бог-кабан Мокк, бриттский бог-кабан Бако и британский Ветерий (Витирий), связанный с этим же животным; ирландский бог Нодонт, связанный с собакой и могший обращаться в пса.