«Солнечный зайчик»

Произведение не имеет отношения к политике и межгосударственным взаимодействиям, является выдумкой автора, все персонажи и события вымышлены и все совпадения с реальными событиями или людьми – случайны

Россия встречала его снегом – крупные пушистые белые хлопья медленно и тяжело кружились за окном поезда и падали куда-то вниз, туда, где тысячи, миллионы, миллиарды таких же узорчатых комочков сложили собой круглые снежные холмы, белые бескрайние луга, пушистые, будто бы меховые, новогодние наряды на деревьях. И эти безлюдные дали с изредка мелькавшими за окном деревеньками, эти посеребренные, словно нарисованные на рождественской открытке, леса, в голубоватой дымке от весело выглядывающего напоследок уже готового спрятаться за горизонт солнца, представлялись ему невероятным сном и самой прекрасной сказкой. И это солнце, не желающее уходить, пока не засверкает в последний раз, не осветит белоснежные равнины своим серебристым отблеском, виделось мужчине, сидевшему в одиночестве в отдельном купе и задумчиво глядевшему в окно, знакомым, родным существом, чем-то похожим на него самого, решившего противостоять всему миру, а прежде всего – самому себе.

Том ехал в Россию – страну, в которой за свои пятьдесят с лишком лет еще ни разу не бывал. Но он точно знал – Россия ждет его так же, как и он, избалованный деньгами и славой американец, ждет встречи с этой необычной, таинственно-романтичной страной глубокого, утопающего под ногами снега, белых медведей, разгуливающих прямо по улицам городов, и красивых, а главное – по-настоящему искренних женщин.

Он уже побывал во Франции и нашел там тонкое изящество кокетства, в Италии – и встретил там пламя жарких южных ночей, фейерверки эмоций и страсти. Воспоминания были прекрасны, но он ждал чего-то еще, того, что, наконец, станет его главным сюжетом, и почему-то этого «главного» он не находил, боясь и не желая признаться себе в том, что он, состоявшийся в жизни и карьере человек, отправившийся в почти что кругосветное путешествие на поиски увлекательной и захватывающей истории, ищет и не может найти только одно – самого себя.

Он ехал в Россию тайно, поездом через Белоруссию, желая разглядеть, узнать получше эту загадочную и прекрасную страну, впитать ее всей кожей перед тем, как познакомиться ближе, и, всего лишь на один день задержавшись в Питере, продолжал путь – его целью была Москва, родина его бабушки, русской эмигрантки, которая когда-то, в далекие и светлые дни своей юности была очень счастлива в дорогой сердцу березовой Руси. Ее грустневшие и одновременно светлевшие, будто вспыхивающие во время воспоминаний о России голубые глаза, долгие рассказы по вечерам в гостиной, редкие, незаметно смахиваемые тонкими пальцами узкой дворянской руки слезы – все это помнилось с детства Тому, которого бабушка ласково называла «Антоша» и учила русскому языку. Его мать – известная актриса – была всецело увлечена карьерой, постоянно пропадала на съемках, и Том был самым последним существом в ее жизни, которому она уделяла внимание. Отца – знаменитого режиссера, стоявшего у истоков Голливуда, являвшегося одним из кирпичиков его фундамента, он видел еще реже. Мальчишка был бы полностью предоставлен себе и по сути никому не нужен, если бы не всепоглощающая, словно материнская, любовь бабушки. Он был для нее, казалось, смыслом ее угасающей жизни, ее самым близким человеком, лучшим другом. И, нисколько не ограничивая его свободу, не стесняя, а награждая своей любовью, она рассказывала внуку о том единственном, что, кроме него, ей было когда-то дорого в этой жизни.

Ее юность в России пришлась как раз на переломные времена в истории – свержение царя, начало Гражданской войны. Мать ее умерла при родах младшего брата. Отец был занят неотложными секретными и очень важными делами, был постоянно в разъездах, месяцами не появлялся дома. Они с братом оставались одни с престарелыми гувернанткой и кухаркой, обещавшими не покидать «сироток» ни при каких обстоятельствах. В один из приездов отец почти с порога резко бросил: «В Москве оставаться сейчас опасно. Собирайтесь! Минимум на два месяца уедете в наше имение. А там – видно будет. Загадывать сейчас ничего нельзя». Так шестнадцатилетняя Елизавета с десятилетним братом Лешей оказалась в полузаброшенном имении в Рязанской области, где они не бывали уже несколько лет, на попечении двух пожилых женщин. Сначала она скучала, перечитала все книги в отцовой библиотеке, а потом, никем и ни в чем не ограничиваемая, решила все же оглядеть окрестности. Вокруг на многие километры расстилались поля, обрамленные березовыми лесами, которые так и манили к себе мягкими и трепетными взмахами ласковых ветвей. Лиза полюбила бродить в одиночестве по осыпающимся листьям, думать об отце, о будущем, о судьбе России, грустить, мечтать. В одно солнечное осеннее утро она так же шла, радуясь и печалясь от шороха листьев под ногами, и думала – почему она не художник, чтобы изобразить вот эту красоту такой, какая она есть. И вдруг она заметила поодаль мужчину – стоя на опушке и зорко вглядываясь вдаль, он делал набросок раскинувшегося перед ним поля, бегущей с краю дороги, устремляющейся к лесу, и дальше – в неизвестные дали. Лиза звонко рассмеялась этому совпадению ее мыслей и случайной встречи с художником. Мужчина обернулся в изумлении и улыбнулся приветливо. Его лицо казалось ей до странности знакомым. Не может быть! Нет уж, право, это он – Саша, сын князя Лесновского из соседнего имения! Сколько же лет они не видались? Лет пять наверное… Как он изменился, повзрослел и усики черные отрастил. Сколько ему? Уже, наверное около двадцати?

– Лизавета? Не может быть? Здесь? Одна? В такую пору? Как поживает Ваш батюшка? – узнавший ее Александр, подходя ближе, засыпал девушку вопросами. Она улыбалась, едва успевая отвечать…

От деревенской ли грусти, а скорее из-за сходства интересов, мнений, желаний, они стали встречаться ежедневно – Александр учил Лизу стрелять по птицам, но она, жалея их, нарочно промахивалась, он о многом рассказывал, показывал ей, как должны падать свет и ложиться тень на картине, и она заворожено наблюдала, как на чистом холсте появляются сначала неясные пятна подмалевка с размытыми краями, а потом они превращаются в лес и поле, в болото у опушки или в заброшенный пруд на покинутой усадьбе. Вот так дружа – разговаривая, смеясь и удивляясь тому, что каждый понимает другого еще до того, как тот что-то сказал, никогда не ссорясь и находя согласие во всех вопросах, они не заметили, что почти не расстаются и что стали необходимы друг другу, как воздух. На вопросы няни Лиза, смеясь, махала рукой: «Что ты няня, мы просто дружим!» Они не удивились ни первому соприкосновению рук, ни первому касанию губ – все в них, юных, светлых и радостных, словно бы наперекор войне, было так естественно, так слито с природой, нетронуто и невинно, что они даже поначалу и не поняли своей любви. А когда поняли – то решили, что будут вместе всегда, как это просто и легко решается только в юности, во время самой первой и настоящей любви.

Отец приехал неожиданно – они не пробыли в имении еще и месяца. Он был резок и серьезен: «Мы уезжаем в Соединенные Штаты Америки. Навсегда. Другого выхода нет. Завтра выезжаем в Москву». Сказал – как отрезал. Или – как убил. Лиза, накинув шаль, рванулась к двери. «Куда?!» – глухо и резко спросил отец, но, посмотрев в колючие и горестные одновременно глаза дочери, только рукой махнул: «Ступай. Прощайся». Он, конечно, уже все знал, и понимал лучше ее самой. Он глубоко и сильно любил дочь и сочувствовал ее горю, но сделать ничего не мог. И Лиза ушла, убежала через поля, не видя сквозь слезы ни яркого еще теплого осеннего солнышка, ни белых барашков облаков в нежно-голубом дымчатом небе. Убежала и не вернулась на ночь. Кухарка и няня всполошились искать, но отец вновь махнул рукой: «Времена сейчас такие. Пусть прощается». И вздохнул. Когда-то он вот так – до одури, до помешательства любил свою жену. Видно, наследственное это у них. А что поделать?!

И Лиза прощалась. Она тихо плакала, лежа рядом, обняв любимого, капая редкими крупными слезами на его плечо. Он гладил ее разметавшиеся светлые волосы, прижимал ее к себе и молчал. Теперь она была – вся его и одновременно – совершенно чужая. Сегодня она уедет в Москву, а через несколько дней их будет уже разделять океан. Он понимал, что можно обещать друг другу и говорить все, что заблагорассудится, но видятся они сегодня в последний раз. И снова с силой прижимая Лизу к себе, Александр отворачивал лицо – он не хотел, чтобы она видела, как он плачет.

Без страха и стеснения, пытаясь хоть в чем-то быть непокорным в своей покорности судьбе, он проводил Лизу до ее имения. Она повернулась к нему, прижалась что есть сил и, подняв мокрые, припухшие от слез глаза, прошептала: «Я не смогу вернуться. Но я буду тебя ждать. Всю жизнь. Тебя одного». «Если я смогу, – тихо ответил он, – если будет хоть малейшая возможность, я приеду, я найду тебя, обещаю». Он долго не мог отпустить ее руки, она никак не могла отнять свои холодные пальцы от его горячей ладони, прикосновение длилось, длилось, ослабевая, но не в силах оборваться. Наконец, ее рука скользнула вниз, она отвернулась и, закрыв лицо ладонями, пошла по направлению к дому, где – она не видела – прижавшись лбом к оконному стеклу, стоял отец. Он ничем не мог помочь дочери, он винил себя в ее приезде сюда, в ее горе, но оставить ее в России он не мог – в сложившейся ситуации это означало бы ее погибель. Взять же Александра с собой на данный момент не было никакой возможности. Может быть, потом… если их любовь не поутихнет в разлуке.

Любовь не поутихла – они писали друг другу почти ежедневно. Большинство писем не доходило. Потом Александр пропал совсем. Вестей о нем не было. В Америке Лиза родила мальчика, которого назвала в честь любимого Александром. Через несколько месяцев стало известно, что его отец погиб, сражаясь в рядах армии Колчака. Лиза слегла и не вставала – бледнела, худела, таяла на глазах. Потом, когда под глазами появились голубоватые тени и бледные запястья от худобы стали казаться полупрозрачными, вдруг пришла в себя, словно возродилась, вновь занялась ребенком, увлеклась живописью. Но стала какая-то другая – будто и не она вовсе, будто задумчивая молчаливая тень. И мужчин в ее жизни больше не было – второго такого на свете не существовало, а другой ей был попросту не нужен.

И вот, в старости, отдав всю свою накопившуюся десятилетиями нерастраченную любовь внуку, она заворожено шептала ему вечерами:

«А знаешь, что лучше всего на свете, Антоша? Свобода делать в жизни, что душа твоя просит, березы в России и глаза любимого человека».

Она ушла – дождалась и ушла – к нему, единственному своему мужу, а слова запомнились, запали в память мальчишке на всю жизнь. И, конечно же, первый фильм, сразу сделавший его знаменитым, фильм, над которым он долго работал, за который получил свои первые награды, был о России, русской эмигрантке Лизе и о ее погибшей, но нерушимой любви.

И все же его родиной была Америка, во имя этой страны и для нее он трудился и творил всю свою жизнь. Но в последнее время, с появлением в его вьющихся русых волосах серебристых отбликов, Тому вдруг стало казаться, что и жил, и творил он не там, не так, и чего-то настоящего, действительно ценного, он не сделал – самый главный сценарий не написан, лучший фильм не снят, единственную любимую женщину не нашел. А позади – и предательства друзей, и расставания, и разочарования в любви, и боль, и потеря юношеской страстной веры в счастье. Рядом же – сверкающая красота Голливуда, сияние, блеск, сладкие лживые улыбки. А главного, самого важного, нет – чем жить, чем дышать, чем гореть, чем увлечься, наконец, так, чтобы съемки нового фильма поглотили полностью, заставили забыться и не думать – ни обо всем, что не свершилось, ни о безграничном одиночестве успешного богатого человека в мире чужих столь же блистательных лиц. Ни о чем не думать! И в поисках вот этого «настоящего» сюжета он бросил все и решил путешествовать по миру, играя других людей, проживая чужие жизни. Уже почти полгода он был кем-то другим, и только закрываясь один в гостиничном номере, Том снова становился собой – совсем ненадолго. Но дни, весело пролетавшие в Европе, приносившие радость и довольство, не наполняли душу спокойствием и теплом, и сюжет – история, которая тронула бы сейчас его сердце, а потом и сердца миллионов зрителей, не находилась. Казалось, обо всем, что горело и сверкало в его душе когда-либо, он уже снял фильмы. Том все упорней и настойчивей искал сюжетную линию в самой жизни, но душа была равнодушна и пуста, только мозг плел и придумывал невиданные перипетии обстоятельств, слишком искусственных для того, чтобы ради них возвращаться в Америку и приступать к съемкам. И все чаще вспоминалось старое лицо бабушки, ее полные света голубые глаза, и Москва, которую Том не планировал посещать, стала звать и манить неведомыми надеждами и неясными мечтами.

И Том смутно чувствовал, что именно здесь судьба смешает его карты, и он не сможет снова привычно играть разных, им же самим выдуманных героев и скучать от легких и ненужных побед и необидных поражений. Ему придется жить. Просто жить. И как же он хочет этого!

Люди спешили на работу – сбившись в кучки, бежали за редкими автобусами, выстраивали очереди в ожидании маршруток. Город, наконец, дождавшийся зимы, сменившей долгую слякотную осень, и ловивший теперь подмерзшим асфальтом частые легкие снежинки, просыпался, словно муравейник, наполняясь суетой и беготней. Люди торопились, транспорт мелькал перед глазами, загружаясь дополна самыми разными, но в толпе кажущимися похожими фигурами и лицами, и отъезжал, уступая место другому, готовому принять очередную порцию одинаковых людей, под теплыми шубами, куртками, дубленками которых прятался – под каждой – целый мир, своя судьба, неповторимая и не похожая на другие.

Вот в такой же обычной для столицы утренней очереди на маршрутку стояла Лена – невысокая, голубоглазая, в короткой дубленке, из-под коричневого пушистого капюшона которой виднелась светло-русая челка, чуть влажная от мелких снежинок, падающих в эту зиму первый раз. Петербург еще полмесяца назад завалило снегом, в Москву же зима по странной случайности пришла только сегодня и наполнила сердца людей, привыкших уже к сухому обледеневшему асфальту, радостью ожидания грядущих праздников, катания на санках, лыжах, коньках. Ленка тоже радовалась снегу – где снег, там и елка, снеговики и Дед Мороз. Она улыбалась этой мерзлой погоде и подставляла крохотным снежинкам свою порозовевшую прохладную ладонь. Она в свои двадцать пять лет не стыдилась и не боялась оставаться немного ребенком и не переставала радоваться жизни, вычеркивая из нее все плохое, забывая это, словно кошмарный сон. Ее лицо было светлым и добрым – она твердо знала, что, если разозлиться на весь мир, на людей, когда-то плохо поступивших с ней, то им будет хуже, тяжелей, трудней жить и бороться за эту жизнь, им – ей и ее маленьким дочуркам-близняшкам.

Когда-то, в тяжелый и страшный момент ее жизни, Лене, оставленной первым и единственным ее любимым и дорогим человеком, было ненавистно все вокруг, были чужды и непонятны человеческая подлость, трусость, низость. А теперь, спустя почти три года, она успокоилась и, не поняв и не простив, словно забыла, просто пообещав себе – не вспоминать.

А что можно было помнить? Как красивый и веселый мальчик, перспективный сын обеспеченных родителей, погрустнел, узнав о беременности подружки, и перестал твердить свое бесконечное «люблю». А когда выяснилось, что детишек будет двое, он протянул Лене сложенную пачку купюр: «Ну,… это на врача…», но натолкнувшись на ее презрительный и горький взгляд, пожал плечами: «Дело твое, как хочешь…» и исчез в дверном проеме, произнеся спокойное и уже ничего не обещающее «пока». Лена не верила, плакала, с последней надеждой ждала его появления, хотя бы телефонного звонка, но сама не искала его – не хотела и не могла просить, требовать, молить униженно или звать обратно. А на уговоры избавиться от детей, которые она слышала постоянно ото всех, кроме доброй и понимающей матери, отвечала неприятной ухмылкой и странным для ее светлых лучистых глаз колючим взглядом.

Ей было обидно даже не то, что ее оставили с двумя, еще не родившимися детьми, – бросили не ее – Лена это прекрасно понимала, а то, что отказались от двух маленьких, уже заранее никому не нужных крошек, а от нее – уже заодно. Но Лена уже любила и ждала их – двоих маленьких комочков, щекотно толкавшихся в животе, и никто бы не убедил ее расстаться с ними. И, дождавшись их появления на свет, она отдала своим девчонкам столько любви и внимания, что, казалось, они совсем не ощущали нехватку отца. Вот и сейчас она жила своими дочурками – своими крохотными светловолосыми копиями: веселой и немножко озорной Машулькой и спокойной послушной Дашулькой.

И все как-то само собой наладилось, утряслось, Ленина жизнь потекла своим чередом, привязанная к детскому режиму. И радость от открывшегося нового перекрыла в ее душе все старые обиды. Было только одно «но», причиняющее Лене смутное чувство беспокойства, – от нехватки денег, оставив годовалых малышек на своих маму и бабушку, скрепя сердце, она вынуждена была пойти работать. Правда ей, неунывающей, и работа приносила настоящее удовольствие. Лена, с детства любившая развлекать подруг сказками собственного сочинения, теперь дала волю своим способностям: она вела в женском журнале детскую рубрику, а заодно выдумывала душещипательные истории про несчастных и брошенных женщин, которые находили себя в этой жизни и обретали счастье – заслуженное и долгожданное. Своими рассказами она призывала женщин не унывать, не опускать руки, не жаловаться на судьбу, напротив – она побуждала действовать, достигать своей цели, мечтать, верить и не останавливаться на полпути. Она писала о себе, каждый раз представляя себя в новой роли, проживая в лице своих героинь самые разные жизни, исполняя на бумаге все свои самые заветные мечты – влюбляясь, теряя и возрождаясь, находя себя вновь. И как-то ненавязчиво вселяла в читательниц уверенность, что все и всегда еще может хорошо разрешиться, нужно просто не бояться жить. И из-за ее жизнеутверждающих рассказов журнал раскупался особенно охотно – каждая читательница находила в героинях какие-то свои черты.

А приходя с работы, она собирала своих двухгодовалых дочурок и шла с ними гулять – в парк возле дома. И, живя так и стараясь увериться в том, что она полностью счастлива, Лена убеждала себя, что мужчина ей просто не нужен. Гвоздь она, выросшая без отца, могла приколотить и сама, а в любовь не верила, да и просто боялась ее, жить же без любви – под одной крышей с чужим человеком она не считала возможным. Но, избегая мужчин, Лена чувствовала, что есть в ее сердце, отданном детям и творчеству, один пустой, незаполненный уголок, и очень редко, но горько плакала по ночам.

А днем – светилась и улыбалась – искренне, от души, и в этом смехе над всеми проблемами, над усталостью, над одиночеством, в этой доброй и приветливой улыбке всему миру и была ее жизнь. И, несмотря на все неприятности, встречающиеся на пути, ей казалось, что мир тоже улыбается ей в ответ.

Усевшись в непрогретую маршрутку на холодное кожаное сиденье, Лена поежилась, обвела всех взглядом, увидела рядом хмурые сонные лица и искренне пожалела их обладателей. Ей, Лене, жилось хорошо и радостно хотя бы потому, что она верила, что именно так живет, и еще потому, что ей не на кого было злиться, обижаться – в ее жизни не было ни одного раздражителя, а если таковой появлялся, она не хотела этого замечать и конфликт, не успев наметиться, исчезал сам собой.

Толпа из троллейбусов, автобусов, маршруток – нестройные ряды пассажиров, спешивших от остановки к метро, понесла Лену за собой. На миг она приостановилась у киоска с прессой, чтобы купить что-нибудь почитать в дорогу, и вдруг невольно замерла, наблюдая странную картину – в нескольких шагах от нее мужчина, одетый во что-то нелепо-непонятное: длинную желтую кожаную куртку, красную кепку набекрень, серые штаны, закатанные внизу, белые кроссовки, темно-зеленый шарф, несколько раз обмотанный вокруг шеи, – мужчина, похожий то ли на бездомного, нашедшего сверток с выброшенными вещами, то ли на сбежавшего из цирка клоуна, стоял у лотка с апельсинами, непонятно откуда и зачем взявшегося около станции метро. Лена, остановив на нем случайный взгляд, хихикнула и на миг застыла, с интересом разглядывая смешного незнакомца. «Может, съемки?» – мелькнула в ее голове мысль, девушка огляделась, но камер нигде не было. Лена, все еще улыбаясь, пожала плечами и шагнула к киоску, не отрывая все же любопытного взгляда от чудного мужчины. Неожиданно тот вдруг схватил апельсин и, забыв про свой лоток, кинулся наперерез толпе к яркой молодой брюнетке заносчивого вида и забормотал быстро с мягким, вероятно прибалтийским, акцентом:

– Девушка, возьмите, от всего сердца! Девушка, вы такая красивая! – он, чуть опередив ее, шел рядом поднося к ее лицу большой и яркий апельсин. Девушка повернулась к нему и резко отчетливо ответила:

– Вы, непонятно что, идите торгуйте своими апельсинами! – и, стуча каблучками, направилась вниз по ступенькам в метро. Он же без сожаления, со странным задумчивым выражением лица постоял миг, глядя ей вслед, пожал плечами, подняв брови, чуть усмехнулся уголком губ и направился обратно к своему лотку.

И в этот момент два школьника-подростка, торопливо снующие между людьми с рюкзаками на плечах и видимо очень опаздывающие на занятия, пробегая мимо, случайно задели лоток и, даже не обернувшись, поспешили дальше. Странный человек, которого самого едва не сбили эти шустрые дети, ошарашенно покачал головой и застыл, глядя, как катятся в разные стороны, разбегаясь по припорошенному асфальту, круглые оранжевые шарики. Он постоял еще в задумчивости несколько мгновений, затем медленно присел и начал собирать их, складывая обратно, и Лена не заметила сама, как в порыве жалости к этому человеку, забыв про некупленный журнал, она кинулась к апельсинам.

И подняв взгляд от земли, складывая первые апельсины, Лена вдруг поймала его вопросительно-удивленный взгляд – глаза мужчины, серо-голубые, проникновенно печальные сейчас, но таящие в себе какую-то неизвестную глубину, на миг остановились на Лене. Она ответила ему ободряющей улыбкой.

– Я Вам помогу! – Заговорила она быстро, успокаивающим тоном, – Да, не переживайте Вы так, купят Ваши апельсины! Ну, хотите, я немного куплю – на работу отнесу, и домой, девчонкам!.. – подбадривала она этого странного продавца фруктов, не глядя на него, быстро складывая апельсины назад.

– Все! – Радостно улыбнулась она. – Можете снова торговать! – Лена подняла на торговца довольный взгляд и вдруг наткнулась на его глаза – бездонные, странные, то ли недоверчивые, то ли ошеломленно-радостные глаза полусумасшедшего человека.

– Это ты? Откуда ты появилась? – спросил он с тем же мягким выговором. Лена смотрела на него завороженно-внимательно, смущенная его взглядом, его тоном. Ему было около пятидесяти и он был красив, или, скорее, привлекателен очарованием настоящего мужчины – в нем вдруг исчезло прежнее жалкое, обиженное, оно сменилось другим – покоряющим, почти царственным. Теперешнее выражение его лица настолько не сочеталось с нелепостью его одежды, что Лена, встрепенувшись и почувствовав неловкость, встала:

– Ладно, большое пожалуйста за все, я пошла. – Пролепетала она быстро и невнятно.

Мужчина поднялся, встал рядом, произнес тихо, с сомнением:

– Неужели, ты пришла сама? Так не бывает. А, может, бывает именно так?

Лена подавленная, смятенная, шагнула назад, кивнув на прощанье, но в этот миг он поймал ее прохладную влажную от намоченных снегом апельсинов ладонь в свою – большую, жесткую, почему-то почти горячую:

– Только не уходи. Пойдем, погуляем, посидим, поговорим где-нибудь. Где захочешь. Не уходи только!

– Мне на работу… – бормотала Лена, чувствуя, как согревается ее левая ладонь и тепло идет выше, к сердцу. Но нет, она не допустит! Она никогда и никому больше не позволит нарушить свою спокойную и размеренную жизнь, тем более этому разноцветному психу, который, кстати, до этого преследовал другую девушку!

Он молчал, глядя на нее сверху, – он был выше Лены – и, положив ее руку в свою ладонь, едва касаясь, нежно гладил ее пальцами другой руки, глаза его теперь улыбались,

– Ни на кого не похожая. – Прошептал он. – Совсем другая…

Лена смотрела на него, удивленно и зачарованно, а прикосновения вызывали теплые мурашки.

– Я опоздаю. – Все так же тихо проговорила она, впрочем теперь девушка не была уверена, что для нее это важно. – Чего Вы хотите?

Он был странным, тоже сильно отличавшимся от остальных. Нет, его нельзя было принять за человека пьющего или бездомного. Возможно он напоминал иностранца – по жестикуляции, легкому акценту, какому-то нездешнему выражению лица. Многие ее соотечественники после 40-45 лет начинают затухать – и первыми погасают огоньки в глазах, взгляд становится усталым, «пожившим», «повидавшим», потом начинаются разговоры о возрасте и еще довольно молодой человек заранее старит сам себя – мировосприятием и навязанными обществом стереотипами. Этот же был мужчиной с мальчишеским задором в глазах – таких мало, они цепляют, за ними хочется идти.

– Чего я хочу?… – Он на миг игриво завел глаза, отчего у Лены пробежал холодок по спине, и мелькнуло неожиданное, будто бы и не ее желание, коснуться кончиками пальцев этих, ставших кокетливыми, глаз, прижаться к ним губами. В нем было что-то неизъяснимо волшебное, чарующе родное, что волновало и пугало ее одновременно. Она пыталась выгнать из своей души нелепую тягу к незнакомому человеку, хотела уйти, но отчего-то не могла.

– Если Вам нужна девушка, чтобы… – Начала она возмущенно, вновь вспомнив скрывшуюся в переходе брюнетку и пытаясь за злостью скрыть свое смущение, но он поднес палец к губам и зашептал быстро, с жаром:

– Подожди… Ты ничего не понимаешь!

– Нет! – Лена с силой рванулась из его руки и побежала вниз по ступенькам, не оборачиваясь, к успокоительной давке метро. Лишь в вагоне она отдышалась и посмотрела на свою левую руку, словно на чужую, – прохладные пальцы еще помнили нежное тепло его прикосновений.

– Бред какой-то… – Прошептала она, пытаясь отмахнуться от мыслей об этом необычном, но потрясающе обаятельном человеке. И какие же у него губы…

Он не догонял, а смотрел вслед очень странным взглядом, совсем другим, чем недавно на брюнетку.

Лена уже не могла увидеть, как разноцветный человек задумчиво закурил и достал из кармана куртки мобильный телефон, набрал номер и выключил, продолжая курить, светло и грустно глядя вниз, туда, куда вереницей убегали ступеньки, туда, где минуту назад скрылась испуганная своими чувствами девушка.

Человек в сером стильном сером пальто прервал его размышления:

– Налоговая инспекция. Ваше разрешение на торговлю? Кассовый аппарат?

– Нэ панимать. Нэ говорю русский.

– Тогда переодевайтесь и проедем с нами! – глаза подошедшего смеялись.

Разноцветный мужчина улыбнулся широко и открыто, но во взгляде скрывалась потаенная мысль, которая беспокоила и мешала.

– Ну, как эта? – с интересом спросил «инспектор». – Понравилась?

Мужчина медленно расстегивал куртку, глядя немигающим взглядом на землю, на подтаивающий от множества ног снег:

– Та, которая была запланирована, назвала меня «Непонятно что» и убежала в метро. «Непонятно что», ты представляешь! – Он громко расхохотался. Так меня еще не оскорбляли. Даже не «Непонятно кто», а словно я шкаф какой-то. – С ней пропускаем первые встречи и даем сразу пятую. Пусть локти покусает и на всю жизнь запомнит.

– А вторая?

– А другая – одиннадцатая. Она появилась сама, ее не было в планах.

– Значит – списываем со счетов?

– Нет. Сделаем исключение. Она интересная… – проговорил он негромко, будто сам себе.

– Согласен, симпатичная. – Произнес мужчина в пальто с воодушевлением.

– Да, не об этом я! – с долей раздражения ответил разноцветный, уже снявший куртку, кепку и шарф и державший это в руках, – теперь на нем была другая куртка – короткая, кожаная с мехом, бежево-коричневого цвета, в ней он казался стройнее и лет на десять моложе. – Особенная она какая-то… – Он улыбнулся, но быстро поджал губы – Не понимаю чем, но особенная. Настоящая, добрая. Как родная. Знаешь, – с воодушевлением продолжил он и замолчал, глядя в сторону, – У нее глаза… как у моей бабушки… светлые, лучистые…

Второй смотрел на него пристально, вопросительно.

– Теплые глаза доброго человека. – Продолжал тот. – И такие же искристо-синие… Ты, давай, готовься, дальше поедем. И еще, – его задумчивый долгий взгляд остановился на собеседнике, – Узнай там про нее все. Потом пришлешь своего человека. Только вся информация лично – не нужно мои игры ни в электронной почте, ни в мессенджерах отражать.

Мужчина в пальто пожал плечами и рассмеялся:

– Ну, противозаконными твои действия не назовешь. Впрочем, как знаешь… И когда ты уже утихомиришься?

Бывший разноцветный поднял брови, усмехнулся уголками губ:

– Боюсь, что никогда. Но – очень хотелось бы.

Весь день Лена то грустила, уставив остановившийся взгляд в окно, то веселилась до крайности, но было в ее громком смехе что-то напускное, ненастоящее, будто бы она пыталась что-то в себе заглушить или перекричать. Коллеги удивлялись и не узнавали ее:

– Не заболела ли наша Любомудрова?

– Да, влюбилась, наверное. Влюбомудрилась.

– Хорошо бы, давно пора, а то молодая девка – а как сухарь: дети, дом, работа, а себя самой словно и нет.

– Знаешь, один кровь попортит, а память иногда на всю жизнь останется!

А Лена то вспоминала и радовалась, то горько жалела о безвозвратной потере. Иногда кажется – один шаг отделяет тебя от прошлого и все еще можно возвратить, но как часто мы из страха, не подумав, делаем этот шаг совсем в другую сторону, проходит всего лишь миг, но вернуть уже ничего нельзя. И чем неожиданней для нас самих наш же поступок – этот «шаг не туда», чем больше противоречит он нашей сущности и подлинным нашим желаниям, тем больнее потом по множеству раз проходить его мысленно в правильном направлении, и взывать к себе «Почему?». Лена не расставалась с ним сегодня весь день – в своих опоздавших мечтах она с радостью соглашалась остаться с ним, отпрашивалась с работы и ходила с незнакомым, но теперь столь желанным человеком, по коротким московским улочкам, на их лица падали пушистые хлопья, и он держал ее маленькую замерзшую руку в большой и теплой своей.

– Привет, Максим. Ну, что узнал? – мужчина в коричневой кожаной куртке, смотрел задумчиво и внимательно.

Только что севший в черный автомобиль премиум-класса приторно-красивый молодой парень: черные волосы, ярко-синие большие, чуть раскосые глаза в обрамлении темных ресниц, прямой нос, волевой подбородок с ямочкой, – парень, похожий больше на картину из женского журнала, чем на реального человека, достал блокнот и начал монотонно и равнодушно:

– Привет. Не густо в общем… Елена, двадцать пять лет, не замужем, две дочери-двухлетки, близнецы: Маша и Даша. Работает журналистом – пишет дешевые статейки. Закончила МГУ, факультет журналистики, куда поступила с первой попытки. В школе, университете училась хорошо. Дружелюбная, веселая.

– Добрая… – добавил мужчина в куртке.

Парень поднял бровь и продолжил:

– Возможно… Об этом не написано. Несколько подруг, одна близкая. – Он помолчал, потом добавил без энтузиазма. – Положительно, неинтересно, скучно. Как у всех.

– Если мою биографию расписать по годам и пунктам, вряд ли будет интересней. А ведь мне есть в чем позавидовать. Нет? – Мужчина, его собеседник, прикурил сигарету и насмешливо улыбнулся.

– Согласен. – Пожал плечами парень.

– А где у нее муж, ну или отец девочек? – Спросил тот, не отрывая от информатора взгляда и крепко затягиваясь. Весь его вид выражал умиротворенное и спокойное равнодушие, только сигарета часто касалась губ.

– Я же говорю – нет мужа. И отца у девочек нет, как, впрочем, и у нее самой. Если точнее, у нее был приятель, но, узнав о двойном подарочке, сбежал. А она, ненормальная, взяла их и – родила.

– И правда, ненормальная… – Мужчина, мрачнея, замолчал, и, повернувшись к окну, сидел тихо, затем потянулся за новой сигаретой и выжидающе посмотрел на молодого человека на пассажирском сиденье.

– Вот адрес, телефонные номера: домашний, рабочий, мобильный. – Продолжил тот. – Будет что новое, я Вам сообщу.

– Спасибо. – Мужчина протянул ему несколько денежных купюр.

Парень улыбнулся:

– Вам спасибо! – и быстро вышел из машины.

Не прошло и минуты, как в стекло сбоку постучали.

Миловидный белокурый парнишка лет двадцати трех, с по-детски добродушным лицом и голубыми глазами, не лишенными хитрецы, негромко спросил:

– Можно?

– Присаживайся. – Кивнул ему мужчина.

– Та-ак, – тот, немного смущаясь, открыл ежедневник, – Светлана, двадцать семь лет, разведена, сын семи лет, живет у бабушки в Подмосковье. Образование среднее специальное: после школы закончила медицинский техникум. Работает в клинике медсестрой, подрабатывает массажисткой. Веселая, яркая, острая на язык. – Он понизил голос, продолжая восхищенным полушепотом. – Та-ка-я! Ну, очень красивая.

Мужчина поднял бровь и повел плечом:

– Может быть… – И добавил, размышляя о чем-то своем:

– Неинтересно.

– Да что Вы! – Воскликнул парень. – Такая девушка! Настоящая актриса! Эффектная, броская, к тому же – блондинка. Вот адрес, телефон. Будет что новое – появлюсь.

И, уже выходя, парень обернулся и прошептал страстно, еле слышно:

– Не пожалеете! С такой можно всю жизнь прожить! Ради такой…

– А что ж ты сам-то не хочешь с ней – всю жизнь? – усмехаясь перебил его мужчина.

– Да разве я ей нужен – бедный студент из Иркутской области?! Что у меня есть? Общага и стипендия. А она – королева! Она меня и не видит даже!.. – в голосе парня зазвучали горькие нотки. – Такие женщины только для мужчин, как Вы!..

– А ты расти, добивайся и станешь, как я. – Добродушно улыбнулся тот. – И эта Светлана будет мечтать, чтобы рядом с тобой постоять. Да и, в конце концов, какая для любви разница – студент ты или президент?

– Это Вам так кажется. Вам проще! – невесело ухмыльнулся парень.

– Сейчас проще. А в твои годы я лез напролом, несмотря на богатое семейство. У родителей была позиция – никакой помощи с их стороны, всего добивайся сам. И ты иди и бери то, чего хочешь! – Почти грозно приказал ему мужчина. – Желаешь – добивайся. Иначе – не получишь ничего! А если сидеть и жалеть себя, так всю жизнь прожалеешь и умрешь под забором!

Дверь за парнем захлопнулась, мужчина закусил нижнюю губу, задумался, рассмеялся, сказал тихо, сам себе:

– Каждому – свое. А я на такой – ослепительно красивой блондинке – уже был женат.

Парень исчез, а через несколько минут его место на сиденье занял плотный коротко стриженый мужчина в очках:

– Ирина. Тридцать пять лет. В разводе. Детей нет.

– Бедняжка… – Невольно вырвалось у человека, сидящего за рулем. – Я вот всю жизнь чужих воспитывал, а так хотелось своих…

– Понимаю…

Полный помолчал, затем продолжил размеренно:

– Работает экономистом в крупной фирме, закончила университет…

– Да что Вы мне здесь устроили! – взорвался вдруг второй. – Школы, институты, университеты! Я что их – на работу беру? Вы мне личные их качества покажите, чем живут, о чем мечтают! Вот согласится она, бизнес-леди, уехать со мной на мою родину, в какую-нибудь далекую деревню свиней пасти только ради того, чтобы быть со мной рядом?

Полный мужчина засмеялся в ответ:

– Моя жена тоже бы не согласилась.

– У меня было две жены и, поверь, много разных подруг. И теперь я на компромисс с собой не пойду! Мне теперь – или все подавай, а нет всего – так ничего не надо! Я этой полулюбви, полустрасти и полуверности за свою жизнь насмотрелся и наглотался. И больше – не желаю.

– Я вот только одного понять не могу, Вы уж меня извините за такой вопрос, – большинство фотомоделей и красивейших актрис во всем мире посчитали бы за счастье быть рядом с Вами. И неужели среди них не найдется той одной-единственной? Так что же Вы делаете, кого Вы ищете здесь, когда Вам стоит поманить пальцем…

– Я хочу, я жду, чтобы меня полюбили за меня самого, такого, как я есть, в любом моем обличье. Чтоб не развлекались со мной, не использовали, а именно любили. Не за деньги, не за славу – просто так. Потому что я – это я. А если женщина полюбит меня бездомным жалким бродягой, я надеюсь, ей не составит труда полюбить меня успешным и знаменитым. Хотя – кто знает…

– Интересная позиция. Ищите, да обрящете… – медленно и отчетливо проговорил человек в очках и добавил горячо:

– Знаете, а я Вам завидую! Вашей вере в счастье и в любовь! Хотя лично я ни в то, ни в другое не верю. Сам вот не искал, не думал: познакомились, поженились, живем. А может, так оно и лучше?

– По вере дается… А мне и осталось-то – только верить… – ответил мужчина в кожаной куртке и отвернулся к окну.

На обратном пути, выйдя из метро, Лена остановилась – конечно, утреннего странного незнакомца не было на прежнем месте, и даже след от его лотка с апельсинами занесло снегом. Будто почудился он ей или приснился. Девушка задумчиво стояла, глядя в образовавшуюся без него пустоту, а перед глазами были его игривый ласковый взгляд и очаровательная улыбка. Она пожала плечами – милое воспоминание, нужно будет вставить этот этюд в один из ее рассказов, может быть хоть там по ее воле героиня станет счастливой. А она… правда, жаль, что она больше никогда не увидит этого человека. Хотя – может и к лучшему. Зачем бередить душу. Но, проезжая в маршрутке освещенные фонарями улицы, глядя на крупные снежинки, придававшие вечернему городу сказочный вид, девушка все вспоминала о нем – надо же, даже снег ассоциировался с этим незнакомцем. Но это пока, потом забудется, пройдет.

Уже неподалеку от дома Лена привычно свернула к небольшому магазинчику, куда часто забегала после работы, – он отличался от сетевых уютностью и необычными продуктами – вкусной выпечкой, необычными полуфабрикатами, и вообще девушке просто нравилась домашняя атмосфера, царившая там, – в этом маленьком помещении, приютившемся среди супермаркетов, было что-то доброе и теплое из детства.

В несколько смятенных чувствах, полностью углубленная в свои мысли, Лена подошла к магазину. Заходя внутрь, она обернулась, придерживая дверь для следующей за ней бабули, пробежала взглядом по прилавку – есть ли детский кефир, и вдруг, натолкнувшись на что-то глазами, оступилась и поперхнулась одновременно. Гулкие удары сердца были настолько сильными, что отдались в ушах. За прилавком молочного отдела стоял он и, не замечая ее появления, отпускал товар покупателям, улыбаясь женщинам и знакомо игриво закатывая глаза. Те отходили от прилавка нехотя, с улыбкой, иногда бросая от дверей прощальный взгляд и полуулыбку, которые он, в свою очередь, ловил на лету, приветливо кивая в ответ. Какой же он потрясающе очаровательный все-таки! Наверное, женщины сходят с ума от одной его улыбки. Он бы мог неплохо устроить свою судьбу. Почему же он этого не делает? Подрабатывает то тут, то там… Но уж с ней, бесприданницей, точно никакой выгоды не получишь. С ней? Что за ерунда лезет в ее светловолосую голову? Ну, видит она человека второй раз подряд. И что? Скорее всего, это просто совпадение – он где-то неподалеку живет и работает в торговле. Лена, не отрывая от него взгляда с долей симпатии и, как ни странно, едва заметной ревности, замерла посреди магазина, размышляя – подходить ли, а он будто нарочно не замечал ее, улыбаясь другим. Лена, обычно спокойная и сдержанная, удивляясь своим теперешним стремлениям и поступкам, уже хотела уйти, но передумала. И не потому, что за кефиром нельзя было зайти в другой магазин, а оттого, что, ведомая каким-то внутренним чувством, противоречащим ей самой, привычной, прежней, всего лишь вчерашней, Лена очень хотела снова взглянуть ему в глаза и понять – хотя бы что-нибудь. Теперь нужно было выстоять и не уйти. Но, глядя на него, на его серо-голубой джемпер, видневшийся из-под темно-синего магазинного фартучка, чудом налезшего на его крепкую фигуру и забавно топорщившегося по бокам, на улыбающиеся губы, искрящиеся глаза, Лена оттаивала. Было даже не очень важно, что он не видит ее, – может, и правда, не помнит. Ей хватало того, что смотрит она и, сама того не осознавая, любуется им. Девушка не заметила, как подошла ее очередь. Он, бросив на нее прохладный взгляд мельком и равнодушно спросив: «Что Вам?», вдруг посмотрел снова и отвел вспыхнувшие глаза. Узнал! Сейчас он был другой – молодой, красивый, игривый, но за напускной веселостью и легким флиртом со всеми чувствовалась едва заметная нежность именно к ней – такое не спрячешь. Лена осознала это каким-то десятым чувством – в его взгляде на нее не было игры, с ней он не флиртовал и не так широко улыбался. Взгляд на нее был глубоким и ласковым, словно он просто рад ее видеть, думал о ней, соскучился.

– Четыре кефира детских, четыре сока, в маленьких бутылочках и четыре творожка, тоже детских. – Говорила Лена нежно и негромко.

– У Вас четверо детей? – спросил он также негромко.

– Двое. – Ответила она, не отводя от него становящимися непроницаемыми глаз. – Девочка и девочка. – Вот сейчас она посмотрит на реакцию и узнает настоящее к ней отношение.

– Это здорово! – Улыбнулся он. – А я всю жизнь так мечтал о детях!

– Думаю, у Вас еще все впереди.

– Правда? – Он смотрел на нее откровенно и глубоко, словно спрашивая ее – а вот она родила бы ему, несмотря на то, что он намного старше и, еще хуже, – что к своему возрасту не добился толком ничего в жизни.

Лену смутил этот слишком искренний взгляд, она опустила глаза, невольно опять скользнув взором по его губам, и снова подняла взгляд, пытаясь бороться со стеснением.

– Правда. – Вы молодой, у Вас все впереди. – Она прочитала вопрос в его взгляде и, хотя пока не могла ответить однозначно, но нравился он ей все сильнее.

– Я очень в это верю, и для меня важно, что Вы так считаете!… – Искренне проговорил он, глядя ей в глаза завораживающе нежным взглядом. – Пакет? – Вмиг переменил он тему, будто и не было предыдущих слов.

– Да… Пожалуйста.

Лена протянула деньги, неожиданно даже для самой себя решив расплатиться наличными, чтобы иметь возможность коснуться его.

– Ваша сдача. – Он отсчитал ей несколько монет и, пересыпая их девушке в раскрытую ладонь, накрыл ее своей. Лена вновь, как утром, ощутила в руке тепло, прогревающее до сердца. Он смотрел на нее взглядом, выражающим жестокую борьбу с самим собой. Лена задохнулась, осознавая, как щеки резко бледнеют, а затем их быстро заливает краска, и замерла, не шевеля отданной ему рукой, но ощущая ее всем телом.

Сзади собиралась очередь, и подбежавшая худенькая девушка-продавщица с длинной косой, крашенной в рыже-красный цвет, без тени недовольства принялась обслуживать покупателей, с любопытством косящихся на пару, неотрывно смотрящую друг на друга через прилавок.

Наконец, словно сбросив это наваждение, Лена глухо проговорила: «Спасибо» и, забрав свою, вмиг освобожденную, но еще горящую руку, вышла из магазина. И через миг – вдохнув с порога освежающий ледяной воздух, вернулась обратно. За прилавком его уже не было. Все та же продавщица, заметив вновь появившуюся Лену, разулыбалась, пожала плечами, помахала рукой в сторону черного хода и развела руками, всем своим видом показывая – «Улетела пташка. Куда не знаю», и продолжила обслуживать покупателей. Лена, уже начинающая привыкать ничему не удивляться, усмехнулась, даже не сообразив расстроиться, и, кивнув продавщице в знак благодарности, вышла из магазина, растерянно улыбаясь. Так он здесь не работает? Жаль. Было бы здорово видеть его хотя бы иногда… А ведь она заходила в этот магазинчик каждый день. Видеть его каждый день… Лена вздохнула, обошла дом с обратной стороны, но там его тоже не было. Две встречи за сутки… И почему он исчез сразу после ее ухода? Ей бы так хотелось верить, что все это не случайно… и что он снова вихрем ворвется в ее жизнь – теперь она всей душой верила в его появление и уже ждала его.

Ей хотелось улыбаться – весь день, с самого утра. И она улыбалась зачарованно, о чем-то мечтая, что-то вспоминая.

– Ну, Любомудрова точно влюбилась! – в один голос зашептались коллеги.

А Лена, стоя у окна, не шевелясь, смотрела куда-то ввысь – на низкое серое небо, ронявшее редкие мелкие снежинки, на мрачную промозглость за окном и – улыбалась. Впервые за долгое время, за долгие годы одинаковых дней она вдруг ощутила, что жива, что ее сердце умеет биться часто и, замерев, останавливаться, что от одной мысли губы могут стать сухими, а по спине пробегать обнимающий все тело холодок, а потом, будто пламенем разгорающейся печки изнутри – оттуда, где сердце, ее всю с ног до головы может обдать полыхающим, но не обжигающим жаром.

Все эти три долгих года она слишком помнила человека, причинившего ей боль, даже не его самого, а те муки, которые оставил он ей на память о себе. И всех мужчин она по инерции видела лишь существами, несущими женщинам только страдания. А того – кого-то, принца, о котором мечтала в далекой юности, пусть и не спасавшего ее от дракона, как в давно придуманной ею сказке, пусть и без белого коня, пусть просто пришедшего к ней пешком, но одного такого на весь мир, Лена уже не мечтала встретить. И ее девичий, по-детски наивный, смешливый взгляд, везде и всегда ожидающий чуда, становился все более взрослым, серьезным, женским.

Но вот теперь! Такой же сумасшедший мечтатель, как и она, ворвался в ее жизнь, перемешал все чувства, все планы, расписанные на пять лет вперед, разбередил желания и мысли и исчез, не спросив даже ее имени и не сказав свое. И Ленина разбуженная душа летела за смеющимися серо-голубыми глазами, за солнечными зайчиками апельсинов, за человеком, вырвавшим ее из реальности и забывшим поставить на место – на ту полку, где последние годы безмятежно и равнодушно стояла холодная каменная статуэтка по имени Лена.

Лена тряхнула головой с непослушными светлыми кудряшками, откинула с лица челку, еще раз встрепенулась, словно пытаясь отогнать мысли о нем, и снова принялась писать политическую статью, которая неизвестно зачем вдруг понадобилась их журналу, и еще непонятней, почему работать над ней предоставили именно ей – Лене. А в ее обычно трезвую и светлую голову лезли странные и нелепые мысли: «А если бы миром правила любовь, если бы каждый жил не с первыми попавшимися мужем или женой, с которыми многих свели не чувства, а обстоятельства, а мог встретить своего человека – единственного и горячо любимого, – зачем нужна бы была политика, собрания, выборы? Все бы были счастливы – и всё»! «И мир бы расцвел от всеобщего счастья, – добавила она с усмешкой, не замечая, что говорит вслух, – потому, что всем было бы ни до чего иного». «А может быть, просто люди стали бы добрее от собственного счастья»? – снова подумалось ей.

И в таких спорах с самой собой, в мыслях о жизни и о волшебном, не прогоняемом из сердца «может быть», в мечтах, незаметно, но навязчиво влезающих в голову, с лицом, неизбежно стоящим перед ее глазами – его лицом, то улыбающимся, то равнодушным, Лена провела день. И не заметила, что сегодня она почти не выходила из-за своего стола, не поболтала с девчонками, не сбегала в буфет пообедать. И, словно в дымке, почти не видела, как коллеги иногда подходили к ней, что-то спрашивали, говорили, она кивала, слыша, но почему-то не воспринимая их слова, и те уходили, недоуменно пожимая плечами.

Но мысли о том, что она, и правда, увлечена этим странным человеком, Лена гнала от себя с непрерывным упорством. Но все же… как идет голубой цвет к его глазам… И она вновь не замечала, что светло и радостно улыбается, глядя в окно на падающий уже густой пеленой снег.

Вечером пришлось немного задержаться на работе – Лена, витающая в облаках на протяжении двух предыдущих дней, не успевала завершить срочную статью. Домой ехала уставшая в полупустой маршрутке. Ее клонило в сон, и девушка не заметила, как остальные пассажиры вышли, а водитель направил автомобиль на стоянку автобусов. Очнулась она в кромешной темноте пустыря.

– Где я? – Она лишь задремала и тут же пришла в себя. Как могла она оказаться за это время где-то, кроме дороги. Она испуганно пробралась к двери, которая, как ни странно, была открыта, вылезла наружу, огляделась, поежилась. Маршрутка стояла поодаль от автобусов, ближе к зарослям у забора, дальше пустынная дорога вела к автозаправке. Люди здесь ходили редко даже днем. Водитель не заметил ее что ли? Она обогнула маршрутку, чтобы направиться в сторону дома и вдруг…

– Ааа! – Она кричала от неожиданности и испуга – перед ней стоял крепкий мужчина бандитского вида в объемной куртке и кепке, надвинутой на брови, руки его были в карманах. А вдруг там нож? Он грозно шагнул к ней. Лена попятилась:

– Не трогайте меня! У меня маленькие дети! Я их единственный кормилец!

Он молчал и наступал. Лена пятилась и вдруг бросилась бежать, слыша за спиной его догоняющий топот. Конечно, он сильнее ее! Вдруг она едва не упала – он рывком схватил ее за капюшон и притянул к себе. Лена дернулась в попытке освободиться. И в этот момент он приподнял козырек кепки.

– Выы? – Лена задохнулась от возмущения и радости. Вы зачем меня так пугаете?

– Извини… – Ты просто уснула в маршрутке, и я хотел тебя проводить.

– Очень оригинально проводили. Спасибо. – Рассмеялась девушка.

Он все еще держал ее в объятиях, но Лена уже не пыталась вырваться – она чувствовала его дыхание на своем лице и согревалась им, оттаивала, и вот так – у его сердца – было удивительно хорошо. Он улыбался, она опять засмотрелась на его губы.

– Кто Вы? – Зачарованно прошептала она. – Смешной торговец апельсинами, продавец в маленьком магазинчике у дома? А сегодня Вы – водитель маршрутки?

Его лицо было совсем рядом.

– Я человек, мужчина. Остальное не так уж важно. Или нет? – Он смотрел в ее глаза нежно и с ожиданием. – Да, я не из Москвы, я родился и вырос в далекой глуши – более чем в 6000 километрах отсюда. Я здесь недавно, перебиваюсь случайными заработками. В общем я совершенно невыгодная партия. – Он поднял брови и опустил уголки губ, качая головой, но глаза его, такие близкие сейчас, смеялись.

– Выгодная партия у меня уже была – сделала мне детей и пыталась дать денег на аборт. Теперь я смотрю глубже.

– И что же ты видишь сейчас? – Он с трудом сдерживал себя, чтобы не поцеловать ее полуоткрытые губы.