Фархад

Мы лежали на кровати, не задевая друг друга ни движением, ни словом. Она устроилась в изголовье, подложив подушки под спину, монотонно клацала мышкой и била пальчиками по клавиатуре в надежде закончить работу до полуночи. Изредка хватала с прикроватной тумбочки телефон и бегло просматривала сообщения, улыбалась уголком губ, хмыкала и отбрасывала аппарат в сторону, чтобы через пять минут потянуться за ним снова. Я же растянулся вдоль другого края на животе, чтобы видеть перед собой и экран ноутбука, и широкое окно в половину стены. И до полуночи закончить точно не успел бы: слишком лениво трудился днём.

Раз в месяц целые сутки нами отдавались отдыху и общению. Только она и я. Никаких гаджетов, звонков и сообщений, никаких людей. Мы не выходили из дома, отсыпались, готовили или доедали остатки, какие находились в холодильнике, слушали музыку, пили вино и разговаривали. О чём? Темы выбирали по велению сердца: могли весь день болтать о сущей ерунде или по большей части молчать, могли устраивать философские батлы или спорить на тему, в которой ни один из нас ничего толком не соображал, но стремился.

У каждого за пределами этих суток была своя жизнь с работой, друзьями, родными и любимыми. Но наша дружба не то чтобы стояла особняком, скорее – выделялась колоритностью отношений и личностями участников.

Я взглянул на Сашку – она склонила голову на грудь и мирно дремала – утомилась, моя лисичка, жгучая шатенка с ярко-рыжими кончиками тяжёлых волос длиной до самых ягодиц. Сейчас они были собраны в небрежный домашний пучок-гульку и наполовину из него повылезали, отчего весь образ её казался немного взбудораженным. Невозможно было не улыбнуться. Осторожно подобравшись ближе, я забрал ноутбук с её колен и повыше накинул одеяло: пусть спит.

Нашей дружбе так много лет, что все эти простые действия стали привычными и никогда никого не тревожили, почти как материнские. Обычно Саша приезжала или накануне вечером, как сегодня, или ранним утром, – чаще в мою квартиру. Но бывало и так, что «выходной» я проводил у неё. Только тогда и высыпался. Дома не получалось.

Сейчас я уже чувствовал предвестники бессонницы, отбирающей у меня две-три ночи в неделю. Не вовремя. Но утром не было нужды рано подниматься и подниматься вообще, так что сожаления остались за бортом этого дня, вместе с часовой стрелкой.

До половины второго работалось вполне бодро, а потом надоело. Я погасил верхний свет, ночники, поправил одеяло, спрятав Сашины ножки, и встал перед окном. Зима в этом году пришла рано и принесла с собой снега больше, чем за всё время моего пребывания в Москве, то есть, лет за пятнадцать. Сугробы подрастали каждый день с начала декабря на несколько сантиметров и, кажется, не собирались останавливаться. И сейчас, после двух дней оттепели, снова шёл снег: огромными ватными хлопьями и шарами он сыпался и сыпался с небесных пыльных полок, кружился, да под собственной тяжестью не выдерживал схватки с физикой, стремясь к земле.

В Фергане такое бывает не очень часто. Если снег идёт, то очень куцый, мелкими снежинками, чаще крошками на них и не похожими вовсе, и быстро тает. Так что часть моего детства прошла в тоске по настоящей зиме, и теперь я наслаждаюсь каждым белым, холодным днём.

Осторожный шорох и тихие шаги позади намекнули, что я уже бодрствую не один. Сашулька подобралась почти незаметно, ласково обхватила мою руку и прижалась к ней всем телом так, что я почувствовал сквозь футболку мягкую, тёплую грудь, упирающуюся в меня повыше локтя. Голова же опустилась на плечо. Сдавленно выдохнув, она пробормотала сонно:

– Что ты там пытаешься увидеть?

– Просто нравится смотреть на снег…

– И всё?

– И стоять на этом ковре, – улыбнулся я, пусть никому и не видно было. Ковёр я покупал давным-давно, с несколько детским желанием ходить босиком, утопая в ворсе, как в траве. Мягко, приятно. И не только ходить, но и лежать. О, сколько часов мы с лисичкой провели на нём с бутылками вина и в совершенно безобразном пьяном веселье!

– Это мне тоже нравится, – Саша прижалась сильнее, и я внезапно ощутил непривычную тяжесть внизу живота. Прислушался к себе, но наткнувшись на очевидный намёк, постарался сосредоточиться на снежной ночи за окном. – Я уснула, да? Опять…

– Опять, – подтвердил я, имея в виду два предыдущих раза, когда она точно так же отключалась задолго до полуночи. – Ложись обратно.

– А который час?

– Около двух.

– И ты не спишь?

– Не-а.

– Снег… Ещё бы ты спал, – лисичка отпустила меня и поплыла в сторону кухни. – Я попить.

Мне оставалось только пожать плечами и хмыкнуть: никто не знал нас так хорошо, как мы сами. И ничто ведь не помешало – удивительно до сих пор – ни пятилетняя разница в возрасте, ни разное воспитание и темпераменты. С первого дня знакомства, мы с Саней будто срослись, обрели несуществующую сестру и брата и пронесли эту дружбу до сегодняшнего дня, а это без малого десять лет. Не дав мне додумать, лисичка вернулась с бутылочкой воды, забралась в постель, будто всё ещё спала и принялась заворачиваться в одеяло.

– Ну, Фар… Иди спать. Я не усну, если кто-то будет болтаться по комнате, – буркнула она в одеяло, уже почти погрузившись в сон. Так происходило из раза в раз, только я не припомню, чтобы у Саши были проблемы со сном – она могла отключиться везде, в любой момент: сидя на рюкзаке посреди аэропорта, подпирая стену в универе, устроившись в уголочке сиденья метро, на десять минут в такси, в очереди к доктору… Ничто ей не мешало, если хотелось отдохнуть.

Задвинув одну штору, ту, которая затеняла край кровати, где улеглась Сашулька, я устроился рядом, как мы любили – непонятно каким образом вывернувшись, чтобы не мешать друг другу, но быть в досягаемости. Так что голова моя оказалась на уровне её поясницы, а ноги в противоположном углу – размеры лежбища позволяли. Лисичка долго и упорно ворчала, перебирала одеяло и успокоилась только тогда, когда рукой добралась до меня и пальцами запуталась в волосах. Как раньше, во времена студенчества. А я, испытав позабытую негу и накрывшись волной спокойствия вместо пледа, под которым спал только в декабре, – отдался сну.

Бессонница сдалась, но оставила на память сон, повторяющийся сколько я себя помню. Любая пустая ночь, страшная гулким эхом голых стен, чёрным провалом окна и тонкой струйкой света из-под плотно закрытой двери, заполнялась от безысходности и смирения им – виде́нием прошлого, а, может, будущего, или просто-напросто плодом фантазии. Я видел его сотни раз, успел изучить и запомнить всё до мелочей, коих становилось то больше, то меньше.

Открытое окно и ветер сквозь него, полупрозрачные шторы, ещё влажные после стирки. Стук распахнутых створок, привлекающий меня, как маятник гипнотизёра. А за грубым деревянным подоконником, выкрашенным белым, – Ферганская долина с высоты птичьего полёта. Наверное, я очень маленький и слабый, – во всяком случае ручки мои совершенно крошечные, еле-еле цепляются за толстый край, обязательно соскальзывают и получают саднящие занозы из облупившейся краски. И вот я, лёгкий, похожий на мотылька (во сне именно так хочется думать) – лечу над долиной, а подо мной извивается и юлит не то река, не то дорога. Вертятся в голове названия, но окончательно вспомню я их, только когда проснусь – Сырдарья, слившаяся из Нарына и Карадарьи. Всё зелено, ярко – в отличие от других снов – мне кажется, что спину греет солнце, а в ушах шумит ветер и даже пахнет чем-то сладким-сладким – цветущим лугом, которого не видно. И я сомневаюсь, пока лечу до самого Ферганского хребта на Северо-востоке, что в долине есть луга.

Вершины или припорошены снегом, или спрятаны облаками, так что не всегда мне удаётся рассмотреть их яснее, чем на старой фотографии, найденной на самом дне старой коробки из-под советского ещё миксера. Сон и реальность смешиваются, словно под лопастями шумной машинки, как если бы мама утром в субботу затеяла испечь пирог. Я уже не могу лететь так, как пятью минутами ранее, становлюсь тяжёлым и бесцветным, потому что пришёл из другого мира, из узенькой оконной щели, мелькнувшей позади, когда удалось оглянуться.

Я слышу родные голоса, мамино пение – что-то из русского народного. Потом вмешивается отец, кричит на неё, сладкие звуки красивейшего сопрано теряются в грохоте непонятных, словно иностранных ругательств. Едва совладав с крыльями, я на всех парах лечу обратно, домой, к своему окну, из которого так легко выпорхнул.

Если сон не имел целью вымотать меня до предела, то просто не получалось долететь, и я просыпался где-то на полпути, уставший и запыхавшийся, но всё же относительно спокойный. А если по каким-то причинам подсознание зверствовало, всеми силами ненавидя меня, то случалось страшное, отчего я всё ещё просыпаюсь в мокром поту и долго смотрю в потолок, пока найду в себе силы встать. Достигнув окна, нереально теперь огромный я, обнаруживаю, что никаким образом не смогу даже пальца просунуть между створками. И заглянуть не выходит – массивная тень загораживает свет, и только слышно ухание отца и тонкие стенания матери.

И чем дольше длятся бесплодные попытки пролезть в окно, тем больнее я бьюсь о стены дома, то белёные, оставляющие неприятные мучные следы, то деревянные, брусчатые, сдирающие перья и кожу. Я плачу. Бессильно плачу, понимая, что внутри стен уже тихо. Что всё было бесполезно и больше нет подоконника, от которого я мог бы оттолкнуться, чтобы снова лететь. Не хватает воздуха, не хватает места. Мир сужается, стягивается, просачиваясь сквозь окно, внезапно потерявшее дом. А меня не затягивает, не утаскивает туда – к любимым и родным.

Тогда-то я и просыпаюсь. Часто в слезах, в растерянности и подавленных чувствах.

Мама уже давно не живёт с моим родным отцом. Да я и сам его не помню. Они разошлись перед тем, как мне исполнилось три. Отчим вырастил и воспитал меня, научил быть мужчиной, – я безмерно его уважаю, правда, больше за то, что мама рядом с ним счастлива. Благодаря ему мы жили на два города: Москву и Фергану, и я никак не определюсь, где мой настоящий дом. С детства расколотый надвое, всё ещё не могу собрать себя, понять и выяснить причину смирения с особенностью, которую стоило бы лечить.

Но думать об этом, когда рядом сопит Саша, не хочется вовсе, – возможно, из-за страха разрушить нашу дружбу, я до сих пор успешно закрываю глаза на своё состояние и даже рад, что не могу испытывать никакого физического влечения к противоположному полу. И в принципе – не могу. Если в двадцать я думал, что это страшная беда и жизнь полноценная мне недоступна, ощущал себя уродом и страстно желал всё исправить, то теперь уверен – чистота и искренность дружбы, любви и всех иных чувств не затемняются порывами тела. Ничто не мешает мне жить и наслаждаться обществом тех, кто дорог. Сердце и тело – под полным контролем.

Мир за окном уже не был таким тёмным как ночью, а скорее – серо-голубым. Сложно угадать, сколько я проспал: с равным успехом это могло быть и восемь, и двенадцать часов. Чтобы не разбудить Сашу, плавными движениями я отполз чуть в сторону и повернулся к ней: накрутив одеяло на голову, она мирно посапывала. Старая футболка, давно уже поселившаяся в моём шкафу и достававшаяся оттуда только в дни ночёвок, сейчас украшала лисичку и, чуть завернувшись, оголяла ягодицы. Весь вид говорил об одном: здесь – дом, здесь можно всё. Интересно, а со своими мужчинами эта принцесска спит так же?

Здесь было о чём подумать: Санька всегда встречалась сразу с несколькими парнями, причём умудрялась это делать так, что они обижались не на неё, а друг на друга, и соперничали по-тихому, чтобы дама их сердец ни в коем случае ничего не заподозрила. Но она, естественно, всё прекрасно знала и нагло пользовалась. Хотя «нагло» – слишком громко сказано. Просто пользовалась, и никаких мучений совесть её не испытывала. Вместо этого мучился я – пытался объяснить, что играть с чувствами других не самое лучшее развлечение, пусть и приносящее мимолётное удовольствие. Саша отговаривалась очень дерзко и безапелляционно: она не могла выбрать, а соперники никак не проявляли себя, чтобы получилось понять, кто же более достоин. Думаю, не врала. В ней столько энергии, столько рвения, что иногда рядом стоять опасно, – обязательно куда-нибудь затянет. Человек-огонёк, искра! Парни не знали, как подступиться, и постоянно спрашивали моего совета – я же друг – а я молчал. Не лез в личное.

И сейчас у Сашульки два ухажёра, третий две недели назад дал заднюю – попросил сделать перерыв в отношениях. Уйдёт. Не потянет безумную жизнь рядом с ней. Я улыбнулся: как-то раз она шепнула мне, что специально устраивает марафон испытаний для каждого потенциального кандидата на роль «молодого человека», а так-то её не заставишь подняться в пять утра, чтобы сходить в бассейн или спортзал, или метнуться за город по грибы-ягоды. Как же, не заставишь… Обычно она сама это делает с удовольствием, правда, попозже. Часов в шесть или семь.

Перекатившись на самый край, я сполз с постели и потянулся до лёгкого хруста в позвоночнике. День обещал быть согревающим и наполняющим. Желание взять в руки телефон я подавил нещадно и вышел из комнаты прикрыв дверь – пусть лисичка отдыхает. Часы на стене в коридоре, аккурат напротив входной двери, показывали время раннего завтрака. Неплохо, не так хорошо, как хотелось бы, но ввиду кошмарного сна и почти победившей бессонницы, – можно сказать – великолепно.

Холодильник посмотрел на меня угрюмо своим прохладным нутром, и спрятался в полумрак. Наугад выбрав одну из серых керамических баночек с молотым кофе, я вдохнул аромат: кажется, Бразилия. Ну ладно. Пусть будет так. Начинать день с кофе меня приучил отчим – он ценитель, знаток и эстет. В Фергане у нас штук десять турок и огромная коллекция кофейных чашек, для которой сделали специальный встроенный шкафчик со стеклянными дверцами. Его утро начиналось в полнейшей тишине и без людей (я подсматривал из-за угла, прячась в коридоре, а потом однажды был приглашён к священнодейству): он открывал окно, наливал чистую колодезную воду в одну из турок, ручной кофемолкой превращал зёрна в пыль и варил. Внимательный взгляд, молчаливую складку губ и отточенные, твёрдые движения я помню так, будто всё ещё каждый день наблюдаю. С годами и сам стал двигаться так же, может, и взгляд у меня тоже внимательный и тёмный, как у него, – мужчины, создавшего для потерянных нас с мамой, семью.

Кофе закипел, и я тут же снял его с огня. По кухне пополз мягкий аромат, так что не проснуться было уже невозможно. Подвинув высокий стул от стойки к окну, я уселся поудобнее, откинув штору. «Надо бы взять билеты домой» – пронеслась мысль и тут же одёрнула сама себя. «В Фергану» – там я действительно не был уже очень долго, месяцев девять. Соскучился по матери и отчиму, по нашему скромному дому и саду, по долгим прогулкам, по шумному базару и по пустоте, которая обманчиво царит в долине. Зато в Москве по-прежнему падал снег, медленно сворачивая в сторону метели.

В тёмной кофейной глади отражался я сам и этот мир, наполненный чем угодно, только не тем, чего ты от него ждёшь. И я, предвкушая прекрасный день, неведомо почему, грустил, предавался меланхолии и мечтал покинуть любимую зиму ради тёплых воспоминаний детства. Но всё изменится, стоит только проснуться Сашке. Она-то обязательно, как небольшой аккумулятор, подзарядит меня, растормошит, а потом от недельной усталости внезапно уснёт задолго до ужина, пока мы будем смотреть какой-нибудь бессмысленный сериал только из-за желания завернуться вместе в плед перед экраном.

Метель за это короткое время разыгралась и спрятала от меня город, оставив только мутное оконное стекло и тихое подвывание. Может, светлый день никогда не наступит, только завтра, когда буря уляжется.

– Ты вообще спал? – хриплым спросонья голосом, обратилась даже не ко мне, а к холодильнику, Сашулька. Стоя босиком на сером каменном полу, она созерцала тёмную кухню.

– Кто?

– Дед Пихто, – буркнула она недовольно, как и всегда поутру, и дёрнула дверцу. – Хочется чего-то… Эдакого!

– Вчерашние свои пирожные доешь, – улыбнулся я, допивая кофе.

– На завтрак? Нет уж… – лисичка продолжала что-то таинственно переставлять на полках, почти полностью скрывшись внутри. – Яйца – банально. Творог – надоел. Боже мой, Фара… Чем ты питаешься? Молоко… Фу! Кефир! Стойте… Кажется… Есть!

С довольной моськой она продемонстрировала мне кусок сыра, захлопнула холодильник и с изяществом дикого зверя отрезала толстый ломоть, закинула его в рот и потерялась, выбирая кружку.

– Я чайник не ставил. Кофе варил.

– Обойдусь без кипятка, хочу просто воды, – Сашка всё же вытащила из самого дальнего угла старую кружку, зелёную, с хвостом дракона вместо ручки. – Идеально.

– Хищное какое-то у тебя утро, – хмыкнул я, не спеша отрываться от окна.

– Это всё потому, что ты меня покинул раньше времени.

– Скажи просто – проголодалась.

– Иногда мне хочется тебя стукнуть. Ну почему, по-че-му?

– Чего? – я развернулся к ней и покрутил в руках чашку. На дне вырисовалось из гущи нечто, похожее на бабочку.

– Почему ты всегда такой спокойный?

– Ну, здравствуйте. Приехали. Я спокойный только когда устал или ранним утром. В остальное время – полон активности.

– Сказал он тоном проповедника… – Сашка огляделась в поисках ножа, благополучно его не заметила там, где бросила минутой раньше, и схватила сыр. Откусила уголок и с укором посмотрела на меня. – Знаешь что?

– Не знаю.

– Фара! Кстати, – моментально переключилась она на более важное, – который час?

– Когда я встал, было семь. Может, всё же кофе?

– Не… Тебе воды жалко?

– Просто я за нормальный завтрак, раз уж…

– Мне нужно что-то делать, – проигнорировав мои намёки и бесцеремонно обрубив фразу на самой важной части, лисичка заговорила громче и быстрее. Задумала невероятное, можно было не сомневаться. – Я как представлю – целый день сидеть дома, смотреть сериалы, пить вино, есть, разговаривать. А время! Фара! Время же! Оно уходит. Мы его сливаем в отстойник.

– Ну… Давай сходим куда-нибудь, – неохотно предложил я, прислушиваясь к завыванию ветра за окном.

– Нет! Не хочу никуда идти…

– А что тогда?

– Не знаю. Но мне претит сама мысль о безделье, – она уже умудрилась съесть почти половину сыра и с удивлением рассматривала надкусанные углы.

– Всегда можно забить на отдых и заняться работой.

– Да ты что?! – Сашка вскочила, снова направляясь к холодильнику. – У нас же выходной. Никакой работы.

– А отдых тебя не устраивает? Наши разговоры, блаженная лень? Нужно обязательно завоёвывать мир даже из дома, даже в такой тихий день? Умерь свою активность, дай организму прийти в себя. Хочешь, достанем настолку? Или разберём старый книжный шкаф – у меня руки не доходят уже год как. С чего вдруг тебе не хочется завернуться в плед и просто ничего не делать?

– Не знаю. Что-то внутри грызёт. Сорвалась бы и… И… И не знаю. Понеслась бы с горы кувырком, вспахала поле, переплыла реку. Что угодно, лишь бы…

– Что случилось, Саш? – я бросил кружку в раковину, отодвинул лисичку от холодильника и прикрыл его. – Ты ещё вчера была сама не своя.

– Они все дураки, Фар! Все… Сил никаких нет, – она котёнком ткнулась в мою грудь и сжала кулачки, уперев их в живот.

– Просто их много, а ты одна. Вот и всё. Давай мы приготовим что-то нормальное и спокойно поговорим? Расскажешь мне, пожалуешься. Вдруг полегчает?

– Полегчает. Но только на сегодня. А потом? – глаза её болотно-коричневые смотрели на меня с надеждой. Она ждала слов ободрения, обещаний, которые не могли сбыться, а я не собирался ей врать.

– А потом ты снова придёшь ко мне, достанешь эту дряхлую футболку, завернёшься в одеяло и проведёшь день в тишине. Лечебной, прошу заметить, – я осторожно щёлкнул по её носику с бледными отметинами летних веснушек, с которыми Сашка боролась приблизительно всю жизнь.

– Сделаешь этот свой суперомлет? – попросила она, наконец-то успокоившись и обняв меня.

– Если поможешь.

– Что ж…

Этот день начался не так, как все другие, проведённые вместе. Начался ещё вчера, когда Сашка ворвалась в квартиру, усыпанная снегом, румяная, и с огромной коробкой пирожных. Она почти никогда не ела сладкое – не любила. А вечером, после ужина, поместила в себя одно за одним четыре штуки кондитерских творений разных видов и цветов. Даже самое большое, медовое, – хотя дома мёд я даже не держал, чтобы он не попался лисичке на глаза, настолько между ними не было и капли любви. Пришлось сделать вид, что ничего необычного не произошло. Стратегия сработала – в спальню мы отправились мирно, и Сашулька улыбалась.

Теперь-то стало ясно, что затишье было вре́менным. Пока я взбивал яйца с молоком и разогревал сковороду, лисичка мыла овощи: готовка не давалась ей совершенно, даже под моим чутким руководством никогда ничего путного не выходило. Так что питалась она в основном полуфабрикатами, привезёнными матерью, или заказывала еду на неделю и всегда иронизировала по этому поводу, – лет пятьдесят назад с ней бы никто и встречаться не стал, с такой «антихозяйственной». Я с опаской поглядывал, как Саша осторожно пытается нарезать помидоры кружочками, и еле сдерживал улыбку: неуклюжие и неуверенные движения могли запросто привести к порезу, но сосредоточенность, с которой она старалась сделать всё аккуратно, напоминала мне младшего сводного брата, когда мы вместе пытались устроить сюрприз родителям и приготовить ужин.

– Сань, ты бы положила помидор срезом вниз и остаток дорезала полукругами, – посоветовал я как можно мягче. Огненная подруга моя могла и вспылить.

– Тогда половина будет кружочками, а другая не пойми какая. Некрасиво же.

– Их на сковородку всё равно, я разложу как надо. Боюсь, что иначе ты порежешься, если нож соскочит.

– Я и сама боюсь, – она с облегчением переложила помидор и всё же успешно завершила свой маленький подвиг. – Вот кому скажи, что у меня сложности с нарезкой – не поверят же. Или засмеют.

– Кому какое дело? Думаешь, каждый человек – почти шеф-повар? Я знаю мужиков, которые макароны варить не умеют. И ничего, спокойно живут.

– Так, то мужчины!

– И что? У мамы моей никогда не выходило варить варенье. Фруктов вокруг полно – а она только и делает, что их сушит, да компоты крутит. Её все соседки по очереди учили. Бесполезно! Представляешь? – оставив омлет доходить, я скинул посуду в мойку и принялся вытирать стол, пока Сашка смотрела на меня изучающе. Пришлось забрать у неё из рук нож и вопросительно глянуть. – Ты чего?

– Пытаюсь представить её, твою маму.

– Ну ты же видела фото.

– Ага. Но это не то. Ты столько о ней рассказывал, и мне кажется, что вы совершенно непохожи. Почему, интересно?

– Во мне не только её кровь, Сашуль.

– Фара?

– А? – я вытер руки, проверил омлет и уж было собрался доставать тарелки, но лисичка поймала мою руку и точно так же, как ночью, крепко прижалась.

Из нас двоих в основном только Саша и проявляла тактильность: когда мы что-то делали вместе, как бы невзначай касалась то моей руки, то ноги, обнимала, хватала ладонь, если пугалась неожиданного момента в фильме. Как-то раз я даже спросил, зачем она это делает. Ответ был предельно прост: привычка. Лисичка действительно всегда была открыта к телесному контакту со всеми, с кем общалась, но мне казалось, что есть в этом что-то не очень здоровое, неправильное. Похожее на желание убедиться в том, что её замечают, заявление о себе, о доступности – в надежде быть принятой и получить долю внимания.

Мне же всегда было сложно принимать её прикосновения и ещё сложнее – отвечать. У нас в семье физический контакт чаще заменялся разговорами, взглядами и улыбками. И я всё ещё считаю, что это гораздо важнее. Но с Сашей пришлось научиться признавать и другую сторону, и даже стараться прикасаться к ней, когда того требует ситуация, подсказывает логика и она сама.

– Научи меня готовить хоть что-нибудь. Чтобы я не чувствовала дурацкую женскую никчёмность в себе.

– Эй! Мы договорились на серьёзный разговор после еды, а то весь аппетит пропадёт. Ну? – собравшись с силами, что всегда давалось мне тяжело, я пошёл на тактильный контакт и погладил Саньку по голове. Всё-таки основная её беда – отношения с парнями. Страдалица.

– Угу.

Вопреки ожиданиям после завтрака Саша сделала вид, что ни о чём не собиралась разговаривать. Мы привели кухню в порядок, сделали заказ на обед и ужин, чтобы не заморачиваться готовкой – лисичке хватило утра – и принялись выбирать фильм. Хотелось чего-то новогоднего, так что поспорив какое-то время, пришлось сойтись на нескольких удобоваримых вариантах. Сначала Саня хотела включить «Хранители снов», потому что я был категорически против «Гарри Поттера» и «Властелина колец», потом согласилась на просмотр «Хроник Нарнии», но внезапно на глаза нам попались «Неспящие в Сиэтле», и вопрос тут же оказался закрытым.

За окном разыгралась настоящая буря, и прохожие пропали окончательно. Я ждал, пока Сашка переоденется во что-то более удобное, чем футболка, и стоял у окна. День не очень напоминал день, скорее предвечерний сумрак. В голове мелькали обрывки сна, а вместе с ними детские воспоминания. Мне казалось, что я уже давно пережил и обиды, и тревоги, и даже страхи того времени. Разобрался, принял и простил. Но боль всё ещё сидела глубоко внутри, и как с ней нужно было бороться – никто бы не смог подсказать, кроме специалиста. Я сменил их штук пять за последние несколько лет. И пока решил сделать перерыв – устал от самокопания и бесконечных «проработок».

Раз за разом доктора предлагали медикаменты, гормональные препараты – вот чудеса! – при нормальных анализах, и не обещали ничего. Совсем. Собственно, именно такой результат я и получал. Вымотанный, униженный и с опущенными руками возвращался к одному и тому же – к самому себе. И не хотел больше тревожить внутреннего малыша Федю. Да, меня ведь зовут Фёдор, только мать настояла на любимом ею варианте – Фархад. И он действительно ближе моей душе, чем всё прочее. Вот только тот маленький мальчик…

– Фара, – Сашулька отвлекла меня от мрачных раздумий, ворвавшись в комнату с бутылкой вина, – я тут нашла кое-что… Откроем?

– Ты же переодеться хотела? – с удивлением я понял, что она и не думала сменить мятую футболку на что-то приличное.

– Да какое переодеться! У тебя же целый винный погреб в стенном шкафу.

– Одежда не в коридоре, вообще-то, – усмехнулся я. Вот пройдоха, ничего не изменилось в ней с момента нашего знакомства.

– Ой! Не нуди. Эту бутылку я тебе когда дарила? А? Лет пять назад, когда ты сюда переехал. Это обидно, уважаемый Фархад Александрович.

– Фархаджун, так-то. Я набивал ей цену. Вино с годами только лучше становится.

– Считай, что теперь внутри нечто бесценное. И открой, пожалуйста, – она улыбнулась лукаво и протянула мне бутылку. – А я пока принесу бокалы и что там надо?

– Штопор.

Таким простым способом мы продолжили наш день бутылкой хорошего красного вина приличной выдержки, распитой под завывание ветра и кадры старого фильма. Саша устроилась в противоположном конце дивана, сплетя свои ножки с моими, и наблюдала за движением на экране. Я же не горел желанием погружаться в фильм, так что лежал с книгой в руках и по большей части просто слушал. Бархат вина благородно ложился на язык, раскрываясь ярким виноградным букетом и напоминая о семье. Отчим пил только красное, домашнее, которое делал сам. На просвет оно всегда казалось мне похожим на жидкий драгоценный гранат, как те камни, что носила мама по праздникам. От удовольствия я прикрыл глаза и тут же получил лёгкий пинок от Сашки.

– Эй! Ты спишь?

– Нет же. Просто наслаждаюсь.

– Но ты не смотришь!

– Я слушаю и читаю.

– Гай Юлий Цезарь какой-то, – язвила лисичка, определённо требуя внимания и включённости.

– Да мы смотрели его раз сто уже!

– Но ты ведь согласился!

– У меня не было выбора, – улыбнулся я и рассмеялся, когда Сашулька обиженно показала язык. – Не сердись, мы вместе, и я в теме.

– Ну конечно! Не дам тебе вина больше, чтобы знал, как вредничать, – она отхлебнула прямо из горла и уставилась в экран.

– Вредничаешь сегодня исключительно ты, лиса-краса.

– Ну всё! Это война! Спасайся! Птиц из Ферганской долины! – с боевым воплем Сашка бросилась на меня, умудряясь при этом держать в руке бутылку.

– Погоди! Нельзя нападать на безоружных, – я отбросил книгу на пол и приготовился ловить лисичку, заодно используя подушку как щит.

– А мой враг хитёр! – она притормозила, чуть не свалившись с дивана, и встала во весь рост. – Сдавайся! Или будешь брошен в темницу!

– Помилуйте, агрессор. Я вам что-нибудь приятное сделаю.

– Заманчиво, – Сашка хмыкнула и состроила суровое лицо, едва сдерживая улыбку. – Например?

– Да вот уже – книгу отложил! – и аккурат в этот самый момент в дверь позвонили. Я вскочил, подхватил лисичку и опустил на диван. – Еды принесу! Вот и приятное.

Пять секунд спустя меня в комнате уже не было, чтобы Сашулька не успела догнать, а она могла устроить и такое. Огонёк. Курьер вручил два огромных пакета, с коими я и побрёл на кухню, где в дверях уже стояла моя подруга, уперев руки в бока.

– Сражение не окончено! – крикнула она и выставила перед собой совершенно пустую бутылку на манер ружья.

– У меня припасы! Обед же…

– По расписанию, – сдалась Сашка рассмеявшись. – Ты голоден?

– Не очень. А тебе надо поесть. Выдула всю бутылку.

– Одна не буду. Давай откроем ещё вина и поедим?

– Время, – я оглянулся на часы, – почти одиннадцать. Саша-а-а! А ужинать будем в два?

– Да хоть в три! Гулять так гулять.

Я вздохнул украдкой и всё же проник на кухню, где мы вместе разобрали пакеты. Сашулька стремилась напиться – знак нехороший и тревожный, но тогда проще вывести её на откровенный разговор. Обычно таких мер не требовалось, – она вообще мало что от меня скрывала, а если и недоговаривала, то потом всё равно сдавалась. Бедняга… Случилось, видимо, нечто серьёзное.

Она деловито расставила лоточки с едой – мы заказали роллы, по какой-то причине пончики и осетинский пирог, и это только обед – уселась напротив меня, хищно взглянула на бутылку колы, потом на вино, и снова на колу. Пришлось открыть всё и наполнить бокалы.

– За выходной? – наигранно бодро улыбнулась Сашка и подняла вино, блеснув стеклом бокала в тусклом свете.

– За нас, лисичка.

Каждый раз я удивлялся, как в неё помещается столько еды и напитков! Санька ела больше меня, но за время нашей дружбы прибавила, может, только пару килограммов, став чуть более округло-женственной. Наверняка всё дело в её активной натуре – еда сгорает, не успев превратиться в жир и мышцы, так что лисичка для своего среднего роста была идеально сложена, хотя постоянно критически осматривала бока и ноги на предмет лишних сантиметров и ещё более усиленно занималась в зале.

Подхватывая палочками ролл, она быстро подносила его ко рту, тут же хватаясь за кусок пирога, запивала всё это вином, потом колой и с тоской смотрела на пончики, покрытые разноцветной глазурью. Мне же есть не хотелось вовсе, так что я потягивал вино и наблюдал. Импульсивность, переменчивость, частенько грубость и категоричность – отличали Сашку ото всех прочих моих знакомых как женщин, так и мужчин. Она всегда была слишком яркой и заметной, чем раздражала многих, а меня – привлекала, в большей степени потому, что сам я старался оставаться в тени и вести себя тихо, вежливо и этично. Да и цели выделиться никогда не имел. Но лисичка…

Что лет пять назад, что сейчас, ей требовалось одно – безоговорочное внимание и признание собственной персоны. Она хотела быть значимой, хотела, чтобы о ней говорили, будто пила колодезную воду – наслаждалась взглядами, пересудами и, конечно, мужчинами. Сашка довольно привлекательна – красивые волосы, ладная фигурка, горящие глаза (именно так! особенно если она что-то задумала, можно без проблем рассмотреть настоящий блеск), те самые, едва заметные веснушки на аккуратных скулах, превращающихся в персиковые бочки́ при улыбке. Я невольно принялся рассматривать её, следуя за собственным описанием. Загар ещё не сошёл – лисичка полтора месяца назад вернулась из отпуска – так что кожа имела приятный нежно-бронзовый оттенок, удивительно гармонично сочетающийся с цветом волос и глаз. Она облизнула губы и приложилась к бокалу.

«Интересно, – подумалось мне тут же, – а какие её губы на ощупь. Мягкие, гладкие, шероховатые?»

Бледно-розовые. Нет. Странного цвета, ближе к телесному? Цвет не влияет на фактуру. И всё же мне было дико интересно – какие они. Я бы с радостью иррационального трепета прикоснулся к ним подушечками пальцев, едва-едва, осторожно. Сначала к самому центру нижней губы, чуть более объёмной, чем верхняя, провёл бы влево, потом вправо. Медленно-медленно, чтобы Саша почти ничего не чувствовала. И если бы она позволила, то…

– Фар! – вмешалась в ход мыслей лисичка. – Ты в порядке?

– А… я… – пришлось срочно отвести взгляд, как воришке, пойманному с поличным. – Да.

– Со мной что-то не так?

– Просто… – в солнечном сплетении нечто будто бы замкнуло, поднялось и не давало дышать. – Задумался.

– Точно! Фархад! Мы не поставили фильм на паузу! – не к месту, что вполне походило на некоторый уровень опьянения, выпалила Саша и хотела было встать, но я успел её остановить.

– Перемотаем. Ешь… Не спеши.

– А ты?

– Не голоден ещё.

– Эх… Фарик-Фарик… И чего ты семью себе не заведёшь?

– Это ты к чему сейчас?

– Просто… Смотрю на твою кухню – чисто, красиво. Готовишь! И работаешь ещё. Зарабатываешь неплохо. И всё один…

– Сань, ну ты же знаешь.

– Знаю! Но не могу поверить…

– Погоди.

Кажется, Сашулька выпила слишком много и её понесло в несусветные дали. Строить завиральные теории, выдавая желаемое за действительное, сплетни за правду, а выдумки за несуществующее прошлое, – было любимым делом лисички после контрольной дозы алкоголя. Так что я решил утащить её от бутылки, дабы не вышло чего худого.

– Пойдём досмотрим «Неспящих» всё же, а? – я встал и первым делом убрал со стола вино.

– Точно. И ты мне всё расскажешь?

– Конечно.

– И про Сёму? – Сашка повисла на моей руке, и я сумел различить пьяно-расширенные зрачки, почти полностью скрывающие радужку. Неплохо.

– Можно и про него.

– Так это правда? Самая настоящая?

– Сашуль. Ты пьяна. Если расскажу – назавтра и не вспомнишь. Давай я тебе потом…

– О… Точно. Фара? – она заглянула мне в глаза и опасно отклонилась назад рядом с диваном. Но я не пошевелился, чтобы удержать. – А можно, как раньше? Спрячешь меня?

Спрятать… Случайно вырвался небольшой вздох – сколько часов мы провели непозволительно близко друг к другу, когда лисичке требовалась не просто поддержка, а молчаливое присутствие, убежище даже. Я перемахнул через спинку и устроился, облокотившись на мягкие подушки спиной. Санька последовала моему примеру, но села так, чтобы я мог обнять её ногами. Подобрала колени ближе и ухватила их. От неё шёл жар и пахло вином, и я был бы рад, если бы она не прижималась ко мне так сильно.

– Лисичка? – я положил голову ей на плечо.

– Фарик… Я таких дел натворила…

– Ну-ка?

– Решила проверить Макса с Игорем. Ну сколько можно встречаться просто так? Мы застряли.

– Я бы спросил – сколько можно встречаться сразу с двумя?

– Ты же понимаешь, ну… Мне нужна подстраховка! Я не могу быть долго одна и не хочу кого-то срочно искать, если…

– Саш, быть одной – это нормально. Ты не думала об этом?

– Нет. Даже не хочу. Я не хочу, как… – она замолчала и стиснула моё колено. – Прости.

– Забей. Так что случилось?

– Мне скоро тридцать! Только не говори, что ещё уйма лет. Они быстро пройдут. И я, в общем-то, должна думать о чём-то серьёзном. Вот и сказала каждому, что беременна.

– Санька! Да ты что? Зачем же… Или это правда?

– Ну какая правда, Фар. Я пока не хочу. У меня защита! Ого-го! – она откинулась на меня, придавив своим весом, и я немного задохнулся от сильного удара в грудь. Или не от него вовсе. Чувство непонятного стеснения, даже смущения, застилало и фильм, бессмысленно маячивший на экране, и беглые прикосновения Сашки, ставшие из-за щекотливой темы ещё более хаотичными. – Хотела посмотреть на реакцию. Всякое ведь бывает в жизни! Я должна быть уверена, что рядом со мной адекватный мужчина, что я могу на него положиться и всё такое…

– Это ведь шоковая терапия. Не факт, что реакция совпадёт с реальными мыслями и действиями в реальной ситуации.

– Ты нудишь…

– Стараюсь рассуждать логично и хладнокровно. А ты поступила как подросток. Правда…

– Вот! Если бы тебе так девушка… Фара! Ты заставляешь меня говорить обидное.

– Сашуль, мы сейчас о тебе… Продолжай, – несколько секунд я потратил на то, чтобы настроиться, и всё же заключил её в замок из собственных рук. Она тихонечко вздохнула и расслабившись, оплела мои ладони.

– В общем, Макс сказал, что оплатит аборт и всё, что нужно, только детей нам ещё рано. И озадачился, как так вышло. Даже не спросил меня – хочу ли я избавиться от ребёнка или нет. Представляешь? Вот так хладнокровно, как ты, – давай, делай. Как я ругалась… Боже мой. Сейчас ужасно стыдно. Но как доверять тому, кто плюёт на тебя? А?

– Его можно понять, вообще-то. И в какой-то степени Макс прав. Ну а Игорь?

– Задумался, удивился… Всё спрашивал, как я себя чувствую. И усадил говорить, мол, как мы поступим в сложившейся ситуации. Расписал все варианты, предложил подумать, если я не могу сразу принять решение. А потом выдал: если я не против, то он хотел бы оставить ребёнка! Ты представляешь?! Фара! Оставить!

– И что? Это ведь ни о чём не говорит.

– Как? – она попыталась запрокинуть голову, чтобы увидеть моё лицо, но ничего не вышло. Так что её лоб просто подпёр мой подбородок. Пришлось осторожно подвинуться.

– Да вот так. Если он так просто согласился, то, скорее всего, не понимает, что такое незапланированный ребёнок и ребёнок вообще. Это колоссальная ответственность, финансовые вложения и перестройка семьи и формата отношений. Сужу по брату и знакомым. Многие крепкие пары еле выдерживают период младенчества, особенно если не всё идёт гладко. И они готовились, планировали! Понимаешь? А Игорь… Это эмоции, наверное. Или попытка удержать тебя.

– Ну нет! Всё ведь может быть иначе.

– Может, почему нет? Но я бы на твоём месте не стал принимать результаты этого дикого эксперимента как руководство к действию.

– До чего ж ты правильный и нудный, – буркнула Санька, пытаясь вывернуться так, чтобы чуть ли не влезть в меня.

– Рассуждаю холодной головой. Мне, слава Богу, ни Макс, ни Игорь не нравятся ни капли.

– Фу.

– Ну а что ты хотела услышать? Что я встану на чью-то сторону?

– На мою.

– А какая твоя сторона, Саш?