МЕНЕДЖЕР

Юрий Николаев

МЕНЕДЖЕР

роман

Пролог 

…– Запрос от отца, довольно странный. Его нездоровое тщеславие вызывает у меня негодование, но…

– Но…

– Его сын обессмертит своё имя на несколько веков.

– Так это же прекрасно!

– Я хочу знать цену.

– Такой запрос требует соответствующей платы, Менеджер!

– То есть даже без вариантов?

– Увы.

– Итак…

– Онкология и ранняя смерть на пике славы.

– Насколько ранняя?

– Ну, допустим, пятьдесят шесть!.. хотите яблочка?..

________________

Моё имя ни о чём не говорит. Тем более что и повествую я от первого лица. К чему вам моё имя?..

«От первого лица» … Хм… Странно звучит. Особенно в устах человека, который общается с НИМ …

Греховно воображать себя первым лицом, дорогие мои!

Мы – Менеджеры, Ангелы, живущие по своим законам.

Мои родители были Менеджерами, все мои ближние и дальние предки – тоже.

Время для нас течёт по-другому, не так как у обычных людей. Собственно, его просто нет. Вернее, его не существует в земном понимании – минуты, часы, годы… Мы просто живём. Стареет лишь наша душа. И когда она перенасыщена болью и страданиями – она просит покоя и забвения…

Наш мир сложно назвать параллельным. Скорее, это просто другое измерение. Мы привязаны к одному месту, но имеем возможность находиться в любой точке пространства. Внешне нас совершенно невозможно отличить от людей. Особенно тех, кто живёт среди них.

Учился я несколько десятилетий. Ещё столько же работал по распределению в «Детском отделе».

А начинал, как и все, со всякого рода открыток и «валентинок».

Наша скромная контора находилась далеко не в Лапландии и не на каком-нибудь облаке, как многие это думают. Всё намного серьёзнее и к романтике никакого отношения не имеет. Офис не сверкал белизной почтовой корреспонденции, не благоухал ароматом сургучной смолы – мы шли в ногу со временем и были асами в области офисной техники.

Возможно, нашу работу можно было назвать рутинной – настолько она была однообразна. А иногда – до примитивности наивна. Но это только на первый взгляд. Мы были не просто послушными исполнителями бесконечных детских желаний, но и великими психологами этих юных мечтателей.

Такой массы заказов и прихотей перелопатить мог только шагающий экскаватор на жидких кристаллах последнего поколения. Но мы не жаловались. Отчасти оттого, что лучшим из лучших была уготована перспективка повышения.

… Я сидел и пыхтел над заказом некой девочки из Питера, когда меня вызвали к «Первому лицу». Почему «пыхтел»? Запрос этой юной особы был пространен как каприз малолетнего чада: «Дарагой дедушка марос хачу штоп папа вирнулся домой» …

Впрочем, запомнил я это послание по другой причине – оно было последним.

Офис Босса, невесомо паривший в разных местах Вселенной, тем не менее, в нужную минуту, всегда удивительно оказывался перед тобой. Странно, но он не пугал. Трепет больше внушали огромные стальные двери его приближённых топ-менеджеров, этих древних как мир счастливчиков, постигших смысл экзистенции.

– Вы засиделись в детском отделе!.. – пожурил меня Босс.

Когда я вошёл, то не сразу заметил его в необъятном пространстве кабинета. Он стоял ко мне спиной, у огромного окна, за которым простирался бесконечный звёздный хаос.

– В отличии от ваших коллег, засыпающих меня заявлениями о повышении, вы до неприличия скромны… это признак заниженной самооценки, или хитрый ход?!

Я молчал. Кому как не Боссу ведать о нас всё, вплоть до бессознательного. Хотя кто его знает: есть ли у него время и желание всеведуще созерцать изнанки наших душ?

Босс обернулся.

– С завтрашнего дня переходите в любой взрослый отдел. Какой пожелаете, – он снисходительно улыбнулся, – таким образом, юноша, при любом раскладе, вы распорядитесь вашими возможностями разумно, не так ли?!

И я пошёл в отдел «Семейное счастье».

Часть первая

ОФЕРТА

Мечта. Цель. Одержимость, как неистовый путь исполнения желания. Мало кто догадывается, но это ничто иное, как всё то же: «Дарагой дедушка марос…».

Выросли, научились писать без ошибок. Однако почему-то не пишут: «Хочу повышения по работе!», «Хочу мужа!», «Хочу «внедорожник»» … Гордые! Хотят всего добиться сами. Глупые, ну чисто дети…

Нет, оно, конечно, нате! Нам не жалко. Это даже хорошо, что вы, дорогие повзрослевшие ребятишки, не верите больше ни в Дедушку Мороза, ни в прочих посредников в мир счастья и совершенства. Иначе бы вы и палец о палец не ударили.

Лишь в самые трудные времена, устав от ожидания, обезумев от обречённости, человек вспоминает о чуде. Он приходит в храм. Возможно ещё не веря, возможно стыдясь и сомневаясь, но преисполняясь большой надеждой, перерастающей в веру.

«Просите, и дастся вам!»

Да только проблема-то в том, что мир – не резиновый, счастье – не бесконечный конвейер с вылетающими экземплярами мужей и авто. Мир – капризная субстанция, бурлящая, кипящая, с весёлым улюлюканьем мчащаяся по вселенной. Она и держится-то, существует за счёт наших с вами желаний. Иначе, зачем ей всё это надо!..

Но принцип этой субстанции жесток и коварен: хочешь что-то получить – надо чем-то жертвовать. Это закон, неоспоримый и незыблемый. Вожделея, готовься к одиозным последствиям. Закон сохранения энергии ещё никто не отменял, ведь всё в мире – есть энергия.

Реальность – это не хаос, реальность – это взаимосвязь и взаимозависимость.

Однажды, люди придумали для себя красивое слово, как определение связи вещей – детерминизм. Ничего не происходит просто так, всё на свете имеет своё объяснение и свои причины, всё – является следствием чего-то.

Но это совсем не значит, что человек обречён. Всё дело в дуальности. Искушение – страшная штука, в огромной череде желаний человек слепнет разумом. И туда, где есть соблазн благополучия и блаженства, всегда приходит время собирать камни. Получая желаемое, ожидай нежеланное. Тот самый детерминизм дуален в своей вариативности последствий. За светом будет тьма, за криком наступит молчание…

Конечно, некоторые, особо одарённые наглецы умудряются бессовестно и ненасытно раздвинуть границы своих желаний. И иногда им кажется, что они добились этого без ущерба для себя и своих родных.

Но это только кажется. Просто плата по счёту, по причине неудержимости прихотей и соблазнов, где-то запоздала. Счётчик тикает, расчёт будет по полной…

Этим занимаются Клерки, тёмные силы нашей Вселенной. Уравнители.

Куда без них-то?!

Клерков не могло не быть. Далеко не сразу, со временем, уже будучи студентом, я не только философски принял их концептуальную неизбежность, но и сделал вывод об их абсолютной необходимости. Клерки предлагали выбор! Возможно однажды там, где-то на очень высоком уровне обе стороны договорились об этом, и с тех пор весь контент запросов имеет упорядоченный смысл, предполагающий предпочтение меньшего из зол.

«Вы обязаны следовать этому принципу, независимо от количества вариантов выбора! Это и есть основной принцип вашей деятельности, господа студенты!» – говорил нам пятисотлетний профессор, по-отечески улыбаясь в седовласую бороду. «Альтернатива всегда будет привлекательной и обманчивой! Но какими бы яркими не были обёртки предложенных опций, вы не должны забывать о главном – об условии, при котором автор запроса будет максимально удовлетворён, максимально счастлив! Меньшее из зол!».

Поначалу это пугало. Не то, что люди, их желания находятся во власти искупления, а то, что мы, Менеджеры – ответственны за соразмерность и правильность выбора.

А выбор – он так чертовски мал!

Первую встречу с Тёмным я запомнил навсегда. Всё первое, мне кажется, изначально обречено на вечное блуждание по лабиринтам памяти.

Клерки не имели имён. В целях конспирации, или по какой другой причине – никто из Наших никогда не задумывался об отсутствии бейджа на их одеянии. Сейчас, когда я стал встречаться с ними, я понял – почему. Они были почти на одно лицо, как родственники. Иногда даже казалось, что мы встречаемся с одним субъектом, умудряющимся поспевать на все аудиенции одновременно. Разнообразие лишь изредка вносили клерки женского пола. Но их гендерные признаки растворялись после минуты общения, настолько они были холодны и безэмоциональны.

Мир Темных сил был для нас загадочен и недоступен. Мы знали, что у Клерков до абсурда идентичная организация, с разницей лишь в полярности целей. Как и полагается, Клерки носили чёрные одежды всех оттенков. Я и не представлял, что этот цвет так разнообразен. Видимо их иерархия тоже зависела от этого.

Тёмные появлялись из ниоткуда. Это поначалу внушало какой-то трепет и даже животный страх, как страшит всё непонятное…

________________

– Пять мальчиков… – начал я. Начал легко, как и подобает мастеру. Впрочем, и открыл я нашу встречу не с самого сложного. – Сколько можно? Родители хотят дочь.

Оппонент раздумывал секунды две. Даже скорее не раздумывал, а бегло разглядывал меня – новенького.

– Один мальчик вскоре умрёт.

– Варианты?! – без паузы насел я. Как учили.

Клерк насупился.

– Мать проживёт недолго… Ещё?

– Да!

– У малышки будет ДЦП…

– Ещё!

– Они будут жить в нищете. Всю жизнь.

– Всё?

– Увы.

– Окей, берём последнее, – категорично проговорил я.

Клерк пожал костлявым плечом и ткнул волосатым пальцем в планшетник, лежащий на коленях.

Я поймал себя на мысли, что абсолютно обезличил субъектов запроса. Будто речь шла о каких-то условных единицах, а не живых людях. Возможно, за мной хвостом тянулся синдром студента – аналитика абстрактных бездушных символов. «Это живые люди, настоящие!» – мысленно проговорил я себе и прикрыл веки, будто хотел представить это семейство. Но в воображении возникли лишь печальные силуэты у иконостаса.

«Неужели обычное человеческое желание может иметь такие ужасные последствия?! Разве это сравнимо?

Видимо мне не понять.

Случайно или нет, но следующими по списку в моём «ноуте» снова оказалась такая же взрослая пара.

– Двое, немолодая уже семья, детей нет. Детородный возраст матери на грани, но теоретически всё возможно… Короче, они очень хотят ребёнка.

Клерк подавил зевоту и, не глядя в гаджет, лениво проскрипел:

– Мать умрёт при родах.

– Чёрт! – то ли выругался, то ли перешёл на личности я, – можно было это и опустить! Варианты!

Клерк усмехнулся уголком тонких губ.

– Наследник проживёт недолго. Это всё.

– Не густо, – мой голос выдавал раздражение, – недолго – это сколько? Он может пережить их хотя бы на один день?

Теперь раздражение чувствовалось в голосе собеседника:

– Да.

– Без вопросов. Я беру второе…

– Да будет так!

«Хотя бы на один день» … фраза как колючка репейника вцепилась в мой мозг, – «хотя бы на один день! А дальше?! Почему так?! Почему не год, не десять?! Пожалуй, надо быть более осторожным со словами».

Клерк напомнил о себе лёгким покашливанием.

Я выдохнул, важно надувая щёки, и перелистнул файл.

– Болезни преследуют семью во всех поколениях… Тяжёлые и неизлечимые… это, конечно, следствие, но должно же быть прощение?

Клерк приподнял подбородок.

– Рано. А чем вас не устраивает приличный достаток семьи, успешный карьерный рост?

– Это компенсаторные механизмы, уважаемый? Я не вижу связи.

– А вы прикажите их святыми великомучениками сделать? Их предки очень нагрешили, знаете ли.

– А прощение?!

– Нет! Ещё пару поколений придётся помучиться.

– Э-э… как вы говорите – «успешный карьерный рост»? Забирайте его к чертям собачьим. А достаток оставьте.

– Ну-у?..

– Дети не должны болеть. Я предлагаю компромисс. Дети не должны быть оружием возмездия!

– М-м-м-м… Вы дьявол! Люди недосыпают, недоедают, жертвуют здоровьем, чтобы реализоваться! А вы раз – и нет карьеры!

– Дети не должны болеть! – упрямо проговорил я.

Клерк встал и выпрямился. Он был выше меня, но ненамного – на рога.

– Хорошо… Дальше.

Я не спешил. Недоверчиво ждал, многозначительно поглядывая на его гаджет. Клерк, не отрывая от меня взгляда, демонстративно прикоснулся к экрану.

История первая. Серафима

Когда Симе стукнуло двадцать два, у её мамы обнаружили рак.

Тамаре Петровне было всего сорок семь, и Серафима была уверена, что мать «выкарабкается». Но через пару месяцев после своего сорок восьмого дня рождения она скончалась.

И всё равно это случилось как-то неожиданно. Тамару Петровну отпустили из клиники домой, она была в приподнятом настроении, радовалась каждой мелочи и проводила дни в праздном безделье и прогулках.

Однажды вечером она подсела к Серафиме на диван, поделилась с ней частью пледа и предложила пообщаться.

Серафима прикрыла книжку, лежащую у неё на коленях, поджала под себя ноги и прижалась к маме. Как в далёком детстве.

– У тебя есть кто-нибудь сейчас? – спросила Тамара Петровна.

Сима не была готова говорить что-то на эту тему, но она решила быть честной и, помолчав, проговорила:

– Нет, мамочка.

– А куда делся Вадик? Нормальный же парень…

– Мама, – смутилась Серафима, – после Вадика уже был Лёва, ты забыла?

– Да… забыла, – рассеянно ответила мать, – но Вадик мне нравился. А почему вы расстались?

Серафима молчала. Она не знала какими словами можно было выразить свои чувства. А вернее – их отсутствие в адрес Вадима. И начиналось всё вроде не так плохо, и продолжалось какое-то время. Вадик даже успел каким-то образом понравиться Тамаре Петровне. А потом был долгий тяжёлый разговор о будущем, о возможности создания семьи, рождения детей и Вадик «слился». Серафима не стала страдать, возвращать его и уговаривать. Она поняла Вадима, его цели, жизненные ценности и предпочла одиночество.

Лёва «случился» в образе мастера по установке кабельного телевидения. Они пили чай втроём и Лев, поглядывая на Серафиму, говорил больше с хозяйкой квартиры. Прощаясь, уже в прихожей он оставил свой номер телефона и попросил Серафиму как-нибудь позвонить, если «заскучает». Сима заскучала дня через три, и они пошли с Лёвой в кафе. А на следующий день – в кино. После сеанса Лев пригласил Серафиму к себе «на кофе».

Это, собственно, было и всё, что нужно было Лёве…

– Мне так жаль, что я не дождалась внуков, – сдавленно проговорила Тамара Петровна.

Сима всё поняла. Она уткнулась в мамино плечо и тихо, как маленький обиженный ребёнок, завыла. Тамара Петровна провела рукой по влажной щеке дочери, поправила локон её густых волос и сказала:

– Я уже смирилась с этой мыслью, Симочка, это неизбежно. Как день и ночь…

– Ты слишком молода для смерти, мамочка! – горячо прошептала Серафима, – это неправильно, несправедливо! Всё будет хорошо!

Тамара Петровна, слегка отстранила Серафиму, встала и вытащила откуда-то из ящика комода старый альбом в толстом бардовом бархате.

– Вот, смотри, – она перевернула пару тяжёлых страниц с чёрно-белыми фото, – это твоя бабушка.

– Я совсем маленькая была, почти не помню её, – Сима провела тонкими пальцами по матовой, слегка пожелтевшей карточке.

– Ей было сорок восемь, – сказала Тамара Петровна, – ты знаешь, от чего она умерла?

Серафима с ужасом взглянула в лицо матери.

– Нет, – она судорожно замотала головой, будто отрицая это нелепое совпадение.

– А это – моя бабушка, – продолжила Тамара Петровна, – она тоже умерла от онкологии в сорок восемь… – с фотографии на них смотрело улыбающееся лицо молодой женщины. Ещё живой, полной радости и надежд на будущее, которого не было.

Это для Серафимы звучало как приговор.

В ту ночь он совсем не могла уснуть. Отгоняя от себя тяжёлые мысли, Серафима проходила на кухню, шумно пила кофе, смотрела на пустынную ночную улицу, освещённую желтизной фонарей.

«Сорок восемь, – крутилось в голове, – сорок восемь».

Через несколько дней мамы не стало.

Серафима запомнила её белое неживое лицо, редкие пряди волос, чудом уцелевшие после химиотерапии и, просвечивающиеся сквозь бледную кожу, фаланги пальцев.

После похорон к ней зашла соседка тётя Галя. Девушка машинально открыла в ответ на дверной звонок и молча впустила гостью внутрь.

– Доброе утро, Сима, – виновато пробормотала соседка, – нет, нет, я проходить не буду, у меня там это… борщ на плите… вот! – она протянула белый конверт.

– Что это? – Серафима спрятала руки за спину, испугавшись, что это могли быть деньги от тёти Гали. Она знала, что та еле сводит концы с концами и никогда бы не позволила себе принять от неё помощь. Конверт был чистым, без единой помарки и даже почти не заклеенным.

– Это письмо Тамары Петровны. Для тебя.

Сима не решалась взять послание в руки. Почему-то конверт сейчас показался ещё страшнее, чем, если бы он был наполнен купюрами…

«Милая доченька! Если ты это читаешь, значит, я уже ушла. Не решилась сказать тебе это при жизни, прости. Симочка, кровиночка моя, помнишь тот день, когда я настояла, чтобы ты пошла в медицинский? Мы даже поссорились немного, потому что ты мечтала совсем о другом. Сейчас, когда ты уже поступила в ординатуру, я остаюсь спокойной за тебя, потому что у меня есть надежда. Надежда на то, что ты разрушишь эту дурацкое семейное проклятие. Все женщины нашего рода умирают, не дотянув даже до пятидесяти лет. Это очень страшно – жить, зная свой срок. Я никому бы не пожелала этого, ну а тебе, моя милая, тем более. И я тебя прошу – живи! Проживи девяносто, сто, сколько захочешь! Сломай, победи этот недуг в себе и во всех последующих поколениях! Ты сможешь, я верю в тебя!» …

Серафиме Дмитриевне – пятьдесят четыре. Она – известный в городе врач-маммолог, исцеливший от больших и малых заболеваний тысячи женщин. У неё прекрасный муж – хирург и взрослая дочь, тоже посвятившая себя медицине. Ещё у них подрастает внучка Тамара, имя редкое для современных детей, но её, по общему желанию родителей, назвали в честь прабабушки.

Серафима занимается йогой, делает утренние пробежки, а на крещение ныряет в прорубь. Выглядит Серафима не более чем на сорок с небольшим. На вопросы – как ей удаётся сохранять себя в такой форме, Серафима отвечает: «Вы знаете, на самом деле, всё у нас в голове, в нашем сознании! И наш возраст, и наши недуги! И если вы будете считать, что вы больны – тело послушается вас. Скажите себе, что вы долгожитель, что вы здоровы, ходите в церковь, благодарите Бога за вашу прекрасную жизнь и она будет таковой. Главное – верить!».

Иногда Клерки выглядят уставшими. Вот как сейчас. Этот, возможно, просто очень старый. Он донельзя вымотан своими чёрными делами, лицо выражает полное безразличие, в глазах – пустота.

Я жду Клерка уже пять минут и, откинувшись на спинку стула, нагло рассматриваю, как он лениво усаживается, расправляя полы своего вороного одеяния, тяжело, будто валун взгромождает свой ноутбук на столешницу и, прежде чем раскрыть его, ненадолго встречается со мной взглядом.

Будем считать, что это приветствие.

Мне как-то не хочется грузить его сложным запросом и я, мельком заглянув в гаджет, начинаю:

– Алкоголик с зависимостью. Запойный. Но ему всего сорок с небольшим. Катится по наклонной.

– Запрос от кого, – морщится Клерк, – супруги?

Я многозначительно развожу руками. Это классика жанра. Можно было и не спрашивать.

«Старый», не заглядывая в ноут, как по написанному, перечисляет варианты выбора:

– Цирроз печени, гибель одного ребёнка, потеря жилища в пожаре.

Кто бы сомневался!.. Это и так понятно, что любая из предложенных альтернатив – стресс. Да ещё какой! Не то, что из запоя выйдешь – вообще переосмыслишь весь смысл существования.

– Пожар, – я спешу спасти ребёнка и печень этого бедолаги…

Следующим пунктом проходил несчастный подросток, отравивший отчима. Почему-то мне очень хотелось уберечь его. Хотя было жаль и мужчину, умершего в мучениях.

– Колония, – вяло констатировал Клерк.

– Доказательство состояния аффекта! – неожиданно для себя включил я адвоката.

Мой оппонент на секунду растерялся.

– Это что, торг?!.. А такого варианта нет! Даже с клиникой! – он оскалился.

– Вы даже не взглянули в свой реестр, – с надеждой напомнил я.

– Ах, оставьте, юноша… я по этим недорослям кандидатскую защитил.

– Ну, хорошо… тогда ещё варианты.

– Его самого, во взрослом возрасте, прикончит пасынок! Кармическая спираль, знаете ли.

Меня передёрнуло внутри, хотя внешне я держался достойно.

– Ещё!

– Тяжёлые наркотики, инфекция и летальный…

– Ещё!

– Суицид. Всё!

– Колония… – устало выбрал я, – надеюсь, он перешагнёт через это. Он сильный парень…

История вторая. Георгий.

Гоша ненавидел своего отчима.

Ему было шесть лет, когда мама познакомилась с Митричем. Первые пару лет Гоша тянулся к мужчине и даже называл Михаила Дмитриевича папой.

А потом что-то произошло. То ли родившаяся сестрёнка отняла Михаила Дмитриевича у Гоши, то ли отчим отнял у него мать. Так или иначе Гоша начал чувствовать одиночество. Дни проходили одинаково безрадостно и общение с Митричем, как стал называть его Гоша, сводилось к вопросам о выученной «домашке» и делах в школе.

Сестру Гоша тоже не жаловал. Она, окружённая любовью и заботой родителей росла капризной и эгоистичной. В свои три года Светка научилась манипулировать взрослыми, изображая жертву, и виной её несчастий, как правило, становился старший братик.

Иногда в доме собирались гости. По разным большим и малым поводам приходили родственники, накрывался стол, изобилующий салатами и горячительными напитками и велись долгие непонятные беседы «за жизнь». Гошу тоже приглашали за стол. Он ковырял вилкой оливье и терпеливо слушал наставления какого-нибудь дядьки по мамкиной линии или родственника Митрича.

– Как учишься? – спрашивали Георгия гости.

– Хорошо, – холодно и без подробностей отвечал Гоша.

– Молодец! – предсказуемо произносил вопрошающий, и разговор снова переходил на другую тему.

– Ты, Мишка, держи парня в строгости, – поучал Митрича какой-нибудь важный родич, – мужика из него сделай!..

И Митрич делал. Ругал за каждую провинность, через раз давал подзатыльник, через два – леща.

«Косячить» от этой строгости Гоша меньше не стал. Даже наоборот, ему хотелось делать всё назло, доказывая свою независимость и ненависть к отчиму.

Самое неприятное в этой истории было то, что мать Гоши была на стороне Митрича. Даже если наказание было несправедливым или слишком жёстким. Она просто молчала. Лишь иногда, когда Митрича не было дома, она прислоняла голову Гоши к своей груди и нежно ерошила его волосы. Но также, молча. От её молчания Гоше становилось совсем невмоготу, он вырывался из её объятий и уходил на улицу. Долго болтался по дворам, общаясь с ровесниками. И мысленно строил планы побега.

Но до этого дело пока не доходило. Разве что пару-тройку раз в год он сбегал от тумаков Митрича к тётке – мамкиной сестре. Там он отсиживался, отъедался тёткиными вкусняшками и возвращался домой. Тётка была доброй и очень набожной. После возвращения отчим встречал его ехидной усмешкой и говорил что-то обидное.

Впрочем, обидным Гоша стал считать любое слово из уст Митрича в свой адрес. Даже любую невинную просьбу типа – «принеси», подай» или «сходи», он воспринимал как высокомерную грубость и старался навредить и всё сделать не так.

В тринадцать лет, получив страшную взбучку от Митрича непонятно за что, Георгий ушёл из дома. Обида осталась надолго, длинной болезненной занозой она торчала в его сознании и не давала покоя.

Мамка была на работе, Светка в детском саду, оставаться с Митричем дома Гоша яростно не желал. Он демонстративно оделся и ушёл.

Мать нашла Георгия в первом часу ночи на дальней скамье соседнего двора. Предварительно она обзвонила всех, у кого мог оказаться Гоша. Она тихо присела рядом, глаза её были распухшими от слёз. При свете фонаря Гоша видел, как она и рассерженна, и обрадована одновременно.

– Пойдём домой, – наконец вздохнула мать. Она сказала это как-то просто, будто ничего и не случилось. Её рука неуверенно потянулась к пальцам сына, сжимавших край скамьи, но Гоша отдёрнул свою руку.

– Нет.

– Пойдём домой, – снова повторила она.

Гоша сжался, опустил взгляд на свои потрёпанные кроссовки и хрипло проговорил:

– Либо я, либо он!

– Что ты такое говоришь?! – судорожно прошептала мать, – что за упрямство, хватит дуться, пошли уже!..

– Либо я, либо он! – повторил Гоша.

Мать ничего не ответила. Она устало закрыла лицо руками, помедлила, потом посмотрела искоса на сына, будто убеждаясь в твёрдости его слов, встала и ушла.

Это и стало для Георгия полным подтверждением её предательства.

Трамваи не ходили, улицы были пустынны, Гоша чувствовал себя глубоко несчастным. Остаток ночи он брёл до тёткиного дома.

Мать знала, что он так и поступит. Даже если бы Георгий остался бы до утра на лавочке, с ним бы ничего не случилось, в этом она была уверена. Как уверена и в своей любви к Митричу.

«Перебесится!», – больше для самоуспокоения проговаривала она на обратном пути к дому.

Митрич спал.

Через неделю Георгий всё равно вернулся домой. Ему стало неприятно, что он «объедает» тётку и Аньку – свою двоюродную сестру.

Дома было всё по-прежнему. Но для Георгия жизнь будто разделилась на «до» и «после». За эти несколько дней он повзрослел, словно прошла не неделя, а целый год.

Митрич в соседней комнате резвился со Светкой, мать гремела посудой на кухне. Гоша придвигал стул спинкой к дверной ручке, чтобы никто не мог просто так войти к нему и занимался своими делами. Когда кухня была пуста, он бесшумно перемещался туда, набирал себе еды и снова уединялся в комнате.

Дни шли за днями, месяцы за месяцами.

Митрич всё больше и больше злился на Георгия, будто однажды просто поставил себе цель – морально сломить и уничтожить подростка. Иногда он бесцеремонно вламывался в комнату Гоши, садился напротив и пристально, как удав, гипнотически смотрел ему в лицо. Гоша опускал взгляд в одну точку и просто ждал. Но всё его тело в это мгновение кричало: «ненавижу тебя!» …

Всё началось с одного дурацкого фильма.

Георгий и не помнит, что это был за детектив. Но он почему-то запомнил способ убийства главного героя – яд. Яд, как и полагается по сценарию, был непонятного происхождения, и персонаж умирал долго и мучительно.

И Георгий открыл поисковик браузера.

Через пару дней он уже многое знал о ядах и способах их приготовления. Он понимал, что вот так просто прийти в аптеку и купить нечто было невозможно. Был, конечно, вариант приобрести в ветеринарной аптеке крысиный яд, но четырнадцатилетний подросток, приобретающий смертельное зелье, также мог запомниться продавцам.

Гоша в разных концах города, дождавшись шумной толпы покупателей, приобретал небольшие дозы определённого ингредиента, не вызывающего подозрения у фармацевта. Потом он собрал весь «букет» и долго раздумывал – в какое блюдо он станет добавлять яд, чтобы отчим ничего не заподозрил…

Митрич умер неожиданно и не особо болезненно.

Сначала ему стало плохо на работе. Он подошёл к мастеру и тот, немного испугавшись бледного лица Михаила, отпустил его домой. Митрич вышел на улицу, и на свежем воздухе ему стало лучше. Даже на секунду мелькнула мысль – а не вернуться ли обратно?

Но обратно он уже не вернулся.

Скорую помощь Митрич игнорировал, своими силами пришёл в поликлинику, долго сидел в очереди и там же, в коридоре на кушетке потерял сознание.

Михаилу Дмитриевичу было всего сорок восемь, и его смерть у многих вызвала удивление. Тем более, что болел Митрич редко, в молодости занимался спортом, а спиртным особо не злоупотреблял.

Вскрытие показало наличие в организме сильнодействующих токсинов, и патологоанатом вынужден был позвонить в полицию. После более подробной судебно-медицинской экспертизы стало ясно, что мужчина просто отравлен.

Когда в квартире появился следователь, Гоша не удивился. Тот долго сидел на кухне, что-то писал и вполголоса разговаривал с матерью. До Гоши долетали резкие обрывки её фраз: «не знаю!..», «я не понимаю!..», «что вы от меня хотите?!».

Гоше надоело это слышать, он бесшумно вышел из своей комнаты и сказал в спину сотрудника полиции:

– Отстаньте от неё, это я отравил отчима.

Дни моего пребывания в новой должности летели бесконечными страницами из недр принтера жизни.

Я не уставал. Больше, скорее, уставала Лори, моя юная спутница, вечно капризничая по поводу и без.

Мы были вместе уже давно, с первых дней работы. Её милое личико, с широко распахнутыми в мир глазами, наверное, могло стать условным логотипом детского отдела. Мисс Детская Мечта! Лори была вечным ребёнком. Но она не жалела об этом. Перспективы повышения даже страшили её.

Она возвращалась в наше гнёздышко раньше меня, создавая уют на обеденном столе, в спальне и в моей душе. Обнявшись, мы непринуждённо болтали о прошедшем дне, с полуслова понимая друг друга.

– Милый, представляешь, все девочки помешаны на этих Барби!.. – искренне возмущалась любимая, – просто какая-то «барбинизация» детства…

Я молча кивал, скорее улавливая её интонацию, чем смысл сказанного. Девочки они такие девочки, им надо выговариваться, для них это важно…

Я сразу приметил Лори в толпе таких же девчонок-старшекурсниц. Хотя «приметил» скорее было бы антонимом. Я не слышал её смеха, так часто возникающего в стайке девушек, не видел её ярких нарядов, не замечал её глупых рассказов о прошедшей вечеринке. Не замечал, потому что попросту этого всего не существовало. И это было её особенностью. Скромность – не всегда достоинство, иногда это просто признак глупости. Но Лори трудно было назвать скромной, и она была далеко не глупа. Это я видел по её рефератам, по её выступлениям на кафедре и книгам, с которыми она возвращалась из библиотеки. Лори была той загадкой, которую так хочется разгадать.

Изредка, встречаясь группами где-нибудь на общих лекциях, я видел, как она печально смотрит в окно и казалось, что она, присутствуя в аудитории, была где-то очень далеко.

После экзаменов я пригласил Лори на свидание.

Тогда, я считал, что именно мужчина, как истинный джентльмен, должен развлекать девушку на первой встрече, рассказывать весёлые истории, говорить ей комплименты. У нас было не так. Болтала, в основном, Лори. И она рассказывала вовсе не весёлые истории, а описывала все свои сто миллионов моментов и обстоятельств, при которых она могла обнаружить мой взгляд.

Если честно, я был растерян, если не шокирован. Я-то считал, что остаюсь вполне недоступным, невидимым для её внимания. Боже, как я ошибался!

– Я всегда чувствовала, как ты сверлишь меня своими зрачками!.. – смеялась Лори, – красивыми, между прочим, – она вскидывала на меня глаза, будто сверяясь со своим предположением. Лори так много об этом говорила, что я не успевал сообразить – злиться ли мне на свою наивность, или радоваться проницательности Лори.

Но она говорила не только об этом. Весь её мыслительный процесс был вывернут наружу, будто где-то в черепе образовалась небольшая щель, и мышление Лори сутками напролёт сочилось через неё.

Одна забавная мысль однажды пришла мне в голову: «Она все эти годы копила свои эмоции и свою болтливость для меня!» …

__________________

… Сегодня я решил начать аудиенцию немного не по плану.

– У нас мужчина, потерявший голову. Ушёл из семьи к новой пассии. Оставил двух девочек. В новой семье – два мальчика от первого брака. В принципе, он там счастлив.

Клерк на пару секунд уставился в одну точку и нервно шевельнул ноздрями.

– От меня что надо?

– У вас в конторе заявка – проклятие брошенной женщины. Оно имеет силу?

– Это наша прерогатива, юноша! От вас обращение есть?

– От меня лично, есть! – я холодно впился в его бесцветные зрачки, – проклятие имеет силу?!

Его когти царапнули крышку планшета.

– Любое проклятие имеет обратное действие, вы это прекрасно знаете.

– Да, – я вежливо улыбнулся, – меня как раз и интересует суть противодействия.

– Да что угодно, выбор обширен: болезни, нищета, вечное уныние…

– Можно ли данное проклятие просто не принимать на рассмотрение? – прервал я его.

– М-м-м…

– Это же ничего не стоит. Более того, это значительно облегчает вашу жизнь.

Большая пауза.

– А Вы прирождённый Клерк! – видимо это был комплимент.

– Благодарю!..– Я сделал паузу и продолжил: – Есть что-то новое по детским домам?

Видимо, сегодняшнюю встречу Клерк запомнит надолго. Я «завёл» его не на шутку.

– Юноша, смею напомнить, Вы – из отдела «Семейное счастье».

– Хм, спасибо. Именно поэтому меня интересуют детдомовцы.

Клерк не стал распутывать мою логическую цепь, а просто и как-то небрежно ответил:

– Ничего особенного. Усыновление и попечительство уходит в прошлое… варятся в собственном соку.

– Меня интересуют отношения между выпускниками приюта и обычными молодыми людьми.

– И что с ними не так?!

– Их должно быть больше. Намного больше! При этом, браки должны быть по большой обоюдной любви. И безо всяких ваших штучек… Пусть хотя бы в этом возрасте у кого-то появятся родители.

Клерк как-то скис, было видно, что он устал. Опыт не всегда побеждает молодость. Особенно когда эта молодость такая дерзкая.

– Чёрт с вами… без проблем.

– Спасибо, – я улыбнулся и почему-то добавил: – Вы ангел!..

История третья. Оксана.

Она уже точно знала, где будет работать после защиты диплома. Ещё на преддипломной практике Оксана пришла в детский дом и за месяц успела привыкнуть и сдружиться с детьми. Впрочем, с персоналом у неё были натянутые отношения. Только Евгения Львовна, психолог детского дома, в который она привела Оксану, сама лично пошла к директору и поручилась за девушку.

Евгению Львовну побаивались и уважали. Возможно за то, что она видела всех насквозь, причём не только души, но и их вместительные сумки, набитые продуктами, которые сотрудники несли с работы.

– Иван Борисыч, голубчик, вот девушка, о которой я Вам говорила, – Евгения Львовна уверенно взяла Оксану за локоток и подтолкнула немного вперёд. Директор равнодушно, как показалось Оксане, оглядел её с ног до головы и не отрывая от неё взгляда сказал:

– Евгения Львовна, может, всё-таки передумаете?

– Нет, дорогой мой, Иван Борисыч, поработала и хватит, пора молодым дорогу…

– Что Вы такое говорите, – картинно возмутился директор, – какие наши годы?!

– Смею заметить, нам на двоих сто двадцать лет, – улыбнулась Евгения Львовна, – а мне надо успеть и внуков своих понянчить…

Оксана знала, что Евгении Львовне шестьдесят пять и не без труда определила возраст директора.

– У Оксаны Сергеевны красный диплом, тема которого, кстати, «Социальные и психологические аспекты жизни детей-сирот», она и практику у нас проходила, Вы же помните, Иван Борисыч?

– Да, конечно, как не помнить? Я и отчёт о практике ей подписывал с удовольствием, да и Вам я доверяю, Вы, Евгения Львовна, за кого попало не поручитесь!

– Вот и славно! – Евгения Львовна приобняла Оксану, – ну тогда мы в кадры, оформляться?

Так Оксана стала работать в детском доме-интернате.

Хотя, после вступления в должность педагога-психолога, она уже и не Оксана, а Оксана Владимировна.

Воспитатели и нянечки сразу дали понять ей, что «она здесь никто и звать её никак» – эту фразу она нечаянно услышала от завхоза Никитичны, болтавшей с кастеляншей. Но Оксану это как-то не очень тревожило. Она знала, для чего она здесь и свои обязанности выполняла на все сто.

Но самое главное – дети потянулись к Оксане. То ли её возраст импонировал им, то ли её лёгкая непосредственность, то ли широкая располагающая улыбка. Младшие, понятное дело, звали её по имени-отчеству, но старшие, сколько Оксана им не запрещала, упорно её называли просто по имени.

А из старших она подружилась с Виталиком. Виталику было пятнадцать, и он был не похож на остальных подростков, ни внешне, ни характером. Но только спустя неделю после знакомства с ним, Оксана поняла почему. Виталик был из нормальной семьи, в отличие от основной массы воспитанников – детей из неблагополучных семей. Родители Виталия погибли в автокатастрофе. Так получилось, что тёток-дядек у него не было, была только бабушка, сердце которой не выдержало горя, и Виталик остался один на всём белом свете. Он много читал, мало залипая в телефоне, и помогал, как мог, воспитателям.

Стал заглядывать Виталик и в кабинет педагога-психолога. Он сам предложил ей помощь и Оксана, сначала немного растерявшись, доверила мальчишке подсчёт баллов в тестировании воспитанников. Виталик соображал быстро, считал не хуже калькулятора и даже умудрялся при этом что-то говорить и смеяться. Он располагал к себе. Внешне он был симпатичный, но как-то по-мужски; в нём не по возрасту чувствовалась самодостаточность и спокойствие. При этом Виталик был умён и обладал хорошим, совсем не пошлым чувством юмора.

Через несколько дней Оксана узнала страшный секрет Виталика.

Вышло это случайно. Виталик куда-то запропастился, а Оксане как раз понадобилась его помощь.

– Да он опять к своей Викуле пошёл, – ухмыльнулся один из мальчишек, в ответ на вопрос Оксаны.

– Это его тёлочка! – похабно добавил второй подросток.

В этот день Оксана уже не видела Виталика, хотя домой она никогда не спешила и уходила намного позже положенного времени. А на следующий день, не сдержав своё девичье любопытство, Оксана безо всякого повода пригласила юношу в свой кабинет.

– Я тебя вчера искала, а тебя не было, – проговорила Оксана, не отрывая взгляда от монитора рабочего компьютера.

Виталий ничего не ответил, просто сидел, задумчиво рассматривая пятна Роршаха.

– У тебя есть девушка? – напрямую спросила Оксана.

Виталий замер, потом поднял глаза на Оксану Владимировну и долго смотрел на неё, будто оценивая, достойна ли она ответа.

– Да, – наконец, сказал он, слегка покраснев.

– Хорошенькая? – улыбнулась Оксана, оторвавшись от монитора. Она облокотилась на свой кулачок, всем видом давая понять, что готова услышать нечто большее, чем просто «да».

Но вместо «да», Виталий сказал:

– Я люблю её.

Это прозвучало серьёзно, по-взрослому, и в голосе подростка слышался целый букет эмоций и чувств.

Из рассказа Виталия Оксана узнала, что Виктория – девочка из обычной семьи. Её отец – бизнесмен, занимается автомобилями, мама – владеет сетью парикмахерских. Вика – их единственный ребёнок. Познакомились Виталий с Викой случайно, в соцсети, через простое общение ни о чём. Потом их переписка плавно перешла в личные сообщения, а через месяц они встретились вживую и уже не представляли свою жизнь друг без друга.

Весь детский дом знал о дружбе Виталика с «чужой» девочкой. Относились к этому по-разному: кто с завистью, кто с искренней радостью за них, а кто-то просто считал это поводом для пошлых шуток и подколов.

А родители Виктории не знали – кто такой Виталий. Нет, однажды они поняли, что их дочь реально сдружилась с каким-то мальчиком, но до поры не пытали её своей навязчивостью. Давая деньги на кино, театр или просто кафе, мама спрашивала:

– Ты с Виталиком?

– Да, мамочка!

Родительница успокаивалась, понимая каким-то материнским чутьём, что это всё серьёзно, парень у Вики надёжный и за неё можно не волноваться.

Но однажды вечером за ужином отец Виктории заявил:

– Дочь, мы в выходные на дачу, ты с нами?

– Наверное, да, – ответила Вика. За окном вовсю благоухал май, и всем уже хотелось куда-то за город, слиться с природой.

– А приглашай своего мальчика, – вдруг предложила мама.

Вика немного смутилась.

– Да, пора бы уже и познакомиться с парнем, – хмуро, но по-доброму проговорил отец…

Оксана первой в детском доме узнала о приглашении Вики. Виталик пришёл к ней в кабинет и поделился своей новостью. Голос его при этом был печален, а вид растерянным. Будто ему предложили сольную партию на скрипке, а Виталик никогда не держал в руках инструмента.

– Это же прекрасно! – поддержала юношу Оксана, – пообщаешься с её родителями, что в этом плохого?!

– Я не знаю, как себя с ними вести, – потупил взгляд Виталик.

– Просто будь собой…

В понедельник Оксане не терпелось встретиться с Виталием и расспросить его о прошедшем уик-энде.

Но Виталик почему-то избегал её. Она это сразу поняла и чувствовала его тяжёлое настроение. Оксана не стала идти на поводу у своего природного любопытства и отложила общение с юношей до следующего раза.

Ждать пришлось недолго. Во вторник, Виталик сам пришёл в кабинет психолога.

– Мне запретили с ней встречаться, – с порога воскликнул он. Виталик буквально рухнул на стул и нервно растрепал пальцами свои волосы.

– Что ты там такое натворил на этой даче? – попробовала пошутить Оксана, но Виталий будто не слышал её вопроса.

– Её отец… он просто… он какой-то монстр…

Оксана взяла стул и подсела вплотную к Виталику.

– Ну, рассказывай.

Виталий поднял взгляд, но он был как будто в никуда. Словно Виталий воссоздавал в своём воображении все события выходного дня.

– Сначала всё было норм, я пришёл к ним домой, мы познакомились, и я помог таскать их вещи в машину. Они всю зиму не были на даче, таскали долго. Ехали ещё дольше. На даче начали обустраиваться, бороться с пылью и паутиной, даже было весело… Мама Вики приготовила что-то вкусное на обед. Мы обедали и наконец, за столом, они стали расспрашивать меня…

– О чём?

Виталий сглотнул, посмотрел Оксане в глаза и ответил:

– Я сказал, что я из детского дома.

– И что такого?! – поспешила успокоить его Оксана, – это совсем не важно, важно какой ты, а не откуда! Разве не так?

– А потом… потом он…

Голос Виталия дрогнул.

– Что?

– Перед тем, как уехать… Он отозвал меня в беседку и сказал, что ему бы не хотелось, чтобы его единственная дочь связывала свою жизнь с детдомовцем.

– Так и сказал? Может быть, ты просто не так понял?

– Всё я так понял. Я ответил ему. Возможно, слишком резко. Я ответил, что Вика сама должна решать, с кем ей дружить.

– И?..

– И тогда он будто слетел с катушек! Пустился в оскорбления, а после всего просто взял меня сзади за шею и прошипел: «в общем, слушай сюда, маленький извращенец, если я ещё раз увижу тебя рядом со своей дочерью, я посажу тебя! Ты понял?».

Оксана покраснела. Ей стало почему-то ужасно стыдно, будто это она была повинна в том, что в мире существовал такой тип людей. Она приобняла Виталика за плечи и не знала, что говорить. Они долго молчали.

Потом Виталик тихо, уже спокойным голосом добавил:

– Я попрощался с Викой, её мамой и ушёл. Пешком. Её отец остался в беседке. Вика какое-то время шла за мной, уговаривая остаться и уехать в город вместе… Но я просто молчал, и она всё поняла. Я не знаю, о чём она там говорила с отцом, но она долго не писала… А вечером позвонила и позвала в наше место, в «заброшку».

– Что она сказала?

– Вика много плакала. Она сказала, что любит меня и всё равно хочет со мной встречаться. Даже готова выйти за меня замуж, родить детей и жить всю жизнь только со мной. И я решил, что мы всё равно будем вместе, будем продолжать отношения.

Оксана не сдержалась и обняла Виталика.

– Ты молодец!

Через несколько дней отец Виктории случайно, из окна своего авто увидел дочь в компании Виталия: они шли, взявшись за руки и весело болтали.

Вечером Вику ждал серьёзный разговор дома. Её закрыли в комнате, отключили интернет и забрали телефон.

Её отец, в сопровождении плачущей жены, утром следующего дня вломился в кабинет директора детского дома и устроил жёсткий «перфоманс», украшенный ненормативной лексикой и угрозами.

Когда гости ушли, туда же был вызван Виталий.

Виталика нашли через день у старой высотной «заброшки». Там, где они тайно встречались с Викой. Тело лежало среди обломков кирпичей и ржавой арматуры, крови было много. Полиция сделала вывод, что смерть подростка наступила вследствие падения с высоты.

Оксану Владимировну уволили через месяц.

… – Ты меня совсем не слышишь, Тео! – Любимая смотрела на меня в упор. Её губки, вечно готовые к поцелую, были сжаты, бровки сошлись орфографической галочкой.

– Извини, задумался. Ты что-то сказала?

– Да, я говорила о Барби. Мне кажется, что девочки становятся похожими на своих кукол, ты не находишь?

– Ты о внешнем облике, или внутреннем содержании?

Она не ответила. Внимательно всматриваясь в меня, провела ладонью по моей небритой щеке.

– Ты долго задерживаешься на службе, дорогой. Это важно для тебя?

– Да, конечно. Самое главное – это важно не только для меня…

– Но, Тео, это же просто ра-бо-та! Ты большой мальчик и понимаешь, что нельзя жить одной работой! Ведь ты дома, со мной и, прошу тебя, будь здесь и сейчас, в моменте!

– А ты?

– Что я?

– Почему ты говоришь о своей работе? Будь в моменте!

Лори на секунду замерла, её «оперативка» анализировала – было ли это моим оправданием или же упрёком в её адрес.

– Ну, я… я просто делюсь с тобой, я не зациклена на своей работе так, как ты и вообще…

– Что?

– Давай не будем ссориться! Ты же из отдела «Семейное счастье», любимый!..

Ну, да, ну, да…

А что вообще это такое – «Семейное счастье»?

Понятно, что для нашего отдела – это просто условное название, больше смахивающее на эвфемизм. Семейного счастья, как такового, у земных людей не существует, ибо счастье величина не константная, а семья – феномен, претендующий на продолжительность. Сегодня семейство вырвалось на пикник: они укатили за город, наслаждаются запахом дикого разнотравья, ходят босые по земле и радуются как младенцы. Они счастливы. Но завтра – понедельник, на работе у родителей аврал, у детей в школе – двойки за невыученные уроки. Вечером у всех членов семьи ужасное, упадническое настроение и ненависть ко всему миру, включая друг друга. Счастье растворилось как маленькое облачко.

И так всю жизнь. У всех.

То же самое и в отношениях. Сегодня – «пикник», завтра – серые будни. От «любимый, я так счастлива с тобой!» до «видеть тебя не хочу!».

Счастье так эфемерно.

Мы, Менеджеры не должны, не имеем права вторгаться в отношения людей, без их запроса. Как говорят там, на Земле – «Догнать и причинить добро!». Равнозначно, как и Тёмные силы руководствуются только противодействием на запрос, исходя из своих антагонистических данных в реестре.

Только запрос!

И только «Меньшее из зол»!

Интересно, если бы мы с Лори были жителями Земли, обратилась бы она к Высшим силам?

А я?!..

___________________

Клерк не спускал с меня холодных глаз. Не исключено, что мы с ним просто ещё не пересекались, поди их разбери. А может быть, это один из моих старых знакомых, проникшихся ко мне пиететом.

Я невозмутимо открыл ноутбук.

– «Маменькин сынок» сорока лет, живут вдвоём, пора бы уже самому обзавестись семейством, но маменька…  наверное, из ваших!

– А вы шутник, – Клерк криво усмехнулся, – нет ничего проще: смерть маменьки и добро пожаловать, новая жизнь! «Казнить нельзя помиловать»!

– Вы случайно не были знакомы с «Великим Самсоном»? – не к месту сострил я, – варианты!

– Это лучший, уверяю вас!

– А всё-таки?

– Пока жива мама-деспот, сыну не светит…

– Варианты! – настойчиво перебил я Клерка.

Тот мельком заглянул в планшет.

– Его собьёт грузовик…Ты-дыщщщ! – Клерк издевательски, как-то по-детски изобразил этот процесс, – он станет инвалидом-колясочником. И только тогда мамочка, из сострадания к чаду, разрешит ему встречаться с одной заботливой сестричкой милосердия, покладистой и безмозглой. Они будут жить долго и… Короче, хэппи-энд. Как Вам?

Паяц! Я почувствовал какую-то тяжесть внутри. Наверное, впервые. Греховная мысль о преимуществе смерти медленно опутывала, связывала чем-то колючим виртуальные крылья под моим одеянием. «Менеджер не должен желать смерти человеку!» – мысленно обратился я к Первому лицу. Ответ был быстрым и безапелляционным, как гильотина. «Обращение пришло от сына этой женщины! Запрос на счастье – его! Если нет запроса от матери – во внимание берётся только его счастье, и ничего более!»

Я взглянул на Клерка. Он был мрачен.

– Первое… – выдохнул я и закрыл пятернёй лицо.

«Босс, это жестоко!»

«Это боль во спасение, сын мой!..»

Не хватало ещё в первые дни работы подхватить эмоциональное выгорание. Мне надо расслабиться и успокоиться. Работать ещё столетия.

История четвёртая. Константин

Косте было семнадцать, когда из семьи ушёл отец. Сорокатрёхлетний Георгий, как часто бывает в жизни взрослых, нашёл молодую любовницу, собрал сумку с вещами и свалил.

Для матери Костика, Людмилы это было страшным потрясением. Привычное течение жизни семьи было разрушено. «Похотливое животное» обратно уже не вернулось. Да если бы Георгий и вернулся, Людмила однозначно не приняла и не простила бы его никогда.

Так они и стали жить вдвоём.

Константин поступил в политехнический. Зарплаты матери не хватало и с третьего курса Костя перевёлся на заочное, для того чтобы устроиться на работу.

Отца вспоминали редко. А если и вспоминали, то только в самом отрицательном контексте. И самым безобидным словом было в его адрес – «предатель!».

Через три года Костя стал общаться с отцом. Сначала через соцсети, потом вживую. Но их встречи всегда проходили на «нейтральной» территории: смотреть в глаза Людмиле Георгий уже не мог, поэтому по старому адресу не появлялся, а Костя не хотел видеть новую женщину отца.

Изредка Костя в общении осуждал отца за его поступок, употребляя всё то же слово – «предатель». Отец злился, убеждал Константина в сложности жизни и отношений и советовал уйти, наконец, от матери в свободное плавание.

Прошло ещё несколько лет. У отца в другой семье родилась дочь, которую Константин не хотел видеть и признавать сестрой. Он продолжал жить вдвоём с матерью тихой размеренной жизнью.

А Георгий всё чаще и чаще злился, что сын не может оторваться от «мамкиной юбки», что не заводит себе семью, ну или, как минимум, не уходит жить самостоятельной жизнью. Волны его аргументов разбивались о скалистый берег мировоззрения Людмилы. Мать вцепилась в сына мёртвой хваткой, будто без него она сразу прекратит существование на этом свете.

Людмила не представляла свою жизнь в одиночестве. После ухода Георгия всех мужиков она стала считать подонками и устраивать личную жизнь не собиралась. Её «личной жизнью» стал сын. Людмила находила в нём сразу и мужа, и ребёнка, реализуя свою женскую миссию сполна. Полная опека и забота переплеталось с тотальным контролем.

Какое-то время Костю это устраивало. Он просыпался под запах сырников или блинчиков, с работы приходил в уютную квартиру и садился за стол, на котором снова стояло что-то по-домашнему вкусное. Вещи его всегда были выстираны, выглажены и сложены аккуратной стопкой в комод. Его жилое пространство сияло чистотой и благоухало свежими амбре.

Константин, совсем как отец в далёком детстве, ковыряя вилкой в тарелке, рассказывал матери последние новости с работы. Кого-то поругивал, кого-то одобрял. Мать сидела напротив и, классически подперев кулачком голову, внимательно слушала, морщась, когда ей что-то не нравилось и улыбаясь, если ей это импонировало.

Когда Константину стукнуло тридцать, он всё больше и больше стал задумываться о семье. Своей семье. Представлял юную жену, суетящуюся у плиты. Но когда в его воображении его юная жена оборачивалась – у неё, странным образом, почему-то оказывалось лицо матери. Дети вообще не представлялись. Возможно потому, что Костик рядом с матерью ещё сам чувствовал себя ребёнком.

Иногда он, украдкой, по долгу службы, общаясь с какой-нибудь весьма привлекательной особой, представлял её в роли своей второй половины. Выходило не очень: Костя сразу начинал смущаться, заикаться и злиться на себя за своё стеснение.

В молодости, Константин, идеализируя свои отношения, мечтал о чистой непорочной девушке. «Не шастающей по клубам», некурящей и непьющей. Как он сам.

После тридцати он уже думал о любой девушке, только бы она была ещё не обременена детьми.

К сорока годам Константин стал мечтать «хоть бы о ком-нибудь» и ненавидеть свою мать.

Размышляя, он пришёл к выводу, что именно она не дала ему возможности завести семью. «Все они шалавы!», – говорила Людмила, перехватывая взгляд сына в сторону какой-нибудь дамы. «Проститутки!», «Шлюхи!», «Гулящие!», – это всё, что слышал от матери Костик.

После сорока лет, он стал понимать, что мать просто находится во власти своей эгоистичной ревности. Она не хочет отдавать сына в руки другой женщины…

А Георгий однажды позвонил начальнику Константина. Они были немного знакомы, но последние годы нигде не пересекались.

– Алё, Петрович, здаров, это Георгий! Помнишь меня?

– А, Георгий, приветствую, рад тебя слышать, дружище! Какими судьбами?!..

– Слушай, Петрович, дело у меня к тебе… ты как, вообще, тебе говорить удобно?

– Ну говори, говори, – Петровичу было совсем некогда, но он был заинтригован, зная, что Георгий просто так не позвонит.

– У тебя ж там мой Костян работает, айтишником вроде, если не врёт, конечно.

– Ну да, не врёт, работает! Нормально работает, добросовестный, исполнительный, нареканий нет. Нелюдимый, правда, весь в себе какой-то. От корпоративов и всяких вояжей на природу отказывается. А что случилось-то? Если ты о повышении, то я ему не раз предлагал – отказывается, говорит – меня всё устраивает!

– Да нет, это его проблема… я про другое… – Георгий сделал паузу, обозначая важность вопроса, – тут вот какое дело: жениться ему пора, понимаешь, Петрович? Причём давно уже.

– Ну? А я тут с какого боку? – засмеялся в трубку Петрович.

– Внуков хочу, – серьёзно вздохнул Георгий, – седьмой десяток уже, скорее уже от дочи дождусь, чем от этого балбеса… Странный он у меня, особенный, вроде не дурак, а будто как поленом пришибленный. Не хотел вмешиваться, только вот на выходных его случайно увидел, знаешь где? Ни за что не поверишь…

– Ну? – нетерпеливо запереживал начальник.

– Я мимо ехал, на авторынок, думаю, пораньше смотаюсь и день свободен… вдруг вижу – мой! Думаю, куда он в такую рань, да в воскресенье?!.. В церковь он шёл, Петрович.

– Да-а-а, – после паузы вздохнули в трубке.

– Во-о-от! Конечно, я понимаю, это всё лучше, чем бухать или наркотики, но всё равно как-то это не нормально, что ли. Ему же лет скока, Петрович?! Вот я и это… что хотел спросить-то – нет ли у тебя там, на производстве женщины, молодой, конечно, свободной, положительной во всех отношениях? А? Пока Костик вообще котелком не тронулся…