Лабиринт

Глава 1. Подаренная роза

Пролог

Сильный ветер пронесся над верхушками деревьев, заставляя ветки биться о черепицу домов. Это был первый звонок о приближающейся зимы. Капли, медленно стекая по веткам деревьев, падали на крышу старого здания и, просачиваясь сквозь трещинки в стене, стекали в маленький палисадник.

Ещё днем астры и лапчатка были залиты солнечными лучами и кишели надоедливыми букашками, а сейчас они под сильным дождём и знойным ветром колыхались, теряя свои лепестки. Но это лишь естественный ход времен. Цикл увядания и возрождения. Но это всего лишь осень, и на растения она влияет естественным приходом, запуская цикл увядания и возрождения. На человека цикл влияет сильнее, отражаясь на его самочувствии, настроении и мироощущении. Возможно, потому, что люди, как и цветы, их души невинны, а тело- изящное, хрупкое и недолговечное.

Удивительно, что цветы произрастая, порой, в самых мрачных уголках этого мира, могут вырасти и радовать своей красотой и разнообразием. Как, например, в одном старом здании, помимо стелющегося плюща из фундамента растет тонкий стебелек незабудки, который со временем зацветет и будет радовать прохожих. А в нашей истории будет идти речь как раз о хрупком цветке, нуждающемся в любви.

Глава 1. Подаренная роза

Свет лучей, проходящий сквозь цветники герани, осветил лицо Адама, заставив его лениво открыть глаза. Зазвенел старый будильник, громкость которого превосходила карканье настенных бабушкиных часов кукушки. Выключив будильник, Адам повернулся на бок и продолжил звонко сопеть до следующего гудка. В такое прохладное утро ему не хотелось вставать с теплой постели. Накрытый мягким одеялом, словно в лоскутном коконе, он видел приятные сновидения.

Соседка Соня, живущая на первом этаже, открыла окно во двор и включила радио, играющую роль назойливого петуха. Но Адам крепко спал.

Бабушка Тома открыла дверь, чтоб посмотреть, спит ли ее внук, а затем вернулась обратно на кухню. И в серой комнате образовалась теплая полоса света.

На кухне сидела Лида, младшая сестра Адама. Она угощала своих наряженных кукол невидимым чаем, пока бабушка укладывала в ее оранжевый рюкзачок все необходимое для детского садика, в который обязательно входили ее тапочки и любимые игрушки. Глянув на круглые настенные часы, Лидия удивленно посмотрела на бабушку с спросила, почему её брат до сих пор спит. Вспомнив про завтрак, Тома велела внучке позвать брата, чтоб тот ей принес мяту для чая, а сама принялась накрывать на стол.

Лидия отправилась в мрачную комнату будить брата. Ей всегда нравилось заходить в комнату брата и следить за ним, как он делает уроки. Иногда она его пугала, но чаще просила поиграть с ней в прятки, стараясь сменить серьезность брата на веселость или, наоборот, вызывать в нем неприятное визжание, когда забирала его дневник. В этот раз она решила не скромничать и продолжать в том же духе – выполнять роль приставучей сестренки.

– Ку ку. Доброе утро, – тихо произнесла она и поднесла куклу с рыжими волосами к лицу Адама.

Мирно спящий Адама был неподвижен и укрыт полностью с головой под одеяло, из которого выглядывал только его нос. Девочка начала петь песенку тонким милым голоском, имитирующим куклы, касаясь ее волосами к носу брата.

Учуяв резиновый запах волос куклы и услышав веселую песенку сестренки, Адм открыл глаза и улыбнулся. Пока в его глазах было все размыто. Выступление куклы в нем вызывало только умиление и было приятным фоновым шумом для утренней дремоты. Он перевернулся на спину и готовил силы, чтобы встать с кровати.

– Там, бабушка тебя просит ей помочь, – сказала Лидия и указала пальцем на дверь кухни.

– Адам, давай быстрее умывайся и пойди сорви в палисаднике мяту. Чайник уже закипает! – донесся голос бабушки, которая суетясь на кухне, чье терпение уже кончилось.

Тома, не смотря на свою мечтательность, была внимательной и любила заниматься готовкой, напевая вполголоса веселые частушки. Она всегда укутываясь в цветную шерстяную накидку, под которой скрывался желтый сарафан в цветочек. Ей нравилось быть на пенсии и заниматься домашними хлопотами: шить, готовить для любимых внуков, выращивать цветы, заниматься с детьми по математике у себя на дому. Но больше всего ей нравилось баловать своих внуков: подсыпать конфеты в хрустальную тарелку каждый раз, когда опустевала, и печь пирожки с лимонным джемом. Так что на кухне всегда горел свет. Светлая кухня с лимонным свечением была как самое чистое и блестящее место, в которой прибралась его бабушка.

Ее жизнь проходила в основном на кухне. А остальные комнаты пылились без дела, в которых всегда было темно и пыльно. Хотя и Адам помогал прибираться бабушке по дому, но кучи нагромождений, встречающиеся ему по пути, были неприкосновенными, будто дожидалась своего часа на выставку в музей. Тома считала все комнаты сундуками сокровищ, в которых можно было найти все, что душа пожелает. Правда, если вещь и терялась в комнатах, то становилась частью экспонатов, обретающий силуэт книжного существа или хламного монстра. Адам подметал в основном у себя в комнате, трусил ковры во дворе и помогал поливать цветы на балконе. Парой каждый раз, выходя на хилый цветочный балкончик, он представлял себя в Венеции или в другом экзотическом городе. Это была его с бабушкой общая любовь к цветам.

Томе нравилось суетиться. Она собирала свои седые волосы в аккуратный хвостик и закалывала сверху винтажную заколку с жемчужинами, и после этого приступала к домашней работе. Однако ее оба колена уже не работали так слаженно. Тома не то чтобы скрипела при ходьбе, она не могла спускаться по лестнице. Ее гордость не позволяла признать, что пора приловчиться к палочке – ведьминскому посоху, который ей никогда не нравился. Бабушка не хотела его видеть в своей гардеробной. Когда она последний раз была на море, в ее шкафу завелась моль и прочая живность, обустраивая свои куколки в разных цветочных сарафанах, особенно в шерстяных костюмах. Порой при каждой открытии дверки из шкафа вылетала бабочка. Томе это даже нравилось и забавляло, как в детстве. Она всегда любила бабочек, особенно пестрых, летающих у нее на цветочном балкончике, где цвели герани.

Адам еле поднялся с кровати и, зевая, накинул на себя мастерку. От самой мысли, что ему придется спуститься по деревянной скрипучим ступеням, выйти в холодное мокрое утро и среди колючих зарослей отыскать куст, вызывала нем чувство уныния.

Лестничная клетка встретила глухой тишиной, словно стены поглощали звук. Воздух был прохладным, напоённым ароматом старого дерева, пыли и чего-то пряного, как будто в подвале до сих пор хранились прошлогодние травы и сундук с банками засахаренных лепестков роз. Впрочем, Адама это бы не удивило. Многие жильцы дома, как и его бабушка, занимались домашними закадками.

Высокие потолки украшали выцветшие, но ещё различимые лепные медальоны, в которых можно было разглядеть замысловатые сцены: нимфы, грифоны, всадники. Все они будто наблюдали за происходящим внизу. И смотрели на Адама, маленького паренька, все еще сонного и не готового к сегодняшнему дню.

Он шел по скрипучему деревянному полу, благодаря которому каждый шаг отзывался с характерным эхом, словно дом казался живым.

Дом, в котором вырос Адам, располагался в тихом частном секторе, всего в двух километрах от железнодорожного вокзала, словно забытая временем жемчужина, блеск которой уже потускнел среди серых улиц с покосившимися постройками. Его барочная отделка, несмотря на годы, сохранилась удивительно хорошо: на фасаде распускалась цветочная розетка, не уступающая по изяществу лепнине городского театра. Высокие строгие окна с тонкими переплетами казались одновременно простыми и величественными, а редкие ромбовидные оконца на лестничной площадке пропускали лишь отблески света, создавая мистическую атмосферу внутри.

Особое восхищение вызывали парадные резные двери: широкие, внушительные, будто рассчитанные на то, чтобы впустить не одного, а сразу десяток человек. Подобное можно было увидеть в роскошных загородных виллах, принадлежавших зажиточным купцам или членам городской думы.

Сквозь арку, вычурную, с завитками, ведущую во внутренний двор, можно было без труда въехать на экскурсионной карете с лошадьми.

В доме, словно в кукольном жилище викторианской эпохи, обитали жильцы, неуловимые, как деревянные фигурки из забытых сказок. Они жили тихо, будто не желая нарушить гармонию старинного дома, в котором время шло иначе, если шло вообще.

У каждого жильца наливалась своя необыкновенная история, которую благодаря сплетнице Сони знал почти каждый. Если кому и удавалось что-то скрыть, то в результате выяснилось, что за ним плетут длинные сплетни, как правило, преувеличенные во много раз. Жизнь Адама была почему-то всем интересна, особенно сплетнице Сони. Возможно, потому, что в доме много обитало пожилых людей, которым насчитывалось примерно столько же, как и винтажному антиквариату. Они предпочитали наблюдать за молодым поколением сквозь окна и дверные глазки, лишая себя других радостей жизни, как, например, посещение городских мероприятий.

Блуждая по палисаднику и осматриваясь сонными глазами, он думал только об Ане и допустил такую мысль, что ищет листики перечной мяты именно для неё. Утренний воздух, наполненный ароматом роз, теперь казался розово-сладким киселем. Мелькающие картинки образа Ани вызвали радостное, упоительное состояние, от которого ему становилось теплее.

– Адам! – крикнула бабушка, из балкона. – На неё коты гадят. Сорви вон ту что у забора! – и она указала на куст мяты, что росла у кустарника пурпурной розы.

Голос бабушки Адаму напоминал неприятное царапанье вилкой по чугунной сковородке, переходящий в звон трех-литрового бутыля.

Адам, вернувшись в прежнее унылое состояние, крикнул бабушке в ответ:

– Коты везде помечают территорию. И говори пожалуйста тише. Нас весь дом слышит.

Бабушка Тома в силу своего опыта преподавания в младших классах привыкла говорить громче обычного, чтобы все могли ее расслышать. Замечания внука напомнили ей о соседке Соне, и она тут же вернулась к домашним хлопотам.

Из окна балкона третьего этажа выглянул дядя Толик и, доставая сигарету, как он обычно делает каждое утро, поздоровался с Адамом.

Юноша взволнованным голосом поздоровался в ответ, в надежде, что его голос услышит Аня со второго этажа. Он стряхнул мятного жучка с листика и нарвал пучок мяты. А затем окинул нежным взглядом куст розы, что росла возле окна соседки бабы Сони.

Из ее открытого окна доносился запах кошек и хозяйственного мыла. Соня в это время стирала белье. Адам обошел розовый куст с другой стороны, чтобы его не заметила соседка, и выбрал себе подходящий цветок. Хотя куст, который он высаживал, был его мамы, ему не хотелось лишний раз показываться в окне соседки и смущать ее своим присутствием.

Полукруглый пышный куст с темно-глянцевыми листиками высотой восемьдесят сантиметров пурпурных объемных розеток в утренней росе обвивал каменную стену дома. На фоне всех растений он казался праздничным и особенным, словно был предназначен для королевских дворцов. Адам сорвал ветку, рассыпая с куста прозрачные бусинки росы.

Множество густо-махровых лепестков сумеречной красавицы, соединяясь друг с другом, образовывали пышный, округлый, старинной формы бутон темно-пурпурного цвета, источавший сильный запах гвоздики и цитруса, который был ярко-насыщенным, и его нельзя было спутать с другим цветами.

В окне показался силуэт Сони, и Адам быстро вышел за облупившуюся оградку. Привычка заглядывать постоянно в окно и смотреть на прохожих для бабы Сони на этот раз оказалась весьма полезной. Она сердито, словно разъяренный бульдог, посмотрела на Адама и крикнула сквозь полупрозрачную кружевную шторку.

– Что ты тут лазишь!?

Тетя Соня была мрачная и от нее рояло немытым телом, словно мусорным бочком.

Услышав голос Сони, Адам отпрянул, словно по нему пробежался ток и машинально спрятал сзади себя цветок розы розы

– Доброе утро, тетя Соня. Я рвал себе пучок мяты.

Мята, что росла в палисаднике была общая, но Соня почему-то присвоила ее себе.

Адам не хотел объясняться перед соседкой, так как она бы продолжала пускать свое долгое возмущение. Он быстро развернулся и вернулся в дом, игнорируя замечания Сони.

– Эй погоди! Хулиган! Стой, тебе говорю! – закричала она, выпутываясь из полупрозрачной занавески.

Вспомнив, что у нее на ее кухне все шкварчало, Соня решила оставить затею бежать за пацаном. Ведь сил бежать как таковых у нее не было, а вот ее сила голоса никому не уступала. Она вернулась на кухню помешивать бульон и снимать серую пенку, бормоча себе под нос что-то вроде:

«Вот хулиган! Не, ну ты посмотри на него. Что из него вырастет, если он вот так себя ведет».

Бабушка Тома, услышав голос Сони, закрыла окна, чтобы не слушать ее ругань, которой только дай повод, и с ней будешь заводной игрушкой до самого вечера. А ее бабу Соню, сплетницу всего дома, знали все, даже из соседних домов. Её нервной и резкий голос проникал буквально во все стены и щели дома. Такую женщину можно было пожалеть, и некоторые ее жалели. Она косилась на один глаз и жила одна. Но Адаму она казалась больше чудаковатой старушкой.

Однажды Адам ее увидел в образе эхидной феи. Соня вырядилась в розовый халат и пахла фиалками, запах которых было слышен за километр, (возможно то были духи, напоминающие ароматы весенних цветов). Она была по-своему весела и отвечала злобным голосом старой буфетчице Клары, которая выгуливала спаниеля у ее цветочных клумб. И с тех пор Адам обходил Соню стороной: дожидался, когда та, подобно Церберу, охраняющий страинный дом, скроетъся у себя в берлоге.

Адам подошел к двери квартиры, где жила Аня и, приложив зелено-серый стебелек цветка к темно-коричневой дверной ручке, обвязал его вощеным шнуром, который у него залежался в кармане для подвязки герани. За дверью кто-то шумно собирался. Аня что-то говорила своим родителям. В её интонации чувствовалось возмущение. Оставив затею позвонить в дверь, он вернулся на лестничную клетку и начал медленно подниматься, прислушиваясь к звукам, доносящихся из-за той двери.

Аня открыла дверь и, выйдя с развязанными шнурками на пролет, встретилась глазами с Адамом. Она машинально ему улыбнулась и поздоровалась.

Адам увидел в ней изменения. Она покрасила хной свои рыжие волосы. И теперь ее блестящие локоны отливали красиво гранатовым цветом, точно темное пламя.

– Привет, – ответил Адам, и смутившись, опустил взгляд на серые ступени.

– О вот и вы барышня, как раз мне и нужны, – сказал маленький старичок, показавшись неожиданно со стороны лестницы. Насколько было известно Адаму, Степан Львович был научным профессором, которому нельзя было перечить. Он жил в соседнем доме, и на вид ему было далеко за восемьдесят , а то и за девяносто. Одет был в серый учительский костюм. В костяной руке, словно восковой, у него была деревянная светлая трость, как точное продолжение его руки. На его маленькой квадратной головке серебрились пушком волосы, напомнив Адаму цветочную лужайку с обилием мелких белых мягких фокусов.

– Вы барышня, играете по ночам на скрипке, и мешаете мне работать! – в повышенном тоне заявил старик. В его хриплом, при этом, сильном голосе чувствовалась твердость характера. – От вашей музыки у меня голова квадратная.

По иронию судьбы голова профессора была квадратной, что не могло тихо рассмешить молодую парочку.

Аня хотела было возразить, как за нее вступился Адам:

– А по-моему, она прекрасно играет.

– Она играет здорово, у меня сомнений в этом нет ! Мой пес нервно скавчит и активно скребеться о входные двери, как слышит вашу лирическую мелодию скрипки. Все хорошо, если это днем! – сказал он спокойно и, неспешно, как у замедленной камеры, оглянулся по сторонам. – Где твои родители? Я могу с ними поговорить?

– Их нет дома, – ответил вместо Ани, Адам, и тут же понял, что это было лишним.

– А вы следовательно ее молодой человек? – спросил профессор и медленно, как старая черепаха повернулся к Адаму.

Глаза профессора были мутные, а благодаря квадратным толстым стеклам очков, они казались квадратными. Профессор видел только силуэт.

Обеспокоенный Адам в ответ помотал головой.

Аня стояла и краснела так, что ее румянец плавно переходил в оттенок ее волос, и ничего не могла сказать профессору, изредка посматривая в сторону двери на подвешенную с бантиком пурпурную розу. Потом она взглянула на Адама и робко ему улыбнулась, при этом боясь посмотреть в глаза старику. Во всем ее выражении лица и позы тела была беззащитность и скованность.

Профессор заметил тоже розу и поначалу не понял, что висит: то ли красный шнур, то ли случайно занесенная ветром ветка, которую непременно нужно убрать. Он подошел к двери и посмотрел на розу.

– Надо же. Какая прелесть! – произнес он с ударением на последний слог.

Адаму было известно, что у дома профессора росло немало таких же красивых, но только других цветов, мимо которых он проходил равнодушно, а этот цветок его почему-то радовал. К тому же профессора был маленького роста и на фоне цветов выглядел садовым гномом.

Двери отворились и к профессору подошли родители Ани.

– Здравствуйте, что случилось? – произнесла мама с взволнованным видом, а за ее плеча выглядывал смиренный отец Ани.

На ее лице были напряжены вены, а в ее голубых глазах было смятение, точно она только что пережила смертельно-опасный ураган.

– Здравствуйте, ваша дочка играет по ночам. Я живу в соседнем доме и мне все прекрасно слышно.

–Да, да Степан Львович. Вот мы как раз с ней об этом говорили! – ответила мама, посмотрев строго на Аню, которая выглядела беззащитной, словно забитым котенком, и продолжила :

– Понимаете, она учится в музыкальной училище и иногда тренируется в ночное время. Я ей уже сколько раз делала замечания. Извините нас. Ради бога!

– Благодарю. Надеюсь это больше не повторится, – ответил спокойно профессор словно перед ним стояла обворожительная нимфа.

– Конечно. Не повторится, – ответила шепотом мама и подошла к Ане когда профессор стал неспешно удаляться.

– Слышишь, уже люди возмущаются. Тебе разве мало дополнительных занятий?

– Но мама, …

– Так, беги на учебу, – сказала мама, не дав Ани договорить, скрестив важнически руки. Ее зеленый джемпер с цветочным узором был единственным радостным и красочным пятном для Ани.

Вспомнив про шнурки, Аня принялась зашнуровывать кеды и набравшись уверенности, ответила маме:

– Вот как я от вас перееду, тогда вы меня не услышите и не увидите! И больше ты не сможешь меня выставлять перед всеми на посмешище.

В этих словах была горечь обиды, которая показалась Адаму тянется уже довольно давно и снова, подкрепившись, выплескивается ядовитым фонтаном на маму. Лицо Ани было уже насыщенно красным.

Ее мама обнаружила на двери ветку розы и только после этого заметила Адама, стоящего позади профессора, вдали у окна на лестничной клетки.

– Ой Адам это твоя? – сказала она улыбаясь юноше.

– Да, – ответил он и медленно кивнул.

Мама любуясь цветку, встретила взгляд Ани, и, чтобы смягчить эту ситуацию, хотела было извиниться, но Аня ее прервала:

– Это кажется для меня, – сказала она и вырвала розу из рук мамы, оставив небольшую царапину от шипов розы, как на маминой ладони так и на своей.

– Ты не хочешь извинится? – сказала мама, передумав смягчить тон перед дочерью.

– Пока нет, – ответила дочь.

Еще мгновение назад Аня была полна решимости извиниться первой. Но она не заметила, что ситуация вышла из под ее контроля, а точнее обида и возмущение, что мама не вправе диктовать и ее во всем контролировать, как колющее чувство, которое невозможно было утихомирить. Так что мама, по ее мнению, должна была извиниться первой.

Адам хотел подойти к Ани, которая уже второпях спускалась по лестнице, держа в руках розу, но его остановил профессор.

– Вы молодой человек не проводите меня вниз по лестнице? Там у выхода высокий подъем. Мне чч-через него сложновато пер-рр-еступать, – заикнулся вдруг профессор.

Глаза старика были теперь ясными, и в них Адам уловил любопытство, удивляясь тому, как профессору удалось подняться на третий этаж. Он прикидывал в уме, сколько у старика ушло на это времени, и пришел к выводу, что профессор хочет сгладить чувство собственного одиночества.

По дороге профессор спросил про учебу, и Адам ему нехотя ответил, что хочет выступать в джазовых клубах, а учится в музыкальном училище на духовых инструментах.

– Интересно, интересно.

– А Аня? – важнически поинтересовался профессор, внимательно переступая неровные камни.

– Она играет на скрипке. Учится на оркестрово-струнных инструментах, монотонно, как заученную фразу, произнес Адамъ.

– Скрипка и саксафон, какой дует! – саркастически произнес старик.

– Нет, вы неправильно подумали. Мы не встречаемся. Раньше дружили, просто.

– Понятно почему вы ее защищали. Ну что ж успехов вам ! – сказал дед, когда они добрались до входной двери его дома.

Адам взглянул на дом-близнец, который ничем не отличался внешним старым убранством от его дома: такие же обнищавшие балконы с проржавевшими перилами, с потресканной стеной и вековыми запахами.

В доме профессора была тоже сплетница соседка, только ее звали Нюра, которая выглядывала из окна первого этажа, кидала острый взгляд и колкие словечки на прохожих. Адаму она казалась ещё опаснее Сони.

Профессор проницательно на него посмотрел, будто ясными глазами, заставив Адама увести взгляд в сторону.

Адам не мог долго смотреть в глаза таких уверенных людей. Он мог смотреть в глаза родных и то не всегда. – Спасибо! – сказал он.

– А моя жена любила Элвиса Пресли, – улыбнулся профессор, обнажая целые, молочного цвета, зубы.

Адам ему улыбнулся и ответил:

– Я тоже, – и в эту же минуту вспомнив, что ему пора бежать на пары.– Простите, но мне пора.

– Беги. Не смею тебя задерживать. Но буду ждать тебя на чай. Запах мяты уж больно сладкий и явил желание отведать чай и продолжить нашу беседу.

– Хорошо, я к вам на днях зайду.

Адам вернулся домой и, взяв бабушкины ароматные пирожки со смородиной, стал собираться на учебу.

Он с воодушевлением умчался на скучные пары. Встреча с Аней наложила хорошее начало дня. Теперь он мог с упоением предаваться мыслям об Ане и выстраивать в своем уме следующий план действий.

Глава 2. Аня

Соня, мелько