Воробьиное счастье

Поднявшись на горку, мы устремляем свой взгляд в непроглядную даль. Какой дальше выбрать путь? Он может быть радостным, ярким, а может привести в тёмные, унылые дни. Как хочется погрузиться в мир прекрасного, почувствовать теплоту глаз и нежность рук, голоса сердечные без фальши!

Лишь с высоты птичьего полёта горизонт видимого пространства расширяется, новые земли становятся доступнее, обещая новых соседей с мудрёной окраской, иными «нагрудными знаками». Странствующие птицы – наши малые и верные помощники, неутомимые разведчики. Птичьи голоса перемешиваются, каждый лепечет о своём, зовёт и увлекает в далёкие, знакомые только ему края, в мир любимых песен и шелеста листвы наступающего лета. Разве не захочется нам вместе птицами туда полететь? Птичьи голоса соединяются в одно целое, в единый организм, звенящий и радостный источник любви, наполняющий всех одной целебной влагой, от которой мир хорошеет, богатеет и возвышается.

Егор чувствовал, что есть более совершенный мир, который не топчется в грязи, не бедствует, страдая от собственной глупости. Что-то ему подсказывало, что воробушек видел тот удивительный мир, где сияет солнце, где дышится легко целебным воздухом, где золотые поля радуют урожаем, вечнозелёные леса – многообразной дичью, а водоёмы – красивыми лебедями, танцующими утками, откормленной рыбой, жемчужными моллюсками, пузатыми лягушками… Там качаются розы и георгины в зеркальных качелях прудов; астры и лилии возвышаются в красивых разноцветных шляпках, а маргаритки шепчутся, выбирая, кого же ещё пригласить на свой карнавал.

Как-то раз недалеко от подъезда жилого дома Егор увидел лежащего на земле воробушка, подрубка. То ли кошка потрепала ему крылышки, то ли он сорвался с крыши, подбитый чьей-то рогаткой. Это был домовой воробей, мальчишка, с коричнево-серым оперением, светлым брюшком, небольшим конусообразным, слегка изогнутым клювом, короткими лапками и небольшим хвостом. Подбородок, горло, зоб и верхнюю часть груди охватывал своеобразный «галстук» – большое тёмное пятно, отличительный знак самцов. Егор пожалел воробья, подобрал его и отнёс к себе домой.

Жизнь ещё теплилась в птице и не хотела сдаваться, необходимо было поскорей заняться лечением. Егору уже приходилось держать и лечить птиц, но, в основном, более крупных – голубей, попугаев, а с маленькими птахами он ещё не сталкивался и для большей уверенности в своих практических знаниях заглянул в компьютер. Зайдя в интернет, он взял себе на заметку, что необходимо впрыснуть шприцем в грудную мышцу антибиотик, чтобы не произошло заражения опасной инфекцией, а ранку надо обработать хлоргексидином и намазать левомеколем. Заглянув в аптечку и приготовив всё необходимое, Егор зафиксировал левой рукой тельце воробья, смочил спиртом кожу справа от киля и инсулиновым шприцем, из которого предварительно удалил воздух, воткнув иглу в мышцу, медленно ввёл лекарство.

Обнаружив среди перьев рассечённую кожу со следами запёкшейся крови, он осторожно, боясь потревожить больное место, прижал к нему ватку, смоченную хлоргексидином, а потом смазал мазью. Жизнь птицы висела на волоске и могла легко оборваться от одного неверного движения, поэтому Егор внимательно и аккуратно проделывал все лечебные процедуры. Он знал, что больной воробушек больше нуждается в воде, чем в пище, поскольку живой организм состоит более чем на девяносто процентов из воды, поэтому бережно открывал пинцетом клювик и отпаивал птицу свежей водичкой из пипетки, держа наготове корм для канарейки, в который он добавлял влажную мешанку зерносмеси для насекомоядных птиц и время от времени подкармливал им своего пернатого пациента.

Как только воробей открыл глаза, мальчик понял, что не напрасны были его старания: пернатый крепнет, рваная рана заживает, не сегодня завтра встанет на лапки. Так и случилось: вскоре воробушек смог подняться и самостоятельно начать клювиком щёлкать семечки. Вначале воробей с удивлением и даже с опаской посматривал на Егора, но постепенно привык к хлопотливой заботе о его немилосердной судьбе. И вот пернатый осмелел, ведь на то он и воробей, чтоб смелостью гордиться, и уже с радостью встречал звук лёгких шагов, живой мальчишеский голос, который точно гладил его по головке, успокаивая после пережитых потрясений. Увы, воробей получил травму, которая лишила его способности летать. Жизнь размазана на поворотах от звонкой радости до горькой печали, и не всегда угадаешь её разбег.

Она может быть коварной, непреклонной или же солнечной, прекрасной. Для воробья дорога забуксовала и повернулась неприветливой, тёмной стороной, где только беспокойные безрадостные дни. Это тревожило и опустошало его до тускнеющего сердцебиения, что сердце кололо, а в глазах помутнело от навалившегося горя. Чувство свободы, придя однажды, запросится настолько, что невозможно с ним расстаться, оно являлось неотъемлемой частью его существования. Этот островок счастья свободного планирования отняли, словно оголённый камень, брошенный на растерзание, и он остался пленником чуждого сбитого наглухо ящика, получив болезненный укол в сердце, которое изнывало, кровоточа, углубляя рану. Выживет – не выживет в другой, не родной атмосфере, словно погрузившись в темноту, за очередным шагом в которую можно упасть. Пройти этот путь, выдержать все испытания предстояло покалечившемуся воробушке. Лишь где-то в глубинных истоках подсознания у него маячила надежда вырваться из скованных цепей горькой судьбы и слиться с милой, родной средой, поднимающей его ввысь, делая таким же невесомым, как воздух.

Егор назвал воробушка Чириком и присматривал за ним, как за маленьким братишкой, нуждающимся в постоянной заботе. Так воробей становился ручным, точно так же как когда-то приручённые и одомашненные человеком собаки, лошади, кошки, овцы, гуси, куры и множество других представителей животного царства. Егор отдал Чирика в специальную школу для птиц, где обучались вороны, дятлы, попугаи, грачи и голуби. Может, вырастет головастый, способный воробей! Научится читать и считать, книгами заинтересуется. Ведь бывают дятлы не только с крепкой головой, чтобы клювом дырявить стволы деревьев, но и с хорошей памятью, позволяющей найти во время голодной зимовки тайники с желудями и насекомыми в дуплах, а также запомнить лица, буквы, числа. Так, голуби, как настоящие почтальоны, отправляют письма в знакомые им места. Попугаи умеют даже говорить на нескольких языках. Африканские серые попугаи ухитрились выучивать более тысячи слов! А голубая сойка может быстро научиться громко кричать, насвистывать мелодии, мяукать, как кот, и разговаривать, как человек. Не отстают от них вороны, которые решают задачи посложней, чем пять плюс пять. Как крылья расправят, трепыхнут ими, вновь сложат, клювом кусочек мела возьмут и, как заправский жонглёр с шарами, играючи на доске распишут, сколько целей-чисел входит и выходит из распахнутых дверей, и рассчитают их разницу. Для добывания пищи из труднодоступных мест используют подогнутые проволочки, а грецкие орехи колют, бросая с высоты на твёрдый асфальт или подставляя под колёса движущихся машин, после чего подбирают орех только при красном свете светофора, а ещё запоминают лица людей и мстят тем, кто их обидел.

Затосковал воробей: безголовым его прозвали – чирикает, да и только. Чирик для учёбы не созрел, голова у него «чужая» в этом приземлённом, неполётном новом мире. Глаза разбегались, и он не мог разглядеть ничего похожего на лакомый съедобный кусочек в безразличной букве или цифре: а, б, в, 1, 2, 3… Их съесть невозможно. Множество букв кружились безразличной россыпью, а от этого кругом шла голова, словно накачанный бесполезным дымом шар.

В маленькой головушке совсем тесно, и всё смешивалось в единое тесто, из которого можно было бы выпекать только хлебушек да булочки: «Да для чего нам считать? Нам важнее различить только, не приближается ли кошка или ястребиные когти. Остальное не грозит нам и не портит наши пёрышки. А если что-то стоит неподвижно, словно башня, можно наверх взлететь да и сверху рассмотреть, где позавтракать нам можно, где вкуснее и сытнее». Эх, только бы взлететь! Тогда я рассказал бы, где пекут оладьи, хлеб и булочки, где растёт гречиха, кукуруза и пшеница, овощи, ягоды и фрукты.

Я умею издавать звуки, меняя их высоту, длительность и интенсивность в зависимости от ситуации и настроения. В каждом звуке – сонм понятий. Если растянуть мягче да подлиннее: «Чипии… чипии…», это подскажет, что здесь много сладостей: зёрен, вишен, винограда, пора созывать сородичей на трапезу. А если коротко и звонко: «Чр-ррр! Чр-ррр!», то это оповещение об опасности. Так, из малых слов и простых понятий можно выстроить целый дом и беззаботно поселиться и жить в нём.

Как известно, усвоить всё на свете совершенно невозможно, ведь живём мы, точно тень, – чуть засветится дорожка, да ненадолго. Полтора-два года, а потом продолжат наши дни птенцы, маленькие желторотики. Нам важнее, что за много-много лет воробьиное племя научилось шустро летать и открывающиеся просторы изучать, а не ползать, как черви, которые не видят и не знают, что Земля большая, на ней много рек, полей, лесов, морей и обязательно найдётся местечко, где нас солнышко согреет и щедро накормит: мухами и хрущами, земляникой и шелковицей, яблоками и грушами, виноградом и пшеницей, кукурузой и гречихой.

Поднявшись над землёю, птица почувствует, как забьётся сердце пионера-первооткрывателя, и ощутит желание увидеть и познать гораздо больше, чем видит с «оконца» глупая квакуша: насколько своеобразен, удивителен и прекрасен этот открывшийся мир, запрятавший за глухими стенами таинственное, очевидное. Глаза у нас разбегаются увеличительными линзами, и мы обозреваем весь многонаселённый мир: поля кругами расширяются, словно рыба плеснула хвостом по воде. Панорама преображается в многоцветную распростёртую картину с её любованием или отвращением, с падениями и взлётами. Где-то омрачит, разорит или поглотит, а где-то озарит, украсит или осчастливит. Мы узнаём обо всём и обо всех, кто, чем и как дышит и что их тревожит. Летая, мы обгоняем время, чтобы увидеть больше, чем тот, кто живёт за закрытой дверью.

Воробьи живут в самых разных краях, где растут разнообразные травы, витают различные запахи, и чем дальше мы от предыдущих поселений, тем большее познаём многообразие. В одних краях растут ромашки, нарциссы, лилии, ландыши, как огоньки удивительных свечей, а в другом – хризантемы, космеи, камелии красуются душистыми нарядами и вместе веселятся, словно маленькие дети. А одуванчики радуют глаз разлетающимися пушистыми букетами-шарами. И самые лучшие наряды у тех, кто больше любит солнце, всласть купается в воде и обнимается с чистым небом. А суровая погода несёт печальные приметы: то холодом ужалит, то сухостью поджарит, то градом разобьёт, то ветер принесёт.

Зверушек сколько видим, столько знаем. Здесь арифметика простая. Перед нами сурикаты, похожие на сусликов. Вытянувшись столбиком, охраняют себя от грозных врагов. Это очень отважные зверушки, они могут бесстрашно сражаться со змеями. Мы знаем сурка Панксатонского Фила, который, как только просыпается после зимней спячки, сообщает всем нам о наступлении долгожданной весны. А кто из зверушек любит сладкое, как дети? Конечно, это медовый медведь, который встречается в Бразилии и любит не только мёд, но и бананы, авокадо, манго. Да и еноты, увидев арбузы, набрасываются на них, как голодные волки на пойманную добычу. А барсук-медоед даже сотрудничает с птичкой медоуказчиком, которая приводит его к улью. Медоед поест мёда, а птичка насладится воском. Оба сыты и довольны.

Мы знаем зверушек с красивым и тёплым мехом: куницу, соболя, норку, горностая… А если кому-то холодно зимой, мы готовы подсказать, одеялом из чьей шерсти лучше укрыться в холодную ночь – овечьей, аль-паковой или верблюжьей. А кто из сухопутных животных самый большой и, к тому же, самый добрый? Тут вам нетрудно догадаться – мы смело садимся на огромную спину африканского слона, и он нас отвезёт куда угодно.

А кто самый быстрый зверь? Кто догонит даже длинноногого голиафа, пятнистого жирафа? Это быстроногий хищник гепард. Вот уж кто совершенный бегун! Он мчится как пуля.

А вы знаете, какие небывалые постройки возводят умелые барсуки под землёй? Это не норки, как у сусликов или сурикатов, а сложная система многоярусных галерей, которые представляют собой большой «барсучий город», где совместно проживает множество семей. В нём есть много входов и выходов, ответвлений, тупиков, имеются туалеты, столовые, кладовые, гнездовые, детские и игровые комнаты. В самом центре этих лабиринтов расположена спальня барсуков, выстланная толстым слоем сухой травы, листьев и мха. Если в такой барсучник попасть, можно легко заблудиться. Где главные, где второстепенные, а где тупиковые коридоры – без карты не обойтись, как в глухом лесу без компаса.

Невозможно не восхищаться трудолюбивыми речными бобрами, живущими в средней полосе. Эти крупные грызуны, уступающие размерами лишь теплолюбивым капибарам, или водным свинкам из Южной Америки, ведут полуводный образ жизни. Это удивительные зверушки, умеющие строить дружно и ладно. На протяжении многих веков учились они строить себе хатки по берегам рек и озёр и даже додумались этим поднимать уровень воды путём возведения плотин. Со временем эти способности бобров стали инстинктом, который безотказно работает и проявляется в безукоризненно отточенных действиях зверьков.

Представьте, какими крупными раньше были млекопитающие, особенно ИНДРИКОТЕРИЙ, живший в Центральной Азии тридцать пять миллионов лет назад. Он достигал высоты двухэтажного дома и веса двадцать тонн. А если вспомнить вымерших рептилий – динозавров, то они своими размерами побьют и эти рекорды.

А среди птиц одной из самых древних считается АРХЕОПТЕРИКС, чей окаменелый скелет был найден в баварских сланцах. Эта прародительница птиц обитала на Земле сто пятьдесят миллионов лет назад вместе с динозаврами. Эти полуящеры-полуптицы были размером с сороку и плохо летали, большую часть времени проводя на земле. Вместо клюва у них была пасть, полная острых зубов, однако тело уже было покрыто перьями, сменившими чешую. С помощью коготков на крыльях они залезали на деревья, откуда планировали вниз, точно белка-летяга. Со временем они эволюционировали, и появилось большое разнообразие птиц. Кстати, есть и нелетающие птицы. Это пингвины, которым крылья помогают плавать, или быстроногие страусы и казуары.

Среди зверушек ближе всего я познакомился с животными с носами, похожими на маленький хобот. Их так и назвали: НОСУХАМИ, КИНКАЖУ. Обитают они в Центральной и Южной Америке. Енотовидные носухи помогали нам своими длинными носами отыскивать гусениц, жуков и других насекомых, и мы благодарны им за дружескую помощь.

Другие животные, с наслаждением кормившиеся дынями, грушами и бананами и так напоминавшие свиней и кабанов, представились нам ТАПИРАМИ, о которых мы, воробьи, даже не слышали.

Ещё теплолюбивые ТАПИРЫ похожи на носух с вытянутым небольшим хоботком, обитающих в Центральной и Южной Америке, а также Юго-Восточной Азии. Это миролюбивые и дружелюбные толстокожие хрюшки, на спину которым мы смело садились, чтобы прокатиться к водоёму, где они с большим удовольствием купались и даже ныряли, как водолазы-глубоководники, и доставали со дна водоросли, угощая нас чудным лакомством.

А есть очень ленивые зверушки, которые обитают в Южной Америке. С одной стороны, они похожи на обезьянок с маленькими головами, а с другой – напоминают малоподвижных улиток. Мы никак не могли их завлечь в свою игру и поменяться «насестами». ЛЕНИВЦЫ свисают с деревьев, как крупные ёлочные игрушки, лишь иногда с большим трудом они ненадолго слезают, чтоб справлять нужду, после чего опять залезают в густые кроны тропических цекропий, прячась от хищников, поедая крупные листья с кисло-сладкими плодами и похрапывая тут же до пятнадцати часов в сутки, ни о чём не думая и ни на кого не обращая внимания. Забились в густую зелёную чащу, словно прекратили существовать и превратились в «ленивцевые» плоды, растущие на деревьях.

А не знакомы ли вы с «плюющимся стрелком», который расстреливает нападающих на него хищников-агрессоров, точно пулемётной очередью? Любопытный зверушка, но близко к нему не подойдёшь! Североамериканский СКУНС с ярким тёмно-белым мехом, предупреждающим хищников: «Не тронь меня, я вонючка!» Скунс не плюётся ртом, как верблюд, а поворачивается задом в сторону обидчика, поднимает хвост и, становясь на передние лапы, выбрасывает на врага струю едкой вонючей жижи.

А ещё я познакомился с КРАСНОЙ БЕЛКОЙ, самой маленькой из древесных белок, обитающих в американских лесах, которая общается со своими сородичами голосовыми сигналами и издаёт характерный пронзительный крик, обозначая свои владения.

Мой друг воробей продемонстрировал белочке, как он купается в луже, разбрызгивая воду по сторонам, а белочка показала, как она хорошо плавает и даже переплывает реку. Этот маленький грызун очень любит грибы, и, что удивительно, даже ядовитые мухоморы ему по вкусу. Красная белка, как и воробьи, питается орехами, почками, зерном, плодами. На зиму делает запасники не только в дуплах, но и в земле. Там она прячет орехи, а зимой откапывает их из-под многослойного кома снега.

А однажды у водоёма я увидел зверя с утиным носом, и мне показалось, что этот воришка утащил нос у утки, поэтому я закричал как можно громче:

– Чик-чирик, лови воришку! Чик-чирик, лови воришку!

И тут же сорока на хвосте унесла весть во все ближние и дальние леса.

Оказалось, что утконос всего лишь скопировал утиный нос, чтобы нырять и собирать моллюсков, рачков, червей, личинок насекомых со дна водоёмов Австралии.

Воробей вспоминал, что он появился на свет в тихом месте возле небольшого водоёма, затенённого кронами ив и клёнов, среди зелени, пронизанной ярким светом. Здесь белоснежные берёзки, точно девицы из мира божественных лебедей, зовущие всех на праздник, опоясавшие овальный пруд, устроили медленный танец-хоровод, приглашая всё новых и новых желающих в свой круг, а сомкнувшись веточками-косами друг с другом, о чём-то перешёптывались – таинственном, сокровенном, игриво шелестя листочками, создавая романтическое, радостное настроение. Пели птицы. Увлечённо квакали лягушата: какое благодатное лекарство! Купаясь, прыгая от счастья! Природа благоухала, млела и звала прислушаться к её чарующим звукам, которые трогают сердца и пробуждают дремлющие души проснуться и почувствовать волшебное дыхание. Солнечные лучи рассыпались золотыми огоньками, разбегались ретивыми змейками, растекались причудливыми переливающимися узорчатыми красками, создавая сказочную, животрепещущую картину. Казалось, роскошным ковром раскинулось поднебесное, где вечное слышится на каждом шагу, рассыпав повсюду негаснущие волшебные звёздочки, заряжаясь повсюду цветами, жемчужинами, переливаясь радугой, взывая к себе приблизиться, насытиться её дарами, вкусив чудодейственный вкус плода, и радоваться в этом звёздном очаровании. Здесь ликуют глаза, взлетают крылья, приплясывают зверушки, словно бьют в набат колокола, приглашая окунуться в этот бьющийся фонтаном златой целительный родничок. И как хочется пробежаться, не чувствуя своих ног, петь звонкой весёлой песней, дышать благодатным воздухом, плескаться в журчащей воде, всё глубже вживаясь в эту сказочную идиллию счастья. Так благочестивый монарх не пожалеет ничего для счастья своему народу. Каждая птичка, каждая букашка его голос услышит и почувствует прикосновение доброй ангельской души. Разрастутся, похорошеют сады и парки, заповедники и горки, а лесные массивы удивят множеством редких животных и птиц; речки, пруды заблестят хрустальной живой водой и переполнятся, в любви утопая, в неге купаясь, рыбой, словно добродушная фортуна опрокинула рог изобилия, неиссякаемый поток даров. Глаза разбегаются не вправе охватить всё безумно ликующее необъятное, прыгающее, смеющееся от удовольствия, пронизанное творением столь безграничной любви божественного благодетеля. Располагать целиком собой, как водопад всей своей плотью разбивается на бесчисленные мельчайшие капли, отдаваясь всеобъемлющей бескорыстной любви, прокладывая счастливую стезю от малого до великого, от блеклого до цветущего всему земному, жаждущему окунуться в этот громкий неугасимый светящийся радужными огнями мир.