Дорогая Клара!

© Эмих К.В., текст

© Бондаренко А.Л., художественное оформление

© ООО “Издательство АСТ”

Некоторые письма никогда не будут отправлены

Виктор – Кларе

7 октября 1936

Дорогая Клара!

Никакая ты мне не дорогая, просто так правильно начинать письма. Это бабушка сказала. И ты пиши “Дорогой Виктор”, а дальше уже что хочешь.

Пока ты всем не растрепала, скажу сразу: ты мне не нравишься. И это не любовное послание.

На соседнем доме повесили почтовый ящик – “Почта” белыми буквами на синем фоне, и я решил писать письма. Не фантазируй, что ты первая, кому я предлагаю. Коля и Алек отказались сразу. Причина: глупо писать письма, когда каждый день видимся в школе.

Мы с тобой в школе не общаемся. Я вообще не люблю трепаться, особенно с девчонками. Но письма – это совсем другое.

Я хотел сделать все по правилам, в конверте и с маркой. У меня много красивых марок. Только если почтальонша тетя Шура заметит, что носит письма между нашими домами, мне несдобровать. С тетей Шурой лучше не связываться. Как она Галку лупит – страх.

Когда найдешь конверт, знай, я сам кинул его в твой почтовый ящик.

Не беспокойся, писать буду редко. Когда будет время. Или когда что-то произойдет.

Пиши аккуратно, а не как курица лапой, иначе я ничего не пойму.

Не обращай внимания на зачеркивания. Я, когда тороплюсь, делаю ошибки.

Расскажи последние новости.

С уважением, Виктор

В школе она по-прежнему меня не замечает. Получила ли она письмо?

Зачем я только это затеял?

Коле с Алеком я и не предлагал переписку. Они бы меня высмеяли. Пришлось соврать, чтобы Клара не зазнавалась и не придумала невесть что. Надеюсь, она не побежала сразу же всем рассказывать. Такого позора я не переживу.

Когда она 1 сентября вошла в класс, я обомлел – точь-в-точь бабушка в юности. Меня это насторожило и даже возмутило, я стал к ней присматриваться. Характером они с бабушкой совсем не похожи, но внешне – поразительное сходство! Иногда я нет-нет да рассматриваю украдкой ее профиль.

Мне хотелось, чтобы она сама заговорила со мной, но она не проявила интереса. Все хохочет, щебечет. Только пришла, а уже нашла себе друзей.

Клара – Виктору

9 октября 1936

Витька!

Ты в школе со мной даже не здороваешься, а тут – письмо!

Писать я и в школе устаю. Пять уроков в день, шутка ли! А это только шестой класс. Что же дальше будет?

Скоро концерт, приходи! Я буду такую красивую песню петь.

Знал бы ты, как хорошо смотрюсь на сцене. Словно рождена для нее!

Ваша учительница музыки, как только услышала мой голос, так играть перестала, зааплодировала.

Одна беда – Галка ваша. На жалость давит, хочет, чтобы Антонина Дмитриевна ее вперед поставила. А она такая дылда, и голос у нее писклявый.

Я вовремя их разговор услышала, говорю: “Еще чего. Не только на тебя люди придут смотреть”. А она разревелась.

Представляешь! Вот ведь гадина.

Стоит, льет свои крокодильи слезы. А Антонина Дмитриевна: “Ничего, Галочка, в следующий раз мы тебя обязательно вперед поставим”. Я этого не допущу! Если стоишь позади всех, зачем стараться? Можно даже рот не открывать.

В общем, Витька, приходи.

Клара

Неужели она ответила?

Я составил список одноклассников, с кем мог бы вести переписку.

Коля и Алек – мои ближайшие друзья – им предлагать бесполезно.

Сашка Шкляр – мой соперник. Умный и хитрый. С ним нужно держать ухо востро.

Игорь, Славик и Рудольф – враги. Недавно они подкараулили Алека с Колей на берегу и закидали грязью.

Володя Бальцер – парень простой, добродушный, спортсмен. На уроках ловит мух. Для него лишний раз взять в руки карандаш или перо – мучение.

Ваня Осипов – похож на Селифана. Также любит лошадей и всегда готов услужить. Только я не Чичиков, мне слуга не нужен. Мне нужен товарищ.

Оля Шинкевич – моя соседка по парте. С ней мне не о чем разговаривать. Она сломала мою линейку, а новую не принесла.

Галка Муромцева – дочь почтальонши тети Шуры. Постоянно путается под ногами, назойливая, как муха. Стоит предложить вести переписку, потом не отвяжешься.

Остальные девчонки – существа непонятные. Мы словно живем на разных планетах.

Клару Кноль я сначала отнес к “остальным девчонкам”, но она только полтора месяца как перешла в наш класс. Ее персона представляется небезынтересной.

Сегодня на перемене Клара сама подошла ко мне.

Показала на гусеницу, ползущую по оконному стеклу в кабинете математики. Спросила: “Что за зверь?” Я пробормотал что-то невнятное, пожал плечами и вышел из класса. Зашел уже после звонка.

Откуда мне знать, что это за гусеница? После уроков заглянул в библиотеку. В книге о защите растений нашел описание, подходящее под данную особь. Просидел в библиотеке два часа.

Виктор – Кларе

16 октября 1936

Сдается мне, это хлопковая совка. Длиной около четырех сантиметров, зеленоватый окрас, темные полосы на спине. Вредит культурным и дикорастущим растениям.

Обитает в Алжире, Болгарии, Египте, Испании, Казахстане, Средней Азии. В России ареал хлопковой совки охватывает степные зоны.

Клара – Виктору

16 октября 1936

Смешной ты. А в школе так и продолжишь меня не замечать?

Клара назвала меня смешным. Хорошо это или плохо?

Что ей ответить?

Что-то серьезное. Чтобы она поняла, что вовсе я не смешной.

Виктор – Кларе

17 октября 1936

Дорогая Клара!

Я всех замечаю, и тебя среди всех. Как я уже сказал, я не треплюсь с девчонками.

Четверть только началась, а в табеле у тебя одни “посы”[1]. Бабушка говорит, надо тщательней готовиться к урокам, а не придумывать отговорки, иначе ничего в жизни не добьешься.

Кто тебе поверит, что ты потеряла учебник?

Клара, ты же пионерка. А все думаешь, как увильнуть, одни забавы на уме. Мне известно, что вчера ты на спор окунулась в Волгу. Мне Алек с Колей рассказали. О чем ты только думаешь? Фройляйн Клара, хватит Ваньку валять. Берись за ум.

С уважением, Виктор

Клара – Виктору

17 октября 1936

Как забавно, фройляйн Клара! Точно я фрейлина какая придворная и сопровождаю королеву на балу. Низкий поклон, па, взмах веером… Красота!

Бабушка сказала, бабушка сказала…

Недорогой Витька. А собственные мысли у тебя есть?

Какой же ты зануда.

А учебник я и в самом деле потеряла. И если бы у тебя была совесть, Витька, ты бы дал списать.

Что у тебя с сочинением?

Фройляйн Клара

Виктор – Кларе

18 октября 1936

Дорогая Клара!

Сочинение идет на ура. Вместо трех листов целых пять. И это малая толика того, что бабушка рассказала. Все записал в дневник. Пусть память о деде сохранится для будущих поколений.

Надеюсь, отец не найдет мои записи. Он ведь сгоряча тетрадь порвать может. Отец считает, что бабушка все придумывает.

А бабушка рассказывает хорошо. И если придумывает, разве жалко? Сочинение ведь от глагола “сочинять”.

Так что возьми и сочини что-нибудь.

С уважением, Виктор

Клара – Виктору

18 октября 1936

Легко сказать сочини, когда за тебя бабушка все придумала!

Сочинять ведь надо не абы как, а правдиво.

Сказала маме, что, если она мне ничего не расскажет, я получу “плохо”. И добавила: “Вот если бы бабушка была рядом, она бы мне помогла”. Мама рассердилась: “Она и меня порой не узнает. Чем она тебе может помочь?”

Это правда. Когда мы в последний раз были в гостях у бабушки, она звала меня маминым именем: “Анна, подойди ко мне”. Я поправила бабушку, но мама посмотрела на меня сердито. И я решила, что не так важно, какое у меня имя. Хочется ей звать меня Анной, пусть зовет.

На маму бабушка смотрела настороженно. Когда мама вышла из комнаты, бабушка шепнула мне: “Анна, дорогая, кто эта женщина?”

Я решила, что она шутит. “Не знаю”, – сказала я.

Когда бабушка заснула, мы ушли.

Эх, Витька, завидую я тебе. Хорошо, что твоя бабушка помнит, как тебя зовут. Моя деревенская тоже помнит, но ее я увижу только на новогодние каникулы.

Ситуация безвыходная. Хочешь не хочешь, придется сочинять.

Прощай.

Клара

Бабушка увиливает от вопросов. Вмиг становится какой-то рассеянной.

– Мы когда-нибудь сходим к нему на могилу?

– Ты же знаешь, что он далеко-далеко.

– Можешь показать на карте? Я вырасту, и мы поедем туда.

– Обязательно, Витя…

– А какой у него памятник?

– Витя, не доставай с расспросами!

Но я не мог остановиться.

– Бабушка!

– Что?

– А если он родился в Москве, а ты в Саратове, как вы познакомились?

– Ой, Витя, долго рассказывать.

Я вгляделся в фотографию деда. Пышные усы, волосы с аккуратным пробором. Меня бабушка так на праздники расчесывала, когда я был маленький.

У нас с дедом особая связь. Возможно, я сам ее себе придумал. Всякий раз, когда я натыкаюсь в книгах на пометки и подчеркивания, оставленные дедом, я представляю, что он зашифровал послание для меня. Я должен найти их все, расположить в правильном порядке, и тогда мне откроется тайна его жизни. Я представляю, что он ведет диалог со мной. Но ведь не мог он знать заранее, как закончится его жизнь? И все же мне нравится думать, что эти послания оставлены для меня.

Дед знал три языка. И куда только не ездил. Подарки разные бабушке привозил. Сладости, украшения, посуду красивую. Дома у них всегда были гости. Композиторы, архитекторы, писатели…

Дед держал меня на руках всего один раз. Я предстал перед ним не в лучшем свете. Кричал, плакал. Но стоило ему взять меня на руки, как я затих.

Чувствую, бабушка что-то от меня скрывает.

Виктор – Кларе

20 октября 1936

Дорогая Клара! Хвалю. Выступила на отлично. Чистая правда, ты неплохо смотришься на сцене.

Муромцеву и за тобой прекрасно видно. Я нет-нет да слышал ее писклявый голос.

Смотрели вчера с бабушкой фильм “Подруги”. Бабушка и говорит:

– Ты знаешь, что Шостаковича ругали за музыку к “Подругам”?

– Отчего ругали?

– Мол, плохую музыку написал, больно сложную.

– Но разве то, что сложно, плохо?

– То-то и оно. В сложности красота. Вот что бывает, когда не понимаешь, а берешься критиковать. Прежде чем мнение свое высказывать, надо вслушаться, разобраться. А что поделать, если там, наверху, одна темнота.

Вот и я не берусь судить, но, как по мне, спела ты недурно.

Клара – Виктору

21 октября 1936

Витька, что касается Шостаковича. Была я на фильме “Подруги” в “Ударнике”. Гертруда приезжала, меня водила. На музыку внимания не обратила. В фильме на актеров смотреть надо, а не музыку слушать. Какая разница, что играет. А фильм замечательный! Три смелых девушки участвуют в защите города, не жалея себя.

Как хотелось бы и мне быть с ними! Стала бы сестрой милосердия. И все бы восхищались моей смелостью и отвагой!

Ты мне вот что скажи. Что значит “недурно”? Как это понимать? Можно было и лучше? Я своим выступлением осталась крайне довольна.

Клара

Из-за того что я подсказывал Кларе, меня чуть не выгнали из класса. Ничего, переживем. Другое меня расстроило. Она даже не сказала “спасибо”. Вместо благодарности я услышал: “Что, по-твоему, я глупая, сама не справлюсь?” Больше никогда ей не подскажу! И пусть не косится в мою сторону. Ставлю под удар свою репутацию и что получаю взамен?

Я не пишу, и Клара не пишет. Пора принять, что моя персона ей безразлична.

Пришел со школы, лежу. Обломовский способ существования. В мои-то годы… Неудивительно, что я не вызываю интереса. Тоска, скука и одиночество – вот мои верные спутники.

Сегодня знаменательный день. Бабушка возила меня в Саратов.

Были в парке.

– Как же я любила Княже-Владимирский собор на Полтавской площади. Его построили, когда мне исполнилось четырнадцать лет. Какой масштаб, какое величие! Салько – прекрасный архитектор. У всех был на слуху. Сколько тогда построили в Саратове по его проектам… А сейчас… Ни собора, ни площади. Что им, места для стадионов не хватило?

Два месяца назад мы с бабушкой уже были здесь. Парк только-только открылся, бабушка обещала свозить меня на день рождения и сдержала слово. Аккурат на детскую спартакиаду попали.

– Сколько церквей раньше было в Саратове… Все посносили. Какие памятники архитектуры утрачены! Ведь и Павлушу мы в Княже-Владимирском соборе крестили…

Из парка направились к дому, где бабушка выросла. Мы всегда к нему ходим.

– Рабочая, – прочитал я зачем-то вслух название улицы.

– Советская власть ее разжаловала.

– Как разжаловала?

– Была Дворянская, стала Рабочая. Отняли привилегии.

По Рабочей дошли до Вольской и вниз до Чернышевского. Ближе к Волге. Бабушка всегда стремится ближе к воде. Хоть прадед мой, бабушкин отец, и утонул в реке, а она все к воде тянется. Говорят, он такой же был – из воды не вытянешь. Если ходим с бабушкой купаться, она уплывает далеко-далеко, а я караулю на берегу. Страшно, что бабушка однажды не выплывет. Вдруг сердце? Она сама говорит, что сердце у нее слабое. Как она плавает! А меня зовет заячьей душой. Если бы кто другой так сказал, я бы обиделся, а на бабушку не обижаюсь.

В Москве бабушка больше всего скучала по Волге и была счастлива вернуться.

Отличный выдался день. Мы с бабушкой много гуляли, бродили по улочкам, рассматривали фасады, цветущие клумбы. Бабушка каждым цветочком любовалась. Любит все красивое, изящное.

С востока надвигались тучи, и мы поспешили укрыться под навесом.

– А в Испании-то. Не утихает.

Он раскраснелся и надулся, как обычно, когда говорил о политике.

Ваня учит испанский, собрался добровольцем на фронт. Отец его поддерживает.

– Освобождение Испании от гнета фашистских реакционеров не есть частное дело испанцев, а общее дело всего передового и прогрессивного человечества[2], – Ваня цитирует наизусть.

– Немцы всюду лезут, паразиты. Вокруг куда ни плюнь – Швабы, Гофманы, Фогели, Шмидты! Вот Кноли откуда взялись? С такими соседями язык за зубами держать надо.

Я вжался в стул. Причем здесь Кноли? Он знает про мои письма Кларе? В висках запульсировало.

– Паш, ты чего хочешь, чтобы в немецкой автономии немцев не было? Да у Вити полкласса немцев, – бабушка. Голос разума.

Он впился в меня взглядом.

– Ты меня понял. С немчурой водиться не смей.

Виктор – Кларе

26 октября 1936

Дорогая Клара!

Почему вы переехали?

Клара – Виктору

26 октября 1936

Почему-почему. Больно ты любопытный, Витька. У папы новая работа, вот и переехали.

Виктор – Кларе

27 октября 1936

А друзей не жалко было оставлять?

Клара – Виктору

27 октября 1936

Новых найду. Делов-то.

Виктор – Кларе

27 октября 1936

Клара, ты мне письма в почтовый ящик больше не носи. Я буду их для тебя в школьной библиотеке оставлять. В старой энциклопедии, в нее все равно никто не заглядывает. Она стоит в самом последнем ряду, на третьей полке снизу. Большая такая, с красным корешком. Библиотекарше за стеллажами не видать, да и не видит уже ничего Анна Карловна.

Клара – Виктору

27 октября 1936

Чудной ты.

Клавдия Степановна отчитала Клару после уроков. Нет у Клары такой способности – сидеть тихо. Кто-то не может прыгать через скакалку или дотронуться до кончика носа указательным пальцем с закрытыми глазами, а Клара не может молчать.

Ей бы петь, прыгать, стоять на голове, а не сидеть смирно за партой.

Бабушка говорит, человек должен развивать свои сильные качества. Сильное качество Клары – злить Клавдию Степановну.

Клара вылитая Жанна д’Арк. Это я сегодня понял, когда бабушка читала книгу Мишле. Уже неделю она читает ее перед сном. Предложение на французском и сразу перевод.

Когда Клара хмурит брови, все вокруг понимают, что дело серьезное. А если еще и губы сжала, кому-то несдобровать. Клара смелая, она не боится собак, знает много обзывательств, чтобы не остаться в долгу у мальчишек, она хорошо плавает и умеет ловить рыбу. Должно быть, она тоже считает меня заячьей душой.

Бабушке нравится Жанна д’Арк. Она часто повторяет строки из стихотворения Цветаевой, я записал их в дневник:

Читали сегодня с бабушкой “Правду”[3]. Она злилась. Говорила, что в “Правде” врут. А я сказал, что ложь правдой не назовут.

“Еще как назовут!”

Если неправда каждый день попадает к людям, то как они узнают правду?

Сегодняшний день бабушка за праздник не считает.

– Девятнадцатая годовщина! Чтоб им пусто было!

Вслух бабушка ругается, только когда мы дома вдвоем. Обычно она просто поджимает губу и злится про себя.

Спрашиваю у бабушки:

– Отчего ты так на нашу власть злишься? Что она тебе плохого сделала?

– Ничего хорошего от нее я не получала.

– Товарищ Сталин сделал жизнь лучше.

– Откуда тебе знать? Ты разве знал другую жизнь?

– В газетах об этом пишут.

– А ты больше газет читай, Виктор, – она всегда зовет меня Виктором, когда злится. Обычно Витенька или Витя. Я совсем не боюсь, когда бабушка злится. Потому что даже когда злится, бабушка остается доброй. Не то что отец.

– Тебе многого не понять, Виктор.

– Так объясни.

– Я-то объясню, а толку. Тебе еще при этом строе жить и жить.

Я не нашелся, что ответить. Мы с бабушкой люди разных поколений. Нам и в самом деле сложно друг друга понять.

Все вокруг радуются, для всех праздник, а бабушка злится. И поди разбери, что к чему.

Уже неделю размышляю, что написать Кларе. Повода не находится. Она обо мне и не вспоминает. Ей всегда весело, грусть ей неведома. Да и к чему грустить, когда тебя все любят, все добиваются твоего внимания. Мне бы хоть каплю ее жизнелюбия.

В “Правде” опубликовали доклад Калинина[4]. Всякий раз, когда в тексте после очередной фразы Калинина в скобках было указано “бурные аплодисменты”, бабушка вскакивала и хлопала. Только видел я, что она вовсе не рада.

Виктор – Кларе

10 ноября 1936

Дорогая Клара!

В пятницу в ДК спектакль. Пойдешь?

Клара – Виктору

10 ноября 1936

Эх, Витька! Мама сказала, что, пока я не подтяну отметки, никаких спектаклей и фильмов.

А в школе так утомительно скучно! Сегодня еле-еле дождалась конца занятий. Из всех предметов мне нравится только музыка, и то совсем чуть-чуть. Надоело страшно!

Сестра моя училась на отлично, а я непонятно в кого такая уродилась. А я сама в себя! Мне нужно чего-то другого в жизни, а мама этого не понимает. Я хочу выступать на сцене, хочу, чтобы мой голос звучал по радио, хочу… Хочу уехать в большой город!

Поскорее бы стать взрослой. Это просто невыносимо!

Клара

Виктор – Кларе

11 ноября 1936

Дорогая Клара!

Подожди немного. Закончишь школу и сможешь делать, что твоей душе угодно: петь, танцевать… А я уеду в Саратов и поступлю в университет. Буду приходить на твои спектакли с цветами и конфетами.

Клара – Виктору

12 ноября 1936

Витька, цветы мне не нужны, а вот если бы ты принес “Мишки косолапого” пару кило, мешок “Ромашек”, “Ну-ка, отними” и трюфели, присыпанные какао, и зефиру, и пряников, как бы я была счастлива! Только “Дюшес” не приноси, не люблю карамель.

Виктор – Кларе

13 ноября 1936

Если хочешь кушать “Мишку”, заведи себе сберкнижку[5].

“Ну-ка, отними” – мои любимые конфеты. Бабушка говорит, раньше на них был изображен грозный бутуз с дубиной, а теперь безобидный мальчишка с шоколадной плиткой. Она все вспоминает свои любимые конфеты – вишня в ликере и темном шоколаде. После революции, когда “Эйнем” превратился в “Красный октябрь”, конфеты стали уже не те. Впрочем, для бабушки все, что после революции, – не то.

Ходили с бабушкой на почту. Бабушка дает мне подписать конверты и открытки. Я делаю это аккуратно, старательно вывожу каждую букву. Ошибешься, и открытка попадет не Славинским, а Славянским, не в двадцать пятую квартиру, а в двадцать шестую.

– А кто это тут у нас? – я подписывал последний конверт, когда за спиной прострекотал знакомый голос. Я дернулся, и шапка у буквы “Б” получилась набекрень. Это меня расстроило.

– Приятно встретить любимого ученика. Знаете, Зоя Константиновна, у Виктора есть литературные способности. Какие сочинения он пишет! Я всему классу зачитываю. Должно быть, вы ему помогаете.

Последнее предложение Ирина Филипповна произнесла так, словно ждала, что бабушка расколется и сознается, кто пишет под литературным псевдонимом Виктор Славинский.

– Витя сам справляется.

Ирина Филипповна разочарованно хмыкнула.

– Знаете… Вите прямая дорога в литераторы, это я вам точно говорю.

Бабушка поморщилась.

– И о чем он будет писать?

– О счастливом пионерском детстве! О достижениях науки, о развитии промышленности, о нашем славном советском строе!

Бабушка подошла ко мне поближе, заслонила от учительницы.

– Витя станет музыкантом.

– А я вам говорю, что у Виктора – талант к литературе.

Тем временем я подписал последний конверт.

– Нам пора. Приятно было побеседовать с вами, Ирина Филипповна.

Бабушка потянула меня к выходу.

Я не знаю, к чему у меня талант. Мне по душе литература, но и музыку я тоже люблю. А что в итоге из меня получится, каким человеком станет Виктор Славинский, это время покажет.

Виктор – Кларе

17 ноября 1936

Дорогая Клара!

Сообщаю театральные новости.

В “Правде” пишут, что опера “Богатыри”, поставленная Таировым по пьесе Демьяна Бедного, – это попытка возвеличить разбойников Киевской Руси[6]. Искажены исторические факты, Крещение Руси представлено с издевкой, богатыри вовсе не герои.

Бабушка вздыхает. Рассказывает, как ходила на премьеры к Таирову в Камерный. Как хороша была Алиса Коонен в роли Сюзанны в “Женитьбе Фигаро”. А какая из нее вышла Саломея… Глаз не оторвать!

Бабушкина московская жизнь представляется мне яркой и праздничной. Это мир, который существует только в бабушкиной памяти. Москва… Я никогда не был в Москве. Бабушка рассказывает по многу раз одни и те же истории. Она живет этими историями. А мне остается только фантазировать, как оно было.

Как жаль, что я никогда не смогу увидеть то, что видела бабушка. Как бы мне хотелось перенестись на тридцать лет назад и хоть одним глазком посмотреть, в каком мире она жила. Отчего время идет только вперед, почему мы не можем очутиться в прошлом? Может, однажды советской науке удастся разгадать эту загадку.

С уважением, Виктор

Клара – Виктору

18 ноября 1936

Придумаешь тоже! Не бывает такого, чтобы люди во времени путешествовали. Это все фантазии, Витька.

А бабушке твоей я тоже завидую. Я обязательно поеду в Москву, когда вырасту. Буду гулять по Красной площади, есть мороженое, в театры ходить, покупать красивые шляпки и делать все, что захочется.

Эх, Витька… Поскорее бы настало это славное время.

Клавдия Степановна задала написать заметку “Мой друг”. Заметки наши она соберет для стенгазеты.

Разве не понимает Клавдия Степановна, что заметки о друзьях – главные вредители дружбы? Напишешь про одного друга, потеряешь другого. Вот я мог бы написать про Колю или про Алека. Коля с Алеком больше дружат между собой, чем со мной. Так сложилось. Наверно, это оттого, что они живут рядом.

Я хотел бы написать про Клару, но это совсем из ряда вон. Коля с Алеком увидят мою заметку и будут до конца года дразнить.

Да и разве можно говорить о дружбе? Едва ли такие разные люди, как я и Клара, смогли бы подружиться. Клара неуправляемая, громкая, бойкая. Выделяет ли она кого-то особым образом? Сдается мне, ей нет никакой разницы, кто рядом, лишь бы восхищались каждым ее шагом.

Виктор – Кларе

24 ноября 1936

Клара, Клара… Снова посы.

Зачем ты морочишь голову Ирине Филипповне? Переврать сюжет от и до, разве можно!

Опять уроки не выучила?

Клара соврет – недорого возьмет. Не моргнув глазом!

– Как же, Ирина Филипповна? Сто двадцать шестая страница. Неужто забыли?

– Не припомню такого.

– А вы перечитайте.

Даже я начинаю сомневаться. Сколько самоуверенности и нахальства!

Клара – Виктору

25 ноября 1936

Да что с ними, с уроками, Витька! Я вчера драмкружок пропустила, три часа в очереди стояла! Вот это трагедия, а ты мне про посы. Посы меня совсем не беспокоят.

За тебя, небось, бабушка в очереди стоит? Что-то я тебя ни разу не видела.

Виктор – Кларе

26 ноября 1936

Дорогая Клара! У каждого свои обязанности. Моя – делать уроки, получать знания. Бабушкина – стоять в очереди. Ей это совсем не в тягость.

Клара – Виктору

27 ноября 1936

Не в тягость, скажешь тоже! Да она бережет тебя, Витька. А ты и рад.

Говоришь, уроки не сделала? Постой с мое в очереди, посмотрим, как запоешь. Видел бы ты, что в очередях творится. Там совсем другая жизнь, Витька.

Клара попала мне в ухо огромным снежком. Не снежком – булыжником. Я сел в сугроб, меня словно оглушило. Клара так испугалась, что подбежала ко мне и начала трясти. И так мне радостно стало, что она за меня беспокоится, что я вмиг забыл о боли. Так и сидел. Когда пришел в себя, она скорчила гримасу и закатила глаза. “А я-то думала, все, того”. И побежала играть дальше.

Да здравствует сталинская конституция! Конституция социализма![7]

Самая демократичная конституция во всем мире. Все жители нашей огромной страны единогласно проголосовали за нее!

Последние месяцы отец за столом только и говорил, что о новом проекте. И вот свершилось.

Вчера он бросил передо мной журнал “Октябрь” за двадцать девятый год:

– Гайдара почитай.

Странно, что он мне это предложил. Отец считает, что мне нужно меньше сидеть над книгами. Лучше бы во дворе бегал, спортом занимался, а то книги да музыка. Ругает бабушку, что воспитала слюнтяя.

Бабушка говорит, чтобы я его не слушал. В детстве он тоже любил читать. И если бы не революция, пошел бы по стопам деда, окончил исторический. В аттестате у отца стоит отметка: “Особая склонность к гуманитарным наукам”. Бабушка этот аттестат бережно хранит.

– Всё большевики, чтоб им пусто было.

– Бабушка, – говорю, – ты чего, как бы мы без большевиков, без Ленина?

– Жили бы прекрасно, горя не знали.

Я не хочу с ней ругаться, объясняю все спокойно:

– Бабушка, ты, конечно, к старому миру привыкла. Но стране требовались преобразования.

– Дед твой тоже хотел преобразований. И аграрную реформу Столыпина, и идеи Витте поддерживал.

– Это, бабушка, полумеры. Нашему поколению предстоит строить социализм.

Бабушка поджимает губу.

Вот построим, и бабушка увидит, как хорошо можно жить.

Клара – Виктору

11 декабря 1936

Витька!

Это какой-то кошмар. К Новому году мне нужно платье, а у мамы так много шитья на заказ, что она ничего не успевает. С утра до вечера не отходит от швейной машинки. То пальто принесли, то брюки. Целыми днями слышу: “Скоро займусь, дай передохнуть”.

Вчера приходила постоянная клиентка. На другой конец города готова ехать, чтобы к маме попасть.

“Анна, представь, и это платье мало. Что же такое? Я ведь не поправилась, правда?”

Мама успокоила Варвару Филипповну, соврала из вежливости.

Сколько вранья случается из вежливости, Витька!

За последний год Варвара Филипповна увеличилась в два раза, это всем заметно. А она не замечает. Или делает вид.

Мама изловчилась так аккуратно переделывать ее платья, что совсем не видно вставок.

Папа смеется. Интересно получается. С тех пор, как ее муж получил новую должность, вся одежда стала мала Варваре Филипповне.

Видела ее сына. Щеки как у секретаря ЦК.

Эх, Витька!

Я ведь так без платья останусь. Что за жизнь!

Клара

Больше никогда не оставлю тетрадь на видном месте. Семен вырвал страницу. Говорит, что дневники ведут только девчонки. Пусть говорит, что хочет. Я спрячу тетрадь так, что Семен больше никогда не найдет.

Бабушка как-то сказала, что в детстве записывала все свои мысли. Жаль, что ее записи не сохранились.

“Разве ты совсем-совсем не помнишь, что писала?” – спрашиваю бабушку.

“Где уж там упомнить? Столько лет прошло!”

Это что же получается? Семен вырвал страницу, и через много-много лет я не смогу вспомнить, что на ней было записано? У меня превосходная память, запоминаю все в мельчайших деталях.

Пропала страница, где я описывал, как Клара попала в меня снежком. Семен вырвал с корнем такое важное воспоминание!

Старшие братья – это ужас. За что мне такое наказание?

Недавно Семен назвал меня “мироедом”. Дед, говорит, был буржуем и мироедом. А тебя в честь него назвали. “Витька-мироед!”

И с таким человеком я живу под одной крышей, донашиваю за ним вещи.

Как захотелось отмутузить Семена. Но Семен сильнее. Думаю, как мне его проучить.

Жалко, что бабушка не слышала, как Семен меня обзывал. Она бы его наказала.

Виктор – Кларе

22 декабря 1936

Дорогая Клара Герольдовна!

Приглашаю тебя на новогоднюю елку!

Прошлый Новый год прошел мимо нашего дома.

Когда в “Правде” написали про возвращение праздника, отец сказал, что рано радоваться. Как разрешили, так и запретят. И елку ставить не велел. В этом году что-то на него нашло, и он сам притащил ель.

Бабушка достала откуда-то стеклянные игрушки. Почему я раньше их не видел? Пока наряжали елку, она рассказывала про стародавние времена, когда ставили большую-большую елку и наряжали игрушками, фонариками, гирляндами и бумажными лентами. И конфет было много, и подарки под елкой находили. Бабушка с таким упоением вспоминает новогоднюю елку в их московской квартире, на которой бывало много детей и взрослых. Отец ее ругает. Говорит, незачем мне это слушать. А бабушка подмигивает хитро.

Можешь приходить без подарка. Подарки – это буржуазный пережиток.

С уважением, Виктор

Клара – Виктору

23 декабря 1936

Витька!

Спасибо тебе за приглашение. Да вот только в выходные мы едем в деревню. Мама уже сообщила Клавдии Степановне, что я заболела. Хоть какая-то радость в конце года – не ходить в школу.

Есть у нас в семье абсурдная традиция. Чур, никому!

Бабушка с дедушкой, папины родители, до сих пор празднуют Рождество!

Можешь себе представить? Дедушка Яков всякий раз так радуется, когда я наряжаюсь в белое платье и предстаю в роли Крискиндхен. Вот мне и приходится притворяться, что я тоже люблю этот праздник.

Увидимся в новом году!

Клара

Умер писатель Николай Островский. Но не смерть его поразила меня, а жизнь.

Николай Алексеевич был моим ровесником, когда грянула Октябрьская революция. Тринадцати лет от роду уже работал по найму.

В “Правде” приводятся воспоминания, как двенадцатилетний Островский взял из библиотеки книгу буржуазного писаки[8], в ней граф-самодур щелкал по носу своего несчастного лакея. Такую бурю негодования это вызвало у будущего писателя, что книгу он растоптал, а историю перекроил на свой лад. Смог бы я поступить так же?

Клара – Виктору

27 декабря 1936

Витька!

Что у нас творилось!

На Рождество приходил Пельцникель[9]. Ворвался к нам в дом в шубе наизнанку, в огромных сапогах, с прутиком в руке, лицо измазано сажей. И давай страху нагонять.

Кто себя плохо вел? Кто шалил?

Стращал детей. Вытянул одного малыша из-под кровати. А тот как давай верещать: “Пустите, пустите, я больше так не буду!”

Остальные разбежались от страха по углам. Я, как всегда, Крискиндхен. Так мне идет эта роль! Нарядили меня в белое платье. Пока не наступила моя очередь выходить на сцену, стучала кастрюлями и половниками в соседней комнате. До меня доносились визг и писк. И тут один малыш расплакался, остальные поддержали. Пельцникель потребовал главного шалуна. А ребята не выдали.

Вышла я, и сразу все успокоились. Раздала всем мешочки с подарками.

Так это приятно, когда все на тебя смотрят, ждут, когда же ты появишься!

Эх, Витька. Мне бы каждый вечер под аплодисменты на поклон выходить! И чтобы мне букеты дарили. И конфеты… Да, лучше конфеты, чем букеты.

Клара

Что ни делается, все к лучшему. Хорошо, что Клара уехала в деревню. Распрекрасное впечатление осталось бы у нее от такого праздника. Родители в гости не пошли, отец выпил лишнего и бушевал.

Газеты сообщают, что фашистская интервенция в Испании создает серьезную угрозу войны в Европе. Фашисты используют расовую теорию для оправдания своих действий. В Чехословакию проникла фашистская пропаганда. Отец порвал газету на мелкие кусочки. Ругал немцев, уронил елку. Стыд.

Недобрые вести пришли из Москвы. Второго теть-Жениного мужа задержали по подозрению в троцкизме. Откуда их развелось, как мы это упустили?

Одно знаю наверняка. Если отец окажется троцкистом и врагом родины, у меня не будет к нему ни капли жалости.

Произошло одно из важнейших событий в моей жизни. Побывал в гостях у Клары. Был приглашен отметить наступивший год за чаем и песнями. Несмотря на столь знаменательный день, настроение у меня было неважное, я сидел в углу и читал стихи. Зимой мне особенно нравятся стихи Пастернака. Ребята смеялись, танцевали и пели. Я хотел было уйти, но Клара попросила меня сыграть. Я сел за пианино и вмиг повеселел. Пальцы забегали по клавишам. Такая перемена настроения поразила меня самого. Через час обнаружил себя танцующим хоровод вместе со всеми. Вечер удался на славу!

Из дома Клары выходил аккуратно, приоткрыл дверь, огляделся, нет ли отца на горизонте. Мигом шмыгнул за порог, толком не попрощавшись. Теперь ругаю себя за это.

Виктор – Кларе

16 января 1937

Дорогая Клара!

Шутка ли?

В “Коммунисте” пишут про гражданку Суворову ста тридцати двух лет[10]. Она жила еще при Наполеоне и помнит, как отступали, а потом погнали французов из России. Можно ли в это поверить? Должно быть, там какая-то ошибка.

Задумался, на что я трачу свой век. Скоро мне предстоит присутствовать на скучнейшем мероприятии, а отказаться я не могу. Отца наградят “Знаком почета”. Придется сидеть и долго слушать нудные речи. Я заранее знаю, что они скажут. “Очистил предприятие от классово чуждых элементов!” “Перевыполнил план!” “Образцовый работник!” И все в таком духе.

Мы с бабушкой хотели остаться дома, но отец велел идти всей семьей. И так на нас посмотрел, словно мы и есть классово чуждый элемент.

Несправедливо, что я не вправе решать, куда идти и что делать.

С уважением, Виктор

Клара – Виктору

18 января 1937

Витька, я тебя прекрасно понимаю!

Так сложно, когда за тебя решают. Мне повезло, папа мало что запрещает. Но вот мама считает, что я часто делаю что-то не подумав. Просит, чтобы я была тише, спокойнее, усидчивее. А я не могу! Мне не нравится сидеть на месте.

Очень хочется поскорее окончить школу, чтобы никаких ограничений. Поступлю в театральное училище и буду заниматься тем, что люблю всем сердцем, – играть на сцене. И никто мне не указ!

Сашка Шкляр умер. Новость оглушила класс. Девчонки всхлипывали, парни с трудом сдерживали слезы. Среди всеобщей скорби выделялось поведение Клары. Смерть Шкляра ее совсем не тронула. Она пыталась всех развеселить. Вдруг, опомнившись, затихала и снова смеялась, шутила. Не по себе мне от такой веселости.

Виктор – Кларе

20 января 1937

Дорогая Клара!

Хоть и хитрый был Шкляр, смерть оказалась хитрее.

После того, как три года назад от голода умерли Карл, Инга и Петя, я много думал о смерти. Инга ходила как скелет. Есть нечего, а у них десять ртов. Разве можно прожить на одной затирухе? А Петя младшим братьям все отдавал, а сам умер.

Я много размышлял о том, что нас ждет после смерти. Бабушка говорит, что земной жизнью все не заканчивается. Души попадают в ад или в рай – смотря как показали себя на земле. Те, кто жили до нас, присматривают за нами, им оттуда лучше видно. Помнишь, как в “Синей птице”, когда герой встречается с бабушкой и дедушкой? Оказывается, они и не умирали вовсе, а все время ждали, когда же Тильтиль навестит их… Может, и Шкляр сейчас сидит себе на небе, щелкает задачки по математике. А может, всё это глупости.

Решал сегодня пример у доски и думал о том, что Сашка бы решил быстрее, а я бы на него злился. Теперь его нет, мне не на кого гневаться, не с кем себя сравнивать и не с кем соперничать.

А какой интерес, если нет достойного соперника?

Несправедливо это, что Сашки больше нет. Он ведь лучше меня математику знал. И решал быстрее. Теперь мне за двоих отдуваться. От вас же никакого толку – от тебя и от остальных в классе. Вы на урок поболтать приходите и в окно посмотреть.

Нелегко быть самым умным в классе, но тебе этого не понять.

С уважением, Виктор

Клара – Виктору

21 января 1937

Недорогой Витька!

Как же мне теперь обращаться к тебе, такому умному? Профессор Витька? Не понять мне, как же!

Что Шкляр умер – это грустно и несправедливо.

Да разве есть на свете справедливость, Витька?

Вот я когда родилась, у нас дом большой был. Мы тогда еще с бабушкой и дедушкой жили. И что же? Дом у дедушки с бабушкой забрали! И переселили в сарай. Разве это справедливо? Я тебе как-нибудь покажу фотографию, увидишь, какой дом у нас был большой и красивый. У бабушки с дедушкой тогда и коров забрали. И лошадь. А я эту лошадь так любила, каталась на ней каждое лето, кормила. Поднесешь ей яблоко на ладошке, она аккуратно откусит половинку, вторую слижет языком. Чудо, а не лошадь!

А когда голод случился, папа все приговаривал: “Рожь, пшеницу отправили за границу. А нам что?” Нет справедливости, Витька. Нечего ее искать.

Клара

Виктор – Кларе

22 января 1937

Дорогая Клара!

Ты все, как всегда, путаешь. Какая заграница? Хлеб шел на нужды Красной армии. Хлеб забрали, потому что колхозы управлялись лентяями и саботажниками. Это все бывшие кулаки.

А на кой вам был такой дом большой? Вот у нас три маленькие комнаты, и ничего, живем. В одной Ваня с Семеном, в другой мама с отцом, в третьей мы с бабушкой. Скоро Ваня уедет учиться, и я займу его кровать, буду жить с Семеном. Хотя как по мне, так лучше с бабушкой. С ней перед сном поговорить можно, она истории разные рассказывает, стихи читает, а от Семена ничего хорошего не жди.

Бабушка то и дело вспоминает московскую квартиру – просторную, с красивым видом. А как по мне, жить надо скромно. К чему вся эта роскошь? Честный человек довольствуется малым. Это мой главный аргумент в спорах с бабушкой. Когда она начинает жаловаться, что все отобрали, я напоминаю ей, что крыша над головой и кусок хлеба – все, что нужно для счастья. И ведь бабушкин Бог, которого она так часто вспоминает, говорит о том же. А она все никак не успокоится, все вспоминает, как раньше жилось хорошо.

Клара, а тебе Шкляра совсем-совсем не жалко?

Клара – Виктору

22 января 1937

Вот так, значит? Это мой дедушка кулак и саботажник?

Ну, Витька, знаешь ли!

Дом наш в деревне строил еще прапрапрадедушка. И все, что у нас было, папа получил своим трудом. Дед мой выращивал табак, и прадед выращивал табак, и прапрадед…

А когда голод был, папа в столовой работал. Приходили дети. В оборванной одежде, бритые наголо из-за вшей. И папа помогал их кормить.

Так что не пиши ерунды.

А жалости на всех не хватит.

Вот Людочку мою жалко было, а на остальных плевать. Сколько на улицах трупов лежало, на всех жалости не напасешься. Сегодня жив человек, завтра нет.

Клара

Виктор – Кларе

25 января 1937

Дорогая Клара!

Разве можно так говорить?

Что это за Людочка, жизнь которой дороже остальных?

Клара – Виктору

25 января 1937

Витька! Вот что ты вечно с расспросами лезешь? Не твоего это ума дело, ясно?

На остальных плевать. Эти слова разносятся эхом в моей голове. Столько жестокости. Я охладел к Кларе, и никакая сила не заставит написать ей письмо. Что меня больше всего удручает – я совершенно не разбираюсь в людях. Я ведь мыслил, что Клара светлая, добрая, а ею движет жестокость. Печальная картина.

А в самом деле – плевать! Больше не стану ей писать.

Идет второй процесс троцкистов. Обнаруживаются такие жуткие вещи, что мне и не до Клары вовсе. Должно быть, всех расстреляют. И правильно сделают, и поделом.

Она посмотрела на меня взглядом, взрезающим воздух. Только Клара умеет так смотреть. Всего секунда, а я до сих пор не могу прийти в себя.

Держусь, не пишу Кларе. Оптимизм – прекрасное качество, если он не граничит с бесчувственностью. Настроение неважное. Разочарование меня придавило. Сел писать стихи, ничего не выходит. Шаблонность, бесформенность, банальность. Поговорить не с кем.

Что такое, в сущности, жизнь? Отчего за нее так цепляются? Да ведь кроме нее – ничего. Пустота, тьма. Борются в человеке два стремления. Стремление к жизни и стремление к смерти. Одно теснит другое, не догадываясь, что одно без другого не может.

Умер Орджоникидзе.

На маму вновь напала ее загадочная болезнь. Второй день не выходит из комнаты. Обычно мама спокойна и безмятежна, но в период болезни что-то на нее находит, она становится несдержанна. Не знаешь, чего от нее ждать. Может наговорить всякого. Стоит случайно ее коснуться, резко дергается или вскрикивает. Может оскорбить. Иногда извиняется, но чаще нет. Бабушка говорит, нервы.

Зачем я только написал ей тогда? Сам обрек себя на страдания.

Пытаюсь отвлечься. В пятом номере “Работницы” “Песня о Ворошилове”[11]:

Мы помним степные походы…

Сыграл бабушке. Она слушала без особого удовольствия.

Вообще журналом она осталась крайне недовольна.

– “Коммунизм и СССР – это программа мира”. И тут же: “Смерть врагам народа!”, “Да здравствует Красная армия!” Разве ты не видишь противоречия, Витя?

– Да что же остается делать, если фашизм строит свои гнусные планы?

Бабушка тяжело вздохнула. Настроение ее испортилось, я это сразу почувствовал.

– Кругом одни враги… И как ведь извернулись. “Очищает землю от нечисти”[12]. Это Ежов-то? Да он палач и убийца!

Бабушка в своих высказываниях слишком категорична. Я боюсь, как бы кто не услышал. Боюсь, как бы не услышал отец. Что тогда?

Заиграл ее любимые романсы, попытался отвлечь от газетных заголовков.

Должен сказать, что музыкальные предпочтения в нашей семье отличаются. Отец любит революционные песни и чтобы я играл их на аккордеоне. Бабушка напевает романсы, у нее красивое сопрано.

У нас с бабушкой две больших любви – музыка и литература. Поэтому нам так интересно вместе.

Каким бы человеком я вырос, если бы не бабушка? Что бы представлял из себя Виктор Славинский?

Целый месяц тишина. Я бы выслушал, если бы она попыталась объяснить.

Плевать.

Плевать.

Что делается с матерью? То плачет навзрыд, то смеется как-то нервно, ломанно. На меня накричала. Чего, мол, сижу тут. Точно и я дышать рядом с ней не должен. Сегодня опять ревела, до меня доносились всхлипывания. Что я за сын, что не проявляю к матери заботы? Лучше держаться от нее подальше в такие дни.

Отец получил письмо. Арестован дядя Миша, его близкий друг, детей отправляют в детский дом. Дядя Миша, как следует из письма, был замешан в какой-то контрреволюционной организации. Отец в ярости. Пригрел змею, подпустил близко врага народа.

Два месяца без писем.

Клара – Виктору

29 марта 1937

Ты теперь думаешь, что сердца у меня нет, так ведь, Витька?

А я не собираюсь перед тобой оправдываться. Думай как хочешь.

Сегодня мне снилась Людочка. Просила о тебе рассказать. С чего вдруг, не знаю.

Мы лежали рядом, плечо к плечу, земля сыпалась, сыпалась. Вот мама кинула горсточку, папа, бабушка. И совсем не страшно, хорошо так, спокойно.

И Людочка говорит, как это хорошо, что больше не хочется есть, что больше никогда не захочется есть. Глупый желудок все ныл, клянчил еду. А теперь так здорово, так замечательно. Мы плакали от счастья. И тут она сказала, что про тебя знает. Что ей тоже хотелось бы писать тебе письма.

Я ей сказала, что ты больше не пишешь, и Людочка очень расстроилась.

Виктор – Кларе

31 марта 1937

Дорогая Клара. Мне очень жаль.

Клара – Виктору

2 апреля 1937

Ты все врешь! Совсем тебе не жаль, ты ведь ее даже не знал! Никому не жаль! Все живут дальше. И рассказала я вовсе не ради жалости. И больше не вздумай про нее спрашивать.

Сегодня в школе она выглядела как обычно. Смеялась, шутила. Что творится на душе у Клары Кноль, для меня загадка.

И снова тишина. Не решаюсь ее нарушить.

Бабушка подарила бинокль.

Поделился с Колей и Алеком радостной новостью. Они предложили играть в разведчиков. Только спрятались за кустом, откуда ни возьмись – Клара. Точно шпионила за нами.

Она выхватила у Коли бинокль.

– Ой, фу!

– Что там?

– Она поцеловала его!

На Клару что-то упало с дерева, она вскрикнула.

Ваня и Лада повернулись в нашу сторону. Нас засекли. Мы бросились бежать.

Ваня побежал за нами. Я на бегу передал Кларе бинокль со словами: “Ты должна его спасти”. Клара кивнула, мы разделились.

Бегаю я неважно, Ваня быстро меня догнал, взял за шкирку.

– Что вы там делали?

– Ничего.

– Шпионили?

Мне повезло, что это был Ваня. Был бы на его месте Семен, он бы меня отмутузил.

И будто бы все как прежде, Клара снова ко мне расположена. Боюсь спугнуть.

Забрал у нее бинокль. Попросил никому про него не рассказывать. Будем на Волгу ходить, корабли рассматривать.

Клара закивала и тут же рассказала про бинокль двухлетней Лиде.

– Я же просил не говорить!

– Лида не считается. Она еще не совсем человек.

– Это еще почему?

– Что человека от животных отличает?

– Большой мозг.

– А еще?

– Мышление.

– А еще?

– Речь?

– Вот именно – речь! А Лида еще не говорит толком.

Я покачал головой. Скоро Кларе четырнадцать лет, а человек она несерьезный.

Клара – Виктору

29 апреля 1937

Витька!

Представь себе, я все выходные собиралась плакат к 1 мая рисовать, но меня то и дело что-то отвлекало. В конце концов, отчего я должна тратить дни, отведенные для отдыха, на школьные задания? В понедельник собиралась, во вторник собиралась, глядь, а уже среда!

С ума сойти! Подумаешь, хорошо рисую. Я это и сама знаю. Что мне теперь, к каждому празднику плакат рисовать?

Кое-как отвертелась перед 8 марта. А в этот раз не удалось.

А мне еще стихи учить!

Витька, а может, ты поможешь мне? Нарисуешь, я раскрашу. Что-нибудь простенькое. Голубя с цветком… Да что угодно! И буквы. Главное, чтобы буквы большие были, красные. И смотри, чтобы не плясали!

Я должна была сдать плакат сегодня, меня уже отчитали за безалаберность. Да не беда. Не будут больше мне ничего поручать!

Приходи ко мне после уроков помогать. Придешь?

Клара

Два вечера потрачено на плакат. Вышло недурно, но впредь я не намерен потакать капризам Клары. Однажды лень погубит ее.

Пока мы празднуем светлый праздник 1 мая, День Интернационала[13], фашисты на “кухне войны” готовят свое гнусное варево. Как прекрасно Кукрыниксы изобразили[14] этих негодяев. Варят зелье из тайных договоров, перемалывают в мясорубке чужие территории. А кто там роется в помойном ведре? Длинный хвост, короткие лапы, а морда – человечья. Круглые очки да острая бородка. Неужто Троцкий? Он самый! Только и остается, что довольствоваться объедками.

Я верю, что однажды наступит эра правды, эра мира и братства!

Да здравствует 1 Мая!

Клара – Виктору

3 мая 1937

Витька, почему же ты не в нашем ансамбле?

Ходишь-ходишь в музыкальную школу. А что толку? Надо на сцене выступать, людей радовать.

Ты на аккордеоне играть умеешь?

В конце мая у нас концерт, а аккордеонист ушел. Вообще-то это я предложила его выгнать, потому что он больно много о себе думает. Да это неважно. Нет у нас больше аккордеониста. А без него никак.

Виктор – Кларе

4 мая 1937

Дорогая Клара!

На аккордеоне играть я умею, но лучше бы не умел. Как только гости приходят, сразу: “Витька, сыграй!”

А громче всех требует Евдоким Петрович. Он сам прежде на баяне играл, а теперь пальцы не слушаются. Евдокиму Петровичу нельзя отказать. Он человек большой. Не гляди, что щуплый и клонится к земле. С Евдокимом Петровичем отец излишне вежлив, сам на себя не похож.

Я выучил несколько песен, чтобы играть на праздниках.

До сих пор помню, как первый раз на меня аккордеон поставили. Я тогда совсем маленький был, а инструмент тяжелый. Захотелось бросить его и убежать, но инструмент меня придавил. Пришлось играть.

Отец сразу сказал, что отпустит в музыкальную школу, только если буду играть на аккордеоне, потому что на нем хоть в окопе играй, а фортепиано далеко не унесешь.

Бабушка настояла, чтобы я учился по классу фортепиано. Как дед. Вот и играю и на том, и на том.

Для ансамбля я не подхожу. Там репетировать надо, а у меня времени нет. Мне скоро самому выступать.

С уважением, Виктор

Клара – Виктору

5 мая 1937

Ой, Витька, как здорово, что ты на аккордеоне играешь! Значит, не зря после уроков в музыкальную школу бегаешь.

Ты сыграй с нами разочек. А если не захочешь дальше, то и ладно. Приходи в четверг после уроков на репетицию. У нас и пианино есть.

Клара – Виктору

6 мая 1937

Витька! Играл ты из рук вон плохо. Я так звонко пела, тянула гласные. Если бы я не старалась, все поняли бы, что играть ты не умеешь. Чему тебя только в школе музыкальной учат? Придется репетировать каждый день перед концертом.

Виктор – Кларе

7 мая 1937

Дорогая Клара!

Песню ты, конечно, спела.

Но совсем не ту, что я играл.

Мне хотелось бы стать ей настоящим другом, да вот только как? Разве можно стать другом, если очень сильно этого захотеть? Здесь важна воля другого, моего намерения недостаточно.

Клара – Виктору

15 мая 1937

Эх, Витька, сидишь дома, пропускаешь самое интересное!

Помнишь заброшенный дом, про который Коля рассказывал вчера на перемене? Будто бы по ночам там кто-то бродит.

Решили Коля с Алеком собственными глазами посмотреть, что там за дом такой, позвали меня с собой. День выдался скучным, и предложение Коли с Алеком пришлось кстати. С нами увязались Эмма с Наташей. Подходим к дому, Коля захотел в туалет. Говорим ему, сходи за дом, делов-то, а он: “Не могу!” И пошел в старый деревянный туалет.

Только за ним скрипнула дверь, слышим: “Ой, мама!” Коля вываливается, натягивая штаны. Девчонки хохочут. Смотрим, на штанине у него висит котенок. Шипит, вцепился и не отпускает. Крошечный, а какие когти! Только сняли, он сразу обратно юркнул. Чудной. Пойдем завтра его молоком задабривать.

Виктор – Кларе

17 мая 1937

Мне не до глупостей, не до детских забав. Испания борется с фашизмом. Генерал Франко пытается взять Мадрид.

Что до меня, то я всей душой против фашизма. Еще не хватало нам этой заразы.

Откуда она пошла? Кто рассадник? Италия? Германия? Муссолини с Гитлером – одного поля ягоды.

Фашизму не дает покоя, что в других странах люди живут свободно и счастливо. Он хочет, чтобы все плясали под его дудку.

Ничего-ничего, уж он у нас попляшет! Покажем ему, где раки зимуют!

Ну вот. Завела дневник. А писать не-о-хо-та! У Наташи дневник, у Эммы дневник, даже Галка то и дело пишет что-то втихаря в тетрадке, а я чем хуже?

У Наташи в дневнике одни глупости, давала мне прочитать.

Сегодня мой четырнадцатый день рождения. Вот и все новости.

Виктор – Кларе

19 мая 1937

Дорогая Клара!

Угораздило же тебя родиться в день пионерии.

Будущее

не придет само,

если

не примем мер.

За жабры его, – комсомол!

За хвост его, – пионер![15]

У моей бабы Зои сегодня юбилей. Шестьдесят лет! Странное это дело – вы родились в один день, но совершенно разные люди. Она добрая, отзывчивая, спокойная и размеренная. Ты ее полная противоположность.

Клара, скоро тебе вступать в комсомол, к этому нужно подойти со всей серьезностью. Желаю тебе быть верной делу рабочего класса и заветам Ильича.

А еще хочу тебя предостеречь. Девочки с годами становятся вреднее. Это мне сказал Ваня. Ване восемнадцать, ему лучше знать.

Твой подарок будет ждать тебя после уроков за школой.

С уважением, Виктор

Клара была вне себя от счастья. Обняла щенка и кружилась с ним.

В школу ее провожает целая свора, каждую погладит, почешет за ухом.

– Смотри, какой он милый! Это самый милый щенок на всем белом свете!

Сердце мое наполнилось радостью.

Клара – Виктору

21 мая 1937

Витька! Как ты узнал, что я мечтаю о собаке?

Черныш тот еще хулиган! Ты подарил мне самого вредного щенка на свете. Ладно ковер, но он испортил платье, которое мама шила для Варвары Филипповны. Взял и пописал на него! Что за невоспитанный пес!

Теперь от платья пахнет псиной, и никак от этого запаха не избавиться.

Мама отшлепала Черныша. И он нагадил на пороге.

Придется отвезти его в деревню. Чернышу там понравится. Дедушка любит собак.

Буду навещать его на каникулах.

Приходи ко мне завтра в гости. Мама испечет пирог со сливовым вареньем, каким-то чудом уцелевшим до весны. Если бы я нашла его раньше, то не видать мне пирога на день рождения. Все правильно мама сделала, что припрятала его.

Клара

Сегодня был у Клары дома. Отмечали ее день рождения.

Первым ушел Коля. На грядущей неделе у него соревнования по боксу, не может пропустить тренировку. На прощание он поцеловал Клару в щеку. Я почувствовал, как запылали мои уши. Никогда прежде я не чувствовал своих ушей. Какая наглость! Клара не подставляла ему своей щеки. У нас не принято целовать девчонок. Зачем он это сделал?

Вскоре после Коли ушел Алек. Эмма и Наташа ушли, когда доели пирог. Мы с Кларой остались вдвоем. Ее родители еще не вернулись, и Клара попросила меня посидеть с ней. Я был крайне рад ее просьбе, мне совсем не хотелось уходить.

Я не знал, о чем говорить, сел за пианино и начал играть. Клара запела. Снова совсем не то, что я играл. Но это не важно. В комнате пахло сиренью, занавески развевались на ветру, легкий ветерок доносился с улицы. И так хорошо, так спокойно было у меня на душе.

Я вдруг подумал, что так бы всю жизнь и сидел. Только мысль пронеслась, пришла мама Клары, и я засобирался домой.

Виктор – Кларе

23 мая 1937

Дорогая Клара!

Двадцать седьмого мая выступаю в консерватории. Бабушка может взять тебя с собой. Я попросил оставить два места. Мама не сможет – у нее участились головные боли.

С уважением, Виктор

Уже неделю Витька сам не свой.

В субботу у него концерт! Будет играть что-то сложное, взрослое. На перемене ходит по коридору взад-вперед, останавливается, водит рукой по воздуху, а после уроков бежит в музыкальную школу.

Я его отвлекла сегодня. Какую-то глупость сказала. Он посмотрел, и меня словно волной ледяной окатило.

Глаза у него были серые, холодные.

Обычно глаза у него синие, как море на открытках, которые Гертруда присылала из отпуска. А сегодня как льдинки.

Я сидела, замерев. Мне было так страшно, точно на сцене я, а не Витька.

А вдруг он собьется? А вдруг перепутает ноты?

Я внимательно смотрела на Витькино лицо. Только на несколько секунд отвлеклась, когда Витькина бабушка коснулась ладонью моего локтя. Я повернулась, по щеке бабы Зои текли слезы. Я перепугалась. Вдруг Витька не то играет? Но баба Зоя повернулась ко мне и улыбнулась, и я поняла, что это слезы радости.

Витька играл то медленнее, то быстрее. То громче, то тише. И вдруг музыка прекратилась. Витька убрал руки с клавиш, опустил на колени.

Я первая зааплодировала. Сильно-сильно била ладонями друг о друга. Витька повернулся, посмотрел прямо на меня и улыбнулся. Он так редко улыбается. Но улыбка у него такая хорошая.

Клара – Виктору

2 июня 1937

Ну, бывай, Виктор Палыч!

Сегодня мы отчаливаем в деревню, до сентября ты меня не увидишь.

Если произойдет что-то интересное, пиши.

Клара

Проснулся поздно, умылся, сделал зарядку и лег с книгой.

Уже несколько раз порывался писать Кларе, да не о чем. Дни мои скучны и однообразны.

Вчера от безделья я не менее получаса рассматривал стрекозу. Она обняла камушек восемью лапками и замерла. Застыла в раздумьях. Ее крохотное тельце – зеленое с черными полосками, как у ящерки, – оставалось неподвижно, серые полупрозрачные крылья трепетали на ветру. “О чем ты думаешь, стрекоза? – хотелось спросить мне. – Какие мысли приходят в твою крохотную голову? Где ты была, что видела?”

Тетя Женя приезжала, привезла тетрадь с записанными от руки стихами. Бабушка спрятала тетрадь под подушку. В московской квартире, где жили дед с бабушкой и где мне никогда не доведется побывать, было много книг. Из всей огромной библиотеки бабушка забрала всего пару десятков.

Тетя Женя приезжала не одна, с мужем. Уже третьим по счету. Отец говорит, что с тети-Жениным везением лучше замуж не выходить. Ее первый муж погиб в Гражданскую войну, второго обвинили в троцкизме. Третий сидел вчера за нашим столом. Целый и невредимый. Имени его я не запомнил.

Третий-тети-Женин-муж преподает в университете. Я поделился с ним, что люблю литературу, и рассказал стихотворение Пастернака. Третий-тети-Женин-муж одобрительно кивнул.

Мама рассмеялась нервным скрипучим смехом. Стране нужны инженеры, физики, математики. Литература – пустая забава. “Инженер может стать поэтом, а поэт инженером…” Подумаешь, стихотворение написать. Мама повторяет за отцом слово в слово. То же самое он сказал мне неделю назад за ужином. Иногда мне кажется, что у мамы нет никакого другого мнения, кроме отцовского. То ли дело бабушка, у нее на все свой взгляд.

Я ушел в нашу с бабушкой комнату и достал из-под подушки привезенную тетей Женей тетрадь.

На первой странице:

Возьми на радость из моих ладоней

Немного солнца и немного меда,

Как нам велели пчелы Персефоны…

Переписал стихотворение к себе в дневник. Мандельштам очень хороший поэт, но много всего непонятного. Завтра спрошу у бабушки, что он имел в виду.

Год, как умер Горький. Его смерть я переживал как личное горе, как потерю близкого и дорогого человека.

Бабушка пояснила, что Персефона – владычица царства мертвых.

Неприкрепленная лодка, должно быть, управляется Хароном и доставляет путников в царство Аида. Отчего же пчелы? Древние называли души пчелами. Пчелы живут в царстве теней и питаются временем.

Я слушал бабушку, и мурашки бегали по телу. Сколько таинственного в одном маленьком стихотворении.

Теперь Мандельштам мой любимый поэт. Вместе с Пастернаком.

Виктор – Кларе

2 июля 1937

Дорогая Клара!

Целый месяц я ничего не писал. Столько раз порывался сесть, черкнуть тебе пару строк, но всякий раз обнаруживалось, что писать не о чем. Все разъехались кто куда, мне остается только читать книги и играть бабушке на пианино.

И вот наконец подвернулся повод. Помнишь, мы застукали Ваню с Ладой?

Вчера идем с Ваней, навстречу Лада. Ваня остановился, раскраснелся, начал какую-то околесицу нести. На Ваню совсем не похоже. Он обычно сто раз подумает, прежде чем что-то сказать. Старшие братья – это вообще катастрофа. То один влюбится, то другой. У Семена так каждую неделю новая любовь.

Ваня стоит, распинается, а Лада с ним даже не поздоровалась. И как прикажете это понимать? Ваня такой грустный шел, что мне стало его жалко.

Бабушке привезли июньскую “Работницу”. Переворачиваю страницу, а там “Все выше и выше”. Слова и аккорды.

Сыграл не меньше десяти раз. Так самого меня воодушевили строки: “Мы рождены, чтоб сказку сделать былью…”

Понимаю, почему Ваня выбрал авиацию. Правда, последнее время он про летное училище говорить перестал. Зачем оно ему? И так целыми днями в облаках витает. Что любовь с людьми делает!

Дальше в журнале рассказ про Полину Осипенко. Смог бы я стать летчиком? Сдается мне, небо не для таких, как я.

Больше рассказывать не о чем. Я бы мог пересказать тебе газетные новости, да к чему это? У тебя и без них в деревне жизнь, что говорится, кипит. Пересказывать сюжеты книг еще бестолковее.

С уважением, Виктор

Выдался чудесный вечер. Родители ушли на концерт. Семен в гостях, где пропадал Ваня, мне неизвестно. Мы с бабушкой сидели вдвоем, я играл на пианино, а бабушка размышляла о том, как я буду играть на сцене Саратовской консерватории, а она сидеть в первом ряду и аплодировать… Она верит в то, что я стану известным музыкантом, буду приглашать ее на сцену и говорить, что без моей любимой бабушки Зои не было бы великого пианиста Виктора Славинского.

Я не чувствую в себе стремления выступать на сцене. Не думаю, что мне это подходит. Я стесняюсь публики и быстро устаю. Мне бы читать книги в одиночестве и никому не показываться на глаза. Но бабушка так мной гордится… Разве я могу ее разочаровать?

Клара – Виктору

14 июля 1937

Как здорово, что ты написал, Витька! Сегодня почтальон принес письмо, вручил мне на глазах у бабушки. Она сразу поняла, от какого Витьки. Я много про тебя рассказывала.

Что творится в деревне, Витька… 33-й год. А впрочем. Не поймешь ты, Витька. Ты в своем мирке живешь. Расскажу тебе лучше про Черныша.

Ему здесь нравится. Целыми днями пропадает где-то. Поиграет со мной и убегает по своим делам. Я его домой не повезу. Скучно ему будет в Энгельсе после деревни.

Черныша особенно полюбил дедушка. Они с ним сошлись характерами. Оба вспыльчивые, но быстро отходят. Недавно наш старый кот поцарапал Чернышу нос. Так он загнал его на дерево и давай гавкать, рычать, кусать ствол. А стоило деду выйти во двор, положил морду на лапы и начал скулить, жаловаться. При дедушке Черныш притворяется воспитанным псом.

Дед кота отругал, а Чернышу хоть бы хны. Тот еще бандит и прохвост.

Новостей мало.

Из Саратова приехал Леня Спицын. Противный мальчишка! Пять лет, а уже такой вредный. Сует нос не в свое дело, а потом жалуется.

А на днях, вот умора! В карманы козьих шариков набрал. Собрался из них поделку маме сделать.

Он к нам с бабушкой пришел похвастаться. Мы чуть со смеху не померли. Из козьих какашек поделку! Он как услышал, что это за шарики такие, карманы вывернул, расплакался и побежал домой. Папе жаловаться. Леня как с луны свалился! Разве можно такое не знать?

Он потом два дня к нам не приходил. Вчера зашел, я не смогла промолчать. Предложила еще коровьих лепешек набрать для красоты.

В деревне у меня есть летний друг – Артур. Его тоже привозят на лето к бабушке. Он, как и Леня Спицын, живет с родителями в Саратове. Хорошо, что Артур приехал. Я поругалась с двумя девчонками – Ирмой и Амалией. Они обиделись, что я всегда побеждаю. Артур на меня никогда не обижается. С ним хорошо дружить.

А что Ваня в Ладу влюбился безответно, так это немудрено. Лада красавица, на нее все парни заглядываются. Помню, как Вальдемар к моей сестре приезжал. Важный, деловой. Сидим за столом, он вдруг раскраснелся. Смотрит на сестру, шевелит губами. Слова застряли в горле и никак не могут выпрыгнуть. Я решила, что он ее имя от волнения забыл. Гертруда? Подсказываю. Он выдохнул, закивал. Умора.

Когда мама сказала, что Гертруда выходит замуж, я подумала: кто тот несчастный, что согласился взять в жены мою сестру. И приехал Вальдемар…

Это хорошо, что ты мне написал, Витя. Очень хорошо.

Пиши еще.

Клара

Виктор – Кларе

27 июля 1937

Дорогая Клара!

С чего ты решила, что я не пойму?

Должен тебя успокоить, повторения голодных лет не предвидится. Тогда индивидуальное хозяйство было, а сейчас колхозы, участников-саботажников наказали, власти не допустят, чтобы народ голодал. Мы идем к светлому будущему, фройляйн Клара.

В городе тоже очереди за продуктами, да ведь ничего, не пухнем.

Следишь ли ты за успехами наших спортсменов в Антверпене?[16]

Среди участников олимпиады – седьмая вода на киселе, внучатый племянник бабушки. Это бабушке в письме написала ее дальняя московская родственница. От нее же мы узнали, что спортсмены добирались на поезде через Польшу и через Германию. Вот так повезло! Доведется ли мне когда-нибудь побывать за границей? Для этого необходимо сделать что-то выдающееся. В спорте, науке или искусстве. Но что, если у меня ни к чему не обнаружится особых талантов? Да разве такое возможно, чтобы родиться совсем без талантов?

С уважением, Виктор

Клара считает меня изнеженным. Ей представляется, что я оторван от жизни.

И как быстро она нашла себе нового друга.

И хорошо, что она уехала. Славно. Можно спокойно читать книги. Никто не отвлекает. Не жизнь, сказка!

Клара – Виктору

5 августа 1937

Эх, Витька!

В городе очереди, да очереди не то. Здесь людям есть нечего. Совсем. Понимаешь? Бабушка с дедом весь скот забили. Соседка на жалость давит, то и дело заходит спросить кусок. И не стыдно ей, к пожилым людям повадилась! А бабушка не может отказать.

Хорошо ты живешь, ничего не знаешь. Только газеты читаешь. Умоляем бабушку приехать в город. Она ни в какую. Говорит, если помрет, то в деревне. Глупое упрямство!

Писать совсем не хочется, нарисую тебе Черныша. Вдруг ты позабыл, как он выглядит.

Письмо допишу завтра.

Не понять Витьке. Всё как тогда. Как в тот год, когда Людочка умерла.

Я захожу, а она лежит на полу, не шевелится. Я надеялась, что она притворилась. Мне бы так хотелось, чтобы она притворилась. Людочка такой актрисой была!

А я же к ней такая счастливая шла – съела на завтрак две картофелины и кусок хлеба, чаю несколько кружек выпила, и так хорошо на душе было от того, что желудок полный. Я позвала: “Люда, Людочка”.

Легла рядом, положила ее холодную ладошку в свою, так и лежала. Меня папа и нашел. Говорит, всех на уши подняли, столько часов я там пролежала. А мне казалось, только прилегла.

Людочка у меня ни разу ничего не попросила. Гордая, сильная. Не сказала, что еды у них ни крошки который день. Только когда на полу мертвую увидела, поняла, насколько она стала тощая, кожа да кости остались от моей Людочки.

Так глупо. Все это. Глупо! И всем плевать!

Клара – Виктору

6 августа 1937

Как я перепугалась сегодня, Витька!

Приходит Артур, в руках у него одеяло скомканное.

– Клара, скорее. Щенок…

У меня сердце ушло в пятки. Я же сразу подумала, что это Черныш.

Артур положил одеяло на кухонный стол. И я увидела щенка. Нет, не Черныш. Стыдно признаться, я обрадовалась.

Щенок был как-то странно изогнут, как будто изломан, не скулил, не кряхтел, тяжело дышал. Внутри меня что-то задрожало. Зашла бабушка Линда. Посмотрела на щенка, покачала головой.

“Мы ничем не сможем ему помочь”.

Я закричала: “Бабушка, бабушка, сделай что-нибудь! Он же умрет!”

“Сбегайте за дядей Геной, может, он не занят”.

Дядя Гена – деревенский врач, он и животных лечит, и людей.

Мы побежали к дому дяди Гены, а тетя Люба, его жена, сказала, что он у Шталей. Зря мы так далеко бежали, Штали живут по соседству.

Рванули обратно. У ворот нас остановил Аркадий Германович Шталь. “Что вам тут надо?” Артур опустил глаза. Аркадий Германович – деревенский староста, и все его боятся. Он большой, просто огромный. Голос у него гремит как гром.

Я набрала побольше воздуха и сказала: “Нам нужен дядя Гена! Только он может помочь”. Аркадий Германович нахмурился.

“Что такое?”

“Там щенок, его трактором задело”.

Аркадий Германович сплюнул.

“Щенок? – прогремел Шталь. – А ну пошли вон, щенки. У меня жена умирает, а вы мне о шавке”. Глаза его налились кровью, он сжал кулаки.

Артур дал деру. Трус! Даже не оглядывался, бегу ли я следом. Не нужен мне такой друг. Что нам Шталь сделал бы? Поколотил? Его бы потом моя бабушка так поколотила…

Так и открылась истинная натура Артура Штерна. Вот ты бы убежал, Витька?

Я постояла еще немного у ворот Шталей. И вернулась домой ни с чем. Щенок продолжал хрипеть. Я сидела с ним до вечера, пока он не затих. И так разозлилась на Артура! Зачем он принес щенка ко мне? Вот к себе бы домой и нес.

“Все, отмучился”, – сказала бабушка спокойно. Она куда-то унесла одеяло, а я так и осталась сидеть.

Хорошо, что у меня есть Черныш.

Клара

И снова пишу. Жена Шталя умерла. Не смог ее спасти дядя Гена.

Жаль тетю Зельду, хоть меня она и не любила. С остальными детьми всегда ласкова, а на меня даже не смотрела. Однажды нехотя угостила яблоками. Я отдала их Артуру.

Когда я здоровалась, она делала вид, что не слышит.

Как-то мы шли с бабушкой на базар. Я издалека заметила тетю Зельду на другой стороне дороги. Обычно я говорю бабушке, если вижу кого из знакомых. А в тот раз сделала вид, что не заметила. Тетя Зельда тоже сделала вид, что не видит нас.

Маму тетя Зельда тоже не любила.

Я как-то слышала, что она ругала Аркадия Германовича за то, что он слишком часто заходит к нам.

На кладбище приехали в обед. Было ужасно жарко, как в пустыне. Мы с бабушкой нашли деревце и спрятались в тени. Дедушка не пошел, он и по дому едва передвигается. Надо было подойти к гробу. Я подумала, что, будь тетя Зельда жива, она не хотела бы видеть меня на своих похоронах. И не стала подходить. Так и не попрощалась.

Письмо Клары всколыхнуло воспоминание. Я не до конца верю своей памяти и порой думаю, что это всего лишь сон, который напугал меня в детстве.

Я сижу в углу, за дверью, отец не видит меня.

Он дразнит кошку, она шипит, прыгает и виснет у него на руке. Проскакивает мысль, что я тоже хочу висеть у него на руке, как кошка. Секунда, отец берет кошку за шкирку и швыряет об стену с сумасшедшей силой. Следующая картина – кошка лежит на полу и не шевелится. Я затих, затаился. Только бы он меня не заметил. Только бы и меня не швырнул.

Я спрашивал Семена, была ли у нас кошка, какого она была цвета, как ее звали. Он помнит только, что кошку взяли уже взрослой, она прожила у нас недолго и сбежала. Все быстро о ней забыли.

День рождения. Четырнадцать лет. С грустью вспоминаю свое детство до появления в нем бабушки. Младенчество – пора безвольная, печальная. Я и ныне не вполне свободный человек, но все же нечто от меня зависит.

Я открыл подарок, который приготовила для меня бабушка, и обомлел. Издание “Слова о полку Игореве” 1934 года с миниатюрами Ивана Голикова.

Невероятно! Дело в том, что в тридцать четвертом году появилось два издания “Слова”. Одно для того, чтобы каждый мог познакомиться с великим произведением – с переводами на современный язык. Его-то мне и подарила в прошлом году тетя Женя. Она же рассказала, что есть еще одна книга – изумительно оформленная, изданная на древнерусском языке. Весь текст художник писал от руки. Сам Максим Горький порекомендовал привлечь Ивана Голикова к работе над книгой. И вот она у меня в руках.

Просидел над книгой весь вечер, не мог оторваться.

Клара – Виктору

19 августа 1937

Витька! С днем рождения!

Спешу тебя поздравить.

Хоть и не смыслишь ты ничего, Витька, а мне надобно тебе рассказать. Тебе это будет интересно.

У нас в деревне легенда ходит. Про мешок хлеба, лужу крови и старика. А кто говорит, что не ведро крови, а девушка вся в крови в белых одеждах. А другие спорят, что никакой девушки не было, только лужа крови.

Идет мужик, перед ним мешок хлеба на дороге, хочет его поднять, да никак. Возвращается на телеге, а вместо мешка хлеба девушка сидит в белых одеждах, одежда в крови.

Нашелся старик и растолковал. Будет урожай. Но будет много смертей. Одни говорят – голод, другие – война[17].

Страшно за дедушку с бабушкой. Несколько раз на дню в дверь стучат, просят милостыню. Отчего же не хотят, чтобы мы их в город забрали?

Такие дела, Витька.

Ну, бывай. С праздником!

Много волнений о приеме в комсомол. Возможно ли, чтобы не приняли? Стоял в очереди, передо мной двенадцать человек. Стены обшарпанные, разбито окно. Дали билет, я его от волнения по пути домой привел в нетоварный вид. Отцу показывать не буду – накинется. “Недотепа, руки не оттуда растут”.

Три месяца разлуки – вечность. Она приехала загорелая, волосы выцвели на солнце. Подлетела ко мне и вдруг замерла. Увидела, что я не двинулся навстречу. Напустила равнодушие. Обошла меня кругом, оценивая.

– Это как это так?

Клара уставилась на меня внимательными карими глазами. Похлопала себя по макушке.

И вдруг я понял. Мы с Кларой одного роста!

Ага!

– Где-то ты смухлевал, Витька. Нельзя так быстро расти.

Может, и нельзя, а я вырос. И сам не заметил, как вырос!

Попытался заговорить с Кларой, но отчего-то краснел, мысли путались, в горле пересохло. Так долго готовился, репетировал. Сказать, что скучал, что рад видеть? Слишком сентиментально.

Письмо я получил за день до ее приезда. К чему было его отправлять? Должен признаться, к легендам, что гуляют в деревне Клары, я подхожу с холодным рассудком.

Был голод в Гражданскую войну, был страшный голод в 1931–33 годах. Да разве возможно повторение? Урожаи высокие. Боится народ, вот и весь разговор.

Дома снова какие-то странные слухи. Племянник бабушки пропал. Матери его недавно пришел такого рода ответ на телеграмму: “Не доставлена ввиду выезда адресата”. Все в смятении. Что значит “выезда”, куда он мог выехать? Настроение у всех мрачное. Бабушка плачет. Чувствую свою беспомощность.

Вчера с Кларой были дежурными по школе. Все время оказывались вместе. По большей части молчали. Было очень хорошо, я наслаждался нашей общей тишиной. Вдруг мне показалось, что молчание затянулось. Клара обычно болтает без устали, а тут… Я судорожно перебирал, что сказать. Мне не удается поддерживать беседу. Самое оживленное обсуждение при мне сходит на нет.

Я представляюсь себе скучнейшим из людей. Что толку, что читаю книги? Нет во мне дара рассказчика, умения заинтересовать. Мы молчали. В грудной клетке лихорадочно затрепетало, забилось и там же умерло. И так страшно сделалось от этой тишины. Я понес какую-то околесицу: про семейство липовых, соцветия и цветы, про разные виды тюльпанов и особенности ухода за луковичными растениями. Чушь несусветная.

Я должен закрыться от мира и быть один. Такова моя участь.

Сегодня на перемене стала смотреть на него в упор. Нравится мне вгонять Витьку в краску. Он, заметив мой взгляд, сейчас же дернулся и уставился в пол. Потом искоса посмотрел, гляжу ли я. Я глядела не отрываясь. Опять уставился в пол.

Клара – Виктору

22 сентября 1937

Видел, что в “Большевике” пишут? В этом году в Энгельсе построят большой кинотеатр, на 500 мест[18]. Будем смотреть фильмы каждую неделю после уроков. Хотя лучше бы, конечно, вместо.

Эх, Витька. Скорее бы вырасти. И больше никаких уроков, никакой зубрежки. Я бы после работы в театре ходила на все-все фильмы по многу раз.

Я заметил точно – она хотела пойти со мной после школы. Я поступил некрасиво. Сделал вид, что не замечаю, и ускорил шаг. О чем бы я говорил с ней? Чем заполнил неловкие паузы?

Страшно, что вскроется моя несостоятельность и Клара во мне разочаруется.

Виктор – Кларе

6 октября 1937

Дорогая Клара!

Представь себе всю абсурдность ситуации. Некая московская школьница, Анастасия Соловьева, наша ровесница, принесла в школу порошок карбида кальция[19]. Ученики насыпали порошок в чернильницы, и он стал выделять газ. Детей с головной болью, тошнотой и рвотой отправили в поликлинику, а потом отпустили по домам. И это они еще легко отделались, а ведь могли отравиться. Надо же додуматься до такого! Какая безалаберность.

С уважением, Виктор

Клара – Виктору

7 октября 1937

Эх, Витька! Отчего эта идея не пришла в мою светлую голову? Вот ты представь. Весь класс жалуется на головную боль и тошноту, и вдруг Клавдия Степановна обнаруживает у себя на столе порошок карбида кальция. “Кто принес?” Никто не сознается. Нас всех отводят в поликлинику, а уроки отменяются.

Правда, здорово?

Знать бы, что никто не сдаст, на следующей контрольной все бы устроила.

Но Галка первая побежит к Клавдии Степановне жаловаться, что это Кноль всех подговорила. С такими людьми нельзя иметь дело.

Клара

Главный мой изъян – раздражительность. Любой звук способен вывести меня из равновесия. При постороннем шуме не способен ни читать, ни писать, ни думать. В состоянии раздражения сосредоточиться на уроках – что поймать стреляного зайца в силки. Мысль вытворяет что-то несообразное. Уловив подозрительный шум, резко сворачивает в другую сторону, петляет, путает следы.

Я гневлив и нетерпелив. По словам бабушки, этими не лучшими качествами я в деда. Но что поделать? Иногда с трудом сдерживаю себя.

Вот и сегодня. К доске вышел Алек.

Алек – мой товарищ и друг, я уважаю его всячески. Но когда он десять минут стоит у доски и мямлит, я готов вскочить, выхватить у него из рук мел и все решить в две минуты. Вот такая натура.

Много читаю, размышляю о будущем. Приезжал товарищ отца из Саратова. Что творится в Саратовском университете! Арестовали преподавателей исторического факультета – тех, под чьим крылом в недалеком будущем мог оказаться и я.

Ректор тоже арестован. Фамилии его я не запомнил[20]. Обвинения – антисоветская деятельность.

Можно ли представить, чтобы столь уважаемого человека обвинили беспочвенно?

“Больно много болтал”, – бросил товарищ отца.

Совсем перестал видеть. С трудом разбираю написанное на доске. Прежде, если сильно прищуриться, можно было разобрать буквы и цифры, а теперь они сливаются в бесформенную массу, цепляются друг за друга и катятся по доске снежным комом. Все, что говорит учитель, запоминаю на слух, тренирую память.

Дома читаю в бабушкиных очках. И все бы ничего, только теперь я и в них вижу не так хорошо, как раньше.

Очки – это бабушкина реликвия, их много лет назад привез ей дед. Она хранит их в специальном мешочке с вышитыми буквами.

Плохое зрение доставляет мне массу неудобств. Я плохо ловлю мяч, так как не вижу, кто его бросает и куда он летит, вынужден сидеть за первой партой прямо перед учителем, прихожу заранее на концерт в школьном актовом зале, чтобы занять место, и покупаю билеты в кино только на первые ряды.

Отец кричит: “Не щурься!” Он говорит: “Тренируй зрение. Мужик ты или нет? Начнешь ходить в очках, глаза совсем расслабятся. Проучился как-то шесть классов без очков и дальше без них обойдешься”. Бабушка с ним спорит, но его сложно в чем-либо переубедить.

Мама во всем соглашается с отцом. И добавляет: “Не клюй носом!” Как же не клевать, если буквы разбросаны по странице, как семечки по снегу, а мне приходится их собирать.

Оттого, что я постоянно щурюсь и напрягаю глаза, голова болит и я быстро устаю. Семен считает, что в очках ходить стыдно, в школе засмеют. Полагаю, насмешек мне не избежать.

Как в чем-то постыдном признался бабушке, что в ее очках читаю с трудом. Она пошла к отцу и долго с ним разговаривала. Я сидел в соседней комнате и все слышал. “Вот до чего довели твои тренировки”.

Завтра мы с бабушкой едем к врачу.

Виктор – Кларе

10 ноября 1937

Дорогая Клара!

Должен тебя предупредить. Завтра приду в школу в очках. Прошу не поднимать меня на смех.

Недавно мы с бабушкой ездили к врачу в Саратов. Врач спросил, как я так долго продержался без очков, сказал, что найти подходящие – задачка не из легких. Одному моему глазу подходят бабушкины очки, а другому нужны вдвое сильнее.

Семен обозвал меня четырехглазым. Ваня дал ему подзатыльник. Алек и Коля уже по-товарищески обсмеяли меня, мы встретились вчера на улице.

Надеюсь, ты воспримешь мою просьбу серьезно.

С уважением, Виктор

Клара – Виктору

11 ноября 1937

Ой, Витька, прости! Не сдержалась.

Такой ты забавный в очках.

Я скоро привыкну и перестану смеяться. Дай мне хотя бы недельку.

Так ты выглядишь еще умнее. И даже старше.

Пришла беда откуда не ждали. В классе новый ученик – Михалыч. Раньше Михалыч учился вместе с Семеном, его оставили на второй год и еще раз на второй год, и мы оказались в одном классе. Михалыч выше Коли на голову, а Коля самый высокий в классе.

Он вошел в класс, как к себе домой. Учительница хотела представить его, но он, не здороваясь, прошел мимо и сел за последнюю парту. При нем ни ранца, ни тетради, ни чернил.

Только таких элементов, как Михалыч, нам в классе не хватало.

Ребята на перемене спросили, как его зовут, он представился Михалычем. А имя как? Оскалился.

После урока я поскорее спрятал очки в портфель. Не хватало еще, чтобы он нашел, чем меня зацепить.

Семен как узнал, что мы с Михалычем теперь одноклассники, дал совет держаться от него подальше. Приближаться к Михалычу я и не собирался.

Учительница вызвала Михалыча к доске, он постоял молча и вернулся обратно на место.

Одна надежда на то, что долго он у нас не задержится.

Продолжаю собирать сведения про Михалыча. У меня есть характеристика на каждого ученика в классе. Пока все, что собрано о Михалыче, лишь неподтвержденные слухи. Ему семнадцатый год. Имеет привычку встряхивать головой, когда на лоб падают волосы. Курит. Поговаривают, даже и пьет.

Исключен из комсомола за то, что скрутил самокрутку из комсомольского билета.

Отец его – то ли опальный командир Красной армии, то ли расстрелян за колоски.

Фамилия у Михалыча – Отт. Только он сам представляется как Лялин. Фамилия эта с Михалычем никак не вяжется. Под его размеры подошла бы фамилия покрупнее. И звали его отца вовсе не Михаилом. Отчего тогда Михалыч? Это мне еще предстоит узнать.

“Год сгорел на керосине залетевшей в лампу мошкой”.

– Как так, – спрашиваю у бабушки. – Разве год может сгореть?

– Еще как может, Витя. Сколько лет у меня погорело.

Странно это – сравнивать год и мошку. Все равно что сравнить грозу и бабочку, дуб и пламя. Внушительный отрезок времени и крошечная мошка. Это же совершенно разные категории! Время и насекомое.

“По стене сбежали стрелки. Час похож на таракана”. Это еще что такое? Час совсем не похож на таракана. И стрелки не бегают по стене. Но как звучит! Меня это благозвучие возмутило, изумило и восхитило единовременно.

День моего позора.

Полагаю, Михалыч решил за мой счет утвердить свой авторитет.

Весь урок Михалыч чихал. И с каждым его чихом до меня доносилось: “Очкарик”. Правда, получалось скорее “апчкарик”. Все смеялись. Даже Коля и Алек. Ирина Филипповна несколько раз стукнула указкой по столу.

По собственной глупости я оставил на перемене очки на парте.

Начался урок, я полез в портфель и не нащупал очков. Внутри меня похолодело.

Я посмотрел под партой, посмотрел на Клару, она развела руками. Учительница сделала мне замечание:

– Виктор, сядь прямо, хватит вертеться.

После урока я направился к Михалычу. Клара встала рядом со мной.

– Где мои очки, Михалыч?

– На потолке.

Все снова рассмеялись.

– А ну отдал, – грозно сказала Клара.

– А то что?

Я хотел сказать, что позову Семена. Но едва ли Семен пойдет сражаться за меня.

Наташа (видно, из-за дружбы с Кларой) шепнула:

– На шкафу.

Михалыч показал Наташе кулак.

Я разулся, встал на стул, но дотянулся только до края шкафа. Пришлось поставить на стул еще один стул. Я нащупал очки, сжал их в кулаке и готов был спускаться. Но тут верхний стул сдвинулся, и я потерял равновесие. Единственное, что успел заметить, падая, это ухмылку Михалыча. Я больно ударился головой и спиной и еле сдержал слезы. Прижал к груди кулак с очками. Михалыч стоял надо мной и ржал, Коля с Алеком помогли мне встать. Спина до сих пор ноет, лежать больно. Ненавижу Михалыча. Хорошо, что очки целы. Иначе я бы его…

Жизнь меня ничему не учит. Я совершил ту же ошибку – оставил дневник на столе открытым.

Порванный портфель в углу комнаты свидетельствует о том, что Семен уже вернулся из школы и наверняка все прочел.

Я осмотрел дневник со всех сторон. Ничего нового не появилось, ничего старого не утеряно, страницы не вырваны.

Не заметил?

За ужином я пристально изучал Семена, пытаясь понять, знает он или нет.

Семен ничем себя не выдал. Даже был любезен и передал мне хлеб. Все хорошее, что делает Семен, не к добру.

Клара – Виктору

18 декабря 1937

Кто это так Михалыча? Фингал под глазом ему к лицу.

Виктор – Кларе

19 декабря 1937

Дорогая Клара!

Кажется, я догадываюсь, кто поставил фонарь Михалычу.

Семен вчера перевязал руку.

Перед сном спросил его:

– Это из-за меня?

– Еще чего.

В этом весь Семен.

Как бы мне поступок Семена не аукнулся.

Сегодня я увидел другую Клару. Не ту, что сидит за мной и шепотом просит подсказать ответ. На сцене она преобразилась. В ее взгляде, скрытом за опущенными ресницами, я заметил… нежность.

Когда в середине спектакля ее героиня узнала о гибели своего возлюбленного, на лице Клары застыло страдание, такое глубокое и искреннее, что у меня перехватило дыхание. Глаза ее лучились, и был в них какой-то неизъяснимый блеск. Я не мог оторвать взгляд, я не видел на сцене Клары, я видел страдающую девушку. И в этом была магия.

Коля играет хуже некуда. И рядом с Кларой смотрится просто нелепо.

Засиделся в школьной библиотеке, свет в коридорах выключили. Услышал шорох, сдавленный смех. “Тише, бессовестный”. “Да брось”, – знакомый бас. Вмиг сообразил, что это Михалыч зажал в углу какую-то девчонку. Тело мое напряглось.

Библиотека закрылась, бабушка ждала дома, и деваться было некуда. Я затаил дыхание и, едва ступая, пошел вдоль стены. Сердце мое бешено стучало.

Когда я уже было решил, что опасность миновала, Михалыч заметил мою тень, развернулся и схватил за плечо. Он ничего не говорил, лишь смотрел на меня. И все сильнее и сильнее сжимал плечо. И казалось мне со страху, что глаза его светятся в темноте.

Девчонка рассмеялась жеманно: “Ну пусти, ну ради меня пусти”. Но Михалыч продолжал сжимать мое плечо. Глаза его сделались стеклянными. Понимал ли он в тот момент, кто перед ним? В голосе девчонки послышался испуг: “Совсем, что ли, если не отпустишь – я ухожу”. Михалыч не отреагировал. Тогда она бросилась ему на шею. Михалыч словно очнулся, толкнул меня в стену. “Пошел. Живо”.

Я побежал.

Снился сон. В нем я стою и рассматриваю огромную картину в золотой раме. Отовсюду струится свет.

Вдруг появляется бабушка и передает мне в руки младенца.

“Витенька, подержи немного”.

Я беру ребенка, смотрю в его личико и вижу, что глаза у него синие-синие.

Слышу низкий голос у себя за спиной: “Имя тебе теперь Михаил”.

И мне хочется поспорить, что я Виктор, но я молчу. Это, наверно, не мне, а младенцу дано имя. Но вдруг понимаю, что он – это я. А раз он – это я, то как же нас все-таки зовут?

На том и проснулся.

Я готова была драться! Володя Бальцер обозвал Наташу, а та молчит. Нет у нее ни капли самолюбия. Он ее всячески оскорбляет, а она ничего. Тогда вмешалась я. Рванула Володьку за воротник так, что рубашка разорвалась. Володька уже было замахнулся отвесить мне по щеке, да тут К.С. вошла в класс.

Михалыч сказал: “Впервые вижу такую девчонку!” “Какую?” – огрызнулась я. Он странно улыбнулся.

Этот подлый черт попытался меня поцеловать. Я оттолкнула его, а он опять полез. Я толкнула сильнее и крикнула, чтобы отстал. К нам направился мужчина, Михалыч дал деру.

Мир перевернулся. Небо обрушилось. Михалычу понравилась Клара.

Он делает ей неоднозначные намеки. Клара старается их не замечать. От такой откровенной пошлости теряются даже Коля и Алек.

Сегодня она попросила меня пойти домой вместе.

Михалыч плелся за нами до самого дома Клары. Мы ужа дошли до ее порога, когда она шепнула:

– Тебя проводить?

Слова Клары меня задели.

– Как-нибудь сам.

И все же, когда Клара скрылась за дверью, я почувствовал, что душа моя затрепетала. У меня за спиной стоял Михалыч, и я не знал, что от него ожидать. Пару минут я не двигался, затем быстрым шагом направился в сторону дома. Я готов был молиться бабушкиному Богу, чтобы он помог мне добраться в целости и невредимости. К счастью, в планы Михалыча не входило меня утюжить. По крайней мере, не сегодня.

Клара – Виктору

22 марта 1938

Витька, это уже совсем беспредел!

Михалыч просится на главную роль в нашем новом спектакле.

Антонина Дмитриевна сказала, что он прекрасно подходит! А это значит, что мне придется танцевать с Михалычем целых два танца. Витька, что делать? Отказаться от роли? Я сейчас заплачу!

Ты знаешь, что до слез меня довести практически невозможно.

Он мне противен! Как представлю, что его лицо будет в десяти сантиметрах от моего… Да ни за что!

Витька, ты мой последний шанс. Попробуйся на эту роль. Прошу тебя. На кону моя жизнь!

Виктор – Кларе

23 марта 1938

Дорогая Клара!

Нужно что-то придумать. Дай мне немного времени.

Если Михалыч идеальный кандидат, едва ли я подхожу на роль. Здесь надо действовать хитрее.

Не переживай раньше времени.

С уважением, Виктор

Виктор – Кларе

24 марта 1938

Дорогая Клара!

Я всю ночь не спал, размышлял.

Антонина Дмитриевна не догадывается, что Михалыч за человек. Он ведь все репетиции прогуливать будет.

Тебе придется пойти на крайние меры. Как Германия в восемнадцатом году предъявила Советскому правительству ультиматум перевести Черноморский флот из Новороссийска в Севастополь под угрозой наступления на Москву[21], так и ты угрожай уходом из театра, если Антонина Дмитриевна утвердит на главную роль Михалыча.

Если манипуляции не пройдут, пусть вместо тебя на главную роль ставят кого-то другого. Не переживай, тут мигом все вскроется. Михалыч попросту перестанет посещать кружок и тем самым подтвердит твои слова, что он ненадежный элемент.

Михалыч не знает, на кого напал.

С уважением, Виктор

Клара – Виктору

27 марта 1938

Ох, Витька, видел бы ты лицо Михалыча.

Я пришла в кружок на полчаса раньше и сразу к Антонине Дмитриевне.

– Антонина Дмитриевна, Антонина Дмитриевна, я не могу играть главную роль.

– Отчего же? Что-то случилось?

– Посы случились, Антонина Дмитриевна. Пока не исправлю отметки, не смогу на репетициях целыми днями пропадать. Поставьте вместо меня кого-то. А в следующий раз я никому главную роль не отдам. Ни за что. Честное-пречестное.

– Кого же мы теперь поставим?

– Галка бы очень хорошо подошла.

– Вы же друг друга на дух не переносите?

– Это неправда. Да и разве нет во мне человечности? Разве не вижу я, как она о главной роли мечтала.

– Не знаю, справится ли Галина. Подозрительно это, Клара. Это из-за нового партнера?

Я не ответила.

– Клара, что за детский сад?

– Я не буду с ним танцевать.

– Вот оно что.

Антонина Дмитриевна задумалась.

– Нет, я не могу сказать ему, что он не будет играть. Человек, может, впервые инициативу проявил. Надо всем давать шанс исправиться. Глядишь, станет актером и будет вспоминать, как Антонина Дмитриевна дала ему путевку в жизнь.

– Вы просто Михалыча не знаете. Ничего он не хочет.

– Галина, значит, Галина. Будешь на вторых ролях.

Так и пришлось пожертвовать славой, чтобы проучить Михалыча!

Началась репетиция.

Михалыча не было, я корила себя, что зря затеяла этот разговор. Но через полчаса он завалился в актовый зал.

– А вот и вы. Мы вас ждем, – радостно воскликнула Антонина Дмитриевна. – Подойдите к партнерше.

Михалыч оскалился и направился ко мне.

– Нет-нет, вы теперь танцуете с Галочкой. Она будет играть вместо Клары.

Галка расцвела. Михалыч зло на меня зыркнул и процедил:

– Все лучше, чем с Кноль.

Михалыч таким словом Клару обозвал, что повторять стыдно. На букву “П”. Я остолбенел от его беспринципности.

Клара покраснела. Никто за нее не вступился. Полагаю, в глубине души девчонки надеялись, что кто-то свергнет ее с пьедестала.

Дни мои сочтены. Мне бы не хотелось драматизировать, но я совершил непоправимое.

Во мне проснулась первобытная ярость. Пока Михалыч выкрикивал сальности, я подошел к нему со спины и толкнул с такой силой, что он полетел с лестницы. В тот же миг испугался, что Михалыч сломает шею или расшибется насмерть. Но он несколько раз перекувыркнулся и приземлился вполне удачно.

Клара крикнула: “Бежим!” И мы побежали к другому выходу.

Теперь я думаю о последствиях. Поступил я крайне опрометчиво. Как идти завтра в школу? Михалыч наверняка будет меня караулить. Попросить бабушку проводить меня? В четырнадцать лет это унизительно. К тому же у нее сердце, и мне бы не хотелось добавлять ему переживаний. Попросить Семена? Притвориться больным? Выйти в школу на час раньше?

Мысленно прощаюсь с жизнью.

Клара – Виктору

5 апреля 1938

Витька, ты герой! Ты теперь мой самый верный друг.

Я и представить не могла, что тебе хватит смелости.

Интересно, где он сегодня? Готовит нападение?

Клара

Всю неделю Михалыч не появляется в школе. Выходить из дома по-прежнему страшно.

Не нахожу себе места. Хочется рвать, крушить, ломать, портить, бить. Появилась дурная привычка заламывать пальцы. Неужто мне передался отцов нрав? Я презираю себя за несдержанность.

Михалыч затаился. Что от него ждать?

Учительница сообщила, что Михалыч в школу больше не придет. Причину нам не докладывают.

Ходят слухи, что у Михалыча арестована мать и его теперь отправят к тетке в деревню.

Слухи подтвердились.

Я много думаю о произошедшем.

О событиях, которые перекраивают наши судьбы. Почему маму Михалыча арестовали именно в тот день и ни днем позже?

Мне необходимо признаться. В ту ночь я не мог заснуть, все думал, что Михалыч со мной сделает. Страх заполнил каждую клеточку моего тела, и, поддавшись ему, я обратился к бабушкиному Богу. Я сказал, что поверю в него, если он убережет меня от Михалыча.

Но не такой же ценой… Больше никогда, никогда не обращусь к нему! Даже если это будет вопрос жизни и смерти. Мне стыдно признаться Кларе, ведь она считает меня героем. Коля с Алеком зауважали меня: то, что я не влезаю в драки, воспринималось ими как слабость. Они признались, что ни за что не решились бы идти против Михалыча. При других обстоятельствах и я бы не решился…

И все же… Как бы я повел себя, прижми меня Михалыч к стенке? Поддался бы страху, отказался от своих принципов, просил пощады?

Пытаюсь убедить себя, что это всего лишь совпадение. Не могу же я своей волей решить участь другого человека. Уж больно много я на себя беру.

Клара – Виктору

3 июня 1938

Витька, здравствуй!

До школы ты меня не увидишь. С бабушкой Алевтиной совсем беда, Гертруда уже не справляется, мы с мамой едем в Саратов.

Клара – Виктору

5 июня 1938

Привет, Витька!

Пишу, чтобы ты знал мой новый адрес.

Гертруда с Вальдемаром и бабушкой живут в самом центре города, всего пару кварталов до парка и консерватории. В квартире хорошо, светло. Два окна, по одному на каждую комнату. Нам с мамой постелили в маленькой комнате два матраса.

Гертруда с Вальдемаром уже столько женаты, а детей нет. Это жаль. Мне бы так хотелось стать тетей.

Проезжали разные здания, папа то и дело говорил: “Это немцы построили. И это немцы построили. И эти мукомольные предприятия”.

И тут вдруг скажи: “Плохо, Клара, что ты немецкий не знаешь”.

“Так отчего бы мне его знать, если вы с мамой на русском всегда говорите?”

“Оттого, Клара, что ты немка”.

“Я только наполовину немка, а наполовину русская. А вообще я советский гражданин!”

Папе мой ответ не понравился. Он нахмурился.

“Надо тебя в немецкую образцовую школу перевести”.

Папа не первый раз заговаривает о немецкой образцовой школе. Он меня в прошлом году туда перевести хотел, как только она достроилась. Я перепугалась.

“Папа, ты что! Я и так еле-еле справляюсь с домашней работой, а еще немецкий учить!”

“Ничего, будешь стараться. Эх, Клара, Клара… Вот так и пропадут все наши традиции. Хорошо хоть крестили тебя”.

“И все же жаль, что не в православие”, – вмешалась мама.

“Да какая теперь разница. В этой безбожной стране”.

Что же теперь поделать? Не должна ведь я из-за этого страдать, в другую школу переходить! То, что я наполовину немка, не имеет в моей жизни никакого значения.

А еще ехали мимо костемольного завода. Ну и запах. Ужас! Как только там у Алека мама работает? Вот почему она такая недовольная всегда. Попробуй поработай денек в таком месте.

Пиши теперь сюда.

Клара

Вот и пришла пора прощаться. Музыкальную школу я буду вспоминать с теплом, она стала мне вторым домом.

Помню, как бабушка впервые привела меня сюда. Нарядила, причесала волосы – прям как у деда на фотографиях.

Пришли, а перед входом очередь. Оказывается, желающих много. Это меня расстроило. Помню, как стоял в коридоре и до меня доносился голос чистоты и силы невероятной. От этого голоса у меня закружилась голова и сделалось совсем худо. Что я здесь забыл? Как же бабушка расстроится, когда ей скажут, что способностей у меня нет.

Что я не певец, бабушка заявила с порога. “Но какой слух, какой слух!”

Не помню, что именно от меня требовалось, но чувствовал я, что показал себя крайне плохо. Прослушивание было коротким. Домой шел поникший. Бабушка пыталась меня поддержать.

“В эту не возьмут – в другую пойдем”, – сказала бабушка. И по чрезмерной ее веселости я догадался, что прослушивание прошло не просто плохо, а ужасно.

Утром следующего дня бабушка пошла узнавать результаты. Я делал вид, что мне все равно. После завтрака сел с книгой, чтобы отвлечься и скоротать время. Велика беда, что не играть мне на пианино? Буду книги читать, стану великим читателем.

Бабушка пришла к обеду. Ожидая нерадостные известия, я вяло водил ложкой в тарелке. Отец на меня прикрикнул – обычное дело.

“Что кричишь, Паша? У сына твоего, между прочим, абсолютный слух”.

Я поднял глаза: “Как это – абсолютный?”

“Да, Витенька. Только вот вместо фортепиано настаивают на скрипке. Я им сказала, никакой скрипки”.

“Баян! – отрезал отец. – Рояль! Еще чего! Место у нас лишнее?”

“Место найдем”, – сказала бабушка. И мы действительно нашли.

Помню свой самый первый урок.

Я шел вприпрыжку. Мимо здания школы, мимо знакомых мест, мимо исторических зданий по любимой улице. Отныне мне предстояло дважды в неделю ходить этим маршрутом.

На стенах в коридоре висели портреты. Мужчины с пышными усами смотрели надменно: “Что вы здесь забыли, молодой человек?” Я толкнул деревянную дверь, прошел, стараясь наступать аккуратно.

Пианино с желтыми клавишами у окна. То, что клавиши желтые, отчего-то меня удивило. Пришло сравнение с зубами. Должно быть, пианино совсем старое, раз зубы у него такие желтые.

Возле инструмента два обшарпанных стула для учителя и ученика.

Уже много после, когда я выучился играть и пальцы сами скользили по клавишам, я часто смотрел в окно и представлял, как через щели в раме просачиваются звуки, танцуют в воздухе и через открытые форточки попадают в дома и квартиры. Задумавшись, я забывал о том, что надо сидеть смирно, держать спину, я покачивался под эти звуки. А еще нередко, доверившись пальцам, играл, вперив взгляд в потолок. Трещинки и облупившаяся штукатурка помогали мне сосредоточиться и доиграть без запинки. Я доверяю звучанию музыки в моей голове.

Учительница возвращала меня из мечтаний.

Позапрошлой зимой окно, в которое я любил смотреть, играя, разбили и неумело заклеили. Задувало. Завхоз обещал, что примет меры, но я целый месяц играл, закутавшись в бабушкину шаль, пальца мерзли и не хотели разгибаться.

Бабушка настаивает, чтобы я поступал в музыкальное училище. Она переоценивает мои способности. Вот Алек дома не занимается, опаздывает на занятия, а как играет! Точно пальцы его были созданы для игры на инструменте.

Все явственнее сознаю, что моя жизнь будет связана с книгами.

Виктор – Кларе

20 июня 1938

Дорогая Клара!

Твой папа прав: важно знать свои корни.

Что касается костемольного завода, то его запах – лишь мелочь по сравнению с тем, что произошло здесь давным-давно (это мне бабушка рассказывала). Представь себе: внезапно обрушилась огромная груда костей. Как это могло случиться? В стене образовалась трещина. Работницы предупреждали начальство, да все без толку.

Однажды, ближе к концу рабочей смены, стена под давлением костей рухнула. Прибежали люди с округи, стали разгребать завалы. Кого спасли, а кто задохнулся. Кровь, кости, раздавленные тела. Девять женщин погибли.

Управляющего заводом тогда едва не растерзали. Уцелел благодаря отцу прекрасного писателя, Льва Абрамовича Кассиля.

Бабушкиной подруге повезло, сломанной ногой отделалась, а несколько работниц завода погибли. Среди них мать почтальонши тети Шуры, Галкина бабушка. Тетя Шура из-за этого в детском доме оказалась, потому, должно быть, ожесточилась. Да разве можно тем оправдать ее отношение к Галке? Галка все время в синяках.

Однообразные будни страшно надоели, но такова моя жизнь, пора привыкать.

С уважением, Виктор

Бабушка решила, что мой ум достаточно окреп (выражение бабушки), и достала из закромов “Божественную комедию” Данте. Первая часть называется “Ад”, я прочитал несколько песен. Отчего это комедия, мне невдомек, но написано хорошо.

Когда-то я в годину зрелых лет

В дремучий лес зашел и заблудился…

Виктор – Кларе

26 июля 1938

Дорогая Клара!

На меня сегодня напала тоска – гложет целый день безо всяких на то причин. Состояние удручающее. Полагаю, что тоска – следствие лености ума и душевной распущенности. Отложил Мамина-Сибиряка, читаю Дюма. И как бы ни было интересно, сможет ли королева-мать добраться до Генриха Наваррского, с трудом удается сосредоточиться на тексте. Мысли растекаются, и я растекаюсь вслед за ними.

Что это за недуг? За окном солнечно, птицы поют, вода в Волге теплая… Каникулы! Мне бы печали не знать, а я сижу в четырех стенах, и тошно, и сил никаких.

Говорю себе: “Эх, Виктор Палыч, Виктор Палыч, что за буржуазные замашки…”

Уже темнеет, а я сел писать тебе письмо. Бабушка говорит, что письма помогают, когда на человека нападает тоска. Можно было бы поискать себе собеседника, да где его найти?

Как твоя жизнь, Клара?

Расскажи мне что-нибудь веселое, иначе я совсем зачахну.

С уважением, Виктор

Клара – Виктору

4 августа 1938

Здравствуй, Витька!

Мне бы хотелось повеселить тебя, да настроения не те. Сложно целый день с бабушкой. Такие странные вещи она творит. То утюг на плиту поставит, то вещи из окна выбросит. А вчера, пока я купалась, вышла из дома, хотя ей запрещено ходить одной. Как я перепугалась! Соседка привела ее обратно. Она только вышла из подъезда, сразу же потерялась.