Много дней после детства

Тройка в четверти: как объяснить мужу? Мне уже никак. Почему так путаются мысли? Почему так часто меркнет свет? Классная говорила, что всё от того, что меня назвали мужским именем. Станислава Паленкова. Угадайте, как меня начали дразнить в конце ноября 2015? Ну, изо Льва Толстого. А ещё мою фамилию упорно писали через "о". Меня ещё спрашивали:

– Почему семейное положение не как у нормальных шестнадцатилетних людей?

– Сначала зародилась жизнь, потом случилась смерть, – отвечала я.

Как это было, даже не спрашивайте. Не помню. Не знаю даже. Лет с трёх я была уверена, что никогда не выйду замуж. Представляла себя той, кто называется старой девой, но тогда такой термин не знала. Другие поженятся, а я не буду. Тогда не знала ни о чайлдфри, ни о жизни для себя, ни о гендерах. Просто считала, что семья не для меня так же, как полёты, что-то иноприродное.

В школу шла отличница. Ещё задолго до первого звонка меня презентовали как потенциальную гордость школы. Особенно легко быть отличницей, когда всё ещё только в проекте, когда в детском саду двойку не поставят. Единственный ребёнок, надежда семьи, школьные годы чудесные ждала больше не я, а родители, чтобы гордиться. Хотя я тоже ждала: в детском саду совсем не играла, стеснялась, больше любила занятия, где надо было просто выполнять.

Я мечтала не расти. Загадывала такое желание каждый раз, письма Деду Морозу писала. Мама так умилялась: "Какая маленькая, хорошенькая, куколка, ребёнок"! Мне многое разрешали, прощали, много внимания уделяли только потому, что была маленькой. Ножки Золушки, маленькие туфельки. Соседку-ровесницу уже не поднимали на руки и не кружили, она была крупнее. При построении была в конце. У меня было детское автокресло розового цвета, и наклейка "ребёнок в машине" украшала правую сторону заднего стекла.

Первое сентября. Я стояла нарядная, в белых колготках, с огромным букетом. Я обязательно стану отличницей, обязательно полюблю школу. Но блестящим ожиданиям пришлось приземлиться на суровой реальности: второго сентября я начала писать палочки не с той строки, мне было сказано, что при оценочной системе это бы не было пятёркой. Я заплакала: первый день – и вот так! Всё-таки хорошо, что дают время привыкнуть. Ведь вначале что оценивать? То, как подготовили дома или в садике?

Но я быстро вошла в колею, и пошли одни пятёрки. Все задания были на высший балл, каждый день меня хвалили, ставили в пример. Задания на продлёнке я не считала за домашние, быстро делала и была свободна. Бывало, что я одна знаю, как решить задачу, выручаю весь класс. "Посмотрите, как пишет Стася", "одна Стася меня услышала", "пятёрка за контрольную только у Паленковой". Мои тетради как образец висели в коридоре, как и моё фото на доске почёта. На родительских собраниях Анна Ивановна восхищалась: "Лучшая ученица, берите пример с её родителей. Если в средней школе становятся важны способности, то начальная – целиком родительская ответственность". И пускала по рядам мои тетради. И грызла зависть, одна из мам открыто сказала моей: "Повезло вам. Моего-то оболтуса не заставишь позаниматься". Но моя вместо того, чтобы сказать правду – про раннюю психическую зрелость, хорошие способности на данном этапе – ядовито усмехнулась: "Просто кто-то рожает детей ответственно, а кто-то – как придётся, вот и результат". Об этом я потом узнала. А так школа была раем.

Начиналась вторая четверть четвёртого класса. В первый учебный день я обратила внимание, что и в любимых сапожках, и в не менее любимых школьных туфельках очень тесно. Куртка и блузка еле сходились; колготки спускались, юбка выглядела не как школьная форма, а как откровенное мини. Тогда мы с мамой пошли срочно выбирать мне одежду. Я остановилась у детского отдела: в прошлый раз покупали в самой старшей категории! Мама сказала:

– Идём дальше. Здесь тебе уже всё мало.

– Но вот прекрасные сапоги тридцать седьмого размера! А я выросла из тридцать шестого.

– Посмотри, какая цена. Детская одежда и обувь всегда ощутимо дороже.

– Почему? – возмутилась я.

– К детской одежде и обуви выше требования, поэтому дороже производить. Нельзя грубые швы, всё должно быть лёгким, материалы нежнее – отсюда более быстрый износ, поэтому взрослые, кому подходит детская одежда, не одеваются в этом отделе.

Другую девочку распирало бы от счастья, что теперь будет одеваться как взрослая женщина, а у меня наворачивались слёзы. Мы шли дальше, справа висело розовое платье принцессы, один в один как то, в котором я была на выпускной в детском саду и на праздниках в первом классе, белые носочки, налезающие мне сейчас только на руки, белые колготки для первоклассницы, курточка на три-четыре года, копия моей. Школьная форма! Как та, в которой я сейчас, тот же размер, её кому-то купят, какой-то третьекласснице.

В каком-то мутном состоянии я выдержала все примерки, завтра пойду в школу в новом виде. Садимся в машину:

– Тебе уже тесно в кресле?

Мне было тесно, но потерять кроме детской одежды ещё и детское кресло – это для меня было слишком.

– Не очень. Да и по правилам до двенадцати лет, а то штраф будет.

– Сидишь в три погибели. Вставай!

– Я уже села, давай доедем.

Если мама сейчас уберёт кресло, оно больше сюда не вернётся.

– Я быстро. Сейчас.

Я отстегнула ремень и с большим трудом вылезла. Прощайте, цветочки на розовой поляне! Первая поездка без автокресла. Я сидела посередине и смотрела вперёд. Шёл дождь, всё усиливаясь, недалеко от дома он превратился в такой сильный ливень, что ехать было нельзя, все стояли.

      Урок пения. "Над нами солнце светит, не жизнь, а благодать". Мой прекрасный дискант, ангельский голос, как у Серёжи Парамонова, компенсация внешности в самооценке, чисто выводил. По этой причине меня брали сольно петь на школьных концертах. "Учат в школе", "Пусть бегут неуклюже", "Улыбка". Прошло ровно двадцать две с половиной минуты урока, ровно столько же осталось. Почему я себя не слышу? Или мне кажется? Нет голоса. Просто открываю рот, так легче. Никто не заметил.

Двадцать две минуты тридцать секунд пролетели слишком быстро. К счастью, дальше диктант. Перемена снова, я опять пытаюсь заговорить, что-то так хрипло. Заболела, точно. Опять дома будут винить, а если ещё бабушка приедет – тушите свет. Опять начнёт меня запугивать. Три насморка в год ведут к бесплодию, если получишь три двойки подряд – в институт бесплатно не поступишь, там есть чёрный список. Подслушала однажды, как ругались по этому поводу:

– Да знаю я, что это неправда, из ума не выжила. Просто это охранительные мифы, необходимые на детском этапе, чтобы ребёнок слушался. Меня тоже обманывали в детстве.

– Просто это неправильная картина мира. Может, ещё для удобства дважды два – пять?

Про неправильную картину мира – очень мягкие слова. Помню, как надо мной смеялись, дразнили дурой, потому что я поверила, что детей находят в капусте, и рассуждала, как же там, где капуста не растёт. А как плакала, прощалась с жизнью, потому что съела пятую конфету, отчего по бабушкиной версии кишки вылезут! После того подслушанного разговора я совсем перестала ей верить и даже внимательно слушать. Зачем, если вместо правды о жизни закачивается чушь для удобного поведения?

После диктанта я подошла к окну. Доска падает! Хорошо, Настя успела уйти. Но кто кричал? Меня не слышно, но какой-то странный, очень низкий голос. Я спросила у Насти, всё ли в порядке. Это что, я так говорю? От болезни можно охрипнуть, но чтобы так? К счастью, в тот день больше не спрашивали.

– Мама, я заболела.

Мама тоже не сразу поняла, что это я говорю.

– Мерь температуру.

Тридцать шесть и шесть!

– Странно, очень странно.

Я снова не могла разговаривать. На следующий день всё-таки осталась дома. "Доброе утро" всё-таки смогла сказать, чистый, звонкий голос вернулся ко мне. Ничего, скоро выздоровею. Петь, конечно, нельзя пока.

Целую неделю меня продержали дома. Говорить стало легче. Только эта новая тональность никуда не исчезала, а, наоборот, обосновывалась, словно это кто-то говорил во мне. Я искусственно напрягалась, чтобы услышать старый, знакомый детский голос, но требовалось всё больше сил. Неужели я уже больше не спою любимую "Улыбку"? От улыбки в хмурый день светлей, от улыбки в небе радуга проснётся.… Начинаю песню я старая, продолжает неизменно та, новая. Причём мне так легче! Низкий женский голос, можно даже с мужчиной перепутать.

В новый учебный день я поздоровалась привычным детским тоном. Пение – первый урок. "Пусть бегут неуклюже". Это детская песня, надо напрячься и вести детским голосом. Начала вроде, как в детском хоре. А потом.… С припева было слышно только меня, и казалось, что за исполнение детской песенки взялась Ирина Аллегрова. Четвёртый класс – расцвет детского голоса, Парамонов только-только карьеру начинал как раз этой песней. Я стала петь совсем тихо, чтобы не мешать остальным. Словно я не их одноклассница, а выпускница, для прикола затесавшаяся в хор. Кто-то даже засмеялся.

Что, теперь так и будет? Мне же только девять, это какое-то нарушение, стоит исправить, и дискант вернётся лет до четырнадцати. Я, конечно, не солистка главного детского хора страны, но обидно всё-таки, словно себя теряешь. Бабушки обе так хвалили меня как раз за эти детские песенки, говорили, что голос ангельский, не замутнённый этим падшим миром. А если исправить нельзя? Придётся теперь всё время слышать не себя? Я ребёнок, мне чужд мир взрослых женщин.

Я осталась после урока. Вердикт: "Мутация голоса, связки выросли. Школьная нагрузка маленькая, не повредит. А песни? Да, детские обычно так не исполняют, но не будем же мы менять программу под одну ученицу. Вот на школьном концерте подберём что-нибудь подходящее, как острый период пройдёт". То есть этот новый голос надо считать своим? Я так буду говорить всегда? С возрастом тон может упасть, подняться – никогда. Искусственно понизить можно, повысить – никак.

Я стала больше молчать. Только здоровалась, отвечала на уроках и по необходимости. Молча сижу, спрятав под стол ноги недетского размера, и я снова маленькая. Может, так получится обмануть зубную фею и Деда Мороза, и они принесут мне подарки? Я хочу в них верить, сомневаюсь, но продолжаю. Впереди ещё семьдесят лет без чудес, без сказки. Помню, как в пять лет хотела попросить много денег, чтобы родители не ругались, но мама сказала, что такое просят взрослые, Дед Мороз подумает, что я выросла, и больше ничего не принесёт. Учительница первая моя, лидер и светоч, теперь ниже меня ростом!

Мама не могла скрыть слёзы:

– Растёшь, Стася. А вот какая маленькая ты была… Могла спать хоть в ящике комода, хоть в бельевой корзине, с тобой можно было поехать, куда угодно, школы не было. А как ты была в животе, тепло, уютно, всегда под контролем. Я так скучаю! Я понимала тебя без слов, говорят, что до речи ребёнок с ангелами общается. А потом – всё, окончательно стоит на грешной земле. А наивный детский лепет? А рисунки? Каждый малыш – гениальный художник, но потом этот дар не у всех. Никого так не любят, как маленьких детей!

– Мама, а можно не расти?

– Нет, нельзя, увы. Ты отдаляешься от нас с каждой минутой. Думаешь, я не хочу, чтобы ты не росла?

– Может, как-нибудь можно?

– Нет, доченька. Ты теряешь милоту, детскую непосредственность. Взрослые не умиляют. Потом уже недетские соблазны, ночью нам не спать. Маленькие детки – маленькие бедки. То мы не спали, когда ты была рядом, а теперь ты будешь далеко, телефон не ответит. Скоро, скоро…

Я разрыдалась. Тихо и горько. Вспомнила, как во втором классе, вернувшись с прогулки, услышала:

– Вот Стася вырастет, и мы разведёмся.

– А когда считать выросшей?

– Это уж как дело пойдёт, как взрослеть будет.

Это что, нашей семьи больше не будет? Папа станет приходящим, ведь детей оставляют с матерью. Как сейчас уже не будет, будем только вдвоём. Не хочу расти! Помню, как ревела, когда отдавали бедной семье платье принцессы и розовые туфельки, в которых я выступала в детском саду. Тогда ещё бабушка сказала: "Не жадничай". Мне не жалко было для другой девочки, пусть она обрадуется, но до чего же грустно было, что я уже не буду такой маленькой!

Мама останется совсем одна, если я вырасту. Я стану некрасивой, это только дети все красивые, взрослым быть красивыми очень и очень трудно. Вон сколько у мамы косметики! Это что, ежедневная обязаловка? Я стану тёткой? Грубый голос, ростом уже со взрослую, кто-то думал, что мне четырнадцать. Какой кошмар! Вот другие изо всех сил тянутся, срывают детский голосочек в попытках понизить, так хотят быть взрослыми. А мне зачем? Я не хочу! Мне сказали, что я уже подросток, а это ступень от ребёнка ко взрослому. Детство кончилось! Подростков не любят, считают, что от них одни проблемы. Это детям умиляются.

Небо серое, вечера тёмные. Декабрь. Папа сказал, что в новой куртке я выгляжу совсем как взрослая. Ну зачем по больному? Не хочу гулять.

– Стася, ну иди на улицу, сегодня такое солнце.

– Сейчас, скоро.

– Скоро закат!

А я словно не хотела видеть день, на фоне снега, как на белом листе, я казалась огромной. Но вот вышла. Соседки катаются с горы. Неужели им можно? Им же сорок лет. Это же несолидно! Ещё улыбаются, смеются. А мне бабушка говорила, что скоро уже будет неприлично бегать и кататься с гор.

Май. Погода уже как летом, но совсем не радует. Выпускной же скоро! Разучиваем сценки, стихи. Везде "выросли, выросли, выросли". А меня спросили, хотела ли я этого? Вот Настя точно хочет, так дневник не будут проверять. Учительница музыки сказала, что песня о детстве у меня уже звучать не будет; тренер по танцу сказал, что проще меня научить делать поддержку, чем меня удержать однокласснику. Кто-то бы сказал, что мне нанесли психологическую травму. Но учителя не виноваты, эти слова или их отсутствие ничего не меняют. Последние учебные будни, класс скоро перестанет быть родным домом; пока последние пятёрки, окружающий мир заканчивается.

День икс. Последний день учительница наша, мы четвёртый класс. Наш выход, всё прочитали, пропели, станцевали. Мамы плачут, не только моя. Как только мы ушли за кулисы, я разрыдалась, громко, по-детски. А ещё обнадёживали, что Анна Ивановна будет у нас до конца девятого класса. Обманули меня, чтобы не плакала. Последний раз идём в класс, пить чай. Прощайте, родные оранжево-розовые стены! Все вещи забрали вчера. На моём месте в сентябре будет сидеть уже другой или другая.

Лето кончилось. Первое сентября. Конечно, я буду отличницей. Вручили похвальный лист, директриса выразила надежду, что я и дальше буду радовать. Помню, как папа вежливо объяснял, что не может одна учительница вести все предметы в среднем звене, потому что по-разному учат в педвузах на разных учителей. Что ж, только сегодня новая классная с нами целый день. А потом она станет недоступной, кроме уроков математики да ещё редких классных часов. Анна Ивановна ушла на пенсию, уехала и сменила номер телефона, в бывшем моём классе сидела молодая выпускница вуза; она была милая, не прочь познакомиться, но всё равно другая. Прошлое умерло.

Вместо ласковых малышей по коридорам ходили дяденьки и тётеньки. Иногда не отличишь, учитель или ученик. Хотела быть маленькой? Вот. Но уже среди старших! Я что, тоже такой буду? Какие страшные формулы висят на стене! Но это для седьмого класса. Потом придётся учить. Запомнить, как зовут учителей – самое лёгкое на самом деле. Как понять, почему делаешь на пятёрку, а в итоге тройка? Ах, эти задания по математике надо было не устно, а письменно. Как показывать дома такой дневник? Четыре с минусом! Да, и пятёрки есть, но смесь мёда с дёгтем – несъедобная. Не успела записать домашнее задание. Всё, завтра двойка.

Так прошёл сентябрь.

– Ну-ка покажи дневник. Что-то я давно не проверяла, а уже полчетверти прошло.

Я обречённо отдала.

– Я не знаю, как за это расписываться. Мой ребёнок так не учится!

– Я не знаю…

– Надеюсь услышать, что это просто глупая шутка. Где твой дневник?

– Вот.

– Плохо, очень плохо. Ты что, взрослой сильно стала? Уроки делать перестала!

Мама злобно черканула в строке "подпись родителей".

– Марш делать уроки!

Почему мама такая холодная и колючая? Не выслушала меня, как раньше, а посмотрела дневник и окрысилась. Не даётся мне учёба! Почему Васильков отличник, а я – нет? Я хуже? Грубый тон, агрессия. Не стали даже слушать, что случилось в школе сегодня. Пришла бабушка:

– Чего плачешь? Мама тебя так воспитывает, чтобы ты сопротивлялась, наращивала защитный панцирь. К жизни так готовит, закаляет. Думаешь, тебя кто-то обязан любить? Это только в детстве любят.

– Близкие не причиняют боль! – обиделась я.

– Знаешь, ты уже большая, поэтому мама стала жёстче. Это естественно. Или любовь в твоём понимании – это облизывать? Так только кошки котят, и то только маленьких, потом пинка под зад.

– Я не хочу расти!

– Ну не расти. Будь дурочкой! Огромная нам радость на старости лет – за тобой подтирать! Зато ругать никто не будет, заставлять уроки делать. Не жизнь, а малина! Что ж я, дура, сама не догадалась стать овощем?

Надо сосредоточиться, а мама на кухне кричит:

– Всю душу вымотал!

Подходит ко мне:

– Папа твой, урод, во как мне надоел… Ты выросла, теперь меня поймёшь.

И мат-перемат. А раньше стеснялись, говорили, что не при мне, я ведь маленькая. Теперь стало можно, ко мне ведь с матом обратились.

Папа на всю громкость включил телевизор. Ловелас облизывается:

– Тёлочка созрела. Ой как я её в свою коллекцию!

– А мелкую? – отозвался дружбан.

– Ты чё, придурок? Детей я не трогаю, дети чисты и святы. Это девки мясо, сами виноваты в изнасиловании, а детей закон защищает.

Когда я стану мясом? Фу, какая гадость! Если я выйду замуж, мне придётся делать обязательно. Поэтому уж точно не хочу. Не обманывать же человека, что будешь, хотя на самом деле думаешь наоборот.

Я не мужененавистница. Но почему детей не приносит аист и не покупают в магазине? Мужчину я воспринимаю нормально как папу, как учителя, одноклассника, друга, брата. Спать с ним? Фу, какая гадость! Страшнее только мысль, что когда-то общество начнёт считать, что я сама этого захочу. Когда там согласие? В шестнадцать? Ладно, ещё несовершеннолетняя. Школьница, общество похвалит, что ещё о таком не думаю. Потом институт – думаю об учёбе, вся такая ботанка, бесконечно готовлюсь, сессии жутко сложные. А дальше? Целиком в работу? Там все семейные. Двадцать пять лет, тридцать, сорок… Белая ворона.

На старых дев смотрят косо. Анекдоты о том, как они страдают, что не могут стать другими. Мальчикам тоже не очень-то приятно от слова "инцел". Мне говорят, что я вырасту и сама захочу. Я? Сама? Захочу? И мужчину не накажут, не защитят меня, как маленького ребёнка? После определённого возраста человеку детство не берегут. Даже если оно у него внутри, всем плевать.

От взрослых одно зло. Они совершают все преступления, развязывают войны, убивают. Вот малыши все хорошие, в них видишь добрых людей. Даже из маргинальной семьи: это ребёнок, он отдельно, выше. Все дети трогательно любят родителей, всегда винят себя. Хотя в детстве человек как раз ни в чём не виноват. Маленьких не винят, а жалеют. Вот никто бы не рос. Но тогда людей не будет больше. И кто будет жизнь поддерживать? Ребёнок ведь не способен.

Когда я вижу маленькую девочку, я твёрдо знаю: она не сделала ни одного аборта. А маленький мальчик никого не бросил, не сказал: "Сама решай, я не готов". А все взрослые это делали. Секс – это то, от чего аборты. А поэтому грязь. Ещё мужчины опасны. Постоянно рассказывают про насилие. Нет, не надо мне этого. Буду чистой всю жизнь, как ребёнок. Хорошей девочкой. Девственность повышает интеллект, где-то прочитала. Я, значит, чистая, а другие? Мои родители грязные? А множество других людей?

Детей не бросают. А взрослых спокойно выбрасывают на помойку. Развод – это "ты плохая, больше не нужна и мне никто". Детей выросших тоже можно выгнать из дома, бросить, если не угодят. Мне приснилось, что прихожу домой, а не открывают: "Тебе восемнадцать, живи, как хочешь". Вообще, "как хочешь" говорят, когда внутри тебя отвергают. Принесла я тройку за домашнее задание – у бабушки сразу холодный тон. Когда я была младше, никто так со мной не разговаривал. Ребёнка инстинктивно пожалеют и защитят.

Уже десять вечера. А я до сих пор не доделала математику. Взрослые всё ставят в пример себя, как всё успевали. Бабушка даже тетради свои показывала. Ну что, интересно. Памятник культуры прекрасный, в музей можно отдать. Зачем меня стыдить, что я так не пишу? У бабушки золотая медаль, у соседки. И? "Учиться – это твоя обязанность, бла-бла-бла"… Учиться – да, а о пятёрках нигде ни слова.

Они-то учились в школе, а не в дурдоме на выезде. Золотая медаль отличникам – это, видимо, за оборону мозга. Отличник – жалкое зрелище, я вам скажу. Ну невозможно одинаково любить все предметы, не бывает так в живом человеке. Даже Леонардо да Винчи засунь в современную школу, у него где-то будет не пять. Предметы ладно, какой живой, нероботизированный человек искренне любит ту муру, коей переполнена каждая графа "домашнее задание"? Ещё второй иностранный язык, пилотный проект. Кому пилотный проект, а кому страдать. Пришла из школы. Отдохнуть? Раскрыть скобки в двадцати предложениях (языка два – умножить на два), сделать проект на десять листов, ниоткуда не списанный, презентация…. Упражнение по русскому на страницу, развёрнутый план, письменные ответы на вопросы. Даже по физкультуре. Семь уроков, семь предметов. Жить когда?

У нас ещё программа экспериментальная, учиться по ней не лучше, чем жить в эпоху перемен. С пятого класса и физика, и география, только что химии нет. Кто-то сказал, что раньше учить – значит лучше, остальные повторили. После школы куда лучше в этом плане: предмет идёт семестр или год, потом экзамен, и после каникул его место занято новым. В школе же тянут параллельно много предметов, удивляясь, что же это ученики не успевают. Борьба с клиповым мышлением? А что, пестрота в расписании не создаёт его?

Однажды так я совершила преступление. Перед каникулами – это отягчающее обстоятельство. Первая четверть – смягчающее. Пришла я так домой в последний понедельник. Что там? Сообщение по географии, личное письмо по английскому, по обществознанию доклад, но не просто, а в рукописном виде требуют, полезно, видите ли, мозги развивает. По литературе ответить в тетради на двенадцать вопросов после критической статьи. По французскому – печатная тетрадь, записать туда предложения, раскрыть скобки – пять заданий. Вот такой короткий день – пять уроков! Пять часов. Погода солнечная, редкость в октябре. Я выбрала жизнь, что ж, это самооборона. Иду ловить, возможно, последнее солнце. Дети играют, счастливцы. У них-то нет домашки.

Подошла к песочнице, смотрю. Строгим тоном мальчику мама:

– Не разговаривай с незнакомой тётей!

– Да, я знаю.

Это я? Из партнёра по играм я превратилась во взрослую незнакомку? Ладно ещё девочка, мужскому полу дружить с детьми невозможно. Неужели я сама стану такой, как эти мамы?

Семь вечера, я дома.

– Уроки сделала?

– Да, – неожиданно для себя ответила я.

Учебники сложила и стала читать. Как я об этом мечтала! Свободный, тихий, счастливый вечер. Как в четвёртом классе: пришла домой, и школы нет. Мама ещё рассказывала, что сама не делала домашку, и ничего, высшее образование получила, и знания есть обо всём. Всегда бы так. Ложусь спать и что-то тревожно, не сразу засыпаю. А как же завтра?

Строгий скучный класс. География. Не опять, а снова.

– Итак, начинаю спрашивать доклады. Паленкова.

– Можно я сначала?

– Подожди, Васильков. Сейчас Паленкова ответит.

– Я завтра принесу, – стушевалась я.

– Что? Не готова? Два. Неси дневник.

– Может, не надо? – двоек в дневнике у меня ещё не было, только в тетрадях. Не забуду, как первую тетрадь с двойкой запихнула глубоко в портфель.

– Надо, Паленкова, надо. Это задание, необходимое.

Не могу. Может, каникулы пропадут? Будут стыдить меня всей семьёй. Ещё лишат чего-нибудь.

– Стася, я жду. В журнале всё равно уже стоит, поэтому не отвертишься.

Обречённо несу дневник.

– Слёз мне здесь не надо! Просто готовься в следующий раз.

На обществознании я уже не плакала, просто молча сдала дневник на двойку. Учительница ещё удивилась: "Гордая такая, вторую двойку спокойно хватает, вот словно родители ругать не будут. Будут ведь, отличников даже за четвёрки ругают, потому они и отличники". Конечно, я так плакала, когда мама кричала. На остальных предметах я смогла получить пятёрки! За ответ. А тетради сдала на будущие двойки. Вот откроют на проверку, и бомба взорвётся.

Сегодня делать уроки или нет? Неужели я имею свободу это решать? Всё равно ведь этот детский протест задавят и заставят делать все прошлые задания. Я ведь ещё не человек. Это после школы могут выбирать, дальше образование необязательное. Кто учится заочно и удалённо работает, может быть в любое время в любом месте. Солнце выглянуло – вышел гулять. Есть рабочее настроение в семь утра – пожалуйста. Я вот иногда готова целый день заниматься, не вставая, а иногда – вообще никак.

Нет, сегодня нет настроения. Поживу. Снова день прекрасный. Погулять, дочитать, наконец, любимую книгу. Целый вечер впереди!

– Ну-ка поди на минутку, – мамин голос обрывает полёт мыслей.

– Что?

– Мне позвонила учительница сегодня. Очень стыдно за тебя. Пойми, что все твои хитрости взрослыми раскусываются на раз. Мы всё сверху видим, как лабиринт. Совсем учиться перестала! Ты съехала до тройки! Как дальше будешь жить? Закроешься ото всех ваткой? И будешь с голоду дохнуть, обложившись своими книжками. А на еду, что тебе дадут, будешь отвечать: "Фу! Примитивная еда. Капуста – от слова "пусто"".

Я бесконечно плохая. Хочется сжаться, исчезнуть навсегда. Зачем я пошла в пятый класс, если там так плохо? Лучше бы я не дожила. Лучше бы меня вообще не было. Хотя папа говорил, что каждый человек нужен и без него наступит почти конец света. Ну я прошу делать картошку без капусты, потому что она лишняя, не сытная, занимает место, да и вкус сбивает. Но мама говорит: "Капуста оттеняет".

– Вообще сколько тебе лет? Одиннадцать или пять? Ответственности никакой!

Я не достойна своего возраста. Я ненастоящая. Достойных возраста не ругают. А меня ругают, значит, я отсталая и плохая, из меня ничего не получится. Я не могу делать что-либо, когда мама смотрит. Она так давит, когда сидит рядом. Человек-негатив. Так начнёшь разговаривать, а она свернёт не что-то неприятное. У неё полно друзей и подруг, но всё равно предпочитает сидеть дома.

В классе я считаюсь некрасивой. Две тонкие косички, ушастая, лицо некрасивое. Но до этого я выделялась учёбой. А теперь?

– Что, Стася, ты больше не умная? – завёл Гена Якушев.

– Да сдулась Паленкова. Ботанки – они все такие.

Я никогда не выйду замуж. Я некрасивая, на таких не смотрят. Зато моя честь в безопасности. Отличницы становятся старыми девами, а если планируешь быть одной, больше времени посвящаешь учёбе. Но почему вся культура пронизана отношениями? В книгах мы постоянно читаем про любовь, песни любых времён. Меня это не касается, я не такая. Не будут смотреть, как на объект. Взрослые врут, что я красивая, просто в пятом классе это никто не понимает. Конечно, я им не верю. Они все врут, только дети говорят правду. Врут не только для выгоды, но и из вежливости. Родители понятно, стыдно им признаться себе, что у них уродка. Хотя мама проговаривается: "Бока бы убрать немножко, живот подтянуть". Когда ругают, это всегда правда.

Я больше не отличница. Пять четвёрок! Больше не люблю математику. А раньше была любимым уроком. Теперь бабушка со мной плотно сидит, контролирует от и до. "Не вертись", "буквы некрасивые, ой, лягушки скачут". Опять понедельник! А это значит – опять домашнее задание до девяти вечера. Сказали же в школе, что пятый класс – это как первый, теряются все навыки самоорганизации. Опять:

– Стася, уроков много?

– Не очень, – кисло ответила я.

– Много. А то бы погуляли вместе. Но, как видишь, не судьба.

– Ненавижу все эти уроки!

– Фу, какие слова! Читаешь, читаешь книги, а в итоге ничего хорошего не черпаешь оттуда.

– Я тогда вообще читать не буду.

– Ну и плохо. Не будешь умной, не будешь развиваться дальше.

Хотя почему так? Зачем обесценивать? Может, без книг всё было бы куда хуже? Да точно. И почему они себе позволяют грубость в мой адрес?

Вот бы снова стать маленькой. Даже если не навсегда, то чтобы снова мне было три года. Три, четыре, пять, шесть – счастливое время, когда всё для тебя, когда безусловно любят и нет оценок. Когда проснёшься утром – и никуда не идти, можно спать до десяти, до одиннадцати. Умиляются каждому твоему слову. Можешь нести всякий бред, но все взрослые будут говорить, как это мило, какая я умная, что я расту. Но расти я не буду, а буду таким нежным цветочком. Яркая одежда, подарки от гостей. Единственный ребёнок среди многих взрослых. Вот будет счастье!

Никаких уроков! Читать я умею, вот и будут вместо опротивевших тетрадей любимые книги. Мама снова станет доброй. Ведь маленьких обижать нельзя. С маленьким ребёнком мама будет сдерживаться. Уже не понадобится колючее-болючее воспитание, раз я не выхожу в этот мир, не надо привыкать к его грязи. Снова будут меня любить, снова будут тихие вечера. А то когда у мамы плохое настроение, мне становится очень страшно. Я ведь обязана её осчастливить! Мама жалуется, что не спит по ночам из-за мыслей. Я виновата, если бы я была хорошей, семья была бы счастливой. Но как стать умной и хорошей? Большим это практически невозможно. А вот маленькой – легко! Нарисовала рисунок, рассказала стишок – и молодец.

А ещё у меня с пяти лет была мечта: жить вечно. До шестнадцати лет я вообще никого из близких не теряла. Редкость, но вот так. Только слышала, что я не успела кого-то увидеть, потому что он ушёл из жизни. Так в памяти и засело. Скольких людей я не увидела, сколько от них я не узнала! Я бы увидела свою прабабушку, если бы она жила сто лет. Хотя как? Младенцем, что не считается. А вот если бы сто двадцать…. Эх! Сейчас была бы с нами, помогала бы мне и уж точно была бы добрее, чем бабушка. Мама рассказывала про её мягкий характер. А если бы двести лет? Триста? Тысячу? Сколько поколений мы бы видели! Бабушки, прабабушки, прапра….

До школы я думала, что человек живёт обязательно ровно-ровно сто лет, умирая в день рождения, когда должен быть сто один год. Видела по телевизору про Жанну Кальман. Сто двадцать два года! Больше что, не бывает, раз это рекорд? Когда в первом классе узнала в школе, что средняя продолжительность жизни – семьдесят-восемьдесят лет, разрыдалась прямо на уроке. Хорошо, что я не мальчик. Их жалко: и на войну идти, и смертность выше в принципе. Вроде я люблю день рождения. Но ведь он фиксирует, что мне на один год меньше теперь осталось! Мама говорила, что человек с рождения начинает стареть. Я расту, а мама с папой стареют? Самой первой я потеряю бабушку. И как буду дальше жить? А потом останусь сиротой, когда мне будет лет пятьдесят?! Двое родителей в этом возрасте – всё же редкость.

"Стася, бессмертия нет". Взрослые так говорят. Но почему они не верят? Как в это можно не верить? Они что, согласны с тем, чтобы враз перестать существовать, чтобы стемнело в сознании? Люди столько существуют, неужели никогда им не хотелось не разлучаться навсегда и не бояться собственного небытия?

– Стася, отстань, я отдохнуть хочу. Нет, люди не будут бессмертными. Это всё мифы, сказки. Человечество ошибалось, думая так.

– А если нет? Не отмахивайся.

– Стась, я не отмахиваюсь. Думаешь, я буду врать? Не могут жить вечно ни растения, ни звери, ни люди.

– Почему?

Мама отложила журнал.

– Ну, это невозможно. Помнишь, у меня телефон сгорел? Мы тоже механизмы своего рода. Я бы могла, конечно, тебя обмануть, чтобы порадовать, но не хочу. Знай правду с самого начала.

Я ушла в другую комнату плакать. Лучше бы мама меня обманула! Да как так? Я что, как и все, когда-нибудь утром не проснусь? Раз – и темнота. Ещё на окружающем мире было: "Могут ли организмы жить вечно"? А вот могли бы! Вот в "Галилео" ведущий исчез, сказав, что в передаче совсем нет компьютерной графики. Значит, правда исчез. Может, туда написать? Или в "Хочу всё знать"? Но ведь там были и отрицательные ответы. Над вопросом, ответ на который очевиден всем взрослым, могут и посмеяться. Раньше ведь люди читать не умели, считали, что Земля плоская, а Луна – блин, но ведь никто не думал, что можно жить всегда. Ночью мне приснилось, что я умираю, у меня мутнеет в глазах, хуже слышу. Что, чувства исчезнут? Черная темнота, тишина, бесчувствие и одиночество?

В играх я была пацифисткой. Никого не убивать, самой не умирать. Казалось, что игра накликивает реальность. Люди ведь даже не хотят искать бессмертие! Может, оно совсем рядом? Надо только по плитке пройти правильно, не наступая на швы. Хлопнуть дверью не один раз, а два, пять, десять. Родители думают, что я так физику изучаю на практике. У меня блестящая идея! Надо поехать путешествовать по всему миру, тогда обязательно что-нибудь найдём. Как бабушка говорила, что если всё перетряхнуть, вещь обязательно найдётся. Но все только посмеялись. Почему? Сами же учили. Чтобы жить вечно, это надо заслужить. Например, одни пятёрки получать не только потому, что иначе будут ругать или смеяться. Но никому об этом нельзя рассказывать, а то решат, что родители запугали бедного ребёнка.

Но как я узнаю, что у меня получилось? Будет какой-то знак? Или всю жизнь ходить вслепую? И как проверить? Опасной ситуацией? Но ведь бессмертие только от старости, а не от катастрофы. Вот эпос о Гильгамеше читали. Почему он не сохранил эту траву? Пусть меня убеждают, что это легенда, сказка, но никто же не проверял. Слышала об опытах алхимиков, но ведь это только часть вариантов, правда?

С книгами и фильмами так же. Помню, как в мои пять лет родители смотрели "Титаник". Мама сказала, о чём, я разрыдалась и потребовала выключить. Но мне предложили просто уйти. Не могли сделать счастливый конец, потому что на самом деле так было. Папа сказал, что такие фильмы мне пока не по возрасту. А потом будут по возрасту, и я должна буду это смотреть? Какой ужас! Мне понравилась песня "Я люблю тебя, Дима". Хотела слушать снова и снова, пока не узнала, что у певицы мужа убили. Её песню про это событие я лично дома запретила. Анну Герман вообще отмела: не хотела мёртвую слушать. На что папа возразил, что тогда вообще от всей науки и культуры придётся отказаться, ведь изобретатели не дожили до наших дней. Не забыл добавить, что стол, за которым я сижу, сделан дедушкой, чуть-чуть не дожившим до моего рождения.

Но куда больше меня злили и расстраивали чисто выдуманные произведения. Ну почему автор такой злой? Если против реальности не попрёшь, Титаник утонул, а Черникова застрелили, то уж сочинить-то можно было без всего этого. Меня успокаивали, что Колобок – это еда, а волку можно вспороть брюхо так, что он останется жив, это обычная операция, "Морозко" – только фильм, где над Марфушей просто посмеялись. Зачем убивать девочку со спичками, почему нельзя было развести костёр из веток? Бабушка сказала, что во времена печного отопления все пригодное для него подчищалось, поэтому не вариант. Но почему?! Почему никто не приютил? Тогда люди любили добрые дела. Русалочка почему не нашла другого? Царевна ладно, с ней потом всё хорошо. Это ещё всё детское. А потом что ещё в школе читать придётся! Утопил собаку, утопилась, легла на рельсы…. И чем ты старше, тем меньше тебя берегут и ограждают.

В первом классе, после первой четверти, я пришла домой весёлая. Что бы почитать дождливым вечером? На столе лежала книга "Белый Бим Чёрное ухо". На зелёной поляне добродушный хозяин с собакой. Вроде детская, для взрослых так не оформляют. Интересно! Через несколько часов книжка летела в дальний угол, а я доревелась до того, что поднялась температура.

– Раззява! Зачем дал ребёнку такую книгу?

– Мама, не ругай папу!

Если даже очень хорошо себя вести, это не спасает? Бим был очень хорошей собакой, и что? Как обезопасить себя? Вот сейчас усну и не проснусь.

– Стася, ты что, ещё не спишь? Первый час!

– Что там? – сонно отвечает папа.

– Смотри, что натворил! Детство надо беречь!

Голова гудит, вертятся какие-то фразы. Слишком хочу спать, чтобы пойти и лечь. Можно без подготовки? Май, за окнами цветущие деревья качаются. В школу? Мне говорят, что я окончила её много-много лет назад. Родителей тоже нет. В смысле нет? Может, уехали куда-нибудь? Я умираю, мне все об этом сказали. Что? Не могу ничего сделать, мне не отвечают на вопросы, словно не слышат. На коже выступают серые пятна, я хожу по цветущему саду и боюсь. Звонок будильника прервал этот кошмар.

Первые каникулы четвёртого класса, незадолго до того, как пришлось менять гардероб. Семейный вечер. Мама с папой обсуждали фильм про пионеров-героев.

– Вот мальчик, твой ровесник, сам погиб, но спас целую деревню. И ведь такие приблизили победу! Один мальчик, одна девочка, ещё… Старики воевали.

– Ну, не знаю. Если погибнуть, то смысл подвига? Это же небытие навсегда, и какое дело, что кто-то выжил?

– Стася, ты совсем глупая?! А ещё отличница! Ты что, серьёзно не понимаешь, зачем жертвуют собой? Во-первых, никакого небытия нет, никто после смерти не исчезает. Люди просто разделяются с телом, словно засыпают, а сами переселяются. После конца света снова оживут, молодые, безо всяких несовершенств.

Надо же! То есть, я встречу всех людей, которых придётся терять? И нет той обречённости на черноту, которой я так боялась? Теперь понятно, почему стоит жертвовать собой. Своя жизнь – это всё-таки не самое главное. За окном летали противные чёрные листья, но было не страшно, а радостно.

Смысла нет в жизни. Зачем всё это? Ещё семьдесят лет! Уроки, потом работа. Каждый день что-то делать. Уже надоедает. Потом ещё вырастать, становиться скучной, как мама. Деньги, деньги, деньги, доллары в глазах, как у Дональда Дака. В первый понедельник второй четверти в классе разговаривали о мечтах. Кто-то мечтает куда-то поехать, полететь на самолёте, завести собаку. Стать кем-то.

– А ты что хочешь?

– Хочу сдохнуть.

– Хитрая ты, Паленкова. Нам, значит, добиваться, всю жизнь не забывать о мечте, бояться опоздать, жертвовать чем-то приятным, выбирать из альтернатив, а тебе само придёт, хоть в двадцать лет, хоть в восемьдесят, ничего делать не надо, даже ждать не придётся, отвлечёшься на что-нибудь.

– Настя, ты гений!

– В смысле?

– Умереть всегда успеешь, а живёшь лишь раз.

Живём лишь раз! А ведь правда. Потом на мир уже не повлияешь, не стронешь с места ничего даже. Мёртвых людей в жизни нет, юридически они не считаются. Никто не уделит внимания моему папе после очередной ссоры. Никто не поговорит с Настей с утра. А ещё что я могу сделать? Донести сумку соседке. У неё сын военный, в разъездах. Я Гене помогла после диктанта на русском языке. Смертельно больные просто так, что ли, цепляются за каждый день? Читала о планетах, после уроков, так мы живём вдвое меньше года на Плутоне. Мальчик-одуванчик раз – и старик, и больше ничего не может. Вот так оглянуться не успею – а конец. Только не мультик кончится, от чего я плакала в пять лет, а моя жизнь.

Волосы темнеют. Я больше не блондинка, не ангелочек! Раньше светлые умными считались, это потом анекдоты пошли. Я теперь типичная брюнетка, не белокурая редкость, а как все. Папа сказал, что не в кого мне светлой быть, хотя бывает, что рождаются светлые у тёмных. Я не блондинка на самом деле, а лишь детское это! Боюсь своего тела. Ребёнок во мне уже исчез. Голос как в фильмах, таким тётки говорят.

Не получается пятёрка! Опять контрольную не дотянула. Коварное пятое задание. Как раньше легко было! Вроде учу, ворон не ловлю, а пятёрки нет. "У тебя в пятом классе пропал интерес к учёбе". Родители, бабушка, в школе – все так говорят. А откуда он, собственно, должен быть? С потолка? Я хожу в школу, потому что заставляют и чтобы людей увидеть. Опять проект! Мне не нравятся те учебные темы, по которым давят докладами. Ну нельзя просто рассказать и в учебнике почитать, как раньше? Опять математика, дополнительный урок, под нами сейчас первоклассники репетируют прощание с букварём.

Это дети все красивые. А вдруг я вырасту некрасивой? Меня же тогда никто любить не будет. "Не родись красивой" – сказочки. Как ни утешай, реальность-то не изменится. Вон сколько косметики у мамы! Я что, тоже должна буду каждый день всё это намазать и смыть? "Как хорошо, что ты девочка, ты можешь накраситься, менять образы, скрыть недостатки". А я не хочу. Можно ничего не замазывать? Можно иметь свой цвет волос и от седых не расстраиваться? А когда надо начинать скрывать возраст? Мама так не взяла меня на праздник, хотя с детьми другие были, хотела сказать, ей двадцать лет, а я бы выдала. Детские конкурсы красоты – зло, а взрослых как товар – это всё нормально. Когда я стану товаром?

Я единый образ. Зачем мне рыжие волосы и зелёные веки? Да ещё всё это поддерживать. Мама жалуется, как болят ноги от каблуков после работы. А после праздников так вообще чуть не падает из-за шпилек. "Вырастешь – тоже начнёшь", – смеётся мама. Не начну и не вырасту! Ещё эти диеты. Взрослые женщины запрещают себе сладкое, а потом взвешиваются. Это в детстве мальчики и девочки равны.

Мама опять недовольная. Уборочный зуд – это у всех так? Как заводная кукла, тратит всю субботу на генеральную уборку. "Сколько песка опять", "клубы перекатываются", "с ковра сколько добра". Этот противный звук, когда мама гребёт по полу ногой и говорит: "Неужели никому не стыдно? Вы ведь здесь живёте". Мне тоже это станет интересно? Работа, уборка, готовка – вот и вся взрослая жизнь. Работа – это одно и то же каждый день. Мне-то надоедает, когда одни и те же задания, скучно становится. Зато у родителей никакого домашнего задания, пришли вечером – и сидят вместе. Но с девяти до шести каждый день, и не прогуляешь.

Какие всё-таки взрослые унылые. Целыми днями жалуются. Дома, на работе, на скамейке. Там болит, там болит, не болит – значит, неживой. Никто не хочет идти на работу. Все её ненавидят, даже если шли учиться с горящими глазами. Значит, работа – это ужасное зло. В семье обязательно проблемы. Женятся по большой любви, чтобы вскоре друг друга возненавидеть, а полюбить любовников. Не проще ли сразу на любовниках жениться? Близкие – это те, кто делает больно. Если ласково разговаривают – это враги, хотят изнасиловать, на наркоту посадить. Обидные слова – это обязательно горькая правда, это так воспитывают, надо потом спасибо сказать. Кто кричит и ругается, тот обязательно прав.

Прихожу в уже восьмой класс. Ещё почти четыре года осталось учиться. Да уже меньше! Каждый день отщипывается. После последнего звонка прыгну из окна, потому что не знаю, что делать дальше. Это пока всё просто: и через месяц, и через год, и через два я буду ходить в школу. Я не больная, поэтому до выпускного таки придётся доживать. Или.… А надо идти на ЕГЭ в таком случае? Юля в колледж уйдёт, я её больше не увижу. Зачем меня на год раньше отдали? Ещё бы год выиграть от этой боли конца. Хотя класс после нас – такие обормоты, что на последний звонок их не позовём, будут опять, как тогда, на восьмом марта, не хочется вспоминать. Недавно я перепутала контрольные на доске и написала за седьмой. Учительница смеялась, но сказала, что это всё равно была бы четвёрка. Опять! Почему даже за предыдущий класс так?

После школы надо будет поступать. Куда? Не знаю. Но, говорят, это очень сложно, мама всё повторяет, что я должна вырваться из нищеты. "Ты окончишь школу и будешь болтаться". Не хочу взрослеть! Мама говорит, что я ей не верю, что зря не напрягаюсь представить себе картину будущего, где после вручения аттестата засела дома в углу и ничего не делаю, устроилась как домашнее животное. "Ты чего ждёшь? Пенсии отменят. Вот уволят меня по старости, и что? Будешь говорить "мама, принеси еды""? Как противно это слушать! Вот бы не дожить до осени после школы.

Ещё не начался первый урок. Школа, как и в первом классе. Юля начала:

– Я вчера с таким парнем познакомилась, представляете? Нет, не представляете!

– Представляем, – перебил её Гена. – Я вот папе помогаю, на летний отдых зарабатываю.

– Мой самый младший брат пошёл вчера, – начала Лена. – Растёт Максик!

– А я… а я прочитала "Витю Малеева". И все уроки сделала на пятёрку, – это сказала я.

– Серьёзно? Возьми с полки пирожок, – сказал Гена, и все загоготали.

Им совсем не интересно! Что ж я так скучно живу? Я не расту внутри, а они растут. У них всё меняется. Что делать? Ходить в начальную школу, пытаться держаться на равных? Пробовала, они воспринимают меня как старшую! Их жизнь – мой прошлый опыт, им я интересна именно тем, что дальше их горизонта. Опять осень, опять ждать лета. Но ведь так год пройдёт! Что ж у меня ничего интересного не происходит, всё только в книгах или фильмах? Вот книгу моей жизни никто бы читать не стал.

Мне правда нравятся науки. Я как рыба в воде. Как приятно приходить в класс с готовым домашним заданием. Но ещё приятнее, когда его нет. Можно учиться и не взрослеть, сколько гениев под опекой. Ровесники гуляют с друзьями, а у меня важное дело – уроки. Всё равно я не дотягиваю до Василькова, он действительно умный, у него пятёрки сами собой, никто не заставляет, а я пыжусь, видно, что как Эллочка-людоедка. Неизменные три четвёрки на последней странице дневника.

Но меня хвалят. "Тихая, покладистая девочка, не то, что эти трудные подростки. Душа отдыхает. Форма, две косички, никому глазки не строит". Не зря я не взрослею. А дома почему не хвалят совсем? Я же стараюсь. Даже после школьной проверки на девственность ничего не сказали. Меня разлюбили в пятом классе, теперь любовь платная, всё никак не допрыгнуть. Когда у мамы плохое настроение, мне плохо весь день. У меня нет переходного возраста, чтобы не доставлять проблем. Что ж не радуются? "Меня настораживает, что у тебя друзей нет, – опять заводит пластинку мама. – Почему ты не общаешься с ровесниками? Либо малыши, либо тётки". Опять я маме не такая!

Я не хочу, чтобы родители волновались. Сколько страшных новостей! Там убили, там украли. Потому и не гуляю. А уж как меня пугали подростковой беременностью! Да я хорошая девочка, со мной такое никогда. Страшно-то как! Вот как бы я сказала родителям? Да умерла бы на месте от ужаса. Меня же отвергнут вообще все. А как поведут на аборт, будут из меня ребёнка выскребать! Брр! Мне обязательно насильно сделают аборт, потому что я ещё не человек и не имею права на детей, а потом усадят за уроки, которые у меня будут до окончания вуза.

Вообще, дети – это крест на жизни. Полный. Вон какие страшные истории о материнстве в Интернете. Дети круглые сутки кричат лет до пяти минимум. Я стану толстой и глупой, меня бросит муж. Дети съедят жизнь, я растворюсь в них. Умные не рожают, чайлдфри – добродетель. И такие умные, убедительные люди это говорят, так их многодетные ущемляют. Вот как не верить им? Надо быть хорошей девочкой. Авторитеты говорят – я подчиняюсь.

От любви одни проблемы. Не только беременность, иначе бесплодные бы не страдали. Бросают друг друга, плачут, разводятся. Да даже если не бросают; живёшь ты так спокойно, а потом мужа убили. И как с этим дальше? Выстрелы, кровь, мама будет причитать. И что тогда, я буду вдова?

"Стася, ты так живёшь, словно впереди ещё одна жизнь". Не гуляю вообще, опять всё лето пропустила, которое так ждала. Не могу разрешить себе выйти на улицу. Только по делам. Быстрее, быстрее пройти, не останавливаться, не смотреть на небо и деревья. Должно что-то пройти, чтобы я себе разрешила. Наверно, буду гулять после приказа о зачислении в вуз. Уже только очень ленивый не сказал мне, что я всё пропускаю:

– Вот ты выкинула этот день, а ведь его больше не будет. Кто знает, может, тебе мало осталось?

– Да, я согласна, – отвечала я и снова за старое.

Я очень поздно ложусь спать. Даже в психологических тестах нет таких цифр. Пять утра, иногда даже шесть. Сплю после школы, потом разгуливаюсь. Не могу спать, пусть даже очень хочется. Ведь ничего полезного нет, одна пустота. А потом лягу рано – и не усну, будет полусон какой-то. Что-то делать сил нет, никто не гундит, всё спят, можно пожить. Одиннадцать, двенадцать – какое спать, столько же интересного! На выходные позорный будильник на одиннадцать десять. А то ведь просыпала и его. Просыпаюсь так в половине второго. И ведь ещё спать хочется! Нет уж. Остался маленький кусочек дня. Именно поэтому осенью и зимой я не гуляла. Всё надо что-то доделать, ещё нет промежуточного итога, чтобы на улице отдохнуть.

Просыпаюсь и пытаюсь догнать день. Бывает, даже в одиннадцать вечера клонит в сон. Но как лечь, если почти ничего за день не сделала? Четырнадцать часов утра. Разгуливаюсь; если встала в одиннадцать, то полдень у меня аж в семь вечера. Вот бы стать жаворонком! У меня бывали такие дни. Даже в суперхмурое утро можно одно, другое, третье сделать. Удивительно. Самые откладываемые дела. И в десять засыпается без проблем в таком случае.

"Приходит Новый год для всех, кто счастья ждёт, кто верит в чудеса и сказку бережёт". Во втором классе учили. Вот напишу письмо Деду Морозу, чтобы сделал меня жаворонком. А то их хвалят, им так легко живётся, вот пусть и у меня так будет. И чтобы дома не ругались. Зачем я это делаю вообще? А не знаю!

– Папа, отправь письмо, пожалуйста. Только маме не говори.

– Тебе скоро четырнадцать лет, какой Дед Мороз?

Нечего было сказать. Читать в какой-то психологической статье, что иногда письмом доносят то, что не могут сказать вслух. Помню, так в пятом классе Гена смеялся, что я верю в Деда Мороза, а я его убеждала. Ладно, это письмо – просто эксперимент. Не бомбу же я отправила. Всё равно по почте куда-нибудь дойдёт и кто-нибудь увидит. Пусть.

Ну стану я взрослой, и что? Буду ходить на работу, вставать рано, общаться с людьми на равных. Кто-то понравится, выйду замуж. У меня больше не будет девственности никогда, я буду как все, у тех, кто вокруг, её нет. У школьных работниц, у певиц, которых я слушаю. Деда Мороза на Новый год не будет. Нет, я – не другие. Я только портить всё могу. Вот в шестом классе ёлочную игрушку разбила. Никто больше не разбил, а я, криворукая, умудрилась. Нет, лучше всё детское, только им заниматься. Сказали, что я не пойму серьёзные книги – читаю детские. Там так уютно, всё легко разрешается. Но всё равно я чувствую себя старше героев-младшеклассников!

Меня пугает моё тело. Уже в четвёртом классе полезли прыщи, за что начали подразнивать. Бабушка начала причитать, что какая-то сыпь, мне нужна диета. Мама стала навязывать косметику, стыдить. А мне совсем не интересно на себя что-то намазывать. Почему мама имеет право не хотеть что-то дома, а меня за это же называют обидными словами? Смахиваю волос со щеки – Гена: "Что, прыщи чешутся"? Ноги уже сорок первого размера, а до школы была золушкой.

Говорят, что я замуж не выйду. Спрашивают, с кем встречаюсь. Ни с кем! Я ребёнок! Не травите последние годы детства! Ещё успею стать нудной и бурчащей, как вы. Вот бы физически стать маленькой, чтобы больше не стесняться себя. Настоящих взрослых не ругают, они ошибаются. С двойкой в следующий класс не переводят, а я не могу аттестоваться за одиннадцатилетний возраст, когда начали ругать. Поэтому мне снова и снова одиннадцать лет, а из-за тела считают взрослой, поэтому я выгляжу глупо, позорю семью, мне так стыдно. Экзамен на взросление, когда мама меня полностью одобрит и перестанет ругать, я не сдам никогда.