Любовь и свобода

Антон чувствовал небольшое похмелье от вчерашнего вина и немного нервничал после разговора с женой. Хотя как такового разговора не было. Они говорили полунамёками и также неопределённо отвечали друг другу на незаданные вопросы. Как будто они о чём-то договорились, но не понятно о чём. С ней всегда так. Его иногда злила эта её манера строить диалоги в своей голове, не спрашивая напрямую, а только озвучивая свои выводы. Но иногда это было удобно. Сейчас от этой неопределённости создавалось напряжение. Теперь было непонятно – ему вчера показалось, или она дала ему понять, что ей известно про его роман на стороне? И совсем было непонятно – закончился ли этот разговор, нужно ли ему просить прощения, или он уже как-то по умолчанию прощен, и если да, то на каких условиях? Что такое она там себе решила, что он теперь должен был понять и сделать, чтобы прощение было зафиксировано, и тема исчерпана? Возможно, условие – это закончить эти отношения немедленно и бесповоротно, или, возможно, она думает, что они уже закончены, и поэтому так легко его простила? А может, она его простила, потому что у неё самой был роман, и она посчитала, что у них 1:1, и счет можно обнулить? Эта последняя версия волновала его больше всего.

Вчера он обрадовался, что удалось избежать прямого разговора, но сегодня уже сожалел, что его не было и всё больше пытался ответить себе на вопрос: нет ли и у нее романа на стороне? И если есть, то что она намерена тогда с этим делать, и ожидает ли она от него в связи с этим такого же лёгкого прощения и принятия? В этом месте он утыкался в свою невозможность так легко пройти мимо этого факта, что она, его жена, Оксана спит с кем-то ещё, и теперь она принимает, а то и ставит такие условия, что они остаются вместе, но у них могут быть другие партнеры. И что у нас верность упразднена? Будем как французы, и «свобода, равенство, братство» – это новая реальность совместной жизни? Но вообще-то она всегда как будто исповедовала эти ценности в их браке. Она никогда не контролировала его, никогда не высказывала ему какое-либо недоверие или сомнение. Иногда она ревновала, но это было больше похоже на прелюдию, как будто она так себя заводила. Это разжигало их страсть, но после страсти, после секса всё опять становилось спокойно. То есть никаких жёстких рамок с её стороны никогда не было. То же самое и он проявлял по отношению к ней – уважение к личным границам и полное доверие. Его, в общем, устраивало. Это было комфортно. Он не видел никаких недостатков у такого положения вещей. Он, конечно, видел, что на неё всегда обращали внимание мужчины. Куда бы они с ней не приходили, он замечал эти взгляды. Но он никогда не сомневался, что она ему верна. Он видел, что она этих взглядов не то что не ловит, она их как будто не замечает… И вот сейчас он впервые засомневался. Вернее, он впервые испугался.

В рассуждениях о неопределённости сложившейся ситуации он открыл дверь их квартиры и наткнулся на два чемодана. Он остановился перед ними в недоумении, испугавшись, что ответ на его вопросы появился перед ним так быстро и так буквально.

Оксана вышла из кухни и застала его в этом замешательстве, как будто прочитав этот его вопрос, почувствовала некоторое удовольствие от его испуга. В следующий момент ей стало слегка неловко от его предположения, что она собрала ему вещи. Ей всегда казалось это странным – собрать вещи другого человека, сложить их в чемоданы с такой скоростью, как показывают в кино. Она свои-то, когда ехала куда-то, собирала по несколько дней, оттягивая до последнего, а тут вот так взять и собрать всю жизнь человека в два чемодана – ей точно было бы невозможно. Но после этих мыслей ее смущение перешло в слегка садистическую фантазию. Она представила эту сцену с душераздирающими репликами и стояниями на коленях и подумала, что можно было бы, конечно, устроить ему эту показательную драму, даже вынужденные каникулы. «Исправительные», – добавила она в своей голове и тут же внутри засмеялась от этих мыслей, подумав, что вряд ли Антон будет стоять на коленях.

– Ты чего встал тут? Стоишь, думаешь, твои ли это вещи? – улыбаясь, спросила она.

Он, услышав иронию в ее голосе, увидев улыбку на ее лице, почувствовал огромное облегчение и также улыбаясь ей, сразу отбил мячик:

– А что всё еще хуже? Твои? – улыбаясь ей и говоря это, он на самом деле думал, что это вообще самый страшный вариант развития этой ситуации, что лучше уж пусть это будут его вещи.

У него было убеждение, что если она его выгонит, то у него больше шансов потом всё-таки вернуться, чем вернуть ее, если она уйдет сама. Она, как будто уловив ход его мысли, продолжая улыбаться, подумала, что её всегда удивляла его убеждённость, что она такая решительная, что она способна легко его бросить, вот так прям собрать все свои вещи в чемоданы (в два!) и уйти куда глаза глядят, и конечно, не оставив никаких контактов и следов. Ну, если бы они были героями какого-то сериала, то возможно, её героиня так бы и поступила, но сама она знала, что она не то чтобы на это не способна, но что это не совсем её стиль. Она чувствовала, что слишком привязана к своему дому, к месту и к своим вещам в нём, к своему ощущению дома, которое у нее здесь. Она в этом смысле скорее как кот – привыкает к месту. Может, поэтому собаки ей как-то милее, они хоть привыкают к человеку… «Он всегда думает обо мне лучше, чем я есть на самом деле. Даже не то что лучше, а как-то проще, идеальней, радикальней что ли… Или может, это я думаю, что он так обо мне думает, а он не думает? Может, надо его спросить?».