Наследие

Глава 1. Элисон Гамильтон.

США, Нью-Йорк.2019 год.

Тишину квартиры пронзил громкий треск, и по полу разлетелись разноцветные брызги теней, усыпая белый ковер различными оттенками нюда.

– Да чтоб тебя! – не удержавшись, воскликнула Элисон.

Она со злостью стукнула кулаком по элегантному лакированному столику в стиле модерн, за которым сидела, но, увидев в зеркале свое искаженное гневом лицо, тут же постаралась успокоиться – закрыла глаза и сделала глубокий вдох. Палетка теней от Dior ее любимого оттенка была уничтожена, что не могло не вызвать огорчения, как и то, что дорогой ковер из чистой шерсти, сделанный на заказ в компании Uttermost безнадежно утратил свой первоначальный вид. Впрочем, современные химчистки творят чудеса, возможно и воскрешение им под силу.

Бросив быстрый взгляд на часы, Элисон подобрала остатки футляра и пылесосом собрала все, что не успело превратиться в современное прочтение картин Ли Краснера. Так или иначе уйти из дома, зная, что в ее комнате остались последствия случайно разбитой палетки теней, Элисон не могла – такое вполне способно свести с ума.

Дни, какими бы однообразными они не были, всегда несли в себе оттенок вызовов судьбы и отражали толику удачи, положенную милостью богов на долю того или иного человека. Элисон все больше начинало казаться, что сегодня один из таких дней, которые принято называть началом черной полосы, и она стойко переносила это в надежде, что вся ее удача проявит себя вечером – на выставке в Бруклинском музее, где она появится как приглашенный специалист, ответственный за проверку подлинности экспонатов. В скором времени постоянная выставка пополнится предметами древности Ближнего Востока, и Элисон переполняла уверенность в том, что лучше ее никто не подойдет на эту роль. Конечно же, причиной тому служили годами наработанный опыт и трудоголизм, заставляющий работать в любое время дня и ночи, но не в последнюю очередь желанием получить эту работу руководило обещанное щедрое вознаграждение.

Примерно полчаса спустя Элисон уже стояла в прихожей и, бросив оценивающий взгляд на свое отражение в зеркале, удовлетворенно кивнула, мысленно похвалив себя за покупку туфель Prada, над которой сомневалась пару недель. Черная лакированная кожа, заостренные носы и каблук конус, неустойчивый, но чертовски сексуальный – все это идеально дополняло строгие брюки палаццо, жакет и белый топ-корсет, который благодаря стройной фигуре она могла позволить себе носить, несмотря на возраст. Совсем скоро ей уже исполнится сорок – очередная круглая цифра, которая воспринимается не так болезненно, если у тебя за плечами развод, взрослая дочь и накопления на безбедную старость. Немного подумав, Элисон сняла с шеи нитку жемчуга и, вернувшись в комнату, вытащила из шкатулки маленький золотой крестик на длинной цепочке, который тут же скрылся за краем топа, а также еще парочку золотых цепочек разной длины с маленькими кулонами. Нет, суеверной она совсем не была, но неудачи этого дня – разбитая чашка, курьер, доставивший ее новое платье по другому адресу, водитель, едва не переехавший ее утром по дороге в магазин, и разбитая палетка теней – не могли остаться незамеченными, и требовали дополнительного вмешательства свыше.

– Мелоди, я ухожу. Буду поздно. Еда в холодильнике, – крикнула Элисон, но, не услышав ответа, открыла дверь в комнату дочери. – Понятно, ты еще не вернулась.

Пожав плечами, женщина выключила свет и торопливо заперла за собой дверь, вызывая такси. Если выйдет из дома прямо сейчас, то приедет как раз к началу выставки, медлить нельзя.

Уже садясь в такси, Элисон подняла глаза наверх, на окно в комнате дочери – черное, как и множество других – и задалась вопросом, когда ее маленькая девочка перестала от нее зависеть и нуждаться в материнской заботе. Может, сказывались переходный возраст, взросление, влияние школьной компании, или просто они никогда не были достаточно близки? Подобные мысли крутились в голове Элисон под такт тихой мелодии, заливающей такси, но быстро отошли на второй план перед первоочередными заботами, не выдержав конкуренции. Не откладывая ничего на завтра, женщина уже нашла химчистку, сотрудник которой мог приехать и забрать ковер, а также заказала новую палетку теней, добавив к ней губную помаду оттенка Rose от Lancôme. Уже убирая телефон в сумку, Элисон вытащила его снова и написала короткое «Уехала на встречу, буду поздно», нажав кнопку отправить и удостоверившись, что контакт «Мелоди» сообщение получил.

Но поскольку мир сегодня восстал против нее, дорога в музей превратилась в бесконечную реку красных сигналов автомобилей.

– Впереди авария, – уткнувшись в навигатор, проворчал водитель и послал Элисон печальную улыбку в зеркало заднего вида. – Боюсь, мы здесь застряли, мисс.

– «Потому что тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят их»1, – процитировала Элисон священное писание и вздрогнула, недоумевая, почему именно эти строки сорвались с языка.

Она сказала это, имея в виду, что сегодня лишь немногие водители смогут вовремя добраться до пункта назначения, поскольку большая часть дороги оказалась перекрытой. Но может, призывала себя к спокойствию, подразумевая, что только терпеливые и праведные добиваются намеченных целей. В любом случае взгляд водителя с сочувствующего сменился на удивленный. Подобных реплик от одетой по последней моде дамочки средних лет на заднем сидении своей машины он явно не ожидал. «О, тебя так напугали мои слова, но ведь ты явно не знаешь, что я только что процитировала. Как и не понимаешь смысла. Посредственность», – поморщившись, подумала Элисон и вгляделась в лицо водителя.

Глубокие морщины бороздили лоб и веером окружали уголки глаз и губ, поверхность головы представляла собой поле боя между начинающими седеть волосами и теми, кто давно предпочел удалиться, оставив после себя всем известное «озеро», мятая, застиранная рубашка и грубые, мозолистые руки – явные признаки возраста и усталости. А ведь Элисон едва ли была его моложе, и от этой мысли мурашки побежали по ее рукам. Она надеялась, что выглядит лучше, ведь каждый день вела борьбу с возрастом.

– Могу я выйти здесь? – спокойно спросила Элисон, бросив очередной взгляд на часы.

– Да, но… Вы уверены? – водитель обернулся и посмотрел на нее. – На улице дождь.

На заднем сидении раздался громкий печальный вздох. Как же она не заметила барабанящие по крыше капли? Впрочем, гнев природы, к которому Элисон отнеслась также философски, как и ко всему прочему, с чем столкнулась в этот день, был вполне ожидаемым гвоздем программы. Удостоверившись, что дождь еще не набрал силу и не залил улицы, угрожая расправой ее Prado, женщина решительно повернулась к водителю.

– У вас есть зонт?

– Конечно, – фыркнул водитель, подумав, что только глупец не проверяет прогноз погоды перед выходом из дома, и с подозрением посмотрел на пассажирку. – Но вам я его не отдам.

– Тогда я его куплю, – уверенно сказала Элисон, тоном, не терпящим возражений, и, достав из клатча крупную купюру, протянула ее водителю. – Думаю этого хватит, чтобы покрыть стоимость поездки и забрать у вас зонт.

– У богатых свои причуды? – хмыкнул мужчина, но купюру взял и, пользуясь тем, что машины перед ними не двигались, нагнулся к пассажирской двери, вытаскивая черный зонт-трость. – Держите. Можете выйти здесь.

Послав ему дежурную улыбку, Элисон выбралась из машины, сразу отгородив себя от капель воды зонтом, оказавшимся больше, чем она предполагала. Радуясь, что забрать зонт оказалось не так уж и трудно, женщина тут же слилась с толпой, кожей ощущая на себе взгляд оставшегося в пробке водителя, утопающего в радости от полученных легких денег. Но Элисон, во-первых, была ярой приверженицей пунктуальности и правильного первого впечатления, а во-вторых не умела сдаваться и намеревалась заполучить контракт любой ценой. Существовало, конечно, и в-третьих – когда работа будет выполнена, она получит столько денег, что потраченные сегодня будут напоминать сдачу в магазине.

Такси почти успело доехать до музея, Элисон оставалось пройти всего лишь квартал, но сделав несколько шагов, она тут же раскаялась в своем решении преодолеть этот путь пешком. Каблуки конус – изумительное решение, если вы собираетесь заставить окружающих завидовать вашему вкусу и грации, или если решили утереть нос какой-нибудь зарвавшейся дамочки и увести ее мужа. Иными словами, в них прекрасно было стоять, но вот лавировать в людском потоке с огромным зонтом наперевес оказалось невозможным.

Стиснув зубы, Элисон из последних сил старалась не терять самообладание и сосредоточилась на дыхании, уверенно делая шаг за шагом. Ее разум вскоре заполнился ритмичными ударами маятника – слившимися воедино биением сердца, стука каблуков и ударяющихся о зонт капель. Все прочие звуки города ушли на второй план и растворились. Но внезапно глухой удар в плечо разрушил это уединение, сбивая ее с ног и заставляя вскрикнуть.

– Прошу прощения, – раздался грубый голос прямо над ухом женщины.

Открыв глаза, Элисон с радостью осознала, что не успела упасть – сильные мужские руки подхватили ее за талию и вернули в вертикальное положение. Придя в себя, она приоткрыла губы, чтобы произнести слова благодарности, но мужчина, как ни в чем не бывало, уже направился дальше. Замерев на месте и не обращая внимания на круживших со всех сторон прохожих, женщина смотрела ему вслед, но с сожалением признала, что даже не успела разглядеть лица. Все, что она запомнила – светло-коричневая классическая шляпа, заостренная спереди на манер ковбойской. Слегка тряхнув головой, сбрасывая остатки наваждения, Элисон продолжила свой непростой путь к новой работе.

Разглядывая себя в зеркале гардеробной двадцать минут спустя, Элисон улыбнулась, подумав, что боги, какими бы сердитыми они сегодня не были, наконец проявили к ней должное милосердие. Она не только добралась до музея чуть раньше назначенного времени, но и сохранила свой утонченный внешний вид, несмотря на все старания непогоды. Оставив в гардеробе жакет и мокрый зонт, она тут же погрузилась в привычный для себя мир искусства. Узнав у администратора, что мистер Блэкмунд – директор музея – еще не освободился, женщина предупредила, что будет в Большом вестибюле и поднялась на второй этаж.

Бруклинский музей был одним из ее любимых. Не только из-за большого количества редких экспонатов, но и потому, что к оценке подлинности некоторых она сама приложила руку. Элисон часто мечтала, как приведет сюда дочь, погрузит ее в эту атмосферу спокойной красоты и умиротворения, сотканного в паутине времени, но желаниям не суждено было сбыться. От мыслей о Мелоди в груди что-то неприятно сжалось, но отбросив тревоги, Элисон направилась к фреске «Манифест судьбы» Алексиса Рокмана, украшавшей мезонин. Выполненная маслом по дереву картина поражала не только красотой и детальностью, но и размерами – восемь на двадцать четыре фута2. Элисон всегда ощущала трепет рядом с таким подтверждением таланта и кропотливого труда, величием человеческого воображения. Сложно представить сколько долгих часов потребовалось художнику на создание этой красоты и сколько сил, чтобы не бросить работу на полпути. И каждый раз она, посещая музей, останавливалась возле этой картины, рассматривая корабль, птиц и удаленный горизонт. Впрочем, сегодня ее мысли были далеко – она подумала, как чудесно было бы увидеть не менее величественную картину Александра Иванова, возможно исполненную даже большего смысла. «Явление Христа народу», вот о чем она подумала в этот миг. Когда-нибудь они вместе с Мелоди ее увидят.

– Мисс Гамильтон, рад вас видеть, – теплая мужская рука легла на плечо Элисон, нарушая ее уединение. – Вижу, вы уже погрузились в нашу атмосферу.

– Просто не могла не бросить на нее взгляд, это что-то вроде ритуала посещения музея, – засмеялась Элисон. – Извините, если заставила себя ждать.

– Напротив, я рад видеть в вас такую любовь к искусству.

Мистер Блэкмунд галантно предложил ей руку, и, взяв его под локоть, Элисон послушно позволила себя увести от предметов искусства, которые так обожала, к представителям высшего общества, большинство из которых презирала. Едва войдя в зал, она тут же ощутила на себе оценивающие взгляды светских львиц, женщин одного с ней возраста, и искренне улыбнулась, увидев зависть на лицах. Ничего так не грело ей душу, как осознание собственного превосходства – она, некогда выросшая в деревне, смогла не только сделать себе имя и карьеру, но и добиться утонченности и привлекательности недоступной женам богачей, приглашенных в общество по праву рождения.

Следующие пару часов она под неусыпным руководством мистера Блэкмунда переходила от одной группы людей к другой. Подразумевалось, что в этот вечер состоится первичная оценка экспонатов новой выставки, но стоило только Элисон обратить свое внимание на что-то родом из Ближнего Востока, как над ухом тотчас зазвучал легкомысленный щебет одной из дам, чья активность подпитывалась не столько интересом, сколько пузырьками шампанского, заметно убывающего в бокале.

– Мисс Гамильтон, вы просто обязаны раскрыть нам свой секрет, – ехидно произнесла дама, подошедшая к своему мужу, с которым Элисон разговаривала уже некоторое время. – Глядя на вас даже невозможно представить, что вам уже столько лет. Уж не ведьма ли вы?

– Вы рассекретили меня, – засмеялась Элисон, оставив без внимания явный намек на увядающую молодость, и мысленно добавила, – «Это ты старая ведьма, на которую даже муж смотреть не хочет».

Элисон улыбнулась, радуясь, что ее ежедневные занятия йогой и приверженность правильного питания приносят свои плоды. И косметолог, конечно, встречи, с которыми были так же регулярны, как и совместные завтраки с дочерью.

– Плох тот искусствовед, который не заботиться о собственном теле. Очарование прячется в деталях. Как и дьявол, – задорно подмигнула Элисон собеседнику и добавила, переведя взгляд на его жену. – Прошу извинить, мне надо выйти.

Едва она успела перевести дух, растворившись в живительной тишине коридора, как за спиной раздались шаги.

– Уже уходите, мисс Гамильтон? Мы вас утомили? – участливо спросил подошедший к ней мистер Блэкмунд.

– Нет, что вы. Я просто ответила на звонок, – не моргнув глазом соврала Элисон.

Мужчина бросил на нее внимательный взгляд, заподозрив ложь, но тут же весело рассмеялся.

– Я вернулся в офис за договором. Буду признателен, если вы прочитаете, и подпишете его в ближайшие дни, – он протянул ей папку с документами и подмигнул. – А пока нам лучше переместиться в более приятное место. Это общество… слишком давит. Не желаете поужинать?

– С вами? – кокетливо хлопнула ресницами Элисон. – С удовольствием.

– Тогда подождите меня внизу. Я только попрощаюсь и догоню вас.

Элисон кивнула и направилась в гардеробную, покрепче прижимая папку с договором к груди.

Было что-то неправильное в осознании как легко она получила этот договор – бумаги судя по всему подготовили задолго до ее прихода, и посещение музея в этот вечер носило не более чем формальный характер. Возможно, это был шанс мистера Блэкмунда узнать ее поближе, даже завязать более тесные отношения. Подумав об этом, Элисон улыбнулась. Она была вовсе не против проснуться с ним утром, если это произойдет не в ее квартире, чистой и изысканно обставленной. Больше ни одного мужчину пустить в свою жизнь она была не готова – не для того пережила тяжелый и долгий бракоразводный процесс с мужем. И все же она непростительно давно не занималась сексом, не говоря уже о любви.

Предаваясь мечтам о страстных поцелуях и крепких объятьях, Элисон положила документы на стойку в гардеробе, надела свой жакет и, посмотревшись в зеркало, заметила, что один из кармашков отличается, выпирая чуть сильнее остальных. Нахмурившись, женщина попыталась его пригладить и услышала шуршание. Быстро запустив руку в карман, она вытащила сложенный лист бумаги, раскрыла его и приложила руку к губам, едва сдержав крик, разрывающий ее изнутри. Торопливо оглядевшись и удостоверившись, что никто не видел, как она читает записку, Элисон сунула ее в клатч и, стараясь не сорваться на бег, подошла к гардеробщице.

– Передайте мистеру Блэкмунду, что я… – дыхание Элисон сбилось, а на глаза наворачивались слезы, которые она безуспешно старалась сморгнуть. – Что мне пришлось уйти. Я неважно себя чувствую.

Гардеробщица взглянула на нее обеспокоено и уточнила лишь, не стоит ли вызвать ей такси или доктора, но Элисон уже бежала к выходу из музея, не слыша ничего вокруг. Губы ее тряслись, кровь отхлынула от лица, и думать она могла только о том, как позорно не упасть в обморок прямо здесь, на глазах у всех. И, конечно, вызывая такси и блаженно прикрыв глаза на заднем сидении мчащего ее домой автомобиля, она даже не вспомнила ни про папку с документами, ни про работу, такую желанную еще утром.

Едва закрыв за собой дверь, Элисон тут же скинула жакет, бросив его на пол, чего никогда себе не позволяла, заботясь о постоянном порядке в доме и выказывая недовольство Мелоди за разбросанные вещи. Туфли, элегантные, но по удобству напоминающие колодки, отправились туда же, и Элисон позволила себе громкий, сладостный вздох, ощутив ступнями прохладу паркета. Но облегчение пришло лишь на мгновение, и женщина диким зверем понеслась в свою комнату, уже не уверенная сможет ли найти там защиту и спокойствие.

– Ах, Мелоди, вечно ты… – выругалась Элисон, споткнувшись о брошенный на полу рюкзак, но тут же помчалась дальше.

Влетев в комнату, женщина опустилась на колени возле прикроватной тумбочки и, выдернув нижний ящик, начала вытаскивать его содержимое на пол, не заботясь о сохранности. Все в этот миг утратило ценность. Все, кроме шкатулки, хранящейся на самом дне. Взяв ее, Элисон только сейчас осознала, как дрожат и трясутся ее руки, как участился пульс, и удивилась, почему сердце до сих пор не выпрыгнуло из груди, прекратив ее мучения. Медленно, стараясь не уронить шкатулку, Элисон подняла крышку и осторожно, словно не веря тому, что видит, коснулась подушечками пальцев края плотной бумаги. Разворачивать их не было нужды – женщина и так помнила каждое написанное в них слово.

Записки. Три маленьких сложенных пополам белых листа, скорее всего вырванных из записной книжки. Но стоит только раскрыть их, как они превращаются в источник людской ненависти, злобы, жажды смерти. Чувствуя, как слезы заливают лицо, Элисон поставила шкатулку и раскрыла первый лист. Его она получила в десять лет и не сразу связала со смертью своей старшей сестры – Шелби Остелл. Маленькая и наивная она восприняла все как злую шутку одноклассников и спрятала записку подальше от убитых горем родителей – в одну из любимых книг, таким образом, непреднамеренно сохранив на долгие годы.

Холодные пальцы уже держали вторую записку. Другой город, другой дом и совершенно другая, повзрослевшая Элисон. Прошло восемь лет, которые в этом возрасте кажутся целой жизнью, но стоило только ей найти этот сложенный листок, как воспоминания накрыли холодной лавиной. И снова записка стала подтверждением смерти. Элисон лишилась троюродной сестры Марии Мартин, хотя малодушно готова была признать, что эта смерть огорчила ее гораздо меньше потери родной сестры. Возможно, она даже и не узнала бы о ней, если бы не родители, настолько мало общалась с родственницей.

Но настоящее чувство ужаса и отчаяния пришло только с третьей запиской, которую сейчас женщина взяла в руки. Она получила ее в двадцать четыре года, пятнадцать лет назад, на следующий день после смерти младшей сестренки – Шарлотты Бондар. И даже сейчас помнила, как в тот день ужас потери и отчаяния снова накрыл ее.

И каждый раз после получения очередной записки Элисон приходилось собирать вещи и бросать свою устроенную, привычную жизнь. Сначала родители увезли ее, не в силах продолжать жить в доме, где все напоминало о дочери. Затем Элисон внезапно приняла предложение руки и сердца Аттикуса Гамильтона, над которым сомневалась почти год, словно заранее предчувствуя, что этот мужчина не станет тем самым кораблем, причалившим к острову под названием “судьба”. Но к тому моменту родители научились жить дальше и растили малышку Шарлотту, и оставаться в доме с ними Элисон было тяжело. И лишь третья записка придала ей уверенности в том, что время забрать Мелоди и оставить мужа, с которым отношения складывались все хуже и хуже, наступило.

Ее жизнь следовала четкой последовательности: смерть, послание, переезд.

– Куда я дела записку? – прошептала Элисон и начала судорожно рыться в разбросанных вокруг себя бумагах.

Не обнаружив того что искала, она выбежала в коридор, но ни в карманах жакета, ни в клатче листка бумаги не было. Решив, что обронила ее по дороге домой, Элисон позволила себе минутную слабость и села на пол, прислонившись спиной к входной двери. Закрыв глаза, она представила, что все это ей лишь привиделось, и опасность не нависла над нами черным вороньим крылом.

Нелепая и в тоже время чудовищная череда загадочных смертей в ее семье способна была свести с ума кого угодно. Полиция лишь разводила руками и через время закрывала дела, отправляя их на пыльные полки архива за неимением улик. И Элисон оставалось только гадать, что за злой рок преследует женщин ее семьи – женщин, связанных кровью, но не поддерживающих связь и ведущих совершенно разные жизни. Как один человек мог столько лет выслеживать ее, ведь почерк на всех записках совпадал. И все же их в семье оставалось совсем мало родственниц.

– Мелоди! – воскликнула Элисон, пронзенная внезапным страхом за жизнь самого близкого человека. – Нет, только не моя дочь!

Резко вскочив, не обращая внимания на головокружение, она побежала к комнате дочери и постучала, гораздо громче и нетерпеливее чем обычно, а затем, дернув ручку, убедилась, что дверь закрыта. Только сейчас Элисон услышала, как громко играла музыка. В обычный день она сделала бы дочери замечание, беспокоилась бы о соседях, которые вероятно не смогут заснуть, и ворвалась бы в комнату любой ценой, но сейчас, стоя у закрытой двери, она сделала единственное, что было в ее силах – приложила к ней ухо и, услышав шорох и шаги, облегченно выдохнула.

Сердце наконец перестало помещаться в груди, а дыхание так участилось, что легкие, зажатые тесным топом-корсетом, горели огнем. Не заботясь ни о сохранности одежды, ни о беспорядке вокруг, Элисон сорвала с себя топ и бросила его на пол.

Она разберется со всем завтра – обзвонит родственниц, попробует снова найти записку, подберет подходящий район для переезда и обдумает, как лучше сказать об этом Мелоди. Но сегодня она больше не в силах справляться с судьбой.

Медленно перешагнув через разбросанные повсюду вещи, Элисон прошла в столовую и вытащила из бара бутылку Château Gruaud-Larose. Налив себе целый бокал, она выпила его почти залпом, ощущая легкий укол вины за такое пренебрежение к одному из лучших в мире вин. Почувствовав, как тепло алкоголя разлилось по телу, Элисон поплелась в спальню, с трудом сохраняя ровную походку, и рухнула на кровать, пожалуй, впервые в жизни не заботясь ни об оставленном беспорядке в ее идеально обставленной дорогими вещами квартире, ни о том, что утром об этом подумает дочь.

Закрыв глаза, Элисон ожидала обрести покой, но даже там, в тени своего сознания, она не могла избавиться от ужасного предупреждения, чернеющего на белом листе бумаги.

«Я убью вас всех, каждую по очереди. И однажды ты станешь следующей».

Глава 2. Мелоди Гамильтон

США, Нью-Йорк, 2019 год.

Окна Нью-Йоркского университета выходили на парк Вашингтон-сквер, напоминающий в это время года воронку от падения инопланетного корабля, оставившего после себя бессчетные лабиринты на задворках каменных джунглей. Серые бетонные башни соревновались за право коснуться чистого голубого небосвода, а у их подножия, словно муравьи, спешили по делам люди. Фонтан в центре парка прекратил свою работу, теперь вместо ледяной воды все пространство вокруг заполонили яркие пятна города – опавшие листья. Единственным выделяющимся из привычной картины объектом была триумфальная арка парка, мраморный мемориал, посвященный столетию инаугурации Джорджа Вашингтона в качестве президента США, стоял в самом центре, напоминая скорее проход в иное измерение, чем арт-объект, призванный стать символом чужой славы.

От множества оттенков серого рябило в глазах, и Мелоди была даже рада, что капли дождя, росчерками плывущие по стеклу, размыли эту унылую картину, вернув девушку в реальность. Подперев ладонью щеку, она окинула взглядом свой отчетливо проявившийся силуэт, словно двойник, смотревший на нее в ответ. У копии были такие же прямые волосы чуть ниже плеч, цвета меда, мягкие черты, плавно переходящие в прямоугольный подбородок, чуть припухлые бледные губы и глаза, глубокого синего цвета. И все же двойнику не удалось всецело скопировать образ; он не имел россыпи родинок на лице, сосредоточенных у носа и рта, игривых чертенят, отплясывающих в зрачках, словом, не имел того, что по праву могло назваться Мелоди. Почему-то именно сегодня она никак не могла сосредоточиться на уроке литературы, который так любила, хотя вопрос поднимался интересный, но не поддающийся дискуссиям. Кто мог бы поспорить с тем, что гениальный творец Эдгар Аллан По имел влияние на старших символистов от Франции до России? Символисты всего мира разглядели за детективным и романтическим фасадом исследование мрачных глубин человеческой психики, роднившее По с Достоевским, и считали его предтечей символизма. Что ж, Мелоди нечего было к этому добавить.

Шум аудитории – тихие шепотки, щелканье ручек, шорох бумаг и слова преподавателя сливались в единую мелодию, будто шелест травинок в огромном поле, Мелоди Гамильтон закрыла глаза пытаясь представить, каково очутиться там, наедине с собой, свободной, но ее грезы грубо оборвал скомканный лист, угодивший прямо в ладони. Развернув записку, девушка увидела знакомый почерк, то была ее давняя подруга еще со школы – Эми Гаррис, которая, опоздав на урок, оказалась вынуждена найти себе свободное место в аудитории где-то на другом конце. «Эй, Мел, сегодня вечером в Мэдисон Гарден концерт Slayer3, ты как, сможешь вырваться?».

Склонившись над партой, Мелоди пыталась найти глазами белокурую голову Эми, но заметила на одном из столов лишь ее сумку. Быстро набросав ответ: «Спрашиваешь! Я в деле. Все равно мама, как всегда, будет допоздна пялиться на свою драгоценную мазню», нарисовала рядом смайлик с крестами вместо глаз, и попросила сидящего по соседству студента вернуть записку адресату. Под «мазней» Мелоди имела в виду вовсе не выставки современного искусства, которые стало так модно посещать или проводить, но классику, перед которой принято благоговеть, запертую в именитом Бруклинском музее, ставшим для Элисон Гамильтон святыней.

На самом деле, Мелоди не была так уж категорична к искусству, в большинстве своем оно ей нравилось или заставляло задуматься, но трудно удержаться от укола в сторону Элисон, пускай даже она и не услышит этого. Несмотря на то, что Мелоди давно выросла, перейдя в высшую лигу проблем девятнадцатилетних, в ней все еще плескался юношеский максимализм, и детская обида на маму, предпочитавшую работу дочери. Стоило услышать в голосе Элисон этот полный нескрываемого обожания и неприкрытого преклонения тон, когда женщина еще делилась с дочерью тонкостями собственного дела, и все внутри Мелоди закипало от ярости. Хотелось до боли стиснуть руки матери со словами: «прекрати, черт возьми, говорить и просто покажи мне, будь со мной в эту минуту, так ты расскажешь мне куда больше», но, увы, Элисон считала, что ребенку не понять, не оценить всей прелести завуалированных маслом истин, а теперь казалось уже слишком поздно что-то менять.

Любое решение проблем ее матери – бегство, словно у Элисон Гамильтон была аллергия на спокойную стабильную жизнь, иначе, почему она, как только все налаживалось в новом городе, в новом доме, стремилась бросить привычное, а потому любимое, и переехать еще дальше, чтобы вновь начать сначала. Из-за такого кочевого образа жизни, Мелоди не могла позволить себе полностью расслабиться, завести друзей, найти парня, в конце концов, будто сидишь на пороховой бочке, не зная, когда ей придет пора взорваться. Когда-то она мечтала о спокойной жизни рядом с Элисон и Аттикусом, и это становилось бесконечным поводом для ссор, но мечтам маленькой девочки не суждено было воплотиться, а теперь, когда Мелоди стало вовсе все равно, они, наконец, на осели здесь, в Нью-Йорке.

Похоже, Мелоди никогда не поймет до конца поступки своей мамы, раньше казалось, что может немного, но все же знала ее. «Возможно», – думала тогда девушка, – «Причинами для переездов служили вовсе не спонтанные капризы, и желания жить на широкую ногу», – но чем дальше, тем труднее становилось находить точки соприкосновения и взаимопонимание. Интернет-психологи советовали съехать, отпустить Элисон, но по правде говоря, так Мелоди было спокойнее, иметь рядом близкого человека. За один день в жизни может измениться что угодно, но не кровные узы, которые как ни старайся, не разольешь водой, молоком не разбавишь.

Протиснувшись сквозь толпу студентов, Мелоди вышла из здания, с наслаждением вдохнув ледяной воздух. Телефон издал пронзительный звон, Элисон, легка на помине, сообщала, что будет поздно. Что ж, все по-прежнему. Со спины на нее, словно лавина, обрушилась Эми, обняв за талию, расплываясь в счастливой улыбке, и это пробудило воспоминания о том, как они познакомились. Мелоди знала, ее подруга подумала о том же самом. Когда они с Элисон только приехали в Нью-Йорк, имея с собой лишь один чемодан на двоих, Мелоди и подумать не могла, что в первый же свой день в новой школе обретет подругу. Тогда Эми точно так же налетела на нее, обняв; они прошагали почти до самых ворот, и только потом девочка извинилась, сказав, что просто перепутала ее со своей подругой. Многим позже, когда между Эми и Мелоди уже установилась прочная связь, первая призналась, у нее тоже никогда еще не было подруг, а объятия лучший способ обрести друзей, отсеяв тех, кто с этим утверждением не согласен. Эми казалась необычной и загадочной, никогда нельзя сказать наверняка, чего от нее ждать, и это лишь подкрепляло их связь. Однако секреты есть у всех. Мелоди до сих пор бывало гадала, каким способом Эми находила достаточно денег, чтобы учиться вместе с ней в университете, по собственному опыту зная, как нелегко найти работу в Нью-Йорке молодой студентке, но подруга лишь подмигивала, отшучиваясь, не раскрывая всех своих тайн. Остается смириться.

– Ну что, встретимся в Мэдисон? Я тебе позвоню, как доберусь до дома, ладно? Не могу же я позволить своей лучшей подруге прийти в неподобающем виде! – сладким голосом пропела Эми, и, не успев увернуться, получила тычок локтем в бок.

– Серьезно, Эми? Я надеялась, мы вместе придем в неподобающем виде.

– О, да-а! Я собираюсь быть в самом непристойном неподобающем виде, подруга, так что тебе придется соответствовать. Я позвоню!

Ухмыльнувшись своей фирменной кривоватой улыбкой, Мелоди поправила лямку рюкзака на плече, глядя подруге в спину. Ее мама никогда не одобряла общение с Эми, но это и не удивительно. В шикарную картину жизни Элисон Гамильтон едва ли вписывается даже сама Мелоди, не говоря уже о девушке, живущей с пьющим отцом, которому плевать на собственного ребенка. К тому же, у самой Эми тоже была эта пагубная привычка, и не только, но кто совершенен в нашем неидеальном мире? Лучше знать, что ты несовершенен, чем делать вид, будто изъянов твоих не существует вовсе, и заставить других не замечать их, закрыв глаза крупной купюрой, как принято делать в Нью-Йорке. Мелоди точно знала одно, Эми останется в ее жизни, несмотря ни на что, как и музыка, являющаяся для девушки надежным плечом, любовником, утешением и надеждой в одном флаконе, и так будет всегда, в каком уголке мира бы она не находилась.

Вернувшись домой, в еще один созданный Элисон Гамильтон музей, с холодными полами и лаконичными стенами, увешанными дорогостоящими произведениями искусства, Мелоди бросила рюкзак на пол, проходя в кухню. Наскоро намазав тост арахисовым маслом с джемом, откусила, рассматривая обстановку вокруг. Как можно находить данный стиль уютным? Возможно, по мнению каких-нибудь светских журналов, их квартиру и стоит считать модным свежим ответом закостенелым американцам, противопоставив жизни в удаленных от центра Нью-Йорка кварталам, но Мелоди казалось иначе. Дом выглядел не обжитым, будто очередной зал с выставленными в нем лаврами, где для нее нет места.

Элисон обставила квартиру по своему вкусу, образу и подобию. Территория, на которой идеально все, от блестящей раковины в ванной до носков туфель самой хозяйки. Как бы Мелоди иногда хотелось, чтобы мама накричала на нее из-за разбросанных вещей, громкой музыки, прогулов или тусовок, но нет, у Элисон Гамильтон был лишь спокойный, разочарованный тон и «тот самый взгляд» на все случаи жизни. К черту это. Девушка оставила тост недоеденным, облизывая пальцы на ходу, прошла в свою комнату, где властвовал хаос, как зачастую говорила Элисон, и нажала на колонке кнопку «плей». Музыка заполонила небольшую комнату целиком, голос Скотта Стивенса разрезал тишину, заставляя воздух дрожать.

– Я поклялся, что никогда тебя не оставлю,

Никогда не выпущу из своих рук,

И ничто никогда это не изменит.

Я буду держать это обещание до конца своей жизни,

Я поклялся, что никогда не покину тебя.4

Мелоди раскинув руки в стороны, упала на свою кровать, и, глядя в потолок думала о том, повстречает ли она когда-нибудь мужчину, способного так же сильно ее полюбить. Способен ли вообще хоть кто-нибудь так любить? Песня подходила к концу, и в секундной заминке перед сменой треков, девушка услышала щелчок входной двери. Черт, черт, черт! Сегодня, несмотря на заверения, мама вернулась слишком рано, Мелоди даже не начала собираться. Подпрыгнув на кровати, она успела закрыть дверь комнаты и убавить звук колонки, прежде чем услышала торопливые шаги Элисон.

Женщина вошла, не проронив ни слова, не сообщив по обыкновению о своем прибытии. Выждав пару минут, Мелоди приоткрыла дверь комнаты, как раз вовремя, Элисон, будто ужаленная, пронеслась наверх, громко хлопнув дверью спальни. Повсюду валялись вещи матери, что было совсем на нее не похоже, такая несобранность казалась чем-то сверхъестественным. Возле брошенного жакета на полу лежал кусок бумаги, свернутый пополам, Мелоди бросила быстрый взгляд на лестницу, но убедившись, что мама не собирается спуститься прямо сейчас, подняла записку.

«Любовь подобна дереву: она растет сама собой, глубоко запуская в нас свои корни, и нередко продолжает зеленеть даже в опустошенном сердце». Ни подписи, ни даты, ничего, кроме странного текста, явно цитаты из какой-нибудь книги, но зачем кому-то отправлять подобное Элисон? У нее появился тайный поклонник? Из-за этого весь сыр-бор? Где-то на подкорке сознания Мелоди закрадывалось и зудело нехорошее предчувствие, но обдумать все, как следует, она не успела. Услышав шаги, девушка забежала в комнату и прислонилась к двери затылком, пытаясь отдышаться. Она и сама не понимала, зачем спряталась, забрав с собой записку, ей не принадлежащую, но что-то, возможно инстинкт самосохранения и неуместное в данной ситуации любопытство одержали верх над здравым смыслом.

Сердце зашлось, когда в спину неистово постучали, ручка медленно повернулась, но дверь, придавленная телом Мелоди, не поддалась. Затаив дыхание, девушка попятилась, сделав звук на колонке громче, чтобы создать видимость того, что она не выходила из комнаты все это время, как обычно делая уроки под музыку. Что-то было не так, поведение Элисон настораживало, закусив губу Мелоди сверлила взглядом дверь, надеясь, что изменения не станут предвестниками очередного переезда.

Глава 3. Густав Рогнхелм.

США, Нью-Йорк, 2019 год. Bowery Grand Hotel

– Дзынь-дзынь, – раздался резкий звонок стационарного телефона в уединении одного из номеров отеля.

Вздрогнув от неожиданности, мужчина чуть было не выронил книгу, которую читал откинувшись на спинку дивана. Капли дождя мерно стучали по оконному стеклу, убаюкивая в предвечерний час, и стекали вниз маленькими холодными ручейками. Удивленно вскинув бровь, мужчина, не торопясь, вложил закладку в книгу, скользнув глазами по строкам, на которых остановился, и улыбнулся тому, насколько подходяще они звучали под ритм дождя.

– «Воздух был настолько пропитан влагой, что рыбы могли бы проникнуть в дом через открытую дверь, проплыть по комнатам и выплыть из окна», – зачитал он и захлопнул книгу.

«Сто лет одиночества» Габриэля Гарсия Маркеса – вечная, ни с чем несравнимая классика. Впрочем, бешеный ритм современной жизни превращает творчество бессмертных гениев в испытание для большинства читателей.

Подозрительно взглянув на все еще подпрыгивающий телефон, мужчина протянул к нему руку только после пятой недовольной трели. Если у кого-то хватало терпения выдержать столько безответных гудков, причины этого должны были стоить его внимания. К тому же он специально выбрал Bowery Grand Hotel – третьесортный неприметный отель, постояльцы которого лишались радостей гостеприимного обслуживания, взамен окружая себя уединением и спокойствием. Мужчина сознательно селился в дешевых отелях – не из-за жадности или желания сэкономить – в таких местах никто не проявлял к тебе повышенного внимания, не пытался завести беседу или напроситься на свидание. Одиночество, сравнимое со свободой. Столько же осторожно он сообщал кому-то о месте пребывания в поездке и раздавшийся звонок от этого удивлял еще больше.

Комнату наполнял джаз, единственная музыка, проливающаяся на душу, способная вовлечь в безмолвный разговор. Он ценил такие вечера – без галстука – превыше всего, без оглядки погружаясь в головокружительную перекличку игры гармонии и контрапункта, спонтанности и витальности. Уже подняв трубку, он сделал потише льющуюся из колонок музыку, как раз когда глубокий мужской голос запел:

«Если когда-нибудь и существовал мужчина

Кто был щедрым, милым и добрым

Это был мой отец»5.

И только затем произнес «Алло».

– Не могу поверить, ты только что выключил одну из лучших композиций Сильвера? – удивленно выдохнули в трубке. – Ах ты старый черт!

– Всего лишь сделал тише, – улыбнулся мужчина. – Большая разница.

– Подожди, дай мне убедиться, – шикнул собеседник и после небольшой паузы удовлетворенно добавил. – Да, я все еще слышу саксофон Джо Хендерсона.

– Рад, что угодил тебе, Джимми, – засмеялся мужчина. – Но у меня отпуск, и я дал тебе этот номер из чистой вежливости. Что-то случилось? Тогда будь добр начать этот разговор как полагается.

– Ах так, ну что ж. Полицейское управление Уотертона, комиссар Джеймс Томпсон, – откашлявшись, официальным тоном произнес собеседник. – Пора бы вам вернуться на службу, Густав Рогнхелм.

Прикрыв глаза и позволив себе счастливую улыбку, Густав замер, наслаждаясь этой минутой. Он проводил в Нью-Йорке отпуск – заслуженный, оплачиваемый, но все же связанный с работой – и втайне надеялся, что в управлении не только заметят его отсутствие, но и оценят его незаменимость. И в следующий раз оформят все как командировку, избавив его от позорных выпрашиваний.

– Знаешь ли, я еще не успел увидеть Бруклинский мост, – нарочито растягивая слова, начал перечислять Густав. – И уверен, что со смотровой площадки Рокфеллер центра открывается поистине великолепный вид. Жить не смогу, зная, что был так близок к нему и упустил возможность.

– Если приедешь, куплю нам с тобой билеты на «KW Titans»6. Давненько мы не выбирались куда-то вдвоем.

– Я согласен только на «Toronto Raptors»7. И только если позовешь с собой сына – он отличный паренек, пора ему уже тянуться к прекрасному.

Расслышав на том конце провода приглушенный смех, Густав понял, что билеты на игру уже у него в кармане. Дружба с начальником – явление редкое, но, если уж она вас коснулась, считайте, что устроились на лучшую работу в мире. Временами Густаву казалось, что он остается на работе только ради Джимми – веселого и бойкого старичка, который по возрасту мог бы заменить ему отца, но все еще работал ради хорошего жалования начальника полицейского управления. И потому, что в маленькой канадской деревушке Уотертон преступления происходили реже Рождества.

Друзья, если бы они у него были за пределами деревни, наверняка высмеяли бы Густава за добровольную ссылку в сельскую глушь на юго-западе канадской провинции Альберта. И все же за восемь лет, проведенных после перевода из городского управления, мужчина научился подстраиваться под неспешный ритм жизни. Когда же его наконец одолевала скука, он обращался к старым архивным делам – нераскрытым и заброшенным. В частности, к нескольким убийствам, произошедшим в разное время с членами одной семьи.

– Как там женщины Гамильтон? – вывел Густава из задумчивости голос коллеги. – Уже познакомился с ними? Или тебе предпочтительнее поглядывать исподтишка?

– Тебя послушать, так я сталкер, каких поискать, – фыркнул мужчина. – Ты хоть мысль допускаешь, что я в Нью-Йорке по музеям хожу?

– Нет, – раздался в трубке смех. – Когда ты просил о командировке, твои слова были такими, цитирую: «Вдруг череда убийств в этой семье – не случайность? Что, если кто-то им мстит? Элисон и Мелоди Гамильтон – две из трех оставшихся в живых на данный момент женщины. Наш долг служителей правопорядка – не только выяснить их мнение обо всех убийствах, но и защитить, если опасность грозит им самим».

– Ты утрируешь.

– Это, конечно, не дословно, но ты был почти убедительным.

– И все же, командировку ты мне не дал.

– Но дал отпуск.

Мужчины замолчали. Бросив быстрый взгляд на журнальный столик, Густав поморщился при виде папок, забирать которые из архива не имел права. Но совершенно точно понимал, что выговора за это не получит – вряд ли кто-то помнил о существовании этих дел.

И все же поговорив с Софией Бондар – нынешней владелицей фамильного особняка Гренхолмов, Густав пришел к выводу, что никакого проклятия нет, все случившееся – нелепая череда событий.

Зарекомендовавший себя, как хороший, опытный констебль, ныне суперинтендант, раскрывший не одно громкое дело, мужчина готов был признать, что между смертями нет никакой связи – места преступления, орудия убийства, социальное положение и профессии жертв не совпадали. Но стоило ему только осознать, что все девушки умирали, едва им исполнялось двадцать лет, тем сильнее разгорелось желание познакомиться с Элисон Гамильтон, готовящейся встречать сорокалетие. Кто знает, может связь между делами все же была? Ведь каждая из них обрела покой именно в Уотертоне.

Но найти женщину оказалось не так просто. Большую часть времени Элисон, искусствовед, проводила в закрытых для посетителей мастерских различных музеев города, иногда оценивая что-то единичное из частных коллекций. Оценка, изредка реставрация, вот что занимало ее мысли и жизнь.

Мелоди найти было проще, но начинать знакомство с дочери Густаву не хотелось. Несмотря на все обаяние высокого брюнета, он уважал разницу в возрасте, считал странным общаться с девушкой, годящейся в дочери, и смотрел на нее со стороны.

– Между прочим, я сегодня собираюсь на концерт «Slayer», – деланно безразличным тоном бросил Густав, надеясь увести разговор в безопасное русло.

– Правда? – ахнул Джимми. – Уже представляю тебя в костюме и при галстуке посреди орущих малолеток. Надо было поехать с тобой ради такого зрелища.

– Сделаю тебе сэлфи.

В трубке послышался женский голос – Сара, жена Джимми, звала его ужинать – и Густав понял, что время пустой болтовни подошло к концу.

– Почему ты просишь меня приехать? – спросил он.

– В управлении некому работать, – Джимми вздохнул, и Густав буквально почувствовал, как тот развел руками. – Сэм и Аарон запросились в отпуск, Нэйт заболел, а Киран грозиться уйти на пенсию, если я не найду ему напарника. Мы все тут немного на грани, и, если для того, чтобы вернуть тебя домой, понадобиться чья-то смерть…

– «Будь спокоен. Умереть труднее, чем кажется»8, – процитировал Густав Маркеса.

– Тогда нам повезло, что убить кого-то гораздо проще, – засмеялся Джимми. – Считай, билеты на игру уже у тебя в кармане.

– Раз ты такой специалист по билетам, купи еще один – на поезд для меня.

В трубке снова зазвучал женский голос, и Джимми что-то ответил, явно зажав телефон рукой. Вернувшись, он лишь пообещал сделать все, что в его силах, а также согласился дать подчиненному еще один свободный день и попрощался с Густавом.

Запустив руки в свои густые темные волосы и немного их взлохматив, мужчина снова с тоской посмотрел на папки с делами. Это было его хобби. Кто-то вяжет по вечерам, кто-то собирает крышки от газировки, а он раскрывает старые дела, в большинстве из которых уже миновал срок давности. Он делал это для себя, спасаясь, таким образом, от порой давящего спокойствия Уотертона, который своей тишиной оглушал не меньше суеты большого города.

В стопке так же лежали документы, о которых полицейское управление ничего не знало – папка со старыми газетными вырезками о семье Гренхолм, снимками женщин этой семьи, живших в прошлом веке, а также фотографиями Элисон и Мелоди – невероятно похожих на своих предков. Он найдет убийц и разгадает загадку их связи, а еще он проследит за женщинами и не позволить причинить им вред. Именно поэтому сегодня его ждет рок-концерт – перспектива ужасна для человека, привыкшего к нежным нотам классических мелодий, но он хотя бы сможет выпить в приличном баре.

Пока у Густава еще была возможность послушать музыку, близкую его сердцу, он снова делает погромче, включив один из лучших джазовых альбомов всех времен – «Time out» Квартета Брубека – и прикрыв глаза, растворяется в своих ощущениях до тех пор, пока не слышит сигнал мобильного.

На удивление Джимми справился чересчур быстро, должно быть ему и правда, не терпелось увидеть друга. Он прислал билет на поезд, сопроводив его сообщением: «Отправление в 10.40, не смог купить билет на утренний поезд. Спроси в кассе – обещали обменять на поезд в 8.30, если кто-то из пассажиров откажется». Густав уже хотел отложить телефон, но тот снова пикнул в его руках – Джимми посчитал не лишним добавить «Очень жду. Поцеловал бы тебя при встрече, но боюсь, Сара начнет ревновать».

Рассмеявшись, мужчина бросил скептический взгляд на свое отражение в зеркале и начал расстегивать рубашку. В костюме на рок концерте он в любом случае будет выделяться, но все же черная рубашка под пиджаком – залог того, что тебя скорее примут за охранника, чем за психа. В зеркале мелькнуло хорошо сложенное тело – накаченные руки и упругий торс с вырисовывающимися очертаниями кубиков – но Густав уже спешил одеться и направился к выходу. Прежде чем выйти из номера, он довершил свой образ последним штрихом – надел светло-коричневую классическую шляпу, заостренную спереди на манер ковбойской.

Глава 4.

Темнота густая, вязкая обволакивает пространство вокруг, глубокими тенями заполняет каждую вмятину и трещину моего жилища. Плотные темные шторы не пропустят и робкого лучика солнца. Я нарочно не зажег свет, чтобы не отбросить столь пугливую тьму, упустив погружение в мое любимое время, когда еще была жива она, моя возлюбленная, моя Ванесса. К чему мне свет, если ее нет в нем. Ванесса покоится во мраке по моей вине, а значит, глаза мои не заслужили и капли света утренней звезды.

Я бы отдал все на свете, лишь бы иметь возможность снова тебя коснуться, Ванесса. Твоя кожа белое молоко, твои губы розовый бутон, распустившийся для поцелуев, волосы – гладкий шелк, в котором, словно в золоте тонули мои пальцы, когда нам удавалось украдкой побыть наедине.

Я закрыл глаза, и так явно увидел ее, стоящую спиной ко мне, будто наяву; лунный свет серебрил пряди, гладил открытые нежные девичьи плечи, и я тут же пожалел, что не могу быть им. Мне позволено лишь смотреть. И все же, в своих грезах я был смелее себя настоящего, поэтому, не сдерживая самых откровенных желаний, шагнул вперед, чувствуя неизменный запах уже упавших спелых персиков, всюду шлейфом, следовавшим за Ванессой.

Мои теплые руки легли на ее плечи, большие пальцы касались бархатной кожи, а сердце замирало в груди. Бог мой, Ванесса, смогу ли я когда-нибудь забыть тебя, и полюбить не менее самозабвенно другую женщину, совершенно не похожую на тебя? Ответ был неизменен, сколько бы раз не спрашивал об этом. Никогда. В каждой женщине я вижу слабый отголосок тебя, любовь моя, даже в порывах ветра мне слышится твое имя. Ванесса.

Ты словно слышишь мои мысли, медленно оборачиваешься, и я смею лишь надеяться, что ты все еще любишь меня, любишь так же, как когда-то трепетало сердце при каждой нашей встрече. В глазах Ванессы стоят крупные виноградины слез, губы распахиваются, чтобы произнести заветные, столь желанные три слова, но вместо них, она отводит ладони от груди, где оборками на алых лепестках распускается кровь. Ее так много, Ванесса, скажи, что делать мне, как прекратить наш общий ад? В моих руках зажат меч, весь влажный от крови, твоей крови, любимая. Черты лица девушки, черты Ванессы меняются цветными стеклами калейдоскопа до неузнаваемости, от дуновения холодного ветра кожа и кости обращаются в труху, улетая в жестоких порывах.

Кричу, пытаясь вырваться из пут видения, но в реальность меня возвращает громкий взрыв и боль, заставившая сознание мгновенно отрезветь. Не взрыв, всего лишь зеркало безвозвратно разбилось. Я знаю это, поскольку голые ступни, наступая на стекла, издают противный скрежет, с каждым шагом все сильнее разрезая плоть. Глупо надеяться, что видение вдруг изменится, круг событий оборвется и явит желаемое, вот, что такое настоящее безумие. Раз за разом прыгать в пламя, ожидая, что оно спасет, а не сожжет дотла. Ноги подкашиваются, и я падаю на осколки, прижимая колени к груди. Слезы льются потоками, которые даже не пытаюсь остановить. Ванесса, умоляю, прекрати меня наказывать. Вернись ко мне, моя Ванесса.

Глава 5. Элисон Гамильтон.

США, Нью-Йорк.2019 год.

Различные телеканалы мигали на экране телевизора веселым калейдоскопом. Развалившись на диване, Элисон лениво щелкала кнопки на пульте в попытке найти хоть что-нибудь, способное завладеть ее вниманием. Телевизор она смотрела крайне редко и купила его – самый большой и дорогой в модельном ряду на момент покупки – только как символ хорошего уровня жизни, а еще для Мелоди – на случай, если той захочется посмотреть с матерью фильм в вечер выходного. Чего, впрочем, они не позволяли себе уже несколько лет, и Элисон все больше убеждалась, что на стене в гостиной более уместно было бы повесить картину. Однако сегодня телевизор стал лучшим спасением от демонов, скребущих душу.

Не найдя ничего, что смогло бы удовлетворить ее интерес, Элисон просто перестала переключать каналы и тупо уставилась на экран, глазами следя за неловкими попытками певца в костюме черепа изобразить сексуальный танец. Следом за ним на сцену вышел леопард в платье, заставив женщину закатить глаза9. Даже не стараясь вникнуть в суть передачи, она задалась вопросом, как могли известные певцы согласиться на такое странное перевоплощение – привлекли их деньги или возможность лишний раз блеснуть на экране. Что бы там ни было, сама она ни за что бы на такое не пошла.

Ежедневно утро Элисон начиналось рано, и к моменту, когда Мелоди выползала из своей комнаты, женщина уже успевала принять душ, помедитировать, накраситься, уложить волосы, приготовить завтрак и, конечно, переодеться из пижамы в домашний костюм, который, по словам дочери, смотрелся элегантнее выходных нарядов большинства людей. Нынешняя Элисон, вконец замученная переживаниями прошлого вечера и терзавшими ее всю ночь кошмарами, смогла только встать с кровати и спуститься вниз, потратив все оставшиеся силы на то, чтобы убедить себя не прикончить открытую вчера и оставленную на столе бутылку Château Gruaud-Larose.

В доме царила тишина, и, взглянув на комнату дочери, женщина понадеялась, что та провела ночь гораздо приятнее. Убрав вино в бар, заколов волосы и сварив себе кофе, Элисон уютно устроилась на диване в гостиной с чашкой в одной руке и пультом в другой. Она все еще была в пижаме – комплекте фирмы Gianantonio A.Paladini, состоящем из кружевной удлиненной майки и таких коротких шорт, что издалека комплект можно было принять за пеньюар. Сегодня она впервые ощутила насколько пижама стоила своих баснословных денег – нежный модал обволакивал кожу, отдаленно напоминая забытые материнские объятия, так необходимые этим утром.

Потянувшись и бросив быстрый взгляд на экран, Элисон поморщилась от чрезмерной похвалы жюри в сторону очередного артиста и выключила звук. Сейчас, когда внезапно накрывшее ее нервное потрясение осталось позади, женщина попыталась вспомнить, что написано в записке. Поиски сложенного листа бумаги результатов не принесли, его не было ни в коридоре среди наспех снятых вещей, ни в клатче, ни в спальне среди брошенного на пол содержимого ящика. Прокручивая события прошлого вечера, женщина готова была признать, что, выбегая из музея, вполне могла обронить столь испугавшее ее послание. Гораздо хуже оказалось то, что она совсем не помнила, о чем говорилось в записке.

При свете дня многие страхи и демоны прячутся по углам, и Элисон начали одолевать сомнения. Что если записка не связана со всеми предыдущими, может ее написал кто-то из работников музея или оставил в жакете по ошибке?

Едва открыв утром глаза, Элисон сразу же проверила телефон, но никаких звонков или сообщений, связанных с семьей, не было. Только директор, обеспокоенный ее внезапным побегом, выразил сожаления о столь скоропостижном уходе и напоминал про забытый договор. Предыдущие записки всегда являлись следствием смерти, и женщина нервно вздрагивала всякий раз, слыша сигнал телефона. В итоге, не выдержав, она отключила звук и там, коря себя за трусость.

Съежившись на диване, Элисон прикрыла глаза, окунувшись в далекое прошлое, вытаскивая на свет самые темные воспоминания. Она все еще хорошо помнила каково это жить в страхе, хоть и прошло почти двадцать лет с того момента.

Смерть в жизнь женщины пришла рано. Элисон было всего десять лет, когда ее сестра Шелби Остелл пропала, и хотя та была примерной домашней девочкой, возвращающейся домой до полуночи и не напивающейся на вечеринках, полиция отказалась начинать поиски. Жители их маленькой деревушки разделились на два лагеря: одни осуждали действия служителей порядка и сочувствовали родителям, другие – откровенно насмехались, считая, что двадцатилетняя девушка, наконец, дала волю страстям и сбежала из дома. Споры могли бы продолжаться вечно, если бы только спустя три дня Шелби случайно не нашел лесничий – мертвую и давно остывшую. На ее запястьях отпечатались багровые следы, явные признаки тугой веревки, тело покрывали ссадины, а на голове зияла открытая рана. По официальной версии полиции она умерла в результате несчастного случая – гуляла по лесу и оступившись упала, ударившись головой о камень – что было очень удобно, чтобы быстро замять дело, не вдаваясь в детали. И совершенно по-идиотски звучало. Никто не задался вопросом, как и зачем Шелби отправилась в лес, где, как она знала, находиться крайне небезопасно. И, конечно, оба лагеря продолжали рассуждать, разрабатывать версии и копаться в чувствах родителей Элисон, даже не подозревая какой вред им наносят. Это привело к тому, что Энзо Остелл, отец Элисон и Шелби, взяв жену и дочь, переехал в город Пинчер-Крик на юге провинции Альберта, оставив семейное гнездо. Впрочем, пустовало оно не долго, открыв свои двери Элиотту Мартину, мужу его двоюродной сестры, вместе с дочерью Марией.

Но маленькая Элисон, обо всех подробностях смерти сестры, узнала спустя несколько лет – на похоронах той самой Марии, заставивших ее вернуться в Уотертон. К тому времени её семья уже, хоть и не до конца, но залечила рану – родители воспитывали маленькую дочь, рожденную четыре года спустя после переезда – Шарлотту, а сама Элисон чувствовала потребность съехать от родителей – она собиралась поступать в университет и сходила с ума по Аттикусу Гамильтону, который уже не раз предлагал ей руку и сердце.

Восемнадцатилетняя Элисон не только вновь столкнулась со смертью, но и посмотрела на нее повзрослевшими глазами. На первый взгляд произошедшие с Марией казалось случайностью – она задохнулась от угарного газа. Вернувшиеся вечером родители никак не смогли ей помочь, с момента смерти прошло несколько часов. Разложенные на столе продукты и кухонная утварь подсказывали – девушка собиралась приготовить ужин. Сомнение вызывал только глубокий порез на руке, но и его списали на случайность.

После случившегося Элисон спокойно вернулась бы к прежней жизни, вот только вечером в день похорон, вернувшись в город, она нашла в почтовом ящике записку и вспомнила, что получала такую и прежде. Несколько месяцев она пыталась убедить себя, что это проделки какого-то шутника из Уотертона, но то, что адресант знал ее адрес и осмелился оставить послание лично, не через почту, так сильно напугало женщину, что она наконец приняла предложение Аттикуса, с одним условием – он увезет ее не только из города, но и из страны. Почему именно она стала предметом злых шуток – до сих пор оставалось загадкой.

Их жизнь в Лос-Анджелесе поначалу складывалась чудесно, но в голове Элисон уже успели поселиться зачатки страха. Она помнила, что обе девушки умерли в двадцать лет, и, задув свечи на торте в день своего рождения, она загадала только одно желание – выжить. Время до двадцатиоднолетия было чересчур наполнено событиями, но тянулось невероятно долго. Начиная этот год уже на поздних сроках беременности, Элисон боялась покидать дом, не желая стать избранницей смерти, не показав своему дитя жизнь, а после – с маленькой Мелоди на руках – она вздрагивала от малейшего шороха и часто проводила бессонные ночи, глядя на спящую малышку. Обеспокоенному Аттикусу ничего не оставалось, кроме как списать все это на послеродовую депрессию и убедить жену сходить к психологу, который, впрочем, оказался бессильным. Пережив и этот год, задувая свечи на следующем торте, Элисон крепко прижимала Мелоди к груди и поклялась ей, что не допустит, чтобы этот липкий страх снова подчинил себе их жизнь.

Раздался звонок в дверь, возвращая Элисон к реальности, заставив ее вздрогнуть, едва не разлив кофе на кремовый диван. Замерев, женщина прислушалась, гадая повторится ли звонок, или он просто привиделся ей, глубоко погруженной в свои мысли. Но звук повторился, и Элисон торопливо пошла к двери, бросив быстрый взгляд на комнату дочери.

На пороге застыл молодой человек, приветливо улыбаясь, и явно чего-то ожидая, но появление Элисон в пижаме заставило его замереть в нерешительности.

– Вы что-то хотели? – спросила женщина, забыв о том, что сегодня она пренебрегла своим повседневным ритуалом и предстала перед гостем почти в неглиже.

– Я… – замялся парень, переминаясь с ноги на ногу. – Я должен забрать ковер. Химчистка. Но должно быть я перепутал адрес.

Старательно отводя глаза, он поднял планшет с бумагами и торопливо начал перебирать страницы. Элисон остановила его движением руки и сделала шаг назад, приглашая в дом.

– Все в порядке, – кивнула она. – Просто я совершенно об этом забыла. Ковер наверху.

Поежившись из-за сквозняка, внезапно охватившего полуголое тело, Элисон поторопилась закрыть дверь и оглядела прихожую в поисках чего-нибудь, что можно было накинуть.

– «Чертов извечный порядок, – подумала она. – Если бы я постоянно не убирала все на свои места, уже прикрылась бы какой-нибудь кофтой».

Но к своей досаде, проснувшись, Элисон все же нашла в себе силы убрать разбросанные вещи – как свои, так и Мелоди, явно явившейся домой под утро. Пока она раздумывала над нелепым положением, в котором оказалась, все еще застыв в прихожей, молодой человек вернулся с ковром в руках и, подойдя к двери, нерешительно повернулся в сторону Элисон. На его губах внезапно заиграла мерзкая улыбочка, а на щеках пылал румянец.

– Что-то еще? – спросила Элисон, вскинув бровь.

– Это вы мне скажите, – растягивая слова, сказал парень, прислонив ковер к стене. – Может вы желаете… чтобы я оказал вам еще какие-то услуги?

Задохнувшись от возмущения, Элисон замерла, не веря своим ушам и глупо моргая в надежде, что все это ей снится. Но парень не желал исчезать, напротив он потер руки, и начал теребить молнию на куртке, жеманно ее расстегивая, словно вызванный под прикрытием на праздник стриптизер. Женщина подумала, что дочь сейчас выскочит из комнаты и выкрикнет «сюрприз», как в каком-нибудь глупом ситкоме, – что было вполне в ее стиле. Но вместо этого голос Мелоди за спиной прозвучал резко и недовольно:

– Какого черта тут происходит? Убеди меня, пожалуйста, что ты не ударилась во все тяжкие, и мальчик просто ошибся дверью.

Резко развернувшись, Элисон взглянула на дочь и от внезапно нахлынувшего стыда закрыла лицо руками. Мелоди, тоже в пижаме, но более приличного вида, стояла прислонившись спиной к косяку двери и скрестив руки на груди.

– Вчера я испортила ковер и вызвала химчистку. И вот, – пролепетала Элисон не слишком убедительно.

– И по ошибке набрала номер стрип-клуба? Как я вижу ковер ты нашел, – обращаясь уже к парню, не скрывая насмешки в голосе, сказала Мелоди. – Есть причина, по которой ты еще не убрался из нашего дома?

Перестав расстегивать молнию, молодой человек тут же подхватил ковер, но в последний момент посмотрел на девушку с вызовом.

– Тут столько чудесных картин, я просто засмотрелся. И у вас здесь так душно.

– Хорошо. Сделаем вид, что ты действительно мечтал посмотреть на картины, а не на грудь моей матери, – Мелоди решительно пересекла коридор и распахнула входную дверь. – Пока-пока, ценитель искусства.

Парень выскочил на улицу, не замечая тяжести ковра. А Мелоди, закрыв за ним дверь, повернулась к матери, разведя ладони в стороны.

– Поверить не могу… – начала она, но Элисон тут же оборвала ее на полуслове.

– Ты ужасно груба! Накинулась на этого юношу как гиена, – махнув рукой, она снова пошла в гостиную, но уже на пороге развернулась и добавила. – Но спасибо. Это было необходимо.

Заняв свое прежнее место на диване, Элисон защелкала кнопками на пульте, прибавляя громкость. Этим она надеялась дать понять Мелоди, что разговор окончен, но, зная свою неуемную прямолинейную дочь, понимала насколько это бессмысленно. И действительно та не заставила себя долго ждать, появившись на пороге.

– Не хочешь объясниться? – выжидающе посмотрела на мать Мелоди. – Ты хоть представляешь какие картины сейчас роятся в моей голове? Уж не адюльтеру ли я помешала?

– Технически это невозможно – у меня нет супруга, – бросив быстрый взгляд на дочь, Элисон снова уткнулась в телевизор. – Не знаю, что ты себе выдумала, мальчик просто смотрел на картину. И у нас, в самом деле, немного жарковато, не находишь?

Бросив быстрый взгляд в коридор, Мелоди преувеличенно громко, по театральному воскликнула, подняв левую бровь в изумлении. На стене висело изображение черных волн на желтом фоне.

– Серьезно, ма-ам?

– Если не способна восхититься прекрасным, воспринимай это как инвестиции, – поморщилась Элисон. – Через много лет, когда я умру, сможешь продать ее за большие деньги.

– Думаешь, это новый Айвазовский? – все еще с сомнением спросила Мелоди, делая вид, что заинтересовалась возможной перспективой, склонив голову, и потирая указательным пальцем подбородок. На губах девушки играла улыбка, которую она всеми силами пыталась скрыть.

– Вовсе нет, – вздохнула Элисон. – Это Шепард Фейри, и он немногим старше меня. Между прочим, он скорее уличный художник, что не может не произвести на тебя впечатление. И совсем не специализируется на воде и природе – он поднимает остросоциальные темы.

– Это, случайно, не тот парень, что крадет чужие изображения и переделывает плакаты советских авангардистов? Он же просто наживается на темах, волнующих людей, и крадет чужое искусство, обесценивая людские горести и труды. Боже, скажи, что ты не купила у него этот цунами на обоях?

Мелоди через плечо взглянула на маму, намек на улыбку исчез, когда она поняла, что Элисон говорила серьезно.

– Данную картину он подарил мне лично, на одной из выставок. Надпись на обратной стороне подтверждает сей факт. Вообще-то она называется «Темная волна» и изображает разлив нефти в Мексиканском заливе.

– Может, он и эту идею спер у какого-нибудь несчастного, менее известного художника?

Женщина подняла взгляд и посмотрела Мелоди прямо в глаза, бросая вызов. Она любила свою работу и покупала понравившиеся произведения искусства, не придавая значения их стоимости. Их дом на Элдридж-стрит сейчас представлял собой утонченное, стильное жилье – именно таким он и должен был стать в мечтах Элисон. Она понимала и то, что Мелоди весь, доходящий, порой до абсурдной степени перфекционизма, порядок и подобранные по цветовой гамме вещи стояли поперек горла.

– Я не критик, Мелоди. Я проверяю подлинность. И могу тебя заверить, эта картина вне всяких сомнений является таковой.

– Убедила. Продам её на следующий же день, после твоей смерти, – подмигнула девушка и, не дав матери времени на обдумывание слов, тут же спросила. – Что на завтрак?

– В шкафу есть хлопья.

Удивленная тем, что сегодня ей будет позволено отступить от маминых установок о правильном питании, а также о наличии хлопьев, как таковых, Мелоди направилась в кухню, бросив последний взгляд на работу художника, которая была создана до того, как на него повлияла культура панк-музыки. Картина ей нравилась, девушка была знакома с творчеством Фейри и испытывала гордость, когда ее подруга неоднократно восхищалась возможностью Мелоди любоваться «Темной волной» сколько вздумается. И все же говорить об этом матери она совсем не собиралась, не стоит разрушать выстроенный годами образ и лишать себя удовольствия иногда подшучивать над Элисон. Зажав две тарелки и ложки в одной руке, пачку хлопьев в другой и бутылку молока подмышкой, Мелоди быстро расставила все на журнальном столике – равнодушно и аккуратно, будто есть в гостиной было их обычным делом, и лениво развалилась на диване рядом с мамой. Та, ни сказав ни слова, насыпала хлопья в обе тарелки и залила молоком, взяв одну в руки, а вторую протянув дочери.

– Прежде чем я начну есть и меня вырвет, – начала Мелоди, изогнув бровь и ткнув в телевизор. – Скажи, тебе и правда, это интересно?

– Нет, но современное телевидение оставляет желать лучшего.

– Сейчас исправим, – улыбнулась Мелоди и взяла пульт. – Чур я выбираю.

– Только не очередной ужастик, – закатила глаза Элисон.

– Нет, будем смотреть современную версию «Гамлета». Пришла моя очередь познакомить тебя с прекрасным. Ты ведь знаешь, кто такой Шекспир?

Ухмыльнувшись, Мелоди нашла, наконец, нужный фильм, рассматривая одухотворенный постер, как ей казалось, с одним из самых талантливых мужчин во всем мире.

– Ой, я не совсем темная. «Если обходиться с каждым по заслугам, кто уйдет без порки?»10 С чего вдруг, мы сегодня станем проникаться возвышенными чувствами?

– С того, что в главной роли Эндрю Скотт, – фыркнула Мелоди.

Элисон не сдержавшись, рассмеялась, чем заставила дочь улыбнуться в ответ.

– Между прочим, помимо этого, имеется еще два подобных фильма – с Бенедиктом Камбербэтчем и Дэвидом Теннантом, – сказала Элисон. – Согласно источнику, лучшей экранизацией «Гамлета» англичане признали фильм Григория Козинцева…

– Так, – откликнулась Мелоди. – Не надо занудства. Давай уже смотреть.

На экране уже показались титры, и обе женщины откинулись на спинку дивана, медленно кушая размягчившиеся хлопья с молоком. Мелоди заинтересовано смотрела в экран, а Элисон, не решившаяся признать, что уже видела этот фильм, искоса поглядывала на дочь, удивляясь какой красивой и самостоятельной та выросла.

«Она так похожа на меня, – подумала женщина, разглядывая длинные светлые волосы, струящиеся по плечам девушки, стройную фигуру и длинные пальцы. – Но в тоже время она такая свободная и бесстрашная».

Погрузившись в раздумья, Элисон внезапно поняла, что больше увести с собой дочь у нее не получится. Убегая после смерти младшей сестры Шарлотты Бондар, она увозила из Лос-Анджелеса подростка – тринадцатилетнюю Мелоди, которая отчасти была этому рада, не меньше матери устав от бесконечных скандалов родителей. Но что Элисон может предложить ей сейчас? Ей так хотелось увести Мелоди подальше, там, где безумный шутник не сможет до них добраться. Внезапно в голове женщины возникла совершенно сумасшедшая мысль о Бразилии, и она улыбнулась. Они могли бы устроить жизнь в новом городе, новой стране, так как им хотелось бы. Но вот только Мелоди уже стала сильной и самодостаточной, она никогда не разделит страх матери, и та это понимала.

Поставив пустые тарелки на столик, они заворожено смотрели фильм, не произнося ни слова. И внезапно этот самый неправильный день, начавшийся с завтрака из хлопьев в гостиной, в ночных рубашках, заставивший забыть про все дела – показался Элисон самым правильным. Не выдержав прилива внутренней нежности, она обняла Мелоди, и притянула к себе, с удивлением отметив, что та, не говоря ни слова, положила голову на плечо матери, прикрыв глаза.

Глава 6. Мелоди Гамильтон.

США, Нью-Йорк.2019 год.

Застыв около шкафчика в коридоре кампуса, Мелоди машинально набрала код замка, распахнула металлическую дверь и так и стояла, глядя в полнившуюся тьмой пустоту между учебниками и тетрадями. Мысли сменяли одна другую, распадаясь и вновь сворачиваясь в нечто несуразное, еще не оформившееся в одно целое, будто вороны тайком пробрались в сознание, беспощадно вороша гнездо чужака. Поведение мамы настораживало; Элисон стала рассеянной, разбрасывала вещи, не готовила завтрак, и то, как женщина обняла вчера свою дочь, впервые за многие месяцы, заставило Мелоди думать, что происходит нечто неуловимое, и в то же время, нарушившее привычную картину их мира.

Была ли тому причина странная записка или проблемы на работе, девушка не знала, но на кончике языка остро ощущалась неизбежность грядущих перемен. И все же, Мелоди не смогла не отметить, что некоторые изменения пришлись ей по душе. Приятно было вот так сидеть бок о бок с мамой, чувствовать рядом тепло ее тела, привычный и любимый аромат духов, невероятное, но давно забытое чувство безопасности окутало от макушки до кончиков пальцев, заставив отращенные годами колючки на время сгруппироваться и отступить, чтобы ненароком не ранить близкого человека. Сколько бы ни было тебе лет, каким бы взрослым и самостоятельным ты не казался другим, на самом деле, ты знаешь, что материнской любви никогда не бывает достаточно.

Поддавшись порыву, Мелоди подняла глаза на маму с вопросом все ли с ней в порядке, но Элисон лишь рассеянно помотала головой, словно слова, которые рвались наружу, пропитались горечью настолько, что застревали в горле, и вместо них женщина выдавила едва заметную улыбку, поглаживая дочь по волосам. В тот момент, Мелоди решила – как бы не пьянил вкус свободы, она не сможет покинуть маму, пока не будет уверена, что та находится в безопасности, и если переезда не избежать, она будет рядом.

Из торнадо мыслей девушку вырвал резкий грохот соседнего ящика, Эми нарочно с силой закрыла дверь и теперь уставилась на подругу, подняв брови. Вероятно, девушка уже несколько раз пыталась докричаться до Мелоди, но ее слова не доходили через толщу вязких размышлений.

– А-а-у-у, планета земля вызывает Мел!

Эми помахала перед лицом подруги ладонью, словно отгоняла назойливую муху.

– Черт, прости, привет, я задумалась. Ты что-то говорила?

Мелоди улыбнулась, глядя в серо-голубые глаза Эми Гаррис, которая тут же достала из новой, явно дорогой на вид сумочки, маленькое зеркальце, поправляя короткую растрепавшуюся челку до бровей и проводя блеском по губам.

– Да, я спрашивала, как тебе концерт. Прости, что пришлось бросить тебя одну у сцены, отец заметил, что меня нет и решил устроить сюрприз в виде сердечного приступа, – бросив быстрый взгляд на Мелоди и заметив, как округлились ее глаза, Эми поспешила добавить, – Ложная тревога, театрализованное представление одного актера. Некому было принести выпивку.

– Мне жаль.

– Забей, я привыкла. Лучше расскажи, как все прошло у тебя. Элисон не закатила сцену?

Мелоди замялась, не зная стоит ли рассказывать Эми своих о проблемах, которые по сравнению с ее меркли и казались почти беспочвенными. Честно ли это по отношению к подруге и справедливо ли в отношении матери? Отчего-то казалось, что таким образом она предаст Элисон, но больше поделиться переживаниями девушке было не с кем.

– Концерт прекрасный, как всегда. Надеюсь, ты застала хотя бы лучшую его часть. Мне кажется, мама и вовсе не заметила моего отсутствия, в последнее время она какая-то нервная, не собранная. Я нашла у нее записку, ничего такого, но что-то в ней не дает мне покоя.

– Записку? У твоей мамы что, какие-то долги или…

Начала Эми, лицо девушки стало напряженным, но Мелоди ее перебила, запирая шкафчик на замок. Лавируя между проплывающими мимо учениками, девушки направились к кабинету, где вот-вот должно начаться общее занятие по истории Америки. Мелоди не понимала, почему Эми выбрала направление журналистики, в области цифровой коммуникации, данная сфера сопряжена с рисками, которые начнут проявляться еще до того, как студент, окончивший университет, сможет найти работу.

К тому же, журналисты народ беспринципный и суровый, не чурающийся замарать руки в грязном белье вышестоящих чинов, что было абсолютно не похоже на ту Эми, которую она знала. Девушка всегда отвечала одинаково, небрежно отмахиваясь от вопроса, мол, ткнула пальцем в небо, но Мелоди подозревала, что за этим ответом стоит нечто большее.

– Нет, записка скорее любовного характера.

Ответила Мел, увильнув в сторону, чтобы не получить от одного из студентов удар плечом в грудь.

– О-о, у кого-то будет новый папочка, ха-ха! Выкладывай, давай, что в ней??

Заметно повеселев, Эми рассмеялась, и взяла подругу под руку, чтобы не упустить даже самых щепетильных подробностей, но сморщила нос, когда Мелоди продекламировала строки письма.

– И что это значит? Ты уверена, что записка адресована твоей маме, может она сама ее и написала, какие-то заметки для работы, она ведь у тебя гуру искусства, эдакая раритетная живая скульптура для Бруклинского музея, присланная из… напомни, где вы жили до переезда сюда, кажется, Лос-Анжелес?

Мелоди открыла рот, не успев произнести и звука, как над головами студентов прозвенел первый звонок, оповещающий, что все ученики обязаны войти в аудиторию, в поисках удобного места, Эми бросилась занять облюбованные стулья у окна. Мелоди Гамильтон смотрела подруге в спину, как при ходьбе подпрыгивают ее светлые волосы, завязанные в хвост, и не могла вспомнить, когда успела упомянуть, что Элисон теперь работает в музее. Вероятно, просто вылетело из головы. Если кто-то спросил бы Мелоди, как ей живется с матерью, она, не задумываясь, назвала бы их совместную жизнь налаженной и спокойной. Они обе стали частью Нью-Йорка, как говориться «пустили корни», но временами девушке казалось, что идеальный мир – не более чем зыбкая трясина. Что если Элисон в очередной раз найдет повод для переезда?

Девушка до конца так и не понимала истинных причин постоянных переездов, но ведь если бы им грозила опасность, то Элисон бы обязательно предупредила дочь, не так ли? Ведь сказала бы? Увидев улыбку Эми, которая уже хлопала ладонью по стулу рядом с собой, Мелоди отбросила мрачные мысли, погрузившись в не менее темные времена страны, названной в честь флорентийского путешественника Америго Веспуччи, исследовавшего Южно-Американский континент в районе нынешней Бразилии, теперь именуемой Штатами.

После занятий, Мелоди пришлось задержаться, помогая преподавателю оформить кабинет к предстоящему дню Колумба11, она была в хороших отношениях с миссис Дэвис, и одной из тех немногих студентов, которым совершенно незачем запоминать бесконечные даты исторических событий, достаточно присутствия на уроке вовремя. Если есть возможность улизнуть от бессмысленных занятий, смело хватай ее. В длинных коридорах университета под потолком уже появились гирлянды из крохотных пластиковых тыкв и широких листьев клена, предвестники самого любимого праздника Мелоди. Она подняла глаза, наслаждаясь головокружительным видом трепещущих в воздухе украшений, пока вдруг кто-то не толкнул ее в спину, едва не уронив на колени.

– Эй! Чего встала посреди дороги!

Неизвестный парень пронесся мимо вихрем, бросив в спину пару нелицеприятных слов, Мелоди не успела рассмотреть, кто он, но это было и не важно, момент упущен, пойманные грезы исчезли, слившись с пылью на шкафчиках.

«Эми уже ушла. Надо будет слить тот альбом, о котором я рассказывала, он должен ей понравиться», – думала Мелоди, в который раз за сегодня открывая шкафчик. Уже собираясь пойти домой, девушка заметила краем глаза то, чего еще пару часов назад не было между лежащими поперек учебниками. Коричневый крафтовый конверт, размером с обычную почтовую открытку. Кончики пальцев Мелоди зависли рядом, но, не решаясь дотронуться, она оглянулась. Вокруг не было ни души. Кто мог положить конверт в ее ящик? И зачем?

Резким движением девушка выдернула конверт, обратив внимание, что на нем не было указания адресанта, марки или каких-либо обозначений, указующих на отправителя, кроме ее собственного имени, выведенного витиеватым каллиграфическим почерком от руки. Кто-то еще заморачивается в наше время с отправкой писем? По весу конверт был легким, на дне оказался маленький ключ, напоминающий скорее механизм для запуска старинной музыкальной шкатулки с танцующей на кончиках пальцев балериной. Не было даже малейшей карточки с пояснением, способной указать на то, для чего необходим этот ключ. Что именно он открывает, и почему кто-то тайком подбросил его Мелоди в университетский шкафчик? Слишком много вопросов без ответа.

Сердце билось набатом, отдаваясь пульсацией в висках. Ладони, сжимающие ключ, вспотели, на коже чувствовался чей-то липкий взгляд. Может, это просто дурацкий розыгрыш? Почерк на конверте казался знакомым, но где Мелоди могла видеть нечто подобное? Четкого ответа в голову не приходило, поэтому, все еще пребывая в смятении, девушка бросила конверт в рюкзак, спеша домой. Элисон говорить нельзя, не стоит волновать маму еще сильнее, у нее хватает и собственных проблем, по крайней мере, до тех пор, пока не станет ясно чуть больше о таинственном ключе, и его настоящем обладателе.

Вернувшись домой Мелоди поразилась тому, что застала маму там же, где и оставила – на диване перед телевизором. Элисон была все в той же пижаме, и, похоже, она не только не вставала с него, но даже забыла расчесать волосы. Плохой знак, очень плохой знак. Может, надо было все-таки вернуть записку на место, возможно, в ней засекречено что-то, что могла понять только Элисон, какие-то важные сведения, без которых женщина теперь распадалась на части.

– Тебе что, сегодня не надо на работу? Ты вообще ела что-нибудь?

Элисон едва заметно вздрогнула, услышав приближающийся из коридора голос дочери. Мелоди с беспокойством взглянула на маму, но та лишь пожала плечами, подбирая под себя голые ступни на диване.

– Взяла выходной. Нужна передышка, понимаешь?

Передышка от любимой работы, которая последние годы являлась самой ее жизнью? Видимо, изумление отразилось на лице Мелоди так явно, что Элисон махнула рукой в воздухе, как бы говоря «ты придаешь значение пустоте», и слегка раздраженно добавила:

– Полезно иногда, знаешь ли, стать обычной матерью с бигудями в волосах, небрежным видом, мешками под глазами, и всеми этими…прелестями жизни. О, зато я посмотрела за это время большую часть какого-то модного сериала для тинэйджеров, что-то там про друзей, которые живут по соседству. Чувствую себя помолодевшей, даже все шутки поняла, хоть многие из них невероятно глупые.

Мелоди заглянула в холодильник, слушая краем уха, и тихо вздохнула, обнаружив, что если бы к ним в дом ворвались грабители, желающие чем-то поживиться, то, скорее всего, пожалели бы несчастных дам, и накормили, прежде чем воровать предметы искусства.

– Мам, ситком «Друзья» вышел на экраны, когда тебе было четырнадцать. Этот сериал ужас какой старый. Все, давай, поднимай свой тощий зад с дивана, я наберу тебе ванную, а пока ты приводишь себя в порядок, чтобы доставщик еды не упал в обморок от твоего вида, я закажу нам ужин. Умираю с голоду. Может, сегодня попробуем азиатскую кухню?

– Даже не знаю, что хуже, то, что я польщена твоим комплиментом в сторону моей пятой точки, или твоим беспокойством за мою репутацию перед незнакомцами, обладающими таким огромными амбициями, что доставляют еду за гроши. А насчет кухни, мне все равно, заказывай на свой вкус.

С этими словами, Элисон поднялась, и направилась за дочерью, которая уже включила набираться горячую воду, добавив ароматические масла и гель для воздушных расслабляющих пузырьков.

Мелоди спустилась вниз, держа телефон в руках, и уже было начала набирать номер ресторана, как заметила, что шкатулка, которая раньше всегда находилась в маминой спальне, скрытая от глаз посторонних, стоит прямо перед ней, на низком чайном столике. Маленькая малахитовая коробочка, по краям отделанная золотом манила, Мелоди даже забыла, зачем держит телефон у уха, отключившись тотчас, услышав приветствие на том конце провода. Элисон никогда не разрешала заглядывать внутрь, может, боялась, что ее маленькая дочь по неосторожности и детской глупости заиграется с дорогими украшениями, испортив драгоценные сокровища, но теперь Мелоди достаточно выросла, чтобы скрыть наличие совершенного ею преступления против воли матери.

Убедившись, что мама все еще находится в ванной, девушка осторожно приоткрыла крышку шкатулки. Никаких богато отделанных украшений, векселей, семейных реликвий она в себе не хранила, лишь небольшие белые листы бумаги, сложенные аккуратной стопкой. Что это, еще какие-то записки со стихами от тайного поклонника? Бросив быстрый взгляд на лестницу, Мелоди взяла самую верхнюю бумажку, и, развернув, замерла в оцепенении. «Я убью вас всех, каждую по очереди. И однажды ты станешь следующей».

Каждая предыдущая записка содержала подобные угрозы, наполненные гневом, ядом и ненавистью. На письмах не было обратного адреса, как и пометок о том, куда их необходимо отправить, но тогда каким образом они попали к Элисон? Неужели… Догадка пронзила сознание Мелоди Гамильтон; что если тот, кто отправлял маме эти ужасные записки и тот, кто сегодня оставил в шкафчике ключ – один человек. Значит ли это, что он подобрался слишком близко, желая причинить им обеим вред без видимой на то причины? Липкий страх покрыл кожу, заставляя чувствовать себя в собственном теле заложницей. Почему Элисон никогда не рассказывала об этом? Могли ли стать причиной вереницы переездов эти самые записки? Как долго он следует за ними попятам, и что будет, когда, наконец, их пути пересекутся?

На дне находился чек из банка на пять тысяч долларов, никак не вписывающийся в общую картину. Эми была права, и у мамы действительно есть долги, из-за которых они вынуждены скрываться годами, преследуемые каким-то сумасшедшим? Развернув чек, Мелоди пробежала глазами по строке, кому предназначался перевод столь крупной суммы, и ее рука инстинктивно прижалась ко рту. Почерком Элисон было написано следующее: «получатель: Эми Гаррис», зачеркнуто, а рядом приписано гневное – «малолетняя дрянь». Чек так и не был отдан, по крайней мере, этот. Но как долго мама снабжает деньгами ее лучшую подругу, и почему? Вот каким образом у Эми всегда были деньги на учебу, новую одежду и выпивку. Неужели Элисон платила Эми за дружбу с Мелоди?

Вопросы, словно шальные пули, прошивали сознание насквозь, не желая остановиться. Интересно, знал ли отец о неизвестном, преследующем Элисон мужчине, сделал ли он хоть что-нибудь для защиты любимой женщины и дочери? В чем еще родители лгали Мелоди, и как теперь устоять на месте, когда весь мир перевернулся с ног на голову? Заслышав приближающиеся шаги босых ступней по полу, девушка как можно скорее сложила бумаги обратно в шкатулку, и откинулась на спинку дивана, делая вид, что все в порядке. Получалось не очень, покусывая нижнюю губу до крови, Мелоди столкнулась взглядом с матерью. Элисон сушила волосы полотенцем, промокая влажные пряди, на ее лице застыла маска беспокойства, и плохо скрываемой боли, но пересилив себя, женщина произнесла:

– Мел, нам надо поговорить. Я пойму, если ты откажешься. Есть новости, к сожалению, не утешительные…

И, прежде чем, Элисон закончила свой монолог, Мелоди поняла, к чему она клонит, завершив реплику одновременно с мамой.

– Нам придется переехать.

Глава 7.

До чего ты довела меня, Ванесса, только взгляни на это, взгляни на меня, вынужденного скрываться в тени, сидеть во мгле, и с позором, теряя крупицы еще оставшейся чести, прятаться, томясь в мученическом ожидании. Или я сам себя до этого довел.

Позволь мне оправдаться пред тобой, собственным словам и помыслам я и сам верю с трудом, но тебе скажу всю правду, без утайки и прикрас, ибо ты, любовь моя, единственная, кто способен понять истинную суть вещей, идущих против самой природы. Ну вот, я вновь кривлю душой, и видимо таков мой удел, даже на смертном одре, который, к горькому моему сожалению, никак не наступит, вынуждая меня бродить по свету в поисках ответов. На самом деле, я знаю еще одну женщину, способную узреть больше остальных, видела бы ты ее, уверен, тотчас решила, что сходишь с ума, так сильно она похожа на тебя, будто ты не примирилась со своей смертью, не покинула меня навсегда, но потеряла память и лишилась былого рассудка.

Ванесса, помнишь ли ты Энзо, преданного тебе брата, о, он казался безутешным после вашей с Лайлой смерти, эта пожирающая изнутри скорбь и привела его ко мне. Я видел в нем собственное отражение, до чего ж был милый мальчик, и становился лишь милее день ото дня, когда печать горестей оставила на его внешности и характере свой несмываемый оттиск. Как я был рад, когда Энзо взял бразды главенствования в великолепном старом поместье, и дав жизнь трем прелестным дочерям. Нисколько они не были похожи на тебя, моя Ванесса, но знаю, ты поймешь, что я должен был это сделать, должен был попробовать разрушить проклятие, разделившее нас на век.

Шелби и Шарлотта ничего для меня не значили, но Элисон, она особенная. Никогда не забуду ее глаза, распахнутые в удивлении, когда она узнала о смерти старшей сестры. Застывшие в глазах слезы нисколько не умаляли красоты и изящности тогда еще маленькой девочки, напротив, придавали образу завершенность. Конечно, малышка была слишком юной, чтобы осознать истинные причины того, что я сотворил, но я ясно видел в ее лице то, чего не было у других – борьбы. К сожалению, Ванесса, в конечном итоге я потерял ее. Энзо с супругой забрали Элисон у меня, забрали ее, и удалились прочь от особняка, принесшего им больше горестей, чем они могли вынести, и от меня, стоящего на оставленных ими руинах. И все же Элисон должна понять, я дам ей такой шанс. Я находил ее везде, где бы она ни была, что это, если не сама судьба?

Уверившись в судьбоносность случая, я наблюдал издалека годами, и был вознагражден свыше. Элисон преподнесла дар, о котором я не мог и мечтать, даже в самых смелых снах и грезах – дитя, наполненное силой. Дитя, столь похожее на тебя, моя прекрасная Ванесса, словно эхо из глубин времени. Их смерть станет венцом, я принесу жертву Всевышнему, покаравшему меня за ошибки прошлых лет, и тогда буду спасен, а Элисон и ее дочь станут главными героинями истории, которая началась с тебя Ванесса, тобою и будет завершена.

Ливия, Шелби, Мария, Шарлотта. Ни одна из них не имела ничего существенного для мира. Я это знал, ведь знал же? Но все равно сделал то, что должен. Имена, имена, имена. Наборы символов. У меня тоже есть имя, меня зовут…А впрочем, к чему отравлять воздух, называя его, оно не принесло ничего, кроме боли.

Остается надеяться, что ты пребываешь в лучшем мире Ванесса, и твоей матушки нет рядом, иначе твое существование омрачится ядовитыми словами этой женщины. Должно быть, Лайла и там продолжила бы клясть меня, на чем стоит свет, рассказывать небылицы о том, что наша любовь отвратительна, мерзка, и попросту невозможна, но никто не в силах запретить нашим сердцам биться единым ритмом. Скажи, Ванесса, ты в аду? Надеюсь, да, ведь если ты не горишь там, в вечном пламени, как я горю здесь, на земле, значит, наша любовь не стоила моих усилий.

Однако перед тем как приступить к главному блюду, предстоит опробовать закуски. Эта София, будто нарочно провоцирует, испытывает меня на прочность, не следуя заложенному судьбой плану. Я ни за что не позволю ей продать твой особняк, Ванесса, в нем даже стены хранят вековую историю нашей жизни, эти стены были единственными немыми зрителями наших пылких чувств. Старый дом – наследие, от которого твои предки желают избавиться и забыть.

Ванесса, ради тебя я пошел на очередную хитрость. Представившись покупателем, желающим осмотреть дом, позвал Софию Бондар на встречу, и теперь, выжидая подходящего момента, наблюдаю за ней издалека. Она нервничает, переживает, что я не явлюсь к назначенному часу, хотя должна бы радоваться этому. Глядя на то, как София с пренебрежением рассматривает былое утонченное убранство особняка, меня передергивает от отвращения, ни капли уважения нет в ее суетливых шагах по залу, скучающему взгляду, перебегающему по многочисленным книжным полкам.

Вот и она, легка на помине, звонит, желая узнать, когда придет ее время. Еще немного жду, признаться просто трушу, но в тот момент, когда девушка уже готова сдаться и уйти, меня переполняет уверенность и предвкушение, змеями оплетая все мои внутренности.

– Ох, простите меня, не сразу смог найти дом.

На лице Софии отразился легкий испуг при виде внезапно появившегося за спиной, пусть и улыбающегося, незнакомца. Слишком просто напугать ее, мне это не нравится, всегда есть риск, что что-то пойдет не так. Впрочем, испуг девушки быстро сменяется облегчением, София беззастенчиво разглядывает меня, вероятно находя весьма привлекательным, и без явной на то воли, проникается доверием. Красивые, уверенные в себе мужчины никогда не сделают больно, – распространенное заблуждение, делающее женщину легкой мишенью. Что ж, это вовсе не удивляет, никогда я не был обделен женским вниманием, любимая, но, к сожалению многих дам, всегда оставался верен тебе.

– Ничего, все в порядке.

Как только мы переступили порог особняка, меня по обыкновению захлестнула волна смешанных чувств, омывая бренное уставшее тело, и в то же время, желающая утянуть на самое дно. Высокие арки межкомнатных дверей из настоящего дерева, украшенные узорами стены и потолки, резные столбы, подпирающие выход на балкон, старый, но прекрасно сохранившийся камин, с лепниной, рассказывающей историю жены моряка, возле которого так любила пить вечерами чай твоя маман. Всюду расписные вазы, давно не видевшие цветов, и картины без рам, пылящиеся в углу ждут нового хозяина, который сможет оценить их по достоинству. Простор и шик столь милый сердцу.

– Вы художник или что-то вроде того?

Спросила София, возвращая меня из воодушевляющих мыслей в эту слепую реальность, кивком головы указывая на тубус, висящий на плече. Я и забыл о нем вовсе, утопая в воспоминаниях, но, увы, эта девушка, поддавшись искушению поболтать с приятным ей мужчиной, упустила свой шанс на спасение.

– Архитектор. Создаю красоту для других, тогда как сам живу в грязи.

– О, я так и подумала! Вы так внимательно изучали этот старый дом, ваше лицо казалось преисполненным…эм, преисполненным вдохновением.

На миг мы замерли глядя друг на друга. Я знал, о чем она думает, и считал, что Софии безмерно повезло не иметь столь высокого уровня интеллекта, наблюдательности и чуткости, иначе она давно бы покончила с собой. Взгляд ее по кошачьему зеленых глаз коснулся моих темных волос, уложенных назад и блестящих от лака на старый манер, спускаясь к тонкой линии губ и аккуратно подстриженной бороде, и наконец, остановился на столь же черных глазах, внимательно изучающих. Я наградил Софию своей лучшей улыбкой, едва сдерживаясь, чтобы не сжать собственных рук на ее шее, с удовлетворением замечая, как зеленые глаза наливаются кровью, раздуваясь с каждой секундой.

– Что ж, может, вы покажете мне спальни? Насколько я понимаю, их здесь должно быть не меньше трех?

София тихонько кашлянула, сбрасывая, как ей видимо показалось, появившуюся между нами связь, рожденную исключительно из ее фантазий, и робко опустив взгляд, указала рукой на лестницу, ведущую наверх. Я замешкался в дверях главной спальни, якобы любуясь красотой светильников на стене, хотя помнил в мельчайших подробностях каждую трещину особняка, пропуская девушку вперед. Осторожно извлекая из тубуса меч, призванный стать орудием в руках вечного слуги Всевышнего, я подошел к Софии так близко, как мог, пока она, увлеченная собственной речью, не повернулась, по-видимому, ожидая поцелуя, достойного самого лучшего любовного романа. Однако надежда схлынула с лица девушки вместе с красками тотчас, когда лезвие прошло сквозь ее тело, вынуждая Софию инстинктивно обхватить ладонями мои руки, сомкнутые на рукояти меча.

Позволив ей упасть на пол, задыхаясь от боли, я выудил из кармана амулет, инкрустированный настоящим рубином, напоминающий довольно большую каплю. Я знал, Ванесса, конечно же, знал, что София не может стать той, кто снимет с меня проклятие, но должен был убедиться. Лужа черно-красной крови увеличивалась, я искупал в ней священный артефакт, символ нашей любви, и клял себя за то, что жду, замирая. Дрожащими пальцами стянул кожаную перчатку с одной руки, но ничего не изменилось.

Поднимая голову, все еще пребывая в некоем подобии оцепенения, мои глаза поймали в отражении висящего массивного зеркала взор двойника. Это лицо, Ванесса, видела бы ты мое лицо, как ненавидел я его в ту самую минуту, до чего отвратительные черты, преисполненные глупейшей надеждой и чистейшим разочарованием. Унижение, вот что в тот миг почувствовал я, глядя на собственную беспомощность. Хватит, хватит думать об этом! Теперь, особняк будет принадлежать Элисон и ее дочери, эта мысль стала великим утешением. Желают они того или нет, но им придется вернуться, вспомнить о том, кто они есть, дотронуться до корней, от которых были оторваны.

Глава 8. Густав Рогнхелм.

Канада, провинция Альберта, деревня Уотертон, 2019 год.

Солнечные лучи нежно ласкали кожу, теплыми прикосновениями касаясь оголенной кожи рук, и торса. Прикрыв глаза, мужчина купался в них так же, как и в водах моря, волнами облизывающих ступни. Он медленно переставлял ноги, преодолевая сопротивление воды, зовущей его обратно в свое бескрайнее царство, и вскоре ленивые, потерявшие свой напор волны уже лизали его икры. Умиротворение и спокойствие – кажется, он искал этого так долго, хоть и был доволен своей повседневной жизнью.

Справа от себя он скорее почувствовал, чем увидел движение – легкий, воздушный образ. Длинные стройные ноги, плоский живот, обтянутый бифлексом12 яркой расцветки, хрупкие тонкие руки, в которых, он знал, таились нежность и сила. Порыв ветра растрепал ее волосы и пряди светлых волос метнулись вверх. Как самые непослушные водоросли. Как сотни молний, на неспокойном небе.

И теплый, упоительный воздух наполнился смехом – переливами тысячи колокольчиков. Звуком, обволакивающим его сердце. Не сдержав улыбку, он прикрыл глаза, наслаждаясь моментом, впитывая в себя картину происходящего, и вздохнул полной грудью соленый воздух. Одинокая капля, должно быть, оставшийся след морского царства медленно покатился по его виску, заставив открыть глаза, прервав блаженство.

Густав Рогнхелм, суперинтендант полицейского управления Уотертона, открыл глаза и стер каплю пота с виска так резко, что едва не сбил с головы неизменную псевдо-ковбойскую шляпу. Видение тут же исчезло, оставив нотки сожаления и печали. От яркого света перед глазами тут же заплясали огни, и поморщившись, мужчина сжал переносицу пальцами в надежде облегчить головную боль.

Боль преследовала его все утро и была такой силы, что временами Густаву казалось, что его голову засунули в мясорубку. Очень старую, ржавую мясорубку. Покидая здание вокзала, он вытащил телефон в надежде выторговать у Джимми, еще один выходной день, но едва услышав в трубке его серьезный, напряженный голос, понял, что в арсенале у него остались только молитвы о смягчении непрекращающейся боли.

Когда Густава Рогнхелма спрашивали, почему он решил стать суперинтендантом, и что привело к его переводу в тихую деревушку Уотертон, он ощущал внутреннее чувство пустоты. Мужчина точно знал ответ на эти вопросы, не мог не знать – это его жизнь и его выбор, и все же так и не смог вытащить глубинные причины на поверхность. Как будто он спрятал куда-то банку варенья и теперь не может найти, точно зная, что оно было безумно вкусным.

Так или иначе, за время пребывания в Уотертоне он успел несколько раз пожалеть о собственном выборе и даже пытался написать заявление о переводе обратно, но каждый раз рвал или терял его и оставлял эту идею – ему нравилось спокойствие деревенской жизни, неспешный бег времени и тесная связь немногочисленных жителей. И так уж вышло, что из всех сотрудников полицейского управления Уотертона он был единственным, кто расследовал дела об убийствах не бытового характера. На самом деле, всякое бывало, ведь деревушка в глуши Канады преступностью не баловала. И этим утром он был незаменимым сотрудником, посланником судьбы для Джеймса Томпсона, в один миг пожалевшего, что не ушел на пенсию по достижению возраста, и все усложнялось одним фактом – на место преступления Густав явился последним. С дикой головной болью, заставляющей его завидовать судьбе убитого.

О том, что произошло убийство, Джеймс Томпсон выпалил сразу, стоило только Густаву сказать ему о своем приезде. В старом поместье Гренхолмов найден труп молодой девушки, предположительно Софии Бондар – владелицы. По крайней мере, это следовало из документов в ее сумочке в прихожей. Даже по телефонному разговору Густав почувствовал, как ошарашен комиссар и со своей стороны приложил все усилия, чтобы появиться на месте преступления как можно скорее. Однако ситуация осложнялась еще и тем, что все сотрудники управления уже прибыли на место преступления и встретить коллегу с вокзала не могли.

И все же Густав не привык сдаваться. Сочетание слов «убийство» и «поместье Гренхолмов» прозвучали как послание небес, учитывая, что последние недели он посвятил изучению этой семьи. Забыв о гордости, суперинтендант проделал путь до поместья в старом ржавом пикапе, доверху набитом сеном, – его согласился подвести местный фермер, не преминув возможностью обсудить с попутчиком последние новости.

И все же самообладание подвело Густава, стоило ему только увидеть дом. Старинный двухэтажный особняк сейчас представлял собой достаточно дикое, первобытное сооружение. Некогда роскошный дом с большими окнами, широкой лестницей, блестящей на солнце черепицей без должного ухода зарос листьями винограда и утратил свой лоск. Густав застыл возле кованной, местами проржавевшей ограды вовсе не из-за боли или нежелания входить в давно пустующий дом. Входная дверь оказалась распахнутой настежь, изнутри раздавались обрывки десятков разговоров – никто не подумал об осторожности, сохранении улик и экспертизах.

Пересилив желание вышвырнуть нерадивых коллег по очереди из дома за грудки и всеми силами стараясь игнорировать головную боль, Густав переступил порог, осматриваясь. Задав пару раз единственный вопрос, который в настоящий момент имел значение, «Где комиссар Томпсон?» и, получив в ответ лишь рассеянные пожатия плечами, суперинтендант Рогнхелм направился туда, где раздавалось наибольшее количество голосов.

Переступив порог одной из комнат, Густав почувствовал, как злость черной пеленой накрывает его обычно бесстрастное сердце, и с трудом подавил в себе желание закричать. Если раньше ему казалось, что ситуация вышла из-под контроля, то сейчас перед его глазами предстал ад констебля – намеренная порча улик. Ирония заключалась лишь в том, что занимались этим сами сотрудники полицейского управления Уотертон.

Обойдя пару коллег, покосившись на труп и удивленно вскинув брови при виде торчащего из груди меча, Густав направился прямо к Джеймсу Томпсону – благодушно беседующему о чем-то с Аароном Дэйли с таким невозмутимым лицом, словно обсуждал рыбалку – и хлопнул его по плечу.

– Какого черта происходит, Джимми? – спросил Густав преувеличенно спокойным тоном.

– А разве не видишь, парень? У нас труп, – хохотнул начальник и оглядел коллег в ожидании поддержки, как после удачно рассказанного анекдота. – У нас в деревне это, конечно, не частое явление, но ты-то уже наверняка с таким сталкивался в городе.

– Я не об этом, Джимми, – покачал головой суперинтендант со стеклянной улыбкой на лице, грозящей превратиться в хищный оскал. – Зачем сюда приехало все управление? Сложно сказать осталась ли хоть одна инструкция не нарушенной в это утро.

– Брось, дружище, всем интересно посмотреть, что тут и как, – чуть растягивая слова, расслабленно сказал Аарон, обратив на себя внимания коллег.

Джеймс кивнул, подтверждая согласие со сказанным ранее, Густав же наоборот нахмурился и посмотрел мужчине прямо в глаза.

– Сдается мне, ты должен быть в отпуске, Аарон.

– Да, с сегодняшнего дня, – пожал плечами молодой человек. – Но раз все так закрутилось, я нужнее здесь. К тому же сам понимаешь, порыбачить я смогу и через месяц.

Вздохнув, Густав лишь кивнул в ответ, отложив разбирательства по поводу его нахождения на месте преступления на более позднее время. Для начала он собирался навести порядок – напомнить коллегам, что это территория совершения серьезного правонарушения, и постараться сохранить хоть какие-то улики.

– Джимми, послушай, – повернулся снова к начальнику Густав.

– Нет, это ты послушай, – рассмеялся комиссар и махнул рукой в сторону трупа. – Он вонзил меч ей в грудь! Убийство долбанным мечом, словно мы в Средневековье!

– Джеймс…

– Только представь, что напишут в заголовках газет! «Рыцарь наносит свой удар» или «Смерть на острие меча»…

– Комиссар Джеймс Томпсон! – повысил голос Густав, чем мгновенно привлек к себе внимание всех присутствующих. – Если вы сейчас же не удалите с места преступления посторонних, я буду вынужден написать рапорт. И вам придется объясняться ближайшие несколько лет – по каждому из нарушений.

Еще в раннем детстве Густав понял, как безграничен и разнообразен мир книг. Он читал много и с упоением, предпочитая в основном классику, философию и историю. Порой ему казалось, что в мире людей для него совсем не отведено места, – красивый и харизматичный юноша, окруженный друзьями, временами тяготился их обществом и убегал в свой одинокий мир воображения. И все же, каждый раз встречая описание тишины как оглушающей или звенящей, Густав смеялся над этими строками, не понимая, как отсутствие звуков может быть настолько полным. Сейчас же, в маленькой гостиной, наполненной людьми, он отчетливо услышал, как тикают часы. И десятки пар глаз были обращены на него.

– Густав, ты же это не серьезно? – тихо спросил Джеймс и затравленно огляделся в поисках поддержки.

– Серьезнее некуда, – спокойно ответил Рогнхелм. – Женщина убита, и это не вызывает сомнений. Наша задача выяснить, кто это сделал. Разводить здесь цирк совсем неуместно.

– Не ожидал от вас этого, суперинтендант Рогнхелм.

Взмахнув руками, комиссар Томпсон повел всех к выходу, бросая вымученные улыбки в ответ на удивленные взгляды. Как расследовать убийства он давно забыл, если когда-то вообще знал, и совсем не собирался этого делать – если еще одно дело пополнит архив, его за это никто не осудит. Джеймс уже представлял, как под прицелами камер журналистов выдвигает различные версии случившегося и смотрит в объектив мудрым взглядом. Но угроза рапорта была слишком серьезной, чтобы проверять не блефует ли Густав, – это может здорово подпортить ему спокойную работу пристальным вниманием высшего начальства.

– Джимми, прости… – взмахнул рукой Густав вслед удаляющемуся другу, словно мог заставить того замереть. – Я вовсе не хочу, чтобы доходило до этого.

Чувство вины пустило свои корни и запульсировало сильнее, когда, не оборачиваясь, Джеймс лишь бросил:

– Делай, что должен, крутой коп. Поговорим об этом позже.

Когда не только из комнаты, но и из дома ушли все посторонние, Густав достал блокнот, погружаясь в свое особое состояние – всеподмечающей ищейки. Первое, что он заметил, почти случайно, был портрет красивой девушки на стене – светлые волосы, локонами струящиеся по плечам, большие синие глаза и манящая улыбка. Она была совсем не похожа на убитую, а лиф платья с глубоким вырезом и ажурными оборками выдавал в ней принадлежность к другой эпохе. У Густава внезапно защемило сердце от тоски – он почувствовал волнение, которое не испытывал рядом ни с одной знакомой девушкой. Она была прекрасна, и ее красота, даже сквозь века, тронула, казалось, давно закостенелое сердце суперинтенданта.

С трудом оторвав взгляд от картины, Густав перевел взгляд на стену, прямо над трупом. Красная надпись на стене поражала даже больше чем убийство – было во всем в этом что-то чужеродное.

«Господь дал знамение через пророка Исайю – тень на солнечных часах возвратилась назад на десять ступеней».

– Кто-нибудь здесь знает, кто такой Исайя? – не особо надеясь на ответ, спросил Густав и кивнул, когда никто не произнес ни слова. – Так я и думал.

Он переписал послание в блокнот, а также сделал пометку по поводу расположения тела жертвы и ее внешности. Было что-то странное и пугающее в том, что перед ним лежала вовсе не незнакомка – всего пару недель назад София Бондар убеждала его в том, что над их семьей не висит никакого проклятья, и была уверена, что больше никто не умрет. Сейчас же девушка лежала в центре комнаты, раскинув руки в стороны, как на известной картине «Анатомия человека». Ситцевое легкое платье открывало ноги, и, не обращая внимания на внимательные взгляды коллег, Густав вышел в коридор и сделал еще одну пометку в блокноте. София пришла в дом в теплом пальто, шарфе и шапке, но другой одежды в прихожей не было. Вернувшись, он оглядел стены комнаты, и снова задумчиво кивнул.

Дом представлял собой дань истории, в основном семейной. Конечно, каждое поколение привносило свои перемены, но картины, статуэтки и милые безделушки первых Гренхолмов преобладали, делая дом отчасти похожим на музей. Суперинтендант интересовался вовсе не произведениями искусства – ему было важно понять, являлось ли орудие убийства частью семейного наследия. Из груди девушки торчал меч, острое лезвие которого поблескивало в лучах утреннего солнца, лившегося из окна. Бросив еще один взгляд вокруг, Густав пометил в своем блокноте предположение – возможно убийца принес меч с собой, на стенах в коридоре и в комнате не было видно места, откуда его сняли. Впрочем, это не исключает того, что оружие могло храниться, например, в шкафу. Удивительным казалось то, как убийца смог пронести его не привлекая внимания, ведь даже в ножнах меч был весьма заметен.

Выглянув еще раз в коридор, Густав посмотрел на входную дверь, закрытую в этот раз, не содержащую следов взлома, и подошел к высокому, сутулому мужчине лет пятидесяти в маленьких строгих очках и одноразовых перчатках. Мужчина убирал что-то в маленький чемоданчик на полу, но увидев Густава выпрямился.

– Вы уже провели первоначальный осмотр? – не тратя время на любезности, спросил Густав.

– Да, но отчет предоставлю только после вскрытия, – ответил судмедэксперт, и внезапно усмехнулся. – Это вполне соответствует инструкциям, можете не пугать меня рапортом.

Услышав столь резкий ответ, Густав отшатнулся и в нерешительности снова заглянул в свой блокнот. Ему не хватало деталей для составления полной картины случившегося, и все же настаивать, после своего резкого укора начальнику, мужчина не решился. Заметив замешательство Густава, судмедэксперт рассмеялся.

– И все же, вы все сделали правильно. Отчет я действительно не дам, но на вопросы ответить могу.

– Как давно она умерла? – с благодарностью посмотрел на собеседника суперинтендант.

– Утром, пару часов назад. Точнее скажу после вскрытия, но тело еще не закостенело, когда мы прибыли.

Брови Густава удивленно взлетели вверх, блокнот едва не выскользнул из дрогнувшей руки. Поместье Гренхолмов располагалось обособлено от других зданий деревни, и к тому же, пустовало не один год. По сути, суперинтендант мог бы назвать его идеальным местом для убийства – вероятность того, что кого-то будут искать в закрытом старом особняке, стремилась к нулю.

Поискав глазами кого-нибудь из коллег, Густав поморщился, не найдя начальника. Зато в стороне с интересом за ним наблюдал Аарон Дэйли. Молодой человек не отрывал от суперинтенданта глаз, и по его напряженному лицу было заметно, что он силился понять к каким выводам приходит Густав.

Семья Дэйли – одна из самых старейших, наряду к Гренхолмами. Своего особняка они, конечно, не имели, зато приобрели несколько гектар земли, и успешно возделывали их, продавая урожай. Несколько поколений настолько упрочили свою безупречную репутацию фермерства, что решение младшего сына, нынешнего главы семьи – Аарона – стать полицейским, было поначалу принято в штыки. До Густава до сих пор долетали слухи, что родители уговаривают его покинуть службу.

– Аарон, почему все приехали сюда сегодня утром? Как узнали про убийство? – спросил Густав.

– Комиссар сказал, что получил анонимный звонок, – пожал плечами юноша. – А дальше уже позвонил всем остальным.

Густав кивнул и сделал заметку в блокноте, снова вернувшись к криминалисту.

– Ее убили здесь? Тело перемещали?

– Меч вонзили здесь, но думаю, положение тела немного изменили, – пожал плечами мужчина. – Раскинутые руки и ровные ноги… Маловероятно, что она упала именно в такой позе. Хотя, судя по луже крови, тело не перемещали. В любом случае, даже если он что-то делал с телом, понять этого мы не сможем – кровь из такой раны наверняка продолжала прибывать после ухода убийцы.

Приложив пальцы к губам, Густав снова осмотрел комнату. Что-то еще выбивалось из правильного порядка вещей, если, конечно, в убийствах может быть правильный порядок, но суперинтендант не мог понять, что именно. Зато другая мысль, отложенная на потом, всплыла в его голове.

– А как ты здесь оказался? – спросил он Аарона.

– Услышал рев сирен и поехал следом, – пожал плечами парень.

В деревне осталось очень мало семей с вековой историей и судя по делам, все еще находившимся в сумке Густава, каждая из них бережно хранила свои тайны. Дейли и Гренхолмы вполне могли быть знакомы и даже иметь более тесную связь. В голове суперинтенданта зажглась лампочка слабой догадки, пропитанной паранойей, – что если у Аарона тоже был интерес к этому делу? Парень отменил отпуск, примчался на место преступление раньше всех и теперь не сводит глаз с Густава, впитывая каждое слово.

– «Это все череда случайностей, старик. Не надо видеть черта там, где его нет», – подумал суперинтендант, но вслух произнес: – Почему ты не уехал вместе с остальными?

– Комиссар поручил мне вести это дело.

Брови Густава удивленно взлетели вверх. Он был уверен, что его руководство расследованием не подлежит сомнению. Если он не принимает участия, то его прерванный отпуск выглядел просто нелепо. Заметив замешательство суперинтенданта, мужчина-криминалист откашлялся, привлекая внимание, и произнес:

– Комиссар сказал, что ты будешь вести это дело, потому что суперинтендант Рогнхелм не приехал. Но сейчас он здесь.

– Я не мог приехать раньше, и Джимми об этом знал, – удивленно сказал Густав, переводя взгляд с одного мужчины на другого. – Он сам купил мне билет на поезд.

– Аарон заверил его, что видел тебя утром в кафе на вокзале, – пожал плечами мужчина. – И комиссар взбесился, что ты даже не позвонил.

– Звучит, как саботаж, – нахмурил брови Густав.

– Но ты, правда, был там! – вскрикнул Аарон. – Я проезжал мимо, а ты сидел за столиком. Не пытаюсь я забрать дело, оно твое, если хочешь.

От резкого крика коллеги головная боль Густава снова вернулась. Он зажмурился, и зажав пальцами переносицу, махнул коллегам свободной рукой, давая понять, что разговор окончен. Переждав резкую вспышку боли, он постарался снова сосредоточиться на месте преступления и оглядел комнату. Внимание его привлекли широко раскрытые, то ли от удивления, то ли от ужаса глаза девушки – совсем не такие как на картине – зеленые, идеально сочетающиеся с рассыпанными по полу рыжими волосами.

– Следов борьбы не было? – спросил Густав у криминалиста, не отводя взгляда от тела.

– Нет. Если только рана, нанесенная мечом и ставшая причиной смерти. Ни синяков, ни царапин, ногти чистые. Угадаю ваш следующий вопрос – следов насилия я тоже не обнаружил. Не думаю, что перед смертью имел место половой акт.

– Из всего можно сделать вывод, что убийцу она знала, – задумчиво проговорил суперинтендант. – Она свободно впустила его в дом и скорее всего, даже приехала сюда ради встречи с ним. Не любовник, но и не случайный знакомый. Любопытно.

Обойдя девушку, Густав присел на корточки и снова вгляделся в лицо. Что-то настораживало его, выбивалось из общей картины, но ускользало от внимания. Прошептав «расскажи мне», Густав ахнул и резко повернулся к криминалисту, озаренный внезапной догадкой.

– На лице девушки застыли страх или удивление, ее глаза говорят об этом. Но посмотрите на рот – он плотно закрыт. Неужели она даже не вскрикнула перед смертью?

Криминалист нахмурился и подошел ближе. Снова надев перчатки, он осторожно разомкнул губы жертвы и замер, удивленно взглянув на Густава. Между зубами девушки торчал уголок бумаги.

– Что за черт, – прошептал Густав. – Давайте посмотрим, что там.

Через несколько минут они уже читали послание убийцы, символично добытое из горла жертвы.

«И возвращается ветер на круги свои»13. Ниже цифры, похожие на номер телефона, и краткая подпись, вторящая посланию на стене – «Исайя». Не раздумывая, Густав уже достал мобильный, когда увидел, что последние две цифры расплылись из-за долгого нахождения во рту жертвы. Криминалист лишь развел руками, признавая свою беспомощность. Суперинтендант снова и снова вглядывался в лист бумаги, проклиная нелепую случайность – догадайся он заглянуть в рот чуть раньше, и ниточка, ведущая к убийце, не была бы оборвана. Сжалившись над Софией, мужчина прикрыл ее веки, невидящим взором глядящим на мир, который был более ей недоступен.

Густав уже сделал пару шагов в сторону, когда понял, что видел этот номер и раньше – много раз, но так и не решился позвонить. Как знать, может он набирал бы его сейчас, если бы не покинул Нью-Йорк. И, конечно, в его блокноте эти цифры все еще записаны. Пролистав несколько страниц, он удостоверился в своей догадке и радостно усмехнулся.

– Я знаю чей это номер. Попрошу пока ничего не трогать, мне бы хотелось, чтобы эта женщина увидела место преступления своими глазами.

– Тогда звоните скорее, суперинтендант. Если она не приедет в ближайшее время, разложение заставит вас пожалеть о своем решении, – пробурчал криминалист.

Густав кивнул, но прежде чем набрать номер, повернулся к Аарону, все еще застывшему в углу, и спросил:

– С чего ты взял, что видел меня утром в кафе?

– Я не вру! Я, правда, видел!

– Хорошо, – примирительно вскинул руки Густав. – Но как ты понял, что это я? Ты же ехал, должно быть видел посетителей кафе не больше десяти секунд. Это мог быть абсолютно любой мужчина.

– Но я и подумать не мог, что кто-то еще в деревне может нацепить эту дурацкую шляпу! – застонал Аарон.

Глава 9. Элисон Гамильтон.

США, Нью-Йорк.2019 год.

Люди. Повсюду сновали люди, как первые осенние листья, сорвавшиеся в дикий, свободный танец. До приезда в аэропорт Элисон и не подозревала, как много людей спешат сменить место обитания, захватив с собой чемодан самых необходимых вещей. Казалось, они были повсюду – создавали очереди, толкались и ворчали, окружая себя ненужной атмосферой ненависти к ближним, хоть все и стремились к одному – покинуть этот город. Женщина в который раз взглянула на табло и вздохнула, чем вызвала недовольный взгляд Мелоди, сидевшей на соседнем кресле.

– Куплю воды, тебе что-нибудь нужно? – спросила девушка и встала, бросив на сидение сумку.

– Билеты в Бразилию? – хмыкнула Элисон, скрещивая руки на груди.

Глядя на удаляющуюся фигуру Мелоди, она в который раз задалась вопросом, как позволила дочери лететь с ней, и покачала головой, зная, что никакие аргументы не сработают против желаний самостоятельной, совершеннолетней девушки. Элисон прикрыла глаза, в очередной раз прокручивая в голове утренний разговор, за несколько минут изменивший все их планы.

Она ответила только на пятый звонок с незнакомого номера. Не потому, что избегала незнакомцев, которых так много было в ее работе, и не потому, что опасалась мошенников – в это утро Элисон отчаянно пыталась вернуть свою жизнь в прежнее русло и отправилась на йогу. Выполняя привычные позы Уштрасана и Дханурасана, чувствуя, как вместе с напряженностью в спине уходят тревоги и страхи последних дней, женщина и представить себе не могла, что в семейном поместье, некогда считавшимся ее домом, уже собралась толпа констеблей, а один из них тщетно пытается с ней связаться.

Открывая шкафчик с чувством легкости и ясности, Элисон услышала вибрацию телефона и, не глядя на экран, ответила на звонок. В трубке она услышала вздох облегчения и какое-то шуршание, словно собеседник вовсе не ожидал услышать ее голос.

– Элисон Гамильтон? – раздался в трубке мужской приятный голос. – Рад, что смог наконец до вас дозвониться. Признаюсь, начал терять надежду.

– Не драматизируйте, я была недоступна всего сорок минут, – холодно ответила Элисон, удивляясь наглости звонившего, и промокнула полотенцем лицо от пота. – Могу я узнать, с кем имею честь?

– Разумеется. Простите… – мужчина вздохнул, явно ощущая неловкость. – Суперинтендант Густав Рогнхелм. Полицейское управление Уотертона.

– О, – только и смогла выдавить из себя Элисон, чувствуя, как руки покрываются мурашками.

В трубке повисло молчание. Прижав телефон к уху, Элисон отчетливо услышала посторонний шум – спор нескольких мужчин – и шаги, словно Густав старался найти место потише. Внезапно шкафчики расплылись перед глазами, и женщина поторопилась сесть на стул у стены. Сердце забилось подобно птице в клетке, вернулся страх за их с Мелоди будущее, и вместе с ним осознание того, что именно произошло. В горле образовался горький комок вины – она так и не дождалась ответа от Софии, племянницы, и бросила попытки, узнав у ее отца Ролана Бондара, что их семья давно покинула семейное поместье.

На том конце провода Густав наконец нашел уединенное место, и, как только в трубке воцарилась тишина, он вздохнул, собираясь с силами, чтобы обрушить на собеседницу страшную весть.

– Ваша родственница… – начал говорить он.

– София! – одновременно с ним воскликнула Элисон, не сдержав всхлип. – Она умерла…

В трубке снова наступила тишина, которую никто не торопился нарушить. Элисон уже поняла, что произошло – как бы она не пыталась убедить себя в случайности потерянной записки, реальность настигла женщину. И последнюю оставшуюся родственницу. В Уотертоне же, в семейном поместье Гренхолмов, Густав Рогнхелм нахмурился, сделав пометку в блокноте, который всегда носил в кармане, – Элисон Гамильтон осведомлена о смерти, даже находясь за тысячи километров от места преступления. И это казалось еще более странным, если учесть молодой возраст и крепкое здоровье ее племянницы, а еще то, что та уже несколько лет проживала в Кристал-Пойнт, и не приезжала в поместье долгие годы.

– Алло! Вы еще здесь? – тихо произнесла Элисон, нарушая молчание.

– Да, – сипло ответил Густав и откашлялся. – София Бондар действительно мертва. Откуда вы узнали об этом?

– Расскажете, что произошло? Это был несчастный случай? – проигнорировав вопрос, бросилась в наступление Элисон.

Она нервно теребила в руке ключ от шкафчика, гадая, насколько близко убийца подобрался к ней и Мелоди, и что он предпримет сейчас, когда других женщин в их семье не осталось. Не питая надежд относительно работы полицейского управления родной деревни, женщина подсчитывала сколько времени уйдет на переезд. Если они возьмут только самое необходимое, то уже завтра смогут улететь в любую точку мира, чтобы заново построить свою жизнь с нуля. И последнее, что сейчас хотелось Элисон – это объяснять констеблю, погрязшему в отупляющей рутине бесполезных дел, как много пришлось перенести ее семье.

– Сначала ответьте на вопрос. Откуда вы узнали про Софию? – не сдавался Густав.

– Мне рассказал Ролан, ее отец, – брякнула Элисон первое, что пришло ей в голову, удивляясь настойчивости и проницательности суперинтенданта.

– Странно, ведь я собирался позвонить ему сразу после разговора с вами.

– Он не знает? – удивилась Элисон. – Но почему вы звоните мне? За последние несколько лет мы едва парой слов перекинулись.

– Тогда мне тем более интересно, откуда вы знаете о ее смерти.

– Уж не подозреваете ли вы меня? – задохнулась от возмущения Элисон. – В любом случае, мне это неинтересно. С Софией Бондар меня ничего не связывает. Я не была в Канаде уже целую вечность, и должно произойти чудо, чтобы я оказалась там снова. Позвоните ее отцу и брату – они устроят похороны и разберутся с домом. А мой номер забудьте, иначе я буду вынуждена связаться с юристами.

Ужас и оцепенение, завладевшие женщиной несколько минут назад, уступили место ярости. Элисон, все еще держа трубку одной рукой, вернулась к шкафчику и начала собирать вещи, торопясь покинуть опустевшую раздевалку.

– Боюсь, вернуться вам все же придется, – медленно, подбирая слова, но твердо сказал Густав. – Давайте будем считать это чудом, если угодно, но… Об этом вас недвусмысленно просит убийца.

– Что? – не поверила своим ушам Элисон, но почувствовала, как разгорелись ее щеки. С губ женщины слетел нервный смешок, а голос сорвался на крик. – Вы сейчас серьезно? Женщины в моей семье умирают годами! Не кормите меня сказками об убийстве, спишите все на нелепую случайность – падение с крыши, укус летучей мыши, нападение кровожадных енотов! Впрочем, как и раньше! Не с вашей фантазией оставлять это дело открытым!