Зонтик с деревянными спицами

© Филмор Плэйс, 2025

ISBN 978-5-0067-0142-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Если хочешь увидеть, как падает снег твоей юности, приходи к дому Красного комсостава1 на Троицкой площади Минска…

ПРЕДИСЛОВИЕ

Падает снег, заметая притихший город. Засыпает Замчище, Раковское предместье, Татарскую слободу, укрывает белой пеленой милые сердцу улочки старого Минска: Немигу, Витебскую, Шорную, Коллекторную… Падает снег…

Память вновь возвращает меня туда, куда невозможно вернуться, в город, которого нет… Словно цветок без аромата, словно дерево без листьев, я снова стою, стою там, где когда-то шумела жизнь, где был дом моего детства. Что сбереглось с той поры, кто ещё помнит меня таким, как прежде? Только камни, только ветер, только облака…

Глава 1. ОДНОКЛАССНИЦА

Весна 1941 года выдалась поздней. Стоял конец марта, но было холодно, люди ходили в зимней одежде, и повсюду виднелись плотно слежавшиеся груды грязного серого снега. И всё же с каждым днем что-то менялось: сильнее пригревало весеннее солнце, выжимая из сосулек слезинки, ветер с треском ломал отмершие ветви деревьев, сбрасывая их на землю, на кленах и ясенях сухо шелестели выбеленные морозами прошлогодние семена, торопясь осыпаться до того, как растает снег.

…Пробудившись, Андрей несколько минут лежал в постели с открытыми глазами, прислушиваясь к перезвону синиц за окнами. На полу, на стенах, на прикроватной тумбочке с раскрытым томиком Фенимора Купера плясали солнечные зайчики. Вставать совершенно не хотелось. Он лежал в полудреме и пытался вспомнить, что же ему приснилось. Обрывки образов плясали в голове, никак не желая обретать четкую форму, расплывались всё больше и больше, пока совсем не растаяли, оставив смутное чувство неудовлетворенности, – словно во сне было какое-то послание, которое он так и не разгадал.

Но вот из черной тарелки репродуктора донеслась бодрая мелодия «Кукарачи», заворочался, просыпаясь, младший брат. Андрей отбросил одеяло и поднялся с постели. Зевая и потягиваясь, приступил к утренней гимнастике. Щуплый и невысокий для своих тринадцати, он уже заканчивал шестой класс.

Присел пару раз, сделал несколько взмахов руками и начал отжиматься от пола, с удовольствием ощущая, как просыпаются мышцы. «Да, – думал он, выполняя упражнения, – недолго осталось. В следующем году исполнится четырнадцать, а поскольку платить за обучение у нас нечем, придется идти работать на завод…»2 Он ещё раз отжался и пошёл умываться. Вася, которому недавно исполнилось семь лет, плотнее закутался в одеяло: в детском саду мест не было, а в школу предстояло отправиться лишь осенью.

Когда Андрей вышел на кухню, отца уже не было. Всю жизнь проработав на обувной фабрике имени Тельмана и оставшись хромым на левую ногу после очередной аварии, он бы давно поменял работу, если бы сталинское законодательство не запрещало это сделать3. А поскольку за опоздание могли отдать под суд и осудить на десять лет, выходить на работу приходилось на полчаса раньше.

Мать поставила перед Андреем эмалированную кружку молока, положила большой кусок ситного хлеба. Поев и наскоро собравшись, он выбежал из дома, распугав стайку воркующих голубей. Где-то далеко ревели заводские гудки, извещающие о начале нового рабочего дня…

Когда он вбежал в класс, звонок уже прозвенел. Сбросив пальто, пошёл, было, к своей парте, как вдруг остановился: у окна сидела новенькая. Не заметить её было невозможно: она вся словно светилась каким-то внутренним светом.

Вошла Варвара Семеновна, и начался урок, но ему было не до свойств числа «пи». То и дело Андрей поглядывал на девочку, спрашивая себя, почему он раньше её не видел. Он не спрашивал себя, отчего его заинтересовало появление какой-то девчонки, он просто смотрел и любовался.

У неё была тоненькая угловатая фигурка подростка с едва заметными бугорками грудей, нежная белая кожа, на руках покрытая лёгким темным пушком, вьющиеся по плечам густые тёмно-каштановые волосы и серо-зеленые глаза, светившиеся мягким светом. Вздернутый носик, капризные губки, руки с розовыми пальчиками – словом, обычная девчонка тринадцати лет. Но для Андрея она показалась верхом совершенства, самой лучшей, самой красивой на свете. Очарование не портил даже зуб, одиноко выглядывающий из общего ряда и слегка оттопыривавший капризную нижнюю губу. Одета она была в новенькую бордовую блузку с большими золотистыми пуговицами, светло-коричневую юбку, доходящую до щиколоток и черные лаковые ботинки. Но было в новенькой что-то ещё, выделявшее среди других девчонок, что-то такое, отчего он никак не мог перестать о ней думать.

На перемене девочки собрались вокруг нее. Кто-то спросил её имя, и с замершим сердцем Андрей услышал ответ «Наташа…». О, сколько раз потом он вспоминал этот день: класс, залитый солнечным светом, красивую девочку у окна и её тихий голос…

После уроков он впервые не торопился домой. Без конца копался в портфеле, перебирал какие-то бумажки, даже зачем-то заглянул в парту, где всё равно ничего не было, кроме засохшего огрызка. Он поднял бурную деятельность, сам того не осознавая, что истинное желание его состоит в том, чтобы оттянуть момент расставания с Наташей.

Она всё ещё сидела за партой, вытянув ноги в черных ботинках (солнечный зайчик весело играл на лакированной коже), и о чем-то болтала с девочками. Потом встала и пошла к вешалке, где взяла светло-зеленое пальто с пушистым воротником. Оставаться больше не было смысла: Андрей вскочил и выбежал из класса. Всю дорогу домой он разбрызгивал лужи, чему-то смеялся и думал о том, какой выдался удивительный день.

Минское озеро (названное впоследствии Комсомольским) копали заключенные. День за днем изможденные люди в черных бушлатах долбили мерзлую землю, накладывали в носилки и выносили наверх. Сытые, мордастые солдаты НКВД4 с наганами и собаками сторожили «политических» от внешнего мира. Несколько раз Андрей с друзьями приходили посмотреть, как идёт строительство, но каждый раз их прогоняли охранники.

Строительство шло медленно. Поэтому в конце марта минский горком5 партии6 принял решение о проведении комсомольско-молодежных воскресников. В добровольно-принудительном порядке. Слово «добровольный» означало здесь то, что труд никак не будет оплачиваться, а слово «принудительный» – то, что явка всей молодежи от четырнадцати до двадцати семи лет строго обязательна. Контроль над проведением работ был возложен на городские комсомольские организации.

Вместе с младшим братом Васей Андрей пришел посмотреть на воскресник. Стоя на краю грязной насыпи, мальчики с любопытством смотрели по сторонам. День выдался замечательным: светило яркое весеннее солнце, чирикали взъерошенные воробьи, громкоговорители разрывались от бодрых советских песен. После трудовой недели люди принялись за работу неохотно, но свежий воздух и молодость скоро заставили забыть про усталость: в разных концах котлована зазвучали смех и звонкие голоса, работа пошла веселее.

Внимание Андрея привлекла палево-рыжая собака, переходившая от одной кучки людей к другой. Искательный взгляд собаки и пустые отвисшие сосцы говорили о том, что где-то ждут щенята, и она пришла к людям только потому, что не смогла обойтись без помощи. «Надо бы дать ей чего-нибудь», – подумал Андрей и оглядел карманы. Но при себе ничего не было.

Собака перешла к следующей группке людей, где он с замиранием сердца увидел знакомое светло-зеленое пальто с пушистым воротником. Наташа стояла рядом с высоким военным и красивой женщиной в тёмно-коричневом полушубке и бордовой шапочке. Спросив о чем-то женщину, девочка достала из кармана кусок хлеба и бросила собаке. Опасливо подкравшись, собака ухватила кусок хлеба и тут же кинулась прочь. Наташа подняла голову и встретилась взглядом с Андреем.

Они улыбнулись друг другу. Какое-то чудесное чувство всё больше и больше охватывало его, не давая спокойно устоять на месте. Хотелось подойти к ней, но что-то остановило. Несколько мгновений они смотрели друг на друга, почти физически ощущая, как между ними протягиваются тонкие ниточки симпатии. Потом женщина что-то сказала Наташе, она ответила, ещё раз посмотрела на Андрея, улыбнулась и ушла, оставив в его душе смутное ощущение.

…О, как ждал Андрей завтрашнего утра! Он прибежал в школу на пятнадцать минут раньше, но её ещё не было. Несколько ребят толпились вокруг щуплого остряка Кости Кишкина, умевшего находить смешное в самых обычных вещах.

– Вчера братишка с батей сели делать домашнее задание, – рассказывал Костя. – Достали книжки, дневник, ремень и валерьянку…

Все засмеялись, Андрей улыбнулся, но подходить не стал. Он сел за парту, поднялся, подошёл

к окну, ища взглядом знакомую фигурку, потом снова сел, прокручивая в голове, что скажет, и вдруг растерялся, когда Наташа пришла. Зачем-то заглянул в портфель, поправил тетрадку на парте, потом встал и с напускной решимостью подошел к ней.

– Привет, – проговорил он, присаживаясь на край стола. – Я тебя вчера видел.

– Я тебя тоже, – улыбнулась она в ответ, обнажив выступающий зуб. – Меня зовут Наташа. А тебя?

– Андрей, – пробормотал он, неожиданно краснея и опуская голову.

Они поболтали ещё немного, а потом прозвенел звонок на урок, и он медленно потопал за парту, глядя под ноги и проклиная себя за робость: «Вот дурак, – говорил он себе, – не смог даже поговорить толком…»

…Уроки русского языка и литературы были самыми интересными. Ольга Сергеевна, недавняя выпускница Ленинградского университета, старалась научить детей думать самостоятельно. К занятиям Ольга Сергеевна подходила творчески, выходя, если нужно, за рамки школьной программы. Часто на уроках литературы устраивались поэтические чтения и даже разыгрывались силами учеников небольшие спектакли, а потом всем классом обсуждали впечатления.

Сегодня Ольга Сергеевна читала «Соловьиный сад» Блока:

«Я ломаю слоистые скалы

В час отлива на илистом дне…»

Вместе со всеми Андрей заворожено слушал учительницу. Где-то на середине стихотворения он вдруг представил себя на месте главного героя, словно это он открывает заветные решетчатые двери и идёт между цветов навстречу прекрасной хозяйке, которой оказывается Наташа… Он так размечтался, что даже не заметил, как прозвенел звонок с урока и объявили перемену.

Следующим уроком была история. Алексей Зиновьевич, плешивый мужчина, кокетливо зачесывающий на лысину жидкие остатки волос, свой урок начинал одинаково: открывал газету и разражался десятиминутной политинформацией7 с критикой в адрес мирового империализма и его приспешников. Сегодняшний урок не стал исключением.

«Этот год, – вещал Алексей Зиновьевич, – партия (тут голос учителя окреп, словно слово „партия“ придало ему силы) встретила лозунгом „Увеличим количество республик в составе СССР“. Это значит, что мы должны приложить все свои силы на выполнение…» Андрей не слушал – и так было всё понятно: «Враг не дремлет, граница на замке, ударным трудом ответим на происки империалистов…»

Закончив политинформацию, историк перешел к теме урока. Тут он тоже не отличался оригинальностью: чтобы не ошибиться в политике партии Алексей Зиновьевич просто открывал учебник по истории и читал, что написано. При этом историк никогда не называл опальных имен (тех самых, которые приходилось так тщательно затушёвывать после очередных процессов).

…Когда уроки закончились, Андрей подошел к Наташе.

– Ну, как тебе политинформация? – спросил Андрей, присаживаясь к ней на парту и вдруг заметив, что на левом ботинке развязался шнурок.

– Какая политинформация? – удивилась она.

– Та, что историк прочел, – улыбнулся он. – Он так всё время: меняется вместе с линией партии. Ни одной своей мысли…

– Ну, знаешь, – вспыхнула Наташа, – мой папа партийный…

– Да? – примирительно проговорил Андрей, завязывая шнурок. – Я не знал. А вы откуда приехали?

– Из Смоленска, – пояснила она. – Папа был вторым секретарем райкома, и его перевели в Красную Армию на партийное укрепление8. А ты хочешь в армию?

– Не знаю, – честно ответил он. – Я пока об этом не думал…

– Они помолчали.

– Хочешь, я принесу твое пальто? – неожиданно для самого себя проговорил он.

– Принеси, – улыбнулась она.

Андрей и не заметил, как жизнь приобрела новый смысл. Каждое утро он просыпался с мыслями о Наташе, думал о том, какое счастье выпало знать её, любоваться движениями, слушать звук её голоса, дышать одним воздухом…

Наступил апрель. Заметно потеплело, небо заволокло тучами, посыпались мелкие весенние дожди. На освободившейся ото льда реке появились утки, из-под земли показались первые листики травы. Готовясь к новой весне, на деревьях набухли почки, а на голых ветвях кленов и ясеней распустились нежные зелёные цветы, которые скромно сияли в сером апрельском небе.

Вместе с Яшей Гершвиным, с которым дружил ещё с первого класс, Андрей пришел на товарную станцию, посмотреть уходящие на запад тяжело груженые эшелоны с хмурыми солдатами в зеленых и черных бушлатах, поезда с военной техникой и боеприпасами. Один бесконечный состав был даже нагружен новенькими поблескивающими рельсами и остро пахнущими креозотом шпалами.

– А это зачем? – удивился Андрей.

– Наступать будут, – ответил отличник Яша, провожая взглядом вагоны, – вот и понадобятся, чтобы дорогу ремонтировать.

Они замолчали. Говорить было не о чем, всё и так было ясно: близилась война.

Подошла Наташа. Одеваться она любила ярко и со вкусом, в выборе одежды отличаясь каким-то особенным изяществом. Кроме того, она придумывала необычные детали, совершенно преображающие наряд: то придет с ярким пурпурным бантом в волосах, то с платочком вокруг шеи. Словно наперекор весенней слякоти, сегодня она была в блестящих белых сапожках.

Приход Наташи не был неожиданностью: они договорились с Андреем пойти в кино.

– Хотите смешное? – спросил Яша, прерывая затянувшуюся паузу. – Вчера Галюня собирается в школу, оделась, взяла портфель и говорит кошке: «Я пошла в школу. А ты сиди и радуйся, что ты кошка…»

Андрей улыбнулся.

– Ну, что, пойдем? – невпопад спросила девочка и топнула ножкой.

– Пойдем, – тут же откликнулся Андрей. – Ты с нами? – повернулся он к Яше.

– Нет, – помотал головой тот. – Мне домой надо. Мама просила хлеба купить…

– Ну, ладно, пока…

Они прошли мимо Московского базара, вышли на Суражскую улицу, свернули на Московскую и медленно пошли в сторону Дома правительства. Черный распушенный кот увязался, было, за ними, но передумал и скрылся в ближайшей подворотне. Было удивительно здорово идти вдвоем с Наташей тихими минскими улочками. Всё время хотелось взять девочку за руку, но он никак не решался на это.

Вышли к Дому правительства.

– В «Спартак»? – Андрей посмотрел на Наташу.

– А что там показывают? – остановилась она.

– «Если завтра война», – Собираясь на встречу, он специально изучил киноафиши.

– А что в «Чырвонай зорке»?

– Какой-то китайский фильм, – задумался он, припоминая название. – Что-то про любовь…

– Пойдём? – спросила Наташа, вложив горячую ладошку ему в руку.

– Пойдём, – согласился он.

Все сильнее пригревало солнце, тут и там пробивалась молодая трава, на деревьях распускались чистенькие, словно только что вымытые, листочки.

…После уроков он подошел к Наташе.

– Хочешь, я тебя провожу?

– Конечно, – кивнула она. – Принесёшь пальто?

Одевшись, друзья вышли на улицу. Стоял светлый весенний день. По небу плыли лёгкие белые облака, то и дело проливаясь тем мелким дождем, который в народе называют «цыганским», – когда набегающие тучки не в силах закрыть солнце, и капли дождя падают на землю вместе с солнечными лучами. В ветвях каштанов звонко перекрикивались галки, на душе было свежо и легко. Казалось, весь мир пел восторженную песню солнцу и новой весне, пробуждающей землю. Тут и там на асфальте корячились выползшие дождевые черви. Андрей вспомнил шутку Кишкина о том, что дождевые черви размножаются делением лопатой. Улыбнулся, хотел рассказать Наташе, но передумал: лучше в другой раз, не в такой лирической обстановке.

Они медленно шли в сторону площади Свободы, выбирая тихие улочки. И вот Андрей решился:

– Знаешь, – почти неслышно сказал он, опустив голову, – ты мне нравишься. С самого первого дня.

– Я знаю, – ответила Наташа, поворачиваясь к нему. – Девочки всегда чувствуют, когда на них обращают внимание.

Андрею стало трудно дышать, от радости кружилась голова. Они медленно прошли площадь Свободы, по Бакунинской улице спустились к реке. На деревянном мосту через Свислочь Наташа остановилась, чтобы посмотреть реку, очистившуюся ото льда. Мимо них в сторону площади Парижской Коммуны прогрохотал трамвай. А он вдруг вспомнил…

…Однажды он уже провожал Наташу домой. Правда, тогда было всё по-другому: толком даже не понимая, для чего это делает, Андрей просто пошёл следом за ней, стараясь держаться в тени деревьев. Он проводил её до подъезда (Наташа жила в большом доме Красного комсостава, расположенном на месте здания духовной семинарии на Коммунальной улице, пять лет как улице Максима Горького) и, стоя внизу, определил её этаж и расположение квартиры. Потом поднялся наверх и замер перед дверью.

Неведомое чувство разгоралось в душе. При мысли о том, что этой двери только что касалась Наташина рука, хотелось упасть на колени. Понимая, как нелепо должно это выглядеть со стороны, но всё же не в силах противиться, он опустился на колени и тихонько коснулся губами дверной ручки. «Только что, – думал Андрей, – Наташина рука прикасалась к этому металлу. Может быть, даже частички её кожи остались здесь…» Откуда ему было знать, что Наташина квартира располагалась напротив, а он целовал дверную ручку комполка9 Н.?..

Они прошли мимо разросшихся кустов сирени в сквере Второй городской больницы. Теперь кусты были усыпаны маленькими светло-зелёными листочками. Наташа свернула на улицу Максима Горького. Восторг разливался в душе Андрея. «Может быть, это и есть любовь?..» – размышлял он, удивляясь, как чудесным образом преображается мир, когда они вместе. Казалось, даже покосившиеся дома Троицкого предместья глядели на них тепло и доброжелательно.

Вышли на площадь Парижской Коммуны, которую родители Андрея продолжали по-старинке называть Троицкой. На фундаменте разрушенного Троицкого собора серой громадой нависало над площадью приземистое здание театра оперы и балета.

– Знаешь, – сказала Наташа, показывая на театр, – здесь работает моя мама. Она актриса.

Потом они простились. Девочка помахала рукой и ушла. Андрей немного постоял, глядя ей вслед, и отправился обратно. И тут, проходя Замковой горой, он вспомнил городскую легенду о потерянной улице, будто где-то в Замчище есть место, ступив на которое, следующий шаг сделаешь в ином мире. И теперь, оставляя в стороне те улочки, где он когда-то пытался найти вход в Прекрасную Страну, подумал, что ни за что не хотел бы уйти без Наташи.

Мальчик остановился, чтобы оглянуться на Наташин дом на другом берегу реки, и вдруг почувствовал толчок в плечо. Он обернулся: в пиджаке на голое тело и помятых брюках рядом с ним стоял сумасшедший старик.

– Курва, быдло, – визгливо проворчал старик, – таблетки выпил?.. Турецкий жид, армянский грек, сморщенный орех… Стоишь тут, на реку гоняешь… Что смотришь, дай мне пройти!..

Андрей сделал шаг в сторону, и сумасшедший проковылял мимо.

Он и не заметил, как наступил май. Каждый день провожал Наташу домой, всё больше изумляясь тому, как день ото дня хорошеет она. Сердце Андрея таяло от счастья…

Они снова шли мимо Второй больницы. В больничном сквере распустилась сирень, открывая крестики молочно-белых, пурпурных и сиреневых цветов и распространяя вокруг горьковато-сладкий аромат. Андрей остановился и, обломав несколько веток, протянул цветы Наташе.

– Спасибо, – улыбнулась она и прижала цветы к лицу, вдыхая аромат. – Зайдем ко мне?

– А можно? – заробел он.

– Конечно, – ответила Наташа и зачем-то поправила волосы. – Пойдем!

Они прошли мимо Троицкого предместья, ещё немного по улице Горького, и вот уже свернули в Наташин двор. Андрей всё ещё робел и опомнился только тогда, когда очутился в Наташиной квартире. Разувшись, девочка прошла в гостиную. Андрей сбросил ботинки и прошёл следом.

– Садись, – махнула Наташа рукой в сторону дивана.

Он опустился на краешек дивана и огляделся. Напротив было наполовину завешенное окно, через которое виднелись верхушки деревьев на площади Парижской Коммуны. Перед окном располагался письменный стол с чернильным прибором и стул с резной спинкой. Справа от стола находился ещё один стул, а слева стояла небольшая этажерка, заваленная книгами. Наверху этажерки скучал патефон, пластинки занимали одну из полок.

Зашла Наташа, переодетая в пурпурный домашний халатик. В руках у неё была красивая ваза из синего стекла, куда девочка поставила букет сирени. У Андрея даже дух захватило от того, какой красивой была Наташа. Он тайком оглядел себя и, заметив дырку на правом носке, спрятал ноги под диван.

– Заведи патефон, – попросила девочка, подходя к этажерке.

Он встал и подошел к патефону. Пока он накручивал пружину, Наташа выбирала пластинку. Наконец, пластинка была найдена, и девочка опустила иглу.

– Это фокстрот «Рио-Рита» в исполнении оркестра Марека Вебера, – пояснила Наташа. – Маме из Польши привезли.

Они присели на диван, слушая музыку. Помолчали. Андрею хотелось взять её за руку, почувствовать тонкие пальчики в ладонях, но он ничего не делал. Они просто сидели, долго сидели рядом, мечтая о чем-то запредельном…

И вдруг Наташа сама взяла его правую руку и положила себе на колено. Андрей замер в каком-то сладостном оцепенении. Было удивительно покойно и хорошо, вдруг показалось, что он очутился в прекрасном, сказочном сне, и только сердце стучало, стучало, как сумасшедшее…

Когда музыка закончилась, и Наташа встала, чтобы переменить пластинку, он тоже поднялся.

– Куда ты? – удивилась она.

– Наверно, мне пора.

– Посиди ещё, – махнула рукой Наташа.

Андрей послушно опустился на диван. Подумав, переместился на пол. Здесь было как-то спокойнее, да и вид отсюда был лучше: в окне ярко синело вечернее небо, а под столом обнаружился забытый воланчик от бадминтона. У Андрея запершило в горле, он словно встретил старого знакомого. Захотелось заплакать. Наклонившись вперед, дотянулся до воланчика и бережно, словно опасаясь причинить боль, вытащил из-под стола.

Комнату заполнили звуки «Кумпарситы». С альбомом в руках подошла девочка:

– Хочешь посмотреть мои фотографии?

– Конечно, – проговорил Андрей, подавая Наташе воланчик.

– Спасибо.

Девочка взяла воланчик и бросила на диван. Потом присела рядом с Андреем (её колени оказались на уровне его плеч) и протянула альбом с фотографиями.

Андрей никогда не понимал, для чего люди собирают фотографии и хранят их в семейных альбомах. Но теперь было неожиданно приятно видеть Наташины фотографии, он словно попал в неведомый мир её детства, любуясь то маленькой девочкой с огромным белым бантом, то строгой пионеркой с тщательно отглаженным галстуком на груди.

Девочка снова поднялась и поставила «Брызги шампанского». Потом опустилась на прежнее место. Андрей поёрзал, устраиваясь удобнее, и вдруг коснулся рукой Наташиной ступни. Машинально он отдернул руку, но тут же положил обратно, так, чтобы рука слегка соприкасалась с её ногой. И вновь потянулись чудесные мгновенья…

…Когда хлопнула входная дверь, и в прихожей раздались шаги, Андрей поднялся. Дверь отворилась, и в комнату вошла Наташина мама. Щелкнув выключателем и прогнав милое очарование весенних сумерек, женщина прошла прямо к покрасневшему мальчику.

– Познакомимся? – Всем видом Наташина мама показывала, что ей не только не хочется знакомиться, но даже разговаривать с мальчиком не о чем. – Меня зовут Роза Эдуардовна.

– Андрей, – едва слышно прошептал он, мечтая о том, чтобы поскорее куда-нибудь исчезнуть. – Мне пора…

– Да? – съязвила женщина. – А мы думали, что ты с нами чайку попьёшь…

– Мама! – возмутилась Наташа.

– Мне и в самом деле пора, – повторил Андрей. – Спасибо…

Через минуту он вышел из Наташиного подъезда. Весь во власти неясного светлого чувства, постоял немного возле дома, глядя на восторженное мелькание стрижей в вечернем небе, потом для чего-то погладил склоненные тонкие веточки липы и побежал домой загадочно притихшими ночными улицами. Но всё время – и по дороге, и дома – он никак не мог избавиться от счастливого ощущения. Мелодии звучали в нем, лицо девочки стояло перед глазами.

И, уже засыпая, подумал, как было бы здорово, если бы он увидел её во сне…. И хотя ночь прошла, а она так и не появилась, всё равно, и ночью, во сне, и утром, проснувшись, Андрей чувствовал себя счастливым…

В воздухе витал дух тревоги. Снова и снова грохотали, стремясь на запад, воинские эшелоны, свирепствовали органы НКВД, забивая и без того переполненные тюрьмы очередными «врагами народа», в народе ходили слухи о скором начале войны. И только правительство, похоже, ни о чем не догадывалось, продолжая говорить о провокациях противника. Радио и газеты рапортовали про успешное выполнение плана посевных работ и подготовку к сенокосу…

Общую тревогу почувствовала и учительница литературы. Романтические и лирические произведения на её уроках сменились гражданской поэзией. Всё чаще Ольга Сергеевна заводила речь о том, как важно в самых тяжелых испытаниях уметь оставаться людьми. Сегодня она читала «На поле Куликовом» Блока:

«Опять с вековою тоскою

Пригнулись к земле ковыли…»

Андрей слушал вместе со всеми, и не понимал, из-за чего так волноваться. Разве в 1939 году граница не проходила в сорока километрах от Минска, и разве война не закончилась полным и окончательным разгромом польской армии? Теперь же граница проходит более чем в трехстах километрах от Минска, а Красная Армия с тех пор стала гораздо сильнее (об этом показывали в кино и даже писали в газетах). Так что все опасения (думал Андрей) совершенно напрасны.

Учитель истории, похоже, придерживался похожего мнения. Очередная политинформация была посвящена обсуждению кинофильмов о войне. «Все мы видели, – ораторствовал Алексей Зиновьевич, восторженно потирая вспотевшую плешь, – замечательные фильмы, прославляющие мощь советского оружия: „Трактористы“, „Если завтра война“ и многие другие. И мы можем с полной уверенностью сказать, что Красная Армия непобедима10… Марксизм не догма, товарищи, а руководство к действию, поэтому мы должны приложить все свои силы…» Тут историк начал сыпать газетными штампами и в конце концов так запутался, что не нашел ничего лучше, чем открыть учебник и вернуться к партийной линии. (Не пройдет и полгода, как учитель истории, привыкший меняться вместе с линией партии, с тем же энтузиазмом станет оправдывать нацистские порядки и ужасы гетто: «Если власть решила, что евреи должны быть изолированы и уничтожены, значит, мы должны приложить все свои силы…»)

Жизнь продолжалась. Много раз Андрей пытался показать Наташе свою любовь, но не знал, как это сделать. Близилось лето, скоро она уезжала на дачу. Нужно было на что-то решаться, а он всё надеялся, что какой-нибудь случай поможет.

…Вечерними красками разгоралось майское небо. Они сидели на траве в тени роскошного каштана, слушая, как разливается в ветвях неведомая серая птичка, когда это произошло.

– Знаешь, – Наташа вдруг посмотрела вниз, на красные босоножки (из босоножек выглядывали розовые пальчики с аккуратно подстриженными ногтями), – некоторые мужчины любят целовать девушкам пальцы на ногах. А ты?

Андрей не колебался:

– И я тоже… Можно, я поцелую твои пальчики?

Наташа задумалась, словно спрашивая себя, достоин ли Андрей этой чести, потом кивнула:

– Да…

Он опустился на колени. Птица в ветвях затаила дыхание. Всё ещё неуверенно Наташа протянула вперед левую ногу. «Снимать босоножку или нет?» – растерялся Андрей. Решил снять. Отстегнул тонкий ремешок и осторожно снял босоножку, освобождая маленькую ступню. На мгновение замер, залюбовавшись хрупкой красотой этой ножки среди осыпавшихся цветов каштана (увядшие белые лепестки с пурпурными язычками посередине густо усеивали траву под деревом).

Какими беззащитными показались розовые пальчики с аккуратно подстриженными ногтями! «Словно у античной богини», – вспомнилось где-то прочитанное сравнение. Робея взглянуть девочке в глаза, он наклонился над ступней и поцеловал большой пальчик. Пальчик был маленьким и теплым. Отдавшись какому-то чудесному ликованию, с каждой секундой всё сильнее поглощающему его, Андрей стал с чувством целовать эти маленькие пальчики, всё больше и больше теряя голову…

Когда всё закончилось, он посмотрел на Наташу. Её глаза светились теплом и лаской.

– Ещё? – чуть слышно проговорил Андрей, истаивая от любви и нежности (и всё ещё не смея подняться с колен).

– Да, – прошептала она, вытягивая вперед вторую ногу…

(«Я даже помню место, где стояла её нога», – позже прочитал он в «Тропике Рака». Сколько раз Андрей, подобно герою Генри Миллера, возвращался к старому каштану и подолгу стоял, вглядываясь в прошлое…)

В последний день перед тем, как Наташе надо было уезжать на дачу, они никак не могли расстаться. Переплетая пальцы, долго гуляли тихими вечерними улицами, смотрели на разгорающиеся в небе звезды, а потом пришли к своему каштану.

Девочка присела на расстеленную Андреем куртку. Он стоял рядом, привалившись плечом к каштану, истаивая от желания поцеловать Наташу и всё же никак не решаясь осуществить мечту. Навевая прохладу, над головой тихо шумели листья…

– Скажи, – неожиданно проговорила девочка, поднимая лицо, – ты думал о том, что подарить мне на день рождения?

Андрей растерялся. Наташин день рождения был в ноябре, и он, честно говоря, ещё не думал о подарке. Он хотел уже, было, соврать, но Наташа не дала ему сказать.

– Знаешь, – сказала она детским голоском, от звуков которого у Андрея сладко заныло сердце, – подари мне шёлковый зонтик с деревянными спицами. Помнишь, мы видели такой в кино про Китай?

– Хорошо, – кивнул Андрей. Он совершенно не имел представления, где можно достать такой зонтик. «Ничего, – сказал он себе, – что-нибудь придумаю…»

Потом они снова шли, медленно шли чудесно изменившимися вечерними улицами. Возле Наташиного подъезда было темно и тихо, звуки вечернего города почти не проникали во двор. Наступила минута прощанья.

– До свидания, – проговорил он, нежно касаясь Наташиной руки (он клял себя за робость, но ничего не мог с собой поделать). – Я буду ждать твоего возвращенья…

– Спасибо тебе, – прошептала она в ответ. На мгновение девочка прижалась губами к его губам и тут же бросилась вверх по лестнице.

– До свидания… – донеслось откуда-то из лестничных маршей.

Совершенно ошеломленный, Андрей зачарованно смотрел вослед, слушая перестук каблучков. Когда всё стихло, отправился домой.

Как тих был ночной Минск, как безмятежно спокоен! Он медленно шел по улице, пиная неизвестно откуда выкатившийся прошлогодний каштан. Всю дорогу домой Андрею казалось, что улицы уходят в прекрасные, неведомые дали, и достаточно сделать лишь шаг, чтобы всё изменилось и мир стал совершенно иным, не похожим ни на что виденное прежде. Он говорил себе, что теперь они с Наташей связаны чем-то удивительно прекрасным, думал о том чудесном времени, когда девочка вернется домой и они снова будут вместе…

Он не знал, не мог знать, что завтра начнется война, со всеми её бессмысленными, безжалостными ужасами: бомбежками, кровью, голодом и смертью. Он не знал, не мог знать, что изможденная, голодная Наташа погибнет в Минском гетто в ходе одной из облав, а он до конца войны будет отправлен на принудительные работы в Германию. И только в одном Андрей мог быть абсолютно уверен: в том, что он никогда не забудет Наташу и пронесет любовь к ней через всю его жизнь.

Глава 2. ПОТЕРЯННЫЕ

Наташа проснулась с улыбкой на губах. Лежала, нежась под простыней, и смотрела в потолок. Она любила выходные, долгое утреннее лежание в постели, дребезжание трамвая под окнами дома Красного комсостава, негромкие разговоры родителей в соседней комнате, неспешный завтрак за общим столом и целый день вместе с мамой и папой.

Тих был утренний Минск, тих и спокоен. Солнечный луч плясал на занавесках, пробиваясь узкой полоской на пол, на кровать, на её выступающую из-под простыни ступню. Она думала о нём, влюблённом мальчике из рабочей семьи, мальчике из её класса. С какой готовностью Андрей бросался выполнять её просьбы, какой нежностью звучал его голос и светились глаза… Он был её рыцарь, её защитник, её преданный паж…

Девочка уже поднималась с постели, когда услышала звонок телефона. Звонок в выходной день не был чем-то необычным, папе в любое время могли позвонить со службы. По дороге в ванную комнату она слышала, как он прошёл в прихожую, взял трубку и произнёс: «Алло…»

Наташа умылась и почистила зубы, потом подошла к зеркалу, чтобы рассмотреть вскочивший возле носа прыщик. Бежала вода, девочка стояла, рассматривая себя в зеркало, и вдруг подумала, что не хочет на дачу. Поражённая этой мыслью, она несколько секунд стояла, не отрывая взгляда от своего отражения. Потом улыбнулась: «Подумаю об этом завтра…», – и вышла из ванной комнаты.

В прихожей папа в военной форме разговаривал о чём-то с одетой в домашний халат мамой. Халат был польский, с яркими синими цветами и разноцветными бабочками. Увидев Наташу, оба запнулись и замолчали, словно опасаясь сказать лишнее.

Мама посмотрела на дочь, перевела взгляд на мужа. Тот вздохнул, словно не решаясь разрушить солнечную беззаботность воскресного утра, и негромко промолвил, обращаясь к Наташе: «Война…» Девочка с недоумением посмотрела на папу, не понимая, о чём идёт речь. «Надолго?» – зачем-то спросила она и посмотрела на маму. Роза Эдуардовна молчала.

– Выезд на дачу откладывается, – благодушно продолжал папа. – Постараюсь узнать, что и как… Мне пора…

– Надолго? – повторила мама Наташин вопрос.

– Не знаю, – ответил он, беря с вешалки фуражку. – Только никому не говорите, не распространяйте панику: может, провокация…

Он шутливо нахлобучил на лоб фуражку и вышел, прикрыв за собой входную дверь.

Город жил привычной жизнью: ходили трамваи, в магазины завозили продукты. Радуясь выходному дню, дети высыпали гулять, хозяйки отправились за покупками. Всё шло своим чередом, в полдень готовилось торжественное открытие Комсомольского озера, вечером – спектакль Московского театра в Доме офицеров.

Наташа завела патефон, поставила пластинку «Рио-Рита». Впереди был долгий радостный день, с друзьями, прогулками по парку, мороженным, газировкой и другими маленькими чудесами выходного дня…

– Мама, – подошла Наташа к Розе Эдуардовне, – раз мы никуда не едем, сходим на открытие Комсомольского озера? Говорят, пионеры праздничный концерт подготовили…

(Помимо концерта девочка думала о том, что Андрей скорее всего тоже придёт. Может удастся увидеться…)

– Посмотрим, – уклончиво ответила мама. – Папа просил не выходить на улицу без него…

– Ну, мама… – взмолилась Наташа. – Такая погода!..

Роза Эдуардовна оторвалась от своих мыслей и, протянув руку, погладила дочь по голове.

– Не бойся не успеть, бойся сделать неправильный выбор… Лучше посмотри, что из одежды ты возьмёшь с собой на дачу…

Вздохнув, Наташа пошла в свою комнату: хочешь или не хочешь, а на дачу ехать придётся. Она как раз примеряла голубую блузку с васильковыми пуговицами, когда по радио анонсировали правительственное сообщение. Девочка вышла из комнаты, чтобы лучше слышать, мама уже была в прихожей возле проводной радиоточки.

Выступал народный комиссар иностранных дел Вячеслав Молотов. Растерянным, каким-то запинающимся голосом он подтвердил сообщение о начале войны. Надо было что-то делать, но что? Ждали выступления Сталина, а его всё не было.

– Не провокация… – упавшим голосом проговорила мама.

– Ничего, – успокоила её Наташа. – Это же ненадолго, дальше приграничных районов немцев всё равно не пустят.

– Наверно… – кивнула мама. – Скорее бы…

Она не закончила фразу, отвернувшись к окну, словно пытаясь скрыть набежавшие слёзы.

…И вновь потянулся длинный воскресный день. В четыре вечера мама позвонила в театр, чтобы узнать, состоится ли вечерняя репетиция. Режиссёра долго искали по всему театру, а когда нашли, он передал, что репетиция отменяется и до особых распоряжений труппа отправлена в отпуск за свой счёт.

Всё это время Роза Эдуардовна не выпускала Наташу из дома, поручая то одно, то другое, и тут же забывая о своих поручениях. Наташа слушала патефон, рассматривала альбомы с репродукциями, пробовала загорать, высунув ноги на улицу, просилась выйти, посмотреть обстановку (и потихоньку надеясь увидеть Андрея), но мама была непреклонна. Ждали папу, надеясь, что он знает, что делать.

Папа вернулся поздно ночью. Наташа лежала, ворочаясь в постели, и вздохнула с облегчением, когда услышала, как хлопнула входная дверь. Подхватилась и вышла к родителям.

Папа успел снять фуражку и китель и стоял спиной к зеркалу в прихожей в военной рубашке и брюках. К его плечу прижималась одетая в домашний халат мама.

– Наташа, – с наигранной беззаботностью проговорил папа. – Ну, что не спишь?..

– Не знаю, – тихо призналась девочка. – Тревожно как-то…

– Вот ещё… – храбрился папа, потирая небритый подбородок. – Повоюем немного, перейдём в контрнаступление и погоним немцев аж до Берлина, до самого Атлантического океана!.. Ты же знаешь, Красная армия всех сильней!..11

Наташа знала. Не знала только о том, что прямо в эти минуты немецкая авиация бомбила выдвинутые к границе аэродромы и танковые соединения Красной армии, что окружённые, лишенные воды, продовольствия и огневой поддержки бойцы Красной армии начали массово сдаваться в плен.

– А теперь спать! – распорядилась мама.

– Да, доча, – кивнул папа, – ложись в постель. Завтра что-нибудь придумаем…

Наташа проснулась от грома. Гром нарастал, переливался и вдруг затих. Еще немного подремав, девочка наконец поднялась с постели и вышла в гостиную. Папа уже ушёл, притихшая, растерянная мама сидела у окна, глядя куда-то невидящим взглядом.

– Доброе утро, – поздоровалась девочка. – Какой странный гром.

– Это не гром… – не оборачиваясь, отозвалась Роза Эдуардовна.

– А что?..

– Война… – отвечала мама.

– Война, – механически повторила Наташа. – Товарищ Сталин выступил?

– Нет ещё, – пожала плечами головой Роза Эдуардовна. – Знаешь, – повернулась она к Наташе, – ты сейчас завтракай и собирай чемодан. Поедем на дачу, папа обещал прислать машину…

– На дачу? – удивилась девочка. – Мы победили?..

Мама покачала головой и ничего не ответила. Наташа постояла, осмысливая услышанное, и пошла завтракать.

После завтрака девочка завела патефон и немного послушала музыку. Потом стала собирать свой новый, кожаный, жёлтого цвета чемодан. Брала только летнее: платья, майки, спортивное трико, кеды, босоножки, куртку на случай похолодания. В общем, собралась быстро. Мамин чемодан тоже был готов, ещё она приготовила сумочку с документами и деньгами. Оделись по-походному, сели ждать машину. Под звуки патефона Наташа глядела в окно на стрижей в небе, залитые солнцем деревья, и война казалась ей чем-то пустым, ненужным, бессмысленным…

Ждали долго, почти до вечера. Мама ходила по квартире, разбирая и перекладывая вещи, бралась что-то делать и тут же бросала, слушала радио, звонила папе, на работу, подругам – кого-то не было на месте, оставшиеся ничего не знали. Старики, пережившие прошлую войну, бросились запасаться мукой, сахаром, солью, спичками, керосином…

Страх неизвестности сковывал всякую способность рассуждать. Хотелось хоть какой-то определённости, каких-то уверенных распоряжений правительства. После обеда Наташа снова попросилась на улицу, повидаться с подружками, с Андреем, но Роза Эдуардовна встала у неё на пути:

– Пожалуйста, не ходи!.. – ломая руки, проговорила она. – Сейчас приедет машина, и мы поедем… Мы не можем, не должны пропустить машину…

Машина приехала только в четыре вечера. Усталый водитель позвонил в дверь и сказал, что пора.

– Где вы были?.. – сорвалась мама. – С самого утра ждём!..

– У меня колесо спустило, – оправдывался водитель. – Полгорода объехал, пока нашёл замену…

(Не мог же он признаться, что, узнав про то, что чиновники стали эвакуировать семьи, собрал родных и потихоньку вывез их из города. Пока доехал, пока вернулся, полдня прошло…)

– Ладно, – махнула рукой Роза Эдуардовна, – поехали быстрее, пока не поздно…

Он взял чемоданы и стал первым спускаться по лестнице, зацепив ногой брошенную кем-то в суматохе пустую жестянку на лестничной площадке. Жестянка покатилась вниз, звеня и подпрыгивая. Прихватив сумочку с документами и накрепко закрыв входную дверь, мама с дочкой вышли следом.

Торопясь побыстрее покинуть город, водитель направил автомобиль в сторону Новинок. Роза Эдуардовна молчала. На улицах никого не было, только в пиджаке на голое тело и помятых брюках, разговаривая сам с собой и жестикулируя, спешил куда-то городской сумасшедший.

Наташа смотрела в окно и думала о том, как пусто на залитых солнцем улицах. (Она не знала, не могла знать, что с самого утра 23 июня по приказу правительства проходные минских заводов и фабрик были закрыты до особого распоряжения и оставались закрытыми до вечера следующего дня (24 июня), в то время как семьи чиновников и командного состава ещё утром 23 были вывезены в Городище на дачи ЦК, а оттуда отправлены поездом в Москву.)

Машина остановилась у закрытого красного шлагбаума перед въездом на дачи. Водитель несколько раз просигналил, привлекая внимание охраны, и заглушил двигатель. Наташа покрутила рукоятку, опуская стекло на двери, посмотрела на шлагбаум, на выкрашенный темно-зелёной краской высокий дощатый забор, закрывающий дачи от посторонних глаз. Стояла тишина, словно и не было никакой войны. Казалось, вот-вот раскроются двери, и папа с друзьями выйдут навстречу.

Она вдруг услышала хлюпающий звук за спиной и обернулась. Подавленная, какая-то поникшая мама всхлипывала, закрыв лицо руками.

– Ну что ты, мама, – проговорила девочка, бросаясь её обнять. – Всё хорошо, мы приехали…

– Я знаю, – плакала Роза Эдуардовна. – Это нервы…

Они сидели, обнявшись, пока не пришёл охранник в форме НКВД. Однако вместо того, чтобы открыть шлагбаум, он поговорил о чём-то с водителем и отошёл от машины.

– Приехали, – проговорил водитель, повернувшись к ним. – Говорит, что вам можно зайти, а машину не пропустит. Дальше пешком…

Он открыл дверь и вышел из машины. Девочка и мама вышли следом. Водитель открыл багажник и поставил перед ними чемоданы: жёлтый Наташи и светло-коричневый Розы Эдуардовны.

– До свидания, – безучастно проговорил он, возвращаясь за руль. – Счастливой дороги!..

– И вам, – откликнулась девочка.

Водитель стал разворачивать машину, а они с мамой взяли чемоданы и пошли на проходную. Потребовав у мамы паспорт, хмурый охранник аккуратно записал в книгу регистрации их имена и время прибытия, и, когда Наташа и Роза Эдуардовна проходили через вертушку, промолвил:

– Опоздали, дамочки. Три часа как все уехали…

– Куда уехали?.. – остановилась мама.

– На станцию, – отвечал военный. – Оттуда поездом на восток. Сказали, кто опоздает, ждите следующий эшелон.

– Тогда что?.. – растерялась Роза Эдуардовна. – Куда нам идти?..