Заигрывающие батареи 2

Оберфельдфебель Поппендик, командир учебного танкового взвода эрзац батальона, по прозвищу «Колченогое недовольство»

Вылезать из танка было, как всегда, больно. Потрогал штанину – сырая. Сочится из дыры в ноге по-прежнему, черт ее дери. С утра было тошно – прошли по «сортирному паролю» слухи о том, что скоро ехать на фронт. Все было плохо, и на душе было гадостно с самого утра. Тут и подхваченный от сквозняка в казарме насморк, из-за чего из распухшего красного носа лило, словно из прохудившейся водопроводной трубы, и глотка болела, и общее состояние с легким ознобом и температурой, и очугуневшая голова в комплекте.

А ведь надо собираться и скоро убывать на передовую, где, судя по всему, будет все еще хуже. Тут хоть платки носовые менять можно – мокрый и тяжелый от соплей на чистый и пахнущий утюгом.

Выслушал, морщась, нелепый доклад командира первого отделения. Злая судьба и путаница в тылах привели Поппендика, чистокровного берлинца, в эрзац-батальон швабской танковой дивизии. И ему здесь солоно приходилось, потому как чертовы упрямцы категорически не хотели говорить на нормальном «хохдойче», а валяли на своем окающем деревенском баден-вюртембергском диалекте, весьма трудно понимаемом всеми не швабами. И наказать за это упрямых подчиненных было невозможно – все начальство тоже из швабов и гарантированно примет сторону своих, всегда против чужака.

В Армии резерва раньше такое было бы невозможно: испокон века каждая боевая часть имела свое учебное подразделение, из которого и прибывали подкрепления. Естественно, если дивизия комплектовалась в Берлине, то и все новобранцы шли из этого города. Это у хаотических русских вместо такого четкого порядка маршевые роты могли поступать откуда угодно, потому в одной дивизии оказывались и белобрысые русские северяне, и русские среднеазиаты с раскосыми глазами, и русские чернявые кавказцы, причем даже на морды они все резко друг от друга отличались. Дикость и нелепость!

В культурной Германии такое безобразие и дикая мешанина были физически невозможны, все было отработано и отточено: земляк попадал к землякам, и потому служилось ему легко. Тем более что из двух десятков основных диалектов немецкого языка ни один не был похож на другой, и баварец ни черта бы не понял из того, что говорит пруссак, а остфриз вряд ли сообразил про сказанное эльзассцем. Оберфельдфебель тоже страдал от тарабарщины швабской.

Но, как ему сказали, вручая направление, во всем этом виноваты новые «кошки». Специалистов по «Пантерам» категорически не хватает, а таких, которые повоевали и могут учить сопляков – еще меньше, заводы же гонят танки стальной рекой. Катастрофически не хватает обученных экипажей! Потому – язык на замок и вперед – служить на благо Рейху! Ко всем чертям и швабам!

Впрочем, располагайся запасной учебный батальон на своем первоначальном месте, в Штутгарте или Тюбингене, Поппендик бы не так клял судьбу. В родной Германии везде хорошо! И жратва, и девчонки – все можно достать, все хорошее, добротное и уютное!

Но увы! Оккупированных земель было слишком много, и потому части Армии резерва теперь выполняли одновременно и свою роль по подготовке новобранцев, и стояли, как оккупационные гарнизоны, охраняя тылы действующей армии. И здесь, в нищей Польше, жилось куда скучнее и голоднее. Хорошо еще, что польские партизаны вроде и были тут, но совсем не докучали, занимаясь драками друг с другом, а не с немцами. К тому же нападать на батальон с танками и совсем дураков нету – это не Белорутения, где, как говорил служивший там приятель, встреченный в госпитале, стреляют из каждого куста, причем метко, и не Российская окраина, где и поджечь могут, и отравить жратву… Спокойно здесь в этом плане, безопасно. Но жратва тыловая, тощая, купить можно сущие пустяки, только вонючего самогона полно, хотя пить его трудно: он словно растопыривается колючим ежом в глотке, этот бимбер, аж слезы из глаз струйками. Бабы страшные и, что еще хуже – грязные, в придачу вшей с клопами полно везде, и порошки не действуют на местных насекомых вовсе.

Хорошо еще, что старшина учебной роты оказался из Ораниенбурга, хоть и земли Бранденбургской, но почти берлинец, судя по говору и по манерам, хоть и чистокровный пруссак. Горожанин до мозга костей! Тоже оберфельдфебель, тоже колченогий – колено у него не сгибалось. Швабов земляных он тоже презирал и не стеснялся это показать. В общем, все это сближало двух «чертей хромых», как не без суеверного страха называли обоих оберфельдфебелей в роте сопляки – новобранцы. Известно, что враг рода человеческого – хром, это любой нормальный христианин знает. Тут же таких было сразу двое.

И, кроме того, у него всегда было что купить вкусного и выпить нормального шнапса или кюммеля, а не этой заразы местной, от которой стальные трубы прохудились бы за минуту. Дорого получалось, да что поделать! Очень уж хотелось, чтобы дыра в ноге заросла. А для этого надо полноценно питаться.

Брань приятеля была слышна издалека – он не был сдержан и излишне воспитан, называл вещи своими именами и не стеснялся в выражениях, отчего богобоязненные швабы, в основном из деревни, только крестились и наматывали себе на ус особо удачные выражения.

– Вонючее сраное говно, заковыристый пердеж, свинячья шелудивая собака, срамная губа жизни, рахит иксоногий, я сыт по горло! – доносилось громоподобно из пещеры пирата, как окрестил свою заваленную всяким добром каптерку старшина роты. Определенно, настроение у ругателя было совсем паршивое, как раз под стать погоде за окном.

– Сервус! Что сдучидось в дашей доте? – светски спросил открывший дверь Попендик.

Распаренный, словно после бани, старшина зло кинул взгляд и самую малость поутих. Он стоял мало не по пояс в груде снятых со стеллажей вещей и свирепо шевелил бровями. Рычать на приятеля не стал, сменил пластинку:

– Вместо того чтобы жить, как положено нормальному германскому мужчине и сношать бабу, восторгаясь, какое у нее роскошное шасси и ход плавный, я живу словно сотня турецких евнухов или триста монахов-францисканцев в отвратительном целомудрии! И у меня от такой жизни уже яйца распухли, как у слона. Мало того: вместо нормальных половых отношений я имею изнасилованный мозг! И кто, кто мне устраивает такую жизнь? – патетически возопил старшина, с трудом выбираясь из стопок с одеждой, наваленных средних размеров курганом.

– Дубибчиг ротного? – подал свою реплику Поппендик.

– Он самый, желтоклювый суходрот, подлиза учебная, ебаквак, пидорастичный дрочун, когда-нибудь я вправлю ему мозги! – выдал пулеметной очередью старшина.

– Что на эдод раз? – участливо вопросил гость, так как знал: если хозяин каптерки выругается до донышка, да еще если ему посочувствовать – стоимость вожделенной бутылки будет меньше на четверть. При скудном окладе младшего командира это было весомо. К тому же любимчика ротного командира, поставленного на должность комвзвода – один, сам оберфельдфебель не любил тоже. В том числе и потому, что в ближайшей сборной маршевой роте он отправится на фронт, а столь необходимый Рейху подлиза опять останется учить запасных. С ним такое уже происходило трижды, и на фронт он не рвался, ограничиваясь патетическими речами и призывами. Поговаривали, что он родственник ротного и именно потому задирает нос.

– Он требует выдачи его взводу всего положенного имущества по довоенному еще списку. Это 48 позиций, причем я уже пару лет не видал многого из этого списка. Но он уперся, как говно при запоре. Сейчас уже разрешено ограничиваться тридцатью шестью позициями, но он пьет мою кровь, и это доставляет ему удовольствие, пиявке ядовитой!

– Пошли его ко всем чертяб, дружище! Ничего он тебе не сделаед! – уверенно заявил Поппендик.

– Это вопрос сложный. За меня никто тут ходатайствовать не будет, мигом замарширую на передовую. Мне кажется, этот вислоухий боров того и добивается, чтобы посадить на мое место своего землячка.

– Не божед эдого быдь! Ты после радедия! – уверенно сказал оберфельдфебель.

Старшина роты тяжело вздохнул и приглушенным шепотом ответил:

– Еще как может! Последние новости «латринного радио» очень паршивые – в Галиции наших потрепали очень сильно, это достоверная информация. А брать запасных теперь сложнее. Между нами, Армия резерва усохла на половину, тотальная мобилизация дает куда худший материал, мы-то видим, кого сейчас берут в армию, и в итоге славное слово «эрзац» чем дальше, тем больше напоминает ту войну.

Поппендик поморщился. Он не любил разговоры о политике и всем таком прочем. Ему была нужна бутылка, которую можно было бы распить в спокойной обстановке и хорошей компании. Увы, эти разговоры входили в обязательное приложение. И да, отчасти старшина был прав. Обычное слово «эрзац», обозначающее замену, чем дальше, тем больше приобретало нехороший иронический оттенок. Игроки футбольной команды, сидящие на скамейке запасных для того, чтобы выйти в следующем тайме – вот что такое настоящий эрзац. Или одна грудастая блондинка вместо другой грудастой блондинки. А подделка из сухих листьев с пропиткой никотином вместо табака и жареные желуди вместо кофе – это не эрзац, это все-таки дерьмо.

– донеслось со строевого плаца.

Что все время удивляло Попендика: когда это было им надо – швабы вполне могли говорить и на хохдойче. Вон, шваб Шиллер написал стихи на нормальном немецком, и его косноязычные земляки сделали из них строевую песню. И орут вполне членораздельно, и любому уху понятно, о чем.

– Упрямые, как греческие ослы, навозные жуки! У них в диалекте даже нет такого слова «Приказ». И повиноваться они не умеют, дармоеды, если стоят перед начальством, тупые брюквы, так обязательно фиги крутят. Если и не пальцами рук, так пальцами ног – в башмаках не видно, но я-то знаю! Король Вильгельм так и говорил: «Первое слово, которое учатся произносить эти люди, это “Не, нихера” (Noi, eta!)». Слыхал ведь выражение про сорокалетних, что у них «швабский возраст»?

Поппендик кивнул молча. Слыхал, но не задумывался. Для него 40 лет было каким-то заоблачным понятием, что-то перед возрастом в 100 лет, там где-то. Чуть ли не целый век! Практически – полвека. Это ж когда будет! Умом не понять!

Приятель, продолжая ворчать и ругаться, между делом с расторопностью опытного кельнера сервировал роскошное угощение из бутылки человеческого шнапса, куска желтоватого сала, пачки хлебцев и странного кушанья – миски с сырой, не тушеной кислой капустой. Не без гордости достал луковицу, споро ее разрубил на четвертинки.

– Это они умными становятся только в 40 лет. Отсюда в немецком языке и такое выражение. Народное! А народ все видит и отмечает точно! Так что тут швабов с умом нет, кроме господина командира батальона. Нищие, а с гонором! Они, изволишь видеть, наследство получают не по старшинству, чтоб кому-то одному, а на всех детей надел крошится. Жулики и субчики, пробы ставить негде!

– Не дюбяд оди дас, – уверенно заявил Поппендик, мысленно облизываясь.

– Эти обсевки цивилизации и себя-то не любят. Тоже – различия. Для швабов все без исключения баденцы – лентяи и бездельники, потому что не совсем полноценные дубоголовые швабы, а те, в свою очередь, считают швабов жадинами и надоедами. Все они хороши гуси. Одно – воюют с охотой. За это их и Карл Великий ценил, дал им честь всегда шагать впереди войска и первыми начинать битву. А уж какую заваруху эти болваны устроили на всю Европу – заглядение! К столу, друг мой!

Ловкие пальцы старшины мигом откупорили бутылку и, словно аптечный точный агрегат, налили в два маленьких стаканчика абсолютно ровное количество напитка. Выглядело это виртуозно, чувствовался колоссальный и давний опыт.

– Прозит!

– Брзд! – ответил с чувством танкист и опрокинул содержимое алюминиевого стаканчика в пасть. Вытер слезящиеся глаза и с наслаждением потянулся. Ломило все кости, хотелось бы полежать под одеялом и выспать хворь, но увы, надо было готовиться. Если уж и старшина говорит о скором выдвижении на фронт, то это дело решенное. Потому, как опытный фронтовик, Поппендик и явился в ротную каптерку. Хоть нос и не чуял запахов, но казалось, что привычные и уютные ароматы этой пещеры Али Бабы – гуталина, пачек новой одежки и уже ношеных тряпок, выделанной кожи, смазки и многого другого – все же ощущаются.

– Какую забаруху? – спросил он собутыльника, который как раз закинул в рот ворох кислой капусты и хрустко стал ее жевать, словно конь – сено.

– Ту самую средневековую резню столетнюю под названием «Война Гвельфов и Гиббелинов», заваруху, втянувшую в себя почти всю Европу и даже кусок этой дурацкой России – ее начали швабские Гогенштауферы. Боевые кличи той войны «Хей Вельф!», «Хей Вайблинген!» Итальяшки, оказавшиеся в этом всем вместе со своим Папой, потом переделали на свой макаронный манер в «Гвельф» и «Гиббелин». К слову, Вельф – он есть до сих пор – под Равенсбургом, а Вайблинген – пряничное предместье Штутгарта. Прозит!

– Брзд, дружище! – горячий слиток алкоголя приятно прокатился по организму.

– Закуси капустой! Очень приличная закуска для прифронтового кутежа! И в ней витамины! – порекомендовал хозяин ротной сокровищницы.

На халяву немцы могут съесть и жареные гвозди, и квашеную известку, потому хоть жратва такая для командира взвода была и непривычна, но спорить он не стал, и кислятина ему даже понравилась. А от регулярно вливаемого лекарства даже и нос стал меньше беспокоить. В голове приятно зашумело, стало тепло. Вполне можно бы и приступить к делу, ради которого приперся, но очевидно было, что старшина еще не выплеснул свой гнев и обиду, а хитрый танкист знал, что выдохшийся собутыльник более подходит для торговли. И потому стал выспрашивать: что так взбесило хозяина ротных запасов?

Собственно, сам он представлял, в чем проблема, но лучше, чтобы свой запал партнер растратил на возмущение другими, тогда и торговаться будет проще. Собственно, все оказалось так, как полагал.

– Увы, мой друг, немцы обладают большими достоинствами, но имеют и одну опасную слабость – одержимость всякое хорошее дело доводить до крайности, так что добро превращается в зло, – эпично начал свою балладу о погибших нервах старшина после очередного опрокинутого стаканчика. Фразу эту сам командир взвода помнил еще со школы, только не отложилось, кто автор, да это и не важно. Истина была бесспорной, особенно для человека, повоевавшего на фронте.

Нормально работавшая в мирное время германская бюрократия в военное неминуемо стала разбухать, образуя все новые и новые инстанции, организации, управления и формуляры с циркулярами. Теперь, после объявления тотальной мобилизации, сам черт ногу сломал бы, разбираясь в хитросплетениях изощренного германского гения.

И так – то в начале войны даже вермахт имел двойное руководство, делясь на собственно армию и армию резерва, свое самостоятельное командование было у войск СС, свое – и тоже независимое – у люфтваффе и, опять же, самостоятельны были кригсмарине. Теперь добавлялась куча всяких военизированных организаций, которые должны были тоже воевать наравне с фронтовыми частями, но имели свое, отдельное командование.

Все это, разумеется, вносило хаотическую путаницу. Не добавляло порядка и постоянное давление русских: когда отступаешь – первыми страдают организованность и упорядоченность. И в том числе – в делопроизводстве.

И потому издавались приказы и распоряжения, противоречившие не отмененным предыдущим и не совпадавшие с приказами и распоряжениями других ведомств. Все это наслаивалось и громоздилось, создавая массу крайне неприятных для немецкого характера нестыковок, помех и проблем. Для тыловиков, с одной стороны, это было как раз в плюс, потому как хорошо ловить рыбку в мутной воде, но с другой стороны – каждая колбаса имеет два конца, и старшина именно и получал теперь по лбу вторым концом.

Любимчик ротного постоянно выкапывал всякие старые приказы и уложения, о которых все и забыли давно, но силу эти приказы формально сохраняли – их по запарке не отменили. Потому последний финт чертового шваба был особенно издевательским: в пайке среди прочего танкисту полагалось 15 граммов кофе в зернах, а в одном из дивизионных приказов за 1937 год чертов проныра откопал пункт о снабжении военнослужащего индивидуальной кофемолкой. Теперь он методично и планомерно грыз загривок старшины, требуя выдать эти самые агрегаты. То, что кофе в зернах танкисты давненько не получали (тем более на фронте); то, что кофе на роту варился централизованно в ротной кухне; то, что по другим приказам кофе в зернах заменялся на эквивалентное количество молотого или другие эрзацы – эти и прочие логические возражения и увещевания разбивались о швабское упрямство, как изящный бокал венецианского стекла о кирпичную стену.

– Господинле оберфельдфебельле, а если ном на фронтеле выдодут кофеле в зернохле, а вошо кухняле отстонет, как тогда моимле экипожомле принимать пищуле и ворить кофеле? – довольно похоже на невыносимое швабское произношение с этим идиотским присобачиванием окончания «ле» во все места и заменой на «о» всех подряд букв, передразнил своего недруга старшина. Хотя и надо заметить, что даже в таком варианте получилось более по-человечески, чем выговаривал сам чертов ротный любимчик.

– Уши бухнуд, – покачал сочувственно головой танкист.

– Меня так просто тошнит. Кофе он собрался молоть на фронте, недоносок свиной! Ему там намелют, ублюдку подзаборному! Но ты же понимаешь, старина, что приказ-то есть! И я никак не могу найти – отменена норма или нет? Даже пообещал бутылку коньяка приятелю из батальонной канцелярии, но тот – тоже шваб, правда наполовину.

Выпили еще. Старшина ожесточенно почесался, выпустил злобную тираду. К постоянному присутствию вшей можно было и привыкнуть, хотя, конечно, их постоянные укусы и последующий зуд раздражали сильно.

– Чертова сволочь!

– Ды о шбабах? – поинтересовался Поппендик.

– Нет, о проклятых польских вшах. Как ни обрабатывай – мигом понацепляешь новых, они тут повсюду. И все эти патентованные порошки их не берут, все без толку. Единственный работающий по-настоящему способ – делать, как дядины племянники.

Танкист не без труда сообразил, что старшина имеет в виду не какую-то свою родню, а ребят, служащих в СС под командой дядюшки Гиммлера. (У всех в Рейхе были свои прозвища и, например, морячков звали сынками папы Деница, а всех, кто был в люфтваффе – птенчиками Геринга).

– Отличный способ! Дядины племянники травят этих вшей газом.

Поппендик возразил, что была его одежда пару раз на газификации, но вши к этому отнеслись философски и стоически.

– Тут соль в другом! Вшей надо травить толково. Вместе с носителями. Тогда работает. И не с нами, разумеется, – ты зря так вытаращился, дружище, а с теми, от кого на нас эта мерзость лезет. С местной сволочью, плесенью человеческой. Тут не очень далеко в красивой местности есть такая вошебойка в деревушке Собибур. Там вшей натравили много… В том числе двуногих.

– Лагедь для отбдосов? – вяло поинтересовался Поппендик. Собственный насморк волновал его куда больше, чем какие-то недочеловеки. А то, что придется убыть на фронт в такую паскудную погоду, угнетало еще сильнее. Зимой, разумеется, тоже паршиво, но жуткие дороги весенней распутицы могли напугать любого, кто по ним вынужден пробираться. В учебной роте была нехватка тягачей, да и на фронте, как слыхал совсем недавно, их тоже не избыток. Для буксировки «Пантеры» в сухую погоду необходимо два 18-тонных полугусеничных тягача, а при глубокой грязи даже четыре таких машины не могут сдвинуть танк. То есть те три тягача, на которые можно рассчитывать, просто не справятся, если кто-нибудь завязнет.

А кто-нибудь обязательно завязнет, потому как эти танки очень сложны в использовании, при том и курсанты обучены по усеченной программе. Многие молодые механики-водители, заканчивающие танковую школу, самостоятельно обеспечивают поддержание боеспособности своих танков, но это здесь, на полигоне, в тепличных условиях. Да и то видно, что сопляки неоперившиеся.

Разумеется, таким экипажам желательно иметь командира взвода с большим боевым опытом. Но командир первого взвода – умелый тыловик, а воевали только командиры второго и третьего. Сейчас на фронт, там вождение сложнее в разы, под огнем сопляки начнут суетиться и волноваться. У неопытных водителей моментально выходит из строя рулевое управление, и тогда они управляют бортовыми тормозами, которые тоже быстро ломаются. И очень скоро будет как прошлой осенью, когда в атаках на одну «Пантеру», убитую Иванами, приходилось по две безнадежно сломавшихся. Справедливости ради, оберфельдфебель про себя отметил, что это чуточку лукавая статистика, и к поломкам «кошек» Иваны тоже неустанно прикладывали руки, но тем не менее. Вспомнил кстати, что у двух машин во взводе надо, пока в тылу еще находятся, улучшить уплотнения у смотровых приборов механика-водителя и стрелка-радиста, так как во время дождя вода проникает внутрь и сильно затрудняет работу. Сейчас это мешает, а во время боев может стать фатальной проблемой.

– Да ты меня не слушаешь, дружище! – обиделся старшина роты, вдруг прервав свою речь.

– Сушаю. Дык даких вагедей повно! – бодро отозвался Поппендик.

– Не таких! Это же здорово – четверть миллиона этих человеческих клопов и вшей убрать тихо и незаметно! Представь, это сколько жизненного пространства освободилось для нас, немцев! Если б не чертовы русские! – с места в карьер продолжил старшина.

Командир взвода понял, что, словно в театре, должен подать реплику. У старшины надо было раздобыть массу мелких, но важных и полезных вещей, в частности – побольше сухого спирта, который входил в список положенного имущества, но обязательно надо было бы добыть побольше, учитывая сырое и стылое время года. Даже маленькая спиртовка, зажженная рядом, и то помогала скрасить существование, а для этого нужен запас таблеток. А еще у старшины есть пара неучтенных русских танковых печек, и одну неплохо было бы прибрать к рукам. Почему у русских есть такие печки, а у немецких танкистов их нет – оберфельдфебель не понимал, потому как успел убедиться в полезности этого простенького, но удобного агрегата. И Поппендик умело продолжил разговор, спросив: при чем тут русские?

– Как при чем? Они всегда при чем! Отлично работал лагерь по быстрой утилизации отбросов цивилизации, четверть миллиона в сжатые сроки, представляешь? И дешево – их обрабатывали выхлопными газами от четырех списанных танковых моторов. 15 минут – и эшелон обработан. И все – отходы в ров, давай следующих! И все шло прекрасно – тысяча за тысячей, но тут сдуру привезли русских военнопленных. И те сразу закатили мятеж! Ночью, предательски, вырезали часть охраны и удрали! Все русские – бандиты и подлецы! Им совершенно нельзя доверять! Потом поляки и дядины племянники с ног сбились, вылавливая эту беглую сволочь по лесам! Но, увы, не всех отловили. И пришлось лагерь прикрыть – шумиха началась, американцы всякие вонь подняли. А так хорошо работал!

– Де дадо быдо дусских сюда везти! – мудро отметил Поппендик. Сам, своими глазами видал, как походя пристрелили нескольких пленных Иванов, потому странные эти перевозки подлежащих ликвидации недочеловеков ему были непонятны. Только перегрузка транспорта и дорог, в общем – перемудрили.

– Это ты верно сказал, – одобрил и старшина. Немедленно налил. И немедленно выпили.

– Хороший шнапс – это праздник! И когда еще доведется посидеть в тепле и под крышей, и чтоб вокруг было тихо! Увы, сейчас я чую, что придется ехать на передовую! Смешно, раньше мы думали, что ад – он другой, с огнем и дымом! Мой земляк служил в моторизованной дивизии. Рассказывал мне, тогда еще новобранцу, как они брали очередную европейскую столицу – тогда это было внове. Мотоциклисты мчались по горящему городу, по центральной улице, где было полно магазинов с одеждой, из окон вверх, в небо, словно перевернутые водопады, извергался огонь, и в витринах стояли пылающие манекены, корчившиеся, словно грешники в аду. И мне тогда подумалось, что вот так и выглядит ад – он очень образно умел говорить… А теперь я уверен, что ад – это когда вокруг холодрыга и всепроникающая до костей сырость, а ты сидишь в залитом водой окопе с мокрой задницей, и головы не поднять, потому что вокруг все грохочет и рвется. Выпьем за нашу удачу!

Поппендик кивнул захмелевшей головой. Звякнул алюминий об алюминий. Что-что, а удача солдату нужна как никому другому.

За приятной беседой и в хорошей компании сидеть можно было бесконечно, но увы, хорошее всегда заканчивается быстрее, чем всякие гадости.

Бутылка уверенно подходила к концу. То ли лук помог, то ли шнапс, но Поппендик почувствовал себя куда лучше. И потому смог поторговаться весьма успешно, договорившись обо всех тех мелочах, которые упускаются, как правило, неопытными военнослужащими, но в глазах бывалых людей имеют огромную ценность.

Даже душой отмяк и потому, к удивлению попавшихся ему по дороге двух дуралеев из его взвода, даже не обругал их и тем более не заставил ничего делать, что просто поразило обоих. Они даже переглянулись с недоверием – уж не подменили ли «Колченогое недовольство»?

– Даже не сказал, что «Оружие танка – мотор и пушка! В равной степени!» – удивленно посмотрел вслед вышагивающему переваливающейся походкой начальству один.

– Да. И про «Пот бережет кровь!» – тоже, – утягивая приятеля с дорожки за угол здания, молвил второй, более сообразительный. Черт его знает, этого важного придурка – вдруг оглянется, и беды не оберешься.

Понятно, что желторотики не могли понять того, что сейчас Поппендик был в блаженном состоянии и не хотел вылезать из нирваны ради двух недоделков. Тем более что масса внимания и сил уходили на то, чтоб не повредить три сырых яйца, купленных у старшины. На этот деликатес у оберфельдфебеля были большие планы. Свежие яйца! Да он почти забыл их вкус!

От автора: В Рейхе были концентрационные лагеря, созданные сугубо для уничтожения в них людей, отличавшиеся по задачам от рабочих концентрационных, где заключенные тоже умирали часто и постоянно, но, тем не менее, основной задачей обычных концлагерей было все же получение продукции.

В частности, лагерями только для уничтожения были шталаги для военнопленных из РККА в 1941 году, основной задачей которых было выморить за зиму максимальное количество военных мужчин при минимальных расходах. Вермахт, в ведении которого были эти лагеря уничтожения, с задачей справился на «отлично» – уморив холодом, голодом и болезнями порядка двух миллионов советских пленных, часть из которых и военнослужащими не были. Кому интересно – посмотрите приказ о том, что все советские мужчины на оккупированных территориях считаются потенциальными военнослужащими РККА. На фото наших пленных, бредущих в колоннах, масса явно гражданских людей.

Лагерь в Собиборе, про который упомянул старшина учебной роты «Пантер», тоже был сугубо для ликвидации, но находился в ведомстве Гиммлера. Отмечу тот факт, что он был создан в мае 1942 года для ликвидации польских евреев, хотя Польша была в руках Гитлера с 1939 года. Советских же евреев ликвидировали сразу по оккупировании местности при активной помощи местного населения – нацкадров. К примеру, Литва и Эстония бодро устроили полный «юденфрай» еще до наступления 1942 года, то есть за три-четыре месяца. Латвия чуток поотстала, но тоже старалась. С чего так тютенькалось гитлеровское руководство с европейскими евреями – сказать не могу, но вопрос возникает. И почему в той же Польше надо было устраивать такие хлопоты с устройством лагеря, перевозкой масс для ликвидации, при имевшемся уже опыте обработки унтерменшей в СССР – тоже непонятно.

Поляки с радостью и удовольствием приняли бы участие в акциях не хуже эстонцев, литовцев, латышей или украинцев. Очевидно, что «все животные равны, но некоторые – равнее других». А за чешских евреев принялись уже в 1944 году, например. Видел в Праге своими глазами памятные таблички.

К слову, даже в Собиборе было производство – там ремонтировалось трофейное оружие, в основном – советское. Потому основная масса прибывавших шла в «баню», на газификацию, а потом в ров, но те, кто был бы полезен Рейху в восстановлении оружия – оставлялись в мастерских. Так и пленного лейтенанта Печерского оставили. На чем лагерь и кончился. А до прибытия группы советских пленных полтора года отработал практически без сбоев.

Мятеж пошел не совсем так, как надо: склад оружия захватить не удалось, и большая часть из бежавших четырехсот двадцати человек была все же ликвидирована во время побега и в ходе облав, в которых активнейше участвовали местное население и польская полиция. Тем не менее, часть беглецов спаслась (поляки тоже разные, не все с восторгом лизали немецкую задницу и немецкие ботинки), потому лавочку прикрыли, лагерь был уничтожен немцами в сжатые сроки. Пара нюансов: попадалось в литературе, что голландцы (в смысле – евреи из Голландии), тоже бывшие заключенными в лагере, не решились на побег, потому как не знали польского языка и, как написал очередной журналист, «не чувствовали бы себя комфортно при общении с польским населением». Были эсэсманами тут же ликвидированы.

Если это так, то странное было у людей представление о комфорте. Также 130 человек не приняли участие в мятеже. Разумеется, этих свидетелей эпичного немецкого провала тоже ликвидировали моментально

Старший лейтенант Бондарь, временно исполняющий обязанности командира батареи в ИПТАП

Туман полз слоями, и мерещилось в нем всякое. Впору бы подумать о чертовщине, но, как комсомолец и офицер РККА, да в придачу слышащий за туманом отдаленный рык танковых двигателей, ВРИО комбата до таких старушечьих страхов не опустился. Чего уж там бояться всякой нечистой силы из мифологий, когда вот она, реальная и уж точно нечистая, сила готовится к танковой атаке.

Сидел Бондарь рядом с первым орудием своей (хотелось верить, что уже – своей, и скоро от дурацкой приставки ВРИО он избавится) батареи сразу по трем причинам. Первое – стояла пушка на фланге, а немцы были мастерами находить слабые стыки и пролезать с флангов; второе – отсюда было видно лучше, чем с организованного уважающими своего командира бойцами НП; наконец, в-третьих – наводчик, сейчас напряженно всматривающийся вместе с комбатом в ползущий туман.

Глаз у этого парня был точный, и стрелял он мастерски, но на днях состоялся неприятный разговор с начальством. Дело было в том, что артиллеристы ИПТАПов не зря носили на левом рукаве черный ромб с перекрещенными стволами старых пушек. Это были – без всякой лести – лучшие бойцы. Сильные, выносливые, стойкие – и одновременно умные, расчетливые и – храбрые. Без залихватской и чуток дурашливой лихости десантников, без показушной элитарной смелости разведчиков, без плакатной кинематографичности летчиков и моряков. Скромные, знающие себе цену боги войны.

А наводчик паниковал под бомбами и опять потерял голову при утреннем воздушном налете – пришлось его искать. Пришел, правда сам, но через шесть минут. И снова бомбежка – тут немцы бомбили почти безнаказанно, словно в начале войны. Наши чертовы соколы все никак не могли перебраться поближе, а с дальних аэродромов получался пшик, а не воздушное прикрытие.

Заняли позиции, толком не успев закопаться, еще и в бой не вступили, а раздолбали стервятники 4 пушки, и людей побило. Потому начальство очень остро восприняло беготню наводчика первого орудия и весьма настоятельно рекомендовало сменить этого пугливого на кого покрепче, а этот пусть замковым побудет!

Бондарь не согласился.

– Он, товарищ капитан, как моей мамани кот. Тот тоже, если внезапно напугать – паникует, а если есть время собраться – то храбрый. Всем соседним котам раздал по шеям и зашугал, а у нас в Сибири коты – звери серьезные, каждый по пол-рыси выходит!

– Какой еще, к чертовой бабушке, кот? Запаникует – и все, хана вам всем! – весьма компетентно возразило начальство.

– Я присмотрю. Танки пока не летают, внезапно не выскочат из-за леса. А менять коня на переправе…

– Ручаешься, Бондарь?

– Так точно, товарищ капитан, ручаюсь.

– Вот же хохол упрямый! Ладно, под твою ответственность!

И теперь сидел ВРИО комбата, подстраховывал. И не нравилось ему то, что слышно за туманом. Вот так бы сказал, что тяжелые машинки там урчат. И вроде как характерный свистящий гул. Вроде у «Пантер» такой. Но и еще что-то там такое, отличное от хорошего.

А потом рев стал приближаться. Глянул на наводчика – круглит спиной, к прицелу прилип. Вроде – не паникует. Уже хорошо. Ударили по нервам орудийные выстрелы, особо гулкие по туману сырому. Вспышки видно, даже без бинокля. За спиной грохот разрывов. Куда лупят? Там же вроде нет ничего? Наобум святых бьют, провоцируют?

Артиллеристы зарылись в неудобья, по довоенному уму пушки бы ставить надо было там, где сейчас снаряды рвались, но здесь из-за рельефа местности получалось, что и пушкарям неудобно, но и танкистам тоже трудно придется – ствол надо будет опускать на максимум, и не факт, что угла хватит. Штабники полковые и рассчитали, и побегали сами, да и огневики тоже проверяли.

ИПТАП молчал. Продолжая лупить в белый свет, как в копейку, танки приближались. Точно, «Пантеры»! Две штуки в пределах видимости, да и сбоку их же пушки лупят, значит – еще несколько штук. И это – хорошо: слабоваты у них осколочные снаряды, заточен танк под драку с такими же бронированными железяками. Эх, жаль, не вкопались как следует, ну да не впервой. Знакомый зверь, сейчас вот ему в борт и зад!

Батареи стояли опорными пунктами, рассчитаны были позиции на круговую оборону, и потому панцеры обязательно подставлялись бортами для соседних батарей. А землица здесь – чистый песочек, рыхлый грунт – значит, гусеницы будут проседать, и скорость у «кошаков» будет убогой.

Сбоку загрохотало – там уже начали молотить вовсю, а тут, кроме вспышек, и не видно толком ничего. Биноклем шарит по туману старлей, но только полосы вьются. И немцы лупят над головами старательно.

– Вижу, тащ стршлтнт! – скороговоркой наводчик заявляет. Ишь, Кот Сибирский, углядел. А он уже и сам увидел хоть и размытые, но силуэты.

– Ждем!

Точно – «Пантеры». Контуры характерные сейчас уже угадываются. Едут медленно, как вошь по струне. Беременная и мокрая. Но зато стреляют часто, придурки. Не на тех напали – нашли дураков на такой дистанции отвечать! Подъезжайте поближе, оглохните от своих бабахов, очумейте от всполохов своего огня… А мы – ответим, когда нам надо. Хрен вам огородный по колено, а не провокация.

– Ждем!

Странно, пехоты не видно. Прямо как на Курской дуге! Поморщился, вспомнив, как без пушек остался. Контуры уже четкие, вот уже сейчас… 500 метров! Справа часто зададанили все четыре орудия четвертой батареи.

– По танкам противника! Дистанция – 500 метров! Огонь!

Телефонист отрепетовал. И орудия врезали неровным, но залпом. Кот Сибирский явно попал первым же снарядом – угасла трасса в танке. Но едет, зараза! Толстолобый! Ничего, сейчас сбоку от пятой батареи полетит! Пушка снова дернула стволом, взметнув вокруг сухой песок и ударив громом по ушам. Опять то же.

Наконец-то трассеры от пятой батареи! А, не нравится! Огонь танки ведут беспрерывно, но все не туда куда-то – то ли не видят, откуда по ним летит, то ли сами себя ослепили частым огнем, то ли еще что. Но попятились и задом откатываются чуть ли не быстрее, чем передом ехали. Прямо итальянцы какие-то: у тех, говорят, в танках одна скорость вперед и четыре – для заднего хода…

Перевели дух, наводчик зубы скалит: отлично отстрелялись, хоть и не запалили никого, но – атаку отбили. Сам Бондарь ответно ухмыльнулся, похвалил, но ухом улавливалось, что рев странно меняется. Вроде как и удаляется, а вроде и нет. Вот показалось, что и ближе ревет кто-то.

Деловая суета, пустые гильзы и укупорку – долой, новые снаряды поближе – тоже слышат ребята, что не конец веселью. И посерьезнели.

Танк увидели сразу, в один момент и комбат, и наводчик, и шустрый правильный, который аж присвистнул испуганным сусликом, тут же пригибаясь.

– Тащ комбатр!

– Вижу. Что это за?!

– Непонятно. Не было таких силуэтов в руководстве! – уверенно заявил наводчик, вовсю крутя рукояти. Ствол орудия пополз по горизонтали, опускаясь.

Здоровенный, словно деревенская изба крепкого хозяина, танк пер не там, где шли до того «Пантеры». И – как с некоторым ужасом понял Бондарь – работать по этой громаде не может ни пятая, ни четвертая батарея, да и свои орудия смогут дать огня, когда эта бронированная тварь вылезет из лощинки метрах в ста от этого орудия. Так что только одна пушечка с убогим для такого громилы калибром.

Кот Сибирский напрягся, но с виду был совершенно спокоен.

– Огонь по готовности, дистанция та же, – приказал то, что и так очевидно.

– Есть, – и голос спокойный, словно не бегал час назад от бомберов, как заяц очумелый. А самому старлею очень захотелось оказаться подальше от этой обреченной, (чего уж самому себе врать) пушечки с расчетом, которому жить осталось минуты две – как огонь откроют, так и все. Люто захотелось уйти ко второму орудию, да и повод есть – распорядиться выкатить на прямую наводку чуть вперед, чтоб в бочину врезать, когда первое орудие первой батареи танк будет давить гусеницами. Но – не смог. Понимал, что пора драпать, а гонор не дал. Глупость мальчишеская – а не мог свалить в туман. Сам себя обругал за дурь такую и остался сидеть, сжимая побелевшими пальцами уже ненужный бинокль.

Танк взревел победно и злобно, дернулся вперед, добавил ходу, широченные гусеницы забликовали стремительнее. И здоровенный же! И орудие не в пример ЗиСке третьей – и длиннее, и толще. Что еще за чудо-юдо на наши головы свалилось?

– Беглым – огонь! – сказал самому себе и вроде как даже чуточку опоздал – пушечка противотанковая рявкнула раньше. Трассер воткнулся в тушу танка и пропал там бесследно. А танк пер. Неудержимо. Сейчас поведет бревном ствола и плюнет ответно – и все. Вообще – все! Всем сразу и навсегда! А тех, кто еще будет булькать кровью, пытаясь уползти с перебитыми конечностями из-под накатывающих гусениц – размажет, вомнет в землю. Холод по спине, и язык онемел. Еще трассер в тушу. Едет, сволочь.

Кто – то угрюмо матернулся. Сейчас должен засечь и дать обратку ответную. Еще трассер впился в танк. И еще. И еще. Тренированный расчет выдал такую скорость стрельбы, что и на соревнованиях не покажешь. Всем беглым огням беглый. Пока танк пер триста метров, полтора десятка снарядов получил и принял своим толстенным лбом. И ни один не пошел в рикошет – все там остались, вбитые в броню.

А танк пер равнодушный к этим комариным укусам. Хоть вой! Еще трасса в лоб башни! И тут артиллеристы хором выдали восторженный ворох матюков – не удержались, прорвалось дикое напряжение этих самых длиннющих в их жизни минут – громадина в паре сотен метров перед орудием вдруг стала разворачиваться, показав себя сбоку во всем устрашающем великолепии. И наводчик влепил бронебойным в моторный отсек. Как в аптеке! Стальная громадина встала, как вкопанная, тяжело качнув телеграфным столбом орудия. И показалось Бондарю, что видит он оранжевый блеск в круглой дырочке. Точно – светится, словно в фонаре!

– Отставить огонь! – посчитал про себя и ужаснулся тому, сколько снарядов осталось на позиции. Гулькин нос и понюх табаку!

– Лезут, заразы! Из люков лезут! – восторженно рявкнул наводчик и, глянув вопросительно на командира, рванул со спины ППШ. Брякнул об верх щита, застрочил короткими. И Бондарь видел, как выскакивали черные фигурки, прыгая за танк. Тут запоздал с пальбой Кот Сибирский – успели немцы удрать, но и черт с ними, а танк уверенно и быстро разгорался, словно громадный костер.

И это было самое прекрасное зрелище за все время короткой еще жизни старшего лейтенанта, самое великолепное! Да каждый бы день любовался по три раза, и на сон грядущий – тоже! Ведь и не надоело бы!

Опомнился, тряхнул головой, орлом глянул на расчет, который, забыв обо всем, таращился восторженно, говоря разное.

– Осколочными, парой – чтоб за танком рвануло! – не по-уставному скомандовал, но поняли правильно. Убедился, что все вышло, как хотел, и если немецкие панцерманы не успели унести ноги подальше – должно было их зацепить, не порвать – так контузить. Сам бегом к телефону, телефонист – и тот, как на именинах, радостный сидит – тоже, небось, ждал, что его будут утюжить в никудышном песочном окопчике, от которого защиты шиш да ни шиша.

Начальство неожиданно веселое бодрым голосом вопрошает: сколько танков сжег? Причем вроде и без иронии. Осторожно ответил, что пока – одного подпалили, зато большого. Тут же получил заушение, что в других-то батареях и поболее набили. Вторая батарея – два танка, третья – два, пятая – три, это не считая бронетранспортеров! При том, что под бомбежкой они пострадали!

ВРИО комбата даже обиделся за свой танк и постарался его разукрасить всеми цветами и красками. Мало ли что там за железяки другие подпалили – а моя железяка здоровеннее! Метров десять в длину, да по четыре в высоту и ширину! И в руководстве такой нет, за что ручается и головой отвечает!

– Рыбак ты хороший, Бондарь! Пара таких же, как твой, на поле стоит, так поменьше размером, как доложили. Метров семь в длину, не больше!

– А я со стволом считал, товарищ капитан!

– Ну, молодец, вывернулся! Пошли пару человек, чтоб вблизи глянули и документы забрали, какие найдут.

– Никак нет, горят документы ясным огнем! – обиженный Бондарь чуточку отыгрался.

– Так пусть измерят, как должно. И быстро!

– Есть, товарищ капитан!

Бегом обратно вернулся – а там расчет спорит, языки об зубы чешет.

– Об чем спор?

– Да вот, товарщ старлтнт – кумекаем, почему он не стрелял? А уж разворачиваться – и тем более непонятное действо, – степенно ответил одноухий заряжающий.

– И что решили?

– Не тот немец пошел. Новички зеленые, так считаю. В сорок первом черта лысого они бы нас в живых оставили, пошли бы накрытия сразу (артиллерист по привычке потер то место, где вместо левого уха была у него дырка в красном рубце, стянувшем висок).

– А я думаю, очумели немцы от снарядов по лбу, гулко там, в железной коробке-то, – веско отметил наводчик.

– Не пробили же! – возразил снарядный первый.

– У меня шурин одноглазым с войны вернулся. Танкист был. Получили болванку, броню не пробила, а от удара изнутри крошка стальная откололась и секанула по лицу, как дробью с ружья. Вытек глаз-то.

– Может, и повредили ему пушку-то! – добавил усатый замковой.

– Вот сейчас и проверим: ты и ты – до танка, посмотреть, обмерить и назад. Зря головами не рискуйте, а мы подстрахуем.

Пара ловко ввинтилась в траву, остальные ждали, глядя в оба глаза. Мало ли что!

Но обошлось. Пока разведка ползала туда и оттуда, немножко умеющий рисовать снарядный первый накидал на бумажке из планшета запасливого комбатра контуры этого чудища. Сам Бондарь в это время шарил взглядом через мощь стекол бинокля по окружающей местности. Но все было тихо и спокойно, даже уже и птички какие – то затенькали над полем.

С того момента, как прибыли сюда и окапывались под бомбами, прошло всего-то два часа. А устал, словно пару дней мешки таскал бегом и далеко. Такого, чтобы лепить в танк 17 снарядов одной очередью, словно это не нормальное ПТО, а сумасшедшая зенитка, не было в опыте у много повидавшего Бондаря. И что бы там ни получилось – перепугались салаги немецкие, оглохли или их командир свихнулся, но повезло сегодня адски всему расчету и командиру первой батареи.

Обстрелять махину другие орудия смогли бы только тогда, когда танк заехал бы на орудие своими широченными гусеницами. А так – вон стоит, полыхает, и громко ахают в раскаленной утробе боеприпасы – дистанция – то смешная, рядом совсем, потому ушам неприятно.

Привычно воняло горелым порохом, потом и копаной землицей. А еще – пригоревшей на стволе краской. Подкрашивать придется, точно.

И надо было переделать еще массу дел. Окопались плохо – только орудийный дворик обозначив, а надо обязательно «карман» вырыть поглубже, куда с огневой позиции орудие скатить, чтоб не торчало мишенью. Щели для бойцов тоже нужны обязательно, расчеты опытные – уже исправность орудий проверили, глянули – не осталось ли снарядов в стволах, что часто случается после стрельб боевых, когда беглым лупят. Теперь боезапас пополнить, пустую укупорку с гильзами собрать и увезти – и пообедать не забыть, накормленный артиллерист – могуч и смел!

Встреченный впервые тяжелый, даже скорее тяжеленный, танк и огорчил, и порадовал. Огорчил, потому как на редкую удачу артиллеристов вел этот громила сегодня себя не так, как обычно действовали немецкие танкисты. Мишень натуральная в натуральную величину, иначе и не скажешь. Уже знал Бондарь от телефониста, что кроме побитых при авианалетах ранним утром четырех орудий более полк потерь не понес. А танкисты потеряли наглядно восемь машин, горящих и стоящих на поле боя – причем все серьезного расклада, тяжелые «Пантеры» и эти – черт их знает, как называвшиеся. То есть тут воевали немцы слабо и неумело. Но при матером экипаже, да из засады – такая стальная дура дров наломает и крови пустит страшно.

Зато порадовало сообщение лазивших у горящей машины бойцов – по их словам, чудо-юдо провалилось гусеницами в песок так, что через пару часов на брюхо сядет. И вспоминались беседы с капитаном Афанасьевым про потерю немцами инициативы. С такими коробками немцы точно ничего и нигде не поспеют. «Тигр»-то тяжел, а этот гроб с музыкой – еще тяжелее. Причем землица тут не каменистая – песочек рыхлый, да болотцев полно с речушками. Потому просчитать, где враг полезет, очень даже можно. И то, что ИПТАП поспел загодя и встретил атаку готовым – показательно. Кончилась немецкая внезапность! Теперь действия немцев предсказуемы – и это половина успеха. Скорость у немцев кончилась.

И еще – в утренней бомбежке, когда три десятка самолетов немецких в два захода вывалили кучу бомб на головы артиллеристов – показалось Бондарю, что и в этом слабость немцев торчит. Нет, когда лежал и отплевывался от набившегося всюду песка – небо с овчинку показалось, чего уж. Вот потом, когда сидели и ждали танки, что-то такое в голове ворошилось. Благо – было с чем сравнить, везучий старлей с самого начала войны на действия немцев глядел, а парень он был наблюдательный и неглупый.

Так вот тогда, в начале войны, при немецкой бомбежке от полка остались бы рожки и ножки, всяко уполовинили бы люфтваффы артиллерию, а оглушенные и пораненные остатки дотоптали бы танки. Немцы начала войны бомбили куда точнее, уверенно и успешно накрывая цели. Теперешние – сначала истребители сыпанули мелкие бомбы ворохом, явно не прицельно, потом двухмоторники с горизонтали сыпанули густо – и быстро тикать. Ни в круг не встали, ни повторно не прилетели. Поспешно все, торопливо, лишь бы свалить побыстрее, хотя, как и в сорок первом, никакого зенитного прикрытия, считай, не было – долби и кромсай не спеша. Потратили боеприпаса вагоны, а боеспособность полка не убили. И панцеры за это заплатили сполна.

Довелось Бондарю под бомбами лежать – знал, какое сатанинское изобретение ума человеческого – пикировщики и штурмовики. Только вот давненько не видел он в небе немецких «костылей» и «лаптежников». Похоже, кончились они в немецкой армии, как класс, оставшись кучами горелого люменя в полях и лесах. И повторяют теперь немцы то, что в начале войны приходилось от бедности делать нашим: пускать неприспособленные для штурмовки истребители да серьезными бомберами пытаться накрыть малоразмерные цели. Толку мало, а потери были лютые.

Теперь роли поменялись. Артиллеристы своими глазами не раз видели, какой кошмар фрицам устраивают на дорогах «горбатые» Илы. Знакомые ветеранам картинки, только в сорок первом и сорок втором годах это наши горелые машины, танки, трупы по обочинам дорог громоздились. Ныне – строго наоборот. И как пикировщики работают – тоже видели. Уже – наши пикировщики.

Как во времена блица немецкая авиация расчищала дорогу своим наземным войскам, так теперь наши наконец-то в воздухе сломали ситуацию, облегчив жизнь на земле своим сухопутчикам. И хоть тут, под Сандомиром, от чертовых соколов ни слуху ни духу, а и немцы не те. Привычно зашуганные, так можно сказать. Передернулся, вспомнив пережитый старый ужас, как девятка «Лаптежников» не спеша, размеренно, пунктуально вынесла дюжину пушек, тогда еще – сорокапяток, и ополовинила расчеты, причем все были на уже отрытых позициях, успели окопаться. Не помогло.

Клали Ю-87 бомбы точно в «карманы», а потом еще и пулеметами чесали, вертя идеальный круг в воздухе и по одному атакуя точно и неотвратимо. Курскую дугу вспомнил, где его взвод накрыли, причем дважды. И чувствовался другой настрой и у врага, и у своих – верхним чутьем или интуицией, черт его знает…

Определенно – как и бойцы говорят – не тот немец пошел. Кончились те, которые в начале перли неудержимым валом. А у заменивших их выучка просела сильно. И горящий совсем близко громадный танк – тому пример. Страшная машина, мощная. А начинка бестолковая оказалась. Тут Бондарь себя охолонул. Сегодня – просто повезло. Но в благость впадать нельзя, на войне это очень быстро и очень плохо кончается.

И наглядно убедились батарейцы, что еще не весь немец вышел, когда через несколько дней отбивали атаку обычных «четверок». Солоно пришлось – и маневрировали панцеры умело, и складки местности использовали умно, и стреляли метко. А после того, как поняли, что атака сорвалась – бодро укатили задним ходом, огрызаясь на ходу. Правда, и насовали им: три танка остались на поле гореть, но в батарее старлея четвертое орудие было разбито вдрызг, второму сорвало верхний щиток, погибло пятеро бойцов, а семеро ранеными убыли в тыл.

Хотя и тут про себя отметочку Бондарь сделал: новое оружие дали соплякам, а ветераны на стареньком катаются. Которое и броней пожиже, и пушкой слабее. Странные они, немцы, все же…

Старший сержант Сидоров, замкомвзвода

Жидкая цепочка пятнистых, сливающихся с местностью фигурок опять стремительно рванула туда, где была в обороне такая же жидкая цепочка сильно потрепанной роты РККА. Четвертая контратака за сегодня. И на этот раз сюрприз приготовлен хороший – не зря втроем сидели в этой чертовой жиже, промокнув до костей и стараясь только оружие не замочить. И дождались, таясь на нейтральной полосе. По этим неудобьям немцы не атаковали, выбрав сухое место для прорыва. И хорошо, потому как теперь они бежали боком к Сидорову и двум его товарищам из неофициального пулеметного расчета. И пулемета этого в роте как бы тоже не было. И вообще, замку пехотному не по чину такая машинерия. Но комбат разрешил, а уж ротный и двумя руками «за».

Людей все время люто не хватало, и предложение оставить себе пару трофейных машинок было принято. Да такое повсеместно было: положено все трофеи сдавать, но этот приказ исполняли спустя рукава. Еще и потому, что силенок мало, а приказы исполнять надо, словно в роте народу штатно. Хоть тресни, хоть сдохни – но выполни, и тут всякое лыко в строку шло.

Много ручных пулеметов в руках у Сидорова побывало, а этот понравился больше других. После того, как несколько раз жизнь ему спасало именно то, что вместо винтовки в руках был ручник, уважал сержант эти машинки. И этот последний, взятый у валявшегося в неглубоком окопе расчета, оказался самым удачным. Стоял аккуратно на стрелковой полке, а все прошлые его хозяева валялись неряшливой кучей, из которой торчали окостенелые руки и ноги. Пришлось повозиться, пока нашел под трупами и запасные стволы в футлярах, и ЗиП, и нужные инструменты. Полный комплект! Одна беда: патроны жрал совершенно свирепо, зато давал невиданную мощь огня, поражая ум цифрами выпускаемых за минуту пуль – аж больше тысячи получилось при проверке. А еще дырчатым кожухом был на ППШ похож, что тоже приятно.

При том несложный оказался. Были во второй роте ребята, знакомые с ним, за магарыч малый все обстоятельно показали и рассказали – ну да и у них тоже была неучтенка именно такая. И отдельно предупредили, что могут и свои сгоряча влепить, посчитав по звуку стрельбы, что это враг сидит, потому – учесть и это надо.

Теперь вражеская цепь, на редкую удачу пулеметчика, бежала к нему боком, и крайний к пулемету зольдат был метрах в пятидесяти. Такое выпадает немногим – устроить чистый кулисный огонь, крести – козыри с фланга…

– Давай, сержант! – азартно просипел рябой паренек, взятый Сидоровым в подручные за редкую удачливость. Сам замкомвзвода считал, что и удачливость – и неудачливость – понятия физические, существенные и даже передаются, если находишься рядом. Потому удачливых привечал, а от неудачников старался сторониться.

Отвечать было некогда, фигурки выстроились плотной – не промажешь – мишенью, неровной по верху (одни дальше, другие ближе), но сплошняковой. И пока не рассыпались – даванул на тугой спуск. Пулемет взревел, жадно втягивая в себя суставчатую металлическую ленту, зубастую от пуль. Бил, не жалея патронов, пока враг не успел сообразить. Вояки эти пятнистые были опытными, ушлыми и толковыми, поняли мгновенно, что попали в засаду, но в бою и под пулеметной струей это самое «мгновенно» нередко становится для многих вечностью и решает все.

Как косой секанул, срубив цепь на ходу. Сколько искалечил пулями, а сколько успели залечь – было непонятно, но атака провалилась. Придавил лежащих, как кот лапой давит пойманную мышь, не давая головы поднять. Лупил теперь короткими, но частыми очередями, опасаясь перегреть ствол. Чуток не доглядел, когда раскаленный выщелкнули из пулемета – упустили его в жижу, и он зашипел паром. Чертыхнулся рябой боец, схвативший сталь неловко и обжегший себе руку. Обругал балбеса. Тут же об этом забыл, как только холодный запасной ствол на место встал, и продолжил поливать поле перед собой.

Ротный воспользовался, поднял такую же жидкую цепь своих – только бы не вылезли вчерашние немецкие артштурмы, явно они этих пятнистых поддерживали ранее. Но не вылезли, потому и рота, и чуток позже – весь батальон (хотя, если по штату судить, то состава на половину нормального батальона не хватило бы) продвинулся на пару километров, позволив сматывать весьма хлипкую оборону в стороны от образовавшейся прорехи. Первые успешные прорывы этой операции уже кончились, войска вымотались, откусив здоровенный кусок территории и наломав врагу техники и публики. Силы были на исходе, и врага еще теснили только потому, что не успели немцы свеженины подбросить. А те ошметья, что сейчас противостояли – слишком огребли в самом начале. И далее продолжали огребать, отступая. Главное было – гнать, не давая зацепиться и окопаться, как это умели делать немцы. Зарывались в землю они, как кроты. Привыкли, еще с той – Великой войны. У наших такой привычки не было, и вставало это дорого.

Сидоров был твердо уверен, что и копание спасло ему жизнь самое малое трижды. Но у него был толковый комвзвода на срочке. В том взводе, где он был, собрали в основном сельских славян. В соседнем были более городские и не совсем славяне. В том, где служил Сидоров, комвзвода учил копать и ползать. В соседнем комвзвода читал политинформации. И даже писал доносы за классовое угнетение копанием и ползанием, как потом выяснилось. И тут война. На третий день боёв соседнего взвода не стало. А Сидоров сделал для себя правильные выводы.

Потому, как только заняли новый рубеж, перестал быть пулеметчиком, а принялся за свои обязанности замкомвзвода.

Эта довольно странная должность нравилась своей многогранностью. Как-то на досуге посчитал, что 134 обязанности у замка. Все должен знать лучше командира взвода и старшины роты, во все вникать и всем заниматься. И воспитанием, и порядком, и дисциплиной, и всем остальным, делающим взвод не просто кучей парней и мужиков, а боевой пехотной единицей.

Пока окапывались, пока устраивались на новом месте – секунды свободной не было. Назначил караулы, раздал наряды, все и вся проверил (благо взвод сильно неполный), похвалил кого надо и отругал – тоже по принадлежности, вздохнул с облегчением. Доложился по команде – по количеству штыков, наличию боеприпасов, отметив особо, что к его агрегату патронов осталось совсем чуть, а к двум оставшимся штатным Дегтярям – полБК.

Отпросился у взводного: пока пятнистых гнали – видел в одном местечке что – то уж очень похожее на чужой ротный обоз. Понятно, что там уже батальонное начальство лапу наложило на трофеи, но может и нам что обломиться. На грузовики всяко рот разевать не резон, а вот что попроще – глядишь, и сгодится. Взводный, который, как ни странно, давно уже командовал, ухитряясь оставаться целым и здоровым, согласился безо всяких. Разрешил в тыл сходить, да еще санинструктор пошел и пару бойцов – санитаров прихватили. Погибло в этом бою двое, да раненых четверо осталось, пока вперед перли. Вот их и надо было до батальонного «гнезда сбора» доставить. Прикинули, как идти, чтоб пользы было побольше. Покурили – и двинули.

При пулемете своем оставил белобрысого серьезного вологодца, который был надежен, как гранитный надолб. И особо напомнил, что ежели какое начальство появится, пулеметик чтоб на виду не торчал. Надежный был парень-северянин, но простоватый и ко всяким ушлым хитростям не годный. Потому и остался на позиции, что врать не умел физически, а когда дело касается трофеев – тут честность прямодушная не годится. Потому еще, что это во время боя публика не спешит набегом помогать, а когда после боя трофеи делить – тут желающих всегда масса, и начальники разные толпой нагрянуть могут тоже.

Отправились вдвоем с рябым удачником. Тот ехидно хихикал себе под нос – оказалось, что позабавила его зависть дегтяревского расчета. Обидно им, видишь, что они сидели в неглубоком окопчике, фронт держали, а на фланг отправился за медалью, конечно, сам замкомвзвод. Всего-то делов – одной очередью цепь скосить, любой бы мог! Любому могло так повезти!

Сидоров не любил, когда ему завидуют – считал, что так и сглазить могут, потому веселья своего второго номера не разделил, буркнул хмуро:

– Кому повезет, тому и петух яйцо снесет. Я полдня место выбирал, где мы будем в жиже прятаться! И пулемет не светил специально, хотя пару раз и казалось, что – пора, иначе то сшибут и погонят, а этим дурням – все просто. Чужими руками жар загребать – всегда проще некуда.

– В чужих руках и хрен длиннее, – согласился рябой. Но про себя еще похихикивал.

У чужих телег с лошадками уже возился ротный старшина – поспел раньше, понятное дело. А грузовики и вовсе начальство забрало.

Поживиться ничем толком не удалось, хоть договорился, что патроны к пулемету оставят. И то – хлеб. Еще помогли – двоих раненых дотащили до дороги, где ждала трофейная телега. С ней и отправили в тыл. Оставшихся двоих санинструктор с носильщиками утянули – те поодаль лежали.

Не удержался, пошел глянуть на свои результаты. Насчитал 19 срубленных сбоку фрицев, да четверых, которых достал уже залегшими – у них ранения были в головы и плечи. Ожидаемо и тут опоздали – тыловые поспели прежде, валялись убитые гансы расхристанными и обобранными, сапоги остались только те, что уже драные были. И автоматы помылили, и пистолеты с ремнями. Ну, как обычно, не удивительно. По старой привычке собрал старший сержант зольдатбухи, да пока лазал – рябой на заплатки пару кителей забрал. Рвалась одежда в наступлении стремительно, и заплатки ставить – материала всегда не хватало, а тут сукно хоть и паршивое (дерюжкой, реденькое и без ворсу – не то, что в первый год войны было у немцев – плотное и с ворсом), но вполне годное для портняжьего дела. Опять же, из чистой жадности прибрали пяток карабинов валявшихся: не по-крестьянски это было – порожним идти.

Вышли на проселок, встали, поджидая телегу, что должна была вернуться, сдав раненых – ну и дождались, конечно. Вывернули из-за поворота пара форсистых легковушек и бронетранспортер американский с автоматчиками. Начальство! Притом – из дивизии, если не выше! Вот уж совсем ни к чему, но не в кусты же шнырять!

Тормознули рядом, подняв пыль. Из броника сыпанули отработанно автоматчики (одного узнал – земляк из комендантской роты), привычно заняли оборону круговую на всякий случай. Повылезала из легковушек куча офицеров – при параде, словно и не на фронте. Узнал одного – замполита дивизионного. Вот не было печали – черти накачали! Въедливый и занудный подполковник тут же грозно вытаращился:

– Оба – ко мне!

Хороший такой голос, командный.

– Товарищ подполковник старший сержант Сидоров по вашему прика…

– Эт-то что за шмотки? Барахольничаете?

И не успел ответить – из-за плотного полкана легко вывинтился чернявый майор в щегольской, хотя и полевой, но явно пошитой по индзаказу форме и чертом сидящей на кудрявой голове фуражке.

– Франция? А китель немецкий! Вы откуда их взяли?

По тому, как сразу осекся подполковник, уже явно готовивший показательный разнос, стало понятно, что спросивший – важная птица и на чины плевать хотел.

– Сняли с убитых нами гитлеровцев, товарищ майор! – максимально браво, отчетисто и чисто ответил Сидоров, вполне изображая стойку «смирно» и поедая глазами чернявого.

– А в руках у вас что? – повернулся к рябому.

– Зольдатбухи немецкие. Их военные книжки, – так же отрапортовал старший сержант. Ему очевидно было, что разнос, как минимум, отложен надолго, а потому майору надо потрафить.

– И зачем вы их собираете?

– По приказу нашего батальонного командира, товарищ майор. Все немецкие документы после сбора отправляются в штаб, для изучения.

– Логично. Но почему – французская эмблема? Вы из-за нее кителя взяли? – с искренним интересом разглядывая нарукавный трехцветный щиток, спросил франт в полевой форме.

– Так точно, товарищ майор. Раньше такое не попадалось, решили показать, хотя материал стал у немцев гораздо хуже, без ворсу, и сукно жиже, – решил расширить ответ замкомвзвода и заодно прощупать собеседника.

Пока ему было не совсем понятно, с чего такой интерес, да и слукавил слегка – трупы с такими щитками на рукаве попадались ему на глаза уже не первый день, всю последнюю неделю – точно, напротив стояли эти самые, с ними и пластались.

– Алексей Алексеевич, что скажете? – повернулся майор к неприметному капитану из особотдела, скромно державшемуся сзади.

– Это усиленный батальон из части под названием Добровольческая штурмовая бригада СС «Франция», или по-другому Седьмая гренадерская бригада ваффен СС, придан восемнадцатой панцергренадерской дивизии СС «Хорст Вессель», – огорошил майора точными сведениями тихий капитан.

– Как у вас все точно, однако! – с явным уважением сказал кудрявый.

– Служба такая, – не рисуясь, пожал плечами осведомленный офицер.

– И они действительно – французы?

– Из тех пленных, что мы допрашивали – практически все. Один, правда, попался из белоэмигрантов, бывший русский. Но они уже практически кончились, домолачиваем остатки. «Хорст Вессель» тоже растрепали сильно, так что и французам досталось, и венграм этим онемеченным.

– Это каким венграм? Здесь же нет венгров? – удивился подполковник-замполит.

– Из «Хорста». У них, как и во всех инонациональных СС – офицерский состав из чистопородных рейхсдойче, граждан Германии, а рядовой и сержантский – из всякой сволочи. Эти – набраны в Венгрии из тех венгров, которые имеют хоть немного немецкой или еще какой арийской крови, – так же негромко и вразумительно пояснил Алексей Алексеевич.

– Фольксдойчи? – блеснул странным словом майор.

– Они самые. Пока у немцев – так они немцы, а как к нам попадают, так сразу эти полукровки называются и чехами, и поляками, и венграми, и еще черт знает кем.

– Вон оно что! А эти, из «Галиции» (был я там под Бродами, видел, как их разгромили вдрызг) – они тоже из фольксдойчей, получается?

– Эти на особом счету. Туда офицеров служить немцы в наказание посылали. В «Галиции» даже физические наказания разрешены, и стреляют немцы эту сволочь постоянно, иначе дисциплину поддержать невозможно. Обычные галичане, тупые и злобные, – брезгливо пожал плечами капитан-особист.

– Интересно! Сержант, я у вас этот китель заберу, в редакции показать надо, а то и не поверят.

– Как скажете! Только вы поосторожнее, товарищ майор с этим кителем! – протянул серое тряпье Сидоров.

– Это как? – влез подполковник, почуяв возможность подключиться к разговору.

– Редкий немец сейчас не вшивый – спокойно, чтобы и тени иронии в словах не привиделось, сказал замкомвзвода.

– Э, дорогой товарищ, я на фронте с первого года, на вшивых немцев насмотрелся уже, так что ничего, справимся. А как, говорите, вы их убили? – уточнил майор, бегло осматривая китель. И да – швы под мышками, где обычно селились платяные вши, глянул привычно и отработанно. Не вояка, вроде, но калач тертый, опытный.

– Обстреляли их атакующую цепь кулисным огнем, товарищ майор, после чего рота контратакой развила успех.

– Ага! Кулисный огонь, ну разумеется! Кто командовал расчетом? – доставая из потертой планшетки блокнотик и карандаш, спросил чернявый.

– Я, старший сержант Сидоров, со мной были бойцы…

– Этого достаточно – расчет сержанта Сидорова. Сколько положили?

– 19 сразу и еще 4 из тех, кто залечь успел.

– Маловато! – укоризненно заявил чиркающий по бумаге карандашом майор.

– Виноват, товарищ майор! – единственное, что смог сказать замкомвзвода.

– Да все в порядке, для газеты – маловато. Ладно, поехали дальше?

– Там небезопасно, товарищ майор, – с большим почтением обратился к младшему по званию обычно заносчивый и грубый замполит.

– На войне везде небезопасно, дорогой полковник. Поехали! – и первым полез в машину. Остальные последовали его примеру, попрыгали в бронированный кузов автоматчики, и машины унеслись дальше, оставив обоих пехотинцев в поднятой пыли.

– Черт гладкий, – буркнул вслед рябой, оставшийся без пачки зольдбухов и кителя и как-то огорченно глядевший на свои босые руки.

– Корреспондент! Из самой Москвы, наверное! – сделал вывод замкомвзвода.

– А, ну да, похоже. Мало ему двадцати трех фрицев! Попробовал бы сам хоть одного пришибить! Понапишут черт те что, как деревянной ложкой боец шесть танков разгромил, а форсу, словно они это сами сделали, щелкоперы брехливые. Читать совестно, что понапишут, зато сапожки с форсом и одежка барская – неодобрительно разворчался боец.

– Ты полегче бубни, а то подведет тебя длинный язык под монастырь, – осек его наставительно Сидоров. Идти по дороге и ждать телегу ему расхотелось категорически.

– А твой-то кителек чего полкан уцепил? – удивился везунчик.

– Куда конь с копытом, туда и рак с клешней… Черт его знает, а мы без заплат остались. Ладно, пошли домой, эти еще возвращаться будут или еще кого нелегкая принесет, – решил Сидоров.

– А как считаешь, напечатает этот красавчик про нас статейку? Этак пышно: «Героический пулеметный расчет доблестного старшины Сидорова мастерски и умело могучим кулисным огнем с фланга стремительно истребил вражескую французскую роту эсэсовских гнусных французов. Бей врага, как расчет великого Сидорова!» – продолжил трепать языком везунчик.

– С чего это я старшина? – удивился замкомвзвод.

– А для красоты. Эти ж газетчики удержу не знают, все на свой манер перевертывают. Про нашего комбата, было дело, понаписали такого, что только фамилия и была точно указана.

Старший сержант поморщился. Положа руку на сердце, ему нравилась эта самая пышность в газетах. И привычная тяжелая и грязная работа войны приобретала под пером очередного писателя блеск и красоту. А уж если это будет о нем – он с легкостью простит кудрявому репортеру и старшину, и роту. Нет, так-то поворчит, конечно, для порядку, но в душе маслицем помазано будет, приятно так станет. Да и не слишком-то и преувеличено окажется – вполне возможно, что положенные там на поле как раз и были ротой.

Поистрепались фрицы, лоск потеряли. И не раз слышал – вместо внятных полков и дивизий у фрицев все чаще были какие-то невнятные «группы» – сколоченные на скору руку из всяких огрызков и обломков разгромленных вдрызг этих самых, сделанных по правилам и штатам, дивизий и полков. Не до жиру, не до орднунга, когда лупят в хвост и в гриву.

– Нет, не напишет. Не дадут. Франция же сейчас вроде как с Гитлером борется, потому политически будет неверно такое писать. Хотя – вон они, наглядно, хрен им в печень, борются, аж который день им морды бьем… – резонно и степенно отметил сущую правду Сидоров.

– Это да, политика. Когда политрук рассказывал про наших французских летчиков, так их куда меньше, чем этой сволочи, с которой мы сейчас машемся. И их еще до хренища, а у нас пушку отобрали, – перескочил на свежую обиду везунчик.

– Так она и не наша была, полк придал. Временно, – сказал сущую правду Сидоров, но при том не вполне убежденно: когда при взводе была эта пушечка – жилось и впрямь куда веселее.

Перед началом наступления полк передавал нередко артиллерию в качестве усиления по батальонам, вот и свезло, что одна из полковушек, попавшая в батальон, аккурат оказалась на том участке, что держал взвод Сидорова.

Прибыли артиллеристы под утро – злые, как собаки, грязные, как черти, потому как тащили свою «милашку» на руках по грязи два километра по просматриваемой и простреливаемой местности. Да еще и густо перекопанной, отчего помимо всякого нужного тащили пушкари и доски в придачу, иначе не перекатить было тяжеленную свою орудию через всякие траншеи, которых накопали тут изрядно. И при каждой ракете немецкой, заливавшей местность мертвенным белым светом, приходилось замирать, а то и просто лежать в грязище. Неприятно, но куда лучше, чем внезапный минометный обстрел с накрытиями.

Взводный при том строго указал своему заместителю, чтоб помог гостям всемерно, как своим родным. Сидоров с опытным воякой и не думал спорить – худого толковый летеха не присоветовал бы. Потому и людей, чтоб помочь рыть, выделил, и землянку для расчета подобрал добротную, чтоб было где обсушиться и поспать. А когда молодые бойцы начали бухтеть, что слишком много работы с этой пушчонкой – затыкал их простым вопросом: когда легче бежать на фрицевский пулемет – когда тот молотит невозбранно и прицельно или когда в него снарядик прилетел аккуратный?

А рыть и впрямь пришлось много, хоть сама полковушка не производила серьезного впечатления – маленькая, низенькая, по внешнему виду чисто сорокапятка со скошенным назад фигурным щитком, только вместо жальца противотанкового стволика – кургузенький огрызок-коротышка, правда калибра неплохого. Но и для такой мацепуськи пришлось выкопать незаметно для фрицев и замаскировать две позиции – основную и запасную, да одно укрытие, да еще неугомонные артиллеристы ложную позицию оборудовать взялись: когда их навестил командир взвода, он и присоветовал. Оттуда, ночью спешно закатив полковушку, бахнули несколькими снарядами, как по правилам положено – якобы пристреливаясь.

Утром на этом месте уже стоял макет орудия – за ночь из ломаных бревен и рваной масксети соорудили такое, что и с полсотни шагов вполне себе выглядело грозной пушкой – хоть и старательно, но не очень грамотно замаскированной.

Ребята со скрещенными пушечками на петлицах оказались компанейские, хотя некоторое время пушкари и держались немного высокомерно, но совместная работа отлично сближает, и Сидоров даже подружился с угрюмым на первый взгляд сержантом – командиром прикомандированного расчета. Хороший человек оказался, умный, рассудительный – с таким даже и помолчать приятно, не то что поговорить. Это вообще праздник!

Вместе и наблюдение вели, стараясь обнаружить все пулеметы и пушки, что были у немцев напротив. Тут и другие бойцы старались, не только ж лопатами землю кидать! И получилось напротив взвода сидоровского – три дзота с пулеметами, да четыре открытые пулеметные площадки, два жилых блиндажа, погребок с боеприпасами и пара противотанковых пушек немецких.

Артиллеристы еще и отработали наводку на цели – сделали маленькие таблички, поставив их так, чтоб наводчику легче было работать, и когда начнется пальба – сразу направление ухватить. От немцев их было не видно, а вот пушкарям в глаза бросалось.

Перед наступлением пехота даже и полюбовалась, как ловко исполнялись на тренировке команды: цель № 4 – огонь, смена цели, цель № 6 – огонь!

А потом утром артподготовка пошла, загремело все, затряслось, небо с землей перемешалось, у немцев только всполохи запрыгали по окопам. И под шумок пушка стала долбать по всем засеченным целям. Отревел залп гвардейских минометов, малиновая звездочка вверх взметнулась, сквозь дым и пыль, что волокло ветром с немецких позиций, и взвод побежал в атаку.

Все же два пулемета ожили, и залегла пехота. Но недолго лежали – рявкнула сзади трижды пушка, и левый пулемет заткнулся на середине очереди, потом еще четыре ощущаемых бабаха – и правый пулемет помер. Дальше уже было проще: оказавшись без пулеметов и орудий, немцы скисли быстро. Тогда опасался Сидоров, что, как обычно, немцы минометами накроют – любили и умели они так делать. Но знакомые хлопки разрывов были не на поле, где пехота бежала, а сзади.

После боя догнавшие пехотинцев артиллеристы не без гордости рассказали, что фальшивый макет гансы накрыли четко и точно, разнеся приманку вдрызг. И всем приятно стало, что не зря по ночам корячились.

– Здесь пойдем или как? – деловито спросил боец, сбил с мысли.

– А вот тут срежем. Вроде как на тропку похоже. И покороче будет, – сказал Сидоров и шагнул на полузаросшую травой, но явную тропку. Странно, тут лес был совсем целехонький, даже без отметин пуль и осколков на стволах деревьев. Мирный лес, и дом почему-то вспомнился. Замкомвзвода грустно вздохнул.

Странно: земля вспучилась, словно пузырь, и швырнула его вверх, так что он с удивлением увидел деревья вокруг со странного ракурса. Словно кто-то громадный снизу огромной ладонью поддал. И вокруг что-то летело вверх вместе с ним. И сам он летел, что было так странно. Не ангел же и не соловей… И пахнуло в ноздри насильно кровью и горьким дымом…

Сознание он потерял, когда тяжко, всем телом, плашмя, ударился оземь. Пришел в себя от боли – резкой, рвущей. Все болело, и даже не понять, что больше. Увидел озабоченную и забрызганную кровью физиономию бойца.

Почему-то вверх тормашками на фоне крон деревьев и серого неба.

– Что это… что это было? – пересохшим внезапно ртом спросил – вроде громко, а пыхтящий боец не услышал с первого раза. Похоже, тянул он куда-то Сидорова за плечи. Повторил вопрос дважды и трижды. В ответ везунчик зашевелил губами. Но кроме того же неприятного писка в ушах – ничего. Правда, дошло все же – волочит его товарищ по земле на шинели, словно на волокуше. А когда попытался встать – прострелило снизу вверх такой болью, что не выдержал и застонал в голос. Опять боец губами шевелит, бровки домиком забавно сложив.

Попытался юнца обнадежить, ободрить, спросить о том, что с ним, и от такой натуги вырубился, впав в беспамятство. Дальше помнил маленькими кусочками, и никак было не связать эти картинки воедино. Лютая боль мешала и слабость страшная.

Вроде телега была, потом вроде как грузовик – трясло сильно, странный запах в большой брезентовой палатке, серые глаза между белой тканью, потом догадался – врач, наверное. Пить хотелось очень, а не давали почему-то. Опять вроде везли. Мутило, и голова кружилась неприятно, а еще мучил страх – что там внизу с ногами и вообще.

И пришел в себя уже в палате – догадался, что больничной – по запаху и всему остальному.

То, что он ранен – уже давно понял. И, как опытный вояка, решил, что, скорее всего, на мину наступил – свезло, что называется, как утопленнику.

Понимал это смутно, что-то кололи в руку, отчего проваливался в темный тяжелый сон, боль тоже затихала – не совсем, а словно спрятавшийся в будку ворчащий злой пес – все время давала знать, что она здесь, никуда не делась. И все время было страшно – болело все тело, особенно ноги и живот. Вся нижняя часть тела – и левая рука тоже с чего – то. Рука – то почему? И не глянуть было – закована в гипс, насколько видеть мог.

То, что тошнило, гудело в голове и пищало в ушах – понимал: швырнуло вверх взрывом изрядно, а вот общее состояние просто пугало. Даже были жуткие мысли о том, что от пупа и ниже и нет ничего вообще. И не мог понять, что случилось с ним. Видал он за время на фронте раза три, что такое подрыв на противопехотке. И совсем не было похоже на его состояние.

Один раз выскочившая из земли немецкая «лягушка» скосила десяток шедших мимо бойцов. Погибшие так и остались лежать, где их накрыл рой шрапнели, а у раненых – ну словно по ним пулеметной очередью влепили, но по воздуху никто не летал. И дважды нарывались бойцы на мины, отрывавшие им куски тела – одному раздробило стопу, а другому оторвало почти до колена. Зрелище было страшное, что у того, которому косточки и клочья мяса выбило из сапога, что у второго, оставшегося без ноги с огрызком, закопченным и перемолотым совершенно нечеловечески, но сознания бедолаги не теряли – ругались, как заведенные, стонали и кричали.

На операцию таскали несколько раз, рылись где-то внизу.

Ночью, когда проснулся после того, как похмелье от наркоза прошло – заплакал, также совершенно неожиданно для себя. Хорошо, никто в палате не видел, а то бы стыдно было. Пытался рукой правой ощупать – что там, внизу-то, и не смог. Не слушалась рука, словно он бревно неподъемное ворохать пытался.

Когда стал слышать – разозлился на самодовольного врача. С трудом удержался, чтобы не обматерить – так взбесило сказанное гордым тоном, что «удалось сохранить одно яичко и коленный сустав». Чертей бы триста в печень этому веселому майору!

Выздоравливал долго. Замкнулся в себе и на контакты с однопалатниками не шел, не хотелось разговаривать: все время в голове колотилось, что остался без ноги и яйца, да и пальцы на руке пострадали.

Только сильно позже как-то притерпелся к своему новому положению и немного утешился тем, что насмотрелся, шкандыбая по госпиталю, на бедолаг, которым повезло значительно меньше. И даже стало казаться, что одна нога и одно яичко – уже не так и плохо. Но это было, пока лежал с такими же изуродованными, у которых нехватка частей организма была куда лютее и гаже.

Когда выписали инвалидом – много раз ловил себя на вспыхивающем бешенстве при виде совершенно целых мужчин, которые вполне могли бы и повоевать, а вместо этого занимались всякой херней в тылу. Именно поэтому терпеть не мог в дальнейшем Сидоров разных деятелей торговли и, как ни странно, – искусства.

И сильно удивил своих сотрудников тем, что в бешенстве порвал билет на праздничное представление известного иллюзиониста и фокусника, которым его премировали за добросовестный труд. И ворох матюков, которые он высыпал при этом, тоже сильно удивил. А его сорвало с резьбы то, что все эти тыловые артисты были здоровые и целые, сытые и гладкие, в то время как за них там, на фронте, калечились другие. И в гробу он видал все эти фокусы, благо уж что – что, а на воров – карманников нагляделся еще до войны – тоже те еще фокусники были.

Необходимая информация от автора:

Коротенькая сводка по событиям текущего 1944 года для лучшего понимания событий.

Методика целевых внезапных ударов в самые болезненные точки обороны врага уже апробировалась нашими войсками на практике. Чем дальше – тем успешнее и успешнее. Мобильные усиленные танковые группы вполне освоили тактику, которая больше всего походила на удар стилетом – тонким, отточенным ядовитым лезвием в промежуток между непробиваемыми пластинами лат тяжелого рыцаря.

Вермахт уже не мог наступать, он уходил в глубокую оборону, создавая великолепно защищенные рубежи, подобные рыцарским латам, закрывающим вояку с макушки до пят. Но и у глухой защиты и тяжелых лат есть маленькие дырочки, стыки между деталями брони, куда не бахнешь боевым молотом или двуручным мечом.

Зато острое граненое жало туда отлично воткнется. И усиленные роты, и батальоны именно так и проникали – по возможности без грохота и шума, просачиваясь в неожиданном месте, чтобы вдруг устроить адский погром и страшную головную боль гитлеровским штабникам и командирам в самой мякотке, в самом больном месте.

Достаточно просто представить себе: когда и так все плохо, и Иваны явно собираются наступать, на передовой их солдаты стали носить каски, усилен радиообмен, разведка засекла прибытие резервов – и тут вдруг оказывается, что в сорока километрах от фронта невесть откуда взявшиеся русские танки захватили очень важные склады и прочно там обосновались, заодно подорвав мосты, без которых тяжелую технику туда не бросишь. Только удается составить план действий и сколотить команду для ликвидации этой неприятности, как оказывается, что другая мобильная группа, опять же с танками, захватила важный стратегический мост аж в ста километрах от фронта, и потому предыдущий план действий годится только на сортирную подтирку. И самый страшный яд уже вливается в души – начинается тихая паника у тыловиков, для которых вражеские танки на коммуникациях самый ужасный ужас. И уже понимаешь, что такие мобильные группы могут оказаться вот тут – прямо за дверью! И карандаш в пальцах трясется.

Не успели решить, как действовать – оказывается, красные совершенно нагло вырезали гарнизон в приречной деревне, что не так бы и страшно, но с прошлого года, когда вермахт еще рассчитывал наступать, там складировано имущество саперного понтонного батальона. И чертовы Иваны уже собрали за несколько часов две переправы из этих забытых понтонов – теперь внезапный плацдарм ширится, на него потоком прут танки и артиллерия, да плюс ко всему явно получившие команду лесные бандиты дружно и повсеместно рвут линии связи, устраивают диверсии на дорогах. А в довершение ко всему, началась артподготовка на фронте.

И не просто долбежка снарядами окопов первой линии, от которой пехота привычно прячется на линии второй и перед атакой возвращается, чтобы встретить цепи врага плотным огнем. Нет, теперь советские артобстрелы составлены с изощренным коварством и мало того, что плотность огня чудовищная и точность парализующая, так еще и с обязательным накрытием сидящих на второй и третьей линиях обороны, а потом – с имитацией наступления и превращением в фарш тех, кто прибежал в передовые окопы отражать атаку. Вместо атаки, которую только имитировали, крича «ура» и поднимая чучела над брустверами да посылая группки наглецов – опять град снарядов и ракет! И потом только на перепаханные позиции, давя огрызки сопротивления, прут танки с пехотой.

Артиллерия РККА получила достаточно и стволов, и боеприпасов. За характерное для 1942 года бабаханье наобум по площадям парой десятков снарядов уже драли нещадно. Каждую цель артиллеристы должны были разведать и потом точно накрыть. Составлялись панорамные фото немецкого переднего края с расшифровкой, засекались огневые точки, позиции артиллерии и прочие объекты – и потому, когда начинался артобстрел, он мало того, что был массированным (порядка двухсот стволов на километр фронта), так еще и ювелирно точным. Этакая хирургическая кувалда. Такая обработка переднего края и линий обороны немцев позволяла пехоте без больших потерь осуществлять прорыв, открывая дорогу танкам. Танки теперь действовали не в голом виде, без пехоты и артиллерии, но вполне себе сколоченными соединениями, со своими саперами, артиллеристами, мотопехотой, и потому обидеть танк было куда сложнее. Гитлеровцам возвращали угощение блицкрига во всем.

Немецкие штабы захлебывались в потоке информации, не успевая вовремя принять решения в неудержимо меняющейся обстановке. Любое принятое решение уже было опоздавшим. При отсутствии мобильных резервов реагировать становилось все сложнее, что подогревалось еще и стратегией советов.

1944 год стал показательной поркой вермахта и сателлитов Рейха. Сейчас мало говорят о десяти ударах, которые в том году сломали хребет вермахту и практически похоронили все надежды Гитлера на успешное окончание войны. Немцы всякий раз вынуждены были гонять резервы, тратя драгоценные моторесурсы и топливо, но уже фатально не успевали нигде. Причем блестяще научившиеся искусству дезинформации красные раз за разом обводили гитлеровских военачальников вокруг пальца, начиная не там, где немцы ждали наступления. Внезапность теперь окончательно перешла к РККА. Теперь каждая стратегическая операция наносила немцам большие потери, чем теряли наступавшие советские войска. В ряде операций безвозвратные потери немцев были не в разы, а на порядки больше! У обороняющихся немцев!

Мало того, что от Рейха откусывались кусок за куском громадные территории, так еще и войска на них обычно терялись в диких количествах. Сначала потери дивизий, потом армий, потом – групп армий. Там, где немцам удавалось выдраться из окружения хотя бы частью – они все равно теряли все тяжелое вооружение, всю технику, все припасы. Блицкриг 1941 года вернулся гитлеровцам как тяжелый бумеранг. Теперь били их. Били насмерть.

Очень коротко по ударам:

1. Январь-февраль – Полное снятие блокады с Ленинграда, освобождение Новгорода. Засбоил 2й Прибалтийский фронт – проспали отход немцев, за что командующий фронтом Попов был отстранен от командования и понижен в звании. Поэтому 18 и 16 армии вермахта потрепаны, но уничтожено полностью всего 3 дивизии, 26 понесли серьезные потери. У немцев подвис северный фланг, финнам дан весомый намек. Вермахт потерял почти все сверхтяжелые артиллерийские системы, обстреливавшие Ленинград.

2. Январь-февраль. Освобождена Правобережная Украина. Разгромлены группы армий «Юг» и «А». Германия лишилась марганца, и теперь броня немецких танков станет хуже. Опять нашим не удалось сделать полноценный котел – часть сил немцев выдралась из Корсунь-Шевченковского котла. Но наши быстро учатся. Курьез: опять наши разгромили 6ю армию вермахта – разумеется, воссозданную с нуля после Сталинграда.

3. Март-апрель. Освобождение Одесской области, Крыма. Разгром 17-й армии вермахта, потерявшей всю тяжелую технику и весь боевой состав, эвакуировать удалось тыловиков, да и то не всех. Безвозвратные потери немцев почти в 10 раз выше – 140 тысяч (из них 61 тысяча пленных), наши потеряли безвозвратно 17 тысяч человек. Уничтожен румынский флот, Крым – как непотопляемый авианосец теперь позволял бить по нефтяным полям в Румынии. Деталь – немцы брали Севастополь в течение 250 дней. РККА 12 дней готовила штурм и взяла укрепленный гитлеровцами город за 5 дней.

4. Июнь-июль. Карелия. От финнов освобождены все оккупированные ими территории в Карелии и других местностях. Освобождены Выборг и Петрозаводск. Вышедшие из переговоров о мире финны получили новый намек. Наши дошли до границы, снеся все «неприступные линии обороны», в частности «Карельский вал», бывший усовершенствованной и усиленной «линией Маннергейма». Советские войска демонстративно встали, углубившись за линию границы не более 10 километров (таков был приказ Ставки). Тупым соседям еще раз внятно намекнули. В этот раз они намек поняли. Начались переговоры, и в августе Финляндия запросила мира. Рейх лишился союзника.

5. Июнь-июль. Освобождена Белоруссия, значительная часть Литвы и Польши. Уничтожена группа армий «Центр». Зеркальный блицкриг: три пятых люфтваффе уничтожены на аэродромах, вермахт посажен в те же котлы – Минский, Бобруйский. Скорость продвижения советских войск выше, чем у немцев в 1941 году. РККА вышла к границам Восточной Пруссии. В ответ на идиотские действия «польского правительства в эмиграции» создано просоветское правительство Польши в Люблине. Польша становится союзником СССР.

6. Июль-август. Освобождена Западная Украина. Взят Львов. Под Сандомиром создан мощный плацдарм. Наши воспользовались тем, что для затыкания дыры в Белоруссии вермахт перебросил из Северной Украины резервы. Немцы выложили здесь свой козырь – «Королевских тигров». Получилось полное позорище для панцерваффе. Уничтожена группа армий «Северная Украина». Помимо прочих немецких и венгерских войск уничтожена украинская дивизия СС «Галиция» (так ее называли официально, селюковское «Галичина» – более позднее самоназвание). Это была единственная дивизия СС, в которой официально существовали физические наказания – тупые бандеровцы не понимали приказаний, кроме как мордобоем и поркой. В бою эта дивизия оказалась никудышной.

7. Август. Освобождена Молдавия. Кишинев, Яссы. Затыкая дыру в Северной Украине, немцы перебросили, что могли, с юга. Здесь уже резервов взять было неоткуда. Разгромлена группа армий «Южная Украина», южный фланг фронта рухнул. Деталь: полностью ликвидирована та самая 6-я армия, которую опять восстановили, но теперь ее за 4 дня ликвидировали в Кишиневском котле. Интересно, что у РККА сил здесь было не намного больше, чем у немцев и румын: 1,3 млн. человек против 0,9 млн. При этом безвозвратные потери наших – 13 тысяч, врага – 240 тысяч. Румыния и Болгария перестали быть союзниками Рейха и перешли на сторону СССР. Германия потеряла нефть.

8. Сентябрь – ноябрь. Освобождена Прибалтика. Группа армий «Север» разгромлена, остатки – порядка 400 тысяч военнослужащих – заперты в Курляндском и Мемельском котлах.

Деталь: в ходе сражения из – за неудачных действий под Ригой было изменено направление главного удара, что является высочайшим искусством. Немцы проморгали это, в итоге РККА открыта дорога в Германию. Блокированные группировки уже не могли оказать никакого действия на дальнейший ход войны. Германия потеряла поставки руды из Швеции. Финляндия, не объявляя войны Рейху, тем не менее приступила вместе с РККА к военным действиям против недавнего союзника в соответствии с условиями подписанного Московского перемирия.

9. Октябрь – декабрь. Освобождена Закарпатская Украина, очищена территория Румынии и часть Югославии. Операция – экспромт. В Словакии, союзнице Рейха, восстание. Наших попросили помочь, но быстро пробиться через горы не получилось, и восстание было подавлено. Единственная операция этого года, где потери РККА выше, чем Рейха – 133 тысяч общих потерь против 70 тысяч. Разгромлена армейская группа «Сербия».

10. Октябрь. Освобождены Петсамо и Печенга. Масштабы операции невелики в сравнении с предыдущими, что видно и по безвозвратным потерям – у РККА 7 тысяч человек, у вермахта – 30 тысяч. Результаты – снята угроза с Мурманска, достигнута безопасность наших морских коммуникаций, резко ухудшилась ситуация с морскими перевозками у немцев. Германия потеряла никель.

И это только крупные, стратегические операции. Тактические же велись все время и тем более не давали немцам ни отдыха ни продыха.

Итог десяти ударов подвел сам Сталин в докладе к 27-й годовщине Великой Октябрьской революции:

«В результате этих операций было разбито и выведено из строя до 120 дивизий немцев и их союзников. Вместо 257 дивизий, стоявших против нашего фронта в прошлом году, из коих 207 дивизий было немецких, мы имеем теперь против нашего фронта после всех «тотальных» и «сверхтотальных» мобилизаций всего 204 немецких и венгерских дивизий, из коих немецких дивизий насчитывается не более 180».

Стоит отметить и чистку генеральских рядов в вермахте после неудачной попытки переворота и убийства Гитлера летом 1944 года. Не берусь судить, но, по моему разумению, нам на пользу эта неудача: те, кто это затеял, держали сторону англосаксов, и в случае успеха могло получиться, что война для нас продолжилась бы, только теперь вместе с немцами против нас воевали бы и бывшие союзнички. Во всяком случае, при успехе переворота ничто не мешало немцам капитулировать перед США и Англией, и тогда РККА уперлась бы в оккупированную и прикрытую «союзничками» Германию.

(Необходимое для понимания сути событий отступление от канвы повествования. Использованы высказывания толкового человека, здесь известного под псевдонимом Кыш).

Как наши гансов победили – вопрос далеко не риторический. Как танковые части, которые идут в прорыв, громят тылы и режут коммуникации противника, могут выполнять свою работу при такой насыщенности этих самых тылов и коммуникаций мобильными противотанковыми средствами и особенно МЗА? Ведь эти средства могут реагировать практически мгновенно и способны причинить танкам серьезный ущерб, а танки с противопульным бронированием – просто убить с большого расстояния. А все дело в мастерстве и тактической выучке. В этом наши танкисты превосходили немцев с самого начала войны, просто у немцев была огромная фора: они начали войну отмобилизованными и в штатном составе. И тем не менее.

Есть масса примеров, как наши бэтэшки и даже Т-26 давали гансам прикурить, хотя, казалось бы, – чем? Вплоть до того, что таранили их танки и скидывали в овраги. А зазевавшиеся колонны потрошили от головы до хвоста, как селедку. Уже в 1942 году немецкие танкисты окончательно поняли, что крыть им нечем. Поэтому Гитлер к лету 1943-го копил тяжелые танки, чтобы один раз применить их массированно, отлично понимая, что второго шанса не дадут. Не дурак был. Но наши под Курском изорвали на тряпки практически все немецкие танковые войска, а орду немцев под Прохоровкой пожгла пара сотен старых тридцатьчетверок пополам с легкими танками.

Далее немцы безумными темпами наращивали выпуск все более мощных боевых машин и одновременно неуклонно катились на запад. Это объясняется прежде всего моральным превосходством, лучшей выучкой, лучшей организацией и лишь потом – превосходством нашей новой техники, которая стала массово поступать в войска ближе к концу войны. Самую тяжелую часть войны нам выиграли старые тридцатьчетверки и легкие танки. Включая бэтэшки и т. п., которые летом 1941-го не только горели и были брошены, но и рвали немцев непрерывно от Бреста до Москвы. И на паях с остальными родами войск порвали всех. Иначе немцы перед воротами Москвы не остановились бы с выпущенными кишками. Слава советским танкистам, от которых Гудериан получил по щам.

К моменту нападения на СССР у Гитлера было свыше десяти тысяч танков и САУ, считая вместе с трофейными (легко проверить, сложив данные о количестве чешских и немецких танков с количеством полученных в 1940 году трофеев. Даже не учитывая то, что французские заводы по выпуску бронетанковой техники работали по старым заделам, и рабочие там получали паек). По количеству танков и самоходок с противоснарядным бронированием немцы превосходили нас в разы. Точное количество бронемашин различного назначения установить трудно, но очевидно, что счет идет на десятки тысяч. (Наша местная сволочь любит толковать про кучу советских бронемашин, так вот у немцев подобного было не меньше. Плюс масса такой техники, о которой наши могли в то время только мечтать: самоходки, в том числе и противотанковые, мобильные зенитные комплексы, бронетранспортеры для пехоты, связистов и штабников, бронированные транспортеры боеприпасов, бронированные мостоукладчики и много чего еще, боевую ценность которых трудно переоценить. Зачастую одна единица спецтехники куда полезнее, чем десяток танков).

При этом крайне сложно оценить верно всю мощь вермахта. Сейчас очень любят ее преуменьшать, ссылаясь на «раССово верные немецкие документы», при этом ни о какой достоверности этих бумажек речь не идет, особенно учитывая важную политическую задачу – смешивания с дерьмом Советского Союза, чем занимаются уже которое десятилетие и наши «партнеры», и их местная прислуга.

Притом издавна известен постулат, сформулированный древним полководцем Сунь-Цзы: «Война – это путь обмана. Поэтому, даже если ты способен, показывай противнику свою неспособность. Когда должен ввести в бой свои силы, притворись бездеятельным. Когда цель близка, показывай, будто она далеко; когда же она действительно далеко, создавай впечатление, что она близка».

Для дезинформации противника еще в военное время лепятся самые лживые документы, которые этому противнику старательно подсовываются. Сколько такой лабуды сфабриковали и скормили нам за время «Холодной войны» – невозможно оценить. И да – эта война против нас не закончилась после распада СССР.

Преувеличение сил СССР и преуменьшение сил вермахта – давняя традиция наших врагов. Для прикручивания нам фитилька, для затаптывания нашей уверенности в себе и внушения холуйского раболепия перед западным уберменшем.

Между тем, по разным просачивающимся признакам видно, что силы вторжения были куда мощнее. Даже когда начинаешь смотреть на какую-либо вроде пехотную дивизию – ан вдруг вылезает, что у них в дивизии противотанковый абтайлунг был укомплектован танками и, возможно, самоходками. А не позднее 1942 года появился еще «шнеллеабтайлунг» – это бронетанковое подразделение. Номера абтайлунгов зачастую совпадают с номером дивизии.

Комично выходит с фотографиями тех же трофейных танков в панцерваффе. Показываешь «ихспердам» очередное фото. Наши доморощинеры обычно тут же заявляют: да, этот танк был на вооружении у вермахта. Один. И вот именно он – на фото и есть. А этот танк другого типа? Да, немцы тоже использовали один. Ах, есть еще три фото других таких же? Это тот же, но с разных ракурсов. Как, не сходятся номера и ряд признаков? А, ну это у немцев было 4 танка такого типа. Из тысячи попавшихся в целом виде и полной исправности. А остальные – не, не использовались. Почему? А немцам не нравился дизайн! И стул в башне был некрасивый! И пепельница прикручена не по-арийски – не справа, а слева! Ну, невозможно же на таком воевать!!! Причем заявляется такое нашими «есторегами» на голубом глазу. Гитлер хотел превратить свою армию в музей, где каждой твари по паре и все машины разные? Что-то тут не так. Наиболее правдоподобная версия – опять ублюдки набрехали. Просто можно прикинуть, какой бурелом получается с доставкой нужных деталей для ремонта в таком случае: на 1 танк нужно столько же, сколько на 20.

К 1943 году вся эта орда немецкой техники была уже повыбита. Полагаю, что уже в 1941 году много немецкой и в том числе трофейной техники уже сдохло. Кому охота спорить, предложу почитать мемуары Бидермана. Въехали они сюда противотанковым дивизионом с тягачами – бронированными французскими транспортерами «Шенилетт». И за три месяца из 10 машинок 8 ушли в безвозвратные потери. Как говорил О. Бендер: «Проколы, поломки, энтузиазм населения. Все это задерживает».

То есть даже при грамотном использовании техники в 1941 году в СССР конкретный противотанковый дивизион за три месяца потерял безвозвратно 80 % броняшек. Не факт, что везде было так, но деталь говорящая. К слову, и возвращенные области западных Украины и Белоруссии с Прибалтикой тоже внесли вклад банально расстояниями, съев моторесурсы машин.

Немцы сделали ставку на тяжелые танки. Главная беда тяжелого танка – хреновая подвижность. Можно порассуждать, что вот есть и сейчас меркава и абрамс, чифтен-челленджер – значит, есть смысл. Кое-какой есть. Если использовать эти танки по дорогам, то они не завязнут, по большим мостам пройдут и мощь свою реализуют. Бывают же такие задачи? Бывают. Но главный смысл танка – это собрать их много там, где хочется нам, и не хочется противнику. Если этот козырь есть, то можно пробить даже очень мощную оборону не очень большими силами. Но для этого надо, чтобы танк уверенно ходил вне дорог. Желательно и по тяжелому бездорожью. А посмотрим на танк весом 60 тонн. Чуть мокрая земля для него уже почти мертвая распутица. Как такой дурой обходить врага по буеракам?

По идее, немцы не планировали использовать «Тигры» в качестве танков, которые идут в прорыв. А вот «Пантеры» – да. Но и «Пантеры» оказались очень медленными и с плохой проходимостью. Не говоря о дороговизне обслуживания и обеспечения при сильной ломкости. А ведь не дали немчикам-то развернуться. Вот бы посмотреть (я уже мечтал) полюбоваться, как пантеры пошли в прорыв и развивают наступление. Вот они стремительно мчатся по пашне со скоростью 3 км/ч, вот они встали перед первой же речушкой. А вот они расстреливают санный и конный обоз противника из дорогущих стволов дорогущими вольфрамовыми снарядами.)

А немецкие «трехи» и «четверки» вполне себе делали эту работу. И ведь было понятно, что модернизированные (и потяжелевшие) машины уже близки к пределу оптимальной подвижности. Мне трудно соединить заявленное якобы феноменальное немецкое умение играть в оперативные шахматы и такой радикальный отказ от подвижности танков. Это за гранью разума.

В итоге у нас на 1941 год крейсерским танком был БТ. Достаточно нелепая машина на тот момент с противопульной броней. Ее можно было улучшить, попытки навесить дополнительную броню были, но то ли не успели, то ли еще почему – не срослось. БТ-переросток в виде Т-34 еще не вылез из пеленок и страдал массой детских болезней. Понятно, что БТ не мог тогда рейдировать по немецким тылам долго – его жгло все, что у немцев могло стрелять, даже винтовки с бронебойной пулей метров со ста. Т-34 ровно так же не мог уйти по тылам из-за мизерного моторесурса.

Но наши сделали ставку именно на Т34. И когда смогли вылечить детские проблемы этой машины – началось по полной схеме. От Сталинграда и авиабазы в Тацинской – далее везде. Страшнейшая катастрофа германской группы армий «Центр» была связана и с тем, что танки прошли по болотам, используя не дороги – гати! Это означало, что наши теперь пролезут везде.

Гать – как раз тот случай, когда важнее полная масса, а не удельное давление. Естественно, никакая гать «Тигра» не выдержала бы. Насколько я помню, наши тоже тяжелее тридцатьчетверок там ничего не прогнали. Кстати, интересное наблюдение. «Пантера» и КВ (или ИС) по весу примерно одинаковые. И удельная моща схожая. Но наши пролазнее, хотя и заметно уступают более легким собратьям. А вся разница в ходовой и трансмиссии. Причем у «Пантеры» они гораздо заковыристее и как бы совершеннее. А в грязи тонет в итоге веселее.

Наши хорошо учились, потому что у них не было спеси. Советскому человеку это считалось не к лицу. Да и более ранние национальные традиции этому способствовали. И наши – научились.

И в том числе в 1941 году. «Ихсперды» очень любят считать в СССР все танки, и получаются ужасные цифры. Но в массе – это легкие танки. Броня которых держит только винтовочную пулю, да и то не всякую и издалека. КВ мало, Т-34 тоже мало. Вместе, допустим, тыщи две. Это танки с противоснарядным бронированием, которые не поражаются легкой противотанковой артиллерией и Малокалиберной Зенитной Артиллерией.

(Да, у нас стараниями Тухачевского той же МЗА, а тем более мобильной просто вообще не было). А у немцев порядка 10 тысяч танков и САУ, которые не поражаются тем же самым. У всех этих легких Рено и Гочкисов броня почти как у Т-34. Не важно, какое у них вооружение – главное, что они выдерживают снаряды нашей сорокапятки на такой дистанции, с которой сами могут уверенно поражать огневые точки. Их задача – атаковать оборону нашей пехоты, которая осталась без усиления сверху, а только с полковой артиллерией.

Таких частей много было. Они не бежали, а занимали оборону. И их вовсе не всегда бомбили с воздуха или долбили тяжелой артиллерией. На всех не напасешься. А просто выезжали маленькие французские танчики с маленькими пушечками и толстой броней и гасили все пушки и пулеметы, которые себя обнаружили. Наши предки не были врунами. Они говорили, что у немца танков до хера потому, что реально так и было. Они боялись этих танков не по метафизическим соображениям, а потому, что наличным оружием поразить их не могли.

Грубо говоря, 4000 немецких танков (это еще надо посмотреть), среди которых не было ни одного с тонкой броней – все были усилены до кондиции, плюс 6000 французских средних и легких танков с противоснарядной броней. Из винтовок можно было расстрелять танкетки и FT-17. А именно французские танки – нет. Они по кругу толстые. А у нас против них получается херня, спасибо тухачевским всяким. Я уже давал расчет, из которого следует, что усилить броню БТ до противоснарядной толщины реально, без каких-либо проблем. И в Мариуполе, действительно, изготовили сколько-то комплектов усиления, но судьба их не ясна.

Уже сто раз говорил, но еще повторю. На 1941-й год танк являлся несомненным стратегическим оружием на сухопутных театрах. И тот, который поддерживает пехоту, и тот, который ходит в прорыв. Защищенность первого – отдельный вопрос.

А защищенность второго должна была быть строго обеспечена против легких ПТО, а также МЗА. Это именно те средства, которые быстрее всего разворачиваются к бою, когда внезапно появляются танки противника. Если эти танки имеют противопульную броню, то они будут побиты с приличных дистанций большими пулями и маленькими снарядами. Как в такой обстановке можно работать – громить тылы, резать коммуникации, внезапно атаковать на марше резервы и т. д.?

Если напорешься на зенитки, которые успели развернуться к бою, или солидные противотанковые рубежи – тут ничего не поделаешь, но ведь есть хороший шанс не напороться. А вот на большие пулеметы и маленькие пушки напорешься обязательно – слишком их много, слишком они быстрые. И их снаряды должны отскакивать. Поэтому Т-34 – идеальный танк для той войны. Он наилучшим образом защищен именно от этого, плюс высокая подвижность. Да вот только не успели с ним к началу войны.

Когда эту машину довели до ума, она показала, на что способно, особенно при толковых экипажах. Смертоносные для БТ и Т-26 крупнокалиберные пулеметы и вездесущая МЗА против Т-34 оказались бесполезными, а вот танки их давили и расстреливали быстро. Убойные для Т-34 системы вполне можно было обтечь, да и по скорости передвижения они не могли сравниться. Оперативно противопоставить в своем тылу нашим рейдерам вермахту было нечего.

Как боевой механизм Т-34 был оптимален по всем параметрам. Он был органичен во всем. По всем системам. Часто встречается заявление, что вот прицелы были паршивые. Ерунда все это. В наши тогдашние танковые прицелы все видно до горизонта. Увеличение скромное, угол зрения хорошо бы побольше, но и так сойдет. А почему? А потому, что изделие должно быть прочным и живучим. Это война, а не выставка хрусталя. Вроде бы лучшие немецкие прицелы куда сильнее разбалтывались от ударной нагрузки, что было особенно заметно у хорошо бронированных «Тигров». Танк цел – хоть в него и прилетело несколько снарядов, но вроде не пробили и не повредили, – а внутри беда.

Прицелы – это все фигня. С двух километров можно прицелиться в танк через любой прицел. Хоть от трехлинейки, если воздух достаточно прозрачный. А если нет, то никакая оптика не поможет. Промахи на таких и более коротких дистанциях связаны с осложняющими факторами. Цель движется, да еще и не прямолинейно и не равномерно. Клубы дыма и пыли пролетают в поле зрения в самый неподходящий момент. А просто попасть в танк – это не совсем то. Надо попасть в уязвимые места. Самые лакомые бывают размером с книжку в мягкой обложке. Да, еще раз акцентирую – не верьте особо рассуждениям о роскошной оптике. От лукавого это все. Для войны самая лучшая оптика – советская. Она вся продуманная, со всех сторон. Это с помощью такой оптики сожгли больше всего танков. Не с блюдцами цейсовскими, нет.