А что скажет психолог?

Глава 1

Между сном и явью есть миг, когда нужно решиться открыть глаза и увидеть, что тебя окружает. В последнее время Мария Павлова часто оттягивала момент столкновения с реальностью.

Проснувшись, она ощущала под телом что-то средней мягкости, и лишь потом приходила ассоциация – кровать.

Кровать казалась чужой, а запах, что проникал в нос родным и успокаивающим. Возможно ли такое?

Оголённые части тела касались тёплой, мягкой, но не идеально гладкой ткани, на этой же ткани покоились правая часть лица до входа в ноздри, сминая тонкую подушку почти до матраца. Шея затекла, руки по швам, поясница ныла, уставшая от позы на животе.

Павлова никогда не спала раньше на животе, отчего теперь раз за разом она осознавалась себя утром в самой ненавистной для себя позиции.

С трудом перекатившись на спину, Мария потянула к краю кровати ноги, желая снизить напряжение. Пошевелила пальцами рук. Ещё хотелось стряхнуться с души неведомую тревогу.

«Пора вынести эту тему на обсуждение с психологом, не забыть бы снова. Кстати, когда мы назначили встречу и сколько у меня сегодня клиентов? Ничего не помню».

Пришлось открыть глаза, сползти на деревянных ногах с кровати и чуть расшторить окно. Августовское солнце ворвалось в узкий проход между штор и осветлило спальню, будто пробудив пылинки в воздухе.

«Вечером уберусь, пока сына нет. Хорошо, что мама забрала его на время. Плохо, что я поставила сегодня клиентов. После трёхдневки стоит всегда оставлять день отдыха. А может и вовсе взять академ по гештальту? Спокойно наладить практику и не мучить себя нескончаемой учебой. Ладно не сегодня. Где там мой телефон? Нужно посмотреть, когда первый клиент. Точно не с утра, но вот когда?».

Девочке Даше, что сидела напротив Марии, было восемнадцать с небольшим, однако язык не поворачивался назвать эту на вид малышку девушкой. Худенькая, с едва оформленной грудью, без косметики, с русыми по плечи волосами и пронзительно глубокими серыми глазами. Взгляд все же выдавал ее возраст, если не накидывал сверху лет пять.

Павлова пока не могла понять истинной причины этой бездны глаз. Как и причин визита девушки.

Вопреки обычным протоколам общения с клиентом, согласно которых стоило узнать ещё до личной встречи, суть его обращения, чтоб понимать, работает ли Мария с подобными запросами, тут она согласилась встретиться, принимая как аргумент просьбу: «Можно я скажу вам лично?».

Когда о таком просит юная особа, сложно отказать, не разобравшись в причинах секретности. Что за страх, сковывает язык девушки, одновременно пробуждая в Павловой яркий интерес?

Интерес и страх порой предательски похожи своими телесными проявлениями: на мгновения останавливается дыхание, сжимается живот, последующий вдох пьянит, и будоражит энергией ранее скованное тело, бросает его в жар.

Отличает их, кажется, то, что при интересе возникает напряжение, как аккумуляциях энергии перед действием что-то получить, при страхе – от чего-то отказаться или защититься.

Можно ли в моменте отличить одно от другого, большая загадка. Поэтому Марии приятнее было считать, что в Дарье живет страх, а в ней интерес. Можно было подумать, что она плохо размышляла о клиентке, вот только не было бы в той негативных чувств, стала бы Даша обращаться за помощью к психологу.

Поза Дарьи была красива, словно она тренировала ее перед зеркалом, однако в ней не было расслабления. Девушка, например, не откинулась на спинку большого белого кресла и занимала пятой точкой опоры лишь половину сидения, найдя дополнительную поддержку в локте, поставленном на левый подлокотник так, что скручивало позвоночник и вообще должно было быть неудобным, хоть и радовало глаз эстетически.

«Интересно, – подумала Мария, – Дарья сознательно терпит это неудобство или неосознанно? Есть ли у неё какая-то мотивация так сидеть?»

Есть теория, что психолог должен молчать, а клиент говорить. И даже больше, заговорить первым. Вот только это красивая теория. Не всегда клиенты готовы сразу начать общение, особенно если до этого у них не было опыта, и они совершенно не представляют, как происходит терапевтическая встреча. Поэтому Павлова всегда начинала говорить первой, помогая людям разговориться.

– Если хотите, могу предложить вам вот эту подушку под спину, чтоб было комфортнее, – начала Павлова, указывая на серую думочку, лежащую на третьем пустующем кресле.

– Нет, спасибо, – покачала головой Дарья.

– Вы можете поерзать на кресле, чтоб найти максимально удобное положение для вас. Мне будет приятно, если вам будет комфортно в этом кабинете.

Девушка кивнула, оставаясь в прежней позе.

– Меня можно называть и Мария и Маша. Если вам в процессе нашего общения захочется перейти на «ты», скажите мне об этом. До этого момента я буду обращаться к вам на «вы». И подскажите, пожалуйста, как лучше обращаться к вам?

– Даша, – снова кивнула девушка, – Ко мне можно на «ты». Но называть вас на «ты» мне будет не удобно.

– Тогда и я, с вашего позволения, буду обращаться к вам на «вы». Чтоб мы были в равных позициях, – и не давая Дарье опомниться, продолжила. – Для начала мне хочется коротко рассказать вам, как будут проходить наши встречи, чтоб потом не отвлекаться на организационные вопросы. Однако, конечно, если вам будет что-то не понятно и интересно по формату нашего общения, вы всегда можете задать мне интересующий вопрос. В этом кабинете есть чай и кофе, вода, если захотите что-нибудь, дайте мне об этом знать. Я с удовольствием предположу вам напитки. Я сама люблю пить чай в процессе общения, поэтому буду иногда отхлебывать из этой чашечки. Надеюсь, вы простите мне эту слабость. Кстати, может вы сейчас хотите, чай, кофе или воду?

– Нет, спасибо.

– Туалетная комната была у входа, но дверь неприметная, иногда люди ее не замечают, если что, я покажу вам ее. Если вам захочется свежего воздуха, я могу приоткрыть это окно. Если вдруг будет прохладно, есть плед, я подам. Не стесняйтесь, попросить меня о чем-то, чтоб вам и вашему телу было комфортно, насколько это сейчас возможно. Я здесь сейчас для вас и мне важно, что с вами происходит.

Казалось, что Дарья напряглась ещё больше.

– Наша консультация будет длиться пятьдесят пять минут. Это может быть наш диалог и обсуждение чего-то или ваша возможность высказаться и поделиться тем, что вас беспокоить. Я могу предложить вам какие-то игры или техники, для большего понимания происходящего и улучшения вашего состояния. При этом мне хочется еще раз обратить ваше внимание, что я здесь для вас, а значить, если вам что-то не хочется делать, вы всегда можете сказать мне об этом. И мы вместе выберем наилучшее продолжение нашей встречи. Иногда я задаю задания на дом. И я сразу разрешаю вам их не делать, если у вас нет желания на это или сил. Мы не в школе, я не оцениваю вас. Моя задача вам помочь. Кажется, все самое важное я вам рассказала. Теперь мне хочется больше узнать о вашей жизни и ситуации.

Даша молчала. Маша тоже. Ей как начинающему психологу, практикующему всего пару лет, было сложно держать такие паузы, однако, она все больше делала успехи.

– В целом у меня все хорошо, – вдруг заговорила Дарья. – Только… только… – она замешкалась. – Помогите мне забыть одного парня.

– Вам нужно кого-то забыть? – искренне удивилась Мария.

– Если нет, то хотя бы помогите вспомнить, почему мы расстались, – потупила взгляд девушка.

«Вот тебе задачка: либо вспомнить, либо забыть, третьего не дано, – подумала Павлова. – Как-то не вяжется это с той секретностью, что фонила изначально. Или это было смущение, а не страх?»

– В моем арсенале нет техник по экстренному забыванию кого-то, – по-доброму улыбнулась Павлова, пожимая плечами и развела руки, бесстрашно открывая грудь. – По моему мнению, если мы кого-то помним, значит этот человек чем-то важен для нас. А отказ от чего-то важного всегда похож на жертвоприношение.

– Иногда нужно чем-то жертвовать, – тихо ответила Даша, опуская глаза и рассматривая рисунок на ковре, застилавшем пространство между ней и психологом.

На ковре были витиеватые узоры в красных, синих и желтых тонах на персидский манер. На первый взгляд казалось, что он совсем не подходит для кабинета с белыми стенами, белыми креслами с серыми подушечками, с серыми плотными шторами, журнальным столом и напольными книжными полками цвета ясного дуба. Это коллега Павловой, с которой они вместе арендовали кабинет и делили его по дням недели, притащила ковёр с дачи. Временно. Однако тот прижился и создавал необъяснимый уют и атмосферу. Так что никому и в голову не приходило, сослать его снова за город.

– Я могу поисследовать с вами, чем так важен вам этот парень, которого вы хотите забыть, помочь присвоить себе эту важность.

На миг Дарья так сильно поджала губы, что Павлову от макушки до пяток прострелило болью и захотелось сгорбить плечи.

– А если у нас не получится, – продолжила Мария, – то я поищу для вас специалиста в области гипноза и может он поможет вам забыть его. Как вам такое предложение?

– Вспомнить он тоже может помочь?

– Может, теоретически. Однако я бы не советовала вам использовать какие-то техники, чтоб вспомнить. Наша психика устроена мудрым образом, мы ничего не забываем просто так – это защитный механизм. Мы бережём себя от какой-то боли, которую пока не можем пережить. Возможно нет сил, нет достаточно времени или ещё что-то. Если не торопиться, вы точно вспомните сами, когда будете готовы.

– Но мне плохо от того, что я не помню, – ровно произнесла Даша.

– Примите это как жертву текущего момента. Как вы говорили? Иногда нужно чем-то жертвовать.

– Хорошо, – согласилась девушка.

– Даша, вы имеете право не соглашаться со мной, взять время подумать, найти другого специалиста или сразу гипнотизера. Вы понимаете это?

– Вы не хотите со мной работать? – не поняла Дарья.

– Хочу, – искренне сказала Павлова на миг послушав свое тело. – И я так же хочу, чтоб и вы хотели работать со мной. Именно тогда наша работа будет эффективной. Я не хочу, чтоб вы что-то делали через силу.

Дарья явно смутилась последней фразе, однако спросила совсем о другом:

– Когда мы можем начать?

– Мы уже начали. В идеале, встречи лучше проводить раз в неделю и договориться о конкретном времени для встреч. Например, каждый понедельник в 12-00 как сейчас.

– Хорошо, – снова согласилась Даша.

«Да ей и гипнотизер не нужен, – с ужасом подумала Павлова. – Так на все соглашается. Интересно, придёт ли она на следующую встречу. Это реально согласие или форма вежливого отказа? Кажется, я тоже становлюсь категоричной. Но с другой стороны девочка даже не посмотрела свой календарь».

– Забыла еще об одном важном моменте, вдруг спохватилась Павлова. – Я храню конфиденциальность и все, что вы скажете останется между нами. Исключением является лишь то, что я хожу на супервизии, это когда я обсуждаю свою работу с более опытным коллегой, ну, как врачи имеют наставка, так и у психологов есть такое. И со своим супервизором я могу обсуждать какие-то детали наших встреч, чтоб улучшить наше взаимодействие. Однако если вы не хотите, я не буду выносить ваш случай даже на супервизии. Хотя встреча с супервизором или суперавизорская группа, где несколько психологов, тоже следуют принципам конфиденциальности, записи встреч не ведутся.

– Не хочу, – четко сказала девушка, пронзая взглядом Павлову.

– Хорошо, все, что будет сказано в этом кабинете останется между нами.

Чайханы Марии не нравились ни своими мягкими диванам, позволяющими людям перепутать общественное место с домом, ни кальянами, выпаривающими остатки свежего воздуха из помещения, ни…

Впрочем, сейчас ей хотелось чашку кофе и скоротать полтора часа до встречи со следующим клиентом. Если она останется в кабинете, то рискует попасть в ловушку рабочих мыслей и не дать голове отдохнуть. Хорошо все же, что рядом открыли хотя бы чайхану. Место вроде проходное и видное, но до недавнего времени, в радиусе пятисот метров от ее работы можно было лишь перехватить бумажный стаканчик с кофе в уличном ларьке.

«Говорят, «Зефир» позиционирует себя как ресторан, удивляя клиентов не только вкусным пловом и самсой, но и морскими деликатесами. Значит американо, точно не испортят».

– Вы заказывали столик? – учтиво спросила девушка-хостес почти у входа.

– Нет, – улыбнулась Мария, оглядывая помещение. Идеальное сочетание просторного зала с окнами в пол и отсутствия людей. Ни души. Лишь за дальним столиком неубранный чайник с чашками. – Я одна. Буду только кофе и пробуду у вас час. Мне хотелось бы присесть за тем столиком у окна.

– Если вы только до шестнадцати, то это возможно, – вежливо ответила девушка и взяла меню со стойки-регистрации: – Я провожу вас, идёмте.

– У вас всегда так людно? – с легкой иронией и надеждой спросила Павлова, присаживаясь на объемное кресло, которое мгновенно восхитило ее своим удобством без излишней мягкости.

– После шести-семи вечера без брони столика вы бы не сели.

– Прекрасно, мне вечером и не нужно.

– Конечно, – неопределенно кивнула девушка и удалилась, оставляя меню на белой скатерти между цветных тарелок и стаканов.

– Мне двойной американо. Черный. Воду без газа. И можно, сразу принести счёт, – сказала Мария, отрываясь от наблюдения за прохожими за окном.

– До четырех скидка на все меню двадцать процентов, – вежливо ответил официант, словно предлагая ей пересмотреть свой выбор.

– Буду знать, спасибо, Павел, – прочитала она имя на бейдже. – Сейчас только кофе.

Он расчистил рядом с ней место на столе, убирая тарелки, приборы и бокалы, и удалился. Но неожиданно пришел через пару минут:

– Может вам принести к кофе молока или сделать цитрусовый раф? Сегодня это бесплатно, такая акция, – выдал Павел и улыбнулся.

– Черный кофе, Павел, – отделяя каждое слово отчеканила Маша. – Я хочу именно это, – одарила она официанта широкой улыбкой.

Пустой ресторан, бесплатная замена напитков – все это неожиданно начало поднимать ей настроение.

– Привет, Павлова. Почему вдруг черный кофе? – обрушилось на нее беззлобное возмущение Ярослава Быковского, если беззлобно вообще можно возмущаться, хотя ему всегда это удавалось.

Она не удивилась встретить здесь Яра, вернее однажды встретить его снова. Не удивилась тону или тому, как он без спроса сел, даже не напротив, а на ближайшее кресло. Удивило, что одет он был, хоть и просто, но дорого. Ногти на руках ухожены, борода стрижена, а голова коротко стрижена. Павлова улыбнулась, пряча за этим реакцию тела, которое в который раз предало ее, покрываясь волнующими мурашками, под взглядом Ярослава.

– Потому что черный. Мои вкусы изменились.

– Насколько сильно?

– Уже умею пить с горчинкой.

– Хочешь, я накормлю тебя.

– Нет. А ты чего хочешь? – усмехнулась Маша и добавила. – От меня.

– Ты знаешь.

– Не-е-ет, – протянула она. – Не знаю. А вот тебе я точно говорила, что не люблю игр в «отгадай сама». И хочу прямой ответ на прямой вопрос.

– Ты знаешь.

– Не знаю, – повторилась она.

– Хочу быть с тобой.

– Мы это уже проходили. И не один раз. Не получается, – покачала она головой. – С зависимыми я даже работать не могу, не то что жить.

Яр махнул рукой. С дальнего пустующего столика за их стол перекочевали хрустальный стакан под чай и чайник на подставке с местом для свечки.

– Вот! – указал Быковский на чайник, когда Павел поджег свечу и отошел, кажется, чуть поклонившись Яру.

– Сколько?

– Два года.

– Вообще сухой?

– Нет. Могу выпить пару рюмок коньяка в выходной, да и то не всегда.

Павлова подавила желание открыть рот, пристальнее посмотрев на Ярослава. Одно дело совсем не пить, а другое – знать меру.

– Был в личной терапии, – дополнил тот, чтоб усилить ее замешательство.

– А групповая? – нейтрально смогла спросить Мария.

– Ну уж нет, – эмоционально всплесну руками Быковский.

Павлова широко улыбнулась, облокотившись локтями на стол под мысли: «что-то в этом мире никогда не изменится, вот такие у меня опоры».

– Ты здесь не случайно? – успокоившись, спросила она, подпирая рукой подбородок.

– Нет. Даже не представляешь насколько не случайно.

Быковский был так доволен собой, что начал говорить медленнее обычного, предвкушая и оттягивая момент истинны.

– Да, – согласилась она, делая глоток кофе и переводя взгляд на улицу.

– Что да? – не выдержал паузы Ярослав.

– Да, не представляю насколько не случайно.

– Ты как всегда, – откинулся в кресле Яр.

– И ты тоже, – вновь согласилась Павлова, пряча улыбку.

– И ведь не спросишь сама, да?!

– Не спрошу. Захочешь, расскажешь.

– Я управляющий директор всей сети «Зефир».

Ух! Пронесли Марию Павлову её же собственные чувства по ледяной горке вниз, от замирания сердца до расслабления.

– Я тобой горжусь, – чуть поджимая губу призналась она, не пытаясь скрыть своё удивление. – Я говорю это сейчас искренне и без иронии.

– Я вижу, – довольно ответил Быковский. – Если бы ты знала, как сложно было найти место под ресторан рядом с твоей работой.

– Ты за мной следил все это время? – сглатывая слюну, спросила Мария, хотя уже поняла ответ. Тут же фанфары гордости за бывшего мужчину превратились в какофонию отвращения.

– Присматривал, – покачал головой Быковский.

Павлова скрестила руки на груди, чуть ссутулив плечи, и посмотрела в окно. Там за ручку шел, скорее всего, папа с маленькой дочкой, которая отставала от него на полшага, увлеченная конфеткой – петушком на палочке. Павлова словно была этим сладким леденцом, который хотели зализать без остатка.

– Ты знаешь, я никогда не причиню тебе вреда. Ни тебе, ни твоему сыну. Наоборот, всегда готов помочь, если тебе это будет нужно.

– Да, ты говорил это и раньше.

– Номер тот же. Ты не звонила.

– Не было причин просить твоей помощи.

Он хотел что-то сказать, но вдруг взял паузу, а после шутливо произнес:

– Теперь ты знаешь, по какому номеру ты всегда можешь забронировать столик в любом ресторане «Зефир».

– Спасибо, – улыбнулась Мария, желая отбросить неприятные мысли. Не время было для детального анализа происходящего и эмоциональных откровений.

– Сейчас, – сказал он и удалился буквально на минуту. – Вот, держи, – протянул ей Ярослав карту с логотипом заведения. – У тебя будет скидка в пятьдесят процентов на все. Я ведь не всегда здесь.

– Спасибо, – как заладила Павлова.

– С тобой все хорошо? – удивился Быковский.

– Нет, – покачала она головой, не понимая, что именно выбило ее из колеи: слежка за ней, кардинальные изменения в жизни Яра или сам факт их встречи. Мария взглянула на часы. Через пятьдесят минут у нее клиент, а она в разобранном состоянии. И вроде всё понятно, как манипуляционная техника «ближе-дальше», растянутая во времени и перевёрнутая по структуре. Ярослав никак не проявлял себя два года, и вдруг совсем не случайно явился, как игла, прошёл минуя все кожные покровы-барьеры и впрыснул сильные чувства внутривенно, чтоб мгновенно взбудоражить весь её мир, от тела до разума. И не важно, что, типо, мы сами ответственны за свои чувства, так как они именно наши, а не чьи-то ещё. Важно, что триггер снова сработал. И Ярослав точно знал, как её зацепить. А теперь давайте посмеёмся над количеством дипломов и сертификатов по психологии у Марии Павловой.

«Ах, как быстро я свалилась в обесценивание. И ведь он ко мне ещё ни разу не прикоснулся. Мастерская игра», – подумала Мария, рассматривая Быковского.

– Хочешь, я уйду?

– А ты уйдёшь? – надела маску с улыбкой Мария.

– Именно сейчас, да.

– Лучше я пойду. Ты же закроешь мой счёт?

– Конечно, – согласился Ярослав и вдруг добавил, когда Павлова поднялась из кресла: – А что цитрусовый раф? Ты его больше не пьёшь? Я для тебя держу его в меню. Так он не особо популярен.

– Американо. Иногда с сахаром.

– Понял, – улыбнулся Яр. – А ещё я скучал. И по Даньке. Он меня вспоминал?

Новый укол, чтоб Маша вспомнила об их совместном пошлом. О том, как её сын ещё год спрашивал: когда Ярик приедет и погуляет со мной?

«Тут ты, друг мой, перегнул», – Павлова резко избавилась от чувственного морока.

– Нет, – сухо ответила она, а потом смягчила тон: – Мне пора возвращаться на работу. Хорошего дня!

– И тебе!

Как же ныли мышцы шейного и верхнего грудного отделов позвоночника, словно, кто-то стоял на плечах, и те от перенапряжения потеряли свою подвижность. Маша покрутила плечами, потянула руки вверх, вперед, назад, но это не помогло снять болевые ощущения. Нужен был иной метод привести себя в рабочее состояние, когда до прихода клиентки оставалось двадцать минут. Только бы та не пришла раньше.

Павлова откинулась на кресло, закрыла руками и так закрытые глаза и в памяти, как в картотеке огромного хранилища, начала искать подходящую технику. Медитация – долго, курительные палочки тоже не подойдут, и Лера, ее коллега, будет потом возмущаться, что кабинет прокурен, и неизвестно как на это отреагирует новая клиентка. «Боже, опять новая, – поругала себя Мария. – Что же? Что?! Точно! Архив воспоминаний.»

Она взяла в руки телефон и нажала на иконку «фото».

«Нужно что-то светлое и милое. Одновременно связанное и не связанное с мужчинами. Не про экстаз, а про наполненность и гордость. Про то, что возвращает личную ценность и значимость, говорит о реальном достижении, однако наравне с Божественным Проведением. Ну, конечно! Рождение Даньки».

Мария не стала брать для восстановления жизненных сил фото сразу после родов, однако одна из фотографий на следующий день в роддоме, одним лишь воспоминанием о ней заставляла губы растянуться в улыбке, а глаза зажмуриться от удовольствия.

Нет, этого было недостаточно, чтоб вернутся в ресурсное состояние. Забыться да, но не более. Нужно было погрузиться в тот миг.

Данька спал полумесяцем в прозрачной пластиковой коробочке, вместо кроватки, установленной на подставку, более похожую на тележку в Ашане, куда ставят переносные красные корзинки. Эта кровать-коробочка была удивительной, и фонтаном чувств от живота по всему пищеводу и даже выше к самому мозгу, поднялось умиление. Можно было лежать на своей кровати, тогда в роддоме, и смотреть как он спит, слегка посапывая и иногда кряхтя. Как же он был красив!

Укрывал его флисовый нежно-голубой плед с желтыми звездочками и полумесяцами. И если вспомнить саму текстуру ткани, она невероятно нежна и мягка, и вопреки своей искусственной природе, приятна телу, если не сказать душе. Она оберегает как любителей экстремального спорта от непогоды, так и вот таких малюток.

«Моя звездочка, – замурлыкала под нос Маша.»

А ручка! Ручка Даньки высунулась из-под пледа и закованная в рукавичку-антицарапку, прижималась к животику, который слегка опускался и приподнимался.

Павлова поняла, что настолько погрузилась в воспоминания, что обнаружила кончик своего мизинца во рту. Была бы она ребенком, ей бы грозно и укоризненно кто-нибудь сказал: «Ну, что сладко?!». И да, ей было сладко и хорошо, как раз настолько, чтоб появилась возможность принять следующего клиента, то есть клиентку. В последнее время она отказывалась работать с мужчинами, сама не понимая, от чего у нее появилась такая избирательность.

У Наташи были иссиня-чёрные волосы, стриженные в короткое каре с прямой челкой. Подведённые глаза на восточный манер и чарующие тоненькие губы под вишневым блеском. Грациозная пантера, немного за тридцать, в чёрном длинном приталенном платье, расширяющемся от талии до щиколоток.

Она напоминала актрису из черно-белых кинофильмов. Скорее всего Луизу Брукс.

Изо рта Марии чуть не вырвался вздох восхищения, а в теле пробудилась сексуальная энергия, хотя на платье Натальи не было каких-либо разрезов или вырезов.

Учтиво кивнув головой, Павлова предложила клиентке сесть на любое из свободных кресел, попутно вспоминая крылатые фразы Коко Шанель про то, что «…если одеться идеально, то запомнят женщину» или «чем хуже дела у девушки, тем лучше она должна выглядеть». Интересные цитаты, если поставить их рядом.

Закончив первичный инструктаж про комфорт и конфиденциальность, Маша как обычно закончила словами:

– Мне хочется больше узнать о вас и вашей жизни.

– Я беременна, – сказала Наташа, после значительной паузы.

Даже «я купила хлеб», люди произносят более эмоционально, чем это получилось у Натальи про беременность. И отключая автоматический ответ: «Поздравляю!», чуть не слетевший с языка, Павлова взяла паузу и подалась вперёд, как навстречу.

– Я должна радоваться. Мне же столько врачей твердили, что я бесплодна. Но это провал, – послышались нотки сожаления.

Наташа закрыла глаза, откинулась на спинку кресла, раскинув по подлокотникам руки, чуть согнутые в локтях, и разрешая ногам в туфлях на высоких каблуках, слегка разогнуться в коленях и стройными рядами съехать в правый бок.

Это была невероятно красивая театральная поза, только Маша не ощущала себя зрителем. Ей больше казалось, что ее не существует сейчас в этой комнате. Откровения были сказаны в пространство, а не ей лично. И правда, черно-белое кино без каких-либо эффектов присутствия.

– Помогите мне сделать выбор, оставить ребенка или сделать аборт.

– Сделать выбор? – не поняла Павлова.

– Помочь сделать выбор. Решать я буду сама, естественно, – снисходительно пояснила клиентка.

«О-о-о, пахнуло нарциссической травмой, – мелькнула мысль в голове Маши, однако она резко прогнала ее, напомнив себе, что работать следует с человеком, а не с диагнозом, тогда есть больше шансов на изменение ситуации, хотя в тоже время не стоило отрицать, что случай будет сложный. Уж, очень женщина сосредоточена на себе». И все же, Павлова психолог, а не психиатр. Диагнозы не входят в зону ее ответственности ни при каких обстоятельствах.

– Есть ли у вас ещё кто-то, кто мог бы повлиять на ваш выбор? – осторожно спросила Павлова, озадаченная вопросом: «что думает по этому поводу будущий отец ребёнка».

– Нет, – Наташа прикрыла глаза правой рукой, а после медленно провела ей вниз по лицу, останавливая у губ, перекрыв так рот. – Я плохо знаю того мужчину, а то, что знаю, мне не нравится. Он был хорош для флирта и секса, но не более, – говорила прямо в руку Наташа, и вдруг открыла глаза, подалась вперед и с жаром добавила, жестикулируя все той же рукой. – Случайный секс. Случайно порвался презерватив. Ну, я сдала потом анализы на инфекции, но чтоб такое?! Вот так случайно сломалась моя жизнь! Это провал! Как такое вообще возможно?!

Машу тоже обдало волной интереса. Показалось, что Наташа уже сделала свой выбор, только не признаёт его. Она могла бы, условно, отделаться лёгким испугом, и избавится от нежелательной беременности в какой-нибудь частной клинике в Москве, а потом никому и никогда об этом не рассказывать, чтоб скрыть свой провал или рассказать исключительно психологу, выплакаться и отрефлексировать.

Похоже никто и не ждал от неё маленьких карапузов, в виду ее диагноза, и деньги у неё явно были. Однако она пришла с этой темой на терапию, что было похвально и, в какой-то степени ответственно для Павловой. Не спугнуть и выдержать человека с нарциссической травмой, та ещё задачка.

И как магически работает поле, буквально за пару минут до встречи, Маша медитировала на фото своего сына, увы, рождённого не в браке, так что никаких иллюзий про счастливое одинокое материнство, она не питала.

– Если вам нужна только консультативная помощь при принятии решения, оставлять ребёнка или нет, я бы порекомендовала технику «Квадрат Декарта». Знаете, такую?

– Нет.

– Вы письменно отвечаете на 4 вопроса. Что будет если я это сделаю? Что будет, если я это не сделаю? Чего не будет, если я это сделаю? Чего не будет, если я это не сделаю? Выписываете ответы на бумагу и смотрите на свои ощущения. При необходимости берёте паузу и перечитываете ответы на вопросы через пару дней.

– И что, я вот так возьму и все пойму?

– Не знаю, однако ясности точно прибавится.

Наталья бросила на Павлову взгляд недоверия с проблесками презрения.

– А типа вопросы мне позадавать, чтоб я раскрылась? – бросила она.

– Что бы вам хотелось мне рассказать?

– Ладно, техника так техника, сделаю сама потом, пришлите мне эти вопросы в письме, – отмахнулась Наташа. – Про себя мне расскажите, где вы учились? Сами в терапии?

«Интересно, – подумала Маша, перед тем как отвечать. – Придёт ли она снова? Пройду ли я ее кастинг?».

Были в Павловой и волнения, и сомнения, и интерес, и отвращение, и желание угодить, и выдохнуть, если все же она не оправдает надежд клиента и будет обесценена на первой же встрече.

Пока отношения не начались проще выйти из них, чем после череды бесед. Терапия – это же не набор техник, это взаимоотношение двух личностей, при этом у психолога чаще всего чувствительность значительно выше, чем у клиента, он работает и душой и телом, чувствуя как эмоции, так и телесные ощущения, вплоть до болевых. И у каждого специалиста свои механизмы с этим справляться. Или не справляться, признавая свою беспомощность, заранее отказываясь от исследования каких-то запросов. Для Павловой такими темами была работа с зависимыми: наркоманами, алкоголиками, игроманами и прочее.

Мария шла с работы в сторону автобусной остановки мимо ресторана «Зефир».

«Как же ты все продумал, когда выбирал помещение под ресторан, – возмутилась Павлова, – Все дороги к нужному мне автобусу, или пеший маршрут домой, ведут мимо панорамных окон «Зефира». Или я не знаю иных путей?»

Не сумев остановить импульс, она встала прямо на дороге и полезла в свой смартфон, рассматривать карту местности. Какой-то прохожий случайно чуть задел ее плечом, Павлова огляделась, осознала нелепость своих действий и продолжила движение.

«– Сбежать захотела? – улыбнулась она сама себе. – Есть ли финал у этих отношений и хочется ли мне этого финала?»

Сложно было отказаться от приятных ощущений в виду такой преданности Ярослава. Она была его единственной любимой женщиной – в этом не было никаких сомнений. О, это пьянящее чувство гордости, лучше любого бокала шампанского с будоражащими гортань пузырьками, льющегося прямиком вниз живота и почти мгновенно дарующее телу легкое расслабление, а глазам искорку. Расслабиться сейчас очень хотелось. Была усталость и после учебных выходных и работы.

Меньше всего хотелось спать. Сны стали пугать Павлову своей спутанностью и тьмой, а тело так и вовсе коченело, как только принимало горизонтальное положение.

«Нужно будет рассказать это психологу. Что ж я опять не посмотрела, когда у нас встреча?».

И она снова не посмотрела расписание, вдруг ощутив на себе чей-то взгляд.

«Чей-то, – усмехнулась Маша. – Конечно его».

Быковский сидел за столиком, за которым она сидела днем и улыбался одними глазами. Она широко улыбнулась в ответ, махнула рукой и пошла дальше, наслаждаясь бабочками-возбуждения в своем животе и прикусывая нижнюю губу, всем своим психологическим нутром понимая, как именно этим действием запускает их новую игру.

Она вполне могла, подойти сейчас к Яру, сказать, что не хочет с ним общаться и тот, повинуясь ее воле, исчез бы из ее жизни минимум на пару лет. Только Павлова этого не сделала. Так же, как и Ярослав, не сделал бы роковой ошибки – он не пойдет сейчас за ней. Это бы усилило ее гордость, и излишне обнажило его чувства, до состояния слабости и привкуса отчаяния. Обоим бы стало не комфортно и пришлось бы строить новые декорации для повторного дубля – очередная первая встреча.

Глава 2

Павлова не могла открыть глаза в своем собственном сне. Веки были тяжелые, а голова еще тяжелее, если она вообще была. Хотя что-то ведь должно было быть тяжелым, раз ощущалось. И под эти мысли она почувствовала свой затылок, прислоненный к какой-то холодной стене, потом спину и попу, отдающую последнее тепло шершавому полу.

Маша открыла глаза и встала.

«Какое жуткое место. Тут ничего не видно, и лишь ощущения тела дают представления, что что-то все же есть. Благо, я не бестелесный дух в кромешной тьме. У меня есть тело и хоть какие-то опоры. Хорошо, что это только сон и однажды я проснусь, – думала Маша, потирая глаза, будто это могло включить свет в помещении. – А это вообще помещение? Надо было лучше изучать тему сновидений. Что там говорил Владислав Лебедко на курсе по "Архитипическим технологиям"? Наши сны – это наши личные миниатюрные мифы и миры, созданные… Чем же созданные? А, ну да, душой. Психология же прекрасная наука, которая изучает то, что не измерить и не потрогать, но в существовании чего странно сомневаться. Мы же не есть только наше тело или сознание. Творилось бы тогда тут со мной такое бессознательное. Так что там? Сны – это мифы о возвращении души в мир или преображении. Или и то, и то? Только здесь-то что? Пустота, наполненная лишь моими ощущениями. С чем здесь взаимодействовать и принимать как знак? Я умею ходить и поэтому иду», – вспомнила Павлова слова дурацкой песни группы «Танцы минус». Она ранее так забавлялась этой строчке, а теперь та не казалось ей смешной и давала подсказку «что делать?».

Маша пошла на ощупь, чувствуя изменение плотности воздуха, который взаимодействовал с ее телом. Он становился и гуще, и туманнее. Он менял цвет все светлея и светлея, пока Павлова не вышла к большому зеленому парку со стриженными кустами-изгородями вдоль дорожек, навевавший воспоминания об орнаментах в саду замка в Вилландри во Франции. Однако поразил ее не этот ассоциативный ряд, возникший в ее голове и породивший картинку во сне. Ну где она и где Франция? Дорожки этого сада были цветными: красный мелкий гравий, черный, серый и желтый. И их переплетение не поддавалось никакой логике. Но название сада еще больше обескураживало. Над входом было написано кованными прописными буквами с вензелями «Сад тропы». Только тут их было как минимум четыре, переплетающиеся между собой.

От удивления Маша резко проснулась, вот только опять не спешила открыть глаза, проваливаясь в болевые ощущения.

«Что же я снова сплю на животе?!».

Маша рассматривала себя в зеркало. Она отлично выглядела для тридцати восьми лет. Мало морщин. Ещё упругая грудь в виду ее незначительности. Очерченная талия, хоть и легкая полнота. Сорок шестой размер – это, конечно, не сорок второй, как пять лет назад до родов. И все же выглядела она хорошо.

Впрочем ещё чуть-чуть и Маша перестанет себе нравится блондинкой. От цвета волос начинало веять холодом, а не обаянием. Или дело было не в цвете волос?

Хотя в нем. Ей все меньше нравились мужчины, которые оказывали ей знаки внимания как белокурой красавице. До этого она была в другой цветовой гамме и мужчины, кажется, тоже были другими. Или это возраст?

У блондинок были свои преимущества. При необходимости можно было смущенно пожать плечиками бросая в скромной улыбке фразу: «ну я же блондинка», мол что с меня взять. Хотя, так же смело можно было использовать это как навык, без необходимости выжигать цвет из собственных волос, делая перефразирование: «я хоть и не блондинка, но по складу характера очень даже она, поэтому…» и добавлять любую просьбу, провоцируя мужчину проявить свои лучше качества. А уж если их в нем нет, то и цвет волос девушки в этом не повинен.

Павлова грустно вздохнула, не понимая, какой цвет волос будет ей в пору и решила пока просто заменить помаду на блеск для губ.

В кабинет к Марии вошла рыжая бестия точно старше двадцати пяти, но не дошедшая до тридцати, в бордовом брючном костюме и белой блузе с воротником жабо.

Павловой хотелось бы не вешать ярлыков на женщину, которую она совершенно не знала, однако ничего не могла поделать с ассоциациями, выдаваемыми ее подсознанием, кроме того, как замечать их и сохранять беспристрастность.

Наши мысли и эмоциональные телесные реакции – чаще всего автоматические, однако те слова, которые мы произносим, или те действия, которые совершаем, как раз поддаются контролю, при должной тренировке.

Одна из основных задач начинающего психолога сохранить свою чувствительность, а то и вовсе раскачать ее до максимума, рассматривая чувства и ощущения как феномены, то есть подсказки для выбора наилучшего терапевтического маршрута, а не как сигналы к действию. И это серьёзная работа, которой совершенно не хочется заниматься в нерабочее время, если человек именно психолог, а не спасатель всея Руси.

– Не могу ни с кем общаться, – как-то сказала Маша своему психологу. – Подруга зовёт, а я не могу. Прям отвращение. И оправданий нет, кроме как сетовать на лень.

– Понимаешь, почему возникает отвращение?

– Честно, нет, – устало вздохнула Маша, – Расскажи, пожалуйста, теорию, мне будет проще.

– Для тебя любое общение – это работа. Ты не можешь снять с себя свою частную личность-психолог как рабочую одежду, по окончании трудового дня. И если ты устала, то какое тут может быть удовольствие от общения.

– Устала, верно. Хочу молчать. Ну, может слушать музыку и лучше без слов.

– Послушай «Утро» Грига или «Полонез» Огинского. Хорошо подходят при нервном истощении или переутомлении.

Бестия, вернулась к мыслям о клиентке Павлова, вспоминая кем же являлись эти бестии. Изначально смысл слова – зверь, а в переносном значении: пройдоха, плут, хитрец, лиса.

Что же подвигло эту женщину выбрать рыжий цвет волос? По тону и блеску было видно, что она крашенная.

– Глаша, – бойко представилась огненная красотка.

– Маша, – улыбнулась Павлова. – Необычное у вас имя. Запоминающееся.

– Да, – с удовольствием согласилась клиентка. – Пожалуйста, давайте на «ты». Официоза мне и на работе хватает, – отмахнулась она.

– Как тебе будет удобно. Это время для тебя и мне важно, чтоб тебе было настолько комфортно, насколько это возможно. Мы же здесь не про цветочки-лютики будем говорить.

Маша говорила и говорила стандартные и крайне важные фразы при первом визите клиента, про структуру встреч и конфиденциальность, а лучезарность Глафиры исчезала и исчезала с каждой пошедшей минутой, как свет заходящего солнца.

– Маша, у меня все хорошо, но мне плохо. И я не понимаю, что мне с этим делать.

– Что значит «все хорошо»? – переспросила Павлова, – Не подумай, что я цепляюсь к словам, мне лишь хочется быть с тобой в одном контекстном поле, и порой я буду задавать вот такие прямые вопросы, чтоб, так сказать, определиться в терминологии. Знаешь, как бывает в договорах перед основной частью, список ключевых понятий, используемых по тексту.

– Да, – чуть поразмыслив согласилась Глаша. – Ну смотри. У меня хорошая работа. Есть перспективы роста. Ипотеку почти закрыла. Часто путешествую.

– Что с личной жизнью?

– Тоже не жалуюсь. Поклонники. Много, – кокетливо улыбнулась Глаша. – Любовник. Любимый. То есть любовник, к которому у меня чувства. И у него ко мне.

– О, – чуть удивленно улыбнулась Павлова, чувствуя волну возбуждения. «Как интересно, что все хорошо в личной жизни равно любимый любовник, а не любимый муж», – подумала она, конечно, не говоря это вслух.

– Живу я одна. Люблю свою квартиру. Дом правда не очень. Но это временно. Я планирую однажды поменять эту квартиру на большую и в более престижном месте. Но это так, не беспокоит меня. Рассматриваю на перспективу.

Маша кивнула.

– Хожу в фитнес, увлекаюсь йогой, – продолжила перечислять Глафира.

– Извини, я не расслышала, как долго ты встречаешься со своим любовником?

– Год, – ответила Глаша, – А я и не говорила. Это важно?

– Пока не знаю, – пожала плечами Павлова.

– Паша, ну, мой любимый, очень хороший. Помогал мне покупать квартиру, делать ремонт.

– Почему ты называешь его любовником?

– Он пока женат, – скривилась Глаша. – Там какая-то мутная история. Он пока не может развестись, но мы много времени проводим вместе.

– Ты любишь Новый год?

– Новый год? – удивилась Глаша. – Сейчас же лето.

– В целом, как праздник. Елочка, шампанское под бой курантов, оливье, мандарины?

– Знаешь, обычно я ложусь спать. Так устаю от всей этой суеты, корпоративов и встреч, что лучшим подарком для меня на Новый год является здоровый сон.

– Очень полезный подарок, – покивала Павлова. – У меня для тебя будет домашнее задание. Посмотри, пожалуйста, фильм «Семьянин», американский, двухтысячного года с Николасом Кейджем. Он новогодний, это так, совпадение, не подумай, что как-то связан с моим вопросом. Обсудим потом твои чувства к сюжету фильма.

– Интересно, – хмыкнула Глаша, вдруг улыбнувшись и встрепенувшись. – Я посмотрю. Ты меня заинтриговала.

Маша не выдержала и пошла обедать с Ярославом. Можно было бы сказать, что она шла просто пообедать в «Зефир», как единственное приличное заведение в округе, только это было бы абсолютным враньём. Она понимала, что там будет Яр и он, безусловно, составит ей компанию.

– Привет, красавица, – произнёс Ярослав.

Хостес проводила Машу за столик, который она выбрала в первый раз, когда посещала это заведение. Яр уже сидел там.

– Не надоело здесь сидеть? – игриво хмыкнула Павлова и осеклась, вспоминая прошлое Ярослава.

– Это будет твой столик. Всегда, – игнорируя предыдущий комментарий сказал Быковский. – Мы как красавица и чудовище.

– Для меня ты не чудовище, – хмыкнула Маша.

– Некоторые думают, что я хуже.

– Для меня ты…, – хотела сказать Павлова «самый нежный и отзывчивый мужчина в моей жизни», однако остановила себя от неуместного комплимента. И быстро сориентировавшись, закончила словами: – Тот, кому я могу доверять.

Яр улыбался глазами.

Он был не красив. И в тоже время было в нем что-то такое, что помогало ему договориться почти с любым человеком. Она же наоборот, по юности много молчала. И некоторые его поступки считала излишне эксцентричными, а может и вовсе сумасбродными.

Сходились они лишь в возрасте и росте. А так, жили в соседних дворах, ходили в разные школы. Впрочем, по классике, хорошие девочки в подростковом возрасте увлекаются плохими мальчиками. И кажется, их подростковый возраст все длился и длился, невзирая на длительные перерывы в общении.

– Пойдём со мной на ужин? – буднично сказал Быковский, когда им ещё не принесли обед.

– Зачем? Ты же не любишь рестораны? – искренне удивилась Павлова, а после засмеялась в полный голос, одной рукой держась за живот, а другой спереди за шею.

– Что? – не понял он.

– Ты не любишь рестораны, – не могла успокоиться Маша, заливаясь смехом. – Ты и этот ресторан. Немыслимо!

– Ты их любишь, – пожал плечами Ярослав. – Тыкни в любой ресторан на карте Москвы, и мы туда пойдём. Помнишь, как я однажды испортил вам вечер с сыном в ресторане, критикуя еду. Я хочу это исправить.

– Помню, – резко посерьёзнела Маша. – Тогда было так мало денег и так хотелось получить удовольствие от выхода в свет.

– Мне жаль, малыш, я не понимал, что делаю. Приперся к вам, и все испортил, даже не заплатив за вас.

– Угу.

– Мне жаль. Я не понимал, как для тебя это важно.

Глаза Павловой увлажнились и чуть не проронили слезу, однако Яр живо продолжил:

– Но согласись, кухня там была говно. А вот твои котлеты – всегда получается божественно.

Павлова вновь засмеялась:

– Не напрашивайся. Не позову.

– Я подожду, – кивнул Яр.

Сколько она его знала, Быковский всегда был скуп на эмоции, если не считать экспрессивных проявлений чувств, однако Маша давно научилась считывать его состояния по микро-движениям. Можно сказать, он был ее первым учителем по психологии, особенно по физиогномике.

Она откинулась на спинку кресла и улыбнулась, откровенно рассматривая Ярослава. Как же он был не красив и мил одновременно, особенно сейчас, когда отрастил бороду.

– Я побрею, – сказал он, заметив ее взгляд и проводя по бороде рукой.

– Не надо. Мне нравится.

– Добро.

Маша закрыла глаза, пытаясь понять, с чем связаны ее ощущения в верху живота. Не похоже на страсть. Не хотелось бы, чтоб это был какой-то страх. Может замирание от некой неизвестности, что всегда и волнует, и тревожит одновременно. А может это он так пригвоздил ее взглядом, что и возвращаться на работу вовсе не хочется. Уж тогда пусть лучше будет страсть. А ещё лучше пусть поскорее принесут еду, чтоб большая часть крови прилила к желудку, перестав спонсировать кислородом умственные процессы.

– Мне пора, спасибо за компанию, – сказала Павлова, собираясь встать из-за стола.

– Павлова, не глупи, – остановил ее словом Быковский.  – Ты одна. И ты меня любишь. Любишь ещё? – он уставился прямо на неё, вытянув голову, чтоб лучше рассмотреть мимику. – Ну ведь любишь же! Вижу по тебе, малыш.

Он положил свою руку на ее руку и подался ближе, всё ещё соблюдая дистанцию. – Любишь? – смягчился он.

Павлова молчала, не доверяя своим же ощущениям и мыслям.

– Тебя сведёт с ума твоя долбанная психология. Что ты всё высчитываешь? Что ты хочешь? – Яр снова повысил тон. – Я сделал всё, что ты когда-то хотела. – выделил он слово «все». – Я не пью. Есть хорошая работа. Приоделся. Ты сама сказала, что гордишься мной. Что ещё? Я тебя люблю. Ты любишь меня. Я это вижу. Так в чем кайф, не быть со мной? Пойдём на ужин.

– Ты давишь на меня сейчас.

– Я спасаю тебя от самой большой глупости в твоей жизни.

– Ты давишь на меня сейчас, – повторила Павлова.

– Хорошо, давлю. Я сдерживался столько лет, чтоб не попадаться тебе на глаза. Но чёрт возьми, что за глупость? Пусть я давлю и эмоционален сейчас. Но я же дело говорю. Вот скажи мне прямо в лицо, что ты меня не любишь, – Быковский приблизился к Павловой. – Ну что, не любишь? – повторился он, расширяя глаза и чуть склонив голову направо. – Не вспоминала нашу первую встречу в «Зефире»? Скажи нет, и я снова пропаду.

«А-а-а, – мысленно застонала Павлова, вдыхая его запах и с дрожью выдыхая его обратно. Ее телу так хотелось прижаться к нему, ощутить вкус пухлых губ и трение бороды о щеку. – А-а-а…».

Однажды в сексе он сказал: «Я тебя никому не отдам». И это настолько расслабило ее ум и помогло телу повысить чувствительность, что она попросила его говорить так каждый раз. Ещё неизвестно кто кого когда-то заарканил. Просить о таком в самый незащищённый для психики момент, почти преступление.

– Ну хватит медлить. Я хочу тебя поцеловать. После всё решишь.

– Хм, – улыбнулась Павлова.

«Конечно, нечего уже будет решать после. Если он правда не пьет, я уже не остановлюсь. А может и не надо? Он был всегда так нежен. Но отчего же ком в горле? Это страх, что Яр однажды сорвется. И ведь никто и никогда не даст никаких гарантий. А кирпич может упасть ему на голову раньше, чем он набубенится. Боже, как невозможен этот выбор!»

– Давай, оставим все до завтра, – наконец произнесла Мария. – Если я приду завтра в «Зефир» в шесть вечера, значит я согласна снова быть вместе. Мы же оба понимаем, что речь идёт не об одном поцелуе.

– Хорошо, – с легкостью согласился Ярослав и отстранился.

«Хм, какой подлец. Как усвоил правила игры. От этой резкой дистанции мгновенно захотелось тотальной близости».

– До завтра, – шумно выдохнув, сказала Павлова и поднялась с кресла.

– До завтра, малыш, – согласился Яр, откинувшись на спинку кресла.

«До завтра?! – как обругала себя в мыслях Мария. – Я уже все решила. Кого я обманываю? Играю партию, в которой известен исход. И перед кем играю?».

– Яр, – Павлова резко остановилась, сделав всего пару шагов от стола, и обернулась. – А почему чайхана? Я же люблю итальянскую кухню.

– Я не знал, малыш, – пожал он плечами.

– Знаешь, – начала Маша, подходя к Ярославу, нагнулась и продолжила на ушко. – Если бы ты сейчас не поленился встать и проводить меня, то скорее всего получил бы свой желанный поцелуй. А теперь, Яр, – с придыханием произнесла она его имя. – Сиди и думай, приду я завтра или нет.

Он улыбнулся кончиками губ. Ему тоже нравилось с ней играть.

Глава 3

Сад тропы. Наверное, это какой-то шифр, который доносило подсознание Павловой через сон. Только у нее не было ни одной идеи, как его разгадать, так что она села прямо на дорогу при входе в парк, который охраняли две большие ели, как колкие сторожевые, и снаружи рассматривала извилистые дорожки сада. Здесь ей некуда было спешить. Еще она рассматривала простую белую льняную рубаху, в которую была одета, более напоминавшую ночную сорочку.

«Бедненько, но чистенько», – вертелось в голове у Маши. С рождением сына она поумерила свой пыл, и одевалась не то чтобы скромно, больше функционально. Хотя все же скромно, в неброские цвета и часто скрывая очертания фигуры. Почему так произошло или что более важно, хотелось ли ей так одеваться, или она позабыла о своих потребностях?

– Позвольте представиться, милое создание, я Господин Шишкин, – произнес некто, появившийся из-за елки в черте сада. На вид мужчина был средних лет, если бы не абсолютно сед: короткие волосы на голове, брови, ресницы и треугольная борода, упирающаяся крайним волосом в область щитовидки – все было белее белого. Дополнял его вид белый костюм, пошитый на английский манер, светло-серые перчатки и такая же кепка восьмиклинка. И все бы ничего, только вместо ступней у него были козлиные копыта.

– Маша, – кивнула она головой, поднимаясь. – Очень приятно.

– Что же вы не проходите, Маша? Жду вас, волнуюсь даже. Вдруг вы сбились с пути, а это вовсе не я вас запутал, – широко улыбнулся Господин Шишкин.

– О, какая откровенность, – засмеялась Павлова.

– С милыми дамами только честно, – учтиво поклонился ей Шишкин. – И вообще, зовите меня Лёшей.

– Леша, так зачем же мне проходить, если вы вознамерились меня запутать?

– Так как же можно распутаться, если не плутать, а просто сидеть на месте?! – искренне удивился он. – И вообще, поможете мне выбрать украшения для этой ели, – вскинул он рукой на правое дерево. – А то вход какой-то не оригинальный. Или для этой? – задумался Леша, рассматривая левую елку как в первый раз. – Что скажете? Подходит ли сюда вот этот красный шар?

Неожиданно в руке у Господина Шишкина материализовался алый елочный шарик с золотой веревочкой. Да по неосторожности Леши, стал падать из его руки, как в замедленном кино. Павлова подалась вперед на три шага, будто могла остановить падение новогодней игрушки, но шарик исчез, так и не достигнув земли.

– Маша, ну что вы. Это я по своей беспечности наколдовал не ту вещицу. Летом же шишки да ягоды, а не шарики-фонарики. В общем, я исправил свою ошибку и развеял этот шар. На елках будут золотые шишки, – театрально развел руками Шишкин, лишь громогласного «вуа ля» не хватило. – Да обернитесь вы, и посмотрите, раз уж все равно зашли. Я все решил. Будет так!

Тут Мария осознала, что и правда очутилась внутри парка.

– Хорошая вы Маша, не всегда это хорошо. Так что придется вам попутешествовать по моим владениям, в поисках правильной дороги. Исправляйте свою ошибку, назад через этот вход пути нет, – мило улыбнулся он во все зубы, а елки увеличились в размере и сомкнулись ветками. – Или обычные шишки на них повесить, а то как-то помпезно получается? – погладил бороду Господин Шишкин, протяжно размышляя вслух. – Да погодите просыпаться, – вновь вспомнил он про Павлову. – Возьмите этот пояс, расшитый красной нитью, чтоб украсить ваш наряд и чтоб убедиться, что я с добрыми намерениями. А то ходить тут не подпоясанной не по-людски как-то, да и опасно. Что я попрошу у вас за это? Испеките-ка дома…

Что нужно было испечь, Маша не успела расслышать, проснувшись так не вовремя.

Даша ютилась на краешке большого белого кресла и мяла свои руки как тесто для хлеба. Маша смотрела на нее и думала, что никогда не пекла дома хлеб, а ведь в этом есть что-то магическое, когда дом наполняется ароматом свежеиспеченного хлеба. «Может стоит купить хлебопечку и отрастить попу до сорок восьмого размера, все равно одинока… Да, что это я, передо мной сидит девочка, а я ее не замечаю. Почему так, если рассматривать это как феномен?»

– Мне очень неуютно, – заерзала Дарья на кресле.

– Сидеть как вы сейчас сидите? – намекнула Павлова.

– Нет, – покачала головой клиентка. – Мне стыдно перед вами за свою скрытность.

– Почему? – искренне удивилась Мария. – Даша, я не считаю, что вы скрытничаете, это наша вторая встреча. Вы имеете право говорить то, что вы сочтете нужным и когда сочтете нужным. Если вам захочется, чтоб мы молчали всю встречу, может быть и так. Для меня главное, чтоб вам здесь было комфортно. Что я могу сделать для вас, чтоб вы смогли почувствовать себя лучше в этом кабинете и в моем присутствии?

– Нет, дело не в вас. Это я не могу рассказать вам про него.

– Не говорите. Или это как-то важно?

– Все считают, что он мне не подходит. И теперь радуются, что мы расстались. А мне не радостно. И друзья и мама – все рады.

«Хорошая поддержка у девочки в окружении," – подумала Мария.

– Вы считаете, что вам должно быть радостно после расставания со своим парнем? – не сумев скрыть удивление, спросила Маша.

– Должно быть. Мы не подходили друг другу, – глухо и тихо зазвучала Даша, словно уменьшаясь в размерах.

– Сколько вы были вместе?

– Почти три года.

– Он был вашей первой любовью?

– Да.

– Мне очень жаль, Даша, вам должно быть сейчас очень тяжело. Вы расстались с человеком, которого любите или любили, не знаю, как правильнее сказать. И это печально, даже если все остальные считают, что все к лучшему. Очень печально и больно потерять любовь.

Даша не плакала, только опустила глаза. Руки безвольно лежали на коленях.

– Мы пошли с мамой к гинекологу после…

Даша замолчала, а Машу пригвоздило к креслу в ожидании какого-то жесткого откровения. Голова мгновенно стала тяжёлой, будто это напряжение не давало душе выскочить из тела. Какой-то части Марии так не хотелось, ощущать телесных проявлений от предстоящего разговора. «Держи паузу, – напоминала себе Павлова. – Держи паузу. И не улетай. Ты сейчас нужна здесь».

– Когда врач узнала, кто мой бывший парень, она сказала, что лучше сдать много анализов, и на ВИЧ, и на сифилис, и на…

Даша закрыла глаза и ее руки чуть стали вздрагивать. Маша же почувствовала, прилив крови к голове и сжатую челюсть. «Гребанные тетки!» – про себя выругалась она.

– Я не хочу говорить, как его зовут, – тихим шепотом продолжила Даша. – Вы скорее всего знаете его. Его все здесь знают. И не с лучшей стороны.

– Не говорите, Даша, если не хотите, – тихо ответила Павлова. – Вы имеете на это полное право. Ваша мама тоже была в кабинете?

– Да.

В добавление к уже имевшимся чувствам, Маша почувствовала тошноту, и не смогла сдержаться:

– Господи, милая девочка. Я сейчас испытываю невероятную злость по отношению к вашей маме и врачу. Так не должно быть. Это ужасно не справедливо по отношению к вам.

Дарья в испуге подняла глаза на Павлову и с недоверием смотрела той прямо в глаза.

– Простите, что напугала вас, – выдохнула Маша.

– Вы правда так думаете? – не верила Дарья.

– Да. Вам более шестнадцати лет, значит вы имеете право решать самостоятельно, сдавать вам анализы на ВИЧ или нет, делать это анонимно или открыто. Вы имеете право на это по закону. Вам же сейчас не нужна была госпитализация, чтоб сдавать эти анализы для больницы?

– Нет.

– Беспокоило ли вас что-то по гинекологии? Какие-то лишние выделения или нечто подобное?

– Нет. Мама сказала, что лучше сдать анализы, чтоб быть спокойнее.

«Кому, блин, быть спокойнее?» – бушевала буря внутри Павловой, однако наружу она выдавала социально приемлемые ответы.

– Мне очень жаль, что сейчас я вам рассказываю о ваших правах, а не доктор в кабинете перед тем как получить у вас письменное согласие на забор анализов. В кабинете, в который вы имели право зайти самостоятельно, без мамы. Как и решать изначально, нужно ли вам сдавать анализы или нет.

Дашу чуть заметно затрясло.

– Вы думали, я вас буду осуждать?

Даша кивнула, не поднимая глаз.

– Нет, Даша, не буду. Мне хочется вам помочь, как-то поддержать вас. У вас сейчас очень непростой период. И какое-то время будет точно не до радости. Вы расстались с любимым человеком. Нормально, что вам от этого плохо, даже если для вашей будущей жизни – это хорошо. В идеале, стоит отгоревать эти чувства, чтоб они не мешали потом вам завязывать новые отношения. Что бы я сейчас могла сделать для вас, чтоб вам стало легче: рассказать теорию, обнять вас, послушать, разрешить покричать, поплакать или позлиться?

– Вы меня не осудили. Для меня это уже много.

– Я вам точно не судья. Никому не судья. По мне слишком тяжелая ноша судить кого-то.

– Но у вас вряд ли такое было, – оценивающе посмотрела на Марию Даша.

– Было, – чуть улыбнулась Павлова. – Я по юности тоже встречалась с плохим парнем.

Даша чуть заметно встрепенулась, немного расправила плечи, и переместила попу с края на центр кресла.

«Благими намерениями, вымощена дорога в ад», – думала Мария после встречи с Дарьей. Она не осуждала ни мать девочки, ни гинеколога, однако все еще испытывала злость и отвращение.

«Следующая клиентка. Двадцать минут» – напомнила себе Дарья, стряхивая с себя остатки Дашиной истории, как снег, упавший на голову. Помассировала лоб, особо не помогло.

Тогда Маша начала останавливать свой взгляд на предметах. Красный ковер с витиеватым узором на полу – это раз. Позолоченный подсвечник, напоминающий полый додекаэдр с множественными пятиугольными отверстиями – два. Розовая ручка с наконечником зайчик, лежащая на столе – три. Темно синяя книга на книжной полке с желтыми буквами «Кризис в созависимых отношениях» – четыре. Стакан из зеленого стекла на ножке с ромбовидным рисунком на гранях – это пять.

Теперь четыре сенсорных ощущения. Нежное касание ткани трикотажного черного платья – раз. Ощущение бусинок браслета из авантюрина… Телефон Маши завибрировал, отрывая ее от упражнения.

– Мария Анатольевна, здравствуйте! У нас есть подозрения, что Даниил приболел. Вы можете забрать его домой? – послышался в трубке голос воспитательницы из детского сада.

– Что именно случилось? – напряглась Маша.

– Температуры вроде нет, но говорит, что у него слабость. Играть не хочет, просится полежать.

– Я смогу забрать его через два часа. Если это возможно и нет острой необходимости. Мне еще доехать до вас.

– Думаю, да, это возможно, спасибо!

– И вам, – с грустью заключила Маша.

Она не думала, что это реальная болезнь, потому что еще утром сын очень не хотел идти в детский сад, пытаясь всеми правдами и неправдами остаться дома, а теперь еще это. Хотя и совсем исключать болезнь она не могла, не видя перед глазами ребенка. Впрочем, если никто прямо сейчас не умирает, она успеет принять последнюю клиентку, которую ей крайне нежелательно было отменять, как человека в депрессивном состоянии средней тяжести по Беку, и поедет к сыну. А вот на групповую супервизию она теперь не пойдет. И свидание накрылось. Можно отменять приезд мамы, которая должна была посидеть с Данькой, что уж теперь.

– А-а-а, – успела лишь протянуть Павлова вскинув наверх указательный палец правой руки, заходя в «Зефир».

– Он за вашим столиком, – кивнула девушка-хостес, имя которой Маша безуспешно пыталась запомнить. Какое-то восточное и цветочное.

«Айгуль, Алгуль, Алмагуль? Да, какая разница», – отмахнулась от мыслей Мария, подойдя к столу, но не присаживаясь за него.

Она облокотилась локтями на высокую спинку кресла, так что оно встало преградой между ней и Ярославом, а вот ее попа немного подалась назад, показывая свои очертания через тонкое черное платье, которое до этого не обтягивало ее фигуру, а теперь раскрывала большую часть изгибов тела.

– Мне сказали это наш столик. Как звучит!? – хмыкнула с загадочной улыбкой Маша.

– Привет, – только и ответил Ярослав, отодвигая в сторону чашку с чаем, которую до этого вовсе не держал в руках.

Маша улыбнулась шире, неосознанно вуалируя этим свое волнение. Дыхание ее стало более глубоким и явным, на длинном вдохе она чуть заметно прикрывала глаза и приоткрывала рот.

Яр продолжал молча смотреть Маше прямо в глаза, а единственным его проявленным движением было хлопанье век.

– Хм…, – позволила Павлова взять смущению вверх над собой и почувствовать, как живот наполняется мурашками, которые заполняли все больший и больший объём ее тела, так что ей пришлось переступить с ноги на ногу и на мгновение сжать промежность, чтоб подавить возбуждение и начать разговор: – Я не приду сегодня.

– Уже пришла, – кивнул ей Яр.

Маша усмехнулась. Как же ей было вкусно говорить так с Быковским. С одной стороны, она понимала его невероятно хорошее отношение к ней, и даже больше, знала о его любви к ней, с другой стороны, эта сухость разговора, вбрасывала в сознание диссонанс, как неожиданные ноты в музыке, что лишь потом, через мгновения понимаешь, как они были кстати и как они взбаламутили что-то на самом дне души, меняя химические процессы в теле так, что начинало кружить голову.

– Я не приду в шесть, – собралась Маша и ответила. – Данька заболел. Поеду забирать его из садика.

– Едем вместе, – кивнул Яр.

– Нет, – твердо произнесла Павлова, резко останавливая все игривые процессы внутри себя, будто мгновенно трезвея. – Я не хочу, чтоб вы пока виделись.

– Я скучал и по нему тоже.

Уголки губ Марии опустились, а сама она обошла кресло и опустилась на него.

– Нет, Яр. Даня не твой сын, и мы оба это знаем. Сначала мы с тобой разберемся, что между нами, а потом уже все остальное.

– И когда начнем разбираться? – согласился не продолжать тему Ярослав, одновременно воспользовавшись моментом прояснить ситуацию.

– Я напишу. Пока не знаю, что у меня со временем.

– Хорошо, – кивнул он, и вдруг кинул недобрый взгляд на официанта, чтоб тот не подходил. – Ты же знаешь, я не потерплю измену.

– Знаю, – согласилась Мария, принимая более удобную позу на кресле и мимикой и жестами показала театральное удивление, мол, с чего такой разговор.

– То, что ты не так давно сделала пока мы были не вместе, точно больше невозможно.

– А-а-а, ты об этом, – закололо правый бок у Павловой, под воспоминания о ее похождениях. – Оно и к лучшему, что ты знаешь, не придется устраивать вечер откровений.

В глазах его читалось «зачем?», виделись проблески злости в мимике, впрочем, нужно было отдать ему должное, он продолжал молчать.

– В тех промежутках жизни, когда мы были вместе, я никогда тебе не изменяла.

– Я на всякий случай предупредил.

– Хорошо, – внутренне напряглась Маша, а внешне поставила правую руку локтем на подлокотник и прислонила к ней голову, большой и указательный пальцы поддерживал щеку, безымянный же проник в уголок рта.

– Тебе ничего не будет, – продолжил спокойно Яр. – А того, кто посягнет на мое, я убью.

– Мне не нравится формулировка. Мое-твое, – поежилась Маша, сдерживая волну жара начавшуюся внизу живота и упершуюся в какой-то ком в горле, и разминая шею свободной рукой, продолжила: – С этим нам еще предстоит разобраться: твое-мое, да ё мое. Однако смысл твоих тревог понятен и принят к сведению.

– Что? – возмутился Яр.

– Да ну тебя, испортил такой сладостный момент, что уже ничего не хочу, – расстроилась Маша, давая волю чувствам.

– Что не хочешь? – обескуражено спросил Быковский, ужаленный ее словами.

– Тебя сейчас не хочу, – прошептала, как прошипела Маша, подаваясь вперед, так что они оказались лицом к лицу.

– Даже так? А хотела? – не понял Яр.

– Мне пора, – как ни в чем не бывало улыбнулась Маша и поднялась.

– Павлова, что сейчас было? – бросил он вдогонку, уходящей Марии.

Та на мгновение остановилась, встала в пол оборота, поправила рукой волосы и шумно выдохнув сказала:

– Хотелось, Яр. Очень даже хотелось в начале разговора, – напоследок одарила его улыбкой и зашагала к выходу.

«Ну все, контрольный выстрел, – усмехнулась про себя Маша. – Теперь я точно попала», – взволновано продолжила думать она, проходя мимо окон кафе, да не глядя на них. Эмоций и так было в избытке. Сердце колотилось, лоб морщился, голова гудела. Только был в этом какой-то необъяснимый кайф.

«Попала».

Глава 4

– Привет! Спасибо, что нашла сегодня для меня время, – начала Павлова, глядя на женское изображение на экране своего телефона.

Там была Вера Истомина, ее первый психолог, с которым она захотела остаться в длительной терапии. В жизни Маши было много разных терапевтов, однако с другими ее хватало на один-два раза, не более.

– Вам нужно на терапию, а не на семинар. Знаний у вас и без того хватает, – сказала как-то одна милая женщина в очках, ведущая встречу о чувствах. – Лучше гештальт, или эмоционально-образную терапию, может и вовсе танцевальную. Не логикой, Маша, не логикой, – участливо покачала она головой. – Хотя нет, не танцевальную, вам нужна именно личная терапия. И избегайте расстановок, вам это совсем ни к чему. Напишите мне, я поищу для вас терапевта.

Маша без надежд согласилась, долго рассматривала фото психологов из списка на их страницах-визитках в интернете, выбрала Веру, а через пару месяцев поверила с ней в целительность личных бесед.

В терапию приходят «…за возможностью побыть собой. Быть живым человеком рядом с живым человеком», – вспоминала Павлова слова Виктора Кагана.

Теперь она иногда смеялась в обществе психологов, что своему терапевту платит за одну единственную фразу: «С тобой все нормально».

Одна организация их встреч, а вернее полное отсутствие этой организации и строгих договоренностей, кроме ограничения времени для беседы в один час и стоимости оплаты, для Маши – правильной девочки, была целебной.

Конечно, Павлова, давно знала золотые стандарты идеальной психотерапии: встреча один раз в неделю, в определенные день и время, закрепленное за пациентом, длительность от сорока пяти минут до часа, в перерывах между встречами общение не ведется, за исключением обсуждения технических моментов отмены или переноса встречи. Пропуски оплачиваются.

Только эти стандарты глушили ее чувства, которыми нужно было делиться строго по расписанию, к тому моменту, она обычно уже успевала замести их в самые укромные уголки души, а потом логично рассказывать о своих заключениях или просто приключениях в течении недели.

Вера подарила ей свободу, доверяя ей и предчувствуя, что Маша настолько корректна, что никогда не позвонит ей ночью, не оставит сеанс безоплатным или не исчезнет, не попрощавшись.

Маша имела возможность написать своему психологу просьбу, найти для нее ближайшее свободное время для встречи. И оно обычно находилось в течении последующих трех дней. Или не находилось за редким исключением. Этот риск Павлова брала на свой счет и готова была мириться с его последствиями.

– Привет, – кивнула Вера с экрана Марии.

– У меня две темы, которые я хочу обсудить и не знаю с какой начать. Для меня сложны обе. Хотя… смотрю на тебя и, аж, мурашки по коже, – Маша потерла виски и взъерошила свои волосы. – Мне не хотят засчитывать работу с тобой в институте. Настаивают, чтоб я сменила терапевта. Я просто в шоке! Если я не сделаю это в ближайшее время, я не наберу потом необходимое количество часов личной терапии за оставшееся время учебы. Я не знаю, что мне делать?! Я выбирала этот гештальт-институт, именно потому что ты в нем работаешь и являешься рекомендованным терапевтом. А теперь такое!

– Мне жаль это слышать, Маша, – с сочувствием произнесла Вера. – Тебе удалось поговорить с руководительницей программы, как ты планировала?

– Да, она пытается меня убедить, что если я не пройду очную терапию, и продолжу работать с тобой онлайн, то не буду иметь представления о нормальной гештальт-терапии. Что это ради моего блага. Но, Вера, – чуть повысила голос Маша, а потом снова вернулась к более или менее спокойному тону: – Я не могу сейчас менять терапевта. Я не хочу менять терапевта. Выстраивать новые отношения – мне сложно, если сказать невозможно. Да я только пересказывать свою судьбу ему буду первые двадцать встреч. Я не могу менять терапевта, особенно сейчас. Это издевательство надо мной, а не польза. Боже, я не понимаю, что происходит. Они же вроде психологи, с большим стажем работы, и творят такое. Ну как?!

– Почему ты сказала, особенно сейчас?

– Не считая моей депрессии, если ее вообще можно уже не считать, как привычную, в моей жизни снова появился Ярослав, я говорила тебе о нем, помнишь?

Вера кивнула.

– И при всей радости этого момента, я предвкушаю и большие трудности. Он человек не легкий. И меня сильно расшатало в мыслях от желания сбежать от него, до съехаться в тот же миг. Но я держусь и даю себе время и право пока не принимать решений. Хотя, что я вру себе и тебе, я уже начала с ним сближаться. Ну, не могу я сейчас поменять терапевта. Я к тебе привыкла. Я не хочу. И бросать институт не хочу. А как учиться, если мне дальше не пройти нормоконтроль, и я не получу допуск к экзаменам? Какой тогда смысл?

– Интересный ты задала вопрос, – подхватила психолог. – Какой смысл ты вкладываешь в свою учебу?

Маша призадумалась, перед тем как ответить:

– Ты права, что дело не только в этом, мне очень не нравится организация процесса в институте. Мне есть с чем сравнить, я много где училась, и это обучение похоже на неуважение к своим студентам. Четких правил нет, вечно что-то меняется. Даже даты семинаров могут переноситься чуть ли не за две недели до начала. Лекции тут начитывали онлайн, до последнего не давали информацию, на какой платформе будут читать эти лекции, а скачать программу, а подготовиться?

– Злишься на них?

– Нет, мне просто это не нравится. Ну, не было у них правила, что терапия должна быть только очная, почему теперь мне не хотят засчитывать часы работы с тобой. Я не понимаю?! Я уже и письмо написала на имя директора института, с просьбой пойти на встречу и согласовать мне работу с тобой – тишина. Ну, вот как?! Два месяца не могут на письмо ответить. Я уже предполагаю, что ты меня спросишь, что меня там держит – группа. А теорию я ведь и так почитать могу.

Маша замолчала, лишь слышно было, как она отстукивает нервную дробь ногами, а руки ее обхватили живот с такой силой, что через считанные секунды, она развела их и стала трясти, чтоб сбросить онемение.

– Мне очень жаль, Маша. Ты хочешь узнать мое мнение об очной и заочной терапии?

– Давай!

– В чем-то они правы. Очная терапия значительно отличается от заочной, и ты обогатишь свои знания, пойдя в очную работу.

Маша вздрогнула и шумно выдохнув сказала:

– Мне сейчас кажется, что ты меня предаешь этой фразой.

– Это не так. Я говорю исключительно о разнице методов работы.

– Умом я это понимаю, а по эмоциям – ощущаю предательство. И мне от этого плохо.

– Мне очень печально это слышать.

– А мне-то как печально. Будто ты отталкиваешь меня.

– Это не так.

– Только чувствую я именно так, увы.

Это было невероятно ужасное ощущение, под лозунг «кто не с нами, тот против нас», и Мария совершенно не понимала, что с этим делать. Так что по заветам гештальта, старалась просто быть в этом чувстве, жить в нем, а так хотелось сбежать, чуть ли не в окно.

Только Вера, ее психолог, знала, что каждый день Мария просыпается и решает, ради чего ей прожить сегодняшний день. Каждый день находит смыслы, чтоб не проваливаться в адские ощущения ночи души, причины которой пока не получалось разгадать, а Вера хотя бы смогла помочь продолжать с этим жить, когда казалось, что уже невозможно.

Их встреча закончилась в одиннадцать ночи, Маша не успела отложить телефон, как на экране высветилось сообщение от Яра: «Добрых снов, малыш».

Как давно ей никто не желал добрых снов на ночь, не считая сына. По спине и рукам побежали мурашки, а на лице засветилась улыбка.

«Доброй ночи, Яр».

Колючие елки преграждали ей выход. Маша повернулась лицом к саду. Какие невероятно реалистичные стали сны. Полный эффект присутствия. Так ведь и запутаться можно, где реальность, а где нет, как в фильме «Начало», и покончить жизнь самоубийством, пытаясь вернуться в реальность.

«Мне ли об этом переживать? – посмеялась над своей депрессией Павлова. – «Жизнь и сновидения – страницы одной и той же книги», кажется так говорил Шопенгауэр. Жаль я пока так и не доросла его нормально читать. Зато книжка красиво стоит на полке и радует позолоченным корешком мой глаз».

Вдруг что-то мелькнуло слева. Маша обернулась, там в кустах, за мгновение выросших до двухметровой живой изгороди, появилась дубовая дверь с медной фурнитурой: петли и ручка-кольцо были натерты до блеска, под ручкой красовалась большая замочная скважина, насквозь проходящая через дверь и украшенная кованным узором, напоминающим солнце, с его пламенными лучами, а сама дверь была декорирована орнаментом из додекаэдров, чем-то схожим с подсвечником в ее кабинете.

– Ух ты, – закружило Павлову в огненных чувствах, как на карусели, и, поджигая ей пятки, повлекло к двери.

Та была закрыта. Маша постучала в дверь. Кто-то постучал ей в ответ. Она еще раз постучала, и повторно получила обратный стук. Жаль, она не знала азбуки Морзе, хотя и тот, кто стучал ей за дверью, тоже мог не знать ее. Что сразу на себя пенять?

Она нагнулась и посмотрела в замочную скважину, там было темно. Павлова уже хотела расстроиться, как отпрянула в страхе увидев в скважине нечеловеческий глаз, который так же рассматривал, что там, за дверью.

Не успела Маша ахнуть, прижав руку к груди, как нащупала у себя же в районе солнечного сплетения медный амбарный ключ на веревочке.

«Как приятно бывает во снах, еще не успеешь подумать, а решение само приходит. Хотя нет, мне придется решать, отпирать эту дверь или нет. Что за зверь там? Насколько он опасен для меня? Впрочем, это ведь сон. И что самого страшного может случиться? Я проснусь в плохом настроении. Это меня уже давно не пугает, поэтому стоит отпирать дверь. Иначе я буду жалеть о не сделанном и никогда не узнаю, кто там».

И Маша, выдохнув и собравшись с мыслями, отворила дверь. За дверью на небольшой скамеечке сидел огромный мамонт с нечёсаной шерстью и длинными бивнями.

«О-о-о, и что бы это могло значить?»

Мамонт склонил голову на бок и приветливо посмотрел на нее.

«Ну, по крайней мере дружелюбный. Уже хорошо».

– Ты говорить умеешь?

Мамонт издал какой-то невнятный звук.

– Не умеешь, – с грустью заключила Маша. – Ладно, пойду дальше, что тут стоять, раз больше ничего не происходит.

Мамон увязался за ней.

Маша вернулась ко входу в сад, вспоминая на фоне какого прекрасного неба сидел мамонт. В помещении, где они встретились, было не другое пространство, а другой мир, она лишь сейчас это осознавала, когда утихли чувства от встречи с большим и неведомым.

Интересно, что можно было заметить такое лишь задним умом.

Маленькая деревянная скамеечка, похожая на кукольную лавочку в масштабах огромного животного, стояла на песке, раскрашенном в пепельно-розовый цвет под лучами почти упавшего за край моря солнца. И небо было сочно розовым с проблесками голубого и желтого, а лиловые слоистые облака оттеняли лавандовое море, набегающее на берег ленивой волной. Все это было лишь фоном в момент встречи с мамонтом, а сейчас благодаря воспоминаниям обретало важность и ценность.

На миг, ей захотелось вернуться, открыть дверь и вкусить все прелести ушедшего мгновения, но она не решилась, оглядывая огромное пространство сада, который тоже предвещал ей что-то интересное.

«В одну реку не войдёшь дважды», – подумала Павлова, выбирая новую тропу.

Красную или чёрную, серую или жёлтую? С одной стороны, эти тропы переплетались между собой как на детских рисунка с лабиринтами: помоги мышке попасть домой, и совершено не важно было с какой начать, раз время на прогулку не было ограничено одним сном, с другой стороны долго блуждать не хотелось.

Маша снова посмотрела на парк, стараясь вобрать с себя схему лабиринта и мысленно дорисовывала в голове как карту невидимые за кустами-оградами продолжения троп. Она поняла, что как по диагонали идёт одна почти прямая цветная тропа, состоящая из полосок всех цветов дорожек, и решила пойти по ней.

Пару раз вильнув то по жёлтой, то по чёрной тропкам, она вышла на эту цветную тропу и, лишь немного петляя, подошла минут через пять к выходу.

Там стояли небольшие резные ворота размером с обычную дверь, как вход в иную реальность – сосновый лес с вековыми деревьями. Павлова беспрепятственности вышла из сада, обернулась. Мамонт топтался у входа, которому ворота были явно не по размеру, и грустно смотрел на Машу. Только у той не было ни малейшего сожаления, что он не может последовать за ней. Не случилось между ними ещё ни одного события, которое могло бы связать их судьбы.

Она махнула ему рукой и последовала за лесной дорожкой, хаотично разделяющей кусты черники, усыпанные ягодами.

Шла она вроде и не долго, однако сада уже не было видно за порослью, и вышла к поваленному дереву. Согнулась пополам, пролезла под ним и вышла на большую поляну.

Справа поляна была богата красной брусникой, посреди поляны росла иссохшая яблоня, пугающая своими ветками, как искореженными костями, а слева стоял ветхий бревенчатый дом. У дома на деревянной лавке, вросшей в вытоптанную землю, сидел старый дед.

Одет он был просто: в холщовую рубаху с запахом, подпоясанный узким тканым поясом в одну желтоватую нить, холщовые штаны-шаровары, почти все голени его были скованы поверх штанов онучами – тканью-обмоткой, а на стопе держалась плетёная подошва, крепившаяся к ногам верёвками-ремнями, напоминавшая недоделанные сверху лапти. Волосы его были длинные и седые с отрезанной чёлкой и медным ободом по лбу и затылку.

Дед удивлённо вскинул белую бровь и начал разговор:

– Рано ты. Все спешишь, спешишь. И важного не замечаешь.

– Здравствуйте, дедушка! – чуть поклонилась его старости Маша. – Не знаю, что и ответить. Вроде просто шла и дошла к вам. Не спешила.

– Раз не знаешь, что ответить, иди ещё прогуляй, – кивнул нейтрально дед. – Пришла бы вовремя, имела бы и просьбы.

– Может у вас ко мне просьба какая-то есть? – смутилась Маша.

– А ведь верно, есть, раз ты все же пришла. – Хоть и подпоясанная, да с непокрытой головой тут ходишь. Да, знаю, можно тебе в твоём положении, только не твой это выбор. Явно, не святая дева.

– Не святая. Святой мне уже никогда не стать, – шутливо покачала головой Павлова. Странно, что он говорит про непокрытую голову, мы же вроде не мусульмане. И продолжила. – А вот остальных намеков я не понимаю.

– А что тут не понять. Столько лет, и ни разу не венчанная. Засиделая ты. И с тоской такой в глазах, что в былые времена звали бы тебя только трупы омывать. Тогда замужним женщинам с непокрытой головой нельзя было ходить вне дома. Беду бы накликали простым волосом.

– Значит повезло мне не родится в то время.

– Как знать, как знать. Все же не повезло до своих лет замуж не выйти, – покачал головой дед. – Тогда бы он тебя так зло не бросил. А бросил, был бы наказан.

– Он? – не поняла Павлова, только тело что-то как вспомнило, лопатки устремились друг к другу, одаривая весь стан напряжением, руки прижались вдоль боков, а ноги как в землю вросли.

– Говорю же, рано пришла. Не готова ещё.

Только и уйти уже Маша не могла, стоя как вкопанная. И если бы не пришлось ей выдерживать неимоверное напряжение, сковавшее тело, то впору было не на шутку испугаться или хотя бы проснуться.

– Ладно, – как сжалился над ней дед. – Иди в дом, – он махнул рукой и Марию отпустило. – Вынеси оттуда гребень. Да расчеши меня.

Маша шумно выдохнула от облегчения.

– Там темно. Просто зайди. Протяни руку вперед и скажи слово «гребень», тот в руке и появится.

Маша снова напряглась. В фильмах в такие моменты начинает играть тревожная музыка. А в чёрных комедиях поставили бы звук раскрывающейся пружины «пиум». Видно лицо ее тоже театрально перекосило как в подобных комедиях.

– Иди, иди, – там пока лишь пустота. – Бояться стоило ещё до входа на поляну или завидев меня стариком или старую яблоню. А ты как-то пугаешься на середине пути, когда уже нового ничего не происходит, да и страшного чего-то не случилось.

– А может? – насторожилась Маша.

– Все может быть, да только не сейчас. Иди и убедись сама. Зря что ли дошла?

Мария опять смущенно улыбнулась и зашла в избу.

В гештальте это бы назвали дефлексией, то есть защитным механизмом психики, когда вместо одного чувства, в данном случае страха, человек расходует энергию на какое-то иное действие, и так рассеивает импульс. В этот момент Маша подменяла свой страх улыбкой, который на самом деле никуда не исчезал, а таился в теле, напрягая ее мышцы, так что открывала она дверь без благодушного расслабления и не под ощущением интереса от предстоящего приключения, при этом не осознавая в полной мере своего состояния. Она ж типа улыбалась, что в принципе не соответствовало ситуации.

В доме был полный мрак. Когда дверь захлопнулась за Павловой, та вздрогнула и побоялась попятиться назад, настолько у нее в этот момент сбились все ориентиры в пространстве. Пришлось сделать вдох и длинный выдох. Ощутить пол под ногами, вспомнить, что ещё шаг назад она была на свету, а не в темном помещении, а значит выход рядом.

Вытягивать руку вперёд совершенно не хотелось, так как в голове мелькали страшилки от возможности пощупать так огромных пауков или змей, а то и призраков, в лучшем случае сломать ногти о ближайшую стену. Сложно было утихомирить фантазию и объяснить, что вряд ли дед из сна отправил ее в террариум, и вообще всегда можно по-быстрому проснуться.

Медленно-медленно она все же вытянула руку вперёд и сказала «гребень». Ее ладонь отяжелела под ощущениями чего-то холодного. С одной стороны, гладкого, с другой, заострённого на краях множественных зубцов.

Маша прижала пальцами гребень к ладони, чтоб не потерять его, повернулась, как ей показалось на сто восемьдесят градусов, нащупала чуть правее дверь, все же разворот ее был не точен, и вышла на свет, жмурясь от солнца и прикрывая рукой глаза.

– Не отгораживайся от солнца рукой, не гони его из своей жизни, лучше поклонись ему, пока глаза не привыкли к свету.

– Хорошо, – согласилась Павлова и поймала себя на мысли, что сейчас она, как и ее клиентка Даша, со всем беспрекословно соглашается, а ещё на девочку пеняла.

– Расчеши гребнем мои волосы и бороду. Да поосторожнее, они много веков не чесанные.

Чуть поколебавшись, Павлова повиновалась воле деда. Когда люди говорят так спокойно и в повелительном наклонении, создаётся ощущение, что они имеют полное право так говорить, и этим словам стоит подчиняться, однако не всегда все так на самом деле. Порой в них говорит не уверенности в правоте или знание, а раздутое самомнение. Впрочем, в этой просьбе Маша не усмотрела ничего дурного, пока не начала расчёсывать деду седые жёсткие волосы.

Иногда казалось, что гребень только мешает, приходилось пальцами распутывать колтуны. Когда же работа была закончена дед снова повелел:

– Благодарю тебя. Но это лишь часть дела. Теперь собери каждый упавший волос, иди к яблоне и закопай их по одному вокруг неё в ее корнях. Рой землю голыми руками, пот со лба не вытирай, пусть капает на землю и поливает ее. После закопай и гребень. А как закончишь, встряхни руки один раз, грязь вся с них и слетит. Затем смотри, что будет. Коль увидишь чудо, бери то, что увидишь, и возвращайся. Будет и тебе награда.

Павлова снова согласилась. Собирая белые волосы с тёмной земли, она размышляла, отчего же согласилась? Потому что сон или потому что обещана неведомая награда? Когда рыла землю, ломая ногти, и закапывала волосы, жалела, что согласилась. Вместо слез, капал пот с ее лба, только было уже жаль бросать задуманное. Могла ли она все же отказаться от просьб деда? Насколько это было бы правильно, в соответствии с обстоятельствами и ее желаниями, или ей все же доставляло некое удовольствие эта сказочная игра?

Так в мысленном разладе и прошли ее труды, а как закопан был гребень и окончена работа, вышли и все мысли, остались лишь усталость в теле и удовлетворение от сделанного.

Маша стряхнула руки, мелкие комочки грязи полетели в сторону сухой яблони, облепили ее ветки, вдруг превращаясь в зелёные листья и розовые цветки. Она ахнула, застыв перед яблоней в удивлении. А дерево не застыло, из цветков завязались яблоки, они быстро зрели и краснели, пока буквально за минуту не развесили по всему дереву свои спелые бока.

«– Да, ради такого чуда можно было и землю рыть голыми руками», – подумала Павлова, срывая яблоко с ближайшей ветки.

Этот чудо-плод она отнесла деду. Тот откусил кусок и отдал Маше яблоко обратно, попросив ее откушенной частью провести по рукавам своей же рубахи в области запястий, что она и сделала. И произошло новое чудо. Яблочный сок не пачкал одежду, а обогащал ее геометрическим орнаментом из красных и золотых нитей.

Пока Павлова дивилась происходящему, она пропустила как дед сбросил свою старость и простые одежды и превратился в статного мужчину лет пятидесяти в белой рубахе, широких штанах, заправленных в красные кожаные сапоги, в красном плаще, расшитом по краям золотыми нитями, скреплённый у плеча золотой брошью, а из-под плаща виднелся пояс с золотыми бляхами и резная рукоять стального меча. Волосы его потемнели, простой обод превратился в золотой. И шея мужчины была обвешана каменными бусами да цепями из драгоценных металлов, а на руках красовалось несколько перстней с огромными камнями.

Ветхая изба выросла до двухэтажного терема с резными наличниками и фасадом.

– Теперь тебе точно пора, – заключил мужчина, глазами улыбаясь Маше.

– Как вас зовут? – замешкалась Павлова.

Бывший дед неодобрительно покачал головой, шумно выдохнул, да так сильно, что порыв ветра отодвинул Марию прямо ко входу в сад. Но ветер сжалился над ней и шепнул ей на прощание имя божества, с которым она повстречалась – Перун.

«– Это ж кажется главный славянский бог, типа Зевса у греков», – подумала Павлова возвращаясь в сад и, захваченная своими мыслями, не заметила, как уткнулось носом в мамонта. Так внезапно, что проснулась, снова лёжа на животе и упираясь носом в подушку.

Глава 5

Наташа пришла на прием в белом платье с принтом из красных цветов. В красных туфлях на каблуках и красной помадой на губах.

«У меня было когда-то похожее платье и такая же точеная фигура – до родов. Жаль пришлось отдать это платье, раз уж не похудела и за пару лет», – позавидовала Маша клиентке.

Наталья села в кресло, закидывая нога на ногу, и начала многозначительно молчать.

Маше стало очень неуютно в своём же кабинете, своем платье, если не сказать больше, в своём теле. Будто она была обязана по взмахну ресниц понять потребность клиента и выдать правильную речь в соответствии с предугаданными обстоятельствами. Вот только это была их вторая встреча и правила консультации были обозначены: «Это время клиента», а не игра «Угадайка».

« Хотя, что это я? – осекла себя Павлова. – Есть клиенты, которым я и на первой встрече и на второй помогаю разговориться. Они стесняются, им трудно в чем-то признаться или они считают себя недостойными внимания. Здесь же нечто иное. Я так образно отстраиваю свои границы и не вхожу в игру клиентки, не давая ожидаемого, пусть и бессознательно с ее стороны, отклика.

– Вот скажите мне как психолог, – наконец начала Наташа. – Что меня ждёт, если я оставлю ребёнка.

Маша порадовалась, что ей пришлось подавить улыбку, а не злость, после такой-то фразы. Ах, это речевой оборот «ну ты ж психолог», в разных его интерпретациях – как красная тряпка для быка для начинающего психолога. У нее есть несколько подтекстов. Первое, обесценить психолога как специалиста, иногда подготовить почву для обесценивания. Тогда появляется злость. Второе, получить бесплатную консультацию вне кабинета. Ведь может появиться импульс помочь.

Павлова первое время часто попадала на эту уловку – помочь бесплатно, объясняя себе свой альтруизм желанием большей практики, пока не поняла, как зря растрачивает себя и снова и снова получает обесценивание, вместо адекватной благодарности.

Однажды она болезненно уткнулась как в стену во фразу очередного просящего совет: «Как здорово, я уже планировал пойти на сервис «Сознание» за консультацией, а ты сэкономила мне три тысячи. Спасибо».

И все. Человек просто сказал спасибо за информацию, которая, по его мнению, могла стоить три тысячи. То есть она не заработала этих денег, хотя по-честному поделилась своими знаниями и умениями, которые являются ее рабочим инструментом и за получение которых она заплатила временем и деньгами, расходуемыми на обучение. И тут в голове Павловой возник интересный вопрос: может ли она работать бесплатно? Насколько у неё самой идут хорошо дела, чтоб заниматься благотворительностью?

– Что ждёт Наталью, если она оставит ребёнка? – мысленно напомнила себе Маша вопрос клиента, чтоб ответить: – Извините, сегодня карты таро остались дома. Не смогу вам подсказать.

– Вы что издеваетесь? – возмутилась клиентка.

– Нет, – покачала головой Мария. – В шутливой форме объяснила вам, что не занимаюсь прогнозами будущего.

– Так мне не смешно, – ядовито бросила Наташа.

– Да, и хорошо, что вам не смешно, и хорошо, что вы в контакте со своей злостью. И выдерживаете это и не выбегаете из кабинета или не пытаетесь ударить меня.

– Так я деньги заплатила! – возмутилась Наташа. – А ударить? – поморщилась она.

– И чего бы вы хотели получить за ваши деньги?

– Сочувствие! – огрызнулась клиентка.

Маша мысленно выдохнула, потому что теперь становилось легче работать, зная, чего ожидает клиентка и зная, что та плохо относится к рукоприкладству и насилию:

– Наталья, мне очень жаль, что вам приходится одной решать, оставлять вам ребёнка или нет. Это должно быть очень тяжело.

– Вы издеваетесь? – не могла успокоиться и понять Наташа.

– Нет. Говорю искренне. У вас не тот случай, когда беременность долгожданная или ожидаемая, вы не замужем и вам не подходит предполагаемый отец ребёнка, если ничего не изменилось со времён нашей прошлой встречи. Вам сейчас сложно. Я это вижу и сопереживаю вам.

– Я не вижу вашего сопереживания.

– Как я могу проявить его, чтоб вам оно стало заметно?

– Только без объятий, – заранее остановила ее Наташа.

– Хорошо, конечно. Я не буду вас трогать без вашего согласия.

– Отлично, – выдохнула Наташа и наконец расслабилась. – Вам правда жаль?

– Да.

– Но это ведь не жалось?

– Нет, это именно сочувствие в вашей непростой ситуации. Не думаю, что вам нужна моя жалость.

– Спасибо, точно нет. Так что мне делать со всем этим?

Маша постаралась сказать следующую фразу одновременно и твёрдо и мягко:

– Это очень личный вопрос, на который я не могу дать ответ за вас, но я бы хотела сделать все возможное, чтоб вы нашли свой ответ.

– Нашла свой ответ, – завороженно повторила клиентка. – А какие могут быть варианты?

Продолжала затягивать Наташа в свою игру психолога, и та в этот раз поддалась ей:

– Вы можете сделать аборт и жалеть об этом всю жизнь или забыть от этом, или радоваться, что решились на аборт. Вы можете родить ребёнка и воспитывать его, или оставить его в детском доме, найти бездетную семью и предложить им ребёнка, типа как суррогатная мать, ещё и денег заработаете.

Наташа напрягалась.

– Можете продать на органы, хотя вообще-то это подсудное дело. Ещё …

– Ещё?! – с обескураженность улыбкой воскликнула Наташа. – Вы снова шутите?

– Пошутите со мной, вам станет легче. Придумайте тоже какой-то нелепый вариант. Например, родить и подсунуть ребенка отцу. Был какой-то фильм на эту тему. Могу найти его название. Будет вам инструкция к действию.

– Мария, о чем вы? – в конец запуталась Наталья.

– Перебираю всевозможные варианты как вы и просили.

– Так они абсурдны!

– Да, большая часть из них полный бред. Но ведь что-то вас зацепило?

– Да! Отдать ребёнка на органы! Как вы такое вообще могли сказать?

– Сказала именно потому, что вы так никогда не сделаете, однако это явно привело вас к пониманию… – Маша сознательно замолчала.

– Если я все же выберу оставить ребенка, я точно хочу, чтоб он был счастлив.

– И как вам этот вариант?

– Я подумаю над ним. А это точно психологические методы?

– Да, это метод парадоксальной интенция в логотерапии. Хотите, поизучайте на досуге.

– Поизучаю, спасибо. Потом вам расскажу.

«– Потом, – эхом повторила про себя Маша. – Значит придёт ещё. Нарциссическая броня пробита. Быстро, однако. Вероятно, уже очень сильно припекло, что и защиту клиентка сразу включила и готова была ее быстро начать отключать».

– Хорошо, буду рада вас видеть снова.

– Правда?

– Честное пионерское!

– Вы снова?! – заулыбалась Наташа.

– Как раз научите меня говорить вам так, чтоб вы верили в слова.

– Хм… Я и сама не знаю, что вы должны говорить.

– Хороший повод для исследования, – кивнула Павлова.

Мария выходила на улицу буквально на десять минут в перерыве между приемами, чтоб сменить обстановку, как по возвращении увидела между дверью и дверной ручкой одинокую белую розу.

« – Белая», – с удивлением прошептала про себя Маша.

Вряд ли Ярослав думал о значение белой розы, которое сейчас вспомнила Мария. Однако, она-то это знала и буквально один цветок, подаренный Яром, человеком, не признающий в повседневности нежность и ласку, взбудоражил в ней множество противоречивых чувств.

Роза издавна считалась царицей цветов. А белая роза символизировала непорочность, которую охраняли шипы на стебле.

В Индии когда-то существовал закон гласящий, что каждый, кто принесёт царю розу, может просить у него все, что только пожелает.

Быковский явно хотел напомнить о себе. Так мило с одной стороны и так явно нарушая личное пространство Павловой, совершенно не стесняясь показать, что он знает, где она работает и знает, когда она куда-то выходит.

«– И что же мне со всем этим делать?» – задала сама себе вопрос Мария, выдохнула, забрала цветок и, войдя в кабинет, переключилась на мысли о работе.

– Маша, я на тебя злилась – широко улыбнувшись, задорно произнесла Глаша.

Она одна из немногих новых клиенток, которая садилась в белое кресло со всем комфортом, явно не притесняя себя и не ограничивая в чем-либо.

Однако, как и во фразе Глафиры, так и в ее позе, чувствовалась некая фальшь.

Не было в ее позе благодушной расслабленности.

Что до фразы? Кто же говорит о злости с широкой улыбкой? Это попытка смягчить проявление негативной эмоции? Или снисхождение? Или невозможность проявить злость прямо? Неудачный ход, потому как слишком легко можно перевести все в веселую болтовню, не дойдя до сути. И тот, к кому обращена была злость, ничего не поймёт, а тот, кто пытался рассказать о своей потребности, получит еще и досаду, что разговор вроде как был, а по итогу – ничего.

Маша вскинула брови и немного поджала губы, всем своим видом задавая вопрос: «почему?».

– Что за фильм ты мне посоветовала? – развела руками Глаша, снова улыбаясь. – Мыло мыльное. Этот главный герой, ну которого играет Николас Кейдж, меняет пентхаус в центре Нью-Йорка на подгузники в пригороде? Серьезно? Типа с милым рай и в шалаше – это ты хотела мне донести? Поумерь свой аппетит?

– Я хотела узнать твое мнение о фильме. Люди очень разные и каждый находит в нем что-то свое. Или не находит. Ты досмотрела до конца?

– Конечно!

– Почему?

– Ты попросила, я сделала.

– Я предложила тебе его посмотреть, как домашнее задание, при этом я не настаивала, что все домашние задания обязательны к исполнению.

– Как это понимать?

– У меня нет задачи заставить тебя делать то, что ты не хочешь. Ты имеешь право не делать то, чего тебе не хочется, даже если я об этом прошу. Знаешь, я наоборот буду радоваться, когда ты мне будешь говорить, что тебе подходит, а что нет.

– Я запуталась. А кто сейчас здесь главный?

– Главная здесь ты, а я ведущая.

– А это разное?

– В данном случае да. Аллегория, конечно, не идеальна, однако все равно подходит. Представь, ты пришла на массаж. Лежишь, расслабляешься и ловишь ощущения, а я массирую в соответствии с твоим запросом, где больше болит или, просто, где требует внимания.

– И как я здесь должна расслабиться, если мы возвращаемся из аллегории в контекст терапии?

– Быть честной, вернее, естественной в своих чувствах и проявлениях. Потому что здесь для меня нет правильных или не правильных чувств, каждое проявление тебя важно и раскрывает тебя для меня и тебя для себя самой, что ещё более ценно.

– В каком смысле раскрывает меня для себя самой?

– Есть парадоксальная теория изменений, которая говорит нам о том, что изменения происходят тогда, когда человек становится тем, кем он есть, а не тогда, когда он старается быть тем, кем не является. Пожалуйста, не подумай, что это про какое-то враньё или недосказанность. Это про знакомство человека с самим собой и понимание тех обстоятельств, в которых он сейчас. Когда человек начинает называть вещи своими именами, без аллегорий или придания чему-то социально-одобряемой формы. И здесь ровно то пространство, когда я буду рада, если ты не будешь стараться, а будешь просто быть в моменте. Да, пространство в некотором роде искусственное, так возможно не получится вести себя вне этой комнаты, но это ведь не значит, что нужно совсем отказываться от подобного вполне полезного опыта. Как тебе то, что я сейчас сказала?

– Нужно переварить, – озадаченно произнесла Глаша.

Маша по-доброму улыбнулась.

– Что? – смутилась клиентка.

– Радуюсь. Для меня ты сейчас очень естественна и красива.

– Красива? – удивилась Глафира. – С таким, вероятно, перекошенным от замешательства, лицом?

– Я так не вижу тебя. Я вижу естественную красоту в эмоции.

Глаша недоверчиво сдвинула брови.

– Какая сцена в фильме более всего запомнилась тебе? – спросила Павлова.

– Тот момент, когда к Кейджу приходит его реальная девушка. В Рождество, такая красивая, в сексуальном наряде под пальто. А он, дурак, бежит куда-то искать свою женушку из сна.

– Ты так рассказываешь, что мне становится неприятно.

– Да, мерзко! Называй вещи своими именами, – хмыкнула Глаша. – Так ты просила, да? – на миг сменила эмоцию клиентка, дав комментарий с улыбкой. А после продолжила с возмущением: – Она нашла для него время в Рождество, он сам ее попросил об этом, девушка подготовилась, а он сбежал. Вот как его назвать?

– Как?

– Ладно, это же фильм, – шумно выдохнула Глаша.

– В реальности ты с похожим сталкивалась?

– Так меня, конечно, не бросали…, – хмуро отозвалась Глафира. – Ладно, что это мы?! Что ты видишь в этом фильме? Он тебя цепляет?

– Цепляет. Я вижу там… прохождение кризиса среднего возраста, – хотелось сказать Павловой, однако она нашла своим мыслям более подходящую форму: – Я вижу там способность человека меняться и изменять свои приоритеты в соответствии со своими личными предпочтениями, имея свое мерило, что такое хорошо, а что такое плохо.

– Разве плохо хороши жить?

– Разве я это сказала? Ты противопоставляешь хорошо жить и жить семейной жизнью? Я верно слышу?

– Хм…, – искренне удивилась Глаша. – Поймала меня. А ведь и правда, я почему-то это противопоставляю. Возьму на заметку. Получается, не так уж и зря я смотрела этот фильм.

– Не зря, – покивала Маша.

– Что ещё посоветуешь посмотреть?

– Посмотри фильм «Сбежавшая невеста» с одним условием, не смотри, если не захочешь.

– Хорошо, – наконец искренне улыбнулась Глафира.

Клиентка ушла, а Маша с горечью заметила, что в трудах забыла поставить в воду белую розу. И она начала чахнуть.

Давным-давно древнегреческий поэт Анакреон сочинил легенду, что белая роза возникла из белоснежной пены, покрывавшей тело Афродиты – богини любви и красоты.

«Остановлюсь-ка я пока на этой легенде о белой розе и напишу Яру. Про любовь как-то приятнее думать, под конец рабочего дня».

«Привет! Если у тебя есть время сегодня вечером, давай встретимся», – написала Павлова сообщение Быковскому, выходя из офиса на улицу.

«Есть, заходи в Зефир. Я там. Там и договоримся».

Маша поймала себя на вздрагивании при прочтении названия чайханы. Ощущение было неприятным. Но что смущало?

«Отчего я так вздрогнула? Что такого в этом кафе, кроме, в некотором роде, не подходящей для меня кухни?»

Под мыслями Мария чуть не наткнулась на девушку в черном красивом платье.

«Как интересно, что сегодня я не обратила внимание, в чем была одета Глаша. А ведь это моя фишка – замечать одежду, словно показывающую мне состояние души клиента. Как бы это могло трактоваться мной, как феномен? Я не заметила важное для меня. И если зеркально перенести это действие на клиентку, то есть она не замечает чего-то важного для себя. В упор не видит. Ответ тут прост, что она не видит. Только по какой дорожке ее подвести, чтоб изначально был задан вопрос, на который она получила бы этот простой ответ? И вообще-то перед этим ее нужно предупредить о последствиях, что будет больно. Ну, а при каком раскладе ей не будет больно? То, что причиняет ей боль случилось еще до меня. Не будет девушка с адекватной самооценкой, выросшая в патриархальном обществе, на сказках с окончанием и жили они долгой и счастливой в законном браке, заранее подписываться на трагический исход ее любовной истории – роман с женатым мужчиной. Который длится уже год с нелепыми обещаниями, что что-то однажды изменится, но увы, не сейчас, в виду миллиона уважительных причин.

Это ведь даже не гарем, где официально есть несколько жен, может и не всем приятно, но хотя бы легально. Да и там были истории с войнами за то, кто будет любимой женой. Пусть современный мир меняется, и все же сложно себе представить девочку, которая с детства мечтает быть любовницей, а не единственной и неповторимой. Что произошло с этой девочкой, которая подменила свои мечты на то, что имеет сейчас?

А отчего я так уверена, что она мечтала о замужестве? Так не воротило бы ее от сцены, когда главный герой, с ее слов «дурак», бросает красивую и успешную девушку в эротическом наряде, чтоб найти… Очень показательно тут Глаша выразилась с явным презрением, за которым скорее всего зависть: «женушка из сна». Готова ли Глаша услышать правду? По тяжести сейчас в моей груди, вовсе нет, ей более ценным будет принятие и помощь в воссоздании самооценки. А может и создании этой самооценки с нуля? Кто ж знает, почему она подписалась на это социальное самоубийство души. Хм… интересно я сейчас сказала. Ведь так и есть, роман с женатым мужчиной, это не всегда осознанное, но в некотором роде добровольное согласие на психологическую травму, жизнь в стыде и в недосказанности. Как бы не менялись нравы, но в России в почете именно семейные ценности. Было бы для Глаши все «ок», она бы не терзалась неведомой тоской. Ах, Глаша, что же с тобой случилось? Как же грустно, что мне когда-то никто так не мог разъяснить, что я делаю со своей жизнью. Да, Перун, я точно не святая».

Тут Маша вслед за Перуном вспомнила Господина Шишкина и его фортель рядом с елками. И ей пришла в голову одна идея, которая озарила не только ее разум, но и лицо улыбкой.

– Павлова, ты чего так улыбаешься и не мне? – опешил Яр, а уголки его губ тоже непроизвольно поползли наверх вслед за ее улыбкой.

– Идея пришла по работе, – пожала плечами Маша как ни в чем не бывало, хотя обнаружила она себя уже в «Зефире», сидящей за столом рядом с Ярославом.

– А говорят, что я странный, – покачал головой Быковский глядя на Машу. – Вернись, пожалуйста, из своего мира ко мне или ты передумала встречаться со мной сегодня?

– Все, все! Я закончила.

– Где сегодня Данька?

– Мама забрала его с собой на дачу.

– Неужели?

– Сама удивляюсь, – кивнула Маша и вдруг загадочно замолчала.

«Почему он? Такой некрасивый и красивый одновременно? Не похожий ни на одного моего родственника или какого-то актера. Почему однажды я запала на этого мужчину?»

При первом знакомстве внешность Быковского больше казалась Павловой нелепой, чем приятной, хотя Ярослав тогда много улыбался. И обладал невероятной способностью забалтывать людей: тут шуточка, тут улыбочка и почти все двери открывались перед ним. И это Павлову больше бесило, а не восхищало, потому как слишком многое Быковскому доставалось даром, и теряло свою ценность, как она понимала уже сейчас. Там, где она сидела и готовилась к экзаменам в школе, например, он выезжал на харизме или списывании. Что за обаяние, которым он покорял людей? И невероятное везение при всех его приключениях.

«Везение…», – запнулась на мысли Маша.

Отца он своего почти не знал, так как мать не давала им особо общаться. Его отец умер, когда Ярославу было пять или шесть, какое-то несчастье на производстве.

А его мать умерла, когда Яру было девять. Тромб оторвался, в общем-то тоже ничто не предвещало беды. Воспитывала потом Ярослава бездетная тётушка преклонных лет, если Быковского вообще можно было воспитывать. Он же порой был как ураган, проносившийся по округе, оставляя за собой людей с искорёженным восприятием реальности. Не всегда, конечно, и все же он так мастерски умел втягивать людей в какие-то неприятности или ссорить их между собой, что слыл по округе тем, с кем опасно связываться.

Они встретились весной на общих посиделках двух, обычно враждующих, компаний из разных микрорайонов, когда им обоим только-только стукнуло по четырнадцать лет. И нет, это не было историей Монтекки и Капулетти, с враждой двух кланов, которая не давала влюблённым воссоединится. Потому как две эти компании сами собой развалились. Сначала многие разъехались на лето кто куда, а после осенью так и не воссоединились. В подростковом возрасте так бывает.

При всей романтичности того периода, неожиданно тёплой весне, вечерних посиделках на лавочке под цветущими яблонями в парке, изначально между ними ничего не случилось. Хоть Маша за пару дней до этого рассталась с парнем, и Яр, кажется, был не в отношениях.

Он больше заинтересовал Машу, как персонаж, а не как парень. Поэтому она согласилась через пару дней встретиться с ним, когда он достал номер ее домашнего телефона и позвал на прогулку.

«Боже, как давно мы друг друга знаем! В те времена я и о пейджере не решалась мечтать, а о мобильном даже не думала. Год девяносто пятый, кажется».

Их первая личная встреча закончилась на ее фразе: «Я никогда не буду с тобой встречаться! Даже не думай в мою сторону!».

Как они снова начали общаться осенью, она не могла вспомнить. Хотя припоминала, что Быковский никогда ничего, так сказать, криминального не вытворял в ее присутствии.

«Почему именно с ним мне становится спокойно. Это вообще спокойствие или что-то другое? Рядом с Яром мое тело расслаблено, как в своей квартире, когда я за закрытой дверью и зашторенными окнами могу хоть голой ходить, если сына нет дома. Этот уют совестного пребывания возникает за счёт многолетнего общения и обоюдного доверия или так проявляется любовь?».

Говорят, внутри урагана самое спокойное место, которое красиво называют глаз урагана, там лишь какие-то параметры в атмосфере не совпадают с обычной окружающей средой.

Посреди бурных девяностых наслоившихся на пенящий душу подростковый период вполне могло хотеться спрятаться от бури в тихое место, как бы не смотрели косо на это окружающие. Смотрели на районе и не подходили, узнавая, чья девушка Маша, радуя этим ее интровертную природу.

Мария смотрела на Ярослава и нежные мурашки тёплым одеялом окутывали ее тело. Дышалось глубоко и сладко, с предвкушением чего-то сердечного и расслабляющего.

– Я испытывала с тобой оргазмы? Тогда, когда мы были вместе ещё в юности?

– И тебе добрый вечер, – оторопел Яр.

– Я правда не помню, – мило улыбнулась Маша. – Я говорила тебе года три назад, что у меня проблемы с памятью, может ты забыл.

– Ты здесь хочешь об этом поговорить?

– Прости, я забыла твою щепетильность в этих вопросах.

– Щепетильность? – открыл рот Ярослав.

– Ну, ладно-ладно, традиционность. Пойдём ко мне? – запросто бросила Павлова.

– Зачем?

– Поговорить.

– Только поговорить? – поднял брови Быковский и уставился на нее.

– Да. А что ты хочешь?

– От тебя?

– Да.

– Котлеты.

Маша засмеялась в голос:

– Ну, Яр!

– А что? Я скучал и по котлетам тоже.

– Ладно, на тебя я даже обидеться не могу за такое признание, – все еще широко улыбаясь произнесла Мария. – Только фарш и остальные продукты покупаешь ты.

– Меркантильная.

– Я мать одиночка и вынуждена трепетно относиться к семейному бюджету микро-семьи. Так что хочешь котлеты, придётся раскошелиться.

– Не вопрос! Купишь в магазине все, что захочешь.

– Да?! Как здорово! Знаешь, завтра я тебя снова не позову, а вот через недельку…

– Павлова! – театрально возмутился Яр.

– А что?! Поможешь мне сделать профицит бюджета с таким выгодным предложением.

– Пойдём уже, – махнул он на неё рукой. – Как ты только со мной разговариваешь, уму непостижимо?!

Глава 6

Он сидел на ее диване, как тогда, два с половиной года назад и читала что-то в телефоне. Нет, нет! Это было именно сейчас! Вс,е что было когда-то – именно было. Сейчас же творилась их новая история.

В ее руке был хрупкий и пузатый бокал с красным вином, она стояла в дверном проеме и смотрела на Яра, как на утреннее летнее солнышко нового дня, который мог бы никогда не настать, и все же случился. Потому бесконечная благодарность и благодать разлилась по телу Маши, ведь именно ее любимый мужчина сидел сейчас на ее диване.

Павлова сделала два шага вперед, после попятилась к стене и села на пол напротив Ярослава, облокотившись на стену. Отхлебнула вина.

– Я буду пить одна, – тихо начала Мария.

– Даже так? – отозвался Ярослав.

– Угу. Не хочу, чтоб ты пил рядом со мной. Боюсь.

– Ладно.

Очередным глотком красного ей удалось остановить мысли о том, нет ли каких-то подтекстов в его коротком «ладно».

Еще один глоток вина добавил смелости:

– Яр, я тебя люблю.

От произнесенных слов волна расслабления окатила Машу с головы до пят, а в глазах появились слезы. Будто все то время, пока они не виделись, эти признания стояли у нее поперек горла, а теперь наконец смогли вырваться наружу, освобождая ей зев для полноценного вдоха.

– Малыш не плачь, – заерзал Быковский на диване. – Ты знаешь, я не могу выносить твои слезы. Почему ты плачешь? Я же здесь.

Слеза не удержалась в правом глазу Павловой и поползла по щеке.

– Не плачь, пожалуйста. Ну, что мне сделать, – всплеснул руками Яр, желая и боясь подойти к Марии.

– Не обложатся в этот раз, – прошипела Маша.

– Посмотри на меня, я делаю все, что могу.

– В прошлый раз ты променял меня на бутылку текилы. Оно того стоило?

– Нет.

– Надеюсь, ты усвоил этот урок.

– Отчитаешь меня как школьника.

– Ну так и веди себя как взрослый со всей ответственностью за свои действия.

Она отхлебнула еще вина, прислушиваясь к своему телу. Ей было очень важно высказать все это, чтоб низвергнуть обиду с пьедестала главного чувства.

– Я люблю тебя, – вновь прошептала она.

– Я тоже люблю тебя, малыш, – кивнул Ярослав, и призывно махнул головой, чтоб она заняла пустующее место рядом с ним на диване.

– Нет, – насупившись как ребенок, ответила Маша. – Я буду приставить к тебе и тогда совершенно не смогу обижаться на тебя. И не смогу избавиться от этого тошнотворного чувства обиды.

– Ты будешь приставать?! – не поверил Ярослав.

– Угу.

– Маша, что происходит? Тебя же не интересовал раньше секс.

– Я изменилась.

– Насколько? Так, чтоб с теми двумя мужиками?

– Я экспериментировала.

Яр поморщился.

– Как ты узнал, что тогда было? – поинтересовалась Маша.

– Мне взломали твою переписку.

«Бли-и-ин» – меланхолично выругалась про себя Павлова, а прежняя обида резко катапультировалась из тела в неизвестном направлении, освобождая место недоумению.

– Ну и как? Полегчало, когда ты узнал правду?

– Представь себе нет! – теперь разозлился и разобиделся Яр.

– Так зачем ты следишь за мной?

– Я присматриваю. Вдруг что-то случится.

Мария слушала и окидывала внутренним взором свое тело, только никак не могла найти там страх и отвращение, которые по идее должны были возникнуть от известий, что за ней следят и читают ее переписки. Но кроме как искреннего удивления ничего не могла найти внутри себя. Хотя подмечала еще толику спокойствия. Удивительно, если быть честной, то под присмотром как-то легче переживать одиночество. Оно тогда больше напоминает уединение. Однако это были ее чувства, а что думал он?

– Зачем, Яр?

– Я не знаю. Мне так спокойнее.

– Правда?! – рассмеялась Маша. – Хорошо спалось после того, как прочитал то, что прочитал?

– Павлова! – одернул Быковский.

– Налить вина?

– Нет, – огрызнулся Яр.

– Это хорошо.

– Ты что, меня проверяешь?

– Да, – нагло согласилась Мария. – А мне можно, Яр. Именно мне можно.

– Тебе да, – сглатывая злость, согласился Ярослав и шумно выдохнув, добавил: – Вот и мне можно.

– Да, пожалуйста, следи. Тебе же хуже.

– Павлова!

– Яр, я слишком хорошо к тебе отношусь, чтоб изменять тебе. Я обещаю, что, когда мы вместе, я буду верна тебе.

– Такая странная оговорка «когда вместе».

– Мы так часто не вместе, что все может быть?!

– Маш, я не понимаю, что произошло?! Хоть ты и не отказывала никогда, но ведь по-хорошему секс тебя никогда не интересовал?

– Говорю ж, все изменилось, – повторилась Мария, а увидев недоумение Яра, добавила. – Благодаря моей долбанной психологии, как ты выражаешься, к моему телу вернулась чувствительность.

– Но ты сидишь там, а не рядом со мной?

– Да. Иначе как мне еще допить этот бокал вина?

– Павлова! – ударил себя по лбу рукой Быковский, а после прикрыл ей лицо. – Ну как так?!

– Теперь в нашей паре алкоголик – я, – засмеялась Маша, однако вдруг посерьезнела, отставила бокал и поднялась.

– О, – в приятном возбуждении выдал Ярослав.

– Совсем не «о». Для начала нужно разобрать диван, потому как комфорт превыше всего.

– Меня всегда удивляла эта привычка у тебя. Никакой спонтанности чувств.

– Яр, а кто тебе сказал, что секс начинается спонтанно? – игриво спросила Маша близко-близко подойдя к Ярославу. – Он начинается ещё задолго до непосредственной близости. Ты помнишь, как я стояла в ресторане и смотрела на тебя облокотившись на стул, пошептала Маша на ухо Ярославу.

– Помню, – теперь Ярослав сглотнул возбуждение.

– А как ты отослал от стола официанта, помнишь? – провела Мария рукой по щеке Яра. – Как тот смотрел на меня, на мою позу с выставленной на обозрение попой?

– Помню, – тихо согласился Быковский, желая положить руки на талию Маши.

– Ревновал?

– Есть такое.

– Нет, погоди, – убрала Мария руки Яра со своей талии. – Мы ещё не разобрали диван. И мы с тобой недостаточно готовы, чтоб наслаждаться близостью, а не утолять физиологическую страсть. Ты же помнишь, как диван раскладывается? Поможешь?

– Мы? – хмыкнул Яр. – Я всецело готов. Хотя по-честному рассчитывал только на котлеты.

– О-у, – игриво опустила взгляд Маша, положив свою руку на ширинку в джинсах Быковского, и томно продолжила. – Я бы могла тебе помочь расслабиться первым, чтоб потом мы смогли насладиться предстоящими событиями подольше. Вот только смущаюсь. С некоторых пор для тебя это стало табу, – тут Павлова медленно, чуть касаясь, повела своей рукой от ширинки Яра до его щеки, погладила ту и прикоснулась пальцами к его губам, а глазами впилась в его глаза. – Станешь ли ты меня потом целовать в губы, если я положу твой фаллос себе в рот и приму первую порцию твоего возбуждения внутрь?

Яр сглотнул и прикрыл глаза на пару секунд.

– Да, буду, – напряжённо выдохнул он.

– Здесь нет видеокамер, как там у вас, не переживай. Хотя может я чего-то не знаю? – не удержалась и съязвила Павлова, но в тот же миг вернулась к прежнему настрою, и положила свою правую руку на ширинку джинс Ярослава, опуская бегунок молнии вниз, а левой рукой расстегивая пуговицу.

Он молчал и не мешал ей, откинув голову на спинку дивана, пока она снимала с него джинсы, трусы и носки.

– Ты точно этого хочешь? – вдруг нагнулся к Маше Яр и приподняла ее голову четырьмя пальцами руки за подбородок, когда она уже бросила себе диванную подушу на пол под колени и почти прикоснулась губами к его члену.

– Да, Яр, – честно призналась Маша.

– Я готов не трогать тебя, если… или когда ты не хочешь. Для меня это не самое важное между нами.

– Для меня важно, Яр. Я хочу.

– Может начнем с другого?

– Я больше обломаюсь, если ты кончишь через две фрикции, и придется ждать твоего восстановления.

– Ладно, кажется, я уже ничего не понимаю. Делай что хочешь.

– Тогда просто закрой глаза и не мешай нам получать удовольствие.

– Ты такое говоришь?! Кажется, я в каком-то сне, – бубнил он, все же закрыв глаза.

– Ты только не усни, этого я тебе не прощу, – по-доброму возмутилась Маша, отстраняясь от его тела и ставя руки в боки.

– Нет, не сплю. Моя Маша, – еле заметно улыбнулся Яр, не открывая глаза.

Его слова растопили вспышку негодования в Павловой, и она вновь почувствовала в теле негу и возбуждение. Засунула в рот указательный, средний и безымянный пальцы правой руки, смачивая их слюнной, а после поднесла их к верхней части пениса Ярослава и, сделав круговое движение, сдвинула верхнюю плоть вниз и обратно.

Ярослав напрягся, Маша же вновь поднесла руку ко рту и лизнула теперь ладонь. Мокрой чуть сжатой ладонью, словно держала в ней хрупкий сильно вытянутый не толстый стакан для воды, она провела по его члену сверху вниз, и наконец коснулась языком головки, рисуя на ней слюной кольцо.

Опуская голову ниже, ее губы заскользили по коже члена, и обволокли его небом и языком, вплоть до ее гортани. Руку у основания фаллоса Ярослава пришлось нежно сжать, так как тот не помещался весь у нее во рту.

– Маша, – сдавленно отреагировал Яр, глубоко дыша.

Чтоб не вынимать его член изо рта, она положила на его губы свободную руку и сделала ей жест «т-с-с». Вероятно, Ярослав снова закрыл глаза и окончательно расслабился. По микродвижениям его тела, Мария поняла о надвигающейся кульминации их первой близости. Она плотнее охватила его член ртом и сжала гортань, чтоб принять именно в рот прилив семени. Яр дернулся вытащить пенис, но Маша одним касанием дала понять ему, что готова на большее. Тут Быковский окончательно сдался и кончил.

Секунд через пять, Яр потянул Машу к себе, чтоб та села рядом, положа голову на его плечо. Он обнял ее и долго-долго молчал.

– Я безумно тебя люблю.

– Я тоже тебя любою, Яр, – согласилась Маша, а потом немного помолчав, продолжила, – Знаешь, не могу тебя называть какими-то нежными прозвищами. Тебя это не смущает?

– Нет. Ты так произносишь мое имя, что мне уже хорошо.

– Это приятно слышать.

Маша прижалась к Яру всевозможными оголенными частями тела, и они смотрели фильм, такой – с мелькающими картинками, который забудешь через неделю, незабываемыми были нежные поглаживания Ярославом ее спины. Они с фотографической точностью фиксировались в телесной памяти, пополняя копилку воспоминаний-сокровищ. Иногда она утыкалась носом в его кожу, чувствуя сначала кончиком носа ее холод, а потом потепление от своего же дыхания. Яр не пах чем-то известным, он почти не пах, и в тоже время рецепторы улавливали ни с чем несравнимый тонкий аромат, исходивший от Быковского, и теребили нервы игривыми импульсами, чтоб те услаждали корковый центр обоняния мозга.

Яр вдруг прекратил поглаживания. Уснул. Часы призывно показывали ноль часов пять минут. В это время Мария обычно спала, сейчас же не могла, хотя чувствовала и логичную сонливость, и вечернюю усталость, и разморенность после близости. Но что-то разгоняло кровь внутри неё, не давая уснуть и поддавая в сознание, как в топку, необъяснимую тревогу.

Павлова высвободилась из объятий Ярослава. Присела. Телевизор стал раздражать. Книжка не читалась. Тревога все больше усиливалась. Время шло и медленно и быстро, показывая на часах уже один час три минуты. Тело начало потряхивать. Под одеялом становилось жарко. Она перевернула его холодной стороной к себе. Подушка измялась. Взбила и ее. В час двадцать четыре Маша смотрела на Яра и удивлялась своему желанию. Ей хотелось, чтоб он ушёл, а не спал рядом. Исчез мгновенно, даже не беря время на одевание и закрывание за собой входной двери. Она отодвинулась от него.

Ярослав перевернулся во сне и закинул на Машу руку. Павлова вздрогнула, пугаясь и его касаний, и данных на циферблате электронных часов: час двадцать семь.

– Малыш, ты чего? Не спиши? – приоткрыл один глаз Ярослав. – Что-то не так?

– Не знаю. Не сплю. Не могу.

– Эй, да ты дрожишь. Заболела?

– Нет, но дрожу.

– Что случилось? – поднялся Яр и хотел дотронуться до Маши, но та жестом показала «не надо».

– Я, кажется, тебя боюсь. Я не понимаю, что происходит.

– Что за бред? Это же я.

– Я, честно, не понимаю. Только мне хочется…, – она замялась не в силах говорить о своем желании. Тело обдало адреналиновой волной и усилило страх.

– Ну говори, – окончательно проснулся Яр.

– Не могу сказать, будет звучать странно и глупо. Не могу.

– Говори!

– Не дави на меня, мне и так фигово.

– Так что мне делать? – запутался Яр, а потом неожиданно продолжил: – Маш, мне уйти?

– Я не знаю, – послышались истерическое нотки в ее голосе. – Блин, Яр, я не знаю. Это так глупо. И да. Да! Я очень хочу остаться одна.

Яр молча встал с постели.

– Блин, нет! Это так ужасно, – тоже вскочила Маша и прильнула к нему, гонимая чувством вины. – Я не понимаю, что со мной. Я не хочу, чтоб ты уходил и хочу одновременно.

– Я пойду на улицу покурить. Если через пятнадцать минут ты позвонишь и скажешь возвращаться, я вернусь. Если нет, уеду домой.

– Как?

– На такси. Я разберусь с этим, не переживай.

– Мне так стыдно, – поникла Павлова, закрывая глаза руками.

– Спать с двумя мужиками должно быть стыдно, а это мы порешаем. Ложись спать. Я пошёл.

Ей очень хотелось сказать что-то про любовь, но она одернула себя, так как в это мгновение в ней говорило не чувство любви, а страх потери. Подтекстом слов «я люблю тебя», было бы «я виновата, прости», однако тело так протестовало в его присутствии, что ей пришлось сдаться и закрыть на ним дверь.

Как только Маша вернулась и прилегла на диван, она мгновенно уснула.

Лавандовое море медленно набегало на пепельно-розовый песок. Маша и мамонт сидели и смотрели на остатки заката, который никак не завершался.

Сколько они уже так сидели, было неизвестно, время здесь имело свои причуды: события вроде как происходили и не происходили одновременно. Небо играло в пятнашки с цветом, море уныло плескалось, а вот солнце, закатившееся за горизонт, так и стояло там, будто актёр за кулисами, и не уходило на покой, хотя закончило игру текущего дня. Полноценная ночь в этом мире так и не наступала – вечный закат.

Мамонт уступил Марии свою скамеечку, которой вполне могло хватит на двух взрослых человек, сам сел на песок рядом.

Когда сны, такие же ярки, как и реальность, не получается отдыхать. Павлова чувствовала, что ей необходима остановка, потому не шла исследовать Сад тропы, а вспомнив прекрасный мир за дубовой дверью, укрылась в нем.

Понемножечку становилось спокойнее на сердце, желалось лишь одного – спинку на лавочке, а лучше уютный диванчик, чтоб поспать во сне. Мамонт подсел поближе. Маша облокотилась на него, как на мягкую стенку, левым боком и головой. Душа начала заполнятся тёплом от мамонта, яркими небесными красками и ласкающим шумом моря.

– Приветствую вас, милое создание, – нарушил умиротворение Господин Шишкин.

– Здравствуйте, – без удовольствия сказала Маша.

– Что вы? Не рады мне? – лукаво спросил он.

– И да, и нет. Не испытываю какого-либо неудовольствия к вам как к личности, а вот ваша работа меня подгонять – мне не нравится.

– Так уж и работа. Воспринимайте это как игру.

– Видите ли, Лёша, если вы не хотите, чтоб я взяла и утопилась в этой морской пучине, то не торопите меня сегодня. Я смертельно устала и сейчас это вовсе не аллегория. Устала настолько, что даже не могу почувствовать радости после воссоединения со своим любимым мужчиной. И осознание этого ещё более усиливает мою грусть. Дайте подзарядить душу красотой.

Лёша промолчал, лишь сел рядом на скамейку.

Павловой стоило бы удивиться и своему откровению, и верности собственных слов. Ее депрессия – смертельная усталость. Только с чего вдруг и когда точно появилась эта усталость, до сих пор было не ясно.  Психотерапия пока не давала ей этих ответов, хоть и очень поддерживала.

Пришла она на приём к психологу года три назад в совершенно плачевном состоянии, когда совсем отчаялась вырываться из плена ночи души. Дополнительно сама пошла изучать психологию, и неожиданно для себя начала практиковать, чуть ли не с конца первого года обучения. На одном из курсов повышения квалификации, студенты в обязательном порядке проходили трёхмесячную безоплатную практику. Пара клиентов после этой практики остались с ней, согласившись на оплату встреч. Так по чуть-чуть все и раскрутилось по сарафанному радио.

Не сказать, что денег хватало на достойную жизнь, вернись она на офисную работу, было бы больше, зато оставалось личное пространство и время на сына. И это в большей степени компенсировало небольшую доходность ее практики.

Обернувшись назад, ее путь в психологии мог показаться легким, вот только такой небережности, излишней прямоты и жестких отказов, она не встречала даже в своей офисной жизни в тоталитарной компании, там люди все же вуалировали свои мотивы и подбирали слова. Некоторые сообщества психологов более походили на осиное гнездо с израненными насекомыми, а не на группу людей, владеющих помогающей профессией.

Маша все искала и искала свою деревню – близкий ей подход в психологии, а не только отдельных коллег, с которыми было приятно и о работе поговорить и душевно кофе выпить. Но, увы, пока так и не находила приюта.

– Маша, вы знаете, где мы с вами сейчас находимся? – все же не удержался и начал выводить ее из равновесия Лёша.

– Расскажите, – грустно пожала плечами Мария, чуть сильнее прижимаясь к мамонту. – Кажется у меня нет выбора. Разве что выгнать вас и забаррикадировать дверь. Проснуться-то я не могу здесь по своей воле. Хотя до этого раза думала иначе.

– Это карцер для буйных, – сказал он тоном, каким обычно говорят конферансье в цирке: «внимание, на арене…».

– Странное у вас представление о карцере и буйных, – слегка повеселела Маша.

– Но это так. Хоть и выглядел он не так до вашего появления здесь.

– А как? – ещё более воодушевилась Павлова.

– Как тёмная комната размером в четыре вот таких мамонта, – тыкнул Господин Шишкин в лохматое животное, не скрывая своего неудовольствия его видеть.

– Вы приписываете мне магические способности?

– Это как мой мир, так и ваш. Даже больше ваш, мы ведь в вашем сне.

– Неужели не ведая того, я здесь что-то изменила?

– Получается так.

– А как?

– А как вы выпустили мамонта? – тоном строгого учителя спросил Господин Шишкин. – Он вообще-то был заперт тут.

– Открыла дверь ключом. Висел у меня на груди на веревочке, у самого сердца, так сказать. Ну, прям, романтика, как и этот бесконечный закат.

– Вы понимаете, что мамонт был совсем не зря здесь заперт?!

– Предупреждать нужно, таблички по саду развешивать «не влезай убьёт». Уж, если он так опасен. Колючую проволоку натягивать.

– И вы даже не спросите, по какой причине он был заперт? – послушались нотки раздражения в голосе Господина Шишкина.

– По какой? – проснулась в Маше личность психолога, готовая задавать вопросы без явного проявления эмоциональных реакций.

– Он же буйный! – с жаром ответил Лёша.

– Ну, да, – согласилась Маша, зная как бесполезно противопоставляться что-то озлобленному человеку. Отстранилась от мамонта, и нагнулась так, чтоб снизу вверх посмотреть на его морду. Мамонт в ответ посмотрел на Павлову милыми маленькими чёрными глазами, в сравнении с его большущей тушей, при повороте головы, осторожно передвигая бивнями, чтоб не задеть ее.

– Буйный, – ещё раз согласилась Павлова.

– Да-да! – погрозил в сторону мамонта Лёша.

– И как это сейчас проявляется?

– Сейчас не проявляется, – с досадой ответил Господин Шишкин, начиная понимать своё неудобное положение.

– Может вы знаете как его раздраконить, чтоб я посмотрела?

– Не надо, – испугался Лёша.

– Может тогда продолжим наслаждаться закатом?

– Вы мне не верите? – с досадой и грустью ответил Шишкин, хмуро опустив голову.

– Мне жаль, что мои слова обидели вас, – все ещё в личине психолога ответила Маша. – Я совсем этого не хотела. Вы и меня поймите, вот сидит мамонт, вполне спокойно, а в прошлый раз он ходил за мной по всему саду, тоже спокойно. И дверь я открыла своим ключом, неизвестно откуда повисшим у меня на груди. Да и увидела я эту дверь первой на своём пути. У вас своя правда и у меня своя правда. Потому и говорю, давайте просто наслаждаться закатом. Нам нечего сейчас друг другу противопоставить.

– В общем, я вас предупредил. Моя совесть чиста.

– Спасибо, – согласилась Маша.

– И все же, почему вы мне не верите?

– Честно?

– Безусловно, я человек чести.

– А я думала, вы леший, который не признаётся в своей природе и в лес меня заманил. Ну, в вашем случае сад. Не смотрите на меня так удивлённо. У моей постели лежит словарь «Славянских древностей», и про вас я там уже успела прочитать.

«Ох, – мысленно запричитала Павлова, – Нашла же я что читать перед сном. Лучше бы сказки читала. Хотя…, – снова осекла себя Маша. – Если вспомнить оригинал сказок Братьев Гримм, лучше уж про славян».

– И тогда должны знать, что некоторые считают меня вполне дружелюбным существом. Я вот вам пояс обережный подарил. А вы мне блинов не напекли.

– Тут вы правы. Я сначала не расслышала, что должна вам испечь, а потом забыла.

– А я ждал.

– Я испеку блины, чтоб не быть у вас в долгу.

– Только поэтому?

– А что ещё вы хотите?

– Чтоб от души.

– Хорошо, с душой.

– Вы так и не произнесли, что готовы были мне честно рассказать.

– Если смотреть на факты, этот мамонт просто ходит за мной и относится с почтением, он тёплый. А вы меня уже разочек обманули. Так что чисто технически пока лимит доверия у мамонта больше.

– Так я из добрых побуждений.

– Слышу вас, но пока все же так.

– Мне теперь тоже жаль, что так вышло.

Мамонт еле ощутимо качнулся в сторону Маши, и она снова опёрлась на него.

Глава 7

Маша проснулась рано, словно ей нужно было будить, кормить и вести сына в детский сад. Яр бы тоже уже давно гремел посудой на кухне, заваривая стопятнадцатую чашку кофе и удивляясь, отчего он мало спит.

Сегодня тишина в доме не радовала Павлову. Плечи горбились от мысли, что Ярослава нет рядом и по ее вине. От него не было сообщений, а писать сама она была не готова, не понимая, как объяснить ночной инцидент.

«Все ли нужно объяснять и все ли нужно анализировать? – задала сама себе вопрос Маша.

Недавно проводя исследования для своей магистерской выпускной работы по психологии, она получила данные, что рефлексия – анализ своих переживаний и размышления о своём психическом состоянии, в простонародье самокопание, не имеет связей с созависимостью. И если принять это за истину, невозможно избавиться от созависимых алгоритмов поведения даже путём самого глубинного самоанализа.

При этом высокий показатель созависимости как раз соответствует склонности к квазирефлексии, то есть когда мозг чем-то забит и мыслей много, но не то, не о том, не в контексте событий и вообще иногда похоже на самобичевание.

Что до созависимости, Мария знала свой диагноз, и именно поэтому исследовала эту тему. Потому как знать о том, что ты зависишь от чувств, словно как от наркотика, и отличать патологическую взаимосвязь с человеком от здоровых взаимоотношений – разные вещи. Знать о чем-то, не значит уметь применять это на практике.

«Что ж, будем практиковать! Созависимость – это ведь про отношения. Так вот и нужно оставаться в отношениях, чтоб на конкретных данных оценивать их адекватность или неадекватность, а не рефлексировать в одиночестве. Что сказал Яр? Произнёс величайшее мужское слово «порешаем». А что мне нужно делать? Обсудить с ним проблему, а не выносить себе мозг, не зная пока его мыслей по этому поводу».

Маша решила написать Быковскому сообщение по дороге на работу, как выходя из квартиры увидела красную розу, воткнутую для неё между входной дверью и ручкой.

«Красная роза – символ любви, причём кровавой», – поймала себя на мысли Павлова. – «Как же я умею все испортить?!»

Есть множество легенд, как появились розы, изначально белые, и лишь потом в несчастье получили свой красный цвет.

Первый цветок розы появился из морской пены, которая покрывала после купания тело древнегреческой богини любви и красоты Афродиты. Жрицы богини отнесли этот девственно чистый и прекрасный цветок в храм и стали украшать белыми розами алтарь и сад при храме.

Так продолжалось до тех пор, пока Афродиту не настигло ужасное известие о смертельном ранении ее возлюбленного Адониса, которого на охоте ранил вепрь, и она без оглядки побежала к нему, не выбирая дороги, раня ноги о шипы роз. Капли крови богини, попали на лепестки цветов. Адонис умер. Богине так и не удалось спасти его. А розы стали красными.

«Знакомьтесь! Маша, это роза! Роза, это Маша! Унесите! … Ну вот, вас только познакомили, а вы уже всякие байки придумываете и ярлыки вешаете!» – вздохнула Маша. – «Это все потому что мне ее подарил человек, который мне очень дорог. И я боюсь его потерять. И вообще, я не богиня. Он не красавчик Адонис. Так что все это лишь миф, выдумка. Все это никак не связанно с нами».

Маша вернулась домой, поставила розу в вазу и только после отправилась на работу.

«Доброе утро, Яр. Я думаю о тебе».

«Доброе, малыш. Я тоже».

«Пообедаем сегодня в «Зефире»?».

«Лучше поужинаем. Днём занят».

«Хорошо».

«Ну вот, все просто. Вечером увидимся, а я-то уже надумала всякой всячины в своей голове», – усмехнулась про себя Маша.

«Малыш, а что это было сегодня ночью? Это тоже все твоя психология? Раньше этого не было», – прилетело следом сообщение от Яра.

Маша в голос засмеялась: «не соскочила с темы».

«Обсудим при встрече», – черканула она, а что ей ещё можно было написать. Вероятно, она действительно почти докопалась до какой-то травмы, физиологическим проявлением которой стала невозможность спать рядом с мужчинами.

"Ну, упс!"

– У меня было время и я анализировала запись нашей последней встречи. Я обнаружила, что жалуюсь на хаотичную организацию процесса в институте, хотя сама с тобой организовываю такой же хаотичный процесс.

– И как тебе это? – спросила Вера Истомина.

– Странно. Пытаюсь не свалиться в чувство вины, что это я какая-то не такая, а на других пеняю. Даю себе время побыть в этом. Поискать выгоду. А как тебе с этим?

– С чем именно?

– С тем, что я организую хаос в наших отношениях.

– Мне нормально. Я смотрю на усреднённые показатели, что ты ходишь относительно регулярно и примерно раз в неделю.

– О, – удивилась и призадумалась Маша.

– Ты хотела бы изменить структуру наших встреч?

– Нет, – поежилась Павлова.

– Тогда что?

– Кажется, я убегаю от чего-то важного, начиная нашу встречу не с того.

– Тогда что стало бы верным началом?

Маша закрыла глаза, нежась в воспоминаниях о прошлом вечере с Яром, их близости, которую ей не хотелось называть сексом.

– Теперь я главный, – спокойно сказал Быковский, когда Мария почти допила бокал вина. – Иди ко мне, зачем ты отсела?

– Чтоб насмотреться на тебя.

– Я хочу, чтоб ты была рядом.

– Я рядом, Яр.

– Тебе всегда нужно со мной спорить?

– Нет, – согласилась Павлова, залпом осушая бокал вина. – Я просто волнуюсь и оттягиваю момент.

– Если…

– Нет, Яр, я и хочу, и волнуюсь одновременно. Скажи, что ты будешь нежен.

– Да, буду.

– И не трогай шею, хорошо?

– Малыш, я никогда не причиню тебе вреда, ты же знаешь.

– Знаю, и все же. Не трогай шею.

– Не буду. Все? – улыбнулся он. – Теперь ты можешь подойти ко мне?

Маша поднялась с пола и почти в плотную подошла к голому Ярославу, сидящему на краю разобранного дивана. Он сдвинул ноги так, что ее колени оказалось в тисках его колен.

– Сними платье, – попросил он. Маша повиновалась, оставаясь в кружевных чёрных трусах бразилиана.

После долгой разлуки и изменений в ее восприятии секса, казалось, что вот-вот она лишится девственности, невзирая на то, что ещё двадцать минут назад вела себя вовсе не как невинное дитя.

По ее телу побежали мурашки стеснения и возбуждения. Влагалище увлажнилось и дважды сжалось. Хорошо, что в этот раз он промолчал, замечая трепет ее тела.

Ярослав положил свои руки на ее груди, и ласково сжав соски, заскользил ими вниз до талии, в сторону спины, на поясницу. Прижал Машу к себе и уткнулся носом ей в живот. Маша задрожала сильнее. Ей настолько захотелось расслабиться, что с бьющими по звукам нотами нетерпения она сказала:

– Положи меня на кровать. Пожалуйста.

Яр потянул ее за собой и перевернул на спину, оказываясь с боку, как утреннее солнце, когда лежишь на мягкой подстилке на поляне с невысокой травой и высоченными деревьями, и смотришь на небо.

– Ты скучал? – спросила, как прошептала, Маша, жмурясь от яркой игры бликов собственных чувств в теле.

– Очень, – согласился он, а его рука, нежно касаясь кожи, отправилась без спешки убирать последнюю преграду между ними – ее трусы.

Рука Яра вернулась к лицу Маши и, погладив по щеке, коснулась пересохших губ. Мария облизнула их и захватила ртом несколько его пальцев, увлажняя и их слюной. Возбуждение усилилось. И он, и она знали, что сейчас эти мокрые тёплые пальцы проникнут в самую глубь неё, подготавливая йони к принятию наслаждения.

– Ты? – удивлённо вымолвил Яр, углубляясь в неё пальцами.

– Да, не томи меня, – выдохнула Маша. – Просто скажи это.

– Что? – то ли играл с ней, то ли реально спрашивал Яр, нависая над ней как гроздь сочного винограда, который хочется есть ягодка за ягодкой до полного изнеможения.

– Ты знаешь, – прошептала Маша.

– Я тебя никому не отдам, – твёрдо произнёс он, и она наконец почувствовала эту твёрдость внутри себя.

– Ты так подробно рассказала мне о вашей близости, – отметила Вера.

– Да, мне было это важно. Важно рассказать тебе, как закрепить свою способность чувствовать и получать удовольствие от секса.

Маша на мгновение застыла, проверяя ощущения в теле. Ее больше не морозило от слова «секс».

– Понимаешь, – театрально начала жестикулировать Павлова. – Как бывает в фильмах или книгах? Тут море. И уже оно нашептывает о расслабления. Или шелковые простыни ласкают тело. А может страстный поцелуй после каких-то испытаний. Что там возбуждает? Обстановка или человек, который рядом? Вчера же была моя обычная квартира, мой извечный диван и Яр. Я хотела именно его, а не скинут напряжение или отдать долг за что-то. Не знаю, понимаешь ли ты, что я сейчас пытаюсь объяснить?

– Почему ты пытаешься это объяснить?

– Что? – выскакивая из размышлений, переспросила Маша.

– Зачем тебе объяснять мне, как тебе было хорошо? От чего так важны объяснения?

«Что ты все высчитываешь?!» – одновременно вспомнились Маше слова Яра.

– Объяснения важны мне, – медленно выдохнув неторопливо ответила Павлова. – Мне, – покивала она самой себе. – Я сама себе сейчас объясняю, что те мужчины больше не имеют надо мной власти. Это тело мое, и я способна чувствовать, расслабляться и получать удовольствие от секса. А не терпеть, притворяться или отключать ощущения. Теперь у меня есть совсем другой опыт.

– Ты сказала мужчины во множественном числе? – смутилась Вера.

– Ну, да. У меня было два эпизода насилия, и поэтому двое мужчин.

– Ты говорила об одном случае.

– Хм… Разве? Я не помню. Я все равно не все помню, – ссутулилась Маша.

– Мне очень жаль, Маша, что в твоей жизни было так много насилия. Очень жаль.

– Мне жаль, что это ещё не все, – грустно отозвалась Павлова. – И ещё копать и копать. А я не хочу, – как заныла она.

– Что заставляет тебя копать?

– Ну а как?

– Посмотри на результат текущего момента. Я помню, как тебя тошнило от секса. Как ты избегала секса. Как пускалась во все тяжкие. А сегодня ты рассказываешь мне о наслаждении сексом. Как тебе этот результат?

– О, – выдохнула Маша. – То, что было вчера, было прекрасно. Да, ты права, хорошо бы закрепить этот результат, – усмехнулась Павлова. – Слушай, а как тебе был мой рассказ? Какие эмоции вызывал?

– Разные, – улыбнулась Вера. – Я радовалась за тебя. Я тебе завидовала. И я возбудилась. Так что следующему клиенту достанется много моей энергии.

– Да, пора заканчивать, – потёрла лицо руками Мария.

– Что унесёшь с нашей встречи?

– То, что успела и не успела сказать тебе важное, – цокнула Павлова, вспоминая, что даже не упомянула психологу о том, как не смогла заснуть рядом с Яром.

– Будет сообщение в дверях? – подмигнула Истомина Маше, зная, что та как психолог, поймёт ее намёк. Иногда клиенты выдают самое важное уходя, стоя уже в дверях кабинета. С одной стороны, так они скидывают своё напряжение от тревожащих мыслей, ложно снимают с себя ответственность «мол, я вам говорил», при этом не оставляют психологу ни малейшего шанса поработать с проблемой, которая на следующей встрече при любых раскладах будет звучать как-то иначе.

– Нет, принесу в следующий раз. Значит пока было важно говорить именно про секс. Буду сама себя структурировать, а не ждать как от института, структурирования извне.

– Хорошо. И все же, порой внешние ограничения и структуры – полезны. Помогают разделять ответственность и дают больше опор. А то как-то на себе все замкнула.

– Знаем, умеем, практикуем, – усмехнулась Павлова.

По логике, встреча с Истоминой закончилась хорошо, Маша отмечала и свой прогресс в сфере чувствительности и способность быть честной в мыслях, их открытость в отношениях, за которую она боролась, не желая менять психолога, однако, к несчастью, фокус внимания Павловой так и оставался на деструктивных мыслях: с ней что-то не так. Пока получалось лишь адаптироваться к этому.

Маша подумала о тех изнасилованиях, именно думала, не допуская своего падения в телесные воспоминания. Вряд ли вчерашняя невозможность заснуть рядом с Яром как-то связана с теми эпизодами, которые, да, что первый, что второй, случились ночью, но у нее не было под рукой часов, она не знает ни во сколько это случилось, ни конкретной длительности. Дополнительно ни с одним из ее насильников она не ложилась после спать. Маша, на счастье, всегда возвращалась домой. Вчера же она уже была у себя дома – в своем безопасном микро-мире.

«Если вспоминать модель сознания по Эдварду Титченеру, создание – это волна. А Уильям Джеймс добавил, что сознание обладает свойством непрерывности. Тогда если представить синусоиду мыслей по горизонтальной и вертикальной осям координат, мы получаем непрерывное колебание мыслей как в негатив, так и в позитив. Не может быть идеальной прямой у потока сознания. Это как в больницах у пациентов холтеровский монитор, регистрирующий кардиограмму, показывает ровную прямую только в случае смерти. То есть добиваясь равновесного состояния собственных мыслей, чего мы добиваемся? Смерти нашей чувствительности. Но именно чувства, наряду с телесными ощущениями, помогают нам тестировать реальность и понимать, что происходит. При заморозке чувств мы не можем быть адекватны, как и адаптивны, к текущему моменту.

Возвращаясь к непрерывному потоку колеблющихся мыслей, от чего я чаще воспринимаю реальность со знаком минус, забывая о плюсе. Или не замечаю перепады настроения. Почему? И почему я вообще тут умничаю?!

И все же еще Джеймс в самом начале двадцатого века говорил о способности человека задавать направление потоку мыслей, избирать какие-то значимые впечатления как наиболее яркие. Значит что-то важное таит во мне моя грусть, и я следую на ее зов, оставаясь в негативных мыслях за пять минут до клиентки со скрытой депрессией, явно выросшей в дисфункциональной семье и, предположительно, тоже столкнувшейся с насилием. Ее позы всегда зажаты, закрыты, а рука или руки часто прикрывают живот. Придется вечером себя собирать. День вряд ли будет простым».

Зазвонил телефон. На экране высветилось имя Яр.

– Привет, малыш. Я скучаю.

Маша заулыбалась. Ее тело наполнилось нежностью, и еще больше утонуло в уютном кресле. Она скинула балетки и закинула ноги на сидение, поджав их немного под себя.

– Привет. Мне приятно.

– Ты скорее всего не думала обо мне?

– Нет. А сейчас думаю и мне хорошо.

– Я всегда о тебе думаю.

– Яр, у нас соревнование? – игриво ответила Маша. – Что ты хочешь?

– Хочу вот так просто звонить тебе, и чтоб ты отвечала. Хочу видеть тебя утром и вечером.

– Все?

– Хочу есть домашнюю еду, приготовленную тобой.

– Я просто готовлю, – всегда смущалась Павлова в этот момент.

– Так я люблю просто.

– А я иногда люблю сложно и люблю ходить по ресторанам, чтоб не готовить.

– Ходи в «Зефир».

– Не привязывай меня к одному месту.

– Да кто тебя привязывает? Ходи ты куда хочешь. Ходи со мной, ходи одна, ходи с подругами. С мужиками – нет.

– Ладно, – чуть поежилась от его ревности Маша, – У меня вот-вот клиентка придет. Давай прощаться.

– Кстати, давай мы выделим тебе место под кабинет в помещении «Зефира». Оно будет вдали от зала, отдельный коридорчик.

– Яр, остановись, – перебила его Павлова. – Меня всем устраивает мой кабинет, – постаралась не возмущаться она, находя успокоение в рассматривании узоров на ковре. – Он и так недалеко от «Зефира», и мы видимся каждый день со времени нашей очередной первой встречи.

– Маша, я скучаю, – настойчиво произнес Быковский.

– Порой скучать очень полезно, будоражит чувства, секс приобретает больше страсти, – шутливо в учительском тоне парировала Мария, слыша шаги за дверью.

– Павлова!

– Все, мне пора, у меня клиент, – выдала она и, не дожидаясь ответа, положила трубку.

В кабинет зашла Даша. Тогда Мария осознала не соответствие силы шагов весу девочки. Чтоб так давить пятками на поверхность пола, нужно было изрядно напрячься, выдерживая как усилие, так и стремительное движение. А потом резко оборвать действие, остановившись в дверях, создавая вид расслабления. Однако Павлову нельзя было так просто провести, она заметила, что напряжение не ушло, а сгруппировалось в позвоночном столбе, в шее, челюсти и сжатых ягодицах и бёдрах. В руках же Даши она видела не расслабление, а безвольное обвисание.

– Простите, я опоздала, – чуть склонилась девушка, и не глядя на психолога поспешила сесть в кресло.

– Со всеми бывает, – сознательно не акцентируя внимание на времени, сказала Маша.

Даша замолчала, стараясь не дышать и так прийти в себя, будто бы тело уже было в кабинете, а душа задерживалась.

– Шумно выдохните пару раз, осмотритесь. Оцените, комфортно ли вам сейчас в этом кабинете и со мной. Может нужно сесть удобнее? Уменьшить или увеличить свет? Дистанцию между нами?

– Все в порядке, – мгновенно ответила Даша.

– И все же давайте совместно сделаем это как упражнение. Сонастроимся. Мне так тоже будет легче.

– Хорошо, – согласилась Даша.

При созависимости, которую Павлова предполагала у Даши, человек слишком часто забывает о себе, о своих потребностях, не различает собственных чувств и состояний, кроме аффективных, то есть очень ярких, при этом много думает о других, об их комфорте, чувствуя, если не предчувствуя, малейшие изменения в их психологическом состоянии и хорошо подстраивается. Именно все это помогало Маше работать психологом и слыть отзывчивой и тёплой, однако ещё она училась беречь себя. Потому как «профессиональная» болезнь психологов – эмоциональное выгорание. И если она хотела задержаться в профессии, это нужно было учитывать.

Согласие Даши на практику скорее всего было продиктовано желанием угодить Павловой и помочь ей в работе. Сейчас Маша посчитала полезным этим воспользоваться.

– Делаем глубокий вдох на четыре счета, – начала вести Павлова, сама проделывая практику. – Два счета задерживаем дыхание, и шесть счетов на выдох. Получилось? Давайте повторим.

– У меня сильно бьется сердце, – удивилась Даша. – Так и должно быть?

– Вы сейчас как раз почувствовали, как оно бьется, после того как вы торопились на встречу. Ваше учащенное сердцебиение не от практики дыхания, а следствие быстрой ходьбы. Давайте сейчас чуть замедлим счёт, и вы почувствуете, как оно станет более спокойным.

– И правда, – удивилась Даша.

– У вас хорошая чувствительность, – улыбнулась Маша.

– Разве? Я, наоборот, мало что чувствую, – пожала плечами девушка. Было странно, что за этими словами Павлова не нащупывает никаких эмоций, только холод. Значит, нужно быть осторожной, там точно что-то про насилие.

– Давайте, поэкспериментируем как раз с вашей чувствительностью. Выбирайте на расстоянии или при более близком контакте?

Даша поёжилась.

– Хотите, что-то обсудим или вам хочется о чем-то рассказать? Я последую вашему выбору. Я здесь для вас.

– Лучше про чувствительность. На дистанции, – ещё больше смутилась Даша.

Маша видела, как та останавливает свой импульс, ей точно было, о чем рассказать, хотелось, но не моглось. Вот только есть большая разница между откровенным разговором и душевным стриптизом, на который человек может согласиться под определённым давлением, желая сбросить напряжение и от тяжести изначальных переживаний и от напора вопрошающего. В этом есть опасность. В слишком быстрых откровениях не освобождаешься от душевных терзаний, а приобретаешь новые, в виде чувства стыда, либо ещё больше теряешь чувствительность, когда срабатывает защитный механизм, как анестезия, чтоб адаптироваться к произошедшему.

– Запомните, что вы сейчас чувствуете ко мне. Можете ли вы смотреть мне в глаза. Просто запоминайте ощущения. Не говорите мне пока.

Даша включилась в игру.

– Теперь встаньте и зайдите за спинку кресла. Оцените, что чувствуете сейчас? Выдерживаете ли мой взгляд? Теперь отойдите к двери кабинета. Как вам там? Осмотритесь. Заметьте три какие-то детали или предмета, которые вы ранее не замечали. Вернитесь в кресло. Сядьте. Теперь откиньтесь на спинку кресла, как вам такое положение? Хотите придвинуть немного кресло или отодвинуть?

Даша привстала, немного сдвинула кресло назад и снова села, только теперь облокотившись на спинку, а не как ранее, сидя на краешке. И кресло наконец стало для нее креслом, а не табуреткой. Ее лицо просветлело, а уголки губ чуть полезли наверх.

– Как вам сейчас? – с полуулыбкой ответила Мария, поддерживая своей реакцией переживание клиентки.

– Стало как-то уютнее и кабинет кажется больше.

– Рада это слышать. Где вам ещё бывает уютно?

– С ним у него дома мне было уютно. Или когда мы уезжали из нашего района куда-нибудь гулять.

– Как мне жаль, что вы потеряли это.

Дашу еле заметно затрясло.

– Мне бы очень хотелось вас поддержать сейчас и обнять. Но я пока стесняюсь.

– Я тоже стесняюсь, – зажалась Даша.

«Эх, были неверные слова, и она заморозилась вновь», – с досадой отметила Павлова.

– Так как он меня обнимал, меня больше никто не обнимал. У меня бывают приступы сильных мигреней, – все же решилась на откровения Даша. – Если он был рядом в этот момент, то ложился вместе со мной, прижимал к себе и гладил по голове. Я успокаивалась и засыпала.

– Как это трогательно, – согласилась Маша. – Как вы сейчас справляетесь с мигренями?

– Их стало меньше. Но когда болит голова, я представляю, что он рядом.

В теле Даши снова появилась дрожь.

«Было бы идеально ее усилить», – подумала Павлова.

– Вы благодарны ему за эти моменты?

– Да, – согласилась Даша.

– Что бы вы сказали ему в знак благодарности?

Даша долго молчала, силясь произнести что-то, и наконец выпустила из себя признания:

– Я очень тебя люблю и всегда буду помнить это.

На последних буквах Даша расплакалась и затряслась всем телом.

Она плакала, ссутулившись и скрытая своё лицо руками, но, на счастье Павловой, наконец плакала – эта, вроде как, бесчувственная девочка.

– Простите меня, я сегодня все испортила, – переслала плакать, но не сутулиться Даша.

Маша не стала в этот раз играть в игры и благодушно ответила:

– Если вы вдруг извиняетесь за свои слёзы, то не стоит. Я же психолог. Я люблю, когда люди плачут в моем кабинете. Я считаю, что слёзы универсальный очиститель души. Как вам сейчас?

– Я ещё не поняла.

– Вам можно не понимать? Сможете просто быть в этом?

– Да, – удивляясь ответила Даша, кажется не понимая, что говорит ей Мария. Но вдруг встрепенулась: – Мне ещё хочется перед вами извиниться за своё опоздание. И объясниться…

– Давайте, мы это оставим на следующий раз, время завершать встречу. Побудьте в тех чувствах, что у вас сейчас. Не спешите завершать текущие ощущения, они сами завершатся. В следующий раз расскажите про причины опоздания, если это не потеряет свою актуальность. Так я буду вас ждать с большим интересом, как загадка, почему же вы опоздали, – подмигнула клиентке Маша.

– Вы будете меня ждать?

– Да.

Даша улыбнулась какой-то своей мысли и, подняв глаза на Машу, пристально посмотрела ей в глаза, не теряя улыбки.

В перерыве между клиентами, Мария видела, что пришло сообщение от Яра, но не стала его открывать, чтоб не сбиваться с рабочей волны. Как послевкусие от встречи с Дашей, она вспоминала ее платье-колокольчик чуть выше колен мягкого голубого цвета, наконец проявившееся из фона остальных событий. Оно ей шло и подчеркивало ее хрупкую нежность, а суровая солдатская поступь исчезла в потоке женских слез. Как бы хотелось, чтоб эффект сохранился, и как жаль, что скорее всего так не будет и предстоит еще много бесед.

«С появлением Яра время потеряло свою линейность, то оно бежит, то медлит. А когда он обнимает меня, замирает. Но нет, нет! Не буду смотреть его сообщение. Личное потом. Интересно, не слишком ли я мягка с Дашей? Это ли ей нужно? Хотя, если самым ярким ее воспоминанием было, как ее парень гладил по голове, то да, ей очень не хватает ласки. Но что более интересно, отчего у неё уменьшились мигрени? Что ещё, кроме разрыва с любимым, изменилось в ее жизни? И вообще, отчего я смотрю на неё под негативным фильтром. Девочка пришла на терапию в свои восемнадцать. У неё все шансы прожить долго и счастливо, вне зависимости от изначальных семейных и ментальных установок. Начать терапию так рано – подарок судьбы!»

Глава 8

Как же красиво одевалась Наташа и сама была красива. Ее наряд: чёрное платье в стиле сафари с красными пуговицами и красными туфлями, вызывал неуёмную зависть у Марии.

«Пора худеть или пора вынести на личную терапию тему про зависть к внешности клиентки?» – никак не могла определиться Павлова, пока Наталья шла по кабинету к креслу. – «Она беременна, скоро это измениться», – то ли посочувствовала, то ли порадовалась Маша.

Наталья поправила кресло, сильнее развернув его спинкой к двери и села, заняв грациозную, почти расслабленную позу, закидывая правую ногу на левую, сохраняя этим статическую нагрузку в ногах.

«Кажется, я ищу в ней недостатки», – поймала себя на мысли Маша. – «Почему? Что за феномен?»

Начинать их встречи молчанием, становилось традицией. Когда на Павлову перестал действовать первичный вау-эффект от образа Наташи, она стала улавливать запах грусти, если не сказать, тоски.

– Я не знаю, что говорить, – без эмоций выдала клиентка.

– Расскажите, как вы? Как ваши дела? Что чувствуете?

– Устала, – нейтрально выдала Наталья. – Ничего не чувствую. Ничего не радует. Вот скажите, почему у меня не получается с мужчинами? – спросила клиентка, выделяя голосом «у меня».

Маше пришлось подавить вздох: «опять этот вопрос» и взять небольшую паузу, чтоб преобразовать свою гипотезу о проблемах Наташи в вопрос.

Как предположение, Павлова размышляла над тем, что необустроенность личной жизни клиентки была вполне оправданной. Сложно, как жить идеальной, поддерживая непрерывно вау-эффект, так и искать идеальный идеал, чтоб подходить друг другу, как две половинки и никогда не ссориться. Это детская позиция. В идеальных отношениях нет места обычной человечности, взаимодействию человек-человек. А идеал и идеал не могут взаимодействовать, там нечего дополнять, уже и так все идеально. Но есть ли место в нашем мире идеалу? Идеальность замораживает чувства и утомляет тело. Вспомнить даже древнегреческих богов, так себе идеальные создания: и ревновали, и убивали, и любили не тех и не так.

Наталья явно не замечала, что ее идеальность – скорлупа, а под ней грусть, которую как не наряжай, все равно фонит в мимике и жестах. Мало людей смогут выдержать длительное пребывание рядом с таким фоном. Да и Наташа скорее всего устаёт рядом с кем-то, тратя ресурсы на поддержание идеального образа. В таком случае она неосознанно может выбирать краткосрочные встречи, романы с женатыми или что-то подобное и безопасное – тех, с кем точно не получится выстраивать длительные отношения.

– У вас всегда не получалось с мужчинами? Или были какие-то длительные отношения?

– Делительные? Длительные это сколько? – начала размышлять Наталья. – Пару лет идёт в зачёт? А пару лет с женатым? Или в самой юности?

– Все идёт в зачёт, – не ответом, а эхом произнесла Мария.

– Но ведь не получается! – резко оживилась Наташа и снова сникла под какие-то мысли.

– Что должно было получиться?

– Жили они долго и счастливо и умерли в один день. Как в сказках, – хмыкнула клиентка.

– Как в сказках у вас очень даже получается. Сказки – это про испытания и их преодоление. И лишь в конце одной строкой «жили они долго и счастливо».

– И что мне делать?

– Что хочется?

– Выйти замуж, растить ребёнка… – речь Наташи снова оборвалась.

– Что из этого вам сейчас доступно?

– Я понимаю, куда вы клоните, но растить ребёнка вне брака – это провал, – с тоской ответила Наташа.

– Провал куда?

– Ну как же! Внебрачный ребёнок! – «вы, что не понимаете?!», всем видом показывала клиентка.

– И что? Такое бывает. Или так не может быть у вас?

– Не может! – выдала вспышкой гнева Наташа, а потом вновь сникла. – И оказалось случилось.

– Почему не может?

– Что?

– Почему вы считаете, что это невозможно? Невозможно с вами. Что тогда?

Наташа вдруг показалась Маше очень маленькой и уязвимой.

– Не подумайте, что я сейчас вас ругаю или хочу достать вас этим вопросом. Я сейчас искренне не понимаю, что если вы беременны вне брака, что с вами происходит, какой тогда вы становитесь, что самого страшного может случится? Что вообще значит слово «провал»?

– Не знаю, с детства боялась залететь.

– А что бы было, если бы вы залетели?

– Стала бы позором семьи – это же очевидно!

– Мне совсем не очевидно. Люди по-разному реагируют на беременность своих детей, даже раннюю. Как сейчас ваша мама отреагирует, на вашу беременность?

– Ой, – брезгливо начала Наташа. – Будет счастлива. Но я-то нет. Мужа-то нет.

– Верно я понимаю, что муж равно для вас счастье. А без мужа вы не можете быть счастливы и рожать детей.

– Нет. Ну что вы такое несёте?! – всплеснула руками Наташа и надулась.

– Следую за потоком нашей беседы.

– Ну скажете тоже! – неодобрительно покачала головой Наташа.

– Верно я понимаю, что сейчас в вашем окружении никто не осудит вашу беременность?

– Конечно, не осудят, – согласилась Наташа. – После моего-то диагноза «бесплодие».

– И вы не будете позором семьи?

– Нет, конечно.

– Уже легче, – покивала Маша.

– И правда, – машинально покивала Наташа, меняя позу и став ноги рядом друг с другом.

Вдруг в коридоре послышались шаги. Маша смутилась.

«Не похоже, чтоб следующая клиентка пришла так рано, она обычно наоборот опаздывает. Впрочем, подождёт на диванчике рядом», – мысленно успокоила себя Маша, как дверь без стука открылась и на пороге возник Яр.

Особенностью Маши была заторможенная реакция на какие-то непредвиденные обстоятельства в части внешних проявлений, ярко проявляющаяся рядом с людьми, которых она не считала ближним кругом.

Адреналин пенил кровь и бил по вискам, но она замирала, что помогало не терять разумность на первых секундах, а при наличии сил, и в последующем не дать главенство рептильному разуму и не запустить реакции: бей или беги или замри. Или это и было «замри»?

Такой адаптивный механизм, с одной стороны, очень выручал ее от бед: не наговорить или не сделать лишнего, с другой стороны, вредил. Остановка эмоций без их проживания вредила что психике, что телу, и не давал сложиться полной картине мира. Иногда она вспоминала, что нужно отреагировать какую-то ситуацию в безопасном пространстве, но увы, не всегда делала это.

«Дыши. Дыши», – говорила ей в такие минуты Истомина.

Вспомнив это, Маша выдохнула, а потом, набрав глоток свежего воздуха, сказала, как можно спокойнее:

– Я работаю. Закрой, пожалуйста, дверь с той стороны.

– Мне нужно поговорить с тобой.

– После работы. Я позвоню, когда закончу.

– Павлова! – настаивал Яр.

– Я не могу сейчас. Я работаю. И если ты прямо сейчас не выйдешь из кабинета, то тебе придётся оплачивать этот сеанс за клиента, так как ты его срываешь. И в дополнение к этому я ещё отменю нашу встречу вечером.

Быковский чуть ли не зарычал.

– Я позвоню, как только у меня будет перерыв. Закрой, пожалуйста, дверь, – с нотками усталости и теплоты сказала Маша. – Закрой за собой дверь, у меня встреча, – повторила она.

Ярослав хлопнул дверью и ушёл.

– Извините, – сказала Маша клиентке, шумно выдыхая.

– О-хо-хо, Мария, – взбодрилась та, выдавая фразу с лукавой улыбкой. – Какой мужчина? Ваш? Или клиент?

«Это не клиент, это уже пациент», – про себя в сердцах бросила Павлова.

– Нет, ну неужели у вас и такой? – задорно и с издевкой продолжала Наташа.

– Такой?

– Сильный духом. Брутальный.

«Ага, бестактный, а не брутальный. Даже больше, шибанутый. Я, кажется, в личной жизни начинаю устраивать себе клинику, встречаясь с Яром», – подумала Мария, отмалчиваясь и стараясь вернуть фокус внимания на клиентку.

Наталья продолжала рассуждать, наполнившись резко энергией от щекотливой ситуации, случившейся на ее глазах, но не с ней конкретно. Это уже была совсем не та уставшая Наташа, которая заходила в кабинет. Маша не спешила этому радоваться, больше отмечала как феномен: резкий прилив энергии – манию.

– Какой приятный голос. Будто знакомый. Ах, Мария-Мария! Любите плохих мальчиков?

– Почему «ах»? – поддерживала переживание Наташи Павлова, не спеша что-то разъяснять и радуясь, что ей удалось удержаться в терапевтической позиции, выдерживая, как провокацию Яра, так и сейчас провокацию клиентки.

– Ну, вы ж психолог, – наконец сказала Наташа вслух столь ожидаемую обесценивающую фразу. – И у вас такой мужчина. Какая вы, однако?! – не унималась Наташа.

Маша ее слушала, замечая, как клиентка сама себе все объясняет, даже не ожидая ее ответа, дополнительно не договаривает фразы. Павлова ведь так и не ответила, кто сейчас заглядывал в кабинет. Ещё Маша отметила, что Наташа не повернулась в сторону двери, когда в ней стоял Яр, а, наоборот, сидела застыв как статуя. Сейчас же было расплёскивание прежних чувств в виду ранее остановленных проявлений.

– Какой я стала для вас?

– Бросьте, вы же понимаете.

– Я много чего могу понимать, мысли читать не умею. Поэтому хочу уточнить у вас, что вы имеете в виду, чтоб мы оставались в одном контексте.

Наташа замолчала, продолжая смотреть с вызовом.

Вдруг Маше пришла идея воспользоваться ситуацией, чтоб показать клиентке одно логическое искажение, которое, не даёт порой людям относится к себе с большим принятием и расслабляться по жизни.

– Я предположу, что вы можете думать, что это мой мужчина. Но тогда как такой мужчина, врывающийся в кабинет без стука и эмоционально требующий разговора, может быть у психолога. Как вообще такие люди задерживаются рядом с психологом, который должен быть образцом спокойствия и благоразумиях, все предчувствовать заранее и не допускать лишних людей в свою жизнь.

– Вот! Я же говорила, вы все понимаете! И тогда как?

– Как вы думаете, вот я – психолог, я в личных отношениях с мужчиной буду в первую очередь психологом или женщиной?

– О как вы развернули!

– Скажу больше, вот я мама, и во взаимоотношениях со своим ребёнком я больше мама или психолог? А если рассматривать меня как дочь моих родителей, там я кто?

– И кто? – заинтересовано спросила Наташа.

– Надеюсь больше дочь, чем кто-то ещё, – усмехнулась Маша, самораскрываясь. Тут и ее клиентка подловила, иногда во взаимоотношениях со своими родителями она чувствовала себя совсем не дочкой – то психологом, то родителем, то и вовсе посторонней.

– Как это все объединить? – задумалась Наташа. – Психолог, женщина, мать, дочь…

– Зачем все это изначально разъединять, то есть выбирать что-то одно? – усмехнулась и пошла во-банк Павлова.

– Ну а какой же вы хороший психолог, если у вас не идеальный муж?

«О, как, мне уже и мужа придумала, или это она о себе сейчас?»

– Не идеальный для кого?

– То есть вам такой тип мужчин нравится?

– Давайте, предположим, что да. Тогда могу я оставаться вашим психологом, если вдруг вечером дома меня ждёт вот такой брутал?

Наташа сдвинула брови в мыслительном процессе.

– Упрощу метафору. Вы любите, например, селедку?

– Фу, нет.

– А теперь представить, что я каждый день вечером перед сном ем селедку. Могу ли я оставаться вашим психологом? Простите вы мне эту слабость, если я не ем ее при вас на встречах?

– Нет. Это неверная метафора. Ешьте, что хотите. Это не характеризует вас как специалиста, что вы едите, а что нет. В случае с мужчиной, характеризует, это же про отношения.

– То есть если я выбираю себе мужчину, который мне нравится, но не нравится кому-то из клиентов, это характеризует меня как…

– Как? Не понимаю. Но да, не факт, что мне нравятся такие же мужчины, как вам. Мы совсем в разных кругах с вами общаемся.