Сколько весит сердце жирафа

© Трофимчук С. А., 2025

© Завойская А. И., 2025

© ООО «Издательство „Абрикос“, 2025

Глава 1

Дедушка вернулся

Сначала поставить чайник. Или сначала разогреть котлеты.

– Сначала надо спросить, на сколько дедушку отпустили. – Алиса изо всей силы прижимает к себе плюшевого не пойми кого. Можно подумать, что Алиса умеет читать мысли, но ничего подобного она не умеет. Просто первый раз в жизни мы с сестрой думаем об одном и том же.

В ванной жужжит бритва. Самый уютный звук на свете. Дедушка Витя броется. Папа бреется, дедушка Егор бреется, мамин Костя тоже бреется. А дедушка Витя броется. Броется – личное дедушкино слово. Русичка Людмила Николаевна заметила бы, что так говорить неправильно. Но личные слова – это как личные вещи. Алисина зубная щётка, например, уже через неделю выглядит такой же лохматой, как голова Мишки Звягина после перемены. Но это вовсе не значит, что у Алисы неправильная щётка или у Мишки неправильная голова.

– Давай ты сама спросишь? – Я отворачиваюсь к окну и стараюсь говорить равнодушно.

Бритва замолкает, и мне кажется, что никакого жужжания не было. Что этот звук я выдумал. По-моему, то же самое кажется Алисе и даже плюшевому не пойми кому. Плюшевый не пойми кто как будто собирается заплакать – длинные уши упали на тряпичное лицо, а нарисованные синие глаза в свете ночника блестят, как мокрые.

– Я сейчас запла́чу, – шепчет Алиса.

Это любимая Алисина угроза. Алиса всегда обещает заплакать, когда боится радоваться раньше времени. Но плачет она редко. Мама говорит, что я в Алисином возрасте плакал чаще.

– Тихо. – Я прижимаю палец к губам и вслушиваюсь в тишину.

Обычно слишком долгая тишина звенит, как стая надоедливых комаров. Но сегодня она рокочет трубами, бьёт в барабаны и чем-то гудит – может быть, контрабасом. Не тишина, а целый оркестр.

– Слышишь? – Алиса поворачивает плюшевого не пойми кого лицом к двери.

В ванной фыркает кран, вода сначала журчит по раковине, а потом затихает, уткнувшись в дедушкину ладошку. Мы с Алисой выдыхаем. Синхронно. Первый раз в жизни мы с сестрой делаем что-то синхронно.

– Я могу это взять на себя, – заявляет Алиса тем самым взрослым тоном, который умиляет маму и бабушку и бесит Маргариту Валерьевну – Алисину учительницу. Маргарита Валерьевна считает, что Алиса кривляется. Меня Алисина манера говорить тоже иногда бесит, но я знаю, что сестра не кривляется. Алиса как будто сразу родилась взрослой, и теперь только надо дождаться, когда она и выглядеть начнёт как взрослая.

В прихожей что-то стукает. По-моему, дедушка врезался в один из четырёх чемоданов.

– Не спите? – Дедушка пригибается, чтобы зайти в нашу комнату. Не могу поверить, что он и сейчас боится дверных косяков.

– Мы пока не понимаем, имеет ли смысл в сложившейся ситуации тратить время на сон, – выдаёт Алиса украденную из какого-то фильма фразу и хватает дедушку за руку. – Тёплая! Как батарея.

Алиса плюхается на мою кровать. Та возмущается длинным стоном. Дедушка усаживается между мной и Алисой. Кровать не издаёт ни звука. Дедушка горбится и прячет руки под колени. Слово «долговязый» придумали для таких, как он. У дедушки длинное всё – руки, ноги, шея, туловище. И ему кажется, что эта долговязость всем мешает. Если бы дедушка Витя мог, он бы скрутился в узел и спрятался под кровать.

– А тебя надолго?.. – Я хочу сказать «отпустили», но останавливаюсь. Я понятия не имею, как всё устроено там, откуда пришёл дедушка. Или приехал. Или прилетел. И каким вообще транспортом можно туда добраться, а тем более оттуда выбраться.

Дедушка долго трёт переносицу. Тишина тикает настенными часами. На стрелках – заячьи уши. Год, когда ушёл дедушка, был годом кролика.

– Ты и сам не знаешь? – Алиса кладёт голову дедушке на колени и вытягивается во весь рост.

– На три дня, – отвечает дедушка.

Дедушкина улыбка ныряет в усы. Усы у дедушки точь-в-точь такие же, как и были. И одет он в тот же свитер, который был на нём в последний раз. В тот самый раз, когда я играл в приставку, которую одолжил на вечер у Мишки, а дедушка подошёл сзади и положил руку на моё плечо, и меня в тот момент чуть не убили, и я сбросил дедушкину руку и крикнул что-то типа «Ну блин!». А дедушка сказал: «Сердце жирафа весит двенадцать килограмм, представляешь?» Ничего такого в тот вечер я не представлял. В тот вечер я злился, что потратил все жизни, а до конца игры ещё далеко. В тот вечер никто не мог представить, что следующим утром дедушку заберёт скорая. «Он ни разу не жаловался на сердце», – заплачет мама. А я… Я вспомню про сердце жирафа.

– Три дня – это столько же, сколько осталось до весенних каникул, – загибает пальцы Алиса.

Алиса ходит в школу только первый год, а каникулы ждёт как восьмиклассница. Стоп! Три дня – это столько же, сколько осталось до нашего отъезда.

– Ты приехал нас проводить?

– Проводить? Куда? – Дедушкины брови съезжаются к переносице.

– Ты правда не знаешь, что мы уезжаем? – не верю я. Кто-то говорил, что там, откуда вернулся дедушка, всё про всех знают. А может, никто этого и не говорил, просто я почему-то так думал.

– Откуда дедушке знать про наш переезд? Его не было больше года, а переезжать мы собрались только месяц назад. – Алиса обхватывает дедушку руками и громко зевает.

– Кому-то пора спать. – Дедушка взъерошивает Алисины волосы.

– Ещё чуть-чу…

Три стрелки на часах с зайцами превращаются в одну – как будто обнимаются, крепко-крепко. Алиса сонно сопит.

– Ты же, наверное, голодный! – Я вспоминаю про котлеты и про чай.

Дедушка морщит лоб, словно силится решить сложную задачу, а потом качает головой.

– Может, разбудим маму? – предлагаю я.

– Давай не будем про меня рассказывать маме, – шепчет дедушка.

– Почему? – не понимаю я.

– Ну… Она начнёт беспокоиться…

Дедушка не меняется. Его главным девизом всегда был: никого не беспокоить.

– Но бабушке же ты покажешься?

– Она здесь? – Дедушка испуганно оглядывается. Бабушки Тани, то есть своей жены, он боялся всегда. Не то что бы боялся, но старался лишний раз её не тревожить.

– Бабушка дома, – говорю я.

– У себя? – уточняет дедушка.

– Ну конечно, а у кого?

– В Новых Дорогах? – не унимается дедушка.

Такое ощущение, что дедушка мне не верит. Хотя чему удивляться? За то время, пока дедушки не было, могло произойти что угодно. На самом деле за этот год и произошло что угодно. Но не с бабушкой. В бабушкиной жизни всё осталось как прежде.

– Я не знаю, смогу ли показаться бабушке. – Дедушка опускает голову.

– Почему?

– Во-первых, я пока не понимаю, кто меня может видеть, – дедушка осторожно перекладывает Алису на её кровать и снимает свитер, – а во-вторых… Во-вторых, я не знаю, как добраться до Новых Дорог.

– На поезде, – говорю я и добавляю: – Как и раньше.

Дедушка наверняка будет чувствовать себя спокойнее, если поймёт, что за время его отсутствия поменялось не всё. Поезда, во всяком случае, как ходили из Минска в Новые Дороги, так и продолжают ходить.

– Поезд привёз меня сюда. – Дедушка тычет пальцем в окно.

– Прямо к дому? – уточняю я.

– Прямо к подъезду, – кивает дедушка.

Я вглядываюсь в дедушкино лицо – ни намёка на улыбку.

– Здесь нет железной дороги. – На всякий случай я выглядываю в окно.

Напротив нашего подъезда детская площадка. Горка с пастью дракона ночью выглядит грустно. Кажется, что дракон боится темноты и ждёт не дождётся, когда наступит утро. Огромная лужа под качелями отсвечивает панцирем из тонкого льда. Никакой железной дороги за окном, естественно, нет.

– Ни рельсов, ни шпал, ни зала ожидания. – Я придерживаю штору, чтобы дедушка мог сам удостовериться в отсутствии железной дороги во дворе нашей самой обычной пятиэтажки.

– Уже исчезли, – говорит дедушка, не глядя в окно.

Алиса шарит рукой по одеялу, и я подкладываю ей плюшевого не пойми кого. Кто такой этот плюшевый не пойми кто, знает только Алиса. Точнее, не знает, а выдумывает. Каждый день у Алисиной игрушки новое имя. «И новая жизнь», – говорит Алиса. Ещё Алиса говорит, что это огромная привилегия – каждое утро просыпаться кем-то другим. Но мне кажется, что ежедневно становиться для всех незнакомцем – это не привилегия, а проклятие, даже хуже, чем каждый год менять школу или класс.

– Ты мне не снишься? – Я подхожу к дедушке. Его глаза напротив моих. По-моему, дедушка стал ниже.

– Ты вырос. – Дедушка кладёт руку на моё плечо.

Свет от ночника моргает три раза и исчезает без всякого щелчка выключателя.

– Дедушка, ты здесь?

Глава 2

Я не сплю

Минуту назад погасли фонари. Интересно, почему фонари гасят именно в час ночи? В полночь было бы логичнее. Типа карета превращается в тыкву, туфелька – в рваный башмак. Нет, туфелька как раз остаётся. На мокром тротуаре разлеглась тень яблони. Хотя яблоню в ней сейчас вряд ли кто-то узнает – скелет какого-то унылого дерева. Унылого, потому что ночь, и потому что снег уже превращается в слякоть, и солнце последний раз приходило так давно, что ещё чуть-чуть, и мы примем за солнце не очень тёмное облако. Я хотел бы долго думать про фонари, про ночь, про неправильную весну и хрустальные башмаки, но про ерунду больше не думается. Ветки у яблони длинные и костлявые – как руки очень худого человека. Дедушка Витя всю жизнь был худым. Сейчас он тоже худой. Я сижу на подоконнике в дедушкином свитере и уже пять раз ущипнул себя за ногу. Теперь будет синяк. Я не сплю. Дедушка вернулся. Пусть всего на три дня, но по-настоящему.

Дедушкин свитер приятно колется. Свитер мы выбирали для дедушки вместе с мамой. Давным-давно, на монгольском рынке в Аршане – городке в горах с низкими домами и длинными санаториями. Дедушка с бабушкой подарили тогда маме путёвку в санаторий. Чтобы мама пила минеральную воду прямо из ручья и не расстраивалась. А расстраиваться маме было из-за чего – в тот год от нас ушёл папа.

Я открываю окно – не полностью, на проветривание. На улице весной не пахнет, пахнет уставшей зимой. Март вообще не похож на рождение весны, он похож на умирание зимы. Когда мама развелась с папой, бабушка Таня сказала, что теперь начнётся новая жизнь. Но развод на жизнь не похож, он похож на смерть. Ведь смерть – это что? Это когда на одного человека становится меньше – не вообще в мире, а в днях тех, для кого этот человек был частью жизни. Как будто с дороги, по которой ты каждый день ходишь, внезапно сняли кусок асфальта.

Перед тем как уйти насовсем, папа исчезал из дома на день, на два, на неделю, а один раз исчез даже на две. Спортсмены, наверное, как-то так готовятся к марафону. Папа не спортсмен. Он специалист по банковскому обслуживанию. Звучит нормально, но на самом деле у папы самая скучная на свете работа. Нет, самой скучной по какому-то опросу считается работа охранника. Но это смотря что охранять. Охранять жирафов, например, точно не скучно. Но вряд ли жирафам нужны охранники.

Свои исчезновения папа объяснял всякими семинарами и курсами повышения квалификации. Возвращался он после них молчаливым и рассеянным. На вопросы отвечал: «Нормально». Меня это вообще-то не удивляло – в учёбе весёлого мало. А маму удивляло. И расстраивало. Мама стала часто произносить одну и ту же фразу: «Нам надо серьёзно поговорить». «Ты сама себя накручиваешь», – отвечал маме папа. И всё-таки однажды серьёзный разговор состоялся. Алиса в тот вечер уже спала, а я делал вид, что сплю. Папа говорил много и неразборчиво. Мама плакала и всё время спрашивала: «Как ты мог?» Потом хлопнула дверь, и наступила тишина. Не та тишина, которая звенит комарами и гудит контрабасом, а настоящая – без единого звука. Я тогда закрыл глаза и попытался представить, как папа спускается по лестнице, как он выходит из подъезда, как задирает голову и ждёт, чтобы мама помахала ему из окна кухни. Но ничего не представлялось. Папа исчез насовсем. Провалился в кромешную тишину.

– Медведь медведя закатал! – звонко сообщает Алиса и переворачивается на другой бок. Алиса часто говорит во сне. И всё время что-то такое, отчего сразу хочется забраться к ней в сон и посмотреть на этих её медведей.

Из нашей с Алисой жизни папа вроде как не исчез, мы встречаемся каждое воскресенье. Но это уже не тот папа, который жил с нами каждый день. Каждодневный папа пах яблочным ополаскивателем для белья и кожаным ремешком от часов. Он злился, когда у меня не получалось с математикой и когда Алиса задавала ему вопросы типа «что снится осьминогу?». Новый, воскресный папа пахнет вкусным парфюмом и иногда растворимым кофе. Он может целый час заниматься со мной математикой и при этом улыбаться. В прошлое воскресенье папа ответил на все Алисины вопросы. А это:

Бывают ли у обезьян голубые глаза?

Сможет ли наука возродить динозавров?

Почему мы видим только взрослых голубей? Где их птенцы?

Почему круглые вещи блестят ярче, чем некруглые?

И самый сложный: что лучше – знать или догадываться?

Воскресный папа ответил, что лучше знать. А как ответил бы папа каждодневный, мы уже никогда не узнаем. Индусы верят в реинкарнацию – это когда после смерти ты рождаешься опять, но только в виде кого-то другого. Папа после развода переродился в улыбчивого терпеливого мужчину, который брызгается вкусным парфюмом и пьёт по утрам растворимый кофе. Мужчина получился прикольным, но мало похожим на папу.

Мама из-за папы плакала целый год. Да и не только из-за папы. Бабушка Таня говорит, что беда никогда не приходит одна. Тот год как будто принял бабушкино утверждение за теорему и решил во что бы то ни стало её доказать. Алиса постоянно болела. Её медицинская карточка за год превратилась в толстый справочник болезней (я видел такой в школьной библиотеке). Участковый врач – добрая и старенькая Вера Андреевна – не смешно шутила, что ей проще оставаться ночевать у нас, чем каждый день ездить из поликлиники.

Маму уволили с работы. Директору надоели мамины бесконечные больничные, и ей предложили написать заявление по собственному желанию. Как будто мама сама желает уволиться. Мама написала, а потом плакала почти так же сильно, как и из-за папы. «Ты же давно хотела поменять работу», – сказал я, чтобы маму успокоить и потому что это была правда. Мама работала бухгалтером в компании с непонятным названием «АСК». Что делают в компании «АСК», я так и не узнал. Мама говорила – бумажки с места на место перекладывают. На работу мама ходила как на каторгу. Она сама так говорила. И жаловалась ещё, что кофейный аппарат на работе варит самый ужасный в мире кофе. И это при том, что в кофе мама тогда вообще не разбиралась.

Я в тот год провалил экзамены в гимназии, и меня перевели в школу возле дома. В новую школу я не хотел. Не сказать чтобы мне очень нравилось в гимназии, но там всё было привычным. Даже то, что меня там не замечали. У водителей есть термин «слепая зона». Это то, чего не видно в зеркала. Все четыре года в гимназии я находился в слепой зоне, и мне там было хорошо. В новой школе я должен был появиться в статусе новенького, а это то же самое, что встать посреди проспекта в час пик, перегородив движение. Больше всего на свете я хотел назад – в слепую зону. Но это было невозможно, и я злился – на себя, на болеющую Алису, на плачущую маму. В конце концов я заявил, что уеду жить к дедушке Вите. Вот тогда бабушка Таня и придумала отправить дедушку Витю к нам.

Я накрываю Алису одеялом до самых ушей и открываю окно нараспашку. Алиса улыбается своим медведям. Я тоже улыбаюсь Алисиным медведям. Медведи-медведи, как вам живётся там во сне? Наверное, легче, чем нам в непонятной жизни и не прекращающейся зиме.

Конечно, бабушка хотела отправиться к нам сама. Любимое выражение бабушки: хочешь сделать хорошо – сделай сам. Но в это время бабушка была занята. Впрочем, как и в любое другое время. Бабушка Таня живёт в маленьком городке Новые Дороги и работает начальницей ЗАГСа. По пятницам и субботам она объявляет женихов и невест мужьями и жёнами, а в остальные дни выдаёт свидетельства о рождении и о смерти. Алиса всем рассказывает, что это именно бабушка Таня решает, кому в Новых Дорогах родиться, кому умереть, а кому стать мужем и женой. Бабушка переживает чужие рождения, смерти и свадьбы как собственные. Особенно свадьбы. Когда жених и невеста подают заявление, бабушка проводит с ними длинный инструктаж по семейной жизни и выдаёт список литературы, которую надо прочитать до росписи. Список бабушка придумывает сама и всегда вставляет туда что-нибудь неожиданное типа «Властелина колец» («Брак – это тоже длинный, непростой путь»). Для церемонии росписи бабушка сочиняет стихи. Ну как сочиняет – перемешивает уже готовые, зато для каждой пары – свой стих. Самая ужасная трагедия в бабушкиной работе, да и в жизни тоже, – когда расписанная ею пара приходит разводиться. Чужие разводы бабушка тоже переживает как собственные.

На четвёртом этаже в доме напротив гаснет окно. Оно продержалось дольше всех, другие окна погасли ещё раньше фонарей. Дедушка Витя прожил с бабушкой Таней тридцать пять лет. «Только ты, папа, мог столько выдержать», – сказала мама, когда праздновали юбилей свадьбы. Сказала, правда, тихо и когда бабушки не было за столом. Мама говорит, что до собственной семьи бабушке нет никакого дела и что молодожёны ей важнее детей и внуков. Я ничего не имею против бабушки, но, скорее всего, мама права.

Сколько себя помню, все каникулы я проводил с дедушкой Витей. Называлось это, правда, «отправить Тиму к бабушке», но функции бабушки в нашей семье исполнял дедушка. Бабушка Таня уходила на работу рано утром, а возвращалась, когда я уже ложился спать. Дедушка умел делать всё, что полагается делать бабушкам, когда к ним отправляют внуков. Выискивал где-то рецепты и готовил по ним разные вкусности. У дедушки была куча всяких весов и мерных стаканчиков. Когда я предлагал отмерить что-нибудь «на глаз», дедушка говорил, что если хочешь получить что-то конкретное, то и действия надо предпринимать конкретные и точные.

Работал дедушка сутки через трое и всегда брал меня с собой на работу. Дедушкины сутки были самым интересным на каникулах, да и вообще в жизни. Дедушка работал водителем в водоканале – водил машину с большой бочкой. В кабине машины дедушка чувствовал себя лучше, чем где-либо. По-моему, только там он не стеснялся высокого роста и никуда не прятал свои длинные руки и ноги. А когда в Новых Дорогах отключали воду, дедушка вообще становился самым важным человеком в городе – важнее мэра и, может быть, даже важнее бабушки. Вместе с дедушкой таким же важным становился и я. Со мной хотели дружить все дети Новых Дорог. А мне ни с кем дружить не хотелось. У меня был дедушка.

Для того чтобы помогать маме, да и всем нам, пережить развод, дедушка взял большой отпуск. Когда дедушки не стало, я пытался вспомнить, в чём именно заключалась его помощь. Он сидел дома с Алисой, когда она болела. Правда, Алиса, как только к нам переселился дедушка, болеть перестала. И в садик стала ходить без криков. И даже собралась замуж – за мальчика, который за обедом отдавал ей свой компот. Вообще всё вдруг стало так, как должно быть, и даже лучше. Как будто дедушка приехал на своей водовозке и привёз волшебную воду. Мама перестала плакать и решила поменять профессию. Сначала она отучилась на бариста и устроилась работать в кофейню с названием «18:01». Хозяин кофейни, молодой и всегда весёлый Игорь, говорил, что 18:01 – это минута радости от того, что закончился рабочий день. По задумке Игоря, люди в его кофейне должны постоянно находиться в этой радостной минуте. Мы с Алисой каждый день прибегали к маме на работу, чтобы пить какао и кофейные напитки, в которых молока и сиропа больше, чем кофе, и смотреть кино про чужую жизнь. Люди в кофейню приходили разные, многие с собаками: большими, маленькими, лохматыми, лысыми, но обязательно любопытными и дружелюбными. Все собаки были похожи на своих хозяев. Алиса тогда ещё сказала, что вырасти во взрослого имеет смысл хотя бы для того, чтобы завести похожую на себя собаку и ходить с ней в кофейню.

Потом мама ещё долго училась и в конце концов сама открыла школу по обучению бариста. У мамы есть своя (это называется «авторская») методика: под каждый сорт кофе она подбирает музыку. «Привет из детства», – говорит мама, когда кто-нибудь спрашивает, почему именно музыка. В детстве мама училась в музыкальной школе. Музыкантом она не стала, а полюбить музыку, особенно классическую, успела. Люди, оказывается, много чего тащат из детства во взрослую жизнь. Алиса точно возьмёт с собой плюшевого не пойми кого и стадо единорогов. А я?

Классическая музыка успокаивает маму лучше любых таблеток. Когда ушёл папа, наша квартира превратилась в концертный зал филармонии. В кофейном деле мама использует музыку, чтобы лучше объяснять вкусы разных сортов кофе. Кислая «Кения», например, в маминой голове звучит «Весной» из «Времён года» Чайковского, сладкая «Колумбия» – «Маленькой ночной серенадой» Моцарта, а пахнущая табаком «Индонезия» – «Вальсом дождя» Шопена. Мама говорит, что наши вкусы на девяносто процентов состоят из ассоциаций и воспоминаний. И скорее всего, так оно и есть. Я люблю драники и не люблю жареную картошку. Хотя драники – это та же самая жареная картошка, только не порезанная на дольки, а перетёртая в кашу. Но драники я люблю, потому что помню, как просыпался под звук дедушкиной тёрки.

Тот дедушкин приезд поменял всё и в моей жизни. В новой школе мне неожиданно понравилось. В классе я подружился почти со всеми, а больше всего – с Мишкой Звягиным. У меня появились две тайны – одна общая с Мишкой, вторая – моя личная. Я много раз жалел, что не могу поделиться с дедушкой моими тайнами. Теперь могу. Но до нашего отъезда осталось всего три дня, это не имеет смысла.

Когда дедушка ушёл, я попробовал составить список того, что мы делали вместе, пока он у нас жил. Мы два раза собирались на рыбалку. Купили для этого удочки с катушками, крючки и много разноцветных наживок. Но выбраться на рыбалку так и не удалось. Один раз меня позвали к однокласснику на день рождения, а во второй я даже не помню, что помешало. Ещё я собирался сводить дедушку в зоопарк, потому что его любимый журнал – «Юный натуралист». Когда дедушка был ребёнком, у его родителей не было денег, чтобы выписывать «Юный натуралист». На журнал дедушка подписался с первой же собственной зарплаты и подписывался потом всю жизнь. Бабушка ворчала, что у дедушки детство в голове. А дедушка сообщал ей, что крокодилы лазают по деревьям и что бегемот на ужин съедает до семидесяти килограмм травы.

До зоопарка мы с дедушкой так и не добрались.

«Хочешь, вместе сходим в магазин?» – спросил дедушка за день до. «Давай потом», – ответил я, не отрываясь от компьютера.

Ветер цепляется за штору, тянет её в озябшую темноту. Я закрываю окно. Тишина сопит Алисиными снами. Откуда мне было знать, что «потом» не бывает?

Глава 3

Дедушка исчез

– Тим… Просыпайся, Тим…

Дедушка всю ночь бродил по дремучему лесу. Просека была совсем рядом, но дедушка никак не мог на неё выбраться. За ним, как привязанные, топали медведи – худые и очень грустные. Я только собрался крикнуть: «Дедушка, нам туда!», как Алиса принялась меня тормошить и громко шептать прямо в ухо:

– Ти-и-има!

Ну вот, она ещё и хлопает меня ладошкой по голове.

– Чего?

– Он пропал!

Я резко сажусь на кровати.

– Кто пропал?

– Дедушка!

Теперь Алиса точно собирается заплакать. Плюшевый не пойми кто валяется на полу лицом вниз. Не удивлюсь, если сегодня он останется без имени.

– Чего сразу пропал? Пошёл куда-нибудь.

– Ага, в магазин за молоком!

– Не в магазин – в лес. – Я закрываю глаза, но дедушку больше не вижу. Алисе всё-таки удалось меня разбудить.

– Какой ещё лес? – Алиса собирает свои длиннющие волосы в хвост и сразу выглядит старше.

– А ты хорошо помнишь дедушку? – Я поднимаю с пола плюшевого не пойми кого. Может, самому придумать ему имя?

– Самое неприятное качество взрослых – держать детей за дураков. – Алиса отбирает у меня игрушку.

– Нам нужен ещё один чемодан! – Мама распахивает дверь в детскую и смотрит на нас испуганно-счастливым взглядом.

Мама смотрит так на всех уже месяц. С того времени, как мы приняли решение переехать во Владивосток. Мы – это я, конечно, так сказал. Решение приняла мама. Потому что она уверена, что так будет лучше для всех. Нам с Алисой оставалось только согласиться – с влюблённым человеком спорить бесполезно. Мама уже почти год влюблена в Костю. Костя живёт во Владивостоке, и у него там все условия – большой дом с видом на Тихий океан и маленький ресторан, при котором мама откроет кофейню и будет угощать жителей Владивостока кофе со вкусом классической музыки. Мама уже даже название для кофейни придумала – «Эспрессо ад либитум». Музыкальный термин, который мама решила совместить с названием кофе, дословно обозначает «по желанию». То есть музыкант сам решает, как ему исполнять симфонию, серенаду или чего там ещё у них бывает. Мама в своей кофейне собирается приделать к каждому столику наушники, чтобы посетители могли выбирать, под какую музыку им пить кофе. «Сначала мы учимся выбирать свой кофе, свою музыку, а потом – и свою жизнь», – говорит мама. Маме свою жизнь помог выбрать именно кофе. С Костей она познакомилась на кофейной выставке, где выступала с лекцией про влияние ассоциаций на вкусы. Костя восхитился сначала маминой теорией, а потом и самой мамой.

– Доброе утро, – говорит Алиса, и мама чмокает нас в макушки.

Чемоданов уже четыре: два больших маминых, один средний мой и маленький с блестящим единорогом – Алисин. Алиса свои вещи перекладывает каждый день – никак не может определиться, что ей особенно дорого. Я свой чемодан собрал давно, и ничего особенного там нет – просто одежда. То, что мне дорого, в чемодане не увезёшь.

– Мам, представляешь… – начинает Алиса, но я хватаю сестру за руку и тащу в ванную.

– Сначала чистить зубы! – говорю я тоном старшего брата и уже в ванной, включив воду на полную, предупреждаю: – Маме про дедушку – ни слова.

– Почему? – Алисины огромные глаза становятся ещё огромней.

– Потому что это секрет.

Я умываю лицо холодной водой, и вчерашний вечер теряет равновесие. Утро – самое безжалостное время суток. Всё, что произошло вечером или ночью, утром подвергается проверке на подлинность.

– Это только твой и мой секрет? – уточняет Алиса, выдавливая разноцветную пасту на розовую щётку, облепленную единорожками.

У Алисы все вещи с единорожками. И когда в школе сказали нарисовать любимое животное, Алиса нарисовала единорога. Маргарита Валерьевна написала на Алисином рисунке, что единорог – не животное, а сказочное существо. «Разве сказочное существо не может быть животным?» – удивилась Алиса. «Животным может быть тот, кто существует на самом деле», – объяснила Маргарита Валерьевна. «А как вы поняли, что единорогов не существует?» – спросила Алиса. «Их никто не видел», – ответила Маргарита Валерьевна. «Откуда мы тогда знаем, как они выглядят?» – продолжала допытываться Алиса. «Их такими нафантазировали», – не теряла терпения Маргарита Валерьевна. «Нафантазировали – это то же самое, что родили?» На этом вопросе Маргарита Валерьевна сдалась и пообещала поговорить с мамой. Но мама в это время была занята влюблённостью, любимой работой и сомнениями по поводу переезда. Алису из школы стабильно забирал я, поэтому рисунок вместе с пересказом дискуссии тоже достался мне. «В этом возрасте надо уже уметь разделять вымысел и правду», – сказала Маргарита Валерьевна, и я быстро увёл сестру из класса.

– В первую очередь, это дедушкин секрет, и в школе о нём тоже рассказывать не надо, поняла? – Я легонько дёргаю Алису за волосы.

– Дедушка всё равно пропал, – шепелявит Алиса, размазывая по зубам пахнущую жвачкой пасту.

– Дети, завтрак на столе! – кричит мама.

Алиса убегает, наспех смочив лицо водой, а я ещё долго тру щёткой зубы, пытаясь разделить вчерашний вечер на вымысел и правду. С одной стороны, всё случившееся – чистой воды вымысел. Но с другой – у меня есть доказательство, что дедушка реально приходил. В комнате остался дедушкин свитер, на всякий случай я спрятал его под подушку.

– Тима, ты решил стереть зубы до дыр? Бегом за стол!

Чемоданы толпятся у двери, готовые в любой момент за неё выкатиться. Мама раскладывает на полу украшения для ёлки.

– Новый год уже прошёл, а до нового Нового года ещё далеко, – напоминаю я на всякий случай.

– Очень смешно, – отзывается мама и тут же отвлекается на дзинькающий сообщениями смартфон. Мамин телефон не замолкает ни на секунду – непонятно, когда Костя спит, во Владивостоке сейчас час ночи.

Костя маму любит. Это понятно не только по бесконечным звонкам и сообщениям, но и по тому, как он на маму смотрит. Подделать можно всё – слова, голос, интонацию, а взгляд – нельзя. Костя приезжал к нам всего один раз. Мы вместе ходили в кафе, ели толстую пиццу из печки и говорили много разных слов. Алиса потом вспоминала, что Костя сказал, будто всё, о чём мы фантазируем, может произойти на самом деле. Я такого не запомнил. Я вообще ничего не запомнил из наших разговоров. Зато я запомнил, как Костя на маму смотрел. Взгляд, особенно чужой, описывать сложно. Костя смотрел на маму так, как будто увидел Деда Мороза, в которого давно перестал верить, и теперь радуется, что можно верить снова.

– Во Владивостоке не продаются ёлочные игрушки? – Я достаю из коробки шарик с Дедом Морозом внутри.

Мама постоянно твердит про ограниченное количество багажа и про то, что взять нужно только самое необходимое. Как в список необходимого попали новогодние игрушки, непонятно.

– Чтобы новая жизнь скорее стала привычной, нужно принести в неё что-то из старой, то, что тебе дорого, понимаешь?

Мама набирает сообщение и одновременно вытягивает из коробки колючий серебристый дождик вперемешку с разноцветными стеклянными бусами. Чем маме дороги старые ёлочные украшения, я не спрашиваю. Вообще, это ещё та задача – разделить жизнь на дорогое и не очень и впихнуть её в четыре чемодана. Ну или в пять.

После того как вещи из шкафов и с полок перекочевали в чемоданы, наша квартира стала похожа на одинокую старушку. Такие старушки – низенькие, сгорбленные, в вязаных кофтах и одинаковых платках – продают около магазинов букеты. Мишке родители специально дают деньги, чтобы он покупал у этих старушек сирень, ромашки, астры и всякие другие цветы. «Кто знает, может, и мы такими будем», – вздыхает Мишкина мама. Мишка морщится и говорит, чтобы она не выдумывала. Мне тоже кажется, что Мишкиной маме одинокая старость не грозит. Кроме Мишки, у его родителей есть ещё один очень мелкий сын и две дочки – десяти и четырёх лет.

Алиса допивает чай и что-то нашёптывает плюшевому не пойми кому.

– И кем он проснулся сегодня? – Я намазываю гренку абрикосовым вареньем.

– Фу, они и так сладкие! – морщится Алиса. Она реально ненормальный ребёнок, ненавидит сладкое и даже чай пьёт без сахара. – А то ты сам не понимаешь?

– Не-а.

– А если подумать? – Алиса включает Маргариту Валерьевну.

– Откуда я знаю, что у тебя сегодня в голове?

Гренка и правда получилась слаще, чем я ожидал.

– То же, что и у тебя.

Алиса встаёт и сажает на свой стул плюшевого не пойми кого. Голова игрушки заваливается набок, и кажется, что плюшевый не пойми кто подмигивает.

– Это же дедушка Витя, – шепчет Алиса.

Мог бы и догадаться. В прихожей звонит мамин телефон. У Кости точно бессонница.

– Привет, мамочка.

А нет, это бабушка Таня.

Мама заходит в кухню, включает кофемашину.

– Что значит – приходил? Дети, поздоровайтесь с бабушкой. – Мама тыкает в кнопку громкой связи.

– Привет, бабуль, – говорю я, Алиса уже ускакала в комнату собирать рюкзак.

– Приходил – это значит приходил, – бабушка игнорирует моё приветствие, – говорил: «Никак не могу до тебя добраться».

– Ты мерила давление?

Мама подставляет чашку, кофемашина громко перемалывает кофейные зёрна.

– Что у тебя за шум? – Бабушка пытается перекричать кофемашину.

Та сначала замолкает, а потом медленно выпускает тёмную струйку эспрессо.

– Делаю кофе, – оправдывается мама. В разговоре с бабушкой мама всегда оправдывается.

– Только и думаешь, что про свой кофе, – ворчит бабушка и неожиданно всхлипывает.

– Мам, ты чего? – Мама делает мне глазами какие-то знаки и кивает на телефон.

– Бабуль, – я подсаживаюсь ближе к смартфону, – а кто приходил?

Мама закатывает глаза.

– Привет, Тимоша, – говорит бабушка непривычно тонким голосом, – дед ваш сегодня приходил.

– Дедушка приходил к тебе домой? – переспрашиваю я.

– Прекратите болтать глупости! – перебивает мама и делает большой глоток кофе.

– Стоит себе – длинный, худющий, как будто не кормят его там, и руками разводит…

– Стоит где? – Я отключаю громкую связь и подношу телефон к уху.

– Вы решили свести меня с ума, да?

Мама подставляет чашку за новой порцией кофе.

– На станции какой-то, насыпь там высокая и лес тёмный. В рубашке одной стоит, руки в карманах держит. Я ему говорю: «Давай домой быстро, замёрзнешь!» А он мне: «Не могу». Не могу, говорит, до тебя добраться. Тут я и проснулась. – Мамин смартфон опять всхлипывает.

– Он тебе приснился, что ли?

– Конечно, приснился! А ты что подумал? – Бабушка возвращает свой обычный голос.

– Потому что на ночь надо пить ромашку! – громко говорит мама и одним глотком выпивает вторую чашку эспрессо.

– А что он ещё говорил?

Я выхожу из кухни. За спиной оглушительно визжит кофемашина – закончились зёрна.

– Да ничего не говорил! Ты что, деда не знаешь? Из него и при жизни-то слова было не вытянуть. Чемоданы собрали?

Способность быстро переключаться с одного на другое у мамы от бабушки. Когда ушёл папа, мама выглядела так, как будто никогда больше счастливой не будет. А сейчас она выглядит такой счастливой, как будто ни разу в жизни не была несчастной. Я прощаюсь с бабушкой и снимаю с вешалки куртку.

– А ты раньше знал, что всё не навсегда? – Алиса стоит у двери уже полностью собранная. Ещё пара таких Алисиных вопросов, и я решу, что сестра всё-таки умеет читать мысли.

– Мам, пока!

Мы выходим из квартиры. Мама машет рукой, продолжая разговаривать с бабушкой, пить кофе и распутывать ёлоч-

ные украшения. А ещё пытается отвечать на Костины сообщения.

– Ты сколько раз влюблялся? Раз, два, три, четыре… – Алиса, когда спускается по лестнице, всегда считает ступеньки.

– Нисколько. – Я перешагиваю через несколько ступенек, чтобы быстрее оказаться на улице и отвязаться от Алисиных вопросов.

– А я два с половиной. – Алиса догоняет меня у второго подъезда.

– Один раз в саду, а остальные полтора? – Мне уже становится интересно.

– Второй – у нас во дворе. Он живёт во-он в том подъезде и гуляет вечером с бульдогом.

– Не знаю таких.

– Ты точно его видел – у него ещё оранжевая шапка и высокие кеды!

В последнем подъезде точно есть парень в оранжевой шапке и с бульдогом. Но ему лет двадцать пять, не меньше.

– Взрослый парень? – спрашиваю я.

– Ну не ребёнок же, – возмущается Алиса.

– Так он для тебя слишком старый.

– При чём тут возраст? – Алиса смотрит на меня укоризненно. – Но это уже в прошлом.

– Ты его разлюбила?

– У него появилась девушка. С некрасивым шарфом и в очках, и я решила не мешать чужому счастью.

– Так. А ещё один раз? – Я еле сдерживаю смех.

– Это не целый раз.

– Ты влюбилась наполовину?

– Я сначала влюбилась, а потом передумала. Смотри – дедушка! – Алиса подпрыгивает на месте и показывает на другую сторону улицы.

По обледеневшему тротуару в сторону магазина действительно шагает дедушка Витя. Мы несёмся к переходу, и, как только добегаем, светофор загорается красным. Алиса стучит по нарисованной на столбе ладошке. «Пожалуйста, подождите», – высвечивается в ответ. Пока светофор меняет цвет, проходит целая вечность. Мы знаем, что дорогу надо переходить спокойно, внимательно глядя по сторонам, но в этот раз мы её перебегаем так, как будто за нами гонится призрак. Хотя в нашем случае всё наоборот – это мы с Алисой гонимся за призраком.

– Дедушка, стой!

Дедушка медленно поворачивается, я ещё не вижу его лица, но уже понимаю, что это не он. У дедушки Вити никогда не было куртки с капюшоном. Он любил шляпы и ненавидел капюшоны.

– Извините, мы ошиблись, – говорит Алиса чужому дедушке, и тот просто пожимает плечами.

До школы мы доходим молча.

– Ты думаешь, нам всё это приснилось? – спрашивает Алиса уже на крыльце.

– Не знаю, – честно отвечаю я.

– Значит, сны можно смотреть вместе, как кино? – Алиса стягивает с головы шапку и засовывает в рот кончик своего длинного хвоста.

– Перестань жевать волосы, ты же не маленькая.

– То маленькая, то не маленькая, мы сейчас опоздаем! – Алиса забегает в школу, а я остаюсь стоять.

Звенит звонок, хлопает дверь, запуская опаздывающих. Первый урок – русская литература. К Людмиле Николаевне я опаздывать не люблю, но в школу сегодня совсем не хочется. Из-за тяжёлого серого облака, как из-под одеяла, то показывается, то прячется краешек солнца. Я берусь за ручку двери и на секунду оборачиваясь. Мимо школы, в сторону нашего дома, идёт мужчина в куртке без капюшона и бежевой шляпе. У него длинные худые руки, и сутулится он совсем как дедушка Витя. Я опоздал всего на три минуты, Людмила Николаевна ругаться не будет.

Виктор Петрович разглядывал верхушки берёз и не понимал, как такое может быть. Верхушки были широкие, ветвистые, густо усыпанные листьями – сразу видно, что за окном не низкие саженцы, а высокие взрослые деревья. И это запутывало ещё больше. Кабинет с написанной от руки табличкой «Обращаться сюда» находился на первом этаже. Можно было бы, конечно, допустить, что Виктор Петрович задумался и не заметил, как поднялся на второй или на третий этаж, но в том-то вся и штука, что ни лестницы, ни лифта, ни даже коридора здесь не наблюдалось. Здание было одноэтажным. Одноэтажным и однокабинетным.

Виктор Петрович подошёл к окну и попытался заглянуть вниз. Но никакого низа за окном не оказалось, только верхушки больших спокойных деревьев.

– Берёзы, – зачем-то сказал Виктор Петрович.

Любочка кивнула, не поднимая головы от тетрадного листа, плотно исписанного узкими, жмущимися друг к другу буквами.

– Я старался писать разборчиво, но сами понимаете…

Что должна была понимать Любочка, Виктор Петрович не знал, поэтому на всякий случай просто развёл руками. Любочка неопределённо качнула головой. Белые пушистые кудряшки легонько взлетели и тут же вернулись на место. «Как облако», – подумал Виктор Петрович, разглядывая Любочкину причёску. В этом сходстве было что-то успокаивающее – как будто оправдались ожидания. Что за ожидания и почему им важно оправдаться, Виктор Петрович думать не стал – это была длинная и, скорее всего, запутанная мысль, а такие мысли уже давно в голове Виктора Петровича не задерживались, ускользали, уступая место коротким и ясным.

– Вы писали в школе сочинения? – спросила вдруг Любочка и подняла на Виктора Петровича глаза очень светлого и очень голубого цвета.

– Сочинения? – К такому вопросу Виктор Петрович был не готов. Виктор Петрович вообще не ожидал, что ему будут задавать какие-то вопросы, и уж тем более про школу.

– Сочинения, – терпеливо повторила Любочка и постучала карандашом по своему гладкому, без единой морщинки, лбу. – Например: как меняется Евгений Онегин под влиянием жизненных обстоятельств.

– Евгений Онегин? – Виктор Петрович почувствовал себя двоечником.

– Евгений Онегин – это первое, что пришло в голову. – Любочка взяла листок и подошла к Виктору Петровичу.

За столом Любочка выглядела низенькой, как первоклассница. На самом деле она оказалась точь-в-точь такого же роста, как Виктор Петрович.

– Аргументация. – Любочка потрясла листком. – Вашей заявке, Виктор Петрович, не хватает элементарной аргументации. «Я позвонил, а ответил незнакомый голос. И так пять раз подряд с интервалом в один день». Разве это аргумент?