Плохая кровь

Размер шрифта: 13

Tok. Дом лжи. Расследование семейных тайн

Sarah Hornsley

Bad Blood

Перевод с английского М. В. Смирновой

Глава 1

Мне было семь лет, когда я узнала, что листья алоэ – лучшее лекарство от ожогов. Стоя у кухонной двери, я смотрела, как моя мать режет ножом пополам мясистый лист, потом выскребает его мякоть и наносит на верхнюю часть руки. Понадобилось почти три недели, чтобы ожог зажил – сначала он сделался желтым, как жир, посередине, а потом превратился в идеально круглый шрам. Я никогда не заговаривала о нем; когда мама повернулась в мою сторону, я отпрянула за косяк, чтобы она меня не заметила.

Именно поэтому я знаю, что обвиняемый лжет относительно ожога. Я записываю это на листке бумаги и передаю туда, где стоит Чарльз Коул, ведущий перекрестный допрос. Он бросает взгляд на листок, потом на меня. Я вижу, что он в замешательстве – но верит мне. Я – его протеже, восходящая звезда, и потому, поколебавшись всего несколько секунд, он жестом велит мне встать, а сам отходит обратно к столу.

Чарльз предоставляет мне вести суд – выступать на нашей сцене.

– Мистер Джексон. – Я улыбаюсь обвиняемому, но мою улыбку трудно назвать дружелюбной. Я – волчица в судейской мантии. – Я хотела бы занять минуту вашего времени, чтобы проверить сведения, которые вы только что предоставили суду. – Делаю жест в сторону присяжных, чтобы они поняли: я собираюсь разоблачить сказанную обвиняемым ложь. Я хочу, чтобы они прочувствовали это лично. – Когда двадцать второго ноября прошлого года вы пришли в дом к Питеру Тейлору, ожидали вы застать его дома?

– Не ожидал. – Джексон мотает головой, и я вижу, что он понятия не имеет, к чему я клоню. Он думает, будто я ничего не понимаю, и просто тянет время.

– Когда же в действительности Питер оказался дома и столкнулся с вами на кухне – можете ли вы еще раз поведать суду, что произошло тогда?

– Конечно. – Обвиняемый пожимает плечами. – Он напал на меня.

– Можете ли вы описать суду ход этого нападения?

– Он дернул меня за ноги и повалил на пол, и мы некоторое время боролись; он пытался схватить меня за шею, но я сумел вывернуться. Я пытался убежать и уже повернулся спиной к нему, когда он, судя по всему, схватил утюг, стоящий на доске сбоку от него. В следующий момент я почувствовал жгучую боль в левом плече.

– Он обжег вас утюгом?

– Да.

– Но не ударил им вас? Это тяжелый предмет. – Я вижу, как он бросает взгляд на своего адвоката, Роуз Боллард, прежде чем ответить мне. Она не подготовила его к подобным вопросам.

– Ну, к тому моменту я уже был довольно далеко от него, я же пытался уйти… Полагаю, он бросился вперед и коснулся меня утюгом.

– И что было дальше?

– Я резко обернулся. Он уже стоял гораздо ближе ко мне. И занес утюг, как будто собираясь снова ударить меня им.

– Можете ли вы сказать мне, о чем подумали, когда осознали, что он обжег вас и по-прежнему держит в руках утюг?

– Я подумал, что сейчас он убьет меня. – Говоря это, обвиняемый смотрит на присяжных, вид у него скорбный и жалкий. Он не осознаёт, что мгновение назад дал мне именно тот ответ, которого я ждала.

– И как именно вы на это отреагировали?

– Я ударил его ножом.

– Сколько раз?

– Пять. Это была самозащита.

Я делаю паузу, чтобы все осмыслили его слова. Не один раз, а целых пять.

– Хорошо. Можете ли вы подтвердить мне, что ударили ножом мистера Тейлора из самозащиты именно потому, что он обжег вас утюгом?

– Совершенно верно. До этого я уходил, повернувшись к нему спиной. Я вам говорю – он бросился на меня.

Я стараюсь не улыбаться – время открывать карты еще не настало.

– У вас остались раны в результате нападения мистера Тейлора?

– Мы уже обсуждали это, – вздыхает он, явно утомленный моим допросом. Хорошо. Чем сильнее раздражен обвиняемый, тем больше вероятности, что он ошибется. Мы берем их измором.

– Окажите мне любезность, – говорю я с драматическим жестом, и кто-то из присяжных фыркает.

– У меня остался шрам на задней стороне плеча.

– И этот шрам был, когда полиция арестовала вас спустя неделю после того, как Питер Тейлор был убит в собственной кухне. Верно?

– Это так. Они сфотографировали этот шрам и все такое. Я не лгу.

Я поднимаю брови. Он начинает потеть.

– Итак, убитый обжег вас утюгом достаточно сильно, чтобы остался шрам. И этот ожог зажил неделю спустя после того, как рана была нанесена, а предъявленные суду фотографии были сделаны именно во время вашего ареста, через неделю после нападения?

– Э-э-э…

– Просто ответьте на вопрос, пожалуйста. Просто «да» или «нет».

– Да.

– За этот период времени между получением ожога и вашим арестом – всего одна неделя – вы получали какое-либо лечение или медицинские советы? Вы искали в интернете способы лечения ожогов? Вы делали что-либо, чтобы побыстрее залечить его?

– Насколько я помню, нет.

– Дело в том, мистер Джексон, что ожог второй степени, который вы должны были получить, чтобы остался шрам, наблюдаемый нами на фотографиях, заживал бы по меньшей мере две или три недели – и это при использовании самых эффективных методов лечения.

– Ну, у меня это не так, – решительно отвечает он, и его взгляд из щенячье-жалобного превращается в угрожающий. «Вот именно, я тебя раскусила». В моей крови начинает бурлить адреналин. Это ощущение способно вызвать привыкание.

– Я довожу до вашего сведения тот факт, что обычно требуется от двух до трех недель, чтобы ожог на вашем плече превратился в шрам. Он не мог быть нанесен во время нападения, которому вы предположительно подверглись со стороны мистера Тейлора; это должно было случиться задолго до того, как вы вторглись в его дом, иначе к моменту вашего ареста этот ожог все еще представлял бы собой открытую рану. Говоря другими словами, рана, от которой у вас остался этот шрам, должна была быть нанесена минимум – я повторяю, минимум – за неделю до инцидента, из-за которого вы сейчас находитесь под судом. По сути, я полагаю, раз уж этот шрам – единственная рана, которую вы, по вашим показаниям, якобы получили от мистера Тейлора, то никакой атаки со стороны погибшего не было и вы убили его в его собственном доме. И самое главное – убили его не из самозащиты, а просто потому, что могли это сделать.

Он не говорит ничего, просто смотрит на меня затравленно, точно кролик в свете фар машины.

– Мистер Джексон, – повышаю я голос, – я права? Вы получили этот ожог еще до упомянутого вечера?

Я смотрю, как он с силой трет руками лицо, оставляя на щеках красные полосы от пальцев. Он вот-вот сломается. Мы выиграем дело.

* * *

Гардеробная – чересчур пышное название для этого помещения, однако нельзя недооценивать его романтизм. Мне просто необходимо провести здесь некоторое время, насладиться ощущением товарищества – пусть даже мои товарищи только что выступали в суде с противоположной стороны, – чтобы из непреклонного юриста снова сделаться нормальным человеком. Не знаю, смог бы мой брак просуществовать так долго без этих минут в гардеробной. Если говорить честно, я очень в этом сомневаюсь. Есть две грани моей личности, которые постоянно тянут меня в противоположные стороны. Одна часть полна упрямой решимости выиграть, невзирая на цену; другая отчаянно жаждет стабильности. Похоже, я никак не могу определиться с тем, что же именно называю успехом.

Поэтому, когда Роуз спрашивает, пойду ли я вместе с ними в «Корабль» праздновать день рождения Лары, я колеблюсь. Лара работает на ту же юридическую палату, что и Роуз, и изначально я познакомилась с ней в том же «Корабле» – это одно из тех мест, куда после работы часто наведываются лондонские юристы. Но пару раз мы пересекались в зале суда. Могу поспорить, что большинство тех, с кем я работаю, будут на этой вечеринке.

Всем известно: в часы, проводимые в пабе, по-прежнему вершатся важные дела. Как бы старомодно это ни звучало, такова нынешняя реальность. Проблема в том, что ты не знаешь, когда начнутся важные разговоры, и, как следствие, не можешь стратегически оказаться в нужном месте, а потом по-быстрому свалить. Эти разговоры могут завязаться в десять чесов вечера. Могут в час ночи. Зачастую в три часа ночи. И никогда – раньше девяти вечера. Нужно заранее настроиться на то, что вечеринка будет долгой, – или ты с таким же успехом можешь вовсе не приходить на нее.

И потому я с извинениями отказываюсь и широко улыбаюсь женщине, которой только что в течение шести часов противостояла в зале суда. Снимаю свой парик – он такого же изжелта-белого цвета, как обшарпанные стены помещения, – и собираю свои вещи, а затем направляюсь домой. Я сказала Роуз, что сегодня пятая годовщина нашей с Ноем свадьбы, однако умолчала о том, что его нет дома, поскольку он улетел по делам в Париж; о том, что в этот вечер мы с ним разделим ужин за сотни миль друг от друга, положившись на неверное вайфай-соединение ради создания некоего подобия романтической атмосферы.

Совсем иначе мы провели прошлую годовщину – в постели оксфордского отеля, где на стол подают только продукты местного производства, а в каждом номере есть большой камин. Я улыбаюсь воспоминаниям – это действительно были идеальные выходные, проведенные вместе с моим идеальным мужем. Я признаю, что мы выложили абсурдно огромную сумму за одну ночь, но учитывая, что в этом году мы вроде как и не отмечаем эту важную дату, то, может быть, на будущий год я предложу поехать туда снова.

– Ты отлично справилась, Джастина, – говорит мне вслед Роуз. – Сильна, как обычно… Но в следующий раз я выиграю.

Я слышу в ее голосе улыбку. Ни следа злости. В нашем деле нельзя держать обиду ни на кого – если хочешь выжить.

– Посмотрим, – бросаю я через плечо и улыбаюсь, хотя уверена, что эта улыбка не протянет долго. Я всегда напоминаю себе, что не следует торжествовать из-за победы в суде. Есть что-то отвратительное в том, что на твоей совести – чье-то тюремное заключение. Я не говорю, будто это неправильно, не говорю, что обвиняемые этого не заслуживают, однако за время судебного разбирательства ты поневоле узнаёшь их. Не лично, конечно, но возникает ощущение, что я отчасти как будто становлюсь ими.

Я предпочитаю считать, что это изучение личности обвиняемого. Просто невозможно игнорировать нюансы того, как каждое событие в жизни человека влияет на его внутренний облик. Что было бы, если б можно было избавить их от всего этого? Позволить им родиться заново, начать сначала? Заслуживают ли люди второго шанса?

В том, что касается моей работы, ответ «нет», однако я провожу один час в неделю у своего психотерапевта Айи, убеждая себя в том, что заслуживаю именно этого: что я достойна съездить в роскошный отпуск в шикарном отеле вместе со своим любящим мужем.

* * *

Проблема с красным вином одна: каким бы землистым или дымным ни был заявлен его аромат, в тот момент, когда оно витой струей льется в бокал, все, что я чувствую, – характерный железистый запах крови.

– За нас, – произносим мы с мужем в один голос и улыбаемся, делая вид, что чокаемся бокалами.

Я смотрю на изображение Ноя на экране поверх очков. Он так и не снял официальный костюм после долгого дня в офисе, но воротник его рубашки расстегнут, галстука нет – и я думаю о том, как сильно он не похож на тот образ супруга, который я всегда себе представляла. Отгоняю эту мысль. Позволяю себе быть счастливой. Ной красив, очень красив, и при этом добр.

«Эти два качества редко сочетаются в одном мужчине; считай, что тебе повезло», – говорила мать.

И хотя мне неприятны двойные стандарты – ведь любая женщина без исключения должна быть и красивой, и доброй, – мама права. Мне повезло. С того момента, как я открыла входную дверь, стало ясно, что Ной изо всех сил старается сделать сегодняшний вечер особенным для меня. Служба доставки привезла на дом бутылку шампанского – «Боллинджер», подумать только! – и букет белых роз (моих любимых). К тому же мне пришла инструкция, как включить на «Спотифай» новый список музыки. Ной составил его из мелодий, которые звучали на нашей свадьбе.

«Мне дозволено быть счастливой. Я этого достойна. Не нужно отталкивать Ноя».

Есть у меня такая мерзкая черта: когда мне кажется, что события ускользают из-под контроля, мне хочется отдалиться от мужа. Как будто самый простой способ справиться с боязнью потерять его – это вообще отказаться от него. Тогда никто не сможет отобрать его у меня. И он не сможет решить, что больше не любит меня, – что еще хуже. Проблема в том, что в последнее время я часто испытываю это чувство – словно почва уходит из-под ног.

Я слышу стук в дверь его номера в отеле, и тихий голос объявляет о том, что доставка прибыла.

– Ага! А вот и главное блюдо! – восклицает Ной, прежде чем спешно исчезнуть с экрана, чтобы открыть дверь и забрать у курьера яблочный крамбл [1]. Мой муж обычно не склонен ни восклицать, ни спешить, и даже на расстоянии я чувствую, что он изо всех сил старается произвести впечатление.

За короткое время его отсутствия я украдкой бросаю взгляд на телефон. Я обещала Ною: сегодня вечером не будет никаких телефонов (что означает – никакой работы), и сдержала слово, убрав свой рабочий телефон в ящик стола. Однако мой личный телефон лежит под монитором, где его не видит камера. Я не знаю, почему делаю это, – полагаю, я просто испытываю постоянную необходимость быть на связи, вместо того чтобы наслаждаться уединением.

Айя предполагает, что мелькание записей в соцсетях помогает мне справиться с собственными мыслями. Она отмечает это стремление как «нездоровое». Я чувствую, как по моим пальцам распространяется зуд, и, не успев даже осознать, что делаю, я вхожу в «Инстаграм» [2], чтобы посмотреть, как мои коллеги отмечают день рождения Лары. В моей новостной ленте нет ничего. По сути, там не появилось ничего нового с тех пор, как я в прошлый раз заходила туда, и я ловлю себя на том, что бездумно ввожу в поисковую строку в верхней части приложения: «Джейк Рейнольдс».

Это привычка, от которой я так и не смогла избавиться. Почти восемнадцать лет назад я могла искать только в «Фейсбуке», но теперь вдобавок существуют «Инстаграм» и «Твиттер». Каждый раз мне выпадает длинный список Джейков Рейнольдсов, но ни один из них не тот.

Не знаю, зачем я продолжаю это делать. Не то чтобы я ожидала, что его учетная запись спустя столько лет появится в верхней строке результатов у меня на экране. Но это такое же привычное действие, как разблокировать телефон или проверить электронную почту: набор его имени в поисковой строке укоренился в моей мышечной памяти. Я делаю это неосознанно, но не могу прекратить.

Я чувствую, как меня грызет вина за то, что в день нашей с Ноем годовщины я ищу в соцсетях Джейка. Я люблю своего мужа, по-настоящему люблю, но первая любовь никогда не забывается. А Джейк был не просто моей первой любовью. Он спас меня. А потом бросил меня. Полагаю, это одна из причин того, почему следующим, в кого я влюбилась, был Ной. В некоторых отношениях они похожи: оба позволяют мне почувствовать себя в безопасности, но достигают этого совершенно разными способами.

Джейк позволил мне чувствовать себя достаточно безопасно, чтобы быть собой, чтобы дать себе волю, чтобы стать свободной от оков чужих ожиданий. Мне было дозволено чувствовать себя сильной. Быть с Джейком – это все равно что включить громкую музыку и понять, что ты танцуешь под нее, не беспокоясь обо всем остальном мире.

С Ноем по-другому. Он прочный. Надежный. Я чувствую уверенность в том, что он не покинет меня. Эта любовь не похожа на взрыв фейерверка – мы не самая зажигательная пара в мире, – но она тоже сильная, только по-другому. Она надежная. Прочная. Настоящая.

Мы даже начали задумываться о том, чтобы обзавестись ребенком. Ну, то есть Ной начал. Мысль о том, чтобы стать матерью, не очень-то естественна для меня. Это звание – «мать» – и все, что оно означает… Это не так-то легко. Что, если я не справлюсь? Не все предназначены для материнства. Я знаю, какой вред можно причинить, если что-то пойдет не так. Смогу ли я стать хорошей матерью? Я в этом не уверена. Честно говоря, мне кажется, что желание Ноя обзавестись ребенком в изрядной степени в ответе за то чувство неуверенности, которое я испытываю в последнее время. Эта тема напоминает мне о моей матери. О ее просчетах. Обо всем, чего я надеюсь избежать.

Ной возвращается к своему лэптопу с довольным видом и демонстрирует мне тарелку с едой, и я убираю телефон из поля зрения камеры. Делаю глоток красного вина и говорю, что его ужин выглядит вкусным. И что я хотела бы разделить этот ужин с ним. Он улыбается мне, и я отгоняю прочь ползущие сомнения, тот голос у меня в голове, который назойливо вопрошает: «Но настоящее ли все это?»

Глава 2

Я лежу в темноте, глядя на сообщение, которое Ной прислал мне ровно четыре минуты назад. Я знаю, чего он хочет; знаю, что ему, должно быть, кажется вечностью то время, в течение которого я набираю, а потом стираю ответ. Набираю, потом стираю. Не так давно я сочла бы это сообщение возбуждающим, сексуальным, медленный жар желания распространялся от пальцев моих ног по всему остальному телу, когда мы переписывались вот так по ночам, пока Ной был в командировках. Но сегодня я просто не могу подобрать слова.

«Он хороший. Ной хороший. У нас все хорошо».

Я мысленно повторяю это снова и снова, заставляя себя нажать кнопку «отправить». Но прежде чем успеваю это сделать, мерзкий внутренний голос снова начинает звучать в моих ушах. В последние месяцы он становится громче и нашептывает мне сомнения, когда я менее всего этого ожидаю.

«Но достаточно ли ты хороша?»

Чего я боюсь? Я знаю, что Ной не отвергнет меня. И все же чувствую, как мое беспокойство подтачивает наши отношения, разъедает наш брак по углам, омрачает по краям. Чем сильнее я впадаю в панику, не зная, что ответить, тем быстрее бьется мое сердце, а потом я снова оказываюсь там.

Поймана. Заперта. В темноте.

Я хватаю воздух ртом.

На прошлой неделе, сразу после того, как Ной снова заговорил о том, чтобы завести ребенка, Айя сказала мне, что в моменты сильного стресса травматические события, которые мы считали проработанными, могут всплыть снова.

«Ты сейчас испытываешь чрезмерный стресс, Джастина? Что-то случилось?»

«Нет», – солгала я. Я не вполне готова была обсуждать это с ней. Я хотела как можно дольше избегать разговоров о своей матери, однако знала, что именно к этому Айя и подводит разговор.

В груди все стягивается в тугой узел, от основания черепа распространяется тупая боль. Я перебрасываю ноги через край постели – мне нужно ощутить под ступнями твердый пол, чтобы вернуться к реальности. Постепенно это ощущение начинает действовать, и, когда туман рассеивается, я беру в руки телефон, который оставила валяться посреди кровати.

Извини, я очень устала. Поговорим завтра. Счастливой годовщины. Я люблю тебя. Целую.

Я набираю это в быстром темпе и нажимаю «отправить», пока не передумала.

Одиннадцать часов вечера, среда, но, рассудив, что мои коллеги в баре все еще заказывают выпивку, я наливаю себе большой бокал вина и включаю лэптоп. Такова особенность работы юриста по уголовным делам. Преступления никогда не прекращаются, а значит, у нас всегда есть работа. Прошло пятнадцать лет с тех пор, как я в последний раз брала отпуск – настоящий отпуск, когда я прекращала быть Джастиной-юристом и была просто Джастиной. Женой. Любовницей. Подругой.

Я просматриваю двадцать с лишним писем, упавших мне на электронную почту за те три часа, пока я в нее не заглядывала, и мой взгляд выделяет среди них письмо от главы адвокатской палаты, Чарльза Коула. Заголовок письма краток: «СРОЧНО!» Я бегу за рабочим телефоном, который так и лежит в ящике стола.

Три пропущенных вызова.

Я играю с мыслью о том, чтобы перезвонить Чарльзу, но в голове у меня звучит голос Айи, напоминая мне о необходимости очерчивать границы, и вместо этого я возвращаюсь к лэптопу.

Джастина, только что пришло важное дело. Нам нужно, чтобы кто-нибудь этим срочно занялся. Уже порекомендовали Майка, но я думаю о том, чтобы внести в списки ваше имя. Если вы хотите участвовать, нужно как можно быстрее ответить мне. Это дело не из тех, что могут ждать долго. Предварительные подробности прилагаю.

«Извини, Айя, некоторые границы приходится нарушать…» Я даже не открываю вложенный файл – нельзя больше тратить ни минуты. Я надеюсь, что Майк слишком увлекся поглощением текилы и все еще слоняется по «Кораблю», развлекая молодежь рассказами о своих судебных успехах.

Чарльз отвечает после третьего звонка:

– Так, значит, вы еще живы…

– Я берусь за это, – выпаливаю я в ответ.

– Это важное дело, Джастина, – предупреждает Чарльз. – Такие попадаются нечасто, и это будет ваше первое дело об убийстве. Вы готовы? СМИ наверняка в это вцепятся. Каждая ваша фраза будет подхвачена, изучена, проанализирована и, скорее всего, появится на первых страницах газет. Вы сможете справиться с этим? Лучше, чем Майк?

Я отчаянно думаю, что ответить. Почему я не прочитала файл с подробностями? Я просто ухватилась за этот шанс, зная, что при рассмотрении определенных дел я справляюсь лучше Майка и надеясь, что это одно из них.

– Майк может действовать эффектно и четко, надо отдать ему должное. Он может завоевать присяжных, но я могу рассказать им историю. Заставить их полюбить не меня, а жертву. Для некоторых дел нужна акула, такая как Майк. Для других нужен юрист, способный сплести тонкую сеть, предоставить полную картину. Для таких дел нужна я.

В динамике телефона гремит смех Чарльза.

– Хорошо, Джастина. Я посмотрю, чего смогу добиться от судебных клерков. Хорошо, что Майк все еще плавает в море текилы… И мне нравится ваш боевой дух.

Звонок завершается, и я закрываю глаза. Договоренность еще не достигнута, но если кто и может поколебать судейских чинуш, то это Чарльз. Он был юристом по уголовным делам более тридцати лет и выиграл множество сложных дел.

Пару минут спустя, когда я наливаю себе второй бокал вина, экран моего телефона зажигается снова.

Оно твое. Если хочешь просмотреть материалы вместе со мной, я буду в палате завтра в восемь утра.

Если глава юридической палаты предлагает тебе свой совет в твоем первом деле об убийстве, нужно принять этот совет. Я делаю глубокий вдох и снимаю домашние тапочки, чтобы почувствовать под ступнями холодные деревянные половицы. Вот оно. То дело, которого я ждала.

Это мой момент.

Глава 3

Когда в семь сорок пять я стучусь в кабинет Чарльза, он уже сидит за своим столом. Как бы я ни старалась, Чарльз всегда опережает меня на шаг.

Слегка помахав ему рукой, я демонстративно открываю коробку с пирожными, которые купила в роскошной, вполне достойной поста в «Инстаграме» кондитерской, недавно открывшейся по соседству.

– Заправка для мозгов, – поясняю я.

– Вижу, что я не зря предпочел вас Майку. – Чарльз улыбается. Он внушает ужас всем остальным юристам, против которых выступает, этот факт широко известен, но как только он снимает парик, то совершенно преображается. Нет парика – нет и клыков. – Что ж, перейдем к делу, а потом я оставлю его вам. Вам понадобится все время, каким вы располагаете, чтобы подготовиться. – Чарльз постукивает средним пальцем по папке, перевязанной тонкой розовой ленточкой, а потом подвигает ее ко мне через стол.

Вчерашнее электронное письмо прояснило весьма немногое. Брэд Финчли – белый мужчина тридцати пяти лет, против которого выдвинуты обвинения в двойном убийстве. Прежде мне не приходилось заниматься настолько серьезными делами, и Чарльз прав: СМИ любят освещать суды, связанные с убийствами. Но чтобы два трупа сразу?.. Это будет пиршество для акул.

Для признания вины и подготовки к судебному слушанию установлен срок в пять недель. Именно к этому времени от меня требуется выдвинуть исковое заявление против обвиняемого, и в итоге он будет признан либо виновным, либо невиновным. Подозреваю, что, поскольку дело настолько серьезное, адвокат посоветует обвиняемому заявлять о своей невиновности, в надежде, что в самом крайнем случае убийство классифицируют как непредумышленное. Я уже готовлюсь в течение полугода вести судебное дело. Вести битву.

В моей крови вскипает адреналин.

Вот почему я стала криминальным юристом.

Полная предвкушения, я придвигаю папку ближе к себе. На первой странице в обязательном порядке размещается снимок, сделанный при аресте, и изложение фактов об обвиняемом. Мне всегда интересно увидеть, кто обвиняется в совершении преступлений, за которые мы его караем. Это моя работа как юриста по уголовным делам – работать ради кары преступнику, вне зависимости от того, кто он и откуда.

Конечно, было бы наивно утверждать, будто я не понимаю, насколько несовершенна по сути наша судебная система, но моя работа всегда одинакова, без исключения: я следую материалам дела и подбираю факты так, чтобы они были наиболее убедительны.

Мы – мастера манипуляций.

Я выдвигаю обвинение вне зависимости от того, считаю ли я, что человек совершил то, в чем его обвиняют, или нет. Именно так нас учили, именно на этом построена наша юридическая система – честный суд. И чтобы он был таковым, обе стороны тяжбы должны быть представлены в равной степени убедительно.

За свою карьеру я часто изумлялась тому, насколько разными способами можно показать те или иные факты, и гадала: насколько это относится к истинам нашей повседневной жизни, к тому, как мы взаимодействуем с другими людьми? Насколько часто в этой жизни встречается непонимание или неправильная интерпретация? Когда занимаешься такой работой, начинаешь видеть, насколько «серым» может быть даже самый однозначный сценарий. Суд работает только тогда, когда обвинение и защита делают всё, что в их силах.

Мне доводилось бывать на ужинах, устраиваемых людьми среднего класса, и я слышала, как большинство моих коллег на вопрос: «Что вам больше всего нравится в вашей работе?» – отвечают: «Выигрывать». Мне этот ответ всегда казался до ужаса скучным – по крайней мере, от людей, чьей работой было устраивать спектакль в зале заседаний. Мы все любим выигрывать, это природное стремление – выживание наиболее приспособленных. Меня куда больше пленяют люди, стоящие за каждым делом. Психология всего этого. Кто они. Что они сделали. Почему они это сделали. Это мое тайное оружие в суде. Я – рассказчик, и, чтобы рассказать историю этих людей, мне нужно узнать их.

«Кто ты, Брэд Финчли? Что ты сделал? И почему ты это сделал?»

Я развязываю тесемки. Начинаю складывать головоломку.

И вот он, Брэд Финчли. Смотрит на меня глубокими карими глазами, слегка выпятив крепкий подбородок. Я с излишней резкостью ставлю на стол стакан, и вода плещет через край, брызгая на страницу и размывая чернила.

Я прослеживаю взглядом короткий шрам на его правой щеке. Следую по этой линии до его губ, до самого изгиба «лука Купидона» – я часто обводила этот изгиб кончиком пальцев и шутила, что он слишком совершенен, чтобы принадлежать настоящему человеку… А чуть ниже левого уголка рта виднеется другой шрам, поменьше, его легко не заметить, если не знать, куда смотреть. Я проводила часы, складывавшиеся, наверное, в целые дни, изучая это лицо; я знаю, куда смотреть.

Потому что я всеми фибрами своего существа уверена: человек, смотрящий на меня с фотографии, – не Брэд Финчли.

Это Джейк Рейнольдс.

Мое сердце начинает часто стучать о ребра. Колотиться. Стремиться выскочить вон. И неожиданно я снова оказываюсь там.

Одна. Заперта. Окружена лишь темнотой. На этот раз стучит не только мое сердце, пытаясь пробить путь наружу, но и мои кулаки. Громко и отчетливо. Безуспешно.

Джейк Рейнольдс. Где ты был? И почему бросил меня?

* * *

– Итак, интересная подробность касаемо обвиняемого: чуть меньше двадцати лет назад он легально сменил имя, став из Джейка Рейнольдса Брэдом Финчли.

Слова Чарльза глубоко уязвляют меня. «Интересная подробность»… Как будто Джейк – злодей в телевизионной драме и всё это – просто интригующий поворот сюжета, а не новости о человеке, который разбил мое сердце и так и не вернулся ко мне. Который, как выясняется, сменил имя и фамилию, чтобы я уж точно никогда не смогла его найти. Неужели он действительно так сильно ненавидел меня за то, что я сделала?

– Джастина? – окликает Чарльз. – С вами всё в порядке?

Я моргаю и заставляю себя отвести взгляд от снимка, с которого смотрит на меня Джейк. Смотрю прямо на Чарльза и отвечаю, что со мной всё в порядке, просто легкое похмелье, а потом чувствую, как мое тело встает со стула и идет к двери. Слышу, как мой голос заявляет, что мне просто нужно «подышать несколько минут».

Пока все это происходит, я словно наблюдаю эту сцену из угла комнаты. Я говорю нужные слова, действую так, будто всё в порядке, иду, переставляя ноги одну за другой, но в то же самое время все это делаю не я. Подлинная я разбита на миллионы частей.

В последний раз я видела Джейка в 2005 году, после рождественской вечеринки, устроенной юридической фирмой моего отца. Тот вечер изменил все – и всех. Я знаю, что я – не та личность, которой была тогда, и, думая сейчас о Джейке – или мне следует называть его Брэдом? – я гадаю, кем он стал. Убийцей?

Я часто думала о нем. Представляла, как он может выглядеть спустя столько лет. В спокойные моменты своего брака с Ноем я ощущала вину за это. Говорят, что никакая любовь не сравнится с твоей первой. Это не значит, что ты не полюбишь никого другого, но это будет уже другая любовь. Менее всепоглощающая. Возможно, более здоровая.

Мы с Джейком были воплощением первой любви. Такой, которую можно увидеть в фильмах, прочитать о ней в книгах. Такой, которая неизбежно заканчивается трагедией. Это единственный возможный финал. Такая любовь не может длиться вечно.

По крайней мере, так я рационализировала это для себя. Как Ромео и Джульетта. Взрывной финал для взрывной любви, прежде чем та выгорит дотла. Так она может навеки остаться живой и яркой. Ромео и Джульетта не были бы Ромео и Джульеттой, если б состарились вместе и стали бы скучной пожилой парой, спорящей из-за того, что будут есть на ужин.

Если б Джейк не ушел, быть может, со временем это чувство выцвело бы. Стало бы чем-то другим. Чем-то более мелким…

Я распахиваю дверь туалета и смотрю на себя в зеркало. Сжимаю края раковины так, что костяшки пальцев становятся белыми. «Джейк Рейнольдс, что ты наделал?» – шепчу я.

Мне кажется, я не произносила его имя с того дня, как осознала, что он не вернется. Это был ужасный день. Но это было и начало новой главы в моей жизни; полагаю, можно сказать, что в тот день родилась новая я – та Джастина, которая сейчас замужем за Ноем.

Говорят, что нужно достичь дна, чтобы всплыть на поверхность. Что ж, я достигла дна, а потом еще раз, но мне действительно удалось всплыть. Почти восемнадцать лет спустя я успешно исключила Джейка Рейнольдса из своей жизни – если не считать редких попыток поиска в интернете.

Что-то задевает струнку в моей памяти. Финчли. Наш любимый ресторан назывался «Финчес» – «Зяблики».

Брэд Финчли.

Это совпадение? Какая-то дурацкая шутка? Значит ли это что-нибудь?

Мне хочется плеснуть себе в лицо холодной водой, но, поскольку сегодня утром мне не нужно было присутствовать в зале суда, мои губы накрашены ярко-красной помадой – как знак вызова патриархату. Поэтому я просто несильно пинаю ногой стену под раковиной.

* * *

Я каким-то образом ухитряюсь дойти обратно до кабинета Чарльза и высидеть совещание до конца, кивая и искреннее заверяя, что слышу его советы. А теперь сижу в своем кабинете, медленно вращаясь на офисном кресле. Папка закрыта и отодвинута на край стола, как будто я могу обжечься, коснувшись ее.

Я искала в интернете Джейка Рейнольдса и не находила никаких следов. Ни единой фотографии в «Гугле», ни учетной записи в «ЛинкдИн». Но я никогда не искала Брэда Финчли. Я прекращаю вращаться и открываю свой лэптоп. Ввожу в поисковою строку «Фейсбука» это незнакомое имя – медленно, буква за буквой – и задерживаю дыхание.

Загружаются результаты поиска, и нужная мне учетная запись появляется на пятой строке сверху. Учетка настроена как «закрытая», но я вижу его фотографию на главной странице. Его кожа покрыта загаром, на нем простая белая футболка. Низко нависшие брови. На подбородке короткая щетина – явно отпущенная не из небрежности, а из намерения выглядеть более мужественно. Улыбка слегка кривая, как будто он знает что-то, чего не знаю я. Когда-то эта улыбка сводила меня с ума…

Он не похож на убийцу, но не нужно быть юристом, чтобы знать: преступные действия совершаются не только теми, кто злобен по сути своей. Я слишком хорошо знаю, что в жизни человека могут случиться вещи, которые запустят эффект лавины, и в конечном итоге ты совершишь поступки, на которые – как тебе всегда казалось – не был способен.

Разбитое стекло. Море красной жидкости. Течет не останавливаясь.

В досье указано, что постоянное место его проживания – Молдон, графство Эссекс; то самое место, где мы оба выросли. Почему Макс или мама ничего не говорили мне? Знали они, что он вернулся? Как долго он прожил там? Зачем менять имя, а потом возвращаться туда, где все тебя уже знают? Все это не имеет никакого смысла.

Я читаю дальше. Сейчас Брэд Финчли выпущен под залог и в ожидании судебных слушаний живет у друга в Летчуэрте. Учитывая отсутствие прежних судимостей и склонности к побегу, свобода его передвижений ограничена ножным браслетом с маячком, комендантским часом и регулярными явками в полицию для проверки.

У меня снова начинает болеть голова. Я открываю ящик стола, нашариваю пачку парацетамола, которую храню там, и спешно выпиваю две таблетки. Говорю себе, что за восемнадцать лет, прошедших с тех пор, как я видела его в последний раз, с Джейком могло случиться все что угодно. Он в буквальном смысле создал себя заново.

Нет, я совсем не знаю этого Брэда Финчли.

И это хорошо для моей работы, потому что по закону я должна была заявить, что знакома с обвиняемым – в тот же момент, как увидела его фотографию.

Но я этого не сделала.

Если это обнаружится прежде, чем я откажусь вести дело, я рискую потерять все. Санкции за нарушение регламента, несомненно, испортят мою репутацию – а скорее всего, и мою карьеру – в зависимости от того, насколько далеко я успею зайти.

А что насчет Ноя? Как я смогу объяснить ему все это? Никак – и значит, я рискую также своим браком. Эта мысль ужасает меня. Я уже так много сделала, так много лгала, чтобы защитить нас обоих… Можно смело сказать, что я полностью вытравила свое прошлое – но у меня не было выбора.

И все же мне понадобилось восемнадцать лет, чтобы найти Джейка, – и поэтому, несмотря ни на что, я понимаю, что не могу просто отпустить его снова. По крайней мере, сразу. Проще считать Джейка и Брэда двумя совершенно разными людьми.

Понимая, что не могу откладывать это вечно, я снова придвигаю папку к себе и открываю ее. На этот раз отчетливо сознавая, какие ужасы ожидают меня на страницах судебного дела.

* * *

Марку и Беверли Рашнелл было по шестьдесят семь лет, они жили в богатом районе Эпсома, графство Суррей. Чуть менее месяца назад они были найдены мертвыми в своем доме – в месте, которое должно быть безопасным прибежищем, однако нам слишком часто приходится иметь дело с преступлениями, которые происходят именно там, в родном доме жертв.

Отчеты, распространяемые в юридических кругах, показывают, что 2,3 миллиона взрослых людей за прошлый год подверглись домашнему насилию – и это только доказанные случаи; как это ни ужасно, еженедельно от рук своих партнеров или бывших партнеров погибают минимум две женщины. Но данное дело гласит, что и муж, и жена были найдены мертвыми в доме, в котором жили, – в том месте, которое должно было обеспечить им безопасность.

Я пролистываю лежащий передо мной отчет до страниц с ужасными подробностями: мне важно столкнуться с описанием насилия лицом к лицу. За годы работы я поняла, что нет смысла ходить вокруг да около – оно все равно найдет способ добраться до твоего сознания. Если я не перейду к этим подробностям прямо сейчас, впоследствии они подействуют на меня еще хуже, станут более личными – превратятся в тени, пляшущие в углах комнаты, в призраки, крадущиеся за мной по пятам ночью… Нет, мне нельзя бежать от них.

На снимках показаны последствия убийства – и это невыносимо уродливо. Марк Рашнелл был застрелен в упор, фотография не оставляет пространства для воображения. Беверли Рашнелл тоже была убита выстрелом в голову – но с бо`льшего расстояния. Судя по отчету судмедэкспертов, супруги были убиты в один и тот же отрезок времени, однако трудно определить, кто из них погиб первым.

Я вспоминаю о том, как пальцы Джейка ласкали мою щеку или гладили мою спину, и вместо этого пытаюсь представить, как они нажимают на спусковой крючок. Дважды. Посылая пули в живых людей.

Это было намеренное, расчетливое, жестокое убийство.

Мало того что в сумке, принадлежащей Джейку, было найдено орудие убийства – там также обнаружилась бейсболка, испачканная кровью Рашнеллов. И, в довершение ко всему, волокна той же самой бейсболки были найдены на трупах обеих жертв.

Я уже слышу слова обвинителя, которые будут произнесены в суде, – приговаривая Джейка к пожизненному заключению.

Установлено, что смерть Марка и Беверли наступила между 14:00 и 14:15. Очень многое может уложиться в пятнадцатиминутный отрезок времени. Задача обвинения – установить, какая версия событий будет более осмысленной для присяжных: убил ли Джейк сначала Беверли, вынудив Марка смотреть на это, или, быть может, все случилось в обратном порядке? Были выстрелы сделаны один за другим или же их разделяло несколько минут?

Я записываю в блокнот свои размышления:

1) Порядок убийства?

2) Почему Джейк оказался в доме?

3) Почему он убил их?

А потом добавляю четвертый пункт:

4) Марк и Беверли РАШНЕЛЛ.

Я ловлю себя на том, что пишу их фамилию заглавными буквами и обвожу ее жирным овалом. Кем они были? И почему их фамилия звучит для меня так знакомо?

Глава 4

Часы на стене моего кабинета показывают 08:38. До сегодняшнего дня Джейк Рейнольдс отсутствовал в моей жизни восемнадцать лет, но ему понадобилось всего пятьдесят три минуты, чтобы, заново появившись в ней, перевернуть мой мир вверх дном. Снова… Я пытаюсь не думать о том, что это значит – что это говорит обо мне и о жизни, которую я выстроила.

Во время одного из первых сеансов Айя рассказала мне о кинцуги – японском искусстве чинить сломанную керамику, заполняя и выделяя трещины золотым лаком. Оно породило целую философию, говорящую о том, что несовершенством можно любоваться так же, как и красотой, и о том, что разбитая, а потом склеенная вещь становится только прочнее. Мне так понравилась эта идея, что я начала коллекционировать предметы кинцуги и расставлять их по всему дому. Если заглянуть в наш кухонный шкаф, можно увидеть тарелки, чашки, стаканы и даже чайник, отмеченные прекрасными, изящными, хаотичными золотыми линиями. Смысл слов Айи, конечно, заключался в том, что я сама – объект кинцуги. Ставшая сильнее и прекраснее после всего, через что мне пришлось пройти. И теперь я гадаю: быть может, я вместо этого просто склеила себя ПВА?

Захлопываю лэптоп и спешно упаковываю его в чемодан на колесиках вместе с папкой и своим блокнотом. Быстро обвожу взглядом кабинет, удостоверяясь, собрала ли я все остальное, что может мне понадобиться, а затем направляюсь к кабинету Чарльза. Резко стучусь в дверь.

– Входите, – отзывается он, и я распахиваю дверь.

– Мне только что позвонила мать. Знаю, это совершенно не вовремя, но у нее случилась неприятная ситуация. Обычно с ней побыл бы мой брат Макс, но сейчас ему пришлось уехать на некоторое время. Я собираюсь несколько дней поработать удаленно, из ее дома. Я собрала все, что может понадобиться, – с виноватым видом киваю в сторону своего чемодана, – и намерена за это время составить список потенциальных свидетелей и начать переписку с отделом судмедэкспертизы. Во вторник у меня предварительное слушание по делу о причинении фактических телесных повреждений – помните, я рассказывала вам о том, как преступник укусил офицера, производившего арест? – так что к тому времени я вернусь.

Чарльз хмурится.

– Вы правы, это не вовремя, но я понимаю, что семья – это важно.

– Спасибо, до следующей недели, – говорю я, начиная закрывать дверь.

– Джастина, – окликает он, и я останавливаюсь. – Только не напортачьте, ладно?

– Конечно. Приоритет номер один.

Чувствую ли я себя виноватой в том, что лгу человеку, который только что предоставил мне самую крупную возможность за всю мою карьеру? Если задуматься об этом, то да, чувствую. Но я неплохо овладела искусством манипуляции – по сути, я мастер в этом искусстве.

Я решаю, что нет смысла рассуждать об этом, когда на кону стоит нечто куда более важное. Если Джейка отправят в тюрьму за убийство, мне нужно знать всю предысторию. Не только ту версию, которую обвинение сочтет наиболее убедительной для суда. На этот раз мне нужна подлинная история.

Наконец-то, спустя почти восемнадцать лет, настало время вернуться домой. Туда, где все начиналось.

Обратно к нему – во многих смыслах.

Прежде
Джейк-любовник

Впервые Джейк заметил Джастину – заметил по-настоящему – в один унылый февральский день. Это был день рождения его матери, ей исполнялось 48 лет, и отец Джейка забронировал столик в «Синем орле» – этот ужин должен был стать сюрпризом для именинницы. Джейку было поручено дождаться ее у офиса после работы и сопроводить в ресторан. Он выбрал самый зрелищный путь до города, мимо набережной, вместо того чтобы пойти самой короткой дорогой, – его отец наверняка закатил бы глаза, узнав об этом. Он был куда более практичным, чем Джейк, – менее эмоциональным, как он любил заявлять, когда сын чем-то его разочаровывал или изрекал в присутствии отцовских друзей нечто, заставлявшее отца почувствовать себя неловко.

Обычно Джейк просто отмахнулся бы от этой мысли – он был вполне доволен тем, каков он есть, – но сегодня, когда небо затянули темные тучи, признал, что сделал неправильный выбор. Он должен был прислушаться к своему разуму, а не к своему сердцу.

Он знал про семью Стоунов. Все в Молдоне знали про них. Джерард Стоун был столпом общества – неудивительно, что он в очередной раз возглавил городской совет. Плакаты с его лицом, наклеенные чуть ли не на каждый фонарный столб, хлопали на ветру. Их нельзя было не заметить, при всем желании. Боже, иногда Джейк ненавидел этот городок, откуда, казалось, никто и никогда не мог сбежать… На протяжении жизни поколений так оно и было. Ты рождался здесь и оставался здесь. Даже редкие счастливчики, уезжавшие учиться в тот или иной университет, часто возвращались сюда годы спустя вместе со своей молодой семьей – и начинали этот цикл заново.

Джейку не светил даже университет. Его семья прочно укоренилась в этом круговороте. В конце этого учебного года ему предстояло окончить школу; все ждали, что он пройдет курс по обучению специальности, спонсируемый местной компанией. По окончании этого курса начнет работать и в конечном итоге, вероятно, женится на какой-нибудь из девушек, с которыми учился в школе, – хотя он даже боялся подумать, на ком именно, – и купит террасный дом в викторианском стиле. Наверное, этот дом будет располагаться неподалеку от точно такого же дома родителей Джейка – дома, где он родился и вырос.

Он сунул руки поглубже в карманы и свернул на утоптанную тропинку, чтобы сократить путь. Тропинка была окружена высокими темными изгородями и сегодня показалась Джейку длиннее, чем обычно. Перед ним тянулась прямая дорога, с которой некуда было свернуть. Он пошаркал подошвами ботинок по земле, а потом, ощутив на лице первые капли дождя, натянул на голову капюшон худи и пустился бегом.

В конце концов тропа вывела его к берегу, и Джейк глубоко вдохнул соленый воздух. Городок был маленьким и угрюмым, но даже Джейк не мог не признать, что в нем есть что-то притягательное. Он свернул по тропинке к воде и позволил себе поиграть с мыслью о том, что когда-нибудь, возможно, действительно будет жить в одном из этих домов. Тогда он с куда большей готовностью сможет смириться с судьбой.

Нельзя было отрицать, что жить в районе с видом на дельту – это прекрасно. В Молдоне большие дома с участками, спускавшимися к воде, образовывали небольшой анклав. Полукруг домов, принадлежащих членам и бывшим членам городского совета, выстроился вдоль набережной, практически смыкаясь вокруг нее.

Если по-настоящему задуматься, география этого района казалась несколько устрашающей. Он представлял собой нечто вроде лабиринта, где дорогие элитные дома торчали прямо посреди менее привлекательных улиц. Получалась забавная смесь: те, у кого хватало денег, чтобы свалить из Лондона от вечного соперничества за богатство и влияние, жили буквально дверь в дверь с теми, у кого не было возможности даже поучаствовать в этих крысиных бегах.

Семейство Стоунов владело большим розовым домом с круговой террасой и белой изгородью из штакетника, наподобие тех американских домов, которые Джейк видел по телевизору. На втором этаже с передней стороны дома располагалась обзорная комната – сплошная стеклянная стена от пола до потолка и два кресла, стоящие так, чтобы можно было видеть берег и воду. Джейк представил, как мистер Стоун сидит там, курит сигары и играет в шахматы.

От входа на набережную Джейк свернул на одну из дорожек; теперь справа от него были причалы, а слева – дома. И тут он увидел ее. Джастину Стоун. Она лежала посреди лужайки перед домом, рыжие волосы и платье промокли от дождя.

– Джастина? – неуверенно окликнул он. Какого черта она творит? К этому моменту дождь лил уже вовсю, и на открытом берегу негде было укрыться от разошедшегося ветра. Джейк решил, что она не расслышала его за плеском воды, а может быть – до него это дошло только сейчас – ей было плохо? Он бросился к ней бегом и позвал снова, уже громче.

На этот раз Джастина повернула голову и улыбнулась.

– От этого чувствуешь себя живым, правда? – крикнула она в ответ, ее голос легко пробился сквозь шум ветра и дождя.

– Нет, я чувствую себя замерзшим в хлам, – ответил Джейк, и она засмеялась. Засмеялась по-настоящему, низким грудным смехом, который не подходил ни к ее худощавой фигуре, ни к изящному платью, в которое она была одета. И тогда он увидел, насколько же она красива.

– Тебе помочь? – спросил Джейк, протягивая руку. Она улыбнулась и приняла его помощь, позволив ему поднять ее с мокрой травы.

– Ты Джейк, верно?

– Именно. Ты не хочешь пойти в дом? – Он кивнул в сторону особняка, чувствуя, как промокшая от дождя футболка прилипает к телу.

– Пока нет.

Он посмотрел на Джастину, стоящую под дождем так непринужденно, хотя все остальные знакомые Джейка уже бежали бы в укрытие, вслух проклиная отвратительную погоду, и задумался о том, чего он еще о ней не знает.

– Ну ладно. – Он попытался сообразить, что бы еще такое сказать, дабы она продолжила разговор, но в голове было пусто. – Тогда я лучше пойду, – произнес Джейк и повернулся прочь, мысленно пнув себя за то, что оказался способен лишь на такую банальщину.

– Джейк? – окликнула она его. – Передай от меня твоей маме поздравление с днем рождения.

Джастина никогда не встречалась с его матерью, и его застало врасплох то, насколько личной оказалась эта фраза. Джейк гадал: может быть, Джастина хочет продолжить разговор с ним, хотя он, скорее всего, выдавал желаемое за действительное.

– Не хочешь пойти погулять? – услышал он свой собственный голос, прежде чем успел спохватиться и передумать.

– Сейчас? Но у твоей мамы день рождения.

– Не сейчас. Завтра днем.

– На самом деле я думаю, что можно погулять и сейчас. – Джастина озорно улыбнулась. – Я могу пойти с тобой и встретить твою маму. Не бойся, я не буду лезть не в свое дело. Мне просто нравится гулять.

– Дождь идет, а ты уже и так промокла насквозь… – Джейк пытался не таращиться на нее, но не мог отвести взгляд. Она была очаровательной. Яркой. Она была самой красивой девушкой, какую он когда-либо видел.

– Ну и что? Если я и так уже насквозь мокрая, какая разница, если я и дальше буду гулять под дождем?

С такой логикой он не мог поспорить.

– Ладно. Ты точно уверена, что не хочешь сначала зайти в дом и переодеться? Может быть, взять зонтик? Знаешь, это такая штука, которую изобрел какой-то умник, чтобы не мокнуть под дождем… – Он засмеялся.

Джастина посмотрела на дом, и Джейку показалось, что он заметил, как изменилось выражение ее лица. Когда Джастина разговаривала с ним, она выглядела такой оживленной и полной энтузиазма… Но, оглядываясь на особняк, она как будто изменилась. Каким-то образом стала меньше. Джастина сжала ладони перед грудью.

– Хорошо. Но только для того, чтобы взять зонтик в прихожей. Я ненадолго… Тебе так просто от меня не отделаться, Джейк Рейнольдс.

И неожиданно она снова сделалась другой, раскинула руки и засмеялась, запрокинув лицо навстречу дождю, падающему с неба. Джейк постарался убедить себя, что ему это просто почудилось. Что она совсем не выглядела испуганной при мысли о том, что ей придется зайти в дом.

Они и прежде сталкивались друг с другом в школьных коридорах, но никто из них по-настоящему не обращал внимания на другого. У каждого из них была своя дружеская компания. В школе такие вещи имеют значение. Однако сегодня все было иначе. Сегодня – позже это признали оба – что-то началось.

Но только когда оно закончилось, он вспомнил про тот момент, когда она посмотрела на свой дом и решила остаться рядом с ним под дождем, – и пожалел, что не спросил ее о том, чего она так боится.

Быть может, если б он это сделал, всего, что случилось потом, можно было бы избежать.

Глава 5

Я паркуюсь рядом с белым домом в конце нашего тупика и пару минут сижу молча. Это наш дом – мой и Ноя. Мы много работали ради него. Про дизайн этой синей входной двери мы спорили не один день, а цветы в горшках на крыльце Ной поливает сам, потому что у меня все растения быстро умирают. Мы не идеальны, и я это знаю, но вместе мы построили дом.

Я смотрю на безупречно ухоженную лужайку перед домом, на яблоню, которую мы посадили в тот день, когда въехали сюда, и знаю, что всё вот-вот изменится. Я гадаю, как долго я смогу уберегать Ноя от осознания этого, и понимаю, что плачу. Я не могу позволить, чтобы эту жизнь отняли у меня, – я буду бороться изо всех сил, если до этого дойдет. Но даже сейчас, когда я сижу здесь, мне кажется важным запечатлеть в памяти этот вид до малейших мелочей. Просто на всякий случай.

Я вхожу в спальню и замираю на месте, во все глаза глядя на наш гардероб. Он ничуть не похож на тот, что стоял в моей детской спальне, но все же сегодня он напоминает мне именно об этом.

Я разминаю шею и говорю себе, что на счет «три» я открою гардероб. Это мой дом. В Лондоне. Здесь живем мы с Ноем. Я теперь живу иначе. Я теперь иная.

Беру с собой как можно меньше вещей, уверенная, что буду дома до того, как Ной вернется на следующей неделе из Парижа. Перед выходом застываю перед проемом кухонной двери, глядя на темно-синие шкафчики с белыми гранитными столешницами. Это помещение спроектировано для того, чтобы быть зрелищным. Место, предназначенное для демонстрации нашего успеха. Впечатляющая кухня с люстрами, свисающими над столом и над диваном в дальнем конце…

Я заставляю себя сдвинуться с места. Закрыть за собой входную дверь. Я говорю себе, что не успею опомниться, как вернусь сюда, и к тому моменту ничего не изменится.

Я всегда хорошо умела лгать. Даже самой себе.

* * *

В Молдон ведет извилистая дорога. Это единственная дорога, и, когда машина входит в повороты, у меня возникает ощущение, будто я возвращаюсь в прошлое; каждый поворот отматывает назад очередной год, пока наконец передо мной не возникает речной берег, и мне снова семнадцать лет, я иду рано утром по набережной до самого ее конца, где стоит огромная железная статуя сакса, установленная в честь Битвы при Молдоне…

Я часто сидела там, глядя на восход солнца, и представляла, как великолепно выглядели корабли викингов, длинные и узкие, когда скрытно пробирались через Эссекс по реке, готовые к сражению. Я воображала, что слышу сквозь крики чаек ритмичное пение гребцов, ощущаю, как отдается в моем теле бой их барабанов. Какими отважными они должны были быть, будучи в любой момент готовыми к войне! Я надеялась, что, сидя здесь, у края воды, в которой отражалось так много исторических событий, смогу впитать хоть немного храбрости этих людей, собрать ее и унести с собой домой.

Проезжаю поворот, ведущий к дому, где я выросла, и вместо этого держу путь прямо, направляясь к дому Макса. Когда он купил дом поблизости от родительского, я не могла в это поверить. Мне казалось бессмысленным, что Макс сделал все, дабы остаться здесь.

Я намереваюсь пробыть здесь считаные дни и всеми силами держаться подальше от мамы и нашего родного дома. Есть причина, почему я не возвращалась сюда почти двадцать лет. Даже от одних воспоминаний об этом месте у меня пересыхает в горле, а воздух становится таким плотным, словно вот-вот раздавит меня. Лишит меня возможности дышать. Двигаться. Как будто я снова оказываюсь там и не могу сбежать.

А что же мама? Она дождаться не могла того момента, когда избавится от меня. Всего неделю спустя после смерти моего отца мама вошла ко мне в комнату и заявила, что договорилась со старшей сестрой моего папы, тетей Кэрол. Было решено, что я некоторое время поживу с тетей и моей кузиной, Шарлоттой, в Южном Лондоне. Что для меня будет неплохо «сменить обстановку» и провести некоторое время в большом городе, прежде чем поступить там в университет.

Это «некоторое время» обернулось тем, что я прожила в Лондоне следующие восемнадцать лет. Поступила в подготовительный колледж и осталась там до следующего лета, когда подала документы в Лондонский королевский колледж. Мама так и не приехала ко мне. Ни разу. И не позвала меня вернуться. Она не изображала обезумевшую от горя мать, которая отчаянно жаждет, чтобы ее дочь возвратилась домой. Вместо этого устроила мой отъезд, а потом забыла обо мне.

С тех пор наши отношения свелись к светскому минимуму – поздравлениям с Рождеством, днями рождения и прочими важными датами. Мать никогда не приглашала меня приехать домой, и в ответ я никогда не приглашала ее к себе. Мы изображали семейную ячейку – ради Макса и ради показухи (Стоуны всегда хорошо умели это), – но не были близки. Она моя мать, но без капли материнской заботы. Можно было бы решить, что это началось, когда она при первой же возможности отослала меня прочь, к тете Кэрол, но это просто неправда.

И теперь мне кажется неестественным, что я еду туда, где она живет, однако я напоминаю себе, что я здесь не ради нее, а ради Джейка.

Я отгоняю эту мысль. Нет, я здесь ради истины.

* * *

Все шторы на окнах задернуты. Это первое, что я замечаю, вырулив на подъездную дорожку, ведущую к дому Макса. Я внимательна к мелочам, это часть моей работы. Задернутые шторы – это странно, особенно в такой ясный солнечный день. Обычно, даже когда мы были детьми, Макс громче всех заявлял, что нужно пользоваться летней погодой на полную катушку.

Я громко стучу в дверь, но мне никто не отвечает. Машины Макса нет на подъездной дорожке, поэтому я пытаюсь позвонить ему. И попадаю прямо на автоответчик – так же, как всякий раз, когда я пыталась звонить ему по дороге сюда. Поэтому решаю выпить кофе в ближайшей кофейне, зажатой между рыбной закусочной и унылой парикмахерской.

Когда-то мы любили сбегать из дома пятничным вечером, чтобы купить здесь рыбный сэндвич, завернутый в плотную бурую бумагу; запах уксуса впитывался в нашу одежду. Эту традицию начал Макс, он приводил меня сюда каждую пятницу вечером – с тех пор, как мне исполнилось восемь лет. Ему тогда только-только стукнуло десять. Если было холодно, мы весь вечер проводили за одним из белых пластиковых столиков, играя в карты, а в теплые дни сидели на ограде снаружи и ели сэндвичи, прежде чем отправиться на набережную и затевать там различные шалости. Мне всегда нравились эти вечера; рыбная закусочная казалась мне нашим волшебным уголком.

Но теперь, когда я смотрю на нее взрослыми глазами, все волшебство исчезает. Я вижу потрепанную, почерневшую вывеску, вижу плесень на оконных рамах. Запах жира больше не кажется соблазнительным – скорее отталкивающим.

Помимо всего прочего, это суровое напоминание о том, как по-иному мы смотрим на мир, будучи детьми. Все выглядит более невинно. Когда-то я предвкушала эти вечера в компании Макса, но теперь гадаю, для чего ему понадобилось вытаскивать меня из дома. Даже став подростком, которому полагалось бы слоняться по парку вместе с друзьями и пить «Уайт лайтнинг» [3] прямо из бутылки, он приходил сюда со мной, чтобы поесть рыбных сэндвичей.

Сегодня я не захожу в закусочную, а вместо этого устраиваюсь в кофейне по соседству, с облегчением заметив, что по крайней мере это заведение за годы моего отсутствия было как минимум один раз отремонтировано и приведено в порядок.

Когда по окончании рабочего дня меня вежливо просят покинуть кофейню, я возвращаюсь в машину – по крайней мере, в ней есть кондиционер. Июль нынче жаркий. Рекордно жаркий. К восьми часам вечера я отмечаю, что жду уже пять часов, и снова набираю номер мобильного телефона Макса, но, как и следовало ожидать, в трубке не слышно даже гудков. Не знаю, то ли он где-то вне зоны действия сети, то ли у него сел телефон, но в любом случае у меня не остается выбора. «Чертов Макс!»

* * *

Она улыбается, и я с удивлением вижу, что эта улыбка отражается в ее глазах. Они становятся чуть шире, а их внешние уголки изгибаются вверх. Потом взгляд ее плывет, и, хотя она по-прежнему улыбается, я понимаю, что момент искренности позади.

– Привет, мам. Сюрприз! – говорю я и как можно шире растягиваю губы в ответной улыбке.

– Не стой на холоде, заходи в дом, – велит мама, обнимая меня. Она маленькая, меньше, чем мне помнилось, и даже сквозь кардиган я могу нащупать на ее спине каждый позвонок.

Она сопровождает меня в дом. Прошли годы с тех пор, как я в последний раз была здесь, но сейчас меня охватывает то же самое чувство клаустрофобии, что и тогда. И это очень странно, учитывая, насколько огромен дом. Следуя за мамой в парадную гостиную, я почти наяву слышу шум последней рождественской вечеринки, устроенной папой перед самой его смертью. Я встряхиваю головой и сосредотачиваюсь на ощущении твердого пола под ногами. Я не там. Их здесь нет. Его здесь нет.

Не знаю, делает ли мама это намеренно или же я просто принимаю все близко к сердцу, но это кажется мне чем-то нарочитым; она словно подчеркивает, что я здесь в гостях. Что этот дом больше не может считаться моим. Другая, менее детская, часть моего рассудка уверяет меня, что мама просто хочет проявить гостеприимство – как она его понимает.

Какова бы ни была причина, я всей душой и даже всем телом желаю, чтобы мы устроились в каком-нибудь более уютном помещении. Парадная гостиная слишком велика, ее пространство поглощает нас, и мама кажется здесь еще более маленькой и хрупкой. Когда-то эта комната до краев была наполнена смехом папы – и голосами его друзей, конечно же. Я редко участвовала в этом, однако могла сидеть на лестнице и сквозь дверь улавливать долетающие до меня разговоры – старалась услышать как можно больше.

Я первой нарушаю молчание. В конце концов, это я незваной явилась к ее дверям. Между нами и так уже стоит слишком много лжи; я не могу заставить себя добавить к этому новую неправду, поэтому решаю, что лучше всего действовать прямо.

– Ничего, если я останусь здесь на несколько дней?

– Конечно. Ты же знаешь, тебя всегда здесь ждут. А теперь я поставлю чайник, а ты можешь рассказать мне о том интересном деле, над которым работала несколько месяцев назад. Мы все были в восторге, увидев твое имя в новостях. – Она идет к выходу из комнаты, но, не дойдя до двери, оборачивается. – Ты сказала – всего на пару дней?

По сути, я сказала «на несколько» – и снова задумываюсь, намеренно ли она делает это. Я не поправляю ее, а вместо этого заверяю, что уже к субботе перестану ей докучать. Я даже не даю себе труда заметить, что вряд ли могу считаться знаменитостью в своем городке после того, как просто поприсутствовала на пресс-конференции Би-би-си, посвященной обвинению некоего политика в сексуальных домогательствах. Я даже не вела это дело.

Надеюсь, что Макс скоро вернется, – я не готова уехать, не получив ответов, к тому же не знаю, как долго смогу выдержать пребывание в этом доме. Мысленно делаю пометку: спросить завтра у мамы, где Макс. Я предпочитаю, чтобы она не знала, что к ней я явилась лишь потому, что у меня не было выбора, хотя я уверена – она уже поняла это.

После чая я говорю, что намерена лечь спать. Мама отвечает, что я вполне могу занять мою прежнюю спальню, которую переделали в гостевую комнату. Как ни странно, вместо ощущения отвержения это наполняет меня уверенностью. Мою душу наполняет облегчение, и хотя я чувствую явные признаки того, что пульсирующая головная боль вот-вот вернется, я говорю себе: пусть даже определенные черты этой комнаты сохранились, я не найду в ней свое юное «я». Я здесь. Стою по эту сторону двери. Я свободна.

В итоге, войдя, я оказываюсь захвачена врасплох тем, что обои остались прежними. Желто-сиреневый цветочный орнамент на стене. Я не была дома восемнадцать лет и предполагала, что мама сменила их. Будто «переделать в гостевую комнату» означает, что от прежней комнаты не осталось и следа. И, что еще важнее, не осталось ни следа от той ночи после рождественской вечеринки все эти годы назад.

Я закрываю глаза. Считаю до десяти. Говорю себе: «Я могу это сделать». У меня нет выбора. Направляюсь в ванную, но едва открываю кран, как на раковине появляются красные пятна, по стенке стекают алые струйки. Я резко заворачиваю кран, однако кровь продолжает течь, наполняя раковину, и в конце концов переливается через край и капает на пол.

Захлопываю за собой дверь и хватаю с кровати подушку и одеяло. Я знала, что вернуться будет тяжело, и приготовилась к психологическим испытаниям – насколько это возможно, по крайней мере, – но сейчас понимаю, что не готова к физической стороне всего этого. К тому, что от пребывания здесь, в этой комнате, кровь в моем теле начнет пульсировать так яростно, что это вызовет жжение в глазах.

Быть может, если Макс так и не появится, завтра я попробую снова – это как заново сесть на лошадь после жесткого падения, – но сейчас мне придется разместиться на диване.

Глава 6

Я начинаю день с обычных двух таблеток парацетамола, прежде чем позвонить Ною и сообщить, где я нахожусь. Его голос звучит совершенно ровно, когда он разговаривает со мной.

– Ты в Молдоне? Почему?

– На работе затишье, а ты уехал. – Я пытаюсь отговориться, но знаю, что это известие его удивило. Ной знает, что я никогда за все эти годы не возвращалась в родной городок.

– И как тебе там? – спрашивает он, делая вид, будто воспринимает это как должное. Он говорит бодро и заинтересованно, как будто мое пребывание в Молдоне – это нечто занятное, а не ужасающее. Насколько известно Ною, моя карьера заставляет меня оставаться в Лондоне, но я все равно поддерживаю связь с Максом. Я старалась держать мужа как можно дальше от своих семейных дел, чтобы он не видел, какая неловкость царит в моих отношениях с матерью. Скорее всего, он считает, что мы с ней отдалились друг от друга, но никакого неблагополучия в этом нет. Как же он ошибается!

– Неплохо, хотя немного странно, – признаю я. – Я поселилась в своей прежней комнате.

Это невинная ложь – на самом деле я ночевала на диване, но было бы невозможно объяснить Ною причину этого.

– А, в окружении подростковых воспоминаний… Боже, я не скучаю по тем временам. – Ной негромко усмехается. Знал бы он, насколько угодил в точку! Я абсолютно не скучаю по прошлому.

– Секунду, я переключусь на громкую связь. Мне нужно достать чемодан из-под кровати, – говорю я, наклоняясь и вытягивая руку.

– Ты все еще не распаковала вещи? Это на тебя не похоже.

Он прав: обычно первым делом, когда мы куда-то выезжаем, я разбираю чемодан и старательно развешиваю всё по местам – мол, так в любом месте чувствуешь себя более уютно. Но здесь дело обстоит по-другому.

– Знаю, просто я была ужасно занята с самого момента приезда… Ладно, извини, мне нужно в душ, но удачного тебе дня. Я люблю тебя.

– Я люблю тебя, – отвечает Ной негромко и искренне. Это заставляет меня чувствовать себя грязной, как будто мне нужно отмыться от чувства вины. Между нами уже начинает накапливаться ложь.

* * *

Я приступаю к работе, разбирая документы по делу и в определенном порядке прикрепляя их к стене в бывшем папином кабинете. Слышу, как мама крадучись спускается по лестнице, и удивляюсь, почему она до сих пор так делает: передвигается по дому, стараясь быть как можно незаметнее. Папы больше нет, незачем ходить на цыпочках. Я хочу сказать ей, чтобы она включила громкую музыку, начала швырять вещи, сорвалась. Закричала. Я уверена, что ей это необходимо.

Я ни разу не видела, чтобы она потеряла контроль над собой. Я слышала, как отец повышает голос. Я ощущала последствия их ссор. Но ни разу не видела, чтобы мама сорвалась. Это бесстрастие не впечатляло меня. Наоборот. Как она могла быть настолько холодной? Настолько отстраненной? Неужели не знала, что мы тоже это чувствуем? Неужели ей было все равно? Она была здесь, в этом доме, рядом с нами, но ее как будто не было. Она всегда передвигалась крадучись. Всегда вела себя тихо. Я просто хотела, чтобы она очнулась и показала мне, что у нас все нормально, что мы можем пошуметь. Но мама так и не очнулась. Она просто продолжала жить в этой тишине. День за днем. И нам всем приходилось терпеть.

Я не могу простить ее за это.

Мама высовывает голову из-за двери, как марионетка на ниточке.

– Джастина, что ты здесь делаешь? – Она переводит взгляд с меня на стену, по центру которой висит фотография Джейка, и я вижу, что ее лицо бледнеет.

– Почему ты мне не сказала? – Я стараюсь, чтобы мой голос звучал как можно ровнее, но в конце фразы он против моей воли делается выше.

– Что это? – совершенно невозмутимо спрашивает мама. Ее самообладание нервирует меня – особенно в сравнении с тем, что я не могу быть так спокойна.

– Новое дело, над которым я работаю. – Я только что говорила по телефону с Белиндой, руководителем отдела полиции по связям со СМИ, и знаю, что эта история попадет в утренний выпуск новостей Би-би-си в девять утра. Бросаю взгляд на часы. Восемь семнадцать утра. – Брэд Финчли, – произношу с усмешкой. Я поступаю жестоко, но я зла. – Или, вернее сказать, Джейк Рейнольдс? Он был арестован месяц назад по обвинению в убийстве двух человек. Его арестовали по месту жительства, в Молдоне.

Она молчит.

– Когда ты узнала об этом? – Вот что я действительно хочу знать. Сейчас меня не волнует, совершил Джейк это преступление или нет, – меня интересует, когда моя мать узнала о его возвращении и как долго она скрывала это от меня. – Почему ты не сказала мне, что он вернулся? – И на этот раз я кричу. Ее поступок лишний раз доказывает, что я для нее давным-давно отрезанный ломоть.

Я вижу, как что-то мелькает на мамином лице. Обида, гнев, возмущение, гордость? Я не могу понять, что это, и оно исчезает прежде, чем я успеваю его осмыслить. Мама опускает глаза, а затем медленно поднимает на меня взгляд.

– Насколько я знаю, он появился здесь примерно три месяца назад. Я хотела защитить тебя. Это все, что я когда-либо хотела сделать.

Она произносит последнюю фразу тихо, и я понимаю, что это истинная правда. Но мама потерпела неудачу. По всем пунктам. Родители не должны терпеть неудачу, когда пытаются защитить своих детей.

Для нас это совершенно новый этап. Она так быстро отослала меня прочь после смерти отца, что мы не успели научиться быть семьей без него, даже спустя столько времени. Раньше он всегда был рядом. Требовал внимания. Дарил внимание. Забирал его. Сейчас, когда его нет, это кажется странным.

Никто не объяснит тебе, как оплакивать отца в восемнадцать лет. Полицейский отчет сообщит, что шестнадцатого декабря 2005 года мой отец погиб, находясь за рулем в нетрезвом состоянии. Он не справился с управлением машиной, слишком быстро проскочив один из поворотов на проселочной дороге, и, съехав с насыпи, врезался в дерево. И, как будто этого было недостаточно, машина загорелась.

Я удивляюсь, когда мама протягивает руку и кладет ладонь поверх моей. Я стараюсь не отдернуть руку.

– Прости, возможно, мне нужно было сообщить тебе… – Это уже похоже на уступку. – Тебе действительно стоит работать над этим делом?

– Нет, но мне нужны ответы.

Мама кивает, прикусив нижнюю губу.

– И что дальше?

– Не знаю. – И это правда. Я совершенно не знаю, что будет дальше; все зависит от того, что я найду.

* * *

Беру чашку с горячим, исходящим паром кофе и держу в ладонях, несмотря на то что она обжигает кожу. Ожидая выпуска новостей, вновь просматриваю сведения, полученные от свидетелей, сначала обратившись к полным показаниям соседки Рашнеллов.

Мое имя Элизабет Смит. Мне 79 лет, и я живу в доме № 32 по Черри-Три-гроув, в городе Эпсом, графство Суррей. Моими соседями были Марк и Беверли Рашнелл. Мы живем в одном доме на две квартиры, так что моя гостиная расположена рядом с их кухней. 15 июня около полудня я принесла им бисквит «Виктория».

Я пробыла у них недолго, но заметила, что Беверли выглядит расстроенной и немного встревоженной. Они мне ничего не рассказали, но за последнюю неделю я несколько раз слышала шум: повышенные голоса и частый плач. Это было необычно – раньше я никогда не замечала ничего подобного. Когда ко мне приезжали друзья и родственники, я упоминала им об этом обстоятельстве. Несмотря на то что дом был двухквартирным, мои соседи практически никогда не шумели. Поэтому я сразу поняла, что что-то не так, и решила испечь торт. Наверное, я пыталась быть хорошей соседкой. Общество теперь уже не то, каким оно было, когда я была юной…

В пять часов вечера я вышла из дома, чтобы отправиться в книжный клуб, который собирается каждую неделю. Дорога была почти пустой. Я помню, что увидела большой белый фургон, несколько машин, которые, к сожалению, не очень хорошо разглядела, но ничего необычного – в основном это были машины соседей и мотоцикл, припаркованный дальше по дороге, я его уже видела пару раз и до этого. Не было ничего, что могло бы показаться странным. Я вернулась домой в семь часов пятнадцать минут вечера и решила еще раз проведать Беверли. Меня все еще слегка беспокоило то, какой нервной она выглядела сегодня. Я подумала, что, возможно, если застану ее дома без Марка, она будет со мной чуть более откровенной. Не то чтобы я считала Марка виноватым в чем-либо, он был очень добрым человеком, но порой трудно выговориться, когда кто-то другой слушает.

В общем, я позвонила в дверь, но ответа не последовало. Это было странно, поскольку в доме горел свет, а машина Рашнеллов стояла на подъездной дорожке. Марк и Беверли были очень увлечены экологически чистым образом жизни – начиная с вегетарианства и заканчивая покупкой электромобиля. Просто не в их характере было выходить из дома и оставлять свет включенным. Я позвонила еще два раза, и, когда никто не отозвался, у меня возникло плохое предчувствие, и я заглянула в переднее окно. Мне было плохо видно, так как мешала мебель, но я разглядела ногу – мужскую, я поняла это по ботинку, – как будто человек навзничь лежал на полу. Тогда я набрала 999.

Тот факт, что соседки не было дома и она ничего не слышала, не особо способствует раскрытию дела. В целом для обвинения это заявление может создать сложности. Я достаю маркер и помечаю фразу «за последнюю неделю я несколько раз слышала шум». Может ли защита выдвинуть утверждение, что Марк убил свою жену, а затем застрелился? Можно ли этим объяснить выстрел в упор?

Я ощущаю, насколько мне хочется в это поверить, и уже не в первый раз понимаю: именно поэтому мне не следует заниматься этим делом. Я ставлю под угрозу свою работу. И все же мне нужно знать…

«Почему ты это сделал, Джейк? Что заставило тебя убить двух человек?»

Но даже размышляя об этом, я задаюсь вопросом: действительно ли я хочу узнать, почему он бросил меня, когда я нуждалась в нем больше всего?

* * *

После выхода новостей в эфир я не сразу выхожу из дома: даю еще немного времени, чтобы сплетни успели разлететься по городу. Думаю, теперь у людей развяжутся языки, ведь они, вполне вероятно, лично знают убийцу – в реальной жизни, а не в кино! В новостях его назвали Брэдом Финчли, так как это теперь его имя по документам, но также упомянули, что ранее он был известен как Джейк Рейнольдс. Журналисты, как я и предполагала, были в восторге от этой смены имени. Почему? Кем был Джейк Рейнольдс? От кого он скрывался? Наверняка все это привлечет сюда журналистов. Я не могу медлить.

Скорее всего, местные жители все равно узнали бы его, но после таких новостей город, без сомнения, будет взбудоражен. Конечно, все будут притворяться, что испытывают ужас, но я готова поспорить: минимум половина людей, с которыми я сегодня буду беседовать, втайне упиваются таким поворотом событий.

Документальные фильмы о преступлениях весьма популярны – и не без причины. Раньше меня удивляли толпы людей, которые приходят в суд посмотреть на самые жуткие проявления человеческой гнусности и шуршат обертками от конфет, словно просто сидят в кино. Теперь я их почти не замечаю, они стали частью общей картины.

Я также знаю, что действовать нужно сейчас, до того, как в СМИ начнется цирк. Несомненно, друзья и родственники Рашнеллов тоже съедутся в город. Люди начнут перекраивать свои воспоминания, чтобы соответствовать впечатлениям новоприбывших; целенаправленные вопросы, которые будут задавать журналисты, заставят их по-другому смотреть на собственные мысли; наличие друзей и родных сделает Марка и Беверли реальными фигурами, а не именами из новостей. Их смерть станет еще более трагичной. Все это изменит и заново сформирует то, что люди считают правдой относительно Джейка. У меня нет ни времени, ни желания копаться в искаженных воспоминаниях. Нужно действовать быстро.

Существует множество правил относительно внешнего вида юриста во время пребывания на работе. Я настолько привыкла носить идеально выглаженные белые рубашки, туфли на каблуках и черные костюмы, закрывающие колени, что немного теряюсь, когда мне необходимо соответствовать современным тенденциям. Но именно это я и хочу сделать сегодня.

Натягиваю свободные «мамские» джинсы, которые купила только потому, что их носят все мои подруги, и бледно-зеленый хлопковый топик. Обычно мои волосы зачесаны назад в строгий хвост, но сейчас я оставляю их распущенными. Конечно, для встречи с потенциальными свидетелями я обычно одеваюсь совсем иначе, но нынешнее дело я веду не по правилам – не так, как делаю или как должна делать обычно.

Сначала я решаю зайти в паб на другом конце города. Он находится ближе всего к дому Джейка, и, похоже, это самое подходящее место для начала – впрочем, любое другое место будет ничуть не хуже. Минувшей ночью я не могла уснуть, думая о пистолете, который нашли в сумке под половицами под кроватью покойной мамы Джейка. Этот пистолет был спрятан на самом дне спортивной сумки. Мама Джейка умерла недавно, всего за два месяца до убийства, после непродолжительной борьбы с онкологическим заболеванием, а отец скончался за шесть лет до этого от сердечного приступа. Джейк был единственным ребенком. Его отпечатки пальцев были найдены как на самом пистолете, так и на внешней части сумки. Кроме того, на телах обеих жертв были найдены волокна от одной из бейсболок, которую носил Джейк.

Это доказательство нельзя назвать неопровержимым, но оно чертовски весомое.

За прошедшие годы я научилась игнорировать свои эмоциональные реакции. Люди совершают ужасные поступки. Постоянно. Но мысль о том, что это Джейк нажал на спусковой крючок, что он мог спрятать пистолет под кроватью своей умершей матери после того, как хладнокровно застрелил двух человек… У меня внутри все переворачивается, словно тело отвергает саму мысль об этом. Слабый голос в сознании вновь напоминает: именно поэтому юристам не разрешается работать над делами, в которых замешан кто-либо из их знакомых. Именно поэтому я не могу тянуть с этим.

Прежде чем выйти из дома, записываю еще один вопрос:

Был ли он напуган? Нужен ли был пистолет для самозащиты?

Я снова думаю о мистере Рашнелле, убитом в упор, и понимаю, что выдаю желаемое за действительное. Это было целенаправленное действие. Жестокое убийство. Тот, кто стрелял в Марка, позаботился о том, чтобы не промахнуться. Неужели Джейк действительно мог быть столь безжалостным? Я закрываю глаза и считаю до десяти, чувствуя, как подкашиваются ноги при мысли о том, что такое возможно.

Обычно, когда мне казалось, что вселенная слишком жестока, я обращалась к Ною, чтобы он успокоил меня и оказал эмоциональную поддержку. Я всегда делаю это, когда мне кажется, будто тьма вот-вот поглотит меня. Я часто сталкиваюсь с этим в своей работе, и Ною в конечном итоге всегда удается утешить меня. Но сейчас его нет рядом – но даже если бы он был, я все равно должна справиться с текущим кризисом самостоятельно. Я делаю глубокий вдох и медленно выпрямляю спину, вытягиваясь в полный рост.

Айя подготовила меня к этому. Я могу сделать то, что должна.

Глава 7

Ни один из свидетелей, чьи показания перечислены в протоколе, не упоминает «Синий орел», но тем не менее этот паб вполне может быть недостающим фрагментом головоломки. Детективы проделали тщательную работу, но они двигались от убийств в прошлое, в то время как я двигаюсь вперед – от восемнадцатилетнего Джейка к Брэду Финчли. Я надеюсь, что эти два процесса уравновесят друг друга – подобно тому, как обвинение и защита должны уравновесить друг друга, чтобы судебное разбирательство было справедливым, – и в итоге я докопаюсь до истины.

Читая и перечитывая материалы дела, я осознала: я все время жду, что паб вот-вот всплывет в показаниях свидетелей, и тот факт, что он так и не возник, меня беспокоит. Паб «Синий орел» располагался поблизости от дома Джейка, и их семья из поколения в поколение была связана с этим заведением. В нем работал дед Джейка, его отец проводил там каждый пятничный вечер, сидя на табурете за барной стойкой.

Как только Джейку исполнилось восемнадцать лет, он начал работать в «Синем орле» на полставки, и каждые выходные они с отцом играли в бильярд с ночи до раннего утра. Если Джейк вернулся за три месяца до ареста, как утверждает моя мама, он наверняка должен был побывать в пабе хотя бы раз.

Я распахиваю тяжелую дубовую дверь – и ощущаю острое дежавю. Отмахнувшись от этого ощущения, иду прямиком к стойке бара. Находясь здесь, я сильно рискую. Что, если кто-то узнает меня и поймет, что я тоже работаю над делом Джейка? Что, если они донесут на меня, прежде чем я успею изложить Чарльзу свою версию событий?

Хотя с первого взгляда кажется, что сидящие здесь слишком молоды, чтобы помнить меня, – все-таки прошло восемнадцать лет, – я уверена, что все до единого знают о моем происхождении. Любое упоминание о семействе Стоунов будет сопровождаться сочувственными взглядами, а также байками о том, как кто-то из них или из их знакомых когда-то приятельствовал с моим отцом.

Молдон – маленький город. Слишком маленький. А моего отца очень уважали – он дважды избирался главой городского совета. Каждый год в первую субботу августа в Молдоне проводится знаменитый «грязевой забег» через устье реки. Никто не помнит, когда и почему возникла эта традиция. После смерти моего отца ее решили посвятить его памяти и собирать деньги на местный молодежный клуб, разрешение на строительство которого он получил незадолго до роковой автокатастрофы. Даже люди, которые никогда не знали его, ежегодно видят на плакатах и транспарантах его портрет – он смотрит на них сверху вниз и требует пожертвовать деньги в память о его деяниях.

Я чувствую на себе пристальные взгляды, но продолжаю идти к барной стойке. Эти люди не знают меня. Они знают мою семью. Но они не знают меня. Я напоминаю себе, что они смотрят на меня просто потому, что не знают меня. В этом и заключается особенность маленьких городков: все смотрят на тебя либо потому, что знают тебя, либо потому, что не знают.

Барменша замечает мое приближение и отводит взгляд. Я усмехаюсь про себя. Именно Джейк говорил мне о том, что в первую очередь нужно избегать зрительного контакта с клиентами, чтобы продержаться всю смену. Продолжая надеяться на что-то, я усаживаюсь на крайний справа барный табурет, который когда-то любил занимать отец Джейка.

Интерьер паба изменился. Стены, которые некогда были серо-голубыми и покрытыми пятнами от возраста, теперь как будто взяты с «Пинтереста»: их нижняя половина обшита панелями насыщенно-синего цвета. Зал озаряют подвесные светильники в индустриальном стиле, их свет отражают большие зеркала в золотистых рамах. Держу пари, что на стенах туалета подвешены деревянные полки, уставленные маленькими горшками с кактусами. Несомненно, началось облагораживание исторической приморской улицы Молдона.

Приятно видеть, что в дальней части заведения по-прежнему стоят два бильярдных стола, а барная стойка размещается на том же месте, что и раньше. Может, «Синий орел» и похорошел, но остался все тем же пабом, который я когда-то знала.

Заказываю имбирный эль и устраиваюсь поудобнее, выжидая. Хочу еще немного понаблюдать за персоналом, прежде чем приняться за дело. Хочу понять присутствующих, выработать наилучшую стратегию. Я хорошо умею считывать людей. Это необходимо, когда пытаешься убедить присяжных в своей правоте. Важно выяснить, что движет каждым из них, а затем подать дело так, чтобы преподнести свою точку зрения в правильном свете. Так у тебя будет больше шансов, что все они единогласно вынесут вердикт: виновен или невиновен.

Обращаю внимание на то, как барменша поправляет волосы, когда разговаривает с одним из коллег. А еще она, если мне не показалось, говорит громче, когда он находится рядом с ней. Это явно свидетельствует: она надеется, что он обратит на нее внимание, пусть даже она не обращается к нему напрямую. Идеально.

– Спорим, вы оба сегодня только и слышите что об этой новости? – начинаю я, стараясь говорить достаточно громко, чтобы парень тоже услышал – я хочу с самого начала вовлечь в разговор обоих. – Представляю, как быстро устаревают известия, когда ты работаешь в баре…

Они переглядываются между собой, и я с удивлением вижу, как оба хмурятся, а затем отводят взгляд.

– Пожалуй, отчасти это верно, – отзывается девушка и отворачивается от меня. Это совсем не то, чего я ожидала. Я полагала, они ухватятся за возможность посплетничать. Что стоит мне открутить краник, и все выльется наружу. Очевидно, придется приложить больше усилий, чем я рассчитывала.

– Я понимаю, что работать здесь – настоящее искусство. Нужно уметь читать посетителей. Не только знать, какие напитки они предпочитают, но и предсказывать, как пройдет вечер. Быть постоянно на шаг впереди клиента. – Я увожу разговор от Брэда Финчли на более безопасную почву, давая девушке возможность произвести впечатление на меня – и, что более важно, на своего коллегу.

– О, конечно. Однажды к нам пришла группа парней, и я сразу поняла, что они – настоящие моральные уроды. Когда они начали выпрашивать коктейли на халяву, я их живо утихомирила.

– Вот это ловко! – Я медленно выговариваю слова, широко раскрыв глаза, как будто от восхищения. – Держу пари, вы освоили все хитрости… А что насчет Брэда Финчли? Его вы тоже считаете моральным уродом?

Она колеблется, но, в отличие от прошлого раза, не сразу отворачивается.

– Я подрабатываю барменшей всего одно лето, и посетители часто меня недооценивают.

Я делаю вид, будто сочувствую, но вдобавок как бы признаю свое поражение – дескать, я тоже недооценила ее. Оценит ли она эту уступку?

– Что ж, – отвечает барменша, подаваясь вперед, но не слишком сильно – так, чтобы парень, на которого она отчаянно пытается произвести впечатление, все еще мог ее слышать. Так все и работает: крючок, леска и грузило. – Я видела его здесь дважды, – продолжает она. – В первый раз он показался мне нормальным, держал себя в руках, сидел прямо там, где вы сейчас. Но когда я увидела его в следующий раз, это был просто ужас. Он был очень буйным. – Ее голос дрожит, когда она едва слышно шепчет слово «буйный», и на секунду меня охватывает паника: а если она расплачется? – Боже, а вдруг я могла бы спасти ту пару, о которой говорили в новостях? Я рассказала администратору, но, возможно, мне следовало сообщить об этом в полицию или что-то в этом роде…

– Всё в порядке, никто не мог предотвратить случившееся. Вы не виноваты. – Я произношу последнюю фразу решительно, давая девушке возможность успокоиться, а затем продолжаю: – Что в нем было такого странного во второй раз?

– Странно вел себя не он, а другой.

– С ним был кто-то еще?

– Да. Другой парень, какой-то жуткий, как маньяк в кино… Он пялился на меня каждый раз, когда я подходила слишком близко. Может, он думал, что я подслушиваю? Они заказали напитки и сели вон там. – Она указывает на два кресла, стоящие в углу. – Я спустилась в погреб за бутылками, только на минутку, а когда вернулась, тот парень, Брэд, прижимал другого к стене, ухватив его за шею. Я закричала, и он отпустил его. Второй парень надел куртку, допил остатки пива и вышел. Но он при этом ухмылялся. Его только что прижали к стене и душили за горло, а он ухмылялся… Жуть.

– Что случилось потом?

– Брэд поднял оставшийся стакан и швырнул его в стену. Зачем он это сделал? Другой парень ушел, и теперь мне пришлось убирать за ними, мать их за ногу… В общем, он посмотрел на меня и сказал: «Извини, мне надо идти». «Черт возьми, верно», – согласилась я. А потом он ушел. Больше он сюда не заходил, насколько я знаю.

– И когда это было? – Я одергиваю себя – это не перекрестный допрос – и стараюсь смягчить вопрос: – Судя по вашему рассказу, это было довольно жутко. Вы хорошо сделали, что не дали их ссоре обостриться.

– А как иначе? Я помню, это был мой первый день после отпуска. Четвертое мая.

– Вы не знаете, кто был тот, второй парень?

– Не-а. Никогда его не видела, но я вообще-то не местная. Мы переехали сюда год назад. Наш администратор повел себя очень странно, когда я ему рассказала об этом происшествии. Обычно он бы завелся и поклялся, что убьет тех, кто посмел нарушить порядок в его пабе. Но он просто уронил голову на руки и сказал, чтобы я возвращалась к работе. А сегодня утром вызвал меня в свой кабинет и велел, чтобы я никому не проболталась о том, что Брэд был здесь. Дескать, нужно отмежеваться от всего этого. Поэтому, когда вы пришли сюда с вопросами, я ничего не ответила. Вы не первая, кто пытается поговорить с нами об этом сегодня.

– Верно… И кто ваш администратор?

– Джимми Фэлкон. Вы его знаете?

При упоминании о Джимми Фэлконе я вспоминаю, как мы с ним прятались в садовых кустах на восемнадцатом дне рождения Макса. Он был лучшим другом моего старшего брата, и до появления Джейка я была влюблена в Джимми – почти все те годы, пока была подростком. Он был диджеем на дне рождения Макса и постоянно подливал мне в бокал водку из бутылки, которую прятал под пультом, и я считала его самым крутым парнем, которого когда-либо встречала. Джимми Фэлкон, всегда носивший слишком тесные кожаные куртки, фланелевые рубашки и кроссовки «Вэнс». Джимми Фэлкон, первый, с кем я поцеловалась в те времена, когда считала, будто идеализировать кого-то, кого ты на самом деле не знаешь, – это и есть любовь. Это было больше похоже на поклонение знаменитости, чем на что-либо еще. Наивно, конечно, но определенно не так болезненно.

– Нет, я не местная, – отвечаю я.

* * *

Перед тем как выйти из паба, я вырываю страницу из блокнота и записываю номер своего мобильного. Без имени. Протягиваю его барменше и прошу ее позвонить мне, если она вспомнит что-нибудь еще.

– Подождите. Вы журналистка? – Ее лицо становится серым, на нем отражается неподдельный испуг. Я изумляюсь: чего она боится? Меня?

– Я не журналистка. Вы можете мне доверять. Честное слово.

– Нет-нет-нет, я думала, вы просто любопытная посетительница… – Она начинает судорожно хвататься за собственное горло.

– Просто позвоните мне, ладно? Я хочу узнать правду, вот и всё, – настойчиво говорю я.

Когда выхожу на улицу, в голове у меня крутятся слова: «Вы можете мне доверять. Я хочу узнать правду». Из моих уст это прозвучало так просто и легко… Я сжимаю зубы. Считаю до десяти. Счет доходит до семи, и тут звонит мой телефон. Не может же она так быстро попытаться связаться со мной? Я достаю телефон из кармана куртки и вижу, что на экране высвечивается имя Ноя. Нажимаю на красную кнопку, чтобы сбросить звонок. «Не сейчас, Ной». Я не хочу, чтобы он почувствовал, что что-то не так, – и не уверена, что смогу настолько подавить панику, охватившую меня, чтобы она не прозвучала в моем голосе.

Я уже чувствую, как начинаю катиться вниз по спирали. Это резкое падение в то, что можно назвать только черным облаком неотвратимого рока. Такое странное, мелодраматичное выражение – «неотвратимый рок», – но когда Айя впервые использовала его для описания тревоги, которая иногда парализует меня, оно подошло идеально. Это самое точное словосочетание, которым можно определить вихрь страха, бушующий у меня внутри.

Айя…

Я закрываю глаза и улыбаюсь. Как за спасательный плот, цепляюсь за осознание того, что сегодня днем предстоит еженедельный сеанс, а значит, мне нужно продержаться всего несколько часов, и она сумеет мне помочь. Спешно отправляю сообщение, спрашивая, не против ли она, чтобы сегодняшняя сессия проходила по «зуму», а не лично; но пока не сообщаю, что я – спустя столько лет – наконец-то вернулась сюда. Мне интересно, как она отреагирует. Хочу увидеть выражение ее лица, когда я скажу ей об этом. Она сразу же отвечает «конечно», и я расправляю плечи.

«Я не одна».

Иду и твержу эти слова, пока пульс не начинает замедляться. Обычно я все обсуждаю с Ноем. Я всегда восхищалась его способностью твердо стоять на ногах, когда меня шатает из стороны в сторону. Это одна из причин, по которой я впервые обратила на него внимание и по которой мы так хорошо взаимодействуем. Среди бурь жизненного хаоса Ной всегда прочно держится на якоре. И сейчас мне тяжело без возможности опереться на него – не только потому, что мне не помешала бы его сила, но и потому, что я чувствую, как это отдаляет меня от него, вбивает клин между нами. Все мои тайны всплывают на поверхность, угрожая разлучить нас.

Я вижу их, как только сворачиваю за угол с центральной улицы. Стервятники слетаются на запах крови – как я и предполагала. Журналисты сгрудились возле полицейского участка, несомненно ожидая заявлений от детектива-сержанта Сорчи Роуз. Она не арестовывала Джейка, и я сомневаюсь, что она вообще имеет какое-то отношение к этому делу. Арест производила полиция Лондона, но сержант Роуз – лицо нашего города. Журналисты хотят, чтобы она прокомментировала ситуацию.

Вскоре они начнут расползаться всё дальше по городу, пытаясь составить полное представление о том, кем был Джейк, какой была его жизнь. Несомненно, при этом они станут искать причину, по которой он превратился в монстра, коим его считают. Кроется ли эта причина в его детских годах? Я уверена, что именно поэтому они здесь. Это часть общего интереса к реальным преступлениям: что делает человека убийцей?

Все знают, что мы с ним в то время были парой, и я не сомневаюсь, что мое имя в конечном итоге будет кем-нибудь упомянуто. Пройдет немного времени, и они постучатся в двери маминого дома. Я должна быть готова.

О чем они будут спрашивать? Что я должна им сказать?

Прежде
Джейк‑любовник

Джастина не передумала. Как и собиралась, она просто сбегала на крыльцо за зонтиком и поспешила туда, где стоял, укрывшись под деревом, Джейк. Ее платье было мокрым насквозь, промокшие волосы падали на плечи. Дождевая вода капала с ее подбородка.

– Я готова, – хмыкнула она, и он засмеялся, пробираясь под зонтик и перехватывая у нее рукоять.

Джастина говорила не умолкая, пока они шли от набережной до офиса мамы Джейка, держась за руки, словно давние друзья. Самое странное, что во всем этом не ощущалось ни неловкости, ни напряжения.

– Не смей, – рассмеялась Джастина, сообразив, что он делает, когда Джейк в третий раз уверенно направился к самой большой луже, вынуждая девушку либо пройти по воде, либо выйти из-под зонтика. На этот раз, вместо того чтобы обойти лужу, она шагнула прямо в нее, а затем топнула, обрызгав Джейка водой. Он сделал вид, будто эта выходка разъярила его, а затем тоже залез в лужу.

Что это было? Он давно не вел себя настолько по-детски.

Это ощущалось как свобода.

Неужели это оно и есть? Неужели это и есть влюбленность?

Джейк знал, что он романтик по натуре, отец всегда говорил ему об этом. Но сейчас ему не казалось, будто происходящее между ними – плод его воображения или желание увидеть в простой случайности нечто большее. Он отметил, как смотрит на него Джастина. Это было похоже на электрический ток, бегущий между ними.

Черт, а ведь отец разозлится, если они опоздают на ужин…

– Перемирие. Я объявляю перемирие! – крикнул Джейк, вскинув ладонь свободной руки вверх, и Джастина грозно свела брови. – Я готов весь день плескаться в этой луже, но мне нужно забрать маму из офиса, а то отец меня убьет.

– Да, сэр, извините, сэр. – Джастина сделала реверанс и спряталась под зонтик.

* * *

Мама Джейка заметила их через окно офиса и даже приоткрыла рот от изумления. И Джейк, и Джастина были мокрыми насквозь.

– Что вы творите? – спросила женщина, распахнув дверь и поспешив втащить их в теплое помещение. Она вечно вела себя ужасно по-мамски.

– Папа строго-настрого приказал мне сопроводить тебя домой, поскольку ужин назначен на семь вечера. Мол, «ты ведь знаешь, что ей понадобится чертова уйма времени, чтобы подготовиться» – это не я сказал, это он сказал!

– Наглец! – Мама посмотрела на Джастину, притворяясь, будто возмущена. А потом перевела взгляд на Джейка, и он увидел, как в ее глазах сверкнуло любопытство. Он никогда раньше не знакомил маму с девушками. Значит, так оно и бывает? Одна-единственная прогулка, но он был уверен, что эта прогулка станет первой из многих. – А ты, Джастина? Ты присоединишься к нам за ужином? – спросила мама.

Джейк почувствовал неловкость, ему даже стало не по себе. Его мать всегда была ужасно бесцеремонной.

– Спасибо, но я не хочу мешать вам праздновать день рождения. Я просто составила компанию Джейку. К тому же, видите, я вся промокла, и мне не хватит времени на то, чтобы сходить домой, переодеться и вернуться.

– Что ж, я уверена, что смогу найти для тебя какое-нибудь платье в своем шкафу – если ты не против.

Джастина вопросительно посмотрела на Джейка, и он пожал плечами и усмехнулся, как бы говоря: «Это полное безумие, но я, конечно же, только за».

– Да, хорошо, спасибо. Я с удовольствием пойду на ужин вместе с вами, – промурлыкала Джастина, и Джейк ощутил во всем теле трепет, похожий на порхание бабочек. Она согласилась!

– Отлично, тогда решено. Я подыщу для тебя всё, что нужно. Ты будешь выглядеть божественно. – Джейк подумал, что никогда не видел маму такой довольной, но сейчас у него не было ни малейших возражений против ее участия в деле. Когда они втроем вышли на задний двор и забрались в мамину машину, она подмигнула ему, и Джейк понял, что унаследовал романтическую натуру именно от матери.

Глава 8

До встречи с Айей я пробовала обращаться к другим психотерапевтам, но ни один из них не помог. Жесткие деревянные стулья в кабинетах, давящее молчание на сеансах – то, как они отфутболивали каждый вопрос мне обратно, – все это угнетало меня. Свидетельствовало о том, что они никогда меня не поймут.

Все те, кто работал со мной до Айи, старательно придерживались своих программ и методичек. Они хотели исправить меня, но я не была уверена, что хочу исправления. Я просто хотела, чтобы меня выслушали и поняли. Не сразу. И, возможно, не во всем. Но хотелось верить, что в один прекрасный день у меня появится тот, кто меня выслушает. Тот, кто будет способен хотя бы попытаться вникнуть во все нюансы. Понять, каким образом тот вечер – та рождественская вечеринка – стал кульминацией всего, что было до него.

Айя почти сразу показала мне, что не придерживается определенных правил и способна размывать границы. Те первые сеансы были для меня просто «безопасным пространством», где я могла рассказать свою историю. Никакой активной терапии не происходило. Айя не задавала никаких вопросов. Даже не спрашивала, что я чувствую. Она просто слушала. Разбор всего этого предстоял позже.

До окончания сеанса я успела рассказать ей, как Макс вернулся домой из университета на рождественские каникулы. Я понимала, что следующая часть моей истории будет самой тяжелой, и за день до намеченного сеанса я испугалась и стала внушать себе, что не смогу пройти через это. Я не верила в себя, боялась, что скажу что-нибудь не то, поэтому позвонила ей и сообщила, что благодаря предыдущему сеансу мне стало намного лучше, большое спасибо, – и поэтому я прекращаю наши встречи, поскольку они мне больше не нужны.

Я повесила трубку, и на этом все должно было завершиться. Но не тут-то было – всего через два дня Айя появилась у моей двери. Она посмотрела на меня и заявила: «Я здесь для того, чтобы выслушать вас, когда вы будете готовы довериться мне», – после чего пошла прочь по подъездной дорожке. Через месяц я позвонила ей, чтобы условиться о следующем сеансе, и с тех пор не пропустила ни одного…

– Добрый день, Джастина! – Она улыбается, и мне становится немного теплее. – Не хочешь ли для начала рассказать мне, где ты находишься?

Я нервно облизываю губы, прежде чем ответить:

– Я в доме своей матери.

Для Айи эта новость будет немаловажной, и я чувствую, как меня охватывает трепет в ожидании ее реакции. Мы много раз обсуждали тот факт, что я поклялась никогда не возвращаться – что не хочу возвращаться ко всему случившемуся здесь, – но мое драматическое откровение лишь заставляет ее едва заметно моргнуть.

Как часто клиенты удивляют своих психотерапевтов? Возможно, признак по-настоящему хорошего специалиста – заранее знать, что ждет клиента в будущем. Подготовить к этому. Возможно, мой приезд сюда – вовсе не сюрприз для Айи. Я чувствую разочарование.

– Должно быть, тебе очень тяжело. Как ты себя чувствуешь?

– Не знаю, как это описать, – вздыхаю я. – Испугана. Злюсь. Грущу. Все, что находится между этими эмоциями. И ничего конкретного из них.

– Это объяснимо. Возможно, мы сможем поговорить о причинах позже. А сейчас я бы хотела, чтобы мы сначала попытались осознать, что именно ты чувствуешь. Тогда ты сможешь разобраться с этим лучше. Почему бы нам не начать с того, что ты просто расскажешь мне о доме своей мамы? Можешь описать его мне?

Для видеосеанса я устроилась в своей старой спальне – здесь более уединенно, чем в кабинете внизу, – и сейчас заставляю себя смотреть прямо на обои с цветочным рисунком. Наконец-то я позволяю взгляду задержаться на них. Оттенки начинают расплываться, и цветы перестают быть цветами – вместо этого они превращаются в лица. С распахнутыми ртами. Кричащие.

– Не знаю, с чего начать, – признаюсь я, изгибая шею. Сначала налево. Потом направо. Усиленно моргаю. Сегодня мне как-то нехорошо.

– Как говорится, начни с самого начала. В данном случае почему бы тебе не начать с входной двери? Я бы хотела, чтобы ты не только описывала комнаты, но и думала о том, какие чувства вызывает у тебя каждая из них сейчас, когда ты снова там. – Голос у Айи спокойный и мягкий, в нем звучит ненавязчивое поощрение. Интересно, считает ли она, будто начала с чего-то простого? Неужели не понимает, что на самом деле бросает меня с места на большую глубину?

– Входная дверь красная, – начинаю я. – Высокая. Мне всегда казалась, что она выше, чем обычная дверь. Даже внушительнее. Но я так и не выяснила, правда это или нет. Прямо по коридору находится кухня. Она тянется вдоль всей задней части дома. Стеклянные двери выходят в сад на склоне. Кухня светлая. Иногда мне кажется, что она слишком светлая. Даже когда солнце садится, света здесь гораздо больше, чем нужно. Поневоле замечаешь все. Каждое пятнышко. Каждую мелочь. Невозможно их не увидеть. Комнаты в передней части дома темнее. Намного темнее. Сад выходит на юг. Мама гордится этим. Она говорит, что на южных склонах проще заниматься садоводством. Слева – парадная гостиная, переходящая в столовую. Здесь установлен большой камин с отделкой из дуба. Он богато украшен черненой резьбой. В детстве этот камин казался мне впечатляющим, но теперь я понимаю, что именно таким он и был задуман – и это сразу ослабляет эффект. То, сколько стараний было приложено, чтобы сделать камин впечатляющим. Далее, справа по коридору, находится салон. По идее, это самая уютная комната в доме. Между ним и кухней расположен кабинет. Оказавшись там, я начинаю испытывать страх, хотя и не понимаю, перед чем именно. И это весь первый этаж. Если только тебя не интересует туалет.

Айя улыбается, и по ее улыбке я понимаю, что мне не нужно описывать туалет, если я этого не хочу. А потом она аккуратно складывает руки на коленях.

– Ты не сказала мне, что чувствуешь в салоне. Только то, что это должна быть самая уютная комната в доме. Так ли это? Ты когда-нибудь бываешь там?

Я закрываю глаза и шепчу:

– Нет.

– Понимаю… А что наверху?

Там темно. Слишком темно. Я одна. Обхватываю руками колени.

Есть вещи, которые Айя знает, – например, то, что случилось в салоне, – и другие, которых она не знает.

«А что наверху?»

Теперь мне понятно: Айя все это время знала, что бросает меня на глубину. И ждала, какими спасательными кругами я воспользуюсь. Ее совершенно не интересовала входная дверь. Она знает, как я отношусь к нижнему этажу и к тому, что там случилось. Ее интересует верхний этаж. Наверху хранится больше всего секретов. Полагаю, она подозревает, что до сих пор не посвящена в них.

Потому что дом – это не просто здание. В доме всегда таятся секреты.

– Что ты можешь сказать про свою спальню? – продолжает Айя, переходя к делу. Я силюсь что-то сказать, но она не дает мне шанса. – Что ты можешь сказать про стену у себя за спиной? Я вижу крючок, а обои в этом месте выцвели слабее. Что там раньше висело? Это была картина? Фотография?

Я поворачиваюсь лицом к стене – осторожно, стараясь, чтобы в поле моего зрения не попал шкаф-купе, – хотя напоминание мне не требуется: я точно знаю, что висело когда-то там.

– Это была наша с Джейком фотография, – говорю я. – Сделанная на мой восемнадцатый день рождения.

– Если я правильно помню, в тот день ты прекрасно провела с ним время. Ты знаешь, где сейчас эта фотография?

– Она разбилась.

– Очень жаль. Какие чувства вызывает у тебя этот факт?

Я рада, что Айя пошла по этому пути, вместо того чтобы спросить, отчего фотография вообще упала со стены и разбилась на тысячу кусочков. На этот вопрос ответить легче. Мне нет нужды раскрывать, что я швырнула снимок на пол в тот день, когда меня отправили жить к Шарлотте и тете Кэрол. Через неделю после того, как Джейк бросил меня. Через неделю после смерти отца.

– Мне все равно. В любом случае все это было ложью.

– Что было ложью?

– Та ночь. Мой день рождения. Это была одна сплошная ложь.

Прежде
Джастина

Кровь текла по голени Джастины, там, где она рассекла ее о ветку у реки, но девушка не чувствовала этого. Возбуждение от того, что Джейк рядом, заглушало боль – особенно когда он подхватил ее на руки и понес вверх по лестнице. Она взвизгнула от восторга, обвив его шею руками.

– Спасибо за лучший день рождения, – произнесла Джастина, когда он осторожно поставил ее на ступеньку. Им приходилось вести себя тихо. Сегодня вечером ее отец должен был куда-то уйти, но она боялась, что его планы могут измениться. Вдруг на самом деле он остался дома и они разбудят его? Слишком рискованно. Джастина осознавала, что отец всегда будет опекать ее сильнее, чем Макса, – ведь она была девушкой, – но все чаще ей казалось, что поводок натянут слишком туго. Иногда ей требовалось немного свободы, чтобы она могла хотя бы перевести дух и что-то решать за себя – в том числе насчет встреч с Джейком.

Неприятие того, что у нее есть парень, было вполне осязаемым. Вопросы, которые задавал отец, взгляды, которые он бросал на них, – все это заставляло и ее, и Джейка чувствовать себя неловко. Неужели все девушки, встречаясь с парнями, находятся под столь пристальным отцовским вниманием? Возможно, так и есть, и ей просто чудится, будто все гораздо хуже, чем есть на самом деле. Проблема, как обычно, в ней самой.

«У тебя слишком живое воображение. Это чревато неприятностями», – говорил ей отец в детстве.

– У меня есть еще один сюрприз, – сообщил Джейк, лукаво сверкнув глазами.

– Еще один?

В тот вечер за ужином в «Финчес» он уже преподнес ей идеальный подарок. И сейчас она провела кончиком большого пальца по срезу камня – одновременно ровному и шероховатому. Чудесное золотое ожерелье с зеленым кулоном неправильной формы. «Как твои глаза», – сказал Джейк. Джастина всегда остро осознавала, что у нее зеленые глаза и рыжие волосы. Она знала, что это выделяет ее среди других девочек в школе. Она не была похожа на гламурных женщин с журнальных страниц. Слишком большие глаза. Слишком непокорные волосы. Но рядом с Джейком она чувствовала себя прекрасной.

– Не слишком-то надейся на чудо, – предупредил он. – Этот подарок не будет дорогим, и вообще я не уверен, что это хорошая идея.

– Джейк Рейнольдс, ты не имеешь права так поступать. Я требую, чтобы ты сейчас же отдал мне этот подарок! – Она надулась, надеясь, что это выглядит мило, а не по-детски. Хотя на самом деле понятия не имела, как играть в эту игру, где она должна была быть одновременно желанной и недоступной, красивой, но скромной.

– Хорошо, но обещай, что не будешь смеяться, – серьезно произнес он.

Они, обнявшись, протиснулись в ее спальню – дверной проем был слишком узким для них двоих, но они не желали размыкать объятия. Плечо к плечу, бедро к бедру, рука к руке…

Когда Джейк повернулся к Джастине лицом, то оказался в полосе лунного света, и она отметила, что вид у него действительно немного взволнованный. Это было мило.

Он пошарил в кармане пиджака и вытащил конверт, а затем нерешительно протянул ей. На лицевой стороне почти неразборчивым почерком было написано ее имя.

– Что это? – Джастина повертела конверт в руках.

– Я написал тебе письмо. Знаю, у меня не всегда хорошо получается говорить, поэтому я попытался рассказать тебе о своих чувствах. Это был лучший способ, который я смог придумать. Потом, когда понадобится, ты сможешь перечитать это.

Никто прежде не писал ей писем. Эсэмэски, сообщения в мессенджерах, электронные письма – да. Но письмо, написанное от руки, ощущалось как-то иначе. Чем-то более личным.

– Могу я прочитать его сейчас?

– Если хочешь.

Джастина собралась было вскрыть конверт, но перед этим еще раз подняла глаза на Джейка. При виде его силуэта на фоне окна, при воспоминании о том, как они вместе стояли под дождем, все остальное ушло прочь. Вся боль, все горести. Все это больше не имело значения. Были только Джейк и она.

Джастина, словно против собственной воли, шагнула к нему; нераспечатанное письмо все еще было зажато у нее в руке. Должно быть, сейчас она двигалась как-то иначе, чем прежде, потому что Джейк взглянул на нее пристально и пронзительно, как будто поняв.

Она была готова.

Кончики его пальцев медленно коснулись ее плеча. Нежно. Мягко, но целеустремленно. Она положила ладонь поверх его руки, направляя его движения, помогая ему снять с нее блузку. Он ни разу не отвел взгляд, не смутился и не застеснялся. И за это она тоже любила его.

Джастина не раз слышала, как подруги рассказывали о своем неловком первом опыте, но в ее с Джейком совместных движениях не было ни малейшей неловкости. Она полагала, что, впервые сойдясь с парнем, будет ощущать себя уязвимой, однако все оказалось совсем наоборот. Она казалась себе властной. Сильной. Она осознала, что Джейк помог ей почувствовать себя бесстрашной. Это было чувство, которое она искала всю свою жизнь и которое до сих пор оставалось недосягаемым.

– Ты уверена? – спросил он, остановившись на мгновение.

– Уверена. Будь со мной, – прошептала она, когда он опустил ее на кровать. Раньше он не оставался у нее на ночь, и она хотела, чтобы он знал – это нормально. Она хочет этого. Нуждается в нем.

– Джастина Стоун, – произнес Джейк, целуя ее шею, – я никогда тебя не покину.

Глава 9

После сеансов с Айей я всегда испытываю острую потребность подышать свежим воздухом – сбросить напряжение, понять, как скоротать время до вечера, – и сегодняшний день не стал исключением. Я не намеревалась выбирать это конкретное направление, однако неосознанно дохожу до начала дороги, ведущей к дому Макса.

Иду дальше, пока не оказываюсь прямо перед его домом; здесь останавливаюсь, уперев руки в бедра и чувствуя, как пот струйками стекает по позвоночнику, и замечаю, что шторы на окнах по-прежнему наглухо задернуты. Пытаюсь позвонить Максу на мобильник, и снова звонок сразу же попадает на автоответчик. Мы всегда поддерживали тесное общение, и, вешая трубку, я осознаю, что с момента нашего последнего разговора прошло больше времени, чем обычно, – не меньше пары недель.

Вновь прокручиваю в голове наш разговор, состоявшийся пару месяцев назад. Я всегда отвечала «нет» на вопрос о том, приеду ли я в родной город. Макс не придавал этому значения и, как правило, не настаивал, но в тот раз он попросил об этом, а я проигнорировала его просьбу. Я должна была прислушаться. С тех пор это гнетет меня. После всего, что он для меня сделал, я должна была приехать, когда он попросил. Вместо этого я снова поставила свои интересы превыше всего. Сжимаю руки в кулаки так сильно, что ногти впиваются в ладони…

«Я думаю, тебе нужно вернуться домой», – сказал тогда он.

«Не могу», – ответила я.

И Макс, верный своей натуре – он неизменно оставался для меня добрым старшим братом, – не стал упрашивать. Почему он не настоял на своем? И почему после стольких лет попросил меня вернуться домой?

* * *

– Мама, мама! – кричу я, вбегая в дом и захлопывая за собой входную дверь. Я нахожу ее в обзорной комнате – она сидит, держа в руке бокал вина и глядя на воду.

– Мама? – повторяю я. Она ласково улыбается мне, но взгляд у нее какой-то отсутствующий. Как будто она не совсем осознаёт мое присутствие в комнате, как будто все еще смотрит на море. Выглядит мама печальной. Опустошенной. – Где Макс? Я не могу до него дозвониться.

– О, я уверена, что с ним всё в порядке. – До меня вдруг доходит: я никогда не предполагала, будто с ним что-то не в порядке. – Он сказал, что уезжает на пару недель. Может быть, отключил телефон или что-то в этом роде… Он заслужил отдых от постоянной заботы обо мне, и я сказала ему, что вполне могу пережить эти две недели.

– Он сказал тебе, куда едет? Когда ты видела его в последний раз?

– Боюсь, сейчас я уже не вспомню. Он сказал, что едет в… в… ну вот, крутится на языке, но никак не могу припомнить. Жаль, что вы с ним разминетесь.

Это что, подколка? Напоминание о том, что я сказала ей, будто завтра намерена уехать?

Это все усложняет. Если Макс сообщил маме, что уезжает, полиция не станет объявлять его в розыск. Но я не понимаю, как он мог уехать и не предупредить меня. Кроме того, кто в наше время отключает телефон на время отпуска? Половина ценности отпуска заключается в количестве лайков, которые получают твои фотографии.

По коже у меня бегут мурашки от тревоги, но, прежде чем уйти, я вспоминаю, что должна еще кое-что спросить у матери. Не знаю, почему у меня возникает необходимость задать этот вопрос именно сейчас. Но что-то не так. Я чувствую, как в основании черепа пульсирует беспокойное ощущение. Чувство, что мы летим навстречу катастрофе. Только я еще не знаю, чем оно вызвано.

– Мам, тебе не кажется знакомой фамилия Рашнелл? Я имею в виду, не считая того, что о них говорят во всех новостях?

– Нет. – Она качает головой. – Почему ты спрашиваешь?

– Просто интересно, – безразлично отвечаю я и, достав телефон, начинаю листать социальные сети Макса. Последнее сообщение, которое мне удается найти, датируется июнем. Почти целый месяц назад. Меня гложет чувство вины.

«Я думаю, тебе нужно вернуться домой».

«Я уже здесь, Макс!» – хочу крикнуть я.

Ведь что это за сестра, которая не приезжает, если брат просит ее об этом? Когда я успела измениться в худшую сторону?

Я срываюсь с места и бегу.

Прежде
Джастина

Из крана струилась вода, скорее холодная, чем теплая, а восковая свеча начала оплывать по бокам. Тем не менее Джастина намеревалась наслаждаться покоем как можно дольше. Родителей не было дома, и она могла распоряжаться своим временем как хотела. Ей следовало бы заняться уроками, но вместо этого она пользовалась тем, что в доме никого нет и никто не видит, как она бездельничает.

Джастина зажмурилась, сделала глубокий вдох и опустилась в ванну, полностью погрузившись в воду, а затем открыла глаза и увидела свои рыжие волосы, плавающие над ее головой. Из ее рта вырвались маленькие пузырьки, поднимаясь кверху.

Она не услышала звук вызова, только почувствовала, как ванна слегка вибрирует. Вынырнув и вдохнув воздух, увидела, что на экране ее телефона высвечивается извещение о звонке от Макса.

Еще один день, еще одна порция университетских сплетен от брата. Он любил держать ее в курсе последних студенческих эскапад. Чувствовал себя виноватым в том, что он уехал, а она осталась дома, и Джастина с удовольствием погружалась в рассказы о его жизни в кампусе. Скоро ей тоже предстоит туда отправиться…

– Алло, – пропела она в трубку. Но он не ответил. Она не могла разобрать ни слова, только сдавленные рыдания. Представила, как его тело содрогается от этих рыданий. Как он горбится, сжимается в комок, загнав слова глубоко внутрь.

Джастина никогда раньше не слышала, чтобы Макс плакал.

Она выскочила из ванны, и вода хлынула через край.

Макс был старше ее менее чем на два года, и они с детства были очень дружны. Он являлся ее лучшей половиной – более сильной, мудрой и в целом более разумной. Именно Макс неизменно принимал на себя проблемы сестры, чтобы ей не пришлось их решать. Джастина не знала, что сказать теперь, когда они поменялись ролями. Его боль, казалось, пронизывала эфир и проникала сквозь ее кожу.

– Лили ушла. Она порвала со мной. – Ей наконец удалось разобрать, что говорит Макс. По крайней мере, его жизнь вне опасности. Худшие варианты развития событий, при которых он мог лежать где-нибудь покалеченный, исключались.

Разбитое сердце. Впервые разбитое сердце… Джастина никогда не испытывала подобного; до Джейка она ни в кого не влюблялась по-настоящему. Теперь, после слов Макса, она лишь представила, как жила бы без Джейка, и в полной мере прочувствовала горе брата. Словно Лили, уходя, забрала с собой все лучшее, что у него было.

Все еще разговаривая по телефону, Джастина наскоро вытерлась и запрыгнула в машину; по позвоночнику стекали струйки воды, которая крупными пятнами проступала сквозь одежду.

– Я уже еду, – обнадежила она Макса. – Оставайся на месте.

* * *

В Кембридже царила атмосфера, не похожая ни на какую другую, и когда Джастина вела машину по узким улицам, продираясь сквозь толпы студентов и уворачиваясь от велосипедистов, до нее дошло, насколько на самом деле мелки и незначительны жизни ее и ее брата. Ей казалось несправедливым, что мир не останавливается ради них. Как бы ужасно ни обстояли дела у них, у окружающих все равно останется что-то хорошее.

Ей следовало бы утешиться этим, но она чувствовала лишь злость – на то, что для всех этих снующих туда-сюда людей горе Макса не имеет никакого значения. «Это несправедливо, – думала она. – Да, именно так это и называется».

«Джастина [4], мы назвали тебя так, поскольку знали – ты всегда будешь бороться за то, что правильно, честно и справедливо. Справедливость – это тот самый цемент, который скрепляет наше общество. Она никогда не должна быть попрана». Она не единожды выслушивала эту речь относительно своего имени: отец с гордостью рассказывал, что ее назвали в честь тех ценностей, которые – как они точно знали – она будет отстаивать, когда вырастет.

Ей, восемнадцатилетней, казалось, что ее переоценили. Она размышляла о том, что, если б не будущее, которое заложили родители, она, возможно, выбрала бы другой предмет в университете. Быть может, психологию. Но ее отец пришел к успеху, сделавшись владельцем собственной юридической фирмы, и ей, видимо, суждено было пойти по его стопам.

* * *

Она нашла брата на скамейке в парке. Как и обещал, он оставался на том же месте.

– Макс? – мягко позвала Джастина и, когда он медленно поднял голову, почувствовала, как ее захлестывает волна эмоций.

– Всё в порядке, я никуда не уйду, – проговорила она, опускаясь на скамейку рядом с ним. Его дыхание было прерывистым, грозя снова сорваться на плач. Тогда Джастина молча положила ладонь на его руку. Это напомнило ей о тех временах, когда в детстве они укрывались под лестницей, играя в прятки. Бок о бок. Рука об руку, пока Макс не объявлял, что они выиграли и могут снова вылезти наружу.

Она не могла ничего исправить, не могла заставить Лили принять его обратно, но она была с ним. Как они и обещали друг другу, они по-прежнему были вдвоем против всего мира. Самое главное – Макс не был одинок.

Одиночество, отстраненность от других людей делают любую ситуацию страшнее – и они оба знали это. Именно поэтому всегда предпочитали прятаться вместе.

Глава 10

Идет дождь. Тот горячий липкий летний дождь, когда не можешь отличить, где дождевая вода, а где пот. Они смешиваются. Сливаются. Я ползаю на коленях, переворачивая все камни подходящего размера, которые попадаются мне на заднем дворе дома Макса. Наша «странная тетя», как ее принято называть, купила нам обоим на Рождество по каменной ключнице, и, как бы мы ни смеялись над этим, я все еще пользуюсь ею – и надеюсь, что Макс тоже.

Через десять минут сдаюсь и беру самый большой камень, который мне удается найти. Досчитав до трех, швыряю его в заднюю дверь. Стекло разбивается вдребезги, рассыпаясь на мелкие осколки у моих ног. От этого звука у меня начинает кружиться голова, и я словно переношусь в другую ночь. В гораздо более холодную ночь, где в мои ступни впиваются осколки стекла…

На мгновение я заставляю себя вернуться в настоящее и крепко прижимаю пальцы к основанию черепа, где нарастает пульсирующее давление. Это приносит облегчение лишь на несколько секунд. Я прикидываю, что сказала бы Айя, и мысленно составляю перечень: один предмет, который я могу увидеть, один предмет, который я могу услышать, и один предмет, который я могу учуять.

Выброшенная бутылка пива.

Чайки.

Барбекю.

Я стою на заднем дворе Макса. Я не там. Я в безопасности.

И что теперь? Я вспоминаю дело, над которым работала в прошлом году – когда обвиняемый за одну ночь вломился в пять домов. Его приговорили к пятнадцати годам заключения. Но это совсем другое дело. Я не собираюсь ничего красть, просто хочу заглянуть внутрь и проверить, всё ли в порядке с Максом. Но, глядя на зазубренные осколки стекла, обрамляющие зияющую дыру, не совсем понимаю, что делать дальше. Как именно я могу попасть внутрь, не изрезав руки в мелкий фарш? У меня в машине есть подушка, которую я подкладываю под спину во время езды, а на задних сиденьях наверняка валяется как минимум два-три джемпера. Самое время проявить изобретательность.

Когда я заканчиваю, моя рука напоминает нечто из сериала «Доктор Кто». Я – да`лек [5]. Уничтожить! Я использую подушку, чтобы вытолкнуть осколки стекла и сделать отверстие шире, а затем очень медленно и осторожно просовываю руку внутрь. Молюсь, чтобы Макс оставил ключ в замке.

Вот так!

Я поворачиваю ключ. Когда переступаю порог, стекло хрустит у меня под ногами. Я в доме. Знаю, это противозаконно, как бы я ни убеждала себя, будто я просто заботливая сестра, и все же я чувствую, как меня охватывает дрожь – дрожь торжества.

Многие обвиняемые утверждали, что преступная жизнь вызывает привыкание, и хотя я, конечно, не собираюсь превращать проникновение со взломом в привычку, я понимаю, насколько привлекателен тот кайф, который возникает при этом. Возможно, для того, чтобы испытывать волнение, а не страх, нужно принадлежать к определенному типу людей – но я знаю себя достаточно хорошо, чтобы не удивляться тому, что соответствую этому типу. Если не во всем, то, по крайней мере, кое в чем.

Окидываю взглядом окружающую обстановку и застываю на месте. Я не могу поверить в то, что вижу, и, по мере того как реальность проникает в сознание, мое дыхание учащается. Несмотря на то что интерьер и мебель подобраны со вкусом и выглядят дорого, почти все поверхности уставлены грязными тарелками, коробками из-под еды навынос и пивными бутылками. Это не похоже на того Макса, которого я знаю. На Макса, который заботится обо всем и обо всех вокруг. Он стойкий и надежный. Ради всего святого, он инвестиционный банкир! Я зажмуриваюсь, борясь со слезами.

«Я думаю, тебе нужно вернуться домой».

И в этот момент я понимаю, что на сей раз мои страхи были не просто плодом слишком живого воображения. Что-то пошло не так, ужасно не так. Я не только чувствую это нутром, но и вижу доказательства буквально перед глазами. Я слишком поздно спохватилась. Хуже того, я бросила его одного. «Прости меня», – шепчу я, надеясь, что, где бы ни был Макс, он это почувствует, – и все же чувство вины захлестывает меня приливной волной.

Открываю холодильник и с облегчением вижу, что там осталось несколько бутылок пива. Откупориваю одну и прислоняюсь к стене, глотая холодный напиток и чувствуя, как он стекает по пищеводу в желудок, а потом приступаю к работе. Методично прохожу по дому, комната за комнатой, – как будто, убрав последствия, я смогу устранить причину.

* * *

Проходит два часа, прежде чем я попадаю в кабинет наверху. Стою в дверном проеме и смотрю под ноги. Под слоем измельченной бумаги я даже не могу разглядеть цвет ковра. Будучи оптимисткой, я подбираю горсть обрывков и пытаюсь разобрать хоть какие-то слова. Безуспешно. Зато я замечаю тонкий блестящий лэптоп, невозмутимо дожидающийся меня посреди рабочего стола. Пробираюсь по сугробам бумаги и включаю его.

Пароль.

Черт.

Я пробую все, что только приходит в голову: дни рождения, имена, места, комбинации всех трех вариантов, – но каждый раз меня встречает маленький красный крестик. Он издевается надо мной.

Я не собираюсь признавать поражение. Достаю телефон, нахожу в списке контактов нужный номер и звоню.

– Алло? – У Отиса мягкий северный акцент. Это всегда заставляет меня улыбаться.

– Привет, Отис, это Джастина.

– Знаю, черт возьми, это написано у меня на экране. Что тебе нужно?

– У меня есть лэптоп. Пароль зашифрован. Кто‑нибудь может приехать и забрать его? Я сообщу тебе адрес.

– Я могу забрать его сегодня вечером. Что именно нужно найти?

– Честно говоря, я надеюсь, что ты сможешь мне это сказать.

– Мне придется действовать наугад?

– Да, боюсь, я только приступаю к разгадке.

Он смеется. Низко и отрывисто.

– Ты же знаешь, я люблю сложные задачи… Так что сразу же приступлю к делу.

Отис молчалив и серьезен, но относится именно к тому типу людей, на которых можно рассчитывать. Стереотипный технарь в самом лучшем смысле этого слова. Проверяет улики, выявляет любые несоответствия, которые могут быть использованы против нас в суде. Полиция неплохо справляется со своей работой, но у Отиса это получается лучше.

Когда наши пути пересеклись, он как раз был в сложном положении. Последнее судебное разбирательство, в котором он принимал участие, прошло не так, как планировалось, – дело, выстроенное с его помощью, потерпело грандиозный крах. После этого его имя попало в черные списки. Но я не сочла его человеком, которого нужно избегать: вместо этого я узрела свой шанс. Я была новичком, но знала, что карьера складывается, когда находишь себе такого специалиста, как Отис. Он был нужен мне, и, похоже, я была нужна ему. Я позволила ему снова вернуться к работе, а он дал мне возможность занять мою нынешнюю должность.

Мы прощаемся, и я сажусь обратно в кресло Макса; мои ноги утопают в клочках бумаги.

«Что все это значит?»

Я представляю себе Макса: вот он стоит передо мной, покачиваясь от переизбытка выпитого пива, чуть более пухлый, чем в прошлый раз, когда я его видела, – свидетели тому картонные коробки из-под пиццы внизу. Движения у него беспорядочные, резкие и судорожные. Он выдвигает ящики стола с такой силой, что правый из них падает на пол. Находит документы, которые ищет, и уничтожает их. Ему важно, чтобы все до последнего кусочка было уничтожено. Недостаточно того, что бумага прошла через шредер. Максу нужны наглядные доказательства уничтожения. Он открывает контейнер измельчителя, вскидывает его над головой и осыпает комнату клочьями бумаги. Все кончено.

Или это только начало?

Сидя здесь, в доме Макса, я чувствую себя ужасно маленькой – ведь его нет рядом со мной. Я никогда не задумывалась о том, как мне жить без брата. Он всегда казался таким надежным, таким постоянным… Но я не могу игнорировать атмосферу, царящую в этой комнате. В ней не чувствуется надежность. Или постоянство. Я съеживаюсь в кресле. Подтягиваю колени к груди, как будто я ребенок, играющий в прятки в родительском кабинете.

«Вернись, Макс, – хочу крикнуть я. – Я здесь. Приди и найди меня».

Глава 11

Я знаю, что мне недолго осталось заниматься этим делом, – но вместо того, чтобы вернуться к просмотру материалов, пока они у меня еще есть, решаю разобраться с тем потрясающим новым следом, на который удалось наткнуться сегодня утром.

Включив свой самый убедительный прокурорский тон, я спрашиваю парня за стойкой, могу ли я побеседовать с Джимми Фэлконом.

– Вам назначена встреча?

– Нет, но мне необходимо с ним поговорить. – Я не ожидала, что встретиться с администратором паба окажется так сложно, но после короткой игры в гляделки парень провожает меня за стойку. Трижды легонько стучит в дверь.

– Войдите, – раздается из-за двери голос из моего прошлого.

Я открываю дверь, не дожидаясь, пока это сделает мой провожатый.

– Джастина Стоун! Или мне мерещится? – Джимми ухмыляется, но на его лице отражается потрясение. Оно выражается и в том, как быстро он встает со стула. Как взмахом руки указывает бармену, чтобы тот оставил нас. На Джимми темно-зеленая клетчатая рубашка с закатанными рукавами, и, если б она не выглядела так безупречно и дорого, у меня возникло бы искушение съязвить насчет того, что он не повзрослел.

– Теперь – Джастина Харт, – сообщаю я, отчего-то посчитав нужным уточнить, что я замужем. – И я тоже рада тебя видеть.

Он снимает очки. Приподнимает бровь.

– Джастина Харт… – Слегка присвистывает. – Мне казалось, ты не из тех, кто берет чужую фамилию.

– Что ж, люди меняются. – Я не собираюсь вдаваться в подробности. Не хочу говорить ему о том, что к тому времени, как вышла замуж, я отчаянно пыталась избавиться от последней ниточки, связывающей меня с прошлым.

– Так чем же я могу тебе помочь? – Джимми заинтригован. Я не удивлена. Он не видел меня с тех пор, как мы были совсем юными.

– Хочу попросить тебя об одолжении. – Решаю раскрывать карты постепенно.

– Об одолжении? После стольких лет? Я надеялся, что ты сначала захочешь выпить… – Джимми Фэлкон смеется, и я понимаю, что он флиртует со мной. В пятнадцать лет я была бы на седьмом небе.

– Хорошо бы, будь это так, но мне действительно нужна твоя помощь. У тебя есть записи с камер видеонаблюдения – та потасовка, в которой участвовал Джейк?

Джимми явно настораживается и отходит за свой стол, как будто отгораживаясь от меня. Интересно, почему он чувствует необходимость прятаться за столом? Или, может быть, это просто придает ему уверенность, позволяет ощутить себя не просто моим старым знакомым, а администратором заведения?

– Да, но я не понимаю, почему эта запись должна тебя волновать.

– Волновать меня? Не неси ерунду, Джимми. Это же Джейк! Позволь мне посмотреть.

– Это мой паб. Ты не можешь просто прийти сюда и потребовать от меня записи камер видеонаблюдения. Можешь хотя бы сказать, зачем они тебе?

– Нет. Я еще не знаю, что именно ищу.

– Тогда, если ты не можешь внятно назвать причину, мой ответ – нет.

Я ожидала такого ответа и подготовилась заранее. У меня в рукаве есть еще парочка козырей.

– Ладно, пусть будет так, если только ты не против, чтобы Макс узнал, что ты целовался с его младшей сестрой, когда она была еще несовершеннолетней.

Джимми – хороший парень, и мы оба знаем, что я отчаянно жаждала этого поцелуя. Но я надеюсь, что сейчас он так же рьяно, как и тогда, стремится скрыть от Макса тот факт, что целовал младшую сестру своего лучшего друга. К счастью для меня, видимо, есть некий «братский кодекс», который нельзя нарушать, и поцелуй со мной – один из пунктов этого кодекса.

* * *

Я молча наблюдаю, как Джейк входит в кадр. На нем черная бейсболка, узкие джинсы и простой серый джемпер. В его облике нет ни капли экстравагантности, и все же он обворожителен. Двигается точно так же, как в моих снах. Пусть он сменил имя, но нельзя отрицать, что на экране передо мной Джейк Рейнольдс. Он занимает место в дальнем правом углу у барной стойки – как я и ожидала и как рассказывала молодая барменша – и чего-то ждет.

Я жду вместе с ним – спустя два с лишним месяца – и за эти короткие минуты успеваю подумать о том, каково было бы снова сидеть рядом с ним. Нам не приходится долго ждать, прежде чем мы видим другого мужчину – того самого «жуткого маньяка», – идущего к нему. Я прищуриваюсь и наклоняюсь, как будто это поможет мне лучше его разглядеть; не знаю, зачем я это делаю, ведь он стоит спиной к камере.

Я продолжаю наблюдать за тем, как им приносят выпивку, и, когда они встают с табуретов, я уже знаю, что они направляются к столику в углу. Я по-прежнему не вижу лица другого мужчины: он повернул голову в сторону, беседуя с Джейком. И тут, словно почувствовав, что я наблюдаю за ним, смотрит прямо в камеру.

Я заранее была готова к тому, что увижу на записи Джейка: есть что-то необычное в том, чтобы наблюдать за кем-то на видео, а не на фото, и, как бы странно это ни было, я знала, что это произойдет. Но к чему я не была готова, так это к тому, что «маньяк», как его обозвала барменша, – мой родной человек, родной по плоти и крови.

Это Макс.

Я мотаю головой, словно это может изменить изображение на экране, и прошу Джимми перемотать запись и поставить на паузу. Однако отрицать очевидное невозможно: Макс встречался с Джейком, а мне об этом не сказал.

Совершенно нелогично скрывать это от меня. И еще менее логично видеть, как они ссорятся.

Макс и Джейк были друзьями.

Я не могу поверить в то, что вижу. Как мы трое дошли до такого? Как глубоко мы пали? Я кручу шеей то влево, то вправо, пока Джимми заново воспроизводит запись. Даже при повторном просмотре я все еще не могу поверить в то, что этот человек на экране – мой брат. Жаль, что на камерах видеонаблюдения нет звука.

Я пристально, обвиняюще смотрю на Джимми и требовательно спрашиваю:

– Так вот почему ты не хотел, чтобы я посмотрела запись?

– Я не хотел, чтобы ты смотрела записи с камер видеонаблюдения в моем пабе, поскольку это совершенно не твое дело.

– На этой записи – Макс и Джейк, а значит, это мое дело.

Джимми даже не пытается возразить; вместо этого он придвигается ко мне и кладет ладонь на мою руку. Как ни странно, его прикосновение успокаивает. Это связь с прошлым, которое я так старательно пыталась оставить позади.

– Прости, но видеть это неприятно, – говорит он, и в его голосе звучит теплота, которая свидетельствует о том, что он не забыл. Джимми знает, как важны для меня эти двое – и в прошлом, и в настоящем.

– Ты знаешь, о чем они говорят?

– Нет… – Он вздыхает.

– Макс вообще говорил с тобой о Джейке?

– Нет.

Я вижу, что Джимми теряет терпение – он убирает руку прочь.

– Ты знал, что Джейк сменил имя и стал Брэдом? Черт, вы все знали? Только я не знала.

– Нет, не знал… Господи, Джастина, успокойся. Никто из нас не видел Джейка и не разговаривал с ним с тех пор, как он уехал в то Рождество, – и до того, как умерла его мать. По-моему, он никому не говорил, что сменил имя. Я узнал об этом только сегодня утром из новостей. Когда он недавно вернулся в город, точно называл себя Джейком.

– Думаю, в этом есть смысл. Местные с детства знают его как Джейка, а значит, если он решит снова исчезнуть, ему будет проще сделать это под именем Брэда.

– Но вся эта история с той злосчастной четой… я просто не могу в это поверить. Думаешь, он действительно совершил это?

– Понятия не имею, но в двойном убийстве просто так не обвиняют. Ты уверен, что Макс ничего тебе не говорил? Ты его лучший друг. И это произошло в твоем пабе. Мне трудно поверить, что он не рассказал тебе об этом…

– О боже, Джастина, зачем задавать мне вопросы, если ты все равно не поверишь моим ответам?

Я не говорю ему, что вообще не верю ничьим ответам, если только они не звучат в зале суда, – и даже тогда испытываю сомнения. Удивительно, насколько многие ответы становятся иными, когда человек дает клятву говорить правду, всю правду и ничего, кроме правды.

– Отлично. Еще один вопрос: когда ты в последний раз видел Макса?

– Не знаю… – Джимми делает паузу, ерошит волосы руками, словно пытаясь вспомнить. – Кажется, пару месяцев назад. Перед этой самой потасовкой, то есть в начале мая. Знаешь, как это бывает: человек остается твоим другом, но ваши жизни уже не сплетены так тесно, как раньше… Почему ты спрашиваешь? С ним всё в порядке?

То ли потому, что я впервые произношу это вслух, то ли потому, что записи с камер видеонаблюдения свидетельствуют, как много я не знаю о своем брате, но внезапно осознание происходящего обрушивается на меня в полную силу, и мне приходится прилагать усилия, чтобы мой голос не сорвался, когда я отвечаю:

– Нет, мне кажется, совсем не в порядке. Я уверена, что Макс исчез.

* * *

Я не могу ждать, пока доберусь до дома. Выбегаю из паба на оживленную улицу и звоню Отису прямо с тротуара, не в силах сдвинуться с места, пока он не возьмет трубку.

– Алло?

– Ты уже нашел что-нибудь на лэптопе Макса? – У меня сейчас нет терпения, чтобы соблюдать вежливость.

– Боюсь, что нет, но дело не в том, что там нечего искать. На самом деле я уверен, что твой брат что-то скрывал.

– Почему?

– Он установил программу «Тор», единственная цель которой – скрыть историю поиска. Ее практически невозможно взломать.

– Он все просчитал…

– Именно. Ты хочешь, чтобы я продолжил?

– Конечно. Отис, мне кажется, у него могут быть проблемы. Нам действительно нужно найти что-нибудь – и как можно скорее.

– Не волнуйся. Я займусь этим, обещаю.

– Спасибо.

Мне становится немного легче дышать, и я напоминаю себе, что могу доверять Отису. Но мысль о том, что у Макса есть тайны – и, судя по всему, серьезные, – тяжким грузом давит на меня. Человек не станет устанавливать программу для шифрования истории поиска… если только не делает нечто такое, чего, как он знает, делать не следует, – нечто такое, за что, по его мнению, кто-то будет его преследовать.

1 Крамбл – английский десерт, пирог, представляющий собой запеченные ягоды или фрукты, покрытые крошкой из песочного теста.

2 21 марта 2022 г. деятельность социальных сетей Instagram и Facebook, принадлежащих компании Meta Platforms Inc., была признана Тверским судом г. Москвы экстремистской и запрещена на территории России.

3 «Уайт лайтнинг» (англ. White Lightning) – марка сидра.

4 Джастина (Justine) – от англ. justice (справедливость).

5 Да` леки – вымышленные фантастические существа-мутанты из сериала «Доктор Кто». Лишены всех чувств, кроме ненависти. Их излюбленное слово – «Уничтожить!» (Exterminate!).

Продолжить чтение

Плохая кровь

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

ПреждеДжейк-любовник

Глава 5

Глава 6

Глава 7

ПреждеДжейк‑любовник

Глава 8

ПреждеДжастина

Глава 9

ПреждеДжастина

Глава 10

Глава 11

Прежде
Джейк-любовник

Прежде
Джейк‑любовник

Прежде
Джастина

Прежде
Джастина