Твой рай

Размер шрифта: 13

YOUR PARADISE by Jaehee Lim

* * *

Начало длинной истории: две пары

Сойдя с поезда, мы направились на видневшийся вдали свет. Маленькие, словно спелая хурма, огоньки хаотично мерцали. Ветер то и дело колыхал листву, хлестал по ногам. Почувствовав наше присутствие, птицы испуганно разлетелись.

Ночь была безлунная. Иногда мы останавливались, чтобы оглядеться по сторонам. В воздухе повеяло прохладой – по затылку пробежал холодок. Сладковатый аромат цветов и трав щекотал кончик носа: запах был приятным и свежим. Казалось, он не может надоесть никогда. Меня снова привела в трепет одна лишь мысль о том, что мы прибыли на Пхова [1], где все цветет круглый год, а фрукты сами валятся с деревьев.

Мы молчали всю дорогу, будто заранее договорились об этом. Первым тишину нарушил, обернувшись к остальным, Сангхак:

– Мы почти на месте. Лагерь построен прямо на ферме, он девятый по счету. Его так и называют – «Лагерь девять». – Махнув в сторону мигающих огоньков, он повернулся ко мне.

– «Лагерь девять», – пробормотала я тихо.

Раз за разом я повторяла эту фразу, будто пытаясь распробовать на вкус, но она не вызвала внутри никаких особых ощущений.

Еще какое-то время мы шагали. Красноватые огни становились все ярче, а лай собак слышался все отчетливее. Было интересно и удивительно поглядеть на людей, живущих в этом месте. Прохладный ночной воздух овевал влажную от пота шею. Возможно, мы слишком долго шли пешком, и теперь наши шаги замедлились, а волнение постепенно исчезло.

Мы очутились во дворе «Лагеря девять» еще до того, как осознали это. Позади него стоял невысокий холм, отгораживающий лагерь будто черным занавесом, а вокруг большого двора выстроились деревянные дома.

Мы подошли ближе. Некоторые дома, похоже, пребывали в плачевном состоянии. В местах, где их внешние стены обрушились, сгущался мрак неведомой глубины. Было темно и очень влажно. Я почувствовала, как заныли лодыжки. Еле ощутимое тепло поднималось и затопляло ночное небо над «Лагерем девять».

Тусклый свет из окон освещал темноту, когда мы пересекали просторный двор. Мой слух улавливал знакомые слова, слышавшиеся то тут, то там. Раздался детский плач, потом кашель, и я подумала, что это место уж слишком напоминает родной дом. Запах знакомой еды, звон тарелок: я наконец осознала, что здесь живут и другие корейцы. И ощутила, как потяжелела сумка в моих руках.

Мы приблизились к дому с деревянной лестницей. Возможно, именно здесь мы и останемся. Лестница состояла из пяти ступенек. Соседние дома выглядели точь-в-точь как наш. По двум входным дверям рядом друг с другом в конце лестницы можно было догадаться, что дом рассчитан на две семьи.

Чансок бросил окурок в сторону леса. Маленькая вишневая искра пронеслась сквозь тьму. Наен, стоявшая столбом, испуганно отшатнулась. Не интересуясь, о чем мы думаем, Чансок схватил наши сумки и первым поднялся по лестнице. Ступеньки отзывались на каждый его шаг громким скрипом.

– Входите, – произнес Сангхак, поглядев на нас.

Наен была полна сомнений и преодолевала лестницу очень медленно.

Комната оказалась меньше, чем я ожидала, и выглядела так, будто в ней давно никто не жил. Сырой, затхлый запах и тусклый едва различимый свет обретали облик моей будущей жизни. В углу комнаты стоял небольшой письменный стол и лежал матрас.

Чансок небрежно бросил в угол сумку, которую держал в руках, и сел. Внезапно я услышала такой звук, будто кто-то резко накинул капюшон. Начался сильный ливень. Наен и Сангхак, которые неуверенно стояли снаружи, быстро вбежали в комнату.

Липкий пот каплями покрыл шею. Сам воздух был влажным. Распахивать окна и двери, чтобы проветрить, было бесполезно. По комнате разносился стук капель дождя – возможно, где-то текла крыша. Все мы, будто сговорившись, уселись, прислонившись спиной к стене. Что было невыносимее влажности, так это тишина, которая тяжело давила на плечи в и без того тесном помещении. Никто не мог заговорить первым. Если бы не шум дождя, мы отчетливо слышали бы звук собственного дыхания.

– Как хорошо, что пошел дождь, – нарушил неловкое молчание Сангхак.

Я вытерла лицо обеими руками, как будто его намочил ливень. Чансок порылся в карманах, достал сигарету и закурил.

– Ну что, пойдем? – сказал Сангхак Чансоку и встал первым.

Чансок собирался было что-то ответить, но просто встал вслед за Сангхаком и вышел из комнаты. Его лицо казалось очень темным – возможно, из-за тусклого света.

Я взглянула на Наен, не зная, последовать за ними или оставаться на месте. Наен сидела, прислонившись к стене, с закрытыми глазами. Снова повернув голову, я выглянула из окна. Было видно, как Сангхак и Чансок исчезают в темноте под дождем. Я безучастно наблюдала за этим. Дождь становился все сильнее и сильнее. «Как же сахарный тростник выдержит такой ливень?» – вспомнила я поле, которое видела по дороге из окна поезда.

Поезд медленно двигался на запад. Небо за окном наливалось темным закатом, похожим на красное шелковое покрывало, снизу подбитое голубым. Из окна виднелись леса, горы, моря и поля сахарного тростника, о которых раньше я только слышала. Будто длинный кушак, море продолжалось там, где заканчивались горы, а когда кончалось море, начинались поля тростника, пугающие меня. Все это сливалось в один большой зеленый ком. Мне было сложно поверить в то, что море могло быть таким огромным.

Не знаю, кто сказал, что Пхова – маленький остров. у меня было ощущение, будто я направляюсь в другой мир. Нет, точно: это так и было. И всего через несколько дней мое ощущение иного мира подтвердилось, когда суровая зима сменилась разгаром лета. Я была благодарна этому тихо идущему поезду за все.

Я еще раз окинула взглядом комнату. Кто мог ютиться в этой крохотной душной комнатушке? Что за люди живут в этом лагере? Смогу ли я увидеть их лица утром? Внезапно во мне словно разорвался снаряд с бесчисленными вопросами.

Наен все еще сидела у стены с закрытыми глазами.

– Эй, ты спишь?

Услышав мои слова, Наен открыла глаза. Она как-то вяло выпрямила ноги, затем повернулась, открыла сумку и начала рыться в поисках чего-то.

– Сплю-сплю, Канхи.

Наен отпихнула сумку и потянулась за лежащим в углу одеялом. Было заметно, что все вокруг раздражает ее.

– Не думаю, что смогу уснуть этой ночью, – проговорила я дружелюбно.

– Да уж, холостяцкое жилище… От этого одеяла разит одиноким мужиком.

Наен нервно пнула одеяло, а потом и вовсе улеглась на пол без него.

– Мужиком?

Мне захотелось узнать, что она имеет в виду, поэтому я подтянула одеяло к себе и поднесла к носу. Рыбный и сырой запах, как по мне, ничем не отличался от запаха в комнате.

– Разве это не запах дождя?

Наен ничего не ответила, отвернувшись к стене.

Когда шум ливня утих, вокруг воцарилась тишина. Куда ушли эти двое? У меня не получалось лежать спокойно. Я то и дело ворочалась, а в голову лезли всякие мысли. Это была одна из тех ночей, когда утомлен так, что не можешь уснуть. Видя, как крутится с боку на бок Наен, я подумала, что она чувствует то же.

– Поезд… Мы будто только что ехали в поезде, верно?

Наен не ответила. Грубо с ее стороны.

Долгий многодневный путь, приведший нас в «Лагерь девять», разворачивался у меня в памяти.

По прибытии в порт Гонолулу мы сначала прошли общий медосмотр. Пять человек, включая меня и Наен, были помещены в карантин из-за высокой температуры, болей в животе и сыпи. У меня покраснел один глаз, а Наен постоянно жаловалась на проблемы с желудком. Пока люди с парома один за другим покидали порт, нас пятерых перевели в медицинский центр рядом с иммиграционной службой.

К нам пришла медсестра – европейской наружности, в белом фартуке, с пакетом воды и таблетками. Она вытянула три пальца и сделала вид, что кладет таблетку в рот. С первого же дня приема лекарств мой недуг сошел на нет. То, что говорили о западной медицине, оказалось правдой: она хороша. Наен же просто была изнурена тяжелой морской болезнью.

– Все меня бесит, и брак этот тоже.

Она сбросила одеяло, которым укрывалась, и села.

– Тебе полегчало, да?

– Меня замутило еще в тот момент, когда мы только сели на паром. А голова кружилась, даже когда мы уже сошли с него… Не подходит мне этот остров.

Бледное лицо Наен осунулось еще больше.

– И кто был прав с самого начала?

Я встала и широко распахнула окно. Духота только усилилась и пахнула в лицо. Но воздух не был ни липким, ни затхлым. Неподалеку виднелось море. Там, где вода отступала, вместо рыбной отмели лежал ослепительный песчаный пляж, настолько ненастоящий, что, казалось, наступи на него, и он провалится. Удивительно: за все время над водой не пролетело ни одной чайки.

– Этот остров слишком чист, чтобы на нем могли жить водоплавающие птицы, – взволнованно пробормотала я.

Вдоль песчаного пляжа рядком росли высокие и тонкие деревья. Каждый раз, когда дул ветер, их опасно раскачивало из стороны в сторону, но они держались крепко. Потрясающий вид заставил меня ахнуть. Листья были достаточно широкими и длинными и идеально подходили бы для веера. Присмотревшись, я увидела плоды размером с детскую голову. Все вокруг потрясало меня.

Я взглянула обратно вглубь палаты, щурясь от солнечных лучей. На стенах были развешаны плакаты с надписями на неизвестном мне языке. Были тут и медицинские листовки. Видимо, с информацией для вновь прибывших на остров – о том, с чем быть осторожнее. Похоже, нам многое предстояло изучить.

Питание в больнице всегда было одинаковым, за исключением завтрака: кусок рыбы или мяса подавали с миской риса в бульоне, в котором варилось мясо. Жирный и соленый бульон. Нарезанные овощи в супе имели необычный вкус, но он меня не раздражал. Я была рада возможности есть мясо или рыбу и на обед, и на ужин, хотя и перестать думать о кимчхи у меня не получалось.

– Разве не странно, что люди даже в таком далеком месте питаются рисом?

– Я разочарована. Это далекое место ничем не отличается от того, где мы жили раньше. – Сказав это, Наен все-таки опустошила тарелку: вероятно, потому, что это была ее первая за сутки еда.

Затем она отряхнула пыль с носков-посон и своих соломенных туфель. Но и после этого ее как будто что-то не устраивало. Еще до отъезда на Пхову Наен говорила, что первым делом после замужества ей хотелось бы купить себе туфли и платье. Каждый раз я отвечала ей, что этот день не за горами.

– Я проделала такой длинный путь, а своего будущего мужа так до сих пор и не видела…

Наен застонала, раскинув руки. Так она делала, когда сильно уставала и ее начинало бесить все, начиная от обуви и заканчивая одеждой.

– Ну конечно: мы ведь еще даже не прошли медосмотр. Теперь даже если и захотим уехать, не сможем.

Видимо, Наен испытывала не столько нетерпение в ожидании встречи с суженым, сколько тревогу от пребывания в незнакомом месте. Лежа в постели, мы долго вертелись, думая о том, как завтра встретим людей, которые станут нашими мужьями. Я не могла уснуть. Наен заговорила первой:

– Взгляни на луну.

Только тогда я поняла, что внутри больничной палаты необычайно светло. Когда я выглянула на улицу, оказалось, что луна почти круглая – было полнолуние. Она показалась мне ярче и больше, чем на родине. Даже это было удивительно. Время от времени слышался шум волн, а ветер приносил в палату цветочный аромат. Чаек и правда не было, но зато ведь на Пхова имелись луна и рис. Я не видела причин, по которым не смогла бы остаться здесь жить.

Мой покойный отец был прав, когда говорил, что мир огромен. Я выросла на его историях о том, что происходит на свете, и сейчас вдруг вспомнила его. Он ездил из одного места в другое, ведя торговлю. Но уж, конечно, был сильно удивлен на небесах сейчас, когда я выходила замуж за жителя далекого острова.

Мы увидимся, как только рассветет. Когда я думала о встрече с О Чансоком, которого видела лишь на фотографиях, в груди трепетало. Губы сами расплывались в улыбке, как только мне вспоминались его аккуратные, мягкие волосы с бороздами от расчески и ласковое лицо.

– Жарко даже без одеяла. Не могу поверить, что всего несколько дней назад я дрожала от холода в комнате, где даже огня не было, – пробормотала себе под нос Наен, думая, что я уже сплю.

В тот день, когда мы покинули порт Чемульпо, свирепствовал сильный холод. Небо было пасмурным – казалось, из него вот-вот посыплет снег. Думая об этом после прибытия на Пхова, мне было трудно осознать, что это происходило совсем не так давно.

– Сейчас тебе лучше?

– След от укола немного опух.

Наен подняла руку. Посередине ее бледного предплечья выделялось красное пятно.

Мы распустили волосы и заплели в красивые косы. Я привезла с собой несколько юбок и чогори [2], выбрала из них самые чистые и спешно начала готовиться к встрече с будущим мужем. Наен тоже переодевалась. Вплетенная в ее волосы ярко-красная тэнги [3] колыхалась из стороны в сторону.

– Жарит с самого утра.

Наен коснулась лба, как будто не могла поверить в такой зной.

– И так будет круглый год, – сказала я и сама же удивилась.

Жаркая летняя погода весь год. Ведь я сама когда-то говорила, что даже в жару смогу выжить. Наступит и день, когда мы будем с ностальгией вспоминать о холоде.

– Сколько мне было, когда я переехала в ваш дом? – серьезным голосом спросила Наен.

– Когда умер твой отец, мне было шесть, а тебе семь.

Я затянула ленту на ханбоке. Наен почему-то всегда было трудно ее завязывать.

– Так мы прожили вместе двенадцать лет!

Немаленький срок.

Я знаю, что в области паха у Наен есть родимое пятно размером с ноготь большого пальца. Знаю и про три шрама от ветряной оспы возле пупка. Когда у меня впервые наступили месячные, я сообщила об этом сперва Наен, а уж потом матери. Наен больше всего боится сов и знает, что меня так сильно колотит при виде молнии, что от ужаса я могу описаться. Мы и правда многое знали друг о друге, и эти вещи связывали невероятно тесно – теснее, чем сестер. И все же мы не могли сказать, что знали друг друга полностью.

– У тебя… у тебя должна быть хорошая жизнь.

Когда Наен внезапно заговорила как старшая сестра, мне показалось, что я вот-вот рассмеюсь.

– Это ты сейчас обо мне заботишься как старшая?

Наен, сидевшую с серьезным выражением лица, эти слова заставили хихикнуть.

В зал ожидания вошли двое мужчин. Похоже, момент, который я воображала в своей голове, наступал слишком быстро.

– Кто из них чей жених?

Наен не утерпела: все же спросила. Словно интересовалась, кто из них больше похож на лидера корейской общины. Когда двое мужчин подошли ближе, Наен занервничала – и я вместе с ней.

– Один мой, а другой твой, верно?

– Да, но они выглядят по-другому… Не знаю: как-то они не похожи на тех, что на фотографиях.

– Если присмотреться, то вроде похожи… Куда это они пошли? – тихонько произнесла я.

Направляясь в зал ожидания, мужчины передали документы охраннику, стоявшему у входа. Наен села на стул, затем снова вскочила. Я тоже заерзала и наполовину сползла на сиденье вперед. Один из двоих мужчин направился в туалетную комнату, а другой, кашлянув, открыл дверь в помещение, где дожидались мы.

С небрежно засученными рукавами он выглядел как человек, в спешке закончивший работу. Его лицо блестело от пота. Для мужчины у него были очень вытянутые, худые загорелые предплечья и ноги. Он снял шляпу, взял ее в одну руку, а другой, с длинными и тонкими пальцами, провел по вспотевшим волосам. Сквозняк, потянувший из открытой двери, разнес по комнате липкий запах пота. Мужчина стоял в напряженной позе и смотрел на нас.

– Меня зовут Чхве Сангхак.

Тон звучал вежливо, но грубый голос, казалось, не соответствовал стройному телу. Брови у Сангхака были темные, словно нарисованные тушью, лоб широкий. «Значит… Это мужчина с фотографии – жених Наен, лидер корейской общины?» Тот факт, что передо мной стоит лицо, которое я видела до того только на фотографии, был поразительным. Но было какое-то отличие. Может быть, вместо суженого Наен – того человека с фото – пришел его отец? Мне казалось так не только из-за седых волос. Мой взгляд задержался на седых прядках, падавших на лоб. На обожженном лице они блестели серебром. На мгновение меня сбила с толку странная красота, которую они излучали, но тут же я поняла, что это всего лишь след времени – прекрасный не более, чем уродливый. И нетрудно было заметить, что именно этот «след» стал причиной недовольства Наен. Я заметила, что Наен удивленно глядит на него.

– В моей семье все рано седеют.

Возможно, Сангхак почувствовал взгляд Наен: он провел рукой по волосам, неловко улыбнулся, а затем принялся мять шляпу, которую держал в другой руке. Почему-то мне подумалось, что пожилой мужчина пытается вести себя как хороший мальчик.

– Чхве Сангхак, глава корейской общины?

Наен четко выговорила – почти выплюнула – эти слова, как будто хотела выяснить все окончательно, прежде чем пойти дальше. Потом повторила вопрос серьезным голосом, словно не хотела терять последнюю надежду.

– «Глава»… Какое подходящее определение.

Он засмеялся, будто не мог поверить, что сваха отрекомендовала его именно так. Морщины вокруг глаз сделались отчетливыми, как толстые шелковые нити, они доходили до уголков рта, образуя на лице несколько дуг. Если бы не ровные белые зубы, можно было бы подумать, что этот человек – старик.

Прежде чем Сангхак успел договорить, Наен беспомощно осела на пол. Сангхак поспешно потянулся, чтобы подхватить ее, но не успел. Я тоже попыталась поймать ее, но в итоге оказалась на полу рядом. Лицо Наен снова побледнело, как будто ее укачало. Сангхак озадаченно взглянул на невесту.

Мужчина, который с опозданием вошел в зал ожидания и которым, должно быть, был О Чансок, посмотрел на Сангхака и требовательным тоном спросил, что происходит. В тот же миг он перевел взгляд на меня. Волосы его были аккуратно зачесаны назад, приглажены. Это точно был он. Когда наши взгляды встретились, я почувствовала, что он узнал меня.

Однако я не смогла выразить свою радость при виде будущего мужа, поскольку пыталась утешить Наен. Она задрожала, по лицу потекли слезы.

– Я хочу вернуться домой. Пожалуйста, отправьте меня обратно! – прошептала Наен тихонько, и ее голос тут же сорвался на рыдание.

Увидев ее плачущей, я разревелась сама. Лицо Сангхака слегка исказилось. Чансок озадаченно глядел на него, молчаливо вопрошая, в чем дело.

Мужчины встали и сказали, что собираются ненадолго выйти.

– Полагаю, меня обманули.

Как только они вышли из зала ожидания, Наен утихла, будто только этого и ждала. Я насильно вынула из ее руки фотографию, заметив, что ее пальцы напряглись и уже готовы порвать карточку. Лишившись фото, Наен снова расплакалась. Она выглядела как человек, пострадавший от великой несправедливости. На смятой фотографии был изображен улыбающийся Сангхак, одетый в красивый костюм.

– Если бы я знала, вышла бы замуж за хромого Ончхона! Терпеть не могу стариков!

Голос Наен был тверд. Не похоже на ее обычное поведение. Хромой Ончхон был тем, кого сосватали Наен до ее отъезда на Пхова, сын торговца из очень успешной семьи. Наен категорически отказалась от этого брака, заявив, что такой муж ее не устраивает, пусть она хоть умрет старой девой. Для нее такая партия недостаточно хороша, и пусть сваха больше не переступает их порога. Люди шептались, что Наен слишком задирает нос. Я была единственной, кто считал ее решение верным.

– Так ты хочешь уехать? Вернуться обратно? Проделать такой далекий путь? – недоверчиво произнесла я.

Кусая ногти, Наен не отвечала.

– Сколько стоит билет на паром из Пхова до Чемульпо?

Я не могла понять поведение Наен. Она будто делала вид, что приехала в соседний город.

– Сколько? Уж не дороже, чем жить со стариком, ты не думаешь? – Казалось, что из-за волнения лицо Наен побелело, а голос ее звучал так, будто во всем виновата я.

– Сколько стоит билет на двоих? И кто заплатит за наше возвращение? – не сдавалась я.

– На двоих? Я возвращаюсь одна, – произнесла Наен, но уже не так уверенно.

Я не знала, что она почувствовала, встретившись с женихом, выглядевшим постарше ожидаемого. Но ведь это была не только ее проблема. Если она вернется, вполне естественно, что я вернусь вместе с ней. Она бы и не смогла в одиночку проделать по морю суровый путь обратно. Мы приехали вместе, значит, вместе и останемся. Или же вместе поедем назад. Было немыслимо, что мы разделимся.

Может быть, именно поэтому я принялась размышлять трезво. Сколько стоит билет на паром? Было ясно, что Наен об этом даже не думает. Откуда нам взять столько денег? Кроме того, кто будет платить за нас, пока мы едем обратно? И это еще не все. По всем соседям уже разошелся слух о том, что мы уехали на Пхова, чтобы выйти замуж. Не можем же мы после этого просто взять и вернуться? Я яростно замотала головой:

– Я никуда не поеду. Я приплыла сюда, чтобы начать новую жизнь. И ты предлагаешь мне ехать обратно?

Это прозвучало увереннее, чем я ожидала, – как у человека, определившегося с выбором давным-давно. «Начать новую жизнь». Я такого решения не принимала, но слова сами вылетели из моих уст. Нет: я произнесла их так, будто желала запечатлеть каждое глубоко в сердце. Вернуться? Полная чепуха.

– Вспомни. Разве не ты была одержима этой идеей с женитьбой настолько, что спать спокойно не могла?

– Все так. Но теперь другое дело. Этот человек – совсем не тот, кого я видела, и поэтому я возвращаюсь домой. Неужели ты не понимаешь моих чувств, Канхи?

– Я никуда не поеду.

– Значит, я поеду одна! – не унималась Наен.

Меня обескуражили ее слова. И тем страшнее было оттого, что она никогда ничего подобного не говорила и никогда не была настроена так решительно, как сейчас. И все же я не могла поверить, что она думает о возвращении на далекую родину. Мы обе пообещали больше не приезжать туда, где царит постоянный холод. Я задрожала. Было такое ощущение, будто от зимней стужи, пронизавшей меня до костей в день нашего отъезда на Пхова, тело вновь стремительно леденеет с головы до ног.

Когда мужчины опять вошли в комнату ожидания, Наен сидела, все так же опустив голову и разглядывая юбку. Ее плечи вздымались и опускались. Выглядело это пугающе.

– Вам нужно несколько дней, чтобы пообвыкнуться, – сказал Сангхак, теребя шляпу, которую так и держал в руках. – Должно быть, вы устали от долгого пути. Пойдемте все вместе.

Я подумала, что будет правильно уйти отсюда вместе с ними. Из тех, кто прибыл на одном с нами пароме, остались только мы с Наен.

– Давайте для начала выйдем, – сказал Чансок, взяв сумку. Он выглядел разочарованным из-за того, что нам пришлось встретиться при таких обстоятельствах.

– Вы в порядке? – спросил он меня тихо.

Не думая ни секунды, я кивнула. Его взгляд и слова успокоили меня.

– Пойдемте.

Чансок осторожно потянул за запястье Наен, которая даже не пошевелилась. Она кинула на него тяжелый недовольный взгляд. Кое-как Чансок смог уговорить ее, и Наен неохотно поплелась следом.

Едва я вышла на улицу, на меня решительно обрушился солнечный свет. Я достала из сумки шарф и повязала на голову. Лучи били мне в глаза, вызывая легкое головокружение. Я изо всех сил пыталась держаться в тени. Рассказы о безжалостном солнце на острове Пхова подтвердились.

Сангхак сказал, что мы направляемся туда, где сможем переночевать. Наен спросила, где это, на что он сообщил, что это корейская церковь недалеко от гавани Гонолулу.

– Церковь? – переспросила Наен.

Сангхак ничего не ответил. Наен спросила, сколько туда идти. Чансок, который шагал рядом со мной, бросил, что осталось совсем недолго, и ушел вперед.

Автомобили, проезжающие по улице, выглядели потрясающе. Я видела такое впервые. Нет, конечно, я видела их раньше на фотографиях, но в реальной жизни – в первый раз. Когда мимо проносилась машина, я смотрела на нее, не в силах оторвать взгляд. В то же время я исподтишка поглядывала на спину идущего впереди Чансока. Мы ведь еще даже не поздоровались толком, но, как ни странно, сердце мое трепетало, даже когда я глядела на него сзади.

Церковь действительно стояла близ порта. Белое одноэтажное деревянное здание выглядело свежим, словно только что построенным. Нас встретила стройная женщина средних лет. Ее аккуратно заплетенные волосы и плотно сжатые губы выглядели строго. Женщина объяснила, что живет здесь, одновременно занимаясь церковной работой. Она кивала головой, слушая Сангхака. Потом время от времени поглядывала на нас.

– Давайте вы распакуете вещи и расположитесь тут. Даже если ты все же решишь возвращаться, придется ведь ждать еще несколько дней.

Сангхак говорил так, словно уже решил отправить Наен домой. Будто пересечь Тихий океан – пустяк. Я хотела заявить ему, что это просто-напросто безответственно. Было бы неплохо, если бы Наен могла сказать несколько слов в ответ, но она промолчала.

Когда я повернула голову, Чансок сидел возле окна, прямо за моей спиной. Я не могла собраться с мыслями и хоть поздороваться с ним нормально: было очень неловко.

– Должно быть, ты утомлена. Отдохни немного. Я приеду за тобой.

В ответ я покивала. Мне понравились его слова о том, что он приедет за мной, так что я зацепилась за эту мысль. Было ясно: он надеется, что я останусь на острове, несмотря ни на что.

Чансок, следовавший за Сангхаком, оглянулся. Я слабо махнула ему рукой, и он ответил тем же. Я еще долго стояла, наблюдая за их удаляющимися силуэтами. Жаркое полуденное солнце становилось мягче.

В тот день я обошла все, что только могла, вокруг церкви. Задний двор с высокими деревьями и растущими повсюду цветами был значительно больше, чем казалось. Запах мокрой от дождя земли разносился вокруг, забирался в нос. Все было другим, не таким, как дома. В воздухе, казалось, смешались ароматы спелых фруктов, – а может, это был мягкий цветочный дух.

Пока я бродила по церковному двору, меня занимала одна мысль. Проблема была в Наен, настаивавшей на том, чтобы вернуться на родину одной. Но, как ни странно, необходимость принять решение давила не на нее, а на меня. Меня беспокоили слова отца: он сказал, что я прожила свою жизнь благодаря семье Наен. Я не могла отпустить ее одну. Это было несомненно. Прежде чем я успела это осознать, ноги уже несли меня к холму за церковью.

Поднявшись на холм, я увидела темно-синее море, простирающееся за низкими домами. Где-то на другом его краю, казалось, находился порт Чемульпо, где я села на паром, направлявшийся в Пхова. Хоть я и не могла его видеть, казалось, что-то зовет меня из морских глубин. Едкий зимний ветер, рыбные приливы и грубые на ощупь материнские руки. Эти вещи были настолько ярки в моей памяти, что за них почти можно было ухватиться. Я вспомнила голос мамы, который говорил мне: «Отправляйся на Пхова и живи счастливо». Очевидно, я не могу вернуться обратно домой. Я снова вспомнила те слова, что сказала Наен.

– Что ты собираешься делать? – снова спросила я у Наен, которая не произносила ни слова. Я просто надеялась, что ее сердце смягчится.

– Уехать, говорю же.

– Ты можешь подумать об этом еще несколько дней, прежде чем решить окончательно?

– Тут и так все ясно. И этот мужчина должен оплатить проезд. Во всяком случае, так было бы правильно. И все равно я останусь разочарованной навсегда.

– Тебя бесит этот остров или твой жених?

Нехарактерная для нее решительность удивляла меня.

– Оба.

На ответ сдержанного человека это было не похоже.

До моих ушей доносилось птичье пение. Звук был настолько чистым и веселым, что я подумала, не доносится ли он прямо с небес. Я лениво приподняла веки, заставляя себя открыть глаза. Небо в окне было ослепительно чистым. Стояло ясное утро. Все сложности прошлого вечера казались ненастоящими. И когда Наен успела проснуться? Ее длинные волосы были распущены и расчесаны. Не передумала ли она? Выражение ее лица было светлее, чем вчера. Я испытала тайное облегчение.

Сангхак и Чансок снова пришли в церковь. Выглядели они оба так, будто им предстояло сказать что-то важное. Выражение лица Чансока было мрачным, но Сангхак выглядел спокойным.

Церковная служительница принесла четыре маленькие чашки с черной жидкостью, утверждая, что это кофе, выращенный в Хило. Я сделала несколько глотков. У напитка было мягкое послевкусие, которое исчезало во рту, но мне не понравился запах слегка подгоревшего дерева.

Сангхак покрутил в руке чашку и заговорил:

– У меня не было намерения обманывать девушку. Не знаю, что сказала сваха, но мне тридцать шесть лет. Я сошел с корабля семь лет назад, в январе тысяча девятьсот третьего года, и с тех пор живу на этом острове. Я виноват в том, что передал невесте фотографию, сделанную очень давно, поскольку привез ее с родины, но о своем возрасте я не солгал. У меня не хватит духу удерживать на острове ту, кому я отвратителен…

Я внимательно выслушала все, что говорил Сангхак. Все время, пока он говорил, я беспокоилась о том, как отреагирует Наен. Губы у нее пересохли, и я боялась, что она будет настаивать на возвращении домой.

– Свадьба назначена на следующую субботу, – сказал Чансок как-то раздраженно, взглянув на Сангхака.

– Суббота? Так скоро? – спросила я, удивленная тем, как быстро все происходит. Чансок ответил «да» и кивнул.

– Я полностью готов, – подтвердил он.

– Если вы действительно хотите вернуться, дайте мне несколько дней. Я возьму на себя все денежные расходы, – послышались из уст Сангхака неожиданные слова. Мужчина приготовился встать, точно завершив заготовленную речь. Он не сказал только, что потратил всю свою зарплату за несколько месяцев на то, чтобы получить подобранную свахой невесту.

Похоже, что он не собирался держать Наен насильно. Чансок поднялся со своего места и начал расхаживать по комнате, как будто он был расстроен. Наен, которая так настаивала на возвращении, также склонила голову в ответ на хорошо продуманные слова Сангхака и, казалось, погрузилась в свои мысли.

– Скажи им, что ты решила, – подтолкнула я Наен, надеясь, что она больше не будет упрямиться.

Мы втроем устремили взгляды на нее.

– Позвольте мне остаться здесь, пока мне не возместят оплату за проезд.

– То есть вы всерьез решили вернуться? – недоверчиво переспросил Чансок.

Сангхак коротко вздохнул. На мгновение закрыл глаза, возможно сожалея, что его последняя надежда угасла. Казалось, мужчина с усилием проглотил то, что хотел сказать, а затем встал. Увидев, как Чансок собирается идти следом за ним, я почувствовала, как во мне вскипает некая определенность. Это было разочарование из-за решения Наен и одновременно искренняя жалость к Сангхаку.

Когда они вдвоем ушли, я снова спросила Наен.

– Так тебе не нравится Пхова или жених?

Наен, казалось, о чем-то напряженно думала. Но через некоторое время дала-таки ясный ответ:

– Кому вообще может не понравиться такое теплое и красивое место?

Значит, в конечном итоге дело было в женихе.

– Это же ты делала выбор? Он тот, кого ты хотела?

– Тут другое, другое, говорю же. Этот мужчина не похож на того, кого я выбирала… На того мужчину с фото.

Я терялась от решительности Наен.

– И ты собираешься отправиться в суровое путешествие в одиночку? Ты настолько смелая?

– …

Я все задавала и задавала один и тот же вопрос, но Наен молчала. Воздух в комнате сжимал мне горло.

– Мне тоже поехать с тобой?

Услышав мои слова, Наен энергично покачала головой:

– Оставайся здесь. У тебя все по-другому.

– Значит, ты, женщина, собираешься отправиться одна в такое плавание, которое и для мужчин-то тяжело? – Я все еще не могла поверить, поэтому вопрос мой прозвучал резко.

– Мне не нравится, и точка. Не нравится этот тип, совершенно.

– То есть будь тип другим, ты бы поменяла мнение?

Мои слова заставили Наен вскочить с места:

– Что это еще за вопросы? Я выбирала одного, а мне предлагают другого, этого достаточно.

– То есть ты уезжаешь, а я остаюсь счастливо жить здесь? Ты это сейчас хочешь сказать?

Наен заходила по комнате, не открывая рта. Было ясно, что если я оставлю ее одну, то не смогу вынести и дня, полного беспокойства и терзаний, и Наен прекрасно знала об этом.

Женщина из церкви пригласила нас к ужину. Наен сказала, что никуда не пойдет. Я переспросила еще два раза, но ее ответ был неизменным. Я не понимала, когда это она успела стать такой упрямой.

Женщина сказала, что сама приготовила куксу, и принесла ее мне. Лапша была упругой, а в супе плавали кусочки растения таро, что придавало блюду восхитительный вкус. Служительница рассказала, что приехала на Пхова вместе с мужем, но через два года после приезда он умер от неизвестной болезни. Поэтому она осталась на острове одна. Она рассказывала об этом с таким спокойствием, будто речь шла и не о ней вовсе, а о ком-то другом.

– Его химия не подходила для этого острова. Не знаю, что скажут другие, но я так думаю.

– Для того, чтобы жить на этом острове, нужна какая-то особая химия? – спросила я из любопытства.

– Я не вижу других причин, по которым мой муж, абсолютно здоровый мужчина, мог внезапно заболеть и умереть.

– А вы… больше не выходили замуж?

Поговаривали, что женщины Чосона [4] ценились на Пхова, поэтому я задала вопрос осторожно.

– Ах, это безобразие! Все только и говорят, что Пхова – место, где женщины из Чосона очень ценны. Поэтому даже если овдовеешь, выйти замуж вторично – не проблема. Но это немного не моя история, – сказала женщина, затягивая лапшу в рот.

Мелкие морщинки вокруг ее рта были такими же тонкими и длинными, как нити лапши. Возможно, для нее оказалось уже слишком поздно думать о повторном браке.

Роль церкви, о которой рассказывала женщина, была поистине удивительна. Церковь не только ведала образованием, работая как школа корейского языка, но и служила гостевым домом для всех корейцев. Приезжие делились новостями из родных мест и информацией о происходящем на плантациях. Внутри здания кое-где висели и объявления о работе. Все, что происходило, отражалось здесь.

– Теперь твоя очередь. Что у вас, незамужних девушек, стряслось?

Служительница не скрывала любопытства. Может быть, она так дружелюбно пришла ко мне с супом именно для того, чтобы выудить из меня нашу историю? Я потерянно смотрела на нее, не зная, с чего начать. У меня до сих пор оставались некоторые надежды на то, что Наен передумает.

– Иногда банальные решения меняют нашу жизнь. Я поняла это, когда потеряла мужа. Мы тоже долго обдумывали переезд на остров. Как можно так легко уехать из места, где живешь, в другую страну? Я часто задаюсь вопросом, не прожил бы мой муж дольше, если бы мы не приехали сюда?

Женщина, похоже, считала, что смерти ее супруга можно было избежать, не приедь они на Пхова. Я еле удержалась и не спросила, чья это была идея.

Не поддаваясь на уговоры служительницы, я, помыв посуду, вернулась в комнату и увидела, как Наен собирает вещи. Между сумкой Наен и моей большой разницы не было: у нас с собой была всего пара смен одежды.

– Ты правда собираешься уезжать? – спросила я в последний раз и стала нервно ждать ответа.

– Угу.

После этого быстрого ответа я почувствовала, что моя последняя надежда испарилась. Наен вела себя бессердечно. Она совершенно не думала обо мне – о человеке, с которым она прожила бок о бок двенадцать лет.

– А я никуда не поеду! – Мой голос взвился, удивив меня саму: ответ Наен меня рассердил.

– Я поеду одна, – ответила та спокойно.

– Чего ты на самом деле хочешь?

Казалось, Наен озадачилась:

– Тебе-то что?

– Я просто… не могу этого объяснить, но я тут подумала: может, все-таки есть способ, чтобы мы обе остались здесь, вместе… – выпалила я и умолкла, потому что мне на миг показалось, что отвечать за эти слова будет мне не по силам.

– Ты действительно так думаешь?

Этот вопрос смутил меня, и я, онемев, просто глядела на нее.

– Ты – единственная, кто может изменить эту ситуацию. Ты же знаешь? – нарушила молчание Наен.

Я не сразу поняла ее.

– Не могу же я сама спросить у Чансока, – добавила она, как будто это все ставило на свои места.

– Что… что ты имеешь в виду?

– Было бы лучше, если бы ты произнесла это сама. Ты – та, от кого зависит судьба нас четверых.

Наен смотрела на меня очень уверенно, и я растерялась. Она выглядела как человек, пришедший вернуть старый долг. Я попробовала избежать ее взгляда, но она не сводила с меня глаз. Казалось, она точно знает, чего хочет. Это знание сквозило в ее позе. Но я не могла этого принять: как Наен, с которой мы росли точно сестры, может быть такой? Вот что ранило сильнее всего. В тот момент я поняла, что знаю, чего хочет Наен, и мое смятение возросло.

– Ты… – выдавив это единственное слово, я едва не застонала.

Отец Наен был владельцем довольно большого магазина сушеной рыбы в Чемульпо. Его магазин был достаточно крупным, чтобы вести оптовую торговлю по всей Корее. Мой отец открыл небольшой киоск перед их магазином. Он продавал расчески, мундштуки и ручные зеркала. Папа был исполнительным человеком, он даже не возражал против того, чтобы наводить чистоту и перед своим магазином, и перед соседским. Наен, потерявшая мать из-за послеродовых осложнений, выросла на молоке моей мамы. Мама часто говорила, что Наен была ребенком с необычно красными губами и белыми щеками.

Перед смертью отец Наен перепоручил и сушеную рыбу, и свою дочь моему отцу, которого считал за младшего брата. Люди говорили, что благодаря Наен подростком я жила в комфорте. Это была очень короткая, но насыщенная жизнь, которой я наслаждалась впервые. А Наен смогла расти под присмотром, в заботе, и в моей семье всегда относились к ней с уважением. Никто не чувствовал в этой ситуации ни неудобства, ни несправедливости. Я была скорее благодарна Наен.

Однако отец, не имевший опыта в большом бизнесе, продержался недолго. В конце концов ему пришлось передать дело другому владельцу, а самому заняться поисками работы. Казалось, отец этим успокоился, как будто вернулся на свое место. Он то и дело говорил, что мы выжили только благодаря отцу Наен и могли есть как минимум три раза в день, в то время пока другие умирали от голода. Отец считал, что за эту милость, снизошедшую на нас, невозможно отплатить даже ценой собственной жизни. Когда он умирал, мама первой позвала к его постели Наен. Мать хотела, чтобы особое отношение к девочке проявлялось во всем. Я подумала тогда, что у моей матери холодное сердце, но придержала эту мысль при себе.

Иногда по воскресеньям мы с Наен ходили в церковь. Печенье, которое раздавали миссионеры, было сладким и вкусным. Проповедь пастора казалась нам невозможно длинной, и единственное, что скрашивало ее, это ожидание угощения в конце.

После одной из проповедей на трибуну вышла странная женщина. Женщина сказала, что приехала с острова Пхова. Она была одета в прекрасное струящееся платье. Это зрелище сильно впечатлило нас. Ее образ не шел ни в какое сравнение с тем, как выглядели мы в своих желтых чогори и темных юбках.

Остров Пхова уже был знаком членам церковной общины. Они время от времени читали о нем в информационных брошюрах, выпускаемых церковью. Мы с Наен переглянулись, когда женщина сказала, что ищет жен. В этот момент, когда наши взгляды встретились, мы и решили, что хотим поехать на остров. Весь район Бончжонтхонг [5] заполонили японские магазины. Причина, по которой молоденькие девушки стремились поскорее выйти замуж, заключалась в том, что они не были уверены в завтрашнем дне.

Мы сразу ухватились за мысль о том, что Пхова находится на краю света. Уехать на остров из холодного, нищего и богом забытого места, казалось, было нашим единственным выходом.

Даже по возвращении домой наши сердца трепетали, когда мы вспоминали то прекрасное платье женщины с Пхова. Ее волосы с химзавивкой, туфли на высоких каблуках и длинная юбка с разрезом потрясли наше воображение. Если мы поедем на Пхова, то обязательно будем жить долго и счастливо.

Сваха представила всего восемь фотографий. Наен внимательно рассмотрела каждую из восьми, но все не могла определиться.

– Выбери сначала ты…

Я быстро поняла, что это значит. Наен всегда доверяла моему выбору. Она даже просила меня ходить на рынок и выбирать тэнги для нее. Так вот, когда она сказала: «Сначала выбери ты», на самом деле хотела попросить выбрать жениха для себя. Сваха протянула мне три фотографии, отобранные по собственному вкусу.

Все трое мужчин были опрятно одеты. У первого была четкая линия губ и глубокий желобок под носом, но беспокоило меня в нем то, что лоб казался необычайно узким и хмурым. Второй мужчина выглядел настоящим красавцем: у него были густые брови и широкая переносица. Даже по фото он оставлял приятное впечатление.

Я собралась было взять фотографию третьего мужчины, но Наен быстро схватила вторую, которую я даже не отложила.

– Этот самый лучший, правда?

Ее голос звучал так, будто она уже определилась с женихом. Она ждала только моего одобрения. Сваха еще раз взглянула на фотографию и одобрительно кивнула:

– Глава корейской общины.

– Глава? Тогда, может, и я там займусь какой-нибудь общественной деятельностью?

Наен снова посмотрела на фотографию. Ее глаза сверкнули, а лицо прояснилось. Такого взгляда у нее я никогда раньше не видела. Я долго смотрела на третью фотографию, которую держала в руке. В отличие от других карточек, она не выглядела постановочной. Волосы смотрелись аккуратными, как будто их только что причесали, с еле заметными бороздками от расчески. Они казались мягкими, словно намазанными маслом. Небольшие глаза, ласковый взгляд, плотно сжатые губы, широкий подбородок и лоб выглядели настолько живыми, будто я видела их взаправду. Я долго смотрела на фотографию. Мое сердце медленно отсчитывало удары. Я не слышала, о чем говорили Наен и сваха.

– Пожалуйста, сведите меня с этим человеком, – проговорила я как ребенок, который долго репетировал. Наен взглянула на фотографию, которую держала я, а затем быстро переключилась на то фото, что было у нее.

– Он глава, глава. – Похоже, из всех трех мужчин собственный выбор нравился ей больше всего.

Рано утром Чансок пришел в церковь, где мы остановились. Видимо, он хотел проверить, не передумала ли Наен. Казалось, ему было важно переубедить ее.

– Так бывает, когда приезжаешь в новое место. Этот остров и правда совсем не похож на вашу родину, что есть, то есть… Со мной было то же самое. Тем не менее у меня все наладилось. Можете поверить на слово. Нам просто нужно пройти через это всем вместе.

– «Нам, вместе?» Вы хотите сказать, что мы должны жить вчетвером в одном доме?

– Нет, конечно, что за глупости, – оборвала я Наен. – Прекрати.

Тогда в комнату вошел Сангхак, видимо услышавший наш разговор снаружи.

– Перестаньте, друзья. Все задумывалось не так, и остановимся на этом.

Сангхак вручил Наен небольшой конверт и заметил, что купить билет в Японию на завтра было нелегко.

– На завтра? – удивленно переспросила я.

Наен явно тоже была ошарашена.

– Я слышал, что один человек, который собирался отплывать, заболел и не сможет поехать, поэтому я отправился туда и все разузнал. Благодаря этой случайности я смог купить билет по выгодной цене, так что не переживайте на этот счет. Раз уж вы решили уехать – уезжайте. Мне тоже нужно устраивать свою жизнь.

Услышав слова Сангхака, Наен молча опустила голову.

– Женщине будет трудно проделать этот путь одной, поэтому я обратился с особой просьбой к миссионеру, который тоже отплывает завтра.

Сангхак был настроен решительно. Он выглядел как человек, которому пришлось принять по-настоящему трудное решение, но все же его лицо не могло скрыть тоску.

– Будет ли это решением для всех нас? – спросила я.

– Решением для всех? – переспросил Чансок, взглянув на меня непонимающе.

Его взгляд как будто спрашивал: разве проблема, которая нуждается в решении, это не проблема Сангхака и Наен?

Мысленно я повторила фразу «решение для всех нас». Моей единственной заботой стало сделать как-нибудь так, чтобы мы все четверо остались жить на этом острове – как мы с Наен и собирались, садясь на паром. Мне показалось, теперь я понимаю, что имела в виду служительница церкви, когда говорила, что банальные выборы могут изменить всю твою жизнь. А сейчас на кону стоял выбор, который повлиял бы на всех четверых – отнюдь не пустячное дело.

– Если мы решим, что с самого начала выбрали других людей, то на этом райском острове смогут жить все четверо.

Я выпалила слова, которые крутились в моей голове всю ночь. Затем закрыла глаза. Тогда я пообещала себе, что никогда не пожалею о сказанном. Я почувствовала на себе взгляд. Услышала тихий стон, который вырвался у Чансока. Наступило короткое молчание: все трое, казалось, обдумывали то, что я имею в виду.

– Разве мы все не проделали долгий путь, чтобы прожить счастливую жизнь друг с другом? По крайней мере я – да. Но ведь и каждый из нас скажет то же, не так ли? Как можно теперь повернуть назад?

Прежде чем я успела договорить, Чансок хлопнул дверью и вышел. Удар двери был резким – Наен отвернулась, закрыв лицо руками, а Сангхак уставился на меня. Он не возразил и словом, только вздохнул.

Давайте считать, что я прибыла сюда на встречу с тем, чью фотографию взяла в руки первой. Я подавлю воспоминание о небольших глазах и ласковом взгляде, о плотно сжатых губах, выразительной челюсти и широком лбе. Забуду то, что почувствовала, едва взглянув на его фото. Вернуться домой? Вернуться к чему? Нет, это абсурдно. Я не могу позволить себе роскошь иметь другие варианты.

Люди из «Лагеря девять»

Красная лента, вплетенная в волосы Наен, развевалась на ветру. Она была такой яркой, что я не могла оторвать взгляд. Похоже, что саму Наен, следующую за Чансоком, все устраивало. Удачно, но одновременно я не могла сдержать досаду. Я не знала, на кого было обращено это горестное чувство – на Чансока, Наен или Сангхака, который не возражал против моего решения. Чансок шел впереди, слегка склонив голову. Так мало-помалу он отдалился от меня.

Шедшая вслед за Сангхаком, я остановилась и огляделась. Было отчетливо слышно, как поют вокруг птицы. Щебет доносился из леса, с деревьев и ветвей неведомых мне растений. Ветер был нежным и мягким, красные и желтые лепестки колыхались на деревьях. У меня возникла безумная фантазия, что «Лагерь девять» может оказаться большим птичьим гнездом.

«Как же оно называется?» Наклонив голову, я посмотрела на большое дерево, ветви которого свисали до самой земли. Мой взгляд проследовал от его корней до бесконечных, растущих во все стороны ветвей. Тут так много всего, что мне следовало бы знать: цветы, травы, деревья и фрукты, которых я никогда прежде не видела. Казалось, потребуется уйма времени, чтобы выучить их названия. А сколько, интересно, времени нужно, чтобы узнать человека?

Сангхак, который шел впереди, повернул голову в мою сторону:

– Место, где расположен наш лагерь, называется «Эва» – это означает «запад».

Сангхак широко взмахнул рукой. Его чисто выбритый подбородок выглядел свежо. Я кивнула в ответ.

Действительно ли мое решение было верным для нас четверых? Смогут ли все из нас быть счастливы? Меня всю дорогу преследовала только одна эта мысль. Внятного ответа так и не было. Как только я сказала, что выйду за Чхве Сангхака вместо О Чансока, второй просто хлопнул дверью и ушел. Наен же отвернулась, спрятав лицо в руках. А Сангхак и вовсе просто глядел на меня. Что он хотел этим сказать? «Согласиться не могу, но и возражать не стану»? Сможем ли мы вчетвером быть счастливы одинаково? Будто пытаешься по справедливости разделить рисовый пирог на равные части.

Я не могла забыть удаляющийся силуэт Чансока, который шагал с недовольным выражением лица. На нем была рубашка с рисунком в виде листьев. Я была не в силах оторвать взгляд от него.

Место, где располагалась кухня, куда меня привел Сангхак, было похоже на просторный склад. Она находилась между четырех хижин, поэтому, скорее всего, ею пользовались и другие жители. Меня немного расстроили ветхая крыша и стены в этой так называемой кухне. Я пошаркала ногой по грязному полу. Бурого цвета земля выглядела странно. Почва была совсем сухой: только дунь – и разлетится пылью. Но разве мне кто-то говорил, что, когда я приеду на Пхова, полы на кухне и в туалете будут настолько чистыми, что хоть босиком ходи? Видимо, от жизни в «Лагере девять» не стоит ожидать подобного.

Сангхак познакомил меня с женщиной, которая готовила ужин. Ее звали Пак Сунре, и улыбка ее была яркой и естественной. Сунре выглядела словно женщина, которая проживает свою жизнь, не проливая слез. Несмотря на то что на ней была пожелтевшая от пота и пыли одежда, она не выглядела измученной. Сунре сказала, что ждала меня, и поприветствовала:

– Добро пожаловать. Жарковато, не так ли? – и она протянула мне чашку с водой, хотя я этого даже не просила.

Глаза Сунре были необычайно темными и глубокими, похожими на ягоды корейского винограда. Стройная, с яркой улыбкой и сияющими глазами, она показалась мне женщиной, которая не постареет никогда. Я сразу почувствовала к ней особое расположение – возможно, только лишь из-за того, что она стала первым человеком, которого я встретила после прибытия в лагерь.

Я осушила чашку. Вкус воды на острове почти ничем не отличался от домашнего. Мне сразу стало легче, и жажда прошла. И меня впечатлила доброта Сунре. Сангхак тоже выпил воду и вытер рот.

– Что ж, я пойду немного поработаю.

– Ты возвращаешься на плантацию? Сейчас?

– Надеюсь, заплатят хотя бы за полдня. Хотя нет так нет.

Сангхак выглядел как человек, который хотел поскорее отправиться по делам, потому что чувствовал себя неловко и даже отчасти неуютно.

– Да ладно, ты же так долго дожидался свой невесты! Отдохни хоть немного.

– Я не был на работе уже три дня, – он сказал это так, будто впервые взял такой долгий перерыв.

– Что ж, раз у тебя в семье пополнение, придется теперь работать усерднее, – заметила Сунре, отворачиваясь.

Корзина, которую дала мне Сунре, была наполнена знакомыми овощами – тыквой, салатом. Ощущение, что я все еще где-то в родном городе, не уходило. Когда я вышла на задний двор кухни, там обнаружился небольшой колодец, вблизи которого росли разные овощи.

– Сколько тебе лет?

– Восемнадцать.

– Ах, именно в этом возрасте я приехала сюда.

Сунре закивала, словно вспоминая то время. Она сказала, что прошло уже три года с тех пор, как она очутилась на Пхова.

Вода, набранная из колодца, была прозрачной и холодной. Я вымыла овощи и сложила в корзину. Сунре встряхнула ее обеими руками. Капельки воды разлетались в воздухе как мыльные пузыри: в каждом играла маленькая радуга. Сунре все хихикала, тряся корзину, совсем как ребенок.

– Я готовлю еду трижды в день для работников здесь, на плантации. То, что женщины работают здесь, абсолютно нормально. Пускай и получаем мы меньше мужчин. Иногда попадаются не очень хорошие люди, но и они платят.

За чисткой овощей Сунре без умолку рассказывала разные истории. Казалось, она истосковалась по беседе. Слушая ее, я представляла себе лица людей из «Лагеря девять», с которыми мне вскоре предстоит встретиться.

Женщина приоткрыла крышку большой кастрюли с супом. Кислый и пикантный аромат разжигал во мне голод. От запаха домашней еды меня начало клонить в сон, как после долгого путешествия.

– Почему мужчины такие невнимательные?.. Следовало бы хоть показать тебе сперва новый дом. И не стыдно ему было бросать тебя вот так?

Сунре взяла меня за запястье и повела куда-то. Она сказала, что нам нужно сходить посмотреть на комнату, в которой живет Сангхак. Это была вторая комната справа после выхода из кухни. Сунре сказала дождаться еды, но я чувствовала такую усталость, что готова была лечь прямо на пол.

Сунре вернулась на кухню, а я оглядела комнату. Койка у одной из стен казалась слишком маленькой, чтобы на ней могли уместиться два человека. В комнате стоял ветхий стол и тут же – моя сумка с вещами. Сложно было назвать это спальней новобрачных. Мне понравились только большие окна. Зеленые листья укладывались на подоконники, как будто хижина стояла посреди леса. Я не могла хорошо рассмотреть окрестности, потому что деревья закрывали весь вид, но чувствовала, что со своей любовью к зелени в «Лагере девять» мне будет хорошо. Отныне это место, где я буду жить, сказала я себе. Отныне здесь мой дом.

Я долго лежала на полу. Именно тогда я осознала, что проделала долгий путь, чтобы попасть сюда, в эту комнату. Как там Наен и Чансок, интересно? Что эти двое сейчас делают? Мою голову наполнил рой мыслей. Внезапно веки опустились сами собой.

«Как долго я сплю?» Снаружи слышались разговоры людей. От удивления я открыла глаза и осмотрелась. Казалось, я уснула, как только вошла в комнату. Каждый раз, когда я делала вдох, запах травы, заполнявший помещение, достигал моего носа. Прохладный и чистый воздух отличался от дневного.

Я распаковала сумку. Первое, что бросилось мне в глаза, это теплая накидка, в которой я покидала Чемульпо. Я поднесла вещь ближе и полной грудью вдохнула морозный аромат зимы. Внезапно с незримой силой на меня обрушилась тоска по моей матери. Ей было бы тяжело, узнай она, что место, куда мы прибыли, проделав весь этот долгий путь, представляло собой маленькую вонючую каморку. Накидка была тяжелой и нелепой. На острове она была мне больше не нужна, поэтому я затолкала ее обратно вглубь сумки. Так же глубоко, как запрятала тоску и по родине, и по лицу своей матери.

Я вспомнила день, когда покинула Чемульпо. Мы собирались было садиться на паром, но моя мать расплакалась. Она была не похожа на себя. «Вскоре я смогу и тебя забрать на Пхова, они так говорили, мам», – повторяла я то, что слышала и во что сама верила. Мама кивнула в ответ. Зимний ветер был резким. В тот день я впервые осознала, что моя мама – маленькая и хрупкая женщина.

Я закончила распаковывать вещи. Мое внимание привлекли светло-зеленый чогори, красная юбка и белый хлопчатобумажный носовой платок. Все эти вещи мама шила для меня несколько дней. Мама сказала, что они обязательно мне понадобятся, и уложила все в сумку своими грубоватыми, шершавыми на ощупь руками.

Сунре открыла дверь со словами: «Эй, седек!» Она назвала меня «седек» – «молодая невеста». Я опешила от непривычного обращения.

– Все очень ждут, когда ты к ним выйдешь.

Выглянув через щель приоткрытой двери, я сначала увидела лицо Сангхака. То, как он взглянул на меня, а затем резко повернул голову, выдавало неловкость. На извилистом стволе высоченного дерева, покрытого листвой, сидели люди. Все мужчины были в длинных брюках. Они сняли сапоги до колен и небрежно отбросили в сторону. Видно было, что мужчины только вернулись с работы на плантации. От них пахло потом и грязью.

Сунре усадила меня рядом с Сангхаком и представила как его новоиспеченную невесту. Наен и Чансока нигде не было видно. Я понимала, что если бы мы встретились с ними, то всем могло бы стать неуютно, но не могла унять любопытство. Люди смотрели на меня. Загорелые, улыбающиеся лица.

– Отличный выбор, Сангхак хен! [6] Я сам как сейчас помню свою первую встречу с невестой. Ее кожа, такая мягкая, и гладкие молочно-белые бедра все никак не шли у меня из головы, когда я срезал тростник на плантации… Я тогда аж полоснул себя несколько раз по пальцам вместо тростника!

Супруг Сунре, господин Пхен, похлопал Сангхака по плечу и захихикал. Этого будто было недостаточно, поэтому он закатал длинный рукав и прижал загорелое предплечье к тонкой белой руке жены. Смущенная Сунре отпихнула мужа, хотя мне показалось, что на деле его игривость не вызывает у нее возражений.

– Это похоже на темную корягу, в которую несколько раз била молния, рядом с белыми рисовыми лепешками, – произнес кто-то, указав на загорелую руку Пхена. Люди рассмеялись и захлопали в ладоши.

Господин Пхен, низкорослый для мужчины, выглядел намного старше Сунре. Было ощущение, что громкий голос совсем не подходит его маленькому телу. Единственной мужественной чертой в нем показался мне громкий командный голос. Однако я изменила мнение, взглянув на его руки. Они были необычайно большими для его тела и выглядели загрубевшими, как у человека, трудящегося без продыху. Каждой ладонью он с легкостью мог бы закрыть лицо Сунре. Он частенько приобнимал своей лапищей хрупкие плечи жены. То, как жители «Лагеря девять» поглядывали на них, говорило, что здесь все давно привыкли к игривым отношениям в этой паре. Господин Пхен казался человеком, который смеялся так же много, как и сама Сунре.

– Только послушай себя! Что за вульгарные разговоры при нашей молодой невесте? Я и так знаю, что икры твоей жены бледны, как белая редька, и нечего тебе тут дразнить холостяков, – с недовольным видом произнес мужчина по фамилии Хон. Его лицо было хмурым, будто он и впрямь завидовал счастью господина Пхена.

– Так, а когда это ты успел разглядеть ноги чужой жены? – с недовольным видом вопросил господин Пхен. – Не грабеж ли это средь бела дня, а?

Голос Пхена стал тяжелым и серьезным: всю игривость как ветром сдуло. Сангхак вмешался, сказав Пхену, что это была просто шутка, и похлопал его по плечу. Хон поскреб в затылке, сказал, что извиняется, и улыбнулся.

– А куда делся Чансок? У него уже первая брачная ночь началась?

Шутка человека с хриплым голосом заставила всех разразиться хохотом.

Кто-то предложил уже наконец поесть. Женщины, услышав это, встали одна за другой и прошли на кухню. Я также последовала за Сунре. Уходя, она сказала, что в субботу состоится свадьба. Сунре пояснила, что торжество собираются устроить совместное, на две пары. Только тогда до меня постепенно начало доходить, что означают принятые мной решения. О Чансок становится мужем Наен. Они будут жить вместе как мужчина и женщина. Вот что это означает.

Белый ханбок [7], который надевали все новые невесты по фотографии, выглядел совершенно новым. Посадка и длина были подходящие. Сетчатый чогори доходил мне до талии. Ткань его была белой и слегка шершавой. Каждый раз, когда я смотрела на ханбок, мне казалось, что он ослепительно красив. Я провела по материалу рукой. Кто-то сшил этот наряд, увидев, в чем выходят замуж американки. Искусно сшитый и украшенный вручную искусственным жемчугом и стеклянными бусинами, он выглядел неотразимо. Никогда раньше я не видела ничего настолько шикарного.

Сунре донимала меня, требуя, чтобы я примерила наряд. Она сжимала в руке несколько свежих цветов – сказала, что украсит ими мою фату. Лепестки цветов были белыми, а сердцевина – темно-розовой. Я инстинктивно сунула туда нос и почувствовала запах меда.

– Это плюмерия, – прошептала мне на ухо Сунре, словно раскрывая секрет.

На кончиках лепестков дрожала чистая утренняя роса. Я произнесла про себя название цветка. Оно было легким и красивым, как имя птицы, неторопливо летящей по голубому небу. Подходящее имя для птицы, подумалось мне.

– У тебя такая красивая кожа цвета слоновой кости. Но, к сожалению, за год солнце на Пхова испортит ее, – цокнула языком госпожа Чхве.

Она представилась мне как женщина, которая поможет мне с прической и макияжем в день свадьбы. Госпожа Чхве была плотно сбита, круглолица, и всякий раз, говоря что-то, показывала ровные зубы, свидетельствующие о хорошем здоровье.

– Когда ты впервые появилась здесь, вся замерзшая, тоже была симпатичной беляночкой, – прибавила госпожа Чхве, наблюдая за Сунре, и засмеялась.

Сунре улыбнулась в ответ, будто припомнила то время:

– Так и ваша кожа до сих пор бела, госпожа. Что это вы такое говорите?

– Это ты так говоришь. Но что толку, если мой муженек так не думает?

– Ваша кожа лучше моей: вы же шьете, а не на воздухе работаете.

– На Пхова даже ветер обжигает лицо. Так какая разница, где работать: внутри или снаружи?

– Тебе, седек, тоже следует беречь лицо и стараться работать в тени. Будешь пренебрегать этим – в конечном итоге станешь как я или вот эта моя сестра по несчастью.

Я кивнула, соглашаясь с Сунре.

Госпожа Чхве, которая была старше меня на тринадцать лет, сказала, что у нее трое детей. Она прибавила, что прибыла сюда на первом иммиграционном корабле вместе с Чхве Сангхаком и О Чансоком.

– Ты приехала с японским паспортом, седек?

– Да.

– Невелика важность, но, знаешь, я-то из поколения, которое гордо привезло с собой паспорт Корейской империи. Ведь и ты, Сунре?

Сунре кивнула, как будто это само собой разумелось. На ее лице все еще сияла яркая улыбка.

– Ну, это теперь колония другой страны… Подлецы. В любом случае я рада твоему прибытию. Добро пожаловать.

– Я еще не видела жену Чансока, но ей тоже повезло перебраться сюда, – произнесла госпожа Чхве без малейших сомнений.

Мечты о рае

– Я и подумать не мог, что так обернется. Похоже, именно это люди зовут судьбой. А с судьбой как поспоришь?..

Сангхак потушил сигарету. С его лица не сходила гримаса, словно ему было трудно обсуждать этот вопрос.

– Да уж… – ответил Чансок коротко, как воспитанный младший брат, который со всем соглашается.

Чансок по сей день свято верил в Сангхака как в человека, который всегда говорит правильные вещи. Когда тот сказал, что зайдет к Чансоку, чтобы кое-что обсудить, последний немного напрягся. В его голове возникали самые разные мысли. Если бы сейчас Сангхак попросил его взять Канхи с собой и уехать на другой остров, он без промедления выполнил бы указание. Сангхак, которого он знал, был человеком рассудительным. Однако слово, которое вылетело из его уст, было «судьба». Он хотел смириться и жить дальше. И пусть Сангхак был ему как старший брат, сердце Чансока все равно сжалось и застыло.

– Не знаю, что там подумали бы другие, но вам двоим, мне кажется, будет не по себе… Ты вроде бы планировал торговлей заняться, не лучше ли тебе поскорее оставить плантацию и уехать?

– Да, но у меня были планы в Гонолулу.

– У меня такое чувство, что ты опасаешься начинать новую жизнь теперь, когда приехала твоя невеста. – Сангхак закурил еще одну сигарету. Морщины, залегшие между его бровями, снова зашевелились.

– Все, что я получил, это ее имя, фотография и одно письмо. Не больно-то надежные основания для того, чтобы планировать будущее.

Чансок говорил так, как будто упрекал себя. Он все еще дорожил письмом от Канхи. Неожиданно получив его, он перечитывал послание снова и снова. Он не мог передать словами, насколько был благодарен и какую радость испытывал. Это письмо казалось ему еще более ценным из-за того, как оно добиралось к нему из Чосона.

Двое мужчин опустошили свои стаканы, пытаясь разрядить атмосферу неловкости. После слов Сангхака «все должно было быть не так» Чансок вспомнил растерянное лицо Канхи. Как она могла быть такой хладнокровной?

Свадьба была назначена через три дня.

Чансок проводил Сангхака и бесцельно побрел куда-то. Спокойный полуденный солнечный свет падал на зеленые поля сахарного тростника. Чансок шагал, оставив лагерь за спиной. Он брел мимо полей сахарного тростника высотой с него самого, а внутри него разгоралось пламя гнева. Он даже не знал толком, на что злится. Чансок, конечно, верил другу, но вся эта ситуация была абсурдной.

Как можно было разбить уже сговоренный союз всего несколькими словами? У Чансока было такое ощущение, что Сангхак настолько спокойно принял слова Канхи из-за того, что почувствовал, что она не хочет расставаться с Наен. Но Чансок ненавидел себя за то, что последовал за другом. Он чувствовал, что Канхи предала его, но предательство Сангхака, который принял такое решение, а теперь вел себя так, словно ничего особенного не случилось, было куда больнее.

Когда Чансок услышал о Синчхонджи [8], он, даже не раздумывая, принял решение отправиться на остров Пхова. У него не было ни родителей, ни братьев, ни сестер. Не было ничего, что бы держало его на родине. Даже когда Чансок работал ночи напролет, он едва мог позволить себе есть хотя бы трижды в день. Если же работы не было, ему приходилось каждый раз искать себе пропитание. Все его мысли были лишь о том, как бы выжить. Совершенно не похоже на нормальную жизнь для человека – о такой он уж точно не мечтал.

– Вы сказали «Пхова»?

– Верно. Так этот остров называется. Говорят, что там тепло круглый год и можно не бояться холода до конца своей жизни. И фрукты валяются прямо под ногами.

Когда он впервые услышал это, ему захотелось отправиться на остров, пусть бы даже он находился в самой преисподней. Нет, это был тот самый рай, о котором он мечтал всю свою жизнь. Заработная плата, медицинские льготы и даже дом – эти условия были неслыханными в его родной стране. Боясь упустить шанс, он был нетерпелив. Когда Чансок пришел попрощаться со своим единственным кровным родственником, дядей по материнской линии, тот подарил ему потертый костюм и сказал:

– Это новое место, так что тебе придется зажить там новой жизнью. Мужчине нужно быть уверенным в себе, когда он отправляется в другую страну.

На пароме, направлявшемся на Пхова, Чансок все размышлял над словами дяди. Где-то он слышал, что жизнь иногда подбрасывает тебе возможности, и теперь осознал, что у него появилась возможность жить по-человечески. Двадцатилетний крепкий организм – бояться ему было нечего. Он решил, что накопит денег и построит дом на том острове, где круглый год все цветет и щебечут птицы. Где-то около десяти комнат. Да, этого было бы достаточно, чтобы создать семью и зажить счастливо. Он мечтал построить большой гостевой дом, чтобы люди, чей путь лежит в Чосон из Пхова или наоборот, могли остаться и переночевать. Чансок был настолько полон фантазий о новом месте, что ему казалось, что паром еле тащится.

Чансок бросил взгляд на свой наряд: соломенные сандалии и парадный костюм в западном стиле. Выглядело совершенно неправильно. Он подумал, что первой вещью, которую он купит на зарплату, будет новая обувь, сделанная из кожи. Ему было достаточно просто представить это. Лишь немногие из людей на борту были одеты в костюмы. Конечно, когда на тебе соломенные сандалии, облачаться в костюм глупо, но Чансок с удовлетворением прикоснулся к его лацкану.

22 декабря 1902 года японское судно «Гэнкаймару» покинуло порт Чемульпо. На борту находился сто двадцать один человек. Это были первые корейские эмигранты, направляющиеся на остров Пхова. Сначала 24 декабря корабль прибыл в Нагасаки, проплывая через Мокпхо и Пусан. Пройдя медосмотр и вакцинацию на карантинной станции в Нагасаки, корейцы дождались прибытия американского судна «Гэлик», следовавшего транзитом через китайский город Шанхай. В общей сложности девятнадцать человек не прошли медицинский осмотр. Выбыли те, кто поднялся на борт в одиночку. Люди в один голос говорили, что это счастье, что семьи не пришлось разлучать. Выбывшие затем вернулись в Чосон, и некоторые из них даже решили дождаться следующего корабля. Всего на борту осталось сто два человека. В основном это были мужчины среднего возраста, а также несколько женщин и детей.

Сангхак наблюдал за молодым человеком, стоящим на борту и смотрящим на море. Он казался смельчаком, ел быстрее всех и во время раздачи еды всегда просил добавки. Несмотря на впечатляющий аппетит, он был воспитанным молодым человеком, который всегда аккуратно убирал за собой после трапезы. Его наряд сразу привлек внимание многих: странное сочетание парадного костюма и соломенных сандалий. Мало кто был одет похожим образом. Коротко остриженные волосы освежали его образ. Кажется, он был примерно того же возраста, что и младший брат Сангхака, который остался в Чосоне. Глядя на то, как юноша с неизменным почтением здоровался с проходящими мимо взрослыми людьми, Сангхак подумал, что манеры у него хорошие. Он выглядел по-настоящему славным человеком, с которым можно сблизиться. Когда отправляешься на Пхова, нужно быть готовым, что придется с кем-то делить ночлег. Само собой, такое волей-неволей сближает, и, поскольку эти двое плыли на одном корабле, можно было назвать их товарищами.

Сангхак подошел к молодому человеку:

– Чхве Сангхак.

Чансок замер, когда мужчина внезапно протянул ему руку. В его глазах отражалась такая серьезность, что Чансок, сам того не осознавая, подал руку в ответ. Впервые за все время пребывания на борту кто-то поздоровался с ним настолько почтительно. Он почувствовал себя странно: к нему давно никто не относился подобным образом. Он крепко пожал Сангхаку руку и ощутил тепло и силу. Мужественная, одновременно мягкая и мощная рука.

– Меня зовут О Чансок.

– Вы плывете один?

– Обращайтесь ко мне на «ты». Полагаю, вы намного старше меня… и да, я один.

– Ты просто напоминаешь мне моего брата. Это, наверное, судьба.

В тот момент, когда Сангхак, увидев О Чансока на судне, заинтересовался им, молодому человеку было двадцать лет. Чем больше старший за ним наблюдал, тем больше юноша привлекал его. Чансок обладал необычайным обаянием, которое влекло людей. В отличие от Сангхака с его мягкими чертами лица, Чансок обладал мужественной внешностью. Он будто всем своим существом излучал мужскую силу. На первый взгляд он казался спокойным и чуть отстраненным, так что Сангхак подумал, что, наверное, его жизнь была полна трудностей – этого было не скрыть. Двое мужчин сблизились быстро.

Прошло больше недели с тех пор, как паром покинул порт Нагасаки после двухдневной стоянки. Судно шло посреди бескрайнего моря. Все вокруг то и дело говорили, что место под названием Пхова уже совсем близко. Воздух становился теплее.

Чансока раздражал неприятный запах, исходивший от мужчины, сидевшего рядом с ним. Когда стало жарче, запах усилился. А Сангхаку не понравился его багаж, который был необычно объемистым по сравнению с багажом других пассажиров. Естественно, людям, которые всю свою жизнь оставили позади, сев на этот корабль, было тяжело смотреть на такое обилие поклажи. А пассажир еще и все время носил багаж с собой, чуть ли не сидел с ним в обнимку. Наконец терпение Чансока истощилось:

– Боже, что за зловоние…

Мужчина ничего не ответил на это, что раздосадовало Чансока еще сильнее. Но он сдержался, смолчал и отошел с Сангхаком в сторонку.

– Вы когда-нибудь разговаривали с этим человеком?

Сангхак поглядел на пассажира, на которого указывал Чансок, и склонил голову набок.

– Ну, это одиночка. Поговаривают, что он жил в России до девятнадцати, а потом вернулся в Чосон. Он должен неплохо говорить по-русски, хотя я не уверен, что слухи эти правдивы.

– Но почему он всегда таскает с собой сумку, которая пахнет не пойми чем?

Глаза Сангхака сверкнули любопытством при словах Чансока. После ужина они пошли туда, где сидел мужчина. Ветер, гулявший по палубе, был довольно слабым. Море колыхалось и было темнее ночного неба. Звезды мерцали над головой, словно вот-вот начнут падать вниз.

– Чхве Сангхак.

Мужчина обернулся.

– Ли Тэхо. Я из Вонсана, но некоторое время провел в районе Северного Кандо [9] и в России.

Сангхак пожал руку, протянутую мужчиной: его исчерпывающее представление располагало к себе. Хотя Ли Тэхо был невысокого роста и коренастый, выражение лица его было приятным. Подошел Чансок, и все трое пожали друг другу руки.

– На первый взгляд представляется, что господин Сангхак – старший из нас троих, а господин Чансок – младший, – заметил Ли Тэхо.

Все трое переглянулись и засмеялись.

Чансок, не в силах сдержать любопытство, наконец спросил:

– Вы что-то взяли на борт… Что-то сильно пахнущее.

Тэхо поскреб в затылке:

– Это меджу [10].

Чансок и Сангхак не могли поверить собственным ушам.

– Вы сказали «меджу»? – переспросили они хором.

– Я взял его с собой, потому что он напоминает мне вкус соевой пасты из родных мест.

Услышав это, Чансок и Сангхак схватились за животы. Хохот мгновенно прогнал тоску долгого и скучного путешествия. Им бы просто и в голову не пришло, что за драгоценность Тэхо прятал в своей сумке.

Все трое без устали беседовали до поздней ночи. Хоть они и познакомились на этом же судне, мужчины чувствовали некое родство друг с другом. Это была одна из таких ночей, когда кажется, что протяни руку – и ухватишь звезду с неба. Ночные небеса были глубокими и темными, словно их будущая жизнь, но и исполнены звезд, вселяющих надежду. Те пассажиры, кто уже спал, тихонько похрапывали. На борту все было мирно.

Трое продолжали переговариваться, понизив голоса: им не спалось. Чансок был поражен тем, что Тэхо, казавшийся простоватым и замкнутым, оказался настолько красноречивым.

– Несмотря на официальный статус иммигранта, меня беспокоит мое будущее на Пхова.

Тэхо был первым из троицы, кто открыто высказал свои сомнения относительно трудовой иммиграции и работе на плантациях сахарного тростника.

– Прежде чем приехать в Чосон, я некоторое время прожил в Китае, и оттуда уезжало много рабочих. Я уже бывал на острове, и люди рассказывали мне, что им пришлось столкнуться со множеством трудностей.

Он говорил как человек, который много где побывал, много видел и слышал до того, как сесть на паром.

– Тяжелым трудом меня не напугать. Посмотрите-ка!

Чансок снял пиджак и напряг мышцы рук. Сангхак и Тэхо подняли пальцы в знак одобрения: так держать, младший братец! Чансок ощутил прилив воодушевления. Затем лицо Сангхака сделалось серьезным, и двое приятелей подсели ближе к нему.

– Как вы все знаете, судно, на котором мы плывем, является официальным иммиграционным кораблем. Возможно, наше будущее кажется неустойчивым, но я считаю, что разводить панику раньше времени не стоит.

– Я слышал, что китайцы, живущие на Пхова, составляют более половины всего населения острова?

– Верно. Так и есть, ведь Китай уже давно поставляет туда рабочую силу. Их стало слишком много, это начало создавать социальное напряжение. Поэтому владельцы плантаций стали искать рабочих из других стран, вроде Японии. Вы же знаете: японцы прибыли на Пхова почти на двадцать лет раньше нас.

Тэхо покивал, показывая, что тоже знал об этом.

– В любом случае эти ребята действуют быстро.

– Но почему они выбирают наших, а не японцев?

Чансоку было любопытно: он впервые слышал об этом. На их паром поднялось множество иммигрантов, стремящихся избежать голодной смерти. Чем больше Чансок слушал товарищей, тем большую неловкость испытывал от собственного невежества.

– Потому что так дешевле.

Ответ Сангхака был прост. Тэхо снова кивнул, соглашаясь, и прибавил:

– Похоже, было уже немало случаев, когда японские рабочие сбивались в союзы и противостояли плантаторам.

– Противостояли? – Чансок был расстроен: об этом он совсем ничего не знал.

– Я не в курсе подробностей, но думаю, они требовали повышения заработной платы или лучшего обращения.

Чансок и Тэхо покивали.

Глядя на Сангхака, Чансок подумал, что его товарищ – человек умный, рассуждающий логически и знающий все о событиях внутри и за пределами страны.

Первое впечатление говорило, что его семейство принадлежало к высшему классу, янбан.

Хотя Чансок не чувствовал по этому поводу неловкости: они находились на полпути к новому миру, где, насколько он знал, разницы между высшими и низшими сословиями, сангном, не было. По слухам, на острове все трудились плечом к плечу и делились друг с другом. Тем не менее слова о повышении заработной платы и обращении звучали для Чансока чужеродно.

Все, что он мог, это внимательно слушать своих новообретенных старших брарьев, смутно догадываясь, что все это означает. Чансок еще сильнее напряг слух. Он не хотел пропускать ни единого слова или вздоха. Речи о возможности жить новой жизнью на новой земле были драгоценными и обнадеживали.

– Тогда эти китайские и японские рабочие, должно быть, сделались для плантаторов настоящей головной болью. – Голос Чансока был полон уверенности, как будто юноша действительно понял, о чем говорят эти двое. Он был горд тем, что смог быстро сформулировать вывод из этой запутанной истории.

– Вот именно. Но важно в итоге лишь то, что нынешняя ситуация, при которой рабочие из Чосона едут на Пхова, выгодна для нас. Плантаторам понадобится рабочая сила.

Чем больше Чансок слушал, тем сильнее его убеждали соображения Сангхака насчет того, что ситуация складывается в пользу корейских рабочих. Похоже, страх перед неведомой землей Пхова постепенно исчезал. Они втроем устроились в углу и решили поспать. Чансок же принялся считать звезды на ночном небе: уснуть он не мог – не тогда, когда внутри расцветала надежда. Прежде чем он успел это осознать, на горизонте уже забрезжил новый день.

Ходили слухи, что после обеда на судне состоится богослужение. Также было сказано, что они прибывают на Пхова завтра. Люди разволновались. Мигрантов набирали в основном американские миссионеры-методисты, которые часто посещали Чемульпо, поэтому большинство из них состояли в одной церкви. В ходе богослужения даже те, кто не относился к христианам, из любопытства подходили поближе и в итоге один за другим занимали места. Даже люди, не присутствовавшие на службе, все равно наблюдали лежа или сидя поодаль.

– Великое переселение израильтян в Ветхом Завете также можно назвать примером иммиграции. Иммиграцией можно считать и тот факт, что ваши предки, народ Пэкче [11], уехали в Японию и поселились там. Было действительно интересно разгадать характер иммиграции, глядя на иероглифы. Например, первый иероглиф в слове «иммиграция» означает «много риса». Другими словами, иммигранты – это люди, которые покидают свой родной город в поисках пропитания, они добывают его. Теперь мы – одна семья, плывущая на этом судне с общей целью. Мы – воссоединившиеся братья и сестры.

Сангхак, Чансок и Тэхо сидели поодаль и наблюдали за молящимися. Все трое были согласны с тем, что покинули родину, чтобы добыть себе пропитание. Если подумать, Тэхо был даже дважды эмигрантом: ведь он сперва уехал во Владивосток и только потом отправился на Пхова.

Среди людей, присутствовавших на службе, особенно выделялась одна женщина по имени Со Симен, сидевшая с двумя маленькими девочками. Она заметно отличалась от всех мигрантов на борту. Ее раскосые глаза и глубокий взгляд, аккуратно уложенные волосы и прямая спина производили впечатление домохозяйки из благородного рода.

Наблюдая за службой вместе со множеством других, Симен испытывала неописуемое воодушевление. Вера, которую она обрела, посещая церковь тайно от родственников, стала ее опорой в трудные времена. В родном городе мужчины и женщины были отделены друг от друга во время богослужения плотной занавесью. Однако на первой службе, проходившей на пароме, направлявшемся в новую землю, не было ни разделения, ни различий между мужчинами и женщинами. Это ее взволновало. Она решила выкинуть за борт свои воспоминания о том, как ее ругали за рождение двух дочерей. К счастью, оглядевшись, женщина увидела несколько знакомых лиц из церкви. Симен подумала, что сесть на борт этого парома было хорошим решением, и крепко обняла двух дочек за плечи.

– Разве это не земля? – крикнул кто-то.

Все вокруг зааплодировали и сбежались к самому борту. По мере приближения зеленая точка становилась все больше и больше. Сердце Чансока колотилось. Ему казалось, что он уже чувствует запах суши, так что он задышал поглубже. Точка превращалась в сушу, и люди приветствовали ее криками. Небо было чистым, без единого облачка, и казалось, видневшийся вдали зеленый остров встречает гостей с распростертыми объятьями. Чансок закрыл лицо руками, не в силах поверить, что прибыл на Пхова, о котором только слышал ранее. Легкая дрожь пробежала по его телу.

Им сказали, что необходимо заполнить иммиграционные документы, прежде чем судно войдет в порт Гонолулу. Все документы были на английском языке, так что пришлось обратиться за помощью к переводчику господину Со. У них спрашивали имя, пол, возраст, семейное положение, род занятий, последнее место жительства, пункт назначения, размер приданого и уровень грамотности.

Люди стояли, ожидая своей очереди. Сангхак помогал господину Со заполнять бланки. Он передавал документы, написанные на корейском языке, Со, а тот быстро переводил их на английский.

Настала очередь Чансока. Сангхак спросил, грамотен ли его друг. Чансок признался, что не умеет ни читать, ни писать. Он чувствовал себя так, будто совершил большой грех. Лицо его резко покраснело. Чансок взглянул на Сангхака с легкой завистью, ведь тот мог легко записать то, что ему сказали.

– Первым делом тебе нужно освоить грамоту. Я буду учить тебя.

Сангхак подмигнул, и Чансок кивнул в знак благодарности. Возможность научиться писать – это то, о чем он даже и мечтать не мог.

Настала очередь Симен. Она шла медленно, вероятно потому, что сверток в ее руках был тяжелым. Две девочки, следовавшие за ней, держась за подол ее юбки, оглядывались с полными любопытства глазами. На первый взгляд Симен, четко отвечавшая на вопросы Сангхака, выглядела как деловая женщина. Когда ее спросили, как ее зовут, она на мгновение закрыла глаза и произнесла:

– Пожалуйста, напишите фамилию моего мужа Пак и мою фамилию Со на английском языке перед именами моих дочерей как Паксо.

Сангхак наклонил голову в ответ на ее неожиданные слова. Люди, ожидающие своей очереди, тоже глядели на женщину с выражением абсолютного непонимания. Симен снова заговорила твердым голосом:

– Я растила их как мать-одиночка. На этой новой земле у них начнется новая жизнь. Я могла бы указать только свою фамилию, но не хочу прерывать цепочку их биологической связи.

Ее голос звучал непоколебимо. Сангхак сказал, что у него нет выбора, и записал фамилию с ее слов. Маленькие дочери Симен стояли, держась за ее руки и, похоже, намеренные не выпускать их вовсе. В их искрящихся глазах и полных внимания позах сквозили ум и изящество, говорившие о том, что к воспитанию девочек подходили с должным тщанием.

Сто два человека, сошедших с парома, выстроились в очередь. Все выглядели измотанными долгой дорогой. Только полуденное солнце оставалось бодрым. Люди выходили из очереди один за другим, услышав свои имена, названные переводчиком Со. Хозяин плантации распределил людей по повозкам и рассадил. К счастью, все отправлялись на одну плантацию. Говорили, что Ассоциация плантаторов, выращивающих сахарный тростник, проявила заботу о первых корейских иммигрантах.

Чансок втайне боялся, что ему придется расстаться с Сангхаком, и, когда этого не произошло, почувствовал облегчение. Люди, которые думали, что их разлучат, держались за руки, обнимали друг друга и похлопывали друг друга по плечу, когда слышали, что все собираются на одну планатацию. Все эти люди за несколько дней на судне стали близкими друзьями. Они сделали один и тот же выбор и вместе пересекли Тихий океан. Сангхак крепко обнял Чансока, прежде чем сесть в повозку. Тэхо тоже подошел и раскрыл объятия. На их глазах выступили слезы – возможно, потому, что все трое почувствовали себя счастливцами уже из-за того, что поедут в одно место.

Немало прошагав пешком, Чансок взглянул на небо. Густой лес мешал определить, который сейчас час. По пути Чансок вспоминал отношения с Сангхаком и сам не заметил, как оказался на вершине горы, нависавшей над «Лагерем девять». Отсюда весь лагерь целиком был виден как на ладони. Там он грузно опустился на землю.

Перед глазами Чансока встал тот момент, когда он впервые увидел Канхи. Он узнал ее с первого взгляда. Нет, наверное, правильнее сказать – почувствовал. Все, что он получил, это фотография и письмо, но он безумно ждал встречи с этим человеком. Конечно, Наен с ее западной внешностью привлекала внимание, но сердце Чансока с самого начала остановилось на Канхи. Если бы ему пришлось назвать причину, по которой это произошло, он бы ответил, что дело в ее взгляде. Такой мог быть только у человека, который уже давно ждет кого-то. Может быть, и у него самого был такой же взгляд – ведь он так долго ждал Канхи.

Было ли это причиной? Когда из уст Канхи вылетели слова о том, чтобы поменяться партнерами, Чансок был ошеломлен. Как будто кто-то ударил его по голове тупым предметом. Предложение было совершенно неожиданным. Сам Чансок изначально решил, что, если Наен будет упрямиться до конца, он сделает все возможное, чтобы ее переубедить. Дело было не только в деньгах. Было глупо возвращаться на родину. Как она сюда попала? Насколько он слышал, получить паспорт становилось все труднее. Не означало ли это, что Чосон уже потерял свой суверенитет? Чансок был потрясен безрассудством Наен, собиравшейся вернуться в голодный и холодный край.

Однако понять предложение Канхи было еще труднее – а ведь она выдвинула его, ни с кем не посоветовавшись. Чем больше он об этом думал, тем более бесчувственным казалось ему это решение. Даже если бы Наен и уехала, он считал, что Канхи-то точно останется. А досаднее всего было вспоминать то, каким образом повел себя Сангхак. Тот факт, что Сангхак, которому он доверял и за которым во всем следовал, принял предложение Канхи без единого слова возражения или колебания, по-настоящему его поразил. Чансоку хотелось плюнуть себе в лицо за то, что он напрасно доверял Сангхаку и слушался во всем, как собственного брата. Теперь Канхи будет женой Сангхака, и Чансок должен относиться к ней так и только так.

Он больше никогда не хотел возвращаться в «Лагерь девять».

Трое мужчин

Среди блюд, которые готовил Тэхо, самым популярным были пельмени, слепленные вручную. По вечерам в выходные дни он иногда стряпал русскую еду и приглашал людей из лагеря. У пельменей было более толстое тесто и более жевательная текстура, чем у манду [12]. Однако в отличие от традиционных пельменей, в состав которых входит только мясо, манду все же были вкуснее, ведь в них добавляли различные овощи.

С наступлением ночи женщины и дети уходили один за другим, оставляя мужчин беседовать. На самом деле истории Тэхо нравились его товарищам больше, чем блюда, которые он готовил.

– Тэхо, расскажи-ка нам историю о любви, столь же прекрасную, как это восхитительное приготовленное тобой кушанье, – шутливо произнес господин Хон, чье лицо раскраснелось.

Он налил Тэхо выпить, и остальные мужчины, сидевшие вокруг, захлопали, поддерживая его предложение. Тэхо откашлялся, делая вид, что уступает давлению:

– Мне было девятнадцать, и в то время я гулял по ночам. Я даже представить себе не мог, насколько холодны русские зимы. В день, когда я почувствовал, что все мое тело промерзло с головы до пят, я выпил несколько рюмок водки и пошел домой. Может, я был пьян, но все никак не мог найти собственный дом. Я закоченел… Затем я просто остановился перед каким-то домом. Он был маленьким и обшарпанным, и казалось, что в нем никто не живет. Я несколько раз постучал в дверь, но никто не вышел. Думая, что умираю, я кое-как собрал последние силы и закричал по-корейски: «Люди, спасите!»

Тэхо вдруг попросил налить ему вина, на одном вдохе влил жидкость в горло и крякнул. Впечатленные мужчины подсели поближе, нетерпеливо ожидая продолжения истории. В это время усталость рабочего дня исчезала. Все просто улыбались в ответ на любые слова. Ночное небо в лагере было синим и ясным.

– И представьте себе: человек, открывший дверь и поприветствовавший меня, оказался невероятно красивой девушкой.

Когда он дошел до этой части своей речи, некоторые мужчины сухо сглотнули – да так звучно, что сидевшие рядом услышали. Тэхо же взволновался и заговорил быстрее. Выражение лица изменилось, как у профессионального артиста. Наверняка никто уже и не помнил, что на пароме, идущем на Пхова, Тэхо когда-то проявлял невежливость да еще и тащил с собой вонючие соевые бобы.

– И знаете, что она сказала мне по-корейски? «Пожалуйста, заходите». Хотя там, где я жил, проживало несколько корейцев, я никогда не видел такой красивой девушки. В камине ярко горели дрова, в воздухе витал запах копченостей, как будто варили солянку. Это такой русский мясной суп. Мне было так голодно и холодно…

– Так, понятно, это все про еду, а ты давай дальше рассказывай…

Сидевшие вокруг мужчины подбадривали Тэхо. В то время из десяти мужчин на плантации жены были только у двоих-троих.

– Ну, дальше она прямо передо мной сняла с себя одежду.

– Полностью?..

– Что, совсем всю?..

– Полностью. Совсем. А потом раздела меня.

При словах Тэхо некоторые мужчины, которые и без того выглядели взъерошенными, улеглись на пол и начали кататься по нему.

– Кожа у нее была такая белая и искрящаяся, и янтарное пламя очага отбрасывало на нее отблески. Не знаю, как так вышло. Я всю ночь занимался любовью с этой девушкой, а наутро, пообещав встретиться с ней на следующий день, ушел домой.

– Все мужики одинаковые. – Пожилая женщина, выходя из кухни, покачала головой.

– Нужно было тебе остаться в том доме и жить с ней.

– Точно. Зажил бы славно и не страдал под этим палящим солнцем.

Мужчины бросали эти замечания, как будто история Тэхо отпечаталась у них в памяти. На лицах было написано разочарование, словно всем втайне хотелось, чтобы рассказ был длиннее.

– Слушай, а действительно ли тот дом был заброшен?

– Говорю же! Я сам не мог в это поверить. Я долго спал после этого, а днем сразу же помчался туда. Но я не смог найти дом. Никак. Словно дьявол меня заморочил.

– Вы что, даже не обменялись ничем на память?

– На память, говоришь… Мое тело помнит. С тех пор я так и не мог сблизиться ни с одной женщиной. Тело не откликалось… – пожаловался Тэхо с весьма серьезным выражением лица, и мужчины вокруг снова захохотали, катаясь по полу.

Тэхо закончил свою печальную историю любви, сообщив, что однажды в России его приняли за японца и чуть не забили до смерти. Никто так и не спросил, правда ли то, что он рассказал.

Первым, кто поднял вопрос невест по фотографиям, был Чансок. Он собирался покинуть плантацию и отправиться в Гонолулу. Окружающие часто говорили, что ему пора бы жениться. Каждый, кто знал его, знал и то, что Чансок – перспективный, способный и трудолюбивый молодой человек. Люди в «Лагере девять» верили, что он, мечтавший стать бизнесменом, однажды добьется большого успеха.

Но прежде чем заводить бизнес, Чансок хотел жениться. Когда он услышал, что любой, кто хочет взять невесту из Чосона, может подать заявку, его сердце затрепыхалось. Радость наполняла его при мысли, что он наконец сможет своими руками построить то, чего у него отродясь не было, – семью. Однако Сангхак с Тэхо, которые были ему как братья, тоже должны были принять в этом участие. У Чансока совсем не было желания жениться в одиночку.

– Хен, я оплачу расходы. Давайте подадим заявку вместе.

Чансок говорил с Сангхаком осторожно. Лицо товарища, вернувшегося с работы на плантации, выглядело еще старше, возможно из-за усталости. Он казался намного старше своих тридцати.

– Спустить столько денег ради женитьбы? – отозвался Сангхак. – Нет уж, спасибо, мне и так хорошо.

– Я слышал, что в твоей комнате каждый вечер проходят попойки, – заявил Чансок, нацелившись на серьезный разговор.

– Да нет же – ну и преувеличение!.. Всего лишь разговоры нескольких одиноких людей о прошлом.

Легкая тень на лице Сангхака выдавала его. Он был чрезвычайно благодарен, что Чансок заботится о его благополучии, но в то же время чувствовал себя униженным. Столько сил я вложил в то, чтобы переехать на Пхова, подумал он, и вот – трачу время впустую. Перед глазами всплыло лицо его сына, Сеука. Он оставил его на воспитание старшего брата, но не было никакой гарантии, что Сеок все еще живет в том же доме.

Люди, с которыми он был знаком, уезжали один за другим из лагеря в центр города, а число филиппинских рабочих на ферме увеличивалось. Даже Чансок обучался вести бизнес и больше времени проводил в магазинах Гонолулу. Господин Пхен, который был с ним близок, женился и стал меньше времени проводить в компании Сангхака. И тот завидовал, потому что Пхен выглядел счастливым. Господин Квак и его семья, которые так и не смогли привыкнуть к работе на плантации, в конце концов снова уехали в родной город. Сангхак завидовал и им, кто выбрал возвращение домой. День за днем после работы Сангхак чувствовал себя одиноким и угрюмым. И это была правда: чтобы отвлечься, он присоединялся к попойкам то тут, то там и играл в азартные игры.

Он не раз засыпал, даже не снимая пропахшую потом одежду. Иногда Сангхак просыпался посреди ночи из-за жажды, не мог снова заснуть и ворочался до самого утра. Он тосковал по запаху женского тела, его теплу. День, когда Сангхак пошел в бордель в Чайна-Виллидж, не принес ему ничего хорошего. Азиатские рабочие могли себе позволить не так много женщин. Женщина не могла понять его, а он не мог понять женщину. Казалось бы, не так уж это и трудно: разделить постель друг с другом. Сделка была оговоренной, условия просты. Тело женщины было теплым, и ему было хорошо внутри него. Но в те дни, когда Сангхак приходил домой из борделя, он почему-то выпивал больше. Однако за все это время у него не возникло ни единой мысли о женитьбе. Он просто ощущал, что быть одному тяжело и обременительно.

Сангхак взял сигарету и закурил.

– Я слышал, что в церкви есть кто-то, кто поедет на родину в следующем месяце, – не сдавался Чансок.

Его сердце сжималось каждый раз, когда он слышал, что Сангхак по ночам пьет, играет в азартные игры и нарывается на стычки с рабочими из других стран. «В кого он превратился?» Ведь этот человек помог Чансоку не только научиться грамоте, но и сохранить бодрость духа. Он был ему как старший брат и отец. Много раз Чансок тайно подражал мимике Сангхака и даже его голосу, потому что хотел быть похожим на него.

– О чем вы говорите, когда собираетесь в твоей комнате, хен?

Когда Сангхак не ответил на его слова о церкви, Чансок сменил тему. Друг, который только что затушил сигарету, наконец открыл рот, как будто ему задали вопрос, которого он ждал.

– Тебе тоже стоит узнать, почему мы приехали на остров в качестве рабочей силы сразу после японцев.

– Не потому ли, что мы обходимся дешевле?

Чансок говорил таким тоном, как будто тоже теперь во всем этом разбирался.

– Слушай, японские рабочие знали, что труд на апельсиновой ферме в Калифорнии в два раза выгоднее, чем здесь. Они просто не захотели оставаться. Местным плантаторам попросту не удержать их. Эти плантаторы – они не дураки. Они понимали, что потеряют деньги, и просто нашли кого-то на замену.

– Но разве наш хозяин так плох? Он построил нам церковь, верно? – вспомнил Чансок о церкви Эва на территории «Лагеря девять».

– Им выгоднее, чтобы послушные работяги, не требуя повышения зарплаты, ходили в церковь вместо того, чтобы пить, играть в азартные игры и драться. Таких легче контролировать. Вполне естественно, что, если ты религиозен, ты не будешь ввязываться в неприятности. Объединенными усилиями мы заработали им около шестисот тысяч долларов, и под влиянием момента они решили построить церковь.

Взгляд Сангхака на мир по-прежнему оставался проницательным и правильным. Чансока это поражало до глубины души, но в то же время он испытывал благодарность к другу. Его позиция сильно отличалась от позиции самого Чансока, который думал только о том, как бы уйти с плантации и заработать больше денег.

Тогда Чансок подумал, что Сангхаку было бы здорово жениться, и решил постараться его как-нибудь уговорить.

Для корейцев жизнь японских рабочих была объектом зависти. Место, где они жили, было просторнее и роскошнее, чем «Лагерь девять». Каждому хозяйству был предоставлен отдельный дом, причем дома были разной формы. Даже женщины однажды заглянули на их кухню и обалдели настолько, что рты у них потом не закрывались:

– У них на полу паркет! Как же я завидую людям, которые ходят из комнаты в комнату и на кухню без обуви!

Корейские рабочие получали меньше, и обращались с ними хуже, чем с японцами. Только спустя долгое время Чансок понял, что умелость, организованность и национальная сплоченность определяют заработную плату рабочего. Поехав в центр Гонолулу, можно было увидеть множество японских магазинов, где корейцы закупали предметы первой необходимости. Японцы жили гораздо лучше, чем корейцы, работавшие на плантациях. Вот причина, по которой Чансок хотел заняться бизнесом.

Ему хотелось делать деньги. Он хотел завладеть большим участком земли, построить дом, обзавестись хозяйством, подобно плантатору, и вырастить детей. Утром ему хотелось наливать в кружку кофе и прогуливаться по зеленым полям, где рос сахарный тростник, хотелось ступать по земле, которая была записана на него, и ладонями щупать зерна, прорастающие в ней. Ему хотелось получить возмещение за все то время, когда его угнетали и подавляли. Поскольку тут был новый мир, ничего невозможного в нем не было.

– Но владельцы плантаций ведь хвалят корейских рабочих за честность и усердие по сравнению с китайцами, которые вечно грубят, или японцами, которые бастуют всякий раз, когда им что-то не нравится, разве не так? – осторожно спросил Чансок, обеспокоенный тем, что он может оказаться единственным в этом мнении.

– Не означает ли это, что нами легко управлять? Это вовсе не комплимент. – Тон Сангхака был немного язвительным, но если задуматься, слова его были верны, как и всегда. – Поэтому нам тоже нужно искать что-то новое. Если рассчитывать только на зарплаты рабочих, в будущем станет сложнее. А вдруг так случится, что ты постареешь и не сможешь работать, а детей, которые бы о тебе заботились, не будет…

– Верно. В конце концов, Пхова – чужой край. Даже если ты тут посадишь рис и капусту, это будет по-прежнему чужая земля, пока ты не осядешь на ней и не заведешь детей.

– Значит, нам стоит жениться. Привезти невесту из Чосона…

Чансок был счастлив, что разговор снова направился в желанное для него русло.

Выписать невесту по фотографии стоит денег. Для Сангхака это была довольно ощутимая сумма. Накопи он столько, он хотел бы передать накопления домой, сыну. Он просто не знал как. Если бы он только знал, где живет его сын, он послал бы ему денег, даже если для этого пришлось бы влезть в долги. Он знал, что Чансок очень заботливый и внимательный человек – он не станет выписывать невесту для себя одного. А Сангхак был совершенно не в настроении стричься, а потом одалживать костюм и идти фотографироваться. Невеста по фотографии? Сангхак усмехнулся как человек, который на мгновение погряз в фантазиях.

Тэхо, присоединившийся к ним с запозданием, заявил о своем намерении не жениться.

– Я собираюсь открыть большой ресторан. Разве у нас тут не место встречи Востока и Запада? Сейчас у меня нет ни денег, ни времени, но я обязательно открою ресторан, достойный того, чтобы написать свое имя на вывеске.

– Нет ничего невозможного для такого мастера, как ты, хен. Но не потому ли это, что ты не можешь забыть ту свою любовь?

– Почему люди мне не верят? Человек, державший в руках такую женщину, не может даже мечтать о другой… Вы-то хоть верите, что я ее не выдумал?

– Значит, ты думаешь заработать немного денег и найти ту женщину?

– Почему бы и нет? Если судьба и карма благоволят, люди всегда могут найти друг друга. В этом вся красота жизни. – Этими словами Тэхо всегда заканчивал разговор о браке.

Ходил слух, что он, когда только приехал на Пхова, привез с собой золото. Золото, купленное в России. Никто не знал, правда это или нет, но никто не спрашивал прямо.

С золотом или без, а Тэхо выполнял самую тяжелую работу на плантации: полив. Задача заключалась в том, чтобы относить воду в поля. Здесь, на Пхова, дождь шел три-четыре раза в день, а затем прояснялось, но когда наступала сушь, сахарный тростник поникал, обнажая корни.

Собрать поток воды, спускающийся со склона горы, затем вскопать землю и провести ее к полям сахарного тростника, было тяжко даже сильным мужчинам. Поэтому немногие рвались на эту работу, хотя зарплата там была намного выше, чем у рабочих на полях сахарного тростника. Тэхо же трудился без перерыва, даже по выходным – копал могилы для похоронного бюро, чем тоже никто не хотел заниматься, но что довольно неплохо оплачивалось.

– Я начинаю махать лопатой, а когда вырываю яму со свой рост, пот льется по спине как дождь. Но знал бы ты, как там уютно и прохладно…

– Вы не закопали ли на черный день парочку золотых самородков?

– Золотых самородков?

Хоть Чансок сказал это в шутку, Тэхо не стал отрицать предположения, что он привез-таки с собой золото.

Симен не хотела бы возвращаться в свой родной город, но иногда она сожалела о том, что приехала на Пхова. Особенно в те дни, когда таскала на плечах через поле охапку сахарного тростника. Расчищая поле от кустов, она не раз резала пальцы. Она и оглянуться не успела, а руки ее уже огрубели и стали похожи на мужские, как и мускулистые плечи.

Тэхо вошел в ее бедственное положение и предложил выход: «Как насчет того, чтобы получать оплату за стирку и готовку для одиноких мужчин, живущих в лагере?» Он добавил, что это, вероятно, будет приятнее, чем работа на полях. Но предложение затронуло гордость Симен. Она выслушала его и ничего не ответила. Женщина прожила всю свою жизнь, питаясь тем, что готовили другие, и мысль о том, что в чужой стране ей придется сделаться кухаркой, отвращала ее, поэтому она отказалась. Хоть работа на ферме была трудна, в ней имелись свои плюсы. К примеру, после этого каторжного труда Симен спала сладко, словно младенец. Она спала так, будто умерла, и, когда просыпалась, ее тело чувствовало себя отдохнувшим и обновленным.

В то время господин и госпожа Квак, которых она встретила на острове, вернулись на родину. Рабочим, которым раньше готовила жена господина Квака, пришлось задуматься о питании. Тогда Тэхо вновь спросил Симен. Женщина колебалась. Недавно она упала и повредила ногу, которая еще не полностью зажила. Симен была благодарна Тэхо, который научил ее выращивать гвоздику в качестве побочного заработка. В итоге она уволилась с плантации и начала трижды в день готовить для шестерых рабочих, включая Тэхо, и стирать их одежду. Платы за стирку и питание, которые они регулярно вносили, вполне хватало на жизнь.

К счастью, Симен удалось занять крошечный клочок земли рядом с плантацией, которую уже давно никто не использовал. И этим она тоже была обязана Тэхо. Посадив гвоздику на небольшом участке земли, доставшемся ей бесплатно, и продавая ее, можно было заработать приличную сумму денег. Много гвоздик требовалось для изготовления леев – цветочных ожерелий, которые носили на шее туристы, посещающие Пхова.

– Вы же знаете, что водонос – самый славный парень на этом острове? – с некоторой гордостью заметил Тэхо, прокладывая водосток для высаженных на участке гвоздик.

– А кто сомневается? Но подачки мне не нужны. Как хотите, а в этом месяце я не беру с вас денег за стирку.

Голос Симен звучал твердо. Она производила впечатление человека, который никогда и ничего не говорит попусту. Тэхо не стал спорить: это был единственный способ не ранить ее гордость. У Тэхо перед глазами стояла картина, которая приходила ему на ум каждый раз, когда он видел, как она молча выполняет тяжелую работу на плантации. Тот день, когда она заполняла иммиграционные документы и попросила к именам детей добавить фамилию и мужа, и свою.

Это была Симен, которая настояла на том, чтобы записать ее фамилию как «Паксо».

– Я слышал, ваша дочь ходит в Мид-пак, знаменитую Тихоокеанскую центральную школу?

– Старшая осталась со мной, а младшая ходит, да. Она с раннего детства научилась говорить, да и английский здесь выучила быстро… Плата за обучение ее одной составляет пять долларов в месяц. Сколько смогу, проучу ее.

Всякий раз, когда Симен упоминала Стеллу, на ее лице неосознанно сама собой появлялась улыбка. Дочери, которая поступила в школу Мид-пак, она дала английское имя Стелла Паксо. Это имя подходило волнистым волосам и острому носику. Теперь, когда английский девочки значительно улучшился, она могла выполнять большую часть устного перевода на плантации. Симен гордилась. Глядя на свою младшенькую, она часто думала, что приехать на Пхова было отличным решением.

– Думайте обо мне как о младшем брате и не стесняйтесь просить о помощи.

Симен кивнула на слова Тэхо, но тот знал лучше, чем кто-либо другой, что она не из тех людей, кто легко просит о помощи. Вылив воду, чтобы растекалась по гвоздичному саду, Тэхо вместе с Симен присел в тени. Солнечный свет, который, казалось, сжигал кожу заживо, под навесом становился терпимым. Когда потрескавшаяся сухая земля начала увлажняться, Симен заговорила с некой свежестью в голосе, как будто только что выпила миску воды, утолив жажду:

– Вы мне как младший брат, так что я стирала бы вам бесплатно, но мне еще нужно как-то зарабатывать на жизнь, вы же знаете.

Тэхо кивнул, как будто то, что она сказала, было само собой очевидно.

– Просто наполняйте мою миску рисом доверху, – ответил он, показывая, будто держит плошку с едой.

Каждый раз, когда Симен стирала грязные от пота вещи рабочих, у нее ныло сердце. Каждый раз, когда она получала деньги, которые ей платили за тяжелый труд, она чувствовала, что поступает неправильно. Все они были родом из Чосона и годились ей в младшие братья. Однако иногда Симен сталкивалась с плохими людьми. Она делала что-то для них, а они перебирались на другую плантацию не заплатив. В таких случаях Симен не ленилась съездить за ними, чтобы вернуть свое. Люди цокали языками и называли ее злопамятной, но ей было все равно. Симен спрашивала тогда: «Что из этого плохо: забрать то, что принадлежит тебе, или взять то, что принадлежит другому?» Ее слова были последовательными, а позиция твердой.

Тэхо принес ей несколько свежесобранных диких бананов. Спелые желтые бананчики размером с палец были сладкими как сахар и пахли сильно, словно цветы. Лучшее угощение на плантации для того, кому надо восстановить силы. Вокруг оставшейся банановой кожуры собралась стайка воробьев.

– Благодаря этим воробьям я привязалась к этому месту. Так удивительно, что точно такие же воробьи живут и у меня на родине… Я была так счастлива и благодарна, словно эти птахи прилетели за мной сюда.

Симен на мгновение примолкла, как будто трудные дни проносились у нее в голове.

Решиться эмигрировать вместе с двумя дочерьми было так же трудно, как приготовиться к собственной смерти. Да, ей пришлось бы воспитывать дочек без отца в чужой стране, но она приняла решение жить достойной жизнью во что бы то ни стало. Но по мере приближения дня отъезда Симен начала бояться. Будущее было темно, словно она ступила в черную лужу неведомой глубины. В конце концов Симен передумала, распаковала вещи и убрала их. Она предпочла и дальше ничего не слышать и не видеть.

В то время ее муж связался с очередной женщиной, имени которой Симен не знала. Эта женщина была пятой или шестой… Когда она пыталась подсчитать их количество, то путалась в лицах и именах. В тот день, едва войдя в дом, муж Симен пнул ее ногой и произнес: «Что ты здесь делаешь? Собралась ехать, так езжай! Что ты тут расселась – только позоришь меня!» Сильные руки женщины, которая пришла в ее дом с ее мужем, схватили Симен за волосы и тряхнули ее. Свекровь безучастно наблюдала за этой сценой через дверной проем, скрестив на груди руки. Симен подумала, что была полной дурой, надеясь, что, если перетерпеть это все, в будущем забрезжит надежда. И заново начала паковать чемоданы.

Когда ночь сгустилась, Симен пробралась в гостиную и набрала полные горсти драгоценностей. Она жалела, что у нее такие маленькие кисти. Муж Симен, который накануне напился и отключился, внезапно вскочил, тут же споткнулся и рухнул прямо на ширму. Дрожа, Симен медленно и осторожно накинула на его лицо одеяло, желая, чтобы он никогда больше не просыпался. Ноги у нее так тряслись, что некоторое время она не могла встать.

Звук голоса Тэхо резко вернул ее к реальности: тот внезапно спросил:

– Вы продаете цветы напрямую на улице Мауна-Кеа?

– Я сдаю их в тамошний магазин «Рэя». Так получается удобнее.

– Когда приходят большие корабли, там большой спрос, верно?

– Если собрать цветы в четыре часа утра, вовремя отнести и отдать в магазин, то можно выручить довольно большую сумму. Гвоздики не хранятся больше суток, поэтому приходится делать день в день. – Говоря, Симен не переставала ухаживать за цветами.

Тэхо смотрел на ее грубые, обгоревшие и сухие руки. У него было чувство, что он наблюдает за собственной матерью или сестрой.

То, что внутри меня

Сангхак выглядел смущенным. Он чувствовал себя последним трусом, когда просил Чансока считать происшедшее не чем иным, как судьбой, и все же ничего не мог поделать. Да и говорить здесь было больше не о чем. У Сангхака не было достаточной уверенности в своей правоте, чтобы убедить Наен, которая настаивала на возвращении домой, но и отправлять ее одну не хотелось. На мгновение Сангхак подумал, что брак – это всего лишь пустая мечта.

Тогда Канхи предложила им обмен партнерами. Восемнадцатилетней девушке было нелегко произносить такие вещи. Сангхак был поражен ее способностью видеть картину в целом. Знает ли она, что в их времена важно выжить любой ценой? Сангхак не выбирал Канхи как девушку, а просто уважал ее выбор – выбор человека с подобным взглядом на мир.

Но он не мог найти такие слова, чтобы Чансок спокойно принял случившееся. «Это судьба». Звучало так трусливо. Сангхаку стало стыдно за себя, как будто он только что грязно выругался.

Давным-давно Сангхак учил Чансока писать. Ученик еще с бóльшим энтузиазмом отнесся к учебе, нежели учитель. Пусть обгоревшая спина болела и Чансоку хотелось прилечь, он каждый раз дочитывал главу книги до самого конца. Он был достаточно старателен и умен, чтобы подмечать даже мельчайшие детали. Однажды он прочитал вслух церковный информационный бюллетень, не зная, что Сангхак стоит рядом. Сангхак страшно гордился им – до слез.

Проработав на плантации около трех лет, Чансок постепенно разработал план, как стать независимым. Сангхак был благодарен за то, что юноша поделился с ним первым тем, что было у него в сердце.

– Хен, тебе не кажется несправедливым, что приходится работать на чужой плантации, хотя это такой тяжкий труд? Я собираюсь заняться бизнесом. Я хочу накопить деньги и разбогатеть. Знаешь, если прогуляться по центру Гонолулу в выходной день, можно увидеть несколько потенциальных возможностей. Корейские ученики планируют делать в школе и продавать на рынке кожаную обувь. Мы можем делать заказ у них и продавать сами. Посмотри на бригадира на плантации и других богатых людей здесь. У каждого, и взрослого и ребенка, есть хотя бы одна-две пары кожаной обуви. Я обрыскал весь город в воскресенье, и отдельного магазина, где можно купить хорошую обувь, не нашел. Кроме магазина обуви ручной работы Мацумото, которым управляют японцы. Даже там продают только взрослую мужскую обувь. А качество, похоже, хуже, чем то, что делают наши ученики.

Сангхак был поражен словами Чансока. Было удивительно, что он, работавший ночи напролет, совмещавший труд с учебой, строил столь сложные планы на будущее.

– Как я это потяну, если никогда в своей жизни не занимался бизнесом?

Сангхак был благодарен Чансоку за предложение бросить работу на плантации и открыть собственное дело, но не был уверен в себе. У него не имелось ни сбережений, ни стремления разбогатеть. Его устраивали деньги, которые он получал как рабочий на плантации, плюс то, что ему платили за подработку с бумагами дважды в неделю. Все вместе это составляло примерно тридцать долларов в месяц. Заплатив шесть долларов за еду и два за стирку, Сангхак оставался с двадцатью двумя. После того как он отдавал еще пять долларов ежемесячно церкви на выпуск газеты и на зарплату учителям корейского языка, оставалось семнадцать. За вычетом прочих расходов ему удавалось сэкономить семь-восемь долларов в месяц. У него не было семьи, которую нужно было содержать. Все, что он хотел сделать, это скопить денег и поехать домой. На родине у него остались старший женатый брат, а еще два младших брата.

Сангхак женился на женщине, выбранной его родителями, давным-давно, предварительно даже не встретившись с ней. От нее у него был сын. Она назвала мальчика Сеуком. После рождения Сеука женщина сильно болела и умерла с наступлением следующего года. Преждевременная кончина не дала вырасти серьезным чувствам между супругами. Сына, которого только что отняли от груди, воспитывали старший брат Сангхака и его жена. Он и скитался в поисках заработка несколько лет, но не сильно преуспел, и даже когда он вернулся в родной город, удача не была на его стороне. Глядя на своего сынишку, Сангхак чувствовал разочарование и безысходность. Брат был так же беден, как он сам, но другого выхода Сангхак не видел. И он не знал, есть ли у них средства к существованию.

После приезда на Пхова он два раза пытался связаться с братом. На этом все. Он понятия не имел, доставлено ли брату письмо и деньги, которые он отправил с миссионерами. Время шло, но Сангхак все не мог накопить достаточно, чтобы вернуться на родину. Новости приходили от случая к случаю, словно шум волн в далеком море. В основном плохие. Радостных вестей почти не было. В какой-то момент Сангхак уже не хотел их слушать. Ему иногда снилось, как сын плачет в одиночестве. Это был крик, который никак нельзя было утишить. Он держал ребенка на руках и плакал вместе с ним. Когда Сангхак открывал глаза, пустая комната была наполнена лишь шелестом пальмовых листьев, покачивающихся на ветру.

Из уст Сангхака непроизвольно вырвался вздох, когда он вспомнил свои долгие отношения с Чансоком. Молодой человек был добрым и глубоким, а кроме того, трудолюбивым и честным. Чем больше Сангхак о нем думал, тем яснее понимал, что Чансок – человек без недостатков. И отношения, которые сложились между ними за семь лет совместной жизни в лагере, были исключительными. Временами Чансок был ему как младший брат, а иногда – как надежный друг, на которого можно было с легкой душой положиться во всем. Сангхака мучало то, что такого человека, как Чансок, пришлось трусливо кормить словом «судьба». Он чувствовал, что сделал что-то непростительное.

Чансок хмурился: ему показалось, что голова вот-вот взорвется. Он не мог оторвать ее от подушки и задавался только одним вопросом: где он умудрился так напиться? Чансок припомнил, как ходил по барам, смеялся и болтал со множеством людей, с которыми даже не был знаком. Похоже, приближался полдень: солнечный свет проник вглубь комнаты. Запахло едой. Чансок почувствовал подступающую тошноту. Он вообще смутно помнил, чем закончилась прошлая ночь.

Он грубо сорвал с Наен одежду. Наен вскрикнула всего раз и тут же замолчала. Чансок прикасался языком к ее губам, груди и мягким плечам. Облизывал и покусывал ее тело словно животное, а затем сильно и глубоко толкнулся внутрь. Что-то горячее вырвалось из его нутра и лилось бесконечным потоком. Наен дрожала.

Когда утром он проснулся от жажды, Наен лежала рядом с ним. Даже после свадьбы им было достаточно неловко вместе. Когда Чансок увидел рядом обнаженное тело Наен, он горько пожалел обо всем. Только тогда ему пришла в голову мысль, что они с Канхи стали совершенно чужими людьми. Воистину бессердечная. Как можно было принять такое решение, не поинтересовавшись мнением остальных? Сколько бы Чансок ни думал об этом, он не мог понять Канхи. Чем больше он ломал голову, тем крепче стискивал Наен. Теперь он совсем не хотел видеть и Сангхака. Он больше не доверял другу. Перед глазами Чансока стояло лицо Канхи в день свадьбы. Теперь она была женой Сангхака.

Наен прекратила уборку и посмотрела в зеркало. Ее щеки казались краснее, чем вчера, – как у смущенной новобрачной. Ее первая брачная ночь получилась странной. От одной мысли об этом ее лицо покрывалось румянцем. Наен почувствовала, как рука Чансока снова крепко обхватила ее. Она подумала о том, как он горячо ласкал ее тело, проходясь по шее и плечам, ее лицо вновь запылало.

– Я был пьян… Извини.

Это были первые слова, которые Чансок произнес, открыв утром глаза. И они прозвучали так, будто он до сих пор не был готов признать ее своей женой. Как можно говорить такое? «Извини» – после брачных обетов? Наен не было так плохо даже тогда, когда она узнала, что ее свадебное платье готовилось для Канхи.

Наен вспомнила женщину, которая помогала ей с подготовкой к церемонии. Она тараторила, словно завидуя невесте:

– Наш холостяк Чансок попросил меня сшить его специально для своей невесты. Я хороша в этом деле, и тем не менее европейское свадебное платье шила в первый раз, поэтому внесла некоторые изменения. Вы, должно быть, будете счастливой женой. Никогда еще не было здесь невесты по фотографии, которая выходила бы замуж в таком платье. Ах, вот бы мне такое!

Когда Наен впервые увидела платье, она тут же вспомнила наряд свахи с Пхова. Это было самое красивое платье, которое она когда-либо видела. Но свадебное платье было несравненно роскошнее и ослепительнее. Она была просто поражена тем, насколько тщательно Чансок готовился к бракосочетанию. Дело было не только в платье. Красочного постельного белья и косметики, купленных в китайском магазине, было достаточно, чтобы напомнить ей о богатом детстве.

– Говорят, что он и этот дом тоже купил в прошлом году. Это правда? – спросила женщина, одевающая Наен.

– Мы еще не обсуждали этого… – ответила Наен, стараясь скрыть волнение.

Интересно: то, как владелица парикмахерской или женщина из магазина тканей махали ей рукой каждый раз и приветствовали ее – так проявлялось уважение к ней как к супруге владельца дома? Только тогда Наен все поняла. Она прекрасно понимала, что нелегко заиметь собственный дом в чужой стране, и не могла избавиться от мысли, что это похоже на подарок с того света от родителей, сделанный из любви к ней. Как же сильно отец переживал за свою единственную дочь! Возможно, именно благодаря ему Чансок стал мужем Наен. Если отец и мог что-то сделать в мире живых после своей кончины, то наверняка это он помог ей встретить такого человека, как Чансок.

Наен впервые за долгое время думала об отце. Как бы ей хотелось, чтобы он сейчас был жив! Если подумать, не стоит слишком жалеть Канхи. Теперь каждой из них остается только жить своей жизнью. Разве у отца Канхи не было привычки так говорить? «Наен, сколько имущества оставил тебе твой отец? Если бы я управлялся с ним хорошо, этих денег нам хватило бы на всю жизнь. Мне так жаль!» Точно. Больше не нужно жалеть Канхи. Она ничего у нее не отбирала. На короткое время возникла некоторая путаница, но она нашла верный путь. Ее отец ведь и так щедро одарил семью Канхи, поэтому отношения с Чансоком стали компенсацией за несчастную жизнь, когда она росла в ветхом доме, в семействе, которое едва концы с концами сводило. Тут хоть сто раз передумай, а то, что сказал отец Канхи, было правдой. Но теперь все наконец вернулось на круги своя.

Разложив все по полочкам у себя в голове, Наен почувствовала себя очень легко и свободно. Она взяла с туалетного столика помаду и нанесла на губы. Теперь они выглядели влажными, как будто на них упал мокрый красный лепесток какого-то цветка. Наен долго смотрела на свое отражение: в зеркале виднелась прелестная женщина – и Наен видела ее впервые.

Время, когда зреет папайя

Папайя была распространенным фруктом, который рос повсюду на территории «Лагеря девять». Очень странно было видеть плоды размером с кулак взрослого человека, свисающие с высоких и стройных стволов. Листья по форме напоминали широко раскрытый веер взрослой пальмы, с длинными черенками. Маленькие, вытянутые белые цветы гроздьями распускались на концах толстых ветвей. Когда цветы опадали, светло-зеленые плоды папайи размером с горошину свисали один за другим с кончиков лепестков. Плоды срослись в одном месте, как будто конкурируя между собой, и сначала были зелеными, но по мере созревания становились ало-желтого цвета.

1 Китайский иероглиф, обозначающий Гавайи.

2 Чогори – блузка или жакет, основной элемент ханбока, корейского национального наряда, как мужской, так и женской его разновидности. Чогори закрывает руки и верхнюю часть тела.

3 Тэнги – традиционная корейская лента, которой завязывают и украшают заплетенные волосы. Она бывает разных цветов, часто с цветочной вышивкой и золотой росписью.

4 Старое название Кореи.

5 Термин времен японской оккупации. Бончжонтхонгом называли центральный район города, где активно велась торговля. «Бончжон» означает «центральная улица города», а «тхонг» – «дорога».

6 Хен – обращение в корейском языке младшего брата к старшему. Используется не только кровными родственниками, но и приятелями.

7 Корейский традиционный костюм. Слово буквально означает «корейская одежда». В наше время данный термин используется исключительно для обозначения корейской одежды периода династии Чосон, одежды для официальных и полуофициальных приемов, фестивалей и празднеств.

8 Синчхонджи, Церковь Иисуса, Храм Скинии Свидетельства (SCJ) – широко известная как Церковь Иисуса Синчхонджи является ответвлением христианского нового религиозного движения, основанного в Южной Корее Ли Манхи. Учение Синчхонджи утверждает, что их основатель Ли является пастором, обещанным в Новом Завете.

9 Историческое название территории на востоке провинции Гирин в северо-восточном Китае.

10 Меджу – перемолотый ферментированный нут, сформированный в брикеты. Не употребляется в еду, но используется как основа для многих соусов, в том числе для соевого.

11 Пэкче – одно из трех корейских государств (Пэкче, Когуре, Силла), возникших в начале новой эры. Образовалось в результате разложения первобытно-общинных отношений у племен махан, населявших центральную и юго-западную часть Корейского полуострова.

12 Манду – блюдо корейской кухни, напоминающее пельмени и вареники. Манду готовят с различной начинкой, часто комбинированной. Это мясо (свинина, птица), рыба, морепродукты, субпродукты, тофу, соевые (или машевые) проростки, репчатый лук, зеленый лук, грибы (в первую очередь шиитаке), капуста (белокочанная, пекинская), кабачки цукини и другое.

Продолжить чтение