Лунная корона

Пролог

Ты всегда чувствуешь смену времени в Лисореи не по часам и не по звёздам, как во внешних землях, а по дыханию самого леса. Ещё мгновение назад – в воздухе вязли сладкие ноты полевых трав, тянулись заветно к прозрачному небу, а вот уже сумерки набухают на горизонте, и обычные птицы смолкают, пропуская их место лесным духам. Сегодня всё иначе: в мире словно обрывается невидимая нить. Эхо древнего праздника возвращается снова и снова.

Это иллюзорное воспоминание не тает с годами.

В ту ночь Лунная династия стояла на пороге своего последнего танца. Серебряные чаши искрились в руках придворных, лунные фениксы начали медленный, торжественный круг на парящих площадках перед главным залом. На эльфийских воротах мерцали руны Джарии – языка, которого больше никто не услышит живьём, – а над дворцом ждал своего часа купол из чистого света, созданный руками трёх лунных владык.

Ты бы поверил, что это самая счастливая ночь из всех? Может быть, даже сама Королева – величественная Лираэль, облачённая в плащ цвета жидкой ночи – смеялась на балконе с дочерью, не зная, что на земле под её ногами уже закручиваются невидимые тени.

Молодые рыцари стояли на балконе, юные леди улыбались молодым звёздам, в бокалах переливалось призрачное вино. И только Риан – младший брат королевы, тот, в ком было больше мечтаний, чем магии, – глядел сквозь толпу, словно стараясь запомнить каждое мимолётное счастье.

– Стоит ли нам веселиться в ночь, когда луна полна до самого края? – спросил он у советницы, старшей затейницы празднеств.

– В эту ночь – обязательно, – ответила она, мягко поправляя пряди седых волос под капюшоном.

Но праздник гулко качался, свет скользил по украшениям – и, кажется, никто не слышал тревоги в его голосе.

А где-то по ту сторону реки уже собирались другие, спутавшие свою судьбу с тенями.

Тёмный Праздник…

Это слово, как бы его ни боялись в Лисореи, всё равно возвращается: в тёмных снах, на страницах дневников, в старых, полустёртых письмах, которые аристократы украдкой сжигают в каминах.

Потому что никто не хочет помнить, как исчезла Лунная династия. Никто не желает рассказывать, что действительно случилось с их защитницей – Лунной королевой, с магией, легшей тяжким покрывалом на землю.

Воспоминание об этой ночи приходит к Эливе Моран во сне, хотя её ещё не было на свете в тот год. В её снах сверкают те же призрачные баллы, капают вино и бросают тени юные рыцари, которых давно нет среди живых.

Она слышит музыку и шёпоты – то ли эльфийские, то ли человеческие. Её сердце сжимается, потому что музыка гаснет так резко, словно кто-то оборвал струну.

Иллюзорное воспоминание. Вечный снег на площади перед дворцом. Замершие маски счастья на лицах гостей. Кровь, проступившая в тонком серебристом узоре по мраморному полу – будто лунный свет одичал. Шёпот заклятья, сильного, как сама земля, и взгляд, полный ненависти, который брошен на Королеву.

Лунная корона соскальзывает с тёмных кос Лираэль и исчезает в сумраке.

Она скатывается по ступеням, впитывая все крики, вздохи и отчаяние ночи. Никто не поднимает её: в этот миг магия Лунного рода рассеивается по воздуху, а заклятье тянет из земли живую силу, обращая плодородие в пустошь.

– Предательство, – выдыхают последние выжившие стражи, прежде чем раствориться в собственных тенях.

В том месте, где лежит диадема, долго ничего не растёт. Деревья высыхают за считаные дни, трава становится пеплом. Проходит год, и ещё – и старики рассказывают детям: «Здесь вы не увидите цветов и не услышите птиц. Здесь похоронено само время – потому что здесь, дети, погибла Лунная Династия и слёзы её бессмысленны».

С тех пор невидимая завеса легла на Лисорею. Магия уходит в землю, уместена только в старых песнях и в редких талантах потомков. И если затерянная диадема когда-то вновь увидит лунный свет, это будет началом перемен. Но кто осмелился бы искать её? Кто найдёт путь через сторонящиеся друг друга леса, где даже духи не решаются заглянуть под мёртвую кору?

Легенда гласит: только рожденный в истинном часе первого нового месяца, с глазами цвета отлившего серебра, с сердцем, наполненным и сомнением, и силой, – сможет коснуться диадемы Луны, не умерев от её горечи и гнева.

Но когда Лунная династия осталась лишь строчкой в хрониках, никто не верил – ни в диадему, ни в наследие.

Теперь только носящие лунные сны чувствуют: не все тайны забыты, не все заклятья сломлены.

Глава 1

Летний рассвет над Лисореей всегда был зыбким: он обнажал в молочном свете не только влажные травы и шершавые стены хижин, но и тайны. В такую пору город просыпался настороженно – слишком много в этих землях вещей, о которых честнее не вспоминать на открытом воздухе, особенно сироте.

Элива Моран проснулась затемна – раньше, чем старик-лекарь Олом, у которого она жила с седьмого своего года. Утро не спрашивало, выспалась ли она, но ей было привычно: тяжёлый запах простыней, рисунки трещин на потолке, а рядом, на табурете, как всегда, стопка книг. Некоторые – почти святыни: пыльные тома о лечебных травах и заклинаниях, передавались здесь по рукам как соседское молоко.

Вставать не хотелось, но новый день уже звал за собой. Сначала – вытащить засов из тяжёлой двери, впустить в дом дух живых трав и свежего хлеба. Потом – умыться у ведра, встряхнуть тёмные волосы, почувствовать на коже лёгкую, грозящую непогодой сырость. Делать всё самой было для Эливы так же естественно, как глубокий вдох. Слава Лисореи, сирота – это не приговор. Но и не дар.

Сегодня лечебница спала непривычно тихо. Старик Олом почти не храпел в своей комнате – после вчерашнего обморока гостей у него обычно болела голова. Эливе нравились такие утренние часы: можно ненадолго представлять, будто вся эта жизнь, невидимые пряди которой оплетают её с детства, – только её.

Она наливала воду в глиняный кувшин, когда мелькнула первая мысль о странной вчерашней девушке в зелёном. Слишком надменно попросила мазь от ожога. Кто она была? Чужая гостья? Или тоже ищет здесь убежище? В Лисорее почти каждый кем-то притворялся, а по-настоящему знали друг друга лишь те, кто с рождения скитался по этим землям.

***

– Подвинься, Элива, – буркнул голос из-за двери. Но это не был Олом. Нет, ей просто показалось – было слишком рано.

Хлопнула створка окна. В комнату влетел воробей, клюнув по инерции веник у печи, сорвав с полки легкую занавеску, и с победоносной уверенностью устроился на подоконнике. Элива сдержанно улыбнулась: это был Хрущ – их домашний дух-хранитель, шут и тень. Его никто не приручал. Он выбрал её сам.

– Доброе утро, воришка, – сказала она полушёпотом. – Принёс что-нибудь полезное?

Воробей надменно повернул голову: в клюве – не привычная трава, а небольшой чёрный камешек, странно светящийся на солнце.

– Тащишь всё подряд? – улыбнулась Элива и забрала камешек. Интересно, могла ли она догадаться, что в этот день простые вещи станут знаками?

***

Лечебница Олома была известна на весю округу. Конечно, не как столичные больницы, где маги могли возродить с того света, но сюда шли за травами, советом – и иногда, втайне, за пилюлями от несуществующих болезней.

Работы летом всегда хватало: сквозняки, ушибы, чьи-то зубы. С этим могла помочь даже полукустарная магия. Элива ходила по залу, стелила чистое белье, раскладывала добела высушенные лепестки полыни в синие бумажные пакеты, мысленно повторяя:

– Сны-отдыху, кости-здоровью, любовь-сердцу.

Эти слова она придумала сама. Травы, если слушать их, отвечают на такие заклинания охотнее.

В кабинет вбежала Марен – дочь мастера резчиков, немногословная, нервная, всегда на полшага дальше своей матери.

– Олом ещё не вернулся? – спросила она, вцепляясь в угол чёрной накидки.

Элива покачала головой. Взгляд Марен был цепкий: изучающий, как у дознавателя, но и с той настойчивой добросердечностью, что показывают только людям, которых уважают.

– Тогда ты мне нужна, Элива, – сказала она. – У Лиса очередная дурная сыпь, мать велела срочно сварить мазь.

– Принеси золы, – кивнула Элива. – Я подготовлю остальное.

Повседневные хлопоты сменялись слаженными движениями: каждый жест, случайный взгляд за окно были наполнены значением. Элива за работой превращалась в целителя, а не в сироту, забывшую имя родителей. Только резкие взгляды со стороны и полушёпот соседей напоминали о её двойственности – излишне красиво очерченные скулы, глаза, похожие на рассветную дымку. Она часто слышала за спиной: «Волчица – не местная».

Но кто она на самом деле – этого не знал даже старик Олом.

***

День лениво катился к полудню, когда в лечебницу вошёл кто-то новый. Дверь не скрипнула – а будто растворилась сама собой.

В дверном проёме появился мужчина в длинном, выцветшем от пыли кожаном плаще. Разглядеть его было трудно: лицо частично скрывал капюшон, а все вокруг едва ли услышали шелест шагов. Он смотрел поверх столов, не касаясь взглядом ни склянок с каплями, ни подвешанных у самого потолка корней.

Марен вскочила с места, но гость не обратил на неё внимания. Он с изумительной точностью, сдержанной и почти пугающей вежливостью, склонился к Эливе, – и на несколько секунд в лечебнице не слышно было ничего.

– Ты Элива Моран? – сказал он. Голос у него был таким ровным и невозмутимым, как зимний лёд.

Элива бы не дрогнула, если бы не одно «но»: гость знал её имя. Девушка привыкла, что все деревенские чаще звали её просто Эль, младшие – Элива. Но пришедшего в лечебницу мужчины она не знала. Вряд ли бы он решил распрашивать местных о ней.

– Я, – подтвердил голос Эливы, чуть тверже, чем ей хотелось.

Странник не улыбнулся. Впрочем, не выказал и угрозы.

Он сунул руку под плащ и бросил что-то маленькое на рабочий стол. Металл блеснул: кольцо. Тяжёлое, черное, с серебряной полосой по ободу.

За кольцом следом – сложенный странным способом конверт из дешёвой бумаги.

– Это твоё, – сказал он. – Забери до заката.

Марен округлила глаза. Элива положила руку поверх кольца – и вдруг ощутила ледяной холод, проникший до локтя. В ту же секунду в комнате будто повеяло лунным ветром.

– Вы кто? – спросила девушка, но ответа не последовало. Мужчина чуть склонил голову, жестом отклонил попытку Марен приблизиться – и вышел так же бесшумно, как появился.

После его ухода лечебница наполнилась тяжестью молчания.

– Ты его знала? – шепнула Марен.

– Нет…

Кольцо лежало на столе, ловило с трудом пробиравшиеся сквозь окно солнечные лучи. Пальцы Эливы невольно дрогнули. Бумага конверта была неприметной, но тёмный воск на ней – необычен для простого путника, слишком сложная вязь. Она спрятала кольцо в карман юбки, чувствуя, как от металла по телу поднимается холодок тревоги.

– Я за Оломом! – внезапно сказала Марен и унеслась так быстро, что Элива не успела возразить.

Снаружи разыгралась летняя гроза. Ударила глухо. Дом сотрясся, как будто в этот раз погода чувствовала, что и в доме происходит неладное.

В рабочую коморку Элива вошла тихо, закрыла дверь, надеясь даже сткорками не скрипнуть. Она неуверенно прижала конверт к груди. Сердце отбивало неуёмную дробь, невнятно отзывалось страхом и интересом.

– Это шутка, это просто совпадение… – твердила Элива, но не могла заставить себя выкинуть ни кольцо, ни письмо. Её руки дрожали от непривычной тяжести, а память – от неясного узнавания. Чёрное кольцо казалось слишком чуждым для их бедной жизни на окраине Лисореи, но и слишком личным, будто из воспоминаний о снах, которые забываешь, едва проснувшись.

Она скользнула в угол лекарской, где никто не мог её увидеть: там в полутьме стоял старый сундук, некогда принадлежавший Олому, набитый запылёнными склянками и обрывками рукописей. Пол устилали пропитанные настойками тряпки, и Элива привычно села на корточки, аккуратно разложив таинственную находку перед собой.

Кольцо оказалось не просто тяжёлым, но каким-то особенным на ощупь: гладкий обод, в серебряной полосе были выгравированы крохотные руны, едва заметные невооружённым глазом. Серый свет, пробившийся сквозь занавеску, выхватил одну букву – и Элива вздрогнула: эта же вязь нередко появлялась под её веками в ночных кошмарах, но она никогда не могла вспомнить значение.

Письмо было запечатано воском, чёрным, как сама ночь. Она осторожно поддела края ногтем, потянула за угол – и бумага мгновенно рассыпалась в руках, будто подёрнутая невидимой плёнкой времени. Сохранилась лишь внутренняя часть – плотная, гладкая, с запахом росы и молодой зелени.

На листе было только несколько строк, написанных четким, ровным почерком:

«Время истлело, как тень на свету. Несущий кольцо – носитель Долга. Найди корни, пока не поздно. Ответ в зеркале Латера, путь откроет имя, написанное на чёрном серебре. Не доверяй даже тем, кто дарит тебе хлеб и тепло. Помни: твоя кровь – свет Луны, но ночь знает свой долг».

У Эливы побледнели губы. Ей вдруг стало холодно, будто кто-то плеснул ей в лицо водой из зимней реки. «Зеркало Латера… чёрное серебро…» – слова звенели в висках эхом. Если верить письму, всё, что она считала основой своей жизни – случайностью, чужой добротой – было ширмой. Но почему теперь? Почему именно ей?

Пока она пыталась собрать мысли, дверь в коридоре с грохотом распахнулась. Старик Олом, невысокий, седой, с крепкой тростью и мягкими глазами, шагнул на порог её тайника. На его лице читалось то ли раздражение, то ли тревога.

– Ну? Что это за бродяги теперь ходят к нам без предупреждения? Марен испугана до полусмерти, а ты прячешься! – он заметил кольцо и письмо, и взгляд его посуровел.

Элива хотела было всё объяснить, но Олом уже видел достаточно странного, чтобы играть в неведение.

– Он оставил это мне… – негромко призналась она, защищая своей ладонью находку. – Он знал меня по имени. Ты… ты ничего не скрывал от меня, Олом?

В этот момент время словно сгустилось между ними.

– Я дал приют тому, кого принесла сама судьба, – выдохнул старик. – Ты слишком умная девушка, чтобы верить в сказки, Элива. Но и слишком добрая, чтобы не искать правду там, где она может быть опасней самой лжи.

Он пристально смотрел на неё, потом неожиданно мягко накрыл её руку своей ладонью, согревая ледяные пальцы:

– За это кольцо могут убить, девочка. Кто бы ты ни была – будь внимательна, особенно к словам, что не складываются в простую правду.

Элива застыла, ощущая нарастающий внутри шторм. Гроза за окном утихла, оставив за собой глубокую тишину и тяжёлый, густой воздух, в котором легче думать о будущем, чем о прошлом.

– Я не хотела никаких тайн… – прошептала она. Голос выдал долгую, годами накопленную тоску, которую в себе она кормила, как тайного зверя: тоску по ответам, по собственной семье – даже по необычной, зато настоящей жизни.

– Иногда ответы ищут именно таких, как ты. – Старик улыбнулся печально. – Но пока не вороши судьбу. Спрячь кольцо да письмо. Если появится ещё кто – зови меня сразу. Поняла?

Она машинально кивнула, глядя, как он закрывает дверь за собой.

***

Остаток дня тянулся мучительно долго, каждый шаг по полу давался с трудом. Лечебница жила своей жизнью – кашляли больные, гремели ступки с травами, в дальнем углу тихо ворковал воробей Хрущ, перебиравший в клюве ту самую чёрную бусину.

Но для Эливы всё изменилось раз и навсегда. Теперь её обязанности казались не задачами, а прикрытием. Каждый взгляд посетителя пугал её больше обычного – а вдруг кто-то ещё придёт с загадками или увидит кольцо? Но никто не пришёл. Солнце клонилось к закату, а в сердце вставала неуверенность: если письмо не шутка – что это? Заговор? Предупреждение?

Она вспомнила строки: путь откроет имя, написанное на чёрном серебре. Сердце удручённо стучало в груди, руки помнили тяжесть кольца. Элива достала его вновь – и, поднеся к свету, заметила, что если смотреть сбоку, по серебряной полосе проступают едва различимые буквы: E-L-I-V-A. Неужели это и есть её имя? Или имя, что ей дали при рождении? Или чёрное серебро – не кольцо вовсе, а что-то большее?

Сильнее сжав находку, Элива пробыла так ещё несколько мгновений, потом быстро спрятала всё под половицу в своей скромной комнате. В этот вечер ей не хотелось ни ужина, ни обыденного разговора. Только одиночество на крыльце под шум начавшегося дождя.

Вода сбегала по лесной дороге, словно мчалась за чётким приказом. Во тьме Элива чувствовала: её обычная жизнь уходит сквозь пальцы, как серая пыль старого серебра.

«Ночь знает свой долг…» – вспоминала она слова письма, и вдруг обрела странную решимость.

На следующее утро она больше не будет просто сиротой и помощницей лекаря. Жизнь начнёт задавать вопросы, но ответы, возможно, опасней самих загадок.

Всё впереди – и магия, и путь к зеркалу Латера, и правда, которую предчувствовали полусонные грёзы, но которой к совершеннолетию она боялась больше одиночества.

Гроза над Лисореей до конца умолкла, но новая буря только собиралась подняться: в ней были шёпоты Лунной короны, и отблеск чужой силы, и тревожный зов крови.

За пологом ночи – начинается что-то важное. И, быть может, настоящее.

Глава 2

Солнце разлилось по утренним окнам лечебницы цветом молодого мёда – мягким, тёплым, почти притворно спокойным. За стенами уже звучали голоса, суета, чьи-то радостные выкрики: местные всегда умели устраивать праздник даже из обыденного дня. Сегодня был день «Весенних трёхсот» – старинное празднество, растянутое на целую неделю, в честь Богини Надежды. С раннего утра юркие мальчишки расставляли венки по двору, а девушки тянулись к реке, чтобы украсить себя росой, считавшейся на чудодейственной – приносящей не только красоту, но и долгую удачу.

Утро пронеслось как-то особенно быстро. Элива старалась быть среди людей, помогая раздавать целебный отвар от головной боли – чтобы хоть немного отвлечься от тревоги, прочно осевшей в душе со вчерашнего вечера. Она ловила себя на взглядах через плечо: не прячется ли в толпе кто-то чужой? Кольцо пульсировало холодком под поясом, спрятанное во внутреннем кармашке юбки; старик Олом почти не разговаривал, и Марен, будто чувствуя насупившееся небо, ходила шатко и сдержанно, держа Эливу за рукав каждый раз, как та пыталась уйти в толпу.

Пока в центре деревенской площади взрывались весёлые крики, а в старом амбаре накрывали на стол десятки пирогов с брусникой, сама площадь казалась маленьким праздником жизни – радостным и чуть наивным островком, спрятавшимся от больших тревог.

Но глубоко внутри Элива понимала: что-то изменилось. Кольцо будто становилось тяжелее с каждой новой улыбкой вокруг.

– Ну, разве не прекрасный день! – весело выдохнула Марен, размахивая у самой Эливы перед носом букетом васильков. – Говорят, сегодня даже проходимцы не злые, а прощают соседям уж если не вино, то долг!

– Я бы предпочла, чтобы прощали болезни, – поперхнулась Элива, помогая поднять кувшины на длинный стол. Её взгляд невольно выискивал тёмные силуэты в разноцветной толпе – и почему-то сердце замерло, когда на горизонте, возле мостика, вспыхнул алый плащ.

***

Колокольный звон с треском сорвался на перебой: удивлённые лица обернулись в одну сторону. Над деревней будто прошёл ледяной порыв – по коже побежали мурашки.

С поляны к реке неспеша шли всадники. Их было пятеро, и все – в чёрных плащах с серебряным узором по вороту. Даже в солнечном свете они выглядели чужими, как из другой эпохи, будто проломили тонкую ткань реальности. Кто-то тихо выдохнул: «Маги…», и волна тревоги пробежала по толпе, будто ветер перед ливнем.

Элива кинула взгляд на Олома – старик стал белее крепко, взгляд его метался между людьми и незваными гостями.

– В дом. Сейчас же, ты слышишь? – зашептала Марен. – Прячься, Элива!

Но ноги не слушались: словно врастая в землю, Элива стояла и смотрела, как гости подступают ближе. Их лица были закрыты масками, и только по походке можно было угадать – они не спешат. Они пришли, зная, что деревня их не осмелится остановить.

Первому из всадников хватило пары слов, чтобы заставить площадь замереть.

– Где та, что носит имени Эливы Моран? – голос сухой, ни капли не оставляющий на надежду. – Выдайте нам её – и праздник продолжится.

В тишине слышался только тонкий писк комара, да тяжёлое, готовое вот-вот вырваться сердце Эливы. Она медленно шагнула назад, но тотчас чьи-то пальцы вцепились ей в руку:

– Не вздумай, девочка! – метнулась к ней Олом, но тут же был оттеснён прочь.

Паника вспыхнула внезапно: крики, топот ног, кто-то бросился к домам, кто-то пытался заслонить детей. И только Элива стояла – и вдруг почувствовала чью-то тень за собой: холодную ладонь на плече.

– Бежать надо, если хочешь жить, – прошептал в самое ухо мужчина, чьё лицо показалось смутно знакомым. Высокий, с серебряными прядями, чуть заострённые уши: полуэльф. Словно вспыхнувшая молния, чья-то память упала ей на плечи – да это же из рассказов Марен, рыцарь по имени Дориан. Его узнавали по ярко-зелёным глазам, и по росчерку улыбки, что едва не доводила женщин до греха…

– Сюда! – рвано сказал он, уже втаскивая её за угол ближайшего дома. – Не пугаться. Только не кричи.

– Я не могу… мои… – почти выкрикнула она, но он зажал ей рот.

– Они ищут только тебя. Если останешься, погибнет вся деревня. Вот таков твой выбор – жить или быть причиной смерти других.

В глазах потемнело: на круглом пятачке, где только что гремела музыка, теперь задымилось чёрным – чары магов ворвались, крутясь спиралью по воздуху.

Дориан вытолкнул её в щель между плетнём и сараем, где запах тряпок и мокрых кошачьих когтей едва не свалил с ног.

– Сиди тут тихо, не высовывайся и слушайся меня! – рычал он. – Забудь своё имя. Сейчас оно уже неважно. Нам нужно бежать. Иди за мной – тихо, как тень.

Они пробежали задворками, с трудом минуя сброшенные крынки, кузнечные угли и длинную вереницу окон, из которых доносился испуганный вой. В какой-то миг Дориан резко остановился, прижав Эливу к стене.

– Рыцарь? – выдавила она сквозь панический страх; на губах вкус крови – прикусила, пока бежали.

– Я работаю на Регентский совет, у меня приказ, – коротко бросил он, сдерживая дрожь в голосе.

– Я… Я ведь ничего не сделала… – захлебнулась Элива, но он только покачал головой.

– Иногда враг – не тот, кто совершает грех. Враг – тот, кто родился не там, где должно.

За спиной вновь прокатился волной крик – маги начинали жечь. В небе вспыхнула цепь обузданных молний.

Дориан решительно схватил её за локоть.

– Уходим через малый мост. Дальше я тебя отведу к нашим людям. Все вопросы – позже.

В глазах у Эливы плескалась паника, и хоть в груди всё рвалось на части – она шагнула за ним без сопротивления. Задыхаясь, они перемахнули через высокий плетень, мимо родного дома Эливы, на крыльце которого остались все её привычные мелочи – платок, блокнот с записями, любимый сборник песен тётки Агаты…

– Мне нужно… попрощаться… – прошептала Элива, отчаянно вглядываясь в дымящийся двор.

Дориан хмуро посмотрел на неё.

– В деревню ты уже не вернёшься. За тех, кто рядом с тобой, буду отвечать я.

Слёзы подступили к горлу. Всё, во что она верила, рушилось, словно детский карточный домик – родные стены, её маленькие привязанности, даже привычные запахи трав и плесени под крышей лечебницы. Всё исчезло в один миг.

***

Они выбрались на берег за рекой – здесь деревня открывалась с нового ракурса, раненного и осиротевшего. Позади уже не плакали дети, а лишь дымились крыши. Где-то мелькнула Олома фигурка – старик махал им настойчиво, потом кивнул, будто благословляя.

– Запомни этот миг, – негромко сказал Дориан, – даже то, что причиняет боль, даёт нам смысл идти дальше. Иначе ты будешь бегать от самой себя всю жизнь.

Голос его не звучал как утешение – твёрдый, реальный, резонирующий с той болью, что разливалась по груди Эливы лютым холодом. По другую сторону реки всё ещё утопала её жизнь: вишнёвый куст, старый колодец, знакомая собака, глупо лающая на магов. Словно призрак, прошлое махало ей рукой, и этот прощальный жест запомнился сильнее, чем все последние слова Марен или кроткая улыбка Олома.

Элива стиснула зубы – не плакать, нет, не сейчас. Она чувствовала, как Дориан внимательно следит за ней, и в душе от этого становилось немного легче. Он не был ни своим, ни чужим, скорее, чем-то из её собственных, ещё не до конца раскрытых тайн и страхов. Полуэльф, рыцарь, словно оживший из детских легенд, но слишком настоящий, слишком живой, чтобы быть просто защитником в истории о бегстве.

– Дальше дорога неблизкая, – коротко обронил Дориан, тряхнув головой так, что несколько серебряных прядей упали ему на лоб. – Надо уйти далеко отсюда, пока их сеть не стянулась крепче.

Он оглянулся – внимательно, словно ощущал опасность в каждом порыве ветра. Теперь, вне привычного мирка Эливы, всё было иным: даже лес, куда они ступили, казался не просто деревьями, а враждебным, наблюдающим существом.

***

Деревня оставалась далеко – за рекой, дымящимися крышами, приглушёнными вскриками и эхом разрушения. Но в груди у Эливы с каждым шагом становилось тяжелее. Слишком много она потеряла за одну короткую утреннюю вспышку страха. Руками нащупала кольцо в кармане и стиснула его почти до боли.

– Ты… – Дориан вдруг повернулся к ней. – Почему за тобой явились маги? Вряд ли ты что-то натворила, Элива Моран.

Она вздрогнула. Этот вопрос звучал так же опасно, как и всё, что теперь шло за ней по пятам.

– Я… не знаю, – дрогнул голос Эливы. – Я всего лишь сирота. Жила в лечебнице, помогала… Мне оставили это кольцо и письмо…

Её голос будто растворялся в свежем лесном ветре. Было так странно и горько признаваться – самой себе даже, не только ему – что ей по-настоящему теперь некуда вернуться. Всё, что наполняло смыслом обыденность, стерлось, будто подвернул кто-то нужную страницу и сжёг её.

Дориан не задавал больше ни единого вопроса. Шёл быстро, и хотя выглядел усталым и напряжённым, его шаг был каким-то почти родным в своей уверенности. Элива сама не заметила, как изменилась походка: теперь каждое её движение было осторожным, скованным. Давняя тоска по неизвестному… теперь она стала настоящей.

Дорога вывела их к невысокой скале, где дул ледяной ветер. Там коротко присели отдохнуть – Дориан достал из сумки флягу, подал Эливе воду.

– Сейчас на поиски тебя пустят чары, – заметил он задумчиво. – Но к ночи мы уйдём за границы, где они смогут нас достать. Дай мне кольцо, покажи письмо – пусть хоть я гляну, за что эта резня.

– Вы… вы не заберёте у меня? – странно спросила она. Не отнимете – хотела добавить, но вместо этого поймала его взгляд, полный молчаливой, странной усталой доброты.

– Только гляну. Уж прости, но за последние сутки у меня к чужим тайнам иммунитет. Где письмо?

Элива колебалась – несколько долгих, напряжённых секунд. Потом вытянула кольцо из подола, передала его, дрожа пальцами, словно сама сталь была вросшей частью её тела.

Дориан поднёс кольцо к глазам. Рассматривал медленно, не торопясь, будто не просто металл изучал, а саму судьбу выискивал в гравировках.

– Это древняя эльфийская работа, – наконец нехотя проговорил он, – и очень редкая. Да ещё чтобы так… сочетание серебра и оникса. Некогда подобные кольца носили только дети Старой Династии…

Он прищурился и вдруг спросил:

– Скажи… чего ты ждёшь сейчас больше – спасения или понимания?

– Я…

Элива не успела найти ответ. В небе, над границей леса раздался рык – и вскоре разнёсся по всей округе. Вдали, почти на краю слуха, завыл рог – чужой, дикий, то ли магический, то ли просто голос самой бури. Дориан вскочил, и хваткой, не терпящей возражений, потянул Эливу глубже к скалам.

– Время вышло! Вперёд – есть тропа, и надо идти к ней как можно быстрее!

Элива ошеломлённо кивнула и бросилась следом. В ушах свистел ветер, дорожка зарастала ежевикой, скользили мокрые травы под ногами. Сердце стучало в висках, в животе раскручивался безумец-мотылёк страха.

– Дай передохнуть немного, – бросила она, хрипя, когда после крутой тропы они остановились под серым пологом старых сосен.

– Обороняться умеешь? Магию знаешь хоть чуточку?

Она покачала головой – тревожно, с горечью:

– Нет. В лечебнице учат только травам, да и то… Я просто хотела быть полезной.

Дориан усмехнулся – не надменно, а будто искренне сочувствуя:

– Может, именно этим ты и опасна. Иногда то, что просто выживает, становится самой большой угрозой для мира вокруг.

Тут он помрачнел, бросил быстрый взгляд на просветы между деревьями.

– Они идут.

Далеко внизу на склоне мелькнули чёрные плащи; сквозь толщу леса, где ещё недавно был смех и запах пирогов, теперь ползла смерть.

Дориан сделал короткое движение рукой – быстрый знак, от которого у Эливы по спине пробежал озноб:

– Теперь ни слова, только за мной.

Им пришлось пробираться через буреломы, зацепляя рукава, обдирая ноги о коряги и ядовитый кустарник. Воздух дрожал, будто за ним следят сотни глаз.

Иногда казалось – вот сейчас кто-то вскрикнет из-за спины, магия сомкнётся, всё закончится. Но лес был на её стороне; возможно, он помнил тех, для кого заколдованные тропы значили спасение.

***

Вечером, когда руки были все в ссадинах, а голова гудела, будто в ней гнездился рой злых ос, Дориан вывел Эливу к маленькой трещине в скале, где прятался природный источник. Здесь, под покровом сумерек, среди стылых камней, он наконец позволил отдышаться.

– Когда-то я, как и ты, потерял всё за одну ночь, – вдруг тихо признался он. – Знаю этот страх. Но он не вечен. Жизнь всё равно идёт дальше, хочешь ты того или нет.

Элива хотела ответить, но слова застряли в горле. Видна была только чёрная вода, отражающая дрожащую полоску света и тёмное небо.

– Мы переживём, – пообещал Дориан, тронув её за палец. – Даже если прошлое погибло, ты – не погибла.

В этот момент, склонившись к крошечному пламени костра, что на скорую руку тут же разжёг Дориан, Элива поняла: обратной дороги больше нет. Будущее стало единственно возможной стороной бытия, а воспоминания – лишь тяжёлой, но неутолимой частью её сердца.