Человеческая стая

Глава первая. Мамина дочь

1989 год

Поля помнила себя в четыре года. Отрывочно, но ясно. В те времена мир был иным, а она сама смотрела вокруг восторженными глазами. В эпоху Полиного детства малышей одевали похоже. Всех укутывали в унаследованные от старших шубки, а ноги утепляли войлочными валенками. Рукавицы пришивали к резинке и протаскивали через петлю-вешалку – не потеряются. Летней одежды Поля не запомнила, слишком долго тянулись в Ленинграде зимы. За мир и настроение в доме отвечали плюшевый Чебурашка и кукла по имени Лера.

Увидев эту куклу в универсаме, Поля почти перестала дышать от восторга. Лера дерзко улыбалась, сверкая голубыми глазами, а каштановые волосы, остриженные по-мальчишечьи коротко, блестели под лампой магазина. Поля не могла устоять перед этим образом, таким непохожим на её собственный. У Поли волосы были светлые, самого неприятного мышиного оттенка, какой только возможно представить у девочки-дошкольницы, а личико – округлым, плавными формами намекавшим на неуверенность и боязливость. Такой же казалась и фигура – не толстой, но чересчур мягкой для четырёхлетки. Об этом Поля думала много позже, отыскав забытую Леру в коробках со старыми вещами. А в детстве она лишь инстинктивно тянулась к своей противоположности. Лера! Как изумительно смотрелись чёткие линии её лица, задорная улыбка и стройная фигура. Поля сняла куклу с полки в универсаме и залюбовалась, не в силах оторвать взгляд.

– Хочешь эту куклу? – отчего-то всхлипнув, спросила мама.

Но Поле некогда было даже ответить, она не могла наглядеться на это лицо, такое счастливое, открытое и уверенное. Мама осторожно высвободила куклу из Полиных пальцев и унесла. Унесла на кассу. Так их стало трое.

Поля, мама и Лера жили в однушке на первом этаже хрущёвки, продуваемой ветром насквозь. Панельный дом тепла не хранил, промерзал зимами, и мать часто включала большой масляный радиатор. Хрущёвка примостилась рядом с другими такими же недалеко от метро Новочеркасская. Во времена Полиного детства станция называлась Красногвардейская, но Поля скорее знала, чем помнила это. Они с мамой редко спускались в подземку. С маленькими детьми в метро неудобно – так объясняла мать. Зато у неё был проездной – карточка автобус-трамвай-троллейбус. Ею мама пользовалась, чтобы добираться до работы. А больше никуда и не ездила.

Работа. Так называлось это магическое место, куда мать исчезала пять дней в неделю. Поля представляла, что, когда вырастет, тоже поедет на работу. В этих детских фантазиях она рассказывала людям о своей работе с гордостью, а все вокруг понимающе и одобрительно кивали. Полина бабушка Настя, жившая на пятом этаже в их подъезде, объясняла ей: мама трудится, чтобы в доме были хлеб, каша и масло.

– А конфеты? – нетерпеливо спрашивала Поля.

– И конфеты, – вздыхала бабушка Настя.

Мама скромно молчала о своей работе, но бабушка Настя объяснила. Мать не жалела себя ради того, чтобы люди читали книги. Она ловко направляла их между стеллажами с пыльными фолиантами и свежими томиками в ярких обложках, ограждая от ошибок выбора. Бабушка Настя по секрету доверила Поле тайну: мама провожала одних к знаниям, а других в вымышленные миры и видела по глазам, кому какая книга поможет в жизни. Она прививала людям такие важные качества, как, например, трудолюбие и взаимовыручка. Задача ответственная, требующая недюжинного ума, внимательности и упорства. Лёгкое ли дело – подбирать книги. Мать была библиотекарем. На такую работу абы кого не возьмут, только очень ценного товарища. Так объясняла бабушка Настя.

– Запомни, деточка, – поучала она Полю чётким, поставленным и совсем не старушечьим голосом. – Мама твоя работает ради тебя и ради будущего! Твоего и всех советских детей!

Бабушка Настя молодой женщиной пережила войну, потеряла всю семью: отца и мужа на фронте, а в блокадном Ленинграде умерли от голода её мать и дочь-младенец. Это её вывезли по льду Ладоги из прорванного страшного кольца. Некоторое время она жила в Калининской области, в эвакуации, но после войны вернулась и поступила в университет. Учёбу, правда, так и не закончила – вышла замуж второй раз и родила дочь. Но Ленинград не покинула.

– Великий город наших с тобой предков, Поля! – говаривала бабушка Настя. – Только здесь я буду жить.

Тогда Полю не интересовали истории из молодости бабушки, но позже она до слёз жалела, что не запомнила и половины из её рассказов.

Эта весьма пожилая, но невероятно подвижная женщина излучала здоровье, щеголяя ядрёными грудями и округлыми бёдрами. Такой запомнила её Поля. Ни следа не оставил в облике бабушки Насти голод тысяча девятьсот сорок второго. Лишь одна черта напоминала о пережитой войне. Она всё время пыталась накормить Полю, ласково приговаривая: «Кушай, деточка». А Поля не заставляла себя долго просить. Живя с мамой вдвоём, она легко усвоила: всегда надо делать то, что от неё хотят. Так будет правильно, и мать не расстроится. Не упрекнёт, не повысит голос, не накричит.

Бабушка Настя присматривала за Полей в рабочие дни. Ей она была родной бабушкой, маминой матерью, но Поля называла её «бабушка Настя», потому что существовала ещё бабушка Ксюша, заезжавшая в гости редко.

Иногда соседи приводили к бабушке Насте своих детей, а та присматривала за малышнёй, пока родители были заняты делами. Взамен кто дефицит какой для неё доставал, кто конфетами баловал, кто деньжат подкидывал. Во всём подъезде, а то и в доме, знали, что она умеет управляться с детьми, вот и норовили ей подсунуть своих отпрысков. Но такое чаще случалось в выходные, когда Поля была с мамой. Позже Поля осознала: чужие родители иногда хотели сходить в кино на взрослый фильм, навестить друзей, выпить или побыть одни. Эта мысль мучительно зрела у Поли в голове несколько лет, ведь её мать всего этого не делала. А если куда-то собиралась, то брала Полю с собой.

В год тысяча девятьсот восемьдесят пятый, когда появилась на свет Поля, рождаемость в стране продолжала ползти вверх, но в их доме все другие дети были постарше. Даже встречая Полю у бабушки Насти, они не интересовались малявкой.

Каждую зимнюю субботу, пока в Ленинграде лежал снег, мама водила Полю на горку. Общим нерабочим днём в библиотеке было воскресенье, но мать устроила так, что второй, плавающий, выходной у неё выпадал на субботу. Мама одевала Полю в шубку, в которой та становилась неповоротливой и неуклюжей. Это был сложный процесс, требовавший терпения от всех участников. Мама просовывала в петлю вешалки, пришитой собственноручно, толстые варежки на резинке, а затем отправляла их в тёмные отверстия рукавов. Поля покорно выдерживала эти манипуляции как неизбежные, ожидая с потаённым восторгом, когда они окажутся у заветного спуска, плотно укрытого снегом. Она сама уже научилась ловко просовывать ноги в войлочные валенки, восхитительные на ощупь, и даже галоши сверху надевала сама. Перед выходом мама снимала с крючка на стене меховую шапку, а Поля застёгивала её под подбородком на тугую пуговицу. Это не всегда получалось, и тогда мама помогала. Упаковку завершал шарф в несколько слоёв, и лишь после этого они выходили на улицу.

Первую часть пути Поля чаще всего шла сама. Иногда даже весь путь. Но случались дни, когда мама собиралась вечером по делам и торопилась, тогда она усаживала дочь на санки и катила её по белому скрипящему снегу. А Поля смотрела на полосы от полозьев, и в груди шевелилось необъяснимое волнение. Ведь они с мамой оставляли след для тех, кто пойдёт кататься после них. По двум чётким бороздам люди непременно найдут дорогу на горку, не заблудятся. От осознания того, что они с мамой показывают путь и другим, Поля чувствовала тепло внутри и погружалась в счастливую солнечную пелену.

Утром на горке народу всегда было немного. На склон претендовали лишь несколько малышей. Все одинаково неуклюже усаживались на санки и катились вниз. Кто повизгивал от восторга, а кто сосредоточенно сопел. Родители подхватывали санки у подножия горки, помогая отпрыскам поднять их наверх. Но не Поле, которая знала: маме тяжело бегать вверх-вниз каждый раз, потому что она работает и устаёт. Она быстро научилась справляться с санками сама и поэтому с гордостью тащила их наверх. В шубейке это было тяжеловато, и Поля пыхтела от усердия, а к щекам приливал жар. Довольная, она взбиралась на самую высокую часть склона.

Раскатанные малышами дорожки Полю не интересовали. Сердце звало туда, где с визгом и смехом стрелой уносились вниз старшие мальчишки. Они снимали с санок спинки, ложились на них животом и, отталкиваясь руками и ногами, достигали невиданной скорости. В их присутствии Поля боялась этих спусков. Мальчишки шумели, толкались, не пропускали её и не дожидались, пока тот, кто внизу, отойдёт с трассы. Из-за этого у подножия горки случался завал. Он пугал Полю сильнее всего. Мальчишки смеялись, и она видела, что они специально вреза́лись друг в друга, устраивая кучу-малу. И уже не было понятно, где кто, а где чьи санки. Мальчишки визжали, толкали друг друга в сугроб и забрасывали снежками. Однажды такой умело слепленый ледяной мячик прилетел и замешкавшейся Поле, с интересом глядевшей на их игры. Болезненный удар хлёсткого снежка чуть было не заставил её реветь. Но Поля отвернулась от горки, где наверху ждала её мать, и проглотила слезу несправедливой обиды. Мысль, что мама увидит слёзы и не поведёт больше её сюда, испугала сильнее боли.

Однажды утром, когда склон пустовал, Поля впервые попробовала взрослую трассу. Мать отказалась снять спинку у санок и строго-настрого запретила ей делать это. И Поля приготовилась катиться сидя, как поступала всегда. Она боялась. Не доверяла этой высокой трассе, примятому с вечера снегу и далёкому сугробу внизу. Внутри всё сжималось, ветер холодом обдувал лицо. Поля неслась вперёд, и страх со скоростью санок превращался в уверенность и восторг. Получилось! Она не рухнула в снег, как мальчишки, она спустилась! Поля побежала наверх. Она скатывалась ещё и ещё. А вскоре уже помогала себе на разгоне пятками, чтобы нестись вниз ещё быстрее, ещё стремительнее. Теперь ей снова хотелось снять спинку у санок и даже завалиться в далёкий сугроб.

После таких катаний варежки Поли всегда покрывались мелкими льдинками, и она любила облизывать их, за что мать ругалась и заставляла надеть другие – сухие.

Поля быстро освоила склон и теперь не боялась ездить одновременно с мальчишками. Те катались наперегонки, но Поля не могла с ними тягаться – спинку у санок мать всё ещё не позволяла снять. Но вскоре поддалась на просьбы дочери. Поля легла животом на крашеные доски санок. Они были красивого голубого цвета: чуть ярче зимнего неба, но чуть бледнее платья, в котором продавалась кукла Лера. Поля вцепилась обеими руками в алюминиевый каркас санок. Осторожно оттолкнулась и покатилась вниз. Эксперимент проводила на низком склоне, но со следующей же попытки забралась повыше. А затем ещё выше – закрепить успех. Такой способ оказался и быстрее, и маневреннее.

В тот хрусткий от мороза январский день, который Поля помнила всю жизнь, она каталась рядом с мальчишками. Они устроили соревнование, кто дальше проедет, и Поля изо всех сил старалась им показать, что умеет разгоняться и маневрировать на склоне не хуже. Но те не замечали её усилий. Словно и не видели девочку. Но вот, набравшись храбрости, она попросила у самого младшего на вид мальчишки разрешения поучаствовать. Они как раз оба скатились с горки, и Поля осмелилась заговорить, оставшись с ним наедине. Но тот резко взглянул на неё и побежал на горку, прихватив с собой санки. Поля попробовала ещё раз. Наверху она спросила у другого мальчика. На вид он был постарше.

– Отвали, мелюзга! – крикнул он. – Нам тут не до тебя!

А голос его прозвучал так неприветливо, резко, заносчиво, что Поля отшатнулась. Рядом был склон. Она бросилась животом на санки, а глаза застлала пелена. Прежде чем ехать по новой нераскатанной трассе, Поля всегда присматривалась к ней, изучала. Никогда не совершала безрассудных поступков. Но в тот момент всем распоряжалась обида. Из-за пелены в глазах и давящего ощущения в горле Поля не смогла удержать санки, вильнувшие влево. Полозья наткнулись на камень под нераскатанным снегом, и она покатилась кубарем. Мир завертелся, а санки перелетели через Полю и поехали вперёд. Лицо окутал холод снега, а во рту застыл металлический вкус, очень похожий на вкус сосулек с её рукавиц. Поля в последний раз перевернулась и, открыв глаза, увидела солнечное январское небо. Секунду не могла сообразить, почему она здесь. Но, вспомнив, мгновенно вскочила на ноги. Сверху уже бежала мама.

– Не ушиблась, не больно?

Снег был всюду: во рту, в ушах, за шарфом. Шапка съехала и теперь держалась на одних завязках на шее, тоже полная снега. Поля всхлипнула и заревела. Мама быстрым, но неловким движением подхватила её на руки, а санки взяла за верёвку. Оттащила в сторону, подальше от трассы. Затем поставила на ноги ревущую дочь, опустилась рядом с ней на корточки и принялась ласково уговаривать, что всё пройдёт. Но мама не знала правды. Поля плакала не от боли. От обиды. Её не взяли. И что самое ужасное, мальчишки видели полёт. Теперь они точно её никогда не примут к себе. Пока мать вытряхивала снег из Полиной экипировки, та боязливо косилась в сторону горки. Младший из мальчишек состроил ей рожу. Поля сделала вид, что не заметила. И не сказала маме, что он её дразнит. Наконец со снегом, насыпавшимся за шиворот и в шапку, было покончено, но Поля больше не хотела кататься. Они с мамой пошли прочь. Поля неловко шагала рядом с матерью. Только когда горка скрылась из виду, мама усадила её в санки и повезла вперёд.

– Ничего страшного, подумаешь, неудачно скатилась, – говорила мама. – У каждого это бывает.

А Поля знала правду: у мальчишек не бывает. Если они и падают, то только специально. Не случайно. Но мамин голос звучал размеренно и ласково. Поля быстро успокоилась и уверовала всем сердцем, что всё будет хорошо. Мама обещала, что, если в магазин был завоз, она купит Поле конфет.

– Мишек? – с надеждой спросила Поля.

Она любила конфеты с вафлями. Такие как «Мишка косолапый» или «Мишка на севере». Продавались они россыпью, и мама брала совсем немного и не чаще раза в месяц. А Поле выдавала по штучке через день. А то и реже. В качестве награды, поощрения или чтобы просто порадовать. Обычно сладкое ела только дочь. Но если они вместе пили чай, иногда мама тоже позволяла себе конфету. И удовольствие так ярко светилось на её лице, что Поля ещё долго воспринимала совместное чаепитие со сладким как особенный ритуал.

Поход за продуктами заканчивался быстро, если полки пустовали. Но если был завоз, магазин поглощал на несколько часов. Приходилось изрядно постоять в очереди, но зато мама непременно покупала что-нибудь вкусное. Поля всегда слегка терялась между отделами: чересчур много пространства, людей и шума. Громкие звуки настораживали Полю. Но без магазина не было жизни, и она постепенно привыкала. Поля рано научилась стоять в очередях. Это оказалось не таким сложным делом, главное здесь было не задуматься. Потому что, погрузившись в свои мысли, Поля могла пропустить всё на свете. Несколько раз вместо того, чтобы караулить очередь, она уносилась мыслями далеко-далеко. Туда, где прекрасный принц примерял скромной девушке драгоценную туфельку. Или туда, где длинноносый предприимчивый мальчуган так и норовил нарваться на неприятности. Туда, где Поле было интересно. Но всё это, конечно, мешало следить за продвижением к прилавку. И Поля пропускала свою очередь.

– Что ж ты такая никчёмная? – кричала мать, когда подобное случилось впервые. – Тебя даже о самых простых вещах попросить нельзя!

После, когда мать успокоилась, она объяснила, что нужно быть внимательной и, если люди в очереди делают шаг вперёд, повторять за ними. В этом не было ничего сложного, но Поля не могла сосредоточиться на скучном для неё занятии. Но уже совсем скоро они с мамой отработали отличную схему. Мать стояла в одной очереди, Поля в другой. Затем они переходили во вторую часть магазина, где всё повторялось.

Начинали всегда с овощного отдела. Его Поля любила. Очень нравилось наблюдать, как картофелины выпрыгивали из большого жёлоба, мать лишь пакет подставляла. Тканевый, в клетку, сшитый специально для похода за продуктами и отведённый под картошку. У мамы всё было чётко распределено, для каждого вида покупок использовался свой пакет, и Поля отлично знала эти несложные правила. Очень рано она выучила, что правила есть не только у походов по магазинам, но и у игр, у прогулок, у распорядка дня и у положения зубной щётки в стаканчике перед зеркалом. Всё, происходившее в их семье, выстраивалось в определённом, заданном мамой порядке.

Заканчивали мама с дочкой свои покупки всегда в булочной у тёти Светы. Дородная, розовощёкая, со светлой косой, лихо закрученной вокруг головы, она залихватски отреза́ла огромным ножом, вмонтированным в стол, половину буханки Дарницкого или Карельского. Хлеб этот всегда так восхитительно пах, что Поле хотелось откусить горбушку сразу. Тётя Света широко улыбалась и желала приятного аппетита. Но мать не позволяла Поле кусочничать. По правилам их семьи есть следовало дома. Собственно, и семьи-то полной не было: только Поля и мама. Ещё бабушка Настя, но она жила отдельно. А вот правила существовали, и, как Поля осознала позже, они медленно убивали её, и они же удерживали не раз от крайнего шага.

Вот мать усадила Полю на санки, и те заскрипели по снегу – назад, к дому. Бесконечные очереди и утреннее катание с горки забрали много сил, и Поля погрузилась в себя. Она устала, но мирное спокойствие разливалось по телу, окуная сознание в задумчивую дремоту. Спереди на санки мать поставила тяжёлый мешок с продуктами, и Поля придерживала его за ручки, чтобы не упал и не рассыпался. Ещё два пакета мать несла в левой руке, а правой – тащила санки с дочерью. Они много всего накупили. Потому что мама получила зарплату, а в магазине был завоз. Эти два события удачно совпали, и теперь дома ещё долго будут ароматная еда и счастливая мама.

Конфеты лежали наверху пакета. Поля думала о них мимоходом. Хотелось снять варежку, просунуть руку, развернуть упаковку и отправить в рот хрустящую вафлю в шоколаде с неведомой, но восхитительно вкусной мягкой прослойкой. Но Поля помнила правила, поэтому лишь представляла, как они с мамой будут вечером пить чай и радоваться сегодняшнему дню. Умиротворённость окутала Полю. Внутренняя боль, захлестнувшая утром на горке, отпустила. Поля уже забыла о том, как мальчишки не взяли её в компанию. Она слушала скрип под мамиными сапогами и, свешивая свободную руку с санок, смотрела, как набирается полная варежка снега.

– Поля, что ты делаешь? Ты же намочишь варежки, а это последние, больше сухих нет! —мама повернулась, посмотреть, как там затихшая на санках дочь.

Поля хотела ответить, что они совсем и не мокрые, но тут голос матери перешёл в крик.

– Где она, Поля? Куда ты её дела? Потеряла?

Поля проследила за взглядом матери и обнаружила, что на левом валенке не хватает галоши. Она исчезла незаметным для Поли образом. Мать осмотрела дорогу, но судя по её выражению лица, пресловутой галоши не наблюдалось.

– Её же можно найти, правда? – холодея от маминого тона, прошептала Поля.

– Нужно найти! – бушевала мать.

Она переложила пакеты с продуктами в правую руку, а санки в левую, развернув их обратно к магазину. Поля хотела было встать, чтобы помочь в поисках, но это только разозлило мать.

– Сиди уж! Если ты будешь ходить по снегу без галош, то намочишь ноги и заболеешь! Так что сиди тут! В кого же ты у меня такая невнимательная, Полина! Как можно не заметить, что у тебя потерялась галоша? Это гены папы твоего! В нашей семье таких не было!

Поля вжалась в санки. Она чувствовала по тону матери, что очень, очень виновата. Рассеянность мешала ей прежде стоять в очереди, как все другие люди. Теперь из-за неё пропала галоша. Но ведь погружаться в размышления было так интересно. И так важно. Куда важнее покупки овощей или сметаны. Полю часто посещала мысль, казавшаяся ей определяющей. Один вопрос, ответ на который менял всё. Она думала о нём, оставаясь одна, а иногда – если мама находилась рядом, но занята была чем-то другим, не дочерью. В минуты размышлений всё окружающее переставало существовать. Ответ представлялся настолько важным, что Поля не спрашивала у матери. Та-то, конечно, всё знала. Но Поле нужно было разобраться самой. Мучали её и другие вопросы подобного рода, но она не позволяла себе думать о них, пока не ответит на первый.

«Почему я – это я? – спрашивала себя Поля. – Почему я – это не мама, а мама – не я? Ведь я могла бы быть мамой или бабушкой Настей. А ещё лучше тётей Светой или одним из мальчишек с горки. Интересно, если сосредоточиться и заснуть, то нельзя ли проснуться одним из них?»

Но Поля оставалась собой.

– Неужели так сложно быть повнимательнее?! – ругала её мать, пока они возвращались в магазин в поисках пропажи.

Трижды мама останавливалась, ставила пакеты на снег, придерживая их ногами, упиралась руками в поясницу и спрашивала дочь, когда та в последний раз видела галошу. Но Поля не помнила. Они вернулись по собственным следам до магазина, а затем дошли до горки. Поискали в снегу, где Поля летела кубарем. Это место напомнило ей о пережитом утром, и всё внутри налилось болью обиды. К счастью, мальчишки уже ушли. А галоши не оказалось и здесь.

– Вот как ты теперь будешь гулять? – причитала мать. – Значит, дома просидишь всю зиму! Нельзя гулять без галоши!

– Я сниму вторую, – робко пролепетала Поля. Но мать только сильнее раскричалась.

– Промочишь ноги, простудишься и заболеешь, кто тебя будет лечить? Я? А кто тогда работать будет?

У Поли не нашлось ответа. До дома они добрались в тягостном молчании. Поля обиженно сопела. Ей потеря галоши не виделась такой страшной проблемой. Мама была рядом, Лера ждала дома. Что ещё нужно? Есть галоша, нет галоши – разница небольшая. Мать злилась, но уже не кричала. Снимая в коридоре с Поли шубейку, варежки, шарф, шапку и рейтузы, покрытые на коленках маленькими ледяными сосульками, мать снова запричитала. Она отправила Полю умыться, заставила надеть тёплые носки и фланелевую пижаму. Поля втиснулась в домашнюю одежду как в спасительный панцирь. Синяя пижама с белыми мячиками была её любимой и всегда приносила радость, но в этот раз так не сработало.

– Ну вот откуда мы теперь возьмём новые галоши?! – продолжала мать.

– Ты купишь новые, – сказала Поля. – В универсаме, где мы купили Леру.

– Куплю? – воскликнула мать. – Куплю? На что я тебе их куплю?

– На деньги, которые ты зарабатываешь на работе, – ответила Поля.

Мать в этот момент раздевалась, она уже сняла свитер и рейтузы, а теперь расстегнула чёрный кожаный ремень, красиво собиравший платье на талии и подчёркивавший мамину изящную фигуру. Ремень этот внезапно взвился и с силой рассёк воздух перед самым Полиным лицом. Она попятилась и прижалась спиной к ножке стола.

– Заработаю?! Сколько я должна работать, чтобы купить тебе галоши, которые ты теряешь?!

Ремень снова взвился, и Поля юркнула под стол. Она часто здесь играла, и здесь же теперь довелось прятаться от внезапного гнева матери.

– Отцовские порочные гены! Вся в него!

Ремень тугой хищной змеёй залетал под стол, извиваясь и скручиваясь вокруг ножки. Поля прижималась всё ближе к обжигающей батарее, ощущая через пижаму спиной её жар. Затем змеиный хвост ремня раскручивался, пролетал рядом с коленкой и снова обвивался вокруг ножки стола, не задевая девочку. Но от каждого удара она вздрагивала, словно чёрная кожа оставляла кровавые борозды на её беззащитном детском теле. Поля не ревела в голос, лишь глотала слёзы и сопли, жадно вдыхая на всхлипе воздух ртом. Единственным человеком, который всегда слышал её рёв и приходил на помощь, была мать, а сейчас Поля инстинктивно боялась издавать громкие звуки, чтобы не разозлить её ещё больше. Девочка представляла, как уменьшается, становясь крошечной, настолько крошечной, что легко уместится под батареей. Туда, под чугунную, пышущую жаром громадину, не сможет проникнуть жестокий ремень. Она видела внутренним взором, как становится незаметной, совсем невидимой. Думала, что станет выходить из-под батареи только по ночам, когда мама спит, чтобы больше не злить её.

Мать что-то крикнула, но Поля была поглощена чувством, что уменьшается до крошечных размеров, поэтому не расслышала. Ремень вдруг исчез из ограниченного столешницей поля зрения. Дочь видела только ноги матери в аккуратных домашних тапочках. Они развернулись к двери и удалились. На кухне зашуршало и загремело. Хлопнула дверца холодильника. Мать расставляла покупки по местам.

А потом всё затихло. Поля старалась не шевелиться и дышать бесшумно. Обычно, когда мама злилась, хотелось, чтобы та скорее успокоилась, обняла её и всё стало как прежде. Но в этот раз было иначе. Поля чувствовала свою беззащитность впервые, и мама, которая всегда и от всего её защищала, теперь оказалась угрозой. Поля не понимала. В этот момент она словно и не любила мать. Но в то же время любила.

Шли долгие минуты. Поле хотелось есть, но она упрямо не вылезала из своего укрытия. За стеной загремели кастрюли. Мама разогревала суп.

– Поля, иди есть! Голодная же! – раздалось из кухни. Но Поля не шевельнулась.

Тогда послышались шаги, дверь комнаты со скрипом открылась – петли давно никто не смазывал. Поля увидела приближающиеся ноги всё в тех же тапках. Ноги поколебались у входа и решительно направились к столу. Вдруг взору Поли предстало мамино лицо: та опустилась на корточки.

– Ну, иди сюда, – примирительно сказала мама, но Поля не двинулась.

– Иди, не бойся, – голос звучал спокойно, обыкновенно, ласково. – Извини меня, дочь.

Поля сама не поняла, как вылетела из-под стола и очутилась в крепких маминых объятиях. Оказалось, именно этого ей хотелось, а не уменьшиться до крохотных размеров и сидеть под батареей. А мама пояснила, прижимая Полю к себе:

– Видишь ли, Поля, дело в том, что я не могу сейчас купить тебе новые галоши. Мы с тобой не рассчитывали на вторую обувь этой зимой. Я ещё и бабушке твоей должна, а долг отдать не могу. Я что-нибудь придумаю. А ты, пожалуйста, постарайся быть повнимательнее и ничего не терять.

– Хорошо, мама, – прошептала Поля, а к горлу почему-то подступили слёзы, и она всхлипнула, снова абсолютно доверяя матери свою боль.

– Я люблю тебя, Поля, – сказала мама. – И никогда я не стала бы тебя по-настоящему бить.

Глава вторая. Один лишний

1990—1991 гг.

Поля сидела на единственной свободной табуретке, робко ухватившись ладонями за её ножки, словно от этого положение девочки в комнате бабушки Насти могло упрочиться. В этот понедельник маленькая бабушкина квартирка превратилась в сложную систему фортификационных сооружений. Большой стол был раздвинут и приставлен к дивану. От окна ко входу протянулись бельевые верёвки. На них крепились запасные занавески бабушки Насти и новые простыни, прежде с любовью и некоторым благоговением отложенные до лучших времён. На антресолях чего только не нашлось. Бабушка Настя всё это с удовольствием пожертвовала для игр своим старшим внукам. Она так ждала их.

Задолго до дня приезда старших внуков она начала рассказывать Поле, что скоро познакомит её с мальчиками. Обещала, что им непременно будет весело играть втроём. Бабушка лучилась счастьем ожидания, и Поля тоже принялась ждать таинственных внуков.

Но многого не понимала.

– Мам, ну если они внуки бабушки Насти, то они же твои дети? – спрашивала она.

– У твоей бабушки, Поля, есть ещё одна дочь, – говорила мать. Губы её раздражённо подрагивали, и Поля боялась задавать вопросы. Мать могла накричать и назвать её желание разобраться глупостью. Поля уже знала, что у неё есть папины гены, из-за которых она так часто всё делает неправильно.

Поля всегда считала, что мать – тот самый ребёнок, из-за которого бабушка бросила институт. Потому они и спорили постоянно. Поля слышала несколько раз, как бабушка, отчитывая мать, употребила выражение «дочь-нагулыш». Она потом спросила у мамы, что это такое, но та побледнела и накричала на Полю. А затем взяла обещание, что та никогда подобного произносить не станет. Только сейчас Поля узнала, что у матери была старшая сестра, из-за которой бабушка с дедушкой и поженились. Это немного проясняло Полино непонимание, но и мама, и бабушка почему-то говорили увёртками. От Поли всё время ускользало нечто важное.

Другая дочь бабушки Насти с мужем переехали в Москву в восемьдесят пятом – как раз когда родилась Поля. У них было двое детей. Бабушка не успела нанянчиться с ними как следует, а теперь они уже ходили в школу. В столице у мальчиков была своя жизнь. Бабушка Настя видела их только несколько раз, когда приезжала в гости.

Теперь старших внуков привезли на каникулы и они превратили комнату в плацдарм для военных игр.

Поля сидела на табуретке поодаль и наблюдала. Промежутки между ножками стола были заставлены картонными коробками. В них мальчишки вырезали аккуратные отверстия. Вывешенные над столом простыни и занавески изображали второй этаж. Целая система перевёрнутых табуреток тянулась через комнату, образуя квадрат, по углам которого тоже были установлены коробки, благо в доме у бабушки Насти хранился большой запас таких – в них отправлялись посылки в Москву. Для строительства пригодилась даже стремянка, помогавшая подниматься на уровень столешницы.

– Ну что, домостроители, – довольно улыбаясь, бабушка зашла в комнату. – Голодные? Ужинать будете?

Занавеска над столом немного отодвинулась, и показалось мальчишечье лицо с пухлыми щеками и лёгким румянцем. Карие глаза мальчика смотрели на мир с дерзким любопытством юного мужчины, хоть их обрамляли по-девичьи длинные ресницы. Это был старший внук по имени Толик.

– Провиант скоро будет! – прокричал он, забарабанив по столешнице. – Подвезут из форта Эдвард!1

Снизу послышался ответный стук. Это откликнулся младший внук, Коля. Разница между мальчиками составляла всего год, и они походили друг на друга как близнецы. Только Коля был ростом чуть ниже, да взгляд его светился добротой.

– Но дом ваш придётся разобрать на ночь, – предупредила бабушка Настя. – Иначе будет негде спать!

– Это не дом, это форт, бабушка! – Толик снова высунул лицо из-за занавески. – Форт Уильям-Генри.2

Бабушка Настя махнула рукой и отправилась было на кухню, но вдруг задержалась в дверях:

– Полечка, тебе не скучно с ними, деточка?

– Нет! – взвизгнула Поля. Её голосок никогда не был визгливым, но сейчас изнутри раздирали тысячи эмоций. Ей было интересно, очень интересно. Поля не понимала, что такое форт, ничего не слышала об английских и французских колонистах на территории Америки, а об индейцах имела весьма отдалённые представления. Но с восхищением наблюдала, как лихо Коля приспособил себе на голову бабушкин пояс с огромным вороньим пером. Перо подобрали на улице во время дневной прогулки. Этот мир, о котором недавно прочитали мальчики и теперь старались воспроизвести в своих играх, притягивал Полю. Ей тоже хотелось стать частью непонятной, но захватывающей костюмированной истории.

Коля отправился следить за лесом и выбрался за территорию укреплений через главные ворота, роль которых выполняли склеенные вместе листы коробочного картона. Лес был всего-навсего ковром, висящим на стене, но мальчик внимательно вглядывался в него, словно пытался рассмотреть там затаившегося врага. Неприятеля – так они говорили, и Поля повторяла про себя это новое слово, как и название форта, который построили братья.

Бабушка улыбнулась и вышла. Поля осталась одна. Она неловко соскользнула с табуретки. Уже не раз и не два она просила мальчиков объяснить, что у них за игра. Случалось, мама брала Полю в гости к своим подругам, у которых были дети постарше Поли, но они не играли ни во что похожее. И сейчас у Поли внутри всё замирало, когда она следила за развивающимися в форте событиями.

– Мы играем в книгу! «Последний из могикан» называется. А ты, наверное, читать ещё не умеешь! – Толик скривил рот в презрительной усмешке.

Поля умела. И очень хорошо, даже взрослые так говорили. До школы был ещё год, а Поля бегло читала газеты. От маминых подруг она слышала, что это почти невероятно для девочки такого возраста, и внутренне ощущала себя особенной. Она расцветала от их похвал, хотелось слышать ещё и ещё, какая она одарённая. Но эти двое мальчишек не поверили Поле. Она просилась в игру, но её не брали.

Теперь же Поля предприняла попытку почти отчаянную. Сердце стучало ожиданием отказа, но интерес пересилил страх.

– Можно мне с тобой в дозор? – спросила она Колю, как раз лихо поправлявшего воронье перо. Одновременно мальчик сосредоточенно осматривал ковёр, вернее, лес. Младший брат нравился Поле больше, чем старший: у Толика взгляд был жёстким, она невольно отворачивалась, а Коле в глаза хотелось смотреть бесконечно.

– Девчонкам не место в дозоре! – сказал тот строго, однако тут же пояснил, указывая на ковёр. – Видишь, там могут скрываться индейцы. Или французы.

– Дозорный не должен разговаривать с девчонками! – крикнул из форта Толик. Он тоже вылез из-за укрепления и поднял Полину табуретку. Девочка рванулась к ней – к последнему предмету, до которого она ещё могла дотрагиваться в этой комнате. Всё остальное было задействовано в игре.

– Это моя! – сказала она и протянула руку, схватившись за ножку. Мальчик не сильно, но настойчиво дёрнул табуретку на себя, и Поля отпустила, испугавшись его резкости.

– Не твоя, – спокойно пояснил он, а у Поли в груди словно разбили льдинку. – Это табуретка нашей бабушки, а значит, наша!

Поля молча позволила ему забрать, что он хотел. Больше свободной мебели в комнате не осталось, и Поля сиротливо прислонилась к стене. Казалось, мальчик был прав. Всё в квартире принадлежало бабушке Насте. Соответственно, внуки владели табуреткой. Поля в тот момент не задумалась, почему её не посчитали полноправной хозяйкой мебели в этой квартире. А разбитая льдинка в груди царапала острыми краями Полину веру в людей.

Но тут подоспел ужин. Двое защитников форта и Поля отправились мыть руки. Мальчики брызгали друг в друга водой, и Поле тоже немного досталось. Воду она любила, но теперь капли показались холодными и вызвали резь в глазах. Мальчишки побежали на кухню, и тут у Поли хлынули слёзы. Она отёрла их полотенцем и снова включила воду, чтобы мальчики не слышали, как она всхлипывает в ванной.

– Поля! – голос бабушки Насти с кухни ворвался в мир отчаяния светом спасительного маяка. – Деточка, греча остынет!

Поля представила пышущую жарким паром оранжевую толстобокую кастрюлю бабушки Насти. Гречневую кашу Поля любила, она всегда съедала с тарелки всё, что положат.

И в этот раз сделала так же. Но вот к чаю с конфетами не притронулась – не хотелось, ведь вкусности были куплены не для неё. У бабушки Насти сладкого в доме не водилось, но в честь приезда внуков она накупила его очень много. Мальчики ели быстро, не смолкая ни на минуту, – обсуждали насущные проблемы форта. Поля видела, как они стащили несколько конфет в карманы, чего никогда не позволялось Поле, но бабушка ничего им не сказала. Она остановила Полю, когда мальчики после еды убежали в комнату.

– Тебе с ними не скучно? – ещё раз спросила бабушка Настя, ласково погладив внучку по голове.

– Нет, – заверила её Поля.

– Ну тогда беги, – и Поля бросилась догонять братьев. А в комнате ничего не изменилось. Последняя табуретка была использована для нужд форта. Полю не пускали за ограждение из коробок и занавесок. Она неловко села на пол у двери, подогнув под себя ноги.

Братья веселились. Им не был нужен никто третий. Поля искала взглядом, с чем же будет играть она́. Хоть что-нибудь. Но в дело форта пошли все предметы в комнате. И Поля не понимала, что ей делать, как себя вести. Её никто не выгонял, ей позволяли присутствовать зрителем, но включать в игру не хотели. Поля думала, что если им так весело друг с другом, то может быть так же весело и с ней. Но тут вспомнила мальчиков с горки. Тем не требовалось Полино общество для игр. И они объяснили ей это куда обиднее, чем братья. И теперь мысли о том случае в Полиной голове тесно переплелись с настоящей ситуацией. Желание ворваться в вымышленный мир братьев было огромным и светлым, но затмевалось непривычным горьким чувством. Она оказалась лишней.

Ненужной.

В комнату внезапно вошла мама. Она вернулась с работы и, как всегда, собиралась забрать Полю домой, но та, погружённая в свои ощущения, не услышала ни звонка в дверь, ни как бабушка возилась с замком – он поддавался туго, с шумом и лязгом.

– Почему ты сидишь на полу, дочь?

– Они не хотят играть со мной! – честно и бодро выпалила Поля. К маме она испытывала абсолютное доверие, поэтому ответила со всей искренностью. И вдруг это новое для неё, невыносимое в своей горечи чувство ненужности вырвалось на свободу рыданиями.

– Не реви, Поля! – сказала мать, поднимая её с пола и присаживаясь рядом на корточки. – А ты просилась поиграть?

Поля кивнула. Слёзы быстро высохли. Голос матери – спокойный, родной, ласковый – внушил уверенность в себе.

А братья между тем высунули головы из своего строения и с любопытством наблюдали за происходящим.

– Возьмёте её в свою игру? – дружелюбно спросила мать. Так, словно они и не обижали Полю.

– Понимаете, у нас тут война, – сказал Толик извиняющимся тоном и кивнул на ковёр. – А вон там прячутся индейцы! Война – это дело мужское.

Мать покосилась на воронье перо, привязанное к Колиной голове поясом, и усмехнулась:

– Враждующее племя?

Братья закивали.

– Ладно, мужчины, сражайтесь, – произнесла мама ровным голосом, снова не выражая к братьям ни малейшей агрессии. А Поле вдруг захотелось, чтобы их наказали. Чтобы они ответили за то, что не взяли её. И Поля снова заревела, не в силах объяснить обиду иначе. Хотелось, чтобы мать вступилась за неё.

– Пойдём, Поля, – мама взяла её за руку и повела в коридор. Поля пошла за ней, продолжая реветь.

Бабушка Настя причитала, что расстроили ребёнка, и обещала «показать внукам». Слёзы высохли, но чувство ненужности не исчезло. Отголосками недавних всхлипов в горле трепетала тревожность. А что, если так будет всегда? А что, если она и правда лишняя?

Дома мама уговорила Полю принять ванну, а перед сном они, сидя на кровати и завернувшись в одеяло, читали «Рикки-Тикки-Тави»3. Мама читала, а Поля слушала спокойный любимый голос. Горести отступили, осталось только ощущение, будто Поля падала из окна, но её поймали.

– Почему они не хотели со мной играть, мама? – спросила Поля, когда та замолчала, переводя дыхание. Мать прикрыла книгу, заложив страницу старым трамвайным проездным на октябрь.

– Они просто старше тебя, Поля, – мать улыбнулась. – У мальчиков другие игры, не такие, как у девочек.

– Но я хотела поиграть с ними! – против Полиного желания в голосе зазвенели слёзы.

– Ну, зато ты сегодня весь вечер со мной и мы почитали книгу, – заметила мама, и Поля улыбнулась. Она любила читать с мамой больше, чем одна. Они вернулись к мангусту и его истории. А вскоре Поля успокоено заснула, убаюканная мерным голосом и внезапной верой в то, что смена игры на чтение – к лучшему.

Полю несколько дней не водили к бабушке Насте. Когда она интересовалась, почему, мать поджимала губы и отвечала уклончиво: «У бабушки много дел!» Но Поля знала, что это неправда.

– Потому что они не хотят со мной играть? – наконец осмелилась спросить она. Внутри замирало всё, и Поля шмыгнула носом, готовая зареветь.

– Нет, Поля, – спохватилась мать. – Просто сейчас у бабушки дома живут не только Толик и Коля, но и другая её дочь.

Мать ни разу не назвала её сестрой или по имени. Другая дочь – и всё.

– Мы с ней поссорились, давно, и я не хочу, чтобы она тебя видела, – пояснила мать неохотно. Рука её дёрнулась и нервно провела по Полиным волосам.

– А когда помиритесь?

– Видишь ли, Поля, иногда люди говорят друг другу такие слова, что уже нельзя помириться.

– Никогда-никогда? – у Поли от изумления даже в носу высохло – реветь расхотелось.

Целую неделю мама брала Полю на работу. На ту самую работу, о которой так благоговейно отзывалась бабушка и так неловко отмалчивалась мама. Поля побывала там впервые именно теперь, когда дома у бабушки Насти обосновались другие внуки.

Мамина библиотека оказалась огромной, но совсем не раздавила Полю ужасающими размерами. Напротив, здесь ощущался простор, и Поля словно выросла, вытянулась, расправила крылья и полетела вдоль стеллажей, сверкающих новенькими книжными обложками или ломящихся под тяжестью томов с многолетней пылью. Чего здесь только не было! Огромная лестница вела наверх, и там тоже стояли книги. Миллионы книг. Именно на втором этаже работала мама. В отделе художественной литературы. Она усадила Полю на стул в конце зала, за стеллажами, и поинтересовалась, о чём та хочет почитать. Мама часто спрашивала Полю, чтобы подбирать книги, которые понравятся дочери именно теперь. Так понемногу Поля и научилась бегло читать в таком раннем возрасте. А позже осознала, что в этом и была мамина работа и она оказалась в своём деле профессионалом высочайшего уровня.

– Я хочу книгу про форт! – заявила Поля.

– Доча, какой ещё форт? – удивилась мама. – Откуда ты вообще знаешь это слово? Кто тебя научил? Братья в него играли?

– Форт Уильям-Генри! – отчеканила Поля. – Хочу книгу про него.

Она отлично запомнила незнакомое название. Мальчики что-то знали о форте такого, что было Поле недоступно. И теперь она тоже хотела узнать это. Не для того, чтобы в следующий раз её взяли. А из любопытства. Она сама часто фантазировала, какая концовка может быть у той или иной книги. Примеряла образы героев на куклу Леру или на другие свои игрушки. Поля проигрывала сюжетные линии в голове, и теперь, увидев что-то похожее у братьев, потянулась к этому.

– Тебе ещё рано читать про войну, – мама улыбнулась. – Ты не поймёшь многих вещей, и поэтому тебе будет неинтересно. Когда подрастёшь, я обещаю принести эту книгу.

Но Поля настаивала, что книга нужна ей прямо сейчас, и мама сдалась. Целый день Поля упорно читала. Текст был трудный. Каждое незнакомое слово она сперва пыталась понять по смыслу, а затем неловко дёргала маму за рукав, отвлекая её от книжных карточек или посетителей. Мама обещала объяснить ей всё, когда освободится. Домой они вернулись в обычное время. Поле хотелось есть, ведь она привыкла ужинать у бабушки Насти до прихода матери.

После лёгкого ужина Поля с мамой уселись за стол в комнате. Мать зажгла лампу и достала из сумки «Последнего из Могикан»4. Ту самую книгу. Было уже около восьми вечера, и они собирались совсем немного почитать, но так увлеклись, что обе не заметили, как истёк час. Мама объясняла Поле незнакомые слова. Картины колониального прошлого Соединённых Штатов с каждым пояснением вставали перед глазами всё ярче. Поля хотела читать дальше. Но мать настаивала, что достаточно: «Ты и так целый день провела с этой книгой, а теперь ещё и вечер». Но Поля уже втянулась.

В этот день она впервые не погрузилась в мир фантазий, а спряталась в нём.

Прошла неделя. Уехали Толик и Коля вместе с «другой дочерью». Поля вернулась в привычный мир. У бабушки Насти ей было спокойно. Вскоре волнения и тревоги, мучившие после встречи с братьями, позабылись.

Мама с бабушкой сидели на кухне в квартире на пятом этаже. Поля в комнате рисовала акварельными красками украшения для куклы Леры. Поля хотела проколоть ей уши булавкой, но мать вовремя заметила и предложила дочери пока нарисовать эскизы других украшений: кулонов, бус, подвесок, а в выходные обещала подумать, как и из чего сделать их для Леры.

– Прокалывать уши больно, ты же не хочешь, чтобы Лере было больно? – спросила мать. Поля, конечно, желала ей только хорошего и с радостью заменила булавку на акварель. Бабушка выдала Поле всё необходимое для художества: краски, бумагу и две кисточки – толстую и потоньше. А затем они с матерью вышли на кухню.

Поля нарисовала большие разноцветные бусы, синий кулончик, несколько брошей: две с растительным рисунком, а третья в виде сердечка. На этом закончился лист. Искупав кисточки в стакане с водой, Поля отправилась в ванную – выливать воду и мыть стакан. Она включила свет и выплеснула содержимое стакана в раковину. Белая, вычищенная бабушкой Настей эмаль покрылась разводами синей краски. Стеки они тут же в трубу, Поля бы не задержалась, но они распределились по раковине причудливым узором, медленно сползавшим в сливное отверстие. Поля заворожённо следила за изменениями узора.

– Это из-за тебя твоя сестра уехала и я не вижу, как растут мои внуки, – говорила на кухне бабушка.

– Твоя дочь уехала из-за устаревших предрассудков! – отвечала мать шипящим голосом, и Поля повернула голову, невольно прислушиваясь.

– Твоя сестра не виновата, что ты, влюблённая дура, сделала ошибку!

– Моя дочь – не ошибка! Она ничем не хуже сыновей твоей дочери!

– Только они-то рождены в законном браке! Само собой, Полечка не виновата! Она одна и есть радость моя на старости лет! Но ты-то как опозорила нашу семью! До сих пор мне прохода не дают, за спиной шепчутся! Только ради Полечки с тобой и говорю! А денег я тебе больше не дам, не проси. У меня их нет… Правда, нет! – с Полей бабушка Настя никогда не говорила таким голосом, но в разговорах с матерью часто проскакивала эта злая нетерпимость. Поля каждый раз затыкала уши – не могла слушать, когда спорят бабушка и мама. Не знала, на чью сторону встать. Вот и сейчас поступила так же – рефлекторно, даже зажмурилась. А когда открыла глаза и оторвала пальцы от ушей, на кухне уже говорили шёпотом.

Поля включила воду. Краска мгновенно стекла в трубу, оставив лишь неясный серый след, и девочка ждала, когда и он растворится. Она не поняла, о чём именно спорили на кухне. Только услышала своё имя. И захотелось исчезнуть, чтобы бабушка и мама больше не ссорились. Вдруг они скажут друг другу такие слова, как мама и «другая дочь»? Тогда они больше не будут видеться и Поля не сможет приходить к бабушке на пятый этаж. Но ничего не изменилось. Мама заняла денег у своей подруги, тёти Раи, а Полю продолжила оставлять у бабушки ещё какое-то время.

Скоро наступил тысяча девятьсот девяносто первый. Для Поли этот год ознаменовался тем, что мама стала брать её с собой на работу ежедневно. Бабушка Настя больше не присматривала за ней. Но дело было не в ссорах. Бабушка заболела. Поля допытывалась, когда всё снова будет как раньше, но мать только нервно пожимала плечами.

– Разве можно так долго болеть? – спрашивала Поля и видела в глазах матери тоску. Она была слишком мала, чтобы понять причины этой невероятной грусти, рвущейся из самых глубин души помимо воли матери. Но эмоционально она с лёгкостью считывала, что не нужно говорить о бабушке Насте, и совсем скоро перестала задавать вопросы, когда же жизнь вернётся в привычное русло. В те годы Поля ещё не знала, что значит – никогда. Никогда больше не будет рядом бабушки Насти. Никогда не вернутся прежние их с мамой привычки. Даже город, где родилась Поля, изменит название. Страна станет другой. Нет, ничто не исчезнет: всё будет. Но иначе. Вечное движение – жизнь – подхватит и понесёт всех людей вперёд. Кого-то выбросит на обочину, но большинство пойдут дальше.

Библиотека сделалась привычной для Поли. Здесь она прекрасно ориентировалась: знала, где художественная литература, где научная, где редкие издания, а где популярные писатели. Отлично умела пользоваться алфавитным перечнем и разобралась, как расставлены по шкафам книги.

Поля научилась исчезать. Растворяться между этими стеллажами с пыльными фолиантами. Не попадаться на глаза маминой начальнице, другим сотрудникам и посетителям. Поля достигла совершенства в искусстве быть незаметной, и мать хвалила её за это. От похвалы было сладко и радостно, что мама довольна. Мать объяснила: начальница позволила приводить её с собой всего неделю или две, пока болеет бабушка Настя, а затянулось всё на несколько месяцев. Конечно, начальница не могла не знать о Полином присутствии, но, видимо, входила в положение матери-одиночки. Только Поле в те времена об этом ничего не говорили, чтобы она не мешала работать и не попадалась на глаза и под руку. Иногда под горячую.

Быть незаметной оказалось легко. И интересно. Поля садилась на стул с книгой за самым дальним стеллажом и выпадала из реального мира. Но читала Поля не всегда. Библиотека была взрослая, книг для её возраста здесь не держали, и Поля иногда просто рассматривала обложку и иллюстрации, если они были. Пыталась представить, не читая, что происходит на страницах, и уносилась в неведомые дали. В вымышленных мирах было свободно. Там девочка забывала о том, что она – Поля, могла стать кем-то ещё. Лучше, выше, сильнее, красивее. Она больше не хотела быть мамой или даже тётей Светой из булочной. Быть одной из героинь или героев этих книг – такая возможность теперь открывалась Поле. Глядя на иллюстрации, она представляла себя дамой в красивом платье, мужчиной в чопорном пиджаке, индейцем с луком за спиной, быстрым всадником, смелым воином, говорящим зайцем или огнедышащим змеем с тремя головами. Поля могла стать кем угодно, и не надо было думать об очередях, пустых прилавках и расстроенной матери – новых деталях маленькой жизни шестилетней девочки. Пока Поля читала «Последнего из Могикан», она представляла себя то одной, то другой из двух главных героинь. И когда наиболее полюбившаяся ей погибла, Поля горько рыдала, словно это убили кого-то из её близких.

– Я тебя предупреждала, тебе рано об этом читать, – сказала мама, но пояснила, что смерть – это часть жизни, переход в другой мир. Напомнила, что так произошло с её дедушкой – давно, ещё до рождения Поли. Когда одни люди умирают, другие грустят, потому что больше не смогут видеть их. И Поля успокоилась, погрузившись в новую книгу.

– Знаешь, мы с тобой больше не сможем приходить к бабушке Насте, – сказала однажды мама, и Поле почудилось, что она говорит с усилием. Слова давались матери настолько тяжело, что Поля ощутила холодную каменную стену, отгородившую маму от неё.

Этот разговор между ними случился поздним вечером. Мать и дочь сидели на постели, укрывшись одним ватным одеялом. Горела настольная лампа. Мама читала вслух и отложила книгу, чтобы поговорить.

– Потому что она болеет? – спросила Поля.

– Нет, – мама почему-то разозлилась. Словно прежде не сталкивалась с Полиной непонятливостью. – Она как твой дедушка.

– Но он умер, – Поля пристально посмотрела на мать, пытаясь соотнести её слова и внезапную злость. Поле передалось расстройство матери, и теперь она искала подтверждения, что всё в порядке. Так дети часто ждут от родителей поддержки. Ждала и Поля.

– Да, умер, как и бабушка Настя, – голос матери дрогнул внезапной слезливостью, но тут же приобрёл своё прежнее спокойствие. – Она долго болела и теперь отправилась в другой мир.

Поля кивнула. Для неё смерть пока что выглядела не больше, чем погружением в книгу навечно. Там – другой мир. И в книге – другой мир. Одинаково.

– Там нет очередей? – спросила она. – И талонов на еду нет?

Эти очереди и талоны, вечная спешка и попытки обменять ненужную в их семье водку на сахар или мыло – вот что видела последнее время Поля. Вот чем были лихорадочно заняты мысли матери, её подруг и коллег. Когда проходил слух, что в магазин завезли что-то – что конкретно, значения не имело, – в библиотеке поднимался переполох. Несколько раз Поля наблюдала, как одну из сотрудниц в рабочее время с одобрения начальства снаряжали в магазин отстоять за всех очередь. Занять её надо было сразу, ведь вечером уже ничего не останется. А работу сотрудницы делили на всех. Теперь же на вопрос Поли, есть ли подобное в мире, куда ушла бабушка, мама лишь покачала головой. Непослушная прядка выбилась из высокой строгой причёски, которую она делала на работу и распускала только поздно вечером, когда Поля уже готовилась сладко сопеть, уткнувшись в подушку. Мать нервным движением заправила прядь за ухо, словно та щекотала шею.

– Значит, там лучше? В том мире? – не унималась Поля.

– Может, и лучше, – улыбнулась мама, но почему-то отвернулась и украдкой вытерла предательскую слезу. Поля заметила, но ничего не спросила: эта слеза не принадлежала Поле, она была только мамина.

– Но туда попадают очень пожилые люди, – спохватилась мама. – Таким был твой дедушка, и бабушка Настя тоже состарилась.

Поля не воспринимала бабушку пожилой. Взрослой, но не старой – та всегда лучилась энергией.

На похороны мама Полю не повела. Поэтому первая смерть, с которой та столкнулась, не произвела должного впечатления. Поля не видела бледного, неподвижного лица покойной, не чувствовала запаха ладана, не слышала причитаний родственников, не вздрагивала от их слёз. Бабушка Настя просто вышла в другой мир. Распахнула дверь и шагнула, оставив всех их здесь.

Бабушка Настя не прожила девяносто первый год до конца, умерла в июле. Поле не сказали, как сильно бабушка болела, осознавала ли приближавшиеся перемены. Сама Поля не могла в них разобраться. Ей было всего шесть, а в этом возрасте мир воспринимается проще, у́же. Он ещё видится таким, как будто ты – центр вселенной, и разве может происходить что-то, не связанное с тобой? Поля, изучая своё детство много позже, с трудом отличала воспоминания от чужих рассказов – особенно маминых – или от своих же домыслов. Она далеко не сразу догадалась, что мать в тот год, да и всю жизнь, хотела одного – оградить её от внешнего мира. Уберечь. И Поля легко поддалась, бросившись в мир книг.

А в квартире мамы и Поли скоро появились новые вещи – те, что перенесли с пятого этажа. Был там и холодильник, и радио, и телевизор побольше, чем их нынешний. И, что поразило Полю, та самая табуретка, права на которую предъявлял Толик.

– А квартира? – спросила Поля, когда всё это принесли к ним два соседа по лестничной площадке. – Кто там будет жить?

Мать резко пожала плечами.

– Может, мы?

– Ты помнишь, что у твоей бабушки есть другая дочь? – спросила мать, присев и оказавшись с Полей одного роста. Та кивнула.

– Вот ей и достанется квартира. Она там прописана и мальчики, которые приезжали. Ты их помнишь?

Поля снова кивнула.

– А почему мы там не прописаны?

– У нас же есть квартира, Поля, – мать улыбнулась, но уголок губ подрагивал. – Хорошая квартира, нам ведь здесь хорошо?

– Да! – кивнула Поля. – Но у бабушки Насти мне тоже нравилось!

– Это потому что она там была, Поля. Теперь там, скорее всего, чужие люди поселятся.

Так квартирный вопрос был закрыт. Но перемены в жизни не закончились.

Поле смутно запомнились бесконечные хмурые лица, очереди даже за хлебом и как мать комкала пустой пакет для продуктов, который несколько дней напрасно таскала в сумочке. Бережно откладываемых ко дню рождения в копилочку монет Поле не хватило даже на конфеты. Или это было в другой год? В те времена в её жизни ещё не случалось рубежей, и отсчитывать события было не от чего. Дни переходили в недели, недели – в месяцы, а те – в года. Они длились и тянулись бесконечной непрерывной жизнью. Единственной точкой отсчёта было само рождение.

Но вот теперь умерла бабушка. В июле. А август перевернул бабушкину эпоху. Как раз в августе мама взяла отпуск и они с Полей на две недели уехали к Ладожскому озеру, где у дяди Юры был плохонький домик. Поля толком и не знала, кто такой этот дядя Юра, и предполагала, что это мамин коллега. Он появлялся изредка, но всегда привносил в Полину жизнь нечто новое. Однажды они с мамой и дядей Юрой ездили на море, когда Поля была ещё совсем крошкой. Три или четыре раза мама отводила Полю к бабушке Насте в воскресенье, а сама говорила, что пойдёт на встречу с дядей Юрой. Туда она Полю не брала, в отличие от посиделок с подругами.

В августе девяносто первого они оказались у него на даче. Сам дядя Юра в это время оставался в Ленинграде. Мама то и дело бегала на станцию, в магазин или куда-то ещё, где было радио. Последние новости добирались до Ладоги медленно, и мама звонила с железнодорожной станции в город дяде Юре и коллегам, которые работали в прежнем режиме. Поля слышала, как мать с соседями обсуждали новости. Незнакомое слово «путч» ничего ей не говорило, но слова «переворот», «митинги» и «танки» для Поли были не пустыми, их значение она знала и соединила их с тревожными взглядами взрослых. Тогда Поля и почувствовала, но ещё не осознала, что бабушка Настя ушла вместе с эпохой, словно не выжила бы в новой. Не смогла бы открыться переменам. А остальные, включая Полю, маму и куклу Леру стремительно неслись в новую жизнь. Через эпоху волнений в эпоху возможностей. Это осознавалось так смутно. Обычная маленькая девочка не понимала, что глядит в лицо другому миру. В шесть лет жизнь виделась простой и сужалась до мамы, Леры и книг. Тогда Поля не подозревала, что пройдёт десяток лет и все ценности, которым учила её бабушка Настя, не пригодятся. У новых поколений будут свои ценности. Даже те, что останутся, окажутся вывернуты наизнанку, перевёрнуты с ног на голову, так, что бабушка Настя уже не признала бы их, звучащих на новый лад.

В декабре того сумасшедшего года, когда Поле исполнилось шесть, Советский Союз распался окончательно, отделив её детство чертой, которую девочка в силу своего малолетства и не заметила. А в сентябре следующего года Поле настало время идти в первый класс. Пионерскую организацию отменили, но сновали неподтверждённые слухи, что младших школьников будут принимать в октябрята. А Поле хотелось стать октябрёнком. Для неё это была возможность подружиться со сверстниками, без посторонней помощи у Поли это не получалось. Она читала серии детских книг об октябрятах и думала со свойственной детям простотой, что стоит лишь приколоть красную звёздочку, как у неё появятся друзья. Но узнать, так ли это, не удалось: октябрят тоже упразднили. Поля вступила в школу обыкновенной первоклассницей с двумя белыми лентами на светлых волосах, завязанными в крупные банты.

Глава первая. Сентябрь

1992 год

Довольная, Поля вертелась перед зеркалом. Коричневое шерстяное платье в складку оказалось как раз впору. Оно благоухало хозяйственным мылом – возможно, чуть больше, чем следовало бы, но Поля понимала, что это от долгого лежания в пакете. Прежние хозяева явно его постирали, пятен не осталось, но мать всё равно собиралась перестирывать. Мама за последний месяц несколько раз объясняла Поле, что школа – это серьёзно и ответственно, но в то же время стать частью класса – большая радость. И Поля ждала первого сентября с вдохновением и надеждой. Дух захватывало оттого, какой взрослой она выглядела в этом платье. И оттого, какие невероятные горизонты откроются перед ней.

Школьную форму маме отдала институтская подруга Рая. Для Поли, конечно, тётя Рая. Её дочь Лена вовремя выросла, и платье сделалось ей слишком коротко, а Поле вышло как раз. Ей часто доставались Ленины вещи. До поступления в первый класс она считала, что все люди так обмениваются одеждой. Для Поли это был признак дружбы или товарищества, но никак не бедности. До этого злополучного года она полагала, что все живут одинаково. Поля помнила из книг, что существуют и богатые, и нищие, но не задумывалась, какое место занимают они с мамой в денежной иерархии.

Поля смотрела в зеркало на красивое шерстяное платье, а мама исподлобья – на Полю. Что-то ей не нравилось, но Поля, фантазируя, как она будет щеголять в новой школьной форме, не сразу заметила этот взгляд.

– Это платье носила третьеклассница, – сказала мать. – А тебе оно подошло.

Поля замерла. Она не понимала, чем заслужила упрёк. Но уловила его в этом ровном голосе, малейшие оттенки которого она различала с самых первых лет своей жизни. Одежда Полю мало интересовала. Новые вещи приносили мимолётную радость. Те, что покупала мать, казались ей красивыми. И не более.

– Ты очень быстро растёшь, – заметила мать, а Поля внутренне сжалась. – Мне приходится слишком часто покупать тебе одежду. А мне не на что, Поля, так что постарайся не вырасти из формы хотя бы год.

Поля обещала, что не будет расти.

– Вот отец бы на тебя посмотрел, сразу узнал бы свою мать, – мама обронила это невольно и тут же вздрогнула, как будто испугалась собственных слов.

А Поля давно знала: она не похожа на маму, потому что пошла в папу, вернее – в его мать. Но её Поля видела лишь несколько раз и плохо помнила свою бабушку по отцовской линии, бабушку Ксюшу. Да и не интересовалась ею. Детская память показывала ей необъятную женщину с огромной грудью – гораздо большей, чем у фигуристой бабушки Насти, и круглым, как яблоко, животом. Эдакую женщину-гору. Поле было комфортно жить с мамой и Лерой, она ни в ком больше не нуждалась. Не задумывалась, хочет ли увидеть бабушку Ксюшу ещё когда-нибудь. То же самое касалось и отца. Мать неохотно говорила, что у него другая семья, а Поля появилась незапланированно. Но у Поли не возникало чувства, что так не должно быть. Все были на месте: и Поля, и мама, и Лера, и книги, которые она любила. Отца она не знала и не печалилась, что его нет. У неё и без него была семья. Лишь тенью в подсознании маячили «другая дочь» и братья, но пока эта тень была неясной, расплывчатой. Такую не разглядишь, если не присматриваться.

К школе мать готовила Полю давно. И это касалось не только знаний. Мать потихоньку покупала вещи, необходимые каждому первокласснику. С одной зарплаты – карандашики, линейку, с другой – пенал, с третьей – кисти, краски и альбом для рисования. Когда стало ясно, в какую именно школу пойдёт Поля, мать приобрела прописи и тетради. Те, что указала учительница. И, наконец, где-то достала передник. Не Ленин и не чей-то ещё, а Полин, совершенно новый, с бирочкой, купленный для Поли. Белый, кружевной. И такие же воротнички с манжетами. На каждый день передник полагался чёрный. Поля об этом отлично знала. Но за счастье было просто обладать этой белой праздничной красотой.

И вот в первый день календарной осени – того самого времени года, когда листья безвольно желтеют, увядают и с отчаянием отрываются от стылых веток, – мама взяла Полю за руку и повела в новый мир. В школу.

Перед выходом из дома мать придирчиво осмотрела Полин школьный наряд и одобрительно кивнула. Затем деловито поинтересовалась:

– Как тебя зовут, девочка?

– Осипова Полина Сергеевна! – уверенно заявила Поля. Потом назвала и домашний адрес, и телефон, и даже рабочий номер матери. Поля давно всё это заучила, но мать проверяла её память, объясняя, что дочь должна это с лёгкостью вспоминать в любой ситуации.

Школа находилась в нескольких кварталах от дома. У неё был, как полагается, номер. Трёхзначный. Но события, случившиеся там, могли произойти в любой школе Красногвардейского района города Санкт-Петербурга или любого другого района и города. Поэтому номер не имел ни малейшего значения. Самая обычная общеобразовательная школа, какие в те времена были если не в каждом дворе, то в каждом микрорайоне. Сначала мама с Полей заглядывали и в школу поближе к дому, но там сразу предупредили о математическом уклоне. А никаких способностей к счёту, в отличие от чтения, Поля не проявляла.

В тумане восхищения Поля увидела в школьном дворе огромную сине-бело-коричневую толпу. Несколькими днями ранее мама привела её сюда, показала школьное крыльцо, стадион, площадку для игр напротив. Но тогда здесь было безлюдно. Теперь вся округа гудела детскими и взрослыми голосами. Поля сжимала обеими руками пышный букет светло-розовых гладиолусов. Мама выбрала именно их, объяснив это благородством цветка. Ещё она упомянула, что само название происходит от слова «гладиус», что значит короткий римский меч. В то время Поля ещё не читала о древнем Риме, не заинтересовалась этим фактом и не могла даже представить себе подобное оружие. Но позже с усмешкой думала, как мать оказалась права. Этот воображаемый меч ей в школе пригодился бы. Но утром первого сентября Поля уверовала в силу красоты своего букета. Гладиолусы и правда были хороши. Ярко-розовые на краях лепестков, к центру они теряли яркость, обретая нежный оттенок, а сердцевину словно кто-то присыпал жёлтой пылью. Мама держала Полю за руку, и они медленно протискивались сквозь ряды детей, родителей и учителей, высматривая табличку с надписью «1В». Поля первая заметила её и потянула маму в ту сторону. И вскоре мать уже подвела её к тучной женщине, а Поля вспомнила, что уже видела её, когда приходила в школу впервые. Тогда несколько взрослых задавали Поле вопросы и очень удивлялись, как бегло она читает. Тучную женщину звали Владлена Дмитриевна. И ей предстояло стать первой Полиной учительницей. По фигуре она немного напоминала бабушку Настю, что вызывало хорошие ассоциации. Владлена Дмитриевна Поле понравилась.

Полю не пугали другие дети, хоть она почти всю свою жизнь провела со взрослыми. Рассматривать тех, кто должен был стать её одноклассниками, оказалось захватывающе. Вот же они, те, кто будет делить с ней интересы, увлечения и устремления. Поля скользила взглядом по девочкам в одинаковых коричневых платьицах, по их маленьким личикам, по огромным белым лентам, венчающим у кого хвостик, у кого косичку. И лишь одна девочка отличалась. Её тёмные густые волосы, гладкие и тяжёлые, ниспадали до поясницы. Только одна прядь была заплетена в косичку, венчавшуюся не обычной лентой, а пышным бантом на резинке. Хозяйка этой красоты, вероятно, ощутив пытливый Полин взгляд, повернулась и осмотрела её с ног до головы. Но это заняло лишь мгновение. Она быстро потеряла всякий интерес к Поле и зашептала что-то на ухо стоявшей рядом кучерявой рыжей девочке. А Поля пришла в восторг от этого уверенного и слегка надменного взгляда.

Мальчиков Поля оглядывала с тревогой: а вдруг она встретит здесь тех, с горки? Это волновало её и накануне: ночью Поля не могла заснуть, мучаясь неизвестностью. Но никого с горки здесь не оказалось: те были старше и, скорее всего, из другой школы. И Поля, успокоенная, улыбнулась сама себе.

Серьёзных уроков, конечно, в первый день не было. Малышей со всей торжественностью посвятили в первоклассники, провели пару вводных занятий и отпустили. Поля летала на крыльях восторга. Пересказывала маме взахлёб, как много детей у них в классе, какие они все нарядные, и как кого зовут. Поля запомнила почти всех: девочку с красивыми волосами, Лину, рыженькую Наташу, Женю, Иру, Кристину, Свету, Валю, Машу, даже мальчишек, самых шумных, Пашу, Даню, Игоря, Рому. Остальных, не таких заметных, тоже запомнила, а в первом «В» было тридцать человек, и маме оставалось только удивляться, откуда у дочери такая хорошая память. А Поля ощутила небывалый внутренний подъём. Осень тысяча девятьсот девяносто второго для неё лучилась счастьем. Недели две. Пока не обнаружилось одно обстоятельство.

Все дети из первого «В» жили в ближайших дворах и ходили в один садик. Они знали друг друга до школы. А Поля не знала никого. Они уже дружили между собой, тогда как она хоть и запомнила, как кого зовут, не понимала, как к ним подступиться. На уроках всё было отлично. Но на переменах никто не подходил к незаметной Поле. Среди остальных она внезапно оказалась тихоней со своими книгами и несуществующими мирами. Поля пыталась подойти к одноклассникам сама, но эти попытки не увенчивались успехом. Поле отвечали. Всегда дружелюбно, но тут же бежали играть как прежде, без неё.

Поля не знала, о чём поговорить с одноклассниками и чем заинтересовать их. Первый «В» поделился на спокойных и шустрых. Одни скромно шушукались за партами во время перемен. Другие носились по рекреации, выкрашенной светло-зелёной краской, призванной успокаивать и настраивать на учёбу. Но судя по первому «В», зелёный цвет не справлялся со своей задачей. Игра, которую обожали младшие в средней общеобразовательной, не была уникальной. Она встречалась во многих дворах и в стены школ пришла оттуда. Называлась она «Сифа» и первашей занимала куда больше, чем необходимость настроиться на урок. Поле были ближе те одноклассники, что поспокойнее, но поскольку она не могла придумать, о чём с ними заговорить, выбрала вторых. С ними оказалось легко. Эти дети тут же приняли Полю в свою игру, стоило лишь попросить. Только вот играть девочка не умела. Правила она выучила, наблюдая за другими, но на практике вышло сложнее.

Поля никогда не играла в догонялки во дворе. Если она и занималась спортом, то только в рамках зарядки, которую проводила для неё бабушка Настя вместе с утренней радиопрограммой. Ещё иногда Поля бегала во дворе в собственном комфортном темпе, а теперь оказалось, что её темп намного медленнее, чем у других мальчиков и девочек.

По сути «Сифа» была обычными догонялками, только вот для передачи статуса во́ды требовалось хорошенько стегнуть по преследуемому грязной тряпкой с доски. В первый раз Поле было очень трудно. Она долго гонялась то за одним, то за другим, то за третьим. Даже если у неё выходило кого-нибудь засифить, то Поля тут же получала обратно грязной меловой тряпкой по платью, о котором так заботилась мама. Роль во́ды опять доставалась ей. От страха, что не может никого догнать, Поля терялась, ноги становились ватными. Она спотыкалась и только чудом не падала. Но в тот, первый раз невероятно вовремя раздался звонок. После урока игра собиралась заново, и тряпка уже не оставалась у того, кто закончил во́дой. Всё решалось считалкой.

А после уроков мать пришла за Полей в школу и впервые увидела то самое платье, за которое так боялась, в плачевном состоянии. На рукавах коричневый цвет даже не проступал сквозь меловую присыпку. Поля никак не могла взять в толк, почему мама так дорожит её школьной формой, ведь она её не покупала, да и это всего лишь платье.

– Поля, да разве я тебя воспитывала хулиганкой? – мать не ругалась, но для Поли не нашлось бы слов обиднее. – Чему я тебя учила? Твоя одежда должна быть опрятной и чистой! Запомни это правило, Поля! Разве ж это хорошо, пачкать вещи? Как теперь отстирывать его?

Поля не думала об этом, когда кидалась меловой тряпкой. Она совсем не интересовалась своим внешним видом, играть с одноклассниками было куда важнее.

Всю дорогу от школы до дома мать отчитывала Полю. Она говорила спокойным голосом, не кричала, но Полю сжигал стыд из-за того, как она так поступила с платьем и что нарушила мамины установки.

Правила есть в каждой семье. Даже если они не висят на холодильнике, придавленные магнитом. Даже если они не сформулированы и не прозвучали, из них складывается день за днём вся жизнь. Поля знала с детства, чего делать не нужно: мать учила её упрёками и осуждающими взглядами. Они испепеляли Полю, делая её бесконечно виноватой перед матерью. Не терять и не пачкать вещи, не задерживать мать, когда та опаздывает, не спрашивать о «другой дочери» бабушки Насти, не вырастать из платья – из подобных мелочей и складывались правила, которые Поля боялась нарушить.

Есть в каждой семье и законы поведения: негласные, но нерушимые. Те, которым родители против воли учат своим примером. Вот и Поля повторяла поведение единственного близкого человека.

Мать всё не могла оставить в покое грязное платье и тихонько причитала:

– Если мы постираем его сегодня, то в чём же ты пойдёшь завтра? А школу пропускать нельзя. Только последние двоечники пропускают школу.

Поле пока не ставили оценок. Вместо них Владлена Дмитриевна завела систему печатей. Солнышко – если работа правильная, солнышко, закрытое тучками, – если есть недочёты, и дождик – всё неправильно. У Поли были в основном солнышки с тучками. Она делала задания неплохо, но до совершенства, на взгляд Владлены Дмитриевны, не дотягивала. Несмотря на внедрённую в образовательный процесс систему картинок, призванную оградить первоклашек от ощущения своей никчёмности и плохости, каждый в классе понимал, что значит быть двоечником. Владлена Дмитриевна объяснила, что они скоро перейдут на систему оценок и лучше готовиться к этому уже теперь. Так что Поля съёжилась под мамиными упрёками – быть двоечницей она не хотела.

Вечером Поля стояла в коридоре с одёжной щёткой и отдраивала подвешенное на вешалке платье. Меловая пыль летела во все стороны, и девочка чихала, прикрывая нос рукавом домашней пижамы. Мел был везде. Поля даже не предполагала, как много насыпалось с пресловутой тряпки. Но мел отчистился. А мокрой щёткой удалось убрать с платья даже его следы. Затем мама помогла Поле вымыть пол в прихожей, и они немного почитали вместе перед сном. Поля особенно любила эти совместные путешествия по книжным мирам, а платье была готова чистить хоть каждый день – лишь бы мама не ругалась. Недели две так и приходилось поступать, пока водоворот событий не повернул в другую сторону. Прочь от активных игр, лицом к её будущему.

Глава вторая. 1 «В»

– Она же так хорошо читала, почему только «В»? – спрашивала мать у одной из проводивших собеседование учительниц.

– Ваша девочка неправильно сосчитала, – отвечала та. Поля её лица не запомнила, но теперь, уже учась в первом «В» и вспоминая своё собеседование перед поступлением в школу, могла с уверенностью сказать, что это была не Владлена Дмитриевна.

– Мы же её не в «Г» или «Д», куда берут без предварительной подготовки, а в «В». Там тоже одарённые дети будут, – продолжала учительница.

– Она просто волновалась, – заступилась мать, – может, всё-таки в «А»?

– И взяли бы, у вас талантливая дочь, но «А» и «Б» уже заполнены. Не волнуйтесь, зато «В» дадут лучшую учительницу. За тридцать лет работы ни одного серьёзного конфликта в её классах не было.

Так Поля узнала, что оказалась в «В» из-за случайности и неспособности быстро считать. Она не волновалась – тут мать ошиблась. Ответ требовали сразу, и Поля назвала число наугад. Если бы ей дали время, она бы посчитала. Но перед кабинетом сидела очередь, и никто не хотел ждать.

Мама с Полей ещё минут двадцать походили по коридору из угла в угол. Мать надеялась, что решение переменится. Ведь им сказали: «Предварительно в «В».

– Мама, а почему я не могу учиться в классе «В»? – спросила Поля.

– Ты видишь, у них два первых уже заполнены. Боюсь, что тебе станет скучно. Может быть, там будут дети, кто даже алфавита не знает. Сейчас в «В» возьмут всех, кого жалко отправить в «Г» и «Д». К таким вот, как тот.

«Того» они увидели некоторое время назад, ещё до собеседования. Поля с матерью, как и другие дети в сопровождении родителей, ожидали в школьном коридоре – туда специально выставили скамьи. Вошла вперевалочку средних габаритов женщина в резиновых галошах на босу ногу и в жилетке-телогрейке поверх платья в цветочек. Она вела за руку мальчика, который явно тянул её назад.

– Ох, баб Маш, а вы-то здесь что делаете? Внукам-то уже в десятый, а не в первый! – ойкнула чья-то родительница. Поля с любопытством оглядела бабу Машу. Той разве что метлы не хватало – истинная дворничиха.

– Так этого привела! – баба Маша вытолкнула мальчика вперёд. – Мету я, значит, двор, а он всё под ногами туда-сюда, уж сигареты, гляжу, курит! Совсем запустили ребёнка, алкаши несчастные! Нарожали выводок целый, а баба Маша следит! У этого вроде возраст подошёл, вот привела.

Поля уставилась на мальчика. Он нисколько не стеснялся, что речь о нём. Напротив, так и шнырял глазами по сидевшим на скамье в рекреации. Одежда на нём была рваная, в пятнах масла, грязи и чего-то невообразимого.

– Дитё ошивается без присмотра, по возрасту в школу уже надо, – передразнила одна из тёток, сидевших на скамье, когда баба Маша с соседским отпрыском скрылись в кабинете – без очереди. – Дескать, приглядите, товарищи учителя, научите уму-разуму, может, человек из него вырастет, не то что папка с мамкой. А если наши дети попадут в класс с таким?! – тётка оглядела присутствующих, видно, ожидая поддержки, но все молчали, и она продолжила монолог. – И могут ведь отказать: не товарищи друг другу больше советские люди! Но он ведь глазёнки таращить будет, одуваном прикидываться. Пожалеют, возьмут. Может, он и способен к чему-то дельному, только нужно открыть этот талант-то, помочь, объяснить-показать. Да поймите, товарищи родители, если он по улицам болтаться без присмотра не будет, уже хорошо. Вот что они скажут!

Никто эту тираду не поддержал, но никто и не возразил. А Поля с удовольствием бы ещё послушала. Она не всё поняла, но хорошо запомнила – всегда интересовалась разговорами взрослых. А скоро и их с мамой в кабинет позвали, на собеседование.

Так Поля оказалась в «В». Мама скоро успокоилась, решив удовлетвориться третьей буквой алфавита и доверить дочь самой лучшей учительнице.

Первый «В» жил, как и другие классы, но не совсем так.

Поля играла в «Сифу» почти на каждой перемене, пока не произошла одна история. Незначительная сама по себе, но определившая поведение класса на все десять лет, что предстояло им учиться в школе с трёхзначным номером. В тот день Поля убегала от во́ды и ей не повезло. В рекреации шло одновременно две игры – присоединились и параллельные классы. Участники путались в составах, и это вызывало бурю восторга. Нет-нет, да кто-нибудь по невнимательности подпускал во́ду к себе, принимая его за человека из другой игры.

Поля убегала, а навстречу как раз нёсся Малюта.

В действительности его звали Даня, и именно он вызывал у Владлены Дмитриевны ухудшение самочувствия – Поля своими ушами слышала однажды её скупую жалобу Марии Михайловне – учительнице из соседнего кабинета, что о Дане и голова, и сердце болит. На таких, как Даня, всегда обращают внимание, и Поля запомнила его с первого дня. Среднего роста в их классе, худой, даже тощий. Форма висела на нём, будто на вешалке, локти были протёрты до дыр, а рукава подвёрнуты: судя по всему, эти вещи прежде носил кто-то из старших, но никто не позаботился подогнать их под нового владельца. Длинные густые волосы Дани отросли до плеч, как у девочки. Но глядя ему в лицо, никто бы не посмел назвать его девочкой. Широко посаженные глаза смотрели исподлобья, тёмные брови сходились на переносице, сдвинутые с недовольством или угрозой. И это выражение на лице мальчика сменялось только насмешливой ухмылкой. Совсем не доброй. Таким был Даня Малюткин по прозвищу Малюта. Позднее, пытаясь восстановить хронологию, Поля была уверена, что в начальной школе не имела представления, кто такой Малюта Скуратов. А уж если не знала Поля, то вряд ли другие о нём слышали. Тем не менее прозвище к Дане пристало именно такое. Не малый, не малой, не мелкий, даже не лютый. А именно Малюта. И пристало оно к мальчику ещё в сентябре, когда никто не знал, что за человек Даня. Много лет спустя Поля думала, что первый «В» с характерной для детей непосредственной мудростью метко окрестил его более точным именем, чем дали родители при рождении.

Итак, Поля убегала от преследователя, размахивавшего меловой тряпкой, а Даня мчался навстречу. Догадайся она, что может случиться, свернула бы. Но Поля заметила всё слишком поздно. Не успела ни вильнуть вправо, ни отскочить влево. Ловкая нога резко вытянулась поперёк дороги, и Поля, споткнувшись, полетела. Ударилась о пол грудью и проскользила с полметра. На секунду всё исчезло из сознания. А затем ни вдохнуть, ни выдохнуть. В эти дикие мгновения животного ужаса Поля жадно хватала ртом воздух, но в лёгкие он словно не поступал. И вдруг наконец хлынул спасительным потоком. Поля задышала. И заревела. Настолько сильную боль она испытала впервые. Одноклассники обступили Полю. Кто-то поднял её. Совсем рядом мальчишечий голос твердил: «Ну не реви, не реви!» Владлена Дмитриевна, как назло, исчезла из рекреации именно в этот момент. Будь она здесь, Даня бы не поставил подножку: Поля позже это осознала, а стоя в окружении одноклассников, просто ревела от боли и страха. И от обиды. Ведь она совершенно точно видела молниеносно вытянутую ногу Малюты. Глотая слёзы, Поля пожаловалась, что её уронили.

– Покажи мне, кто это сделал! – закричала Женя, маленькая вертлявая девчонка, всегда участвовавшая в играх. – Кто из них двоих?

Сделать это могли только Даня и Паша Яно́вич, и оба уже стояли рядом, щеголяя развязными ухмылками и даже не собираясь скрываться. Первый всегда оказывался в центре происшествий, а второй не отставал. У Паши было широкое пухлое лицо, светлые волосы и добрые круглые глаза. Но он старательно хмурил брови, подражая привычкам Малюты. Поля смело указала на Даню.

– Извинись перед девочкой! – Женя тряхнула тёмной, но не слишком толстой косой. Собранные в хвост, а только затем заплетённые волосы живо летали из стороны в сторону, подчёркивая вертлявость их обладательницы. Теперь Женя смело требовала извинений у самого Малюты. А Полю вдруг обидно резануло произнесённое ею слово «девочка». Одноклассница не помнила, как её зовут. Возможно, даже не знала, что Поля учится в первом «В». А вот Поля отлично знала Женю Максимову. Ещё в сентябре она заметила, что Женя хорошо рисует и любит командовать другими. Такая маленькая, одним взглядом чёрных глаз Женя Максимова указывала сверстнику на его место в её жизни, и он тут же его занимал, будь то рядом или на последней парте её личного вымышленного класса. Единственная из первого «В» Женя пыталась судить происходящее в школе по некоей понятной только ей справедливости. Вот что знала о Жене Поля. А та о ней не знала ничего. Такое одностороннее у них оказалось общение, и от этого Поля ещё сильнее расстроилась.

Подоспела Владлена Дмитриевна и принялась разбираться в случившемся. И тут произошла удивительная вещь. Все одноклассники, минуту назад обвинявшие Даню и требовавшие от него извинений, вдруг резко подтвердили, что Малюта случайно налетел на Полю и она упала. И даже Женя не опровергла эту ложь. Рыданья застыли в горле. Поля затихла. Она стояла среди одноклассников, превратившихся из друзей в предателей.

– Он поставил подножку! – слабо возмутилась Поля, сглотнув удивление.

– Ребята, кто-нибудь это видел? – Владлена Дмитриевна оглядела класс пытливым взором. Все молчали.

– Я случайно, – соврал Даня. Но тут же нашлись свидетели, которые якобы видели, что всё произошло не нарочно.

– Тебе показалось, Поля, – тихий и мягкий тон учительницы убаюкал бы Полю, не знай она правды. – Смотри, все ребята говорят, что это случайность. Даня, извинись перед Полей.

– Извини, – буркнул Малюта, не поднимая глаз.

– Поля, ты принимаешь извинения? – Владлена Дмитриевна улыбнулась, видно, старалась подбодрить её.

И Поля от растерянности приняла их. Но для неё ничего не уладилось. Все видели. Однако никто её не поддержал. По рекреации прокатился звонок, и Владлена Дмитриевна, даже не спросив, больно ли Поле, отправила всех в класс. А Поле было больно.

Весь урок в голове стучало только: «Показалось!» Поля всегда не любила математику, а за ту классную работу впервые получила печать с дождиком.

Вечером Поля совершила серьёзную ошибку, не рассказав о случившемся матери. Та увидела багровый синяк, расплывшийся на половину груди, но поверила объяснениям, что дочь упала, когда бегала. И строго-настрого запретила ей играть в эту хулиганскую «Сифу». По мнению матери подобное занятие подходило только для дворовых детей. Поля же была совершенно домашней.

В школу Полю водила мама. Одну не отпускала, хоть было недалеко. И оставляла её в группе продлённого дня, чтобы Поля не болталась днём без присмотра. А после работы забирала.

Учёба начиналась в восемь тридцать утра, но Поля уже в восемь демонстрировала наличие сменной обуви гардеробщице тёте Лизе – мать торопилась на работу. Первоклашкам не позволяли свободно гулять по школе, поэтому Владлена Дмитриевна встречала их в холле, чинно строила парами и отводила на четвёртый этаж. Там, в рекреации, стоял ящик игрушек, а туалеты были оборудованы низкими унитазами и раковинами. По мнению взрослых именно это требовалось, чтобы первоклассники чувствовали себя комфортно в маленьком мирке четвёртого этажа. Здесь на стенах ещё висели потрёпанные плакаты с изображением детей с красными звёздами на левой стороне груди – как раз там, где сердце. Нарисованные школьники пытались докричаться до настоящих лозунгами, напечатанными прописными буквами: «Октябрята – дружные ребята»5 или: «Прилежные ребята любят школу, уважают старших»6. С уважением к старшим первый «В» ещё кое-как справлялся, но дружба ему совсем не давалась. Вскоре потрёпанные плакаты сняли и заменили на новые – более красочные и яркие, но уже без лозунгов.

Путь от дома до школы занимал несколько кварталов, и Поле нравились эти ранние прогулки. Сперва каждое утро обволакивало приятной сентябрьской прохладой, а затем – леденящим октябрьским ветром с крупицами усталого серого дождя, а ещё позже и стылым ноябрьским жаром. Но Поле было радостно, несмотря на отчаяние уже не ленинградской, но петербургской погоды7. Она каждое утро шла к новым непознанным мирам и верила в них.

На одном и том же перекрёстке, через дом от своего, Поля с мамой встречали Мишу Багашевского с его матерью. Невысокий одноклассник, щуплый, да к тому же в огромных очках, оставался незаметным для Поли, пока не начались эти вот случайные встречи. Их мамы здоровались и скоро нашли общие темы – обе интеллигентные женщины, Полина мать – библиотекарь, мать Миши, Алла Сергеевна, – жена профессора. Так что до школы шли все вместе. Алла Сергеевна очень нравилась Поле, особенно её каштановые вьющиеся волосы, постоянно терзаемые петербургским ветром. На лице у Мишиной матери было много морщинок, и устало-обречённое выражение почти никогда с него не сходило, но эта женщина обладала необъяснимым обаянием. Сын, видно, пошёл не в неё. Впрочем, Поля чувствовала себя одиноко среди сверстников и скоро благодарно приняла Мишу в свой мир. Они каждое утро болтали, обменивались новостями и впечатлениями от уроков. Мише нравилась только математика. Поля выяснила очень быстро, что он мало читает. А так хотелось найти собеседника своего возраста, готового обсуждать с ней те книги, которыми горела она.

– Во-первых, среди сверстников никто ещё не читает то, что читаешь ты, Поля, – строго пояснила мама, когда однажды вечером Поля пожаловалась на то, что не может говорить с Мишей о книгах. – И не вини его, у него плохое зрение, мама не позволяет ему много читать.

О плохом зрении Поля и так знала. Миша сидел на первой парте и не расставался с очками. Даже от физкультуры был освобождён. Но мама тут же проговорилась Поле, что проблема не только в этом. Миша часто простужался, страдал от головных болей и сердцебиений. Мама пояснила, что врачи поставили ему ВСД8 и легко с таким недугом не справиться, так что к однокласснику со слабым здоровьем надо относиться снисходительно. А ещё Мишин позвоночник был изуродован сколиозом, поэтому вместо физкультуры он нуждался в специальных занятиях. Сперва Поля не замечала странностей Мишиной фигуры, но после маминых слов обнаружила и неровную походку, и по-стариковски сгорбленную спину. Ни у кого Поля раньше не видела подобного. Мать заверила, что это пройдёт с возрастом после надлежащего лечения.

– Не обижай Мишу, – сказала мама Поле. – Алла Сергеевна так боится, что ему достанется от одноклассников.

Поля покорно кивнула, словно мать отругала её за плохое поведение. Она никогда не обижала и не собиралась обижать ни Мишу, ни других одноклассников. Поля попыталась представить – как это, когда всё в жизни даётся с трудом. Особенно чтение. Если бы Поле запрещали читать, она бы… Даже мысленно не удавалось подобрать слова, способные описать, что она бы сделала в этом случае. Сочувствие к больному мальчику обожгло изнутри.

Каждое утро мальчик и девочка приходили в школу вместе. Не считая тех дней, когда Миша пропускал. А это случалось часто. Но никогда он не рассказывал Поле почему, а на её невинные расспросы огрызался.

– Не твоё дело! – он даже повышал на неё голос, и Поля вздрагивала. Переносить агрессию к своим семи годам она не умела. Тем не менее не могла прекратить эти утренние встречи, происходившие ежедневно.

Однажды утром, как только Поля с Мишей вошли в освещённый длинными лампами холл, в уши взрывом ударил хохот. Нехороший, враждебный. Злой смех от доброго мало чем отличался, но Поля кожей ощущала разницу. Добрый смех мягко гладил по руке, а злой щипал спину, как сотня разъярённых насекомых. В этот раз и Поля, и Миша задержались дома не сговариваясь и случайно встретились на обычном перекрёстке. Только попозже.

– А вот и жених с невестой! – Малюте не требовалось кричать, чтобы донести мысль до каждого, находившегося в холле. Его всегда и слышали, и слушали. Класс разразился дружным смехом. Пожалуй, единственное, в чём первый «В» проявлял единодушие, так это в готовности посмеяться. Но все быстро присмирели – Владлена Дмитриевна призвала их соблюдать тишину и спокойствие на территории школы.

– Осипова влюбилась, – прошептал Поле Паша Яно́вич. Он подобрался поближе, так, чтобы учительница не слышала.

– Ничего я не влюбилась! – фыркнула Поля. Ей стало неуютно. Тревожно. А Миша, до этого безуспешно боровшийся с одолевшим его ноябрьским насморком, как назло, неловко чихнул в кулак.

– Правду говорю! – развеселился Паша.

Поля хорошо помнила приметы. Все в классе знали: если кто-то чихает во время разговора, значит, сказанное – правда. Это было так же верно, как и то, что, скрестив незаметно пальцы, можно поклясться в чём угодно.

Владлена Дмитриевна построила всех по двое, и Поля как обычно попала в пару с Мишей. Очень хотелось оттолкнуть его руку – ладонь была потной и холодной, но она приняла её. Миша зло взглянул на Полю, но тут же уставился себе под ноги. А затем покорно пошёл в общем темпе на четвёртый этаж. Поля подумала, что и Миша не выбрал бы её в пару: они были рядом друг с другом по принуждению учительницы.

Впереди шли Паша Яно́вич с рыженькой Наташей. А через пару Малюта вёл за руку Лину. Ту самую девочку, что ещё на линейке приглянулась Поле шикарными волосами. Лина с Наташей дружили, и теперь, обернувшись, пока не видит Владлена Дмитриевна, Лина прошептала что-то на ухо рыженькой подруге и бросила на Полю быстрый, но внимательный взгляд. Наташа прыснула в кулачок.

– Тихо ты! – шикнула Лина.

Эти подружки чем-то напоминали Даню с Пашей, только в юбках. Лине, чья копна волос привела Полю в восторг, отлично подходила роль смутьяна, которую у мальчиков играл Малюта. Но Лина делала это по-женски. Уловочками. Хитростями. Вот и сейчас – она придумала остроту, явно направленную в сторону незадачливой парочки, а засмеялась Наташа, рискуя вызвать неудовольствие Владлены Дмитриевны.

У Лины было точёное лицо с выдающимися скулами – такие редко встречаются у девочек в столь юном возрасте. Носик её, не курносый и не с горбинкой, маленький, но чётко очерненный, вздрагивал, когда Лина проявляла характер, наводя на мысль о породистой лошади, которой не место в одном стойле с мулами и ослами. То есть с первым «В». Вот чей быстрый взгляд коснулся Поли и уколол, не оставляя сомнений, над кем смеётся рыженькая Наташа. Глаза у Лины были почти синие, чуть узковатые, но яркий цвет с лихвой это компенсировал. Необычные глаза. Тем сильнее задело презрение в прекрасном взгляде. У Поли в носу засаднила обида, но слёзы не успели хлынуть. Потные пальцы Миши вдруг легонько сжали Полину руку. Но когда она повернулась к нему, он смотрел в пол. Тот Наташин смех быстро забылся, оказавшись лишь одним из маленьких событий большого учебного дня, прошедших на первый взгляд без следа. Но позже этот эпизод влился в череду других, сформировавших Полину обособленность от мира.

Одноклассницы. Сверстницы. Поля часто вглядывалась в эти лица. Слушала сплетни. Ей так хотелось стать частью их сообщества. Но иногда девочки говорили как на чужом языке. У них были заграничные куклы, а Поля и не знала раньше об их существовании. Она по-прежнему играла с Лерой. У заграничных кукольных красоток были длинные ноги, большая грудь и светлые волосы, а одевались они во всё ярко-розовое. Поля даже боялась прикоснуться, когда кто-нибудь приносил в школу свою Барби – похвастаться. О них Поля не рисковала говорить с мамой. Знала, та расстраивается, если Поля просит купить что-то дорогое. А уж Барби-то, судя по всему, были не из дешёвых.

Не имея возможности говорить об играх, Поля пыталась вывести одноклассниц на разговор о книгах, но те не понимали её. Толкиен? Клайв Льюис? Кир Булычёв? Эти имена совсем ничего им не говорили. А уж тем более прочитанные Полей вместе с мамой «Последний из могикан» и «Дети капитана Гранта»9. Эти два романа щекотали её воображение больше других. Во сне Поля видела ожившие иллюстрации с книжных страниц. Она всё пыталась мысленно подобрать, кто из её одноклассников походит на того или иного персонажа, но каждый раз первый «В» рушил Полины надежды. Никто на книжных героев не походил.

Поля не разделяла интересов одноклассников, а они – её увлечений.

– Не люблю читать, – кривилась обладательница чёрных кудрей Ирка Воронина.

– Читаю, только если надо, – пожимала плечами Женя Максимова.

– Фу, – кривилась Наташа. – Читать – это скучно!

– А ты хоть что-нибудь ещё умеешь? – морщила нос Лина.

И Поля тихо осознавала: ничего. Она научилась читать, и этого хватило, чтобы ощущать жизнь полной и восхитительной. Вымышленную жизнь. Остальных интересовала только настоящая. Но всё же невероятно хотелось приблизиться к ним. Поля мечтала дружить, и это заставляло её вновь и вновь искать подходы несмотря на ежедневные неудачи.

На переменках кружок девочек часто собирался около парты Лины. Все хотели дружить с ней. И Поля тоже пыталась войти в эту компанию.

– Осипова! Ты такая мерзкая! – Лина наморщила нос, и верхняя губа приподнялась, придавая её лицу выражение превосходства, от которого Поле всегда хотелось плакать.

– Ладно, что молчишь? Иди сюда ближе, – Лина поманила пальцем.

Девичий кружок расступился, уступая дорогу. Поля придвинулась к парте вплотную. Она подумала было, что на эту перемену поток неприязни иссяк и её приняли.

– Нам всем очень интересно, кем работает твой отец! Расскажи нам!

– Не знаю, – призналась Поля. Мама рассказывала ей об отце. Не часто, всего два или три раза. Если не считать тех случаев, когда в сердцах громко сетовала на генетику, из-за которой Поле досталось столько отцовских черт. Мама не прятала от Поли ни его имени, ни причин, почему они не живут вместе. Имя запомнилось. Оно напрямую было связано её собственным – Полина Сергеевна. Но сложное слово, обозначавшее профессию отца, из памяти выветрилось.

– Вот дура! – и Лина, а затем и Наташа раскатисто засмеялись. Остальные девочки тоже хихикнули, но довольно вяло, словно не понимая, хороша ли шутка. Двое из них, принципиальная Женя Максимова и кудряшка Ирка Воронина, даже оставили кружок и тихо вышли в рекреацию.

– Ничего я не дура! – слабо возразила Поля. А у самой в висках стучало: «Ну, конечно, дура! Разве можно, читая взрослые книги, забыть такое лёгкое слово?»

– Переспроси у него, а завтра нам расскажешь, – вставила Наташа.

Поля не могла спросить и по наивности пояснила девочкам, что отец с ней не живёт. Это вызвало удивлённые взгляды и тишину в разговоре, длившуюся несколько мучительных секунд.

– Понятно, почему ты такая замухрышка, – протянула Лина, последнее слово она выговорила с особым смаком. – Даже передника нового нет. Был бы отец, он купил бы тебе что-нибудь нормальное. Да и портфель у тебя как с помойки.

Да, платье досталось от Лены, дочери тёти Раи, маминой подруги, но на переднике-то был ценник, Поля сама его срезала, когда надевала в первый раз. Но теперь она благоразумно промолчала.

– А мой отец придумывает разные детали для ракет, – сообщила Лина. Поля только кивнула. Весь первый «В» уже был осведомлён об этой «космической» работе Лининого отца – предмете особой гордости, а также причине её новенького форменного платья, необычных бантов и лаковых туфелек. А главное – огромного розового портфеля, по виду заграничного, с изображением Микки Мауса10. Достижения отца придавали дочери вес в первом «В» сами по себе, да ещё, вероятно, высоко оплачивались, так что Лина шлифовала впечатление модными редкими вещицами. Что могла против этого сделать Поля? Она привыкла быть естественной, в её дошкольном мире не требовалось хвастаться ни одеждой, ни игрушками, ни чем-то ещё, доказывая своё превосходство. Что же касается Микки Мауса, то до встречи с Линой Поля даже не подозревала, кто такой этот мышь в костюмчике и больших башмаках. Мать подбирала ей мультики исключительно советского производства, из тех, что смотрела в детстве. А сама Поля предпочитала чтение.

В тот день Поля впервые ощутила свою семью неполноценной, а себя – совершенно неправильной. Словно на глазах у неё всё время были розовые очки нормы, привитой мамой, а теперь их сорвали. И Поля щурилась от яркого света, не в силах разглядеть и понять всеобщую норму. Ту самую, по которой жили ребята с горки, другие внуки бабушки Насти и, конечно, весь первый «В».

Звонок на перемену давно отзвучал, а Поля продолжала сидеть одна за своей партой, третьей в ряду у окна, и смотрела на доску. В рекреации шумела «Сифа», а в конце класса столпились девчонки – там играли в резиночку. Поля прыгала тяжело, вечно путалась в самых лёгких упражнениях, а резинка цеплялась за застёжки сандалий – в эту компанию было стыдно даже проситься. Одиноко сидел за первой партой Миша Багашевский, но подходить к нему не хотелось. Тут же прилетела бы острота от Лины или любой из её подруг: они щебетали совсем рядом, деловито рассматривали новый пенал Жени Максимовой – громко нахваливали. Можно было пойти куда угодно, но Поля не шла – не придумала себе занятия. Тогда впервые возникло это состояние, из которого после с таким трудом она себя вытаскивала. Поля смотрела на доску, видела меловую надпись: «Классная работа». Видела, но мир расплывался перед глазами. Эта расфокусированность зрения случилась впервые. Доска колыхалась, покачивалась, слова распадались на буквы. Поля видела одноклассников, но они мельтешили серыми помехами поглощавшей её рассеянности. Это не походило на полное погружение в мир мыслей и фантазий, как часто случалось с Полей прежде. Она присутствовала в реальности, но сознание отказывалось воспринимать мир вокруг. И совершенно без внешней причины Поля ощущала боль, похожую на испытанную однажды, когда её не брали играть другие внуки бабушки Насти, но притуплённую, полустёршуюся.

– Полечка, что ты сидишь одна? – к ней подошла Владлена Дмитриевна. Поля вздрогнула от неожиданного внимания и вдруг, вынырнув из своего расфокусированного состояния, потянулась к учительнице всем сердцем.

– Не сиди одна, надо отдохнуть перед уроком, иначе будет трудно сосредоточиться, – Владлена Дмитриевна понизила голос и наклонилась ближе к Поле. – Ты можешь подружиться с Машей, видишь, она тоже никого не знала здесь до первого сентября.

– С Машей? – за первой партой ряда у двери, одна, как и Поля, сидела девочка Маша с тёмно-русой косичкой, увенчанной не распространённым среди младших школьниц бантиком, а резинкой.

Поля знала о существовании Маши, но почему-то не замечала её. Не обратила внимания на тихую девочку, у которой не было друзей в классе.

– Иди, – мягко сказала Владлена Дмитриевна, подбадривая улыбкой. Поля поднялась и нетвёрдыми шагами отправилась навстречу дружбе.

– Привет! – Маша заговорила первая, лишь Поля подошла, и это приободрило. Серые глаза одноклассницы смотрели спокойно, серьёзно и пытливо, но не враждебно. Поля уселась на место Машиного соседа Ромы, который в этот момент наверняка наматывал круги по рекреации, оголтело кидаясь в одноклассников меловой тряпкой, как делал это обычно. Непоседливый и бойкий, он принимал самое живое участие во всех активных играх. И место рядом с Машей на переменах оставалось свободным.

– Ты тоже не ходила в садик? – поинтересовалась Поля.

– Нет. За мной присматривала бабушка, – откликнулась Маша. И если Поля смущалась того, что отличается от других детей, то у Маши вышло сказать об этом естественно и с достоинством. Словно отсутствие общества сверстников в прошлом – предмет гордости, а не стыда.

– За мной тоже, – Поля попробовала воспроизвести Машины уверенные интонации. Так началась их дружба, сделавшая для Поли неважными нападки Малюты и Лины, которые внезапно то ли прекратились, то ли пошли на спад.

Теперь Поля перестала играть в «Сифу» на переменах и не пыталась больше войти в привилегированный кружок, центром которого была Лина. Дружба с Машей протекала тихо, спокойно и уверенно. Новая подруга мало читала, но никогда не обрывала Полю, если той требовалось высказаться о прочтённом накануне. Она не заявляла, что гораздо веселее посмотреть мультики или поиграть во что-нибудь. После реакции других одноклассников на любовь к чтению спокойно-равнодушное внимание Поля приняла с радостью. Маша любила секретничать, и Поля с удовольствием выслушивала всё, чем та стремилась поделиться.

У Поли впервые появилась подруга.

Глава третья. Малюта, очкарик и две Лины

В конце ноября в первом «В» началось оживление. Готовились отмечать Новый год – первый праздник в школе. Владлена Дмитриевна каждому выдала слова: маленькие бумажки с написанными на них чётким и понятным учительским почерком строчками. Кому достались стихи – повезло. Их набрали на компьютере в кабинете информатики и распечатали. Поля читала не только бегло и споро, но и с выражением, поэтому ей выдали самое длинное стихотворение. Но не роль. Все были кто зайчиком, кто волком, кто ёлочкой, а кто Дедом Морозом. Снегурочкой, конечно, стала Лина. А Полю сделали никем. Чтец – так вот и обозначалась её роль в сценарии. Даже девочки с одним предложением текста играли снежинок, для них придумали десятисекундный танец – кружиться вокруг Снегурочки. А Поля была чтецом.

– Знаешь, почему тебе не дали роль? – Лина поймала Полю в рекреации, когда та выходила из туалета, и буквально прижала к стене. Она, конечно, была не одна, а с верной спутницей Наташей и с Иркой Ворониной.

– Почему? – заинтересовалась Поля. Она внутренне мучилась этим вопросом, даже спрашивала на одной из репетиций, но Владлена Дмитриевна пояснила, что лучше Поли такое длинное стихотворение никто не прочитает. Но ложь учительнице скрыть не удалось. Поля не спорила больше – смирилась, но про себя тихонько сомневалась в искренности этого объяснения. Поля настолько хотела знать правду, что, когда Лина предложила ей ответ на мучивший вопрос, не заметила интонации и не ждала подвоха. А одноклассница почти шипела ей в ухо.

– Да потому что не бывает жирных снежинок, тупица! – Лина захохотала: громко и прямо в лицо Поле. – Ты только снежной бабой можешь быть, с ведром на голове.

Поля выскользнула из-под руки Лины. Впервые в жизни у неё получилось что-то сделать ловко. Быстрым шагом она направилась в класс.

– Куда побежала, Осипова? Владе жаловаться? – крикнула вслед Наташа. Грянул дружный хохот.

«А может, и правда? Подойти и сказать?» Но Поля, конечно, никуда не пошла. Ну их! Дружба с Машей уже окрепла. У неё теперь была подруга, и нападки Лины хоть и причиняли боль, но важность утратили.

Шла вторая неделя декабря. Мальчишки в рекреации особенно расшумелись. Владлена Дмитриевна загнала их в класс и заставила сесть за парты ещё до звонка на урок. Они сопели от обиды, азарт игры ещё не остыл, но все сложили руки перед собой и слушали лекцию о поведении. Тут дверь приоткрылась, и в образовавшуюся щель просунулась вихрастая голова дежурного старшеклассника: Владлену Дмитриевну вызвали к директору.

– Мария Михайловна приглядит за вами, пока меня нет! – предупредила Владлена Дмитриевна, прежде чем выйти из класса. Мария Михайловна учила первый «А», занимавшийся в соседнем кабинете, и была грозой всего четвёртого этажа. Вмешивалась она во всё, даже если это не касалось её подопечных, поэтому обычно Владлена Дмитриевна лишь упоминала её имя и первый «В» затихал. Кроме того, каждый знал, что их учительница действительно заглянет в соседний кабинет с просьбой посмотреть за классом: без контроля они не останутся.

Но едва учительница вышла, первый «В» загудел, зарычал, залаял как стая бездомных псов, проживавших за железнодорожным мостом через Новочеркасский проспект – совсем близко от школы. Поля замерла и внутренне сжалась. Она боялась и псов, и людей. Очень захотелось домой. Воспитанная в тишине и спокойствии, оберегаемая заботливой бабушкой, она пугалась громких голосов и повышенных тонов. Разгорячённые игрой мальчишки были недовольны: искали виноватых в том, что их отчитали, заставили прекратить игру. Они показывали пальцем друг на друга: дескать, это ты чуть не сбил Владу – так они сокращали имя отчество учительницы, говоря о ней между собой.

– А ты кричал на всю школу!

– А ты заехал тряпкой дежурному!

– Кто-то нажаловался, что мы мешаем, – сказал Рома. Лицо его раскраснелось, а кудрявые волосы намокли от пота: сегодня игра шла нешуточная, на пределе возможностей даже самых ловких и выносливых из первого «В».

– Кто-то из девчонок! – Паша кивнул на девочек, остававшихся в классе. Поле было ясно, сегодня игра распространилась далеко за обычные рамки и заняла весь четвёртый этаж. Владлена Дмитриевна, разумеется, заметила это и пресекла. Поля хотела сообщить о своих наблюдениях, но её тихий голосок потонул в шуме мальчишеских криков.

– Это он! – закричал Малюта, тыкая указательным пальцем на первую парту среднего ряда, где неловко примостился Миша Багашевский. – Это очкарик сделал!

– Точно он! – подхватили сразу несколько голосов.

– Он никогда не выходит из класса, если мы играем! – пискнул откуда-то с задних рядов голос Игоря. Всех остальных, не вышедших ростом, посадили на первые парты, а вот он ухитрился затесаться на последней, подальше от учительницы.

– И никогда не играет с нами! – в Мишу полетела скомканная промокашка и попала прямо по затылку. Промокашками уже не пользовались – шариковые ручки сменили устаревшие перьевые в пеналах школьников – но производители тетрадей всё ещё вкладывали их на радость младшеклассникам, применявшим эти бумажки весьма изобретательно в целях, далёких от прямого назначения. Поля видела, как Миша – и без того сгорбленный, сутулый и как будто немного перекошенный – ещё сильнее втянул голову в плечи, но промолчал.

– Он же не выходил и не видел! – заметила Женя. Чувство справедливости у этой маленькой уверенной девочки было развито столь сильно, что она часто возражала, даже когда у класса уже формировалось единое мнение.

– Вот поэтому и донёс, да, очкастый? – Даня не спеша поднялся со своего места и подошёл к первой парте. Звонок ещё не звучал, и некоторые последовали его примеру. Одни хотели поучаствовать, другие – ничего не пропустить. Поля осталась за своей третьей партой.

– Он никогда с нами не выходит, потому что боится нас, – ухмыльнулся Малюта. – Боишься, верно, очкарик?

– Не боюсь! – резко ответил Миша. Он продолжал сидеть в той же позе, хотя тон был злым.

– Не боится… – с сомнением протянул Рома. – А почему никогда с нами не играл?

– Ему же не догнать ни одного из нас! – захохотал Даня. – Он как девчонка!

Все засмеялись. Кроме Поли. Её не веселило, что Мише действительно не догнать ни одного из них. Подумалось, что он, как и сама Поля до школы, никогда не играл в догонялки. Но ей-то не предлагали, а с Мишей совсем другое дело. Разве хочется бегать, если болеешь? Поля и простужалась-то редко, но помнила, в эти моменты силы оставались только спать. А Миша был нездоров постоянно. Ей ли не знать, мама её предупреждала.

– Даже Женька бегает быстрее него! – сказал Рома, а юркая Женя Максимова и правда могла дать фору не только Мише, а любому из них.

– Ему очки мешают, – Малюта подошёл к Мишиной парте вплотную, а все вдруг затихли. – Ты нас боишься, очкарик! Вот и заложил Владе, сказал, что мы очень шумные. Так?

Малюта уже не смеялся. Он навис над сидящим одноклассником грозно и хмуро.

Миша сидел, не поднимая на Малюту глаз, опустив плечи и наклонив голову. Во всей позе сквозила напряжённость. Руки он положил на стол перед собой, ладонь левой сжимала кулак правой. Случалось и раньше, что Миша делался таким вот, и Поля прежде не задумывалась почему. А теперь вспомнила: ещё на первой учебной неделе Миша раза три жаловался Владлене Дмитриевне на головную боль, и та отводила его прямо с урока к школьной медсестре. Потом Малюта с неизменными дружками дразнили его неженкой и девчонкой. Больше Миша не жаловался, но стал впадать в такое вот состояние, словно требовалась вся сила воли, чтобы тихо и в одиночку бороться с болью. Миша предпочитал терпеть, чем связываться с Малютой и его компанией, которым не мог дать никакого отпора: ни словесно, ни физически. Поле мама рассказала о Мишиных проблемах со здоровьем, вот она теперь и догадалась. Другие же не подозревали. Или не придавали значения такой малости, как боль. Поля считала Мишино скрытное поведение разумным: Малюту все побаивались. Слушал Даня только Владлену Дмитриевну и в её присутствии вёл себя тише. А учительница не упускала его из виду и старалась всё время оставить около себя… Но теперь Владлены Дмитриевны не было в классе, и над первой партой среднего ряда сгущалась угроза.

– Трус, – быстро проговорил Игорь и шагнул в сторону – спрятался за спину Паши. И маленький рост, и нежелание отвечать за произнесённые слова позволяли ему так делать. Сказал – как новую ветку подкинул в костёр, и тут же отбежал подальше, смотреть издали: загорится или будет только дымить. Загорелось. Парни заусмехались – нехорошо так, враждебно. И девочки подхватили шутку музыкальным перезвоном голосов. У Поли свело живот.

– Дай их мне! – Даня потянулся и чуть было не снял очки с носа одноклассника. Тут вдруг Миша с отчаянной силой оттолкнул руку Малюты.

Даня взвизгнул, но Поле этот визг показался звериным рёвом. Никто не смел перечить Малюте, но вот хлипенький Миша сделал это совершенно ненамеренно. Даня замахнулся и с силой впечатал кулак в хрупкое предплечье одноклассника.

– Отвали! – но Мишин возглас опоздал. Да и не остановил бы Даню. Кулак опустился, а сорванные с носа очки оказались в руке у Малюты.

– Какие толстые стёкла, – захихикал кто-то. Все тут же принялись изучать полученный Даней трофей.

– Дай сюда! – крикнул Миша.

Даня отдёрнул руку с очками повыше, чтобы Миша привстал, пытаясь дотянуться до них. Тот неловко поднял вперёд обе руки, но Даня шагнул назад, и Миша лишь беспомощно схватил воздух. Класс захохотал. Это старшие школьники именовали цепной реакцией, а младшие повторяли, не вникая в смысл. Просто одни смеялись потому, что смеялись другие. И такую волну нельзя было остановить, лишь ждать, когда схлынет. И тут Поля сама не поняла, как это вышло. Только что она чинно сидела за партой и наблюдала за происходящим, как вдруг уже очутилась рядом с Даней.

– Отдай! – крикнула она, и очки внезапно оказались в её руке. Малюта, видно, не ожидал нападения и не особенно защищал свой трофей. Класс шумел. Поля не слышала, кто что говорит, кто подбадривает её, кто смеётся. Всё произошедшее она осознала, когда уже держала очки в руке.

– Осипова влюбилась в очкарика! – прокричал Игорь из-за Пашиной спины.

– Пусть поцелуются! – предложил Рома.

– Жирная и очкарик! – это вступила Лина. А Поле бросилось в глаза, как ноздри девочки нервно подрагивают от предвкушения триумфа. Общий громкий смех мгновенно вознаградил Лину за эту грубую шутку. А Поля даже не сразу сообразила, что это её назвали жирной. Происходящее подёрнулось туманом растерянности. Она отобрала очки у Малюты неосознанно, а теперь медленно мирилась со своим импульсивным поступком.

– Куда ты лезешь, дура! – зло выдохнул Миша, а Поля словно остолбенела. За что? Теперь одноклассники могли делать с Полей что угодно. И непременно сделали бы, если бы дверь в кабинет не открылась.

– Что здесь происходит?

Первый «В» моментально затих и вдруг все разбежались по своим местам. Лишь Поля осталась стоять, а в руке мерцали стеклянным блеском отражённых классных ламп очки Миши. Грузная Владлена Дмитриевна возникла в дверном проёме, и одно её появление тут же дисциплинировало первый «В». Когда дети были виноваты, глаза этой немолодой уже женщины метали такие молнии, на которые способны разве что Тор, Зевс или Перун. Впрочем, первый класс не изучал мифологию, только Поля кое-что читала, адаптированное для детей. Но сейчас громовержцы даже ей на ум не пришли.

– Поля, зачем ты отобрала очки у Миши? – голос учительницы был подобен её огненному взгляду. – Немедленно верни!

Поля испуганно положила очки на раскрытую пропись. Миша подслеповато потянулся к ним и неловко надел. Он был весь красный, то ли от стыда, то ли от страха. А может, от сдерживаемой ярости. Поля давно замечала, что Миша подвержен приступам гнева, которые старательно подавляет по каким-то лишь ему понятным причинам.

– Поля, извинись перед Мишей, – продолжала Владлена Дмитриевна.

Первый «В» безмолвствовал. Поля растерянно взглянула на одноклассника, но тот всё больше краснел и молчал. Затем лицо его пошло лиловыми пятнами, оттенявшими внезапную бледность щёк. Поле стало жутко от этой перемены, она растерянно огляделась в поисках поддержки. Никто не шевелился. Стояла тишина. Все промолчали. Знали, выдавшему Малюту сейчас придётся туго потом.

– Мы просто играли, – выдавил Миша. – Она ничего плохого не сделала. Только взяла посмотреть.

– Так и было, Поля? – нахмурилась Владлена Дмитриевна.

Было не так. Но Поля растерянно кивнула, и учительница отправила её на место.

– Дура, – прошептал Миша. – Куда ты лезешь?

Владлена Дмитриевна не могла не слышать, но не отреагировала.

Поля села на место. Оказывается, звонок уже был, но она не заметила его трели. Первые дни после этого происшествия Поля не могла вспомнить подробности, потому что в груди всё ныло при мысли об этом случае. Но память сохранила толщину стёкол и невидящий взгляд Миши даже отчётливее, чем брошенное им в её адрес слово «дура».

Тогда же Поля села на своё место, открыла пропись, а по щекам покатились слёзы. Владлена Дмитриевна не заметила их и начала урок. Поля аккуратно выводила ручкой в тетради ровную каллиграфическую букву «Ф». Поля хорошо писала: без клякс, лишних чёрточек и отрывов руки, с правильным наклоном и формой букв. Копировать из прописи всегда было легко и приятно. А теперь крупная слеза сбежала по щеке и ударилась о бумагу. «Ф» превратилась в бесформенную кляксу, немного отливавшую фиолетовым.

К тому дню, когда это произошло, Поля уже подружилась с Машей. Парта подруги находилась совсем близко от места событий. Но Поля не помнила, как повела себя Маша. Её не было ни среди тех, кто набросился на Мишу и готовился растерзать, но её голос не прозвучал и в поддержку Поли. На следующей перемене Маша вела себя так, словно ничего не случилось. А для Поли происшествие оказалась настолько болезненным, что она и сама обрадовалась умолчанию. Зато совсем иначе повела себя Лина.

– А я видела, ты ревела, – Полю на перемене встретил шквал внимания главной красавицы класса и её рыженькой подружки Наташи. Когда девочки приблизились к её парте после звонка – Лина впереди, а Наташа чуть сзади, – Поля не ожидала беды. Она всё ещё думала о Мише. То, как поступили с ним, и то, как отреагировал он, не укладывалось в голове. Для подобного поведения не могло найтись причин – у Поли не получалось их осознать. Литературные герои никогда так не сделали бы, они бы вели себя благородно. Поля с каждым разом всё больше убеждалась: в реальном мире что-то не так. Механизм, работающий в книгах, безнадёжно сломан в действительности. Думая об этом, Поля совсем не ожидала новой опасности, когда Лина заговорила.

– Ревела как маленькая, – продолжала девочка, а Наташа тихонько хихикнула. – Какая же ты глупая! Наверное, оттого что безотцовщина.

С тех пор, как стало известно, что отец с Полей не живёт, Лина часто называла её именно так. Презрительно морщила нос и приподнимала верхнюю губу. Словечко пришлось по вкусу и остальным. Только через много лет Поля стала понимать, что им всем, кроме Лины, не было дела, есть ли у неё отец. В первом классе они, возможно, даже толком не знали, кто такая безотцовщина. Но слово звучало хлёстко, похоже на «деревенщина», и должно́ было обижать. Лина начала, а все повторяли за ней.

– Видишь, Осипова, ты такая мерзкая, что тебя даже твой отец не любит! – гнула своё Лина. – Может, ты вообще из пробирки11?

– Не, её аист принёс, – подхватила Наташа.

– Точно, её никто не хотел, а аист взял и подкинул. Надо же было такую хоть куда-то деть! – Лина хихикнула.

А Поля не умела им ответить. Ещё не отболело происшествие прошлой перемены, и Лина не ждала, когда оно забудется. Била, пока болит. Слёзы, едва утихшие на уроке, вновь потекли. А девочки засмеялись.

Поля знала, что это несправедливо. Но в глубине души шевелилось сомнение, гадкое как червяк и тревожное как огонь на ветру. Забытые слова, слышанные в раннем детстве, взгляды соседей – неосознанные и недопонятые, ссоры матери с бабушкой Настей – всё это сжалось в один солёный комок и заставило Полю заплакать.

Мать, как всегда, забрала Полю из школы, но не обратила внимание на её тревогу. А Поля по дороге домой так и не решилась спросить, правда ли, что никто не хотел её рождения.

Едва они зашли в квартиру, зазвонил телефон, и мама, наказав Поле делать уроки, отправилась на кухню говорить с тётей Раей.

Поля сидела и ждала, когда они закончат, чтобы наконец спросить. Уроки в голову не шли. Тётя Рая, как назло, всё говорила и говорила – если она натыкалась на плодотворную тему, не смолкала часами. Поля слышала мамины тихие «Ага», «Угу» и иногда «Конечно, Раечка». Разговор очень затянулся. И тогда Поля сделала то, что делать было нельзя. Она полезла на мамину полку. Мать не скрывала, что хранит там, но редко показывала свои ценности Поле. От этого та любила их рассматривать. Сейчас же Поля хотела найти опровержение Лининым словам.

Сперва она полезла в документы. Нашла своё свидетельство о рождении. Поля видела его раньше. Она ещё до школы научилась читать настолько хорошо, чтобы разобрать, что там написано.

«Сидоров Сергей Тимофеевич» – в графе отец. Вот же её папа! И пусть Лина её больше не цепляет. Да, у него другая фамилия, но это потому, что родители не были женаты. Мать никогда не скрывала этого от Поли. И вдруг голова закружилась: вспомнились слова из детства, которые тогда не поняла. «Дочь-нагулыш» – так несколько раз говорила бабушка Настя в пылу ссоры с матерью, и Поля думала, что это о матери, потому что бабушка с дедушкой поженились, когда узнали о будущей дочери. Позже, узнав о существовании старшей маминой сестры, Поля поняла, что это не мать родилась неожиданно. А теперь мир завращался вокруг Полиного сознания с быстротой карусели: нагулыш – это она. Внебрачный ребёнок, которого не хотел отец. Ведь дедушка женился на бабушке, когда узнал. А отец на матери – нет. Лина права. Слеза скатилась по щеке и капнула на свидетельство о рождении. На самый краешек. Поля быстро промокнула её о домашние пижамные штаны. Следа почти не осталось. Поля потянулась к другим вещам матери. В коробках из-под конфет на полке лежали счета за квартиру, чеки и записи. Поля взяла самую нижнюю и редко доставаемую коробку. С открытками. Сверху лежали те, что Поля рисовала маме на день рождения или другие праздники. Иногда она рассматривала их, но сейчас просто перевернула стопку. И оказалась лицом к лицу со старыми открытками. Первая же оказалась от сестры. Затем ещё, и ещё. Они были сложены по годам, на каждый праздник. Так и шли стопочками: от подруг, от сестры, от матери. И вот – от Серёги. От её, Полиного, папы. От него всего шесть. Две на день рождения, две на Новый Год, две на Восьмое марта за восемьдесят четвёртый и восемьдесят пятый года. Поля помнила, что родилась именно в восемьдесят пятом. Зато с восемьдесят седьмого появились открытки от дяди Юры. Но их Поля отложила в сторону. А вот открытки от сестры исчезли. Исчезли в восемьдесят пятом. Поля просмотрела все за восемьдесят пятый год ещё раз. От подруг с рождением дочери – одна общая открытка, не покупная, а нарисованная. И одна – с новосельем. Ну да, так мама и рассказывала. Они разменяли большую квартиру, когда мама и маленькая Поля переехали в однушку на первом этаже, а бабушка Настя – на пятом. В тот же год уехала в Москву и другая бабушкина дочь с семьёй. Поля начала рыдать, ещё не понимая почему. Внутри была такая боль, что мысль не справлялась. Надо было выплакать хоть чуть-чуть, хоть немного, чтобы затем понять. В году тысяча девятьсот восемьдесят пятом семья разъехалась. Разъехалась, потому что никто не хотел жить с ней. С внебрачным ребёнком от неизвестного отца. Даже бабушка. Изнутри рвала боль, бесконечная боль – рыдай не рыдай, она не стихала. Лина была права. Поля задрожала: откуда знает Лина? Кто мог ей рассказать?

Поля не заметила, как в комнату вошла мать. Забыла, что надо прислушиваться, и пропустила окончание трёпа – этим словом мама называла разговоры с тётей Раей.

Мать поглядела на раскиданные по кровати открытки и документы. Она молчала несколько секунд. А потом отодвинула кучку старых открыток и села рядом с Полей.

– Спрашивай, – сказала она тихо и твёрдо, а пальцами правой руки вцепилась в покрывало.

Поля всхлипывала и сама не понимала, а потом не могла вспомнить, что спрашивала у матери. Но мать пояснила. И так спокойно и чётко всё разложила по полочкам.

– Некоторые люди, Поля, считают детей, рождённых вне брака, хуже тех, кто родился в браке. Это мнение ошибочно, но, к сожалению, часто встречается, – пальцы матери перехватили покрывало покрепче. – Моя сестра сама чуть не стала таким ребёнком, поэтому так нетерпима к тому, что мы с твоим папой не были женаты. Эта её нетерпимость никак не связана лично с тобой.

– Почему тогда она уехала? – всхлипнула Поля.

– Потому что мы наговорили друг другу такого, что уже нельзя было жить в одной квартире. Я рассказывала тебе, Поля, ты не помнишь?

Что-то такое Поля припоминала, но очень смутно.

– Что тебе сказали в школе, что ты полезла в документы? – спросила мать.

– Что никто не хотел, чтобы я родилась, – выдавила Поля. Слова застревали в горле, а когда удалось их вытолкнуть, Поля закрыла лицо руками. Так стыдно было говорить об этом. Даже маме.

– Я очень хотела, чтобы ты родилась! – мама притянула Полю к себе. – И бабушка любила тебя. Ты же помнишь это, Поля?

– Помню! – в маминых объятиях даже дышать стало легче.

– Вот и не забывай то, что помнишь. А кто тебе такое сказал?

– Лина.

– Никогда её не слушай! И знаешь что, ты не говорила в классе, что мы с твоим папой не были женаты?

Поля помотала головой.

– Вот и не говори. Особенно этой Лине. Если спросят, скажи, что мы разошлись, когда ты была совсем маленькой, не помнишь ничего. Это ведь правда.

– Мам, а откуда Лина знает?

– Не знает она ничего! Она тыкает наугад. Девочки разные бывают, просто у неё такой характер. С ней не обязательно дружить.

На следующий день Поля украдкой наблюдала за Линой. Знает или нет? Но та вела себя как всегда, не проявляла к Поле повышенного интереса. И Поля успокоилась. Перестала следить.

Иногда Владлена Дмитриевна раздавала тетради на переменке, чтобы не отнимать от урока время. Тучная, но быстрая, она деловито сновала между партами, умудряясь ни разу не задеть торчащие углы столешниц – сказывалась многолетняя сноровка. Однажды это произошло как раз в тот момент, когда Поля заняла место Машиного соседа Ромы и болтала с подругой, а Лина сидела за ней. Бросив случайный взгляд на её тетрадь, Поля не поверила своим глазам. Моргнула и вновь уставилась на тетрадь.

«Ученицы первого «В» класса Пичугиной Аделины Владиславовны» – именно так была она подписана неокрепшим почерком.

– Аделина? – дыхание перехватило от удивления, Поля шумно вдохнула и переспросила ещё раз. – Тебя зовут Аделина?

– Ну конечно, – Лина засмеялась, открыв ряд идеально ровных белых зубов, то ли ещё молочных, то ли уже обновлённых. – У меня красивое имя! А ты думала, меня зовут так же уродливо, как тебя?

Поля так не думала, но не нашлась, что ответить. Она вдруг заметила, что из её имени точно также можно составить «Лина», как и из Аделины. У неё был только один вопрос: «Почему?» И она задала его маме тем же вечером, когда та забрала её из школы.

– Почему ты называешь меня Полей? Можно я тоже буду Линой, как и она?

– Нет, ты – Поля, – строго сказала мать.

– Но почему? – недоумевала Поля. – Ведь Поля – это так некрасиво!

Но родители обеих девочек не ошиблись, выбирая имена. Имя Аделина подходило той, кто и была, и ощущала себя самой красивой в классе. И даже уменьшительное, Лина, навевало мысли о чём-то заграничном и приятном глазу. А ведь в эти внезапно наступившие переходные времена очень ценилось всё зарубежное. В имени Лина было нечто правильное, несгибаемое как ровный частокол из трёх первых букв. В имени Поля сквозила только мягкость, округлость, детскость. Такой и была сама Поля, но уже тогда, в ранние школьные годы, хотела изменить это. Убежать от себя. Предать свою сущность.

– Потому что тебя так зовут, – мама улыбнулась. – Это надо принять. Каждый проходит через неприятие своего имени.

Полю не интересовал каждый. Она хотела придать своему имени жёсткости. Звучности. Уверенности. Словно нуждалась в весомости собственного «я». Поля была не сильно, но немного очарована категоричностью Лины, её твёрдым презрением ко всему окружающему, в том числе к ней, к Поле. Будь она тоже Линой, дала бы той отпор – вот что скрывалось под робким желанием стать жёстче.

Но в реальности отпора не получалось, для Поли неприязненные фразы одноклассницы были как бритвенные порезы. Тонкие и почти незаметные, но кровоточащие и глубокие.

Глава четвёртая. Доброта первого класса

Малютина компания повадилась дёргать Мишу Багашевского за портфель. Подкрадывались сзади, а он и не замечал. А потом как – раз – и со всей силы тянули на себя. Когда это произошло впервые, Миша шёл по рекреации без очков – вдоль стеночки пробирался к туалету – и устало тёр глаза кулаком правой руки, а очки держал в левой. И Паша, ради шутки, пристроился сзади в некотором отдалении. Решил посмотреть, как скоро очкарик без увеличительных стёкол заметит преследование. За этой игрой наблюдали не меньше половины первого «В»: последний урок закончился, и Владлена Дмитриевна намеревалась вести всех вниз, в гардероб. Одни уже строились парами, другие собирали портфели в классе – учительница поторапливала их. Поля с Машей стояли в рекреации, готовые идти домой, и наблюдали за Пашей. Миша не заметил преследователя, и тогда Паша схватился за ручку портфеля и резко дёрнул на себя. Судя по взглядам, которые он бросал на зрителей, исключительно из любопытства. Поля шагнула было вперёд, когда рука Паши поднялась, но Маша удержала подругу:

– Стой! Молчи!

Поля и сама знала, что не нужно вступаться и предупреждать, иначе всё обернётся против неё, как было с Мишиными очками. Послушавшись подругу, в этот раз Поля сдержала самый первый, самый честный порыв.

Паша Янович был выше остальных одноклассников, шире в плечах и, конечно, сильнее любого сверстника. С Мишей и сравнивать нечего.

Паша дёрнул за ручку портфеля на себя, а Миша пошатнулся и упал назад, рефлекторно подставив руки, защищая спину, которая, наверное, у него болела из-за сколиоза.

Поля вздрогнула. Это не её дёрнули за портфель, не она ударилась о пол, но все её позвонки словно сотряслись. Она ещё не забыла, как это больно – падать, когда роняют. Её собственный синяк, следствие Даниной подножки, долго не проходил.

Паша едва успел отскочить, чтобы, падая, одноклассник не увлёк за собой и его.

И вовремя. Потому что все, кто видел, засмеялись, так комично шлёпнулся Миша, и загалдели громче обычного. На этот шум из класса тут же выглянула Владлена Дмитриевна.

Миша не издал ни звука. Пару мгновений он не шевелился, и по лицу его – растерянному и бледному – нельзя было понять, больно ему или просто гадко. Затем Миша повертел головой, подслеповато щурясь. Видимо, старался разобрать, что именно случилось, кто дёрнул его за портфель. Но Паша уже улыбался с безопасного расстояния. Осмотревшись без особого успеха, Миша медленно поднял левую руку к самому лицу. Ту руку, где были зажаты очки. Он изучал их всего пару мгновений, а потом резко надел.

Поля несмело шагнула вперёд, но тут же отшатнулась. Одна из линз была разбита. А по Мишиной ладони стекала маленькая красная струйка. Он торопливо сунул руку в карман.

– Я упал, – пояснил Миша Владлене Дмитриевне, – поскользнулся.

– А вы что смеётесь? – Влада повернулась к довольным зрителям: глаза недобро сверкали искрами, но голос звучал спокойно и чётко. – Вы бы упали, было бы вам приятно, если бы окружающие смеялись?

– Я бы не упал! – пискнул откуда-то издалека Игорь.

– Никто бы из нас не упал, – поддержал Паша.

И тут мимо пробегал Ваня из первого «А». По нужде, судя по направлению. И очень торопился – Мария Михайловна не позволяла одному человеку надолго задерживать весь класс, а они уже выстроились по парам в другом конце рекреации. На мгновение Ваня остановился рядом с Мишей и протянул ему руку. Помог подняться. Ни слова не сказал и рывком бросился по своей надобности. Видно, сообразил, что вмешался в чужое дело. Рекреация затихла.

– Вот что надо было сделать сразу, – отчеканила Влада. – и вам, а не постороннему. Вы ведь класс, вы должны быть друг за друга!

Первый «В» безмолвствовал. Поля неловко переступала с ноги на ногу, стыд сжигал изнутри. Она не предупредила, не окликнула Мишу. Но класс скорее недоумевал, чем ощущал себя виноватым.

Левую руку Миша из кармана так и не вынул.

Влада проводила первый «В» в гардероб, где обычно ожидали родители и бабушки. Группа продлённого дня тоже шла вниз со всеми, поэтому Поля заметила, как учительница отвела Малюту в сторонку и выговаривала что-то ему. Скорее всего, решила, что это его рук дело. Но на сей раз учительница ошиблась. Даня покорно кивал, но, когда Владлена Дмитриевна отпустила его, тут же привычно заухмылялся. Пашу Влада не подзывала, так что Малюта в некотором смысле принял удар на себя.

И всё бы обошлось с Мишиным портфелем, да первому «В» понравилось. И принялись они в любой удобный момент дёргать его. Миша больше не падал – видно, теперь всё время был наготове, но Малюта со своей компанией не успокаивались. Конечно, поступали они так и с другими, но чаще всего именно с Мишей. По той простой причине, что остальные могли дать отпор, хоть какой-то. А с Мишей Багашевским и весело, и безнаказанно.

Даже девчонки участвовали. Лина, Наташа и Ирка считали это одним из самых захватывающих школьных развлечений. Миша отмалчивался. Только иногда вскрикивал: «Отстаньте!». И девочки отступали, так яростно и зло это у него выходило. Ярость отпугивала в моменте, но сквозившая в ней беспомощность заставляла снова и снова возвращаться к этой забаве.

Однажды Лина дёрнула со всей силы – очень уж хотелось повторить Пашино достижение и уронить Мишу. И – хрясь – ручка оторвалась с одной стороны. Лина вскрикнула, а затем прыснула со смеху.

– Зачем ты это делаешь? – Миша развернулся к ней лицом. Ни ярости, ни раздражения, голос звучал совершенно спокойно. Лина была выше, и Миша взглянул снизу вверх. Но девичий смех внезапно оборвался. Уж Поля-то знала, как Миша умеет смотреть через свои толстенные стёкла. Лина отступила, не выдержав этого взгляда. А Поля почему-то порадовалась этой Мишиной временной победе.

Ручка оторвалась безвозвратно. На специальной крюк портфель больше нельзя было повесить, и теперь он всегда стоял в проходе между средним и крайним у двери рядом. Он доставлял неудобство Владлене Дмитриевне, но она ни разу не сделала Мише замечание. И оставался бы он там благополучно, если бы Рома – сосед Полиной подруги Маши – случайно не споткнулся о него, торопясь на перемену. Тогда он в раздражении пнул обидевший его предмет. Портфель отлетел вперёд на полметра. Миша вскочил и успел даже сделать несколько шагов, чтобы вернуть свою вещь. Но по другому проходу как раз шёл Даня, он тут же подбежал и с удовольствием пнул портфель. Тот отлетел к двери. Одним ударом Малюта дал добро на всё последующее.

– Пацаны, футбол! – закричал Игорь и бросился к портфелю. Он ударил несильно – у невысокого худющего первоклассника не хватило сил пнуть красиво, портфель лишь выкатился из кабинета. Но идея тут же была подхвачена. Миша постоял секунд тридцать там, где его застал клич Игоря, а затем вернулся на своё место. Поля встала, подошла к Маше и села рядом с ней.

Искоса она поглядывала на Мишу. Он был совсем близко, лишь руку протянуть. И Поля ощущала, как сильно он зол и как сильно несчастен.

– У меня есть жвачка! – объявила Маша. – Будешь?

– Буду! – кивнула Поля. Маше покупали вкусные жвачки. Но в основном из-за вкладышей: она собирала их, и этой коллекцией действительно можно было похвастаться. Поле же мать жвачки покупала редко. И она тихонько копила вкладыши Машиных угощений – все без разбора. И не говорила подруге, что у неё тоже есть коллекция. Стеснялась. Поэтому если Поле попадался вкладыш, которого у Маши не было, та забирала его назад.

– Я же жвачкой тебя угостила, не вкладышем, – поясняла она. – Жовка тебе, вкладыш мне!

Но на той перемене, когда Мишин портфель впервые использовали как футбольный мяч, Поле попался повторный вкладыш, у Маши такой был, и она легко отдала. Но ожидаемая радость почему-то не наступила. Поля прислушивалась к шуму, доносившемуся из рекреации.

– Пасуй сюда!

– Мазила!

– Мне давай!

И Поля не сомневалась, чем первый «В» играет в футбол.

Всё это, конечно, пресеклось быстро. Виновных заставили извиниться, а после уроков переворачивать за всех стулья и мыть доску. Они извинились, мыли и переворачивали. Но на следующий день Малюта как ни в чём не бывало указал Мише на его место в классе:

– И не надейся, очкарик, что Влада тебе поможет! – и пнул стоявший в проходе портфель – ручка за ночь не отросла.

Поле хотелось плакать. Постоянно. Радость, наполнявшая первые недели её школьной жизни, исчезла.

– Миша стал такой неаккуратный, – жаловалась Алла Сергеевна Полиной матери как-то утром. – То портфель порвёт, то разобьёт очки. То тетради у него все измяты.

Миша с Полей шли впереди родителей. Сегодня они молчали – Поля отчего-то последние дни неловко себя чувствовала в Мишином присутствии. Поэтому всё, что обсуждали матери, было хорошо слышно.

– То с синяком придёт, спрашиваю откуда, говорит о парту ударился, – жаловалась на сына Алла Сергеевна.

– Может, он плохо видит и не замечает углов парты? – робко-робко вступилась за Мишу Полина мама.

Поля даже остановилась в секундном порыве. Вот, значит, как объясняли родители себе все эти события? Она уже почти открыла рот, но тяжело и с размаху ударил Мишин взгляд. Поля застыла на месте. Наверное, так бьёт бейсбольная бита: обескураживает, оглушает, обездвиживает. Против этого взгляда Поля была бессильна. Миша не хотел, чтобы мать узнала, что происходит в классе. Поля не могла пойти против его воли: попросту не решилась бы. И события в школе продолжали течь своим чередом.

В средней общеобразовательной почти всегда что-нибудь творилось эдакое, но тот четверг вспоминали ещё долго, и разговоров хватило на целый месяц, до самого новогоднего праздника. К этому времени первоклассников уже перестали считать беспомощными: Влада больше не собирала их в холле, все поднимались в класс сами. Зайдя в кабинет, Поля с головой окунулась в трещащий от тишины воздух, хотя учительницы ещё не было. В этот день Поля чуть не опоздала, влетела прямо перед звонком. Мама приболела, поэтому утром они долго собирались. Сразу же за Полей в класс вошла и Владлена Дмитриевна.

Мальчишки и девчонки первого «В» тут же выстроились в проходе, каждый рядом со своим рабочим местом, приветствуя учительницу, а Поля в спешке уронила портфель на пол около парты, не повесила на крючок. Она тоже встала, вытянувшись по струнке, словно провинилась. Владлена Дмитриевна пристально осмотрела притихший класс и позволила ребятам сесть. Поля опустилась на стул, нагнулась к портфелю за прописями. Первым уроком по четвергам всегда был русский язык. Извлечь необходимые вещи бесшумно оказалось невозможно: тетради шуршали, и от этого Поля не слышала, как принялись робко перешёптываться некоторые одноклассники.

Вытащив наконец всё необходимое, Поля щёлкнула застёжкой портфеля. Звук вышел громким, и она, распрямляясь, заранее дрожала, что привлекла внимание учителя. Но никто не заметил щелчка. Владлена Дмитриевна устремилась по проходу к задней парте, где в одиночестве сидел Даня Малюта.

– А ну-ка покажи! – потребовала учительница голосом, который не терпел возражений. Поля обернулась вместе с остальными. Малюта, всегда шумный, теперь был незаметен, совсем как Поля. Он съёжился за своей последней партой, вжавшись в столешницу и низко-низко опустив голову.

Даня медленно распрямился, и Поля содрогнулась. Половина лица его походила на багровую маску. Глаз едва открывался и был налит красным. Левая скула Малюты сползла вниз, и лицо перекосилась, как раздавленная тяжёлым ботинком игрушка.

– Что это? – Владлена Дмитриевна наклонилась к Дане и принялась рассматривать его травму.

– С братом подрались, – проговорил Малюта, и Поля впервые услышала неуверенность в голосе Дани. Денис, старший брат Малюты учился в средней школе, и его драка никого здесь не удивила бы.

– А ну-ка пойдём! – учительница подняла Даню за локоть и повела из класса. Он выглядел безвольным и абсолютно послушным. – А вы сидите тихо, – она обернулась в дверях. – В первом «А» всё слышно, так что не шумите. Мария Михайловна приглядит за вами!

– Не пойду к директору! – заупрямился вдруг Малюта, и в голосе его прорезалась обычная для него жёсткость.

– Мы пойдём к медсестре, – мягко сказала Владлена Дмитриевна, и Даня снова обмяк и пошёл с ней.

И не было Владлены Дмитриевны минут двадцать. Но никто не шумел. Первый «В» вёл себя безупречно. Ни один из них даже не поднялся со своего места. Одноклассники лишь тихонько шептались, поражённые видом лица Малюты.

– Драка, понятное дело! – уверенно заявлял Паша, усиленно показывая, что он-то человек бывалый, и не такое переживал. Может, и не лгал. Паша однажды приходил с синяками. Но то были небольшие кровоподтёки, которые могли возникнуть при любой мальчишеской забаве. А то, что сегодня все увидели у Дани, выглядело куда серьёзней. Поле стало не по себе.

Вернулась Владлена Дмитриевна одна и, ласково улыбнувшись первому «В», сказала, что с Малютой всё в порядке, но пока он останется у медсестры.

Но на перемене расторопные одноклассники тайком от Влады сбегали вниз, разузнать, что происходит. Не только у Дани старший брат учился в этой школе. Вскоре с нижних этажей до четвёртого долетел шепоток, что Денис-то пришёл без синяков. Значит, драки не было. А Поля недоумевала, почему этот факт так взволновал одноклассников. Но недолго.

– Он же его бьёт! – поделилась Маша своими наблюдениями с Полей. А у той в голове не укладывалось. Брат – это же очень близкий человек. Поле хотелось бы иметь брата. Тогда ей не нужно было бы заводить друзей и искать общества посторонних. Он заменил бы их. Ведь родство – это навсегда. Так думала Поля, забывая об отце, которому она не нужна, о бабушке Ксюше, навестившей внучку всего несколько раз, о единокровном брате, не знавшем о её существовании. И о внуках бабушки Насти, приходившихся ей кузенами и не нуждавшихся в младшей сестре. Мысли сейчас сконцентрировались только на Данином брате, Денисе: «Как вообще возможно ударить человека? Сделать с его лицом такое? Нет, это случайность!»

Старшие поделились с малышнёй и другими новостями. В школу за Малютой приезжала скорая. Самые осведомлённые утверждали, что у него перелом скулы.

– Ничего не перелом! – заявлял Паша. – Завтра придёт Малюта! Спорим, придёт?

Но Даня не пришёл ни завтра, ни послезавтра, ни через неделю. Явился он только в январе, пропустив новогодний праздник. Багровых следов на скуле не осталось, но Поле чудилось, будто что-то перекосилось в лице Малюты, отчего он казался ещё злее.

– Подрались с братом! – продолжал он утверждать, и никто не посмел вслух усомниться в правдивости заявлений Малюты.

Но кто знал, тот знал. Даже до Поли, живущей в своём собственном внутреннем мирке, дошли сплетни.

– Дениса с родителями к директору вызывали, – поделилась Маша. Это ей сообщила по секрету Женя Максимова, чья старшая сестра училась в классе с Денисом.

– И что? – ахнула Поля.

– Ничего, – Маша махнула рукой. – Ты что, не видела его мать?

Поля затрясла головой. До этого случая ни Данина мать, ни отец в школу не приходили, хоть их и вызывали несколько раз.

– Ну посмотри сегодня у ларька. Там мать его точно будет.

Поля вздрогнула. В ларьке наливали нечто жёлтое и пенящееся в большие стеклянные кружки. Мама всегда заставляла обходить его стороной, хоть это удлиняло путь. На вопросы Поли: «Что это за очередь? Нам не нужно в ней стоять?», отвечала коротко и ясно:

– Нет, доча, там только опустившиеся люди.

Поэтому где-где, а в очереди к ларьку Поля никак не ожидала увидеть родителей своих одноклассников.

– А что директор? – допытывалась Поля.

– Ну, – Маша понизила голос совсем до шёпота. – Директор обещал в следующий раз милицию вызвать. Но в милиции и так всё знают. Уже вызывали. Они крышуют босса Даниного папаши, – подруга многозначительно уставилась на Полю. Та не знала, что такое «крышевать», её семья была далека от криминального мира, но звучало зловеще.

– И что потом? – Поля сделала вид, будто намёк поняла.

И Маша доверительно рассказала, что отец обещал взять обоих сыновей под пристальный контроль. А вечером избил Дениса, не оставив синяков. Объяснил, что если тот хочет воспитывать младшего брата, то надо делать так, чтобы в школе ничего не заметили. Поля и Маша даже вышли в туалет – пошептаться подальше от чужих ушей.

– Семейка их никого теперь не боится, – Маша почти касалась губами Полиного уха, и её дыхание слегка щекотало, делая тайну ещё более захватывающей. – С тех пор как отец работает на Али.

– Какого ещё Али?

– Ну, помнишь, я говорила, он в нашей парадной живёт?

Поля вспомнила. У Маши в подъезде было опасно. Отец сам встречал её каждый день из школы. Али вежливо объяснял всем соседям, что в квартире на первом этаже всего лишь один из его офисов. Но в подъезд всё время ходили и амбалы в кожаных куртках, и толстые мужички в пиджачках, и даже женщины. Такие, при виде которых Машина мать отворачивалась и скорее уводила Машу, но та украдкой подглядывала за ними.

– Данин отец теперь работает на Тиграна, а тот работает на Али, – поделилась Маша, – только ты никому! – ни тайну подъезда, ни тайну Женькиной старшей сестры нельзя было выдавать.

И Поля торжественно обещала. Если бы и хотела, никому бы не рассказала: она не общалась в классе близко ни с кем, кроме Маши. Лишь от мамы ей стоило большого труда утаить эту историю. Поля подсознательно – чтобы рассчитывать такие вещи, она всё-таки была ещё мала – понимала: узнай мать о том, что ребёнка избивают дома, она бы пошла в школу. А может, даже в милицию. Мать не оставила бы без внимания это. Пусть крыша и помогла бы Даниному отцу, но всплыло бы, кто разболтал тайну.

Пока Денис сам был побит, он не трогал остальных: его одноклассников всё устраивало. Но когда выздоровел, наведался в первый «В» на переменке. Проверить, как там младший брат. Он даже в кабинет не заходил. Поднялся на этаж малолеток, а они сами высыпали в рекреацию поглазеть на Дениса. Он обвёл всех презрительным очень грозным взглядом. Словно проверял, хватает ли авторитета брату среди таких же мелких, как он. Не нужно ли вмешаться? Авторитета было достаточно. И Денис, удовлетворённо хмыкнув, покинул четвёртый этаж.

А первый «В» остался с Малютой.

Глава пятая.

Пятый «В»

Осень 1995 года

Тысяча девятьсот девяносто пятый год принёс Поле перемены. «В» класс шагнул из начальной школы в среднюю, почти не растеряв своего состава. Бодро перепрыгнув через четвёртый, они превратились в пятый «В». С чем был связан этот колоссальный по своей внезапности прыжок, ясно не понимали ни дети, ни родители. Учителя объясняли немногим любознательным «вэшкам», заинтересовавшимся причинами нарушения хронологии:

– Те, кто пошли в школу с шести лет, учатся в начальной школе четыре года, но для вас, пошедших с семи лет, программа рассчитана на три года. Чтобы к пятому классу все были в равном положении.

В школе работал специальный класс, принимавший детей с шести лет, вот они-то никуда не перепрыгивали. Учились себе не торопясь. Поля, не обладавшая математической одарённостью, с трудом посчитала, сколько исполнится в год выпуска тем, кто пошёл в шесть, а сколько тем, кто пошёл в семь. Про реформу системы образования с десятилетней на одиннадцатилетнюю ученикам не рассказывали. Хотя именно это объяснило бы всё куда понятнее.

Стоя на традиционной линейке, Поля надеялась поскорее куда-нибудь сплавить мешавший букет гладиолусов. Цветы не вдохновляли так, как три года назад. Они не дарили больше ощущение праздника – то, что по задумке было символом уважения и благодарности учителю, превратилось в досадную обязанность. Поля разглядывала одноклассников, которых немного подзабыла за лето. Но теперь снова вспоминала. Видела, как резко подросла Женя Максимова, и любовалась её загаром. Девочка уже поведала Поле, что это из-за южного солнца: они с родителями ездили на море.

Поля только один раз была на море. Очень давно, ещё до школы они путешествовали с мамой и с её коллегой, дядей Юрой. Кем именно он работал в библиотеке, Поля не спрашивала: даже не задавалась вопросом, почему не видела его у мамы на работе. А должна была: когда болела бабушка Настя, она целые дни проводила между книжных стеллажей. Это у дяди Юры они жили на даче летом тысяча девятьсот девяносто первого. Тот эпизод запомнился хорошо, а вот море – почти забылось. Снился только иногда тесный плацкарт, пахнущее пылью бельё и зычные крики торговцев, снующих по вагонам:

– Мороженое!

– Горячие пирожки!

– Раки, раки, раки!

– Пэрсики! Яблоки! Малина!

– Копчёная рыбка!

И так хорошо было Поле от этих снов-воспоминаний, будто поезд вёз её в сказку. В мир фантазий, который где-то существует. Непременно. Иначе как же о нём пишут? Тук-тук-тук-тук-тррр-тсс-тук-тук-тук… Колёса стучали успокаивающе. Хотелось ехать, ехать и ехать. А вот самого моря Поля почему-то не помнила. Прикосновение прохладной воды, песок между пальцами ног, ракушки. И только. Она набрала целый пакет тех ракушек и цветных камешков, но мама заставила высыпать их на пляже, не везти домой. Это всё были обрывки памяти, словно чужие впечатления, схваченные Полей при чтении какой-нибудь книги. Общей картины в голове не возникало. Она всё забыла. Но Жене отвечала бойко: «Я тоже была там несколько лет назад! И видела всё это! И волны, и песок, и даже медуз!»

Поля уже знала, при одноклассницах нельзя давать слабину. Всем, где она когда-либо была, что видела или чем обладала, следовало хвастаться девчонкам. Иначе скажут, что с безотцовщины и взять нечего. Их острые фразы, которые сперва её задевали лишь потому, что означали антипатию одноклассниц, теперь приносили боль и своим содержанием. За три года учёбы бок о бок Поля осознала их цель: задеть как можно глубже.

Первое сентября пятого класса изменило мир для недавних малышей. Теперь они как неразумные птенцы вылетели из-под крыла Владлены Дмитриевны и устремились вперёд. Неведомо куда. Их ждали новые учителя и новые предметы. В ближайшие годы вчерашним малолеткам предстояло сделать выбор, в каких людей вырасти.

В средней школе каждый предмет вёл свой учитель. У них, конечно, была классная руководительница, учительница математики, но пятый «В» сразу понял, что нет за ними постоянного надзора, но и заботятся о них уже меньше.

Классной руководительнице пятого «В» Тамаре Тимофеевне уже перевалило за сорок. И была она… Обыкновенной. Поля не могла охарактеризовать её совершенно никак. Не толстая, не тонкая, не высокая, не низкая. Обычная женщина. Тётка – так говорили о ней в пятом «В». Одевалась Тамара Тимофеевна как многие учителя – юбка ниже колен, свитерочек или жакет, из-под которого выглядывала беленькая блузочка. Туфли-лодочки производства ещё СССР – крепкие, на века. Колготки телесного цвета. Седеющие волосы закручены в тугой пучок и закреплены шпильками. Вечно Поля видела её в коридорах с сумками или пакетами. Всегда Тамара Тимофеевна торопилась. Суета как линия поведения была чужда Поле, и это отталкивало её от классной руководительницы, заставляло настороженно следить за лишними движениями и чрезмерно долгими речами. Известно, куда Тамара Тимофеевна торопилась. Было у неё трое сыновей, как в сказках. Поля и думала о них по-былинному, нараспев: старший – подросток, попавший, как говорили, в плохую компанию, про среднего в пятом «В» ничего не знали, а младший – первоклассник. Явно тревожилась Тамара Тимофеевна о своих отпрысках, вдруг что. Опять же еды на такую ораву наготовить и мужа с работы встретить. А ещё ведь в квартире прибрать, с каждым уроки сделать или хотя бы проверить, что они их делают! Жила Тамара Тимофеевна как большинство российских баб в тысяча девятьсот девяносто пятом – мысли только, что где достать получше да подешевле. Но это открылось Поле позднее, когда она взглянула на своё прошлое глазами взрослого человека. Классное руководство Тамара Тимофеевна взяла только потому, что денежек за него немножко приплачивали – об этом поведал пятому «В» сам младший отпрыск классной: звали его Вовчик, и учился он, разумеется, в той же школе с трёхзначным номером и часто сидел за последней партой, когда Тамара Тимофеевна проводила урок.

Шустрый пятый «В» всё выспросил у Вовчика. Много чего он рассказал о своей жизни: и как папа с мамой ссорятся, и как мама не даёт ему, Вовчику, конфет, а старшему брату запрещает пиво пить и курить. Болтливый оказался, в мать. И ничуть не стеснялся старших детей.

Таким образом Поля и узнала, что дел у Тамары Тимофеевны было немало, где тут пятый «В» опекать. Владлена Дмитриевна умела их обуздывать, сглаживать углы. Тамара Тимофеевна лишь ругалась, а это не действовало. Да, Влада делала всё то же самое, но её слова проникали не только в уши, но и немного – в сердца.

Поля, привыкшая видеть в учительнице поддержку, не ощущала себя в безопасности в этом новом мире переходов из класса в класс, свободы на переменах, отсутствия постоянного внимания уютной Влады. Только она, эта полная пожилая женщина, обладала влиянием на боль класса – на Даню по прозвищу Малюта. Теперь, лишившись её надзора или по другой причине, Малюта лютовал. Рычал на переменах озлобленным псом, чуть что не по его – никому спуску не давал. От его кулаков в один из первых дней сентября досталось даже Паше. Они, правда, помирились в тот же день, сразу после школы.

А Полю ждал неожиданный сюрприз. Такая серьёзная, уверенная в себе и не дающая Полю в обиду подруга Маша не пришла на первое сентября. Не пришла ни на второе, ни на третье… Маша больше не училась в их школе. Родители перевели её в другую. И подруга ни слова не сказала Поле. Та пробовала звонить ей на домашний номер, но первый раз Маша извинилась, что очень торопится, потому что задали слишком много уроков, и уделила подруге всего пару минут. А больше Поля ни разу не смогла дозвониться. Возможно, они переехали. Или номер телефона сменился. Такое ведь бывает. И Поля осталась в пятом «В» одна. Без подруги. Без Владлены Дмитриевны. Первая учительница, конечно, забегала проверить свой класс, поддерживала их и напутствовала на взрослую жизнь, но у неё были новые перваши. Теперь Влада отвечала за них. А пятый «В» поплыл по течению, подпрыгивая на порогах и грозя каждый раз перевернуть всю лодку.

Перемены обрисовались сразу, ещё на линейке, и были настолько явными, что пятый «В» почти не заметил четырёх новичков, пришедших из других школ. Их оставили в покое, не мешали молчаливо присутствовать, не проверяли на прочность. Пятый «В» был занят собой. Они, как псы из одной стаи, обнюхивали друг друга после долгой разлуки – определяли статус.

Паша, заметно подросший, набравшийся силы и коротко подстриженный перед началом учебного года, явился на линейку с опозданием. Вразвалочку он протиснулся к пятому «В».

– Здоро́во, Малюта, здоро́во, пацаны! – приветствовал он компанию заводил, в которой играл роль второго человека, после, собственно, Малюты. Он небрежным жестом, подсмотренным наверняка у отца или старшего брата, пожал руку Дане, а затем и всем остальным. За исключением Миши Багашевского, стоявшего поблизости по какой-то неведомой, как в первый момент показалось Поле, роковой причине. Паша качнулся всем телом в сторону Миши. Он и в начальной школе был выше и намного больше щуплого одноклассника, а теперь, резко возмужав за лето, угрожал тому своим внушительным видом. Миша же не подрос ни на сантиметр. Напротив, словно больше скрючился. На носу его сидели новые очки с толстенными стёклами, а взгляд, как у маленького затравленного зверька, метался от одного одноклассника к другому. Но зло так метался. Миша глубоко и часто вдыхал тёплый воздух сентябрьского утра. Поля видела, как вздымается его впалая грудь.

– Здоро́во, очкарик! – Паша снизошёл до личного приветствия и, чтобы подтвердить своё особое расположение, ткнул кулаком в Мишино хлипкое предплечье. Тот пошатнулся, и Поля уже видела в своём воображении, как он падает на асфальт. Но Миша каким-то неведомым образом удержался на ногах. Судя по всему, это было важно. Потому что окружающие засмеялись, но Малюта едва заметно кивнул Мише, а затем перевёл взгляд своих безжалостных глаз на Пашу.

– Миха теперь с нами, – произнёс он важно и спокойно. Так, словно это решал только он. И сдвинутые густые брови говорили о том, что это не обсуждается.

– С нами, так с нами, – пробормотал Паша озадаченно, но вполне миролюбиво. Он взглянул на Малюту и хлопнул Мишу по плечу. – Здоро́во, очкарик!

Хлопок этот по силе не уступал тычку, но разница была очевидна. Первый выражал пренебрежение, а второй – дружеское расположение. Даже голос, повторивший приветствие дословно, немного потеплел. Малюта одобрительно зыркнул на Пашу, а затем обменялся взглядами с Мишей.

Поля напрягала зрение и слух, чтобы ничего не пропустить. Она стояла неподалёку, рядом с мамой, и присутствие той мешало подойти поближе. Останавливало Полю и то, что вся компания явилась на линейку без родителей. Даже Миша пришёл один. И как только Алла Сергеевна отпустила его? Теперь Поля беспокоилась, что компания заметит, как её саму, будто в начальной школе, привела за руку мама, и родительская забота превратится в предмет для злых насмешек. Поэтому Поля глазела с безопасного расстояния и напряжённо раздумывала. Что произошло за три месяца каникул? Или это шутка? Очередная злая шутка Малюты, которая скоро разъяснится? Портфель Миши снова будет летать по рекреации, а очки – вызывать нездоровый смех у половины класса. Но ничего подобного не произошло. Очкарик Миша, хиленький и болезненный, каким-то чудесным образом если и не стал своим в этой безжалостной компании, то больше не считался изгоем. Поля удивилась. Но даже немного порадовалась за него. Порадовалась, потому что ещё не знала, как откликнутся ей самой эти перемены.

В пятом «В» Поле было одиноко. Она шаталась из класса в класс. От русского языка к математике, от рисования к музыке, от английского снова к русскому. Не знала, где приткнуться. Где остановиться, чтобы почувствовать себя на своём месте. Каждый учитель даже рассаживал пятиклассников по-своему, и Поле это непостоянство тяжело давалось. Она, привыкшая к однообразию, имевшая постоянство как главное свойство характера, очень страдала из-за этой хаотичности. Бросало Полю и от человека к человеку. Сперва она дружила с Женей Максимовой. Совершенно спонтанно так вышло. Видимо, тема отдыха на море немного приподняла Полю в Женькиных глазах.

В пятом классе Полю перестали оставлять на продлёнку. Она шла домой сама. Мать звонила ей с работы, контролировала, где дочь. Но в Полиной жизни появилась свобода: она шла от школы до дома одна, совершенно взрослая.

Тревожные стояли времена, беспокойные, лютые.

– Кто не бандит, тот хулиган, – жаловалась мать по телефону подругам, думая, что Поля не слышит. А тут и не захочешь – узнаешь, стены-то тонюсенькие, и соседей слышно, если те спорят. – Кто не хулиган, тот не просыхает. Но у нас ещё что, вот в соседнем районе…

После таких невольно подслушанных разговоров Поля не удивлялась, что мать переживала за то, как она добралась из школы до дома. К счастью, у них был удачный подъезд. Не как у Маши. Никаких квартир-офисов и подозрительных личностей.

Это мама тру́сила, а Поля не боялась, что её обидят. По правде говоря, она об этом совсем не думала. Теперь у неё появилась возможность каждый день по дороге из школы забегать в одно местечко на Новочеркасском проспекте, где прежде бывала только с матерью. Вот куда стремились все её мысли, когда она спускалась с крыльца средней общеобразовательной. Вот где Поля забывала обо всём. Это был магазин старой книги. Он приютился в цокольном этаже и занимал всего две комнатушки. Слева от входа стоял небольшой прилавок с массивной кассой, а по стенам тянулись полки, заполненные книгами то ли по алфавиту, то ли в беспорядке – покупатели брали их, листали, но не всегда помещали на то же самое место. Никто из сотрудников магазина не утруждал себя поставить их обратно. Да и некому было этим заниматься. Продавец, он же, вероятно, владелец, сам стоял за кассой. Иногда ему помогала женщина – жена или подруга, но её Поля видела гораздо реже. Комнатки были маленькие, без окон, и в магазинчике обитал стойкий запах подержанных вещей и книжных страниц. Но Поле он нравился. Книг было так много, что в дни новых поступлений они высились стопками на полу и занимали практически всё свободное место. Оставались только маленькие коридорчики, где Поля сновала ужом. И так продолжалось до того момента, пока каждая книга не обретала своё место на полке. Хозяин Полю уже запомнил, не прогонял, хоть она почти никогда ничего не покупала. Он ей молчаливо позволял пролистывать книги, рассматривать обложки и картинки. Матери Поля очень осторожно рассказывала о своих визитах в это место, но та не запрещала. Лучше пусть дочь ходит в книжный, чем по чужим парадным обретается, как Лена, дочка Раи.

А ещё мама позволяла Поле после школы погулять с одноклассницами. Компания возникла спонтанно. Главных див пятого «В» одних на улицу не отпускали, а Женя Максимова в силу своего нрава не могла усидеть дома, поэтому сколотила компанию наскоро. Ирка Воронина и Поля – вот кого получилось у Женьки собрать. Парней тоже, разумеется, отпускали во двор, но в ту пору их интересы с девчачьими не совпадали. А девчонки облюбовали гаражи недалеко от школы. То ещё местечко. Старые, ржавые, с облупившейся краской, гаражи хранили автомобильную рухлядь и сами очень её напоминали. Лишь два были относительно недавно и весьма добротно построены и выделялись из общего ряда.

Около одного из них рос изогнутый молодой дубок. По его корявым веткам оказалось так удобно взбираться на плоскую покрытую гудроном крышу, что даже пятиклассницы справились. С высоты окрестности хорошо просматривались. Поначалу девочки наблюдали за всеми, кто идёт мимо, но позже это наскучило. Тогда Женька стала перепрыгивать на двускатные крыши соседних гаражей. Поля и Ирка последовали за Женькой, хоть для этого требовалась сноровка и некоторая смелость. На двускатных крышах сидели, свесив ноги в стороны. Это было неудобно, но девочки гордились, что удалось сюда залезть.

Под стать месту придумали и игру. В воров. Немного на фоне общего числа преступников существовало в мире воров-форточников, удиравших по крышам, но девочкам весьма красочно удавалось разыграть такую ситуацию. Двое были злодеями, один ментом. Мент преследовал воров по крышам и ловил. Независимо от распределения ролей выигрывала самая ловкая – Женька. Но это не мешало получать удовольствие от игры. Каждый раз погоню начинали с новой точки. И цели различались. Например, вору надо было спуститься на землю в строго определённом месте, преодолев заранее оговорённый путь. Если успел – спасён, выиграл. При этом у мента было три выстрела на двух преследуемых – три сосновые шишки, редкость в этой части Красногвардейского района. Женька хранила их в кармане куртки, не оставляла на улице – другие потом можно было и не найти. Как правило, все выстрелы предназначались одному вору, а сам мент бежал за другим. Только так у одного был шанс поймать двоих.

Вору сочиняли легенды. То он брал деньги, то драгоценности, то документы. Иногда угонял машину, но не успевал поменять её номер, поэтому и бежал по гаражам. Если выигрывал мент, то игра заканчивалась допросом: мент выяснял подробности преступления. У воров были шансы отговориться, поставить мента в тупик. Вот с этим лучше всех справлялась уже Поля. Сама недоумевала: когда не надо было следить за каждым словом и бояться сказать не то, речь так и струилась ровным потоком.

Скоро троих игроков сделалось недостаточно, поэтому девочки часто звали кого-нибудь ещё, но игра других не вдохновляла. Из группы продлённого дня никого не отпускали так далеко от школы. Да и гаражи в средней общеобразовательной лучше было не упоминать. Взрослые считали их страшным местом. Там часто отдыхали бездомные псы, но днём, когда играли девочки, собаки перебиралась к железнодорожному мосту – брехать на поезда. Но и люди захаживали в межгаражное пространство, и даже десятилетней Поле было понятно, что от них лучше держаться подальше. У обычного человека между гаражами дел нет. А если никто и не заходил, то всё равно в проходах валялось столько мусора, ржавых железяк и битых стёкол, что взрослые не отпустили бы школьников туда.

Парням же пятого «В» в тот период нравилось крушить, ломать и поджигать. Особенно поджигать. У каждого из них была зажигалка, и иногда, подкараулив какую-нибудь девчонку, они тыкали ей этой зажигалкой в лицо, рискуя опалить кожу. Поле тоже пару раз доставалось. Но она отделывалась лёгким испугом. Автором этого неуникального развлечения в пятом «В», конечно, был сам Малюта. Он-то использовал зажигалку не только для этой забавы, а по прямому назначению – курил. Или, вернее, покуривал, поскольку денег на сигареты не хватало. Что настреляет – то его. Поля неоднократно видела, как он это делает. Задача не из лёгких – не все взрослые делились с малолеткой. И Поля думала, что лучше бы совсем никто не делился. Но вскоре Малюта выяснил, что гораздо проще стрелять не сигареты, а деньги. У младших, конечно. У тех, кто не признается родителям, побоится. Видно, нюх у него был на таких, потому что взрослые ничего не подозревали. В пятом «В» знали, что он делает, но Малюта и не скрывался, совсем наоборот. Кое-кто из класса такое поведение не одобрял. Но пресечь это означало навлечь беду на самого себя. И кроме того, Малюта был свой. Своего не предашь. Паша Янович тоже попробовал сигаретку, чтобы не отставать, да и Игорь не брезговал, когда Даня угощал. Да, Малюта был странным: самому не хватало, но он с лёгкостью предлагал друзьям с трудом добытое и, по его мнению, ценное.

Полина мать не курила, её подруги не курили, и даже дядя Юра никогда не дымил при Поле. Поэтому её удивлял и пугал Малюта. Он водился не только с одноклассниками. Были у него ещё и дворовые приятели, с ними-то он и шатался по улицам и парадным. Времени на это было бесконечно много: дома Даню не ждали. Поля несколько раз видела его дворовую компанию и признала в ней того мальчика, которого три года назад привела в школу дворничиха баба Маша. Из средней общеобразовательной с трёхзначным номером он по слухам ушёл – или его «ушли» – а учился теперь в какой-то другой, попроще. Хотя куда уж проще. Не было в их школе никакого «специального» уклона. Малюта был своим в кругах той малолетней шпаны, которую Поле мама велела обходить на десяток шагов.

– Младший от старшего мало чем отличается, – говорили учителя средней школы, хорошо знавшие Дениса и видевшие в Малюте только сходство с братом. И он поддерживал эту репутацию бесконечной суровой агрессией к равным по годам и к малышам. Одна Валентина Григорьевна, обучавшая пятый «В» литературе, говорила вслух при всём классе, что у младшего Малюткина есть неплохие задатки и он может преуспеть в учёбе, если захочет. И на литературе Малюта вёл себя немного спокойнее, чем на других предметах. Он слушал. Как и все остальные.

Валентина Григорьевна была маленькой костлявой старушонкой, но весьма живенькой и такой строгой, что пятый «В» боялся лишний раз пискнуть у неё на уроках. Впрочем, Поле было совершенно не важно, слушали ли остальные. Она внимала Валентине Григорьевне, раскрыв рот. Они обсуждали книги – это и делало Полю счастливой.

Литераторша во всеуслышанье заявила, что видит способности у Малюты. Но никто не поверил. Ну как могут быть способности к учёбе у того, кто целыми днями шляется по дворам в сомнительной компании? Мама всегда предостерегала Полю от таких людей. И та покорно принимала её наставления, она всегда слушалась мать. Правда, Малюта теперь ещё водился с Мишей Багашевским, и вот это удивляло гораздо больше его дворовой компании. Что может их объединять? Гулять Миша не выходил, во всяком случае с одноклассниками. Со шпаной тоже не водился. Говорили, что Малюта часто ходит в гости к Мише. Правда ли, нет ли, Поля не знала. С трудом верилось, что Алла Сергеевна и её муж радуются такому гостю и легко принимают странную дружбу их сына. Но узнать теперь было неоткуда. Миша ходил в школу один, как и Поля, но всегда смотрел в противоположную от неё сторону при встречах на привычном перекрёстке. Зрение у Миши лучше не становилось, и Поля не знала, правда ли он не замечал её издали или только делал вид. Скорее всего, решила она, между ней и Малютой выбрал дружбу с ним – логичное решение. Да и Поле хватало того, что про неё и Мишу говорили с первого по третий класс: и влюбляли, и женили, и отпускали колючие шуточки. Если Мишу, кажется, они злили, то Поле причиняли боль. Это следовало пресечь, а единственный способ, доступный им, был прекратить общение.

Лазить по гаражам Мишу ни Женьке, ни Ирке не приходило в голову позвать. Других парней тоже не приглашали – пусть жгут свои зажигалки подальше.

Зато девочки часто брали в игру мелкого Вовчика. Тамара Тимофеевна работала часов до шести, а шебутной сынуля ошивался вокруг и мешал. Видимо, поэтому она не возражала, когда он отпрашивался с пятиклассницами: доверяла сына хорошо учившимся девочкам. Тем более что они далеко от школы не уходили и возвращались без опозданий. Мелкому требовалось каждые два часа показываться матери. Знала бы она, где примерные девочки проводят свободное время. Но Женька строго-настрого наказала Вовчику не рассказывать Тамаре Тимофеевне об играх на крышах гаражей. И он послушно помалкивал. Неприятности же пришли не со стороны гаражей к Вовчику, а в гаражи с Вовчиком.

Однажды, сидя на крыше гаража, Поля наблюдала, как ловко Женька спрыгнула, опередив гнавшуюся за ней Ирку Воронину. Это была стандартная тактика их игры – двое воров разбегались в противоположные стороны, а менту приходилось выбирать одного. Поля с Женькой выбрали разные пути по крышам, и Ирка устремилась за Женькой. Но опоздала. Был у Ирки и помощничек – Вовчик. Из-за разницы с девочками в три года на полноценную роль он пока не тянул, но играл довольно ловко. Теперь он поймал медлительную Полю и горделиво поглядывал на неё. Они сидели и ждали, чем закончится противостояние у Ирки и Женьки.

– Ну вот, теперь у нас с тобой допрос! – сказала Поля, когда победила её напарница, и собралась слезть с гаража. Она не спрыгивала как Женька, а садилась, спускала ноги и только затем соскальзывала вниз.

– Подожди, – Вовчик ухватил её за рукав курточки. – Дай денег на обед.

– Тебе что, мама не даёт денег?

– Неа, – помотал головой Вовчик. – Я получил двойку, она сказала, что это наказание и ей за меня такого стыдно.

– Ну ладно!

Это было похоже на Тамару Тимофеевну, вечно она говорила, что ей стыдно за пятый «В». То шумели на уроке, то подрались, то стаканы в столовой разбили, то плохо написали контрольную. Чуть ли не с первого сентября начала стыдиться. Поля вынула помятую купюру. Вовчик мгновенно протянул руку, дёрнул деньгу и сунул в карман. Поля и глазом моргнуть на успела.

На следующий день повторилось то же, и Поля снова не пожалела денег. Через день она заволновалась.

– Мне самой не хватит, – сказала она.

– Но дай хотя бы половину, – заныл Вовчик.

И Поля не пожалела. Для неё деньги были всего лишь бумажками. Или монетками. Почему бы не поделиться с младшим другом, раз у него их нет?

Но в четверг вечером, складывая в портфель учебники, Поля обнаружила, что деньги на обед кончились. И попросила у мамы.

– Ты что-то ещё покупала? – заинтересовалась мать.

Поля затрясла головой. Мама схватила Полю за руку, повела в кухню. Мягко – вырваться легче лёгкого, но властно – Поля бы не посмела. Мать усадила её за стол, а сама села напротив.

– Куда делись деньги? – поинтересовалась она.

– Другу отдала, – пояснила Поля.

– Какому другу?

Тут-то всё и выяснилось.

– Мы с тобой не настолько богаты, Поля, чтобы друзей обедами три раза в неделю кормить, – сказала мать. Спокойно и совершенно нейтрально, но у Поли в глазах защипало от осознания вины.

– В следующий раз скажи своему другу, что я тебе даю денег не на целую неделю, а только на один день и ровно на обед, а на сегодня ты уже потратила. Ясно?

– Соврать?

– Нет! Теперь я так и буду поступать.

Мать дала Поле денег на пятницу, и та, упаковав их в портфель вместе с учебниками, пошла спать.

На следующий день мать явилась в школу, не предупредив о своих намерениях Полю.

Тамара Тимофеевна, выслушав родительницу, засуетилась. Утверждала, что этого не может быть. Не наказывала она сына. И деньги на обеды даёт ему каждый день. Да он ведь при ней ест, только она за учительским столом, а сын – за обычным, для школьников.

– Хотите сказать, моя дочь лжёт? – поинтересовалась мать. Поля ощущала себя счастливой от того, что мама защищает её. Теперь все видят, что у Поли тоже есть прочный тыл. Не только у Лины с её отцом-космонавтом.

Тамара Тимофеевна не осмелилась назвать Полю лгуньей в лицо. Вместо этого подождали Вовчика и попросили его открыть портфель. Он открыл. И, когда Тамара Тимофеевна приподняла учебники, обнаружила причину конфликта. Не деньги. А штук десять шоколадных батончиков в цветных блестящих обёртках, жвачки и пакетик с чипсами.

Поля наблюдала, как Тамара Тимофеевна сначала побледнела, затем покраснела, а после дар речи потеряла.

– Ты же мне не покупала шоколадок, – спокойно пояснил Вовчик.

– Как тебе в голову пришло такое сделать? – причитала Тамара Тимофеевна.

– Другие так делают, почему мне нельзя?

– Да кто другие, никто так не делает! – гнула своё учительница. Она так растерялась, что сил её хватало только на то, чтобы продолжать причитать.

Поля-то вмиг догадалась, кого имеет в виду Вовчик. Кто стал идейным вдохновителем. Тот человек, правда действовал своим главным оружием – силой и авторитетом, а у Вовчика не было ни того, ни другого. Да и деньги его вдохновитель собирал не на шоколадки, а на сигареты. Вовчик же сделал в схеме двойную замену и воспользовался хитростью.

– Я… Я сейчас не могу отдать вам деньгами, – лепетала Тамара Тимофеевна. Она от растерянности не обратила должного внимания на оговорку сына, поэтому никому: ни ему, ни Поле не суждено было рассказать взрослым о произволе Малюты. – Вот, возьмите всё это!

Тамара Тимофеевна запустила руку в рюкзак сына, схватила, что поместилось в ладонь, и протянула Полиной матери.

Та покачала головой.

– Здесь несколько больше, чем ваш сын взял у моей дочери, – тихо проговорила она.

А потом пришли другие матери. И Женькина, и Иркина, и ещё нескольких девочек. Вовчик развил бурную деятельность, но совсем не продумал пути отступления. Тамара Тимофеевна обещала всё отдать с зарплаты, родительницы ей поверили, и правда – не обманула. Но вот только кончилась дружба девочек с Вовчиком. Тамара Тимофеевна теперь отправляла его на продлёнку, не держала при себе. И с тех самых пор Поля начала замечать, что классная руководительница смотрит на неё то ли враждебно, то ли холодно. Конфликт не пошёл далеко, но весь пятый «В», конечно, узнал. С тех пор Тамара Тимофеевна, и раньше не слишком интересовавшаяся своим классом, и вовсе отстранилась. Она была у них только формально. И формальнее всех относилась к Поле. «Из-за того, что мама пришла в школу первой? – робко спрашивала себя Поля. – Или потому, что я видела, как нашли шоколадки? Может, деньги того не стоили? Или не надо было маме идти в школу?» То, что в первый момент Полю порадовало, позднее принесло только неприятный осадок и гнетущие сомнения.

Глава шестая. Девочка Поля и люди

Десять лет – время самостоятельности. Мама теперь часто отправляла Полю в магазин одну: за хлебом, за молоком или за газетой. Первое и второе Поля покупала в продуктовом. Булочная, куда они с мамой ходили всё детство, теперь не работала. Там больше не царила добрая улыбка тёти Светы и не было ароматного хлеба, горбушку от которого хотелось откусить тут же, не отходя от прилавка. Вывеску так и не сняли, но дверь была заперта, а через окна, покрытые толстым слоем строительной и уличной пыли, просматривался начатый ремонт. Года два как он никуда не продвигался – замер.

А вот за газетами Поля ходила к метро. Если продуктовый скорее утомлял, то киоски она любила. В подземный переход под Заневской площадью, где они процветали, Поля ныряла словно в другой мир. Иногда она представляла себе огромного земляного червя, свернувшегося кольцом под площадью и проделавшего себе из земной толщи двенадцать выходов наверх, но всё же устремившегося вниз, туда, где теперь пролегали туннели метро. Лежбище червя облюбовали люди, и оно зажило шумно и весело. Поле нравилось сочинять эту историю, добавляя каждый раз что-нибудь новое. В круговом подземном переходе и правда кипела жизнь. Стены облепили ларьки и ларёчки, киоски и лотки. А бабули в платочках стелили на пол газеты и выкладывали на них дары своих огородов или ненужное содержимое посудных и книжных шкафов. И, конечно, кулёчки с семечками. Из-за них полрайона усеивала шелуха, а гопники, присев на корточки у того же метро или у парадной, с аппетитом плевали её под ноги прохожим. У ларьков всегда толпились люди: покупатели, продавцы и праздные, остановившиеся поглазеть. Здесь всего было в изобилии: газеты, журналы, открытки, сигареты, вода, сувениры, жвачки, шоколадки, игрушки, посуда, свечки. Всё вперемешку и без малейшей системы. Продавались тут и книжки в ярких мягких обложках: Поля рассматривала их, и могла, задумавшись, потратить на это около часа. В маминой библиотеке книги были совершенно другие, в твёрдых переплётах и чаще всего без картинок на обложке, в строгом оформлении. А Полю привлекала красочность. Мама не покупала книги в переходе, поясняя, что это литература досуговая, лёгкая и не несёт никакой пользы. А Поле было интересно, поэтому она всегда прилипала к стёклам ларьков с такими книгами. Не почитать, так хоть посмотреть.

Поля однажды решилась купить себе книгу на сдачу, но той не хватило, и затея провалилась.

Но и без книг в переходе всегда продавалось что-то интересное. Наклейки, брелоки, фигурки солдатиков и животных. Если Поля разглядывала их, в голове всплывали целые истории. Фигурки оживали, двигались и переносили Полю в воображаемые миры. Это сильно её отвлекало, а мать ругалась, что дочь так долго ходит за газетами. Они покупали телепрограммку, хотя и Поля, и мать телевизор смотрели мало, а ещё несколько изданий с кроссвордами, которые мама решала пачками. Иногда и Поля присоединялась, но редко разгадывала до конца.

Газеты продавались в трёх киосках – перед самым выходом из метро, напротив и чуть поодаль, за три ларька от первых двух. Поле нравился этот последний. Именно там было удобно рассматривать книги. Но мамины кроссворды быстро раскупали, поэтому приходилось спрашивать их в других киосках.

Стоял октябрь. Тёплый октябрь тысяча девятьсот девяносто пятого. Однажды мать отправила Полю за газеткой. Девочка вышла из дома, собираясь как можно быстрее возвратиться: хоть в пятом «В» уже началась серьёзная учёба, но был выходной, и Полины мысли остались дома вместе с героями книги, которую она читала. Ещё видя внутренним взором их образы, Поля сунула голову в окошечко киоска, того, что у самого входа в метро, и заученно попросила кроссворды. На неё пахнуло перегаром.

– А что, без сдачи не было? – донёсся из недр киоска грубый женский голос, немного хриплый. Такой болезненный, будто его обладательница сильно страдала. Рука с коротко стриженными – да нет, обломанными – ногтями сгребла Полину купюрку. Затем сунула ей сложенную вдвое газету. После этого руки принялись отсчитывать сдачу, голова продавщицы склонилась и придвинулась к окошечку ближе. Поля увидела немолодое лицо и набухшие под глазами синеватые мешки. Кожа женщины была бугристой и отливала желтизной. Волосы свисали по сторонам лица неряшливыми сальными прядями отросшего каре. Первым порывом было отшатнуться, но Поля сдержалась. Мать ждала не только газету, но и сдачу. А затем интерес пересилил отвращение. Нечто знакомое показалось Поле в этом лице. Сдачу она не проверила, задумалась, откуда знает продавщицу газет. И уже только отойдя от киоска, вспомнила её голос: «Мой сын не дерётся, он защищает своё».

Поля встречала эту женщину несколько раз в школе, но давно. Она приходила ещё к Владе. Но тогда выглядела получше. Тамара Тимофеевна почему-то её никогда не вызывала, хотя причин сделать это даже Поля знала не одну. Вспомнила, что видела её и у пивного ларька – бывшая подруга Маша показывала. Это была мать Малюты.

Прежде она, кажется, не работала, только у того ларька и обреталась. А вот отец Малюты стал шестёркой у Али, как объясняла Маша. «Значит, теперь трудится и мать? А книжный киоск принадлежит Али? – спрашивала себя Поля. – И зачем ему обычный киоск?» Но рядом не было подруги, которая знала бы ответ. Да и интересовал ли он Полю без Маши?

Поля задумалась, не уточнить ли у Женьки – она-то была в курсе всех событий, творившихся в школе и на районе, но интерес быстро пропал. Шустрая одноклассница хоть и шептала Поле на ухо чужие секреты и по-своему старалась вовлечь её в жизнь класса, дружбы, как с Машей в начальной школе, у них не выходило. Слишком много у Жени было других подружек. Полю смущало, что она общается с Линой. Ещё Женя любила спортивные игры, а уроки физкультуры ждала, как праздника. Поля предпочитала тихонечко посидеть на диване с книгой, а физическая активность сделалась для неё мучением.

Между тем октябрь перевалил за середину. Девочки мёрзли, лазая по любимым гаражам. А физкультура со школьного стадиона переместилась в спортивный зал.

– Так, ты! – рявкнул учитель физкультуры, подзывая к себе Пашу Яновича. – И ты, Малюткин! Живо сюда!

Оба подскочили к учителю. Физрук не поменялся со времён начальной школы. Тогда он казался Поле страшно пожилым, но наверняка в ту пору ему было не больше сорока: густая борода и громовой бас никому молодости не добавляют. Звали физрука Конём. А по паспорту – Степаном Степановичем. Но «вэшки» с первого класса за глаза называли его Конь. Это прозвище передавалось в средней общеобразовательной из поколения в поколение. Поля не знала, откуда оно взялось, но подозревала связь клички с громадиной, томившейся в углу физкультурного зала. Её тоже почему-то называли конём. Тело этой громадины обтягивал коричневый кожзаменитель – скакун в школе с трёхзначным номером был гнедой. Белые ножки венчались наконечниками, очень напоминавшими копыта. Этот недетский спортивный снаряд пугал своей мощью. Поля не думала, что он поднимет копыта и ударит, но при взгляде на него ей делалось не по себе. Учитель же, Степан Степанович, на вид беззлобный и благодушно настроенный к школьникам, даже к самым бездарным в спорте, принёс Поле несчастье.

– Янович! Малюткин! Поняли, что надо делать? На две команды, живо! – командовал физрук. – Янович, ты первый! Время пошло!

Степан Степанович любил командные игры. Особенно баскетбол. Сейчас физрук развёл самых спортивных парней – Пашу и Даню – в разные стороны зала, а те по очереди должны были выбирать себе игроков в команду. По одному.

– Ромка! – крикнул Паша, и бывший Машин сосед перебежал на его сторону зала. Теперь на некоторых предметах он сидел с Полей, но та всё ещё называла его в мыслях Машиным соседом.

– Борюндель! – Позвал Малюта.

– Максимова, давай к нам! – закричал Паша, и Женька метнулась в его сторону зала.

Неудивительно, что её выбрали даже раньше, чем большинство парней. Спорт давался Женьке без малейших усилий, и она была высоченной – так вытянулась за лето, что обогнала всех девочек в классе. Для баскетбола самое то. Позднее, уже в девятом, Женька стала допрыгивать до щита с лёгкостью антилопы и грацией гепарда.

– Игорян! – позвал Малюта.

Игорь перебежал в Данину команду и, видно, заметив, что физрук отвернулся, показал неприличный жест оставшимся. Он был самым маленьким в классе, для баскетбола вряд ли годился, но общался с Даней и Пашей, и Поля подумала, что сначала соберут всех своих. Это потом она узнала от Женьки, игравшей в спортивные игры с одноклассниками не только в школе, но и во дворе, что Игорь шустрый и жёсткий, и его неплохо иметь у себя в команде, а не в противоположной.

Один за другим одноклассники перебегали кто направо, кто налево. Когда закончились парни, стали брать девчонок. Поля заметила, что Лину и её подружку Наташу забрали почти в самом конце. Обе не очень тяготели к спорту, и если в деле сплетен и подколов им не было равных, то в физкультурном зале с первого дня главенствовала Женька, и никто не смел оспаривать у неё это первенство.

В пятом «В» училось тридцать два человека. Трое из них на физкультуру не ходили совсем: Миша Багашевский, у которого физрук даже справку не спрашивал, новенькая Вера Петрова из-за язвы желудка и толстая Даша – между прочим, круглая отличница, тоже из новичков, – по никому неизвестным причинам. Пришло в пятый «В» четверо человек, но эти девочки выделялись. Вера была болезненно худой и высокой, а Даша низенькой кругленькой. Нашлось только одно общее обстоятельство, роднившее их в глазах пятого «В» больше, чем роднило бы схожее телосложение, – освобождение от физкультуры. Справки девочек Конь недоверчиво повертел в руках, но принял. Верку с тех пор так и прозвали – Язвенница, а в распоряжение физрука вместо тридцати двух учеников, как у всех остальных учителей, поступили только двадцать девять. Это было важно.

Поля стояла посередине зала и наблюдала, как одноклассники обтекали её с двух сторон, удаляясь на расстояние, скрадывавшее выражение их лиц. Одни шли к Паше, другие – к Малюте. Потухшим расфокусированным взглядом Поля смотрела, как постепенно остаётся одна в центре большого физкультурного зала. Одна девочка против двух команд.

– Не страшно, – прошептала себе под нос Поля. К горлу уже подступал комок, а глаза резало чем-то солёным. – Ничего, ведь нас нечётное число. Сыграю в другой раз.

Чей-то смех зазвенел справа, отразился от стен эхом, и вот уже сыпался на Полю со всех сторон.

– Тихо! – физрук рявкнул, и его голос легко перекрыл весь шум в огромном зале. – Так, девица, – пробасил Степан Степанович уже тише, остановившись рядом с Полей. Она вздрогнула, но добродушная ухмылка, заметная даже несмотря на бороду, её подбодрила. – Тебе, Осипова, специальное задание.

Специальное задание заключалось в определённом количестве махов руками, ногами, приседаний и прыжков на скакалке. Заставив Полю вслух повторить задачу, Конь забыл о девочке, увлёкшись баскетболом. Всё внимание учителя было приковано к игровой площадке: Даня и Паша, разгорячившись, могли специально или нечаянно учудить неприятности. И прямой обязанностью Коня было предотвратить таковые. Поэтому Поля осталась сама по себе. Но повышенная ответственность не позволяла филонить. Поля пристроилась в уголке зала и выполняла задание с таким усердием, на которое только была способна. Закончила с махами, а когда перешла к приседаниям, уже вымоталась и запыхалась. Ноги с непривычки начинали подгибаться.

– Ну ты, горе-спортсменка! Не так делаешь! – подлетел к ней физрук. В баскетболе образовался перерыв, и Степан Степанович проверил работу незадачливой ученицы. – Ты так и нагрузки никакой не почувствуешь! Параллельно полу приседать! Спину прямо! Что ты нахохлилась?

Может, Конь и хотел сказать тихо. Но бас раскатился по залу тяжёлым эхом, так что баскетболисты притихли, прислушиваясь. Поля приседала из последних сил. Пот струился ручейком у неё по спине, щёки налились краской. Дышала она ртом, жадно и беспорядочно хватая воздух. Но всё же это состояние позволило осознать, что весь класс слушает. Она попыталась распрямить плечи, но те против воли сжались. Точно так, как, бывало, сжимались у Миши под ударами шуток. Поля вдруг увидела себя им и резко глотнула пропитавшийся по́том воздух физкультурного зала. Конь подошёл и, скорее всего, оценив ситуацию как бесполезную, заставил Полю принять исходное положение и сам развернул её лопатки в стороны. Это было не больно, но так унизительно.

– Вот, Осипова, только так надо выполнять все упражнения, поняла? – Степан Степанович усмехнулся в бороду.

Поля тревожно кивнула, озираясь по сторонам и пытаясь понять, кто видел. А видели все. Пятый «В» с наслаждением хихикал.

– Молчать! – пробасил Конь. Как породистый боевой жеребец, он повращал глазами, предвкушая кровь предстоящей битвы. Класс притих. А битва была уже недалеко: Степан Степанович дунул в свой судейский свисток, юные баскетболисты высыпали на середину зала и начался третий период.

А Поля продолжала выполнять задание учителя, стараясь ровно держать спину. Изнемогая от усталости и обиды, она мужественно истязала себя. Хотя теперь никто бы и не заметил, ретируйся она в раздевалку перевести дух и пореветь. А слёзы так и рвались наружу. Произошедшее нельзя было расценить иначе как позор. А позор в пятом «В» не забывали. Запомнили и Полин. Тем более что он повторялся два раза в неделю. Каждый урок. Ведь в классе, если никто не болел, при дележе на команды оставался один лишний. Тот, кого не выбирали. И это всегда была Поля.

По вторникам и четвергам – в дни физкультуры – Поля не ходила гулять. После такого позора она не хотела выходить к людям и оставалась дома. Но через день отходила. Если Конь уже перенёс уроки в зал, то в свободное время школьницы всё ещё лазили по гаражам, не боясь холода. И в один из ещё не стылых, но зябких осенних дней компанию девчонкам на их обычной точке сбора составили Лина с Наташей. Их позвала общительная Женька. Поля бы не пошла, знай она об этом, но Женька не предупредила.

Девочки сидели на двускатной крыше верхом. Делили роли на игру.

– Что это на тебе надето? – поинтересовалась Лина. – Откуда такие бомжацкие шмотки?

Она ущипнула Полю за голень. Не по-дружески, а так, что боль пронзила ногу. Поля вскрикнула, дёрнулась и чуть не упала. Но стало ясно, что речь о рейтузах. Поля оделась по погоде: тёплые рейтузы, дутая куртка – с плеча Лены, шапка надвинута глубоко на уши. Она уже была научена, как можно замёрзнуть в октябре.

– С рынка, – честно ответила Поля и порадовалась, что про куртку не спросили, а то пришлось бы соврать.

– На каком ещё рынке продают такое старьё? – поинтересовалась Наташа. Женька и Ирка разговора не поддерживали, но не вступились за Полю.

Она осторожно скосила глаза на ноги Лины. Так и есть – уж она-то в джинсах. И Наташа тоже. Поля посмотрела дальше. На Женьке и Ирке были джинсы. И тут Поле открылась неприятная правда. Она выглядела совершенно не так, как другие девочки. «Интересно, почему Лене никогда не покупали джинсов? – пронеслось в голове. – Или она жалеет их мне отдавать?»

– Не хочу играть в эту игру! – неожиданно заявила Лина. – Да ещё с этой! – кивок в сторону Поли. – Давайте по домам? Холодно!

И они разошлись. Вернее, Поля разошлась. А позже, когда они с мамой шли в магазин мимо тех гаражей, Поля увидела, что девчонки как ни в чём не бывало играют. Вчетвером.

Лина помахала ей рукой и захохотала.

– Одноклассницы? – спросила мама. Она не узнала их издали.

– Да, – выдавила Поля, сглатывая подступающие слёзы.

Мама говорила что-то о том, чтобы Поля не лазила с ними на гаражи, но наставления запоздали. Поле очень хотелось рассказать, как девочки поступили с ней. Но для этого пришлось бы сознаться, что она регулярно проводила время на крышах тех же гаражей. А мать уже так углубилась в нотации, что Поля боялась признаться. И страшилась, и одновременно хотела, чтобы мама заметила её слёзы. Было бы хорошо нырнуть в тёплые надёжные объятия. Но та увлеклась наставлениями и не обратила внимания на Полину беду.

Лина произнесла лишь одну фразу – и Полю выкинули из игры. Скажи Поля одну фразу, и над ней бы только посмеялись. Больше никто не звал Полю гулять после школы. Ирка Воронина так и вовсе перестала с ней говорить на людях. С Женей Максимовой они ещё болтали на переменках, обычно, когда той хотелось обсудить свои прошедшие на море каникулы. Но это длилось недолго, скоро другие впечатления вытеснили летние. Больше у Жени и Поли не нашлось общих тем. Женя была бойкой девочкой. Обожала физкультуру. Особенно теперь, когда игры закончились и превратились в нормативы. Женя с лёгкостью сдавала их наравне с мальчишками, а Поля не могла даже девчачьи выполнить. Так у Жени с Полей и разошлись интересы, хоть они и не поссорились. Поля снова осталась одна, как в первом классе.

Два урока физкультуры в неделю Поля считала перебором. Но ходила. Каждый раз надеялась, что кто-нибудь пропустит, и тогда одноклассникам волей-неволей придётся взять её в команду. Но складывалось так, что никто не пропускал, а однажды не пришли сразу двое, и Поля снова приседала. Физкультура по четвергам шла в расписании последней. Стоял ноябрь, и после звонка Поля, разгорячённая личными упражнениями, натянув на потное тело платье, закуталась в пальтишко и закрыла уши шапочкой с помпоном. Его следовало, конечно, отрезать, чтобы не раздражать одноклассников, но он нравился матери, а Поля ещё не умела возразить. Лишь тени несогласия кружились в её голове.

День выдался как-то особенно стылым, и Полю пробирало до самых внутренностей. Впрочем, может и не холодом вовсе, а обидой, засевшей глубоко в груди. Чувство возмущения переполняло Полю: ведь Конь мог бы сам распределить команды. Хоть раз! Но добродушный Степан Степанович как будто не видел, что каждый урок лишает Полю самоуважения. А с другой стороны: всех, кроме неё, устраивала ситуация. Никто не хотел в команду слабого игрока. Плохая координация, медлительность и неспособность к физическим нагрузкам – вот, что видела в себе Поля.

– Это всё потому, что ты такая жирная, – любезно пояснила в тот день в раздевалке Лина. – Никто не хочет быть в команде с жирной!

Поля, не ответив, выскочила прочь, на ходу застёгивая верхние пуговицы платья. У неё внезапно запульсировало в висках. Голова и так туманилась от непривычно сильной нагрузки. Поля почти ничего не замечала перед собой. До гардероба она добралась по памяти, чудом не налетев по дороге ни на одну из трёх встречных дверей. Вот почему она выскочила на улицу сразу после урока, хотя мама наказала подождать минут пятнадцать – остыть. Мысль о том, что она увидит Лину сегодня ещё раз, выгнала на холод.

Дорога домой остудила жар, ветер забрался под пальто и леденил потное тело. Поля дрожала, но крепко сжимала лямки портфеля, оттягивавшего ей усталые плечи. И тут она заметила Машу, идущую навстречу вместе с незнакомой девочкой. Поля так давно её не видела и так обрадовалась единственной подруге именно теперь, когда ей сильнее прежнего нужен был человек, с кем она раньше крепко и долго дружила. В десять лет три года – это целая вечность.

И вот Маша шла навстречу. Настоящая, живая, не вымышленная.

– Привет! – радостно воскликнула Поля, но Маша испуганно вздрогнула. Поля с изумлением видела, как взгляд её единственной подруги расфокусировался неузнаванием. И Маша прошла мимо, даже не обернувшись.

– Маша! – растерянно позвала её Поля, но реакции не последовало. Поля машинально двигалась вперёд. В середине октября она видела подругу издали, та шла с родителями. Поля махала Маше, но подруга не заметила. Вернее, Поля тогда так решила. Теперь же она наконец-то поняла: Маша видела её и тогда, и сейчас, но нарочно проигнорировала. Вычеркнула из жизни. У Маши были новые подруги. У Поли – никого. Она оказалась слишком плоха, чтобы обзавестись друзьями.

Глава седьмая. Пятый «В» – шестой «В»

Ноябрь 1995 – весна 1997

Поля вертелась у большого зеркала, висящего на стене рядом с вешалкой для верхней одежды. Коридор освещался тускловатой лампочкой накаливания – плафон Поля разбила, ещё будучи дошкольницей. Новый так и не купили. В принципе, Полю не волновала презентабельность прихожей. Лишь бы эта «лампочка Ильича», как именовали их светильник мамины подруги, горела ярче. Но мощности не хватало.

Поля глядела в зеркало несколько часов, пока не услышала поворот ключа в замке. Встретив маму объятием, она подождала, когда та скроется на кухне, и снова принялась изучать себя. В тот день Лина назвала её жирной, а Маша прошла мимо. Поля хотела понять почему. Почему с ней так все поступают? Она видела в зеркале обычную девочку. Не толще других! Та же плоская грудь, те же ножки-палочки. Да, под платьем очерчивалось что-то немного рыхлое, но это скорее была общая женственность форм, которая обычно у девочек в таком возрасте не заметна. Вот что беспокоило Полю. Да ещё эти мягкие черты лица. Пухлые и круглые. Светлые жидкие волосы… Вот бы быть как Лина!

Вертелась перед зеркалом Поля без той любознательности, которая бывает в её возрасте, без пытливости, встречающейся у девочек чуть старше, познающих своё меняющееся тело, и без того удовольствия, с которым любуются собой девушки, уже вступившие в возраст первых свиданий. Поля задавала зеркалу только один вопрос.

– Мама! – крикнула она из коридора.

– Что, дочь? – усталый голос матери прозвучал из кухни.

– Я жирная?

– Иди-ка сюда! – потребовала мать.

Поля вошла на кухню. Мама сидела на табуретке, обхватив ладонями чашку, парившую обжигающим чаем. Её губы – две тонкие ниточки на бледном лице – ласково улыбнулись Поле.

– Кто тебе это сказал? – голос матери был ровным, будничным, словно ничего не произошло страшного.

– Лина! – глаза Поле застлала прозрачная слезливая пелена. Она не плакала в школе, но присутствие матери словно заставило её расслабиться, сбросить хлипкую броню. Да и чем могла защититься пятиклассница?

– А ты больше слушай Лину, – протянула мать. – В твоей жизни, Поля, будет ещё много всяких обидных слов, эти не первые и не последние.

– Но почему? – беспомощно пискнула Поля.

– Ты уже взрослая, дочь, – мать печально улыбнулась и притянула Полю к себе, усадила на колени, хоть та не была лёгкой девочкой. – Ты уже всё понимаешь.

– Я толще Лины? – спросила Поля, а голос, как она ни старалась, задрожал.

– Да, – без жалости ответила мать. – Ты же помнишь бабушку Ксюшу? Твоя фигура – от неё. Это целая наука – генетика, и ты ничего не сможешь с этим сделать.

– Совсем ничего?

– Выполняй тщательно все упражнения на физкультуре, – сказала мать. – Не отлынивай, это тебе поможет. Сладкое мы с тобой и так не часто покупаем. Если хочешь, перестанем совсем.

Поля кивнула и подавила всхлип. Сладкое она любила, упражнения казались непосильными, а позор – невыносимым. Но о позоре Поля умолчала. Открыть матери правду значило бы впустить боль в их уютный добрый мир. И Поля бы сгорела со стыда. Ведь в десять лет дочери тяжелее всего даётся именно осуждение матери.

Мать спустила Полю с колен и встала, отставив чашку с недопитым чаем в раковину. Она почему-то даже не переоделась, зайдя домой, и Поля невольно залюбовалась, как платье выгодно подчёркивает её точёную фигуру. Конечно, даже мать считает её толстой. Говорила же она, что Поля так быстро растёт! Ругалась, когда школьная форма стала узковата в талии. Осуждающий взгляд родителя ребёнок всегда видит, всегда понимает – и именно так, как нашёптывают собственные страхи.

Поля всхлипнула. Конечно, маме не нужно отказываться от конфет. Сколько бы она их ни съела, её фигура останется такой же стройной. Мать от природы красивая, поэтому никогда не поймёт, как это – ощущать себя хуже других. Единственной толстой девочкой во всём классе. Впрочем, отличница Даша была гораздо толще. Она напоминала воздушный шарик на ножках. Но на физкультуру не ходила, и весь позор доставался Поле.

На остальных предметах пятый «В» давал передышку. Поля старалась выкидывать из памяти обидные эпизоды, не думать о них, концентрироваться на учёбе. И у неё это часто получалось. Тем более что дома она попадала в привычную строгую, но доброжелательную обстановку.

Погода стояла некомфортная, и мама не спрашивала, почему Поля теперь так редко выходит во двор. Не обратила внимания на одиночество дочери. Не забила тревогу. Разрыв с одноклассницами у Поли прошёл тихо и незаметно. Почти. Если бы только так не болело внутри.

Раз в два месяца мама обязательно ездила в гости к тёте Рае и брала Полю с собой. Правило у них было такое, чтобы встречаться как можно чаще лично, не только перезваниваться. А Полю мать не знала, куда деть, и тоже сделала её частью этого правила. В конце ноября, в воскресенье, мама как раз и тащила её на одну из таких встреч. Они спускались в переход метро Новочеркасская, когда из напряжённой задумчивости Полю оторвал голос:

– Программка, спорт, кроссворды, сад и огород! Кому журналы-газеты!

Узнала его с трудом. В школе низкий, властный и грозный, теперь он разливался по переходу с обычной мальчишеской звонкостью. И не было в нём ни малейшей угрозы. Даже странно оказалось слышать простые человеческие нотки в этом голосе. Малюта. Увидела Поля и его самого, шнырявшего между людьми со стопочкой печатных изданий в руках. Самый обыкновенный пацан, которому надо заработать. Выходило, Малюта нашёл источник дохода. Вот почему все малолетки в округе задышали спокойнее. Деньги у них больше никто не отбирал. Даня их теперь только пугал, вероятно, для профилактики.

Поля запоздало дёрнулась спрятаться за матерью, но быстротой реакции и решений она не отличалась. Малюта увидел её. Лицо одноклассника скривилось узнаванием, но он проскочил мимо. Не будь рядом матери, ей досталось бы прямо здесь – Данина гримаса кричала об этом. Запах страха отчётливо брызнул в ноздри из дверей в метро.

– Поля, что ты опять затормозила? – окликнула её мать. – Хоть на проходе не стой, когда люди идут.

Один человеческий поток вытекал из метро и струился в разные стороны по прорытому (в Полиной версии) червём туннелю. Другой, наоборот, стекался ко входу. Поля очнулась от замешательства. Невольно она раскрыла тайну Малюты. В пятом «В» о его заработке не говорили, а следовательно, не знали. Поле представилась возможность разболтать об увиденном и пошатнуть угнетающий всех Данин авторитет. Но она не собиралась сплетничать – на это не было причин. Поля не выдавала чужих тайн, не разносила сплетни, не обсуждала одноклассников за глаза. Но разве Малюта поверит, что она не проговорится?

– Только расскажи, и пожалеешь, – шипел Даня следующим утром, прижав Полю к зелёной стене школьной рекреации.

– Я не скажу! – пискнула Поля. Самой стало гадко от того, каким жалким был этот писк. Малюта часто распускал тяжёлые кулаки и поднимал руку не только на тех, кто с ним вровень. Не брезговал и младших припугнуть. И девчонок. Так что Поля ощущала себя беззащитной и, как ни хотела ответить достойно, ничего, кроме жалкого писка, выдавить не смогла. Да и голос дрожал. Не тягаться ей с Малютой.

– Кое-кто из моих друзей поручился, что ты ничего не скажешь, – продолжал шипеть Даня. – Но если ты его обманула, то пожалеешь. Поняла?

Оставалось только кивнуть. Малюта отошёл, а она ещё долго стояла, привалившись к стене. Дрожали колени. Весь школьный день её трясло от ожидания Даниного гнева. Домой шла оглядываясь. Мог ведь Малюта передумать, подкараулить её со своими уличными дружками и проучить. Но вечером верх взяло другое чувство. Поля осознала горькую правду: Даня так и не понял, что она и без угроз не собиралась его выдавать. А ночью проснулось любопытство, и, засыпая, Поля размышляла, кто же поручился за неё перед Малютой. И на ум приходило только одно имя. Один человек мог вступиться за неё. Тот, кто отворачивался от Поли, встречая её на перекрёстке.

Утром, увидев его, Поля сама чуть замедлила шаг, пропуская. Не походил Миша Багашевский на поручившегося за неё: не смотрел в её сторону, не разговаривал, не обращал внимания. Игнорировал. Но всё же мысль, что это он за неё вступился, не отпускала. Некому больше: во-первых, компания Малюты не очень-то её жаловала, а во-вторых, друзей у Дани было немного. Подпевалы – да, но не друзья. Только имея в виду Пашу или Мишу, как думалось Поле, Малюта мог выразиться так. Об остальных бы сказал: «За тебя вписались!»

Пятый «В» ждал перед кабинетом Тамары Тимофеевны: пришли на классный час в конце недели. Но дверь была заперта. Они разделились на группки. Девочки у самого кабинета, а парни подальше. Поля стояла посередине, не в силах присоединиться ни к кому из них: Малюты она опасалась, Лину сторонилась, а Женька с Иркой предали. Один остался и Миша Багашевский. Он прислонился спиной к стене и поставил портфель на пол. Это был новенький портфель, купленный, видимо, перед началом пятого класса. «Наверное, Алла Сергеевна удивляется, каким аккуратным стал её сын», – подумала Поля, скользя взглядом по чистым и крепким лямкам портфеля, которым никто не играл в футбол. К Мише почти перестали цепляться. От этого Поля ощущала лёгкую сладковатую радость. Надо же.

Тут в замке кабинета Тамары Тимофеевны повернулся ключик – заперто было изнутри – и в коридор выскользнул Вовчик. Отправился вдоль пятого «В», бормоча приветствия. Ему отвечали – не дружелюбно, как раньше, а по привычке. Его поступок всё-таки проложил некую тень между ним и классом. Особенно испортились отношения у Вовчика с Малютой. Если раньше Поле казалось, что Даня благосклонно смотрит в сторону мелкого – всё-таки сынок классной, обижать нельзя, – то теперь всё переменилось. И виноват был сам Вовчик. Прежде он Малютой чуть ли не восхищался, даже вдохновился развести пятый «В» на деньги по его примеру, но теперь, всякий раз, встречая Даню в коридоре, ляпал что-нибудь колкое. Малюта, конечно, поначалу не обращал внимания. Что ему: подумаешь, мелочь какая-то бузит. Потом лицо его при встрече с Вовчиком всё чаще стало выражать равнодушное презрение. Тут мелкому и остановиться бы. Но Вовчик не успокаивался. Видно, Тамара Тимофеевна не поскупилась на наказание и красочные нотации. И мелкий развенчал бывшего кумира.

– Здорово, шестёрка Малюткин! – отчётливо произнёс Вовчик, поравнявшись с компанией парней пятого «В».

Малюта сделал один быстрый шаг и преградил ему дорогу.

– Как ты меня назвал, сопля недоделанная? – в голосе послышались те самые нотки, что держали в страхе всю параллель.

– А разве не твой папка был шестёркой у Али? – Вовчик смотрел на Малюту как ни в чём не бывало, его руки весело помахивали в такт словам. Вся фигура излучала беззаботную дерзость. И даже поднятый вверх нос задиристо указывал на Даню. А Поля сжалась. «Дурак он, что ли, или правда мелкий ещё?» – пронеслось в голове. Она никогда не считала Вовчика тем человеком, который не понимает, что и кому говорит.

Малюта не стал предупреждать, с размаху двинул мелкому в челюсть. Но, оказалось, Вовчик готов. Он отпрянул влево, уклонившись от удара и бросился наутёк. Даня взревел и разразился такими словами, значения которых Поля представляла очень смутно. Смысл уловила лишь интуитивно: дома у неё никто так не говорил. Однако всё читалось по искривившемуся лицу Малюты в момент удара, и по яростному рыку, когда Вовчик уклонился.

Даня бросился в погоню, и совершенно ясно было, что он настигнет первоклассника в несколько прыжков.

– Тамара Тимофеевна! – закричала Поля, дёргая незапертую дверь кабинета. Не закричала, завизжала. – Тамара Тимофеевна!

И сникла вдруг прямо на пороге. Сама не знала, откуда в ней берётся эта отчаянная храбрость или совершенная глупость. Как в тот раз, в первом, когда она отобрала у Малюты очки Миши Багашевского. Теперь Поля застыла на пороге класса. Не успела закончить свой порыв, остолбенела. Разум сковал её. Остановил. Но было довольно уже сделанного.

Услышали все: и Тамара Тимофеевна, и Малюта. Поля всё ещё пребывала в своём внутреннем мире, пытаясь осознать, почему же она не может совладать с порывами совести. Тогда ей было жаль Мишу, и она за это поплатилась. Теперь Поля пожалела Вовчика – неплохого, в сущности, мальчика, но чересчур шустрого. Поля думала, а Тамара Тимофеевна уже выскочила в коридор. Малюта остановился. А Вовчика и след простыл. Учительница, скорее всего, даже не заметила, что шум возник из-за её собственного сына.

– Малюткин, опять ты? – осведомилась Тамара Тимофеевна. Она сделала грозное лицо, но куда ей было до Влады, которая умела глазами молнии метать. – Ни один конфликт без тебя не обходится. Что тут у вас произошло?

– Всё в порядке! – заверил классную руководительницу подскочивший Паша.

– Да, мы тут ждём урок, – поддержал откуда-то из-за широкой Пашиной спины маленький ростом Игорь.

А Малюта не отвечал. Тамара Тимофеевна наконец перевела взгляд на Полю. Та стояла рядом с дверью, и выбеги Тамара Тимофеевна из кабинета чуть быстрее, непременно задела бы её. Но на неё учительница обратила внимание в последнюю очередь.

– Хватит, Малюткин, обижать тех, кто слабее тебя! – напутствовала Тамара Тимофеевна. – Поля, всё хорошо?

Поля взглянула в лицо классной руководительнице. Раньше, когда люди спрашивали, как дела, она полагала, что им интересно, и начинала рассказывать, а те перебивали и переводили разговор на другую тему. Поля очень обижалась и теперь, прежде чем ответить, всматривалась в лица. Вопрос Тамары Тимофеевны был дежурным, Поля не почувствовала той теплоты, с которой иногда обращалась к ней Владлена Дмитриевна.

– Да! – резко сказала Поля, и тут всех спас звонок.

Пятый «В» повалил в открытую дверь класса, и, вместо того чтобы войти самой, Поля почему-то посторонилась, пропуская других.

– Ну всё, Осипова, тебе не жить! – Малюта даже не постеснялся стоящей рядом Тамары Тимофеевны. Чем-то очень задела Даню фраза Вовчика и то, что Поля приняла его сторону. Тамара Тимофеевна отчитала Малюту за эту угрозу, но вяло. Так, словно жалела, а не бранила. И он замолчал, притих – не раскаялся, не передумал, не захотел вести себя иначе. Не остыли ни раздражение, ни ярость, ни ненависть в его глазах, но Малюта вдруг весь иссяк. Словно эта едва уловимая учительская жалость раздавила его.

– Вовчик просто дурак мелкий, – шептала Женька на следующей перемене прямо в ухо Поле. – Дурак и не понимает, что отца у Малюты убили не в шутку.

– То есть как убили? – в груди в комок сжалось сердце.

– Застрелили. Разборка была между Али и ещё кем-то. Вот и разобрались. Летом было. Случайно, говорят, вышло.

Поля ничего не знала. Но это всё объясняло. Вот почему Малюта такой. И раньше был грозный, а теперь – зверь зверем. И деньги отбирал у малолеток. Не хватало ему – много ли мать в киоске заработает? И то на выпивку спустит. Впрочем, о выпивке Поля не сама додумалась – это Женька в ухо подсказала. Нить разговора потерялась – так глубоко Поля нырнула в мысли – а потом снова нашлась. Так вот почему Малюта торгует газетами в переходе! Но Поля не осуждала, всё лучше, чем силой у других отбирать. И Поле стало Малюту жаль. Жаль человека, угрожавшего, что ей не жить.

Как они могли учиться в одном классе? Настолько разные миры не должны были находиться рядом, не то что пересечься. Но в реальности девяностых годов всё оказалось возможно. Теперь они оба были из семей, которые называют неполными. Только она – из интеллигентной, а он – с самого дна. «Отец Малюты, наверное, хотел поднять голову над унылой поверхностью болота, где плывут такие же, как он», – так оценивала произошедшее десятилетняя девочка. Но выстрел – и он повалился обратно в гнилую жижу, только не живой, а мёртвый. И пошёл на дно, потащив за собой и то, что прежде было полной семьёй, а теперь осталось её половиной. В первом классе Поле казалось, что нет ниже дна, чем семья Малюты: отец-бандит и мать, толкавшаяся у ларька. Теперь оно нашлось. Так Поля узнала, что в жизни бывает двойное дно.

Вовчик после своего конфликта с Малютой в пятый «В» не заглядывал даже, обходил стороной опасность. То ли сам догадался, то ли надоумил кто, что дразнить Малюту – плохая идея, если не владеешь приёмами какой-нибудь борьбы. Вот поэтому-то Поля ничего и не знала о дальнейшей судьбе бывшего младшего друга. Да и не сильно интересовалась. Тот небольшой период времени, когда они играли на крышах гаражей и проводили вместе по несколько часов в день, оставил у Поли неприятные воспоминания. Но предпринимательская авантюра Вовчика тут была ни при чём. Мать объяснила Поле, что та оказалась слишком мягкосердечной и поверила в первую же ерунду, которую ей рассказал предприимчивый мальчик. Но это не обижало. Вовчик всего лишь отыскал способ получить вожделенные шоколадные батончики, о которых каждый день ему и миллионам других таких же малолеток твердили с телеэкрана. Настойчиво, планомерно и соблазнительно. Даже Поле, смотревшей телевизор гораздо реже сверстников, хотелось их попробовать. Но после договора с матерью ей было нельзя. А Вовчик другое дело. Ему-то можно, вон он какой тощий. А кроме того, мелкий учился достигать цели у старшего. Так что во всём этом происшествии и Вовчик был не сильно виноват, и Поля тоже. Наоборот, мама пояснила, что она показала себя доброй девочкой. Но нельзя быть доброй себе во вред.

Вовчика Поля простила и сразу забыла о том маленьком и очень незначительном для неё происшествии. Куда больший отпечаток в её жизни оставило случившееся немного позднее. Лина сказала своё слово – и подруги предали Полю, бросили, изгнали. И она ничего не сделала. Не было сил и средств против: «Не хочу играть в эту игру! Да ещё с этой!». Эта фраза перекрыла всё, Поля и не вспоминала, что был в их компании какой-то предприимчивый любитель сладкого. И совсем бы не думала Поля о Вовчике, если бы Тамара Тимофеевна не относилась к ней настороженно. Классная руководительница весь год избегала взаимодействия с Полей, даже не отчитывала за плохие оценки. Хотя по её предмету Поля и успевала хуже всего. Если не считать физкультуры, конечно. Но Тамара Тимофеевна никогда не пыталась достучаться до Поли. Три – и всё, и довольно. Дома Поля занималась самостоятельно и мама немного помогала. Тянули математику на четыре.

– Я была отличницей в твои годы, Поля, – говорила мать. – А ты у меня такая бестолочь. Хоть постарайся, чтобы без троек.

«Опять отцовские гены», – решила Поля. Хотя вот в неспособности к точным наукам она не могла обвинить отца: он-то работал инженером, но Поля об этом забыла. Это была её собственная, личная неспособность.

Учиться хорошо всегда было некоей обязанностью Поли. В оценках, как и во всём остальном, следовало держаться на уровне нормы, которую определяла мать своим волевым решением. Поля не должна была ударить в грязь лицом, тогда мама с гордостью рассказывала тёте Рае о том, что у её дочери всё прекрасно в школе. Но если в начальных классах Поля держалась, то теперь становилось всё труднее. Мать ждала от неё тех же успехов, которых сама достигла в Полином возрасте. За тройки ругалась лишь время от времени, но смотрела на Полю пронзительно и горестно, будто та подвела её и подорвала весь уклад их маленькой семьи. Эти взгляды резали и жалили больнее, чем крики. Мама расстраивалась, а Поля не хотела расстраивать мать.

По математике на четыре вытянули. В году. Тамара Тимофеевна легко поставила «хорошо», когда в двух первых четвертях были тройки, а в двух вторых – вымученные четвёрки.

Поля уже умела считать среднее. Поэтому очень удивилась и трижды перепроверила.

– Мне тоже завысили, – поделилась Женя Максимова, заглянув Поле через плечо и, видимо, тут же догадавшись, что та считает. – Никому не рассказывай. Знаешь почему?

Поля покачала головой, но на всякий случай порвала и скомкала тетрадный листочек, где записывала свои вычисления.

– Да потому что мы заложили родителям её сына, – зашептала Женька. – Если бы ты надавила, то могла бы и на пятёрку натянуть. Она бы тебе поставила, лишь бы ты молчала о том случае.

Женька выразительно закатила глаза, то ли сожалея, что Поля такая недогадливая, то ли демонстрируя своё отношение к этому инциденту.

У Женьки по математике была пятёрка. Всегда. И Поля вдруг задумалась, не потому ли, что она как раз надавила, а Тамара Тимофеевна – то ли трусливая, то ли беспокойная, а может быть, просто очень порядочная и глубоко переживавшая позор сына – прогнулась? Спросить? Нет, Поля не смогла задать вопрос Женьке напрямую. Она же вон какая принципиальная со всеми, наперекор Малюте не боится говорить, не может она так с оценками.

Поля только хлопала глазами. То, что она считала мелким происшествием, о чём и думать забыла, оказалось важно для Тамары Тимофеевны. Настолько важно, что она оберегала эту тайну всеми доступными средствами. Или всё это было лишь Женькиной точкой зрения и не имело никакого отношения к реальности? Как бы там ни было, в конце года классная руководительница собралась уходить и забирать младшего сына из средней общеобразовательной с трёхзначным номером.

Родители пятого «В» и начальство дружно уговаривали Тамару Тимофеевну остаться, но Поле было всё равно, будет ли у них классной руководительницей именно эта учительница. В глубине души она даже надеялась, что поставят нового человека. Не Владу, но, может быть, кого-нибудь на неё похожего. Очень уж Поля страдала от отсутствия настоящего внимания. И чувствовала себя беззащитной перед пятым «В». Да, Влада тоже не держала Полю в любимчиках. Но когда той было одиноко и требовалась помощь, она ненавязчиво обратила её внимание на Машу. Влада нашла ей, растерянной и отчаявшейся, подругу, и этот эпизод Поля помнила настолько ярко, словно всё произошло неделю назад. И была благодарна своей первой учительнице.

Теперь мечталось, что придёт новая классная, похожая на Владлену Дмитриевну, и развеет тревоги. И станет если и не спокойно, то хотя бы как в началке – терпимо. Но не сложилось в шестом – уговорили. Тамара Тимофеевна осталась: без желания, это было видно. Без энтузиазма. И с напряжённым отношением к Поле, как к человеку, знавшему всё о выходке её сына. Хотя Поля и не думала напоминать об этом или оборачивать во вред другим и на пользу себе. Не умела так девочка Поля, не учили её этому ни мать, ни книги, которые та подбирала для дочери.

А через год Тамара Тимофеевна всё-таки ушла. Сбежала. Опять осиротел «В»-класс. Впрочем, Тамара Тимофеевна так и не смогла заменить им Владу, да и не пыталась. Она оказалась для них лишь временным воспитателем, которого слушались не всегда, неохотно и не любили.

За шестой класс Поля не смогла достичь взаимопонимания с Тамарой Тимофеевной. Не нашла и друзей, жила сама по себе. Наедине со своим миром и человеческим отторжением. Где-то в том году – позже Поля не могла вспомнить его, события расплывались как дорога у пьяного перед глазами – в том году она шагнула за черту между «аутсайдер» и «изгой», неосязаемую и размытую издали, но очевидную, когда её пересекаешь.

Тамара Тимофеевна пожелала всем успехов в учёбе и бросила класс, так и не ставший её классом. Может, именно она и подстёгивала их своим отношением к Поле. Конечно, неосознанно. Учительница не говорила, что с Полей не надо дружить. Но они считывали это живо и легко, ещё быстрее, чем если бы классная объявила об этом вслух. Тамара Тимофеевна сторонилась Поли, и остальные повторяли за ней. Все скоро выучили, что Полю лучше избегать. И каждый урок физкультуры подтверждал это новое нерушимое правило.

А потом пришла Маечка.

Глава восьмая. Седьмой «В»

1997 год

– Ну, Рая, это же невозможно, у них меняется классная руководительница и учитель математики будет новый, – мама жаловалась подруге, заехавшей на чай. Той самой, у которой была дочь Лена, чьи вещи донашивала Поля. – Лучше бы учителя удержали хорошего, чем открывать бесконечные спортивные факультативы. Поля на них всё равно не ходит.

Подруги сидели на кухне, а Поля читала в комнате, но волей-неволей прислушивалась к разговору взрослых. «Кто, интересно, сказал маме, что Тамара Тимофеевна хороший педагог?» Так думали в школе, но научить Полю математике у неё не вышло. А вот насчёт факультативов Поля была с матерью согласна: Степан Степанович, человек деятельный, и секции вёл, и к соревнованиям готовил тех, кто мог там отличиться. А могли все, кроме Поли, поэтому она ненавидела дополнительные спортивные занятия издали.

– Теперь придётся привыкать к новому учителю, – продолжала мать. – Она же наверняка объяснять будет по-новому, а Поля и так с дробями еле справляется. Ну бардак же. У вас в школе так же?

Мать задавала этот вопрос не случайному человеку: не просто подруге и родительнице девочки старше, чем её собственная. Она спрашивала учителя – тётя Рая преподавала английский язык младшим классам.

– Ты хочешь правду?

Голос тёти Раи не понравился Поле. Прозвучало зловеще. Мать, видимо, кивнула или подала какой-то знак, потому что тётя Рая продолжила:

– В школах всё гораздо хуже, чем ты думаешь. Сказать, какая у меня зарплата? Да если бы не Петька, мы бы с Ленкой не то что вещей не покупали, голодали бы.

Петькой она звала своего мужа, который для Поли был дядей Петей. Занимался этот муж с начала десятилетия тем, что покупал и перепродавал всё, что покупалось и перепродавалось. Он был деятельным, как Тамара Тимофеевна, и не нравился Поле. Но старания бывшей классной только наводили дополнительную суету, а вот дядя Петя зарабатывал неплохие деньги. Пожалуй, таким папой можно было бы похвастаться в школе. И Ленка наверняка не упускала случая. И дачу дядя Петя с тётей Раей содержали, и машину – девятку. Вещи у Лены водились модные. Когда они попадали к Поле, мода на них уже заканчивалась, но кое-что ещё можно было носить. Суетливость дяди Пети приносила результаты, и Поля чувствовала, что беспричинно его не любит. А тётя Рая, видимо, решила выговориться, и Поля немного разузнала о другой стороне жизни школы.

Тётя Рая жаловалась на всё. Труд учителей, по её мнению, ценился всё меньше: претензии родителей росли день ото дня – вместе с общей вседозволенностью, а зарплаты не хватало месяц прожить. Коллеги занимали друг у друга. Но как займёшь, если все в одной лодке? Учителя боролись за дополнительные часы, факультативы и классное руководство.

– Уважения нет к труду учителя, – тётя Рая понизила голос. – Они все думают, что учитель должен детишкам пятёрки ставить и нахваливать, что бы те ни натворили. А мы ведь пытаемся вложить в головы знания, которые заслуживают честной пятёрки. Приходят родители в полной уверенности, что мы занижаем оценки их детям специально, потому что за что-то невзлюбили. А это ведь непрофессионализм, никто так не делает.

Тут Поля бы поспорила. Если послушать Женю Максимову, то им обеим даже завышали оценки по математике. Но можно ли верить Женьке? Вдруг она ошибается?

– В школу идти работать никто не хочет, – тётю Раю уже нельзя было остановить, и мать не пыталась вставлять в её монолог свои реплики. – Хорошие учителя уходят торговать на рынок, если у них есть такая возможность. Там они больше зарабатывают. На их места никто не приходит. Молодёжь берём. А она неопытная, ничего не умеет. Ни внимание удержать, ни материал грамотно преподать. А мы ведь с детьми работаем, тут тонко надо. А что делать? Берём молодых, почти без опыта. И те идут неохотно на такие зарплаты.

Поля поморщилась. С этой точки зрения недавние новости из школы предстали в неожиданном свете.

Хронологически шестой учебный год, но седьмой по нумерации класса начался, как и все предыдущие, со школьного медосмотра – ежегодной процедуры – бесполезной, на Полин взгляд, и позорной. Надо было вставать на весы, а они, увы, всегда показывали несколько больше, чем у одноклассниц. Но у этого мероприятия была и польза: узнать заранее, что изменилось в средней общеобразовательной с прошлого года. Подготовиться мысленно. Выяснить, что носят девчонки, о чём говорят.

На медосмотре перед седьмым классом Поля увидела существенную прибавку в росте и весе. С весов она поспешила соскочить, но страшную цифру всё равно записали.

Зато Женька поделилась новостью, что в школу вместо уволившейся Тамары Тимофеевны взяли другого педагога. И все уверяли, что новая математичка значительно моложе прежней. Её же, по слухам, прочили седьмому «В» в классные руководительницы. Но оказалось – нет. Она взяла выпускной класс. А они достались учительнице физики. Тоже новой.

Поля увидела её на линейке. Даже не сразу поняла, кто это, так сильно отличалась новая учительница от прежних. Не походила она ни на Владлену Дмитриевну, ни на Тамару Тимофеевну, а лет ей на вид казалось не больше двадцати.

Ростиком новая учительница была вровень с девочками седьмого «В».

– Меня зовут Марина Гайковна, – представилась она, широко улыбаясь Поле с мамой и демонстрируя ряд безукоризненных зубов. Ещё она тут же обещала, что программа этого учебного года не трудная, но интересная. Новая учительница всё время улыбалась, показывая окружающим своё дружелюбие.

У Марины Гайковны были длинные завитые кудри, обесцвеченные по последней моде качественной перекисью водорода – или другими средствами, девчонки всё гадали какими, но так и не постигли этого секрета. Смотрела учительница на своих подопечных приветливо и открыто, не пряча взгляда большущих глаз – чёрных и бездонных. Глаза эти умели совершенно обворожительно хлопать, что новая учительница продемонстрировала в первые минуты знакомства.

От отца-армянина Марине Гайковне достался нос – крупный, с горбинкой. Но это нисколько не портило обаятельную учительницу, наоборот – добавляло шарма, делало её профиль неповторимым. В первый же день новая классная получила прозвище, которое так и напрашивалось, вертелось на языке. Изобреталось оно, конечно, обидным, как и всё, что придумывал седьмой «В», но очень скоро трансформировалось в милое.

«МАринагаЙКовнА», – так написал Паша Яно́вич на тетрадном листочке и пустил по рядам.

– Это как? Майка, что ли? Интересно, есть ли у неё майка. Или у неё под платьем только бюстгальтер? А может, там ничего нет? – гаденькие смешки сопровождали этот листочек.

Вот и стала Марина Гайковна для них просто Майкой. Майкой с намёком на бюстгальтер и на то, что под ним. Очень уж женственно выглядела новая классная: маленькая, стройненькая, одетая в скромное, но не скрывавшее красоту фигуры платьице. Манера себя вести у Марины Гайковны была очаровательная, открытая, без намёка на пошлость или вульгарность, но она всё равно вызывала у подростков мысли совершенно определённого характера. «В»-класс как раз только-только вошёл в тот возраст, когда гормоны играют на нервах окружающих, а шутки ниже пояса, бывшие прежде всего лишь грубыми, приобретают подтекст. Девочки – в том числе Поля – тихонько восхищались Мариной Гайковной, а парни засматривались. Но вскоре из Майки она превратилась в Маечку – в свою «в доску», уже без всяких подтекстов и намёков.

Если в конце прошлого года кто-то действительно искренне жалел об уходе Тамары Тимофеевны, то теперь все, разумеется, забыли об этом. Ну разве можно сравнивать тётку, затюканную тремя отпрысками и постоянными хлопотами, с прекрасной Маечкой?

Все дети растут по-разному. Но коллективы часто взрослеют вместе. Если не все разом начинают думать и чувствовать как подростки, то достаточно двух-трёх, и остальные потянутся за ними, начнут вести себя по-новому. В седьмом «В» все были взрослыми. Каждый по-своему. Малюта, который давно жил сам по себе – без присмотра старших. Сообразительная и шустрая Женя Максимова. Деловая отличница Даша, идущая к своей цели – золотой медали средней общеобразовательной. Первая красавица Лина, налившаяся соком, но не потерявшая стройности, на которую уже с интересом поглядывали парни-старшеклассники, и не отстающая от неё подружка Наташа. Все они резко выросли за лето, ждали и жаждали жизни. Нетерпеливо вдыхали её запах. Для каждого эта будущая жизнь значила что-то своё, выглядела в воображении по-разному. Большинство, конечно, не представляли себе чёткого образа, но старались приблизить её – восхитительную, молодую, свободную, горячую. Дети всегда хотят повзрослеть, не подозревая, что та жизнь, которая им видится впереди, мелькнёт и угаснет мигом, она – лишь крохотная часть большой жизни, и её не нужно торопить. Новая классная руководительница для них стала символом этой жизни – молодая, красивая, звонкая.

Поля тоже изменилась за лето. Она провела его в городе. Только две недели в июне они с мамой погостили у тёти Раи. И её дочка Лена, чьи вещи донашивала Поля, тоже была там. От этого Поля ходила смурная, ощущая себя неуютно. Ведь Лена знала и все знали, откуда то, что на Поле надето. А кроме того, Лена оказалась выше её и худее. Этого уж Поля не могла ей простить, так что они сидели по разным комнатам. Поля чаще всего читала книгу дома или в самом отдалённом углу участка тёти Раи, а Лена вела светскую дачную жизнь: бегала на озеро днём и в сельский клуб вечером. У неё уже были ухажёры, с которыми она хихикала по кустам, а Поля демонстративно отворачивалась. Она читала «Королеву Марго»12. Разве могла Марго хихикать по кустам? И Поля не станет, даже когда перейдёт в десятый, как Лена. Дружки захаживали вечерами, приносили с собой магнитофон – так делали многие, и в городе под окнами у Поли часто гремела музыка, но именно здесь, на даче, среди притихших соседей и тёти-Раиных грядок это выглядело особенно дерзким и вызывающим. Русский рок то стучал немаленьким молоточком по ушам, то гудел тяжёлыми басами, то хищной кошкой струился с магнитной ленты, вплетаясь в ночь. Эта музыка гитар, прежде всегда казавшаяся Поле грубой и пугающей, теперь пробуждала неведомый доселе отклик. Тревожила спящее в девочке и просыпающееся в подростке тёмное начало. До этого лета Полю не интересовал рок, но теперь он гармонировал с её внутренним разладом, крошечным, но протестом против окружающего мира. Главное было не говорить матери, что ей нравится эта музыка, ведь по словам той, мелодичность в ней совершенно отсутствовала.

– Это кто? – поинтересовался однажды самый старший и серьёзный Ленин ухажёр. Поле он не нравился: чёрная косуха, заляпанные джинсы, бритая голова и выражение лица молодого буйвола.

Поля поставила на крыльцо тёти-Раиного дома стул, прямо под большой фонарь, и читала. Свет всегда горел на случай, если понадобится ночью прогуляться в отдельно стоящий домик, но Поля приспособила его для себя. Лена с буйвололиким парнем обжимались на прощание у калитки, когда тот заметил Полю. В этот раз они были без музыки, поэтому слова легко разлетались по притихшему участку.

– Не парься, эта скоро уедет! – Лена говорила негромко, но бесцеремонная реплика парня отвлекла Полю от чтения, и она против воли прислушалась. Раз! Звонкой пощёчиной выбил её из утончённого мира Франции шестнадцатого века мир захолустья под Питером конца двадцатого: «Эта скоро уедет!»

А Лена что-то сладострастно зашептала на ухо буйвололицему, и его крепкие руки тут же сгребли её в охапку.

«Она красивая, – думала Поля, – худая и плечи с бёдрами одной ширины – идеальные песочные часы, вот бы мне так!» И волосы у Лены были лучше: тёмные, гладкие, тяжёлые. Почти как у Лины. Да и имена у них перекликались: Лина и Лена. Как сёстры.

– Ты разрешаешь Лене пить алкоголь? – изумлялась мама. – И отпускаешь так поздно в клуб? С мальчиками?

– Пусть развлекается девка, пока молодая, – хихикала тётя Рая. – Уму-разуму я её научила, границы знает. Я тоже гуляла в шестнадцать. А ты, что ль, нет?

– Нет, – мама сейчас словно стеснялась того, чем гордилась наедине с Полей. Она не знала, что Поля слышит. Дачный участок обнимала тёплая летняя ночь, тихая, глубокая, спокойная. Подруги пили вино на крыльце, Лена ещё не возвращалась, а Поля лежала в комнате на первом этаже и безуспешно пыталась заснуть. Через открытое окно до неё долетало каждое слово. С подругой мать была другой. Не такой строгой, как с Полей, а скорее… Виноватой? Та, привычная мама была понятна Поле. Эта – оказалась незнакомой.

Поля не задумывалась о маминых романах до отца, а теперь выяснилось, что та и не встречалась ни с кем в школьные годы. А вот тёте Рае, похоже, было о чём вспомнить. Поэтому, подумала Поля, Лене живётся так легко и свободно, а её строго контролируют и каждый крохотный шажок вперёд отдаётся страхом осуждения.

Лето принесло перемены. Как Поля ни смотрела в зеркало с мыслями об исчезновении её лишних килограммов, как ни плакала в подушку по ночам от желания иметь такую же фигуру, как у Лины, как ни ограничивала себя в сладком и мучном, её тело оставалось тем же. А тут ещё, как назло, грудь начала расти, и уже в конце шестого класса, когда Поля бегала на уроках физкультуры, предательски подрагивала. Пришлось надеть бюстгальтер. Он немного уменьшал тряску, но, Поле казалось, слишком сильно подчёркивал обещавшую вырасти внушительной грудь. В мае она была лишь двумя крохотными бугорками, но уже приводила в отчаяние. А летом бюстгальтер стал Поле мал, пришлось купить другой, на размер побольше. Она повзрослела очень быстро. Однажды утром, сперва напугавшись до дрожи кровавых пятен на простыне, Поля догадалась, что с ней произошло. Мать буднично сунула ей упаковку прокладок. А Полю не покидало чувство чего-то значимого. Мать не говорила с ней о менструации: то ли стеснялась, то ли сама не разбиралась в вопросах женской физиологии, но в школе давали брошюрки, немного исправившие Полино невежество. С полным текстом тех брошюрок Поля так не ознакомилась, забросила куда-то: книга, которую читала в тот момент, была интереснее. Теперь она всё перерыла, но нашла. Оказалось, одна из них затерялась в старых тетрадках. В брошюрке рассказывались истории разных девочек о взрослении и изменениях подросткового тела. Поля прочла их все. Она ощутила некое единение с абсолютно чужими девочками – возможно, даже вымышленными. Было радостно думать, что меняется не только её тело. Поля ожидала перемен: она повзрослела. Сердце трепетало. Будто это не нормальное физиологическое явление, а она, Поля, своими стараниями добилась его появления.

Поля несколько дней думала, что теперь в жизни начнут происходить чудеса. Мифическим образом любовь войдёт в её неинтересные будни. Ей бы хотелось, чтобы ради одного её внимания мужчины дрались на дуэли и убивали друг друга… Как в книжках. Ну, нет, не насмерть, но хотя бы ранили. Не до увечий, а красиво. Так, чтобы утвердить её, Поли, значимость и важность. Она жалела, что дуэли перевелись. Но, может, кто-нибудь будет ждать её под окнами? С тремя, нет, пусть с пятью кроваво-красными розами. Или напишет мелом на асфальте перед подъездом: «Я люблю тебя, Поля». А лучше всего – краской, навечно. Нет, пусть напишет: «Полина». Или «Выходи за меня, Полина». Мечты. Мечты.

В реальности Поля обрела только прибавку в весе. Когда она шла по улице, ей казалось, что все знают о её первой менструации, но на самом деле для всех людей мира она продолжала быть невзрачной девочкой, уткнувшейся в свои серые мысли. Взрослая Поля или нет, никто не изменил законы реальности на законы романтизма, утвердившиеся в её голове под влиянием книг. От этого Поля лишь глубже зарывалась в вымышленный мирок. А тут ещё эта Лена с развязными ухажёрами. Поля убеждала себя, что она никогда не станет такой распущенной как Лена, но в глубине души ей хотелось мужского внимания.

«Как шлюха» – говорили одноклассницы в шестом «В» о старших девочках. Это убеждение, навеянное запретами учителей и родителей, означало: незаплетённые волосы – позор для приличной школьницы, стойкий аромат духов – вонь, лифчик, просвечивающий из-под блузки, – вульгарность. Все эти атрибуты взросления именно так и комментировали девочки ещё пару месяцев назад, и Поля не спорила с ними. А летом она начала мечтать о том, как парни оборачиваются ей вслед. Увиваются не за Леной, а за ней. Но это так и осталось не высказанным, не прочувствованным и даже не продуманным. Поля зарылась в книги.

«Вымышленный мир лучше!» – твердила Поля сама себе. Для неё так и было: реальность позволяла ей лишь бросаться наугад то к одному, то к другому человеку, метаться от увлечения к увлечению, но попадать всё время не туда, нарываясь на пренебрежение и грубость.

– Чтение – это прекрасный путь, но это дорога одиночества, – сказала ей как-то мать. – Ты уверена, что не хочешь ничего другого?

– Уверена! – заявила Поля. Она хотела, хотела хобби, позволившее бы ей общаться со сверстниками. На равных. Но ничто другое ей не подходило.

Менялось тело. Не менялось сознание.

Не только Поля повзрослела за лето. Седьмой «В» совсем не походил на себя же три месяца назад. Каникулы промелькнули, а детство растаяло, внезапно и безвозвратно. Прошло то время, когда шестиклассницы прислушивались к строгим учительницам: дескать, распущенные волосы в школу носить неприлично, а косметику надо смыть в туалете. Холодной водой, конечно, горячая-то никогда не текла из старых ржавых кранов средней общеобразовательной.

Первого сентября девочки пришли раскрашенные. Яркая розовая помада – у всех как на подбор. На ресницах тушь. У некоторых, конечно же, в том числе у Лины, на щеках яркий румянец – не поскупились, густо нанесли. В шестом это считалось «как шлюхи», а в седьмом все уже и сами неловко повторяли то, что осуждали прежде.

Да и отношение в школе к неуклюжим попыткам подростков стать личностями или хотя бы выглядеть таковыми само собой изменилось. Девяностые годы сделали людей то ли более лояльными, то ли более равнодушными. Строгие правила внешнего вида для школьниц остались в прошлом. Если в девяносто пятом в средней общеобразовательной забыли про форму, то в девяносто седьмом махнули рукой на мини-юбки, на модные каблуки и распущенные волосы. А может, всё дело было в юности Марины Гайковны. Она даже не потребовала, чтобы косметику смыли. Не велела прикрыться тем девочкам, кто пришёл в коротком топике. Поля ждала этого и, наверное, хотела, чтобы одноклассниц осадили, но ничего подобного не произошло. Во всяком случае публично. Марина Гайковна попросила остаться нескольких девочек после уроков, на пару минут, всех, чей вид уж совсем не соответствовал учебному заведению, это Поля заметила. Она не знала, что сказала им новая классная руководительница, но уже через неделю девчонки говорили о ней: «Наша Маечка». Топики в школу носить перестали, сменили их на футболки. Вот косметику полностью не смыли, но ярко-розовые губы исчезли как по волшебству.

– Майка – наш человек! – говорили о новой классной и парни. Вот как началось превращение из пренебрежительного «Майка» в ласковое «Маечка».

Как-то Марину Гайковну Лина с Наташей встретили в подземном переходе у метро в сопровождении мужчины. Микрорайон-то небольшой – ничего не скрыть. А уж от седьмого «В» и подавно.

– А это кто был, Марн-Гайна? – допытывалась во время классного часа, немного краснея, Наташа.

– Мой муж, – Маечка тоже покраснела и совершенно очаровательно.

– А давно вы замужем?

– А как вы познакомились?

– А как он предложение сделал?

– А цветы дарил?

Вопросы сыпались на смущённую учительницу шквалом.

– Девочки, это не имеет никакого отношения к нашему классному часу, – пыталась вразумить их учительница. На время вопросы стихли, но, когда Маечка отпустила класс, девчонки не ушли, а обступили её, завалив расспросами.

А Поля ощущала себя потерянной. Так, если бы она участвовала в марафоне и не заметила, что бежит последней, отстав от остальных раза в два. Она не успевала за одноклассниками, за их быстро меняющейся модой на одежду, игры и словечки. Не могла так легко и запросто говорить с новой учительницей. Поля казалась сама себе заторможенной. Тупой, как говорили о таких в школе. Много позже, размышляя над собственным прошлым, Поля осознала, что не была медленнее других. Она не участвовала в формировании местной моды, вот и отставала. Читать в классе не любили, романтизм вызывал интерес, но осмеивался. А больше Поле и нечего было предложить. Она упустила возможность стать той, к кому прислушиваются, в самом начале, а потом оставалось лишь догонять других. Нестись сломя голову в направлении, куда ей оказалось не нужно. Повзрослев, перешагнув и рубеж столетий, и нулевые годы, Поля стала думать, что не понимала девяностые. Её мать не гналась за переменами, и Поля за ними не следила. Мир, где она тогда жила, был очень широк в её воображении и сознании, но узок в реальности. Девяностые не могли это простить. Подростки девяностых не могли это принять.

В сентябре ещё держалось ощущение перемен. Но очень быстро прояснилось: в школе с трёхзначным номером ничего не изменилось за лето тысяча девятьсот девяносто седьмого года. Пришли Марина Гайковна и Елена Петровна, заменившие Тамару Тимофеевну, первая в качестве классной, вторая в качестве учителя математики. Обе молодые, Поля теперь не могла не вспоминать на их уроках монолог тёти Раи. То и дело мелькали мысли, а как оценила бы мамина подруга её новых учительниц. Вот и все перемены, так взбудоражившие седьмой «В» в первые учебные дни. Стая была на месте и стерегла.

Глава девятая. Мечты и реальность

Декабрь в тысяча девятьсот девяносто седьмом подступил незаметно. Обнял заледеневшей рукой. Взял за горло застывший Санкт-Петербург. Переход метро Новочеркасская быстро остыл: стоял холодный, чужой, недружелюбный. Даже продавцы газет закрывали окошечки своих киосков, отодвигая заслонку лишь на стук. Двор школы был спокоен и тих, если не считать утра – времени с восьми до половины девятого, когда средняя общеобразовательная впускала разновозрастной поток учеников. В седьмом «В» многие болели: то один, то другой. Миша Багашевский ходил простуженный, всё никак не мог совладать с нездоровьем. Он часто пропускал в этом году. Все уже более или менее привыкли к пустующему месту на первой парте рядом с Дашей-отличницей. Поля не фокусировалась на этом, как и ни на чём другом не останавливала внимания надолго. Возможно, со стороны выглядело, что она замкнулась от мира, но нет: она погружалась в себя. А это – совершенно разные формы замкнутости.

Поля не чувствовала себя странной в девяносто седьмом. Некрасивой – да, неуклюжей – конечно, глуповатой – естественно. Так и называли её одноклассники, используя при этом грубые слова, равнявшие Полю с мелкой беспородной шавкой, изгнанной из стаи голодных псов. Так она себя и ощущала. Но совсем не странной. Хотя именно в конце девяносто седьмого Поля вела необычную жизнь. Двойную. Нет, она ничего не скрывала, ни от кого не пряталась, не строила тайных планов. Но в ней уживались девочка-изгой и девочка-мечтатель. Первая – настоящая, вторая – внутренняя. И мечтательница постепенно занимала почти всё место в Полином сознании. Лишь действительность, безжалостно толкнув, могла прогнать её и вернуть девочку-изгоя. Реальную девочку. Она безуспешно пыталась барахтаться, чтобы не захлебнуться в бесконечном потоке, лившемся на голову. В потоке насмешек. Мечтательница уносилась в фантазии, забывая о действительности всё чаще и чаще. Именно тогда книжный мир стал единственной и крепкой защитой.

Поля теперь ни с кем не дружила. Разговаривала – и то лишь по необходимости. Избегала находиться рядом с Линой и сторонилась Малюту. А они много общались, что удваивало влияние популярной компании в классе. Поля мечтала, что, когда она вырастет, вокруг будут те, кто её оценит. Настанет другое время, а люди вернутся к настоящим ценностям.

Однажды отличница Даша принесла в класс толстенную тетрадь.

– Заполняйте, – коротко сказала она, передавая её Жене Максимовой. Стало ясно – анкета. Много таких ходило по классу и в конце прошлого учебного года, но теперь это развлечение достигло апогея, особенно среди девчонок. Парням хозяйки анкет давали их заполнять не всегда, а только избранным – это было знаком особого расположения. Но Дашина анкета превзошла все остальные: она содержала сто вопросов на самые разные темы.

– Очень важно, чтобы все заполнили, – деловито сказала Даша, когда Женька пролистала тетрадь и глаза её удивлённо округлились, – это будет наша с вами память через десять лет.

Знала ведь Даша, кому отдать, недаром отличница. Женька не осмеёт, не задержит у себя, ещё и распространит по классу. Так и вышло. Пожалуй, с её помощью даже Полину анкету заполнили бы многие. А уж о Дашиной и говорить нечего. Женька ещё и важности напустила: дескать, не простая анкетка, а память на будущее. Подогрела интерес. И побежала тетрадь по седьмому «В». Девчонки шуршали на уроках секретиками – сложенными в треугольник листами, где внутри прятались рисунки, вырезки из журналов, стихи, фото любимых исполнителей или актёров. Пару раз анкету отбирали учителя: математичка Елена Петровна и литераторша Валентина Григорьевна. Но обе после окончания урока возвращали её владелице. То ли потому, что это была Даша, то ли из-за очевидности огромной работы, проделанной и хозяйкой тетради, и заполнявшими её. Никто не чиркал ручкой и не портил предыдущие ответы.

До Поли анкета дошла последней. Она очень боялась, что ей не предложат её заполнить, но в то же время понимала: всё, написанное ею, будет расценено как новый повод для их шуточек. И вот толстенная тетрадь, раскрашенная разноцветными ручками, хранящая в себе множество тайн, предстала Полиному взору. Она пахла канцелярским клеем и какими-то сладковатыми духами… Поля сначала просмотрела все секретики, а затем принялась читать чужие ответы.

Занялась Поля этим на перемене перед литературой. Настроение было приподнято: перед уроками Валентины Григорьевны всегда верилось, будто случится что-то хорошее. И правда происходило. Никто, кроме той, кого за глаза все называли Старухой, не мог увлечь Полю своим уроком. Только она и поддерживала Полин интерес к учёбе.

В кабинете осталось немного народу, никто не шумел и Поля спокойно листала анкетные страницы, ощущая себя хорошо в реальности. С ней это случалось редко, и поэтому Поля наслаждалась волнами радости и беззаботности.

Даша расстаралась и с оформлением, и с разносторонностью вопросов. Подошла к составлению анкеты как к учёбе, сделала всё по высшему разряду. На обложке красовалась аппликация, скомпонованная из газетных вырезок. Из прописных печатных букв было составлено слово «анкета», а из маленьких – сферы, которые она затрагивает: музыка, кино, литература, досуг, хобби, мечты, школа. Был там и год: 1997. Каждый мог здесь найти вопросы по душе. И даже Поля. На секунду она подумала, что раздел, связанный с литературой, введён для неё. У одноклассников вместо любимых книг, авторов и персонажей стояли прочерки или слово «нет!». Именно так, с восклицательным знаком. Но этим седьмой «В» не удивил. Зато вопросы о музыкальных исполнителях пестрели информацией: Поля жадно вчитывалась, чтобы узнать, что сейчас на самом пике, и позже приобщиться. Не полюбить, но не ударить в грязь лицом, если вдруг придётся говорить с одноклассниками о современной музыкальной сцене.

А вот ответы о школе обескуражили Полю. Многие указали, что у них любимые учителя – Степан Степанович и Маечка, именно в этой последовательности. Даже девочки! Поля перечитывала несколько раз первое досье, где это встретила. Затем следующее и следующее. Поля не могла поверить. Ситуация походила на розыгрыш, на злую шутку уровня кнопки на стул или таракана в пенал. Поля огляделась. Никто не смотрел за её реакцией и не хихикал. И действительно, как можно портить шикарную анкету ради издевательства над ней? Даже «В»-класс Поля считала на такое не способным. Получалось одно. Степана Степановича любили. Поля уставилась перед собой, отложив анкету. Мир поплыл, фокус пропал. Как можно любить этого твердолобого человека? Всё существо Поли протестовало. Ненависти к Коню она не чувствовала, но испытывала к нему уверенную неприязнь. Поля боялась его так сильно, что не могла поверить в искренность ответов. С физкультурой в седьмом классе ей легче не стало, всё только осложнилось. Подросшая грудь колыхалась при физических упражнениях, и Поле казалось, что все украдкой смотрят за этим. Стыд сбивал дыхание, делал движения ещё более неуклюжими и неправильными. А Конь этого не спускал – всегда обращал внимание и при всех отчитывал. Как можно его любить?

Поля медленно поднялась из-за парты, усилием воли разгоняя туман перед глазами. И стремглав бросилась из класса. Звонок застал её в дверях, но не задержал. В соседний кабинет заходил девятый «Б», и Поля чуть не налетела на кого-то из них.

– Спятила, малявка? – услышала Поля даже не окрик, а мысль вслух, полную раздражения. Но фраза не остановила её и не удержалась в сознании – выскочила оттуда как монетка из дырявого кармана.

Вот он – спасительный женский туалет, свидетель всех школьных драм. Она вбежала в самую последнюю кабинку. Поля прислонилась к холодной кафельной стене ещё советской отделки. Теперь плитки выглядели неважно, многие края откололись, а на потолке облупилась побелка. Всё здесь настойчиво твердило об упадке. Это место не было даже кабинкой в полном смысле слова – лишь перегородка, без двери. Кто угодно мог зайти и увидеть, но всё же лучшего места для уединения во всей школе ещё не нашли. Поля разрыдалась. Шквал эмоций хлынул по щекам. Конечно, девочки подсунули ей анкету последней не специально, но для Поли оказалось унизительно осознать, что она – худшая. Других девочек физрук мотивировал на достижения, не только тех, кто ездил на соревнования, как Женька Максимова, но и самых обычных. А она, Поля, оказалась хуже других. Даже Степан Степанович, этот добродушный человек, ополчился против неё, сразу заметив её неповоротливую фигуру и общую никчёмность. Поля ощущала себя жалкой. Ей никогда было не заслужить одобрения физрука, хотя других Конь щедро одаривал им.

Степан Степанович вёл у школьников дополнительные тренировки, устраивал факультативы. Задерживался после уроков ради них, обычных мальчишек и девчонок, жаждущих самовыражения. Большинство занятий были бесплатными, даже самые беспризорные, вроде Малюты, могли позволить себе их посещать, чем и пользовались. Конь дарил классу надежду. Показывал им мир спорта, и они с удовольствием отвлекались от того, что творилось в школе, на улицах и в семьях. Физрук давал им возможности проявить себя, и «вэшки», «бэшки», «дэшки» и даже «ашки» любили Коня за то, что он открывал им самих себя. Только Полю это не касалось, да ещё Мишу Багашевского, Веру Петрову и Дашу-отличницу с их слабым здоровьем. Но у последних троих была справка от врача, а в графе с оценками с самого первого урока красовалось волшебное «Осв». В те недолгие моменты, когда Поля прекращала ненавидеть своё тело, она хотела такую вот справку. Мечтала о ней, как её одноклассницы о поцелуе с понравившимся парнем. Справка даровала бы спасение. Но у Поли ничего не болело, кроме души. Ни малейшей надежды не оставляло девочке её самочувствие. Даже недавно начавшиеся менструации были регулярными и безболезненными. Тупик. Но хоть раз в месяц освобождали от позора. Поля боялась, что это будет вызывать шутки, но никто не обращал внимания на Полины ежемесячные отсутствия на физкультуре. Поля позднее осознала, что многие девчонки тоже вошли в возраст, и указание на Полины регулярные отгулы бросило бы тень и на них самих.

Как Поля завидовала Вериной язве или неизвестной, но, видимо, серьёзной болезни Даши-отличницы. Ей бы хоть одну маленькую язвочку! Не обязательно в желудке, где угодно! Только бы не чувствовать этого унижения.

Поля так и не поняла ни тогда, ни потом, был ли Степан Степанович простовато слеп или оставался безучастным к её страданиям. Глядя на его взаимодействие с другими школьниками, Поля с трудом верила, что эмпатия не входила в число лучших качеств учителя. Может быть, это Поля со своей неуклюжестью была ему противна? Этот и подобные вопросы она задавала себе тысячу раз в детстве и столько же потом. Но вслух они не прозвучали: о таком даже думать стыдно. И теперь, чувствуя спиной и затылком холодок кафеля, Поля глубоко дышала, пытаясь собраться и заставить себя вернуться в класс. А там как можно незаметнее попросить у Валентины Григорьевны прощения за опоздание. Как назло, это случилось перед её уроком. Уж она-то обратит внимание, что с Полей дело неладно.

Торопливыми тихими шагами Поля прошла опустевшую рекреацию. Сердце так и замирало от страха. Казалось, одноклассники вопьются в неё острыми глазами-спицами. Поля услышала слабый стук – словно и не её собственная рука два раза ударила костяшками пальцев по двери кабинета. Не её рука рванула эту дверь на себя. Урок уже начался, но шёл недолго. Обсуждали сочинения. Валентина Григорьевна всегда рассказывала о понравившихся работах и о тех, что не удались. Но не ставила цель похвалить или поругать. Она находила в сочинениях интересные мысли, развивала их, выводила класс на диалог, хотя почти никто не отзывался. Только Поля, Даша и иногда Женя. Остальные же в этом участвовали эпизодически, если обсуждали их работу, особенно мысль, написанную не потому, что так нужно, а по искреннему желанию. Валентина Григорьевна пропускала правильные мысли, переписанные из сборника готовых сочинений, но всегда выделяла собственные соображения учеников седьмого «В». Но таковые встречались редко. И Валентина Григорьевна собирала их, как крупицы драгоценного металла, в надежде выковать из них что-то стоящее.

– Простите, можно войти? – пролепетала Поля.

– Она же тут была, – хмыкнул Даня, – я видел перед уроком.

– В туалет побежала, прижало от страха, что спросят, – Лина бросила классу насмешку над Полей, словно кость. И они дружно захохотали. Загомонили.

– Безотцовщину не научили, что все её грязные делишки надо делать на перемене! – Наташа поддержала подругу, и её шутку тоже встретил общий смех.

– Тихо! Вот в том и дело, что вы не на перемене, – приструнила их Валентина Григорьевна. – Иди на своё место, Поля!

Та скользнула тенью за свою парту, но ещё долго чувствовала уколы взглядов одноклассников, хотя все уже переключились на тему урока. Кто-то передал Поле листок с её сочинением. Валентина Григорьевна никогда не раздавала работы сама, как некоторые другие учителя, а пускала по рядам. Наверное, у неё был такой стиль, но вэшки считали, это потому, что она уже очень старая между партами ходить.

Зимний дневной свет, редкий для декабря, ярким потоком лился в окна кабинета литературы, и Поля невольно щурила глаза, внезапно уставшие. Что-то их резало целый урок и никак не проходило. То ли всеобщее пренебрежение, то ли красная тройка на листочке с сочинением рядом с её фамилией.

После звонка Поля нарочито долго складывала вещи в свой кожаный рюкзачок, чтобы никто не заподозрил, будто она специально задержалась в классе. Наконец все ушли, оставив Полю наедине с учительницей. Валентина Григорьевна сидела за столом и внимательно следила, чтобы седьмой «В» благополучно покинул кабинет.

– Слушаю тебя, – она устремила на Полю упрямый взгляд из-под изломанной домиком тонкой брови, старательно выщипанной и подведённой карандашом. Старушка старушкой, а литераторша всегда приходила при макияже, словно выучила эту науку с молодости. Поля не нашла в себе сил выдержать её взгляд и невольно опустила глаза.

– Почему три? – выронила она. Поля осталась стоять у своего места, сжимая в руках лист с сочинением.

– Сядь, – Валентина Григорьевна кивнула на первую парту крайнего ряда, придвинутую вплотную к её столу, и Поля поняла, что разговор будет долгим. Она послушалась, и теперь глаза ученицы оказались прямо напротив глаз учительницы. Валентина Григорьевна, эта уже почти изжившая свой век женщина, была единственным человеком, кто выслушивал Полю. Не высмеивал за ошибки. Ей, этой ссохшейся старости, словно уже не хотелось ничего для себя, но хотелось передать нечто важное молодости. И из всей параллели только Поля готова была впитывать знания. Но сейчас, привыкшая к особенному отношению, она так удивилась тройке, невиданной прежде, что осмелилась спорить с той, чьё мнение всегда принимала как должное.

– Потому что плохо слушаешь на уроках, – пояснила Валентина Григорьевна.

– Я хорошо слушаю, – возмутилась Поля. – Я знаю, что вы объясняли, могу хоть сейчас пересказать!

– Ну так почему же не пересказала?

– Я не согласна! Я пишу в сочинениях только то, что я думаю, – получилось с вызовом. Поля уже вскочила со стула, но вовремя опомнилась и снова села. И откуда взялись смелость и наглость бросать вызов учительнице?

– Пишешь, – кивнула Валентина Григорьевна. – А перед классом отстоишь свою позицию?

Поля снова опустила глаза. Она не справилась бы. Нет, и отвечая на уроках, Поля могла переговорить любого, но так открыта и искренна она бывала только в письменной речи. В сочинениях Поля не замечала границ, но не хотела бы говорить так при всех. И Валентина Григорьевна никогда не обсуждала с классом то, что поставило бы Полю в неудобное положение. Теперь же что-то изменилось.

– Та девочка, которая пишет сочинения, – взрослая, уверенная в себе личность, способная изучать окружающий мир, анализировать поступки людей и свои собственные. И нести за них ответственность, – учительница помолчала, растягивая мгновения. То ли с мыслями собиралась, то ли с силами, то ли обдумывала, стоит ли объяснять. И наконец продолжила мягким голосом, проникающим в самые глубины сознания. – Но это не ты, Поля. Ты сама не можешь ни отстоять своё мнение в споре, ни даже уверенно заявить о нём. А уж тем более жить в соответствии с убеждениями, изложенными в твоих работах. Ты не можешь отвечать за те слова, которые так легко и складно ложатся на бумагу. Как бы, девочка моя, это различие внешнего и внутреннего мира не довело тебя до беды.

Поля могла только растерянно моргать. Для Валентины Григорьевны раскусить её оказалось проще, чем гопнику – тугую семечку. Внутренний мир – мир книг, чужих и своих фантазий, бессмысленных робких мечтаний, так свойственных любой юности, – не имел ничего общего с действительностью. Поля давно – с самого детства – и безуспешно искала между ними связь, но всегда разочаровывалась: в реальности, в своём окружении, в современности. Книжные принцессы жили в замках, она – в хрущёвке, книжные девы носили шикарные платья, она – штанишки после Лены, не всегда джинсы; книжные мужчины вставали грудью на защиту друзей, а её без объяснений бросила Маша; книжные девушки влюблялись в книжных юношей, а те совершали ради их красоты славные подвиги. Поля же ощущала себя уродливой, и никто, решительно никто не любил её. Да и было ли место подвигу в жизни её одноклассников? Как теперь объяснить Валентине Григорьевне всё это? Да нужно ли выворачивать себя наизнанку из-за единственной тройки? Может ли обычная учительница, хоть и самая лучшая, понять всю глубину разочарования во внешнем мире? Но Валентина Григорьевна видела её насквозь. Цепкий взгляд старой женщины проникал в саму суть.

– Все эти книги, Поля, написаны о реальных людях, – она чуть лукаво улыбнулась. – Что ты думаешь, во времена, о которых писал Дюма, люди были лучше?

Поля даже не удивилась, откуда Старуха знает её литературные пристрастия последнего времени. А обдумывая эту ситуацию позже, пришла к выводу: начитанному человеку несложно понять, какой автор вкладывает в голову юного читателя те или иные мысли. Поля лишь кивнула в ответ на вопрос. Она вовсе не хотела выставлять напоказ своё разочарование внешним миром. Она собиралась скрыть, как ей невыносимо существовать в нём. Даже от самой себя.

– Такие же, – Валентина Григорьевна продолжала улыбаться, – я уже так давно на свете живу, столько классов выпустила, и все они одинаковы. Меняется обёртка десятилетий и веков, а люди те же.

Она говорила так, словно сама жила и во времена Дюма, и задолго до них.

– Меняется мода, материалы и политический строй, а теперь технический прогресс неотвратимо упрощает наш быт, но люди остаются прежними. Их недостатки те же.

– Я читала только про достоинства, – перебила учительницу Поля. Мысли об этом изводили её долгими ночами, не давая заснуть, отвлекали на уроках, останавливали посреди дороги по пути в школу, а теперь обрели неожиданного слушателя. – Кто из современных людей умеет дружить, любить, прощать? Кто ставит идею выше своего удобства? – Поля вдруг запнулась, девочке, говорившей так немного, в устной речи без предварительной подготовки оказалось сложно выразить глубину пропасти, отделявшей реальный мир от того, каким она хотела бы его видеть.

– Поля, есть жанр, – Валентина Григорьевна покачала головой. – Многие литературные направления подразумевают идеализацию одних понятий и обесценивание других. По закону жанра злодей уродлив, а герой красив. Он не знает ни страха, ни сомнений. Но в жизни героем может оказаться кто угодно. Даже самый невзрачный человек, от кого не ожидаешь, однажды возьмёт и совершит поступок, который будут прославлять писатели через века.

Поле почему-то представился Миша Багашевский. Она даже моргнула, желая отогнать это наваждение. Вот уж от кого не ожидаешь подвигов, вот кого не видишь героем. Поля украдкой примеряла подобные образы на некоторых мальчишек из класса, но о Мише она никогда не думала в этом ключе.

– Почему же тогда пишут так, как на самом деле не бывает? – спросила Поля.

– Людям нужны сказки. Поэтому писатели усиливают одни качества в своих героях и прячут другие. Но есть и такие, кто показывает мир со всеми его несовершенствами.

– Кто?

– Их мы будем изучать в старших классах. А сейчас, прежде чем написать мне вот это, – Валентина Григорьевна кивнула на листок, всё ещё зажатый в Полиных вспотевших пальцах, – прежде подумай, сможешь ли ты сама соответствовать той высокой планке, которую задаёшь вымышленным персонажам.

Из кабинета Поля вышла неспешно и ровно, считая каждый шаг, гулко отдававшийся в затылке. Она бушевала пламенем. Внутри. А тройка перестала её волновать.

Валентина Григорьевна пристыдила Полю, указала, что она заигралась. Та и правда улетала в размышлениях далеко за пределы действительности. Она не могла, не умела, да и не хотела отстаивать свои мысли перед теми, кто не мог понять. Перед теми, кто только и делал, что смеялся над ней.

Чуть Поля закрыла дверь класса литературы, как к ней подскочил Паша Яно́вич, загородил дорогу. Поля не заметила, откуда он взялся, но, видно, ошивался где-то перед кабинетом, поджидая её.

– Зачем у старухи задержалась? Что ей нашептала? – он грозно навис над ней, умело используя для устрашения высокий рост и широкие плечи.

– За этим, – Поля повертела листом с сочинением прямо перед носом одноклассника.

– Что это? – Паша недоверчиво посмотрел на подписанную сверху фамилию и на большую красную тройку. – Тебе что, три? – изумился он и из грозного превратился в простодушно-удивлённого.

Поля молча кивнула. Не хотелось афишировать этот прискорбный факт, но иначе от Паши не отделаться. Надо было показать что-то из ряда вон выходящее, чтобы одноклассник забыл о том, ради чего поджидал тут всю перемену. Паша действительно несколько секунд изумлённо переводил глаза с Поли на листок и обратно.

– О нас с Линой ничего не говорила? – недоверчиво спросил он, хотя уже было очевидно, что у Поли свои вопросы к учителю.

– Нет! – выдохнула Поля.

– И про то, что мы с Линой и Малютой всю домашку по русскому переписали у Даши? – уточнил он.

– Я об этом даже не знала, – Поля сделала шаг вперёд, и Паша отступил.

«С чего это он подумал, что кто-то про домашку рассказал, – пронеслось в голове, – обычное дело…»

– Ну смотри, узнает Старуха, с тебя спросим! – крикнул он, а Поля заторопилась прочь. Задуматься бы уже тогда, но Поля была слишком встревожена отповедью, которую только что выслушала. Она заигралась в себя вымышленную и забыла о себе настоящей. А о настоящей стоило позаботиться. Насторожиться. Паша поверил, что Поля задержалась у Старухи из-за тройки, но седьмой «В» считал её способной донести. Стукач в классе был, кто-то сливал учителям то, что не следовало. Двое уже пострадали: Малюта знал, как вершатся подобные дела. Досталось Борьке, широко известному как Борюндель, который в итоге оказался ни при чём, и Верке-язвеннице, заложившей однажды курильщиков за школой. Но она сделала это один раз. Стучал кто-то третий. Но не Поля.

А на следующее утро урок русского языка начался с разбора домашнего задания. Четверо пристыжённых семиклассников стояли в проходе возле своих мест. Даша – около первой парты среднего ряда, где они сидели с Мишей Багашевским, а Лина, Даня и Паша – около задних парт того же ряда. Наташа уже три дня болела, иначе, Поля не сомневалась, провинившихся было бы пятеро. Эта компания часто зависала – как они сами выражались – вместе после школы, так что уж если один не делал домашку, то не делали её и остальные. Торопясь, они дословно переписали у Даши. Это был самый надёжный способ не спалиться, ведь лучшая ученица параллели не ошибалась. Но сейчас, похоже, что-то пошло не по плану, и Валентина Григорьевна решила устроить разбор ситуации при всём классе. Она сама называла это показательной поркой, и хоть никогда рука её не касалась ни одного школьника, шрамы от этих психологических порок зарубцовывались долго.

– Из-за тебя, Осипова, – сквозь стиснутые зубы прошептал Паша. Взгляд его так и обжёг пылающей ненавистью – Поля вжалась в стул. Паша был бы красивым, если бы не постоянные его попытки утвердиться в классе и не отстать от Дани. Первые годы Поля замечала эту красоту, но теперь привлекательная внешность прочно и навсегда скрылась за его сущностью. Если у Малюты жестокость, чёрствость, безжалостность и ненависть к большей части окружающих были естественны, даже шли ему, то на Пашином простом, но очень миловидном лице, славянском, как у Поли, злое выражение было чужеродными, и делало его совершенно отталкивающим.

Малюта тоже бросил взгляд на Полю, но ничего не сказал. Выражения у троих, поднявшихся со своих мест, были встревоженные. Лица четвёртой участницы показательной порки, Даши, Поля, конечно, с третьей парты не видела, но вся круглая фигура отличницы как-то внезапно напряглась. И ещё бы тут не напрячься: Даша-то страдала без вины, это же не она списывала, а её заставили стоять, вдыхая запах позора.