Сахалинская симфония
САХАЛИНСКАЯ СИМФОНИЯ
Пролог
Если утром нырнуть в бухту Лососей, успев захватить рассвет, можно увидеть сказочное зрелище: в толще голубовато-зелёной воды колышутся, будто на ветру, ленты бурых водорослей. Солнце пронзает их плотные желейные тела насквозь, и кажется, что попал во дворец с живыми витражами. Со дна поднимаются стайки воздушных пузырей, и их тоже протыкают солнечные лучи, превращая на считанные минуты в жемчуга и бриллианты. В этот момент главное – не забывать выпускать воздух через клапан, а то раздуешься как лягушка в барокамере, и к восторгу Анки, будешь бултыхаться на мелких охотских волнах. А не то и в залив Лаперуза унесёт.
По краю стекла пробежала цепочка пузырьков: перламутровых, серебряных. Это взбаламутила воду стайка вёртких полосатых ликодов – мелких, совсем ещё мальков. Фыркнуть на них – прыснут в разные стороны, как струйки дождя из старой лейки. Ликоды затерялись в зарослях капусты почти моментально, заполосатели светом, слились с фоном и стали неразличимы: качнёт волна водорослевые кущи вправо – и ликоды вправо, качнёт влево – и они влево. Тем и спасаются, мелюзга.
– Не насмотрелся ещё? – в динамике раздался недовольный Анкин голос. – В институт[1] опоздаем.
А что ответить? Нет, не насмотрелся. Второй месяц работаю инженером подводного купола «Анива-2» проекта ЭКС, а каждое утро бегу к морю. Мне, между прочим, простительно: в Невской агломерации из всех морей – Финский залив, в который нырнуть, конечно, можно. Но до этого придётся идти по пояс в воде полчаса, не меньше. Да и холодно. На Сахалине, чтоб Анка ни говорила про плохую погоду, дожди и призраки каторжан, море – как мама: обнимет, побаюкает, накормит, подзатыльника даст… Вот, как сейчас: зазевался, задумался, и получил хвостом от Михалыча, двухметровой золотистой корифены[2] весом, как я прикидываю, с крупную овчарку. Михалыч хоть и старая рыба, но внимания требует не меньше малька. А силушку сдерживать он не привык: в океане кто сильнее – тот и прав.
– Держи, боцман, – достал из мешочка на поясе кусок кальмара, подкинул. Корифена цапнула его хищной пастью, но перед тем, как уплыть, пободала моё плечо крутым костяным лбом: традиция у нас такая. Михалыч мне нравился своим солдатским нравом и чёткостью видения мира. Тут – друг, тут – враг, всё прочее – от лукавого. Жаль будет, если его выловит какой-нибудь японец-рыболов, вроде «Дайкичи Мару-62». Откуда я уже Михалыча один раз, к слову, выкупал.
– Калязин, ты там утонул? – Анка в динамике звенела уже гневно. – Мы, как пить дать, опоздали. Не пойду больше с тобой страховкой. Поднимайся.
Я достал нож и отрезал кусок водоросли с ладонь и толщиной сантиметра два: надо проверить на содержание углерода, как и обычно, по средам. Рассветные любования подводными садами «Анивы-2» – это так, для души, для сердца, а работу за нас с Анкой никто не сделает. Пусть она сколько угодно грозится, но операторы «Анива-2» и «Анива-4» всегда работают парой. Это только корсаковцы принципиально по три месяца сидят в куполе в одиночку, а на срезку образцов отправляют иссид[3]. А что им, они богатые, им можно. Филатова говорит, что в прибрежной зоне Корсакова особые условия, и новые дроны в первую очередь отправляются туда. Терпите, мол. Ну, терплю. У меня в ангаре лично ни одной иссиды вообще нет, что, с одной стороны, говорит о недостаточности финансирования морского комплекса «Анива», а с другой позволяет наблюдать такие вот захватывающие картины и кормить корифен с руки.
– Калязин, ты достал! Поднимаю! – Анка включила лебедку, и трос, натягиваясь, медленно потащил меня вверх…
Проект ЭКС. «Анива-центральная». Город Экополис (Сахалин), 27 мая 2048 года. 09:11
– Товарищи, ну, товарищи! – модератор конференц-связи отключил участникам микрофоны, но они перешли в личные сообщения и ругались уже там. Демонстрация экрана замерла на трёхмерной вращающейся голограмме траекторий движения иссид, нереид[4] и тельхинов[5]. Отдельно шевелились спруты двух ГТХ[6] – роевых дронов, ловцов микропластика. Антон пару раз видел, как они работают: хаотичные движения щупалец, составленных из дронов-фильтров, заключённых в прозрачные трубки пластика. Трубки не превышали в длину трёх сантиметров и могли самостоятельно перестраиваться в произвольной конфигурации – за это отвечает искусственный интеллект «Уран-36». Наблюдать за перестроением дронов невероятно интересно, как за пламенем костра – предсказать их траекторию нереально. Первый ГТХ, с голубоватым отливом пластика, назвали «Пасечник» – произведение корпорации «Заслон». Этот центр построили на берегу реки Белой в 2025 году, и с тех пор НПЦ так разросся, что превратился в город, прозванный местными «Берлогой». Инженеры «Берлоги», естественно, стали «медведями». Особенностью этого ГТХ, как Антон помнил из лекций, было умение нейтрализовывать не только микропластик, но и тяжёлые металлы и их соли. Размеры «Пасечника» титанически – свыше полутора километров в диаметре: проводов, щупалец, микроэлементов, фильтров забора и сброса, десятки тысяч дронов. И один оператор, контролирующий работу первой очереди Урана-36, – Пашка Переверзев, фантазёр и мистик, студент выпускного курса.
Второй ГТХ – «чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй»[7] – произвели в городе Горький[8], в таком же научно-производственном центре, как и в Уфе, только построенном на месте городка Бор. То есть, город, конечно, никто не сносил, правильнее было бы сказать, что он мягко мутировал из сонного болотца конца ХХ века в город-университет. ГТХ-2 получил имя «Алёнушка», а фильтрационную сеть, которую горьковчане сплели из графеновых плёнок, – «коромысло». Для Антона это казалось какой-то бессмыслицей, пока он не узнал городскую легенду: однажды подступили к стенам города половцы, и в то же время, очень неудачно, вышла за водой девица Алёнушка. Половцы на неё кинулись, чая лёгкой добычи, но девушка была русская, и положила три арбана[9] воинов – то есть, примерно человек тридцать. Коромыслом и ушатала. Потом, конечно, они на неё накинулись и зарубили, но от города отступили: если там девушки безоружные такие, то каковы воины?
ГТХ-2 имеет оттенок зеленоватый, чтобы не отпугивать рыбьи косяки, по размеру ещё больше: почти два километра в поперечнике, к тому же передвигается по дну со скоростью до трёх километров в час, чего «Пасечник» делать не может. Горьковский НПЦ немного просчитался с заборниками, куда теперь периодически всасываются песок и иногда – мальки, но в целом производительность «Алёнушки» куда выше, чем у «Пасечника», как раз за счёт «коромысла».
Остальные наши дроны невелики и служат мелким утилитарным целям проекта ЭКС – Экологического Карбонового Сахалинского: иссиды срезают водоросли ногами-ножницами, тельхины транспортируют тонны культуры в полупогружные цеха переработки – опять без единого человека, а нереиды занимаются мониторингом и анализом прибрежных вод. Они одни имеют прямую связь с низкоорбитальной станцией контроля[10], зато медлительны, неповоротливы, часто глохнут и ломаются. А стоят крайне дорого, и каждую поломку руководству ЭКСа ставят на вид и в укор. В общем и целом, как знал Антон, морские фермы ЭКСа, а их насчитывается уже пятнадцать, обслуживают свыше десятка разновидностей дронов, около миллиона единиц. И на всё это: двадцать операторов куполов, четыре техника дроностанции, инженер дядя Вася Блинков, ИИ-пастух и студень Пашка Переверзев, а ещё руководитель проекта Жанна Петровна с крохотной командой помощников, один из которых как раз и надрывался сейчас по ВКС.
– Да замолчите же вы уже! – модератор заорал в полный голос. – Связь потеряна!
Мы с Анкой переглянулись: в новом куполе «Анива-8», с которым прервалась связь, к смене только что приступил Вася Черепичный. Наш друг, однокашник и мой сводный брат.
Кабинет Филатовой. Южно-Сахалинск, 24 мая 2048 года. 16:44
За три дня до запуска подводного купола «Анива-8»
– А давайте-ка я вам напомню, Корней, для чего мы создавали наши подводные фермы! – сухая невысокая старушка яростно тыкала пальце в холоплёнку. – Взгляните внимательно. Это похоже на экстремальные лагеря для акванавтов? Нет. Может, это тренировочная строительная база? Нет. Это морской колхоз! Который должен, – понимаете! – обязан обеспечивать сырьём тринадцать заводов. Да, это маленькие заводы. Но они работают круглосуточно, и потому мы, как проклятые Советом Планеты сизифы, вечно поднимаем свой камень на вершину одной и той же горы. Заводы, если вы, Корней, забыли, производят питание для ста шестидесяти четырёх детских образовательных колоний[11] – лучшие умы планеты едят нашу ламинарию…
– Я помню, Жанна Петровна, помню, – пузатый мужичок с рубашкой, лопавшейся не только на животе, но и по швам, где эти швы только были, пыхтел от выволочки. Надо сказать, что ответить ему было нечем: трубы купола «Анива-8», введённого в строй в апреле, рвались не хуже нитяных швов. Виноват был поставщик, который убедил экспертов Совета Планеты в том, что новый материал с упругой клёпкой стыков выдержит любое давление. Любое-то любое, но только в условиях полного покоя, а район Южно-Сахалинска, Японию и даже Таиланд в последнее время потряхивало ежедневно. В феврале раскололась Сивучья скала, и как раз та часть, на которой стоял маяк Анива, ушла под воду. Сахалинский комиссар[12] быстро сориентировался, поставил там плавучий понтон, на него – быстровозводимый сборный маяк, и даже организовал левипаром[13] для желающих посетить легендарное место. Но реанимированная романтика положение не исправило – Сахалин продолжало потряхивать.
– Белки, йод, полисахариды, Корней! Для перенаселённой Земли это спасение, – старушка вдруг сменила гнев на милость, села, закинув ногу на ногу, придвинулась к Корнею.
– Сын-то как? – спросила она.
– Летит Петя, куда ж деваться. Переспорить не могу, – вздохнул Корней, внутренне довольный сменой темы – от этой его пот уже прошиб, причём в буквальном смысле: подмышками расплывались тёмные пятна, да и по спине бежала предательская струйка, скатываясь в брюки.
– Через полгода уже стартует, – уточнил он. Петя Маковский, упрямый гидропоник-космобиолог, записался в первую пилотируемую экспедицию на Энцелад, спутник Сатурна. При самой высокой температуре в этом воплощении скандинавского ада было не больше -60 градусов. Никаких растений не предвидится на расстоянии примерно… Ну, скажем, 1,2 млн километров. Романтик одноклеточных водорослей, адепт хлореллы и поклонник спирулины!
На возвращение экспедиции с Энцелада, будем честны, не надеялся никто. Четыре года – туда, четыре года – обратно, год – там, год – на орбитальной базе для поправки здоровья. Десять лет, семь из которых Маковский-младший пробудет в космосе, а три – забившись в расщелину ледяной планеты, где ночью температура опускается до -80, а днём – «поднимается» на 20 градусов. Непосильный труд и условия существования даже для молодого человека.
– А жаль, – мстительно заявила старушка, – ему бы в твоём куполе себя на прочность проверить. И опасно, и смертельно, и лететь никуда не надо, и водоросли вокруг…
Взметнувшийся как гейзер Энцелада Корней ответить не успел: только открыл рот, как его осадили:
– Ша! Мы запускаем купол с живыми людьми внутри. Это тоже чьи-то дочери и сыновья. А у тебя трубы лопаются, как резинка в детских колготках!… Не обращай внимания, это воспоминания из прошлого, ты не поймёшь, – Филатова отмахнулась от удивлённого взгляда Корнея Маковского, главного инженера подводного строительства проекта ЭКС в секторе «Анива». – Младенец! Молокосос!
И это была правда: пару месяцев назад Жанне Филатовой, «генералу Черномору», исполнилось 85 лет. Она помнила вещи из эпох таких древних, что казалась чуть ли не ровесницей динозавров. А из-за жёсткого характера – порой и их родственницей.
– Жанна Петровна, мы всё исправим, – уверенно сказал Маковский-старший. – Мы уже исправляем. Трубы заменили на стандартные, подводный сборочный цех Филимонова работает в полную силу, стыки клепаем мягкой клёпкой… По стандарту, под сейсмоактивность.
– А купол?
– Купол – новой конструкции, тут я поделать ничего не могу. Но он имеет двойной запас прочности, устоит даже при десяти баллах. Я сам готов спуститься вниз на первую смену, – неожиданно для самого себя сказал Маковский.
– Нет уж, спасибо, друг, – ответила Филатова, постукивая кончиками пальцев по подбородку. – Застрянешь ещё в кессоне на радость рыбам… Вот скажи, ты точно во всём уверен? Может, созвонимся с Москвой?
Маковский отказался. Он был абсолютно уверен в принятом решении: оно казалось ему удачным, без малейшего изъяна. Но мелкая, надоедливая как мошка, назойливая мыслишка зудела где-то за ухом, и сколько ни гнал её Корней Маковский, так и не уходила. Где-то он просчитался. Где-то был допущен просчёт. Где-то, где-то… Так и не вспомнив эту мало значившую в объёме большой стройки деталь, Маковский отправился на инспекцию нового корпуса по производству изолированного белка. Там как раз должны были устанавливать новые поточные сушильные барабаны из Тюмени: сибиряки нервничали – они впервые собрали установки на 50 кубов биомассы, до этого максимальный показатель был 32.
…Проводив Корнея до дверей – только взглядом – Филатова села за голографическую панель и посмотрела на план строительства: функционируют на полную мощность «Анивы» под номерами с третьей по седьмую, в самых старых, первой и второй, – зафиксировано падение мощности на 26% в среднем, требуется ремонт. Введение в эксплуатацию «Анива-8» запланировано 27 мая. Осталось три дня. У города Корсакова функционируют ещё три купола, строится четвёртый. У мыса Ламанон размещены две станции, три – в заливе Терпения, строится ещё шесть. Пять миллионов гектар морской капусты в перспективе, надо построить 4 тысячи куполов, а построено всего пятнадцать…
– Мало! – сказала себе Жанна Филатова. Страна требовала 400 тысяч тонн морской капусты ежегодно, и Приморье, честно говоря, не справлялось. В маточных цехах, где водорослевые слоевища проводят первый год своей жизни, то и дело гибли целые колонии молодых водорослей – без определённой причины: чернели и гнили. Посадочно-выростной субстрат разлагался, унося в море тонкие желеобразные обрывки, и приходилось начинать всё с нуля, с заготовки маточных слоевищ, что можно было сделать только в короткий период с сентября по октябрь.
А теперь ещё и это… Финансирование нового строительства идёт с перебоями, и, если сейчас Маковский завалит срок сдачи «Анива-8», министерство урежет бюджет процентов на пятнадцать. Даже если потом продать Маковского в рабство японцам, то это и близко не восполнит потери. Морское хозяйство Филатовой было сложным: ведь, чтобы получить искомые 2000 тонн от одного купола, требовалось содержать в порядке десять гектар рассады, сорок – отдать маточному цеху, и ещё сорок – под саму плантацию. Первый год все станции работали вхолостую, и только к концу второго года давали урожай. Каждый новый купол был риском. Каждый из них имел уникальную конструкцию. Каждый служил экспериментальной площадкой для подводных строителей – и источником головной боли для руководства.
Проект ЭКС. Подводный купол «Анива-8», 27 мая 2048 года. 08:57
– Да что за чёрт? – инженер Черепичный, как шутили девчонки из ИИ-отдела, «парень столичный», еле успел ухватиться за пластиковое ребро купола. Пальцы ощутили равномерную, сильную дрожь, которой в теории и на практике быть не должно: «Аниву-8» прочно заякорили ещё с месяц назад, и теперь она практически вросла в грунт. Черепичный сам разрабатывал конструкцию силовых электромагнитных якорей с автономными моторами с магнитомягким статором – такие якоря безупречно работали в условиях Марса, на ледяных колониях Энцелада, их не выбивали из трещин даже гейзерные струи, поскольку зачаточный интеллект якоря позволял ему смещаться в сторону наибольшего сопротивления в заданном радиусе миграции. Грубо говоря, якорь успевал «убежать» до того, как планета начнёт плеваться паром и камнями. Эту особенность решили использовать и на Земле, в сейсмически нестабильных зонах, вроде Курил, Камчатки, Сахалина. Якоря Черепичного-Мальцева-Чертковой держали Большой Сахалинский мост, высотные здания Корсакова и Южно-Сахалинска, новых городов Мичурина, Ладожска-Новгородского и Старого Экополиса. Потому абсолютно невероятно было движение этих самых якорей. Нет, они могли двигаться, примерно со скоростью черепахи – и в радиусе до 100 метров. Сейчас же, насколько мог судить Черепичный, купол куда-то «убегал» со всех ног, со скоростью примерно километров 20 в час – стрелка спидометра колебалась от 16 до 22, при этом радар показывал линию движения пунктиром, курсограф рисовал какое-то кривое подобие «бабочки Лоренца», и если все показания верны, то Черепичному предстояло вечно вращаться вокруг двух центров сейсмоактивности, находящихся на расстоянии почти 300 км километров друг от друга.
– «Анива-центральная», «Анива-центральная», Корней Фадеевич, кто-нибудь меня слышит?
– Слышу вас, Анива-восемь, – прорезался голос оператора, – что случилось, Василий?
– Якоря тащут купол от точки прорыва плато, беда в том, что этих точек две, и меня мотыляет от одной к другой, – крикнул Черепичный в микрофон наушника. – Самому не выбраться, надо уводить купол с траектории!
– Василий, повтори, не слышу тебя, – оператор будто сидел в соседней комнате, но Черепичного слышал через раз. – Повтори, Василий.
– Уводите купол. Транспорт! Мне нужен транспортный корабль! Якоря взбесились! На пути будет ущелье, купол не выдержит такого давления, у нас есть… – он посчитал в уме, – семь часов!
– Василий, повтори, не слышу тебя. Повтори, Василий.
– Бабочка Лоренца! Передай – аттрактор Лоренца.
– Слышу тебя. Эклектор Ференца, – связь зашипела, затрещала, будто бекон на сковороде, и стало тихо. Конечно, Василий Черепичный не знал, что творится сейчас в штабе управления, но предполагал, что оператор несётся лично отнести запись разговора Маковскому, что будет спрашивать, что такое «эклектор Ференца», а Маковский будет на него орать, потому что не знает сам – и догадается нескоро. Что с опозданием на два часа Маковский получит траекторию движения купола «Анива-8» и догадается наложить её на карту сейсмоактивности. И поймёт, куда надо отправлять транспортное судно, чтобы спустить спасательный батискаф, или атомный транспортник, чтобы отбуксировать купол на побережье. Не то, чтобы Василий обладал провидческим даром, но он достаточно представлял себе человеческие мотивы и характеры, чтобы понимать, как повернётся та или иная ситуация.
Не знал он следующего: что попытку безуспешной связи с «Анивой-8» услышит Антон Калязин и предпримет свои меры; что нереиды дадут – в силу сбоя в нейросети – неверную картину сейсмоактивности, в которой будет не два крупных и два мелких, а четыре равновесных очага, из-за чего Маковский не поймёт, причём здесь «бабочка Лоренца» и, наконец, что никаких семи часов у него нет. Мягкая самозатягивающаяся клёпка не выдержит длительного нажима и начнёт деградировать, а те самые трубы, за которые неоднократно получал нагоняй начальник строительства, и вправду начнут лопаться как нитки: трубы, по которым был протянут силовой кабель, воздуховод, связь. Но ничего этого инженер Черепичный не знал, да и не мог знать: он настроился на семь часов научного эксперимента по исследованию поведения «убегающих» магнитных якорей – именно она натолкнула его на мысль создать принципиально новый двигатель – глюонный.
Черепичный ткнул пальцем в кнопку аварийной записи, которая могла, в параллель «чёрному ящику» записывать голос пилота купола, фильтруя шумы – «чёрный ящик» писал всё подряд. Ирония состояла в том, что объем записи был заложен в объёме 2035 часов, то бишь, можно было круглосуточно разговаривать, скажем, с 1 марта по 25 мая. Или, применительно к этой неприятной ситуации, до 25 августа, ровно до дня рождения Василия Черепичного. С детства он знал, что день этот богат событиями – родился царь Иван Грозный, учёные впервые увидели снимки Нептуна и западный берег Северной Земли, а Галилео Галилей впервые представил учёному совету телескоп. Из последней затеи мало, что хорошего вышло для самого Галилея, правда. Да и рождению Грозного порадовалось не так уж много людей. Зато семья Черепичных, собираясь на праздник у родителей Василия, с каждым годом убеждалась: хороший день.
– Космонавтом станет, – трепал рыжие вихры племянника-трёхлетки инженер-космонавт Кочетков-Черепичный, дважды Герой России и участник легендарной экспедиции «Бурана-2» по спасению застрявших на МКС американских космонавтов в 2024 году. Барри и Суни часто приезжали потом в Москву, обычно по весне: гуляли в Измайловском парке, кормили лебедей. Оба оставили космонавтику после того случая – шутка ли, из двадцати восьми двигателей сработали три, гелий вытек почти весь, а прилёт российского шаттла в тот момент, когда запасов кислорода оставалось дня на три, был просто чудом. Ненадёжную технику делали пятьдесят лет назад.
– Я была уверена, что нас уже похоронили, – говорила Суни Кочеткову-Черепичному за чашкой чая, не подозревая, что мелкий шкет обладает почти феноменальной памятью. – Заготовили флаги, речи, пышные похороны…
– Не думаю, Суни, – капитан Уилмор, которого Суни называла странным словом «Бурч[14]», подразумевая русский красный суп, одновременно кислый и сладкий, всегда принимал сторону демократов.
– И думать нечего, капитан, – всё и так понятно. Ты же из Теннесси? Вот там-то, будь уверен, тамбур-мажорки уже начистили сапоги и зубы, а на факультете электротехники висит твоё траурное фото с улыбкой клоуна…
– Да прямо!
– Точно. Ну может, и не клоуна, а тыквы на Хэллоуин. Ушастой тыквы. С ушами топориком…
Бутч смеялся, но глаза и голос у него были невеселы: он отлично знал, что Суни говорит правду, и отчасти даже смягчает её своими солдатскими шуточками.
Кроме дяди Бори на день рождения Васеньки приходили его бабушки и дедушки – сначала полный комплект, а потом уже и нет. В прошлом году патронажная медсестра санатория «Радужное» под Рузой привезла единственную оставшуюся бабушку, Олю: старый педагог, она до последнего не сдавалась, и читала лекции для космонавтов – «по ВКС для РКС», как она говорила, и делала это с первого для запуска российской космической станции. Оставив двухместный вертолёт на площадке, бабушка Оля довольно бодро прошла в дом:
– Отлично выглядишь, предок! – обнял Василий бабушку. – Впору марафоны бегать.
– И пробегу! – задорно откликнулась та. – Какие мои годы!
Потом, правда, Ольга Васильевна призналась – всё дело в спортивном костюме. Эта облегающая ткань – разработка Сколбиотеха, мягкий экзоскелет точечного воздействия, превращающийся чуть ли не в металл в тех местах, где мышцам требуется поддержка, и размягчающийся до состояния вискозы там, где эта поддержка не нужна.
– Смотри, Васёк, эти серебристые линии – кинезиотейпы… – Черепанов недовольно поморщился, потому что кинезиотейпы наравне с фильтрами Петрика, гомеопатией и заряжёнными флюидами высших материй кремами считал полной и абсолютной антинаучной чепухой.
– Дорогой мой, не смотри так грозно, – Ольга Васильевна потрепала внука за плечо. – Мне назвать это «вибрационными вставками» или «маятниками Капицы»? Не придирайся к словам. Функцию свою они выполняют – и ходить легче, и не болит ничего. Нет, чтобы порадоваться за бабулю.
– Я радуюсь, бабушка, радуюсь, – просто не сразу понял. А вот эти выступы – это тензорные датчики? Ты немного похожа на панголина.
– Внук года, – сощурила глаза Ольга Васильевна. – Джентльмен высокого пошиба. Комплименты просто потрясают. Вот потому, Васёк, ты и не женился ещё, и девушки у тебя нет, а с такими задатками и не будет.
– Девушка, к которой надо подъезжать на кривой козе и говорить пустые слова не устроит уже меня, – Черепичный обнял бабушку. – Кто ещё придёт?
– Валя придёт с Машей, Жанной и Женькой, дядя Ваня наверняка, Володя Лисёнков с сыном, мелочь пузатая батенинская – штук шесть, и все рыжие, как и ты. Из Сыктывкара хотела Люся приехать, двоюродная бабушка твоя, но у неё там какой-то проект по оленьему мониторингу, я не очень разбираюсь. Антон ферму оставить не может.
– С червячками?
– С червячками. Ты эту чёрную львинку, небось, каждый день ешь – то в колбасе, то в масле…
– Бабушка, да я колбасу с маслом не ем!
– Так в хлебе.
– И хлеба не ем. Давай уж закончим спорить и пойдём в гостиную, – Черепичный приобнял бабушку за плечи и повёл в квартиру. Хотя сложно было назвать жилой модуль на двести квадратов в Сотовой Москве «квартирой». Новая технология строительства прозрачных и суперпрочных домов из аквалида породила совершенно невероятные архитектурные конструкции и полностью сняла проблемы с площадью жилья. Хотя большинство москвичей предпочитали традиционные жилища-капсулы, некоторые выбирали сотовые наборные ячейки или пузыри на первом и втором небесном уровне. Под воду спускаться человечество всё ещё не решалось: всё, кроме операторов куполов Приморья, куда и решил податься Василий Черепичный на двадцать седьмом году жизни.
И об этом своём решении ступить на стезю, одну из немногих на Земле, где был высок шанс погибнуть или покалечиться, он решил сообщить семейству в свой день рождения. На возмущённый гул родственников ответил только одно:
– Да что со мной может случиться?
Министерство морских ресурсов[15]. Москва, 24 мая 2048 года. 18:03
За три дня до запуска подводного купола «Анива-8»
Министра в кабинете не было. Он вообще редко появлялся в кабинете, полагая, что действительно занятому человеку делать там нечего. Костю Лучникова чаще видели на форумах, выставках, в каких-нибудь делегациях и, многозначительно кивающего головой, – на саммитах и совещаниях высокого уровня. Человек в теме случайный, он буквально «въехал» в Министерство на длинном языке и искренней улыбке, что его не беспокоило вовсе. Для работы существовал штат сотрудников, переполненных знаниями и энтузиазмом, а освоить термины костин нейроинтерфейс мог за считанные дни. Сам же Лучников предполагал, что «быть министром – это жить со свистом». Министерство морских ресурсов казалось ему самым подходящим, и тесть, с которым Костя постоянно советовался, по-своему ободрял:
– В наше время за распределение квоты на краба посадить могли…
– Куда? – пугался Костя.
– В тюрьму, мой друг, в тюрьму. И надолго. Сейчас, смотри, как повезло: министерства разукрупнили – раз, нейроинтерфейсы обучающие вам выдали – два, личные вагоны в турботоннелях дали – три. Денег ты, может, и не украдёшь, зато сэкономишь, а в поездках познакомишься с нужными людьми, глядишь, что и выкружишь…
Тесть, конечно, жил в прошлом веке. Тогда ещё можно было выйти покурить в туалет и договориться о поставке металлопроката по цене гнилой свёклы, а деньги поделить. Сейчас лавочка закрылась, и украсть миллиарды уже совсем не получится. А если попытку заметит региональный комиссар, то всё – пиши пропало: министры по новой структуре Правительства подчинялись комиссарам, а не как раньше – губернаторы к министрам на поклон ходили. В самих регионах было ещё хуже: если раньше местные министры и глав департаментов барской рукой распределяли бюджет, то теперь они же, как нашкодившие двоечники, этот бюджет защищали перед областной думой. Нет защиты – нет бюджета. Тесть, правда, отстал от жизни очень.
Когда-то он владел в Приморском крае несколькими рыбоперерабатывающими заводами и рыболовецкими флотилиями. Продавал китайцам море. В буквальном смысле: получал с рыбаков разрешение на использование морской делянки под вылов минтая, а потом, укрупнив наделы, загонял желающим. Желающими были Китай и Япония, только они вылавливали не рыбу, а вообще всё, до последнего рачка. В считанные месяцы море становилось пустым как барабан. К пенсии тесть построил себе особняк в Корсакове и купил справку о пороке сердца. К этому моменту в Приморье объявили экологическую катастрофу, но МихалМихалыч был уже не при делах. Костя его уважал и побаивался.
Сегодня МихалМихалыч уехал в «книжку» на Новом Арбате, распивать чаи с бывшими мэрами и губернаторами, отправленными в почётную политическую ссылку. Жена Оленька улетела на Алтай на курсы по созданию «тела лидера», которые Костя считал полнейшей ерундой. Сам же он планировал посидеть дома перед холовизором и посмотреть пару серий моднейшего фильма в жанре бояр-аниме «Полтава» от нейрорежиссёра Границкого. Это вообще сейчас считалось топовым досугом: читать книги от нейроавторов, копий великих писателей, и смотреть фильмы, снятые копиями великих режиссёров. Но перед тем, как поехать домой, министр Лучников решил захватить из кабинета коньяк, который пылился там с нового года. Дорогущий китайский коньяк, старая марка, десять лет выдержки. И надо было такому случиться, что Костя уже и порог кабинета переступил, и дверь почти закрыл за собой, но тут раздался звонок.
В кабинете было три телефона: обычный, городской, звенел так – дилинь-динь-дилинь. Внутренний урчал так: тррррррххх. И, наконец, кремлёвский номер, без кнопок для набора и даже старинного колёсика с делениями – простая коробка с трубкой – трезвонил страшно: аа-а-а-а-а-а-а! За всё время Костиного министерства он не звонил ни разу, и потому министр Лучников сначала даже не понял, кто это орёт в его кабинете. Потом догадался, быстро подскочил к столу и снял трубку:
– Министр Лучников у аппарата, – хриплым голосом сказал он, ослабляя узел галстука. Откуда в его словаре взялись «у аппарата», он понял сразу – от тестя. Очень несвоевременно выскочили.
– Костя, ты там сухой? Штанишки не намочил? – на том конце провода Филатова, – хорошо было слышно, – выдохнула в мембрану сигаретный дым. – Присядь. Разговор будет долгий. Дела все можешь отменить, секретаршу выгони.
– К чему такие драконовские меры, Жанна Петровна? – Костя медленно пустился в кресло, которое ненавидел люто. И за попытки опрокинуть его спиной назад, и за мягкую подушку, в которой он утопал как принцесса в перине.
– К тому, Костя, что трубы, которые твой подрядчик поставил на «Аниву-8», если отварить немного, вполне сойдут за макароны. Они не предназначены для сейсмоопасных районов. Они короткие, и количество стыков в два раза превысило норму…
– Но…
– Не перебивай, пока-ещё-министр. Трубы не держат мягкую клёпку, которой ты так хвастался на форуме БРИКС. Почему, спросишь ты?
– Почему? – промямлил Лушников, потея в подмышках и на сгибах локтей: круглые солёные пятна навсегда испортили дорогую сызранскую рубашку.
– Потому что, милдруг, они сами слишком мягкие. Но уже поздно. Мы смонтировали «Аниву-8». Я не знаю, чем и как ты запудрил мозг нашему ротозею Маковскому, но монтаж закончен. Больше того, там уже обживается оператор, и через три дня старт проекта.
– Так что же делать, Жанна Петровна?
– Лети на Сахалин, министр, прямо сейчас. Лети как птичка. Бери с собой своих водолазов, и обследуйте всё как полагается. Толщину стенок, каждую клёпку и болт. Каждый стык. Я тебя, Костенька, натурально убью, если хоть чешуйка металлическая слетит с «восьмёрки». Ты понял?
– Понял. Лечу уже.
– Лети, голубь. Отбой. – кремлёвский телефон запикал и отключился. Лучников сидел ни жив, ни мёртв: Филатова знала только половину правды, если не треть. Металлическая мягкая клёпка была, безусловно, металлической, но не мягкой, а вполне обычной. Потому трубы, которые, вправду сказать, Лучников сам купил по дешёвке у уйгура-перекупщика, а вовсе не в корпорации «Тяньтанли Цихао Дагуоя Цяха». Клейма ставили прямо в Южно-Сахалинске на складах.
Лучников набрал номер на городском телефоне. Голубая табличка голограммы на столе высветила рейсы до двух городов – аэродрома Пушистый Южно-Сахалинска и Пудун Гоцзи Цзичан в Шанхае. Вылеты стояли примерно на одно и то же время. Лучников побарабанил по столу – у него оставалось часа три. Набрал по внутреннему:
– Кто у нас из водолазов сегодня на месте?
– Полковник Авдеев, – ответил молодой басок, который, кажется, даже не понял, что говорит с самим министром.
– Зови, – скомандовал Лучников.
– А… – заикнулся было дежурный, но, видно, связь перехватили, и над столом у Лучникова заплясало круглое лицо полковника Авдеева.
– Товарищ министр, – сказал Авдеев так, будто и не министр перед ним, и точно не товарищ, а, возможно, даже не человек. Но Костику обижаться было некогда.
– Товарищ полковник, – отчеканил он, стараясь не косить глазом на таймер, отсчитывающий секунды до вылета борта в Шанхай, – соберите лучших водолазов и спецбортом вылетайте через сорок минут в Южно- Сахалинск для обследования трубосистемы купола «Анива-8». Пока ЧС не случилось. Все инструкции вам выдаст на месте Жанна Петровна Филатова.
– А, «генерал Черномор», – лицо полковника Авдеева потеплело. – Что же вы, не летите, товарищ министр? По протоколу обязаны присутствовать.
– Лечу, но обычным самолётом, есть ещё дела. А вы заканчивайте тут панибратствовать, – Лучников в раздражении швырнул бы трубку, но их уже не делали для телефонных аппаратов, и потому он просто со всей силы шмякнул кулаком по столу. После чего обнаружил, что купил оба билета – и в Шанхай, и на Сахалин. «Судьба, – подумал министр. – судьба такая». Здесь его, честно говоря, ничего не держало: ни жена Оленька, ни всемогущий тесть, ни даже деньги. Самым сильным инстинктом, который Костя тренировал как Шварценеггер – трицепс, был инстинкт выживания. И сейчас он просто вопил: спасайся! Беги!
Лучников надел пиджак, опустошил сейф, ради такого случая набитый пачками тонких пластиковых сианей[16], новой валюты Китая, написал пару строк на бумаге для заметок и вышел. Уходя, тщательно закрыл кабинет и прилепил бумажку. На ней было написано: «Улетел на Сахалин».
До самого последнего дня в роли министра Костя Лучников не мог перестать врать.
Проект ЭКС. Подводный купол «Анива-8», 27 мая 2048 года. 12:20
Василий Черепичный, инженер и подводник, ждал помощи. Прошло уже больше трёх часов, и никаких вестей.
– А что это значит? – сказал он сам себе. – А это значит, что связь восстановить не удалось. Что наши водолазы не нашли моё местоположение. Что московская служба Росспас ещё только летит на самолёте – а это ещё пять часов, и успеют они только к моему отпеванию, либо мчат по тоннелю, и тогда это ещё час. Отсюда вывод – у меня есть час, чтобы хорошенько вздремнуть. А как вздремнуть, когда сна ни в одном глазу?
Черепичный пожал плечами и приник к иллюминатору: «Анива-8» продолжала бодрым шагом двигаться по замысловатой траектории. Магнитные якоря гудели моторчиками, и хоть их было не слышно, но по пузырькам, всплывавшим ровными струйками было понятно: пашут, родимые. Василий на секунду испытал гордость от такой своей безупречной работы, но потом его осенило:
– Дурень! Если б сработал хуже, давно бы уже всё остановилось, и я бы не таскался по дну океана в этой драной кибитке!
За стеклом было видно, как солнце всё ярче светит, всё больше прогревает толщу воды: порскали туда-сюда стайки морских лисичек, время от времени прямо к середине иллюминатора присасывался настырный кальмар, которого Вася сначала сгонял, стуча по стеклу костяшкой пальца, а потом оставил – пусть сидит, дышит.
– Драная кибитка… – повторил Черепичный, и тут в лицо ему брызнула тонкая струйка воды. Нет, не тонкая – тончайшая, будто иголочка. Била она не сильно, но уверенно и постоянно. Черепичный дрогнул лицом, но справился: подставил стакан с делениями, которым отмеряли корм для рыб – в целях эксперимента, поставил таймер.
– Пять минут – восемьдесят миллилитров. И вроде, немного, – сказал вслух Черепичный, – но это сейчас. Надо лезть варить.
Спецом в холодной сварке он не был никогда. Не сложилось. В клёпке – хоть ручной, хоть автоматическим молотком, хоть ИИ-молотом ему не было равных. А вот сварка как-то не зашла: клей лез фестонами, плоскости прикладывались криво. Черепичный поискал в сумке с инструментами, выудил баллончик с флуоресцирующим веществом, и полез обрызгивать потолок. Включил лампу:
– Тэкс, и где тут у нас протечка, господа? – к том времени иголочная струйка стала чуть толще, фыркая уже по сторонам мелкими солёными каплями.
Дефект обнаружился в стыке шва: и не один, а три, да ещё подозрительно вздувались прямо на стене два пузырька: мелких, но угрожающих. Их Вася тоже решил дезинтегрировать, пока купол не превратился в душ Шарко. Сварка, как и предполагалось, не заладилась. Высушить поверхность было нельзя, наложить пластырь – тоже. Плотная коричневая паста ложилась неравномерно, и стоило только инженеру положить мастерок, как начала отваливаться чешуйками и целыми пластинками.
– Тэкс, – сказал Черепичный, вспоминая курс по сварке, в котором рекомендовалось заделывать сложные течи, армируя дыру. Армировать был нечем. Ни сетки, ни прутков. Разве что бинт? Дурацкая идея. И тут Черепичный вспомнил, что на камбузе купола наверняка есть дуршлаг. И он там был: складной, китайский, сделанный из мелкоячеистой алюминиевой сетки, он идеально подходил под задачу. Скусить кусачками контур, раскроить, распрямить, наложить на отверстия, покрытые сваркой, промазать, закрыть пластырем, прижать… Повторить пять раз. В окно Черепичный старался не смотреть, потому что там мало того, что раздражали своими пузырьками магнитные якоря-пилигримы, так ещё и остатки волочащихся труб гасили надежду на выживание. Воды у инженера оставалось два литра, воздуха – на три часа, а помощи пока не было никакой. Надо было выживать самому и, по возможности, спасти купол.
На столе лопнул и опал герметичный пакет с нарезанными апельсинами: поднималось давление. Баростанция показывала, что пока несущественно, а вот термометр словно взбесился. По норме комфортная температура на подводных лодках и в куполах – 20-25 градусов, но на «Аниве-8» по личной просьбе вечно страдающего от жары Василия, установили кондиционеры с увеличенным резервуаром для поддержания температуры в 17-18 градусов по Цельсию. Сейчас, несмотря на бесперебойную работу, оба сплита не смогли справиться с близостью магмы.
– Плюс двадцать четыре… – терпимо, – Черепичный понимал, что кондиционеры скоро отключатся, если будут стараться догнать воздух до установленного плюса, и потому принял решение соломоново: самостоятельно отрубить сплиты, и включать их на короткое время по очереди, когда будет совсем жарко. Аппарат для отслеживания точки замерзания тосола в космосе, АТК-ЛАБ-18, нахально отжатый самой Филатовой у ракетчиков и переделанный под большие глубины, писал график температуры – пока ещё пологий, но упорно ползущий вверх. Стало жарко: после отключения сплитов градусник скакнул с +24 сразу до +27, и Черепичный почувствовал себя неуютно. Но страдать времени не было: над сейсмографом зависла голубая голограмма с двумя эпицентрами землетрясения и разломами коры. Образуя неровный ромб, картину дополняли два точечных провала.
– Красота! – сейсмограф вычертил примерный маршрут движения, якобы, могущий спасти человека. Искусственный интеллект «Анивы-8», отрезанный от отцовского «Урана» и могучего мозга Пашки Переверзева, чертил бесконечные восьмёрки, максимально уводящие купол из опасных зон. Расчётное время вывода колебалось от 177 до 245 часов. Василий внимательно изучил предложенный бредовый путь и понял, что либо надо вытолкнуть купол с дурной траектории – хотя бы столкнуть, либо надо закрыть один из разломов. Приблизив голограмму, Черепичный убедился: дело – дрянь. Ткнул кнопку мемографа:
– Первый разлом, пусть будет «разлом Калязина»: с вертикальным падением, грабен, длина не меньше десяти километров. Второй – взброс, невертикальный разлом, большой горст, не обойти, не перепрыгнуть, на вид – километров сорок, не меньше. Его можно назвать «разлом Черепичного», скорее всего – посмертно. Если меня не спасут, то надиктую сюда письмо и записку оставлю. Но пока попытаюсь спастись сам. Например, – он прищурил глаз, – отключить якоря.
Закавыка была в том, что в режиме «убегания» якоря можно было отключить только снаружи, вывернув штекер, похожий на ручку отбойного молотка, и вытянув его из гнездового паза. После чего надо было нажать кнопку блокировки, устанавливающий полиэфирную заглушку между обмоткой ротора и сердечником статора. Но выйти наружу Василий не мог: при разрыве труб автоматика заблокировала шлюзовую камеру с обеих сторон.
– Может, всё-таки поспать? – Черепичный отбросил эту мысль, и принялся рисовать инструкцию, которую понял бы любой водолаз мира: вывернуть, поднять, нажать, повторить. Мысль была такова – прилепить бумажку на иллюминатор. Заметят – поймут.
– А ведь как бы сейчас пригодился опыт дяди Бори-космонавта, – улыбнулся узник «Анивы-8». Ему предстояла большая работа: успеть записать принцип и механику работы глюонного двигателя, работающего на энергии безмассовых частиц, переносчиков сильного взаимодействия. Говоря попросту, Черепичный изобрёл способ приклеить всё ко всему, например, купол – к планете Земля. Но пока этого никто не знал.
Проект ЭКС. «Анива-центральная». Город Экополис (Сахалин), 27 мая 2048 года. 13:00
Калязин страдал. Он страдал от знаний: с первых же слов о том, что у «Анивы-8» прервалась связь, электро- и воздухоснабжение, Антон поставил таймер на часах. Каждый час раздавался противный звонок, и только что он пропикал в четвёртый раз.
– Анка, – позвал Калязин. – Три часа у Васька.
Анка отозвалась сухо, поскольку недолюбливала паникеров, и это мягко сказано: в толпе, штурмовавшей в День Диверсии Сахалинский мост, погибла её бабушка. Зинаида Львовна отправились врачевать раны и утешать обиженных, но практически сразу была смята колёсами винитрака[17] новой модификации. Спасти её не удалось.
– Знаю.
– Три часа жизни.
– Знаю.
– Анка, это почти что ничего. Росспасовцы прибудут только через час, пока разложатся, пока доплывут, пока нырнут…
– Чего ты от меня хочешь, Калязин? – голос Анкин звенел от слёз: четыре часа она прокручивала в голове сценарии спасения, и ни один не был успешен. – Чего ты хочешь? Чуда хочешь? Нет у меня чуда!
– А у меня, кажется, есть… – Антон достал планшет, развернул горизонтальную ветку голограммы и показал Анке. – Смотри: если я правильно помню протокол безопасности, Васёк выйти из купола не может, если только не додумается солумом разрезать обшивку и выйти в скафандре. Но для этого ему всё равно придётся сидеть в шлюзе, а он заблокирован. Эта ветка отпадает, – Антон смёл ненужную версию в сторону.
– Второе, а, скорее первое: надо его сначала найти, – съязвила Анка. – Но нет связи, и спутник не ловит «Аниву-8».
– А на этот случай у нас есть Пашка, – Антон ткнул пальцем в ветку, на которой круглым яблочком висела аватарка Преверзева, и тут тотчас же откликнулся на звонок.
– Алоха, кальмары! Что с Черепичным? – Пашка, похожий не на без пяти минут специалиста, а на девятиклассника-ботана, был неисправимым оптимистом. Он верил в Деда Мороза, торжество справедливости и космическое равновесие.
– Ты лучше нам скажи, трубач, что говорит тебе «Уран», – ответила Анка.
– Ничего не говорит. Связи-то нет, – Пашка развёл руками. – Мониторю спутники в автоматическом режиме раз в 15 секунд: ноль. «Анивы-8» не видно даже с орбиты.
– А скажи мне, Пашечка, – ядовито спросил оператора ИИ Антон, – сколько нереид у тебя сейчас в строю?
– Двенадцать из пятнадцати, – сообщил гордо Переверзев, – недавно починил. И давай, пожалуйста, без вот этих вот нравоучительных ноток.
– А ты можешь отвести их всех на место строительство васькиного купола, а потом отправить на все двенадцать сторон?
– Теоретически могу. А зачем?
– Чтобы они нашли наконец-то «Аниву», в которой сейчас погибает Василий Черепичный, наш друг, между прочим, – взревела Анка. Слёзы как-то незаметно высохли на её глазах, и она стала похожа на красноглазую фурию. И хотя Переверзев сидел километрах в ста от Анки, он невольно отшатнулся от экрана.
– Тихо, я понял. Я всё понял. Сейчас соберу и отправлю на поиски. Большинство нереид болтается у Лаперуза и Корсакова, доберутся быстро.
– Задай постоянный сигнал и синхронизируй его со спутником, – попросил Калязин.
– Девочки у меня не дурочки. У них общая дублированная сеть связи, помимо спутников. Плохо ты о них думаешь.
– Нормально я о них думаю. Они ломаются чаще, чем хлебные палочки на обеде в детском саду. Держи нас в курсе, хорошо? Не отключайся. У Васька осталось жизни три часа. Мы должны успеть.
Калязин не стал отключать планшет, и повернулся к Анке:
– Теперь ты. Держи связь с Пашкой и со мной, сообщай новости…
– А ты куда?
– А я в залив Корсакова, на траулере доберусь. Буду ждать, где найдут «Аниву-8», – Калязин обернулся в дверях, – а потом нырну и выясню, что случилось с куполом и с Черепичным.
Видя, что Анка открыла рот и догадываясь, что она спросил, пошутил:
– Ты же мечтала, чтобы я нырял без твоей страховки? Самое время попробовать!..
…К порту Калязин мчал на аэротакси с предельной скоростью, отключив блокиратор и автопилота. Нейросеть тут же уведомила милицию, но каждую минуту заботливо спрашивала: хорошо ли чувствует себя водитель, не болит ли голова, не случилось ли опасная ситуация и надо ли сообщать о чём-то в штаб по чрезвычайным ситуациям. Отключить зануду было нельзя, и потому Антон попросту повторял: «Нет!» – универсальный ответ на все неприятные вопросы в мире.
Он еле успел посадить шаттл в седьмом доке, как управление заблокировалось, а девица-нейросетица сообщила, что патрульный экипаж прибудет через пять минут, просьба дождаться ради общественного блага и собственной безопасности.
– Ага, – кивнул Калязин и метнулся в пакгауз, где хранилось его дайверское снаряжение. В прежние времена дайверы долго и нудно влезали в резиновые костюмы, обтаптывали ласты, продували загубники. Сейчас костюм наливается на тело: он состоит из наноботов с памятью формы. Мягкий экзоскелет наклеивается на тело, прямо поверх костюма, в течение двух секунд на специальном стенде, там же вешаются и баллоны. Ласты охватывают ноги как магнитные кандалы – только наступи на пластину, а вот очки и загубник надеваются по старинке: лепишь на висок таблетку окулуса, хлопаешь по ней ладонью, и она разворачивается в глубоководный аппарат и подсоединяет шланги к вентилю. Дополнительный баллон Антон повесил на пояс самостоятельно. Два шага до «сливной будки», которая выбрасывает дайверов и лёгких водолазов по транспортной трубе за пределами акватории порта, – и ты в море. Милиционеры опоздали ровно на две минуты.
…В море колыхались медузы. Оно буквально стало кисельным: прозрачные мягкие тельца липли к Калязину как мартовский снег к стволам деревьев. Он ничего не видел в этой каше, и мечтал только об одном: добраться до плотика нулевого отсчёта и счистить с себя эту гадость. Так-то медузы не могли причинить Андрею вреда: их крохотные стрекала не пробивали защиту дайверского костюма, в который Калязин был запаковал весь, включая нос и кисти рук. К тому же наноботы могли жалить медуз в ответ слабыми электрическими разрядами. Но сейчас это режим был отключен ради экономии энергии.
На часах светилось время: 13:32. Ещё на полчаса меньше у Черепичного. В ухе раздался голос Переверзева:
– Выдвинулись мои нереиды. Три уже крутятся поблизости, засекли тебя.
– Труби общий сбор.
– Да уж протрубил, посиди минут пять, подумай над планом.
Калязин язвительно хмыкнул, но отбивать подачу не стал: Пашка все-таки не от мира сего. Там, на глубине, кто знает, скольки метров, погибает прекрасный человек, гениальный учёный, а Переверзеву всё шуточки. Впрочем, если бы там погибал совершеннейший гад и убийца, то и его было бы жалко.
Над нулевым плотиком пролетела крупная чернохвостая чайка. Вспомнилось, как бредил Черепичный невозможным глюонным якорем. Андей понимал, что с точки зрения физики Вася задумал прожектёрство, но тогда отговаривать его не стал. А вот если бы попытался отговорить, то, возможно, Черепичный и не полез бы сам в подводный купол, чтобы фиксировать работу магнитных якорей и в тишине обдумывать свою завиральную идею…
Чайка пролетела обратно.
– Три кварка для мистера Марка![18] – прокричал Антон вслед птице как раз в тот момент, как подключилась Анка.
– Ты чего орёшь как дурак? – спросила она без обиняков. – Нашёл время!
– Я не ору, – Антон немного даже обиделся, потому как у Анки права никакого не было командовать. Хотя по сути она права – надо делать о думе… То есть, думать о деле, а он здесь как мальчишка: шалит, пугает птиц, болтает ногами в море.
– Нереиды собираются, – примирительно сказал он, проводя рукой над голографической полусферой, прилепленной на плоту. Анка послушно появилась: голубая, прозрачная, с тонкими злыми губами. Строго посмотрела на Андрея, хотя видеть точно не могла – он не взял обратную полусферу холо-два. От этого взгляда резко захотелось есть.
– И долго им собираться? – Анка посмотрела куда-то назад себя, хотя часы сияли прямо на панели.
– Минут пять-семь, – от холода ли волн, от нервов, но жрать хотелось уже немилосердно, и Антон хотел было попросить прислать ему бот с сухпайком, но потом как-то одновременно вспомнил, что, во-первых, бот может вызвать и сам, во-вторых, сухпаёк в плотике нулевого отсчёта есть – на целых три дня, а, в-третьих, он прихватил с собой сплющенный, но свежий и вполне съедобный бутерброд с жареным баклажаном. Да, штука странная, но сытная и аппетит отбивает надолго…
…Наручная планшетка пискнула, показывая, что последняя нереида, недавно отремонтированная «тройка» прибыла к месту сбора. Антон представил, как там, в глубине, еле шевеля мантиссами из кукурбитурил, полупрозрачные и светящиеся точками электроразрядов, нарезают круги нереиды. Морским обитателям, если бы они верили в богов, эти медузоподобные создания должны были бы показаться высшими существами. С другой стороны, жители материка, наверняка, тоже приняли бы нереид за пришельцев, потому зона подводных ферм, особенно маточных цехов и рассадных плантаций была строго-настрого закрыта для посещений извне.
– Анка, все в сборе, – доложил Антон.
– Так запускай, чего ты ждёшь?! – с той стороны голограммы Анка с досадой шлёпнула ладонью по полусфере, и голубая плёнка погасла, распалась искорками. Калязин проводил глазами последнюю и отправил нереид по курсам, надеясь, что выбрал румбы правильно.
– Валите на все четыре стороны и без Васька не возвращайтесь, – сказал он, нагнувшись к самой воде и чуть не перевернув плотик. Нереиды, конечно, не слышали, но, будучи существами отчасти магическими, наверняка поняли, а понял – приняли. В этот момент Калязин почувствовал себя истинным богом океана: маленьким, правда, слегка замёрзшим, хилым, слабым, голодным и беспомощным. Вокруг не было ни души. Плотик нулевого отсчёта лежал в стороне от путей транспортных дронов, большие корабли обходили этот район стороной, а военным он был вообще без надобности. Улёгшись спиной на пористый аквалид, Калязин посмотрел в небо: бескрайнее, бездонное. И такое же море – под ним. И посредине, на тонкой пенке размером два на полтора метра – живой человек, один. Жалкий и слабый.
– Да чёрта два, слабый! – Калязин так разозлился на себя, на это огромный мир, пытающийся сломать его волю, что свалился с плота и камнем ушёл в воду. Вынырнул, отплевался прозрачной водой, снова влез на плот.
– Не дождётесь, ясно? – погрозил он кулаком небу, и, как в стародавние времена, ждал чего-то: молнии, дождя, солнечного луча – в общем, ответа. И он пришёл: в высоте проплыл транспортный дирижабль, медленно волокущий соты небесных жилых модулей. Серебристый тонкий звук прорезал тишину: пилот увидел Андрея и посчитал, что тот приветственно ему машет.
– Привет, человек! – закричал Калязин. – Мы ещё поборемся, да, Васёк?!
Дирижабль прогудел второй раз и утянулся за гряду белоснежных кучевых облаков.
Залив Анива. Группа водолазов Росспаса. 27 мая 2048 года. 13:44
Авдеев в чёрном прорезиненном костюме сидел на здоровенном камне и жевал сосновую смолу: он был в бешенстве. Два дня вся группа вместо того, чтобы заниматься делом, болталась по кабинетам с бумажками. Сначала – чтобы доказать, что они водолазы, потому что местное начальство никто не предупреждал. Потом – объясняли некоему Корнею Маковскому, почему им нужно обследовать трубопровод «Анива-8», и Маковский раз двадцать звонил министру, но не дозвонился.
– Не могу без санкции министра и вердикта службы безопасности проекта, – пищал Маковский фальцетом: сорвал голос на стройке.
Вчера Авдееву пришлось хлебнуть лиха. В номера водолазов одновременно зашли парни в тёмных одинаковых костюмах, с жёстким московским прищуром, и развели задержанных по отдельным камерам заброшенной давным-давно Александровской исправительной тюрьмы. Камеры были люксовые, похожие на номера бизнес-класса в местной гостинице. Оттуда носили и еду. Спрашивали об одном: куда делся Лучников, о чём говорил накануне, с кем, не делился ли планами?
– Не делился, – сказал Авдеев, глядя в глаза молодого человека со значком «№4». – А что случилось?
«Четвёртый номер» вышел, через десять минут вернулся и принёс папочку для ознакомления. Часть пластиковых листов была затуманена блюром, но хватило и оставленного. Из сообщений стало ясно, что министр Николай Лучников, пользуясь служебным положением, в сговоре с Корнеем Маковским поставлял для строительства подводных куполов и дронов типа «нереида» устаревшие, ненадёжные, либо вовсе неподходящие материалы и комплектующие. Большая часть которых, к слову, производилась не в России, как полагалось по закону, а на мелких фабричках в Китае.
– Без лицензии и права на возврат, – задумчиво потянул Авдеев. – Гадина какая.
Особенно долго раздумывать и рассуждать ему, впрочем, не пришлось, потому как «четвёртый» схватился за ухо, закрылся головным магнитным куполом и начал с кем-то лихорадочно переговариваться.
– Если сволочного Лучникова нашли, то, надеюсь, я смогу с ним потолковать особо, – подумал Авдеев. История с контрафактными материалами ему не нравилась потому, что в такой ситуации он уже бывал во время службы пловцом Подводного добровольческого корпуса. Освобождали от сетей китов и дельфинов, обезвреживали радиоактивные ёмкости вековой давности, начавшие уже протекать. Сам Авдеев был из легендарного Третьего отряда Фукусимы, который боролся с последствиями слива в океан сотен тысяч тонн радиоактивной воды после аварии реактора. Бурные и безмозглые двадцатые годы двадцать первого века для человечества, казалось, были временем экспериментов над самими собой и природой. Фосфорные спички, урановая посуда, Хиросима и Нагасаки, агент-оранж – всё это меркло перед самоубийственными «стратегиями развития» тех лет.
– На Фукусиме, к примеру, – рассказывал Авдеев школьникам Всемирного класса «Орбита» – радиация была действительно слабой, но достаточной для того, чтобы в океане начали бесконтрольно плодиться хищные моллюски. Мало того, они существенно увеличились в размерах и стали практически неуязвимы. Прибрежные скалы дали и второй эффект: ящерицы, уж не помню их названия, вместо того, чтобы спокойно бегать по трещинам, спустились в море и прошли по обратному пути эволюции. Получившиеся твари были не агрессивны, но удивительно прожорливы – более чем, и за три месяца уничтожили всю растительность и живность вокруг Фукусимы.
– И кто это был? Как они выглядели? – дети таращили глаза и засыпали Авдеева вопросами: надо думать, в шесть лет и он был «почемучкой» и «ачтотамкой».
– Учёные назвали их «мозазавры», по имени древней ящерицы, а японцы – «кайдзю»: как-то давно они выдумали себе сказку про монстров из глубин, и никто не мог представить, что монстров-то и создадут люди собственными руками…
– Так, а выглядели они как?! На что похожи? Страшные?! – дети загалдели, требуя немедленного ответа.
– Ящерицы как ящерицы, только морские, – улыбнулся водолаз. – Голова – крокодилья, чешуя – как у щуки, тело – дельфинье и хвост как у мурены…
– Уу-у-у, чудовище! – глаза мальчика по имени Артём расширились чуть не вдвое. – А вы их убивали?
– Не совсем, – Авдеев немного замялся, всё же дети. – Ящерицы эти были ядовитые и опасные, но жили недолго. А мы вкалывали им вещество, которое старило их в несколько раз быстрее. Они просто не успевали дать потомство: родился, поплавал немного, устал, заснул и уже не проснулся. Потом мы их собирали и отвозили учёным для исследования воздействия радиации на мутации… Вы же понимаете, о чём я?
– Дядя Авдеев, мы же не маленькие уже! – Артём возмутился, а девочка из Саратова закивала белокурой головой: судя по подписи, звали её Ольга Белова, и имя это её очень шло.
– Да, дядя Авдеев, вон, Артём – он в Биоквантум уже второй год ходит, работает с генетическим конструктором…
– Ага, ага, а Катя Левкина – селекционер, у неё своя делянка на орбите уже есть, только пока летать не пускают…
– И Серёжа наш, Серёжа, он по хроматиновым волокнам!
– Только в теории, – пробасил степенный Серёжа, судя по геометке, сидящий где-то на берегу реки Мста. – Мне электронный микроскоп в Институте экспериментальной ботаники пока не доверяют.
Авдеев, который в одночасье стал «дядей» десятку ребятишек младшего школьного возраста, немного опешил: на его памяти в школе сдавали тесты ЕГЭ, которые потом со скандалом отменили; пытались правдами и неправдами добавить баллы к выпускным, чтобы подаваться в московский, а не областной институт, и считали учеников Бауманской инженерной школы вундеркиндами с завышенным самомнением. А тут каждый – гений, и каждый второй – из деревни. С эпохой «ЭРЫ-ГЛОНАСС», которая началась с открытием неба для гражданских беспилотников над Сахалином, будто кто выключатель повернул: школы и институты стали частью единой системы орбитального образования, к которому можно подключаться из любой точки мира. И если б только это… Авдеев, конечно, знал про «феномен Сидельникова», который этот самый Сидельников с группой своих коллег их ТомГУ открыл буквально случайно. Но чтобы вот так, воочию, увидеть результаты фрактального обучения…
– А расскажите нам ещё про кайдзёв, – Артём-генетик положил голову на сложенные ручонки, заинтересованный донельзя: ребёнок, которому начали читать сказку, да отвлеклись на закипевший чайник.
Авдеев хмыкнул про себя: «Какие б они ни были умные, это всё равно дети». И продолжил травить морские байки с учётом нежного возраста слушателей. И про кота, который оброс шерстью после удара током, и про злючую мазь, которую нельзя смывать водой, и про то, почему матросов называют «рогатыми», механиков «маслопупыми», а специалистов по искусственному интеллекту «дроноводами». Ребятня слушала, кто-то даже записывал на полуигрушечные сейверы отдельные фразы. Но особенно всем понравились истории про «кайдзёв», и даже та, где повар подкармливал одну такую ящерицу, а она выросла, вылезла на сушу и сожрала всех кур у повара, и он еле спасся, забравшись в огромную кастрюлю.
Урок закончился, дети разбежались играть на перемену, а Авдеев всё сидел перед включенным экраном, и дивился: как мир изменился за какие-то двадцать пять лет? Будто улетел он куда-то на ракете, а вернулся в будущее, и бродит тут, дикий и устаревший. Еще лет пять, и можно будет проситься в лунный санаторий. Раньше, в период до «ЭРЫ-ГЛОНАСС», какой-то умник придумал термин «время дожития», мол, наступает момент, когда человек превращается в обузу общества – только ест, спит, ничего не производит. И все ждут – не дождутся, пока он склеит ласты. В новом мире, даже при обещанной продолжительности жизни с белками-эфками в сто двадцать лет, никто и помыслить не мог «доживать». До самого последнего дня жизнь была полнокровной и яркой… У всех, кроме, разве что, Авдеева и группы его водолазов, таких же возрастных мужиков, как и он сам. Да, спасали и ныряли, но в целом, если так разобраться, просто ликвидировали последствия глупости предыдущих поколений. Мусорщики-ассенизаторы. Поэтому, когда Авдееву представился случай сделать что-то реально полезное, он даже как-то воспрял духом.
Но не успел. В девять утра 27 мая прозвучал сигнал тревоги: именно на сегодня, после полудня был назначен осмотр трубопроводов «Анивы-8». Точнее, Авдееву так сказали. Но, как выяснилось, ни Филатова, ни инженер Черепичный, ни вообще никто не знал об этой инспекции. Корней Маковский потом на суде сообщит, хватаясь за сердце, что стремился сохранить проверку в тайне, чтобы виновные в подмене материалов ничего не сумели скрыть.
Судья спросила только:
– И каким образом могло произойти сокрытие улик, если купол «Анива-8» уже был спущен на воду и находился в закреплённом состоянии на грунте?
Маковский даже ответить не успел: зал загудел, заморгал сигналами онлайн-сессий, спутниковых ВКС, запульсировали висящие в воздухе кнопки принудительно отключенных микрофонов информационных порталов и телепрограмм. На табло общественного резонанса строки вопросов не ползли – прокручивались ускоренно, как титры. Маковский закрыл лицо красными, распухшими руками и попросил затемнить стекло будки обвиняемого. Судья объявила перерыв…
…Но до суда было ещё далеко, а Авдеев собирался уже сейчас: разбудил всю группу быстрого спуска, растолкал медика и потребовал сделать инъекцию тенолиофа-про, чтобы ускорить подводный спуск, и всё равно опоздал.
– Товарищ полковник, а что делать-то будем? – спросил у Авдеева белобрысый карел Тойво Пяйвянен, специалист по экстремальным спускам, первый по количеству обследованных трюмов затонувших кораблей, гибкий и длинный как мурена. Тойво был славен тем, что один раз застрял в испанском галеоне, затонувшем в 1687 году. К счастью, водоплавающего карела удалось быстро обнаружить в мутной взвеси: трижды товарищи доставляли ему баллоны с дыхсмесью, пока дроны-термиты разгрызали гнилые доски обшивки, укрепляли шпангоуты, разносили в мелкую пыль острую щепу. Все эти долгие часы Пяйвянен шутил, подбадривая товарищей, которые тогда, фигурально выражаясь, изгрызли себе все локти. Второй случай был в Арктике, когда тюлени приняли лёгкого водолаза за своего соплеменника, и никак не хотели отпускать, тащили на спинах далеко в океан, играли и били ластами по голове, когда тот пытался свернуть с пути.
– Что они тебе обещали, Тойво? – шутили коллеги. – Небось, местечко на тёплом лежбище, рыбное изобилие, красивую жену. Толстую, гладкую…
– У меня это всё и так есть, – отзывался Тойво, и, конечно, лихо врал: только Авдеев знал, что дома у Пяйвянена нет – сгорел вместе с родителями, невеста погибла во время экспедиции к Европе, спутнику Юпитера, – трагическая случайность. А лежбище молодой водолаз присматривал на века. Он, как признался однажды командиру, надеется найти покой в море, раз уж в космонавты его не взяли. Тошно было Пяйвянену на твёрдой планете Земля, и раз он не смог отрастить себе крылья, то всячески старался заиметь жабры, плавники и хвост.
– Так что будем делать? – повторил Тойво.
– Ждать будем, – хмуро ответил полковник, потому что прибыли они к месту отрыва «Анивы-8» через четыре с половиной часа после катастрофы. А за это время бродячая станция ушла в неизвестном направлении, как прикинул Авдеев, километров на пятьдесят. С воздуха найти её не смогли. Море молчало. Ближайшая подводная лодка прибывала, если верить рации, шесть склянок пополудни[19]. Но была она колченога и беспомощна: «Касатка-46» оказалась рядом с местом тектонического разрыва, практически в эпицентре землетрясения. Её шваркнуло волной, и оглушило: снесло радарную установку, акустик получил травму головы и разрыв барабанной перепонки (лежал в медикаментозном сне в лазарете), а нейросеть ушла в блэкаут. «Отдала концы наша НейроМашенька», – заключил кап-два Филиппов, командир подлодки: «Глухие мы теперь, как тетери. На базу идём, не взыщите».
Над головой полковника пролетела чайка. Жирная. Хвост чёрный. В полёте чайка разевала клюв, но крика Авдеев не слышал, в чём уловил иронию: он тоже может орать сколько угодно, только толку с того не будет. Вот и сейчас надо бы искать бродячий купол, а они ждут разрешения от начальства.
А начальство ждёт… А кто его знает, чего ждёт начальство. У моря – погоды. Только Авдеев сидит на берегу Охотского, а начальство, наверняка, где-нибудь на Бали или в Новой Зеландии. Не в том дело, что там тепло и вкусно кормят: полковник был искренне убеждён в том, что если человек работает на совесть, находя время на общественную работу, учёбу, семью, спорт и всякое такое, то отдыхать ему ни к чему – он и так в гармонии. А на юга таскаются только те, кто на работе не перетруждается. Такое вот у полковника Авдеева было парадоксальное мнение, подкреплённое многолетним опытом.
И с морем он находился в не проходящем состоянии влюблённости лет с десяти, с тех самых пор, как поймал своего первого бычка в Геническе. Бычок был зубастый, страшный и вкусный. Море виделось точно таким же – и оно любило терпеливых и усердных. Задачей Авдеева было найти баланс между этими двумя полезными качествами – и принять наконец решение.
Залив Анива. Нереиды, 27 мая 2048 года. 13:44
Если вы никогда не видели, как плавает тюлень – стоит полюбоваться. Но не с берега, и не с борта судна, а из-под воды: шея его удлиняется, ласты, сложенные бесполезными обрубками по бокам, расправляются, и он начинает напоминать чудной лайнер, аэробус, который, в отличие от железного, может грациозно поворачиваться и смотреть на тебя огромными чёрными глазами. Воды залива Анива – удивительные: наверху, если смотреть с борта, они сине-чёрные, с карамельной пеной по краю, как на картинах Хокусая. Чуть ниже, где и можно встретить тюленя, вода мутная, сине-голубая, того цвета, которым художники Индии так любят рисовать своих задумчивых богов. Вода скручивается в жгуты, лениво вращается вокруг оранжевых морских губок, похожих на поставленные стоймя греческие амфоры, щекочет медлительных голотурий, ползающих по боку затопленного сухогруза, нарушает траекторию скольжения зубастых мурен.
Ещё ниже вода становится совсем прозрачной, и видно, как водоросли, будто выплавленные из уранового мягкого стекла, растекаются по дну. Камбалы трепещут боками как павловопосадские платки на ветру: только вот у платков, даже самых дорогих, нет таких выпученных испуганных глаз… в целом, у них вообще глаз нет, что это я? Из кустов ламинарий выглядывают бычки, точно черти в лохмотьях – рогатые, губастые, покрытые шипами и тряпичными лоскутами. Смотрят, смотрят, выжидают момент, а потом со всех ног – или плавников, что точнее, – кидаются прочь, хотя никто их и не преследует. А вот пловца могут преследовать миноги, которых в последние годы, как опустел океан, развелось видимо-невидимо: длинные, узкие, юркие они уходили даже от рыбацких сетей на корюшку. Если поймать миногу и надавить слегка на голову по бокам, откроется круглая бездонная пасть-присоска, чёрная дыра, окружённая острыми роговыми зубами. Экологическая катастрофа разразилась в 2046 году, когда сотни тысяч молодых миног скатились из речных гнездилищ в море и почти извели макрель: пять лет миноги плодились бесконтрольно, и настал их час.
Переверзев изучал этот вопрос, и пришёл к выводу, что, когда таймень и нельма вымерли, жрать миног стало попросту некому. Чайки обленились ещё лет пятьдесят назад, предпочитая питаться на помойках, а потом, когда помойки на Сахалине переработали подчистую, перешли на ощипывание туристов и пиратство на рыбзаводах. Эти, конечно, от налётов хулиганских страдали, но чаек бить был запрещено. Как бы то ни было, вёрткие кусачие миноги птиц интересовать перестали.
– Из сорока тысяч яиц если половина выживет, это двадцать тысяч миног. Допустим, ещё девяносто процентов будет съедено – всё равно это тысяча только от одной самки, – делал доклад Переверзев на заседании студенческого научного общества за полгода до часа М (что значит «минога»). На Тыми я с дрона методом векторной съемки обнаружил свыше ста гнёзд, через каждые три километра. На Поронае – ещё сто пятьдесят. И не уверен, что это все. Нейросеть подсчитала, что миног-погодок в возрасте 5-6 лет в водах Сахалина уже с полмиллиона, а до ската в море осталось несколько месяцев!
– Паша, ты миножьей икры переел? Отравился? – закричал с задней парты Филя-Говорун.
– Ему просто нравится устраивать ужас и террор на пустом месте, – поддержала Филю староста, Аделаида. Ада чуть не со школьных лет работала в космических программах «Техноджета», и потому вся эта биологическая возня её не привлекала. Плюс нейросетка Переверзева, использовавшая принципы управляемого хаоса и новую теорию клеточных автоматов доросла до того, что сама себе установила ограничительные этические принципы. До сильного ИИ было ещё очень далеко, но Переверзева вызывали в Институт искусственного интеллекта и предлагали работать у них. Пашка, дурачок, отказался, мол, много нерешённых задач прикладного характера. Если бы предложили Аде – она бы ни за что не упустила шанс, побежала бы, теряя тапки. А этот – блаженный. То воздушные шары, то клеточные автоматы, то теперь миноги эти…
Смех однокашников сбил Переверзева с толку: он, минуту назад лучившийся уверенностью, сник и мялся теперь перед кафедрой, ерошил короткие чёрные волосы, протирал старомодные очки в чёрной пластиковой оправе.
– Что ж вы, Павел, – мягко пожурил его завкафедры машинного интеллекта и глубокого обучения Зарун Атвукович, – миноги миногами, но так пасовать перед оппонентами – это уже поведение устрицы. Садитесь, через месяц принесёте, когда доработаете.
Паше бы тогда крикнуть: «Нет!», шмякнуть папку с расчётами перед профессором Лайгуновым, заткнуть Аду меткой насмешкой, но не получалось у него. Переверзев вообще плохо сходился с людьми и смелел только если между ними был экран компьютера. Ада ему ещё и нравилась: умная, задорная, любительница волейбола и нейроискусства, русоволосая спортсменка со стальным характером. Ещё больше Паше нравилось, что они разговаривали с Адой на одном языке: теория управляемого хаоса была и её коньком – как-то она призналась Переверзеву, что разрабатывает сигнальную систему универсального языка, единого для этого среза пространства-времени.
– Как назовёшь? – разговор происходил в университетской аллее, обсаженной чернокорыми дубами. Была поздняя осень, темнело, растущая луна перевалила за половину, и, в целом, было страшновато. По кустам бродили роботы-охранники, которые в прошлом году один студент в рамках дипломного проекта обрастил плотью крупных хищников. Ободрать не успел, улетел в Лунную колонию: разобрали только одного медведя, который до обморока пугал местных жителей. Пум, гепардов и оатлей трогать не стали, и теперь они шуршали листьями вдоль дорожек, порыкивая и мурлыча: давали знать, что без присмотра ни одна живая душа по парку бродить не будет.
– Может, Унилингва? Нет? – ответила Ада.
– Банально. Ты же, по факту, строишь Вавилонскую лингвистическую башню до самого неба, так и назови – Нимрод. Хорошее слово.
– Эх, Паша… Нимрод этот, к слову сказать, был немного не в себе, и даже не немного, а очень сильно – фыркнула Ада. – Пусть будет «Зарун». И загадочно, и Заруну Атвуковичу польстит.
На том и порешили. Хотя даже «среди львов рыкающих», чёрных, будто сожжённых, дубов и ледяных луж хотел Паша не рассуждать об универсальных языках, сумасшедших охотниках и айнах с нивхами. А хотел он одного – поцеловать Аделаиду Сербенчук. Но так и не решился.
Потом, конечно, случился казус с миногами, но про доклад Переверзева никто даже и не вспомнил: как отнесли его в своё время к студенческим забавам, так и забыли. Аделаида вышла замуж за офицера-летнаба и улетела с ним в Петропавловскую Воздушную Конгломерацию, первый в России город в небе. А Паше достался «Уран-36», один из первых удачных искусственных интеллектов, обученных на корпусе русских, а не англоязычных текстов. Корпус размечали вручную две лаборатории – томская и новгородская, и за шесть лет довели «Уран» до ума. А вот с нереидами что-то не вышло: сколковцы бились с ними уже года два, а проклятые дроны ломались постоянно.
– Тонкая настройка, – разводили руками москвичи. – Детали производят только в Сыктывкаре и Шэнчжене: весь мир в очереди стоит.
И вот теперь, собрав из пятнадцати нереид – дюжину, оставив три обезглавленных морских беспилотника в ремонтных доках, Переверзев отправил помощь «Аниве-8». Послушные воле ИИ, БВС поделили море на сектора, и пошли по ним, сканируя морское дно. Через десять минут затонула нереида-14, самая старая, несмотря на номер. Полчаса спустя перестали выходить на связь нереида-11 и нереида-3: Переверзев грыз костяшки пальцев и нервничал. Первый сигнал поступил из сектора ZW-6/2, но по картам выходило, что там, наткнувшись на коралловую осушку, затонул какой-то японский корабль, по виду – некрупный танкер, возможно – военный заправщик.
– Паша, как дела? – раздался в наушнике голос Анки.
– Как сажа бела, – огрызнулся тот. – Потерял трёх нереид, еле успел маяки засечь. Васю не вижу.
Анка отключилась без лишних слов и предупреждения. И тут же отключились нереиды-10, 8, 3. Через минуту над головой Переверзева, как карающий меч, замерцал сигнал экстренной связи. Со вздохом нажав кнопку, Паша приготовился к разносу:
– Инженер Переверзев, день добрый, а что это у нас нереиды выходят из строя одна за другой? – ласково спросила Пашу аватар руководителя проекта «Уран» Ларисы Когида.
– Тест после ремонта, Лариса Федоровна, не выдерживают платы.
– Угу. А почему точки геолокации показывают какую-то несуразицу, будто нереиды ползают по всему заливу расходящимися спиралями?
– Говорю же, это тест такой, Лариса Фёдоровна.
– «Утопленниц» будешь поднимать сам. Не за свой счёт, скажи за это спасибо, но в нерабочее время
– Без проблем, Лариса Фёдоровна…
…Подъем нереид – затейливое дело. Переверзев часто брал на него старших школьников, начинающих морских биологов: кто-то страховал водолаза, кто-то – стоял у лебедки, остальные – процеживали кукурбитурильное желе через карбонокислотный фильтр: повреждённые «тыковки»[20] распадались на гликолурильные фрагменты, поскольку фильтр разрушал метиленовые мостики; кукурбитурилы с большим количеством «гостей» дробились на более мелкие; менее гостеприимные молекулы оставались в неприкосновенности. Твёрдые элементы попадали в починку электромеханический платформе, за которой Переверзев приглядывал, конечно, сам. Школота тем временем превращала фракции в замороженные шестигранники, выясняя, сколько добавить цельных кукурбитурил, и сколько метилена понадобится, чтобы восстановить из вонючей жижицы – смеси мочевины и очистителя для унитазов – бодрую армию новых «тыковок».
В кисло пахнущей желтоватой жижице, к слову сказать, был ещё один секрет – примерно ведра два карбоновой пыли, которую просто сметали в печь. Одноразовые графеновые наноботы – нервная система нереиды – умирали сразу, как только отключалось её сердце. В особо тяжёлых случаях желейное тело дрона могло не удержать эту чёрно-серую пыль, и тогда она оседала в жабрах рыб, нежных тельцах моллюсков, попадала в икринки и заражала коралловые отмели. Каждая горсть графена могла убить пару километров акватории, и потому Переверзев строго следил за её утилизацией.