Ночной скандал

Размер шрифта: 13

Anabelle Bryant

LONDON’S LATE NIGHT SCANDAL

* * *

Эта книга посвящена читателям любовных историй всего мира.
Ваша вера в надежду, любовь и счастливое навсегда – это драгоценный дар.
Ваши неизменный оптимизм и преданность делают мир ярче, и я благодарю вас.

Дэвиду и Николасу, которые всегда в моем сердце.

Глава 1

Лондон, 1817

Лорд Мэтью Стрэтмор, граф Уиттингем, хлестнул кожаными поводьями и пустил быстрым галопом свою четверку серых в яблоках лошадей.

– Вы боитесь непогоды.

– Какое ценное замечание, Коггз. – Уиттингем нетерпеливо вздохнул. – Ты не только выдающийся мастер на все руки, но и проницателен сверх меры, причем в любых обстоятельствах. – Он быстро отвел взгляд от бесконечной ленты дороги, чтобы взглянуть на сидящего рядом слугу. Коггз был скорее другом, нежели камердинером; однако этот человек обладал талантом время от времени здорово злить графа, и сейчас, похоже, такое время как раз настало.

И чем больше удалялись они от Лондона, тем суровее становилась погода, из пронизывающе-холодной сделавшись почти морозной, и теперь, в эти последние несколько миль, каждый выдох, облачком вылетающий изо рта, напоминал путникам, что длительное пребывание на этом излишне свежем воздухе может закончиться для них весьма плачевно.

Еще хуже было то, что они находились вдали от знакомых оживленных дорог, где какой-нибудь упрямый – если не сказать безрассудный – путник мог бы наткнуться на их сраженные холодом, окоченевшие трупы. Таким образом, единственная надежда добраться до пункта назначения раньше, чем наступит ночь, зависела от того, сумеет ли Уиттингем заставить своих чистокровных жеребцов припустить во весь опор.

– Вам будет теплее внутри кареты. У вас же ни шляпы, ни теплого кашне, а ветер кусается, что твоя собака; а ведь дело едва повернуло к вечеру.

– Если ты уселся на это сиденье лишь для того, чтобы исполнять роль няньки, то я предлагаю тебе отправиться внутрь и составить компанию Джорджу.

На последнем постоялом дворе Уиттингем настоял на том, чтобы самому взять поводья у юного кучера, поскольку тот боялся хлестнуть лошадей посильнее. Да и Уиттингем считал неправильным подвергать Джорджа превратностям жестокого климата из-за того, что сам же не подумал и в спешке решил собраться в дорогу, несмотря ни на что.

Кроме того, он не мог больше выносить пребывания в тесной карете – со скрюченными под неудобным углом ногами. В его левой ноге пульсировала ужасная боль – и неважно, что ставшее тому причиной огнестрельное ранение приключилось добрых десять лет назад. С тех пор, чтобы разбередить боль в ноге, было достаточно малейшего повода. Ограниченное пространство кареты, ухабистая дорога и жестокий холод гарантировали, что за свое решение Уиттингем заплатит сполна. Разве что могилу рыть не придется.

– Я лучше посижу тут – вдруг понадоблюсь.

Очнувшись от мрачных размышлений, Уиттингем вернулся к разговору и одобрительно кивнул Коггзу. Настроение у него было мрачное – чернее, чем грозовые тучи, что вздымались на горизонте. Однако рычать на слугу, который добровольно терпел холод, чтобы оказать ему поддержку, было не в характере графа, в целом доброго малого.

– Ты уверен? Представляю, как Джордж укутал колени шерстяным одеялом, в ногах у него горячий кирпич…

Образ оказался слишком заманчивым, чтобы продолжать рисовать его в своем воображении. Уиттингем помассировал больную ногу и поглядел на небо. Если не разразится снежная буря, они доберутся до Лейтон-Хауса еще до наступления ночи. Но холод – это серьезное препятствие. Холод и сырость могут унести их на тот свет.

– Тебе следует ехать в карете. Я постучу по крыше, если ты мне понадобишься.

Камердинер тоже взглянул вверх и покачал головой.

– Далеко ли нам еще?

Уиттингем сразу же раскусил эту хитрую уловку Коггза – так слуга ловко обошел неудобный вопрос ранения, которое жестоко ограничивало возможности графа. Решительно этот парень заслуживал лучшего работодателя.

– По крайней мере еще час, если дорогу не заметет. Лейтон-Хаус стоит на землях вблизи западной границы Оксфордшира.

– Сразу видно гостеприимного хозяина! Пригласил вас по первому требованию.

– Согласен. – Уиттингем мотнул головой, убирая ото лба отросшую прядь волос. Он давно пренебрегал необходимостью стричься, как и прочими рутинными делами, проводя время за чтением книг. – Мои занятия имеют первостепенную важность.

– Мне это отлично известно.

– Ты, кажется, чем-то недоволен? – Уиттингем замедлил ход лошадей до бодрой рыси. Дорога пошла под уклон, вся покрытая каменистыми кочками да неровными ямами достаточного размера, чтобы туда провалилось лошадиное копыто – в таком случае он останется и вовсе без ноги. Все повторяется, отметил про себя граф и, как только дорога выровнялась, одним ударом поводьев снова пустил лошадей во весь опор, буквально рискуя сломать шею.

– Ничего подобного, – буркнул Коггз, тем не менее запахивая плотнее ворот сюртука в тщетной попытке защититься от ветра. – Меня отнюдь не удивляет, отчего это вам неймется. В своих ученых занятиях вы никогда не отличались терпением. Стоит вам сформулировать гипотезу, и вы тотчас же бросаетесь на поиски доказательств. С чего бы теперь было иначе?

– Рад, что восемь лет службы не прошли для тебя даром, – ответил Уиттингем. – Право, ты неплохо меня изучил, однако пора бы тебе уже определиться. Не ты ли без конца твердишь, что я должен жить полной жизнью, идти навстречу новым приключениям и покончить с затворничеством, на которое меня обрекают ученые занятия? Но теперь, когда я следую твоему совету, ты, кажется, снова недоволен.

Но потом разговор почти иссяк. Уиттингем отдавал себе отчет в том, он может сойти за одержимого со своим образом жизни ученого-затворника и изрядно раздражать свою прислугу. Осознав факт своего увечья, он прошел академический курс. Ранение в колено подтачивало его здоровье, отнимая надежду, что он, подобно прочим джентльменам, когда-нибудь сможет наслаждаться галантными роскошествами. Верховую езду он еще мог терпеть, но не получал удовольствия, как прежде. О танцах речь вообще не шла. Как правило, боль говорила с ним тихим шепотом, напоминая таким образом об ошибке прошлого.

Но в иные дни – вот как сегодня – мышцы левой ноги крутило и сводило судорогой. Жестокое напоминание о его немощи, отчего, бывало, возникало немедленное желание вернуться домой, усесться в мягкое кресло возле камина и покорно умирать от скуки.

Но отступать Уиттингем не желал. Следовательно, приходилось мужественно сносить жестокие нападки боли. Никаких компромиссов в обстоятельствах, которые он не в силах изменить.

Не успел граф повторить себе эту безмолвную клятву, как порыв западного ветра дохнул на него ледяным холодом, словно сам господь бог решил посмеяться над его глупым упорством.

Да уж. Уже завтра он дорого заплатит за сегодняшнее путешествие.

– Я искренне надеюсь, что вы найдете ответы на свои вопросы. Как верный ваш слуга, я делаю, что мне велено. Но как обычный человек, который сидит на месте кучера, до костей продрог и изрядно проголодался, я молю бога, чтобы это путешествие в никуда оправдало наши труды и лишения.

– Несомненно, Коггз, так и будет. – Уиттингем улыбнулся, хотя его губы занемели от холода. – Нельзя опубликовать статью в «Философских протоколах Королевского общества» без корректных доказательств. И я намерен провести исследование и опровергнуть выдвинутые обвинения хотя бы для того, чтобы отстоять правду. Допустим, лорд Тэлбот и разбирается в научной теории, но подробностей не знает, что возбуждает во мне любопытство и даже весьма основательные подозрения. Заявленная в статье гипотеза не подкреплена точными доказательствами, чего можно было бы ожидать от Тэлбота с его безупречной репутацией. Графу отказало чувство приличия, чтобы ответить на мои вопросы в письме, зато он совершенно неожиданно согласился встретиться со мной лично. Прекрасное начало, и я намерен дойти до устраивающего всех конца. Я не мог дожидаться, сидя в Лондоне, – вдруг Тэлбот передумает. Его приглашение было внезапным, но весьма настоятельным. И вот, пожалуйста. Невзирая на дурную погоду и внезапность нашего путешествия, выбора у меня не было никакого, кроме как действовать немедленно – сразу после получения его приглашения.

– И то правда.

– Возможно, ложные подозрения явились только следствием моей разборчивости, хотя Тэлбот лекций в Лондоне не читал, как не представил и доказательств, о которых сообщал в серии своих статей. А ведь прошло столько лет с тех пор, как мы узнали о его выдающихся экспериментах! Любой академик захотел бы поделиться открытиями, а не держать их при себе. Никто в «Обществе интеллектуального развития» не может понять, откуда эта страсть к затворничеству. Организация объединяет избранных интеллектуалов во всей Англии, и возможность выступить там выпадает нечасто, тем более что предложение будет исходить от меня как председателя «Общества». – Уиттингем поглядел на небо, затем на дорогу, что простиралась перед ними. – А поскольку члены «Общества» продолжают подвергать сомнениям истинность заявленных притязаний, то подтверждение подлинности статьи и согласие графа на выступление в Лондоне – либо же разоблачение его как мошенника – поднимет мой авторитет в новой должности.

– Значит, в этой поездке в никуда вы ставите себе многоцелевую повестку. – Коггз повернулся к хозяину, вопросительно сдвинув брови.

– А что делать? – ответил Уиттингем. – Наука – это истина. Из-за вмешательства моей сестры мое назначение на должность председателя прошло отнюдь не гладко. Обнаружение факта ошибки и скороспелого толкования эксперимента станет убедительным доказательством того, что я подхожу для этой должности, обладаю достаточным знанием и умею его применять.

– Ясно. – Коггз кивнул.

– А что, если Тэлбот – оставим пока его публикацию в покое – всего лишь шарлатан? Мечтатель? Человек, который ничего не смыслит в науке, зато умеет складно писать, жонглируя предположениями и мистифицируя доверчивые души. Вот это был бы интересный поворот, не так ли? – Он бросил на камердинера испытующий взгляд. – Так или иначе, но я собираюсь выяснить все.

Теодосия Лейтон, внучка графа Тэлбота, стояла перед лабораторным столом и внимательно смотрела на стеклянную мензурку, наполовину заполненную смесью колышущихся жидкостей. Она пробежала глазами дедушкины записи, нацарапанные на странице раскрытого журнала, проверяя, правильно ли отмерила объемы. Что-то должно было уже произойти, но прозрачная жидкость в мензурке оставалась в прежнем состоянии. Она отошла, огорченно вздохнув.

– Не знаю, Николаус, что здесь может быть не так. – Она не ждала ответа, поскольку он знал ее привычку думать вслух, когда она мерила шагами расстояние от стола до камина и обратно, чтобы сбросить напряжение ожидания. Заинтригованный Николаус подобрался к мензурке, сунул было туда нос, понюхал жидкость и отпрянул.

– Знаю. – Она понимала причину его отвращения. – Состав воняет жутко, но дедушка не оставил никаких пояснений относительно химической реакции. В его лабораторном журнале не хватает остальных страниц, а расчет приведен лишь наполовину. Так что я понятия не имею, как воспроизвести то, что нам нужно.

Ее разочарование и жалобы не заинтересовали Николауса, и он молча удалился. Теодосия проводила его взглядом, понимая, что обижаться не стоит. Воспроизвести эксперимент она пыталась уже несколько раз, и все безуспешно, хотя ее дед был самым знающим и дотошным ученым во всем Оксфордшире.

По крайней мере, она в это верила.

Что же она упустила в его записях? Теодосия отточила свои навыки наблюдения, научилась подмечать мельчайшие детали. Практика, отбор проб, зарисовка каждого доступного ей образца – так в ее голове сложился свод научных знаний. Память у нее была превосходная, дедуктивным методом она владела – поэтому мысль о том, что ей не удается понять причину неудачи с экспериментом, приводила ее в бешенство.

Теодосия в полной растерянности подошла к окну и поглядела на зловещие тучи, которые заволокли небо. Снег. Грядет снежная буря. Сильный ветер гнул макушку каштана – единственного дерева, которое пощадил случившийся несколько лет назад пожар. И ни единого живого существа – то ли в норы забились, то ли нашли укрытие под густыми шотландскими елями, высаженными по периметру графских владений. Даже воздух казался влажным и морозным, хотя Теодосия была в доме и наблюдала происходящее через оконное стекло. Условия явно предвещали обильные осадки. Позже она занесет свои наблюдения в журнал погоды – вечером, когда от усталости она только и сможет, что водить карандашом по бумаге.

Обильные снегопады усложняли даже элементарные дела. Перед обедом придется провести совещание с экономкой, миссис Мэвис, и удостовериться, что в доме достаточно провизии на случай, если их заметет на несколько дней. Однако они проживают слишком далеко от города, чтобы превратности погоды заставали их врасплох. Съестное, свечи, дрова и все необходимое на каждый день – в доме обычно имелись надежные запасы. Работники конюшни устроят на ночь лошадей. Нужно будет собрать яйца в курятнике да еще позаботиться обо всех живых тварях.

С этими задачами Теодосия бы справилась играючи, однако неудача с сегодняшним экспериментом здорово обескураживала. Теперь же она только и могла, что пересматривать дедовы записи и пытаться понять ход его рассуждений. Почти год ушел на то, чтобы расшифровать его систему обозначений и изучить многие из самых сложных опытов. Но отсутствующие страницы… Вот это была трудная задача, выше ее понимания, пока Теодосия не поймет до конца теорию, которая стоит за его работой. Она пыталась расспрашивать деда, но он только отмахивался от ее вопросов, будто не понимая язык собственных записных книжек.

Вернувшись к лабораторному столу, Теодосия уставилась в раскрытый журнал. Как же нужны ей были эти отсутствующие страницы! Не хватало почти трети записей, да и текущая было неполной. Она провела пальцем по странице, по неразборчивым каракулям, стараясь не размазать графит дедова карандаша. Было бы ей с кем посоветоваться, кроме деда! Стоило закрыть глаза и как следует пожелать – и начинало казаться, что она слышит голоса родителей, хотя прошло столько лет. Неужели эти воображаемые голоса – всего лишь попытка смягчить бесконечную боль, что жила в ее сердце?

Родители погибли в огне почти двадцать лет назад. Дедушка на руках вынес маленькую Теодосию в безопасное место, подальше от пылающего имения. В возрасте пяти лет она оплакивала смерть отца и матери, но даже не могла представить себе одиночества, в котором ей предстояло жить отныне, несмотря на любовь дедушки и неумеренную заботу и доброту домашней прислуги.

Покачав головой, Теодосия заставила себя широко распахнуть глаза из опасения, что вот-вот расплачется. Она не станет углубляться в воспоминания. Только не сейчас. Чтобы отвлечься, она с шумом захлопнула журнал и отошла от стола. Предстояло заняться животными и еще до обеда решить несколько важных вопросов. Где же, однако, Николаус? Только глупец выйдет из дому в беспощадный зимний холод.

Ей нужно проведать дедушку, однако первым делом следует все же разыскать миссис Мэвис. Если непогода обрушит на Лейтон-Хаус свою немилость, подготовиться к худшему – это меньшее, что Теодосия может сделать.

Глава 2

Послушные понуканиям Уиттингема измученные лошади преодолели последний поворот и вылетели на гравийную подъездную аллею Лейтон-Хауса. Прибыли несколько позже, чем хотел Уиттингем, но ему следовало порадоваться, что семичасовое путешествие завершилось все-таки засветло. Последние несколько миль они ехали сквозь снегопад. Коггз сидел в карете, составив компанию кучеру Джорджу, так что Уиттингем успел привести мысли в порядок. В последней статье Тэлбота о соотношениях химических компонентов предусматривалось использование дефлогистированного воздуха. Серия научных опытов, описанных Тэлботом, производила, мягко говоря, неубедительное впечатление, и у графа накопился целый ворох вопросов относительно полученных результатов.

Научная дискуссия, однако, могла подождать до утра. В данную минуту Уиттингем желал лишь одного – соскочить с кучерских козел в поисках тепла и порции бренди. Если повезет, Тэлбот проявит себя гостеприимным хозяином в столь поздний час.

Натянув поводья, он остановил карету перед длинным рядом ступеней из известнякового камня. Навстречу бросились два лакея, и Джордж вернулся на свое законное место, чтобы следовать за лакеями на задний двор дома, где его серые лошадки найдут приют и заслуженный ужин. Уиттингем сумел преодолеть казавшийся бесконечным подъем по лестнице, обойдясь всего лишь парой проклятий. К счастью, Коггзу достало приличия держать рот на замке.

Явился еще один лакей, который провел их через переднюю. Величественный холл сиял начищенными черными плитками пола и гладким белым мрамором. Несколько рожков на стенах и настольных ламп освещали путь теплым золотистым сиянием свечей. И наконец-то тепло – большего и желать было нечего. Мышцы свело от холода, сидячей позы и долгого путешествия. Уиттингем слишком сильно налегал на трость, не желая сдаваться – однако усталость начинала брать верх.

– Добрый вечер, джентльмены. – Дворецкий выступил вперед, а слуга поспешил принять у них пальто. – Я дворецкий Альбертс, к вашим услугам. Могу я узнать, какова цель вашего визита?

Вышколенный дворецкий сухо кивнул, принимая из рук Уиттингема визитную карточку.

– Прошу извинить за столь поздний приезд. Наше путешествие было затруднено вследствие погоды. Лорд Лейтон ожидает меня. – Он переминался с ноги на ногу, отчаянно надеясь на передышку – помимо полыхающего в камине огня – в надежде облегчить пульсирующую боль в ноге. Теперь, в доме, нога начала оттаивать – пусть и в переносном смысле. Лучше бы чертовы мускулы оставались задубевшими. По крайней мере, еще некоторое время.

– Я сообщу о вашем приезде. – Дворецкий отвернулся, указав влево. – Прошу сюда.

Больше он не сказал ничего, и Уиттингем с Коггзом последовали за ним, отставая на несколько шагов. Он понимал, о чем беспокоится его камердинер. Из-за онемевшей ноги и скользкой плитки походка графа была еще более неровной, чем обычно. Обернувшись через плечо, он взглядом напомнил Коггзу держать свои наблюдения при себе до тех пор, пока они не водворятся в отведенные им комнаты. Чтобы обезопасить себя окончательно, он прямо велел своему «парню на все руки»:

– Можешь подождать в холле.

Дворецкий привел Уиттингема в нарядную гостиную, отделанную в оттенках древесного угля и сливочно-желтого. Окна возвышались до самого потолка, украшенного лепниной, но вида никакого не открывали, поскольку шторы из тяжелого бархата были плотно задвинуты, чтобы сохранить тепло. Вдоль стен выстроились книжные шкафы, их стройный ряд нарушали только письменный стол атласного дерева да буфет, на котором красовался чайный прибор на серебряном подносе. Но неужели тут не отыщется бренди? Его глаза устремились к камину. Нога протестовала с каждым шагом все больше, однако он не останавливался, пока не пристроил трость к подлокотнику стоящего перед огнем хепплуайтского кресла с высокой спинкой. На кресло он и уселся, на мягкие подушки. Тут сразу же успокоился и расслабился, с облегчением переведя дух, и стал дожидаться появления лорда Лейтона.

– Миледи, прибыл посетитель.

Теодосия сидела на кушетке возле дедушки, с книгой на коленях. И она не сомневалась, что он, хотя и задремывал время от времени под ее тихий голос, тем не менее слышал каждое слово. Она оглянулась на дверь, где стоял дворецкий, стараясь не делать резкого движения, чтобы не разбудить деда.

– Посетитель? В такой час? – Она осторожно положила книгу на скамеечку для ног, возле коробки-трутовницы, и встала. – Мне кажется весьма опрометчивым путешествовать в такую непогоду. Все ли в порядке? – Она мельком взглянула в сторону окна – несколько снежинок танцевали на темной раме. – Кто это?

Она вознесла молитву небесам – только бы лорд Киркмен не вздумал явиться сегодня вечером со своими ухаживаниями! В прошлый раз, когда он сделал ей предложение, она с предельной ясностью дала ему понять, что не приветствует его намерений.

– Джентльмен передает свою визитную карточку и заявляет, что был приглашен в Лейтон-Хаус.

Теодосия отвечала, не повышая голоса. Однако слова дворецкого застали ее врасплох.

– Приглашен? Должно быть, это какая-то ошибка. – Она взяла белую карточку и взглянула на угловатые буквы, впечатанные по центру: «Лорд Мэтью Стрэтмор, граф Уиттингем». Она порывисто вздохнула. Уиттингем? Уиттингем… Этот настойчивый и докучный господин, который утомил весь дом своими расспросами, требованиями и комментариями относительно статей, которые она выслала в журнал от имени дедушки. Уиттингем! В прошлом месяце она перехватила три письма от него и сожгла в камине, как и все прочие. Как самонадеянно посмел он явиться в Лейтон-Хаус собственной персоной? Как это грубо и неучтиво! Да если бы дедушка знал…

– Отлично. – Теодор Лейтон, граф Тэлбот, встал рядом с ней, бодрый и подвижный, как будто не провел большую часть вечера в полусне под толстым пуховым одеялом на кушетке. – Я надеялся, мое пригласительное письмо доберется до графа незамедлительно; вижу, что так и вышло.

– Твое письмо? – Пожав плечами, Теодосия обернулась к деду, ища объяснения. – Ты ничего не перепутал? – спросила она озабоченно, но мягко, стараясь не выдать своих чувств.

– Разумеется, нет, дорогая. – Дед широко улыбнулся. – Две недели назад я получил запрос от лорда Уиттингема и немедленно ему ответил.

Две недели назад? Теодосия напрягла память, хорошо организованную и почти безупречную. Две недели назад она слегла на целый день с жутким кашлем. Если бы не ее глубокие познания в области трав и их использования в медицине, она была бы прикована к постели на несколько дней. А так – прислуга уведомила ее, что за дедушкой хорошо ухаживают, однако Альбертс, должно быть, успел передать ему письмо прежде, чем она просмотрела почту и выбросила послания, на которые отвечать явно не стоило. И все это за один короткий день!

– Теодосия? – Дед смотрел на нее вопросительно.

«Уиттингем!»

– И ты его пригласил к нам? – Она старалась придать голосу веселый тон, хотя вопрос – заданный почти что шепотом – заставил ее пульс биться в три раза чаще.

– Конечно. – Дедушка явно воспрянул духом. – У графа куча вопросов научного характера. Можно ли найти лучшую компанию для нас с тобой? Граф не тратил зря чернил, вдаваясь в подробности, но я полагаю, что он ощетинил перышки из-за статьи, напечатанной в «Философских протоколах Королевского общества». Должно быть, это какая-то старая статья, поскольку я давненько им ничего не посылал. Однако упускать возможность устроить ученую дискуссию на высшем уровне я не хочу. Да и ты не захочешь, дорогая. Уж я-то знаю.

Теодосия была в полной растерянности. Как ей признаться, что это она отослала статьи в ведущие академические журналы Лондона под поддельной подписью Тео Лейтона? Вероятно, это вина журнала, что они не сочли нужным выяснить, действительно ли статья написана ее дедушкой, графом Тэлботом, уважаемым автором, которого они знали по прошлым публикациям? Восковая печать с гербом могла ввести в заблуждение, но в остальном, как ей казалось, Теодосия действовала честно. «По крайней мере, до того, как начали приходить письма от Уиттингема». Что именно в ее статье могло возбудить в нем подозрения? И как быстро дедушка раскроет ее обман? Рассердится ли он или восхитится ее смелостью?

– Сейчас слишком поздно, чтобы принимать посетителей, Альбертс, – твердо заявила Теодосия. – Прошу вас, проводите лорда Уиттингема в комнаты для гостей и скажите, что мой дедушка встретится с ним завтра утром.

– Боже правый, Теодосия! Сейчас едва ли половина седьмого. Мы же не хотим показаться негостеприимными? Граф приехал из самого Лондона, а это целый день пути.

Не желая расстраивать деда, но решительно настроенная на то, чтобы выиграть время и собраться с мыслями, Теодосия предложила компромисс:

– И следовательно, он наверняка очень устал. Я приму графа в гостиной и распоряжусь, чтобы наверх отправили щедрое угощение – для всех, кто сопровождал графа в путешествии. Согласна, что мы не должны произвести неблагоприятное впечатление, однако принимать гостей прямо сейчас тоже не в наших возможностях.

– Твоя правда. – Дедушка оглядел свой смятый жилет и даже попытался одернуть, чтобы ткань распрямилась. – Я обязан быть на высоте в присутствии одного из лучших умов передового лондонского научного общества.

При этих словах Теодосия заметила гримасу легкого беспокойства на лице дворецкого, но виду не подала.

– Значит, договорились. – Она взяла деда под руку. – Альбертс, будьте добры сообщить лорду Уиттингему, что я скоро к нему спущусь.

– Разумеется, миледи.

Она улыбнулась и вздохнула с облегчением, сопровождая деда к двери.

– А теперь давай я устрою тебя в спальне, а потом попрошу миссис Мэвис принести чайник свежезаваренного чаю. Завтра утром мы узнаем, по какой причине лорд Уиттингем решил нанести нам визит.

Десять минут спустя Теодосия снова была внизу. Дедушка уютно устроился в спальне, где и проведет этот вечер, а ей предстояло схлестнуться с посетителем. Она задержалась на последней ступеньке лестницы. Нет, ей предстояло приветствовать посетителя. Она расправила плечи, сбрасывая давящее ощущение неловкости. Почему она решила, будто лорд Уиттингем непременно хочет оспаривать факты, которые она привела в своей статье? Может быть, он намерен аплодировать ее выводам? В письмах он забросал ее расспросами, но это не значит, будто он непременно хочет бросить ей вызов. В любом случае она не может заставлять графа ждать дольше.

Усилием воли Теодосия двинулась вперед, направляясь в восточную гостиную.

Граф Уиттингем уже в третий раз мерил шагами комнату, радуясь, что походка почти не выдает его хромоты. Мышцы раненой ноги в тепле расслабились; тем более что ждать пришлось долго – пришел бы уж хоть кто-нибудь! Учитывая, как устал он за целый проведенный в пути день, ему бы очень хотелось, чтобы его приняли побыстрее. Разумеется, он прибыл позже времени, когда прилично наносить визит, да и Тэлбот мог быть занят другими делами. Однако бронзовые с позолотой часы на камине показывали, что ждет Уиттингем добрых пятьдесят минут, и с каждым движением стрелки его терпение подходило к концу.

Едва жалоба успела сложиться в его голове, как в холле послышались гулкие шаги. Первый звук за все время после того, как как дворецкий сообщил ему, что леди Лейтон будет с минуты на минуту. Только вот ни леди, ни джентльмены так и не показались.

Наконец дверь со скрипом отворилась, и на бледный шерстяной ковер пала длинная тень. А затем появился тонкий силуэт.

– Добрый вечер, лорд Уиттингем.

Казалось, она нервничала. Левая бровь чуть приподнялась. Это было первое, что он заметил, прежде чем его внимание поразил серебристо-серый цвет ее блестящих глаз. На одно мгновение, прежде чем она прошла в глубь комнаты, огоньки свечей заплясали, отразившись в ее необыкновенных радужках. Он стоял в нескольких шагах, на безопасном расстоянии, но ему почему-то вдруг сделалось не по себе.

«Странно, однако».

Он был мастером наблюдений, имея привычку улавливать и запоминать такие подробности, на которые прочие люди вряд ли обратили бы внимание. Вот и сейчас он отметил упрямую складку на верхней губе, как будто леди Лейтон хотела что-то сказать, но решила хранить молчание.

Это была молодая женщина, тонкая, изящного до безупречности сложения. Густые черные как смоль вьющиеся волосы тяжелой волной падали на одно плечо строгого платья лимонно-желтого цвета. Тонкими чертами лица она напоминала драгоценную фарфоровую статуэтку тонкой работы и невероятной хрупкости. Такого он совсем не ожидал увидеть; впрочем, он вообще не ожидал встретить тут женщину, тем более внучку графа Тэлбота.

– Леди Лейтон. – Уиттингем прошел мимо своей трости, брошенной возле кресла у камина, надеясь, что его хромота не слишком бросается в глаза. – Прошу извинить мой поздний приезд и принять благодарность за приглашение.

– Ваш приглашал мой дедушка.

Ее слова звучали скорее как отказ, нежели дружеское приветствие. Подходя ближе, он понял, что она наблюдает за ним с тем же напряженным вниманием, что и он за ней. Ее взгляд был тверд и спокоен.

– Вы голодны?

Ее тон был сух, и воздух в комнате, казалось, звенел от напряжения. Может, он нарушил ее планы своим приездом? Оторвал от важного дела? Или она всегда так себя ведет? Впрочем, какая разница. Цель его приезда – обсудить с Тэлботом неувязки в его статье. А не вести светские беседы с этой тростинкой, его внучкой.

Она ждала его ответа, и отблеск пламени камина снова блеснул в ее глазах цвета начищенного серебра. Какой редкий цвет глаз! Серые глаза бывают меньше чем у одного процента населения. Разумеется, ученые сходятся во мнении, что это явление обусловлено наследственными факторами, однако зависит и от освещенности, и от частоты отраженного света. Уиттингем прочел несколько статей на эту тему, но впервые видит особу со столь экзотическим цветом глаз.

– Лорд Уиттингем? – Она деликатно напомнила ему о себе. – Вы ели что-нибудь?

«Должно быть, она приняла меня за слабоумного, если я так пристально разглядываю ее глаза и ничего не отвечаю».

– Я был бы гораздо счастливее, съев что-нибудь горячее, однако, учитывая обстоятельства и неудобства моего позднего прибытия, прекрасно пообедаю у себя в комнатах, если ваши слуги будут так добры принести мне поднос с едой.

Через приоткрытую дверь в гостиную проскользнул крупный полосатый кот. Уставившись на мгновение на гостя, он с удобством разлегся на коврике возле камина. Кошачий хвост зацепился за ручку чайника, стоящего на медной треноге возле каминной решетки. Коту явно было очень уютно в этой гостиной. Уиттингем даже позавидовал; он бы тоже хотел устроиться с удобствами!

– Разумеется. Я дам указания миссис Мэвис, чтобы вам немедленно принесли поесть. Альбертс проводит вас наверх. Благодарю вас, лорд Уиттингем.

Что это? Никак она спроваживает его, не успев толком поздороваться. Впрочем, какое ему дело: он бы все равно ограничил общение с леди Лейтон, насколько возможно. Так что он даже был рад.

Теодосия окинула графа оценивающим взглядом. Было бы неплохо собрать какие-никакие сведения о противнике, если уж обстоятельства диктуют, чтобы она открыла правду о своем поступке.

Даже стоя в другом углу комнаты, граф казался выше, чем большинство знакомых ей мужчин. Широкие плечи и сильную грудь безупречно облегал сюртук, явно сшитый у хорошего портного. Волосы у него были темно-русые, глаза – большие и ясные. Их цвет напомнил Теодосии о шкатулке красного дерева в ее спальне, где она хранила под замком всякие любимые вещицы. Она видела, как его взгляд метнулся было к креслу у камина, где стояла наготове трость с набалдашником из слоновой кости, на котором играли отблески огня в камине. Уиттингем казался несколько взбудораженным, когда смотрел ей в глаза, но это наверняка сказывалась усталость после долгого пути.

Она не ожидала увидеть человека столь молодого. Воображение почему-то рисовало образ старого ученого сухаря, нос которого вытянулся, а волосы рано поседели, раз он всю жизнь только и делал, что корпел над книгами.

Уиттингем оказался совсем другим. Однако, насколько она могла заключить в краткий миг знакомства, он производил впечатление исключительной силы. Силы ума и тела. Обладает ли он также силой характера? И что именно он ждет от визита в Лейтон-Хаус? Может, граф приехал, чтобы похвалить дедушкину статью – «то есть мою статью» – или оспорить ее?

Однако время покажет.

Глава 3

У Теодосиии выработалась привычка подниматься еще до рассвета. Ее любознательный ум всегда был полон идей и уже работал вовсю, составляя список неотложных дел длиною в две ее руки. Ранними утренними часами она дорожила больше всего. Теодосия могла без помех ухаживать за растениями и животными, наслаждаясь тишиной и покоем, прежде чем мир проснется и нарушит эту хрупкую красоту.

Она задержалась возле кухни и сунула в карман свежее, с пылу с жару печенье из теплой корзинки возле камина и еще кое-что из съестного. Кухарка и кухонная челядь привыкли видеть Теодосию ранним утром. Как и она, они были сосредоточены на своих делах и заботах грядущего дня. Затем девушка через заднюю половину дома вышла в длинный коридор, соединяющий основное здание с пристройками. Здесь, в окружении известняковых стен, были холодно и темно, хотя несколько настенных рожков и светильников и освещали ей путь.

Когда сгорел дом, в котором прошло ее детство, дедушка нанял рабочих, чтобы выстроить новый, и спроектировал поместье с учетом своих научных занятий. Помимо главного здания, где были все необходимые для людей их социального круга комнаты и спальни на втором этаже, тут имелась также отделенная от жилой части лаборатория для проведения опытов. Были также зимний сад и оранжерея с крышей и стенами, состоящими из множества огромных стеклянных панелей, которые пропускали солнечный свет в количествах, достаточных для цитрусовых деревьев, редких орхидей, садовых культур, а также спасенных животных. Расставленные в определенных местах жаровни с раскаленными докрасна углями обеспечивали тепло, поэтому тепличная растительность могла процветать, невзирая на перемены погоды снаружи.

Еще дальше от дома, соединенная с ним длинным закрытым коридором, была устроена комната, которую использовали главным образом для проверки теорий и проведения опытов, связанных с водой и плавучестью. Открытия в этой области Теодосия приберегала на теплое время года.

Дом и пристройки были просторнее, чем им с дедушкой требовалось, поэтому Теодосия принимала участие в ведении домашних дел, ведь имеющаяся прислуга не справлялась с таким хозяйством. При участии нескольких преданных слуг ее необычное, однако счастливое детство переросло во взрослость, и это несмотря на то, что она в одночасье потеряла родителей.

Теодосия вошла в теплицу и плотно притворила за собой дверь, желая поскорее скрыться от колючего морозного воздуха в коридоре. Снаружи, насколько она могла видеть, снег лежал почти на всех стеклянных панелях и даже засыпал некоторые из боковых окон, как будто в попытке вернуться обратно на небеса. За ночь выпало несколько дюймов снега, и время от времени порыв ветра взметывал сухие снежинки, закручивая в плотный вихрь, поэтому было неудивительно, что свет почти не пробивался сквозь снежные наносы. К счастью, в тепле, отражаемом от стекла и накапливаемом внутри, и при ее неустанной заботе спящие растения могли отлично пережить холодное время года.

От свечи, которую прихватила в коридоре, Теодосия зажгла несколько фонарей и стала наблюдать, как помещение мало-помалу заливает золотистый свет. Потом занялась животными. По необходимости она выхаживала раненых животных до тех пор, пока они не набирались сил, чтобы позже вернуть их в дикую природу. На ее попечении находились молодая сова со сломанным крылом, грызуны и кролики, сумевшие ускользнуть от зубов хищника, а однажды, несколько месяцев назад, даже раненый олененок. Однако с лета питомцев не прибавилось, и Теодосия держала нескольких оставшихся животных скорее из эгоизма, чтобы не было скучно, и даже разговаривала с ними и обещала, что судьба их сложится благоприятнее, если дождаться весны.

– Проголодался, наверное? – Она подняла плетеную крышку мелкой стеклянной емкости, в которой жил большой гребенчатый тритон, Triturus cristatus, и протянула руку ладонью вверх. Трехлапый тритон быстро взобрался на ее теплую ладонь, едва уместившись на ней. – Привет, Исаак!

Из кармана передника она извлекла несколько кусочков оставшейся со вчерашнего вечера говядины и стала смотреть, как маленькое проворное существо поедает угощение, которого хватит ему до конца недели.

– Какой ты красивый мальчик в этой шоколадной шкурке! – Она провела пальцем по спинке земноводного создания, прежде чем оно проворно перебралось на камень и дальше, в гущу растений в стеклянной емкости. – Кажется, в этом сезоне коричневый входит в моду! – Теодосия говорила, ни к кому особенно не обращаясь, хотя в стеклянной банке на полке садовая змейка, темно-зеленая, с ярко-желтым воротничком, высунула голову, будто с интересом прислушиваясь к ее словам. – Хотя мне, по большому счету, безразлично, какого цвета глаза у лорда Уиттингема. – Она сдвинула крышку из сетки и улыбнулась, глядя на рептилию длиной в три фута. – Скучал без меня, Уильям?

Змея, будто в ответ, слезла с коряги, распуская кольца внутри своего просторного помещения, и скользнула вверх.

– Теперь я знаю, что есть ты не хочешь; последнее время ты только и делал, что ел, и это хорошо. Снаружи снег, так что ловить там нечего. Бери пример с Исаака. – Она осторожно погладила головку змеи, добравшейся уже до края своей клетки, и разрешила рептилии обвить свое запястье, будто корягу. – Пойдем-ка проверим лимонные деревца. Одному из них еще предстоит оправиться после обрезки, которую я учинила пару недель назад.

Пока Уильям исследовал сочную листву, она поливала саженцы и проверяла, как они растут. Радуясь, что в этой части оранжереи снег не засыпал потолочные стекла, Теодосия поймала Уильяма, водворила его в клетку и завершила намеченные на утро задания. В половине одиннадцатого она переоделась и вошла в столовую, где дедушка уже дожидался ее за накрытым к завтраку столом.

– Доброе утро. – Теодосия запечатлела нежный поцелуй на его сухой щеке. – Как ты сегодня? – Вспомнит ли он, что у них в доме гость? Иногда память подводила дедушку, но Теодосия принимала его промахи как часть естественного хода старения и не осмеливалась слишком задумываться о возможных последствиях. У нее не осталось других родственников, кроме деда, и она очень им дорожила.

О затворнической жизни в Оксфордшире, отсутствии светской жизни и в целом будущем Теодосия с Тэлботом практически не разговаривали. К счастью, дедушка не подталкивал ее к переменам, и она втайне надеялась, что он не сможет без нее обходиться, особенно потому, что старел и дряхлел, так что они жили в ощущении взаимной любви и преданности друг другу.

Теодосия не жаловалась, поскольку предпочитала тихое существование в сельской глуши и радовалась возможности заниматься наукой. Бродила по холмам, собирая ботанические образцы, читала запоем – всего этого у нее не было бы, если бы ее воспитывали так, как принято воспитывать девочек. Непривычная к обычным женским делам, Теодосия взамен приобрела любовь к мужским занятиям; она могла позволить себе свободу, которую многие сочли бы неслыханной. Одна мысль лишиться всего этого внушала ей ужас. Лондон, с многочисленными социальными обязанностями и ограничениями, представлялся Теодосии параллельной вселенной, и она отказывалась там проявляться, невзирая на славный титул ее деда.

Иногда ее все же терзали угрызения совести, ведь она последняя из рода Лейтон. Только вот при вступлении в брак Теодосия вступила бы в семью мужа и ее дети все равно бы не унаследовали фамилию Лейтон. Вероятно, на этой земле все когда-нибудь заканчивается. Вот и родители ушли. От этой жестокой мысли сжималось сердце, но усилием воли Теодосия гнала ее прочь: вот еще одна привычка, которую она в себе выработала.

– Я предполагала, что тут уже кипят дискуссии. – Она заняла свое место за столом. – Неужели прославленный граф Уиттингем не почтил нас сегодня своим присутствием? – Ее насмешливое замечание было вызвано исключительно страхом разоблачения, и дедушка вполне мог укорить ее за неуместный издевательский тон.

– А я-то надеялся. – Дед погладил ее по руке и сделал знак лакею, который стоял наготове возле чайника с горячим чаем. – Однако миссис Мэвис сообщила, что граф потребовал завтрак к себе в комнату. Искренне надеюсь, что он не заболел после долгого путешествия, предпринятого в столь неблагоприятных погодных условиях.

Теодосия могла вздохнуть с облечением. Отлично. Чем дольше получится оттягивать встречу дедушки с графом Уиттингемом, тем лучше. Может быть, удастся вмешаться и убедить Уиттингема, что не стоит осаждать деда расспросами. Или еще лучше – самой удовлетворить его интерес и свести дальнейшие его разговоры с дедом к несерьезной болтовне.

Она, однако, понимала, что ее научные намерения, нелогичные и даже несколько запутанные, имеют мало шансов на успех, учитывая все возможные переменные.

– Да, это, наверное, усталость. В свете ваших вчерашних опасений граф, возможно, желает произвести наилучшее впечатление и, следовательно, решил несколько отсрочить обсуждение вопросов, которые и заставили его совершить это путешествие.

– Возможно, ты права.

Желая поскорее сменить тему, Теодосия потянулась к вазочке с джемом и подала его деду:

– Не хотите ли намазать на хлеб?

– Джем? – Дедушка скривился. – Ты же знаешь, я не люблю джем. Ненавижу его. Я никогда не намазываю его на хлеб. Слишком сладко.

Она была сбита с толку. Вернув вазочку на место, быстро взглянула на лакея, дежурившего возле двери. Лакей и глазом не повел, хотя Теодосия знала, что он слышал каждое слово из того выговора, который сделал дед.

– Разумеется. Как я могла забыть? – Ее голос дрожал от обиды. – Действительно, ужасно сладко!

Дедушка рассматривал ее с хмурой гримасой, но его глаза выдавали тревогу:

– Теодосия, я больше не ем джем. Вот и все, что я хотел сказать. Когда-то я его любил, но теперь класть его на хлеб не люблю.

Больше он не прибавил ни слова, сосредоточив внимание на содержимом своей тарелки. У Теодосии же аппетит пропал. Она сделала большой глоток чаю и глубоко вздохнула. Расстроенная разговором, сосредоточила мысли на визите графа. Что делать с Уиттингемом? Она дорого дала бы за то, чтобы узнать цель его приезда. И как предотвратить его встречу с дедом? Коснувшись дедова рукава, Теодосия легонько похлопала его по руке, и не для его успокоения, а скорее чтобы успокоиться самой.

– Полагаю, что некоторое время я никуда не буду выходить. – Мэтью посмотрел на свежевыпавший снег. Под окном его спальни навалило никак не меньше шести дюймов. Снаружи ветер лениво перегонял снег, наметая сугробы, а небо было блеклым и грозило новыми осадками. – Хотя ты мог бы разбудить меня и пораньше. – Отвернувшись от окна, он наградил камердинера сердитым взглядом.

Но невосприимчивый к критике Коггз сосредоточился на бритвенных принадлежностях. Выражение его лица оставалось безмятежным.

– Вы были измучены путешествием, раз проспали, чего с вами обычно не бывает. Верный признак, что скоропалительное решение нестись в Оксфордшир возымело последствие и взяло свою дань.

Точнее не скажешь. Мэтью загнал и себя, и лошадей. Семь часов езды по незнакомым сельским дорогам в нестерпимый холод – это достаточное испытание для любого человека, не говоря уж об ученом муже.

– Хорошо хоть, что ты догадался попросить поднос с едой прямо сюда.

Коггз сверкнул лукавой улыбкой.

– Здешняя прислуга очень любезна. Гостеприимные люди.

– Не сомневаюсь, что ты тут быстро освоился. – Мэтью добавил в кофе сливки и закончил завтрак без дальнейших разговоров. – Здесь только лорд Тэлбот да его внучка, так что приходится гадать, зачем им такое большое поместье. Огромный дом, здания кажутся совсем новыми. Меня особенно интересуют пристройки. – Он подошел к окну и стал рассматривать длинное крыло дома, ориентированное на запад. – Отсюда не разглядеть, но я подозреваю, что это может быть здешняя оранжерея. Тэлбот не поскупился, чтобы окружить себя всем, что только может пожелать ученый.

– Тогда вы нашли наилучшее место, где стоило застрять в снегопад, не так ли? – Коггз взмахнул бритвой. – Может, начнем? Чем скорее вы приобретете приличный вид, тем быстрее получите ответы на вопросы, которыми кипит ваш беспокойный ум.

– В самом деле. – Он сел, позволив Коггзу приступить к делу. Когда подбородок его был очищен от остатков мыльной пены, Уиттингем ответил на один вопрос, который, как он знал, камердинер хочет задать, да не решается: – Боль отступила. Вчера было гораздо хуже.

– Очень хорошо, милорд.

Мэтью удивился столь сухому ответу, но внимание заострять не стал и принялся быстро одеваться.

Он нашел лестницу, чтобы спуститься вниз – «вечно эти проклятые ступени» – и, заручившись помощью проходившей мимо горничной, отыскал дорогу в столовую, где было накрыто к завтраку. Леди Лейтон как раз выходила оттуда, опустив голову и шевеля губами – не иначе, беседовала сама с собой.

– Доброе утро, леди Лейтон.

Она вздрогнула, едва не подскочив, как кролик. Сияющие глаза от удивления сделались огромными, хотя она тотчас же сумела овладеть собой.

– Доброе утро, лорд Уиттингем.

Она задержалась на пороге, окинув его взглядом, который он счел изучающим. Уиттингем пожалел, что опирался на трость. Однако пренебречь необходимостью ради тщеславного желания покрасоваться было глупо и могло привести к страшным последствиям.

– Я заметил, что погода ухудшилась. – Он переминался с ноги на ногу в некотором смущении, сам не зная почему. – Надеюсь, мой приезд не нанесет ущерба вашему гостеприимству. Однако мне не терпится побеседовать с вашим дедушкой; похоже, время на моей стороне.

– В данный момент дедушка не расположен к беседам.

Странная девушка. Каким взволнованным голосом сообщила она ему эту обескураживающую новость.

– Ясно.

Он огляделся по сторонам, выхватывая взглядом обитые шелком стены коридора и хрустальные люстры тонкой работы.

– Возможно, вы окажете мне любезность и покажете хотя бы библиотеку или читальный зал? Не хотелось бы терять зря день, если хорошая книга может составить компанию.

Она улыбнулась ему, и отчего-то он вдруг ощутил тиснение в груди. Может, на завтрак съел что-то не то? Что бы это ни было, так быстро есть все же не стоило.

– У нас прекрасная библиотека. Вы найдете изобилие книг на любую возможную тему. Достаточно, чтобы занять себя на долгие часы, – довольно сухо сообщила девушка.

– В таком случае я уверен, что отлично проведу время.

Последние слова ее явно порадовали, и Уиттингем не понимал, почему она не проявляет любезности, как того требуют приличия. Она показалась довольной при общении с ним лишь однажды – когда он сказал, что сам найдет себе занятие на весь день.

– Не могли бы вы отвести меня туда? – Он внимательно наблюдал за собеседницей, гадая, согласится она или откажется.

– Если хотите, я покажу вам поместье целиком.

Она лукаво улыбнулась. Ее губы были в точности того же оттенка, как и цветок редкой камелии из юго-восточной Азии. Он обнаружил эти цветы, изучая лекарственные травы в поисках средства облегчить постоянную боль в ноге. Некоторые виды камелий подвергались скрещиванию, чтобы получить богатые целебным маслом семена. Листья же заваривали в чай для придания ему особого аромата, а их цветки отличались восхитительным розовым цветом. К сожалению, лекарственный эффект оказался недостаточным, зато смотреть на губы леди Лейтон было очень приятно.

– Лорд Уиттингем? – Ее тонкая бровь приподнялась на бледном лбу. Кажется, он опять ведет себя как болван?

– Прошу извинить мое молчание. Это не от недостатка внимания. Я бы сказал, что научный интерес, занимающий мои мысли, складывается в научную теорию. – Он слабо улыбнулся, неуверенный в том, как она отнесется к его признанию.

– И меня часто посещает подобное состояние. – Она кивнула. – А теперь следуйте за мной, и мы сможем начать с главного дома, а потом, если вам будет интересно, я покажу и пристройки, которые дедушка выстроил по собственному проекту. В Лейтон-Хаусе есть такие комнаты, которые вас, возможно, очень заинтересуют.

– Благодарю. С удовольствием. – Он внимательно рассматривал ее лицо, особенно глаза. – Мне кажется, мы с вами, быть может, начали наше знакомство с неверного шага. – Как неудачно он выразился! Незачем привлекать лишнее внимание к своей хромой ноге. – Похоже, снег отрезал нас от всего мира, а вы любезно тратите на меня время, согласившись показать поместье. Поэтому прошу, называйте меня Мэтью; зачем нам официальные титулы, если мы так далеко от душных гостиных клуба «Олмак»! Ни к чему нам чрезмерная чопорность!

Если бы он не наблюдал за ней так внимательно, мог бы и не заметить, как чуть сильнее сжались ее губы, будто подвергала сомнению каждое сказанное им слово или полагала его намерения недобрыми. Но он ведь не брал их дом штурмом; лорд Тэлбот сам его пригласил.

– «Олмак»? Название мне незнакомое; однако, оставив в стороне тему погодных неудобств, скажу лишь, что лучше всего нам держаться с любезностью, но официально.

Она не стала дожидаться его ответа, резко повернулась, отчего зашуршали ее юбки, и пошла по коридору влево.

Глава 4

Мужчины. Неизвестный вид. Трудно препарировать или понять их. Часто бестолковые. Как правило, любят повелевать. Надо признать, что Теодосия ограничила свое общение с ними. Однако из того, что она читала, слышала в разговорах и наблюдала со стороны, ей удалось составить рабочую гипотезу.

Лорд Уиттингем, Мэтью, оставался загадкой. Со всем своим блеском и лоском Лондона, поведением и манерой говорить он поставил ее в тупик, и она не могла прийти хоть к какому-то заключению. Пока они шли по коридору, Теодосия обратила внимание, что он прихрамывает, причем накануне хромота была даже заметнее, чем сегодня утром.

Обычные жилые комнаты гость осмотрел с вежливым одобрением, но Теодосия понимала, что лорд Уиттингем как человек науки заинтересовался бы не обширной библиотекой, а скорее особыми помещениями в пристройках. Их необычное устройство дало бы обширную пищу для разговоров, если графу и дедушке придется встретиться лицом к лицу.

Сначала она повела его в аптекарскую. Теодосия очень гордилась этой комнатой, где стены были побелены, а начищенный пол блестел как зеркало. Благоухающие связки высушенных трав терпеливо дожидались, когда их пустят в дело; цветки казались бледными и выцветшими в желтых рассеянных лучах солнечного света, струящегося сквозь дальние окошки. В открытом шкафчике красовались баночки, флакончики и пузырьки с разными веществами, в плетеных ларчиках, стоящих возле мраморной ступки с пестиком, лежали инструменты, коробочки, миски и полотенца.

Войдя в аптекарскую, лорд Уиттингем окинул ее одобрительным взглядом.

– Я и не догадывался, что ваш дедушка практикует изготовление лекарств из растений. – Он разглядывал порошки и поблескивающие бальзамы на нижнем ярусе полки, которая была к нему ближе других, и даже нагнулся, чтобы понюхать склянку с бледно-зеленой мазью. Запах этой мази заставил его отскочить, а Теодосия прикусила губу, чтобы не рассмеяться. Поделом ему – пусть не сует свой нос туда, куда не следует.

– Крокосмия.

Он поспешно взглянул на нее:

– Простите, что?

– Африканское цветковое растение семейства ирисовых. Иногда его называют «медные кончики» или «падающие звезды». Хрупкие лепестки с параллельно расположенными прожилками сидят рядами на цветоносе. Растертые в мелкий порошок, цветки испускают сильный неприятный запах, похожий на запах шафрана, и используются для лечения дизентерии.

– Это мне известно. – Уиттингем выпрямился, немного помолчал, прежде чем продолжить: – Наверное, вы внимательно слушали дедушкины рассказы или же обнаружили в библиотеке несколько томов по фармакологии, которые стоили вашего драгоценного внимания?

Его предположение о том, будто она приобрела свои познания, подслушивая за дедом или убивая время за чтением, раздосадовало и подкрепило ее личную теорию об исключительной твердолобости мужчин. Но Теодосия не стала терять время даром, разубеждая его в заблуждении. Именно она – единолично – занималась лекарственными травами. Дедушка совершенно не интересовался этой отраслью.

– Пройдемте? – указала она взмахом руки, и они молча проследовали в следующую комнату. Достав из кармана ключ, Теодосия отомкнула задвижку замка и вошла в зимний сад. Утром она уже приходила сюда, поэтому необходимости проверять, как там животные, у нее не было. Она торопливо проследовала по центральному проходу в оранжерею со стеклянными панелями. За спиной слышались шаги графа.

– Это… – Он разглядывал помещение со счастливой улыбкой. – Это действительно стоило увидеть!

Уиттингем подошел к одной из каменных колонн, на которой держались стеклянные панели стен, и коснулся стекла пальцами. Холодный воздух снаружи немедленно конденсировал его теплое дыхание, и на стекле остались отпечатки пальцев.

– Это одна из моих любимых комнат. Здесь я провожу очень много времени. – Теодосия не понимала, что заставило ее сообщить ему столь личные подробности. Вряд ли она старалась подружиться с графом.

– Я понимаю почему. – Он задержал на ней свой взгляд, прежде чем продолжить осматривать оранжерею.

Он исследовал оранжерею со всем тщанием ученого – как она и ожидала. И ей нравилось за ним наблюдать – а вот это было уже несколько неожиданно. Наверное, причина в том, что он, как и она, восхищался возможностями, которые открывало для науки устройство столь замечательного помещения. Несколько смягчившись, Теодосия отмела это соображение. Сейчас не время анализировать подобные странности.

Мэтью блуждал по оранжерее под впечатлением от продуманного устройства и внимания к мелочам. Одно дело – читать о науке, и совсем другое – жить наукой. Тэлбот соорудил два помещения – «и кто знает, сколько их всего», – чтобы проводить научные исследования. Без сомнения, тут найдется еще и обсерватория, или, по крайней мере, комната для наблюдения за погодой и занятий метеорологией.

В оранжерее было полно экзотических растений. Яркая листва и сочные свисающие побеги создавали впечатление, будто это джунгли в тропиках, далеко от Англии. Во влажном воздухе витали настойчивые запахи глинистой почвы и пряных трав. На плитках пола плясали солнечные зайчики, а снег, засыпавший стеклянные панели, словно пытался укрыть оранжерею от посторонних глаз. Каждый удивительный экземпляр растения или цветка сидел в собственном горшке – разнообразные горшки громоздились на полу и на столах. А среди растений стояла сама леди Лейтон, разрумянившись, как чайная роза. Казалось, она по-настоящему наслаждается пребыванием здесь, среди прочих редких цветов.

– Не перейти ли нам в библиотеку?

– Что вы здесь делаете, леди Лейтон? – Он подошел к цветку абрикосово-бежевого цвета и потрогал – лепестки были словно бархат. – Вы сами ухаживаете за всеми этими растениями или ваш дедушка держит штат садовников? – Внутренним взором он уже видел ее среди рядов цветочных горшков, с лейкой в одной руке, распевающей громкие песни за работой.

Он отогнал возмутительное видение.

– Чтобы содержать в порядке дом, в том числе и помещения для занятий наукой, нужно много слуг. Но я действительно люблю бывать здесь.

Это было самое открытое признание с ее стороны с той минуты, как они встретились. И еще он впервые видел ее такой: спокойной и довольной.

– Должно быть, ваш дедушка одновременно удивлен и рад вашему интересу к науке. – Его слова произвели немедленную перемену в ее поведении. Неужели он сказал что-то не то?

– Вы хотите сказать, будто всесторонние познания женщинам недоступны? – Она даже фыркнула, отчего ему захотелось улыбнуться. – Да я знаю каждую генетическую форму, от рода до класса и типа, и наоборот!

– Не сомневаюсь.

– Вероятно, вы относитесь к числу тупоголовых ученых сухарей, которые считают, будто женщины способны разве что вышивать? – Она начала расхаживать туда-сюда, и он был заинтригован ее бурной, если не сказать загадочной, реакцией на его в общем-то безобидное замечание.

– Вовсе нет, и если бы вы знали мою сестру, этого разговора бы вообще не состоялось. – Он едва не рассмеялся. Сестра Амелия была непослушным ребенком, и большую часть своих детских лет – да и потом, став взрослой девушкой, – она задавала ему жару. Мэтью обрел толику спокойствия лишь после того, как она вышла замуж.

– А ваша сестра, без сомнения, обладает грацией и утонченными манерами, она мастерица игры на фортепиано и ни разу не оступается в вальсе?

– Вы не знаете Амелию. Кроме того, танцам часто придают неоправданно большое значение. – Она вдруг поглядела на его ногу. Девчонка что-то слишком уж догадлива.

– Женщины в целом терпят несправедливость со стороны мужчин. Их разглядывают, судят в мельчайших деталях. Нам полагается глупо улыбаться, хлопать ресницами при каждой любезности, сходить с ума по привозным кружевам или новейшим модам – притом что у многих дам ума побольше, чем у джентльменов. – Ее лицо погрустнело, в глазах вспыхнули гневные искры. Явно для нее это были не просто слова…

– Я считаю, что человеческий мозг – это удивительное творение природы, вместилище разума. Неважно, куда он помещен – в голову пожилого мужчины или хорошенькой молодой женщины, – я все равно буду восхищаться его функциями. И я на каждом шагу встречал как исключения из этого правила, так и подтверждения ему. Нет ничего плохого в том, чтобы быть книжным червем.

– Книжницей.

Уиттингем смотрел на ее губы, когда она пробовала это слово на язык. Он невольно улыбнулся. Похоже, леди Лейтон его одобрила.

– Нам следует перейти в библиотеку. – Снова взмах юбок и шорох ткани, и она понеслась в сторону двери. Он последовал за ней, стук трости отмечал каждый его шаг.

Они остановились в дверях, тяжелые панели орехового дерева сомкнулись вокруг них отнюдь не гостеприимно. Он снова наблюдал, как леди Лейтон выбирает ключ из связки, собранной на серебряной цепочке, и отмыкает замок.

– У вас все комнаты под надежным запором? – Наверное, очень утомительно без конца отпирать и запирать двери, если живешь здесь. – Ведь в доме нет маленьких детей, не так ли?

Она едва заметно повела плечом, как будто знала за собой эту привычку и хотела бы от нее избавиться.

– Так заведено в Лейтон-Хаусе.

Больше она не сказала ничего, и он вошел за ней в прямоугольную комнату, которой по правилам полагалось бы быть гостиной, да только вот загвоздка: никакие гости бы здесь не поместились. Вдоль стен выстроились полки от пола до потолка, уставленные переплетенными в кожу томами. Периодические издания, журналы и газеты высились аккуратными стопками вдоль плинтусов и на каждом кресле и стуле. На овальных столиках красного дерева были выставлены всевозможные коллекции – заводные устройства, компасы, увеличительные стекла, калейдоскопы, призмы и кристаллы, и куда бы он ни посмотрел, везде видел нечто интересное. Руки чесались от желания потрогать то и другое, а ум радовался, предвкушая возможность открытия.

Он поднял взгляд на строгую леди Лейтон, которая терпеливо ждала возле камина. Интересно, каким она видит сейчас выражение его лица? Что до леди, она, кажется, забавлялась.

– Вы не предупредили, какие тут сокровища. – Кивнув, он снова взглянул на ближайшую полку. – Книги – только малая часть очарования библиотеки.

Он, правда, включил в число очарований еще и леди Лейтон, но, разумеется, вслух этого не сказал.

– Тут время летит незаметно. – Она улыбнулась уже знакомой лукавой улыбкой, и в ее глазах заиграли искорки. – Я часто здесь засиживаюсь.

Уиттингем вдруг понял, что она очень одинока. По крайней мере, так ему показалось. Он подошел к створчатому окну и охватил взглядом занесенную снегом местность, отметив и конюшни, и несколько скромных домиков вдалеке. Слева обнаружился амбар, а дальше – нечто неожиданное. Вглядевшись пристальнее, он понял, что это просто остов, составленный из обгорелой древесины. Неужели там когда-то стоял дом? Возможно, вот и объяснение, отчего в Лейтон-Хаусе так много строений. Но почему рабочие не разобрали бесполезный и опасный остов, который может рухнуть под напором ветра и причинить немалый ущерб? Уиттингем не хотел спрашивать, но вопрос сорвался с языка помимо его воли:

– Что там за развалины, с южной стороны? Похоже, там что-то горело?

С тем же успехом он мог бы сообщить леди Лейтон, что на лужайке сидит морское чудовище. Розовый румянец, которым он только что восхищался, сменился алебастровой бледностью, и радостный серебристо-серый цвет глаз погас, их словно присыпало пеплом.

– Теперь я вас оставлю, лорд Уиттингем. – Она не стала дожидаться его ответа. – Уверена, что вы найдете чтение по своему вкусу. Хватит на целый день.

Он шагнул вперед, нелепым жестом протянув руку, будто пытаясь просить прощения – и не понимая, что так ее смутило. Когда же он наконец обрел дар речи, ответом ему был звук закрывающейся двери.

– Доброго дня, Книжница.

Теодосия торопливо шла по коридору, в ее душе царил сумбур – будто бабочки метались во все стороны, сталкиваясь друг с другом и трепеща крылышками. Решительно, лорд Уиттингем – человек, способный лишить ее силы духа. И что за досадная привычка задавать ей неудобные вопросы? Их прогулка по дому длилась едва ли полчаса, но за это время он то и дело поднимал запретные для нее темы, одну за другой.

Ее затворническое существование.

Теодосия ухватилась за стойку перил, прежде чем начать спуск по лестнице.

Отсутствие светского лоска.

Необычное для женщины увлечение науками.

Ноги выбивали дробь по ступенькам, как будто она хотела затоптать этого Уиттингема с его неумеренной наблюдательностью. Теодосия вбежала в свою спальню и хлопнула дверью.

Утрата родителей.

Она задыхалась, привалившись спиной к стене. Терпение было готово лопнуть.

Долго ли этот спесивый граф собирается гостить в их доме? Наверное, ответ на этот вопрос стоит искать за окном. На миг забыв о своем огорчении, Теодосия забралась на широкий подоконник, заваленный подушками. К несчастью, мрачные небеса вторили ее мрачному расположению духа. Зловещие тучи, темные как уголь, громоздились на горизонте, предвещая новый снегопад. Она не могла припомнить, когда бы еще зима наступала столь сурово и неумолимо. Ее снова одолела досада, но она справилась с собой. Нужно найти Николауса, потрепать его за ушко и высказать ему все, что разбередило ее душу.

Ужасный вопрос лорда Уиттингема так и стоял в ушах, и глаза сами отыскали обгорелый остов усадебного дома. Время оказалось бессильно стереть из памяти некоторые воспоминания, и вот сейчас они вернулись с особой отчетливостью. Ее отец, старший сын дедушки и единственный наследник, был человеком выдающимся. Высокий, сильный, и ум его ничуть не уступал внешней красоте. Он умел заставить дочку улыбаться и смеяться без конца, подбрасывая ее высоко в воздух или опрокидывая на мягкое пружинящее сено ближайшего стога. Они гонялись друг за другом среди диких цветов, пока оба не выбивались из сил, и тогда он сажал ее себе на плечи и нес всю дорогу до дома, как будто она весила не больше перышка. Если до обеда оставалось еще много времени, они делали остановку возле яблони-пепинки, и он подсаживал ее на ветку. Его низкий голос запечатлелся в сердце Теодосии как драгоценнейшая из мелодий.

«Выбери нам два красненьких, Теодосия, сладких, как твои щечки!»

Как она старалась найти самые лучшие яблоки среди листвы, желая угодить отцу и вернуть хоть толику той любви, которой он так щедро ее одаривал!

Мама была красавицей, умницей и воплощением доброты. Она запоем читала книги, и ее любовь к знаниям оказалась заразительной. Под ее руководством Теодосия научилась бегло читать прежде, чем ей исполнилось четыре. Но, в отличие от Теодосии, которая считала свою наружность заурядной, мать отличалась и красотой, и утонченностью. Она до сих пор помнила материнские наставления, идущие от самого сердца.

«Теодосия, ты можешь выбрать любой путь к счастью. Следуй за велениями сердца и не упускай мечту. Человеческий ум не имеет границ».

Слезы капали из глаз Теодосии, но она их не утирала; какое облегчение, что можно, наконец, хорошенько выплакаться. Как смел лорд Уиттингем нарушать ее уединение и будить чувства, воспоминания и страхи, которые она пыталась похоронить в своей душе? Пусть его любопытные расспросы были всего лишь попыткой завязать разговор, но они задели чувствительный нерв, к тому же он обнаружил неожиданную проницательность в отношении ее личности. Так или иначе, все это совершенно нежелательно и даже жестоко, несмотря на то что выводы его – чистая правда.

Тем не менее сердце Теодосии сжалось от безотчетного страха. Страха разоблачения. Страха одиночества и безнадежного затворничества. А также опасения, что ее простая жизнь сделает кульбит, изменится и превратится в нечто такое, с чем ей не справиться. И все из-за вторжения одного-единственного мужчины. Так что, по целому ряду причин, чем скорое лорд Уиттингем уберется из Лейтон-Хауса, тем лучше.

Глава 5

Мэтью больше двух часов просматривал научные журналы и справочники, что нашлись в собрании Тэлбота, основное внимание уделив «Экспериментам и расчетам в области физической оптики» Юнга. В Лондоне, в «Королевском обществе», он прослушал лекцию Юнга о волновой теории рефракции света, поэтому чтение было и увлекательным, и поучительным, особенно если вспомнить отражательные свойства глаз леди Лейтон.[1]

Однако до обеда оставалось еще несколько часов, поэтому Уиттингем, желая убить время, покинул библиотеку, чтобы побродить по коридорам и, как полагается истинному ученому, сделать еще несколько открытий.

Совершенно случайно он набрел на кухню, где сквозь звон посуды отчетливо пробивался голос Коггза. Камердинер всегда был готов приударить за покладистой бабенкой. Небрежным кивком Мэтью вызвал Коггза в коридор.

И сразу же призвал камердинера к ответу:

– Что ты творишь? Неужели не усвоил прошлый урок? Не совершай ничего, что может показаться нечестным и что будет неверно истолковано. Мы гости в доме лорда Тэлбота, и твои действия характеризуют также и меня.

– Вам незачем напоминать мне об этом.

– Как раз наоборот. – Он постучал тростью о пол, чтобы не пустить ее в ход, наподдав Коггзу по голени. – Я видел, как юная особа хихикает в ответ на каждую твою шутку. А ты и рад стараться! И не смей отрицать. Я знаю тебя достаточно долго, чтобы понимать – мои предостережения имеют место быть. – Он было замолчал, но вспомнил еще один подходящий случаю упрек: – После того что ты учинил у Пембрука, я больше не получал приглашений.

– Это был единичный случай.

– Ты так говоришь каждый раз.

Но Коггза было не пронять.

– Так ведь Пембрук выздоровел, правда?

– Дело не в этом.

– А вам уже не терпится вернуться в Лейтон-Хаус вновь, правда? – Коггз поиграл кустистыми бровями. – Все эти комнаты с научными приборами – у вас, наверное, слюнки текут?

– Нашел, что с чем сравнить.

Дверь кухни распахнулась, и в коридоре появились две светловолосые горничные. Одна держала поднос с чайником и принадлежностями для чаепития, в руках у второй было блюдо с печеньем. Обе смотрели прямо перед собой, хотя та, что была небольшого росточка, бросила быстрый взгляд в сторону Коггза, после чего вторая, более рослая, тут же укорила ее за дерзость.

– Поспеши, Бесс! Леди Лейтон не любит, чтобы ее беспокоили после того, как она начнет.

«Начнет что?»

Но Мэтью придержал язык, как ни разбирало его любопытство.

– Просто не наделай бед. – Он устремил строгий взгляд на камердинера.

– Вы меня оскорбляете.

Уиттингем насмешливо улыбнулся.

– Кажется, я же еще и виноват? – Ткнув концом трости в носок ботинка Коггза, Мэтью последовал за девушками, хотя понятия не имел, куда они идут. Когда они скрылись за дальним поворотом, он замедлил шаг, потому что боль в колене остро напомнила, что стоит быть осторожнее. Без сомнения, грядет новый снегопад. Выругавшись сквозь зубы, Уиттингем повернул налево и очутился в светлом коридоре, где с обеих сторон были развешаны портретные рамы.

Малиновые в золотую полоску обои представляли собой превосходный фон для этой домашней галереи, но картин тут не оказалось. В рамках на обозрение были выставлены письма, статьи и написанные от руки заметки. Замедлив шаг, Мэтью прочел первое, что попалось на глаза, – опубликованную за два года до того статью о номенклатуре химических соединений.

Странно – галерея давала представление о научных достижениях лорда Тэлбота, но не о его предках. Где писаные маслом портреты родителей леди Лейтон? Где любимая борзая? Или традиционное генеалогическое древо графов Тэлбот, со всеми их потомками? Услышав голос леди Лейтон, он быстро повернулся и двинулся в противоположном направлении, стараясь не наступить на кота, который вдруг выскочил ему наперерез.

Взволнованная Теодосия энергично катала карандаш межу ладонями. Получилось! Энная попытка решить уравнение стандартной модели оказалась правильной. Физическая формула описывала фундаментальные частицы, составляющие вселенную, а ей было очень интересно исследовать бескрайние небеса. Много вечеров провела она, рассматривая созвездия, отмечая небесные явления или падение метеоритов. Иногда даже загадывала желания. И в любом случае, какова бы ни была ее цель, Теодосия смотрела в ночное небо достаточно часто, поддерживая любопытство и страсть к познанию. Так она познакомилась с работами математика и астронома Лагранжа, предложившего уравнение стандартной модели, которое она теперь и пыталась решить с некоторым успехом.[2]

Она могла вздохнуть – с облегчением и гордостью. Положила карандаш на лист бумаги. Нужно разыскать Николауса или дедушку и поделиться новостью. Динамические проблемы интегрального исчисления недоступны большинству людей, не изучавших всерьез высшей математики. Дедушка будет доволен ее достижением. И на лорда Уиттингема это произведет впечатление. «Но только если он узнает». От этой мысли ее шаг сделался совсем легким и пружинящим.

Войдя в холл, она быстро повернула налево и уткнулась носом прямо в галстук. Теодосия чуть не застонала с досады: умудрилась столкнуться с непрошеным гостем, Уиттингемом, которого только что ехидно вспоминала и которого старалась выгнать из своих мыслей. Отскочив на шаг, она потерла кончик носа. Мягкий шейный платок смягчил столкновение, но грудь у графа оказалась твердой, точно каменная стена. И эффект вышел несколько ошеломительный.

Однако Теодосия обрела самообладание – пришлось сделать глубокий вдох, чтобы успокоиться, и ее легкие наполнил аромат мыла – что-то древесное, с ноткой цитруса.

– Леди Лейтон, примите мои извинения. Я не слышал, как вы приближаетесь. У вас очень легкая походка.

Он протянул руку и крепко взял ее за руку, помогая обрести равновесие – проще говоря, удержаться на ногах. Теодосия против собственной воли уставилась на его ладонь на своем рукаве. Потом перевела взгляд на его сапоги, после – на трость. Ей бы не хотелось, чтобы он рисковал упасть из-за нее, однако Уиттингем, казалось, стоял твердо, тогда как она едва удержалась на ногах. Когда он отпустил Теодосию, она чуть покачнулась.

– Это я виновата, милорд. Слишком торопилась и не проявила должного внимания. – Они стояли почти вплотную друг к другу, и Теодосия против воли заметила, как в его карих глазах пляшут золотые искорки. Очень мило. Хотя зачем придавать значение таким мелочам?

– Снова сухо и официально? – В его голосе слышалось неодобрение. – Как я уже говорил, я прибыл к вам с кратким визитом, а после наши пути, вероятно, и вовсе никогда не пересекутся. Я живу в Лондоне, а вы – в этом большом доме в Оксфордшире. Ради удобства беседы – почему бы не оставить титулы и обращаться друг к другу по имени?

– Не вижу необходимости. – Теодосия сделала шаг назад. – Тем более учитывая доводы, которые вы только что привели. На краткий ли миг в снежном плену, или напротив, но у нас с вами не будет общих тем, за исключением тех, что продиктованы обстоятельствами вашего неожиданного приезда.

– Я был приглашен!

– Да, вы уже говорили.

– Как вам будет угодно, Книжница.

Он улыбнулся, будто ожидая от нее возражений. А Теодосия, чтобы его позлить, сделала вид, будто пропустила мимо ушей этот ехидный намек на ее любовь к чтению.

– Я думала, вы в библиотеке. – Быстрая смена темы оказалась эффективным отвлекающим маневром. Ей уже не хотелось трубить о своей победе на ниве математики.

– Я там был. Если угодно, провел за чтением почти два часа.

Уиттингем переминался с ноги на ногу, но лицо не выдавало ни тени эмоции, которая дала бы Теодосии понять, что ему тяжело или больно стоять. Может ли быть ему все-таки больно? Эта мысль по какой-то необъяснимой причине встревожила Теодосию.

– И сколько бы ни было в собрании вашей библиотеки великолепных печатных изданий по вопросам науки, оставаться там бесконечно я не мог. Кроме того…

Он умолк, явно дожидаясь ее реакции. На этот раз Теодосия снизошла:

– Да?

– Дверь осталась незапертой, вот я и решил, что лучше сбежать, пока есть такая возможность.

Она удостоила его усмешкой, хотя поощрять поддразнивание она не собиралась.

– А куда же вы так решительно направляетесь? Я уже понял, что в ваших коридорах легко заблудиться.

– Так вы же не живете здесь, милорд, – сказала она и подумала: «И слава богу».

Уиттингем коротко кивнул и перевел взгляд в конец коридора, словно решая, что еще сказать.

В наступившем молчании Теодосия смогла рассмотреть накрахмаленную льняную рубашку, поверх которой был тот самый злополучный шейный платок – он и благоухал мылом для бритья. А заодно и широкие плечи, и сужающийся к талии торс, которые облегал безупречной посадки шерстяной сюртук. Должно быть, у него чрезвычайно искусный портной. Конечно, ведь в Лондоне все одержимы модой и манерами, и это еще одна из причин, почему Теодосии никогда не стать своей среди светских людей.

– С этим не поспоришь, – пробормотал он вполголоса.

Теодосия машинально повторила фразу, хотя мысли давно приняли другой оборот. Нужно сбить его с толку, чтобы не совал нос, куда не следует, и особенно не лез к ней в душу.

– Если это все, что вам…

– А ваш дедушка? Может, за целый длинный день я найду возможность с ним побеседовать? В конце концов, именно он пригласил меня сюда.

– Не знаю. – Она покусала нижнюю губу и вдруг приняла решение. – Милорд, чем вы занимаетесь в Лондоне? – Один из самых надежных способов отвлечь – попросить человека рассказать о том, что ему интересно. Так сводится к минимуму вероятность, что он продолжит задавать неудобные вопросы.

– Подозреваю, мои занятия сильно отличаются от ваших здесь, в Оксфордшире. – Он прислонился плечом к стене, сложив руки на груди, как будто в его распоряжении было все время мира и ничто не мешало ему разглагольствовать бесконечно. Зажатая в руке трость болталась в воздухе, и ее медленное покачивание могло показаться гипнотическим, если следить за ней слишком долго. – Мне кажется, гораздо интереснее узнать, что вы здесь делаете, чтобы развлечься?

Она быстро вскинула на него глаза:

– Развлечься?

– Здесь что, эхо? – Он улыбнулся краешком рта, и ей вдруг тоже захотелось улыбнуться. – Да, развлечься. Вы разгадываете головоломки, коллекционируете пуговицы, пишете акварелью или читаете стихи?

– Я читаю.

– Но это наверняка не все, Книжница! – Он придвинулся ближе, наклонил голову, скрадывая разницу в росте. – Даже я не посвящаю чтению все свое время.

Последние слова он произнес полушепотом, как некий секрет, отчего ее пульс подскочил, а по жилам разлилось ощущение чего-то опасного. Ее возражение вышло слишком уж резким:

– Полагаю, тут, вдали от города, вам не хватает бесконечной череды развлечений, поскольку вы просто не способны провести день в тишине и покое, слушая пение птиц или любуясь звездами.

– Вовсе нет. Если угодно, любоваться звездами – это одно из моих любимых занятий. Это куда веселее, чем поливать растения в оранжерее.

– У меня там несколько животных. – Она расправила плечи, готовая противостоять несправедливости его предположения. – А еще я занимаюсь математикой!

От ее последнего замечания его брови поползли вверх.

– Я всего лишь предлагаю расширить сферу интересов.

Неужели он ее жалеет? Преисполнился сострадания? Воспоминания унесли ее в прошлое, когда долгие годы все вокруг только и делали, что выражали ей свое сочувствие из-за гибели родителей. И удовольствие от словесной пикировки тут же угасло, в мгновение ока сменившись злостью.

– Учитывая, что я познакомилась с вами меньше суток назад и знакомство наше будет исключительно непродолжительным, вы переходите границы допустимого, лорд Уиттингем!

Он изучающе смотрел на нее. Вопреки настойчивому желанию немедленно уйти, пронизавшему все ее существо, Теодосия сумела сохранить невозмутимый вид и не обратиться в бегство. Иначе он поймет, как сильно ее задел.

– Вероятно, да. – Он выпрямился. Трость дважды стукнула по плитке пола в напряженном молчании. – С вашего позволения, леди Лейтон, я должен переодеться к обеду.

Глава 6

– Это меня взбодрило. – Мэтью натянуто улыбнулся, принимая полотенце из рук Коггза. – Не припомню, когда в последний раз я был так приятно заинтригован.

– Бритьем, милорд?

– Нет. – Он фыркнул, адресуясь к камердинеру.

– Прошу прощения, милорд? – Коггз убрал мыло и помазок, а затем тщательно протер бритву. – Тогда о чем это вы?

– Ни о чем. – На этот раз Мэтью даже рассмеялся. – То есть просто тут ничего такого, что бы я хотел обсудить с тобой.

– Как жестоко. – Коггз изобразил обиженную мину. – Мы могли бы обменяться занятными историями. Та горничная, с первого этажа, уж порассказала!

Мэтью бросил полотенце, надел исподнее и сел на край постели, чтобы натянуть чулки.

– Разве я тебя не предупреждал самым серьезным образом, чтобы ты не совал свой нос в чужие дела?

– Да бросьте. – Коггз подошел к хозяину с парой коричневых кожаных штанов в руке. – Главное – оказаться в правильном месте в правильное время. И кстати – я ее отблагодарил.

– Служанку с кухни?

– Нет, горничную из гостиной. За интересные сведения.

Бросив на Коггза очередной сердитый взгляд, Уиттингем встал и застегнул ремень брюк, ожидая, пока ему подадут пару черных сапог. Камердинер быстро принес требуемое. Каблуки были подбиты таким образом, чтобы компенсировать хромоту. В этих сапогах походка Мэтью просто казалась слегка неровной. Однако чертовы сапоги были ужасно неудобными, и назавтра его тело заплатит сполна – как и за давешнюю скачку сквозь холод.

– Не стоит надрываться, пересказывая мне все собранные сплетни. Сплетничать нехорошо, это занятие для слабоумных. – Ему ли не знать: сколько кривотолков он слышал из-за своего увечья и нежелания вращаться в обществе. Но Мэтью изображал равнодушие. Сплетничать означало зря тратить слова и драгоценное время. И он пальцем не пошевелил, чтобы исправиться в глазах света, когда воздерживался от танцев или верховой езды, выбирая взамен более спокойный образ жизни.

С тяжелым вздохом Уиттингем сунул здоровую ногу в правый сапог.

– Вы же знаете, что болтают, – невозмутимо продолжал Коггз.

– Не заняться ли тебе своим делом?

– Нет. – В голосе Коггза уже звучало некоторое раздражение. – Кухня – это сердце дома, а сплетни слуг заставляют его биться сильнее.

– Ясно. Я как-то не думал. – Камердинер был заядлым сплетником. Зато с Теодосией ему оказалось чудо как интересно. Мэтью был заинтригован и немало увлечен девушкой, не пытаясь, впрочем, проанализировать свои чувства – может быть, причина интереса к ней гораздо глубже?

– Как вам будет угодно. – Ответ Коггза донесся сквозь шерстяную ткань строгого сюртука, висящего на крючке, – камердинер старательно собирал с него крошечные волоконца корпии. – Не успеем мы вернуться в Лондон, как Киркмен сделает предложение в третий раз. С подобной преданностью к наукам мы, надо полагать, тронемся в путь, едва наладится погода и дороги сделаются пригодными для проезда.

– Кто такой этот Киркмен? Лакей-воздыхатель твоей горничной? – Мэтью с силой втолкнул ногу в левый сапог и встал, проворчав что-то себе под нос. Сделал несколько шагов, радуясь комфорту, пусть и временному.

– Не совсем.

Коггз подал хозяину идеально отглаженную белую льняную рубашку, и он натянул ее через голову.

– Счастливой невестой будет леди Лейтон.

Новость дошла бы до его сознания быстрее, если бы голова не запуталась в складках ткани. Пришлось дернуть полу рубашки с такой силой, что шов затрещал.

– Что? Леди Лейтон собирается замуж?

– Милорд, я бы не стал сплетничать попусту!

– Я очень рад, что ты так быстро переменил мнение. – Мэтью выхватил галстук из недр гардероба и подошел к зеркалу. Нетерпение его вступило в схватку со здравым смыслом. Коггз долго не выдержит. Проговорится обязательно. Мэтью сосредоточился на галстуке, намереваясь повязать его небрежным, но элегантным узлом, про себя считая до двадцати. Он едва дошел до двенадцати.

– Разумеется, в таких вещах никогда нельзя знать наверняка, однако лорд Киркмен уже дважды делал предложение леди Лейтон, и прислуга полагает, что три – число магическое.

– Вот как? – Лицо Мэтью оставалось невозмутимым, однако надо признать, что его начинало разбирать любопытство. Леди Лейтон – особа редкостная. Воистину необыкновенная. Несомненно, она умеет и разозлить, и позабавить. Странный набор определений, несказанно далекий от комплиментов, которые так любят в свете, – «лебединая грация» или «деликатные манеры». В этом-то все дело. Она другая. Другая и интересная в лучшем понимании этого слова. «В самом лучшем».

Впрочем, для Уиттингема это не имело значения. И тут же чутье ученого указало ему на то, что он обманывает сам себя.

* * *

Через несколько дверей дальше по смежному коридору Теодосия с помощью Доры, своей юной горничной, тоже готовилась выйти к обеду. Не будь голова Теодосии так занята текущей ситуацией и тем, что может случиться, как только лорд Уиттингем наконец встретится с дедушкой, она бы старательнее внимала советам горничной и отказалась бы надеть свое самое нарядное платье. А так Дора ухватилась за возможность приготовить на выход белье и платье, ни разу еще не надеванные, порхая по комнате и болтая без умолку. Но Теодосия ее даже не слушала, в тревоге обдумывая упреждающий удар, чтобы лорд Уиттингем и думать забыл, зачем вообще сюда приехал.

Сейчас, глядя на свежевыглаженный наряд и горы прилагающихся к нему нижних юбок, она жалела, что не обращала внимания на Дору. Ей ничего не стоило отказаться от этого туалета, сойдя к обеду в простом и более удобном платье, да только она боялась появиться там позже всех. Не ровен час, дедушка и лорд Уиттингем начнут беседовать без нее!

– Миледи, как хорошо, что я сделала вам прическу с этой чудесной вышитой лентой! – Дора провела пальцем по виску хозяйки, убирая за ухо непослушный локон. – Не припомню, когда такое и бывало, чтобы вы разрешали мне разодеть вас понаряднее!

– А необходимости в этом не было. Ты зашла далеко только потому, что я слишком задумалась. – Теодосия взглянула в овальное зеркало-псише; оттуда на нее смотрело незнакомое лицо. Она предпочитала практичные дневные платья. Что-нибудь со множеством глубоких карманов для полезных вещей – кормила ли она животных, распоряжалась ли по дому или проводила научные опыты. Алмазные украшения, например комплект из сверкающих сережек и ожерелья, которые были на ней в этот вечер, надевались в очень редких случаях. Если надевались вообще.

– Видел бы вас сегодня лорд Киркмен, – Дора даже прыснула, совсем как девчонка. – Один взгляд на вас – и он бы онемел.

– Хорошая мысль, если это помешает ему наброситься на меня с очередным предложением руки и сердца. – Теодосия улыбнулась собственной шутке. Она отошла от зеркала, чтобы осмотреть себя во весь рост. Платье, конечно, было не столь смелым, как диктовали лондонские моды, но оказалось ей к лицу. Удлиненный корсаж, кружевные рукава; голубой цвет с сизым отливом выгодно подчеркивал необыкновенный оттенок ее глаз. А высокая талия и бесконечные слои полупрозрачного шелка создавали впечатление, будто она эфемерное, а не из плоти и крови, создание, что ей необыкновенно шло. Что ж, чем раньше она уймет любопытство Уиттингема и отправит его назад в Лондон, тем лучше.

– Дора, снег идет по-прежнему?

– Кажется, да. – Горничная поставила перед ней пару шелковых туфелек, расшитых серебряными бусинами, и бросилась к окну. – Да! Только стало еще хуже. За снегом почти ничего не видно.

– Вот и хорошо. – Оставалось только уповать, что погода сменит гнев на милость. Теодосия надела туфельки и в последний раз оглядела себя в зеркале. К ее немалому удивлению, выглядела она очень изысканно. Возможно, в такие моменты Теодосия не так уж отличалась от других девушек.

– Вам дать перчатки или веер, миледи? А сумочка нужна? – Дора приблизилась к ней с полными руками всякой дамской всячины.

– Спасибо, но я всего лишь спускаюсь вниз, к обеду. – Однако в последний момент она выхватила-таки из рук горничной расписанный вручную бумажный веер и бросилась к дверям. Старинные часы в холле уже пробили урочный час, и Теодосия едва ли не бежала вниз по лестнице. Она уже на четыре минуты опаздывала в гостиную, куда должны подать ликеры. Будет ли сегодня дедушка в здравом рассудке? Она очень на это надеялась. Возраст то и дело брал верх над его личностью, хотя Теодосия отказывалась верить, будто его умственные способности могли каким-либо образом пострадать, невзирая на неожиданные перепады настроения, которые приключались с ним в последнее время. Дедушка был признанным авторитетом во всех областях науки. Разве мог дать осечку острый ум ученого и любителя книг, особенно что-то забыть или перепутать?

Теодосия уже приближалась к дверям гостиной, несколько запыхавшись и с веером, который энергично болтался на ленточке, свисавшей с ее запястья. Путь ей перегородила экономка.

– Миледи, можно мне переговорить с вами? – Ее лицо выражало тревогу.

– Что такое, миссис Мэвис? Мне нужно войти. – Теодосия смотрела на двери гостиной, и сердце ее беспорядочно колотилось.

– Я вас не задержу, но мне кажется, вам следовало бы узнать…

Теодосия кивнула. От нетерпения она не могла говорить.

– Его светлость приказал кухарке включить в меню обеда джем. Смысла в этом никакого, поскольку в меню нет блюд, которые бы с ним сочетались. Но его светлость не желал ничего слушать, и я решила его не расстраивать – тем более что в доме гость.

– Не берите в голову, – ответила через плечо Теодосия, бросаясь к дверям гостиной. И старательно притворилась безмятежной, занося свою шелковую туфельку над порогом.

Глава 7

– Дедушка. – Войдя в комнату, леди Лейтон сразу же направилась к лорду Тэлботу. Протянула к нему затянутые в элегантные белые перчатки руки и крепко обняла, запечатлев на его щеке поцелуй.

– Теодосия. – Он произнес ее имя с такой любовью! Очевидно, старый граф был сражен тем, как выглядела сегодня его внучка. – Ты обворожительна!

«Теодосия? Теодосия». Имя ей подходило. Дедова тезка. Однако где же все-таки ее родители? Или они не живут в Оксфордшире?

– Спасибо. – Она улыбнулась. – Простите, если заставила ждать.

– Стоило подождать, чтобы увидеть тебя во всем блеске красоты! Кроме того, лорд Уиттингем вошел едва ли не за минуту до тебя. – Тэлбот обернулся в его сторону, и Мэтью покрепче сжал в руке набалдашник трости, готовясь отдать официальный поклон.

– Леди Лейтон. – Он выпрямился и взял ее руку. – Теодосия. – И сказал тихо, так, чтобы услышала только она: – Прекрасное имя, Книжница!

Она не ответила, но поспешно отдернула руку прежде, чем он успел запечатлеть на ней приветственный поцелуй.

– Мы еще не затеяли разговора, ждали тебя. – Тэлбот подошел к буфету и щедро отмерил бренди в два хрустальных стакана. Подал один Уиттингему и кивком указал Теодосии на канапе. – Посиди с нами! Возможно, тогда граф объяснит причину столь настойчивого визита.

Мэтью едва сдерживал желание напомнить им, что его именно что пригласили – а то все в этом доме так и норовят заклеймить его этаким светским мародером! Пожалуй, лучше поскорее взять быка за рога.

– Все из-за статьи в «Философских протоколах Королевского общества» за прошлый месяц. Она-то и привлекла мое внимание. Я нашел ваши рассуждения о законе точных пропорций очень познавательными, хотя у меня осталось несколько вопросов относительно целочисленных соотношений, которыми вы пользовались для получения соединений. Но некоторые вычисления весьма любопытны!

– Дедушка! – Теодосия подала голос со своего места на канапе. – Я бы хотела бокальчик красного. Если бы ты был так добр… – Она положила веер на стол.

– Разумеется. – Тэлбот встал и подошел к буфету.

Стоило ему повернуться к ней спиной, как Теодосия обернулась к Мэтью и подалась вперед, словно хотела поведать ему секрет, который не был предназначен для ушей деда.

– Сейчас слишком поздно начинать обсуждение сложных научных методов. Вероятно, дедушка устал. Не поговорить ли нам о чем-нибудь более приземленном? – Ее глаза сделались огромными, они смотрели на него с надеждой и мольбой.

– Разговор о том, какой вклад в науку сделал ваш дедушка, и есть единственная причина, отчего я предпринял столь дальнее путешествие в самых неблагоприятных погодных условиях. Предложение нанести визит и заняться теоретическими рассуждениями – это нечастый шанс, и уж я не стал ждать ни одной лишней минуты.

Но Теодосия ничуть не смягчилась.

– Держи. – Тэлбот поставил бокал вина на столик атласного дерева возле внучкиного веера и вернулся на свое место. – Итак, о чем же мы будем сегодня беседовать?

Мэтью не мог сказать с уверенностью, однако ему показалось, что Теодосия судорожно вздохнула. Одно было ясно – никакого вина ей не хотелось. Забытый бокал так и остался дожидаться на столе.

– Лорд Тэлбот…

– Называйте меня Теодором. – Тэлбот улыбнулся и отпил бренди. – Если нам предстоит провести время за беседой и отличной трапезой, следует отбросить формальности. Здесь, в деревне, мы не столь чопорны, как наши городские родичи. К тому же весь этот строгий этикет очень утомляет.

Мэтью обернулся к Теодосии, насмешливо играя бровью, чтобы напомнить об их недавней перепалке из-за имен, но заметил, что она не отрывает напряженного взгляда от дедушки. С едва заметной гримасой она следила, как тот поднимает стакан с бренди.

– Не возникает ли путаницы в доме – Теодор и Теодосия?

– Совершенно никакой. – Теодосия встретилась с ним взглядом, и не успел он моргнуть, как она сменила тему: – Что занимает ваше время в Лондоне, лорд Уиттингем? Кроме того, что вы предпринимаете внезапные поездки в глухую сельскую местность?

– Вам следует звать меня Мэтью. – Он изобразил победную улыбку. – Разумеется, по просьбе вашего дедушки. Кроме того, как вы сами заметили, мы вряд ли увидимся снова. Тогда какая разница?

Разговор прервался, поскольку вошел лакей и пригласил их к обеду. Схватив трость, Мэтью первым вскочил на ноги, но Теодосия опередила его, ухватив деда под руку, дабы именно он сопроводил ее в столовую. Мэтью напомнил себе, что не следует унывать. И сразу же задался вопросом, с чего бы ему огорчаться?

Они заняли места за длинным прямоугольным столом, освещенным свисающими с потолка люстрами. Да еще по меньшей мере дюжина свечей горела в серебряной вазе тонкой работы, стоящей в дальнем конце накрытого парчовой скатертью стола. Тэлбот уселся во главе, предоставив Мэтью возможность любоваться сидящей напротив Теодосией.

На несколько минут воцарилось молчание – льняные салфетки разворачивались и аккуратно укладывались на коленях. Проворный лакей налил всем вина, а хрупкая горничная сновала туда-сюда, разнося всевозможные лакомые блюда – трапеза началась.

– Должно быть, кухарка колдовала над этим великолепием весь день!

Теодосия сопроводила замечание улыбкой, но глаза ее по-прежнему смотрели холодно. Что ее расстроило? Они едва ли обменялись хотя бы десятком слов.

– А теперь, Уиттингем, расскажите нам о своих научных занятиях!

Тэлбот положил себе на тарелку щедрую порцию почек. Краем глаза Мэтью заметил, как поморщилась Теодосия при виде этого блюда.

– Как главное исполнительное лицо «Общества интеллектуального развития», я провожу много времени в ученых изысканиях. Занимаемая должность требует присутствия в Лондоне, где моей почетной обязанностью является аккуратное изложение научных новостей и открытий, как настоящих, так и прошлых. Ваша недавняя статья стала темой горячих споров на нашем последнем собрании, вдохновив меня на написание первого письма. Как вы, возможно, помните, я пригласил вас выступить в «Обществе» и поделиться своими результатами.

– Недавняя статья, говорите? Не припоминаю. И письма я также не помню. – На лице Тэлбота отразилось замешательство. – Какая была тема, говорите? – Отложив вилку, он смотрел на Мэтью с напряженным вниманием.

– В номере за прошлый месяц. Ваша статья о…

– Ах, что я наделала! – Теодосия грустно вздохнула, глядя на опрокинутый бокал. Пятно красного вина расползалось по кремово-белой скатерти, которая пала бессильной жертвой неуклюжести хозяйки дома.

Разговор оборвался. Лакей бросился к столу с полотенцем в руке, и испачканный участок был накрыт тканью чуть темнее цветом. Через минуту-другую сверху пятна поставили большое блюдо с глянцевитыми финиками и сушеными абрикосами, таким образом полностью скрыв его из виду.

А Теодосия тут же возобновила беседу. Не иначе, хотела отвлечь внимание от своего нечаянного промаха.

– Сколько я себя помню, дедушка изучал науки и делился знаниями со мной. Ребенком я осаждала его вопросами, и он всегда выкраивал драгоценное время и объяснял все в простых словах и с необыкновенным терпением.

– Вопросами ты донимаешь меня до сих пор, – заметил Тэлбот, рассматривая столовые приборы возле своей тарелки. – Однако склонность к расспросам – это и есть признак большого ученого. – Он поднял вилку и повертел ее в руке, прежде чем вернуть обратно на стол. – А вы, Уиттингем, тоже любите задавать вопросы, не так ли?

Мэтью как раз закончил жевать сочный ломтик лосося.

– Люблю! Кстати, о ваших расчетах фиксированных соотношений и массы. Я не смог воспроизвести ваш результат. Между прочим, я обнаружил…

Краем глаза он уловил, как слуги принесли большое сервировочное блюдо.

– Вы пробовали привозную ветчину? – С этими словами Теодосия сделала знак лакею.

– Благодарю вас. – Мэтью проводил глазами блюдо, которое поставили прямо перед ним. Теодосия вмешивалась каждый раз, стоило ему начать дискуссию. Или она просто хочет быть в центре внимания? Данную гипотезу вряд ли стоило проверять, поскольку ранее девица ясно дала понять, что вовсе предпочла бы не обедать в его обществе.

Тем не менее ее соблазнительное платье и сверкающие украшения могли служить подтверждением его теории. На ужине она выглядела ослепительно, с этой прической – волосы зачесаны назад и вверх, чтобы подчеркнуть высокие скулы и бледную стройную шею. Он слишком долго задержал на ней восхищенный взгляд. И лишь потом, подняв наконец глаза, обнаружил, что она, оказывается, за ним наблюдает.

– Божественно. Можно сказать – просто изысканно. – Мэтью, не дрогнув, выдержал ее взгляд. – Я о ветчине, разумеется.

Она продолжала, хотя щеки ее окрасил нежный румянец.

– У нас всегда ветчина к Рождеству. А поскольку приближаются праздники, я подозреваю, что кухарка осваивает новый рецепт. Чувствую аромат гвоздики и имбиря. – Она отрезала тоненький ломтик ветчины от куска, лежащего у нее на тарелке, и изящным жестом отправила в рот.

«Что затевает наша дамочка?»

– Дорогая, Уиттингем прибыл в Лейтон-Хаус не для того, чтобы обсуждать наше меню. – Тэлбот энергично закивал в такт своим словам. – А именно – зачем вы сюда прибыли? Вы интересуетесь науками?

Вот тут-то кусочки головоломки начали вставать на место. Следовало заподозрить ранее, но он был слишком увлечен сидевшей напротив миниатюрной красавицей с черными, как эбеновое дерево, волосами и серебристо-серыми глазами.

Она взглянула на него. Ясный, пристальный, понимающий взгляд. Хотела она того или нет, но этот взгляд сказал ему все.

– Тогда поговорим о другом, хорошо? – Мэтью допил вино и позволил лакею унести стакан, чтобы наполнить его снова. – Полагаю, снег завтра прекратится, а через день-другой дороги станут пригодными для езды.

Но Теодосия не откликнулась, в ее взгляде сквозило нетерпение. На минуту отвернувшись и оставив разговор, она бросила внимательный взгляд за окно, будто желала знать, что там за погода, хотя было темно и она ничего не могла увидеть.

– Передайте джем, пожалуйста.

Протянув руку, Тэлбот принял вазочку с абрикосовым джемом. Неужели у них принято подавать на стол джем? По мнению Уиттингема, консервированные фрукты скорее уместны к завтраку. Хотя, быть может, кто-то и захочет подсластить ветчину.

Теодосия ничего не ответила, и лакей быстро убрал вазочку. Она запоздало повернулась к столу, и он заметил в ее глазах тоску, которой раньше не было.

– Хотел бы я посетить это ваше «Общество». – Тэлбот вывалил несколько ложек джема в свою тарелку поверх еды. – Вы же сказали, что приглашали меня. Не припомню, чтобы я получал приглашение. Оно еще в силе?

– Дедушка. – В тишине столовой это прозвучало, как отчаянный крик. – Дедушка! – Она смягчила тон. – Не думаю, что путешествие в Лондон в самые холодные месяцы зимы будет разумной затеей. Мне невыносима сама мысль о долгой дороге целый день. Лорд Уиттингем, меня восхищает отвага, с которой вы предприняли поездку в Оксфордшир, однако мой дедушка не отличается здоровьем, да и угодить ему нелегко. – Последние слова она произнесла, глядя на залитую джемом дедову тарелку.

– Чепуха, – возмущенно откликнулся Тэлбот. – Я полон сил! И могу путешествовать не хуже любого из вас. И я счастлив принять ваше приглашение. – Его голос становился все решительнее.

Мэтью было крайне неловко – он оказался меж двух огней. Теодосия стремилась уберечь мятежного деда в его почтенном возрасте. Понимал ли граф, что часто теряет нить разговора? Насколько странными выглядят некоторые его поступки? Разумная, с четкими формулировками статья, напечатанная в медицинском журнале «Королевского общества», – была ли она плодом ясного, но несколько затуманенного ума? Или кто-то ему помогал? Теодосия упомянула о том, что дедушка многому научил ее за эти годы.

А письма, которые он писал, приглашая Тэлбота, чтобы тот представил результаты своих изысканий? Забыл ли Тэлбот о приглашении выступить в Лондоне или его внучка умело помешала ему прочесть вышеупомянутые письма, чтобы пощадить его гордость и сохранить репутацию?

Его ум лихорадочно заработал, прибегнув к обычному научному методу: выдвинуть гипотезу, затем доказать или опровергнуть ее с быстротой молнии.

Насколько сохранились умственные способности Тэлбота? Не исключено, что статью в журнал мог прислать кто-то другой. Кто-то, обладающий глубокими познаниями, но ограниченным опытом.

Кто-то вроде Теодосии.

«Ловкая штучка».

Глава 8

– Я против. – Теодосия сердито сверкала глазами на деда. Как не вовремя, если он сейчас разозлится и выйдет из себя! Она-то боялась, что его выходка с джемом – это самое страшное, что ей грозило, но как же она ошибалась! – Я бы не стала путешествовать в такую погоду. Тем более что приближаются праздники. Почему бы не запланировать поездку в Лондон после оттепели, уже в новом году? – Она натянуто улыбнулась. «Умоляю, дедушка, не добавляй унижения к моему длинному списку страданий!»

– Думаю, это мудрое решение, – вмешался Мэтью. – Мы в «Обществе» будем счастливы принять вас в любое время. А сильный снегопад – это непредвиденное обстоятельство, спешить нет никакой необходимости.

– Нет, есть.

Его тон сделался мрачным, и Теодосия уже не в первый раз задумалась, насколько отдает себе отчет дедушка в том, что его умственные способности дали слабину? Боится ли он того же, что и она? Понимает ли, что больше неспособен поддерживать разговор, что теряет нить беседы и путается в словах? И что нередко забывает простейшие вещи, вроде того как пользоваться ножом и вилкой?

– Мы можем вернуться к этой теме в любое другое время, – настаивала она. – Давайте не будем портить обед. Кроме того, не каждый день Лейтон-Хаус удостаивается чести принимать вас. – Она явно сделала над собой усилие и наконец выдавила слово: – Мэтью!

Он снова взглянул на нее. Похоже, так и таращился весь обед, но справедливости ради – они же сами усадили его напротив, ради приятной беседы. Тем не менее она задумалась: уж не считает ли он ее чудаковатой? Отверженной? Женщиной, воспитанной в глуши, лишенной светского лоска или того хуже…. Старой девой, «синим чулком»!

А он был красив. Можно сказать, даже слишком. Она видела, как перешептывались горничные, когда он проходил мимо. И несмотря на то что граф не мог обходиться без трости, его больная нога и хромота, которые он, несомненно, проклинал, делали его еще интереснее. Прямо силачом и настоящим героем. Однако Теодосия не станет размышлять на эту тему, потому что ее это не касается. Всего каких-то сорок восемь часов назад лорд Мэтью Стрэтмор, граф Уиттингем, был просто именем на бумаге. На бумаге, которую она швырнула в огонь камина из страха, что он каким-то образом материализуется.

И он материализовался, будто она вызвала его с помощью магического ритуала.

Он, будто читая ее мысли, все время смотрел на ее лицо. И она сердито напряглась, расправила плечи и отхлебнула вина для храбрости. Лучше всего держать его на расстоянии вытянутой руки. «Или еще дальше».

– Я рад побывать в Лейтон-Хаусе, и, как я уже говорил, «Общество» будет счастливо принять вас в любое время года.

Не иначе, он все понял! От этого Теодосия испытала облегчение – но и смущение в равной мере.

– Рада слышать. На Рождество хлопот и без того хватает – не следует планировать еще и поездку. – Она натянуто улыбнулась в надежде, что они смогут повернуть застольную беседу в более безопасное русло. Но в груди сердце билось тревожно. Мэтью оказался высокоуважаемым ученым. Ему не составит труда догадаться, что именно она так старательно пытается скрыть.

– Как вы справляете праздник? Ваши родители…

– Меня не удастся провести как ребенка! – Дедушка уронил нож на скатерть и вскочил так порывисто, что опрокинул стул. – Я еду в Лондон завтра же.

Теодосия подозвала взглядом одного из стоящих наготове лакеев, чтобы пришел на помощь – как случалось уже не раз.

– Дедушка! – Она тоже встала, протянув к нему руку, но он с негодованием оттолкнул ее. – Я не хотела тебя расстраивать. Почему бы нам не закончить обедать, а поездку обсудить позже? – Она тщательно выбирала слова, хотя заранее знала, что утихомирить деда все равно не удастся. У лорда Тэлбота регулярно случались резкие вспышки гнева, и, чтобы его успокоить, требовалась помощь двоих лакеев. Про себя она молила небеса, чтобы сегодня до подобного не дошло. Только бы не на глазах у лорда Уиттингема!

– Я могу чем-то помочь?

Он как будто все понимал. Его спокойный тенор звучал над самым ее ухом, но она не осмеливалась посмотреть на него – из страха, что не сдержит чувств и сломается.

– Решено. Я поеду в Лондон и выступлю перед «Обществом», и ты меня не остановишь, Белинда. – Слова лорда Тэлбота прогремели, как королевский указ. Эхом отозвался каждый угол столовой.

Сердце Теодосии сжалось от боли – но не от его сварливого тона или поведения капризного ребенка. Он назвал имя ее матери! Такого с ним еще не бывало: принять одну за другую или перепутать с реальностью смутные воспоминания прошлого.

И вдруг она превратилась из живого человека в ничто, с оцепеневшей душой и опустевшим сознанием. Краем глаза она видела, как два лакея выводят дедушку из столовой, суля покой спальни и чашку шоколада. Теодосия боялась поднять взгляд на Мэтью. В ней боролись стыд, возмущение и крайняя досада. Она бросилась вон из столовой, и слезы застилали ей глаза.

Он нашел ее в библиотеке. Судя по часам в холле, почти пробило полночь – время крайне неподходящее, но, проклиная ногу и злосчастную боль, которую причиняли ему чертовы сапоги, он не мог вернуться к себе в комнату, когда ум его лихорадочно рисовал образы страдающей Теодосии. Если бы он не сводил с нее взгляда весь обед, мог бы и не заметить, как она побледнела, как дрожали ее губы, когда она пыталась сделать глубокий успокаивающий вдох. И как метались ее пальцы, когда она перекладывала ложку с одного края тарелки на другой. Она страдала и пыталась бороться – как он сам, не желая сдаваться на милость боли.

Однако положение было необычным. Он был заинтригован, полон сочувствия – и понимал, что такая сильная, независимая, умная женщина, как Теодосия, вряд ли захочет его сейчас видеть. Хотя кто ей еще поможет? Он, как ни крути, совершенно посторонний человек, пусть даже и гость. С другой стороны, разве не так незнакомые прежде люди становятся друзьями?

Продолжая выпутываться из клубка своих размышлений, он вошел в библиотеку в надежде, что она окажется там. Она там и была.

Ее фигура вырисовывалась на фоне яркого огня, пылающего в камине. Она стояла спиной к двери, держась за высокий, со множеством полок, книжный шкаф. Хотя вряд ли она выбирала книгу для чтения, подумалось ему.

Она искала силу и опору. Прибежище в книгах и знании. Положение не то чтобы ему незнакомое. Бывало, и он тоже искал прибежище.

Она по-прежнему была в вечернем платье. Слои прозрачного шелка мерцали, вспыхивая отблесками пламени в камине – хозяйку дома можно было бы принять за мираж, если верить в подобную нереальную чепуху. Длинные локоны черных как смоль волос падали ей на спину почти до талии. Некоторое время он следил, как поднимаются и опадают ее плечи – слегка подрагивая.

Неужели она плачет?

Он едва не вскрикнул, застыв в нерешительности на пороге.

– Или входите, или уже идите к себе!

Отданное хриплым голосом приказание застигло его врасплох, но не мог же он отказаться от приглашения. Тяжело опираясь о трость, Мэтью пересек библиотеку, радуясь, что толстый ковер на полу заглушает стук его трости, столь живо напоминающий ему о собственном увечье. В Лондоне он слишком быстро понял, что женщины ищут принца на белом коне, а не хромца, ковыляющего с помощью трости. Впрочем, он никогда не предполагал, что сможет соответствовать столь почетной роли.

Она не обернулась, а он не знал, с чего начать. Меньше всего он хотел расстроить ее еще сильнее.

– Все ли с вами хорошо? – От банальности вырвавшегося вопроса Мэтью даже поморщился.

– Будет хорошо. – Она переменила позу, но так и осталась вполоборота к нему. Он заметил блеск слез в ее глазах, хотя щеки были сухими, да и ресницы тоже. – Итак, теперь вы знаете. – От ее слов, сказанных шепотом, у него сжалось сердце.

Он кивнул.

– Ваш дедушка пытается бороться. – «Наверное, как и все мы?» Мэтью тяжело вздохнул.

– Да. Можно и так сказать.

– Ум слабеет с годами. Естественный ход событий. Все мы стареем.

Она дернула головой и коротко фыркнула.

– Не все.

Он почувствовал себя задетым.

– Но это правда.

В комнате воцарилось гробовое молчание. Она так и не посмотрела в его сторону, держа спину подозрительно прямо, и он уже подумывал, не откланяться ли ему. Но любопытство, еще одно проклятие его натуры, приказывало остаться.

– Зачем вы это сделали?

– Вы о статье? – Она едва заметно пожала плечами. – Слишком много причин – долго перечислять.

– Назовите две, самые важные для вас.

Он ждал, и немало минут пролетело, прежде чем он решил, что она не ответит. Однако она ответила:

– Чтобы защитить наследие дедушки и его репутацию как ученого. – Она судорожно вздохнула, словно новая порция воздуха должна была укрепить ее, чтобы произнести остальное. – Чтобы доказать, что я тоже могу. Что я чего-то стою.

Ему хотелось схватить ее за плечи, развернуть лицом к себе и хорошенько потрясти. Неужели она думает, что статья в журнал может что-то доказать? Неужели она так мало в себя верит? Но он был достаточно благоразумен и просто развил тему дальше:

– Публикация статьи в журнале ничего не доказывает.

– Доказывает – пусть не вам, но мне.

Они стояли так минуту или две. Не дождавшись ответа, Мэтью сделал шаг назад. Ступая бесшумно, обошел кругом книжный шкаф и приблизился к нему с другой стороны. Убрав три тяжелых, переплетенных в кожу тома, он заглянул в образовавшийся проем – достаточно большой, чтобы разговаривать с ней лицом к лицу.

– Книжница. – Он понимал, что нажимать нельзя.

Она смотрела на него, в ее глазах блестели невыплаканные слезы.

– Прекрасный ум – это куда более драгоценно, чем тысяча прекрасных лиц. И разве вам не посчастливилось обладать и тем, и другим? – Ему захотелось протянуть руку и погладить ее по щеке кончиками пальцев – просто для того, чтобы попытаться ее успокоить. Она была такая маленькая. Одна-одинешенька. Обреченная на заботу о любимом стареющем родственнике. Где же ее родители, которым надлежало бы помочь в столь трудное время? Он вдруг преисполнился сострадания и давно забытого рыцарского чувства.

– Какую ошибку вы нашли в моей статье?

Может быть, обсуждение научных проблем поможет ей обрести спокойствие. Эмоции – такая ненадежная опора. Иногда помогают, иногда, напротив, становятся препятствием.

– Мы, конечно, опубликовали статью, однако в том, что касается расчетов, нам пришлось поверить автору на слово.

– Так бывает, – не сдавалась она.

– Только не в математике, – возразил он. – Но, если хотите, завтра мы могли бы поработать над уточнением расчетов.

Он смотрел, как расслабляются ее плечи, она больше не держалась как натянутая струна.

– А вы всегда бродите по коридорам в чужих домах? Ведь сейчас почти полночь!

Так она попыталась отвлечь его легкой болтовней, и Мэтью подыграл:

– Только когда женщина решает себя задвинуть на дальнюю полку.

– Я, конечно, оценила ваш каламбур, но, в буквальном смысле, это ведь правда.

– Не может быть, чтобы вы в это верили. – Он тихо засмеялся, а она не перебила:

– Как вы поранили ногу?

– Вот оно, искусство уклониться от темы!

– Причиняет боль?

– Да. – Мэтью внимательно наблюдал за ее реакцией. – В иные дни сильнее, чем в другие.

– Полагаю, многое в жизни устроено подобным образом.

Ее лицо исчезло из проема, появившегося между снятыми книгами, и он пошел вдоль полки.

Сейчас Теодосия почти дошагала до камина, юбки развевались при ходьбе.

– Вы пробовали камфару?

– Да. – Он последовал за ней, несмотря на пульсирующую тупую боль в ноге.

– Ванны с солью, ромашку?

– И то, и другое. – Он остановился, не желая, чтобы страдание отразилось на его лице сильнее, чем она уже имела возможность заметить в его походке.

– Лаванда обладает успокаивающим эффектом.

– Эффект от нее весьма кратковременный, зато несет от меня потом, как от надушенной дамы, весьма долго.

Неожиданно Теодосия улыбнулась, и в этот момент Мэтью отчетливо понял, что хочет ее поцеловать. Она была немного странная, привлекательная, загадочная молодая женщина, и сочетание этих факторов пьянило и кружило голову.

«Я должен ее поцеловать».

Перед ним стояла сложная натура, блестящая, утонченная женщина. Она была подобна увлекательной головоломке, к которой ему не доставало слишком многих фрагментов.

– А имбирная мазь? – Она стукнула кулаком по раскрытой ладони, будто только что обнаружила восьмую планету в Солнечной системе. – Если ее использовать регулярно, она вполне может принести желаемое облегчение.

«В данный момент облегчение мне может подарить лишь одно».

– Я попробую. Полагаю, вы дадите мне ингредиенты.

– Мы смешаем их завтра. – Она коротко вздохнула. – После того, как вы укажете мне на мою ошибку в вычислениях.

– Для столь юной особы вы отлично умеете торговаться. – Он сделал шаг, желая быть поближе к ней. – Может, это и не ошибка вовсе.

– Все равно, я бы хотела проверить.

«И я тоже».

– Разумеется. – Он сократил расстояние между ними примерно до одного шага. – Это самое малое, что я могу сделать, после того как вторгся в ваш дом.

– Вас же пригласили, – быстро возразила она. – Мой дедушка, – поспешила она внести поправку.

– Да. Именно так. – Мэтью стоял не шевелясь. Ему хотелось запомнить каждый миг этой сцены. Он любил примечать детали. Еще несколько дней, и он вернется в Лондон, с его влажным, негостеприимным воздухом и скользкими камнями мостовых. В городе ждут дела, которыми предстоит заниматься день за днем. И когда ему будет горько, он сможет утешиться этим необычным и не имеющим срока давности воспоминанием. О поцелуе женщины, скорее незнакомки, но более близкой ему, чем любой из друзей.

Преодолев разделяющее их расстояние, Мэтью согнутым пальцем приподнял ее подбородок. Ласково провел большим пальцем по щеке, и от его прикосновения она слегка вздрогнула.

– Это правда, Теодосия! У вас огромный потенциал. И это комплимент высшего свойства. Живи мы с вами в иные времена, люди восхищались бы вашим острым умом и превозносили бы вас. – Последние слова он произнес очень тихо, но не сомневался, что она услышала.

Атмосфера в комнате вдруг изменилась. В воздухе повисло давящее напряжение, но Мэтью не знал, что именно от него ожидалось. Теодосия чуть прикрыла глаза – единственный признак того, что тоже уловила эту перемену.

Сомнительно, чтобы она разбиралась в физической химии. Однако разговор на научные темы придал бы ей уверенности.

– Что вы знаете о природе притяжения? – Он осторожно привлек ее в свои объятия. Несмотря на свой ум, в его руках она была немногим больше, нежели испуганный кролик. Да, испуганный. Однако чего же Теодосия боялась? Она отреагировала еще до того, как он задал свой вопрос, и быстро вырвалась, чтобы отступить под прикрытие ближайшего стула тисового дерева.

– Наука – это целая вселенная. Я прочла десятки книг по самым разным научным дисциплинам.

– Я не сомневаюсь в вашей начитанности. – Он сделал шаг вправо. «Я намекаю, чтобы вы доказали глубину своих познаний». Это он сказал про себя.

– Большинство людей совершают почти семнадцать тысяч моргательных движений в день.

Этот неожиданный факт дал ему повод заглянуть в ее прекрасные серые глаза.

– Это интересно.

– Вы знали, что женское сердце весит меньше мужского, но бьется чаще?

Он положил руку себе на грудь.

– Вы уверены? В данный момент мое сердце стучит как бешеное. – Он с удовольствием наблюдал, как эти же серые глаза вспыхнули и сделались огромными.

– У человека в среднем сто тысяч волос на голове.

– А разве вы считали? Должно быть, жизнь здесь, в деревне, еще скучнее, чем я думал, хотя каждый ваш волос гораздо лучше остальных девяноста девяти тысяч девятисот девяноста девяти.

Должно быть, его комплимент ее смутил, и она стиснула зубы, но скоро снова заговорила:

– У омаров голубая кровь.

– Как и у моих предков. – Он широко улыбнулся, подходя ближе.

Теодосия сделала два шага назад.

– Коала, сумчатое животное из Австралии, спит двадцать два часа в сутки.

– Только подумайте, сколько интересных разговоров проходит мимо ушей коал. – Он двинулся влево, вынуждая ее поспешно маневрировать. – Вы всегда сыплете разрозненными фактами, когда волнуетесь?

– Я не волнуюсь и ничем не сыплю. Я доказываю глубину своих познаний. – Она даже гордо вскинула подбородок. – Пятьдесят процентов тепла человеческого тела сосредоточено в коже головы.

– Хотел бы с этим поспорить. – Он усмехнулся. – По крайней мере, мой опыт утверждает нечто иное.

Теодосия не поняла намека, но, отбросив стул и обойдя ковер, спряталась за книжным шкафом красного дерева прежде, чем он успел отыскать ее глазами. Но разумеется, она расслышала раздраженные нотки в его голосе.

– Наука не знает материала тверже алмаза.

– И опять-таки, говоря по опыту, я не уверен, что это так. – Мэтью уже не думал ни о чем другом.

– Я знаю ужасно много всего. – Она говорила с некоторым вызовом. – Считается, что размер Луны составляет двадцать семь процентов от размера Земли.

– А-а. – Он потратил минуту, чтобы изобразить улыбку. «Вот и доказательство, что размер имеет значение». – Вы заполнили свою память множеством интересных фактов для дискуссий, но вам не нужно меня убеждать. Вы и так произвели на меня впечатление. На самом деле я ни разу не усомнился в ваших ученых притязаниях.

– Вы ждете, что я стану вести себя точно деревенская дурочка? Начну хлопать ресницами и хихикать невпопад, стоит вам вымолвить что-нибудь лестное? Я уже говорила вам, что я совсем не такая, как дамы, за которыми вы ухаживаете в Лондоне. – Мелькнуло желтое платье – она бродила между рядами книжных полок. – В моей голове мозг ничем не уступает мужскому – в отличие от морской звезды, которая мозга не имеет вовсе.

На этот раз он не сдержал смеха.

– Ну это не такой уж исключительный случай, если вспомнить, каких мужчин я, бывало, встречал в Лондоне. – Он задержался возле третьего шкафа, с подозрением рассматривая полки. Куда бы она там ни направлялась, и речи быть не могло, чтобы ей удалось сбежать через какую-либо дверь. – Я бы мог решить, что женщина вашего типа…

– Моего типа?

Ее голос доносился издалека. Обогнув шкаф, он оказался в проходе, где бросил трость, которая своим стуком выдавала его приближение.

– Да, вашего типа. Вашей наружности. Я мог бы предположить, что вы уверены в себе и умеете себя держать. Вы красивы и умны. Осмелюсь заметить – в Лондоне такое встретишь нечасто.

Последовала долгая пауза. Похоже, он сказал слишком много. Или она просто переваривает его комплименты?

– И вы полагаете, что это правда? – Ее тон выдал гораздо больше, чем слова. Она появилась в конце прохода между шкафами.

– Я не мог бы сформулировать иначе. – Мэтью шагнул к ней, но боль, внезапно охватившая ногу, заставила его стиснуть зубы.

– Вам нехорошо?

Черт, Теодосия заметила, что он сдерживается изо всех сил. Хромота отнюдь не украшает, в ней нет ничего модного или хотя бы отдаленно интересного, если это не ранение, полученное на поле боя. Увечье его было прискорбным недоразумением, а жалости он не принимал ни от кого.

– Да нет, лучше некуда. – Ногу пронзила сильная боль, но он и глазом не моргнул.

Теодосия глубоко вздохнула, словно размышляя, верить ему или нет, а потом снова удивила – вдруг унеслась куда-то и в мгновение ока вернулась с тростью в руке.

– Она заставляет вас идти медленнее или дает опору?

– И то, и другое, хотя по большей части просто раздражает. – Ему не хотелось брать трость, но он все-таки взял. Неизвестно, долго ли будет длиться этот разговор в библиотеке, а Мэтью не собирался из-за своей немощи сокращать это драгоценное время, даже если в конце концов придется воспользоваться костылями. К тому же он все еще не отказался от намерения поцеловать Теодосию.

Глава 9

Теодосия подала Мэтью трость, но на самом деле ноги подкашивались у нее. Что происходит? Чувства неслись наперегонки, и результат был ошеломительным. Когда он увлек ее в свои теплые объятия, сердце ее разделилось пополам. Одна половина жаждала прильнуть теснее, вторая запаниковала и вынуждала бежать. Не следует привязываться к графу. Глупо полагаться на девчоночьи фантазии и воскрешать утраченные мечты.

Тем не менее он производил впечатление – перед ней стоял высокий и красивый мужчина, с обаятельной улыбкой и манящим взглядом из-под слишком длинных ресниц. Он сказал все, что она жаждала услышать, и вдруг мир сделался намного лучше, чем был. Уиттингем был красив, силен и слишком обаятелен, настоящая интеллектуальная загадка, притягательность науки в сочетании с нежными чувствами. Но Теодосия не может позволить себе думать об этом; и совершенно неважно, что в ее груди разливается странный жар, как только их взгляды встречаются.

1 Томас Юнг (1773–1829) – английский ученый, один из создателей волновой теории света, ввел понятие механической энергии и представление о модуле упругости, впервые описал явление астигматизма. – Примеч. ред.

2 Жозеф Луи Лагранж (1736–1813) – один из крупнейших математиков XVIII века, астроном и механик. Автор трактата «Аналитическая механика». Внес огромный вклад в математический анализ, теорию чисел, в теорию вероятностей и численные методы, создал вариационное исчисление. – Примеч. ред.

Продолжить чтение