Шаг Над Бездной

Главв 1

Теперь наверное, никто и не вспомнит, откуда возникла вражда между этими семьями. Жили они по соседству, два двора и разделял дувал (глиняная стена) с деревянной калиткой, чтобы можно было ходить к друг другу, не выходя на улицу, это настолько сильная дружба была между этими двумя семьями. Дома эти в махалле Сагбон, в старом городе, были построены очень давно, ещё в двадцатых годах прошлого столетия. Со временем, пристраивались дома. Но почти до самого землетрясения тысяча девятьсот шестьдесят шестого года, которое произошло в Ташкенте двадцать шестого апреля, улицы были нетронутыми напоминаниями о тех далёких годах, когда здесь жили наши деды, которые отсюда уходили на войну.

Эркин, которому в то время было восемнадцать лет, вместе со своим близким другом, которого называл братом, с соседом Мумином, одними из первых написали в военкомат о желании пойти на фронт. Эти парни учились в одной школе, в одном классе, росли вместе, их отцы дружили и матери были не разлей вода, часто готовили в одном казане и ели вместе, то у одного, то у другого в доме.

В сорок первом году, Эркин и Мумин, вместе с тысячами других молодых людей, ушли на фронт. Их родные каждый день ждали от них вестей и если приходил треугольный конверт, читали все вместе и вместе радовались. Беда не коснулась ни семьи Эркина, ни семьи Мумина, правда, война разбросала этих парней. Один воевал в пехоте, уходя со своим отрядом вслед за войной всё дальше, через деревни, через маленькие и большие города, другой воевал в танковых войсках.

Поэтому, первым с войны пришёл Мумин, не зная, жив ли его друг, брат, близкий сосед и одноклассник. На вопросы родных Эркина, Мумин лишь отвечал, что воевали они в разных войсках и ни разу за эти четыре года не виделись.

– Но будьте уверены, мой брат Эркин жив, ведь похоронки не было! Нужно терпеливо ждать, Мехри опа, Шакир акя, нужно ждать, – сказал Мумин, успокаивая родителей друга.

– Мой сын прав, Мехри опа, война четыре месяца назад закончилась, а люди до сих пор возвращаются домой. И наш Эркин вернётся, с помощью Аллаха. Не отчаивайтесь, он и нам сын, как Мумин Вам сын. Верно, Батыр акя? – прижавшись к старой гимнастёрке сына, обняв его руку, сказала мама Мумина, Зухра.

– Мой сын прав, письма от Эркина не было, скорбного сообщения тоже, не будет терять надежду, нужно ждать, а терпение нам всем даст Аллах, ведь Эркина мы любим не меньше, чем Мумина. Они наши дети, – сказал Батыр, отец Мумина.

Шакир акя и Мехри опа были старше родителей Мумина, совсем не намного, но у узбеков, будь они старше хоть на полгода, их непременно называли на Вы и обращались опа и акя, проявляя уважение. Но они были настолько близки, что позволяли обращаться с Зухрой и Батыром проще, называя на ты. Так было всегда, тем более и родители росли на одной улице.

Эркин вернулся глубокой ночью, через месяц после возвращения Мумина и нетерпеливо постучался в деревянную калитку своего дома, по которому тосковал долгих четыре года, вспоминая родной дом, улицу, родителей, между боями, сев писать очередное письмо домой. Мехри опа спала чутко, тем более, в конце сентября дни в Ташкенте стояли жаркие и ночи тёплые. Услышав стук в калитку, женщина, проснувшись, вскочила и спустилась с топчана, сердце в её груди так сильно билось, словно было готово выскочить, разорвав грудную клетку. Проснулся и Шакир акя, сестра Эркина спала в доме, девочка подросток, но спать во дворе, даже поодаль от родителей, не полагалось. Подбежав к калитке, трясущимися от волнения руками, женщина открыла её и буквально упала в объятия сына. Шакир акя, проснувшись, подошёл следом за женой и просто обнял их обоих, уткнувшись лицом в плечо сына, вдыхая запах дыма и пота от гимнастёрки.

– Сыночек! Родной мой! Наконец ты вернулся! Хвала Аллаху, ты вернулся! – восклицала бедная женщина, едва держась на ногах.

Спросонья, услышав стук и тут же вскочив с места, она дрожала всем телом и плакала от радости.

– Ну всё, мать, успокойся. Сын вернулся, утри слёзы и давайте присядем на топчане, – сказал Шакир акя, отходя от жены и сына.

– Ойижоним мани (мамочка моя), адажон (папочка), как же я по Вам соскучился! Столько раз представлял себе нашу встречу, столько раз видел во сне наш двор, – обняв мать и проходя вместе с ней к топчану, сказал Эркин, сняв с плеч вещмешок и бросив его на топчан.

– Ты вернулся и большего счастья нет, сыночек, садись, устал ты с дороги, а я самовар разожгу, – ответила Мехри опа.

– Может соседям сказать? Они ведь тоже ждали тебя, – спросил Шакир акя.

– Ночь сейчас… лучше утром. А… Мумин… он ведь вернулся? – осторожно спросил Эркин.

– Вернулся! Ещё как вернулся! Хвала Аллаху, руки-ноги целы и у него, и у тебя! Сын Садык акя без обоих ног вернулся, они рады, что живой. Все рады, пусть без ног, но ведь живой! А сколько людей похоронки получили? Проклятая война! Стольких сыновей и дочерей, отцов и братьев забрала! А как же ты, сынок? Как ты воевал? Аллах милосердный, слава Тебе, ты вернулся целым и невредимым, – не переставая гладить сына по плечу и руке, говорила Мехри опа, целуя поверх гимнастёрки.

– Значит, Дильшод без ног вернулся… жаль его… но война, она была очень жестокая, очень… – произнёс Эркин, глядя себе под ноги и вспоминая однополчан, которых приходилось оставлять на поле боя. И возвращаться за телами после затишья, чтобы собрать комсомольские или военные билеты, похоронить тела и написать их близким, отправив похоронку.

– Ладно, я самовар поставлю, ты с дороги, сыночек, может поесть посмотрю, – сказала Мехри опа, наконец отрываясь от сына и уходя под навес, где была летняя кухня, с небольшим очагом и казаном.

Эркин взял вещмешок и развязав его, вытащил буханку хлеба, две тушёнки, кусок мыла и несколько бесформенных кусков сахара. На глиняном возвышении стоял самовар, рядом лежали несколько сухих веток и древки, приготовленные для разжигания самовара. Газа и в помине не было. Женщина включила свет, лампочка висела на чёрном проводе с патроном и разожгла самовар. Мехри опа знала, что воду в него каждый вечер наливает муж, благо дело, до войны в махалле провели воду и у всех во дворах поставили водопровод. Но у многих были колодцы, вода в них была холодная и чистая, для питья и брали воду из колодца. Мехри опа вынесла из дома поднос, где лежали кишмиш, сухофрукты и чёрствая лепёшка.

Женщина, вот уже четыре месяца, как только объявили о полной капитуляции немецкого командования и советские войска одержали победу в этой страшной войне, сама пекла в тандыре лепёшки. Не каждый день конечно и не из белой муки, которую и достать было невозможно, но пару лепёшек Мехри опа убирала, завернув в скатерть, в надежде, что именно сегодня её сын вернётся и поест лепёшки. Но вот уже неделю, она не разжигала тандыр и не пекла лепёшек, это делала Зухра, ведь Мумин вернулся и к них заходили соседи, приезжали родственники и Мехри опа постоянно была рядом с ней.

На ужин она приготовила маставу, правда без мяса, мяса они вообще ели очень редко, если вдруг мясники резали скот и продавали. Мехри опа положила в маставу тушёнку, которую ловко, по привычке и открыл Эркин. Давно забытый вкус маставы, парень с аппетитом её поел, несмотря на глубокую ночь. Но была война и люди понимали, сейчас всем нелегко, сколько эвакуированных приехали с сорок второго года в Ташкент, скольких приютили семьи и не отличали никого, ели все с одного казана, спали под одним кровом.

Так и Зухра, взяла к себе девочку четырнадцати лет, её мать и маленький брат погибли при бомбёжки, когда на состав, в котором они ехали, совершили налёт немецкие самолёты и Карина чудом осталась жива, спрятавшись в овраге. Когда их вагон загорелся, началась суматоха и возникла паника, люди бежали от огня и пуль, которыми обстреливали сверху, с самолётов. Как девочка добежала до оврага, она бы и не вспомнила, но когда глубокой ночью раздался взрыв, бежали все и она побежала. Рядом падали люди, сражённые пулями, кто-то горел, объятый огнём, на земле валялись куски тел и трупы. Ужас и страх, которые испытала Карина, надолго заставили её замолчать и она долго не реагировала на людей, долго не произносила ни слова.

На рассвете, когда кажется всё стихло, а в воздухе стоял тошнотворный запах горелых тел, когда продолжали гореть вагоны, а оставшиеся в живых помогали раненым, Карина вылезла из оврага, с ней были ещё несколько человек, но она их в упор не видела и шла к вагону, как неприкаянная, шла, чтобы найти мать и брата. Она увидела их среди тех, чьи растерзанные тела были сложены в ряд, на земле. Мать она узнала по пиджаку и полуботиночкам коричневого цвета, на шнурочках, её лицо было изуродовано. Брата девочка нашла много позже, когда погибших стали хоронить.

Казалось, время для неё остановилось, слёз не было. Карина не сознавала, что их больше нет, она осталась одна на всём белом свете. Ведь перед отъездом из Ленинграда, перед самой эвакуацией, когда собирала свои вещи, она нашла похоронку на отца, которую мать спрятала под бельём в ящике старого комода. Теперь и вещей не было, искать что-то среди всего исковерканного после бомбёжки домашнего скарба, не было смысла и тем более, желания.

Весь день она сидела на земле, несмотря на холод, ведь была осень сорок второго года. За оставшимися в живых, приехали вечером, мёртвые тела хоронили тут же, в поле. Недалеко находился населённый пункт, откуда местные жители принесли лопаты, помогая хоронить людей, погибших в этой воздушной атаке.

В живых остались несколько десятков людей, среди которых была и Карина Сароян, армянка по отцу, русская по матери, чернобровая, большеглазая, белолицая девочка, стройная, но худая. Оно и понятно, война, голод в начале блокады в Ленинграде. Карина едва закончила восьмой класс, когда было решено эвакуировать её семью и многих других ленинградцев в Ташкент. Но до Ташкента ей пришлось добираться на попутных машинах, вместе с оставшимися в живых.

А в Ташкенте, волею судьбы, она и попала в семью и Батыра и Зухры. Единственный их сын ушёл воевать в самом начале войны, а Карине было всё равно, ей и вовсе не хотелось жить. Но доброта и тепло этих людей её удивили, правда, говорить она не могла, с голосом, после произошедшего, что-то произошло, голос словно заклинило, она пыталась сказать слова благодарности, но не могла.

Так, с сорок второго года, Карина осталась жить в доме Зухры и Батыра, помогая по дому. Её устроили в школу, в девятый класс и к концу войны, она закончила школу. Училась Карина хорошо, получила аттестат без единой тройки и хотела поступить в институт, мечтая стать врачом, как мама.

В ТашМИ она поступила без особого труда, правда, всё лето занималась… сама, повторяя школьную программу и сдав экзамены, поступила на хирургическое отделение. В тот год и вернулись, один за другим, сначала Мумин, следом и Эркин.

Мумин был парнем невысокого роста, плотного телосложения. Круглолицый, большеглазый, с густыми, черными бровями. Эркин, напротив, был высокого роста, широкоплечий, с крепкой шеей и статной фигурой. Да и нрава он был более жёсткого и решительного, нежели Мумин. Соответствующий своему имени, парень был мягким по характеру, добрым и уступчивым. Но дружба у них была крепкая, с самого детства, если не с рождения.

Наверное, можно и не говорить, что Мумин, увидев красавицу Карину, влюбился в неё с первого взгляда, как только вернулся домой. А Карина, которая много месяцев не говорила, однажды шла со школы домой, когда внезапно, из двора одного из домов, выскочила огромная собака и с лаем бросилась на неё. От испуга, девушка закричала, но вышла женщина и погнала собаку от неё, ну а Карина в тот день впервые за долгие месяцы, заговорила. Голос у девушки был нежный, красивый, ведь раньше, до войны, она и пела, и довольно неплохо. Прибежав домой, она обняла Зухру, которая относилась к девушке, словно к дочери, которой у неё никогда не было. А когда она радостно заговорила, Зухра заплакала.

– Батыр акя! Радость то какая! Наша дочка наконец заговорила! Идите скорее! – закричала женщина, целуя Карину в розовые щёчки и крепко обнимая её.

Глава 2

Мумин, которому исполнилось двадцать два года, устроился работать на машиностроительный завод, где проработал после окончания школы всего год и оттуда ушёл на фронт. Его родители замечали, как он смущается, как только Карина заходила во двор или в дом, правда, не загадывали наперёд и о женитьбе парня речи не было. Только Карина относилась к Мумину, как к брату и по- другому на него не смотрела. Да и Зухра знала, что у Карины нет никого, а когда Мумин вернулся домой, женщина представила его, как её брата, сказав, что считает Карину своей дочерью.

Ну а в Ленинграде за ней числилась квартира, недалеко от Невского проспекта, за Фонтанкой. В суматохе войны, о гибели Зинаиды и её десятилетнего сына никто ещё не слышал, властями было отмечено, что погиб отец Карины, командир стрелкового отряда, в чине майора, пал смертью храбрых на важном боевом задании и был награждён медалью За отвагу ранее и позже, Орденом Славы, посмертно. Старый дом, каких было много, отдельная, трёхкомнатная квартира, осталась за Зинаидой, но об этом Карина и вовсе не задумывалась.

Тёплое воскресное утро, проснулась сестрёнка Эркина и выйдя во двор, увидела брата и родителей, которые так и не легли, а сидели на топчане и тихо разговаривали. ГулИ, сестра Эркина, быстро умывшись, подбежала к брату и они крепко обнялись. Эркин был приятно удивлён, увидев, какой красивой стала его сестра, выросла и изменилась за эти четыре года.

– Какая же ты стала красавица, Гули! – воскликнул Эркин, разглядывая сестру.

Девушка, смутившись, покраснела, но скромно промолчала. Ей было семнадцать лет и она училась ещё в школе, заканчивала её, дружила с Кариной, хотя та уже училась в институте.

Эркин с родителями зашёл через калитку в дувале к соседям. Решили сделать сюрприз, порадовать возвращением Эркина с войны. Зухра уже была на ногах, самовар кипел, правда, мужчины спали во дворе на топчане. Карина, услышав возгласы, вскочила с кровати, она спала в доме, девушка была взрослая и Зухра отвела для неё отдельную комнату, понимая, что ей нужно переодеваться, отдыхать и заниматься, ведь теперь она студентка такого престижного института, как ТашМИ и Зухра не скрывала своей гордости за неё перед соседями, непременно называя Карину любимой дочкой.

Девушка испугалась громких возгласов и быстро надев на себя халат, выбежала из дома, с распущенными длинными, чёрными локонами, волосы девушки были вьющимися с рождения. Наверное, судьба иногда так играет с людьми, но выскочив из дома, стоя на пороге, она смотрела на Эркина, а он, обернувшись, словно его позвали, смотрел на Карину, в то время, когда его радостно обнимали Зухра, Батыр и Мумин.

Карина, растерявшись, тут же метнулась в дом и сев на кровать, прижала руки к груди, чувствуя, как сильно бьётся её сердце. Она вдруг ясно вспомнила ночь, когда их поезд бомбили и обстреливали сверху, с самолётов. Ясно услышала гул и грохот, крики толпы, в ужасе бегущей от горевших вагонов и перевёрнутых составов, сошедших с рельсов. Карина зажала уши руками и зажмурила глаза, не понимая, почему именно сейчас она вспомнила эти ужасы. Может потому, что Эркин был в гимнастёрке, а на его груди красовались медаль За отвагу, орден Красной Звезды и ещё два ордена? Но в городе многие ходили в гимнастёрках с медалями и орденами, время было такое. Это было честью, носить и форму, и ордена, что говорило о мужестве человека. Правда, Карине ночами часто снились кошмары, она просыпалась в поту и садилась на кровати, боясь уснуть.

Эркин, за доли секунды, увидев Карину, даже не успев разглядеть её, так быстро она скрылась в доме, но мимолётно заметил, что девушка очень красивая и ко всему, скромная.

– Живой! Вернулся! Где ж тебя так долго носило, Эркин? Почти пять месяцев прошло, как война закончилась! – обнимая друга, восклицал Мумин.

– Что же мы стоим? Проходите, садитесь вот тут, – показывая на топчан, сказал Батыр.

Зухра тут же убрала с топчана подушки и покрывала, на которых спали муж и сын, постелив курпачи. Мумин поставил на топчан хантахту(стол на низких ножках), который на ночь убирали вниз, Зухра постелила скатерть и побежала в дом.

– Карина? Дочка? А ты чего сидишь, как не родная? Гости у нас, давай поднос, вынеси и поставь на дастархан, я лепёшки вынесу, хорошо, вчера немного напекла. Самовар кипит, чай завари, дочка, Эркин наконец вернулся! Бедная Мехри опа, столько пережила, пока ждала сына. Давай, дочка, гости у нас, – говорила Зухра, ставя на поднос тарелки с сухофруктами и комковым сахаром, который с большим трудом доставали на базаре.

Карина встала и взяв поднос, вышла во двор. Эркин вновь посмотрел на неё, смущая девушку ещё больше.

– Ассалому аляйкум, добро пожаловать, – не глядя ни на кого, ставя поднос на хантахту, красивым голосом сказала Карина, как учила её Зухра и не поднимая головы, тут же ушла под навес, где кипел самовар. Ополоснув чайник водой из ведра, Карина заварила чай и взяв пиалки, вернулась назад. Чай она налила в пиалку и вылила обратно в чайник. Проделав так три раза и немного подождав, Карина опять налила в пиалку чай и протянула Шакир акя, следом Батыру. Тут подошла Зухра и положила на скатерть две лепёшки, в тарелке яблоки и персики со своего огорода.

– Мехри опа, поломайте лепёшки, ешьте, уважаемые. Как же хорошо, что ты наконец вернулся, сынок, радость-то какая! А Гули где? Что же и она не зашла? – спросила Зухра, проводив взглядом Карину, которая опять ушла в дом.

– Наши сыновья нас не осрамили! Грудь у них полна знаками заслуг перед Родиной! Спасибо вам, нашу седину не опозорили. Что же вы, ни разу не встретились на полях битвы? – спросил Батыр, глядя на Эркина.

– У нас с Мумином войска были разные, не довелось, Батыр акя, – ответил Эркин, с аппетитом смакуя давно забытый вкус лепёшки.

– С нашей улицы многие ребята не вернулись с этой проклятой войны… многие пришли без ноги или без руки, Достон, без обеих ног пришёл, но главное, живой! А каким красавцем был! – сказал Шакир акя.

– Проклятая война! Проклятые фашисты! Столько людей погубили! – воскликнула с отчаянием Мехри опа.

– Хорошо, что они не видели разрушенные города, не видели, что творили немцы, надеюсь и про концентрационные лагеря не знают… – подумал Эркин, вспоминая разрушенные города в руинах, через которые он проходил с войсками.

– А кто эта девушка, Мумин? Неужели ты женился? – наклонившись к самому лицу друга, спросил он, боясь услышать, что это именно так.

– Если бы! Это Карина, из Ленинграда, её, со всеми остальными эвакуированными, привезли в Ташкент. Мама рассказывала, девушка ехала с мамой и братом, поезд ночью разбомбили и сверху обстреляли немцы. Мать и брат, которому было лет десять, погибли, а она чудом выжила. В Ташкент многих эвакуировали, ты ведь знаешь, блокада Ленинграда была. Так вот, многие у нас живут до сих пор. Правда, многие уехали, иные до сих пор ищут своих родных, в пунктах райисполкома и даже военкомата открыты места, где записывают данные тех, кого разыскивают родные и близкие. У Карины нет никого, отец погиб в сорок втором, так она рассказала матери. Но… если бы она согласилась, я бы женился на ней. Она в ТашМИ учится, представляешь? Поступила в этом году, мама говорит, она хирургом будет. А ты держись от неё подальше, понял? Я первый, она мне очень нравится. Пусть не узбечка, ну и что, верно? Скромная девушка, у нас уже два года живёт, красивая очень… – задумавшись, сказал Мумин.

– Ну что ты, брат! Если и она тебя любит, конечно, я не стану камнем преткновения между вами, – загадочно улыбаясь, ответил Эркин.

Но Мумин то знал, что и в школе многим девушкам нравился не он, а Эркин. Ну да, Эркин был выше его ростом, крепче и сильнее. Он был дерзким и его боялись ребята, даже из старших классов. Но началась война, перед которой стали все равны, встали на защиту Родины и добровольно ушли на фронт. Эркин и Мумин были одними из первых, кто подал заявление в военкомат и первыми ушли на фронт. Эркин был дважды ранен, второй раз довольно тяжело, думали, что не выкарабкается. Но в бреду, парень повторял, что он не может умереть, пока фашисты по земле нашей ходят, он не может умереть, ведь он единственный сын у родителей.

– Мама не должна знать о ранении, я должен выжить, она не вынесет, доктор… я должен выжить… – повторял Эркин, когда его оперировали без наркоза, дав выпить стопку водки.

Эркин до этого никогда не пил водку, она подействовала мгновенно, к боли парень был стойким, военный хирург был очень удивлён, зная, какая это боль, когда тебя режут на живую. И Эркин, кажется смеясь смерти в лицо, выжил, правда, несколько дней горел от высокой температуры, да и доктор сказал, что парень не выживет, а операцию он сделал, потому что он был ещё жив и иначе мужчина поступить просто не мог. А Эркин выжил, к большому удивлению военного хирурга и что ещё удивительнее, быстро пошёл на поправку. Через месяц, Эркин вернулся в свою часть, где его считали погибшим, но не успели отправить похоронку его родителям.

– Курбанов? Живой значит… молодец! Хорошо, что мы не отправили похоронку к твоим близким, бои были жестокие, всё недосуг было, – сказал тогда его командир.

Такие моменты Эркин долго будет помнить, если вообще не всю жизнь. Он никогда не забудет друзей, которых оставил на поле боя, молоденьких сестёр, которые погибали, неся на себе тяжелораненых солдат, прикрывая их собой, дав шанс жить. Он не забудет русскую сестричку, которая вынесла и его, когда он с большим трудом вылез из горящего танка и пополз к своим, под пулями немцев.

С Тоней он, после того, как она его доставила в полевой госпиталь, потом часто навещала его, Эркин подружился. Полюбить он конечно не смог, да и война была, но Тоня полюбила узбекского парня из далёкого Ташкента, он не был похож на других. Чернобровый, глазастый, показался ей таким сильным и красивым, что сердечко девушки ёкнуло.

Молоденькая Тоня… девочка, которая едва закончила школу и после месячных курсов медсестёр, напросилась на фронт. А между боями, глубокой ночью, Тонечка увела Эркина подальше, где было тихо, где была трава и кусты, что закрывали их. Где она впервые целовалась с этим красивым узбеком, да, они целовались, несмотря на войну, несмотря на то, что в ту ночь Эркин впервые стал мужчиной, страстно целуя юное тело Тонечки, как он сам её называл. Сначала Эркин просто целовал девушку, потом напомнил ей, что ведь война, не до того им.

– Пусть война, любимый! Ведь завтра у нас может и не быть… пусть будет сегодня, пусть будет эта ночь. Просто люби меня, – сама целуя его глаза, брови, щёки и губы, обняв ладонями лицо, говорила Тонечка.

Эркин был воспитан не так, в строгой узбекской довоенной семье. Знал, что так нельзя, только после свадьбы, может поэтому и был юным мальчиком и в девятнадцать лет. Но как устоять, когда девушка, расстегнув свою гимнастёрку, оголила грудь, Эркин впервые видел женскую грудь, не думая, что это так прекрасно. И он любил, лаская руками и губами юное тело Тонечки. Снача быстро, словно боялся не успеть, у него дрожали пальцы от волнения и впервые охватившего возбуждения. Но Тонечка… откуда она могла знать такие вещи?

– Не торопись, Эдик, пусть удовольствие и нега длятся дольше, я так тебя люблю… ммм… люблю тебя… – шептала Тонечка, лёжа обнажённая под ним и называя его Эдиком.

Это была их первая ночь, когда он стал мужчиной, а Тонечка стала женщиной, правда для неё, для этой юной девушки, эта ночь оказалась и последней. Утром начался бой и Тонечка погибла, попав под пулемётную очередь. Погиб и парнишка, которого она несла с поля боя, хотя и накрыла его своим телом.

Об этом вспоминал Эркин, сидя на топчане со всеми, кто с таким нетерпением ждал его с закончившейся войны. Зухра пожарила картошку с яйцами, благо дело, несколько кур с одним петухом у них были. Что немаловажно, была и корова, правда, прокормить скотину было непросто, но именно благодаря корове, у них было молоко, сливки и кислое молоко. Ведь не каждый день удавалось готовить горячую пищу.

Карина была благодарна этим добрым людям, она видела, что они не различали её, давая всё то, что ели и сами. За два года они стали ей родными, это было правдой. Потом вернулся Мумин… Карина замечала, что нравится ему, но однажды она сама подошла к нему, видя, какой он застенчивый и как мучается.

– Мумин, я очень рада, что ты вернулся живой и невредимый. Ты мой брат и на этом всё. Другого и быть не может! – твёрдо заявила Карина.

Мумин улыбался, вроде как и не понимая, о чём она говорит. В тот день парень признался ей в любви. Робко, неумело, сказал, что полюбил в первый же день, как только увидел её.

– Люби меня, как сестру, хорошо? И я тебя, как брата… – ответила Карина, но не решилась сказать, буду любить, как брата, не смогла произнести слова любви.

Мумин, улыбаясь, покачал головой, видимо не соглашаясь с ней, а она с сожалением вздохнула и быстро ушла.

Карина часто задумывалась о том, что закончив медицинский институт, она уедет в Ленинград. Нет, конечно, она была безмерно благодарна и Зухре, и Батыру, но оставаться навсегда в их доме, она не хотела, всё же сознавая, что она им чужая. Девушка была уверена, что дом, в котором она проживала с родителями, быть может разрушен под бомбёжками или там быть может живут другие люди. Ведь в Ленинграде знали, что её отец, Сароян Давид, погиб и скорее всего, там было известно, что поезд, на котором они ехали из Ленинграда, разбомбили немцы и их считали погибшими. Но Карина думала, что устроится работать хирургом в Ленинграде, ведь больниц там много и ей непременно дадут квартиру по месту работы. Она приедет в Ленинград, а там всё и решится, ведь иначе и быть не могло. Свой город Карина очень любила, она родилась там, хорошо его знала, а когда услышала, как бомбили её город немцы, искренне плакала, словно теряла близкого человека.

Все обернулись, когда Зухра громко позвала Карину, ведь она ушла, налив всем чай. Карина выбежала из дома и подошла к ней.

– Карина, дочка, там картошки немного осталось, нужно почистить её и пожарим с яйцами, – сказала Зухра.

– У меня есть картошка, нужно побольше приготовить, мужчины наши приехали, – сказала Мехри опа, спускаясь с топчана.

– Я с пайком тушёнки привёз, можно её с картошкой пожарить, я сейчас, сидите, мама, – сказал Эркин, тут же встав с топчана.

– Тогда и картошку принеси, Гули покажет, где она. Карина, помоги Эркину и Гули позови, идите, дети, – сказала Мехри опа, вновь залезая на топчан и сев, сложив ноги под себя.

Мумин растерянно посмотрел на Карину и Эркина, парень заметил взгляд девушки, каким она посмотрела на его друга. Мумин такой взгляд знал, хоть и был очень простым парнем. Но встать и сказать, что с Эркином пойдёт он, Мумин так и не решился.

Эркин первым пошёл к калитке в дувале, Карина, смущаясь, пошла следом за ним. Кажется, Мумин был в отчаянии, зная Эркина. А сейчас, когда он с орденами и медалями вернулся с войны, он вырос в глазах всех, даже и его родителей. Мумину, воюя в пехоте, не удалось заслужить столько наград, хотя и он не трусил на поле боя, шёл в атаку одним из первых, с криками:

– За Родину! За Сталина!

Но так кричали многие, если не все, так бежали все, бросаясь под пули и танки, так и завоевали победу в этой страшной войне, наверное, самой страшной в истории человечества.

– Тебя как зовут? Кто ты? – войдя через калитку во двор своего дома и резко обернувшись, спросил Эркин, хотя Мумин и имя её ему сказал, и что с ней произошло, и откуда она приехала.

Но он мужчина, поэтому не хотел говорить о том, что Мумин разболтал ему о ней. Карина, которая шла за ним следом, испуганно отпрянула, всё же столкнувшись с парнем и ударившись головой о его грудь в орденах.

– Простите? – опешив, воскликнула девушка, посмотрев в глаза Эркину.

– Я напугал тебя? Прости, не хотел. Меня Эркин зовут, я ваш сосед… вот, с фронта вернулся… ночью. А ты… как зовут тебя? Тётя Зухра назвала тебя Кариной? Верно? Так ты не узбечка? – спросил Эркин, ещё больше смущая Карину.

Она сначала кивнула, затем тут же замотала головой, чуть не заплакав от растерянности.

– Ну что ты? Что с тобой? Прости, я не хотел тебя напугать, – сказал Эркин, разворачиваясь и уходя по двору к навесу, где была построена летняя кухня.

Кира идти за ним не решилась и он, обернувшись, с интересом посмотрел на неё.

– Что же ты встала? Помоги, – сказал он, поискав глазами, во что же можно сложить картошку.

– Эркин акя? Карина? Вам помочь? – услышали оба голос Гули, которая, услышав голос брата, выбежала из дома.

Девушка с утра убиралась в комнатах, ей нужно было бежать в школу.

– Там, на топчане, мой вещмешок, буханку хлеба и банку тушёнки принеси, сестра, – сказал Эркин, показав рукой на топчан.

Гули быстро принесла брату и буханку хлеба, и банку тушёнки.

– Карина, а ты не идёшь в институт? – спросила Гули подругу.

– Так ведь рано ещё, полшестого только, – ответила Карина, присев на корточки, чтобы удобнее было бросать картошку.

– Верно. В Ташкенте светает рано. А где все? У вас? – спросила Гули, бросая картошку в авоську, которую, раскрыв её, держал Эркин.

– У нас… может хватит? Так много положили, – сказала Карина, глядя на картошку.

– Ой и правда! Конечно хватит, что-то ещё нужно? – спросила Гули, встав с корточек.

Следом поднялась и Карина. Она была в светлом ситцевом платье, которое ей перешила Зухра, из своего, ещё не старого платья. В конце сентября, ночи были прохладные до самого рассвета, Карина надела поверх платья вязаную кофту, в которой и приехала в тот страшный день. Правда, кофту пришлось латать, она порвалась в нескольким местах в той суматохе, когда она бежала ночью от бомбёжки, огня и пуль. В те годы, об одежде люди не задумывались, но Зухра всё же купила ей туфли и ботиночки, пусть не новые, с рук, но добротные ещё вещи.

Девушка почти три года жила в её доме, конечно и Мехри опа в стороне не осталась. Были вещи дочери, всё же единственная дочь и Мехри опа для неё ничего не жалела. Она вынесла пару платьев дочери, свой пиджак и старое, приталенное, с каракулевым воротничком пальто, заставив Карину заплакать, от такой доброты этих людей. Зухра была портнихой, она шила на дому, правда, во время войны и работы почти не было, не до платьев и нарядов было женщинам, почти в каждом доме было своё горе и своя беда.

Но Батыр работал на железной дороге, при вокзале, поездА нет-нет, но прибывали в Ташкент, в основном, с ранеными солдатами, их увозили в госпиталя, что находились на Госпитальном и в Академгородке.

Война словно сплотила людей, многие добровольно ушли на фронт, многих оставили работать на авиационном заводе, который переоборудовали и стали выпускать оружие для фронта, а это танки, пулемёты, военные самолёты и мины. Работали люди в три смены, станки не утихали и ночами. Работали и женщины, и дети-подростки, которые засыпали у станков или падали от усталости и изнеможения.

Мехри опа работала в пекарне, но что удивительно, особенно в первые годы, она пекла хлеб для людей, часто падая от голода и шатаясь, продолжала работать. Женщина никогда не жаловалась, понимая, что война и хлеб нужен для людей, только такое у людей сознание было, они даже крошки в рот не брали, считая это преступлением, когда вокруг люди голодали. По карточкам выдавали хлеб и её семье, но был огород, были куры и коза, у Зухры корова, ещё до войны покупали, поэтому впроголодь они конечно не жили. Весной, до глубокой осени, поспевали фрукты и бахча, которые на время утоляли голод.

Эркин и Карина вернулись назад, где их ждали.

– Карина, дочка? Тебе на занятия идти, ты давай, позавтракай и собирайся уже. Ещё добираться надо, – сказала Зухра, взяв авоську из рук Эркина.

– Да, хорошо. Правда, рано ещё, – невольно взглянув на Эркина, который сидя на топчане пристально смотрел на девушку, ответила Карина.

– Эркин, мы ведь с тобой друзья. Прочь от неё, понял? – недовольно прошептал Мумин, грудь которого, от ревности, словно пронзила стрела.

Это чувство он ощутил впервые, сознавая, насколько это больно.

– А что я делаю? Послушай, она не узбечка, но и на русскую не похожа… кто она по национальности? – не отводя взгляда от Карины, спросил Эркин.

– А тебе не всё равно, если она скоро станет моей женой? – спросил Мумин, злясь на Эркина.

Парень сдаваться не хотел, хотя прекрасно знал, Карина его не любит, она относится к нем, как к брату. Но Мумин всё же надеялся, что однажды и её сердечко забьётся, от охвативших её чувств к нему. Во всяком случае, парень этого очень хотел и мечтал ночами, как бы они поженились и жили долго и счастливо.

– Вот когда поженитесь, тогда станет всё равно. А пока она тебе не жена, верно? Так кто она по национальности? И вообще, кто она? – вновь спросил Эркин.

– Послушай, брат, помнишь Ироду? Наша одноклассница? Она ведь до сих пор в тебя влюблена и ждёт тебя. На днях видел её, о тебе спрашивала, даже плакала, – вместо ответа на вопрос Эркина, ответил Мумин.

– Ирода? Ну конечно помню, столько лет вместе учились. Как там наши? Надеюсь… вернулись все, кто уходил на фронт? – боясь услышать худшее, спросил Эркин.

Мумин опустил голову и тяжело вздохнул.

– Какой там! Ушли на фронт многие, а больше половины ребят не вернулись. Санобар и Насима уходили на фронт… радистками… обе погибли под Курском, в одном полку служили. Мне Ирода рассказала. Санджар погиб под Сталинградом, в сорок втором. Гафур без ноги вернулся, но живой, Икрома помнишь? Тоже вернулся, вся грудь в орденах. Он же в военное училище поступил, в июне вернулся и в этом году поступил, – рассказывал Мумин, радуясь, что о Карине речи нет.

– Война… проклятая! Сколько подушек опустели, сколько матерей в горе остались! Фашисты проклятые! Гады! Сам друзей хоронил, скольких оставили на полях сражений… – вдруг помрачнев, воскликнул Эркин, глядя себе под ноги.

Услышав его слова, Батыр и Шакир акя, которые о чём-то беседовали, замолчав, взглянули на ребят.

– А Касым? Рустам? Санджар как? Они вернулись? – подняв голову и посмотрев на друга, спросил Эркин.

Зухра и Мехри опа готовили под навесом в казане. Карина почистила картошку, промыла её и оставив на столе, застеленном старой клеёнкой, ушла в дом, правда, нет-нет, но подходила к окну и сквозь занавеску поглядывала на Эркина. Девушка ещё не совсем осознавала, что парень ей явно понравился.

Эркин не мог не понравится, статный, высокий и широкоплечий, грудь в орденах, чернобровый, глазастый парень, с шевелюрой чёрных, вьющихся волос, коротко подстриженных, в школе его многие девушки любили. Но в те годы, девушки были застенчивые, стеснялись проявлять свои чувства, а Эркин, он и вовсе не думал про любовь, странно, но парень мечтал стать врачом. Откуда пришло такое решение, он бы и сам не ответил, но закончив школу, почти со школьной скамьи, ушёл на фронт, где впервые ощутил вкус любви, вкус поцелуя и нежных прикосновений женских рук и губ. Правда, он так и не полюбил, но забыть ту хрупкую, юную сестричку Тоню, он не сможет никогда.

– Рустам вернулся без левой руки, Санджар и Касым… в сорок четвёртом похоронка на них пришла, Касым погиб смертью храбрых под Винницей, Санджар на пол года позже, где, точно и не знаю. А собрать оставшихся ребят, нужно! Непременно нужно! Вроде все, кто в живых остался, вернулись. За тебя волновались, но и ты смерть обманул. Чем займёшься? Я устроился работать с твоим отцом, выучился на помощника машиниста. Впрочем, учился на ходу, так… типа курсы прошёл, правда, меня ещё не ставят на пути, но обещают со следующего месяца, сначала на местные дороги, в Фергану поедем, а когда пройду испытательный срок, может и в Россию буду ездить, – сказал Мумин.

Но казалось, Эркин его не слушает, нахмурившись, он думал о своём, вспоминая бои и однополчан, тяжёлое ранение и операцию без наркоза.

– Можно крышку закрыть, пусть томится, а мы пока ачукчук сделаем. Я сейчас, помидоры с огорода принесу, а Вы пока лук порежьте, Мехри опа, – попросила Зухра.

И взяв миску, женщина ушла в огород, где было посажено почти всё, от помидоров и огурцов, до перца и баклажанов. Картошку уже выкопали и посадили чеснок и лук. Да и огород свой, персики и яблоки, виноград и урюк, вишня и даже смородина была. Набрав с десяток помидоров, Зухра сорвала и несколько огурцов, затем вернулась под навес. Женщины сделали салат и переложив в косушки, подали на стол.

– Карина? Дочка? Иди поешь, потом поедешь в свой институт! – крикнула Зухра, отвлекая Эркина от тяжёлых мыслей.

Мумин недовольно посмотрел на мать, но что он мог? Вернулся Эркин, Карина теперь часто будет с ним встречаться. Парень решил поговорить с матерью, чтобы она сосватала ему Карину и чем быстрее, тем лучше, иначе, он её потеряет. Карина вышла из дома и подошла к топчану, под пристальные взгляды Мумина и Эркина.

– Эй? Что же вы девушку смущаете, а? Остынет, ешьте! – сказала Зухра, смутив словами и ребят.

Карина, сев на край топчана, смущаясь и стесняясь, немного поела и встала, выпив пиалку чая.

– Я пойду, ещё за Гули зайти нужно, – сказала девушка, взяв сумку и направляясь к калитке в дувале.

– Подожди, дочка, я деньги вынесу тебе на дорогу и обед, – сказала Зухра, взглянув на мужа.

– На вешалке, в кармане моего пиджака, – кивнув головой, сказал Батыр.

– У меня есть деньги, не надо. Со вчерашнего дня остались, – обернувшись, ответила Карина.

– Нет, дочка, так не пойдёт! Ты почти ничего не ешь, а надо кушать, заболеешь ведь, – сказала Зухра, быстро уходя в дом.

Карине пришлось остановиться и подождать, Зухра вышла сразу и подошла к ней.

– Держи вот и не экономь, в обед обязательно поешь горячее в столовой, – сказала Зухра, почему-то довольно громко, ещё больше смущая Карину.

– Хорошо, спасибо, – быстро взяв монеты и убегая, ответила девушка.

Видимо, Зухра хотела показать соседям, что заботится о Карине, не отличает её от своего родного сына и когда Карина ушла, Зухра вернулась к топчану и села на место.

– Значит, девочка решила здесь остаться? Не собирается вернуться в Ленинград? – спросила Мехри опа.

– А зачем ей возвращаться в Ленинград, Мехри опа? Тут её дом, она в институте учится, мы с Батыр акя к ней, как к родной относимся, верно, Батыр акя? – спросила Зухра мужа.

Мужчина кивнул головой, продолжив есть.

– А что… вот Мумин вернулся, может поженим их. Карина хоть и не узбечка, лучше тысячи узбечек. Красивая, скромная, вот врачом стать хочет, чем не жена моему Мумину? – разговорилась Зухра.

Кажется, она специально это сказала при всех, видела, как смотрел на Карину Эркин и решила, что так она отобьёт у него желание бесцеремонно смотреть на её будущую невестку, к которой Зухра относилась, как к родной дочери. Мумин довольно посмотрел на всех и с благодарностью улыбнулся матери. Эркин напрягся, но промолчал.

– Против её воли, они не поженятся, не те сейчас времена… – подумал парень.

Но вдруг подумал, что по сути, видит эту девушку впервые и почему вдруг злится на Мумина и его мать, ведь Карину он совсем не знает…

– Или же… она мне нравится? – подумал Эркин, но голос матери прервал его мысли.

– Эркин? Сынок? Что же ты не ешь? А с тушёнкой и картошка вкуснее, да с салатом ачукчук, ешь, прошу тебя, – ласково сказала Мехри опа, погладив сына по руке.

– Я ем, мама, ем. Очень вкусно! Ачукчук сто лет не ел… – растерянно ответил Эркин.

– Слава Аллаху, мой сын вернулся живой и невредимый, спасибо тебе, Всевышний… – с нежностью глядя на сына, подумала Мехри опа.

– Ну что, Батыр, нам тоже пора на работу. Спасибо за вкусный завтрак, Зухра. Но работа не ждёт, сама понимаешь, какие времена, опаздывать нельзя, – вставая с топчана, после того, как все, благодаря Всевышнего, обвели ладонями лица, сказал Шакир акя.

Глава 3

Вслух, на улице, никто не посмел бы говорить о вере, но так их учили отцы, не забывать о вере и Шакир акя, несмотря ни на время тяжёлое, ни на то, что нет-нет бывали и неожиданные аресты, после еды благодарил Аллаха за хлеб и просил здоровья близким, молился ночью, чтобы сын вернулся с войны, просил за всех сыновей. А работал Шакир акя в мастерской, в старом городе, где делал лопаты и кетмени, тяпки да вилы. Нужные во все времена вещи для узбеков.

– Мне тоже пора на работу, а ты что делать будешь, Эркин? Может со мной, на железную дорогу работать пойдёшь? А что, выучиться сначала на помощника машиниста, потом и на машиниста, – спросил Мумин, вставая следом за отцом и Шакир акя.

– Он только приехал! Пусть отдохнёт, отоспится, успеет ещё поработать, – заявила Мехри опа, с волнением взглянув на сына.

Женщина знала нрав сына, этот сидеть не будет и отдыхать тоже. Но ведь парень только с войны вернулся, Мехри опа с надеждой смотрела на сына, в ожидании его ответа.

– Некогда отдыхать, ойижон, я поеду в институт, может смогу поступить. У меня все документы в порядке, все даты стоят, когда и куда я прибыл. Может сделают уступку в приёме документов и разрешать сдать экзамены? Я попытаюсь, если же нет, что ж… найду работу и год поработаю, а на следующий год я непременно поступлю, – сказал Эркин, встав с топчана.

Мехри опа с гордостью взглянула на сына и довольно перевела взгляд на мужчин и Зухру.

– Поезжай, сынок, ты воевал, думаю, тем, кто воевал, есть льготы, иди, родной, прямо в гимнастёрке и иди. Отец, денег дайте сыну, пожалуйста, на трамвай и вообще… может есть захочет или в кино зайти, мало ли… молодой, пусть погуляет, – поглаживая плечо и отряхивая гимнастёрку сына, сказала Мехри опа.

Пока Шакир акя вытаскивал из кармана монеты, Мумин встревоженно смотрел на Эркина.

– Я знаю, ты врачом хотел стать, помню. Значит, ты в ТашМИ поедешь? Может я с тобой? Дода? Можно я сегодня на работу не пойду? Я же только помощник и поезд в Фергану уходит только поздним вечером, прошу Вас, – с мольбой взглянув на отца, спросил Мумин.

– Работу пропускать нельзя, сынок, ты же знаешь, ещё военное время, нельзя, сынок, пошли на работу, – ответил Батыр.

Тяжело вздохнув, Мумин прошёл следом за мужчинами к калитке, выходившей на улицу, всё же надеясь, что Карину он там не встретит. Парню не хотелось, чтобы Эркин и Карина оставались наедине. Эркин всё же взял монеты из рук отца, вспомнив, как он давал ему деньги и в школу. Но теперь, Эркин был взрослым мужчиной и понимал, что он должен содержать родителей, а не они его. И в институт поступить хотелось, тогда нужно будет искать подработку, можно и в самом ТашМИ. Так подумал Эркин, словно он уже учился там.

– А мы сегодня на вечер плов приготовим, может получится и мяса немного достать. На рынок сходить нужно, морковь с огорода принести, – сказала Зухра, собирая со стола пустую посуду.

– Я выйду на базар, ты морковь и лук порежь, я через час вернусь. Все ушли, к обеду Гули вернётся со школы, но им с Кариной немного картошки осталось, им хватит. Ну, я пошла, – поправляя платок на голове и крепче его завязывая, сказала Мехри опа.

– Я вынесу Вам деньги, Мехри опа, подождите немного. Хорошо, жара спала, а может я схожу? – предложила Зухра.

– Ты что же, считаешь меня старой? Что я, на базар не схожу? Мне же и пятидесяти нет! А ты всего на три года младше меня, – улыбнувшись, ответила Мехри опа.

– Нет, что Вы! Я не это имела в виду. Но проявляю уважение к Вашему возрасту, хоть на три года, но всё же Вы старше меня, – ответила Зухра.

Потом, побежав в дом, вскоре вынесла деньги и протянула Мехри опа.

– Это много, я тоже добавлю, пусть поровну будет, лепёшки на базаре куплю, печь некогда, пока тесто подойдёт. Буханку не купишь, по карточкам выдают, но слава Аллаху, война закончилась, скоро всё изменится. Слышала и карточки отменят, скорее бы уже, – возвращая половину суммы денег Зухре, сказала Мехри опа.

– Да, хорошо бы было, но главное, наши дети вернулись с этой проклятой войны! Теперь всё изменится, жить станем лучше, есть сытнее, пусть беды останутся позади, – сказала Зухра, собирая скатерть и унося под старый тутовник, где её и отряхнула.

Мехри опа через калитку в дувале ушла к себе домой, чтобы выйти на улицу из своего дома, хотя калитку и днём не закрывали. Но женщина прошла в дом и взяла деньги, которые лежали в ящике старого серванта, куда обычно складывали скудные заработки, но у многих и таких денег не было. Взяв два рубля, Мехри опа вышла из дома и направилась через двор к калитке.

Махалля Сагбон была старой в Ташкенте, все соседи друг друга знали, часто, у своих ворот или калиток сидели старики или же шли в чайхану, где проводили время за пиалкой чая, повезёт и лепёшкой с сухофруктами лакомились. Ворота и калитки не запирал никто, никто чужой не смел зайти в чей-либо дом. Так было всегда, с начала века, ещё до того времени, как началась революция. Старики умирали, рождались дети и поколения менялись, но не менялись традиции и устои этих простых людей. Так привыкли жить и так жили почти все, во всяком случае, в этой махалле. Свадьбы игрались почти всей махаллёй и на похороны собирались тоже всей махаллёй.

Мехри опа вышла на дорогу и немного подождав на остановке, села в трамвай. Базар Чорсу находился не так далеко, всего в нескольких остановках. Доехав, Мехри опа зашла на базар и прошла к мясникам, проходить к мастерам, где работал Шакир акя, женщина не стала. Ей не пристало заходить к мужу, это было не принято, мог прийти сын, но не жена и не дочь.

– Махмуджон ( ласковое обращение с прибавлением "жон", как у русских, например, Вовочка), сынок… мой сын с войны вернулся! Живой и невредимый вернулся! Вот плов хочу ему приготовить, он же его четыре года не ел, понимаешь? Ты дай мне полкило мякоти на плов, знаешь ведь, в другое время не просила бы, – мягко попросила Мехри опа молодого продавца, который ловко разделывал куски мяса большим, острым топором, на специальном широком и высоком пне, вырезанном от ствола старого тутовника.

– Поздравляю Вас, кеное (обращение к женщинам, так обращаются и к невесткам и снохам). Значит, Эркин вернулся? Небось, вся грудь в орденах, да? – не переставая работать руками, спросил Махмуд.

– Да! Вся грудь в блестящих медалях, я то в них не разбираюсь, но мой сын не осрамил наших с отцом седин, – с гордостью ответила Мехри опа.

Молодой человек, лет тридцати, был в белом яхтаге (белая рубаха с треугольным вырезом или распахнутая) в светлых, сшитых штанах и с тюбетейкой на побритой голове, наконец положил на бумагу, что лежала на весах, кусок говяжьей вырезки.

– Здесь чуть больше, Мехри опа, но деньги я возьму за полкило. Такая радость, Ваш сын вернулся! Ешьте на здоровье, это моё уважение к Вам и к Шакир акя, – сказал Махмуд, завернув мясо и протягивая Мехри опа.

Взяв полкило мяса с солидным перевесом, женщина положила его в сумку из искусственной кожи, с такими раньше и ходили на базар женщины.

– Да будет доволен тобой Аллах и ты будь доволен, спасибо тебе, Махмуджон. Приходи вечером к нам, с Эркином повидаешься, приходи, – сказала Мехри опа.

– Привет передавайте и Шакир акя, и Эркину! Соседям привет от меня, приходите ещё, Мехри опа! – вслед женщине, которая медленно уходила в сторону прилавка с лепёшками, громко сказал Махмуд.

Эркину пришлось возвращаться домой, нужно было взять аттестат и паспорт из планшета, с которым он не расставался на войне, где лежали военный билет, комсомольский билет и документы на ордена и медали. Эркин умылся под умывальником, вытерся и зашёл в дом. Где лежали документы домочадцев с домовой книгой, Эркин знал ещё до войны, он и нашёл их там же, в ящике старого комода. Взяв аттестат и паспорт, он положил в планшет и вышел во двор, а оттуда на улицу.

Он подошёл к остановке, пришлось ждать трамвай, на котором он и хотел проехать до ТашМИ. Конечно, он знал, что прошёл месяц и ему навряд ли позволят сдать экзамены. Был почти конец сентября, учёба давно началась, но парень лелеял надежду, пусть маленькую, но всё же он надеялся, что заслуги перед родиной, ему зачтутся. Сев в трамвай, он с пересадкой доехал до ТашМИ. Несколько кирпичных зданий, двух и трёхэтажных, с лечебными и учебными корпусами, стояли тут несколько десятков лет. Прежде, тут был кадетский корпус, но решением из самой Москвы, ТашМИ стал и медицинским институтом, и клиникой. Во время войны, сюда привозили и раненных солдат и офицеров, но в сентябре, студенты вновь начали учиться или же продолжили учёбу.

Эркин решил зайти в административный корпус и поговорить с ректором. В приёмную он зашёл смело, но его остановили.

– Молодой человек, Вас вызывали? По какому Вы вопросу? – тут же вскочив из-за своего рабочего стола, когда Эркин, взявшись за ручку, собирался открыть дверь кабинета ректора, спросила молодая девушка, лет двадцати пяти, с длинными косами, в белой кофточке и чёрной юбке.

– Здравствуйте! Я по вопросу поступления, мне с ректором поговорить нужно, – ответил Эркин, опуская руку.

Он понимал, без разрешения в кабинет входить нельзя.

– Но учебный год давно начался, Вы опоздали… – глядя на сверкающие ордена и медали на груди Эркина, ответила девушка.

– Верно, я опоздал… но у меня уважительная причина. Война давно закончилась, но приехать вовремя я не смог, нас оставили в Берлине, зачем, говорить не буду… ну так что? Могу я поговорить с ректором? – спросил Эркин.

– Боюсь, товарищ Захидов Вам ответит так же, сейчас он занят, может позже зайдёте? – спросила секретарша, возвращаясь на место, поняв, что парень без разрешения в кабинет не войдёт.

– Я могу и подождать, – нахмурив красивые, густые брови, ответил Эркин и сел на один из стульев, что в ряд стояли у стены.

Но тут открылась дверь кабинета, откуда вышла женщина, лет под шестьдесят, с высокой причёской из вьющихся волос с проседью, с приятным, серьёзным лицом. Следом вышел мужчина, среднего роста, подтянутый, широкоплечий, приятный на вид. Эркин тут же встал, привлекая к себе внимание обоих.

– Спасибо Вам, Хамид Закирович, у меня на кафедре пара, я пойду, – сказала женщина, собираясь выйти.

Эркин, кивнув, поздоровался.

– Ассалому аляйкум! – громко сказал он.

– Ва аляйкум ассалом, молодой человек. С фронта вернулись? Молодец какой, вся грудь в орденах. Нам можно гордиться нашими сынами. Хамид Закирович, вот перед нами пример доблести и отваги, – с какой-то нескрываемой гордостью сказала женщина.

Она была в сером костюме, длинная, ниже колен, прямая юбка, удлинённый жакет и белая кофточка снизу, с завязанной под горлом лентой вместо воротника.

– Мы и гордимся своими доблестными сынами, Дилором Икрамовна, конечно гордимся. Мой сын тоже воевал, Вы знаете… – ответил Хамид Закирович, погрустнев.

– Знаю. Простите… мне пора идти, а те, кто отдал свои жизни за Победу, никогда не будут забыты. Многие отсюда ушли, говорят, им поставят памятник на территории клиники. Всего Вам доброго, – сказала Дилором Икрамовна и быстро вышла из приёмной ректора.

– А Вы ко мне, видимо? Проходите в кабинет, молодой человек, – сказал Хамид Закирович, первым войдя в открытую дверь просторного кабинета.

– Проходите, садитесь, – указывая на стул и сам сев за свой большой стол, сказал Хамид Закирович.

Эркин сел и вновь поздоровался, с волнением ожидая начала разговора.

– Ва аляйкум ассалом, молодой человек. Что у Вас? Хотя я догадываюсь… видимо, учиться у нас хотите? – спросил Хамид Закирович, играя с карандашом, стуча им по столу.

– Я ночью вернулся, после объявления капитуляции, нас оставили в Берлине, для восстановления города, иначе, я бы успел к началу экзаменов, – ответил Эркин, глядя прямо в глаза мужчине.

– Понимаю, но учёба месяц, как началась… что же с Вами делать… документы принесли? Аттестат с собой? Вы ведь школу закончили? – спросил Хамид Закирович.

Его подкупал прямой взгляд парня, его открытое, мужественное лицо. И конечно, ордена и медали, хотя в институте учились многие студенты, вернувшиеся с фронта. Но что-то в этом парне было, что Хамид Закирович не смог ему сказать обычную фразу… приходите на следующий год. Эркин вытащил из планшета аттестат и паспорт и тут же протянул ректору. В его глазах Хамид Закирович увидел блеск надежды и радости. Развернув аттестат, Хамид Закирович довольно улыбнулся.

– Химия пять, физика пять, значит, эти естественные предметы Вам близки больше других? А за четыре года не забыли эти предметы? – спросил Хамид Закирович.

– Скрывать не буду и хитрить тоже, конечно, на войне ни о химии, ни о физике, тем более, об анатомии и биологии, не думал, не до того было. Но думаю, по мере учёбы, я всё вспомню и наверстаю упущенное за этот месяц, – ответил Эркин, не отводя взгляд от мужчины, глядя прямо ему в глаза.

– Я права не имею… но… у Вас очень уважительные обстоятельства. Давайте сделаем так… при поступлении, абитуриенты сдавали четыре экзамена и с этого года, министерством образования было решено учёбу в ТашМИ продлить до шести лет. Время ещё есть… Замира? Вызовите мне заведующих кафедрами хирургии и кардиологии, которые были в приёмной комиссии во время приёмных экзаменов, пусть и Дилором Икрамовна придёт, – нажав на кнопку вызова секретарши, сказал Хамид Закирович, когда девушка забежала в кабинет.

Замира тут же вышла и минут через двадцать в кабинет ректора постучались, затем вошли двое представительных мужчин преклонного возраста, в строгих костюмах, белых рубашках, при галстуках и вернулась Дилором Икрамовна. Женщина догадалась, увидев Эркина в кабинете ректора, зачем их вызвали. Хотя, такого в этом заведении ещё не было. Но этот парень и ей понравился, не потому, что грудь его была в орденах, понравился прямой взгляд, красивые черты, мужественное лицо… Когда все вошли в кабинет, Эркин тут же встал.

– Ассалому аляйкум! – поздоровался Эркин с мужчинами.

Волновался ли он… парень с войны только вернулся, несмотря на то, что и закончилась она почти пять месяцев назад. Эркин на поле боя и смерти не боялся, он просто не думал о том, что мог погибнуть, как гибли тысячами людей и не только военных. Гибли и мирные жители, он никогда не забудет, как освобождая деревни и сёла, дальше города, видел тела и женщин, и детей, и стариков… видел сожжённые деревни, разрушенные здания – это было страшнее. Солдаты шли на смерть, ради победы, но за что гибли мирные жители, он понять не мог. Не мог понять жестокость фашистов. У него на родине, люди даже со скотиной обращались по-доброму, а тут были живые люди, дети, старики и женщины… до сих пор, ночами ему снились кошмары.

Нет, он не волновался, его прямой взгляд покорял сидевших в кабинете людей мужеством, они смотрели на него с неким чувством вины. Вот ведь, стоит перед ними мальчишка, который уже воевал, может и ранен был, вся грудь в орденах. Правда и Хамид Закирович, и эти мужчины, тоже просились на фронт, но и возраст преклонный, и работа в тылу, конечно, их не отпустили, хотя уходили мужчины и в их возрасте, простые рабочие, а им не пришлось воевать. Но ежедневно приходя на работу, они сдавали кровь раненным солдатам, оперировали их, ухаживали за ними и заслуги этих людей были не меньшие, нежели тех, кто воевал.

Минута молчания, они разглядывали Эркина, который так и не смутился, не отвёл взгляд красивых, карих глаз и стоял перед ними выпрямившись, словно перед командирами.

– Вот, коллеги, этот молодой человек, Курбанов Эркин Шакирович, тысяча девятьсот двадцать третьего года, с отличием окончив школу, добровольно ушёл на фронт. Вернуться сразу и вовремя поступить в наш институт, Курбанов не смог, как он объяснил, его оставили в Берлине на восстановлении города, а приказ есть приказ. Но желание учиться и стать хирургом, привели его сюда тут же, как только он вернулся домой. Как-то неудобно устраивать нашему герою экзамены, смущает и гордость за него, грудь в орденах и медалях… предлагаю устроить опрос по предметам школьной программы и нужно учесть, что школу он закончил четыре года назад. Если он ответит на наши вопросы, вспомнив, чему учился в школе, мы решим, что будем делать дальше. Надеюсь, коллеги, вы не против? – говорил Хамид Закирович, обращаясь к педагогам, двое из которых были профессорами и заведовали кафедрами, а Дилорам Икрамовна, была доктором медицинских наук и тоже заведовала кафедрой хирургического отделения.

– Его бесстрашие и мужество, на его груди, Хамид Закирович. Садитесь, молодой человек, садитесь. Конечно, есть уважительная причина Вашего опоздания на вступительные экзамены и мы с удовольствием экзаменуем Вас здесь и сейчас. Знания, если таковые есть, будут видны и без экзаменов, – сказал профессор кафедры урологии, Турсунов Шавкат Умарович, внимательно разглядывая Эркина.

– Тогда начнём, не будем тянуть время, студенты ждут, я попросил Алексея Ивановича меня заменить, у него как раз окно в это время, – сказал профессор Саппаров Марат Фархадович, заведующий кафедрой.

Эркин сел и в ожидании посмотрел на мужчин и Дилором Икрамовну, понимая, что если он поступит, именно она будет преподавать у него хирургию, его основной предмет. Собеседование затянулось, задавались вопросы, на которые Эркин не торопясь, содержательно отвечал. Вопросы в основном и были по химии, физике, анатомии, биологии и даже астрономии. Дилором Икрамовна сказала, что великий Бируний и Абу Али ибн Сино, были не только врачевателями, но и астрологами и в совершенстве знали историю и географию, анатомию и биологию. Прошло часа полтора, Эркин лишь на паре вопросах замолчал, раздумывая, потом всё же ответил, когда ему задали наводящий вопрос. Хамид Закирович улыбнулся и поднялся, проходя к своему столу, так как сидел за общим столом с коллегами, а Эркин и к доске подходил, подкрепляя свои ответы формулами да и чертежами.

– Баракалло(браво, молодец, слово имеет два смысла), сынок! После четырех лет войны и такие знания. Что скажете, коллеги? – сев в кожаное кресло, спросил Хамид Закирович.

– Не буду загадывать вперёд, Хамид Закирович, но этот мальчик, простите… этот молодой человек, после четырёх лет войны смог сохранить такие знания по естественным предметам… если Вы решите зачислить его в институт, я бы взяла его в свой поток, в свою группу, – сказала Дилором Икрамовна.

– Может парень кардиологом хочет стать, а? – спросил Марат Фархадович, посмотрев на Дилором Икрамовну.

– Что скажете, Курбанов? – спросил Хамид Закирович, глядя на Эркина, удивляясь, что парень даже не волнуется.

– Для начала, мне бы поступить… – скромно ответил Эркин.

– Уверен, он будет хорошим хирургом, рука этого парня не дрогнет, – подумал мужчина, в ожидании посмотрев и на коллег.

– Если Вы удостоите меня чести и примите в институт, я бы выучился на хирурга, – добавил Эркин, видя, что все молча смотрят на него.

– Вы пока выйдите в приёмную, нам нужно посоветоваться, – сказал Хамид Закирович и Эркин, кивнув головой, тут же вышел.

– Ну что? Что Вам сказали? – спросила Замира, когда Эркин сел на стул у стены.

Эркин пожал плечами, только выйдя из кабинета, он растерялся, волнуясь.

– Не знаю, они совещаются, – ответил Эркин.

– Если Вас примут, это будет чудом. Никого вот так не принимали, ведь прошёл почти месяц, как начались занятия, – сказала Замира.

Эркин промолчал, от волнения в горле пересохло, он нетерпеливо смотрел на дверь, на прибитую к двери дощечку с именем ректора "Захидов Хамид Закирович".

– Что скажете, коллеги? Вижу по вашим лицам, парень произвёл на вас хорошее впечатление, – нарушил тишину Хамид Закирович.

– Конечно произвёл, во-первых, он воевал и воевал отважно, это у него по наградам груди видно. И ко всему, через столько лет не утратил памяти и знания у него, я вам скажу, получше, чем у многих студентов, даже второго курса. Я бы хотела, чтобы этот парень учился у меня, – ответила Дилором Икрамовна.

– Вы конечно правы, но мы не имеем права, ведь приём студентов, проходит в строго определённое время. А что мы скажем в министерстве образования? Это же против правил! Может он придёт на следующий год? А что, год поработает, привыкнет к мирной жизни… видно, на войне парню пришлось хлебнуть, взгляд у него суровый, – сказал Шавкат Умарович.

– Министерство образования и просвещения я беру на себя, сам буду просить за этого парня. Поверите, впервые я не могу отказать и сам поеду к министру за подписью, сегодня же! – сказал Хамид Закирович.

– Что ж… если Ваше решение твёрдо, мы Вас конечно поддержим и поставим свои подписи, верно? – посмотрев на коллег, спросил Шавкат Умарович.

– Тогда все свободны. Дилором Икрамовна, если я попрошу Вас поехать со мной, Вы ведь не откажетесь? – спросил Хамид Закирович, когда все поднялись из-за стола, собираясь выйти из кабинета.

– Ну… если это необходимо и мой голос Вам понадобится, я поеду. Парень заслужил, чтобы мы боролись за него, как он боролся за нас, за нашу землю, – ответила женщина.

– Вот и славно. Вы скажите на кафедре, что уезжаете со мной в министерство, жду Вас здесь, – сказал Хамид Закирович, провожая всех до двери и сам выходя следом.

Мужчины многозначительно посмотрели на Эркина, который тут же встал со стула, как только дверь кабинета открылась.

– Попрошу Вас прийти завтра, к девяти часам утра, молодой человек. С документами приходите, сейчас еду в министерство образования ходатайствовать о Вашем зачислении в ТашМИ. До свидания, – сказал Хамид Закирович, подойдя к Эркину.

– Спасибо. Я понял Вас, в девять утра, буду! До свидания, – ответил Эркин командным голосом, тут же выходя из приёмной ректора.

Так, с надеждой, что и в министерстве дадут добро на его зачисление в институт, улыбаясь, Эркин вышел из здания и пошёл по аллее огромной территории ТашМИ.

Осень… медленно желтели листья на вековых деревьях во дворе. Земля была покрыта неким растением, которое не высыхало и зимой, весной покрываясь мелкими, дикими ягодами. Вечно зелёные вьюны обвивали кроны деревьев, словно оберегая от холодов зимой, от палящего солнца летом.

Перед выходом на улицу, у ворот стояла женщина, в коротком, белом халате и такой же косынке, перед ней стояла тележка, она продавала мороженое, ловко делая брикет со сливочным мороженным. Погода была более чем тёплая, но к концу сентября, жара значительно спала, от мороженого отказаться было трудно. Эркин за эти годы забыл его вкус. Он подошёл к женщине и протянул монеты, не зная, изменилась ли цена на это лакомство. Но оказалось, цена не изменилась, женщина вернула сдачи и протянула ему брикет со сладкой начинкой.

Стесняясь, Эркин с удовольствием ел мороженое, вернувшись к скамье и сев на неё. На улицу, с территории ТашМИ, Эркин выходить не стал, но искушение детства, он не удержался от лакомства. Доев, он подошёл к установленному на ножке малюсенькому фонтану, откуда била струя воды. Помыв руки, Эркин с удовольствием припал к воде и с наслаждением попил. Потом, оглядевшись по сторонам, он хотел было идти к выходу, как увидел группу девушек, которые шли от учебного корпуса к небольшой столовой. Время было около часа дня, студенты шли пообедать. Следом за девушками шли парни, оживлённо разговаривая, видимо, обсуждая пройденный на паре материал.

Эркин пригляделся, с удивлением увидев Карину, он остановился. Девушка его не видела, она слушала подруг, которые смеясь, о чём-то говорили. Потом гурьбой они зашли в столовую, правда, расстояние от ворот ТашМИ, где и стоял Эркин, было довольно большим, метров триста, а то и больше. Эркин вдруг почувствовал, что тоже хочет есть, хотя к голоду парень давно привык. Ведь бывали дни, когда солдаты между боями и вовсе не успевали поесть, на войне всякое бывало. Эркин направился к столовой и подойдя, заглянул в открытую дверь.

Карину он увидел сразу, её внешность отличалась от других девушек, где были и узбечки, и русские, и татарочки, они были белолицые, нежные, глазастые, а Карина с чёрными, волнистыми волосами, не была похожа ни на одну из них. Смесь армянина и русской, девушка была другой, нет… не более красивой, не более смуглой или белолицей, она была другой. Даже нос с горбинкой, напоминал нос римских жриц, о которых Эркин когда-то читал и видел на картинках.

Тут, улыбаясь, Карина подняла голову и встретилась взглядом с Эркином. Она побледнела, потом покраснела и невольно поднялась с места, но тут же села опять. Эркин решительно подошёл к столу, где сидели шесть девушек, они подняли головы и с интересом посмотрели на него.

– Эркин… Вы… что Вы тут делаете? – тут же встав, спросила Карина.

Девушки с недоумением взглянули на неё, потом с интересом посмотрели на Эркина.

– Вот тебе и тихоня… – услышал Эркин шёпот одной из девушек.

Война сделала парня более бдительным и внимательным, более осторожным и даже научила слышать то, что другому не услышать и вблизи.

– Кто это? Сколько у него орденов, – прошептала вторая.

– Какой хорошенький! – более громкий шёпот, заставил его посмотреть на девушку, что сказала это.

Девушка, конечно, смутилась и опустила голову.

– Просто гуляю. Тут очень красиво, захотел поесть, а тут вы… – наконец ответил Эркин, оглядев всех девушек.

– Давайте сдвинем столы, нам как раз было тесновато, – вставая со стула, сказала одна из девушек.

Эркин помог сдвинуть два стола и взял стул для себя. Сев рядом с Кариной, он заставил её ещё раз покраснеть.

– Извините… я и не представился. Эркин, – едва приподнявшись, громко сказал Эркин.

Он чувствовал на себе любопытные взгляды девушек, но нисколько не смутился.

– Я Вера, это Наташа. А это Диля, Нигора и Наиля, ну, Карину Вы кажется знаете, – сказала русская девушка, которая и оказалась сама бойкая среди всех.

– Очень приятно, – ответил Эркин.

– А нам то как приятно! – воскликнула Вера, вызвав смех девушек.

– А Вы, значит, воевали? – спросила Наташа, разглядывая ордена на груди парня.

– Воевал, – коротко ответил Эркин.

– А как там, на войне? Страшно было? – спросила Вера.

– Вы и немцев видели? – спросила вдруг Наиля, красивая татарочка.

– На войне как на войне, девушки. А немцев я не видел, я видел фашистов, которых убивал без сожаления! Немцы – это нация и среди них много хороших людей, а фашисты… нелюди! Но не стоит говорить о них, война закончилась. И наш народ победил в этой страшной войне! Давайте о мире говорить и поедИм уже, я жутко голоден, – наконец улыбнувшись, что делал крайне редко, особенно в последние годы, сказал Эркин.

Вера встала и потянула за руку Наташу.

– Пошли, девочки, купим вторые блюда, – сказала она, посмотрев и на Наилю.

– Давайте, я помогу, – встав со стула, предложил Эркин.

– О нет! Вы наш гость! Позвольте, мы поухаживаем за Вами. Пошли, – сказала Вера и быстро пошла к стойке, по дороге взяв со стола два подноса.

– Мы тоже просились на фронт, но нас оставили, сказав, что и за ранеными нужен уход. Мы работали здесь, принимали раненых с фронтов, а Вера и Наташа, их направили в госпиталь, на Госпитальном. Жители каждый день сдавали кровь в пунктах сдачи донорской крови, – сказала Диля, которая осталась сидеть за столом с Кариной и Нигорой.

– В тылу тоже было тяжело… но всё позади, – ответил Эркин, не зная, что и сказать.

О войне говорить не хотелось.

– Да, нелегко было, но это наш гражданский долг перед Родиной. И всё же… как там было, на войне? – спросила Диля, которой явно понравился Эркин.

А он посмотрел на Карину, девушка всё время молчала. Вернулись Вера и Наиля с Наташей, поставили на стол три тарелки с салатами, семь тарелок с жареной с тушёнкой картошкой, компот ассорти из свежих фруктов и вилки, хлеба не было. Вера тут же унесла два подноса и вернувшись назад, села за стол.

– Всем приятного аппетита! Хлеба и сегодня нет, – сказала она громко и первая начала есть.

– Что ж, довольно вкусно, если меня примут, я не раз буду тут обедать, – подумал Эркин, с аппетитом обедая и запивая компотом.

– Так… сбрасываемся, девочки! – сказала Вера, первой доев свой обед.

– Разрешите мне заплатить, – предложил Эркин и полез в карман форменных брюк, мысленно думая, хватит ли ему денег заплатить за всех.

– Эээ, нет! Мы так не договаривались, правда, девочки? Давайте в другой раз, – пошевелив пальцами, сказала Вера.

Она собрала деньги, взяв и у Эркина две монеты и тут же пошла платить в кассу.

– Вообще-то… мужчина должен платить… – смутившись, сказал Эркин.

– Вы нас не приглашали, Эркин. Вот пригласите в кафе… тогда и заплатите, – ответила Наташа, мило улыбаясь.

– Договорились… – ответил Эркин.

Все вышли из столовой и прошли в тень деревьев.

– Приятно было познакомиться, но нам пора идти. Пошли, девочки, у нас ещё пара, – сказала Вера, первой уходя по аллее к учебному корпусу и уводя за собой Наташу.

– Может тебя подождать? – спросил Эркин, взглянув на Карину.

Диля и Наиля, смутившись, ушли следом за девушками, Нигора, пожав плечами, тоже медленно побрела по аллее.

– Нет, это долго, я сама доеду, прошу Вас, идите сами, – опустив голову, ответила Карина.

Потом, помедлив, побежала за Нигорой.

– Наверное обиделась, что я её на ты назвал… – подумал Эркин, глядя ей вслед.

Эркин смотрел вслед удаляющейся в сторону учебного корпуса Карины. Парень впервые ощутил или почувствовал, что небо чистое и нет грохота взрывов и свиста пуль, нет ни стонов, ни криков и даже ругани, что он видел и слышал в течении четырёх лет. Попросившись с Мумином на фронт и отправившись добровольцем, конечно же, ребята не думали, что там сразу начнётся такой ад, смерть и всё словно вдруг перевернулось, даже небо стало другим. Закончив школы, молодые люди мечтали… неважно о чём, но вовсе не о войне.

Ребят отправили на поезде в Москву, на обучение. Стрелять парни умели, конечно, в тире часто часами стреляли, даже маленькие призы выигрывали, но их обучали не только стрелять. Парней сразу "рассортировали", Эркина направили в танковую часть, Мумина, через пару месяцев обучения, когда немцы подошли близко к Москве, отправили на передовую. Мумин чудом остался в живых, в первые месяцы войны, когда молодые ребята, совсем юные мальчишки, ежедневно сотнями умирали на поле сражения. Правда, впереди шли отряды штрафных батальонов. Мумин не совсем понимал, что это значит, но когда наступила небольшая передышка, наступило затишье, которое, казалось, рвало уши больше, нежели грохот войны, ему коротко объяснил парень, что шёл рядом с ним в бою, что это солдаты без оружия, бывшие уголовники, штрафники и им дали шанс смыть кровью свои преступления. Мумин видел страх в глазах многих ребят, но ещё он видел, как несколько солдат испугались и повернули назад. Командир кричал до хрипоты:

– Вперёд! В атаку! За Родину! За Сталина!

Но когда его не услышали, он в упор расстрелял из автомата двоих, это стало толчком к тому, что солдаты повернули и побежали вперёд. Потом окопы, короткие письма домой… Сейчас, вспоминая то, что ему пришлось испытать и увидеть, когда после тяжело ранения он был на волосок от смерти, Эркин, тяжело вздохнув, подумал, что человек выносит все тяготы, которые потом вспоминает с болью.

Глава 4

Парень сел на скамью, никуда идти не хотелось, шум улиц, пение птиц, тишина вокруг были для Эркина неестественны, но закрыв глаза, он улыбнулся.

– Как же хорошо… война закончилась и мы живы. Теперь всё будет хорошо… – подумал Эркин.

Он решил дождаться Карину, ехать одному домой, не очень и хотелось.

– Может она согласится немного погулять. Хочется город посмотреть, он не изменился, такой же зелёный и красивый, – прошептал Эркин, взглянув на учебный корпус, куда зашла и скрылась за массивными дверями Карина.

Пришлось ждать полтора с лишним часа, но Эркин никуда не спешил, вытащив папиросу, он закурил. Курить он тоже научился на войне, правда, там приходилось курить самокрутку из кусочка газеты, папиросы удавалось курить редко. А в Польше, Чехословакии, Румынии и в Берлине, где они проходили с тяжёлыми боями, освобождая каждый километр и неся потери, удавалось достать и сигареты и даже плитки шоколада. Давно забытый вкус детства, хотя и в детстве он очень редко ел шоколад. Сладкоежкой Эркин не был, но там, вдалеке от дома, шоколад ему показался просто райским. Он вытащил из кармана немецкую зажигалку, прикурив папиросу, Эркин рассматривал зажигалку, словно видел её впервые. Эту вещь он нашёл в частном доме, на мраморном полу, когда они "выкуривали" засевших с пулеметом и автоматами немцев. Как сказал командир, это были последние трепыхания фашистов.

– Ни одного не оставлять в живых! – крикнул тогда им командир, капитан Сафронов. Прошедший всю войну без единой царапины, он погиб в день объявления о капитуляции, погиб на руках Эркина, когда они вместе бежали по разрушенным ступеням парадной лестницы, когда ворвались в холл огромного особняка. Тогда Сафронов каким-то чутьём почувствовал и резко оттолкнул Эркина, да так, что тот кубарем полетел вниз. Вскочив на ноги, он подбежал к капитану, тот был ещё жив, успев выстрелить из своего автомата в фашиста, который и выскочил из-за колонны, пройдясь по нему автоматной очередью. Сафронов с трудом вытащил пистолет и сунул в руку Эркину. Эркин с недоумением, придерживая капитана за плечи и прижимая к себе, взглянул на руку Сафронова.

– Берегите силы, товарищ капитан… сестричка? У нас тяжелораненый! – крикнул Эркин, обернувшись вниз, где лежали солдаты, а сестричка перевязывала голову раненому.

– Глупо… как глупо… так жить хо… хоче… – договорить капитан не успел, зажав руку Эркина, в которую успел вложить пистолет, не договорив, он умер.

Эркин открыл руку, машинально сунул пистолет в карман, закрыл открытые глаза капитана, с которым пришлось воевать последний год и осторожно положив на ступени, схватил автомат и побежал наверх, стреляя на ходу. А наверху, на чердаке дома, засел пулемётчик и его невозможно было ликвидировать. Дверь на чердак была выбита и он без конца стрелял, не давая возможности никому войти или выстрелить. Внизу уже было тихо, там отряд, во главе с капитаном Сафроновым, справился быстро, а вот на чердак капитан не добежал. Эркин взял командование на себя, он был в чине старшего лейтенанта, солдаты ему подчинились.

– Гад! У него патронов на неделю хватит… – вытирая вспотевший лоб, сказал Эркин, пригнувшись на ступенях, спрятавшись за колонной.

– Может внезапно выскочить и стрелять, товарищ старший лейтенант? – спросил солдат, лежавший рядом с Эркином.

– Гранату дай, – попросил Эркин и молодой солдат, сняв с пояса гранату, протянул ему.

Эркин понимал, немец стреляет без передышки и он может, не успев кинуть гранату, погибнуть.

– Сержант, переползай на ту сторону и прикрой меня. Если вдруг со мной… берёшь командование на себя. Понял? – тихо сказал Эркин, обернувшись на солдат, которые ждали команду идти напролом, в атаку.

– Так точно, взять командование на себя, товарищ старший лейтенант, – ответил сержант и буквально по ступеням, перекатился на другую сторону и стал стрелять, высунув лишь руки.

Тут Эркин, вскочив на ноги, прежде вытащив чеку из гранаты, бросил её внутрь небольшого помещения, а сам спрятался за колонну, когда и раздался взрыв. Всё произошло в доли секунды, пулемёт замолчал и Эркин первым ринулся туда, но немец был мёртв. Обследовав всё, солдаты пошли вниз, задание было выполнено.

– Раненых переправьте в госпиталь, убитых нужно будет похоронить, – сказал Эркин, присев у тела своего капитана.

Конечно, пройдя четыре года войны и оставшись в живых, погибнуть вот так, после того, как объявили о полной капитуляции немцев, было самым обидным, хотя мёртвым было уже всё равно.

Потом было решено помочь местным жителям в восстановлении города, правда, этим занимались высшие чины, объявив комендантский час. Нужно было регулировать работу администрации, учебных и лечебных заведений, даже храмов и священнослужителей.

Эркина демобилизовали в начале сентября, дав разрешение на ношение оружия, которое он получил от капитана в дар. Тогда, как всё оружие сдавалось властям, табельное оружие в те годы, многим разрешалось увезти с собой, как трофейное.

Сидя на скамейке, Эркин вспомнил капитана Сафронова, каким смелым и мужественным он был и погиб смертью храбрых. Вспомнил, как тому присвоили звание майора и представили к награждению Орденом Боевого Красного знамени, посмертно. В конце августа, Эркину, за освобождение Берлина и проявленное мужество в боях в самом Берлине, присвоили звание капитана и наградили Орденом Красной Звезды, ещё одним орденом плюс к тем, что уже украшали его грудь. Он заметил, с каким восторгом, совсем недавно, девушки в столовой смотрели на его грудь. Пистолет он конечно же оставил дома, спрятав на дно старого комода, где в детстве часто прятал свои игрушки, выструганные из дерева старым соседом, Наби ота. Он отодвигал дощечку и прятал сокровенные вещи под дном комода. Там лежали и записки, которые ему писали девушки в старших классах.

Эркин услышал голоса со стороны учебного корпуса и посмотрел туда. Прервав свои мысли, он поднялся, в надежде увидеть Карину. Она шла позади группы девушек и двух парней, шла с каким-то парнем, видимо, из своей группы. Они оживлённо о чём-то говорили, кажется, никого не замечая вокруг. Впереди шли те девушки, которых он видел в столовой. Увидев Эркина, Вера тут же обернулась и видимо сказала, что Эркин здесь и никуда не ушёл. Эркин видел, как Карина остановилась и изменилась в лице, потом бросила что-то парню и выйдя вперёд, быстро направилась к Эркину. А он почувствовал некое чувство, которого доселе никогда не ощущал, ревность была ему чужда.

– Вы? Я думала Вы давно ушли, но зачем Вы здесь ждали? – спросила Карина, поглядывая мимоходом на своих однокурсников.

– О чём это ты так оживлённо говорила с тем парнем? – не ответив на её вопрос, спросил Эркин.

Карина опять обернулась на ребят и посмотрела на Эркина.

– С ним интересно разговаривать. Мы говорили о Пирогове, который провёл опыт над собой со студентами и едва не погиб. Великий был человек, – ответила Карина и медленно пошла к воротам.

– Он тебе нравится? Скажи уйди – я уйду, – спросил Эркин.

– О чём это Вы? Не понимаю… кто? Рустам? Да, нравится, он умный и многое знает. Уверена, он станет хорошим хирургом, – едва улыбнувшись вопросу, заданному ей Эркином, ответила Карина.

– Погуляем? – спросил Эркин, когда они вышли с территории ТашМИ за ворота.

– Но… домой идти нужно… Зухра опа волноваться будет, она знает, во сколько я обычно освобождаюсь, – ответила Карина.

– Я сам ей скажу. Город хочу посмотреть… не весь, конечно, пройдём пешком до сквера? – предложил Эркин.

– Карина, пока! До завтра! Пока! – услышала она и обернувшись, помахала одногруппникам рукой.

– Ладно, пошли… – ответила Карина, взглянув на Эркина и пожав плечами.

– Кто этот парень? – спросил Рустам Веру, неотрывно глядя на Карину и Эркина.

– Ааа, этот? Красивый парень, верно? Вся грудь в орденах, впечатляет, – ответила Вера, глядя на Эркина.

– Я не спрашиваю тебя про его ордена, кто он? – злясь, переспросил Рустам.

Вера пожала плечами.

– Карина сказала, что это её сосед, ночью вернулся с войны. Странно, она давно закончилась, а этот парень остался на восстановление Берлина.

– Понятно… – уходя в сторону остановки автобуса, произнёс Рустам.

– Не стоило столько ждать, почти два часа, зачем? – спросила Карина.

– А мне некуда было спешить. Я впервые за долгие годы никуда не спешу и это здорово. Утром опять должен приехать сюда, к девяти часам, – ответил Эркин, шагая рядом с Кариной.

– Правда? Зачем? Неужели учиться будете? – радостно спросила Карина.

Эркин улыбнулся, её радость и очаровательная улыбка нравились ему.

– Может быть… хотелось бы. Но что скажут в министерстве образования? По правилам, я опоздал на месяц, но если в министерстве учтут, что причина опоздания существенная и уважительная… Хамид Закирович ничего не обещал, но сказал, что сам поговорит с министром, они вместе с Дилором Икрамовной уехали почти сразу, как опросили меня по всем предметам школьной программы. Как думаешь, он согласится? – спросил Эркин, взглянув на Карину.

– Кто? – не поняла Карина.

– Министр! Кто же ещё? Год терять не хочется, – ответил Эркин.

– А вопросы по всем предметам задавали? – спросила Карина.

– Нет, только по естественным предметам: химия, физика, биология, анатомия и астрономия, – ответил Эркин.

– Я не знаю, согласится ли министр, но Хамид Закирович и Дилором Икрамовна, они такие… они смогут убедить министра и не только его, – улыбнувшись, ответила Карина.

– Кого же ещё, кроме министра? – спросил Эркин, искренне не понимая её слов.

– Даже нашего первого секретаря, Усманходжаева, – тихо, склонив голову в его сторону, ответила Карина.

Тихо разговаривая, они медленно шли по улице Карла Маркса, в сторону сквера.

– Надо же, ничего не изменилось. Я когда в трамвае ехал в сторону ТашМИ, слышал позади себя разговор. Говорят, парк Горького открыли, даже карусели и качели заработали. Давай на сквере мороженого поедим, давно забытый вкус, который я сегодня вспомнил. Потом в парке покатаемся, – сказал Эркин, тут же остановившись и отдавая честь проходившему мимо них полковнику, чья грудь сверкала медалями и орденами. Полковник шёл с женщиной и ответил на приветствие Эркина.

– Молодца! В танковых, значит, воевал? Небось до Берлина на своей боевой машине дошел, а, сынок? – остановившись, спросил полковник.

Эркину тоже пришлось остановиться и повернуться к ним.

– Так точно, товарищ полковник! До Берлина на своём танке! – выпрямившись, отчеканил Эркин.

– Ну-ну! Молодца! Хвалю за мужество и отвагу! Вижу, на груди твоей всё написано, – с какой-то гордостью и грустью сказал полковник.

– Служу Советскому союзу! – вновь отчеканил Эркин.

– Ну ладно, идите… – взяв женщину под руку и медленно уходя в сторону парка имени Горького, сказал полковник.

Эркин проводил их взглядом и невольно посмотрел на Карину. Девушка с восхищением смотрела на него, но смутившись, тут же опустила голову.

– Что это ты так на меня смотришь, словно я подвиг совершил? – спросил Эркин.

– Вы герой! Просто восхищаюсь и горжусь, что рядом со мной такой человек, – ответила Карина, взглянув в его глаза.

– Скажешь тоже! Я лишь выполнял свой долг перед Родиной, – смутившись от таких слов девушки, ответил Эркин.

– Верно, долг… а вот Рустам не воевал, Володя воевал, он перед войной закончил второй курс ТашМИ, добровольцем ушёл на фронт, военным врачом хотел быть, но образование не полное. И сколько жизней спас! Его на третий курс восстановили, представляете? У него тоже есть орден и две медали. Говорят, многие студенты тогда ушли воевать, вернулись единицы, эта страшная война… я видела её… когда… когда погибли мама и брат, это было очень страшно… Вагоны перевёрнутые, огонь… многие горели и бежали… бежали и падали… этот запах горелого мяса до сих пор преследует меня… и крики… паника… мама лежит… она мёртвая… и брат, ему было всего десять лет… – остановившись и заплакав, вся дрожа, вдруг стала говорить Карина.

Эркин напряжённо смотрел на неё, успокаивать девушек он не умел, но вдруг схватив её за плечи, он прижал девушки к себе. Но Карина испуганно оттолкнула его и отпрянула назад.

– Прости… я просто хотел тебя успокоить. Я видел все эти ужасы там, на войне! И поверь, мы отомстили проклятым фашистам за всех убитых и за маму твою, и за брата! – сжав кулаки, произнёс Эркин, глядя мимо Карины.

– Поехали домой, я устала… – уходя в сторону выхода из сквера, сказала Карина.

Эркин молча пошёл за ней.

– Я думал, мы… – сказал было Эркин, но видя, что Карина быстро переходит через дорогу на остановку, которая в те годы находилась справа от старых Курантов, парень быстро пошёл следом за ней.

– Куда ты бежишь? Остановись уже! – воскликнул Эркин, Карина, резко остановившись, повернулась к нему.

Девушка не успела перейти широкую дорогу, редкие машины и маленькие рейсовые автобусы ездили по главной трассе города. Увидев автобус, Эркин схватив Карину за руку, выше локтя, быстро отбежал с ней к остановке. Автобус остановился, молодые люди побежали к нему и быстро войдя, сели в полупустой салон.

– Ты что делаешь? Автобуса не видишь? – разозлившись, спросил Эркин, испугавшись за Карину.

Она странно на него взглянула, может испугалась, что он сердится, таким она его не видела. Хотя и видела-то его всего один день и то урывками.

– Простите… – лишь пробормотала Карина, отворачиваясь к окну, куда и села в конце автобуса на заднее сидение.

Ехали молча, Эркин, нахмурившись, смотрел на людей, сидевших в автобусе, смотрел и словно войны вовсе и не было. Лица у людей были приветливые, задумчивые, кто-то тихо между собой разговаривал, иные выходили на остановках, другие заходили. Жизнь шла своим чередом и на душе у парня стало вдруг спокойно и хорошо. Проехав несколько остановок, молодые люди вышли, чтобы пересесть в трамвай, чтобы на нём уже доехать домой. Проводив Карину до ворот дома Зухры и Батыра, сам он зашёл в свои ворота, хотя мог зайти вместе с ней, но оказалось, что и его мама, и Зухра, были у них дома. Мехри опа сказала, что её сын вернулся с войны, а значит и плов делать должна она сама.

– Конечно, Мехри опа, а я во всём Вам помогу. Ещё чучвара (пельмени) пожарим и катламу(слоёные, жаренные лепёшки) я сама сделаю для нашего Эркина. Жаль, Мумин в ночь в Фергану уедет, но обещал забежать на часок, поесть, Эркина повидать. Поезд в ночь отправляется, в одиннадцать двадцать, кажется, – сказала Зухра, ловко замешивая тесто, одно для чучвары, другое для катламы, положив вместо маргарина говяжий жир.

– Время ещё есть, что-то Эркин задерживается, где же он ходит? С утра сказал, что вроде в ТашМИ поедет, а время уже почти четыре часа, а вдруг с ним что случилось? – с тревогой поглядывая на ворота, сказала Мехри опа.

– Сердце матери в тревоге, не волнуйтесь так, Мехри опа! Придут наши мужчины, если с войны живыми вернулись, значит жить им долго. Сегодня хочу с Батыр акя поговорить, может сосватаем Кариночку моему Мумину? Что скажете, Мехри опа? Столько лет девочка живёт с нами, она мне стала, словно дочка родная и Мумин, кажется, к ней хорошо относится, – громко говорила Зухра, Мехри опа резала морковь для плова, стуча ножом по доске.

Последние слова Зухры Эркин и услышал, войдя во двор. Женщины сидели спиной к воротам и парня не видели, хотя Мехри опа часто оборачивалась. Услышав о сватовстве, он остановился, но вмешаться в их разговор, парень не мог. Так полагалось, в разговор взрослых, тем более женщин, да ещё на такую тему, он вмешиваться не мог. Считалось непристойным.

– Ассалому аляйкум, ойижон, Зухра опа…ассалому аляйкум, – громко сказал Эркин, медленно подходя к топчану, где и расположились женщины.

– Ва аляйкум ассалом, сынок, пришёл наконец? А я волноваться начала, тебя долго не было, – бросая нож в чашку с очищенной морковью и вставая с места, засуетилась Мехри опа.

– Может есть хочешь, а, Эркинжон? – спросила Зухра, накрывая тесто полотенцем.

– Нет, спасибо. Я в столовой ТашМИ поел, пока ждал, – ответил Эркин, собираясь войти в дом.

Он ещё утром видел, что в старом шкафу висят его вещи, которые он носил до войны. Так-то, за четыре года, он вроде и не изменился, но возмужал, всё же думая, что вещи будут впору.

– Я переоденусь, хочу снять гимнастёрку, – ответил Эркин, направляясь к дому.

– Так тебя приняли в институт, сынок? – спросила Мехри опа, собираясь войти следом за сыном.

Вещи единственного сына, женщина берегла, с надеждой, что он вернётся с войны живым и невредимым. Во двор вошла Гули и громко поздоровалась.

– Мамочка, я опоздал на целый месяц, такие серьёзные вопросы быстро не решаются, это же не простая школа, куда можно прийти и через полгода. Ректор института сказал, чтобы за ответом я завтра с утра пришёл. Сегодня прошёл опрос по основным предметам, присутствовали два профессора, кандидат медицинских наук и сам ректор. Завтра я узнаю ответ, а сейчас, мне бы переодеться, – сказал Эркин.

– Правда? Профессора… надо же… Все твои вещи мы с Гули постирали, погладили и повесили в шкаф в твоей комнате, сынок. Переодевайся и отдохни, скоро и отец, и Батыр с Мумином подойдут, плов готовим, давно ведь ты его не ел, – ласково погладив сына по щеке, сказала Мехри опа.

Эркин обнял мать и прижал к себе.

– Я выжил на этой страшной войне с одной лишь надеждой, вот так обнять Вас, ойижон и посмотреть в Ваши добрые глаза, – глядя в глаза матери, в которых засверкали слёзы, сказал Эркин.

– Узим ургилиб кети сандан, болажоним, ( ласковое изречение, я жизнь за тебя отдам, сыночек), – сказала Мехри опа, положив голову на крепкую, в орденах, грудь сына.

– Это мы готовы жизни за матерей отдать, ойижон, живите долго! – ответил Эркин, разжав объятия.

– Иди, сынок, а нам с Зухрой готовить надо. Вот и помощница моя пришла, Гули? Дочка? Переодевайся быстрее, поможешь нам с Зухрой! – крикнула Мехри опа дочери, выходя из дома.

Девушка, переодевшись, выскочила из дома, Эркин пропустил сестру, улыбнувшись ей и скрылся в доме. Войдя в свою комнату, Эркин подошёл к старому, шоколадного цвета шкафу, с узорами на дверцах и с зеркалом с внутренней стороны дверцы. Взяв с вешалки яхтяг (белая рубаха с треугольным вырезом, без пуговиц) и тёмного цвета хлопчато-бумажные штаны на резинке, он бросил всё на кровать. Сев на неё, Эркин снял сапоги и развернул обёрнутые ноги.

Четыре года в кирзовых сапогах, ноги привыкли, сначала тяжело было, пальцы натирались, были все в мозолях и кровоточили, ни тебе мазей, ни зелёнки, приходилось терпеть. А в бою и вовсе не до боли в ногах было. Настоящую боль Эркин почувствовала, когда его резали без наркоза, дав выпить спирт и зажав между зубами деревянную ложку, парень стойко терпел боль. Но стиснув крепкие зубы, он просто переломил ложку и ушёл в забытье.

Сняв с себя гимнастёрку и галифе, Эркин аккуратно повесил их на плечики и сунул в шкаф, затем надел яхтяг и штаны. У порога во двор лежали старые калоши, но они оказались малы, надев на босу ногу тапочки, в виде шлёпок, Эркин помыл руки под умывальником и подошёл к топчану. Гули тут же протянула брату чистое полотенце, поблагодарив сестру, Эркин залез на топчан и сел, подобрав под себя ноги. На душе было спокойно, от домашней обстановки, о которой он так часто мечтал.

Глава 5

Мехри опа с любовью поглядывала на своих детей, вновь сожалея, что не выносила и не родила ещё четвертых. На ранних сроках, у женщины были выкидыши, а потом врач сказала, что лучше не рисковать, иначе, она сама может умереть, ведь и возраст был… тогда ей было почти сорок лет.

Через пару часов пришли Мумин с Батыром, к тому времени на хантахте, к которой приставили ещё одну, которую вынесли из дома Зухры, на огромном топчане, уже лежали лепёшки, жареные пельмени и катлама. В косушки положили салат ачукчук, заварили в большой чайник зелёный чай с самовара, который кипел под навесом в летней кухне. Последним, с работы пришёл Шакир акя и помыв руки, все сели ужинать. Зухра с Гули и Кариной подали плов в двух ляганах (фаянсовые или фарфоровые, большие блюда), принесли пиалки и ложки.

– Отец, начинайте, – попросила Мехри опа, зная традиции узбеков, что первым с лягана начинает есть старший в доме.

– Здоровье вашим рукам, женщины, постарались вы на славу, выглядит вкусно. Бисмилляхир Рахманирр Рахим, берите! Всем приятного аппетита! – отправляя в рот руку, в которую собрал горсть плова, сказал Шакир акя.

Плов он ел исключительно правой рукой, не иначе и к этому все домочадцы привыкли.

– Очень вкусно! Как давно я не ел нашего плова! – воскликнул Эркин, взяв из рук Гули пиалку чая.

– И плов получился вкусным. Говорят, еда для хорошего человека получается лучше, много раз в этом убеждалась, – ответила Зухра.

Когда два блюда опустели, Карина и Гули встали, взяв со столов пустую посуду и ложки. Девушки ушли под навес, к летней кухне. Впрочем, зимней кухни, как таковой, не было и зимой готовили во дворе, несмотря на холод. Правда и в доме готовили, на керагазе, покупая керосин у разносчика на арбе. Арба проезжала по махалле каждую субботу, всегда в одно и то же время, крича в рупор:

– Керосин! Керосин!

И жители махалли выбегали с канистрами, чтобы купить топливо на неделю. Чай кипятили на примусе, разжигая фитили и на керогазе, и на примусе. Гладили чугунным утюгом, складывая в него угольки из сандала (яма в полу, типа камина, которую разжигают зимой, из самовара летом. На сандал ставилась хантахта, сверху её покрывали одеялом. Там же, постелив скатерть, семья могла поесть и ночью, убрав с хантахты, тут же и спать, сунув ноги под одеяло в тепло, чтобы не замёрзнуть долгой зимой. Ещё заносили чугунную печку-буржуйку, но уголь достать было непросто, несмотря на то, что Батыр, а затем и Мумин, работали на железной дороге, но брать оттуда хоть кусочек угля, было нельзя. А в военное время, могли дать подрасстрельную статью, за кражу государственного имущества. Но люди выживали, иногда удавалось покупать уголь, его привозили из Ангрена на грузовиках и продавали вполне легально, правда, в определённом количестве, чтобы хватило всем. Уголь приходилось экономить, иначе, было не выжить. Во время войны и тандыр разжигали редкими случаями, запасаясь сухими ветками тутовника или фруктовых деревьев. Но каждый житель знал, что идёт война и там их сыновьям, братьям и отцам гораздо тяжелее, чем каждому здесь, в мирном всё-таки городе.

Сейчас, когда у всех в доме полные холодильники, бытовая техника на разный вкус и цвет, трудно понять, как выживали люди в те военные годы, не забывая о ближнем. Много эвакуированных прибывало в Ташкент, люди добровольно забирали людей в свои дома, делясь с каждым последним кусочком хлеба и своей постелью, часто сами засыпали на полу, на одной циновке. Традиции, чтить гостя, заложены в этих людях издревле, они передавались из поколения в поколение и это до сих пор в крови узбеков. Гостеприимство на первом месте, как само собой разумеющееся.

Поблагодарив Всевышнего за благо, посланное им, женщины встали, на топчане остались только мужчины. Но вскоре и Мумин встал, чтобы поехать на железнодорожный вокзал и сев в поезд, отправиться в Фергану. Поезд пустили всего несколько месяцев назад, во время войны и вовсе никто не ездил в Фергану, если только по важным административным делам на машине и на маленьком автобусе.

Но война закончилась и было принято решение пустить поезд раз в неделю, пока этого было достаточно. Зухра положила сыну в дорогу катламу и несколько жареных пельменей, пару лепёшек и налила в бутылку чаю. Мумин ушёл, женщины вернулись к топчану и сели напротив своих мужчин. Эркин рассказывал, как прошёл его день.

– Ничего, сынок, главное, ты вернулся с этой войны, слава Аллаху. Теперь всё в твоих руках, понимаешь? Конечно, выучиться нужно, ты, вроде, врачом хотел стать, – сказал Шакир акя.

– Если мне повезёт и меня примут в институт, я и на работу устроюсь, отец. Прямо в ТашМИ и устроюсь, мало ли… медбратом, например или санитаром, – ответил Эркин.

– Медбратом не возьмут, для этого нужно было курсы закончить, ну ладно, время покажет, сынок. Ты устал, ночью почти не спал, иди отдыхай, – сказал Шакир акя, ласково похлопав сына по плечу.

– Шакир акя, я сказать хотела, если позволите. Тут такое щекотливое дело… наши сыновья вернулись, слава Аллаху, вот я и подумала, женить бы их… что скажете? – осторожно спросила Зухра, которая всегда робела перед Шакиром акя.

– Благое дело, сестра. Но если наш сын Эркин, волею судьбы, всё же поступит в институт, мы, пожалуй, спешить не будем, он ещё молод, только вернулся, – ответил Шакир акя, с удовольствием попивая зелёный чай, который заварила Зухра.

– Ну да, Эркинжон только вернулся, а вот Мумину пора жениться. Если Вы не против… нашу Карину выдали бы за нашего сына, – смущаясь, сказала Зухра.

Эркин напрягся и посмотрел на отца, все знали, что в этом доме многое зависело от его решения.

– Ну как я могу быть против такого благого дела, Зухра. По воле Аллаха и сунне Пророка нашего(да благословит Его Аллах и приветствует), если наши дети согласятся, конечно мы их поженим. А ты спросила сына? Он согласен взять в жёны нашу Карину? И согласна ли она? Вот что важнее нашего принятого решения. Ведь это не барана на базаре купить, это создание семьи на всю жизнь. Пусть наш сын Мумин благополучно вернётся с рейса, в воскресенье, с помощью Всевышнего, мы решим и этот вопрос. Я сам должен у них спросить, – ответил Шакир акя.

– Как скажете, Шакир акя, конечно, лучше в воскресенье, – согласилась Зухра.

– Поздно уже… утром рано вставать, спать пора, – сказал Шакир акя, выпив оставшийся в пиалке чай и наконец спустившись с топчана.

Эркин и Батыр спустились с топчана следом за ним, Батыр направился к калитке в дувале, Эркин поцеловал мать в щёку и прошёл к дому.

– Доброй Вам ночи, – обернувшись, сказал Шакир акя, уходя в дом.

Летом он спал во дворе, на топчане, но был конец сентября, ночи стали прохладными, мужчина зашёл в свою комнату, где Мехри опа тут же постелила на пол курпачи, бросила подушку и покрывало, куда мужчина и лёг. Себе Мехри опа стелила поодаль, хотя и были они ещё не старые, но спать рядом с мужем, Мехри опа стеснялась. Оно конечно, природа берёт своё и часто, ночами, когда Гули уже крепко спала, Шакир акя ложился рядом с женой, исполняя супружеский долг. Да и крепким он ещё был, ему ведь только исполнилось пятьдесят лет. Потом Мехри опа готовила воду из самовара, тепло которого держалось долго, но бывало и в прохладной воде приходилось купаться, сев в оцинкованное корыто прямо в комнате, "нечистыми" ложится было большим грехом. Человек привыкает ко всему, Мехри опа была безропотной и послушной женой, Шакир акя был доволен ею. Потом они ложились каждый на свою курпачу.

Утром, первой вставала Мехри опа, чтобы приготовить мужу скудный завтрак, в лучшем случае, вчерашнюю лепёшку и горячий чай, в лучшем, удавалось разогреть вчерашний ужин. А на базаре, где и работал Шакир акя, мужчины покупали немного еды у частников, которые издревле готовили на дому. Так люди и жили изо дня в день.

Эркин с наслаждением растянулся на никелированной кровати, давно он не спал раздевшись, на мягкой постели. Закрыв глаза, он вспомнил Карину, её нежное, красивое личико, наивный взгляд карих глаз. Перед глазами встала картина, как Мумин и Карина сидят рядом, за накрытым столом и на её лице шёлковый платок с кистями, это была их свадьба. Эркин вскочил с кровати и тяжело дыша, посмотрел в тёмное окно.

– Я не мог влюбиться так быстро… так не бывает… не бывает… – бормотал он, опустив голову.

В его груди неприятно сжалось, такого он никогда не ощущал. Да, бывала боль за тех, кого он терял на поле боя, но это было другое чувство, словно ему не хватало воздуха. Упав на подушку, Эркин положил руку на лоб и устало закрыл глаза.

Будить сына, Мехри опа не решалась, но когда она вошла в его комнату, в семь часов утра, чтобы всё-таки разбудить его, чтобы он не опоздал, то не увидела сына на постели. Эркин только вернулся с фронта, мог бы понежиться в постели и не торопиться вставать. Но привычка, выработанная годами, частые бессонные ночи, бывало, приходилось не спать и сутками, он не мог просто лежать, тем более, нужно было ехать в институт. Волнения не было, Эркин всегда был решительным, не везло – не отчаивался, потом добивался своего. Так было всегда, быть может это и послужило тому, что он вернулся живым с такой страшной войны? Никогда не думал о смерти и первым шёл в бой, будь то в танке, бывало и пешим. Часто, ребята, измождённые боями, засыпали и в танке, а приходилось и на сырой земле, кутаясь от холода в шинели, всё это Эркин помнил и воспоминания ночами часто мучили его. Но просыпаясь, парень осознавал, война закончилась, впереди целая жизнь мира и счастья.

– Конечно счастье, Победа и есть счастье… – прошептал сам себе Эркин.

Мехри опа вышла во двор и огляделась. Увидев сына, который шёл по выложенной камнями тропинке от туалета, она улыбнулась. Женщина очень гордилась сыном, а когда увидела его грудь, увешанную орденами и медалями, заплакала от счастья и радости, что вернулся он с войны живым, от гордости за сына, что не посрамил он честь земли своей и Родины.

Мехри опа прошла под навес и разожгла самовар, из дома вышел Шакир акя и молча пошёл навстречу сыну. Они прошли мимо друг друга, не умывшись, нельзя было ни говорить, ни здороваться, это считалось харамом (грехом). Эркин с обнажённым крепким торсом подошёл к умывальнику, он с удовольствием умылся по пояс, почистил зубы зубным порошком. Мыло экономили, достать его было непросто, да и зубной порошок был не высшего качества, а серого цвета. Так, на фронте, зачастую приходилось чистить зубы пустым пальцем, ополаскивая речной водой. Эркин с наслаждением понюхал порошок, затем, умывшись, взял из рук матери полотенце, которое она быстро вынесла из его комнаты, как только он подошёл к умывальнику.

– Ассалому аляйкум, ойижон! Как хорошо дома! – воскликнул Эркин, вытираясь.

Когда подошёл умываться Шакир акя, мать и сын отошли, но Мехри опа и мужу приготовила полотенце, которое вынесла вместе с полотенцем сына. Эркин стоял в стороне, в ожидании, когда отец умоется.

– Ассалому аляйкум, адажон! – поздоровался Эркин.

– Вам аляйкум ассалом, сынок! – ответил Шакир акя, ласково, с некой гордостью взглянув на сына.

– Как спалось на своей постели, Эркинжон? Пошли, на топчан присядем, – сказал Шакир акя и подойдя первым, сел на постеленную курпачу.

– Как в детстве, отец, спокойно и сладко, – сев напротив отца и смиренно глядя ему в глаза, ответил Эркин.

– Вот и хорошо. Ты заслужил это, сынок, я горжусь тобой! Вчера и своим друзьям по работе сказал, тебя много месяцев не было, они ведь почти каждый день спрашивали о тебе, вместе со мной были в тревоге, а вчера очень обрадовались. Может сегодня зайдёшь ко мне в мастерскую? Повидаешь моих друзей… они просили, чтобы гурьбой сюда не приходить, хотя я вчера их пригласил. Люди все взрослые, понимающие, что ты не с армии вернулся, а с войны и нам не до них. Ты зайди сегодня после института, хорошо? – ломая перед сыном вчерашнюю катламу и лепёшку, говорил Шакир акя.

– Как скажете, адажон, я зайду, как только освобожусь, – ответил Эркин, подвигая кусочки катламы и лепёшки отцу.

Проявление уважение к старшим, сквозило во всём, даже во взгляде детей и жены к мужу. Глава семьи это ценил и ласково улыбался и жене, и детям. Из дома вышла Гули и быстро пробежала до туалета по тропинке, выложенной крупными камнями. Эркин с Мумином сами когда-то натаскали камни, складывая на тележку, доставая их на пустыре за домами, где в нескольких метрах протекала речка. Там, ребятнёй, жаркими летними днями, они часто и купались.

Видимо, с вечера оставалось немного плова, Мехри опа поставила перед мужчинами тарелку, две ложки и чайник горячего чая. Вскоре и Гули подошла и села рядом с матерью. Семейная идиллия за завтраком, добрая атмосфера успокаивала.

– Ты, дочка, привыкай вставать пораньше и готовить завтрак для брата, теперь он вернулся, слава Аллаху и ты, как его сестра, будешь ухаживать за братом, поняла? Стыдно взрослой девушке просыпаться позже всех, – сказал Шакир акя, с укором посмотрев на дочь.

– Хорошо, адажон, я поняла, – не поднимая головы, ответила Гули.

Она четыре года не видела брата и он вернулся, словно другим, повзрослевшим и возмужавшим, она его смущалась, он словно давил на неё своей мужской энергией.

– Ешь, сестра, мы опаздываем. А Мумин когда вернётся с поездки? – посмотрел на сестру, видя, что Гули от смущения и есть перестала, спросил Эркин отца.

– Сегодня он не вернётся, только завтра утром. Поезд только доехал до Ферганы, день там будет стоять, вечером поезд выйдет в путь и к утру будет в Ташкенте. А послезавтра, в воскресенье, нужно поговорить с Мумином и Кариной, если они согласны, этой осенью надо их поженить, – сказал Шакир акя, взглянув на сына и жену.

– С Кариной, быть может, Гули поговорит, а, адаси (отец детей, точный перевод)? Они подруги, девочка ей быстрее откроется. Только вот что я Вам скажу, отец, Мумин да, вижу, как он смотрит на Карину, она девочка красивая, скромная, наши традиции чтит. А какая пугливая была, постоянно плакала, когда Зухра подростком взяла её к себе. Смотреть на неё было больно, всё по матери и брату плакала. Мыслимо ли? В один миг потерять и мать, и брата? О, Аллах! Какое сердце выдержит? А Карина сама ещё ребёнком была, потом отошла, мы её добром и лаской окружили. Мы с отцом тоже просили двоих мальчиков, но нам подселили семью, все годы войны у нас жила женщина с двумя детьми, вот в твоей комнате они и жили. А в конце мая и уехали, в этот… как его… ну, город на Украине… но они не из самого города, а из села, ладно… неважно, – говорила Мехри опа, поглядывая на мужа и детей.

Эркин молчал, едва сдерживаясь, чтобы не спросить, неужели и без согласия девушки, её выдадут замуж, но промолчал.

– Мне пора ехать, отец, благословите, – поднимая руки, попросил он.

– Да будет твоя дорога светлой и сопутствует тебе удача, сынок. И нашей дочери, пусть Аллах пошлёт счастье, аминь! – обведя ладонями лицо, сказал Шакир акя.

– А к обеду-то придёшь, сынок? Что тебе приготовить? Может мошхурду? С кислым молоком и райханом (базилик) поешь, а? Или картошку пожарить с яйцами? – спросила Мехри опа, сползая с топчана, когда Эркин встал с него.

Она пожалела, что не оставила малюсенький кусочек мяса для вкуса, но плову мясо нужнее.

– Эээ, онаси (мать детей)! Сходи к Махмуджону за мясом, пусть косточки барашка даст, ты сыну шурпу приготовь, он давно не ел, на вот, держи деньги, вчера два кетменя купили и грабли. Люди огороды засевают, – сказал Шакир акя, доставая из кармана деньги и сунув их в протянутую руку жены.

– Отец, не стоит ради меня тратить деньги, не стоит… – смутился Эркин.

– Ну что ты, родной! Зухра с Батыром придут, Кариночка наша, она любит нашу шурпу, я схожу на базар, – ответила Мехри опа, сползая с топчана.

Женщина была невысокого роста, поэтому она именно сползала с топчана, когда все просто спускались на ноги.

– Эркин? А ты бы за Кариной зашёл, вам ведь в одну сторону ехать, – предложил Шакир акя, обернувшись к Эркину, который направился к дому, чтобы переодеться и ехать в ТашМИ.

Но Мехри опа прервала мужа.

– Что Вы, адаси? Что Вы! В воскресенье, даст Аллах, мы хотим говорить о помолвке Карины и Мумина! Негоже ей с Эркином по махалле ходить, что люди скажут, если вдруг свадьба? – воскликнула она.

– Ты права, женщина, не подумал я об этом. Ладно, я пошёл, опаздываю, – ответил Шакир акя, быстро уходя к калитке и выходя на улицу.

Гули быстро убрала с хантахты, завернув кусочки лепёшек в скатерть, сполоснула пиалки и тарелку с ложками после плова.

– Мамочка, я тоже опаздываю в школу, – чмокнув мать в щёку, сказала Гули, взяв портфель и выходя следом за отцом, так как она успела одеться, перед тем, как выйти из своей комнаты.

Да и с братом бы она не смогла бы пойти. И раньше очень его стеснялась, а теперь и подавно. Эркин зашёл в комнату и взял из шкафа белую рубашку и чёрные, широкие брюки из тонкой шерсти. Он оделся, посмотрел в зеркало с внутренней стороны дверцы шкафа, рукой поправил короткие волосы и надев носки и туфли, что приготовила Мехри опа, убрав сапоги за дверь, где лежала разная обувь.

Мехри опа бросила портянки и рубаху, которые сын снял вечером, в стирку. Гимнастёрка была почти новая, она ещё, по простоте своей, подумала:

– Вот ведь, сын четыре года воевал, а вернулся в такой гимнастёрке, почти новой.

Трепетно погладив ордена и медали, она повесила в шкаф и гимнастёрку, и форменные штаны, фуражку женщина завернула в большой белый платок и убрала на полку в шкаф. Всё это она делала, как только дети и муж ушли и она осталась одна в доме.

– Мехри опа, Вы дома? – услышала Мехри опа со двора голос Зухры.

– Дома, где ж мне быть? Заходи, тоже проводила мужа и Карину? Садись, чаю попей, – приглашая соседку сесть на курпачу на топчане, сказала Мехри опа, выскочив из дома.

– Да мы уже позавтракали. Мои только что ушли. Смотрю и Вы одна в доме? – оглядевшись и сев на курпачу, ответила Зухра.

– Да, я тоже хочу на базар съездить или пешочком пройдусь. Может и ты со мной? – спросила Мехри опа, поправляя цветной платок, который непослушно сползал с её головы.

– Да вроде мне и не нужно на базар… я что зашла-то… вечером с Кариной говорила, ну, это… про Мумина. Девочка такая пугливая и скромная и не скажешь, что не мусульманка. Так вот, она, не поднимая головы, сказала, что любит моего Мумина, правда тихо прибавила, что любит, как брата. Что и думать, не знаю… если любит, значит и замуж выйти согласится, ведь как брата не может любить, верно? Он ведь ей не родной. Ну жили в одном доме столько лет… мой сын взглядом её никогда не обидел, а вот только полюбил. Как по мне, так я бы за своего сына Вашу Гули сосватала, Мехри опажон, точно Вам говорю. Дочь уважаемых людей, скромная и трудолюбивая, не чужая нам. Так люблю я Гули, вот как дочку родную люблю! А Карина же не мусульманка, верно? Да, она хорошая, даже наш язык выучила, но… не узбечка она! – искренне воскликнула Зухра, прижав руки к груди, от охватившего её волнения.

– Ну что ты, Зухрахон? Что ты? Конечно, у нас традиции, сыновья должны жениться на своих узбечках, так ведь и Карина нам, словно родная. У неё же нет никого! Жаль её, – ответила Мехри опа.

Она помнила, что когда Мумин родился, а через четыре года родилась Гули, они часто поговаривали о них, что когда вырастут, дети поженятся и станут они ещё ближе, по-родственному. Но с тех пор, как Карина вошла в дом Зухры, эти разговоры прекратились сами собой. Да и Мумин относился к Гули, как к родной сестре, считая и Эркина своим братом. Мумин и Шакир акя называл дода, Мехри опа – ая, проявляя уважение, как к старшим среди всех.

– И мне жаль… ладно, на всё воля Всевышнего, пусть Мумин мой вернётся, в воскресенье и решим, – поднимаясь с топчана, сказала Зухра.

Взяв дерматиновую сумку, Мехри опа направилась к калитке.

– Калитка открыта остаётся, ты ведь дома, верно? – между прочим спросила Мехри опа, совершенно не волнуясь, что в дом войдёт чужой.

– Да, я дома буду, тесто поставила, муки немного осталось, на лепёшки, к вечеру, – ответила Зухра, уходя к калитке в дувале.

Мехри опа, кивнув головой, вышла на улицу. В доме брать было нечего, но мысли её были об орденах сына, они так блестели, а из чего они сделаны, Мехри опа не задумывалась. Для неё было важным, что сын её за эти ордена и медали кровь свою проливал, правда и представить себе не могла, как он проливал и сколько раз бывал на волосок от смерти.

Тяжело вздохнув, женщина пошла по дороге к остановке, решив всё-таки проехать три-четыре остановки на трамвае. Мысли были о сыне и о словах Зухры о её дочери. Мумин ей тоже нравился, спокойный парень, трудолюбивый, смелый, правда, её Эркин красивее и смелее, и сильнее, и мужественнее, но Мумин вырос у неё на глазах, Мехри опа смело бы доверила Мумину свою дочь. Да и жили они через дувал. Сидя в трамвае, Мехри опа задумалась.

– Если Мумин и Карина не поженятся, я поговорю с Шакир акя, а вдруг… хотя, после сватовства её сына к Карине, это будет неправильным. Моя дочка тоже не с улицы пришла, нет… уж лучше пусть Карина и Мумин поженятся, – думала она.

Эркин, выйдя из дома, оглянулся на калитку дома Зухры и Батыра, но Карину не увидел. Да, он тоже понимал, что если в воскресенье решится сватовство, он не имеет права даже подходить к Карине и Эркин старался не думать о ней. В ТашМИ он приехал без четверти девять, Замира, секретарша ректора, увидев его, улыбнулась.

– Ассалому аляйкум, Замира опа, – поздоровался Эркин, войдя в приёмную, прежде постучавшись.

– Ааа, Эркин Курбанов? Ва аляйкум ассалом! Заходи, укя (братишка, обращение к парням, младше себя), но Хамид Закирович ещё не приехал. Тут со вчерашнего дня только о тебе и говорят! Даже некоторые студенты с утра обсуждают твоё появление в стенах этого института. Ты садись, подожди, Хамид Закирович уже должен подойти, – сказала Замира, не вставая из-за своего рабочего стола.

– Простите… а почему обсуждают? Я ведь ничего такого не сделал, – с недоумением спросил Эркин.

– Ну, не каждый год приходят молодые люди через месяц с начала учебного года и хотят поступить. Да ещё такой красавчик, вся грудь в орденах и медалях, тебе ведь их дали не за красивые глаза? Ты воевал! – ответила Замира.

– Все воевали, не я один! Ордена не раздают и не дают, ими награждают, – нахмурившись, ответил Эркин.

– Да, конечно… прости, я неправильно выразилась. Посиди немного, – ответила Замира, смутившись твёрдого взгляда парня.

– Вы не в курсе моего дела? – всё же спросил Эркин, немного помолчав, так как ожидание мучило его.

Замира странно посмотрела на Эркина, смутив его этим. Парень осознал, что лезет вперёд и это неправильно и некрасиво.

– Простите… виноват, – произнёс Эркин, не отводя взгляд от девушки.

– Я понимаю тебя, не волнуйся ты так, скоро и сам всё узнаешь. Но разговора о том, что тебя интересует, не было, иначе, я бы тебе сказала, – тихо ответила Замира, поглядывая на открытую дверь приёмной.

– Да, спасибо. Я понимаю… простите ещё раз, – ответил Эркин, но тут же поднялся, увидев в дверях Хамида Закировича.

– Ассалому аляйкум, Хамид Закирович! – сказал Эркин и следом Замира поднялась со стула и поздоровалась с ректором.

– Ва аляйкум ассалом, молодой человек, проходите в кабинет, – ответил Хамид Закирович, кивнув и своей секретарше, отвечая на её приветствие.

Эркин попытался по выражению лица ректора угадать решение министерства образования, но его невозмутимое лицо ответа не дало.

– Садитесь, скоро Дилором Икрамовна придёт, садитесь, молодой человек, – сказал Хамид Закирович, указывая рукой на стул за своим длинным, массивным столом, которому, кажется, было не менее полувека.

Эркин молча сел и в ожидании посмотрел на ректора, когда в дверь его кабинета постучались и вошла Дилором Икрамовна. Эркин тут же встал и поздоровался. Лицо женщины было строгим и невозмутимым.

Эркин терпеливо ждал, когда Дилором Икрамовна прошла к столу и сев рядом с Хамидом Закировичем, наклонившись к нему, что-то тихо сказала, а мужчина ей в ответ деловито кивнул головой. Тут в кабинет вошли и профессор, заведующий кафедрой урологии, Турсунов Шавкат Умарович и профессор, заведующий кафедрой кардиологии, Саппаров Марат Фархадович. Эркин, когда они вошли, тут же встав, поздоровался с ними. Ответив ему, мужчины прошли к столу.

– Приветствую вас, коллеги! – пожимая руку Хамиду Закировичу и кивая Дилором Икрамовне, – сказали они один за другим и сели за стол.

– Я вызвал вас, уважаемые коллеги, ну… пусть это будет маленькое совещание. Вчера мы с Дилором Икрамовной ездили в министерство, к сожалению, министра на месте не оказалось, но мы смогли зайти к его заместителю, товарищу Ганиеву. Время нынче такое, многие вернулись с войны и поступлений много, ведь ушли, едва закончив школу. Но наши аргументы были весомыми, товарищ Ганиев сказал, что сам зайдёт с просьбой к министру. Но вот, что я хочу Вам сказать, товарищи… время идёт, а парню нужно учиться и знания к этому, у него неплохие, если не сказать больше. В общем, мы вчера посоветовались с Дилором Икрамовной и решили, что пока Курбанов просто будет посещать занятия в плановом режиме, в смысле, будет учиться со всеми студентами, – говорил Хамид Закирович, посматривая на коллег и понимая, что это и вовсе против правил.

– Но это невозможно! Прежде, Курбанов должен быть зачислен в наш институт, товарищ Захидов, – воскликнул Саппаров.

– Я тоже так думаю. Пусть министр подпишет согласие на его зачисление и пожалуйста, добро пожаловать в наш институт, – согласился и Турсунов.

– Но время идёт, у нас каждый день новая программа, парень может просто отстать! Это дело времени, завтра мы вновь поедем в министерство, добьёмся зачисления Курбанова и я возьму его в свою группу, – ответила Дилорам Икрамовна.

Эркин сидел в конце большого стола, но его словно и не замечали. Парню стало не по себе, что из-за него происходит столько волнений у этих уважаемых людей. Он медленно поднялся и готов был выйти, чтобы сюда не возвращаться, подумав, что непременно поступит на будущий год, а пока можно и поработать, всё помощь родителям. Но в тишине кабинета, все взгляды, четыре пары глаз, устремились на него. Эркин застыл, стоя перед ними.

– Сядьте, Курбанов! Мы ещё не закончили! – махнув рукой, довольно грубо сказала Дилором Икрамовна.

Эркин тут же опустился на стул, но прямого взгляда не отвёл. Дилором Икрамовна довольно улыбнулась. Все понимали и знали нрав этой женщины, умнейшего педагога и светилы медицинской науки в области хирургии, которая не раз спасала людей, казалось, обречённых на смерть. А когда ей говорили хвалебные слова, она сухо отвечала, что это её работа и каждая спасённая ею жизнь – это и есть награда за её труд. И то, что Дилором Икрамовна сама так переживает за этого парня и сама, оставив работу, ездила в министерство, ходатайствовать за него, говорило о многом. Её авторитет в этом институте и в области науки, был всем известен.

– В общем так… ответственность я беру на себя, Хамид Закирович! У нас учатся столько студентов, из которых навряд ли выйдут хорошие хирурги, но я понимаю, многие воевали, подзабыли программу, а тут готовый материал, хирург должен быть от Бога, это должно быть заложено в человеке, понимаете? Ну ладно, я всё сказала, – понижая тон, высказалась женщина.

– Ну, если Вы сами ответственны за это… мы лишь можем поддержать Вас в этом вопросе и если нужно, подписаться под каждым Вашим словом, – сказал Турсунов.

– Значит договорились! Министра, сказали, сегодня не будет, завтра суббота, он может не прийти на работу, а вот в понедельник, мы с Вами с раннего утра и поедем к нему, Дилором Икрамовна. Курбанов, Вы можете идти на занятия прямо сейчас, вот… Дилором Икрамовна сама Вам всё разъяснит, все свободны, – сказал Хамид Закирович и все тут же поднялись из-за стола и направились к выходу.

– Пойдёмте со мной, Курбанов, сейчас в Вашей группе, где Вы и будете учиться, идут занятия по биологии. Я буду преподавать у Вас на кафедре хирургию. Вы быстро привыкните к режиму учёбы, пошлите, – сказала Дилором Икрамовна, проходя по широкому коридору к выходу из здания.

Эркин молча шёл за ней, чувствуя себя неловко, что из-за него переживают и столько делают для него такие уважаемые люди, а он не привык доставлять людям хлопоты, чувствуя за это свою вину. Профессора и доктор наук… парень был уверен, что и Хамид Закирович имеет звания профессора и доктора наук.

Выйдя из здания, Дилором Икрамовна направилась к учебному корпусу и вместе с Эркином вошла в большой холл, с колоннами и парадной лестницей на второй этаж, по которой они вместе и поднялись. Дилором Икрамовна была уверена, что в министерстве не откажут в просьбе зачислить Курбанова на первый курс института, тем более, министр когда-то был её однокурсником. Ведь за него просили такие именитые светила медицинской науки, как она и Хамид Закирович.

Они вошли в аудиторию, студенты поднялись со своих мест, приветствуя Дилором Икрамовну.

– Здравствуйте, Николай Александрович, вот… познакомьтесь, это новый студент нашего института. Прошу любить и жаловать, Курбанов Эркин Шакирович. В его способностях я не сомневаюсь, поверьте, – сказала Дилором Икрамовна, подойдя к доске, у которого стоял пожилой мужчина, с указкой в руках, показывая студентам чертежи и схемы.

– Простите? Но учёба давно началась… молодой человек опоздал на целый месяц. Может ему попробовать поступить на следующий год? Ведь и экзамены… не понимаю… он же не зачислен в институт, верно? Хамид Закирович в курсе? – тихо, почти шёпотом спрашивал Николай Александрович, с любопытством разглядывая Эркина, серьёзное, мужественное лицо которого вызывало явное любопытство и не только у него.

Все студенты, сидевшие в аудитории, молча ждали, наблюдая за происходящим.

– Этот молодой человек, как Вы изволили заметить, только вернулся с войны, уважаемый Николай Александрович. Его грудь вся в орденах и медалях, есть веская причина его опозданию на месяц, он восстанавливал Берлин. И поверьте, мы с профессором Саппаровым и профессором Турсуновым, во главе с Хамидом Закировичем, тщательно его опросили, устроив индивидуальный экзамен по всем естественным наукам. Я его знания оценила высоко, можете мне поверить, а сейчас он останется на занятиях, это моя личная просьба к Вам. У меня пара, я должна идти, – сказала Дилорам Икрамовна и обернулась к Эркину.

– Проходите, Курбанов, садитесь. Думаю, завтра уже всё разъяснится, удачи, – сказала женщина и стуча каблучками, направилась к выходу.

Студенты вновь встали и тут только Эркин, подняв голову, оглядел всех находившихся в аудитории и взгляд его упал на Карину, она тоже смотрела на него удивлёнными, большими глазами.

– Что ж, молодой человек, если сама Вахидова просит за Вас, конечно проходите. Так! Занятие продолжается! На чём это я остановился? А… а! Так вот, отростки нервной системы, проходя мелкими нитями… – начал говорить Николай Александрович, указкой тыкая в доску.

– Привет! Можно? – тихо спросил Эркин, присаживаясь рядом с Кариной.

– Здравствуйте. Значит, вместе учиться будем? – спросила Карина, поглядывая на более чем серьёзное лицо Эркина.

Его густые, чёрные брови, карие, большие глаза, с острым, мужественным взглядом, подавляли её. Она тут же отвела взгляд, как только он вновь посмотрел на неё.

– Ещё неизвестно. Но аура тут, я тебе скажу… просто удивительная, – ответил Эркин, поглядывая на педагога, оглядывая стены и потолок аудитории и одним ухом прислушиваясь к словам Николая Александровича.

Закончились занятия, Эркин вместе с Кариной переходили из одной аудитории в другую и так четыре пары. Выйдя наконец из учебного корпуса, они и несколько ребят и девушек, пошли по аллее, мимо вековых деревьев, которые словно охраняли тайны этих мест, давая тень своей густой листвой.

– Может в столовую зайдём? – выходя вперёд, спросила Вера.

Эркин её помнил, самая бойкая девушка среди других.

– Я домой, сегодня амма (тётя по отцу) приезжает. Я обещала приехать пораньше, она против того, чтобы я училась. Говорит, девушке вовремя замуж нужно выйти, иначе, в девках останется. Не знаю, что делать, а вдруг они решат выдать меня замуж? – сказала Диля, которая весь день ходила грустная и задумчивая.

Карина испуганно взглянула на Дилю, потом и на Эркина.

– Вот и я этого боюсь… – пробормотала она.

– Может обойдётся? Ну, скажешь, что он тебе не понравился! А что? Не заставят же тебя силком выйти замуж? Я никогда не соглашусь на такое варварство! – воскликнула Наташа.

– Ты русская, тебе легче. У нас могут и не спросить согласия, – ответила Нигора.

– Ладно, я пошла домой. Наташ, ты идёшь? – спросила Диля, с грустью махнув рукой.

– Да, дома поем, чего зря деньги тратить? Пошли, – ответила Наташа, быстро уходя следом за Дилей.

Вера с Нигорой, проводив девушек взглядом, с сожалением вздохнули и повернулись к Карине, словно спрашивая, куда они с Эркином направятся.

– Карина, пошли в столовую и правда есть хочется, – сказал Эркин, всё же понимая, что не должен находится с ней, а один на один, уж точно.

– Может домой пойдём? Зухра опа волноваться будет. Она знает расписание моих занятий, неудобно как-то, – ответила Карина.

– Вы как хотите, а я есть жутко хочу! – заявила Вера и взяв за руку Наташу, быстро свернула в сторону старой столовой.

Тяжело вздохнув, Карина посмотрела на Эркина.

– Если не хочешь идти с ними, можем поехать домой, – ответил он, на её немой вопрос.

– Прошу Вас, нам не стоит ходить вместе, – с мольбой ответила Карина.

– Мы ничего такого постыдного не делаем, чего ты боишься? Я сам отвечу, не бойся! Пошли, – твёрдо сказал Эркин.

Парню и правда хотелось есть, раньше голод он переносил более легко, ну нет еды или хотя бы кусочка хлеба и не надо, а сейчас настал мир, организм молодой и второй день он ест досыта и с большим удовольствием.

– Видимо, у человека это заложено в извилинах мозга. Организм требует пищи, а мозг уже знает, что еда есть и можно поесть. Странно, раньше я об этом как-то не думал. Очень есть хочется, – улыбнувшись Карине, сказал Эркин.

Глава 6

Карина невольно тоже улыбнулась ему в ответ и медленно пошла за ним. Они взяли хлебные котлеты, хотя не чувствовалось, что в них нет мяса, ну если только для вкуса, смешали с хлебом немного фарша, хотя и хлеба было немного. Поев котлеты с пюре, молодые люди выпили компот из сухофруктов и вышли из столовой. За территорией ТашМИ, Вера с Наташей тут же попрощались с Эркином и Кариной и побежали на остановку, увидев свой автобус, на который они вместе и сели.

– Может немного пройдёмся? – с надеждой спросил Эркин, глядя на Карину.

– Нет, мне пора идти домой, а Вам лучше зайти после меня. И по улице нам не стоит вместе ходить, нехорошо это, – ответила Карина, отводя взгляд от Эркина.

– Ты права, поезжай, я пешком пройдусь, – сказал Эркин и тут же зашагал по тропинке вдоль дороги, ведущей в сторону Первомайской улицы.

Умом он понимал, что Карина права, он знал свои обычаи, но принять, что её могут насильно выдать замуж, Эркин конечно не мог, да и в своих чувствах к ней он пока не разобрался. Сразу как-то всё на него навалилось, учёба, Карина… это сватовство Мумина к ней, он был растерян.

Сунув руку в карман, Эркин достал папиросы и вытащив одну, закурил, прикурив от немецкой зажигалки. Глядя на мелкие немецкие буквы, Эркин присел на скамейку, вспоминая тот бой, в немецком, частном доме, когда погиб капитан Сафронов. Тяжело вздохнув, парень сунул зажигалку в карман. Докурив, Эркин встал и медленно направился к остановке трамвая, подумав, что верно, Карина уже подъезжает к дому.

Домой Эркин вошёл часа в четыре, Мехри опа вместе с Гулей занялись стиркой. Вернее, они уже постирали и прополоскав бельё в арыке во дворе, развешивали его на верёвке. Стирали в оцинкованном тазике, стараясь меньше применять мыло, достать которое было тяжелее хлеба.

– Эркин, сынок? Пришёл, наконец! Есть наверное хочешь? У меня шурпа готова, остыла уже, наверное, я к обеду тебя ждала. А что это с тобой? Грустный ты… не приняли, что ли? – спросила Мехри опа, вытирая руки и подходя к сыну.

– Приняли, ойижон, вернее… не совсем приняли. Завтра точно будет известно, нет… послезавтра, но сегодня мне разрешили присутствовать на всех пАрах, – устало ответил Эркин, присев у арыка и снимая ботинки и носки.

– Ну да, завтра воскресенье, вот и хорошо! Значит учиться будешь, мы с отцом гордимся тобой, сынок, очень гордимся, – погладив сына по коротким волосам, ответила Мехри опа.

Эркин опустил ноги в арык и закинув голову назад, упершись руками о землю, закрыл глаза, подставляя лицо осеннему солнцу. Мехри опа отошла от него к дочери.

– Повесь всё на верёвку, вынеси брату полотенце, пусть умоется, устал он с дороги. Я ему шербет принесу холодный, хорошо, охладила в арыке, – сказала женщина и пройдя к топчану, где протекал арык, взяла из него трёхлитровую банку с компотом из свежих яблок и сушёных вишен, которые она клала туда для цвета.

Эркин встал и сняв рубашку с майкой, нагнувшись, умылся, намочив и волосы, приглаживая их руками. Гули вынесла ему полотенце и вытираясь, Эркин босиком прошёл к топчану. Мехри опа налила сыну компот, кисло-сладкий на вкус, холодный, освежающий. Парень, с удовольствием выпив компот, вытер губы тыльной стороной ладони и лёг на курпачу. Его клонило ко сну и он, закрыв глаза, ушёл в глубокий сон, свесив ноги с топчана.

Эркина разбудил голос отца, то ли в тревоге, то ли спросонья, он вскочил с топчана и посмотрел на него.

– Что ты, сынок? Всё хорошо, ужинать пора, ты уснул на топчане, давай… умойся после сна и садись за дастархан. Ааа! Батыр? Зухра? А я уже Гули хотел за вами отправить, чтобы на ужин позвать. Проходи и ты, дочка, – обернувшись к калитке в дувале, куда вошли Батыр и Зухра, а следом за ними и Карина, воскликнул Шакир акя.

Эркин быстро отошёл и присев над арыком, умылся. Гули тут же принесла брату полотенце, парень вытерся и надел рубашку. Карина скромно отвернулась и ушла под навес, где хлопотала над казаном Мехри опа.

– Ассалому аляйкум, Батыр акя! Зухра опа, как Вы? – пожимая руку Батыру, которую тот тут же протянул ему, сказал Эркин.

– Ва аляйкум ассалом, сынок. А как поживаем? Война закончилась, хорошо поживаем, а скоро ещё лучше жить будем, – ответила Зухра.

– Что там с твоей учёбой, сынок? – сев на топчан, собрав под себя ноги, спросил Батыр.

– Пока неизвестно, но в понедельник должен прийти ответ из министерства, сегодня разрешили посетить занятия, – ответил Эркин, сев рядом с Батыром.

– Что ж, вот и хорошо. Ученье свет, конечно нужно учиться. Свой доктор у нас будет, верно, Шакир акя? – весело говорил Батыр.

– Наша Карина скоро невесткой нашей станет, вот и будет у нас свой доктор, Батыр акя! – ответила Зухра.

От её слов, у Эркина внутри сжалось и он невольно обернулся на Карину. Девушка помогала Гули под навесов летней кухни, вроде и не услышав слов Зухры.

– Неси на стол, дочка, Гули? Накрывайте дастархан, есть пора, – сказала Мехри опа, протянув Карине ложки и две косушки с кислым молоком.

– А ты зелень собери, порежь мелко, ну что, тебя учить надо? – ворчливо говорила Мехри опа.

– А я лепёшки испекла, правда, из тёмной муки. Ну если Вы шурпу готовили, с шурпой можно и сухой хлеб поесть, – заглядывая в казан, где кипела шурпа, сказала Зухра, которая успела подойти к кухне.

– Ничего, скоро и белая мука появится и белый хлеб продавать будут, скоро в магазинах и продуктов больше появится, на базаре сегодня говорили, – ответила Мехри опа.

– Я помогу Вам, опажон, давайте, я сама всем суп налью, – взяв с сооружённой полки для посуды косушки, сказала Зухра.

– Ладно, наливай. Устала я что-то, спина болит, мОчи нет, – поглаживая поясницу, ответила Мехри опа.

– Ммм, вкусно как! Давно шурпу не ел, нам всё каши давали, – сказал Эркин, принюхиваясь к аромату, что шёл от горячей шурпы из косушки на столе.

– Косточки бараньи часто покупаем, мяса немного, но шурпа вкусная из косточек получается. Ешьте на здоровье, – сказала Мехри опа, присев на топчане рядом с мужем.

Карина и Гули сели рядом с ней и уткнувшись в косушки, молча ели. Когда все поели, Гули принесла горячий чай и пиалки, но после супа чай не шёл. Девушки убрали с дастархана и ушли в дом, взрослые, вместе с Эркином, остались сидеть на топчане, тихо разговаривая.

– Завтра Мумин акя с дороги возвращается, что делать будешь? – вдруг спросила Гули, когда девушки сели на курпачи на полу.

– Не знаю. Я не люблю его, не хочу замуж. Конечно, я очень благодарна и Батыр акя, и Зухра опа, и Мумину… но из чувства благодарности, замуж не выходят, верно? – с надеждой взглянув на подругу, спросила Карина.

Некая тень радости пробежала по лицу Гули, но Карина этого не заметила. Скрытная по природе, Гули никогда не рассказывала Карине о том, что у неё на душе. И догадаться о том, что Мумин нравится юной девушке, было сложно.

– Ты ведь знаешь наши обычаи. Но папа сказал, что нужно твоё согласие, иначе, он не согласится на этот брак, я слышала, как он маме это говорил. Он сказал, что прошли те времена, когда девушек отдавали насильно замуж и ещё папа сказал, что ты не узбечка и сама вправе решать свою участь, – тихо говорила Гули, наклонившись к красивому личику Карины, боясь, что их могут услышать.

– Никому не скажешь? – испуганно прошептала Карина, ещё тише, прямо в лицо Гули.

Гули, расширив и так большие глаза, с недоумением и неким испугом посмотрела на Карину.

– Не собираешься же ты сбежать… – едва выговорила Гули, схватив подругу за руку.

– Нет конечно! Ты что? Зачем? Нужно будет, я и так уеду, кто меня удержит? Просто… нет у меня никого… и цел ли наш дом, я не знаю. Слышала, что в Ленинграде много домов и административных зданий разрушено. А там знаешь, какие здания и дворцы? Как представлю себе, больно становится. Что соборы наши стОят! А Петергоф? А Екатерининский дворец, Эрмитаж, наконец! Это Зимний дворец… Исаакиевский собор, Казанский… о, Господи! Как подумаю… в общем, не знаю я, куда мне ехать. Но я решила, закончу первый курс и непременно поеду в Ленинград, иначе никак. Пока своими глазами не увижу город, в котором родилась и выросла, покоя не найду, – взволнованно говорила Карина, совершенно забыв о том, что хотела сообщить Гули некую тайну.

– Я бы хотела увидеть твой город, ты так о нём говоришь… так что ты хотела мне сказать, требуя молчания? – с любопытством спросила Гули.

Карина странно посмотрела на подругу, словно пытаясь вспомнить что-то важное. Она вспомнила, но говорить раздумала.

– Знаешь, я не помню. Неважно, вспомню, скажу… быть может. Но знаю одно, за Мумина я замуж не пойду. Пусть даже Зухра опа и Батыр акя меня прогонят. Если такое случится, я уйду в общежитие, там тоже можно будет жить. Верно? А против воли замуж… ни за что! – заявила Карина.

– Какая ты смелая! Я бы, наверное, так не смогла. Только меня спрашивать не станут, если захотят выдать замуж. Как Латифу и Саиду, с параллельной улицы, помнишь? Ещё и за кого? Они были вдвое старше девушек, плакали, да и вышли. Кому же в девках оставаться хочется, когда и парней-то нет. Ничего, живут себе, у одной дочка родилась, вторая вот-вот родит. Только мне очень страшно… вот за Мумина я бы замуж вышла… он такой добрый… – сказав это, Гули испуганно посмотрела на Карину, та, так вообще не ожидала услышать от подруги такие признания и ошалело смотрела на неё.

– Вот и я бы вышла… в смысле, ладно, проехали. Мне пора идти, видишь? Взрослые встали, наверное, собрались уходить, пока, Гули, до завтра, – сказала Карина, поднимаясь с курпачи, вытянув голову и глядя в окошко.

Гули тоже встала и поправляя косынку на голове, которую повязывала, как только возвращалась со школы домой, прошла в свою комнату, махнув на прощанье Карине. Выходя из дома, Карина в дверях столкнулась с Эркином.

– Спокойной ночи, – машинально сказал он, Карина кивнула головой и быстро прошла мимо него.

Эркин проводил девушку взглядом и прошёл в свою комнату. Завтра воскресенье, никуда идти было не нужно, но парень, уснув на топчане, немного выспался. Обычно, глубокий сон даёт отдых мозгу и такой сон более крепкий, нежели спать всю ночь, но так и не выспаться.

Шакир акя проводил Батыра и Зухру, следом вышла и Карина, оставив калитку открытой, он наконец и сам решил лечь, устав на работе.

– Онаси (мать детей своих дословно), ты мне во дворе постели, день сегодня был очень тёплый и ночь не прохладная будет, успеем ещё долгими, зимними ночами дома поспать, – сказал Шакир акя, присев на край арыка и зачерпнув из него воду.

Он умылся прохладной водой и поднявшись, сел на топчан. Из дома вышел Эркин, спать не хотелось. Мехри опа стелила курпачи на топчане для мужа.

– Может и ты во дворе ляжешь, сынок? Ночь сегодня тёплая, – спросил Шакир акя, взглянув на сына.

– Хорошо, я и сам хотел попросить маму постелить мне тут, – ответил Эркин.

Постелив курпачи, положив подушки и два плотных покрывала, Мехри опа спустилась с топчана и пожелав спокойной ночи своим мужчинам, устало зевая, прошла в дом.

– А ты чего не ложишься, Гули? – увидев дочь в своей комнате, спросила Мехри опа.

– Скоро лягу, ойижон. Можно у Вас спросить… – не зная, как спросить у матери о том, о чём обычно и спрашивать было неловко, всё же решившись, сказала девушка.

– Спросить что? А хочешь, со мной ложись, отец с братом во дворе легли, – ответила Мехри опа, собираясь лечь.

– Нет, я лучше к себе пойду… спокойной ночи, ойижон, – так и не спросив ничего у матери, ответила Гули, собираясь выйти.

– А что ты спросить хотела, дочка? – снимая лёгкую безрукавку, спросила Мехри опа.

– Ну… не знаю даже… Вы ведь не будете ругаться? – спросила Гули.

– А есть за что? – спросила Мехри опа.

– Завтра же Мумин акя возвращается… но Карина мне сказала, что не согласна выходить за него замуж, – быстро, чтобы не раздумать, ответила Гули.

– Как это? Она сама тебе об этом сказала? – спросила Мехри опа, опешив от слов дочери.

– Да, только что сказала. Ведь её не заставят выходить замуж? – опять спросила Гули.

– А ты не вмешивайся в то, что тебя не касается! МалА ещё! Ишь! Спать иди! – разозлившись, ответила Мехри опа.

Гули молча вышла из комнаты и прошла в свою. Мехри опа была удивлена её словам, женщина была в замешательстве. Её и саму в молодости выдали замуж за дальнего родственника, за внука двоюродного дяди, да и мужа она увидела лишь после свадьбы. Уж что она тогда пережила, Мехри опа помнит до сих пор. А как она обрадовалась, когда увидела Шакир акя, ведь думала, что выдали её за старика. Было самое начало двадцатых годов, никто ничего ей не говорил, так решил отец и ему никто не возражал. А Шакир оказался всего-то на четыре года старше её, правда, красив ли был, Мехри опа не задумывалась, а потом он стал для неё самым красивым и самым лучшим. Руку никогда на неё не поднимал, да и не за что было, жили они в ладу и почти никогда не ссорились. Перечить мужу было недопустимо.

– Как же так… что же теперь будет? Зухра так этого хочет… бедная. Так ведь и Карина не узбечка, нужно Шакир акя утром сказать, не дай Бог, что же будет? – думала женщина, не в силах уснуть, несмотря на усталость.

Утро пришло с лучами солнца, в такое время года было ни жарко ни холодно, дожди ещё не начались, а до первого снега было далеко. Шакир акя выходные дни не знал, работал и в воскресенье. Но мог взять отдых в любой день, ведь ремесленники сами на себя работали.

Мехри опа уже разожгла самовар, Эркин крепко спал, впервые за долгие годы ни о чём не волнуясь, парень спал безмятежным сном. Мехри опа не стала беспокоить ни сына, ни дочь. Мать есть мать, один выходной, она хотела, чтобы её дети отдохнули. Но шум со двора, разбудили парня, быстро встав с постели, он спустился с топчана и ушёл в сторону туалета.

Когда умывшись, вся семья собралась за дастарханом, во двор вошли Батыр с женой, следом шёл Мумин. Парень ранним утром вернулся с Ферганы с надеждой, что сегодня решится его судьба и конечно, в его пользу, в этом Мумин нисколько не сомневался. Поздоровавшись и они сели на топчан, Мехри опа налила в пиалки чай и протянула всем по старшинству.

– Как съездил, Муминтой (той прибавляется к имени мальчика, молодого парня, у которого впереди свадьба или обрезание)? – спросил Шакир акя.

– Хорошо, Шакир акя, теперь только через два дня поеду. Сегодня говорил с Рахим акя, спросил, когда же я сам начну водить поезд, он сказал, что надо учиться. Пока в помощниках у него похожу, с января пойду учиться на курсы машинистов, меня уже записали, – ответил Мумин.

– Вот… сыночек с Ферганы нават (варёный сахар кусками) привёз, виноград "дамский пальчик", там сейчас сезон поспевания винограда. Винограду и война была нипочём, знай себе, поспевает в своё время, – высказалась Зухра.

Она и занесла дорогим соседям, ставшим для них почти родственниками, в чашке виноград и в тарелке нават, поставив всё на хантахту. Мехри опа вспомнила слова дочери и с тревогой посмотрела на Мумина, затем и на мужа.

– Что же Карина не зашла завтракать? – осторожно спросила она.

– Карина решила дома поесть, виноградом позавтракать захотела, стесняется девочка, знает ведь, о чём мы сегодня говорить будем, – радостно ответила Зухра.

Гули стояла в своей комнате и через занавеску смотрела на Мумина. Для этой юной девочки, этот парень, который был старше её на пять лет, казался самым красивым и лучшим. В её классе учились ребята, но они не шли ни в какое сравнение с тем, кто сам водил поезд. Эх, фантазии девочек, которые рисуют им сказки.

– Шакир акя, что с тем вопросом, который нас всех волнует? – спросила вдруг Зухра.

Все замолчали и тут же посмотрели на Шакир акя. Мужчина с ответом не спешил. Допив чай, он отложил пиалушку и посмотрел на Мумина, затем перевёл взгляд на его родителей. Гули, стоя за занавеской, застыла, её пальчики от волнения похолодели.

– По воле Всевышнего, по сунне нашего Пророка (милостивого и милосердного), нам разрешены браки между нашими детьми. Если молодые люди согласны, мы не можем быть против. Зухра, сестра… позови Карину, но прежде, я спрошу у Мумина… ты любишь Карину, сынок? Ты готов посвятить ей свою жизнь, сделав своей женой и матерью своих детей? Уважать и беречь её? – спросил Шакир акя.

– Я готов, Шакир акя. О любви при Вас говорить неудобно, но я готов жениться на Карине и хочу, чтобы она стала матерью моих детей, – ответил Мумин.

Ни один мускул не дрогнул на красивом, мужественном лице Эркина. Он смотрел на дастархан, сжимая до боли в руках кусочек навата, порезав палец острым краем варёного сахара и ждал, чем всё это закончится.

– Я тебя услышал, сынок. Зухра, позови Карину, пусть и она скажет своё слово. Если и она согласна, что ж, нам остаётся лишь благословить своих детей и назначить день свадьбы, если на то будет воля Аллаха, – сказал Шакир акя.

Зухра тут же спустилась с топчана и быстро прошла к дувалу, скрывшись за калиткой. Эркин в ожидании напрягся, глядя исподлобья на калитку, Гули, стоя за занавеской в своей комнате, тихо плакала… Вскоре, в проёме калитки показалась Зухра.

Глава 7

Эркин смотрел на калитку, которую готов был захлопнуть, чтобы Карина не вышла оттуда и не сказала, что согласна выйти замуж за Мумина, что не может отказаться из уважения к семье, которая в тяжёлое для неё время дала ей кров и хлеб. Эркин взглянул на Мумина, парень, улыбаясь, с нетерпением ждал окончания происходящего, казалось, он уже сидел женихом за свадебным столом и был уверен в том, что Карина непременно согласится, таким довольным показался он Эркину. Конечно, они выросли вместе, учились в одном классе, вместе ушли на фронт… Эркин любил Мумина, как родного брата. Тут появляется Карина, но Эркин из-за девушки никогда не встанет на пути брата, он просто отойдёт, если случится, что Карина и правда согласится выйти за него замуж. Это парень знал точно, будет больно, тяжело, но брат важнее. Эти мысли Эркина прервала Карина, которая, опустив голову, вошла во двор Шакир акя. Мехри опа довольно улыбнулась.

– Какая умница, не узбечка, а такая скромная, приветливая… если бы не Мумин, я бы её за своего Эркина сосватала, – подумала женщина.

– Ассалому аляйкум, – поздоровалась Карина и в ожидании, встала у топчана.

Эркин напрягся, глядя на неё, потом бросил взгляд на отца и отвернулся от девушки, понимая, что ведёт себя нескромно. В данный момент, Карина чужая невеста, ведь её сватают и она ещё не отказала. Мумин, довольно улыбаясь, смотрел на Карину и мать, Зухра присела рядом с Мехри опа.

– Ва аляйкум ассалом, дочка. Ты и правда стала нам дочерью, когда пришла в этот дом, Карина. Но тут такое дело… – Шакир акя, кажется, тоже волновался, хотя всегда умел уладить любое дело даже в махалле, когда к нему обращались соседи.

А тут… он кашлянул и посмотрел на Батыра, словно просил поддержки.

– Карина, дочка… ты живёшь с нами уже четыре года, знаешь наши традиции и обычаи, мы тебя полюбили… вот. А Мумин просит твоей руки… что скажешь, дочка? Что сердце твоё тебе подсказывает? Ты ведь понимаешь, неволить тебя, мы морального права не имеем, была бы ты узбечка… что-то я не то говорю… это неважно. Зухра и Батыр просят тебя выйти замуж за их единственного сына, Мумина. Ты его хорошо знаешь, дочка, а это лучше, чем выйти за чужого, Мумин любит тебя, – говорил Шакир акя, ругая себя за то, что говорит не то, что хочет и что нужно.

Долгое молчание стало всех напрягать, Карина стояла, опустив голову, так ничего и не ответив.

– Что же ты молчишь, дочка? Скажи что-нибудь, уважь нас всех, – ласково попросила Мехри опа, легонько тронув Карину за руку, от чего девушка вздрогнула и невольно заплакала.

Увидев её слёзы, каждый понял их по своему. Мумин начал ёрзать, сидя на месте и теряя терпение. Гули, стоя за занавеской, перестала плакать, едва не сорвав занавеску, сжав её руками. Наконец и Карина, понимая, что молчание затянулось и проблему молчанием не решить, подняла голову и посмотрела только на Шакир акя, зная, что он справедлив и примет верное решение. Он тут старший и последнее слово непременно за ним. Карина словно искала у него поддержки, с мольбой глядя на него.

– Шакир акя, Мехри опа… Батыр акя, Зухра опа… я очень вас уважаю и люблю, очень всем вам благодарна, если бы не вы, может меня и в живых бы не было… – набравшись смелости, начала говорить Карина и было видно, ей это давалось очень тяжело.

– Что ты, дочка! Это был наш долг, в первую очередь, перед своей совестью. Не говори так, – сказала Мехри опа, не понимая, почему девушка говорит о таких вещах.

– Я правда, очень вам благодарна и… к Мумин акя отношусь, как к родному брату, уважаю его, только… – замолчав, Карина опустила голову.

Мумин побледнел, кажется догадываясь, что Карина отказывается стать его женой.

Напряжение Эркина не проходило, правда, он понимал, что если даже Карина откажется выйти замуж за Мумина, это не значит, что она выйдет замуж за него, он понимал, отказ одному из братьев, означал, что второму и надеяться не на что. Эта девушка не станет ничьей женой, ни Мумина, ни, тем более, его. Впрочем, жениться не входило в его планы, не сейчас, во всяком случае. У него была цель, он мечтал стать врачом и не только. Лучшим хирургом в республике, он думал об этом ещё там, в полевом госпитале, когда видел операции без наркоза. Он и сам перенёс это, он видел возможности терпения человека и его выдержки и выносливости.

– Только что, дочка? Ты говори, что у тебя не сердце, здесь ведь чужих нет, все свои. И шаг этот более чем серьёзный и от твоего решения, зависит и твоя жизнь, и жизнь Мумина, не бойся, говори, – сказала Мехри опа.

– Сейчас я не думаю о замужестве, мне надо учиться, я только поступила в институт. И… летом будущего года, я хочу поехать в Ленинград, всё-таки это мой город и он многое перенёс за годы блокады. Там остался мой дом, я не знаю, что с ним. Мумин акя, поверьте, Вам нужна другая девушка, которая бы полюбила Вас за Ваше доброе сердце, но это не я, не я… простите… – тихо произнеся последние слова, Карина, быстро развернувшись, убежала к калитке и скрылась за ней.

Вновь молчание, все напряжённо выжидали, кто выскажется первым.

– Как же так? Шакир акя? Мехри опа? Кто, если не мой Мумин? Почему она отказывается? – вдруг спустившись с топчана, воскликнула Зухра.

Женщина была уверена, что Карина согласится, иначе и быть не могло. А тут… она посмела отказать её сыну, да ещё при всех. Такого унижения, Зухра вовсе не ожидала.

– Успокойся, Зухра! Без согласия Карины, мы не можем заставить её выйти замуж за твоего сына. Если бы она была узбечка, а так… хочешь, поговори с ней сама, отдельно от всех, по душам, так сказать. Но не думаю, что это что-то изменит. Она не станет женой твоего сына, смирись и если ты действительно хочешь его женить, в махалле девушек много, сосватаем нашему Мумину такую красавицу узбечку, что все завидовать будут! Верно, сынок? – похлопав по плечу Мумина, который сидел, словно окаменев, сказал Шакир акя.

– Вот уж не думала, что змею на груди пригорела… этого унижения я ей не смогу простить… пусть сегодня же уходит из моего дома, – глядя в никуда, произнесла Зухра.

– О, Аллах! Что же ты такое говоришь, Зухра? Опомнись! Куда же она пойдёт? – воскликнула Мехри опа.

Зухра вдруг направилась к калитке в дувале, она решительно прошла в свой двор с тем, чтобы прогнать Карину из дома. Мехри опа побежала за ней.

– Зухра? Остановись! Не делай этого, потом поздно жалеть будет! – воскликнула женщина, забежав следом за Зухрой.

– Ты ничего не сделаешь? Так и будешь сидеть, пока её не выгонят из вашего дома? – толкнув друга в бок, спросил Эркин Мумина.

Тот, повернувшись к нему, странно посмотрел на него.

– Я думал… я надеялся… но она отказалась… почему? Что во мне не так? Ведь я любил её! – растерянно произнёс Мумин, взглянув на Эркина и не веря тому, что ему отказали.

Конечно, когда и парней было мало и с войны вернулись единицы, такой парень, как Мумин, не мог принять отказа.

– А было бы лучше, если бы она согласилась без любви и жила с тобой из чувства благодарности? Так лучше было бы? – возмутился Эркин.

– Ааааа… я понял! Это ты её отговорил! Конечно! Как я сразу не догадался? Вы несколько дней вместе ходите на занятия и наверное гуляете… вот ты и воспользовался, да? – вдруг воскликнул Мумин, с ненавистью глядя на Эркина.

– Ты что городишь? Ты в своём уме? Как бы я посмел? О тебе и речи не было! Ты мой брат, Мумин? Опомнись! Мы с тобой войну прошли, а тут спорим из-за девушки, неправильно это, – схватив за плечо Мумина и тряхнув его, ответил Эркин.

– Пусти меня! – дёрнув плечом и спускаясь с топчана, – крикнул Мумин.

– А ну-ка перестаньте! Что вы делаете? Вы с ума сошли? Ещё не хватало раздора между братьями и из-за чего? Мумин? – крикнул Шакир акя, но Мумин не слушал, на эмоциях, что его охватили, он просто не слышал и не оборачиваясь, зашёл через калитку в дувале к себе во двор.

– Простите, Шакир акя, не думал я, что всё так произойдёт. Пойду я, как бы они сгоряча чего не натворили, – сказал Батыр, быстро уходя следом за сыном.

– Обидят они девочку, Шакир акя! Сделайте что-нибудь, прошу Вас, – взмолилась Мехри опа, подойдя к мужу.

– А что я могу сделать? Оно конечно, мы могли бы взять Карину к себе, в смысле, пустить её жить к нам, но так нельзя. Соседи нам этого не простят, а я вражды между нашими семьями не хочу. Что будет, то будет, не вмешивайся, – махнув рукой, ответил Шакир акя.

– Не думала я, что ты с нами так поступишь! Мы тебя приютили, кров дали, последний кусок хлеба дали, а ты что сделала? – обрушилась с криками Зухра, вбегая в комнату Карины.

Но вбежав, остолбенела, увидев, что Карина складывает вещи в старый чемодан, кажется, собираясь уйти.

– Я очень Вам благодарна, Зухра опа, но и Вы поймите меня! Не могу я без любви замуж выйти, не ради себя, нет! Ради Вашего сына, это ведь будет мучением для него, прежде всего, это предательство! Я так не могу… – обернувшись к Зухре, со слезами и отчаянием ответила Карина.

– Как можно не любить моего сына? Где ты лучше его найдёшь, а? – воскликнула Зухра, искренне не понимая, как можно не любить её чадо.

– Сердцу не прикажешь… простите меня за всё, – закрывая чемодан, ответила Карина.

– Какому сердцу? О чём ты говоришь? Ну и уходи! Неблагодарная! Убирайся из моего дома! Посмотрю, как ты выживешь без нас! На коленях приползёшь, умолять будешь, не приму! – завелась Зухра, от негодования не в силах успокоиться.

– Ойижон, сделайте что-нибудь, прошу Вас! Куда же она пойдёт в воскресенье? Комнату в общежитии могут дать только завтра, – сказал Эркин, глядя на мать.

Мехри опа задумалась, потом решительно направилась к калитке и скрылась за ней. Эркин хотел пойти за ней, хотя понимал, что нельзя этого делать. Он просто подошёл к калитке и прислушался к голосам.

– Зухра? Прошу тебя, перестань. Ты не права, мы не можем насильно выдать девочку замуж, даже за твоего сына, она ведь не узбечка, пойми! – услышал Эркин голос матери.

– Мехри опа? За что? Я относилась к ней, как к дочери, она меня опозорила перед всеми, за что? Эта благодарность за мою доброту, да? – услышал Эркин крик Зухры.

– Ну перед кем она тебя опозорила, Зухра? Ты хоть слышишь себя? Девочка отказалась выходить замуж, что теперь? Убить её за это? – ответила Мехри опа.

– Я пойду… простите меня за всё, до свидания, – тихо сказала Карина, выходя из дома.

– Зухра, сегодня воскресенье, ей некуда идти, останови её! – попросила Мехри опа.

– Я Вас очень уважаю, Мехри опа, но нет! Вам надо, Вы и останавливайте! А Мумин мой, ещё будет очень счастлив, дай Аллах, я знаю! – ответила Зухра, выходя во двор.

– Что ж, хорошо. Но я не могу выбросить её на улицу, Зухра, не могу, Аллах не простит нам этого. Карина, дочка? Подожди! – крикнула Мехри опа, останавливая Карину у калитки, что выходила на улицу.

Обернувшись, Карина остановилась. Мехри опа вышла вместе с ней на улицу.

– И Вы меня обвиняете, Мехри опа? – спросила Карина, не переставая плакать.

– Вытри слёзы и перестань плакать. Никого я не обвиняю, я не Бог, права такого не имею. Пошли к нам, сегодня воскресенье, тебе идти некуда. А завтра что-нибудь и решим, – сказала Мехри опа, уводя Карину за руку к своей калитке.

– Нет, Мехри опа! Они Вам этого не простят, прошу Вас, я справлюсь, к однокурснице пойду, переночую сегодня у неё, а утром попрошу комнату в общежитии, – остановившись, ответила Карина.

– Ладно… если ты так решила… я Эркина позову, он проводит тебя, – сказала Мехри опа, подходя к своему дому и собираясь войти.

Но женщина понимала, что это неправильно, она должна держать сына на расстоянии от этой девушки, иначе, последствия будет неприятные.

– Не нужно, спасибо вам за всё, я пойду… прощайте, – обнимая Мехри опа, сказала Карина.

Мехри опа не возражала, она была благодарна Карине, ведь и её мучила совесть, они словно прогнали девушку из дома в никуда.

Взгляд девушки упал на калитку дома Зухры, там она увидела Мумина, парень смотрел на неё с упрёком и ненавистью. Мужское самолюбие было оскорблено, азиатская кровь в нём кипела, словно лава. Хлопнув калиткой, он скрылся за ней.

Попрощавшись с Кариной, Мехри опа не стала заходить к Зухре, выслушивать её упрёки и причитания женщина не хотела. Карина быстро зашагал по улице к дороге, ведущей на остановку трамвая.

– Ну что, что там, мама? – спросил Эркин, увидев мать, которую ждал с нетерпением.

– Она ведь тебе нравится, верно? – вместо ответа, вдруг спросила Мехри опа.

Эркин застыл от её слов, словно его поймали за непристойным делом.

– С чего Вы взяли? – воскликнул он, отводя виноватый взгляд от матери.

– Меня не обманешь, сынок. Только вот что я тебе скажу… много бед она принесёт нашим семьям, забудь о ней! Мумин – твой брат, если ему она отказала, ты не смеешь надеяться. Прошу тебя, Эркин, послушай свою мать, – попросила Мехри опа, упав на грудь сына.

Эркин, обняв мать, не знал, что ей ответить, он был растерян, совсем не ожидая, что всё так закончится. Но парень знал, что утром он увидит Карину на занятиях, быть может и поговорит с ней. Но что-то произошло между всеми этими людьми, словно оборвалась тонкая нить и так, как прежде, уже не будет.

– Где Карина, Зухра? – услышала Зухра голос мужа.

Всё произошло быстро и пока Батыр, простившись с Шакир акя, медленно прошёл через свой двор и вошёл в дом, Карина успела уйти, она вместе с Мехри опа вышла со двора на улицу, они просто разминулись. Потом Мехри опа, не возвращаясь во двор Зухры, зашла через свою калитку к себе домой.

– Ушла она! – ответила Зухра, потом, вдруг взглянув на мужа, изменилась в лице.

– О, Аллах! Что же мы наделали? Бедная девочка, куда же она пойдёт? Мумин, сынок? Беги за ней, а вдруг с ней что случится? Давай, беги на улицу, нельзя её отпускать! Я ж прогнала её, о, Аллах! – воскликнула Зухра, испуганно глядя на мужа.

– Ты не должна была этого делать, жена, Карина нам не чужая, она была нам как дочь… иди, Мумин, верни девочку, – сказал Батыр, устало опускаясь на пол, на постеленную курпачу.

Мумин растерянно смотрел на родителей, не понимая, почему они вдруг передумали, ведь она жила тут, когда его не было. Мумин и знал её всего чуть больше трёх месяцев.

Парень выскочил из дома, выбежал за калитку и побежал на остановку. Карина ждала трамвай. Увидев Мумина, она испугалась и схватив чемодан, хотела было уйти, но Мумин подбежал к ней.

– Иди, тебя мама и отец зовут, они простили тебя, жалеют, что прогнали. Ты ведь нам не чужая, пойдём, – сказал Мумин, отводя от девушки виноватый взгляд.

– Мумин акя, простите меня, я не хотела, чтобы так вышло. Я говорила, что отношусь к Вам, как к родному брату, а к Вашим родителям, как к родным. Но… всё правильно, я не могу вернуться, а Вы возвращайтесь домой, – ответила Карина.

– Но меня отец отправил за тобой, я не смогу вернуться без тебя. Может всё-таки согласишься стать мне женой? Этот дом останется нам, я работаю, скоро машинистом стану, у нас будут дети, выходи за меня, Карина! – взволнованно сказал Мумин, привлекая внимание людей, которые стояли на остановке.

– Мой трамвай, до свидания, Мумин акя и желаю Вам счастья, – ответила Карина и затем, на секунду застыв, махнула рукой и вошла в трамвай.

Мумин был в отчаянии, словно видел её в последний раз, словно поступили они с ней нечестно. Но что он мог… развернувшись, он побрёл домой.

– А Карина где? – заглядывая за плечо сына, спросила Зухра.

– Она не пришла, не захотела. Попросила прощения и села в трамвай, она уехала, – ответил Мумин.

– Ладно, завтра сама к ней в институт схожу, от боли и обиды за тебя, сынок, не ведала, что творю. Думала, поженитесь вы, свадьбу сыграем, внуки пойдут… а вон как всё вышло. А хочешь, я с Мехри опа пойду сватать дочку Отабека и Рохатой? Правда, она в этом году только школу закончила, на швейной фабрике работает. Красивая, скромная девушка и родители её уважаемые в махалле люди. Это на параллельной улице, ты видел её, Райхон зовут, – как ни в чём не бывало, говорила Зухра.

– Мама, я ночью не спал, в дороге был. Спать хочу, – сказал Мумин, уходя в свою комнату.

– Поспи, сынок, конечно отдыхай. Потом поговорим, я посоветуюсь с Мехри опа, она разумный совет даст, – сказала Зухра, выходя из дома.

– И я в чайхану схожу, сегодня воскресенье, все там собираются и Шакир акя, верно, туда пошёл, – пробормотал Батыр, поднимаясь с пола и выходя следом за женой.

Зухра прошла через калитку в дувале к соседям и взгляд её упал на Гули. Девушка ловко нарезала лук, морковь, болгарский перец… она готовила обед для семьи. Зухра вдруг остановилась, словно увидела Гули впервые и не отрываясь смотрела на неё.

– Зухра? Что случилось? Карина вернулась? – голос Мехри опа заставил женщину вздрогнуть от неожиданности.

– Какой там! Я Мумина за ней отправила, она отказалась возвращаться, зря я так… не совладала с собой, обидела девочку. Она ведь мне словно дочь родная была, я ведь думала, мечтала… Почему она отказалась… не пойму, – ответила Зухра, проходя на топчан.

– Дай девочке успокоиться, вернётся, куда денется. Садись, чаю налить? – спросила Мехри опа, уже наливая в пиалку чай и протягивая Зухре.

– Ой, спасибо, от волнения в горле пересохло. Виновата я перед девочкой, всё-таки из одного казана четыре года ели, спали под одной крышей, Мумин никогда не обидел её, ни словом, ни делом, хотя я видела, как он смотрел на неё. Да, она красивая, умная, скромная девочка, но ведь не узбечка, не наших кровей. Может оно и к лучшему, что она отказалась выйти замуж за моего Мумина? Может Аллах уберёг моего сына, а, Мехри опа? Ведь говорят же, что не делается, всё к лучшему. Вот я и подумала… раз решила женить сына в этом году, пусть это будет наша девочка, узбечка. Зачем кровь рода смешивать не с мусульманкой, верно? – допив из пиалки чай, сказала Зухра.

Потом, обернувшись, пристально посмотрела на Гули, словно видела её впервые.

– Мумин ещё молод, но если ты решила его женить, девушек много. Мумин парень видный, работяга, добрый, да за него любая девушка рада будет выйти! Парней, сама знаешь, сколько осталось, сколько на войне сгинули. Сколько подушек опустели, сколько матерей в трауре до сих пор ходят и… ждут! Надеются и ждут! Вон, Саломат, зимой тоже на сына похоронку получила, а он месяц назад вернулся. Радость-то какая! Без руки вернулся, но живой! Саломат места для сына не находит, обхаживает его со всех сторон, – со слезами сказала Мехри опа.

Зухра, с благодарностью взглянув на неё, улыбнулась, чувствуя гордость за сына. Когда во время войны она молилась Всевышнему, просила, чтобы её сын вернулся живым, а у многих соседей сыновья не вернулись, они получали похоронки, Зухра мечтала, как женит его, как будет нянчиться с внуками.

– В народе говорят… рядом текущий арык, мы не замечаем и не ценим, Мехри опа, это правда… – задумчиво произнесла Зухра, поглядывая на Гули.

– К чему это ты, Зухра? – спросила Мехри опа.

– Наша Гули, какая красавица! Чем не жена моему Мумину, верно? Я что, слепая была? Под боком выросла, а я… простите меня, Мехри опа. Глупая женщина! Ох и глупая! Ну зачем с Кариной так? Ну какая она жена моему сыну? Отец армянин, мать русская… о, Аллах! – восклицала Зухра, обижаясь на саму себя.

Мехри опа улыбнулась, понимая, к чему та клонит.

– Что же это ты… никак мою дочь сватаешь за своего Мумина? – хитро улыбаясь, спросила Мехри опа.

– Вы мысли мои читаете, Мехри опажон! Да! Гули и есть та девушка, которую я мечтала взять себе в невестки! – схватив Мехри опа за руку, воскликнула Зухра.

– Гули ещё школьница, Зухра. Ей прежде школу закончить надо, о её замужестве говорить ещё рано, – ответила Мехри опа, взглянув на дочь, затем и на Зухру.

– Ну… учёба учёбой, а счастье наших детей дороже. Вы только согласие дайте, я подожду и Мумин мой тоже подождёт, уверяю Вас, – ответила Зухра.

– Ты для начала с сыном поговори, чтобы опять не было, как с Кариной. А моя дочь нас не ослушается. Только… – Мехри опа опять взглянула на дочь, которая постоянно отбрасывала за спину длинные косы, которые непослушно падали вперёд, когда девушка, нагнувшись над казаном, перемешивала еду.

– Только что? Мехри опа… Вы же нам не откажете? – напрягаясь, спросила Зухра.

Если бы Гули могла только предположить, что речь идёт о её будущем…

– Только сегодня утром ты сватала за своего сына Карину, теперь, сегодня же, просишь мою дочь. Это не по шариату, Зухра, понимаешь? Моя дочь тоже не из земли вышла, она моё сокровище. Представь, если бы твою дочь сватали после сватовства к другой? Что бы ты ответила? – совершенно спокойно, но уверенно спросила Мехри опа.

Зухра задумалась и пожала плечами.

– Я ни в коем случае не хотела обидеть ни Вас, ни Шакир акя. Гули и нам как дочка, может поэтому я не думала о ней, как о невестке, настолько люблю её… но прошу Вас, если я виновата, простите меня. Я, наверное, пойду, обед своим мужчинам нужно готовить, – спускаясь с топчана, ответила Зухра.

– Подожди, не торопись. Обед готовит Гули, нам хватит, на ужин к вам зайдём, если ты не против, – сказала Мехри опа, слегка улыбнувшись.

– Мы всегда рады вам, вы же знаете, что за слова такие, Мехри опа? А если породнимся с вами, о, Аллах! И дувал можно будет снести! – радостно ответила Зухра.

– Чай пей, вот… с вареньем из урюка, Гули весной варила, – подвигая пиалку с золотистым вареньем, сказала Мехри опа.

Нахваливая варенье, говоря, какая Гули красавица, какая скромница и трудолюбивая, Зухра улыбалась счастливой улыбкой.

– Вот бы ещё и Кариночка вернулась, хотя… обидела я её и зря обидела. Утром съезжу в её институт… сама с ней поговорю, – думала женщина, смакуя сладость урюка.

– А что мужчин ваших не видно, Мехри опа – оглядывая двор, спросила Зухра.

– Шакир акя в чайхану вышел, сегодня же воскресенье, Батыр, наверное, тоже ушёл? А Эркин к друзьям ушёл, говорит, вернулся и ещё никого не видел, навестить пошёл, – ответила Мехри опа.

– Дай Аллах, нашего Эркина тоже женим, тогда и заживём совсем хорошо, верно? – спросила Зухра, когда речь зашла о парне.

– Если учиться начнёт, торопиться не будем. Не хочу вперёд загадывать, но как велит Аллах, может наш Эркин станет хорошим врачом, – произнесла Мехри опа, далеко уходя в мыслях и улыбаясь счастливой улыбкой.

– Ойижон, обед готов, можно накрывать? – спросила Гули, обернувшись на мать.

– Накрывай, дочка, мужчин нет, сами пообедаем. Может и брат вскоре подойдёт, – ответила Мехри опа.

Эркин, сказав матери, что пойдёт навестить друзей, вышел из дома. Ребята, с которыми он учился в школе, вернулись с войны не все, но Эркин зашёл к Достону, хотел проведать именно его. Достон сидел на топчане, под ветвистым тутовником и… шил обувь, чинил ботинки, сандалии. Эркин, открыв калитку, вошёл во двор.

– Есть кто дома? Достон? Брат! Рад тебя видеть! – сказал Эркин, подходя к топчану и нагнувшись, обнимая парня, что сидел без ног на курпачи, накрыв то, чего не было, серой тряпкой и с недоумением смотрел на него.

– Эркин? Укажон(братишка, обращение к младшему), ты вернулся? Ну да… мама говорила, что и ты, и Мумин вернулись, правда, Мумин давно вернулся, он заходил как-то, тоже давно… Как ты? Что же ты встал, садись, я рад тебя видеть! А я вот… без ног вернулся, но живой, многие и без ног не вернулись… а ты молодец! Целый и невредимый! Воевал где? Как поживаешь? – видимо от скуки и тоски одиночества, не переставая спрашивал Достон.

Эркин присел напротив него, свесив с топчана ноги. Что говорить, он не знал, чувствовал себя виноватым, что ли… что вот он, вернулся с ногами и руками, а Достон… Но была война и она пощады не знала и не выбирала.

– Главное, ты жив, Достон! Сам знаешь, что значит выжить в той войне. А я воевал в танковых войсках, дошёл до Берлина, потом нас оставили на очистку города. Приказ есть приказ, сам понимаешь, да и вернулся я всего четыре дня назад, – ответил Эркин, явно волнуясь и сжимая пальцами край курпачи.

Достон посмотрел на его пальцы и улыбнулся.

– Не переживай, я вот… сапожным делом занялся, не могу без дела сидеть. На завод без ног не пойдёшь, верно? Хотя, Иван Сергеевич обещал за меня попросить, не к станку, конечно, но на проходной могу сидеть. Проверять пропуска и пропускать через турникет, большой силы не надо, верно? – с грустью усмехнувшись, сказал Достон.

– Говорят, сейчас протезы можно ставить, ты ведь воевал, уверен, тебе в первую очередь полагается… – понимая абсурдность своих слов, выговорил Эркин.

– Конечно, почему нет? Ладно, оставь меня, сам как? Чем заняться решил? – повеселее, спросил Достон.

– Я это… учиться хочу, в ТашМИ… – ответил Эркин, опуская голову.

Он понимал, что такие слова больно отдаются в сердце Достона, он помнил, что тот тоже после школы поступал в институт, но не поступил, не прошёл. В сорок первом году, перед самой войной, тоже хотел попробовать поступить, но объявили войну и опять пришлось отложить. Без ног идти поступать, Достон был не готов, но желание учиться, никуда не уходило.

– Ты, вроде, опоздал на вступительные экзамены… год ждать будешь? – спросил Достон.

– Пока не знаю, завтра пойду в институт, вроде, обещали помочь, как фронтовику, в смысле, чтобы год не пропадал, чтобы я начал учиться, – растерянно ответил Эркин.

– Было бы здорово! Желаю удачи! Если обещали, видать, заслужил… небось и грудь в орденах была? – зачем-то спросил Достон.

Но Эркин не увидел в его взгляде ничего, кроме любопытства.

– Не без этого, конечно… ну, я пойду? Рад был повидаться, – вставая с топчана, сказал Эркин.

– И я был рад увидеть тебя. Заходи ещё, поболтаем… – опять погрустнев, ответил Достон.

Выйдя на улицу, Эркин остановился. Домой идти не хотелось, он зашагал в сторону школы, в которой проучился до самой войны. В дверях парень увидел сторожа, казалось, старик и вовсе не вставал со своего места в фойе школы. В этих стенах, Эркина окутала давно забытая аура. Он с грустью улыбнулся и огляделся по сторонам.

– Тебе чего, парень? Сегодня никого нет, воскресенье! – услышал Эркин до боли знакомый, скрипучий голос старика Хасан акя.

– Ассалому аляйкум, Хасан акя! Не узнали меня? – спросил Эркин, подойдя к старику.

Старик пригляделся, прищурившись, напрягая зрение и мозг. Но бессильно покачал головой.

– Вроде знакомый, но… не помню. Постарел я, лица забывать стал, – пожаловался старик.

– Не говорите так! Вы ещё совсем не старый. Я Эркин, помните? Курбанов Эркин, учился у Лолы Муратовны. Можно, я в свой класс загляну? Вспомнить хочется… – спросил Эркин.

– А что вспоминать-то? Все классы одинаковые. Ну ладно, пошли, я провожу тебя, – подходя к парню, ответил Хасан акя.

Они поднялись вместе на второй этаж и подошли к двери класса, в котором некогда учился Эркин. Его охватило волнение, когда он вошёл в класс. Сев на последнюю парту второго ряда, Эркин погладил стол, Хасан акя с недоумением смотрел на него. Старику было не понять, с чего это вдруг парень пришёл сюда в воскресный день и зачем гладит парту. Эркин поднялся и подошёл к стене, где висели портреты Достоевского, Толстого, Пушкина… это был класс учителя литературы и русского языка, который преподавала у них Лола Муратовна.

– Ну, посмотрел? Пошли, сынок, у меня двери в проходной открыты, мало ли что… – ворчал старик, выходя из класса.

Выйдя из класса, они спустились вниз и попрощавшись со стариком, поблагодарив его, Эркин ушёл. Проходя мимо магазина, он увидел Ироду, девушку, с которой когда-то сидел за одной партой. Эркину показалось, что было это так давно, словно в другой жизни. Выйдя из магазина и увидев Эркина, Ирода радостно воскликнула:

– Эркин! Ты? Как я рада тебя видеть! Откуда ты, такой красивый?

– Я в нашу школу заходил, в класс наш поднялся… там ничего не изменилось. Как ты? А ты тоже совсем не изменилась, похорошела только, – сказал Эркин, радостно схватив девушку за руку.

Ирода с опаской огляделась и тихо убрала руку.

– Скажешь тоже… рада, что ты живым вернулся, Эркин. Я иногда заходила к вам, спрашивала о тебе Мехри опа. Хотела даже письмо тебе написать, не посмела, – смущаясь, ответила девушка.

– Почему? Я был бы рад получить от своей одноклассницы письмо. А там, знаешь, что значило получить весточку с родной земли? Зря не написала. Как наши поживают? Никого не видишь? – спросил Эркин, отходя от магазина в сторону.

– Кто вернулся, заняты своими делами, Эльмира уехала в Наманган, её замуж выдали за дальнего родственника. Девушки все в городе, кто чем занят, рады бы замуж выйти, да не за кого, сколько ребят погибли на войне, сам знаешь, – ответила Ирода, медленно уходя по улице в сторону махалли.

– Ты ведь хорошо училась в школе, что же ты в институт не поступила? – спросил Эркин.

– Почему не поступила? Я учусь в педагогическом, заканчиваю на будущий год. Рада была повидать тебя, но мне пора, мама ждёт, – ответила Ирода, прибавляя шаг.

– Может все соберёмся, как-нибудь? Всем классом. Я бы хотел всех увидеть, – сказал Эркин, не понимая, почему его одноклассница, которой он когда-то нравился, так торопится уйти.

– Может быть, почему нет? До встречи! – ответила Ирода, быстро уходя по дороге.

Домой Эркин вернулся ближе к вечеру, но дома никого не было, кроме Гули.

– А где мама и отец? – спросил Эркин, присаживаясь на топчан.

– Они у Батыр акя, их позвали на ужин. Вы наверное, тоже есть хотите? Сейчас приготовлю Вам ужин, – ответила Гули, уходя под навес кухни.

– Послушай, Гули? Ты ведь помнишь Ироду? Она со мной в одном классе училась, не знаешь, как она поживает? Я видел её сегодня, но она вела себя… как бы это сказать… словно боялась чего-то, – спросил Батыр, когда Гули накрывала скатертью хантахту и ставила на стол порезанные овощи и зелень с огорода.

– Я помню Ироду опа, два года назад она вышла замуж… вроде, он тоже с Вашего класса, как же его зовут… а, Сабир акя. Он тоже ушёл на фронт, после Вас и… Мумин акя, но через год вернулся без ноги. А потом мы узнали, что они с Ирода опа поженились. Дочка у них маленькая, живут у Сабир акя, это всё, – ответила Гули, опять уходя под навес.

Вскоре, она вернулась с блюдом в руках.

– Я мошкучири приготовила, мяса не было… но Вы же знаете, мошкучири и без мяса вкусно. Ешьте на здоровье, акяжон, – сказала Гули, ставя блюдо на хантахту и положив возле брата ложку.

– Садись и ты, вместе поедим, – сказал Эркин, кивая сестре.

Гули нехотя села, не могла ослушаться брата, но мысли девушки были в доме Мумина. Ей казалось, что там говорят о ней и сегодня решается её судьба. Ведь она услышала слова Зухры, когда та говорила её матери о ней.

– А ты чего такая? Ешь, – сказал Эркин, глядя на задумчивое и тревожное лицо сестры.

– Мне не хочется, я недавно ела, – соврала Гули, так как кусок в горло не лез, хотя она и в обед почти ничего не поела.

– Мехри опа, Вы поговорили с Шакир акя о деле, о котором я Вам говорила? – спросила Зухра, когда они вчетвером сидели на топчане в её доме.

– О чём она должн была поговорить со мной, Зухра? – спросил Шакир акя.

Мехри опа незаметно покачала головой, но Зухра, язык которой шёл впереди ног, опять не удержалась.

– А мы с Мехри опа давеча о наших детях говорили, Шакир акя. Моя вина, что не увидела родник, текущий рядом, а смотрела на поток вдалеке, – смущаясь властного вида Шакир акя, сказала Зухра, бросая взгляды на Мехри опа, словно искала у неё поддержки.

Но Мехри опа не стала вмешиваться, решив предоставить решать мужу.

– Объясни толком, Зухра, о чём ты говоришь? Об Эркине и Мумине, что ли? – спросил Шакир акя, которому и в голову бы не пришло подумать, что Зухра имеет в виду Гули.

– Неееет, Шакир акя! Не об Эркине и Мумине, а о Гули и Мумине, – глупо засмеявшись, ответила Зухра.

Шакир акя с недоумением взглянул на жену.

– О чём она говорит, Мехри? – спросил он, кивая на Зухру.

Мехри опа растерянно пожала плечами.

– Зухра просит Вашу дочь, Гули, для своего сына Мумина, – осторожно ответила Мехри опа, ожидая, что сейчас грянет гром со стороны её мужа.

Наступило молчание, Шакир акя пытался понять, насколько серьезно говорят эти женщины.

– Вы в своём уме? Мехри? Зухра? Нет… конечно… Мумин и мне как сын, ты, Батыр, ничего такого конечно не подумай. Но при всём моём уважении к Вам, как ты могла подумать, что я соглашусь на такое, после того, как ты при всех просила для сына Карину? Возможно ли это? Ещё в один день! Я что, свою дочь с улицы подобрал? Да лучше пусть она на всю жизнь без мужа останется, чем такое унижение! Почему Вы проявляете такое неуважение к нам, Батыр? – грозно говорил Шакир акя, гневно посматривая на соседей.

– Поверьте, Шакир акя, я сам только что услышал об этом. Зухра, ты с ума сошла? Как ты можешь проявлять к ним такое неуважение, а? – теперь уже и Батыр был взбешён.

– Что Вы! И в мыслях такого не было, Шакир акя, Мехри опа? Как Вы могли такое о нас подумать? – заплакала Зухра и тут же получила от мужа звонкую пощёчину.

Мехри опа от неожиданности вздрогнула и обняла плачущую Зухру.

– Батыржон, прошу Вас, успокойтесь! Зухра без всяких плохих мыслей заговорила об этом, нельзя так! – воскликнула она.

Но Зухра, дёрнув плечами, вскочила на ноги, собираясь убежать в дом, только крик Батыра остановил её.

– Сядь! Я не разрешал тебе уходить! Почему ты мне сначала не сказала об этом? Я бы вправил тебе мозги, ахмок (дура)! – кричал Батыр, Зухра опустилась на курпачу и закрыв руками лицо, заплакала ещё сильнее.

– Мехри, пошли, жена, а Вы, дорогие соседи, подумайте, как обидели нас. Наши дети – драгоценность для нас, поэтому, Зухра, прежде чем ударить ножом в спину, сначала ударь себя. Если не будет больно, тогда ударь нас. Пошли, – вставая с топчана, твёрдо сказал Шакир акя.

Мехри опа с виноватой улыбкой встала следом за мужем, так и не успев поесть.

– Хорошо, Мумина дома нет… – подумала Мехри опа, уходя к калитке в дувале, где скрылся её муж.

Гули отрывками слышала голоса со двора срседей, но шум воды в арыке, текущем во дворе, заглушал крики. Девушка с тревогой посмотрела на отца, лицо которого пугало её.

– Ойижон? Адажон? Что случилось? У Вас такие лица, словно вновь война началась, – с тревогой спросил Эркин, когда родители сели на курпачи, на топчане.

– Не дай Аллах, сынок, даже в шутку так не говори! Ничего не случилось, садитесь есть, я проголодался, – ответил Шакир акя, хмурясь и поглядывая на сына и дочь.

Эркин посмотрел на мать, та лишь пожала плечами. Он хотел было спросить, почему они вернулись голодными, если ушли ужинать к соседям, но промолчал.

– А ты чего не ешь? – грозно посмотрев на дочь, сказал Шакир акя.

Он понимал, вины его дочери в том нет, но от негодования в нём кипела кровь, такое переварить и простить было непросто.

– Ни ногой к ним! Поняла? – взглянув и на жену, крикнул Шакир акя.

Мехри опа опустила голову, ничего не ответив.

– Да что тут происходит? Объяснит мне кто-нибудь? – воскликнул Эркин, ничего не понимая.

– Ничего! Ешь и не вмешивайся, – ответил Шакир акя, исподлобья взглянув на сына.

– Отец, при всём моём уважении к Вам, я имею право знать, почему Вы просите не заходить к Батыр акя домой. Видимо, Вас очень обидели, да? – осмелился спросить Эркин у отца.

Раньше, до войны, он бы никогда не посмел говорить так с отцом, но война изменила парня, сделала более лояльным и смелым, более самостоятельным.

– Скажи своему сыну, онаси, чего молчишь? Твой сын прав, он имеет право знать, все мы одна семья! – сказал Шакир акя, жестикулируя левой рукой, правой держа ложку.

– Гули, дочка… иди в дом, родная, – попросила Мехри опа, посмотрев на дочь.

Гули тут же встала и ушла в дом. Кажется, по лицам родителей девушка поняла, что произошло нечто не очень хорошее.

– Зухра сегодня попросила Гули за своего сына, вот и всё, – сказала Мехри, с сожалением глядя на сына.

– Как это… но… ещё сегодня утром, она сватала Карину за Мумина! Она что, насмехается над нами? Разве такое возможно? – искренне возмутился Эркин.

– Вот! Это говорит мой сын! Истинный сын своего отца! А ты должна была сразу заставить её замолчать, не позволить ей говорить со мной об этом! И на этом всё! Не хочу больше говорить об этом, – воскликнул Шакир акя, довольный словами сына и вконец успокаиваясь.

Эркин был поражён, это было немыслимо, Зухра должна знать их законы. Сватать одну и в этот же день сватать другую. Такое неуважение было непростительным. Было бы проще, если бы Мумин уже был женат на Карине или на ком другом и просить дочь соседа второй женой. Это можно было понять и простить, и даже согласится на это.

Молча поев, Мехри опа стала убирать с хантахты.

– Гули? Матери помоги! – крикнул Шакир акя, ложась на курпачи и сунув руки под голову.

Эркин долго не мог уснуть, лёжа с отцом на топчане и глядя на небо, на сверкание звёзд в тёмном небесном пространстве. Из-за бессонницы, парень наблюдал движение неполной луны, размышляя о возвышенном, о том, как устроен этот загадочный мир. Понять, что это закономерно, что каждый день восходит Солнце, цветут цветы и растут деревья, день сменяет ночь, цикл оборота Луны, когда из тонкого месяца, она превращается в Луну, оповещая, что закончился очередной месяц, названия которых Эркин на языке Ислама не знал. Ещё в детстве, отец говорил ему, что землю сотворил Аллах и всё, что происходит на земле, происходит по Его воле и Эркин всем сердцем верил в это. Кто же ещё способен на такое творение, если не Всевышний… Глубокой ночью, Эркин наконец уснул, подумав, что утром он увидит Карину. Эркин понимал, что Карина для него теперь недосягаема, после того, как к ней посватался Мумин. Иначе, начнётся вражда между ними, наречёнными братьями, а этого допустить было нельзя. Правда, Зухра сама сделала всё, чтобы между семьями началась эта самая вражда и тем самым, развязала руки Эркину.

Утром, позавтракав, он поехал в институт, в надежде, что его наконец зачислят на учёбу и он сможет с чистой совестью начать учиться. Прежде, чем пойти в аудиторию, нужно было хотя бы из уважения испросить разрешения присутствовать на занятиях и Эркин направился к зданию, где находился кабинет ректора.

– Здравствуйте, Замира опа, а Хамид Закирович у себя? – спросил Эркин, войдя в приёмную ректора.

– Ааа… Курбанов? Здравствуй, укажон (братишка). Нет, Хамид Закирович ещё не приходил. Думаю, он поехал в министерство именно по твоему вопросу. И документы на подпись министру повёз, да… он просил тебя присутствовать на занятиях. До тех пор, пока окончательно не придёт ответ о твоём зачислении, ты можешь ходить пары, – сказала Замира, с улыбкой разглядывая красивые черты лица Эркина, тем самым смущая его.

– Значит, я могу идти на занятия? – спросил он.

– Иди. Иди, конечно! Сейчас у них… практические занятия по анатомии. Они проходят в морге, – ответила Замира, посмотрев на своём столе расписание курса, на котором собирался учиться Эркин.

Эркин направился было к выходу, но тут же обернулся, услышав слова секретарши.

– Как в морге? В морге? – спросил он, обернувшись.

– А ты думал, практические занятия по анатомии в театре проходят? В морге, Курбанов. Это в конце двора, за корпусом эндокринологии, иди уже! И так опоздал, – засмеявшись от растерянного вида парня, сказала Замира.

Глааа 8

Эркин, кивнув и попрощавшись, вышел в коридор, оттуда на улицу. Взглянув в сторону отделения эндокринологии, Эркин направился туда.

Открыв дверь морга, он прошёл по коридору, обложенному крупным белым кафелем и заглянув в проём, типа арки, увидел группу ребят. Они, окружив педагога, стояли над бетонной поверхностью, на котором лежал труп мужчины, тело было обнажённым и посиневшим, разрезанным для вскрытия от горла до паха. С одной из студенток стало плохо и её вывели на улицу. Неприятный, терпкий запах трупа и эфира, стоял в воздухе, педагог, показывая на раскрытую грудную клетку вскрытого трупа, громко объяснял тему урока. Среди студентов, Эркин увидел Карину у неё было бледное, сосредоточенное лицо, она внимательно слушала педагога и что-то быстро записывала в тетрадь.

– Привет! Потом дашь списать? – подойдя к ней сзади, прошептал Эркин в самое ухо Карины.

Вздрогнув, она обернулась и с недоумением посмотрела на него, словно удивляясь, что он может тут делать. Потом, словно вспомнив, кивнула головой.

– Привет! Хорошо, конечно… – ответила она, вновь записывая со слов педагога и разглядывая при тусклом свете лампочки потемневшие органы трупа.

Когда урок закончился, педагог попросил принести на следующее занятие отчёт о том, что они сегодня увидели и отпустив ребят, быстро вышел из морга.

– Что дальше? Какая сейчас пара? – спросил Эркин, выйдя с Кариной во двор.

– Химия, кажется… пошли в учебный корпус. Как Шакир акя? Мехри опа как? Гули? Я уже скучаю по ним, – с грустью улыбнувшись, сказала Карина, уходя к учебному корпусу.

– А по мне? По мне тоже соскучилась? – вдруг спросил Эркин и сам не ожидая от себя такой смелости, если не сказать, наглости.

Карина, резко обернувшись, строго посмотрела на него.

– Я очень уважаю их всех и благодарна семье Зухры опа, но прошу Вас, мы с Вами просто однокурсники. Не хочу давать повода для сплетен. Нам здесь ещё шесть лет учиться вместе, ведь Вас зачислили, если Вы ходите на занятия, верно? – спросила Карина, не торопясь идти дальше, поглядывая на ребят, что шли мимо них.

– Ещё нет, но надеюсь, что зачислят, а тебе, видимо, этого не хочется? – спросил Эркин, подняв голову и глядя на окна отделения эндокринологии.

– Честно? Мне всё равно! – ответила Карина и быстро пошла за ребятами.

Улыбнувшись, Эркин пошёл за ней, в её взгляде он видел, что она говорит неправду. Парень лишь раз в жизни был в близких отношениях с девушкой. И было это между боями, на фронте, когда глубокой ночью, настало затишье.

Тоня… Тонечка, он до сих пор не мог понять, почему она выбрала именно его. Ведь рядом было столько ребят, русских, почему же она выбрала его? Но каждый раз, вспоминая ту короткую ночь, по телу Эркина пробегали мурашки. Казалось, парень помнил каждое её прикосновение, каждый поцелуй горячих губ, нежный, но возбуждённый шёпот в ночи и её юное, такое красивое тело. В ту ночь, он стал мужчиной, а Тонечка стала женщиной… потом её не стало.

Боль пронзила Эркина, он помнил всех ребят, которых каждый день оставлял на поле боя. А в Берлине, многие ребята были близки с немками, не открыто, конечно, но он слышал, как они потом рассказывали об этом друг другу. А однажды, он услышал, как один из солдат, из офицеров, смеясь, рассказывал, что насильно взял совсем юную девушку, немку. Рассказывал смеясь, а Эркин готов был его ударить, еле сдержался. Принять то, что русский офицер мог насильно взять девушку, пусть даже немку, Эркин был не в силах и слушать об этом было неприятно.

А через два дня, эта немецкая девушка, то ли следила за своим обидчиком, то ли случайно так получилось, но она двумя выстрелами убила того офицера, что-то крича на немецком языке. В девушку тут же выстрелили и она упала замертво рядом со своим насильником, но на её лице Эркин увидел покой, что тогда очень поразило его. Говорили, война всё спишет, а как же совесть людей? Они выиграли такую страшную войну и опускаться до уровня врага, не имели морального права. Так считали тогда многие, шепчась, что тот получил по заслугам.

На последней паре, в аудиторию вошли ректор ТашМИ Хамид Закирович и Дилорам Икрамовна, попросив тишины и разрешая всем сесть, когда все студенты поднялись, приветствуя их. Эркин разволновался, увидев их сосредоточенные лица, правда, не смог определить и понять, с какой вестью они пришли, зная, что наверняка вопрос касается его.

Студенты поднялись, когда в аудиторию вошли ректор института и заведующая кафедрой хирургического отделения. В аудитории наступила тишина, казалось, пролети муха, все услышат. Хамид Закирович никогда не заходил к студентам, ещё и в сопровождении Дилором Икрамовны, студенты в ожидании стояли. Хамид Закирович, подняв голову, внимательно оглядел всех, потом его взгляд остановился на Эркине.

– Курбанов? Подойдите пожалуйста! – с сосредоточенным лицом, громко сказал мужчина.

Эркин быстро спустился с рядов и подошёл к стоявшим у стола Хамиду Закировичу и Дилором Икрамовне. Педагог по химии, с недоумением и с недовольным лицом, что его занятия прервали, молча ждал, что же скажет ректор. На столе стояли разных размеров сосуды и колбы с разного цвета жидкостями, педагог проводил опыты, объясняя реакцию соединения неких химических веществ.

– Здравствуйте, Хамид Закирович, Дилором Икрамовна, здравствуйте, – сказал Эркин.

Он волновался, но это было другое волнение, как перед боем, когда объявляли атаку. Хамид Закирович вдруг протянул руку, Эркин невольно поднял свою руку, которую мужчина крепко пожал и затряс.

– Ну что, Курбанов… я пришёл лично поздравить Вас с зачислением в студенты нашего учебного заведения. Право, такого ещё не было и министр лично подписал документ о Вашем зачислении в ТашМИ. Так что… дело за Вами, надеюсь, Вы нас с Дилором Икрамовной не подведёте, всё-таки мы Ваши поручители. Дилором Икрамовна так разрисовала министру Ваши способности, Ваши заслуги перед Родиной, в общем, учитесь, молодой человек. За студенческим билетом зайдёте в канцелярию, там же Вам выдадут и зачётную книжку, в которой, я очень надеюсь, будут стоять только отлично. Прошу прощения, Виталий Иванович, что мы прервали Ваше занятие, но это было важно, садитесь, ребята! – громко сказал Хамид Закирович, обращаясь и к студентам и махнув рукой.

Но сесть никто не успел, чтобы вновь не вставать, так как Хамид Закирович направился к выходу. Дилором Икрамовна тоже пожала руку Эркину и улыбнулась. Это дорогого стоило, женщина улыбалась крайне редко, но видимо, Эркин очень впечатлил женщину. Когда и она вышла следом за ректором, наступила тишина и все посмотрели на Эркина.

– ПАра ещё не закончилась! Прошу тишины! Можете садиться! И Вы идите на своё место, Курбанов. Да… поздравляю Вас! В стенах этого заведения и правда такого ещё не было, но посмотрим… на Ваши знания, идите! – сказал Виталий Иванович, указкой показывая на ряды, где с шумом и присели студенты.

Но когда Эркин уже поднялся и хотел сесть на своё место, рядом с Кариной, Виталий Иванович вдруг вновь его позвал.

– Курбанов? А ну-ка подойдите сюда. Мы с Вами проведём опыт, соединение щелочей… – называя формулы химических элементов, сказал педагог.

И когда Эркин вместе с ним провёл два опыта, спокойно рассказывая соединение элементов и их реакции, наглядно показывая это, Виталий Иванович довольно улыбнулся и вписав в журнале фамилию и имя Эркина, поставил пятёрку. Эркин спокойно вытер руки о марлю, что лежала на столе и посмотрел в журнал.

– Это Ваша первая оценка, Курбанов, можете сесть на место, – сказал Виталий Иванович, а про себя подумал:

– Уверен, ты будешь хорошим врачом, Курбанов…

Когда занятия закончились, ребята спустились вниз и вышли во двор.

– Может в столовую пойдём? Есть охота… – предложил Эркин Карине, посмотрев в сторону столовой, куда медленно шли студенты.

– Мне нужно идти в учебный корпус, комнату в общежитии просить, я вещи свои у Нигоры оставила, их тоже нужно будет забрать, – сказала Карина, чувствуя неловкость, оставшись с Эркином наедине.

Эркин хотел было ответить, но услышал за спиной знакомый голос.

– Вот значит, почему ты отказалась выйти замуж за моего сына! Бесстыдница! Я то думала, ты скромная, добрая девушка!

Эркин резко обернулся и увидел гневное лицо Зухры.

– Зухра опа? А Вы что тут делаете? – спросил он, взглянув и на искаженное болью лицо Карины.

Она лепетала слова приветствия и извинения, но её не было слышно.

– Я что делаю? Ты бы постыдился спрашивать! Думала, виновата я, пришла просить её вернуться, но теперь вижу, что была права. И Батыр акя ни за что меня вчера обидел, подняв на меня руку, ещё побил после того, как твои родители ушли. Да что же происходит, люди? – вдруг воскликнула Зухра, оборачиваясь по сторонам.

– Зухра опа, поедем домой! Не стоит устраивать тут скандал, могут и милицию вызвать. Это учебное заведение! Мы с Кариной учимся на одном курсе, на одном факультете и разные свои мысли, оставьте при себе! – взяв женщину под руку и слегка сжимая пальцы, тихо сказал Эркин, потянув Зухру в сторону аллеи, что вела к воротам ТашМИ.

Карина быстро ушла к группе девушек, которые шли было в сторону столовой, но услышав возгласы Зухры, остановились и стали смотреть на них.

– Что случилось, Карина? Кто это женщина? – спросила Нигора, взглянув на покрасневшее от волнения лицо Карины.

Девушка едва не плакала от обиды.

– Это Зухра опа, я жила в её доме четыре года. Я же вчера тебе всё рассказала, Нигора, пошли, мне в учебный корпус зайти нужно, – ответила Карина, уходя первой в обратную от столовой сторону.

Пожав плечами, Нигора пошла следом за Кариной, крикнув девушкам, чтобы дальше они шли сами.

– Как же тебе не стыдно, Эркин? Вы ж мне оба были родными, тебя сыном считала, наравне с Мумином, Карину дочерью, а вы что делаете? Тебе не стыдно? Она то ладно, была чужая и осталась чужой, но ты то! Ты что делаешь? – плача, выговаривала Зухра.

Эркин под руку уводил её по аллее к воротам.

– Мы ничего постыдного не делали, Зухра опа! Мы с ней только что вышли из аудитории, с занятий, а Вы напридумывали себе, не весть что! Если она не любит Мумина, не моя вина и даже не её. Невозможно заставить человека любить! Поймите уже это! – говорил Эркин, выходя за ворота.

– О, Аллах! Что я слышу? Стыд-то какой! О какой любви ты говоришь, Эркин? Может твоя мать по любви замуж вышла за Шакир акя, а? Или я за Батыр акя? Нас сосватали и мы согласились, по-другому и быть не могло! Карина плюнула мне в лицо! Она наши традиции не чтит, такая честь ей выпала, я её за своего сына просила, видеть её не могу! Думала, опять домой позову, чтобы жила с нами, как раньше… Эээх, не думала я, что змею на груди пригрела, – с отчаянием и слезами говорила Зухра, уходя по аллее рядом с Эркином, который всё ещё крепко держал её под руку.

– Зухра опа, Вы все не так поняли! Прошу Вас… – начал было говорить Эркин, но Зухра выдернула руку и остановилась, со злобой взглянув на Эркина.

– Всё я правильно поняла, Эркин! Поняла Ваше с этой девкой бесстыдство! Мои глаза меня не обманут, теперь вам никто не будет мешать, верно? Хорошо, что Аллах отвёл от моего сына эту беду! Бесстыдница! – восклицала Зухра, привлекая внимание прохожих.

Эркин понял, говорить ей что-то не имеет смысла, поэтому, развернувшись, быстро зашагал по дороге мимо трамвайной остановки. Зухра с недоумением посмотрела парню вслед, не понимая, почему он вдруг оставил её и ушёл, даже не выслушав до конца. Растерянно оглядевшись по сторонам, женщина села в подошедший трамвай и проезжая мимо шагавшего по дороге Эркина, обернувшись, долго, с недоумением смотрела на него из окошка трамвая.

Карина зашла в приёмную ректора, попросив Нигору подождать её снаружи. Замира сидела за столом, что-то записывая в журнал, но при виде девушки подняла голову и посмотрела на неё.

– Здравствуйте, Замира опа, я пришла просить комнату в общежитии, – подойдя к столу, сказала Карина.

– А что случилось? Тебе жить негде? Ты ведь наша студентка? – спросила Замира, закрывая журнал.

– Да, конечно, иначе, зачем бы я комнату просила? Вот мой студенческий билет, паспорт и… – вытащив из сумки документы и показывая Зухре, сказала Карина.

Замира подняла руку, останавливая её.

– Хорошо, но этот месяц ты же где-то жила, верно? Что случилось? Просто комнату в общежитии мы выдавали в начале учебного года и я не знаю, есть ли свободные места, – ответила Замира, взяв трубку и набирая номер общежития.

– Абдулла акя, Ассалому аляйкум! Это Замира, секретарша Хамида Закировича. Я могу узнать, есть свободное место в вашем общежитии? Тут девушка… да… хорошо, спасибо, – говорила Замира, поглядывая на Карину.

Положив трубку, Замира открыла другой журнал, взяла оттуда бланк и взяв паспорт Карины, вписала её данные в бланк.

– Держи, где общежитие, ты знаешь, подойдёшь к коменданту, он знает о тебе. Сказал, что место есть, хотя интересно, где же ты этот месяц жила? И почему вдруг понадобилась комната, – сказала Замира, протягивая Карине её паспорт и студенческий билет, в который она вложила и бланк.

– Замира опа, если Вам интересно, я могу Вам рассказать, но не думаю, что будет интересно. Я жила в семье, которая дала мне кров, когда меня в сорок первом году эвакуировали из Ленинграда. Но не стоит и дальше злоупотреблять добротой этих людей, тем более, я студентка ТашМИ и вполне могу жить в общежитии, вот и всё, – ответила Карина, положив документы обратно в сумку.

– Ты права, ладно, иди! Удачи тебе, – ответила Замира, но посмотрела на Карину уже по-другому, с неким сочувствием, что ли.

Карина вышла из административного корпуса и почувствовала, что жутко хочет есть. Нигора, увидев подругу, встала со скамьи и подошла к ней.

– Пошли пообедаем, есть очень хочется, – сказала Карина.

Нигора, пожав плечами, согласилась и они пошли в сторону столовой, девушек уже не было, видимо поев, они уже ушли по домам. Пройдя к стойке, Карина взяла поднос и стала проходить дальше, где в тарелках лежали разные салаты и в стаканах компот.

– Ты тоже будешь гарнир с подливой,? – обернувшись к подруге, спросила Карина.

– Что ты будешь, то и я поем, – ответила Нигора.

Взяв вторые блюда, по кусочку ячменного хлеба и компот, девушки сели за стол.

– Я такая голодная, просто ужас, – напряжённо засмеявшись, сказала Карина, с аппетитом принимаясь есть.

– Что тебе сказали? Есть комната? – спросила Нигора.

– Угу, есть. Поем и поеду в общежитие. И спасибо тебе за ночлег, нужно ещё заехать к тебе за вещами… у тебя такая добрая мама, скажу ей отдельное спасибо, – говорила Карина, не переставая есть и запивать компотом.

– Моя мама добрая, жаль её… после похоронки на брата, следом и на отца, она словно тень стала, ничего её не радует. А знаешь… она ведь мне сказала, чтобы ты не уходила ни в какое общежитие, а жила у нас. Комната брата пустует, места много, мы же с ней вдвоём остались. Государство помогает, конечно, как семье, потерявшей кормильца, но мы как все живём, зимой обещали уголь завести и дрова. Оставайся у нас жить, – то ли спрашивая, то ли с просьбой сказала Нигора.

– Думаешь, это удобно? Но я студентка и заработка у меня нет. Только карточки, на некоторые получаю продукты и всё, я не могу злоупотреблять вашей добротой, сама понимаешь. Твоя мама работает нянечкой в больнице, верно? Может и нам можно будет туда устроиться? Ну, хотя бы на полставки, что скажешь? Тогда я могла бы остаться жить у Вас, – сказала Карина.

– Да, я хожу к маме в больницу, помогаю ей, она хоть и молодая ещё, но… горе сломило её, боюсь я за неё. Ладно, пошли, к нам поедем и там поговорим, – ответила Нигора, вставая из-за стола и отправляя в рот мелкие крошки, собрав их в ладонь со скатерти.

Карина тоже поднялась и девушки вышли из столовой. Разговаривая, они направились по аллее к воротам. Эркин прошёл пешком до Первомайской, потом сел в следующий трамвай. На душе было тоскливо, он надеялся пообедать с Кариной и если получится, немного погулять с ней, но неожиданное появление Зухры, её слова, все испортили, Эркин, тяжело вздохнув, прошёл к выходу.

Дома его ждал обед, Мехри опа пожарила картошку с яйцами и сделала салат ачукчук. Гули вернулась со школы и когда Эркин вошёл во двор, Мехри опа пошла навстречу сыну.

– Сынок, пришёл? Ну что, что тебе сказали в институте? – спросила женщина, присев на топчан следом за Эркином.

– Гули, дай воды! Пить хочется, – попросил Эркин и Гули тут же побежав под навес, набрала из оцинкованного ведра воды в ковш и подойдя к топчану, тут же протянула брату.

– Ладно, давай, поешь, потом и поговорим, – сказала Мехри опа, видя, что сын расстроен и подумав, что его не приняли в институт.

Эркин, сняв туфли, залез на топчан, Гули принесла ляган с обедом и поставила на хантахту. Следом, она принесла и косушки с салатом, потом заварила и чай.

– Гули, садись и ты, вместе поедим, – с аппетитом отправляя в рот очередную вилку с картошкой, сказал Эркин.

– Может расскажешь, что произошло, сынок? У тебя такое лицо… не приняли, что ли? – осторожно спросила Мехри опа.

Гули залезла на топчан и сев за стол, принялась есть. Эркин, вздохнув, взглянул на мать.

– Меня зачислили в институт, ойижон, теперь я студент первого курса Ташкентского, медицинского института! Всё хорошо, не волнуйтесь так, – сказал Эркин, погладив мать по плечу.

Мехри опа улыбнулась и прослезилась.

– Я молилась за тебя, сынок, теперь ещё больше горжусь тобой. Дай Аллах каждой матери такого сына, – обведя ладонями лицо, ответила Мехри опа со счастливой улыбкой.

Эркин хотел было ей ответить, но тут случилось неожиданное. Вилка в руке Эркина повисла в воздухе. Обернувшись, он в ожидании уставился на вошедшую женщину, потом посмотрел на мать и покачал головой.

– Зухра? Ты чего это такая? Случилось что? – увидев гневное лицо соседки, воскликнула Мехри опа, спускаясь с топчана.

– Случилось, Мехри опа! Ещё как случилось! Эта бесстыдница, отказав моему сыну, прелюдно встречается с Вашим сыном! Разве это по нашим обычаям нормально? Они же дают повод для сплетен, мой сыночек этого не заслужил! – заплакав, восклицала Зухра, вбежав во двор Мехри опа через калитку в дувале и размахивая руками.

– О, Аллах! Ты что такое говоришь, Зухра? Этого быть не может, мой сын никогда бы не посмел… – воскликнула было Мехри опа, но Зухра подскочила к ней и начала кричать.

– Вы мне не верите? Я что, лгунья? Да я сама их видела, как они стояли там, почти прижавшись к друг другу! Вот этими глазами видела! – орала Зухра, тыкая пальцами в свои глаза.

Мехри опа посмотрела на Эркина, потом перевела взгляд на Гули и кивнула ей головой, чтобы она ушла. Та тут же встала и убежала в дом.

– Ты сама себя слышишь? Как ты смеешь оговаривать моего сына? Я что, вчера его родила и не знаю его? Эркин, сынок… что говорит Зухра? Это правда? – повернувшись вполоборота к сыну и не глядя ему в лицо, спросила Мехри опа.

– Пусть говорит, что хочет, каждый видит то, что хочет видеть. Я устал, хочу отдохнуть, – спускаясь с топчана, устало произнёс Эркин.

– Эээ, нет! Ты так просто не уйдёшь, Эркин! Думаешь, моего сына можно вот так унижать? Я до домкома дойду, до твоего института, до главного дойду! Всем покажу твоё истинное лицо! Если ты вернулся с фронта в орденах, значит тебе всё можно, да? Люди! Вы только послушайте этих людей! – закричала Зухра, подойдя ко второму дувалу, где по-соседству жили другие люди.

Мехри опа была в смятении, её начало трясти от негодования.

– Замолчи, несчастная! Ты в слепой любви к сыну, сама его опозоришь! Да кто ты такая, чтобы порочить честное имя моего сына? – закричала она и размахнувшись, ударила Зухру по лицу.

Та не ожидала такого, она ведь знала Мехри опа, как самую добрую и справедливую женщину на их улице, а тут, она смотрела на неё с такой ненавистью, да ещё и ударила её.

– Мехри опа! Думаете, мне легко было видеть этих голубков после того, как она отказала моему сыну? Моему сыну отказать, да как же это? Кто она такая, что посмела отказать моему сыну? Из-за неё, Вы мне отказали отдать и Гули… – сев на землю, Зухра заплакала.

– Эркин, поезжай за отцом и на железную дорогу зайди, пусть и Батыр приходит, этому нужно положить конец, иначе неизвестно, до чего это все дойдёт! – Мехри опа посмотрела на сына, словно обвиняла его, она никогда на него так не смотрела.

– Ойижон? И Вы мне не верите? Я никогда, ни перед кем не оправдывался, но Вы моя мать, а это святое! Да мы просто вышли после занятий из учебного корпуса, тут и подошла Зухра опа! Неужели Вы могли подумать, что я… – Эркина не это волновало, а то, что мать ему не верит.

– Мехри опа, не нужно звать мужчин, мне за сына обидно, Вы ж с ним, как братья были! Ты с детства за него горой стоял, Эркин! Всегда защищал его, никогда не обижал, неужели из-за какой-то девки, два брата вот так и рассорятся? Как же это… – сидя на земле, говорила Зухра, не переставая плакать.

Эркин подошёл к ней и подняв с земли, посмотрел ей в глаза.

– Мумин брат мой и ничто, и никто этого не сможет изменить. Зухра опа, Вы увидели не то, что было на самом деле, мы с Кариной учимся в одной группе и даже если Вам это не по нраву, нам с ней придётся видеться каждый день! Теперь я студент ТашМИ! И хотите Вы этого или нет, но это так! Я всё сказал! – сказал Эркин и тут же ушёл в дом.

– Зухра, сестра… давай найдём нашему сыну Мумину достойную девушку и женим его, наконец, раз уж ты так этого хочешь. И ты, наконец, успокоишься. Карина четыре года жила у тебя в доме, она и мне была, словно дочь. Не бери грех на душу, не наговаривай на девочку, нет её вины в том, что она не мусульманка, что замуж выходить не хочет. Не нашей она веры, не была бы она хорошей женой, в смысле, узбекской женой Мумину. Что-то я не то говорю… дай воды, плохо мне… – качаясь, Мехри опа присела на топчан, проведя ладонью по мокрому лбу.

Зухра побежала за водой под навес, но когда она вернулась, Мехри опа без сознания лежала на земле.

– Эркин! Гули! Мехри опа плохо! Скорее! – закричала Зухра, из рук которой выпал ковш с водой и с шумом упал на землю.

Из дома выскочила Гули, следом выбежал Эркин.

– Ойижон! Воды неси! – испуганно закричал Эркин, нагнувшись и поднимая мать.

Он осторожно положил её на топчан, Гули, схватив с земли ковш, со слезами побежала под навес за водой. Зухра стояла и с испугом смотрела на бледное лицо Мехри опа.

– Может доктора нужно позвать? – всё же спросила она.

Суровый взгляд Эркина прервал её, схватив ковш из рук сестры, он сунул руку и набрав в ладонь воды, брызнул в лицо матери. Веки Мехри опа дрогнули, она медленно открыла глаза и с недоумением посмотрела на испуганное лицо сына, затем на дочь, которая не переставая плакала, прижав руки ко рту. Зухра стояла в стороне, сознавая, что это произошло из-за неё. С виноватым видом, она не решалась подойти ближе, суровый взгляд Эркина подавлял и пугал её.

– Ойижоним мани, (мамочка моя) как Вы себя чувствуете? Вам лучше? – обняв мать за плечи и приподнимая её, видя, что она пытается встать, спросил Эркин.

– Что это со мной? Всё, я в порядке.. успокойтесь, дети. Отцу ничего не говорите, – тихо говорила Мехри опа.

– Мехри опа, простите меня, мне за сына обидно стало, не ведала, что говорю. Они ведь и правда, просто стояли рядом… ну, я пойду? Мужчинам ужин готовить надо, Мумин на рынок поехал, может и пришёл уже, – собираясь уходить в сторону дувала, сказала Зухра.

– Пусть крышка казана, как была закрытой, так закрытой и останется (поговорка), не стоит тревожить и мужчин, не хочу, чтобы между ними и нашими детьми был разлад. Не было ничего этого, поняла? – присев на топчане, держась за руку сына, произнесла Мехри опа, строго взглянув на Зухру.

– Да, поняла. На ужин приходите, Мумин мясо принесёт, плов приготовить хочу, – с подавленным видом ответила Зухра и наконец ушла через калитку в дувале к себе домой.

– Не будет уже, как раньше, ничего уже не будет, как раньше. Мелкие разговоры несут разлад и соседи слышали её крики… что же делать… – растерянно пробормотала Мехри опа.

– Ойижон, не думайте об этом. Я мужчина и сплетни меня не трогают. Всё будет хорошо, Вы только себя берегите, – ответил Эркин.

– Теперь и к Гули никто не посватается, после всех этих разговоров. И так парней почти нет… – Мехри опа встала с топчана, поправила платок на голове и странно посмотрела на дочь.

– Ужин готовить нужно… скоро отец с работы придёт. На верёвке мясо висит, осторожно развяжи марлю, посмотри, нет ли на мясе личинок мух, промой хорошенько, ужин готовь, – сказала Мехри опа, с задумчивым видом глядя мимо дочери.

– Что готовить, ойижон? – спросила Гули, сняв с веревки кусок мяса, потемневший на воздухе.

– Что готовить? С огорода принеси болгарский перец, приготовим фаршированный перец, картошку почистить надо, лук и две моркови, – ответила Мехри опа.

– Ойижон, Вы отдыхайте, Гули сама всё приготовит, ещё рано, время есть. Вам было плохо… может и правда доктора вызвать? – спросил Эркин, глядя на бледное лицо матери.

– Я хорошо себя чувствую, сынок, не волнуйся. Гули, давай я мясо мелко порежу, Эркин, неси доску и нож, тут присяду, – залезая на топчан, сказала Мехри опа.

Она всегда была трудолюбивой, всегда была спокойной и решения принимала правильные. К ней и соседи часто заходили за советами, помогала, как могла и не только словами. Многим давала вещи, которые становились малы дочери и сыну, кажется, сама всегда носила одно и то же платье, одну и ту же кофту, а зимой, ватную безрукавку из чёрного бархата и калоши, даже если редкими случаями, она вдруг ходила в гости. Но всегда была чисто и опрятно одета, даже в старых вещах.

Именно в эту минуту, Эркин вдруг подумал, что мать провожала его на фронт в этом платье. Парень подумал, что завтра попробует устроиться на работу санитаром в больнице, в свободное от учёбы время и на первую зарплату, непременно купит матери новое платье и обувку.

Вечером, с работы пришёл Шакир акя, с дыней в руках и двумя лепёшками.

– Гули? Неси отцу полотенце! – крикнула Мехри опа, взяв из рук мужа бумажный пакет с лепёшками и дыню.

– А ты чего такая бледная, жена? Болит чего? – поглядывая на жену, спросил Шакир акя.

– Нет, что Вы… что у меня может болеть? – стараясь улыбнуться, ответила Мехри опа, поливая водой на руки мужа.

Улыбка не получилась, Шакир акя, взглянув на дочь, взял полотенце и вытирая руки, сел на топчан. Он заметил, что и у дочери, и у жены лица другие, в смысле, выражения лиц грустные, но подумал, что жена и впрямь никогда не жаловалась на недомогание, радуясь, что его Мехри всегда здорова и почти никогда не грустит. Шакир акя часто думал, что ему очень повезло с женой и ведь за все эти годы совместной жизни, он никогда не смотрел на других женщин, такое ему просто и в голову не приходило, а в своей жене он был уверен, как в самом себе. Преданные друг другу супруги, считали, что это норма жизни, остальное грех, считая, что они очень счастливы в браке.

– А Эркин где? Что у него с учёбой? – бросив полотенце на руки дочери, спросил Шакир акя.

– Его приняли в институт, отец, он теперь студент ТашМИ. Наш сын станет врачом, дай Аллах. Он вышел, сказал, что хочет встретиться с теми, с кем учился в школе, – ответила Мехри опа.

– С одноклассниками, брат пошёл на встречу с одноклассниками, – поправила Гули, накрывая дастархан на хантахту.

– Эркин – наша гордость, онаси (дословно, мать своих детей). Аллах благоволит нам, если позволил нашему сыну вернуться с войны живым и невредимым. Вернувшись, он поступил в институт, дай Аллах, женим его, внуков нянчить будем. Мы с тобой поистине счастливые люди, онаси, – говорил Шакир акя, с аппетитом отправляя в род еду, которую поставили перед ним.

– Дай Аллах, адаси (отец своих детей, игра слов), дай Аллах, главное, чтобы мир был… – ответила Мехри опа, задумчиво глядя в сторону.

Мехри опа имела в виду не только мир на земле, она сейчас думала о мире в семье, о мире между соседями, что было немаловажно. Её семью в махалле уважали и даже предлагали ей возглавить махаллинский комитет женщин, где её слово было довольно весомым. Но Шакир акя не позволил ей этого, сказав, что у него в роду женщины не работали, что он сам может обеспечить свою семью. Шакир акя в махалле тоже уважали, хотя он не был самым старшим, всё же и его слова принимались во внимание.

– А ты почему не ешь? Да что с тобой сегодня? – спросил Шакир акя, видя, что настроение жены вовсе не весёлое.

– Что-то не хочется, я вот… чаю попью, – ответила Мехри опа.

Шакир акя недоумевал, понимая или догадываясь, что что-то произошло, пока он был на работе.

– А ну, выкладывайте, что произошло! – строго потребовал Шакир акя и возразить ему не посмели.

Мехри опа вкратце рассказала о том, что давеча произошло, но скрыла, что ей было плохо.

– И из-за этого ты сидишь такая грустная? Ты что же, Зухру не знаешь? Столько лет бок о бок с ней живём, да у неё язык, словно веник, метёт, сама не знает что, – разозлился Шакир акя.

– Маме плохо стало, она сознание потеряла и упала вот тут, на землю, – выпалила Гули, не глядя на мать, зная, что та хотела скрыть это от мужа и быть может, потом и поругает её за то, что та сказала об этом отцу.

Мехри опа посмотрела на дочь с укором и вздохнув, отвернулась.

– Послушай, Мехри, дороже здоровья, ничего быть не может. Не обращай на неё внимания. Наши дети достойно себя ведут, никогда не дадут повода для сплетен и никогда не пристыдят наши седины. Наш Эркин с войны героем вернулся, тут же в институт поступил, ну чей сын так смог, а? А Зухра… нужно "подрезать" её длинный язык, но ведь ничего не поможет, верно? Поздно уже, спать ложитесь… ааа… Эркин? Вернулся? Есть будешь? Иди, садись рядом, – сказал Шакир акя, увидев сына.

Эркин встретился с одноклассниками, правда, их осталось совсем немного, иные вернулись без ноги или руки, девушки вышли замуж, конечно же, они не пришли, да кто бы их отпустил на встречу, пусть даже одноклассников.

– Ассалому аляйкум, адажон, – сев на топчан и подобрав под себя ноги, поздоровался Эркин.

Смотреть в глаза отцу, после того, что сегодня произошло, парень не смел. Он винил себя за то, что с матерью стало плохо, что дал повод для таких разговоров.

– Очень вкусно, ешь, сынок, – похлопав сына по плечу, сказал Шакир акя.

– Увиделся с друзьями? – спросила Мехри опа, видя, что настроение у парня вовсе не весёлое.

– Увиделся, мама, только… семь человек из нашего класса погибли, Анвар без ноги вернулся, Валижон без руки, из девушек пришли только Насиба и Фатима, других мужья не отпустили. Думал, Ирода придёт, Фатима сказала, у неё ребёнок заболел. Так… поговорили немного о том о сём и разошлись. Словно и не было нашего класса, правда, вспоминали тех, кто не вернулся. Мумин почему-то не пришёл, может не слышал, что мы сегодня встречались, кто знает… – ответил Эркин, с грустью вздохнув.

Когда поев, убрали с хантахты, Шакир акя попросил постелить ему в доме.

– Небо тучами заволокло, говорят, ночью дождь будет, вы тут всё лишнее уберите, чтобы не намочило, – сказал Шакир акя, спускаясь с топчана.

Мужчины ушли в дом, Мехри опа с дочерью убрали с топчана курпачи и циновку, с верёвки полотенца и оставшийся кусок мяса. Мехри опа завернула мясо в марлю и унесла под навес. Чтобы кошки ночью не разодрали, она положила мясо в холодный казан и накрыла крышкой. Тяжело ступая, Мехри опа, наконец, ушла в дом, она очень устала и тут же легла спать.

Эркин, напротив, никак не мог уснуть, вспоминая сегодняшний день, гневное лицо Зухры, бледное, без сознания лицо матери, своих одноклассников, которые очень изменились за эти четыре года. Ребята почитали поминальную молитву тем, кто не вернулся с этой войны, тела которых были захоронены неизвестно где. Тут он подумал о Карине, будучи уверенным, что она устроилась в общежитии. Эркин закрыл глаза, подумав, что утром вновь её увидит и плевать он хотел на Зухру и её дурацкие домыслы. Эркином овладело нежное чувство, которое он никогда доселе не испытывал, это чувство было любовь.

Утром, его разбудил Шакир акя, который вставал очень рано и всегда первым приходил в мастерскую, ключ от которой он уносил с собой. Следом приходили другие и базар потихоньку, словно просыпался, начиналось движение, арбы ездили с товаром, развозя его по прилавкам, носильщики ходили по рядам, подталкивая впереди себя тележку. Шакир акя любил базар Чорсу, его местный колорит, своеобразные звуки и шум, оклики и беспрерывное движение. Здесь кипела жизнь, несмотря на войну, несмотря на победу, это был базар Чорсу.

Проснувшись, Эркин побежал до туалета, затем, умывшись, прошёл в дом и одевшись, тут же вышел. Мехри опа приготовила мужчинам завтрак, только была она более вялая, чем обычно. Но спеша, мужчины не обратили на это внимание. После мужчин, ушла в школу и Гули. Оставшись одна, Мехри опа прилегла на топчане. После ночного дождя, воздух был чистым, солнце светило, город просыпался, входя в новый день. Тяжело вздохнув, Мехри опа закрыла глаза…

Зухра с вечера была чернее тучи. Она внутренне переживала за Мехри опа, та никогда не теряла сознание, при ней, во всяком случае, такого не было. Даже во время войны, когда они вместе ждали письма от сыновей с фронта, а получая, так же вместе читали и плакали от радости. Столько лет вместе делили и радость, и боль, что же произошло? Зухра пыталась оправдать себя, говоря себе, что она за сына любому не даст покоя и всё произошло не по её вине, а по вине Карины и даже Эркина. Женщина не могла ни понять, ни принять, что девочка, которую она приютила в своём доме, дав ей кров, тепло, еду и свою доброту, могла отвергнуть её сына, который для неё был самым лучшим в мире. Оно и понятно, Зухра – мать и видела то, что хотела видеть, когда люди, подчас, видели другое, со стороны-то виднее было.

Мумин не был красавцем, в юности, он вообще был толстяком, это он на войне здорово похудел, ведь воевал в пехоте, где не было ни минуты покоя. Характером он был мягкий и сговорчивый, в школе часто получал от товарищей тумаки, Эркин, защищая его, бывало и сдачи давал своим крепким и сильным кулаком, его в школе побаивались ребята и старше него самого.

Будучи от природы крепким и сильным, Эркин, напротив, в школе вызывал к себе уважение и страх, парни знали силу его кулака.

Но война всё перевернула. Зухра, по простоте своей, думала, что Эркин и на поле боя будет защищать её сына, а когда узнала, что их расформировали по разным частям, всю ночь проплакала, представляя Мумина в разных, совершенно страшных ситуациях, хотя понятия не имела, что происходит на войне. Мехри опа её успокаивала, видя по утрам опухшие от слёз глаза своей младшей соседки.

– Не гневи Аллаха, Зухра! Наши дети живы и вернутся живыми, дай Аллах. Лучше молись, Мумин уже не мальчик и как пишет Эркин, не хуже других бьёт врага, – говорила женщина и сама веря в это.

Но это было правдой, из желания жить, в экстремальных ситуациях человек пытается выжить любыми способами и Мумин не был исключением. Непонятно вообще, как он выжил в этой войне, может и правду молитвы Зухры уберегли его от смерти. Но никто не знал, как он однажды бежал с поля боя и упав в воронку, притворился мёртвым, обмазав себя кровью лежавшего рядом бойца. А когда мимо проходили немцы и стреляя, убивали тех, кто ещё жив, Мумин, попрощавшись с жизнью, описался от страха. Но страх перед смертью, заставил его взвалить на себя тело убитого и пули немцев пришлись по мёртвому телу. А когда всё стихло, Мумин стал пробираться к своим, найдя раненого бойца и вместе с ним, пройдя много километров, всё же дошёл до своих, правда, в другую часть и раненого нёс на себе, изнемогая от жажды и голода. Проверка показала, что Мумин солдат Красной армии и его переправили в его же часть, а раненого отправили в госпиталь.

Зухра почти всю ночь не спала, ругая Карину и даже Эркина, хотя подсознательно понимала, что нет его вины, ведь как известно, мужчине можно многое, чего нельзя женщине, так её учили с детства. Батыр, видя состояние жены, конечно спросил, что это с ней, а когда она вновь стала говорить про Мумина, ах какой он бедный и его нарочно обидели, Батыр махнул рукой.

– Молчи, женщина! Видать, не судьба ему по жизни Карина, найдём ему достойную невесту и больше я о ней ничего не хочу слышать, – отрезал он.

– Я её сегодня видела рядом с Эркином, Батыр акя! А ещё брат называется! Они стояли близко друг от друга, как голубки, что это? Считаю, Эркин просто смеётся над нашим сыном и нами, – присев сбоку мужа, говорила Зухра.

– Не говори ерунды! Эркин не такой и не станет из-за женщины ссориться с братом, а Мумин ему брат! Не хочу портить отношения ни из-за тебя, ни из-за сына, они нам, словно родные. И на этом всё! – сказал Батыр и Зухра отползла от него в сторону.

Она никогда не могла заставить мужа делать так, как нужно ей, Батыр всегда был сам себе на уме, но мужчина он был властный и не любил, когда ему перечили.

Утром, Зухра всё же решила проведать Мехри опа, беспокоясь за неё, нехотя побрела к дувалу и прошла через калитку к ней во двор, будучи уверенной, что она дома одна в этот утренний час.

– Мехри опа, Вы дома? – удивившись тому, что во дворе очень тихо, громко позвала Зухра.

Женщина смотрела в сторону дома, потом взглянула на топчан, где и увидела Мехри опа. Зухра подошла ближе, женщина лежала на курпачи и спала. Зухра удивилась.

– Спать в такое время… она никогда не спала… Мехри опа? Мехри опа? Что с Вами? О, Аллах! Мехри опа! Люди! Помогите! – закричала Зухра, увидев, что Мехри опа бледная и не отзывается.

Зухра кинулась под навес, дрожащими руками зачерпнула воду из ведра и вернувшись назад, брызнула на лицо Мехри опа. Но та никак не отреагировала, Зухра выбежала на улицу с криками о помощи.

– Рихси опоки (обращение к женщине, много старше)? Быстрее! Прошу Вас! Там Мехри опа плохо, она не двигается, прошу Вас, посмотрите! – истошно закричала Зухра, забежав к соседям рядом.

Из дома вышла женщина, на ухо немного глухая, лет под семьдесят, поправляя на голове платок, она, вытирая руки, подошла к Зухре.

– Что с тобой, Зухра? Ты чего такая? Случилось что? – увидев, как напугана соседка, спросила Рихси опоки.

– Мехри опа плохо! Прошу Вас, посмотрите! Она не двигается, – громче воскликнула Зухра.

Рихси опоки пошла следом за ней и войдя во двор Мехри опа, нагнулась над ней.

– О, Аллах! Что же делать? Она же не дышит! Зови нашего Бурибая, он ветеринар, пусть посмотрит её, – зачем-то толкнув Зухру, громко сказала Рихси опоки.

Вскоре, Зухра вернулась с мужчиной лет тридцати пяти, довольно грузным, плотным, невысокого роста, в тюбетейке и в старом, сером костюме, с саквояжем в руках.

– Бурибай, укажон, посмотри её, только бы она была жива, Аллах милостивый и милосердный, она ещё так молода, – причитала Рихси опоки, хлопая Бурибая по плечу.

Рихси опоки в махалле уважали, хотя она и не была самой старой или старшей среди всех, но женщина когда-то работала в райисполкоме, не Бог весть кем, но о профессии речи не шло, престиж или само название райисполкома, вызывало некое чувство страха и уважения. Бурибай положил саквояж на топчан и нагнулся над Мехри опа, пощупав ей пульс, приоткрыл поочередно глаза. Потом вытащил из саквояжа бутылёк и вату, намочив, сунул под нос женщине.

– Она жива? Бурибай акя? – испуганно спросила Зухра, раздражая своим нетерпением, когда все были сосредоточены.

– Что скажешь, укяжон? – всё же спросила и Рихси опа.

Тут Мехри опа резко вздохнула и открыла глаза, с недоумением взглянув на Бурибая.

– Слава Аллаху! Она жива… – воскликнула Зухра.

– Мехри? Как ты, сестра? Что это с тобой? А, Бурибай? Что случилось? Почему она была, словно мёртвая? – спросила Рихси опоки.

– Я думаю, был сердечный приступ. Но лучше позвать доктора, я лишь доктор животных, – закрывая саквояж, ответил Бурибай.

– Зухра, беги в поликлинику, позови нашего доктора, пусть посмотрит Мехри. С сердцем лучше не шутить, иди, дочка. А ты, Бурибай, не торопись уходить, побудь рядом с ней, мало ли что… – сказала Рихси опоки.

Зухра, кивнув головой, побежала к калитке и вскоре скрылась за ней, Бурибай грузно уселся на топчан, вытирая шею и лицо платком.

– На-ка вот, попей воды, Мехри. С чего это вдруг сердце у тебя? Может понервничала из-за чего, а? Шакир где? А дети? Рядом с тобой никого нет, что ли? – спрашивала Рихси опоки, оглядываясь по сторонам.

– Спасибо Вам, Рихси опоки, и Вам спасибо, Бурибай, сама не знаю, с утра у меня было недомогание, потом вроде и уснула, – ответила Мехри опа, чувствуя неловкость от того, что побеспокоила таких уважаемых и занятых людей.

– Конечно недомогание, ты ж отдыха не знаешь, с утра и до ночи на ногах. Ты уже не такая и молодая, нужно себе и отдых давать. Я ведь тесто поставила, пойду, посмотрю и позже вернусь. А ты, Бурибай, дождись нашего доктора, не оставляй Мехри одну, я скоро… – сказала Рихси опоки, шаркая старыми калошами, на пару размеров больше своей ноги и уходя к калитке.

– Так у меня же работа! – воскликнул было Бурибай, но Рихси опоки махнула рукой и не оборачиваясь, ответила:

– Работа никуда не убежит, я сказала жди!

Тяжело вздохнув, мужчина вновь вытер лицо и шею и посмотрел на Мехри опа.

– Бурибай, Вы идите, мне намного лучше, правда. Работа ждать не станет, идите, – сказала Мехри опа.

– Неееет, я не могу ослушаться Рихси опоки, при всём моём уважении к ней, так нельзя. Узнает, что я Вас оставил, не одобрит, я её знаю, – ответил Бурибай.

– Ну тогда я чай поставлю, что ли… в самоваре вода оставалась, я сейчас, – сказав это, Мехри опа поднялась, но тут же побледнев, опустилась на топчан.

– Прошу Вас, Мехри опа, Вам не стоит делать резких движений, я чай дома попил. А Вы, вот, лучше полежите, пока доктор придёт, – сказал Бурибай, поднимаясь с топчана.

– Да разве ж… можно лежать… перед мужчиной… Бурибай? Сама не пойму, что это со мной. Никогда такого не было… а мой сын в ТашМИ поступил… на врача учиться будет. У нас в махалле свой доктор будет, – слабым голосом, но с некой гордостью сказала Мехри опа.

– Здорово! Молодец, Эркин, о нём вся махалля говорит. Героем с войны вернулся, вся грудь, говорят, в орденах и медалях, а теперь и в институт… в институт? А как это возможно? Конец сентября, экзамены давно закончились, разве такое возможно? – словно внезапно вспомнив, спросил Бурибай.

– Ему сам ректор экзамены устроил… в своём кабинете… там и профессора были… сам министр разрешение дал… моему сыночку… – облокотившись о подушки на топчане, с трудом, едва говорила Мехри опа.

– Надо же! Какой молодец! Ваш сын – гордость всей нашей махалли, Мехри опа, – искренне радуясь за Эркина и эту женщину, ответил Бурибай.

Эркин, приехав в ТашМИ, прошёл к учебному корпусу, в огромном холле которого и увидел Карину. Она стояла с девушками, в стороне от ребят. Эркин подошёл к парням и с каждым поздоровался за руку. Вчерашний урок по химии, вызвал уважение к Эркину и то, что сам ректор вошёл в аудиторию, вместе с Дилором Икрамовной, которую студенты жутко побаивались и очень уважали, тоже вызывало некое чувство превосходства Эркина. Хотя сам Эркин этого превосходства не чувствовал, он просто был рад, что стал студентом ТашМИ.

– Где воевал, Курбанов? – вдруг спросил один из ребят, глядя на Эркина.

– В танковых войсках, прошли через всю Европу до самого Берлина, – спокойно ответил Эркин.

– Верно и награды есть? И ранен был, да? – спросил тот же парень, светловолосый, высокого роста, в очках, за которыми Эркин видел серые, умные глаза.

– Есть. И ранен был, как и многие другие, – ответил Эркин, отходя в сторону.

Ему был неприятен этот разговор и этот парень был неприятен, правда почему, Эркин понять не мог. Может потому, что он часто поглядывал на Карину, Эркин не знал. К Эркину подошёл Рустам, Эркин мельком взглянул на него и отвернулся.

– Это Слава, сын Виталия Ивановича, ему нравится Карина. Кажется, его мама тоже армянка, – сказал Рустам, стоя в ожидании начала занятий.

– Да мне как-то всё равно, чей он сын. Пошли, две минуты осталось, – взглянув в сторону Карины, уходящей с группой девушек к парадной лестнице, сказал Эркин.

– А он ведь не воевал, вроде, ему выдали бронь из-за плохого зрения, – сказал Рустам, шагая рядом с Эркином.

– Что ж, веская причина… – с безразличием ответил Эркин.

Занятия шли до полудня, следом была большая перемена, студенты высыпали из аудитории и спустились вниз. Эркин решительно подошёл к Карине, но и Слава подошёл к ней и тут же предложил ей пойти в буфет. Эркин молча выжидал, что же она ответит.

– Мы с девочками пойдём, Нигора, Вера? Девочки, пошли в буфет, там сейчас пирожки горячие можно поесть, с чаем, – обернувшись к девушкам, сказала Карина.

Девушки молча пошли к выходу из здания. Сорок минут между парами, затем оставалась ещё одна пара. Эркин почувствовал голод, присущий молодому организму. Вместе с Рустамом, он пошёл следом за девушками, тогда как Слава шёл рядом с Кариной. Поев, все вернулись назад и поднялись в аудиторию, куда вошёл и преподаватель. Это была пара Дилором Икрамовны, по хирургии.

– Собирайтесь! Сегодня два часа будут практические занятия, в морге! – громко объявила она и направилась к выходу из аудитории.

Пройдя за отделение эндокринологии, студенты, во главе с Дилором Икрамовной, подошли к моргу. Дилором Икрамовна остановилась и подождала, когда все подойдут ближе.

– Сегодня ночью привезли тело молодой девушки, произошла остановка сердца, мы должны выяснить причину внезапной остановки сердца. Всем понятно? – громко спросила Дилором Икрамовна.

Получив ответ от своих студентов, она провела всех по коридору, выложенному крупным белым кафелем к открытому помещению, с бетонными выступами, в виде кушеток. Все они были пустыми, лишь на одной из них лежало тело, накрытое сероватой от частой стирки хлором, простыней. Патологоанатом сидел за столом и спокойно ел бутерброд, запивая чаем, несмотря на запах в помещении. Кажется, это его совсем не смущало, но глядя на мужчину, девушки брезгливо отвернулись, кто-то едва не выскочил из морга, её затошнило.

– Слабонервных прошу удалиться! – сказала Дилором Икрамовна и откинула простыню до пояса девушки, чьё тело успели вскрыть и грудная клетка была распахнута, наглядно показывая все органы. Упругая грудь, находилась у подмышек, Нигора и ещё две девушки узбечки, стыдливо опустили головы. Дилором Икрамовна оглядела всех и взяв в руки указку, ткнула в сердце, побагровевшее от приступа.

– Вы будущие врачи! Стеснение, брезгливость, сомнение не для врача! Все посмотрели сюда! Курбанов, подойдите ближе! – громко, властным голосом говорила Дилором Икрамовна.

Эркин прошёл между студентами и подошёл близко к телу. Затем взглянул на педагога.

– Поверхностное объяснение, от чего произошла остановка сердца? Не торопитесь, изучите вот эти клапаны, сосуды, проходящие между мышцами сердца, ну? – в ожидании спросила Дилором Икрамовна.

– С точностью сказать не могу, видно, что произошёл разрыв сосуда из-за образовавшегося тромба, вот тут… скопление крови, сгусток… но я могу ошибаться, – ответил Эркин и посмотрел на педагога.

Дилором Икрамовна снисходительно улыбнулась.

– Рада, что мы в Вас не ошиблись, Курбанов. Ведь месяц Вы не учились, что ж… Сароян, что можете сказать о работе печени? – взглянув на Карину, спросила Дилором Икрамовна.

Карина подошла ближе, да так, что плечом касалась крепкой, мускулистой груди Эркина, от чего по его телу побежали мурашки. Только Карина просто ждала помощи от него, подсказку, Эркин этого не понял, лишь стоял рядом, чувствуя её плечо и запах её тёмных волос.

Мехри опа загадочно улыбнулась, поправляя платок на голове, она была горда за сына и слова Бурибая ласкали ей слух. Какой матери не приятно слышать о сыне лестные слова?

– Завидный жених нашей махалли, Мехри опа! Эркин – герой войны, теперь и врачом станет, да ещё и красавец, каких мало, – не переставая, говорил Бурибай.

– Да, это мой сын, он такой… мой Эркин такой, – улыбаясь, ответила Мехри опа.

Тут прибежала Зухра, следом за ней шла пожилая женщина, врач-терапевт районной поликлиники, Зинаида Семёновна, которая, кажется, сто лет работала в этой поликлинике. Её знала вся махалля, правда, жила она в районе улицы Навои, добиралась до работы на трамвае, но женщина привыкла и работу свою любила. Зинаида Семёновна знала всех, кого лечила, к ней даже обращались, когда вдруг что-то случалось с детьми.

Как-то соседский малыш проглотил гайку и она застряла в дыхательных путях. Мать, испугавшись, бежала в поликлинику с непокрытой головой, что считалось неприличным. Так женщина не побежала к детскому врачу, а забежала в кабинет Зинаиды Семёновны. Доктор тут же сообразила, что случилось, малыш посинел, задыхаясь, казалось, он сейчас просто умрёт. Мать ребёнка молила о помощи, рыдая и так крепко держала трёхлетнего сына, что Зинаиде Семёновне пришлось дать ей пощёчину, что тут же привело женщину в чувство и она отпустила малыша. Зинаида Семёновна, схватив ребёнка, зажала его между своими ногами, нагнув головкой вниз и прижав одной рукой животик, другой легонько стала бить по спине, но это не помогло. Тогда женщина просто сунула пальцы в рот и снова толчком сжав животик малыша, сильнее ударила по спине. Гайка выпала изо рта, мальчик заплакал, да и мать плакала, сначала от испуга, потом от радости, что ребёнок спасён.

– Зина, опажон, рахмат сизга (спасибо Вам)! – несколько раз повторяла бедная женщина.

Зинаида Семёновна еле выпроводила её, дав ребёнку конфету и успокаивая мать.

– Будь внимательнее, Мунира, дети всё берут в рот, иди уже! – сказала Зинаида Семёновна, провожая женщину за дверь своего кабинета.

В махалле её любовно и ласково называли "наша докторша, Зина опа". Это дорогого стоило, она никогда не отказывала никому в помощи. Её муж, военный врач, работал в военном госпитале на Госпитальном и во время войны, спасал тысячи жизней раненых солдат. Неоднократно просился на фронт, но его не отпустили.

– В тылу тоже люди нужны, Виктор Сергеевич, здесь тоже фронт! – короткий ответ звучал приказом.

Глава 9

Но единственного сына, война не пощадила, ему было двадцать четыре года, студентом последнего курса ТашМИ, парень ушёл на фронт, едва закончив институт, но не успев получить диплом. Частые письма от сына, успокаивали тревожное сердце матери, да и отца тоже. Но в самом конце войны, в начале весны, Гришу убили. На госпиталь, где он работал военным врачом, упала бомба и вмиг, прямо за операционным столом, его не стало. Гришу и нашли лежавшим на раненом, которого он оперировал. Видимо, услышав взрывы, он накрыл его собой. Не выжил никто и когда его родители получили похоронку, где и было всего несколько слов: "Погиб смертью храбрых, присвоено внеочередное звание майора, награждён Орденом Красной Звезды… посмертно". Но орден получил Виктор Сергеевич, его вызвали в Москву, где и вручили документы сына и коробочку с медалями и двумя орденами. Теперь эти реликвии стояли на видном месте в доме супругов, на столике, в углу, рядом с портретом сына. Эту боль Зинаида Семёновна и заглушала работой, помогая всем, кто в ней нуждался.

Войдя следом за Зухрой во двор, женщина подошла к Мехри опа. Открыв свою большую сумку, она присела рядом с ней.

– Я пойду? Меня на работе ждут, – словно школьник, отпросился Бурибай.

– Да, можешь идти, дальше мы сами. Ну… что случилось, Мехри нисо? Вроде, никогда на здоровье не жаловалась… хм, так… ну что сказать, неплохо, вернее, не совсем и плохо. Может в больницу ляжешь? Я направление напишу, недельку полежишь, нужно лечение получить, иначе, приступ может повториться и очень скоро. И отказа не приму! – категорично заявила Зинаида Семёновна видя, что Мехри опа, сердце которой тщательно прослушали, покачала головой.

– Зина опа, я не могу, мой сын вернулся, он в ТашМИ поступил, как я дом оставлю? – всё же возразила Мехри опа.

– Поздравляю! Какая радостная весть! Правда, очень рада за всех Вас, но… я врач и скажу прямо, Мехри… если не подлечиться, ты можешь навсегда их оставить, поняла? – ответила Зинаида Семёновна.

– Нет… зачем? Я никуда не уйду от них, они же жизнь моя, Зина опа! – воскликнула Мехри опа, по-своему понимая слова врача.

– Зухра, поезжай за её мужем, иначе, я не даю никаких гарантий. Или сейчас же едешь в больницу, или Шакир сам тебя туда отвезёт, поняла? – сказала Зинаида Семёновна.

– Да, я поняла… можно завтра? Как же я сейчас уйду? Волноваться будут, не увидев меня, – с мольбой попросила Мехри опа.

Зухра стояла в стороне, в ожидании, обвиняя и себя в том, что происходит.

– Мехри, ты меня не слышишь? Сегодня! – ответила Зинаида Семёновна, взяв из сумки бланк и заполняя его, больше ни о чём не спрашивая.

Она знала имена и фамилии всех своих пациентов в махалле, лишь иногда уточняла год рождения или номер дома, в котором они проживали.

– Ты же четвертого года рождения? – спросила Зинаида Семёновна, посмотрев на Мехри опа.

Та сидела с подавленным видом, в больницу ей ложиться вовсе не хотелось. Она лишь кивнула головой, но поправила, что с третьего года.

– Зухра, помоги Мехри нисо, собери ей вещи, ну… полотенце, ложку, пиалку… а я отправлю за тобой карету скорой помощи, из поликлиники дам вызов в больницу, давай, поправляйся. Как выпишешься из больницы, вызови меня на дом, я посмотрю, как прошло лечение. У меня ещё четыре вызова, я пойду, – вставая с топчана, сказала Зинаида Семёновна.

– Зухра, проводи нашего доктора, – устало произнесла Мехри опа.

Женщина не понимала, что это с ней происходит и почему такая слабость в теле. Такого никогда не было, да она даже не простывала никогда, так… пару дней покашляет, выпьет аспирин и всё проходило. А тут… в больницу ехать… Зухра проводила доктора до калитки.

– Минут через сорок, придёт машина, успеешь её собрать. И проследи, чтобы именно сегодня она легла на лечение, – обернувшись, сказала Зинаида Семёновна и быстро пошла по пыльному тротуару к дороге, на остановку трамвая.

Карина кое-как ответила на вопрос Дилором Икрамовны, та сама потом рассказала о работе и функциях печени во всём организме, затронув тему и о пересадке части печени от близкого родственника, сказав, что печень сама восстанавливается и довольно быстро. Студенты её внимательно слушали. На её занятиях была тишина, чёткие ответы и внимательное прослушивание лекций. Строгий педагог, умнейший знаток своей дела и прекрасный хирург, она требовала и от своих студентов максимального внимания и максимальных знаний. Дилором Икрамовна понимала, что прошёл всего один месяц учёбы, только не уставала повторять:

– Врачебная ошибка может стоить жизни, никогда об этом не забывайте! Коли вы тут учитесь, будьте любезны учиться, а не проводить время впустую. При получении дипломов, вы будете давать клятву Гиппократа, врач – звучит ответственно! Я могу простить забывчивость, но и это неприемлемо для хирурга, но невежество, я не приемлю! Вам понятно? – громко и требовательно сказала она, затем отпустила всех, сказав, что практические занятия закончены.

Накрыв простыней тело несчастной девушки, она первая вышла из холодного и пропахшего эфиром и ещё Бог знает чем, помещения. Студенты вышли следом за ней, оставалась одна пара и они гурьбой пошли к учебному корпусу.

– Эркин акя, Вы сами ответили, думала и мне подскажете, а Вы… эээх! Вот и рассчитывай после этого на друзей, – сказала Карина, когда они шли вдоль хирургического отделения.

– Прости… я думал, будущий врач должен отвечать без чьей-либо помощи. Иначе, как ты завтра будешь работать на операционном столе? – совершенно серьёзно ответил Эркин.

– Я поняла Вашу мысль, больше ждать помощи не буду. Нигора, пошли быстрее! – потянув подругу за руку, ответила Карина.

Эркин был удивлён, не понимая, почему девушка злится. Пожав плечами, он пошёл следом за ними. После окончания пары, Эркин предложил Карине прогуляться, но она отказалась и быстро ушла с Нигорой в сторону ворот, не дожидаясь его.

– Что, облом? Ты же видишь, она не хочет быть с тобой, смирись, Карина не для тебя, – с некой иронией сказал Слава, поглядывая на Эркина.

– Я твоего совета не спрашивал! Иди куда шёл! – повышая голос, ответил Эркин.

– Я и шёл к Карине, мы с ней в кино собирались, – ответил Слава и быстро побежал в сторону девушек.

Эркин с силой сжал кулаки, он и сам не мог понять что с ним, нет… обиды не было, грудь сжала тоска.

– Эркин акя? Вы домой? А нам в одну сторону ехать, – услышал Эркин приятный голос.

Обернувшись, он увидел свою однокурсницу Зайнаб. Скромная, тихая девушка, Эркин её и не замечал, впрочем, он только третий день ходил на занятия и всех однокурсников пока не знал.

– Правда? А ты где живёшь? – спросил Эркин, тщетно вспоминая имя девушки.

– Я Зайнаб… живу недалеко от старой мечети, на Кукче. Мой отец тоже воевал… но с фронта не вернулся. Мама постоянно плачет… жаль её, хорошо, брат маленький, его не взяли на войну, сказали, чтобы подрос. Ему четырнадцать лет было, когда война началась, так он в метрике два года прибавил, чтобы его на фронт взяли. Мама узнала об этом, сама тогда пошла в военкомат. Два раза сбегал, с поезда его снимали, – шагая рядом с Эркином, не смея смотреть на него, волнуясь и смущаясь, говорила Зайнаб.

Высокого роста, стройная, с длинной и толстой косой за спиной, чернобровая, кареглазая девушка, со смугловатой кожей и себе боялась признаться, что новенький парень ей очень нравится. Эркин улыбнулся, видя, как она волнуется, аж до дрожи в голосе, может поэтому так много говорит.

– Сочувствую. Война многих забрала. Значит, сейчас твоему брату восемнадцать лет? – всё же спросил Эркин, глядя вперёд, куда уходили Карина с Нигорой, а вместе с ними и Слава.

– Ну… да, исполнилось восемнадцать, он в институт поступать не стал, на завод пошёл работать. Анвар и в войну там работал, три смены за станком стоял. Теперь на мастера выучился, его там уважают, – опустив голову, ответила Зайнаб.

– Красивая девушка… надо же… не замечал… – поглядывая на длинную косу девушки, смутившись того, что его взгляд невольно упал на тонкую талию и стройные ноги Зайнаб, подумал Эркин.

– Может мороженое поедим? – спросил Эркин, останавливаясь у ворот ТашМИ, рядом с тележкой, где стояла полноватая женщина, продавщица мороженным.

– Если только я сама себе куплю, – краснея от смущения, ответила Зайнаб.

– Это неправильно! Я же мужчина! Два мороженых, – протягивая женщине монеты, сказал Эркин.

Зайнаб испуганно посмотрела на него, видя, что Эркин злится, она взяла из его рук мороженое. Они медленно пошли по дороге в сторону сквера. Правда, до сквера было далеко, но время было спокойное, никуда не нужно было торопиться. Хотя Зайнаб и должна была идти после занятий домой, но искушение идти рядом с тем, на кого она вот уже три дня волнуясь поглядывала, было велико. Но съев мороженое, Эркин сам перешёл дорогу, взяв Зайнаб под руку, отчего она напряглась, словно струна.

– На трамвай сядем, тебе, наверное, домой пора? – сказал Эркин, отпуская руку девушки.

– Да, меня мама ждёт, я ещё и ужин готовить должна, моя мама работает воспитательницей в детском саду, – сказала Зайнаб, сильно волнуясь.

Подошёл трамвай и они вошли в вагон. Эркин видел, как напряжена девушка и не мог понять, почему. А спрашивать было неудобно, хотя кажется, он догадывался, что нравится Зайнаб. Ехали молча, Зайнаб смотрела в окно, чувствуя дыхание Эркина и волнуясь.

– Мне выходить на следующей остановке, а Вы далеко живёте? – спросила наконец Зайнаб, нарушая молчание.

– Так ты вроде знаешь, где я живу, сама ведь сказала, что нам по пути, – улыбнувшись, ответил Эркин.

– Нет, что Вы! Я просто видела, как Вы садились на восьмой трамвай, вот и всё, – смутившись его слов, ответила Зайнаб.

– Я дальше еду, до махалли Сагбон, – ответил Эркин.

Трамвай остановился, открылись дверцы и Зайнаб вышла, тут же обернувшись и посмотрев на Эркина. В её больших глазах Эркин увидел нечто, что заставило его напрячься. Но помахав рукой, он улыбнулся, Зайнаб выжидала, когда дверцы трамвая захлопнуться и он двинется дальше.

– Удивительная девушка… – прошептал Эркин, задумчиво глядя в окно, вслед удаляющейся фигурке Зайнаб.

Придя домой, Эркин никого не нашёл. Подумав, что мама ушла на рынок, он был спокоен. Заглянув в казан, под навесом на кухне, Эркин стоя поел вчерашний ужин.

– Может мама у Зухры? – подумал Эркин, но заходить к соседям парню не хотелось.

Решив подождать маму, он лёг на топчан и закрыл глаза. Мысли ушли к Зайнаб, к её неуверенной улыбке, к её нежному голосу. Вдруг Эркин поймал себя на мысли, что совсем не думает о Карине. Ни ревности к Славе, ни тоски в его душе не было, ему стало всё равно. Парня разбудил голос сестры.

– Акяжон? Я видела Зухру опа, она сказала, что маму увезли в больницу, – с тревогой в голосе сказала Гули.

Резко проснувшись, Эркин поднялся и посмотрел на сестру.

– Как это? Почему? Она что, заболела? Здорова же была… в какой больнице? Давай, готовь поесть, съездим к ней. Спроси у Зухры опа, в какой она больнице. И где ты так долго ходишь? – сказал Эркин, спускаясь с топчана и присаживаясь к арыку, чтобы умыть лицо холодной водой.

– Я в школе была, мы с девочками стенгазету делали, – ответила Гули, уходя под навес к кухне.

Эркин, спустившись с топчана, снял с себя рубашку и майку и побежал до туалета. Пока Гули готовила ужин, парень умылся по пояс прямо в арыке, сев на его краю. Затем он побрился, нервничая порезался, прилепив к ранке кусочек от старой газеты, расчесал короткие волосы и вновь оделся. Затем, решительно направился к калитке в дувале, он хотел сам спросить у Зухры, что случилось с его матерью. Он, конечно, был в тревоге и нетерпении, но оттягивал время, ему не хотелось видеться с Зухрой. Пересилив себя, он решительно вошёл во двор к соседям. Зухра стояла под навесом кухни и что-то готовила в казане. Шум от жарки лука и маленьких кусочков мяса, с приправами, не позволил ей услышать, как Эркин подошёл ближе. И когда он окликнул её, она, вздрогнув, обернулась и три раза сплюнула себе за ворот платья.

– Что же ты подкрадываешься, Эркин? Напугал меня! – воскликнула Зухра, глядя на парня и правда испуганными глазами.

– Ассалому аляйкум, Зухра опа. Я не хотел Вас напугать и подкрадываться, словно трус, не имею привычки. Спросить хотел, что случилось с мамой, почему её увезли в больницу? – спросил Эркин, держась за стойку навеса кухни.

Навес и держался на четырёх, наспех отструганных брёвнах из тополя, настил был покрыт рейками и сверху покрыт толем. Рубероид достать было непросто, у Мехри опа навес кухни и крыльцо к дому, где снимали обувь, входя в дом, был покрыт рубероидом, Шакир акя, по случае, на базаре доставал. Батыр искал его на железной дороге, но не нашёл, вернее, не смог купить, это считалось государственным имуществом. Годы тогда были непростые, в Ташкенте тоже нет-нет, производились аресты, но об этом не могли говорить вслух, считая, что лучше промолчать, ведь с властью не поспоришь. Хотя, многие понимали, что аресты зачастую происходили по навету и чаще, виновных, как таковых, не было. Это была закрытая тема, её обсуждали в верхах и то очень осторожно, ведь и там были свои доносчики.

– Я утром зашла проведать Мехри опа, а ей плохо стало. Я побежала за нашим доктором, Зинаида Семёновна вызвала карету скорой помощи, Мехри опа увезли в больницу, а в какую… как же… первую городскую, на Кукче, – ответила Зухра.

Она ещё была зла на Эркина, но его прямой, смелый взгляд подавлял женщину, она говорила и лишь мельком поглядывала на парня.

– Спасибо, что помогли, – собираясь уйти, ответил Эркин.

– Наверное, ты меня винишь, что матери стало плохо, да? Но и ты меня пойми, Эркин! Мумин – мой сын, зеница моего ока, а вы с Кариной так с ним поступили. Сказал бы мне заранее, что вы это… ну… я бы вообще не начинала этот разговор. А что теперь? Вы унизили моего сына! – выговорилась Зухра, гневно посматривая на Эркина.

– Я никого не виню, со всяким может случится. А насчёт меня и Карины, Вы глубоко ошибаетесь. Мы с ней просто учимся в одной группе и всё! Я пойду, поедем с Гули к маме, она тоже волнуется, – ответил Эркин и тут же направился к калитке.

– Конечно… просто учишься ты с ней… я сама видела, как вы учитесь с ней, – глядя вслед парню, пробормотала Зухра и оглянувшись на казан, ахнула, лук едва не пригорел.

Эркин вернулся домой, Гули пожарила картошку с яйцами, мясо долго готовится, да и свежего не было.

– Ну что, скоро будет готово? – спросил Эркин, подходя к сестре.

– Минут десять потушится и будет готово, – ответила Гули.

– Конечно, в больнице тоже кормят, но нужно ещё купить лепёшки, может фрукты… хотя, сорву виноград и яблоки, я быстро… – уходя в сторону виноградника, сказал Эркин.

Но когда, собравшись, они с сестрой выходили из дома, прибежала Зухра, с банкой кислого молока.

– Мехри опа отнесите, а я завтра зайду к ней, привет передавайте, – сказала женщина, протягивая Гули банку.

Поблагодарив её, Эркин и Гули вышли на улицу и пошли к остановке. Приехав в больницу, они замешкались у проходной.

– Если маме было плохо, вероятнее всего, её положили в отделение кардиологии, пошли, спросим там, – уходя по двору к отделению, сказал Эркин.

Молодые люди нашли свою мать в палате, где лежали ещё три женщины. Увидев своих детей, Мехри опа улыбнулась, но подняться не могла, женщина лежала под капельницей.

– Ойижон, как Вы? – спросил Эркин.

Гули заплакала, она никогда не видела мать в таком состоянии.

– Со мной всё хорошо, дети, не плачь, Гули. Доктор сказала, что с сердцем что-то, уколы делают, лекарства дают. Вы бы шли домой, отец с работы придёт, волноваться будет. Дома ни меня, ни вас нет, идите, дети, – сказала Мехри опа, с трудом сдерживаясь, чтобы не встать.

Лежать женщина не привыкла, она не отдыхала даже при головных болях, но так поступала и её мама, и бабушка тоже. Лежать женщинам, у которых семья, считалось неприличным, а если ещё и свекровь со свёкром были, то и вовсе передышки не было.

– Я должен увидеть врача, поговорить с ним, – направляясь к выходу из палаты, сказал Эркин.

Выйдя в коридор, он спросил у медсестры, где можно найти врача и ему указали на кабинет, куда парень и прошёл.

– Здравствуйте, я сын Курбановой Мехринисо, могу я узнать, что с моей мамой? – спросил Эркин, войдя в кабинет.

– Курбанова поступила сегодня, у неё был сердечный приступ, но не инфаркт, переутомление и Ваша мама переволновалась. Я назначила по пять кубов кардиомина и капельно глюкозу. Витамины поколят и успокаивающие таблетки попьёт. Дней пять-семь пусть полежит, а так… ничего серьёзного. А Ваша мама с такой гордостью о Вас говорила, Вы воевали и поступили в ТашМИ? Поэтому я говорю с Вами о состоянии Вашей матери, как с будущим врачом, – сказала женщина лет сорока пяти, ухоженная, симпатичная, с миндалевидными глазами, с высокой причёской, немного полноватая, но стройная и высокая.

– Да, воевал и поступил, мать есть мать, сами понимаете. Спасибо Вам. Я понял Вас, до свидания, – ответил Эркин, так и не присев на стул.

Он вернулся в палату и присел перед матерью на корточки.

– Прошу Вас, ойижон, ни о чём не думайте, отдыхайте больше, ешьте и лечитесь, всё будет хорошо, – тихо сказал Эркин, целуя руку матери.

– И вы не волнуйтесь, отцу скажи, что со мной всё хорошо, идите, дети, идите… – кивнув головой, ответила Мехри опа.

Эркин поднялся и попрощавшись со всеми в палате, вместе с сестрой вышел в коридор и быстро спустившись вниз, они вышли за ворота больницы.

– Эркин акя, что доктор сказала? Мама ведь поправится? – осторожно спросила Гули.

– Доктор сказала, что с мамой всё хорошо, ей просто нужно отдохнуть, вот и всё. Пошли быстрее, трамвай идёт! – сказал Эркин, схватив сестру за руку и перебегая с ней через дорогу.

Когда они приехали домой, на улице было сумрачно, Шакир акя был дома, правда, не мог понять, куда подевались все домочадцы. Он только хотел было зайти к Зухре, как во двор вошли Эркин и Гули.

– Эркин? Где вас носит? Мать где? – строго спросил Шакир акя.

Гули застыла, видя, что отец злится. Эркин подошёл ближе к отцу.

– Ассалому аляйкум, адажон, мы с Гули едем из больницы. Маме стало плохо, ей вызывали врача и забрали в больницу, – сказал он, глядя прямо в глаза отцу, лицо которого менялось по мере того, как говорил его сын.

– Что с мамой? Ты видел её? – стараясь сдерживать эмоции, спросил Шакир акя.

Он прожил с Мехри опа двадцать семь лет. Конечно, о любви говорить стыдились, да и поженили их потому, что так решили взрослые. Но Шакир акя был доволен женой, она никогда ему не перечила, а последние годы, по взгляду узнавала, что хочет её муж. В любви, Шакир акя не был изощрённым любовником, да и где бы он этому научился, когда даже прямо смотреть на женщину, было неприемлемо и стыдно. Но ласковым он всё же был и ему никогда и в голову не приходило, что есть другие женщины, есть более нежные и умелые, ему этого было не нужно. Он всегда считал, что крепкая семья – это самое ценное, что может быть. Мужественное сердце Шакир акя сжалось от тревоги за жену.

– С ней всё хорошо, отец, я говорил с врачом. Лёгкое недомогание, с сердцем стало плохо, но ничего страшного не случилось, уверяю Вас. Маме просто нужно отдохнуть и подлечиться, дней семь пусть полежит в больнице, – ответил Эркин.

– Да, конечно… ты прав, сынок, мама видимо устала, пусть отдохнёт… Гули, готовь на стол, ужинать будем, – подходя к арыку, чтобы помыть руки и умыть лицо, сказал Шакир акя, вспомнив, как часто она ночами плакала, ожидая весточку от сына.

А когда они сидели на топчане и ужинали, во двор вошёл Батыр. Его тут же пригласили сесть рядом с хозяином, Гули встала и ушла в дом, чтобы не оставаться с мужчинами.

– Эркин, как Мехри опа? Зухра сказала, её в больницу увезли и вы с Гули ездили к ней? – спросил Батыр, после обоюдных приветствий, как и полагалось в узбекских семьях.

Часто, такие условности напрягали, когда спрашивали о здоровье всех родственников, о работе и прочих делах, но так полагалось и все терпеливо, вот так приветствовали друг друга. Со стороны, наверное, было странно наблюдать такие обычаи, но это было проявлением уважения и соблюдения обычаев.

– С ней всё хорошо, Батыр акя. А Мумин что же не зашёл? – спросил Эркин, положив перед Батыром ложку и наливая ему чай в пиалку.

– Мумин уехал на работу, в ночь в Фергану уезжает, а Зухра сказала, что устала, – ответил Батыр, взяв в руки пиалку.

– Угощайтесь. Я, наверное, пойду, утром рано на занятия идти, – сказал Эркин, спускаясь с топчана.

– Спасибо, я только что ел, иди, конечно. Как твоя учёба? Не тяжело? Всё-таки четыре года учебники в руках не держал, – спросил Батыр.

– Ну… на войне как-то не до учебников было. Ничего, я справляюсь, в школе хорошо учился, – ответил Эркин.

Глава 10

В голосе Батыра, Эркин словно услышал иронию. Сам то он не воевал и наверное не представлял, что значит остаться в живых после четырёх лет той жестокой мясорубки. Но Мумин воевал, видать, отцу ничего не рассказывал.

Эркин ушёл в дом, раздевшись, он лёг на свою кровать и положив руки под голову, задумался. В такие минуты, в голове проносились совершенно разные мысли. Перед глазами встал образ Зайнаб, её смущённое личико, наивный взгляд больших глаз. Эркин поймал себя на мысли, что совсем не думает о Карине. Он не слышал, как ушёл Батыр, посидев с отцом минут сорок, как отец позвал Гули, чтобы та убралась с дастархана, сказав, что ночью кошки ходят по двору. Не слышал, как отец прошёл к воротам и закрыл их на засов, затем зашёл в свою комнату и лёг спать, следом и сестра зашла в комнату. Наступила тишина ночи, где-то слышался лай собак, мычала корова, визжали кошки, бегая по крышам, но Эркин уснул крепким сном, с сознанием, что нет войны, что утро настанет и новый день сменит эту тихую ночь.

Утром, первой проснулась Гули, с трудом, задыхаясь от дыма, она разожгла самовар, затем приготовила на стол, чтобы мужчины позавтракали, папа ушёл на работу, брат и она сама, на занятия. Уходя, Эркин закрыл ворота на засов и пройдя через калитку к соседям, вышел через их ворота на улицу. Эркин выходил пораньше, чтобы не опаздывать на первую пару, Гули пешком шла до школы, отец давно уехал на Чорсу.

Эркин поднялся в аудиторию, следом зашли Карина с Нигорой. Парень ловил себя на мысли, что ждёт Зайнаб, не обратив внимания на Карину.

– Эркин? Здравствуй! Ты словно и не видишь нас с Нигорой, – сказала Карина, подойдя ближе к Эркину.

– Привет, девушки! Почему не вижу? Не увидеть таких красивых девушек, невозможно. Тебя кажется Слава зовёт… Зайнаб? Думал, ты сегодня не придёшь, – увидев в дверях Зайнаб и подходя к ней, радостно воскликнул Эркин.

Карина была удивлена,ничего не понимая, она посмотрела на Зайнаб, на радостное лицо Эркина.

– Вот и суть мужчины, вчера одну, типа любил, сегодня другой отдаёт предпочтение. Так себе… посредственность, – подумала Карина, с усмешкой глядя на Эркина и Зайнаб.

Карина не хотела себе признаваться, что тень ревности закралась в её душу, она была уверена, что нравится Эркину, совсем не ожидая увидеть его с Зайнаб.

– Как вчера доехала? Мама, брат, в порядке? – спросил Эркин для приличия и чтобы поддержать разговор.

Зайнаб стояла перед ним, покраснев от смущения, мельком поглядывая на всех присутствующих. Ей казалось, что все взгляды устремлены на неё, девушка была готова провалиться сквозь землю, хотя в данном случае, это был старый деревянный пол.

– Ассалому аляйкум, Эркин акя… да, спасибо, всё хорошо. Простите… но на нас смотрят… – уходя наверх и присаживаясь на место, тихо, словно украдкой, ответила Зайнаб.

– Не знаешь, кто она? – спросила Карина у Нигоры.

– О ком ты? Ааа… Зайнаб? Хорошая девушка, скромная, учится неплохо, а что? Дай угадаю… Эркин… неужели ревнуешь? – усмехнувшись, спросила Нигора, поглядывая на Зайнаб и Эркина.

– Ещё чего! Я что, похожа на влюблённую дурочку? Больно надо… просто спросила, – ответила Карина, недовольно фыркнув.

– Эркин красавчик! И мне он нравится, но в мою сторону он и не смотрит. Такой парень не может не нравится. Ты посмотри на наших ребят? Рустам и Гафур вроде ничего так… а Слава, ну только то, что он сын Виталия Ивановича, а сам… так себе. Хотя, сейчас любой парень на вес золота. А Эркин… повезёт девушке, которую он выберет, – сказала Нигора.

Карина прикусила губу, понимая или осознавая, что совершила ошибку и кажется, потеряла Эркина. А таких парней не просто вернуть, таких терять нельзя, это она поняла, когда тень ревности закралась в её сердце.

А Эркин, сидя рядом с Зайнаб, увлечённо объяснял ей вчерашнее практическое занятие в морге. Она с явным интересом слушала его, её глаза в недоумении расширялись, затем улыбались и она кивала головой, отбрасывая косу за спину, которая непослушно падала вперёд, как только Зайнаб склоняла голову. Карина была уверена, что она красивее Зайнаб, интереснее её. Поправляя густые, волнистые волосы, Карина внимательно смотрела на Зайнаб, пытаясь понять, что же в ней привлекло Эркина.

– Он обиделся на меня за то, что я вчера ушла со Славой, думаешь, эта серая мышка ему нравится? Это он мне на зло делает, чтобы вызвать мою ревность. Ну уж нет… – ответила Карина, склонившись к уху Нигоры.

– И это говоришь ты? Зайнаб красивая девушка, скромная и тихая, не стоит говорить того, о чём потом пожалеешь, – с укором ответила Нигора.

– Да ты что? Ты ж моя подруга, Нигора! А я нравилась Эркину, мы же жили с ним по соседству, я видела, что нравлюсь ему, – обиделась Карина.

– Да что вы там жили? Он ведь без году неделя, как вернулся домой. Три дня и жили по соседству. Оставь их, кстати, очень красивая пара, мне Зайнаб всегда нравилась, у неё отец на фронте погиб, – сказала Нигора, доставая из сумки учебное пособие.

– Отца её, значит, пожалела? Мой отец тоже погиб на фронте, мать и брат у меня на глазах погибли, их растерзанные после бомбёжки тела мне до сих пор ночами снятся! Да лучше бы я сама тогда погибла! – воскликнула Карина, привлекая к себе внимание сидевших в аудитории одногруппников.

– Прости, я не хотела… успокойся! Война была! Понимаешь? И мой брат погиб, и дядя тоже! Но мы выиграли ту страшную войну! Да, ценой многих жизней, но выиграли! А если бы нет? Что тогда? Даже думать об этом не могу… – так же громко, ответила Нигора.

Эркин поднялся и подошёл к девушкам, понимая, что что-то произошло.

– Девушки? Что это с вами? – спросил он, присаживаясь рядом с Нигорой, так как Карина сидела по другую её сторону .

– Ничего, Эркин, так… о войне вспомнили… о тех, кто не вернулся, – ответила Нигора.

– А мы и не должны забывать об этой войне! Мы морального права не имеем забывать о тех, кто остался лежать на полях сражений! Забыть, значит предать память наших отцов и братьев! Уж поверьте, девушки, память о них сохранится в веках, их подвиги будут помнить потомки, о них будут слагаться песни и стихи… – посуровев, произнёс Эркин.

Девушки, застыв, смотрели на него, не в силах произнести ни слова.

Эркин, сжав кулаки, сидел, опустив голову, его красивое лицо посуровело. Застыв, девушки, смотрели на него, потом переглянулись.

– Эркин, ну что Вы, война закончилась, наступил мир, теперь всё будет хорошо, – осторожно тронув парня за плечо, тихо сказала Нигора.

В аудиторию вошёл педагог и все с шумом поднялись, начались занятия, не оставив времени для разговоров и воспоминаний. После последней пары, Карина ждала, что Эркин пригласит её в столовую или предложит проводить её, она даже замешкалась у выхода из аудитории. Нигора вышла и побежала вниз, думая, что Карина идёт следом за ней. Только Эркин что-то увлечённо рассказывал Зайнаб и они просто прошли мимо Карины, кажется и не обратив на неё внимания. Карина с досадой прикусила губу, когда к ней подошёл Слава.

– А ты чего ждёшь? Все уже ушли, – сказал парень, остановившись.

– Уже ухожу, отстань! – довольно грубо бросила она Славе и выбежав в коридор, побежала вниз, где в огромном фойе с колоннами, её ждала Нигора.

– Ты чего так долго? – спросила она.

– Пошли! – ответила Карина, уходя вдоль учебного корпуса в сторону ворот.

– Может в столовую зайдём? Всё-таки не дорого и сытно, – сказала Нигора, догоняя её.

– Я не хочу есть, лучше дома приготовим что-нибудь вкусненькое. По дороге хлеб нужно купить, если найдём, – сказала Карина.

– Если закончился хлеб, дома сухари есть. Мама просила сварить бульон, – ответила Нигора.

Эркин с Зайнаб сели на трамвай, на них были устремлены любопытные взгляды и Зайнаб отошла от Эркина в сторону, понимая, что неприлично девушке находиться рядом с парнем. Эркин понял её, но вышел вместе с ней на Кукче. Там они попрощались и Эркин пошёл в сторону больницы, по дороге решив купить самсу с картошкой, которую выносили местные жители к больнице, там её быстро раскупали. Недорого и довольно вкусно, со слоенным тестом. Лепёшки продавали очень редко, по случаю, если доставали мешок муки, что было довольно непросто. Эркин поднялся в палату к матери, Мехри опа сидела за столом, с тремя соседками по палате. Поздоровавшись, Эркин подошёл к матери.

– Как Вы, ойижон? Вам лучше? Вроде и лицо порозовело, вчера бледным было, – глядя на мать, сказал Эркин.

– Ты мой доктор дорогой! Я в порядке, мне совсем хорошо и я хотела отпроситься, но доктор сказала, что не отпускает меня, только под расписку. Она каждый день слушает моё сердце, но я себя хорошо чувствую, – сказала Мехри опа.

– Если врач говорит лежать, Вы должны лежать, ойижон. Дома всё хорошо, можете о нас не волноваться, Гули готовит еду, мы… в общем, всё у нас хорошо, только по Вам скучаем, Вас нет и дом пустой, – присев рядом с матерью, сказал Эркин.

– Отец твой недавно приходил, вот… принёс нас ханум с картошкой и обжаркой из помидоров, вкусно очень. На базаре многие сейчас дома готовят и выносят на продажу, особенно продавцам и ремесленникам, – ответила Мехри опа, улыбаясь и радуясь словам сына.

Мехри опа с гордостью рассказывала женщинам о своём сыне. Кажется, она рассказала об Эркине всё, с самого его рождения и ей самой это нравилось.

– А я Вам самсы принёс, тоже с картошкой, возле больницы продают, попробуйте, – оглядев женщин, сказал Эркин, положив бумажный пакет на стол.

– Сам то ты ел? Давай, поешь с нами, сынок, – предложила Мехри опа.

– Я сыт, в институте поел, в столовой. Я пойду, а Вы отдыхайте, завтра ещё зайду, – ответил Эркин, поднимаясь со стула и отходя от стола.

Мехри опа поднялась и взяв из пакета две самсы, вышла с сыном в коридор.

– Прошу тебя, поешь это, знаю, ты не ел в столовой, если откажешься, я тоже не стану есть, – сказала Мехри опа, уходя за сыном к лестничной площадке.

Эркин был удивлён, откуда мама могла это знать.

– Я сейчас куплю себе и обязательно поем, обещаю Вам, – ответил Эркин, отклоняя руку матери.

– Хорошо, сынок, я верю тебе. Поезжай домой, не оставляй Гули одну, она ещё совсем юная, – сказала Мехри опа.

Поцеловав мать в щёку, Эркин побежал по ступеням вниз. Ему и правда очень хотелось есть, но когда он вышел за ворота больницы, женщина, что продавала самсу, уже ушла. Улыбнувшись, Эркин перешёл дорогу и встал на остановке, дожидаясь трамвая. А когда он приехал домой, время было около шести вечера. К его удивлению, отец был уже дома и Гули тоже.

– Ассалому аляйкум, адажон, – поздоровался Эркин, присаживаясь к арыку и моя руки.

– Ва аляйкум ассалом, сынок. Что-то ты сегодня поздно, или же к матери заходил? – спросил Шакир акя, развалившись на топчане, подмяв под себя подушку.

– Да, от неё еду, – вытирая руки и присаживаясь напротив отца, ответил Эркин.

– Я тоже днём заходил, домой просится, говорит, хорошо себя чувствует, – сказал Шакир акя.

– Да, мне мама тоже так сказала, но с сердцем лучше не шутить, отец. Вовремя полученное лечение – гарантия здоровья, – ответил Эркин.

Шакир акя улыбнулся, с любовью глядя на сына.

– Гули? Дочка, давай быстрее, неси машхурду, брат верно проголодался, – обернувшись в сторону навеса, громко сказал Шакир акя.

– Я сейчас, папа! Только базилик порежу, – ответила Гули, ловко нарезая на доске листья райхона.

На дастархане, на хантахте, стояла банка кислого молока и тарелка с сухарями, вскоре, Гули принесла отцу суп и тарелку с мелко нарезанным райхоном. Потом быстро ушла под навес и тут же вернулась с двумя косушами машхурды, для себя и брата.

– Что же ты себе так мало налила, дочка? – положив себе в косушку ложку кислого молока и немного базилика, спросил Шакир акя.

– Мне хватит, папа, я не очень хочу есть, – ответила Гули.

У девушки и аппетита не было, она постоянно думала о том, что произошло, мысли о Мумине не давали ей покоя.

– Так нельзя, дочка, вон какая ты худая, есть надо. Как в войну было непросто, но и тогда голодными не оставались. Сейчас продукты прибавились, ассортимент увеличился, скоро ещё лучше станет, – говорил Шакир акя, бросая в суп сухари и с аппетитом отправляя в рот ложку.

Их разговор прервал голос Батыра.

– Ассалому аляйкум, соседи! А мы вот решили вас проведать, – сказал он, подходя к топчану вместе с Зухрой.

Она держала в руках ляган, который быстро поставила на хантахту.

– Ааа… Батыржон! Зухра, проходите, присаживайтесь. Хорошо, что зашли, – пододвигаясь и уступая место Батыру рядом с собой, ответил Шакир акя.

– Зухра голубцы приготовила, Мумин уехал в Фергану, а мы вот решили к вам зайти, – сказал Батыр, присев рядом с ним.

– А Гули мошхурду приготовила, без мяса, правда, но мош и без мяса калорийный и вкусный. Зухра, присаживайся, в ногах правды нет, – сказал Шакир акя.

– Как Мехри опа себя чувствует? Она ещё в больнице? – присев рядом с Гули, спросила Зухра.

– Тебе спасибо, что доктора вовремя вызвала. Был у неё днём, ей намного лучше, привет вам передавала, – ответил Шакир акя.

Гули, спустившись с топчана, принесла две косушки машхурды и поставила перед соседями, затем, извинившись, ушла в дом. Зухра с каким-то сожалением проводила девушку взглядом и тяжело вздохнула.

– И где были мои глаза… – подумала она, словно только что увидела Гули и оценила её и скромность и девичью красоту.

Дети Шакир акя и Мехри опа и правда, отличались от других детей в махалле. И ростом были выше, и внешне красивее. Чернобровая, кареглазая Гули, была тихой и скромной, некоторые женщины уже говорили Мехри опа, что девушка скоро станет невестой и очень красивой.

– Спасибо. Может и сама схожу завтра к сестре, а доктора я вызвала… испугалась очень, она ведь без сознания лежала, когда я вчера рано утром зашла к вам, Шакир акя. И себя виню, из-за чужой девушки столько шума зря подняли, не стоит она того. Я не должна была винить Эркина, он мужчина, это она… – довольно резко говорила Зухра.

– Замолчи, жена! Я что тебе говорил? Тема закрыта и я не позволю, чтобы мы из-за таких глупостей ссорились с соседями, которые нам стали ближе родных. Шакир акя мне, словно брат, Мехри опа, сестра. Лучше завтра приготовь что-нибудь для Мехри опа и сходи к ней в больницу, проведай нашу сестру, – строго взглянув на жену, сказал Батыр.

– Хорошо, завтра непременно схожу, – ответила Зухра, опустив голову и вспомнив, что получила от мужа крепкую оплеуху.

Да и вчера, услышав, что Мехри опа стало плохо и её увезли в больницу, он, разозлившись и обвиняя в этом её, не преминул ударить её несколько раз. Ведь в те годы, в больницу люди не ложились, даже с тяжёлым недугом, люди переносили болезни на ногах, людям было не до больниц, война была, а теперь война закончилась, но проблем меньше не стало. Работы прибавилось, люди хотели жить лучше и сытнее. Батыр и раньше, нет-нет, поднимал руку на жену, за её длинный и острый язык, но всегда говорил, что горбатого только могила исправит. Ещё добавлял:

– Помяни моё слово, однажды, твой язык доведёт до беды!

Вот Мехри опа, которую Батыр всегда ставил в пример жене, никогда мужу не перечила, она вообще была другая, более добрая, более мягкая и мудрая.

На следующий день, Зухра приготовила хасып (типа колбасы, баранью кишку наполняют селезёнкой, лёгкими и рисом, добавляя специи и варят в воде, завязав оба конца кишок), это и дёшево, и вкусно, она поехала в больницу, с вечера спросив у Эркина, где лежит его мать. Мехри опа не ждала Зухру, но увидев её, очень обрадовалась и крепко, по-родственному обняла её.

– Не стоило тебе беспокоиться, Зухра. Но я очень рада тебя видеть, ведь и поблагодарить тебя не успела. Мне сказали, это ты позвала нашего доктора, Зинаиду Семёновну, спасибо тебе, Зухра, – усадив женщину за стол и наливая ей в пиалку ещё горячий чай, сказала Мехри опа.

– Что Вы, Мехри опа, что Вы… я беспокоилась за Вас. Тут я Вам хасып принесла, сама залила и сварила, не с базара. Поешьте, пока горячее, – открывая чашку, завернутую в полотенце, ответила Зухра.

Немного посидев возле своей соседки, Зухра поднялась и попрощавшись, ушла. Чувствовала ли она свою вину за то, что Мехри опа сейчас находится в больнице… скорее всего нет, подумав, что за это она уже получила от мужа. Обида и досада оставалась в душе Зухры, да, она пришла в больницу, но видеть соседку не очень и хотела, да и рада не была. Понятно, Гули ей в невестки Мехри опа не отдаст, это ещё больше злило Зухру, ведь она считала, что её сын самый лучший и приняла отказ, как личное оскорбление. Видимо, каждый понимает и принимает произошедшее по-своему, именно по своему характеру, как чувствует ситуацию.

Шло время, через десять дней, Мехри опа выписали из больницы и вернулась домой. Занятия продолжались, Эркин подружился с ребятами, вызывая к себе особое уважение. К седьмому ноября, в годовщину празднования Великого Октября, студенты решили организовать вечер, после того, как пройдёт парад на Красной площади. Эркин должен был встретиться с одногруппниками на Красной площади, вернее, в самом начале площади, чтобы не затеряться.

Он надел мундир, с орденами и медалями, гуталином начистил до блеска сапоги и надел фуражку. Мехри опа с гордостью провожала сына. Эркин хотел было позвать и Мумина, отношения с которым стали более холодными, да и времени для общения не оставалось, но Мумин выехал в Фергану. Он выучился на машиниста и самостоятельно вёл поезд, правда, рядом с ним был помощник, изначально его сопровождал старший машинист, пока Мумин сам стал справляться с управлением.

Редкими вечерами, в свободное от работы время, Мумин заходил к Эркину, странно, но и темы для разговоров часто не находились. Так, Мумин стал заходить к другу всё реже, да и у Эркина не было особого желания ходить к Мумину домой. Как-то само собой, калитка в дувале открывалась всё реже и реже, но забивать её не спешили, всё-таки взрослые нет-нет, но общались.

Жениться Мумин не спешил, хотя Зухра и предлагала сыну, говоря то об одной девушки по соседству, то о другой. Эркин, сев на трамвай, поехал до Урды, народу в этот день, было очень много. Шары и флаги, море цветов и лозунгов украшали Красную площадь. Эркин увидел Рустама, рядом с ним стояли Слава, Карина, Нигора, Вера и Зайнаб. А когда Карина, первая увидевшая Эркина, застыв, уставилась на него, ребята тут же обернулись и тоже взглянули на своего однокурсника. В мундире, с орденами и медалями, Эркин был другим, не таким, как обычно на занятиях. Многие были в мундирах, с орденами и медалями, но ребята смотрели на Эркина, словно видели его впервые. Смущаясь, он подошёл ближе.

– Здравствуйте, ребята! С праздником Вас всех! Ну что, скоро парад, пошли? – сказал Эркин, когда кто-то из ребят присвистнул.

– Ничего себе! Ну ты, Курбанов, даёшь! Теперь понятно, почему за тебя впряглись Хамид Закирович и Дилором Икрамовна. Что же ты скрывал свои заслуги перед Родиной? И какие заслуги! – воскликнул Рустам, внимательно рассматривая ордена и медали на груди Эркина.

– Не понимаю, о чём ты… что значит скрывал? Я что, должен на каждом углу кричать и показывать их? Оглянись вокруг! Ты видишь, сколько тут людей с орденами ходят? Это был долг перед Родиной и мы его с честью выполнили! Не я, понимаешь? Мы все! Они, они и они! Все! А… Хамид Закирович и Дилором Икрамовна, как ты говоришь, впряглись за меня не потому, что у меня ордена на груди, они мне экзамен устроили и я с честью ответил на все их вопросы, понял? – воскликнул Эркин, кивая на людей вокруг себя.

– Да успокойся ты! Ну прости! Просто, не ожидал я… правда, ты герой… пошли, ребята! – ответил Рустам.

После парада были народные гуляния, впервые за четыре года, люди радовались, смеялись и пели. Вчером все поехали в ТашМИ, где прямо в фойе, своими силами, студенты накрыли столы. Так, ничего особенного, печенье, простенькие конфеты и лимонад. Но торжественно говорили высокопарные слова, вспоминали тех, кто погиб и не вернулся, минутой молчания почтили их память. У всех были серьёзные лица, когда говорили, какой ценой мы, единым народом, добились победы. Потом включили патефон, пела Клавдия Шульженко. Наверное и танцевать не умели, но хотелось и многие пары просто переминались с ноги на ногу. Эркин пригласил Зайнаб, девушка едва не заплакала, когда Эркин неуклюже, осторожно положил руку на её талию, а она, сжавшись, положила руки на его грудь.

Карину Эркин не приглашал, но многие девушки, сами танцевали, в паре друг с другом, ведь парней было мало, но это не мешало всем веселиться. Вдруг, когда объявили белый танец, Карина прошла через зал и сама подошла к Эркину.

– Можно тебя пригласить на танец? – покраснев и дрожа, спросила она.

Эркин очень удивился, он был уверен, что Карина и он сам, всё поняли и просто расстались, так и не начав отношения. Но отказать ей, он не мог, она была его однокурсницей.

– Я не очень умею танцевать… могу и на ногу наступить, – стараясь шутить, чтобы разрядить напряжение, сказал Эркин.

– Я переживу, – улыбнувшись, ответила Карина.

Зайнаб, застыв, осталась стоять у колонны, ей вдруг стало не по себе, словно её бросили посередине танца и все смотрят на неё осуждающе. Она медленно вышла из фойе во двор, было темно, свет фонарей косыми лучами освещал парадный вход в фойе. Зайнаб не могла удержать слёз, она прошла к фонтану, который давно не включали и села на скамью. Эркин повёл Карину в танце, но о чём говорить с ней, он не знал.

– Всё хотела спросить, как поживают Мехри опа и Шакир акя? Гули как? – сама спросила Карина, нарушив гнетущее молчание.

– У нас всё хорошо. Ты бы зашла как-нибудь, мама иногда спрашивает о тебе, – ответил Эркин, чувствуя аромат духов, исходящий от Карины.

– Привет им от меня передавай, скучаю я по ним… и по Зухре опа и Батыр акя тоже, – вздыхая, сказала Карина.

Танец закончился и Эркин провёл Карину к столу. Оглядевшись, он не увидел Зайнаб. Не понимая, где она может быть, он прошёл за колонны. Ему и в голову не пришло, что девушка вышла из фойе во двор. Было довольно-таки поздно, не найдя Зайнаб, Эркин направился к выходу. Карина наблюдала за ним, сознавая, что ревнует его и кажется, любит.

Выйдя во двор, Эркин огляделся по сторонам, было довольно прохладно, седьмое ноября, середина осени. Правда, в Ташкенте иногда и зимы не бывало, но если было холодно, то мороз был колючий. Не увидев Зайнаб, Эркин хотел было пойти по аллее и пошёл было, подумав, что девушка решила уйти домой, одна, в темень, но тут его взгляд упал на скамейки у пустого фонтана и он увидел на одной из них силуэт Зайнаб. Эркин быстро вернулся и подошёл к ней.

– Зайнаб? Ты что тут делаешь одна? Прохладно… да ты замёрзла! Вставай, пошли в фойе, там тепло, вставай, – приподнимая под руки Зайнаб, сказал Эркин.

Поднявшись, Зайнаб подняла голову и долгим взглядом посмотрела на Эркина. В её больших, карих глазах сверкали слёзы, Эркин невольно смахнул слезу с её нежной щёчки, молодые люди с волнением смотрели друг на друга.

– Я волновался за тебя… почему ты ушла? – шёпотом, с пересохшим от волнения горлом, спросил Эркин.

– Не знаю… простите, я не хотела Вас волновать… – чувствуя, что он склоняет голову, но не понимая его намерений, задрожав и напрягаясь, ответила Зайнаб.

Эркин и сам не понимал, что с ним происходит, его охватило волнение и он невольно наклонился, ему хотелось поцеловать Зайнаб. Казалось, прошла вечность, парень долго смотрел на Зайнаб, на её испуганное личико, потом вдруг выпрямился и взяв её за руку, увёл к фойе. Зайнаб, облегчённо вздохнув, побежала за ним, именно побежала, не успевая за его широким, уверенным шагом. Когда они вдвоём вошли в фойе, Зайнаб почувствовала на себе взгляды, она тут же вырвала руку из руки Эркина и отошла от него в сторону.

– Нигора, ты ведь моя близкая подруга, верно? Помоги мне, я умру! – вдруг тихо произнесла Карина, быстро подойдя к Нигоре и наклонившись к ней.

Девушка сидела за столом, держа в руке гранёный стакан с лимонадом. Подняв голову, она с удивлением посмотрела на Карину. Поднявшись из-за стола, Нигора вместе с Кариной отошла за колонну.

– С чего тебе умирать? Ты что, с ума сошла? Такой вечер, за много лет, а ты… да что случилось? – видя, что Карина плачет, испугалась Нигора.

– Я люблю его… я умру без него, а он… с Зайнаб, ещё и уединились, помоги! – ответила Карина, схватив подругу за руку и сжимая пальцы.

– Мне больно, пусти! И… если он с Зайнаб, смирись, значит она ему нравится. Эркин парень видный, за него, конечно, стоит бороться, но зная его твёрдый характер… думаю, у тебя шансов нет. Он и мне нравится, но я молчу в тряпочку, понимая, что мне он точно не достанется, – спокойно ответила Нигора, попивая лимонад, который захватила с собой.

– Если ты мне поможешь… нужно скомпрометировать Зайнаб, тогда он бросит её и вернётся ко мне, – со злостью поглядывая на Зайнаб, которую Эркин опять пригласил танцевать, сказала Карина.

– Как это? Что значит, скомпрометировать? Ты что задумала? – воскликнула Нигора.

– Тише ты! Чего кричишь? Услышат… я просто хочу, чтобы Эркин увидел Зайнаб, ну… например, когда она будет обниматься с кем-нибудь из ребят, это сразу подействует на Эркина, я уверена. Он такой… какая же я дура! Ведь я нравилась ему и своими же руками оттолкнула его, – кажется, Карина разговаривала сама с собой.

Нигора поверить не могла, что Карина говорит серьёзно.

– Ты что, с ума сошла? Порочить девушка… ты знаешь, чем это может закончиться? Для девушки узбечки, это… – раздражаясь, говорила Нигора, но Карина перебила её, как-то неестественно засмеявшись.

– Да я пошутила! Ну чего ты, шуток не понимаешь? – ответила она.

Потом, задумавшись, она не сводила взгляда с Зайнаб и с Эркина.

– Мне пора домой, мама волноваться будет, я пойду… – сказала Зайнаб, когда танец закончился и Эркин с Зайнаб отошли к колонне.

Нигора вернулась к столу, Карина спряталась за колонной, чтобы услышать, о чём они говорят.

– Ты права, поздно уже. Я провожу тебя, твоё пальто… я сейчас принесу его, – уходя к столу, возле которого, на спинке стула Зайнаб повесила старое пальтишко, сказал Эркин.

Из-за колонны вышла Карина и вплотную подошла к Зайнаб.

– Строишь из себя скромницу? А ты знаешь, что мы с Эркином были вместе… в постели и совсем недавно. Он мой, поняла? И не оборачивайся, шею сверну! – в самое ухо Зайнаб, громким шёпотом произнесла Карина.

Зайнаб побледнела, но не смогла ничего ответить, Эркин шёл к ней и Карина скрылась за колонной. Зайнаб кажется и не поняла, кто ей это сказал.

– Что с тобой? Тебе плохо? – увидев испуганное, бледное лицо Зайнаб, спросил Эркин.

– Мне нужно идти… – ответила Зайнаб, взяв из рук ничего не понимающего Эркина своё пальто и убегая к выходу.

Эркин не мог отпустить её одну в ночь и быстро пошёл следом за ней, но его окликнула Карина. Эркин инстинктивно обернулся, когда она к нему подошла.

– Я тороплюсь, прости, – ответил Эркин, собираясь уйти, поглядывая на удаляющуюся фигурку Зайнаб.

– Прошу тебя, Эркин! Не оставляй меня… поздно уже, проводи меня домой, всё-таки, ты мне как брат, – схватив парня за руку, взмолилась Карина.

– Карина, в следующий раз, хорошо? Сейчас не могу, прости, – бросил Эркин и вырвав руку, побежал к выходу.

Глядя ему вслед, Карина прикусила губу.

– Ты ещё пожалеешь, что так поступаешь со мной, ненавижу! – процедила сквозь зубки Карина.

– Поехали домой, все уже собираются уходить, пошли и мы, – услышала девушка за спиной голос Нигоры.

– Да, поехали! – не оборачиваясь, бросила Карина, быстро уходя к выходу.

– Девушки? Ребята? Нужно убрать со столов и столы сложить во дворе, а завтра унести в столовую! – крикнул кто-то из учителей.

Но Карина не была намерена помогать и вышла во двор, вглядываясь в темноту аллеи. Ей казалось, что она видит их силуэты, ей казалось, что они обнимаются и даже целуются. От этих мыслей, её трясло.

– Он ушёл с ней… наверное и целуются ещё… я этого не вынесу, – со стоном подумала Карина.

– А вдруг трамваи уже не ходят? – испуганно спросила Зайнаб, которую Эркин догнал и шёл с ней рядом.

– Время только половина девятого. Трамваи, вроде, до девяти ходят, иначе придётся идти пешком, – ответил Эркин.

Ему было всё равно, но Зайнаб девушка, ей необходимо вернуться домой пораньше, иначе, если кто увидит её так поздно на улице, могут пойти сплетни.

– Как пешком? – испуганно воскликнула Зайнаб, чуть не заплакав.

– Бежим! Вооон трамвай идёт, мы успеем! – схватив девушку за руку и увлекая за собой к остановке, крикнул Эркин.

Они едва успели забежать в вагон. Запыхавшись и улыбаясь, молодые люди сели на сидение. Трамвай был почти пустым, Зайнаб, отдышавшись, улыбнулась.

– Вы так быстро бегаете, – сказала она, посмотрев на Эркина.

– Думал, если не побежишь за мной, подхвачу тебя на руки и понесу, – ответил Эркин, вдруг став серьезным и внимательно глядя в красивые глаза Зайнаб.

– Прошу Вас, Вы меня смущаете, Эркин акя, – опуская голову, ответила Зайнаб.

Ей было так спокойно рядом с ним, но она вспомнила, как он наклонился к ней, правда, девушка не осознавала, зачем, ведь её никто и никогда не целовал. Только любовь, что закралась в сердце юной девушки, шептала ей иное. Эркин, взяв её руку, нежно сжал пальчики, она хотела отнять руку, но он сжал сильнее и вдруг поднял её и прильнул к ней губами. Зайнаб резко отдёрнула руку и испуганно посмотрела на него.

– Не надо! Прошу Вас, не надо так делать! – воскликнула она и испуганно оглянулась, испугавшись, что её услышали.

– Прости… не удержался, но… Зайнаб, ты очень мне нравишься, очень… – тихо ответил Эркин.

Зайнаб не нашлась, что ему ответить, она, промолчав, опустила голову. Доехав до Кукчи, они вышли из вагона.

– А как же Вы? Наверное, больше трамвая не будет… что же Вы будете делать? – спросила Зайнаб, понимая, что Эркин ради неё вышел на её остановке.

– Не переживай, я и пешком дойду, но сначала тебя провожу, пошли, – улыбаясь, ответил Эркин.

Он раздумывал… сейчас он сказал ей, что она ему очень нравится, но она не ответила ему. Его подмывало спросить об этом, но парень так и не решился, боясь напугать её.

– Можно, я попрошу Вас… Эркин акя? – сказала Зайнаб, медленно шагая рядом с ним по улице.

– О чём это ты? – не понял Эркин.

– Там моя улица, дальше я пойду одна, вдруг кто-то нас увидит, нельзя… – смущаясь ещё больше, ответила Зайнаб.

– Ещё далеко, ты уверена, что у вас спокойная махалля? Тут даже света нет… – спросил Эркин, вглядываясь в темноту.

– Ну да… наша махалля всегда была спокойной. И потом, меня тут все знают, Вы не волнуйтесь так. Вот я теперь за Вас волноваться буду, как же Вы до дома добираться будете? – спросила Зайнаб, как в темноте мелькнула фигура.

Девушка испугалась и спряталась за спину Эркина.

– Кто тут? Выходи! – крикнул он, прищурив глаза и глядя в темноту.

– Зайнаб опа, это я, не бойтесь! – услышали Зайнаб и Эркин голос молодого парня.

– Анвар? Это ты? – выходя из-за широкой спины Эркина, спросила Зайнаб.

– Да, это я, ассалому аляйкум, акя. Ух ты! Сколько у Вас медалей! – с восхищением воскликнул парень, очень похожий на свою сестру.

Он с восхищением разглядывал ордена на груди Эркина, даже потрогал пальцами.

– Ва аляйкум ассалом, укажон. Хорошо, что вышел встречать сестру, теперь я могу не волноваться за неё. Ну, я пойду? – ответил Эркин.

– Значит, Вы воевали… а я убегал на фронт, два раза убегал, но меня снимали с поезда и возвращали домой, – тяжело вздыхая, сказал Анвар.

Кучерявый парень, худощавый, высокий, с такими же большими, карими глазами, чернобровый, с дерзким, прямым взглядом, вызывал уважение.

– Значит, был ещё мал. До свидания, Зайнаб, мне пора идти, придётся пешком добираться, может арбу встречу по дороге, хотя… поздно уже, – сказал Эркин, собираясь идти.

– Ну куда же Вы пойдёте так поздно, акяжон? Оставайтесь у нас, ночь скоро, куда же Вы пешком пойдёте? – воскликнул Анвар.

Зайнаб, опешив, посмотрела на брата, потом перевела взгляд на Эркина, он смотрел на неё, словно ожидая, что же ответит она, но девушка растерянно молчала.

– Да нет, неудобно. Зачем мне стеснять Вас, пугать ночью Вашу маму, ничего, часа через два я дойду до дома, – ответил Эркин.

– Эээ, нет! Я не могу отпустить Вас, Вы знаете наше гостеприимство, акя, а мама только рада будет такому дорогому гостю, пойдёмте, мама волнуется, – ответил Анвар более настойчиво.

Эркин не мог отказаться и во второй раз, это значило, обидеть парня и он пошёл следом за ними. Анвар с гордым видом озирался вокруг, сожалея, что их не видят соседи. Не видят, как он идёт рядом с героем войны. Мама Зайнаб и правда волновалась за дочь, а увидев рядом с ней чужого парня, встревожилась ещё больше. А когда узнала, что они вместе учатся, а парень просто проводил её дочь до дома, немного успокоилась, да и грудь парня, увешанная орденами и медалями, открытое, красивое его лицо, внушали доверия.

– У нас дорогой гость, ойижон. Он сегодня останется у нас, трамваи не ходят, а пешком до дома идти далеко, – сказал Анвар, как только вошёл в дом.

– Ассалому аляйкум, кеное, простите, что побеспокоил Вас в такое позднее время. Ваш сын любезно пригласил меня к вам, – сказал Эркин, немного смущаясь внимательного взгляда ещё молодой женщины, так рано овдовевшей.

– Ва аляйкум ассалом, сынок, ну что Вы! Гость в доме – это святое, Вы же знаете. Спасибо, что проводили мою дочь, хотя я и настаивала, чтобы она не ходила на эту вечеринку. Анвар, сынок, разожги самовар, Зайнаб, собери на стол, присаживайтесь, – сказала женщина, приглашая Эркина сесть.

Глава 11

Небольшая комната, с печкой буржуйкой, труба которой была выведена в окно. На полу циновка и сверху старый ковёр, собственно, даже не ковёр, а плотное подобие ковра, валяное из кусочков овечьей шерсти, выкрашенных в разные цвета. Такие "ковры" защищали от холода, ведь у многих в доме не было полов, просто утрамбованная земля, на которую стелили сначала твердую циновку и сверху этот валяный ковёр. Они так же защищали от насекомых, даже скорпионов, что часто ползали в старых домах, но овечья шерсть не позволяла скорпионам двигаться по ним, да и запах овечьей шерсти отталкивал. На нём были постелены курпачи и стояла хантахта, куда и пригласили сесть Эркина.

– Спасибо большое, но не стоит беспокоиться. Поздно уже, Вам спать пора, а тут я… – ответил Эркин, чувствуя неловкость в присутствии матери Зайнаб.

– Пойдёмте в мою комнату, там кровать есть и раскладушку поставим. Ойижон, мы отдыхать пойдём, – сказал Анвар, уходя в другую комнату.

– Что ж, хорошо, идите, дети. Зайнаб, ты тоже ложись, а я брошу в печку кусок угля, чтобы не потухла и тоже лягу, – сказала мама Зайнаб.

Оглядевшись, Эркин разделся и лёг на кровать, так настоял Анвар, сказав, что гость для них почётно, а сам парень лёг на раскладушку.

Но ранним утром, когда только начало светать, Эркин проснулся и быстро одевшись, тихо вышел из дома. Трамваи ходили с шести утра, в ноябре светало поздно. Эркин, приехав домой, постучался. Мехри опа была уже на ногах, нужно было готовить завтрак для домочадцев. Женщина, волнуясь, всю ночь не спала, не понимая, почему её сын не пришёл и услышав стук в калитку, побежала её открывать.

– Эркин! О, Аллах! Где же ты был всю ночь? Я ж волновалась! Мы с отцом всю ночь не могли уснуть! – восклицала Мехри опа, возвращаясь к самовару.

– Простите, ойижон, так получилось. Трамваи уже не ходили, а пешком добираться, сами понимаете, до утра бы шёл. Пришлось заночевать у… у… друга, – покраснев, ответил Эркин.

Он ложь на дух не переносил, но сказать матери, что остался ночевать в доме девушки, он конечно же не мог. Мама бы просто не поняла этого.

– Давайте я сам разожгу самовар, только переоденусь. Вам нельзя переутомляться домашними делами, для этого у Вас есть взрослая дочь и я, наконец! – говорил Эркин, уходя в дом.

– Гули ещё спит… жаль будить её ранним утром, помню и сама по утрам спать хотела, а мама будила меня с петухами, на заре, лень вставать было, а что делать? Надо и вставала, я привыкшая вставать рано, ничего, сынок, меня же вылечили, ты не волнуйся, я здорова, – говорила Мехри опа, разжигая лучинами самовар, хотя Эркин её не слышал.

– Гули? Гули! А ну вставай, взрослая и спишь, а мама завтрак готовит, поднимайся! – стоя за дверью комнаты сестры и тихонько постучавшись, но громко сказал Эркин.

Испугавшись, Гули тут же встала. Брат никогда её так не будил, ну да, его и дома четыре года не было, а когда уходил на фронт, ей не было и тринадцати лет. За четыре года, Гули из подростка превратилась в красивую, стройную девушку и Эркину было не по себе будить её вот так. Надев старенький халат из тёмной фланели, Гули собрала косу на голове и заколола шпильками. Эркин подошёл к матери и взял из её рук спички и лучины из тонких сухих сучьев. Вскоре и отец вышел из дома, умывшись, все собрались в доме на айване (терраса), во дворе было прохладно.

– Сегодня в институте занятий нет? Или пойдёшь? – спросила Мехри опа, сидя на курпачи за хантахтой.

Сандал ещё не разжигали, хотя в комнатах и было сыро и холодновато. Шакир акя поставил печку-буржуйку, но и её пока не разжигали, как известно, в Ташкенте климат резко изменчивый, неожиданно может и снег пойти. А пока снега нет, нужно экономить и дрова и особенно уголь. Долгими зимними месяцами, уголь на вес золота, достать его было непросто. Приходилось выписывать и покупать, а это очень дорого, но делать нечего, иначе, в холодные зимние дни было не согреться.

– Нет, сегодня занятий нет, десятого числа пойду, послезавтра, ведь завтра выходной. В школе вроде каникулы, верно? – взглянув на сестру, спросил Эркин.

– Да, с четвёртого ноября, а одиннадцатого в школу, – не глядя в глаза брату, ответила Гули.

– Эркин, может со мной на базар пойдёшь? Гулом и Валижон спрашивали о тебе, ты давно приехал, а они тебя и не видели. До войны ты иногда со мной работал, вот они тебя и знают хорошо. Нуритдин акя спрашивал о тебе, все знают, что ты вернулся героем, я горжусь тобой, сынок! – сказал Шакир акя, легонько похлопав сына по плечу.

Он и правда гордился таким сыном, для отца было важным, чтобы дети его радовали и не позорили перед людьми его седины и преклонный возраст. Хотя, Шакир акя не был так стар, ему и пятидесяти не было, хотя и женился он поздно. Да в те годы рано не женились, многие и за тридцать лет обзаводились семьями, а Шакир акя не было тридцати, когда он и Мехри опа поженились.

– Хорошо, отец, конечно пойду, да и по базару пройдусь, давно там не был, – ответил Эркин.