Колесница Аполлона

1. Осень 1918 года

Было очень тревожно. На улице слышался то грохот строевого марша, то лошадиное ржание, то барабанная дробь ног, бегущих по брусчатке. Все эти хаотичные звуки были упорядочены ритмичным стуком открытой рамы, хлопающей на ветру, и звучали как музыка этого непонятного нового времени. После вчерашнего утра, когда неизвестные ворвались к ним в квартиру с требованием срочно ее освободить, пытаясь описывать имущество, начало казаться, что сквозняк и страх проник не только в их дом, но и пронизал их до самых костей. Хотелось бежать, бежать далеко отсюда.

– Да закройте вы, наконец, окно! Холодно же! – прокричала Юлия, безуспешно пыталась застегнуть маленький чемоданчик, в который она сложила все самое необходимое в дорогу.

– Дорогая, что ты так много взяла? Я говорила – только самые нужные вещи! Все основное уже упаковано. Места нет. Нужно торопиться! – только Юлия могла понять по тону голоса, что матушка гневается, а для всех остальных ее раздражение оставалось незаметным.

– Я сейчас помогу! – широко распахнув пасть чемодана, мама вываливала все его содержимое на кровать. – Да, одежда нужна. Но письма придется оставить… А шкатулка?! Ты же знала, что с ней нужно делать! Мы же вчера все припрятали в подвале до возвращения!

– Письма не оставлю, это от Жоржа! Лучше вообще не поеду, останусь здесь его ждать! – горестно ломая длинные белые пальцы, сопротивлялась дочь.

Елена Львовна Бельская завернула шкатулку в газету со стола и туго перевязала ее бечевкой. После этого, она стала судорожно оглядывать комнату, ища укромное место. Носком туфельки она судорожно пыталась ковырять паркет, потом постучала по стене, рассеянно заглянула под кровать, на которой вся постель была сбита и простыня висела до пола – так и не нашла, куда спрятать шкатулку.

– Маман, я знаю, куда можно спрятать! – она вспомнила, как они с братом Павлом в детстве раскуривали трубку папы в каминную вытяжку, закрытую латунной дверцей, и потом, услышав шаги мамА в коридоре, там и спрятали ее. Юлия хорошо помнила, как трубка провалилась в какую-то полость, и ей пришлось перепачкать все пальцы золой, чтобы достать ее оттуда. Зола и паутина – все это ей казалось очень страшным, но страшнее был гнев отца, поэтому набрав под ногти грязи, она нашла трубку и, вместе с младшим Павлом, они вернули ее на место. Ей стало грустно. Как это было давно! А сейчас и Павел и Жорж воюют за царя и отечество где-то далеко, в грязи и холоде.

Открыв вытяжку, Юлия поставила шкатулку, затем продвинула ее глубже, и та мягко провалилась вниз, в полость, а затем, она завалила ее щепой, которой было много возле камина, и разровняла ее.

– Мы к весне уже вернемся, ну или к лету. Вряд ли кто-то найдет наши вещи. Вести все с собой куда опаснее, – убеждала ее мать, а Юлия торопливо укладывала письма на дно чемодана, а за ними возвращала на место и все остальное, сверху же она положила незаконченную вышивку с воткнутыми иголками.

– Ой, ну ты опять, Лу… Оставь все лишнее! – заметила мать вышивку, но Юля уже легко захлопнула чемодан и перетянула его сверху ремнем. – Спускайся вниз.

Юлия не любила, когда мама, как в детстве называла ее «Лу», но сейчас она была сосредоточена на другом – осматривалась вокруг, пытаясь запомнить свою комнату, в которой жила с раннего детства.

Эта комната помнила и ее борьбу с уроками в гимназии, и первые бессонные ночи из-за любви к соседскому мальчику, и настоящую любовь к Жоржу, с которым они так и не успели обвенчаться. Темное пятно на выгоревшем шелке стены осталось от портрета прадеда, основателя династии торговцев лесом. В картузе, с окладистой черной бородой на пробор, он ей напоминал разбойника и очень пугал ее в детстве. Мама забрала портрет с собой, оставив висевший рядом пейзаж с разлохмаченными от ветра ивами на берегу извилистой речки. Юля любила представлять себе крестьян живущих в маленькой европейской деревушке, которая виднелась вдалеке, у подножия горы. «Все, надо ехать» – сказала она себе, но не устояла, и взглянула на себя в зеркало над камином.

Из зеркала на нее смотрела незнакомая молодая крестьянка с заплаканными глазами в сером платке. «Пора!» – она сбежала вниз по лестнице, где дворник подхватил ее чемодан и понес грузить в пролетку. Юлия обратила внимание, как постарела ее мать, тоже закутанная в грубый платок с цветами. Она бросала беспокойные взгляды на окна и дверь дома, пытаясь запомнить каждую мелочь. У коляски хлопотала кухарка Ольга, а гувернантка Ирэн напоминала каменную статую, которую погрузили в пролетку. Уже несколько дней она была в ступоре от охватившей ее паники, происходившее вокруг ей было непонятно и напоминало конец света.

– Не извольте беспокоиться, Елена Львовна, присмотрим! Без догляду то как? Никак… Мы тут остаемся, куды ж нам деваться-то, – в который раз повторял дворник Трофим и уже перестал растирать по лицу невольные слезы, которые падали на его седую броду.

– А присесть -то на дорогу! Забыли? – вспомнила Ольга.

– Уже некогда, поехали! – и, проверив, что все трое сели, Елена Львовна крикнула кучеру и пролетка отправилась в неизвестность. Ольга с Трофимом долго вглядывались со ступеней дома, как она, беззвучно скользя по мокрой брусчатке, растаяла в утреннем тумане.

Тогда никто не мог и предположить, что этим трем обездоленным женщинам уже никогда не удастся сюда вернуться. Никогда – это самое страшное слово! Оно лишает людей надежды, которая заставляет жить, надеяться и двигаться вперед. А страшнее всего звучит «никогда» если мы не успели что-то сказать ушедшим близким, то уже не успеем. Никогда.

2. Институтки, 1979

Анфиса собрала остатки угля в коробку и оглядела работу на мольберте: «Вполне, неплохо!». Это был ее очередной учебный рисунок, на котором изображена голова конной статуи. Почему-то так ее называли, хотя конь там был совсем ни при чем. Может, в полном варианте изображения помимо волевого лица римлянина, с короткими завитками волос на лбу, был еще и конь? Анфисе казалось, что он может быть кем угодно, как мыслителем, и дискоболом, и сапожником. Этой конной статуи целиком она не видела. Свернув лист, она перепачкалась углем и пошла в туалет, где долго, до красноты, терла руки обмылком хозяйственного мыла, смывая уголь холодной водой из-под крана.

– Анфиса! Пойдешь с ребятами в кафе? – напугала ее из-за спины подруга Света.

– Нет, я иду в библиотеку, мне надо доделать мой курсовой по доходным домам в стиле модерна. Что-то я завязла… – пожаловалась Анфиса, хотя на самом деле тема ее так увлекла, что она была готова проводить в библиотеке все свободное время, а потом вечером бродить по улицам Ленинграда, рассматривая прекрасные творения Лидваля, Бубыря, Мельцера и фон Гогена, которые стали ей так понятны и близки. Бабушка не обижалась на нее за поздние возвращения, одобряя ее широкие интересы и изыскания. В их маленькой семье было принято доверять друг-другу.

Больше всего ой нравилось находить неизвестные ей творения архитекторов, изучать их и идентифицировать стиль, рассматривая детали. Это, как азартная игра, захватило ее полностью, и поэтому она совсем забыла, что бабушка просила прийти пораньше. Как всегда, Анфиса невнимательно ее слушала и не вникла, почему так нужно именно сегодня спешить домой. Бабушка, в отличие от внучки, любила сюрпризы и часто устраивала неожиданные праздники в их маленькой семье. И если раньше она часто доставала билеты в тетр, водила внучку по музеям и выставкам, то теперь ей стало это тяжело.

Всего пять лет, как они жили вдвоем, без мамы. Анфисе уже казалось, что черты ее лица стали размываться в памяти и терять свою четкость, только боль и тоска остались такими же сильными, как в тот осенний день, когда ее не стало. «Инфаркт» – это слово постоянно звучало в мозгу Анфисы, вызывало чувство обреченности и безысходности. Сколько она помнила маму – она все время трудилась, причем на нескольких работах, и делала это легко, с улыбкой. Начала она работать рано, сразу после музыкального училища. Ей прочили блестящее будущее, но, увы, ничему этому было не суждено сбыться. Ей переходили дорогу гораздо менее талантливые соперницы с о связями и деньгами. У нее не было ни того, ни другого. И если сначала у нее были какие-то надежды на случай и удачу, на то, что ее может услышать антрепренер, или известный музыкант, директор концертного зала и пригласит к себе и потом, потом… Фантазия рисовала картины блестящего успеха, концертные залы и цветы. Но, вскоре, эти надежды растаяли. И если сначала она пела в Дворцах культуры, перед началом кинофильма в кинотеатре, то потом, в поисках стабильного заработка, перешла работать в детский сад, и подрабатывала вечером тапером в ресторане на Невском. Петь приходилось все реже.

А вскоре она встретила его, и судя по тому, что она совсем не любила рассказывать об отце, он обманул ее и оставил одну с ребенком. Хотя нет, не одну – ее спасала бабушка, которая тогда еще работала и разрывалась между работой и помощью дочери, поддерживая ее во всем. На нервной почве или от стресса, у мамы пропал голос. Обе женщины обожали свою маленькую девочку, и та росла счастливым ребенком, совершенно не переживающим по поводу отсутствия отца. Объяснение, что он погиб, вполне устроило Анфису.

– Как ты долго, милая! А мы с Лилией Францевной уже начали пить чай без тебя, не дождались! – хлопотала бабушка вокруг маленького столика, накрытого в гостиной старой плюшевой скатертью. Обычно они перекусывали за квадратным столом в другой комнате, который служил им кухонным, но сегодня был особый случай. А на коммунальной кухне, как правило никто не ел, даже их небольшой холодильник стоял в комнате. – Познакомься, Аня, моя подруга молодости – Лиличка!

– Здравствуйте, очень приятно! Меня, правда, зовут не Аня, а Анфиса! Это бабушка так называет, – все еще стоя, запыхавшись, оглядывала внучка незнакомку. Поражали в ней черные нитяные перчатки, которые она не сняла, даже сев за стол, и крупная брошь в виде стрекозы на груди. Пожилая дама была грузная и, очень величественная, в волнах черного кружева на груди и плечах.

– Очень приятно! – прозвучал низкий голос, который мог бы удивить, если бы так не гармонировал со всем обликом «императрицы», – Чем занимаешься? Учишься? Работаешь?

– Анфиса учится в художественном институте и немножко подрабатывает, – гордо за внучку ответила бабушка.

– Это интересно! Я уже рассмотрела твои рисунки, бабушка показала. У тебя талант! – без пафоса, формально, отвесила комплименты гостья и сразу изменилась в лице, как будто помолодела и, уже глядя на бабушку. – А помнишь, как мы нарисовали карикатуры на нашу воспитательницу и учителей в гимназии? Как нас наказали тогда!

Анфисе показалось, что перед ней не бабушка и ее подруга, а две нашкодившие девочки, заговорщически переглядывающиеся и перебивая одна другую, они вытаскивали наружу какие-то забытые обрывки воспоминаний.

– А помнишь-помнишь, как нас за это отстранили от участия в спектакле, а мы так готовились? Выучили роли! А потом прятались за сценой и уронили эту деревянную колонну! Вот грохоту-то было! – у бабушки от смеха даже выступили слезы на глазах.

– А Лиза-то говорит на сцене: «Гроза»! Как будто, так и надо! – хриплым басом хихикала Францевна.

– В нашем Александровском мещанском училище учились те девушки, в отличие от благородных девиц из Смольного, которые… – бабушка начала снова рассказывать давно известные Анфисе истории из своей юности.

– У родителей, которых была труба пониже и дым – пожиже, – снова перебила ее Лилия Францевна и заколыхалась всем телом, забавляясь собственной метафорой, которая навеяла Анфисе мысли, о том, что у нее или муж, или отец был моряком. Она шумно потянула крепкий остывший чай из старинной фарфоровой чашечки со сколом на донышке.

– А помнишь, как я шла домой и у меня упали панталоны прямо на брусчатку? Они же держались на одних завязках, с огромной прорезью сзади … – смеялась бабушка.

– Помню-помню! Ты тогда, как ни бывало, подняла их и положила в корзинку с рукоделием. Никто и не заметил, платье -то длинное, – удовлетворенно расплылась в улыбке гостья, и было непонятно чем она была довольна, ловкости подруги или цепкости своей памяти, сохранившей много приятных воспоминаний. – У нас вся одежда тогда держалась на завязках, пуговиц было мало.

– А помнишь нашего преподавателя латыни? Весь класс был в него влюблен, – бабушка мечтательно подняла глаза к потолку.

– Хорошо помню. Он был похож на аиста – долговязый и длинноносый, но нам он казался прекрасным и загадочным, как лорд Байрон. Пришло время влюбиться, и мы влюбились, так бывает, – загрустила гостья, вытирая глаза платком с вышитой монограммой.

Анфисе стало скучно от чужих воспоминаний, она с наслаждением съела еще два маленьких пирожных, которые, видимо, принесла гостья, и ушла в другую комнату. Птифуры были большим дефицитом и чтобы купить их, надо было обладать удачей и временем для стояния в очереди. А бабушка спекла к приходу гостьи свою замечательную шарлотку, благо соседка, обладательница большого сада, снабжала их яблоками.

Анфиса достала большой лист бумаги и кусочек угля и начала размашисто рисовать, и вскоре на листе стало появляться нечто похожее то ли на огромную сову, то ли на их величественную гостью. Анфиса засмеялась и спрятала лист за стол. Ей казалось совершенно неправдоподобным, что эти пожилые женщины так недавно, как им кажется, были девчонками, легконогими и шаловливыми. Как говорила бабушка, им прочили судьбу гувернанток в приличных семействах или учительниц в школах. Но, увы, им не суждено было доучиться – оставалось меньше года до выпуска, когда произошла революция, и училище закрыли. Эти времена казались Анфисе столь же далекими, как времена Ивана Грозного.

– Аня, Лилия Францевна уже уходит, – позвала бабушка из другой комнаты.

Анфиса, поспешила к ним, в прихожую, зацепившись ногой за этюдник, который жил своей жизнью в этом небольшом пространстве. Когда его пнула, в ответ, он снова возмущенно загрохотал кисточками и тюбиками с краской в своем чреве.

– Девочки, милые, теперь жду к себе. Разносолов не обещаю, но точно знаю, чем заинтересовать Анфису. У меня есть интересные антикварные вещицы, красоты необыкновенной, и дореволюционные журналы по искусству и архитектуре. Знаешь, такие, где иллюстрации наклеены на страницу и переложены вклейками папиросной бумаги? Вижу, заинтересовалась! А, хочешь, и одна забегай. Пока твоя бабушка соберется… Настоящий Обломов! – и, смачно расцеловав обеих, гостья, медленно, как линкор, развернулась и неуверенно подошла к лестнице. Спускалась она, не спеша, колыхаясь всем телом, крепко уцепившись за перила. «Девочки» неотрывно смотрели на нее, зачарованные ее плавным движением, и только когда она развернулась у окна с витражом, и помахала им рукой, они пошли назад в квартиру, напоследок взглянув на ее зеленую шляпку с перышком и вуалькой медленно уплывающую вниз.

В полумраке коридора они заметили соседку в цветастом ситцевом халате – большую любительницу следить за соседями. Она стояла, подбоченясь, готовая к борьбе.

– Пугало огородное привели! Не стыдно? – шипела соседка им в след. А Анфиса не могла отказать себе в удовольствии и зацепила ногой ее огромную шайку, прислоненную к стене. Раздался грохот, как будто обрушилось небо, а бабушка впервые не сказала ей в комнате: «Я тебя такому не учила», а лишь грустно улыбнулась. Еще долго в коридоре слышалась ругань соседки.

– Аня, не присаживайся к столу, пора спать. Уже поздно, – тихо «кричала» бабушка из гостиной, позвякивая фарфором. – Ты не голодная? В холодильнике есть две котлеты.

И тут внучка почувствовала резкий приступ голода и, разрезав котлету вдоль, положила ее на черный хлеб. Вкусно! Убрав со стола, бабушка невольно залюбовалась внучкой – та, раскрасневшаяся, сидела на диване с бутербродом в руке. Несколько длинных каштановых прядей выбились из ее модного конского хвоста и, мешали ей есть бутерброд, а она пыталась убирать их за ухо, но они выбирались снова.

– Спасибо! Оказывается, я проголодалась. Пирожные с ноготок, – усмехалась Анфиса и смешно растирала щеку пальцами в угле, оставляя разводы.

– Ты, прям – Золушка! Опять вся моська в угле. Надо нормально питаться! Весь день голодаешь, бегая из института на работу, и назад, – ласково ворчала бабушка.

– Я сегодня любимое блюдо ела в студенческой столовой – почки с подливой и пюре! Сказка! Правда, давно, в час. Какая у тебя интересная подружка! Просится на портрет. Никого похожего на нее не видела, – пытаясь вытирать руки обрывком толстого ватмана, восторженно говорила Аня.

–Тебе надо больше есть! Такая худенькая! – для бабушки внучка все еще была той малышкой, которая подолгу сидела с полными щеками над тарелкой с едой, плохо ела и постоянно болела. – Ты не помнишь мою Лиличку? Ведь она, одно время, часто приходила к нам. Хотя, ты была совсем маленькая. Как время летит!

– Мне уже двадцать лет! А тебе все кажется, что я ребенок, – Анфису раздирали противоречивые чувства – с одной стороны она хотела обрести независимость, уезжать на пленэр с однокурсниками, не отпрашиваться у бабушки, самостоятельно принимать решения. А с другой, ее так тянуло забраться с ногами на этот диван, как в детстве, хотелось снова быть окруженной уютной заботой бабушки. И уж ни в коем случае не заставлять ее волноваться. Бабушка, Катя, как она ее звала в детстве, менялась на глазах – она становилась слабее, стала сторониться друзей и родственников, все реже выходить из дома. Казалось, глаза ее становились тусклыми и иногда смотрели внутрь, а не вокруг. Совершенно не хотелось мириться с мыслью, что бабушка стареет, ей почти семьдесят пять лет, а уж мыслей о том, что скоро можно остаться совсем одной, не хотелось допускать.

Два оставшихся будних дня пролетели очень быстро, и Анфиса ловила себя на мысли, что очень хочет посмотреть то, что обещала ей показать Лилия Францевна, искусительница. Может, удастся раздобыть что-то интересное для курсовой или для диплома? Именно от найденного интересного материала она хотела отталкиваться при выборе темы работы. Поэтому нужно было идти быстрее.

– Бабуль, может, пойдем сегодня или завтра к твоей подружке? Уж очень она меня заинтриговала, не терпится! – уговаривала Аня.

– Хочешь, иди одна. Мне что-то плохо сегодня. На погоду, наверное. Оклемаюсь и еще сходим. Сколько нам с ней осталось, но не все еще обговорено, надо спешить общаться. Она тебя и одну звала, не стесняйся, иди. Сейчас позвоню, – Екатерина Ивановна откинула серый пуховый платок с колен и пошла в коридор, звонить. А Анфиса не могла удержаться и подслушивала, стоя босиком у дверной щели, куда до нее доносились только обрывки фраз. Но стало понятно, что договоренность в силе, и ее завтра ждут. Еще Лилечка волновалась о здоровье подруги.

– Ничего. Я приняла капельки, скоро полегчает.

И действительно, к вечеру бабушке стало гораздо лучше и они вместе, с аппетитом поужинали, а Анфиса, все думала о своем завтрашнем походе в гости. Прикидывала сколько у нее денег, и какой гостинец лучше купить.

– Лиличка – необыкновенный человек! Она была талантливей нас всех, всех девочек, из нашего класса. Она блестяще училась и писала прекрасные стихи. Говорят, даже Анна Ахматова вполне одобрила ее робкое юношеское творчество, но Лилия никогда не рассказывала, ни об их встрече, и ни о том, кто их познакомил. Может какое-то разочарование в кумире? Или, может, она надеялась на какую-то более действенную поддержку, или неформальное общение с поэтессой? Она и жила -то тогда недалеко от Анны Андреевны, на Широкой. А как она пела! Глубокое сопрано. На наши спектакли приходили даже царственные особы и тоже с наслаждением слушали ее голос! И такие умелые руки! Вышивала, рисовала. Она прекрасно рисовала. Я найду, где-то у меня хранится ее акварель «Пейзаж Аптекарского острова» – залюбуешься.

– Найди! Не забудь, бабулечка, – Анфиса очень любила бабушкины рассказы, – ну продолжай, расскажи еще. Кто был ее муж?

У Анфисы в голове не укладывалось, что все это бабушка рассказывает об этой грузной, престарелой особе, которая вчера сидела рядом с ней. «Царские особы» – слова как из сказки…

– Мужа у нее так и не было… Еще в училище поговаривали, что место Лилички Гесснер, в отличие от нас, в Смольном институте благородных девиц, якобы она из дворянской семьи, но что-то произошло – то ли ее отец попал в немилость, то ли просто она рано осиротела. И это изменило ее судьбу. А потом Революция! После училища наши пути разошлись, и мы долго не встречались. Я переехала с мужем в Москву и, только овдовев, я с дочкой снова вернулась в Ленинград, но с Лилечкой встретилась не сразу. Пока твоя мама была маленькой, я разрывалась между домом и работой, не до друзей было. И вот, иду я как-то по Широкой улице, ее уже переименовали в улицу Ленина. Осень, ветер, начался мелкий дождь. И вдруг, я вижу идущую ко мне навстречу шикарную пару – она, стройная, затянутая широким ремнем поверх плаща, в умопомрачительной черной шляпе и кружевном шарфе, а он тоже высокий стройный брюнет, похожий на иностранца. Было в них что-то особенное, что выделяло их из толпы, не только я, но и все обращали на них внимание. Может это любовь? Глаза их блестели, они говорили не останавливаясь, глядя в друг-другу глаза, и весь мир вокруг них просто не существовал. Я сразу ее узнала: «Лиля!» Она всматривалась в мое лицо и не узнавала, переезды, лишения, бессонные ночи, конечно, изменили меня, да и не могла я все еще быть той розовощекой девочкой, которую она помнила по училищу. «К-катя?» – неуверенно проговорила она, а потом, приглядевшись, крепко обняла меня. «Это Глеб!» – познакомила она нас. Они круто развернулись и потащили меня к Лиле в гости, в ее квартиру, и мы долго пили красное вино, запивая чаем, и все вспоминали-вспоминали… Лиличка элегантно курила папиросу с длинным мундштуком и стряхивала пепел то в блюдце, то в горшок с геранью. Тяжелые портьеры были задернуты и, казалось, что ее квартира застряла в том времени, когда жили те люди с портретов на ее стенах, и было наше безмятежное детство. Все вокруг было каким-то нереальным, театральным что ли?

– А что было дальше? Дальше вы уже не расставались? – выпытывала Анфиса, забравшись с ногами на диван и греясь под бабушкиным платком.

– А дальше мы опять долго не виделись, а потом была война. И лет через пять после войны, я ее стала искать и нашла по тому же адресу, что и в прошлый раз! Теперь мы обе не узнали друг друга! На меня смотрела грузная старуха, с упавшими плечами, неряшливая непричесанная, растерянная. Почему-то она избегала смотреть мне в глаза, не хотела откровенничать о том, как жила. Похоже, она совсем не заботилась о себе, и я стала ей помогать, а она потихоньку оттаяла и рассказала, что она всю блокаду пробыла в Ленинграде, похоронила почти всех соседей. Лилечка не могла говорить об этом времени и только плакала, плакала. Мы-то с твоей мамой уехали в эвакуацию, ты знаешь, что я нанялась воспитательницей в детский дом, с которым эвакуировали мамину школу – боялась потерять ее. Наконец я решилась спросить ее: «Глеб погиб в блокаду?». Она долго смотрела мне в глаза и, как будто была где-то далеко, а потом сказала, что он тоже был немец, дипломат, и в тридцать седьмом году был расстрелян. Когда она выплакалась, ей стало как будто легче, но потом она снова пропала – придя к ней, я ее не застала, потом мои командировки, потом родилась ты… А последние годы мы снова нашли друг друга и стали видеться, редко правда. Знаешь, когда стареешь, никто не нужен, кроме своей семьи…

– Ну как же так, а друзья?

– А друзей у меня теперь больше на кладбище, а о судьбе многих я даже не знаю.

Анфиса, встав пораньше, нажарила горку бедных рыцарей из оставшейся черствой булки и с аппетитом съела половину с какао, который она любила с детства. Накрыв остатки пиршества полотенцем, она заглянула к бабушке. Та уже не спала и, включив ночник читала своего любимого Достоевского.

– Ба, опять не спала всю ночь? Может, поешь и еще попробуешь поспать? – Анфиса поспешила за тарелкой рыцарей, но бабушка ее остановила.

– Нет, не неси, я сейчас встану. Я что-то рановато проснулась, еще шести не было. А сейчас сколько? – бабушка сняла часы и в темноте пыталась рассмотреть циферблат старых деревянных часов с кукушкой.

– Уже одиннадцать. Я пойду? Не рано? – Аня пребывала в некоторой растерянности, несмотря на то, что она очень рвалась к Лилие Францевне, сейчас она ощущала неловкость и сомнения, идти ли… – А это, правда, удобно?

– Конечно, иди! Она же ждет. Она так одинока, а ты развлечешь ее. А я совсем поправилась и сама поем, не беспокойся. Кланяйся от меня Лиличке, – говорила бабушка, медленно и тяжело, по -стариковски, вставая с постели.

А Анфиса, подхватив зонт и холщовую сумочку, поспешила на лестницу, не обращая внимания на соседку, которая ворчала ей в спину, что, мол «устроила чад на кухне, приличным людям дышать нечем». Аня нарочито громко усмехнулась после слова «приличным» и поспешила вниз по лестнице.

Анфиса бывала в старых квартирах, видела всякое, но в этой квартире было что-то особенное, как будто бы тут действительно время остановилось. Все те же тяжелые портьеры которые упомянула бабушка, те же дагеротипы в деревянных рамах на стенах, канапе из карельской березы диссонировало своим изяществом с грузной и величественной фигурой хозяйки. На этот раз, она была в длинном синем халате из битого бархата с широким шелковым воротником и в крупных серьгах почти до плеч. Дома она курила Беломор и постоянно подкашливала.

– Милая, смотри, вот тут, внизу, в шкафу, книги. И еще на полке за стеклом. Достанешь сама? Располагайся где тебе удобнее, а я тебе покажу свой альбом, там есть рисунки и акварели Бакста, Филонова и Васильева. Мне доводилось с ними общаться. Не то чтобы дружить. А так… – в ней не было ни чванства, ни напыщенности, а напротив ей была присуща простота, характерная для интеллигентных людей.

– Спасибо! – Анфиса оцепенела от такого изобилия необычных вещей.

– А я сейчас сварю кофе, и попьем с твоими замечательными булочками. Они горячие! С маком! Красота, – искренне радовалась хозяйка.

Анфиса оглядывалась по сторонам и не могла преодолеть ощущения, что она в музее. Над ней нависал огромный резной шкаф, в комнате было несколько маленьких столиков, один круглый с лампой, где украшенный стеклярусом абажур держала, высоко вскинув руки, латунная дриада, а другой, квадратный, запомнился удивительной инкрустацией, синим крапчатым камнем. Именно на нем она и рассматривала альбомы, которые не уместились на огромном, светло зеленом продавленном диване. Везде, под слоем пыли стояли разнообразные вазочки, статуэтки и рамки с портретами. Все это, как казалось Анфисе, хранилось здесь со времен царя Гороха.

– Да, здесь вещи моих родителей, а кое-что бабушек и дедушек. После революции квартиру поделили. Большая удача, что мне оставили эти две комнаты и комнату прислуги. Она маленькая, я переоборудовала ее в кухню. Много ли мне надо? Главное отдельно, – как будто услышав мысли Анфисы, рассказала Лилия Францевна. – Ну как, заинтересовало что-то? Я увлекалась искусством, когда была молодая, как ты, поэтому приобретала некоторые из этих книг.

– Все очень интересно! А можно мне принести фотоаппарат и делать снимки для курсовой или даже дипломной работы? – осторожно спросила Анфиса.

– Конечно, снимай, все, что хочешь. Только, прости, милая. Домой не хотелось бы тебе давать книги. Не обидишься? – спросила хозяйка.

– Конечно, я понимаю. Книги любые дефицит, и мне тоже знакома проблема вернуть их назад, – с горячностью согласилась Анфиса.

– Ну, идем? Кофе стынет, – и она аккуратно расставила чашки и тарелки на большом дубовом столе, небрежно сдвинув в сторону книги и газеты.

Анфисе не хотелось прерываться, и она пила, поглядывая на приготовленные ею книги и альбомы. Кофе она не любила, он ей казался очень горьким, особенно без молока, но сказать об этом бабушкиной подруге она постеснялась, поэтому налегала на булочки. Лилия Францевна тоже смаковала булочку, роняя мак, которым ее обильно начинили, прямо на халат и, широкими движениями, сбрасывая крошки прямо на пол.

– Мне нельзя увлекаться булочками – лишний вес. Совершенно непонятно, откуда он берется, я не так много ем. Наверное, от безалаберности, я ленюсь готовить себе, – сказала она то ли самой себе, то ли Анфисе поглядывая на тарелку, раздумывая не взять ли вторую булочку. В то время как гостья хотела взять третью, но постеснялась, – Ешь, ешь милая! Тебе можно сколько угодно, вон, какая худенькая! Как моя Катенька себя чувствует?

– У нее что-то стало очень скакать давление и сердце болит. Говорит, что сегодня много лучше, спасибо, – неразборчиво говорила Аня, набив рот третьей булочкой.

– Когда же она ко мне соберется? Думаю, вам целесообразнее прийти ко мне, чем мне к вам, тебе же потребуется время для знакомства с книгами. Не возражаешь? – Францевна уже придвигала к себе изумительную эмалированную пепельницу с горой пепла и окурков. Причем, по ним можно было судить о ее вчерашнем дне – на части окурков сохранились следы помады – видимо она ходила на улицу и красила губы.

– Конечно-конечно. Я привыкла, – Анфиса и правда привыкла, что везде, где она бывает, накурено, хоть топор вешай. В мастерской монотипии, в на кафедре вуза, на лестнице, не говоря уж о вечеринках, на которые она частенько ходила. Хоть с этим и боролись в вузе, но неэффективно.

– А бабушка не курит?

– Нет, и вроде никогда не курила. А теперь здоровье не позволяет.

– А я всегда немного курила, а в войну, блокаду, без этого никак. Я тебя отвлекаю, работай, изучай. Смотри, тут еще есть альбомы, – и она распахнула нижнюю дверцу большой тумбы и оттуда, с грохотом, упала большая жестяная коробка и мотки шерсти с воткнутыми спицами. Усмехнулась. – Прости, порядок – это не мое.

Время летело быстро, и за окном стемнело. Анфиса почти не делала пометок в приготовленный, еще дома, любимый блокнотик, а все смотрела, читала тексты с ятями, наслаждаясь прекрасными репродукциями и погружаясь в другую эпоху. Внезапно она спохватилась и посмотрела на хозяйку этой квартиры, которая заснула на канапе, которое ей явно было мало, уронив на лицо газету. Газета мерно шевелилась в такт ее дыханию.

Быстро разложив все по местам, и наведя относительный порядок, Аня тихонько покашляла, потом еще. Под газетой началось движение, сначала она упал на пол, и ее хозяйка резко села на канапе.

– Я не сплю, – сказала она, озираясь, как будто оказалась тут впервые. – Еще кофейку?

– Спасибо вам огромное, Лилия Францевна. Простите, что засиделась. Мне пора, – боюсь, бабуля волнуется. И вам тут мешаю, – скороговоркой тараторила Аня, продвигаясь к прихожей.

– Что ты, милая. Совершенно не мешаешь. Приходите с бабушкой, как она поправится или одна, когда тебе удобно. Только не очень рано. Я часов до десяти сплю, с вечера не уснуть, а иногда полночи брожу… – басила Лилия Францевна вслед засидевшейся гостье.

К сожалению, часто выбираться к гостеприимной подруге бабушки не удавалось, подошла сессия и, в срочном порядке, был дописан и сдан курсовой. Анфисе удалось договориться с дипломным руководителем насчет темы выпускной работы, та очень заинтересовалась фотографиями и источниками, на которых, благодаря Лилие Францевне основывалась Анфиса, формулируя тему.

Наконец, уже ближе к Новому году, они с бабушкой собрались к ней в гости с большой коробкой, в которой была электрическая гирлянда, и конечно, неизменной шарлоткой в объемном свертке.

– Здравствуйте девочки! Я так рада, так рада! Даже сподобилась кое-что приготовить! Будем пить вино, пировать и вспоминать былое! А молодежи со старухами скучно, поэтому я приготовила Анфисе еще залежные углы для раскопок, – так многословно и возбужденно басила Лилия Францевна, встречая их на пороге.

– Здравствуй, дорогая! – подруги горячо расцеловались. И вскрикнули хором. – Только не через порог!

– Мне очень интересно с вами! – пыталась возражать Анфиса, но хозяйка уже потянула ее в комнату, где на столе, видимо давно, было накрыто угощение. Стол, вопреки обыкновению, был полностью освобожден от книг, газет, коробочек и прочего хлама и накрыт огромной кружевной скатертью. В центре высилась бутылка красного вина и супница европейского фарфора. Пахло еловыми ветками, стоящими в вазе.

– Не знала куда положить мясо по французски и положила его в супницу, чтобы не остывало, – счастливо забулькала, давясь смехом, хозяйка. И выглядела она как эта супница, невероятно нарядно и изысканно, в кремовой креп-жоржетовой блузке с тонким кружевом, а ее грудь украшала крупная камея.

Пир удался. Все трое давно нигде не были, и это спонтанное камерное торжество оказалось очень веселым и интересным. Анфиса услышала много интересных и смешных историй из их детства, щеки у всех покраснели от вина, интерьер напоминал театральную декорацию с облаками дыма от папиросы хозяйки.

– Детка, можно я буду звать тебя Фисочкой? Или как то по-другому? Может – Фи? Или – Анфи? Аня – это совсем другое имя! А оно у тебя необычное, колоритное, – рассуждала хозяйка подкладывая «девочкам» мясо с каперсами под майонезом и луком.

– Можно! – с готовностью, согласилась Анфиса с любым вариантом, не разбираясь. Не то чтобы ей нравилось предложение Францевны, просто казалось неловким возражать, ей это было непринципиально. Имя свое она не любила и совершенно не понимала, почему ее так назвала мама, никогда в жизни ей не доводилось встречать свою теску.

На улице уже давно стемнело, когда бабушки перешли к просмотру фотографий, а «Фисочка» извлекла очередной альбом по архитектуре, и из него выпало на пол старое письмо в конверте без марки.

– Ой, письмо! Подписано 1929 годом…

– Дай-ка сюда, милая, – хозяйка протянула руку за письмом, как бы, не узнавая его. – Сейчас посмотрим. Она развернула всего одну страницу, в которой было не так много строк и начала читать вслух по французски.

– Как интересно! Вы знаете французский? – удивилась Анфиса.

– Конечно, как и твоя бабушка. Нас учили в детстве нескольким языкам, а там некоторые, по желаю, еще изучали язык самостоятельно. У меня был основной немецкий, и еще немного испанский и, конечно, французский. Его я утратила полностью, – рассказала хозяйка. – Я вспомнила! Это письмо принесла мне кухарка, которая помогала мне по хозяйству. Звали ее Ольга Кузьминична. Она не понимала по французски и вообще, была уже не молодая и боялась всего. Это письмо передали ей люди, приехавшие из Европы, дипломаты, еще до волны репрессий, но уже тогда было опасно поддерживать связи с людьми «оттуда». Всю свою жизнь она проработала у потомков известного в Санкт-Петербурге купца Бельского, то ли золотопромышленника, то ли он занимался чем-то еще, не помню. И в этом письме ее хозяйка просит поискать вещи в их старом доме, которые они спрятали, уезжая в Париж, и переправить им с тем господином, что привез письмо. Он приезжал на месяц. Ольга так испугалась, тем более в том доме, по ее рассказам, уже или была оборудована контора, или живут люди, а вещи уже, наверняка уже нашли. Она, конечно, ничего не собиралась искать, чтобы не накликать на себя беду, и просила меня сжечь это письмо. Почему я не сожгла? Наверное, по рассеянности. Не ожидала, что оно еще хранится. Прямо карта сокровищ! Хочешь, забери его. Кстати, я вам приготовила подарочки к Новому году.

– Зачем ты беспокоилась! Подарки совершенно излишни, неудобно, – засмущалась бабушка, но взяла из рук Лилии Францевны картонную коробочку, открыла ее и обнаружила там удивительную фарфоровую вазочку, воздушную, как из переплетающихся лент и цветов.

– Это еще моей бабушки. Очень хочу, чтобы ты хранила ее. Будешь смотреть, и вспоминать о своей подружке детства, – эти слова еще больше растрогали бабушку.

– Как будто без нее я тебя и не вспомню… – застеснявшись выступивших слез, нарочито ворчала Катя.

– А это Анфисочке, я заметила, тебе это понравилось, смотри, – и с нетерпением, с каким дарят подарки только люди широкой души, следила, как Анфиса открывает маленькую коробочку.

– Ах, это стрекоза! Спасибо! Как живая! – растерянно радовалась Анфиса и как будто ждала бабушкиного окрика: «Верни назад! Мы не можем это взять!», но Лиличка опередила Катю и сказала:

– Милые мои, у меня кроме вас никого нет. Доставьте мне удовольствие, возьмите это и еще ту стопочку книг, которая стоит у входа – я ее крепко связала бечевкой. Сколько мне осталось? Набегут псы, будут рвать и растаскивать… Хочу, чтобы вам досталось, на память. Как сил наберусь, оставлю на вас завещание, – и, переводя все в шутку, уже весело добавила.

– Я богатая невеста! Может, еще в жены возьмут, – и заколыхалась всем телом, утробно хихикая и, пытаясь разлить по бокалам остатки вина.

Анфиса, перебирая дома книги, не верила своему счастью, какое богатство ей досталось! Она рассматривала акварели, в паспорту, вложенные в дореволюционные альбомы по изобразительному искусству, замечательные издания по архитектуре Петербурга и многое другое. «Стопочка» оказалась огромной и тяжелой, в тот вечер они еле дотащили ее до дома. Нет, конечно, она не позволяла бабушке помогать ее нести, но та все время пыталась помочь, хватаясь сбоку за бечевку, царапая об нее себе пальцы.

Анфиса не утерпела и принесла одну из книг в институт, показать дипломному руководителю и показала подружке – Свете.

– Какая старая книга 1913 года, еще до революции! Фантастика! – искренне восторгалась Светка.

– Если хочешь, я тебя познакомлю с необыкновенным человеком, только сначала спрошу у нее разрешения, и мы сходим к ней. Пойдем? – Анфисе не терпелось поделиться со Светой той особой атмосферой, атмосферой ушедшей эпохи в квартире Лилии Францевны. – Она была знакома с Анной Ахматовой!

– Конечно, пойдем! Только сдадим истмат. Так боюсь провалить! Читаю, читаю, и даже повторить не могу, – жаловалась Света.

Анфисе исторический материализм давался легко, поэтому, спустя неделю после Нового Года, она снова собралась к Лилие Францевне, купив в Метрополе булочки со сливками, ее любимые.

Настроение было прекрасное, и она быстро поднялась по лестнице на четвертый этаж и остолбенела, увидев, что дверь в квартиру приоткрыта. Может Лилие Францевне плохо, и она вызвала скорую? В квартире у нее телефон последнее время, как на беду, был сломан и, может быть, у нее кто-то ждет скорую, например, соседка. Но никого не было слышно. Анфиса нерешительно постучала и медленно зашла в квартиру, которая поразила ее какой-то мертвой тишиной.

– Лилия Францевна! Это Анфиса! – голос раздался гулко в прихожей, но ответа не последовало.

Анфиса медленно прошла по длинному коридору в гостиную и распахнула двух створчатую дверь – никого. Страшный беспорядок вокруг! Ящики письменного стола выдвинуты и валяются на полу. Цветы в горшках разбросаны по полу, книги и одежда исторгнуты из чрева шкафов, как потроха из брюха мертвого кита.

– Лилия Францевна! – снова позвала Анфиса. Ее голова независимо от нее выдвигала разные версии «Что-то искала и убежала», «Был обыск и арестовали», «Похитили»…

Она снова вышла в коридор и пошла во вторую комнату, в которой она ни разу не была. Распахнув дверь в спальню, она увидела на широкой кровати хозяйку квартиры в белом кружевном белье. Можно было бы подумать, что она спит, если бы не сбитое постельное белье и неестественная поза – поперек кровати. Лицо ее казалось спокойным и каким-то умиротворенным. Глаза открыты. «Может, она еще жива?!» Анфиса, встав коленями на высокую кровать, почему-то пыталась ее приподнять. Но почувствовав холод, исходящий от тела, и увидев пятно крови на простыне, поняла, что жизнь покинула это тело уже давно.

Странно, что слез не было, ее охватил ужас и полная растерянность. Она застыла, так и стоя на коленях на кровати. Тут же ее посетила мысль, что убийца может еще быть в квартире, и она медленно сползла с кровати, нарушив ее белоснежный порядок, оставив на простыне борозду как на той снежной горе, где она любила кататься на лыжах. Пятясь спиной к выходу и не отрывая взгляда от жуткой картины, величественностью напоминающей пышные надгробия, она больно ударилась об дверь, что привело ее в чувство. Выбежав на лестницу, она стала кулаками барабанить сначала в соседние двери, а потом спускаясь все ниже, с этажа на этаж. Раздался грохот открывающихся дверей.

– Пожар?

– Что случилось?

– Кто ты?

– Чего надо?

Небольшая горстка соседей собралась на лестничной площадке возле открытой двери. Более активные граждане пытались пройти в квартиру, остальные с любопытством заглядывали в темный проем открытой двери.

– Лилию Францевну убили. Пожалуйста, у кого есть телефон, вызовите скорую и милицию, – твердо, взяв себя в руки, попросила Анфиса, перегораживая дорогу самым ретивым и любопытным, – Ничего здесь не трогайте! Вы хотите, чтобы вас обвинили в убийстве?

Любопытствующая публика попятилась, но не расходилась, обсуждая событие.

– Ой, горе-то какое! – заплакала какая-то старушка, прикрывая рот.

– У нас ведь уже такое было! Помните – из подвала все дрова растащили? Так и не поймали никого! – торжествующе выпятила грудь маленькая востроглазая брюнетка, как будто ее достижением было то, что никого не поймали.

– Ну при чем здесь это? Дрова! Убийств у нас не было! И обокрали, небось? Надо посмотреть все ли на месте! – с любопытством заглядывал в дверь щуплый мужичок в полосатой пижаме с профессорской бородкой клинышком, – Лиличка была не бедной дамочкой.

– Дамочка? Уфф. Старушка! – не унималась брюнетка.

– Барышня, если вы ее родственница, вам придется с милицией описать все имущество и выявить краденое! – вставил свое мнение осанистый, с объемным животом и залысинами гражданин, явно из номенклатуры, обращаясь к Анфисе. И все с любопытством уставились на нее, как будто ожидая от нее каких-то действий прямо сейчас.

– Нет, я не родственница. Знакомая. А милиция, думаю, сама разберется, что нужно делать! – уверенно ответила Анфиса, что удовлетворило публику, и внимание всех переключилось на подъехавшую милицию.

– Идут, идут! – сказала маленькая старушка в папильотках, стоящая у окна. Она поднималась снизу, так и осталась стоять между этажами.

Анфису удивило, что кучка народа стала стремительно таять, только двери хлопали. Кроме Анфисы остались только двое – осанистый господин и молодая, но какая-то бесцветная, похожая на домохозяйку, женщина от которой сильно пахло жареным луком, видно она что-то готовила, когда ее отвлекли.

3. Кладоискательницы

Неделя минула с похорон Лилии Францевны, а Анфиса никак не могла сосредоточиться на учебе и все думала о несчастной женщине. Кто мог убить ее, пережившую революцию, репрессии и блокаду? Такая несправедливая судьба! Анфису очень удивило, что бабушка довольно спокойно отреагировала на смерть подруги: «Всем нам скоро туда собираться. Жалко Лиличку!» – и все. Больше она переживала за Анфису, которую мог увидеть убийца. Анфиса вспоминала их новогодний праздник, Лилия Францевна как будто чувствовала, что смерть близко. Может она знала, что ей что-то угрожает?

В тот злосчастный день Анфиса много времени провела в милиции, давая показания. Потом ее еще пару раз вызывали для уточнения фактов и, как показалось Анфисе, дело застряло на месте, как телега в весеннюю распутицу. Выяснилось, что у умершей было много ценных вещей, никто не мог сказать каких именно, и если бы это были грабители, забрали бы все, а квартира ломилась от дорогих картин, мебели и ценных «безделушек». Скорее всего это не ограбление.

– Понимаешь, Света, у нее не было ни родственников, ни врагов. Может ее убили по ошибке? – делилась Анфиса с подругой.

– Скажи еще, что ее перепутали с толстым начальником, который жил напротив? Ха! – ерничала Света. Глаза ее горели, ее очень заинтересовало это из ряда вон выходящее событие. Она представляла себе, как они с подругой сами вычислят преступника и помогут милиции. – Может, украли что-то одно, маленькое, конкретное? Кольцо с огромным бриллиантом? Или в ее шкафчиках есть секретная полка, где хранились письма императрицы? Ведь ты говорила, что ее двоюродная тетушка служила фрейлиной…

– Ну ты, выдумщица!!! – смеялась Анфиса, и вдруг осеклась. – Письмо!

– Что письмо? Императрицы?

– Нет, конечно! Письмо, которое она отдала мне за ненадобностью. Помнишь, я его тебе показывала! Оно на французском. Лилия Францевна его пересказала, но нам нужен точный перевод. Попросим бабушку. Хотя она и так сильно волнуется за меня, а в письме речь идет о кладе! Боюсь, что она без практики совсем забыла французский. Лучше бы перевести самим! – перешла на шепот Анфиса.

– Давай попросим Юрку, помнишь, из параллельной группы? У него бабушка учительница французского. Думаю, ей нетрудно перевести для нас страничку. Скажем, из книги списали… – фантазировала Света.

– Нет, про это не поверит, но мысль правильная. Вряд ли старушка заинтересуется чужими тайнами. Надо еще подумать, – хмурилась Аня.

На следующий день они с трудом отыскали долговязого Юрку, который курил, прячась в тупичке лестницы у чердака. Занятия уже начались, но он явно не собирался идти на живопись.

– Юр, у нас к тебе дело. Может ли твоя бабушка помочь нам с переводом? Там совсем немного, всего пара листиков, а то и меньше. Поговоришь с ней, поможешь? – сразу же, без предисловий выпалила Светлана и состроила жалобную мордашку. Света чем-то была похожа на Мальвину, кукольным личиком и огромной копной вьющихся светлых волос.

– Это, смотря как вы меня задабривать будете, – хитро ухмылялся он, глядя на девчонок и растирая по полу окурок ботинком видавшим виды.

– А что тебе надо? Боюсь и представить, – спросила Анфиса.

– У меня хвост по философии. Напишете за меня контрольную? Там не много, всего пара листиков, – очень похоже он скопировал интонацию Светы.

– Ну ладно, договорились, напишу, – согласилась Анфиса.

– Листик у вас с собой? Давайте, отнесу, – с готовностью протянул руку Юрка.

– Нет, письмо ценное, мы хотели бы сами поговорить с твоей бабушкой. Пригласишь в гости? – напирала на него Света.

– Ну, это я поговорить с ней должен. Завтра встретимся, все скажу. Или позвоните, у вас есть мой телефон? Дать? – едва успел договорить Юра.

– Юрка, ну, сколько можно ждать? – снизу по лестнице через две ступеньки поднимался Дима, черноволосый, с копной вьющихся волос. – Так я и знал – с девчонками застрял! А мы там его ждем! Пошли скорее, Сеня и Миха уже на улицу вышли.

– Пока девчонки! А то пошли с нами? – бросил, не оборачиваясь, голенастый несуразный Юра и вместе с Димкой поспешил вниз.

– Договорились? Нам на начерталку еще надо, – крикнула вслед Света, не надеясь получить ответ, но Юра крикнул уже снизу:

– Ага! До завтра!

– Прогульщики! – ворчала вслед убежавшим ребятам Света, забывая то, что они сами не на занятиях. – Может, и правда еще успеем на начерталку?

– Попробуем.

Подружки, тихо приоткрыв дверь, пытались незаметно зайти в аудиторию со старыми кульманами и высокими чертежными столами. Им казалось, что в этом «лесу» можно остаться незаметными для преподавательницы. Но, увы!

– Интересно, как можно так опаздывать? Что случилось? – строго глядя на них, через очки, вещала пожилая дама, стянутая полосатым костюмом так плотно, что напоминала или гусеницу или колбасу.

– Извините Ангелина Ивановна! Опоздали! – повторила очевидное Света, глядя в потолок в поисках оправдания.

– Я вижу, что опоздали! Быстро доставайте свои эпюры и – за работу!

– Спасибо! – Света была рада, что ей не пришлось по обыкновению врать. Делала она это изысканно и виртуозно.

И девчонки, нарочито деловито, зашуршали бумагой и спрятались от строгих глаз Ангелина Ивановны за высокими столами.

– Отлично, вроде договорились с Юркой! – шептала Света, пытаясь прикрепить ломающимися кнопками, упорно скручивающийся, лист ватмана.

– Не подвел бы, шут! – тоже шепотом ворчала Анфиса.

Анфиса как в воду глядела – на следующий день Юрка в институт не пришел, и через два дня найти его тоже не удалось.

– Дима! – Света увидела в коридоре уплывающую за угол кудрявую макушку Димы и бросилась вслед за ним, а огромная папка, висящая у нее на плече как якорь, то больно хлопала ее по боку, то цеплялась за встречный народ, отвечающий ей ворчанием.

За поворотом, она чуть не сбила Диму с ног, с разбегу наткнувшись на него. Он стоял, замерев у статуи Лаокоона, как будто впервые ее заметил. Казалось, он невероятно впечатлен борьбой старца и его сыновей с огромными змеями, и замер в одухотворенной позе.

– Ты что? Раньше не замечал Лаокоона? Конечно, он же маленький, как заметить,– с издевкой заметила Света.

– Какого Лаокоона? – как будто пробудился Димка. – Самая умная? Я просто задумался.

– Где Юрка? Он нам нужен, – наседала на него Света.

– Я сам его искал, – рассеянно ответил Димка, но потом разоткровенничался со Светой. – Похоже, к какой-то бабке уехал, в деревню. Там и застрял. Хорошо хоть вчера позвонил.

– Так его выгонят, прогульщика. Нашел время бабку навещать.

– Надо было торопиться, бабка ему, говорят, икону завещала, старинную. Вроде умерла она, или нет, я не понял. Только Юрка сказал… – но тут из-за угла неторопливо появилась Анфиса, и Дима замолчал и заторопился назад.

– А не сказал, когда вернется-то? – пытаясь ухватить его за рукав, допытывалась Света.

– Вроде завтра, но я не очень понял, – уже из-за угла донесся голос Димы.

– Симпатичный парень, но какой-то странный! И этот олух – Юрка! Представляешь, уехал в область к бабке! – ворчала Света.

– Ты говорила его бабка тут, в Ленинграде?

– Это какая-то другая. Может даже умерла! А ему икону или несколько оставила – сбивчиво объясняла раскрасневшаяся подруга Анфисе.

– Он что, верующий?

– Думаю, нет. Вообще ничего не поняла.

И действительно, на следующий день Юрка раньше всех появился в еще пустых коридорах института, постоял немного в задумчивости и пошел наверх курить. Его уже несколько раз ловили за этим занятием, наказывали, заставляли подметать всю лестницу, но это его нимало не расстраивало. Именно там и нашли его девочки.

– Ой, ой! – опередил он их. – Привет! Совсем забыл про ваше письмо. Вот увидел вас и вспомнил. Но были важные дела. Сегодня обязательно скажу бабушке, и завтра пойдем.

– Неделю из-за тебя потеряем! – сердито хмурилась Анфиса.

– Завтра пойдем, обещаю.

И действительно, на следующий день они вчетвером, еще и с Димой, уже шли домой к Юрке. Раньше им не доводилось там бывать. Уже совсем на подходе, Дима развернулся и, манерно раскланявшись девчонкам, пошел в другую сторону. Видно было, как Света расстроилась, уж было открыла рот, чтобы как-то задержать его, а его уже и след простыл.

– Он тут неподалеку живет. Мы с ним с детства дружим, даже в одну школу ходили, – пояснил Юра.

Почему-то Анфиса представляла себе бабушку Юры похожей на Лилию Францевну или, в крайнем случае, на Ангелину Ивановну, непременно в костюме, в очках, с кружевным воротничком. А бабушка выглядела совершенно иначе – круглолицая, приветливая, в большом ситцевом переднике, волосы повязаны газовой косынкой поверх бигуди. Родители, как говорил Юра, уже больше года были в длительной командировке во Вьетнаме, поэтому бабушка успешно замещала их в выполнении родительских обязанностей.

– Проходите девочки! Чай пить будем, я блинов напекла, – и бабушка расставляла на столе большие чашки с красными маками.

Видно было, что Юрка совершенно растерялся и очень смущался. Дома он стал совершенно другим человеком, чем в институте.

– Сажай наших гостей, Юрочка. Юра редко кого-то приглашает, чаще сам где-то болтается. А мне грустно тут, радуюсь, когда кто-то приходит, – хлопотала вокруг стола бабушка.

– Мы по делу Марья Ивановна, – решила сразу перейти к просьбе Анфиса, немножко неуклюже пристраивая на угол тесного стола коробку «Белочки».

– Не стоило, зачем? – смущенно глядя на коробку, перебила ее хозяйка. – Потом, все сделаем. А пока ешьте блинчики с черничным вареньем. Мы чернику сами собирали.

– Еще скажи, что я собираю, – смущенно бубнил Юра, но с удовольствием макал блин в хрустальную розетку с вареньем.

Выпив чай, бабушка аккуратно вытерла руки об передник и спросила девушек:

– Так что вас ко мне привело? Какое дело?

– У нас есть старое, дореволюционное письмо, но оно на французском языке. Очень просим, переведите его, пожалуйста, – к концу своей фразы Света сделала жалобное лицо, а Анфиса развязала тесемки зеленной картонной папки и извлекла оттуда пожелтевший лист, сложенный вчетверо.

Марья Ивановна водрузила на нос очки и стала, шевеля губами про себя, читать письмо, а потом широко улыбнулась и сказала:

– Понятно, клады искать вздумали? Только вот клады-то уже все давно найдены. Пишите, сейчас задиктую, – у девочек лица вытянулись, они не могли скрыть своего огорчения по поводу того, что их раскусили, а Юра при этих словах встрепенулся и перестал жевать. Он один остался у стола и продолжал уничтожать уже невысокую горку блинов.

– Клады?… – задумчиво повторил он.

Анфиса достала из той же папочки чистый лист и приготовились писать.

– Оленька, дорогая! – начала диктовать Марья Ивановна. – Прошло уже столько лет, как мы уехали, и главное, что нас здесь, на чужбине, постоянно преследует – это неизбывная тоска по России и вечная, унизительная нужда. Все мы работаем, как можем. Ты же понимаешь, если бы у нас был выбор, то мы, несомненно, бы остались. Но выбора не было.

Сразу перейду к делу: у меня огромная просьба – отправь нам наше фамильное столовое серебро. Если ты не помнишь то, потайное, место в подвале, то попроси Трофима, он поможет найти, он точно знает. Надеюсь, что наш верный Трофим еще жив? Себе возьми сахарницу и чайные ложечки в память о нас.

Все любезно согласился провести Анатоль, который передал тебе это письмо. Он – русский, наш друг, ему можно доверять.

И еще – Юлечка спрятала в своей комнате, в каминной вытяжке, свою старинную шкатулку. Помнишь ее, серебряная, с колесницей Аполлона? Там памятные и дорогие ей вещи, если удастся найти – тоже передай с Анатолем.

Кланяюсь вам, Елена Львовна Бельская,

14 ноября 1929 г.

В комнате все затихли, глядя на Марию Ивановну, одна Анфиса торопливо дописывала последнюю строчку письма.

– Какая грустная история! Наверное, за эти годы и ее участники состарились и умерли, а клад, если не раскопала эта Ольга, то наверняка уже нашли. Я тут недавно слышала о найденном огромном кладе с серебром. То ли монеты, то ли посуда… – морщила лоб, пытаясь вспомнить, бабушка Юры, – Может, это было серебро Юсуповых, точно не помню. Надеюсь, вы не собираетесь клады искать? Здесь и адреса-то нет… Лучше сосредоточьтесь на учебе.

После последних слов она строго посмотрела на замершего в задумчивости Юрку.

– Спасибо вам огромное, Мария Ивановна! Нет, конечно, не собираемся искать, – лукавила Анфиса, бережно убирая в папочку ветхий листик. – Просто интересная история, стало любопытно, что там в письме. Почему она писала своей служанке на французском? Непонятно… Вряд ли она знала французский.

– Может, не хотела, чтобы письмо по дороге было прочитано случайными людьми?

Посидев еще немного, девочки засобирались домой.

– Уже темно, нам пора, – бормотала Света вставая.

– Юра, проводи девочек, – подталкивала к двери уже полусонного Юру бабушка. Из коридора открывался вид на кухню и еще в две комнаты. Юра был один из их немногих знакомых, у кого была отдельная квартира. Большинство ленинградцев жили в коммуналках или в общежитии. В общежитии ютились и все приехавшие из области или других городов.

На улице стало очень морозно, снег громко скрипел под ногами, а изо рта вырывались клубы пара.

– Не обидитесь девчонки, если я не пойду с вами дальше? Не боитесь? Мне к Димке нужно зайти, он меня ждет, – притопывая ногами от холода, спросил Юра.

– Расскажи, что там за бабка у тебя с иконой? – любопытствовала Света.

– Это я так всем сказал, что родственница, а на самом деле – мне просто предложили икону по дешевке, а я купил. Там, в деревне не понимают ее ценности. Икона старая – ХVIII век вроде, – разоткровенничался парень.

– Облапошил народ? Что, продавать будешь? – с осуждением спросила Анфиса.

– Да, продавать. Тоже мне, честные нашлись! Некогда, потом поболтаем! – и, усмехнувшись добавил. – Пока, кладоискательницы!

Под фонарями снег блестел как осколки елочных игрушек, которые в детстве Анфисы наклеивали на вату под елкой. На улице было безлюдно, и девушки прибавили шагу. Говорить было слишком холодно, мороз обжигал нос и горло. Только на эскалаторе метро Света спросила, заглядывая в лице Анфисе:

– Возьмешь меня на поиски клада?

– Вот фантазерка! С чего ты решила, что я буду искать клад? Ты слышала – Мария Ивановна сказала, что все уже найдено, и вряд ли мы что-то найдем? – Анфиса сняла шапку и стряхивала с нее подтаявший снег прямо себе на сапоги.

– Ага, значит, все-таки будем искать?

– Я этого не говорила! – рассердилась Анфиса, она не терпела, когда на нее кто-то давил. – Во всяком случае, сначала надо прочитать все о купцах Бельских, выяснить, где они жили в Петрограде, накануне революции. Придется порыться в библиотеке. А дальше будет видно.

– Можно, ты это сделаешь? Я ненавижу библиотеки! Никогда там ничего не могу найти! Как только туда попадаю, сразу хочу есть, или уйти. Тоска! – усмехнулась Света.

– Да, я после сессии этим займусь.

– Может не стоит откладывать?

– Знаешь, что? У меня тоже долг по начерталке! Пока все не сделаю, не смогу вырваться.

– Ладно, пока. Завтра увидимся, – уныло сказала Света. И дальше они пошли в разные стороны – Свете нужно было проехать еще одну станцию до общежития, а Анфиса пошла на выход.

Подходя к дому, она увидела перед входом знакомую фигуру – бабушка, притопывая ногами, ходила взад-вперед у парадной, похлопывая руками по плечам. Брови и край мохерового шарфа, у ее лица, были покрыты лохматым инеем.