Побег к счастью

«Не ненависть – враг любви, а сомнение»

из к/ф «Ворон» («The crow», 2024 г.)

Глава 1. Настоящее

Чувствуя себя шпионом на вражеской территории, крадусь по подъезду. Пугает абсолютно всё: звуки, запахи и даже щелчки резко вспыхивающих лампочек на каждом из этажей. Гулко колотится сердце, потеют ладони. Плевать. Крепче перехватываю пластиковую ручку чемодана, поправляю лямку сумки на плече и карабкаюсь вверх по ступенькам. Неужто не могла обойтись минимумом вещей? Зачем понадобилось набирать с собой столько барахла?

Невольно вспоминается фильм «Сто вещей и ничего лишнего», а вместе с ним и новомодный тренд, которому я могла бы поддаться… пустые мысли.

Последний рывок, и я у нужной двери. Осторожно сваливаю вещевой баул с плеча, пристраиваю на чемодан и дрожащими пальцами расправляю связку ключей в поисках нужного. А в голове набатом бьется мысль: «Не оборачивайся, не оборачивайся». И спину прожигает надуманное ощущение чьего-то взгляда. Чьего-то, ага.

Верхний замок поддается без труда, в нижний ключ проваливается с оглушительным лязгом. Холодею, но не оборачиваюсь, хотя все внутри так и зудит от ощущения, что перебудила весь дом.

Вполне может статься, что он переехал, сменил место работы, женился, в конце концов. Столько лет минуло. Продолжаю себя успокаивать, и дверь поддается, отворяется, приветствуя заунывным скрипом петель. Волоком втаскиваю в квартиру свой багаж и исчезаю следом за ним в полумраке. Миссия выполнена. Уф.

Невольно улыбаюсь, осознавая, что все прошло без сучка, без задоринки. Я здесь. Дома.

Хотя вряд ли это затхлое помещение, утопающее в пыли, можно назвать домом. Временное пристанище, где я буду скрываться до поры до времени.

Прохожусь по коридору, не снимая обуви. Из зала и кухни до меня добираются сизые облачка света уличных фонарей, и худо-бедно удается ориентироваться в тесном пространстве. Свет я не зажигаю, поддаваясь тому же иррациональному страху быть обнаруженной, что гнал меня по подъезду в духе ниндзя.

Обстановка убогая. В зале почти нет мебели, только рассохшийся сервант в углу да колченогий табурет у подоконника, который будто намекает присесть и всплакнуть о своей нынешней жизни. Отмахиваюсь и, ступая по мягкому ковру пыли, иду на кухню, чтобы убедиться, что и там нечем порадовать глаз. Чудесненько. Раковина отсутствует, из стены торчит смеситель, а на полу задранный и смотанный наполовину кусок линолеума. Становится интересно, кто потрудился вынести из квартиры всю мебель и даже не побрезговал кухонной утварью и одеждой? Сомневаюсь, что здешнее убранство имело какую-то ценность. Впрочем, вновь пустые переживания. Меня совершенно не касается, что тут происходило «до».

Заглядываю в комнату, бывшую когда-то моей. Те же грусть и уныние. Рачительные незнакомцы, посетившие отчий дом, обезличили и это пространство. Голые стены со шрамами от содранных обоев, зашарканный уличной обувью пол и скрученный ковер за дверью – вот оно, мое наследство.

Спать мне негде, разве что устроиться прямо на полу. К горлу подкатывает приступ смеха при воспоминании о доме, который я покинула совсем недавно. Вот она, цена свободы и плата за попытку вдохнуть полной грудью. Клоповник без клопов. Ну, я надеюсь, что клопов здесь и впрямь нет.

На этой горестной ноте расстилаю отдающий плесенью палас, скидываю с плеч меховую жилетку и устраиваюсь на импровизированном ложе. Впервые с момента побега достаю телефон и с дрожью зажимаю кнопку включения. Спустя пару минут начинается кромешный ад. Сообщения о пропущенных вызовах сыплются с пулеметной очередью. По экрану скачут уведомления из мессенджеров.

«Заюшка, позвони мне срочно», «Куда ты пропала, моя дорогая?», «Лапулечка, ну не злись на своего котика», «Доченька, перезвони срочно» и так до бесконечности. Я смахиваю все окошечки и пишу всего несколько слов:

«Я в порядке, не беспокойся. Как сумею, позвоню. Мне нужно побыть в одиночестве».

И отправляю маме, сестре и мужу.

Включаю на телефоне режим полета и удобнее устраиваюсь на жестком лежаке. Проваливаюсь в тревожный сон под аккомпанемент давящей тишины.

Черт, здесь даже холодильника нет, который мог бы уютно урчать.

Зато есть крысы, гигантские, судя по грохоту их шагов, и они носятся прямо над моей головой. Резко вскидываюсь и ошалело оглядываюсь по сторонам. Точно, добро пожаловать домой.

Обычно утро начинается с чашки растворимого кофе и пары тостов. Это моя физиологическая особенность – просыпаться всегда голодной, ну а дешёвый кофе из пакетиков – маленькая прихоть вкусовых рецепторов, люблю эту бурду.

Однако сегодня привычные ритуалы придется забыть. Здесь нет элементарных удобств вроде чайника или плиты, к своему всё возрастающему ужасу не нахожу даже розеток, куда можно было бы подсоединить электроприбор. Вместо простых и безопасных пластиковых коробушек из стены торчат обнаженные провода с металлическими глазками отверстий под штепселя. Воткнешь такой и каааааак шарахнет напряжением столько-то ватт по позвоночнику, а потом будут отпевание, прощальные речи…

Снова пробивает на смех, безрадостный, истерический. Не знала, что будет так сложно.

Спустя полчаса в голове выстраивается список неотложных задач, требующих решения. Озаглавить их можно коротко: "наладить быт", и я с энтузиазмом берусь за дело.

Санитарные условия, к слову, мне достались вполне приемлемые. Унитазом времен сталинской эпохи со сливными бачком под потолком вполне можно пользоваться и даже развлекать им соседей, спуская воду по ночам. Уходит и набирается она со звуками песнопения мартовских котов, долго, заунывно, пугающе.

Умываюсь я в ванной, нависнув над чугунным монстром с потеками ржавчины. Аккурат во время чистки зубов повторяется забег полчища крыс, живущих где-то под потолком. Не без содрогания смотрю вверх, озирая зеленовато-серый потолок, и сплёвываю. Наверняка, здесь полным-полно плесени: зелёной, черной, опасной, смертоносной.

Но сколько ни пугай себя ужасами давно брошенного жилья, а главный кошмар обитает за пределами этой квартиры. Он притаился наискосок, скрывается за глянцевой дверью.

Несколько минут наблюдаю за соседями через мутную прорезь глазка. В квартире напротив раньше жил милейший кругленький дедушка, дядя Лёня. Каждое лето он с утра до ночи проводил во дворе на скамейке под сенью яблони, подкармливал голубей и детвору чудовищно горькими пережаренными семечками, плел клубки сплетен с другими жителями хрущевки и учил нас, ребятишек, забивать козла в домино. Так и слышу его скрежещущий голос: "Голый вертай, закрывай, не боись. Сейчас вас всех под стол кукарекать отправим-с".

Но боялась до одури я не его, и не злобную бабу Тосю, что жила справа, и клюкой могла огреть за любую провинность, будь то курение за сараями или неплотно завязанный мусорный пакет. В мельчайших деталях помню её пёстрый халат, в который женщина куталась, невзирая на палящий зной. Фиолетовое поле с россыпью красных и жёлтых бутонов, подхваченное под грудью стёганым поясом из кричаще зеленой материи. Эта одежка не тускнела и после миллиона стирок, оставаясь такой же ядовитой, как и сама баба Тося.

Мой персональный ужас жил в квартире под номером четырнадцать. Андрей Смолягин. Дюша. И на этом довольно.

Оборвав экскурсию в прошлое на сочной ноте, я собираюсь с духом и трусливо высовываю нос за дверь. Крадучись, стараясь не цокать каблуками по бетонному полу, выхожу в подъезд и опрометью бросаюсь вниз по лестнице. На пятой ступеньке в спину кувалдой ударяет звук отпираемого замка и я, борясь с предкоматозным состоянием, перехожу на сайгачий бег. Порхаю, как бабочка, жалю, как пчела, ну а я улепётываю со всех ног не хуже Мухаммеда Али.

С той же крейсерской скоростью мчится день. Я завтракаю в кафе в торговом доме в центре города, здесь же закупаю минимум нужных вещей: маленькую индукционную плиту, электрочайник, кое-что из посуды, фен. И приобретаю всё для комфортного отдыха в ночное время. Конечно, купить кровать размера кингсайз было бы чересчур, так что я попросту заказываю доставку ортопедического матраса и пары комплектов постельного белья.

К концу дня ноги гудят нещадно, однако на сердце плещется радость. Я справляюсь, я умница, последние пять лет будто и не изнежили меня до состояния капризного комнатного растения, требующего полива в строго определенные часы и чахнущего от лишнего лучика солнца. Могу собой гордиться.

Обратная поездка в автобусе и вовсе кажется мне неким роскошным туром по местам памяти. Я приникаю к окну и с глупейшей улыбкой разглядываю серую пастораль города, в котором прошли моё детство и юность.

Глава 2. Прошлое

– Сука, куда деньги сныкала? Отвечай, зараза!

Глухие шлепки. Звон бьющейся посуды. Отборный мат. И слёзы, помимо воли наворачивающиеся на глаза.

– Опять всё на жратву спустила, лярва?

Мама что-то пробормотала в ответ, невнятно, извиняющимся тоном. А мне выть хочется белугой, схватить что-нибудь потяжелее и ворваться в кухню, где скандалят родители, и огреть папахена из-за спины. Заступиться за мамочку.

Звука ударов я не услышала, зато отчётливо разобрала, как всхлипнула мама, охая как-то рвано, растерянно. Он бьёт её кулаком. По бокам, в живот, по спине. Жестоко и расчетливо, чтобы не оставлять следов на лице, но впечатать своё нравоучение – деньги должны тратиться на выпивку для него, а детей можно накормить и постным супом из лопуха.

Сызмальства я привыкла пережидать эти бури в своей комнате, прячась под столом. Подлезу под него, загорожусь стулом и свернусь калачиком, утыкаясь хлюпающим носом в колени. От каждого вскрика пробивало дрожью во всем теле. Мне мучительно больно и нечеловечески страшно. Он ведь может войти, вытянуть меня за ногу и отлупить за слишком громкий плач, как уже происходило однажды. А мама кинется меня защищать, прикрывать собой и тогда он рассвирепеет окончательно и изобьет ее в кровь, так, что она несколько дней будет отслеживаться на моей кровати и глухо стонать.

Папочка злой, считала я в пятилетнем возрасте. У утырка снова трубы горят, срочно нужны деньги на опохмел, так рассуждаю спустя восемь лет. Однако смелости только на то и хватает, чтобы мысленно костерить отца. Ненавижу этот страх и свою слабость.

"Когда слезы ровно делят на три части лицо, и не осталось надежды на себя самого".

Строчка из песни Дельфина пронеслась в голове, и я отключилась от происходящего, по привычке уползая в мир воображения.

Наверное, именно благодаря фантазиям я умудрялась проживать такие вот дни без особого вреда для психики. Подныривала под них, как под спасательный круг, брошенный утопающему, и сбегала от черной реальности.

И воображение переносило меня в один из самых счастливых дней этого года.

***

Я сидела на обшарпанном подоконнике, таращилась в кирпичную стенку, закрывающую больше половины окна в подъезде, и думала о чем-то безысходно печальном. Папаша спил в пьяном угаре, мама моталась по городу в поисках очередной подработки, гнула спину в каком-нибудь магазине в выматывающей двенадцатичасовой смене. Она вернётся не раньше, чем через три или четыре часа, и всё это время мне придётся провести здесь, в относительно теплом подъезде, в окружении едко вонючих сигаретных окурков. А без неё я ни за какие пряники не вошла бы в дом, рискуя разбудить отца.

Бахнула входная дверь парадного. Ха, до чего же неприменимо это слово по отношению к подъезду нашего дома. Парады здесь проводят разве что тараканы да клопы.

Бодрый грохот шагов по лестнице. Шуршание пакетов. Мягкий треск собачек молний на кожаной куртке. Мне не нужно оборачиваться, чтобы сказать, кто это поднимается на наш этаж. Я знала. Подобно нежно привязанной к своему хозяину собаке, способной учуять его появление издалека, я вмиг загорелась трепетом и малюсенькой надеждой на то, что мы обменяемся парой фраз.

– Привет, малая.

Звук его голоса обволакивал до самых кончиков продрогших пальцев: густой, бархатистый, тягучий, как патока.

– Привет, Дюш.

Старалась ничем не выказать своего раболепия перед этим мужчиной. Сама холодность и отчуждение, так мне казалось. Головы по-прежнему не поворачивала, пряча радужную улыбку беспросветно влюбленной дуры. Обожала его. Все девчонки в нашем квартале были безоговорочно влюблены в него, начиная со слюнявых первоклассниц и заканчивая одинокими мамашами, таскающими по дворам коляски.

Думается мне, даже наша соседка, баба Тося по кличке Гестапо, души не чаяла в Андрее Смолягине, иначе зачем бы ей угощать его банками с соленьями и вареньем едва ли не каждую неделю.

Он появился в нашем дома года два назад. Возвращаясь из школы, я застала у подъезда груженый мебелью фургон и толпу гогочущих парней в разноцветных спортивных костюмах. Человек десять, а то и двенадцать. Пожевывая сигареты, матерясь и хохоча, они сновали вверх и вниз, затаскивая мебель на наш этаж. В квартиру наискосок от нашей.

Изловчившись протиснуться между двумя шумными группками носильщиков, я взбежала на третий этаж и посторонилась, пропуская вперёд бритоголового парня с охапкой стульев. Вежливо плюнув мне под ноги ком жвачки, спортсмен зыркнул на меня исподлобья и причмокнул губами:

– Какие ножки, цыпочка! Разрешите вас ощипать.

Я залилась краской, скорее ощущая липкую грязь комплимента кожей, нежели понимая её умом.

– Пасть захлопни и шагай, она ж ребенок ещё, имбицил.

Эта реплика исходила от другого молодого человека. Рослый, широкоплечий брюнет в обтягивающей черной футболке и таких же темных штанах стоял этажом выше, облокотившись о перила лестницы и с выражением крайней задумчивости разглядывал меня. Пристально, системно, скользя взглядом снизу-вверх. И несмотря на свою патологическую боязнь смотреть кому-то прямо в глаза, я тоже рассматривала его.

Гораздо позднее мне придёт на ум более детальное описание его внешности, я сумею постичь его ауру уверенности, оценю честность и даже смогу сказать, что он поджарый, хотя и хорошо накачан, а тогда я обратила внимание только на три важнейших пункта. Умопомрачительно красивое лицо с остро очерченным подбородком, неземными глазами, крупными и выразительными, отчего каждый его взор будто пробирал насквозь, и крошечной ямочкой на левой щеке, которая проявлялась только в полуулыбке, как сейчас.

Зелёные глаза, божечки! И они не того грязно-карего оттенка, как у меня, а чистые, незамутненные, колера свежей листвы. Зацепил меня и голос. Моментально, с одного звука, и будет цеплять бесконечно. Звучный, повелительный, тянущий согласные в какой-то наигранно ленивой манере. А вишенкой на торте стало крошечное, едва заметное колечко серьги в левом ухе.

Глупое девичье сердце ухнуло филином и пропало, раз и навсегда.

Мы смотрели друг на друга около минуты, а показалось, что прошла вечность. Прорва времени, по истечении которого моя жизнь дала фундаментальную трещину на "до" и "после".

Я стянула с плеча лямку рюкзака со школьными учебниками за шестой класс и прижала его к груди, как бы отгораживаясь, пряча за ним не по возрасту сформировавшуюся грудь.

– Ну, пардоньте, бляха муха, – проворчал всё тот же гадкий спортсмен со стульями. – Вырастят ноги от ушей, напялят юбки, что твой носовой платок, а ты крайний бушь, раз пигалицу за этим сексом не рассмотрел. Тьфу.

Он снова сплюнул на пол, а я перехватила рюкзак одной рукой, тогда как второй что есть сил потянула за подол юбки, одергивая её вниз. В этом году такие ситуации случались всё чаще и чаще. Меня освистывали на улицах, делали сальные комплименты и такое внимание от взрослых мужчин, да ещё и неприятных до дрожи, совершенно не нравилось. Я не понимала, что привлекает этих разгоряченных самцов. Да, я выше всех своих одноклассников на целую голову. И ношу уродливые туфли на платформе, которые добавляют ещё сантиметров пять роста. И в одежде моей преобладают вещи довольно взрослого фасона: полупрозрачные блузы, короткие юбки, водолазки из люрекса, обтягивающие фигуру платья. Но это не прихоть моего чувства стиля, а вынужденная необходимость. Я донашиваю вещи маминой напарницы, у которой схожее телосложение. А тетя Люся из кожи вон лезет, чтобы заполучить мужа, и наряжается в откровенную безвкусицу.

К слову, сверстники подобным вниманием меня не утомляют. Для них я была и остаюсь грозой нашего двора, своим в доску пацаном и отличным напарником по играм в выжигало и лапту.

– Ты чего замерла, малая? Пробегай, не то совсем засмущают дядьки.

Бесподобный голос с лёгкой хрипотцой отдается где-то глубине урчащего от голода живота. Я улыбаюсь пониманию того, что уже влюбилась по уши.

Такое возможно только в тринадцать лет. Влюбиться до беспамятства в облик и голос.

Уже дойдя до своей двери, я вдруг резко обернулась и бросила на парня ещё один взгляд. Подметила пару крайне важных деталей. Массивную цепочку на шее из белого металла, не то золото, не то серебро, а может и просто бижутерия. Запомнилось, как она контрастировала с темной тканью футболки. А вот его волосы вблизи оказались вовсе не аспидно-черными, скорее темно-русыми. Но стрижка была модной, щегольской. Высоко выбритые виски переходили в длинные пряди на макушке, чуть взлохмаченные в творческом беспорядке. Сзади эти же непослушные волосы укрывали затылок и едва касались основания плеч. Вроде и короткая стрижка, но есть куда запустить пальцы.

И он был гораздо взрослее меня. Лет эдак на пятнадцать.

– Так ты моя соседка, малая. Что ж, приятно познакомиться. Я Андрюха.

Белозубая улыбка придала его лицу какое-то особенное обаяние. Отчётливо проступили морщинки в уголках глаз, милейшая ямочка скрылась в глубине складок у рта. Он протянул мне руку вначале для рукопожатия, а спустя миг тряхнул ей в воздухе и щёлкнул меня по носу. Совершенно не больно, но крайне унизительно, будто я и впрямь пигалица, о которой рассуждал его приятель.

– Аня, – пропищала в ответ, ещё не зная, что представляться и не следовало.

Не уверена, что он в тот день вообще расслышал моё имя, потому как с того момента и на очень длительное время я стала просто "малая".

«Привет, малая», – слышалось от него при встрече, если она была первой за день, и «Как дела, малая? Чего губехи рассиропила, обижает кто?», – если сталкивались снова. Нет, он не талдычил одно и то же, фразы часто варьировались. Менялись слова, интонации, его настроение, но суть сводилась к банальной вежливости. Он меня замечал, разговаривал, вот только воспринимал бездумно и отстранённо. Так порой заговаривают хозяева со своими питомцами на прогулке: "Бобик, ты сделал свои делишки, дорогой? Мы можем вернуться домой и продолжить просмотр любимого телешоу?".

Ответ по сути и не требовался.

Мы познакомились ранней весной, и к лету я уже знала о нём многое, если не сказать всё. Он – бандит, держит несколько точек на рынке, занимается в основном куплей – продажей подержанной японской электроники. Ещё как-то замешан в обороте наркотиков либо оружия – на этой версии настаивала бабя Тося, перешептывалась с соседками. К Смолягину она (фамилию весь двор выяснил из квитанции об оплате ЖКХ) иначе, как "Андрюшенька", не обращалась, не забывая при этом "выкать" парню, едва ли не втрое моложе себя, по старой учительской манере.

Ездил он в основном на джипе, огромном и с наглухо тонированными стеклами марки «Гранд чероки». Пару раз мне случалось его видеть и за рулем отечественной красной девятки, и когда она появлялась под окнами Елизаветы Петровны (ещё одной соседки с первого этажа), спустя пару часов Андрей пропадал на несколько дней.

Трижды в неделю, невзирая на погоду и самочувствие, он уезжал в спортзал. Бывало, пронесется мимо с черной спортивной сумкой на плече, ухмыльнется, вопрошая о моих мнимых обидчиках и скроется из виду, оставив после себя в воздухе чарующий шлейф парфюма, дезодоранта и излишней самоуверенности. А я так и оставалась ждать маму с работы на своем привычном месте на подоконнике, вдыхая полной грудью его запах и мечтая, фантазируя, воображая…

Ещё он придерживался правильного питания. Еженедельно по субботам затаскивал на наш этаж ворох пакетов с продуктового рынка. Овощи, зелень, фрукты, мясо, рыбу, крупы. Алкоголь или сигареты в его покупках не просматривались, и это как-то по-особенному меня радовало. Я ненавидела пьющих людей и презирала тех, кто выпивает лишь изредка и по праздникам. Исходя из моего опыта, алкоголь творил с людьми чудовищные вещи, менял личность и разрушал жизни.

Не устраивал наш новый сосед и шумных гулянок, вопреки ожиданиям дворовых кумушек. Зато девиц водил в неиссякаемом количестве. Каких-то одинаковых и неприятно вульгарных барышень лет двадцати, разодетых по последней моде. Шумно жующих жвачку, громко хихикающих и бренчащих фальшивыми драгоценностями девиц, сплошь белобрысых и длинноногих.

Менялись они чуть ли не через день, а потому было не так больно сталкиваться с ними в подъезде или на общей площадке этажа, куда дамочки бегали курить свои тонюсенькие папироски.

Глава 3. Прошлое

То лето я провела под палящим солнцем, корячась на чужих огородах за мизерную плату. Поливала, пропалывала, собирала ягоды и помогала с закрутками на зиму. Уходить приходилось рано: в районе шести часов утра, а возвращаться затемно, не ощущая ни своих рук, ни ног, ни прочих конечностей. И мы почти не сталкивались с новым соседом, за три месяца поздоровались от силы раза два, да и в те я была настолько измучена и опустошена морально, что не успевала даже восхититься его сногсшибательной внешностью или сладкозвучным баритоном.

Осенью возобновились занятия в школе, я перешла в седьмой класс и начала понемногу отсыпаться. Да, очевидно, что тут потребуются некие пояснения. Мне тринадцать, и я всего лишь семиклассница, почему? Нет, меня не оставляли на второй год. Без хвастовства или ложной скромности скажу, что учеба давалась мне легко и непринужденно. Меня отдали в первый класс в возрасте восьми лет, так что я не только была на голову выше своих одноклассников, но и на ту же голову умнее.

Для поддержания красивого табеля успеваемости не требовались зубрёжка или особое усердие, довольно было внимательно слушать учителей на уроках и прилежно выполнять домашние задания, кои я зачастую поспевала делать прямо на занятиях. Выполню вдвое быстрее остальных классную работу, тут же быстренько напишу домашнюю – и свобода. Так что учеба меня не тяготила, скорее казалась скучной и чрезмерно простой.

Пожалуй, эта легкость в обучении и не давала мне завести друзей среди одноклассников. Их вполне хватало во дворе. Дружила я в основном с парнями, потому как не умела найти общий язык с девочками. Сызмальства меня не привлекали куклы (их попросту не было), я не умела их наряжать, не знала правил игры в дочки-матери. Мою маму, вечно пропадающую на работе в бешеном поиске денег на пропитание, сложно было копировать. Ну какую социальную модель поведения перенять у женщины, вкалывающей от рассвета до заката, когда она приходит домой затемно, в изнеможении валится на диван и почти моментально засыпает, а утром вскакивает ещё до звонка будильника и вновь убегает на работу, за которой последует вторая, а за ней и третья, и четвёртая и так далее?

Я с детства училась вести дом, готовила еду, стирала, мыла, убирала и драила по мере скромных детских сил и возможностей. За все свои годы юности я не смогу припомнить и пары случаев, когда видела маму с тряпкой.

Всякую свободную минуту она проводила у плиты, угождая папочке приготовлением его любимых кушаний. Ведь помимо горькой, папа любил вкусно закусить, а ежели не получал ни того, ни другого – пускал в ход кулаки.

Работающим своего отца я помню, но гораздо отчетливее в памяти предстает его взбешенное лицо и занесённый кулак. Маме было гораздо спокойнее, когда он днями напролет просиживал штаны перед телевизором, потягивал пивко и объедался жирными драниками или фаршированными мясом блинами. Попадая в мужской коллектив, отец в прямом смысле слова вливался в него, а потом наливался водкой сверх меры и становился монстром пострашнее Кинг Конга.

Словом, подруг у меня не водилось, что с лихвой компенсировалось суровой мужской компанией, в которой я чувствовала себя своим пацаном. Я неплохо била по мячу в лапте, никогда не проигрывала в ножички, метко попадала в соперников в игре "Снайпер" и неизменно играла роль бабки Ёжки в одноименной игре. Ее придумал главарь нашей скромной дворовой банды. По своей сути это были те же салочки, однако клеймить друзей мне предлагалось не рукой, а здоровенным бодылем свежей крапивы. Лёха, наш негласный лидер, вырывал самую высокую и устрашающую травину с корнем, любезно оборачивал ее в бумагу или пакет и вручал мне, чтобы следующие полчаса я, балдея от безнаказанности, могла гонять мальчишек и жалить все неприкрытые одеждой участки кожи.

А ещё мы играли в войнушку: делились на команды, прятались по двору и расстреливали друг друга из деревянных автоматов, которые мастерил для всей компании всё тот же Леха.

И я не лила слезы, стоя вместе со всеми у стены с оттопыренной задницей в ожидании, когда по этой самой части тела со всей дури прилетит мяч. Таковы правила игры "Выжигало от стены", и я терпела наравне со всеми.

Единственное, что выводило меня из себя, это моя дворовая кличка. Анка – пулемётчица. Безобидное, но раздражающее прозвище придумал мне, кто бы вы думали? Да, Леха. Старшеклассник, авторитет среди нас, на пять лет старше и… с напрочь отсутствующими мозгами.

Хотя, признаться честно, была в моей жизни "до" (доандрюшинский период, я имею в виду) траурная страница, когда мне казалось, что я люблю этого клоуна Лёху. И даже пару раз что-то такое кричала ему вслед, едва поспевая на своем дряхлом велике за мощной и скоростной Камой.

Но всё это было детским увлечением, невинной симпатией в сравнении с тем океаном эмоций, что накрыл меня осенью тринадцатых именин. Тогда я впервые осмелилась сама заговорить с Андреем.

Шел конец сентября. Над городом, прогоняя прочь последние тёплые лучики бабьего лета, сгустились сальные свинцовые тучи. Дождь шёл уже третий день, и настроение папахена становилось всё мрачнее. Я задерживалась в школе допоздна или шла в гости к одноклассницам, лишь бы оттянуть час возвращения домой. И всё равно часами просиживала на своем подоконнике в подъезде, поджидая маму.

Я как раз переставляла диск Линкин парк, намереваясь включить мощную и будоражащую "Оцепенение", когда внизу лязгнула входная дверь и торопливые шаги понесли кого-то наверх. Не маму, это точно. Никогда она не приходила с четырнадцатичасовой смены, взлетая на четвертый этаж с энтузиазмом.

Андрей приближался ко мне бодрой рысью. На нем был вышарканный светло синий джинсовый костюм и сияющая белизной футболка. Волосы потемнели от дождя и слабо мерцали в тусклом электрическом свете. В руке он держал початую стеклянную бутылку кока-колы, и прежде, чем успел молвить своё коронное приветствие, я брякнула:

– Дашь попить?

Секунду его лицо выражало недоумение, затем оно сменилось ноткой весёлости.

Андрей опёрся локтем о подоконник, где уже сидела я, подобрав под себя ступни по-турецки, и протянул мне газировку.

– Ты не в ладах с родителями, малая? – спросил, смотря куда-то поверх моей макушки, пока я прикладываюсь к горлышку и пью маленькими глоточками.

– Скорее с одним из них, – ответила после недолгих раздумий. – А почему вы спросили?

Улыбнулся и посмотрел прямо в глаза, когда вернула напиток. Я уже упоминала, что у него необычный цвет радужки, насыщенный зелёный, но такого очень мягкого и теплого оттенка. Мне нравилось их изучать и подыскивать подходящее сравнение, хотя в большинстве случаев я старалась избегать чужого взгляда.

Поставил бутылку между своим локтем и моим коленом.

– Можешь обращаться на "ты", я не настолько взрослый, – сообщил, словно по секрету, и провёл подушечкой большого пальца по горлышку, будто стирая остатки моей слюны.

– А сколько ва… тебе?

– Двадцать восемь недавно стукнуло.

Мне почему-то послышалась горечь в его тоне.

– Мне казалось, ты старше.

На сей раз ответ дался легко, весь его вид, расслабленность позы и спокойный тон усмиряют волнение.

– Так похож на старого дяденьку?

И не дожидаясь ответа, спросил о моём возрасте. А взгляд вновь поднялся к моему лицу.

– Тринадцать, – будто извиняясь, пробормотала я.

– Вау, – присвистнул, – а мне казалось, ты гораздо старше.

И снова это необъяснимое сожаление в речи. Или это издёвка, ведь он вернул мне мою же реплику.

Интересно, если бы я повторила его же фразу насчёт старой тетеньки, это прозвучало уместно? Пока лихорадочно подыскивала тему для нового витка разговора, потому как совершенно не хотелось упускать такой чудесный шанс поговорить со взрослым и красивым мужчиной, было уже поздно. Андрей без лишних слов ушёл.

***

После того неуклюжего разговора за бутылкой колы, всё шло хуже некуда. Андрей практически не замечал меня, лишь изредка одаривал полуулыбкой и мчался по своим бандитским делам.

Мама, наконец, получила место на кондитерской фабрике, которое ждала несколько лет, устроилась в цех по изготовлению пряников сортировщицей на конвейер и перестала пропадать целыми днями. Теперь она трудилась посменно, день – ночь – сутки дома. У нее появилось много свободного времени, которое иногда мы проводили вместе за разговорами, мечтами, планами на будущее.

Финансовое положение немного выправилось, а потом и вовсе наладилось, когда отца взяли на ту же фабрику охранником. Он вдруг временно потерял интерес к спиртному, посвежел лицом и даже подарил мне шоколадку на окончание первой четверти.

А потом в нашу семью пришло большое горе. Убили моего дядю – мужа маминой сестры. И спустя месяц после похорон к нам переехала моя двоюродная сестра.

– Это всего на неделю, Анюта. Поютитесь пока, – сказала мама.

С этими словами она внесла в мою комнату засаленную раскладушку и предложила мне, как старшей сестре, уступить свою кровать Милке.

Так меня лишили личного пространства и собственной постели. Ни спустя неделю, ни по прошествии месяца, ни по истечении года Мила не вернулась к своей матери.

Оплакав безвременно почившего от рук убийц мужа, моя тетя уже на девятый день от погребения завела себе молодого и совершенно не симпатичного любовника и навсегда вычеркнула из своей жизни родную кровиночку в лице моей кузины.

Отношения у нас с Милой были вполне дружеские, не смотря на разницу в возрасте. Она была веселой, шумной и зажигательной, и, кажется, почти не переживала по поводу смерти отца. На тот момент ей едва исполнилось восемь лет и байка о папочке, который вдруг поселился на облачке, воспринималась ею, как очередная сказочка на ночь. Он там играет с единорожками и катается на поняшках, как же здорово!

Я и сама не слишком глубоко прониклась идеей смерти. Гроб был закрытым, покойника я не видела, поэтому подражала скорби взрослых и пугалась реакции тёти, которая на протяжении всей церемонии надсадно выла, кидалась на крышку гроба с причитаниями, а потом и вовсе чуть не бросилась в могилу, когда её начали закапывать.

В последний день зимних каникул нас с Милой оставили дома одних. Родители, пользуясь столь редко выпадающим совместным выходным, отправились на праздник к друзьям. И хоть на душе у меня кошки скребли от осознания, что они оба будут выпивать (я смертельно боялась пьяных, так как не видела от них ничего хорошего), мы с Милой провели чудесный вечер. Танцевали, наряжали друг друга, делали изысканные прически, орали глупые песни, а к ночи решили погадать на картах и попытались вызвать пиковую даму.

Я всегда тяготела к мрачной театрализации, и та ночь не стала исключением. Погасив свет во всей квартире, мы с Милой устроились на полу по центру кухни. Разложили магический атрибут: суповую тарелку с водой, колоду карт, несколько свечей, коробок спичек, щепотку крахмала и пузырек с йодом. Пока младшая сестра собирала нехитрые ингредиенты, я изловчилась незаметно пронести в кухню маленький магнитофон и спрятала его за занавеской. Он понадобится нам в конце этого уморительного представления.

Для пущего эффекта я закуталась с головой в старую мамину шаль и приступила к колдовству. Зажгла свечи, разложила карты рубашками вверх вокруг тарелки, а картинку с изображением дамы пик опустила в воду. И замогильным голосом прочла заклинание:

– О великая Всевластительница царства мертвых, Пиковая Дама! Взываю к тебе от лица мрака ночи! Яви нам обилие крови из недр глубинных вод тверди твоей.

Потуже затянула под подбородком платок и капнула на карту пиковой масти несколько капель йода, после чего с серьезным видом продолжила нести откровенную чушь:

– Призываю тебя, Вседержительница! Открой нам тайну неведанного и покажись!

Делала замысловатые пасы руками над тарелкой и украдкой бросила в воду щепотку крахмала. Жидкость понемногу начала синеть. Милка охнула и замолкла под моим убийственным взглядом. Мы сцепили руки над тарелкой и по моей указке талдычим главную мантру:

– Пиковая Дама приди! Пиковая Дама приди! Пиковая Дама приди!

Злорадно отметив бледность лица сестрёнки и холодность её ладошек, добавила в чашку ещё несколько капель йода и потянулась к магнитофону. Мила бормотала что-то, тараща глазищи в фиолетовую бурду, а я нажала кнопку воспроизведения, и комнату заполнил жуткий рёв от припева песни группы Раммштайн. Милка заверещала и кинулась прочь из кухни. Я захохотала от наслаждения.

Спустя час мы уже в постели, легли в обнимку и посмеивались над её эмоциональной реакцией. В ту минуту мы ещё не знали, что своими действиями и впрямь призвали полчища исчадий ада под крышу этого дома.

Проснулась я внезапно от жуткого грохота. Вскинулась и попыталась сообразить, что это за звук и где находится его источник. Слепо нашарила руками штаны, пока натягивала их, понимала, что тарабанят в дверь. Агрессивно и очень настойчиво. Руками, ногами и, кажется, даже кувалдой. Сердце провалилось в пятки. На негнущихся ногах пошлёпала в коридор и услышала гневные вопли отца:

– Открывай, я тебе сказал, сучка малолетняя! Три шкуры спущу! Ты у меня узнаешь…

И всё это щедро сдобрено матом. А дверь меж тем ходила ходуном. Бах-бах-бабах.

Заревела в голос, сама того не осознавая, и побежала открывать, попутно зажигая свет в коридоре. Возилась с нехитрой защёлкой, пальцы не слушались. Умирающей птицей в мозгу билась мысль, что отец мертвецки пьян и зол, как тысяча чертей. Он всегда злится, когда выпьет.

Наконец справилась с замком, раскрыла дверь и тут же получила такой сокрушительный удар мужским сапогом в живот, что пролетела весь коридор на заднице и кулем свалилась на пол у стены между ванной и туалетом. Дух вышибло напрочь. Огненный шар боли взорвался где-то под рёбрами и лишил возможности к сопротивлению. Не успела и подумать закрыться руками или отползти, как на меня полетел разъяренный буйвол в виде отца. Его кулак врезался в правую щёку, и в голове внезапно погас свет, но через секунду зажегся снова, и я увидела крошечные огоньки разноцветного фейерверка перед глазами.

А ещё передо мной мельтешили какие-то смутные силуэты. Мама отчего-то обнимала отца, тот орал и метался из стороны в сторону, отрывал от себя мамины руки и отвешивал хлесткую пощечину Милке, которая вопила во весь голос от испуга.

Кажется, я умираю, так клокотало всё внутри от боли, что дышать практически не получалось. И в голове гудело, словно там у меня трансформаторная будка.

Слышались крики и плач мамы, вой Милки, но они будто далеко находились. И вдруг разом всё затихло, как по щелчку. Попробовала собрать себя воедино и приподняться на колени, но чьи-то руки подхватили под спину и зад и рывком подняли вверх. Дёрнулась в смертельном испуге, что это папа принял решение окончательно меня добить, и услышала успокаивающее:

– Спокойно, малая, это всего лишь я. Обними покрепче, я тебя до кровати донесу и посмотрим, что и как.

Это Андрей. На душе потеплело от его появления.

– Там папа, он… А я спала, не слышала, потом как… больно. Пнул в живот и кулаком по лицу ударил, – лепетала что-то бессвязное.

– Тшшш, всё хорошо. Батю твоего я успокоил и уложил баиньки.

Он посадил меня на край постели и прежде чем отодвинуться и разжать руки, поцеловал в лоб.

– Твоя дура-мамаша не хочет вызывать скорую, боится, что козла этого… В общем, давай я осмотрю и промою рану на твоей щеке, а ты будешь сильной и всё вытерпишь, идёт?

Я согласно моргнула и с боооольшущим опозданием начала осознавать происходящее. Андрей заступился за меня, накостылял отцу и сейчас ухаживает за мной, льёт что-то на ватный тампон и проходится им по щеке.

– Тут небольшое рассечение, но кость вроде бы цела. Заживёт и даже шрама не останется, да, малая?

У него абсолютно потрясающий голос, я плавлюсь, как зефирка. И эти нарочито ласковый тон и нежные касания, они снимают боль лучше любого анальгетика. Он меня поцеловал! И нес на руках! А я прижималась к нему всем телом, и мне было так хорошо, так тепло и уютно, что хочется попроситься обратно.

– Ааань, говори со мной, а то у тебя такой вид, будто сейчас грохнешься в обморок.

Я и впрямь готова потерять сознание, но не от побоев. У меня внутри карнавальное шествие гормона счастья, когда осознала, что он знает моё имя. Он его расслышал и запомнил. Божечки.

– Да, – слабо просипела я и прочистила горло. Во рту кислый вкус крови. Безумно хочется пить. – Всё хорошо, Андрей. Я никуда не грохнусь.

Он сидел передо мной на корточках, и мы так близко, как и не мечталось. Я чувствовала тепло его дыхания на своей шее.

Третий ком окровавленной ваты полетел на пол. Андрей налепил мне пластырь на щеку и приподнял уголок губ подушечкой большого пальца.

– Давай веселее, осталось совсем чуть-чуть. Теперь ляг на спину, я посмотрю, что с животом.

Совершенно бесцеремонно парень уложил меня на лопатки, задрал маечку и поместил восхитительно теплую ладонь мне на живот. Это настолько волнительно, что я с силой зажмурилась и старалась потише дышать.

– Я надавливаю, а ты говоришь, если больно. Вот так?

Мне уже нигде не больно, только чудовищно стыдно за саму ситуацию и непередаваемо волнительно. Краем сознания порадовалась, что успела нацепить на себя спросонья пижамные штаны, и не валялась сейчас блаженным мешком картошки в одних трусах. Вот позорище было бы.

– Не больно, и здесь тоже, и здесь не больно.

Хотелось сказать, что мне до одури нравятся касания его рук, но это откровение я оставила при себе.

– Синяк уже начинает проступать, завтра будет гораздо хуже. Утром я привезу мазь, у вас в аптечке ничего подобного не нашлось, попросишь сестру намазать жирным слоем. А сейчас ложись спать, храбрая девочка.

С этими словами он одёрнул края маечки и расправил надо мной одеяло.

– Почему храбрая?

Я вроде не влезла с отцом в драку, всей моей отваги только на то и хватило, чтобы скулить от боли, как побитая собачонка. Впрочем, почему "как". Меня побили именно таким образом.

– Потому что только храбрые сносят боль без слёз. – Гладит мои волосы, заправляет темную прядь за ушко. – Закрывай глаза, малая. Сладких снов.

Я люблю тебя, Андрей, всем сердцем и всей душой. И спасибо за всё. Сегодня ты спас меня от страшного монстра. Я никогда этого не забуду.

Подумала, но не произнесла вслух. Меня баюкало ощущение щемящей нежности, что исходила откуда-то из груди, и через минуту я уже провалилась в глубокий сон.

Глава 4. Настоящее

Не могу вспомнить, когда я в последний раз столько гуляла пешком и уж тем более бродила по улицам бесцельно. Вдыхая знакомый воздух, предаваясь воспоминаниям, без суеты и спешки. Пожалуй, со времен беззаботного студенчества такое не случилось ни разу.

К сожалению, световой день слишком быстро подошёл к концу, и приходится возвращаться в тесную клетку голых стен и пока что нерешённых бытовых проблем. С минуты на минуту могли позвонить из доставки. На тот период, что я здесь, решила купить новую сим-карту, не прятаться же месяцами за насильно приглушённым сигналом сотовой связи. Девушка-консультант, продавшая мне номерок без каких-либо документов, оказалась столь любезна, что заключила договор на услуги связи по вымышленным данным. Так что рассекретить мою спецоперацию из-за звонка курьера будет невозможно. Ай да я, ай да молодец.

Тайком пробираться в подъезд под покровом ночи оказывается куда проще, нежели вечером. То и дело навстречу мне попадаются люди: мамочки с детьми, спешащие на прогулку школьники, мужчины разных возрастов с сигаретой в зубах. И хоть курение в общедомовом пространстве запрещено законом, по-видимому, местные жильцы следуют собственным правилам.

По счастью, за истекшие десять лет генофонд дома существенно изменился. Знакомые лица не попадаются, хоть я и иду с низко опущенной головой и гулко бьющимся сердцем. В любую секунду может появиться он и тогда…

Едва не вскрикиваю, когда некто тычет сзади в спину и, буркнув извинение, проносится вперёд. Нескладный парнишка с длиннющими ногами и руками врывается в квартиру на третьем этаже и с порога вопит:

– Ма, это жесть просто! Санька ща такое порассказал…

Ружейным залпом простреливает спину на злосчастном четвёртом. Я только-только приближаюсь ко входу в своё разгромленное убежище, как распахивается дверь той самой квартиры. Бесшумно, а мне чудится надрывный скрип веками ржавеющих цепей.

– Котик, давай мы оставим поросеночка дома, он устал и хочет немного поспать, воркующий женский голос.

Я прирастаю к полу, упираюсь лбом в свою дверь и склоняюсь над нутром сумочки, делая вид, что разыскиваю ключи, хотя те лежат в кармане пальто. Меня мутит.

На лестничной клетке показываются двое. Шатенка в кремовом жакете и мальчуган, вдвое ниже матери, в белоснежном спортивном костюме.

– Хацу парасюшу, он лубит к папи, – обращается к матери мальчонка.

– Покажешь ему новую машинку, – предлагает молодая женщина, замыкает квартиру и, взяв сына за руку, направляется ко мне.

Я вскидываю голову и во все глаза таращусь на эту парочку. На вид лет двадцати, хорошенькая, как картинка. Небрежные волны волос рассыпаны по плечам. Одета просто, но элегантно, со вкусом. И сынишка у этой ухоженной дамочки тоже очаровательный. Белокурый сорванец лет трех с огромными, чуть навыкате голубыми глазищами.

Это его жена и ребенок. Как гром среди ясного неба. И больно прошивает молнией все внутренности.

– Здравствуйте, – вежливо кивает мне девица, намереваясь пройти мимо.

– И вам доброго вечера, – бог весть что тараторю. – Я тут ключи потеряла и никак не могу попасть внутрь. А вообще переехала недавно и совсем не знаю города, да и знакомых кот наплакал… Не подскажите номерок слесаря?

Быстрота моей речи сбивает девушку с толка, она замирает, очумело хлопает на меня глазами. Сбоку похныкивает мальчонка, тянет мать за руку, предлагая вернуться. А я смотрю в тщательно подкрашенные глаза с аккуратными стрелками, пушистыми ресницами, и улавливаю какой-то проблеск эмоции. Яркой, острой, стирающей с кукольного личика светскую заинтересованность. На миг мне кажется, что девушка впадает в гнев. Она косится на дверь позади меня, потом окидывает взором меня саму.

– Андрюша, подожди, дорогой, сейчас мы поедем к папочке, – всё так же сладкоголосо поёт она и подхватывает мальчика на руки.

Теперь она снова мила и приветлива и заливается соловьем:

– Ой, я сама растяпа, теряю всё подряд. Сейчас, погодите секунду, где-то у меня был контакт хорошего мастера. И приедет моментально, и сделает всё в лучшем виде.

Она вынимает из кармана смартфон в чудовищно розовом чехле со стразами, быстро водит красивым пальчиком по экрану. Диктует цифры, я делаю вид, что записываю и подношу телефон к уху, якобы для звонка. Прощаемся кивком.

***

Коридор оказывается завален сделанными покупками. Складной журнальный столик, обернутый в пупырчатую плёнку. Двуспальный ортопедический матрас в пластиковом чехле. Ворох сумок с продуктами длительного хранения и хозяйственными мелочами первой необходимости. Коробки с электроприборами и напольной вешалкой (не держать же мне вещи в чемодане!). Всё это доставили только что, и мне не терпится приступить к обустройству своего нового "Проклятого старого дома", как в песне группы Король и шут.

Руки заняты делом, а голова предоставлена сама себе, поэтому ещё раз обдумываю случившуюся ранее встречу с молодой (слишком молодой) девушкой и её сыном Андрюшей. Почему с ходу решила, что это жена и сын Смолягина? Так случается порой, что мозг выдает готовое умозаключение, а логическая цепочка, приведшая к этому выводу, остаётся за кадром. Я знала (не почувствовала, ощутила или предложила), что она – его жена, а наличие ребенка с именем Андрей лишь подкрепляло сие знание. И пускай малыш голубоглазый – уверенность моя оставалась непоколебимой.

Итак, у него семья, маленький отпрыск, распрекрасная супруга, дом – полная чаша. Я здесь совершенно ни к месту. Да никогда и не была нужной, если уж задуматься. Может, стоит вернуть в телефон сим-карту со старым номером, позвонить мужу, покаяться и попросить прощение за своё детское поведение? Или вернуться в город, ставший родным за истекшее десятилетие, снять квартиру и попытаться выстроить жизнь по-новому, без оглядки на прошлое и…

Размышления прервал звонкий девичий голосок из прихожей:

– Эй, хозяева, есть кто живой?

Я бросаю матрас, который волоком затаскивала в спальню, и бегу на голос. Надо же, напрочь забыла о необходимости запереть дверь.

В коридоре меня ждёт… агась, госпожа Смолягина собственной персоной. И при виде неё, такой ладненькой, аккуратной, обряженной в фиолетовый брючный костюм, который другие с лёгкостью надели бы на званный ужин, мне вдруг хочется расплакаться. Абсолютно иррациональное желание, однако оно возникает и не намерено ослабевать. У неё идеальная укладка – отливающие медным блеском локоны ниспадают на тонкие плечи, – а у меня наспех собранный без расчески пучок на голове а-ля учительница начальной школы. Мы словно из разных миров: мой скроен из облезлых стен, неразобранных коробок и совдеповской сантехники, тогда как её – сияет гламурным блеском и переливается искрами шампанского. Красивая и удачливая тварь. Вот я добрая, правда?

– Ещё раз привет! – улыбка гостьи, чтоб её черти уволокли, лучится радушием. – Заглянула узнать, как ты, помог ли слесарь, а заодно представиться. Я Оксана, можно просто Ксюша.

Девочка из плюша, рыжая коса.

Переступив через кучу покупок, подхожу к девице, мимоходом отмечаю, что вместо тапочек на ней узенькие открытые босоножки в тон костюму. Вырядилась, мымра.

– Да, слесарь чудесный, справился со всем на раз-два. Так что спасибо за помощь, она просто неоценима.

Наклеиваю на лицо широченную улыбку и чувствую, что вот-вот потяну мышцы челюсти.

Представляюсь мерзкой дамочке, с наигранным энтузиазмом жму её ладошку с ухоженными ноготками и бархатной кожей.

– Знаешь, Анюта, а я подумала, почему бы не выпить чайку с пирожными по случаю знакомства.

Она трясет передо мной пластиковым коробом из кондитерской и выглядит так невинно дружелюбно, что подмывает рявкнуть, не ем, мол, после шести и вытолкать нахалку за порог. Но вместо этого соглашаюсь травиться кипятком в сомнительной компании.

– Здорово! – хлопает Ксюша в ладоши и даже подпрыгивает на месте от щенячьего восторга. – Тогда приглашаю к нам в гости, а то у тебя полный разгром…

Дальше я перестаю слушать, камнем падают на душу её слова "к нам в гости". А что, её муженёк тоже будет лакомиться эклерами вместе с нами? Я обязана принять в этом участие!

Плюясь желчью, которая заполнила все кровеносные сосуды в моем теле, запираю квартиру и иду знакомым с юности маршрутом. Позитив, любезность и хохотушки.

Напоминаю себе, что должна держать марку перед этой подиумной дивой и не опускаться до уровня базарной бабехи, готовой таскать соперницу за волосы, и почти получается.

– Так тоскливо порой вечерами, – слышу соседку урывками.

Звук то включается, то пропадает, пока я переступаю порог злосчастных апартаментов и внутренне корчусь на углях воспоминаний.

– Андрюша, то есть муж, неделями пропадает на стройке.

Бла-бла-бла. Пускай бы его огрело ковшом экскаватора.

Квартира изменилась до неузнаваемости. Светлая, просторная, с отличным ремонтом, наверняка, даже нанимали дизайнера – она словно бы является продолжением держательницы семейного очага. Такая же нарядная, блистающая и изящная. Замысловатые картины в резных рамах. Множество светильников то тут, то там. Паркет из наборных дощечек, по которому так приятно пройтись босиком. Мебель и та навевает мысли о гармонии: вон в том кресле так и хочется утонуть после тяжёлого трудового дня, а этот диван, усыпанный маленькими подушечками, так и манит к себе, обещая успокоение.

– Красиво у вас, – помимо воли срывается с моих губ, пока мы идём через зал. – И очень много простора.

Да тут один сплошной простор, хотя на моей памяти гостевая комната была раза в два поменьше. А когда попадаем на кухню – столовую квадратов эдак на пятнадцать, ко мне приходит осознание, что это уже не одна квартира, это добрая половина этажа. И сейчас мы находимся на территории, которая некогда принадлежала бабе Тосе. Он купил её (квартиру, а не злобную старуху) и объединил со своей.

– Разве ж это простор? – Ксюша презрительно кривится и поджимает пухлые губки, давая мне почувствовать себя неотёсанной деревенщиной. – Вот через полгода Андрюша достроит наш загородный дом с бассейном и зимним садом, тогда…

Она пускается в детальное описание их идиллической жизни в новом имении, попутно накрывая на стол, а у меня челюсть сводит от притворной улыбки. Звякают чашки и блюдца. Их на столе всего две, значит, встречи лоб в лоб с моей первой любовью ожидать не приходится. С тихим шипением вскипает чайник.

И тут я замечаю это. Портретное фото на стене справа от стола. Обрамлено в ту же массивную деревянную раму с позолотой, что и прочие картины в доме. Снимок большой, не меньше метра в диагонали, и изображенные на нем люди это… да, та самая красотка Ксюша в струящемся красном платье, белокурый ангелочек Андрюша, её сынок. И – сердце заходится бешеным ритмом – Андрей Смолягин. Всё семейство запечатлено на фоне ярко пылающего камина и наряженной новогодними игрушками ели.

– А что насчёт тебя? Ты замужем?

Насильно отрываю взгляд от фотографии и фокусируюсь на собеседнице. Не вздумай реветь, приказываю себе.

– Да, и очень счастливо замужем, – напропалую вру я, не переставая мысленно отыскивать изменения в столь любимом некогда лице. – Мой Серёжа, он просто замечательный. Добрый, заботливый и так меня любит, в буквальном смысле на руках носит. Сюда совершенно не хотел отпускать одну, но обстоятельства вынудили. У него бизнес, своя страховая фирма, – в которой он аж целый страховой агент по недвижимости, но этого Ксюше не узнать от меня. – Так что ремонтом и последующей продажей квартиры пришлось заняться мне. Конечно, мы могли бы доверить это дело какому-нибудь агентству, но я захотела взяться за него лично. Надоело маяться от безделья в роли домохозяйки.

– О, тут я тебя понимаю, подруга! Четвертый год сижу в декрете, занимаюсь сыном и порой волком завыть охота. А Андрюша…

Хрюша он, этот Андрюша.

И не изменился, гад ползучий, почти. Всё та же приводящая меня в дрожь ямочка на щеке от лёгкой полуулыбки (на самом деле это едва заметный шрам, полученный в уличной драке) и те же светло-зелёные глаза – омуты, которыми я могла любоваться часами. На снимке он в тёмных брюках, спортивного кроя пиджаке и синей рубашке сидит в белом кожаном кресле, одной рукой прижимает к груди сидящего у него на коленях мальчика, другой – ласково обнимает за спину жену, что пристроилась на подлокотнике. И все улыбаются. Чёртово счастливое семейство!

Не мог раскабанеть за эти десять лет, Смолягин! Отрастил бы живот или облысел, чтобы мне не было так мучительно больно смотреть на тебя. Чтобы не накрывало с головой осознанием, ошеломительным, как и в тринадцать лет, что люблю. По-прежнему люблю до безумия, до искр из глаз. И это дрянное чувство снова никому не нужно, оно запретно и отвратительно, уродливо, потому как питать его по отношению к занятому мужчине – кощунство.

Мне надоедает этот фарс. К чему прикидываться и актерствовать? Я вернулась сюда, чтобы взглянуть ему в глаза и высказать всё, что наболело за долгие годы. Обвинить в своём теперешнем состоянии и так далее, но это более не актуально. Он женат. Счастлив. Воспитывает сына. Наслаждается умопомрачительно красивой женщиной. А мне давно следовало пойти своей дорогой, пора двигаться дальше, на сей раз без оглядки на прошлое.

Допиваю безвкусный чай, жую не менее пресное пирожное и поднимаюсь из-за стола, чтобы откланяться.

– Но в этот раз я буду настаивать, чтобы в доме появилась няня. Заниматься младенцем и воспитывать старшего сына… нет, избавьте. На роль матери-героини я не гожусь.

С этими словами Ксюша откусывает манерно малюсенький кусочек эклера, обводит язычком белоснежные зубки и, мать моя женщина, поглаживает рукой плоский живот. А я взвизгиваю, будто кипятка ливанули за шиворот:

– Так ты беременна?

Девушка в недоумении смотрит на меня, потом пожимает плечами и согласно кивает, поднося чашку к губам.

– А я о чем тебе битый час рассказываю? Тесно нам будет вчетвером в этой клетушке. Вот достроим дом, наймем няню…

Я снова отключаюсь от её болтовни, краем глаза кошусь на фото Смолягина и окончательно свыкаюсь с мыслью, что приехать сюда было чудовищной ошибкой. Возвращение не только не принесло душевного равновесия, а наоборот – разодрало меня в клочья.

Глава 5. Прошлое

Наутро после отцовской выходки мама разрешила мне не ходить в школу и, глянув на себя в зеркало, я поняла, почему. За ночь щека увеличилась вдвое, под глазом налился огромный густо фиолетовый синяк, а само яблоко, которому полагалось быть белым, превратилось в кровавый сгусток. Низ живота потягивало ноющей болью, потому ходила я на полусогнутых, слегка приобнимая себя рукой для поддержки.

Случившееся ночью мама никак не прокомментировала и, что совсем меня огорчило, не выразила сочувствия или сожаления. В этом вся мама, закрытая и безэмоциональная. Рыбья кровь, так она о себе говорила, а я, не до конца вникая в смысл фразы, сравнивала её со снежной королевой.

Торопливо собираясь на смену, она поставила перед нами с сестрой тарелку пышных оладий и графин с домашним компотом из вишни, велела мне выпить после завтрака таблетку анальгина и умчалась на работу.

– Больно? – тоненьким, осипшим от ночных слёз голоском спросила Милка, с отвращением поглядывая на моё лицо.

– Терпимо, – как можно мягче отозвалась я, наливая две чашки чая. – Ешь и бегом одеваться, а то в школу опоздаешь.

Я потрепала младшую по голове и без всякой охоты принялась жевать. Папахен был дома, оглушительный храп раздавался из зала, и стало не по себе от мысли, что мы останемся с ним наедине, когда Мила убежит на занятия.

До этого дня меня не били по-настоящему. Да, порой прилетало по мягкому месту от матери, случались и затрещины с подзатыльниками от отца, но так серьезно мне досталось впервые.

Я росла беспроблемным ребенком, училась на круглые пятерки, по доброй воле взваливала на себя хозяйственные хлопоты. Мне было жаль маму, которая убивалась на работе, и я старалась услужить ей во всём, а с появлением в нашем доме Милки, домашние хлопоты разделились поровну. Я убирала, стирала, готовила и проверяла уроки младшей сестры, а кузина мыла посуду и вытаскивала мусор.

Вот и сегодня, вместо того чтобы завалиться в кровать с любимой книжкой братьев Стругацких "Град обречённый", где главного героя, кстати, звали Андрей, и насладиться всеми прелестями прогульщицы, я наметила целый список дел и принялась хозяйничать. Подтерла пол в коридоре, начистила картошки на суп и, осмотрев скудные запасы провизии, решила приготовить обед по изобретённому мамой рецепту. Варево из овощей, кильки в томатном соусе и быстрорастворимой лапши. Кто не пробовал это незамысловатое первое блюдо – рекомендую.

От создания кулинарного шедевра меня отвлек звонок в дверь. Это пришёл Андрей.

– Привет, малая, – мрачно приветствовал он и не дожидаясь приглашения, прошёл в прихожую.

На краткий миг я словно выпала из реальности и залюбовалась своим спасителем. Сегодня на нем были черные джинсы с просторными карманами по бокам от коленей и пушистый белый свитер с высокой горловиной. Мягкая на вид шерсть подчеркивала рельеф грудных мышц.

– Как самочувствие? – спросил сосед и снова получил в ответ слабое лепетание.

А что я могла с собой поделать? Реакции тела и разума превращали меня в жалкое подобие человеческого существа, тогда как его бешеная энергетика и зашкаливающая во всех диапазонах привлекательность не оставляли надежды, что когда-нибудь я начну разговаривать в полную силу голоса и перестану тупить после каждой оброненной им фразы.

Очевидно, Андрей улавливал где-то на подсознательном уровне, что я малость слабовольная амёба, так что действовал, не спросясь. Водрузил на стул пакет, пояснив, что в нём мазь (видимо, целая канистра мази литров на десять), потеснил меня к центру прихожей, заставил замереть напротив овального зеркала, встроенного в дверцу платяного шкафа, и поднял моё лицо для… поцелуя же, верно?

По глазам ударил яркий электрический свет, я смежила веки в блаженном предвкушении, приготовилась задрать ножку вверх, как делала героиня фильма "Дневник принцессы" и чуть выпятила губы вперёд. Хорошо, что утром почистила зубы.

– Нормально всё с тобой, малая. Пластырь можешь убрать, не рывком, а потихоньку.

С этими словами он чуть повернул моё лицо влево, держа за подбородок, придирчиво осмотрел и отпустил.

– Наложишь мазь густым слоем и так оставишь до вечера, а перед сном опять, – продолжил инструктировать Андрей.

Я кивнула, избегая его взгляда. Щёки покрывались алыми пятнами стыдливого румянца, казалось, даже кожа под фингалом вспыхнула ярким багрянцем. Ну не дура ли? Вытаращила гриботья, а он просто хотел убедиться, что рана в порядке. Кошмар.

Окончательно поплохело мне буквально миг спустя, когда парень поймал край моей домашней футболки, задрал его, обнажая живот, и заправил за кромку бюстгальтера. Прикосновения свелись к минимуму, это не было попыткой облапать или соблазнить. Ему хотелось убедиться в моём здравии. Ага. А мне – провалиться сквозь землю от насыщенности происходящего.

– Да всё хорошо, – бормотала, а язык почти не слушался.

Удивительное ощущение лёгкости во всём теле. Для того чтобы воспарить, достаточно всего лишь подпрыгнуть.

Секунду он изучал синеватое озерцо на моей коже под рёбрами, затем перевёл свои выразительные глаза на моё лицо. Мне пришло на ум, что вижу перед собой бескрайнее травяное море, спокойное лишь внешне, и скрывающее в себе нечто опасно притягательное. Словом, очередная девичья глупость.

– За что он тебя так?

– За то, что долго не открывала дверь. Наверное.

А вообще глупый вопрос, разве существует "За что?", когда речь идёт о побоях, нанесенных вдрызг пьяным родичем беззащитному ребёнку? Это случилось и это нужно пережить.

– Убил бы гада.

На этом Андрей ушел, не прощаясь. Скоро я привыкну к его манере молча уходить и под канонаду эмоций врываться в мою жизнь, переворачивая всё с ног на голову. Привыкну и полюблю её, как и всё в этом бесподобном мужчине.

***

После ночи вызова пиковой дамы между мной и Андреем всё сдвинулось с мертвой точки. Мы начали понемногу общаться. Перебрасывались парой фраз о музыкальных предпочтениях, узнавая вкусы друг друга, менялись дисками со звукозаписями. Затем перешли на кино, делились впечатлениями о недавно просмотренных фильмах, давали друг другу советы по подбору киноленты на вечер. И хоть полноценное вдумчивое общение требовало от меня титанических усилий и неимоверной концентрации (сложно связать два слова воедино, когда от одного взгляда колотит так, будто обеими руками вцепилась в оголённый электрический провод), я справлялась с попеременным успехом. Иногда брякала несусветную глупость, забыв о том, что смотреть ему в глаза во время диалога – смерти подобно, а порой успешно отстаивала свою точку зрения в споре.

К слову, подобные задушевные беседы о кино и музыке случались нечасто, раз или два в месяц. Но даже их мне хватало с лихвой, чтобы набраться трепетных ощущений, а потом ночами напролет прокручивать в голове каждую свою удачную реплику и полученный на неё ответ.

Наши вкусы разительно отличались. Мне нравились лёгкие подростковые комедии вроде "Дневника принцессы", "Чумовой пятницы" и "Суперзвезды". Андрей отдавал предпочтение сложным и запутанным фильмам, как "Игра", "Игры разума", "Семь лет в Тибете", "Бойцовский клуб", "Счастливое число Слевина". И я старалась соответствовать более взрослому товарищу, с утроенным вниманием смотрела и пересматривала его любимые ленты, помечая в блокноте наиболее интересные моменты для будущих обсуждений.

А потом мне случайно попался дивиди-диск "Девственницы – самоубийцы", и эмоции после финальных титров просто не оставили места здравому смыслу. Подхватив радужный кругляш и коробочку, я на крейсерской скорости помчалась к соседу и затарабанила кулаком в дверь, неосознанно делая это так же, как героиня Люси Лью в "Слевине" – привстав на цыпочки и ударяя кулаком высоко над головой.

Открыл мне тоже вовсе не Андрей, а крышесносно прекрасный Джош Хартнетт. Вернее, сыгранный им в этом фильме образ полуголого парня в полотенце на бедрах и с разбитым носом. Я ойкнула и до крови прокусила язык.

– Малая, ты чертовски не вовремя, – отругал меня сосед. – Погоди секунду.

Я послушно замерла в дверном проёме и для надёжности ухватилась вспотевшей рукой за косяк. Хочу запечатлеть в памяти эту картинку: полуголый торс, мельчайшие капельки воды на груди и мускулы, мускулы, мускулы… У него очень красивое тело, рельефное, подтянутое. И гладкое. Такого хочется касаться под любым предлогом.

Андрей чертыхнулся и скрылся в ванной – наверняка, сейчас упакует всю эту красоту в слои одежды, а мне останется только горестно вздыхать, что не рассмотрела более детально.

Не подумайте ничего дурного. Моя любовь к этому мужчине с момента зарождения и на долгие годы была и остаётся сугубо платонической. Мне нравилось цепляться за каждую мелочь, будь то шрам на щеке, складывающийся в ямочку, или родинка на спине аккурат под левой лопаткой, заполняя этими крупицами мысленный список, за что я его люблю. Однако дальше любования объектом своих воздыханий я никогда не заходила. Даже наш с ним поцелуй привиделся лишь однажды, когда он рассматривал мой фингал. Более я не растрачивала себя верой в несбыточное.

Андрей ясно дал понять, что я его не интересую в качестве девушки. Не прямо словами, конечно, но своей отчужденностью и соблюдением всех мыслимых рамок приличия.

Как, например, сейчас, когда я попыталась вломиться к нему в квартиру, но потерпела сокрушительное поражение.

– Случилось чего? – спросил он, возвращаясь. Да, одетым в спортивные брюки и футболку.

А я по инерции продолжала размахивать диском, хотела заставить его посмотреть сей шедевр немедля, но слова застревали в горле.

С персонажем Хартнетта его роднило не только банное полотенце. У него был разбит нос. Внутренне содрогнувшись, выкрутила рычажки беспокойства на максимум.

– Что с твоим лицом?

– Пустяки, – отмахнулся с улыбкой, видя моё перекошенное лицо, – бандитская пуля. До свадьбы заживёт.

– Надо приложить холод и срочно ехать в больницу! Или вызвать скорую. У тебя может быть перелом…

Я уже готовлюсь сорваться с места и кинуться к холодильнику за льдом, как Андрей останавливает меня взмахом руки.

– Стой, где стоишь, малая. И дверь оставим открытой, не то меня обвинят… хм.

Он ухмыльнулся этой недосказанности и каким-то тяжёлым взглядом окинул меня с головы до ног.

– Холод я приложу, больниц не надо. Топай домой, малая. От греха.

И буквально вытолкнул меня в подъезд, словно надоедливую собачонку.

Глава 6. Настоящее

Эту ночь провожу без сна. Мыслей столько, что их хочется вынуть из черепной коробки и размазать по обшарпанным стенам, а потом отойти назад и сфокусироваться хотя бы на одной, наименее болезненной. Кем я была для него? Сколь много значила и значила ли вообще? Стоит ли мне продолжать искать встречи? И о чем говорить, если она-таки состоится? Поделиться детскими обидами, вывалить перед ним своё искромсанное сердце, обвинить в том, что убил для меня само понятие любви и возможность чувствовать? Я ведь никогда более не испытывала страсти, огня, всепоглощающего безумия, ни с одним мужчиной. У меня и мужчин этих не было, лишь Серёжа. Только со Смолягиным, с ним одним, будь он трижды неладен, вспыхивала подобно бензиновому облаку, сгорала дотла и воскресала из пепла. С ним плавилась. Его одного любила до ломоты в костях, до беспамятства.

Мечусь по пустынным комнатам, как пойманный в сети хищный зверь, и завожусь всё больше. Не помню значение слов "здравомыслие", "холодный рассудок", "логика", мною правят разрушительные эмоции. Мне представлялось, что приеду сюда, найду его жалким, располневшим, ничтожным, женатым на какой-нибудь из его бесчисленных девиц, которая спустя год брака опустилась до состояния подзаборной шалавы. Мечталось ткнуть его носом в содеянное, похвастать, кем я стала и чего достигла вопреки всему, как самостоятельно поднялась с колен из зловонной лужи предательства, его предательства…

Всё это уже неосуществимо. Козырять абсолютно нечем. Я не дотягиваю до уровня его жены. И близко не стояла. Жизнь моя не изобилует пёстрыми красками, не бьёт ключом. Нет в ней головокружительных карьерных взлётов или падающей ниц перед моими ногами армии поклонников, способных предложить платиновую карту и дачу на Мальдивах. Я обычная среднестатистическая бабень со скучной работой в офисной среде, бегущая по кругу дом – работа – дом. И у меня розовая сахарная вата вместо мозгов, раз вернулась в этот ненавистный город спустя десять лет.

Придя к этому выводу, я схватила телефон и, покуда решимость не исчезла, набрала контакт с именем "Миляша". Самостоятельно я отсюда не уеду, так пусть поможет самый близкий и родной человек.

– Внимательно, – рявкнул аппарат голосом сестры, и я улыбнулась.

– Ну так слушай и записывай, – проворковала я, понимая, что сейчас младшая совместит незнакомый номер с узнаванием меня, и начнется…

– Ах, ты ж засранка мерзопакостная!

Я же говорю. Ухмыляюсь.

– Ты куда пропала? Мы с ног сбились, тебя разыскивая. Серёга черный от горя, двое суток морги объезжал, такого насмотрелся, что…

Смешливое настроение улетучивается.

– Мил, стой. Прости, что я так внезапно и без объяснения причин исчезла, просто… Мне и в голову не пришло, что вы беспокоиться начнёте.

– В голову тебе не пришло? – срывается на крик родственница, а у меня аж ухо закладывает. – Спустя сутки сообщение прислала, что, мол, в порядке всё, не беспокойтесь, а мы последовать твоему совету должны? Да ты в конец офигела, Ань! Мало ли кто и что написать мог с твоего номера. Неужто и это в голову не пришло? Мама на таблетках сидит, каплями их запивает. Серёга спит по два часа, а в остальное время по городу колесит, тебя разыскивает. Я уже все глаза выплакала, воображая, что с тобой сотворилось. Мы с утра собирались в полицию идти и заявление о пропаже человека подавать, слышишь ты, упыриха вурдалачная?

– Слышу отчётливо. Милашка, ну прости. Я не со зла, просто так надо было…

– Где ты? Живо мне говори, я вызову такси, приеду за тобой и отделаю тебя по полной программе.

– На такси не получится, я в другом городе.

Голос предательски дрожит, срывается от переизбытка эмоций. О том, что свой побег придется как-то объяснять, притом неоднократно, я не задумывалась.

– В каком ещё другом? – Мила от удивления слегка успокаивается. Куда тебя черти уволокли?

– Назад в прошлое, – вздыхаю так, что в лёгких разгорается комок боли. – Я в нашей старой квартире. В родительской.

– Эээм, и почему это?

"Долго втолковывать", – вертится на языке, однако вопреки намеченному плану я пускаюсь в длинный и обстоятельный рассказ.

Эпизод с просмотром фильма "Ворон" с Биллом Скарсгардом я опускаю. Никакими словами не выразить то сумасшествие, которое я ощутила уже на первых десяти минутах фильма. За день или два до того я наткнулась на трейлер этой картины и с замиранием сердца досмотрела его до конца. Короткий двухминутный ролик что-то разбередил в душе, но я не поддалась на провокацию и смотреть изобилующую кровищей картину не стала. А потом был уютный семейный вечер, мы с Серёжей поужинали, улеглись на диван в обнимку, и муж на одном из телевизионных каналов включил ЭТО. Современную интерпретацию культовой истории отмщения Эрика Дрейвена.

В классической версии персонажа сыграл Брендон Ли, а после его трагической гибели прямо на съёмочной площадке, "Ворон" стал прямо-таки эталоном мрачной готики. Мне первоисточник не нравился, зато мужу, как видно, очень, потому он добавил громкость, отложил пульт и обвил меня обеими руками. Мы попали почти на самое начало киноленты, пропустили только первые десять или пятнадцать минут. А ещё через четверть часа я ощутила лёгкий холодок и покалывание в затылке. Затем глыба льда размером с айсберг свалилась на меня, похоронив под собой минувшие годы. Я узнала его. Каким-то немыслимым образом Эрик, воплощённый на экране Биллом Скарсгардом, вдруг превратился в Андрея Смолягина. Меня пробирало от крупных планов его лица. Огромные светло-зелёные глаза, пухлые чувственные губы, потрясающе ровный и аккуратный нос с чуть островатым кончиком, гладко выбритые щеки. Он целовал свою партнёршу по съемкам, а у меня покалывало губы, и сбивалось дыхание. Они танцевали, дурачились, прыгали по кровати, дефилировали друг перед другом в разных образах, а мне вспоминалось иное…

Когда Серёжа, разочаровавшись в киноленте где-то на середине, попытался переключить на следующий канал, я выхватила у него пульт и продолжила следить за происходящим. Сценарий, диалоги, содержание истории всё это отсутствовало в моем восприятии. Я видела лишь главного героя и хотела наблюдать за его мимикой, жестами, движениями часами, отыскивая схожесть. Большую часть фильма Билл светил оголённым торсом, демонстрируя развитую мускулатуру и чрезмерное обилие татуировок. У Андрея была всего одна, чёрно-белая – раскрытый парашют и лента под ним с надписью «Никто, кроме нас», – на левом плече. А еще я воскрешала в памяти очень похожую грудь и спину, рельефные, с невероятно гладкой кожей, которая на вкус казалась солоноватой и немного горькой, но такой вкусной, что от воспоминаний о ней у меня потекли слюнки.

Тот вечер оказался испорчен напрочь. Сережа шутливо пожаловался, что такое невозможно развидеть и вообще у него вот-вот кровь хлынет из глаз, а я поддакивала невпопад и злилась на всякую мелочь. Вместо сна уткнулась носом в телефон и с жадностью листала фото Билла Скарсгарда, но искомого не находила. В обычной жизни он казался милым обаятельным парнем и совсем не походил на Андрея. Тогда я изменила запрос для поисковой системы: "кадры из фильма ворон 2024" и алчно впилась глазами в столь любимое лицо.

А поутру, так и не сомкнув глаз, я позвонила на работу и взяла несколько отгулов, сославшись на болезнь. И снова включила "Ворона", намереваясь насладиться им в одиночестве.

Думаю, своё хворое состояние здоровья я не выдумала. В те дни со мной и правда что-то приключилось, некое помешательство. С утра до вечера, до возвращения с работы супруга, я запускала один и тот же фильм и думала, сравнивала, анализировала. И в какой-то момент рассудок окончательно воспалился. Я написала заявление на отпуск без содержания на следующие два месяца, сняла со своего счета в банке всю имеющуюся наличность (вдруг Сережа решит вернуть меня, заблокировав карту – об этом я, вай какая умная, подумала, а вот о том, какое беспокойство причиняю близким – нет), собрала вещи, и не оставив прощальной записки, сбежала на вокзал.

Выдрав из повествования любое упоминание о красавчике Билле, я переиначиваю рассказ так, что получается, будто проснулась одним далеко не прекрасным утром, и решила: хватит, отправляюсь за мечтой.

– Я с вас шизею, дорогая редакция, – выдает Милка, с достоинством вытерпев мою нудную предысторию. – За какой мечтой ты погналась, позволь узнать? Кто или что тебя ждали в старой родительской квартире?

– Ты помнишь Андрея Смолягина? – осторожно спрашиваю, устав увиливать и изворачиваться. Пускай слушает правду, если ей в самом деле интересно.

– Это который?

– Ну, жил с нами по соседству…

– Ааа, смазливый растлитель малолеток, за которым ты вечно таскалась, как собачонка? Козлина, использовавший тебя по своему усмотрению, а потом бросивший тебя подыхать от тоски, – голос Милки набирает обороты в равной степени с быстротой речи. – Ушлёпок, которого ты оплакивала несколько лет, ты о нём говоришь, да? Нет, Анечка, я такого чушпана не помню.

Вставить хоть словечко в её гневную тираду не представляется возможным, поэтому я не спорю со всеми этими нелицеприятными эпитетами и после окончания монолога.

– Да, я о нём говорю. О Смолягине. Хочу встретиться и поговорить…

Сворачиваюсь клубочком на новом матрасе, даже не потрудившись снять плёнку.

– Так, стоп, что… ЧТО ТЫ ХОЧЕШЬ? Поговорить и встретиться? А ну живо включай видеосвязь!

Милка даёт отбой и в следующую секунду дозванивается до меня через мессенджер. Холодею от этой затеи, но поднимаю значок видеокамеры вверх, принимая вызов.

На экране появляется лицо младшей сестры. Знакомое до каждой чёрточки, родное, любимое и… перекошенное злобой.

– Ты кто вообще? – доносится по громкой связи. – Кто ты, чудище инопланетное, и почему завладело телом и разумом моей сестры?

– Мил, я…

– Ань! Очнись! Тебе не пятнадцать лет, а почти вдвое больше. Ты замужем, дура! У тебя семья и пятилетний брак за плечами. Какие, к чертям, встречи с бывшими трахарями?

Мда, лексикон моей обожаемой Людмилы – к слову, умной и начитанной учительницы начальных классов, имеющей в своем портфолио диплом о высшем образовании по специальности "Религиоведение", – лексикон её оставляет желать лучшего.

– Мне это нужно, понимаешь? Поговорить, расставить все точки по местам…

– Ага, дать ему пару разочков для крепости. Кирпичом по яйцам. Систер, прекрати! Это детский сад какой-то.

– И это тоже, – мрачно улыбаюсь, представляя, как и впрямь поддаю ему мыском туфли по причинному месту, и на душе теплеет. – Я не могу двигаться дальше, пока эта тема не закрыта раз и навсегда.

– Ты не ХОЧЕШЬ двигаться дальше, вот в чем заковыка, – Мила, наконец, усмиряет свой буйный темперамент, и разговор возвращается в спокойное русло. – Ну и чего ты добилась за сегодня? Весь вчерашний день у тебя, очевидно, ушел на дорогу, а сегодня…

Она выразительно изгибает бровь и смотрит на меня так пристально, что пробирает даже через экран.

– Нуууу, я встретилась с его женой и…

– Тпрууу, тормози. Мне категорически нужно выпить. С тобой невозможно беседовать на трезвую голову.

Она кладет телефон на стол и действительно куда-то убегает. Я слышу прилипание босых ног к линолеуму, грохот, звон посуды и вижу перед собой потолок Милкиной спальни. Часы на телефоне показывают, что уже около полуночи. А кажется, будто близится утро. Этот день выдался таким одуряюще длинным и сложным.

– Так, продолжай. Ты ходила к его жене? – она чокается со мной через экран и жадно отпивает треть стакана, наполненного чем-то вроде чая по цвету. Морщится.

Я киваю, но потом поправляюсь и коротко рассказываю:

– Она сама меня пригласила, вроде как познакомиться с новой соседкой. Скучает, поди, сидя дома. Она в декрете, воспитывает мальчонку лет трех.

– То есть у него ещё и ребёнок есть, – резюмирует Мила. – Шикардоз. И как оно, его житие бытие?

– Есть, и ребенок, и следующего ждут. И дом строится загородный. Мне его жена рассказала.

На последнем слове изо всех сил давлю на переносицу, чтобы не расплакаться, так больно от озвучивания этих слов.

– Анют, ты можешь честно мне признаться, ты чего хочешь? В любовницы записаться или из семьи его увести? И вообще, оно тебе зачем? Чем тебе Серёга плох?

Вопросы порождают новые вопросы, а ответов у меня практически нет. Мотаю головой и падаю лицом в матрас, прячась от пытливого взгляда сестры.

– Я дам тебе один умный совет: бросай эту затею и возвращайся назад. Мы с тобой надеремся по самые брови, шлюханемся по мужикам, раз уж у тебя засвербело в энном месте…

– Да при чем тут это? Меня не на измену потянуло…

– И ПОСМОТРИМ самый жесткий бразильский сериал, – легко перекрикивая моё овечье блеяние, заканчивает свою мысль сестрёнка. – Тебя ж на страсти потянуло, вот и поглядишь, как Хуан бросает Педро, а Хуанита при этом встречается с его отцом. Мы договорились?

Как всё просто и незамысловато в её интерпретации. Соглашаюсь со всем, потому как совершенно нет сил на споры и толкования.

– Отлично, жду тебя у себя послезавтра. Серёге твоему пока ничего не рассказываю, а то приедет и головенку тебе открутит против резьбы. Но всё же позвоню ему сейчас и совру, что у тебя крышняк поехал и месячные в мозг ударили. Сама ему набрать не хочешь?

Я трусливо соглашаюсь с её первоначальным планом побеседовать с моим мужем самой и тру лицо при мысли, что моя жизнь и впрямь превращается в мыльную оперу. И пишу этот слащавый сценарий я, собственной рукой.

Мы прощаемся чмоками, экран телефона гаснет, а раздрай в моей душе не меняет постапокалиптических декораций. Уже засыпая, четко осознаю, что никуда не уеду, пока не посмотрю Андрею в глаза.

Глава 7. Прошлое

Я признательна Стиву Джобсу (и всем причастным к техническому прогрессу) за то, что в начале своей карьеры он в первую очередь занялся компьютерами, а не мобильными телефонами. Благодаря этому у нас было детство. Сложно представить современных детей, сгрудившихся на относительно небольшом пятачке земли, за игрой в "Ножички". Да дворовые мамаши в обморок бы попадали, обнаружь у своих чад остро заточенный складишок. А мы, меж тем, тайком утаскивали из дома наиболее подходящие для этой опасной забавы ножи. В этой игре было важно не только умение правильно пользоваться холодным оружием, решающую роль играла каждая мелочь. Баланс самого ножа, чёткий глазомер и, конечно, искусное владение собственным телом умение держать равновесие, находясь, подчас, в самой неудобной позе. Суть игры проста, как всё гениальное. На земле рисовался круг. Размер зависел от количества участников, чем больше народа тем шире круг. Нас обычно собиралось пятеро или шестеро, но порой сражались десять или даже двенадцать ребят, и в таких баталиях приходилось действительно туго, зато нескончаемо интересно.

Дальше круг разбивался на сектора по числу играющих. Каждый занимал свой пятачок земли, и начиналась бойня. Первым делал ход тот, кто стоял ближе всего к двенадцати часам, затем в игру вступал следующий "час" и так далее. Во время хода остальные участники покидали круг, дабы избежать травм (да здравствует безопасное детство!). Игрок выбирал сектор любого из участников (обычно целились в соседа), бросал нож и, если тот надёжно втыкался в землю, расчерчивал полоску от места попадания до ближайших границ секторов. Справился с нехитрой задачей – забираешь кусок чужой площади, затираешь границы и передаешь ход следующему. Сложность возрастала по мере уменьшения твоего участка, так как во время броска и начертания границ ты должен находиться на своей территории и ни в коем случае нельзя затрагивать чужую. Коснулся уже занятого участка – выбываешь. Бросил ножичек далеко, не сумел до него дотянуться или прочертить линию, соединив ваши земли – проиграл. Очень захватывающе!

А можно ли в век смартфонов встретить на улице глубоко за полночь ватагу детей, таскающих по двору подобие транспаранта из двух палок и неряшливо прибитой к ним кухонной занавески? Вряд ли, а вот мы, счастливое поколение без интернета, этим занимались. Ловили среди ночи летучую мышь, позабыв об усталости, наплевав на урчащие от голода животы. Хохотали до колик, посменно таская громоздкую конструкцию, наперебой спорили, предлагая новые способы поимки перепуганной твари. Кто-то изрыгнул идею выманить крылатую из-под крыши детского сада ультразвуком. Гениально! Пашка умчался домой за ключами от батиного гаража, шпионски прокрался в коридор, стянул связку и вернулся назад с трофеем. Теперь у нас была удочка для глубоководной рыбалки. Пробовали призвать мышь на звук крутящегося барабана с леской – кто-то из парней сказал, что это и есть ультразвук.

Пару раз некоторые из родителей, опомнившись, пытались зазвать загулявшихся отпрысков домой, но мы становились стеной и всячески отстаивали товарища, обещая, что ещё вот буквально секундочку…

Эх, лучший день того насыщенного событиями лета. К слову, летучую мышь мы так и не поймали, но разочарования никто не испытывал. Мы проторчали на улице до двух часов ночи, а с утра наперебой травили байки о славной охоте перед теми, кому не довелось в ней поучаствовать.

В те же жаркие деньки мы взялись за построение штаба. Доски и весь необходимый инструмент собирали по принципу "с мира по нитке". Каждый внёс свой неоценимый вклад. Мы с Милкой натащили занавесок для создания уюта и под покровом темноты приволокли из соседнего двора скамейку. Сашка и Денис, братья, раздобыли досок – часть выпросили у отца, а часть сперли где-то. Эти самые краденные горбылины, сверкающие белизной, мы тщательно вымазали грязью, чтобы не бросались в глаза, и до чёртиков гордились своими хитростью и предприимчивостью. Нас ведь не заподозрили! Как же.

Уже наутро после пропажи хозяин обнаружил своё имущество, однако, к его чести, не стал затевать ругань, попросту махнул на оболтусов рукой, решив, что не обеднеет от пары досок. Позже мне рассказала об этом случае Милка. Дядечка, которого пацаны обокрали, оказался отцом её одноклассницы.

Серега и Коля принесли гвозди, Пашка – банку коричневой эмали для пола, и работа закипела. Я наравне со всеми принимала участие в строительстве. Пилила, стругала, приколачивала и до хрипоты срывала голос в спорах по разным вопросам. Например, когда возвели стены и соорудили дверь (громоздкую и чудовищно тяжёлую, малость кривую на оба бока и со щелями толщиной в палец), встал вопрос, как её правильно установить. Навесы прикрутить никак не удавалось. Парни то путались в левых и правых запчастях и цепляли на дверь то, что следовало закрепить на стене, то ошибались в замерах и петли попросту не совпадали.

Словом, к моменту завершения постройки мы все, включая мою младшую сестренку, перессорились по сто раз, и дважды договаривались сносить своё кособокое убежище, но довели задуманное до финиша. И в августе уже гордо собирались на посиделки в своём штабе. Но не для того чтобы пробовать курить или заниматься каким-то непотребством. Нет, мы придумали себе самое неожиданное занятие – завели голубей.

Саня и Ден припёрли откуда-то из деревни двух очаровательных птенцов, и мы со знанием дела (правдивее будет сказать, абсолютно бестолково) принялись воспитывать питомцев. Таскали им зерно и объедки со стола и учили летать. Да-да, птенчики то ли оказались бракованными, то ли такова была их птичья природа, но они не летали. Сновали по штабу, квохтая что-то по-голубиному, охотно ели с наших рук и пили из кормушки, сделанной из старой двухкилограммовой консервной банки, вот только напрочь отказывались работать крыльями. И мы учили их, как поскорее свалить от нашей неумелой заботы. Выносили птенцов на свет божий и подбрасывали вверх с надеждой, что вот сейчас они расправят крылья и как воспарят в небеса. Но эти старания были тщетными. Бестолковые питомцы так и не уяснили несложную науку и к началу зимы перемерзли. А может, мы просто забывали их вовремя кормить?

Недаром существует пословица "Всё хорошее когда-нибудь заканчивается". Вот и наша теплая компания со временем распалась. Многие выросли, поменяли круг интересов и навсегда покинули нас. Шумная орда мальчишек позабыла дорогу к дверям моей квартиры, рядом остались лишь Ден и Саня, да и те продержались недолго. Летом после окончания восьмого класса оба не придумали ничего лучше, как отвести меня в сторонку, и признаться в доселе скрываемых чувствах. По очереди, но в один день, будто сговорились. Саня учился в параллельном классе, Денис был на год старше (хотя формально мы с Деном ровесники, не забывайте, что меня поздно отдали в школу). И к обоим я не испытывала ничего, даже крошечного намёка на симпатию, я считала их друганами, соратниками по приключениям, напарниками в играх, а они… Воспылали глупыми ребячьими чувствами. Пффф. Ересь.

Парней в этом смысле для меня не существовало. Были симпатичные одноклассники, с которыми мне комфортно делить парту, входили в мой круг общения и просто приятные мальчишки, которые могли предложить поменяться дисками с музыкой или попросить помощи в учебе. Но сердце и душа оставались закрытыми для всех. Исключение я сделала только для своего соседа.

Стоически перенеся отказ, братья порвали со мной всякие отношения. И к концу того неудачного лета я осталась одна. Меня это напугало до чёртиков. С кем теперь гонять мяч? На ком тренировать удары крапивой? И как вообще проводят свободное время пятнадцатилетние девочки? Вряд ли они стреляют по бутылкам из самодельной рогатки, тренируют свист с зажатыми во рту пальцами и отчаянно боятся повзрослеть.

А я боялась до одури. Мне не хотелось покидать тот узкий мирок, в котором я успешно существовала в облике расхлябанной пацанки. Принять перемены в своём теле, узнать что-то новое о мире, в котором мне предстояло жить – это норма для большинства.

И я, скрепя сердцем, попробовала раздвинуть границы. Сблизилась с девчонкой из моего класса, Аней Снегиной, и узнала круг исконно девичьих интересов. По большей части все они были скучными и требовали усидчивости и кропотливой работы, однако на первых порах меня вполне устраивал такой досуг. Вести анкеты или писать дневник – это я вычеркнула сразу. Зная себя, я такого нагорожу в своём жизнеописании, что с лёгкостью заткну за пояс мастера ужасов Стивена Кинга (ну и самомнение!). Сходить с ума по эстрадной певичке или мега популярной актрисе. Этой глупостью я страдала чуть больше месяца, после чего содрала со стен в нашей с Милкой комнате постеры с Бритни Спирс и вернула на прежнее место плакат с Бодровым. Быть может, мои кумиры не столь популярны и выглядят простовато, зато они – часть меня и моего мировоззрения, и я решила, что никому не позволю насмехаться над моими увлечениями.

Таскаться по городу за ручку с парнем, миловаться с ним же и всё прочее в таком же духе. Вычеркиваем сразу за нереальностью. Предложи я Андрею погулять вечерком под окнами нашего дома и подержаться за руки, пожевывая приторно-сладкую розовую жвачку, он бы послал меня туда, где летом в пальто холодно. А других сопровождающих мне не нужно.

Подруга Аня, кстати, вполне успешно сочетала в себе всё вышеперечисленное. Распевала наизусть песни Бритни, совала мне на заполнение яркие тетрадочки с вопросниками, вроде, "Кто твой любимый актер?" или "Какова твоя заветная мечта?". Обязательная приписка в конце гласила: "Оставь своё пожелание хозяйке анкеты" и, испытывая некое смущение от собственной непохожести на других девочек, я написала: "Давай разработаем свой секретный шифр".

К моему удивлению, Снегина согласилась и позволила мне изобрести тайный алфавит из символов и знаков. Выдумав заново все тридцать три буквы русского языка, я набросала дешифратор в двух экземплярах и принялась за составление шпионского послания. Было безумно увлекательно, однако спустя пару-тройку писем Анечке надоела нудная забава, и она оставила без ответа мой двусторонний тетрадный листок. А я столько сил и времени потратила на его составление!

В качестве извинений на следующий день подруга украдкой показала мне под столом пачку сигарет "Мальборо" и шепотом предложила оттянуться после учебы.

Корпеть над переводом письма ей скучно, а прятаться за гаражами и давиться едким дымом – это всегда пожалуйста, очень захватывающе.

Вопреки внутреннему протесту я согласилась.

И вот мы, две глупейшие курицы, сидели на корточках в темном закутке между моим домом и соседней пятиэтажкой, хихикали и, набравшись смелости, тянули из почти пустой пачки по сигарете.

– Её держат вот так, – демонстрирует мне "ножницы" из нашей дворовой игры "Чингачгук" с зажатой между пальцами отравой. – Зажимаешь фильтр зубами…

– У меня папка курит, так что я в курсе, – перебила свою учительницу и протянула ладонь за зажигалкой.

Была не была. Чиркнула колёсиком, поднесла огонёк к краю сигареты и сделала малюсенький вдох, но даже его хватило, чтобы закашляться. Ощущение, будто мне в гортань напихали бумаги и подожгли. Горечь на языке и вкус пепла, который хотелось смыть. Но я так просто не сдавалась, поэтому с напускной бравадой затягивалась во второй раз. И едва не упала замертво.

Прямо на нас шёл Андрей.

Вальяжно так, расслабленно переступал с ноги на ногу. Слышала мягкий скрип его кроссовок и шуршание джинсовой ткани. Он скалился улыбкой чеширского кота, а меня пробирало до костей от его взгляда. Лютого. Будто разодрать меня готов.

И сделанный вдох едкого газа провалился внутрь. Не могу выдохнуть, отчего кашель становился сильнее, душил. На глазах выступили слёзы.

– Папиросками балуемся, а, дамочки? – елейным голосом вопросил Смолягин, приближаясь почти вплотную ко мне.

Я вскочила на ноги, попыталась спрятать сигарету за спину, подавила в зародыше раздирающий горло кашель, но тщетно. Андрей схватил мою руку за запястье и с такой силой надавил, что пальцы разжались сами собой. Охнула и попробовала высвободиться.

– Пусти. Ничем мы тут не баловались. Пусти, говорю.

А сама балдела от его близости и собственной наглости. Врала напропалую, когда отнекивалась и требовала отпустить. Мне совершенно не нужно, чтобы он меня освобождал. Мне нравилось расстояние между нами, точнее его отсутствие. Вот если я сейчас глубоко вздохну, то прижмусь грудью, а мотну головой – прильну к его плечу.

– Помолчи, малая, не то я за себя не ручаюсь, – прорычал мне на ухо Андрей, продолжая нависать надо мной коршуном. И эта аура агрессии, что исходила от него, обволакивала меня целиком, иглами уходила под кожу. – А ты, – обратился он к моей тезке, – брысь. Чтобы через секунду духу твоего не чуял.

Аня бросила на меня виноватый взгляд и стремглав покинула тёмный закуток, оставляя нас наедине.

– Нотации читать будешь? – тоном самоубийцы спросила я, а у самой колени мелко дрожали, и вцепиться в сильные плечи хотелось.

Он не ожидал ничего подобного, привык к покорности и послушанию с моей стороны, и на миг замер в растерянности. Даже взгляд, этот бездонный омут нежной зелени, потеплел. В нём загорелась искорка озорства.

– Дерзишь, – выдохнул мне в лицо едва ли не с восхищением. – Мне нравится.

– Плевать мне, что там тебе нравится. Пусти! Ты мне никто, чтобы меня уму-разуму учить.

Меня несло на волнах адреналина, и самое гадкое в создавшейся ситуации то, что мы оба прекрасно понимали, как наигранно я бравировала. Стоило дёрнуть руку чуть сильнее, и я освободилась бы, чего не делала. И оттолкнуть его могла с лёгкостью, но не двигалась с места.

– Я всё же научу немного, маленькая.

С этими словами он коснулся моей щеки губами в мучительно медленном поцелуе. Затем так же неторопливо прильнул к другой. У меня почва ушла из-под ног. Вся спесь моментально слетела, обнажая нервные окончания.

Почувствовала, что вот-вот упаду, но Андрей, продолжая сжимать моё запястье в своей ладони, свободной подхватил меня под спину и прижал к своей груди.

Контрольным выстрелом по моему бунтарству оказался третий поцелуй. Щекоча кончиком носа мои губы, он ласково провёл своими губами по подбородку и кончиком языка коснулся кожи.

– А если бы не тянула в рот всякую дрянь, – сквозь бешеный рёв крови в ушах слышала его губительный шёпот, выдыхаемый прямо в шею, – поцеловал бы в губы. Так что делай свой добровольный выбор, малая.

Последняя фраза произнесена таким будничным тоном, словно он и впрямь пытался меня чему-то научить, передавал, так сказать, опыт младшему поколению.

– Чёртов манипулятор! – в ярости кричу в удаляющуюся спину, и ответом мне послужил громкий и такой родной смех, что поневоле расплываюсь в блаженной улыбке. Вот повезло же влюбиться в мудака! Даааа, и в какого мудака.

Затоптала так и не погасший окурок и буквально полетела на выросших за спиной крыльях домой. К сигаретам я больше в жизни не притронулась.

Глава 8. Прошлое

В тот год я продолжила открывать для себя исконно девичьи увлечения, записалась на кружок танцев, но очень быстро забросила. Музыка в стиле два притопа, три прихлопа никогда не вдохновляла, поэтому решила опробовать силы в другой сфере – стала посещать занятия по батику. Это такое замысловатое сочетание живописи и росписи по ткани. Вначале следовало создать на материи карандашный эскиз, затем заполнить его специальными красками и в довершение покрыть толстым слоем воска. Потом мы проглаживали ткань утюгом, выпаривая воск, и получали на руки нетленный шедевр. Владея этой техникой, вполне можно было изготовить себе отличную футболку с неповторимым принтом или украсить рюкзак эклектичным орнаментом, вот только без моего участия. Всё, что выходило из-под моего карандаша, да ещё и губилось красками, тянуло в лучшем случае на звание "Каляка-маляка", а в худшем моими тряпицами стыдно и пол подтирать. Так что стезю творчества следовало забросить, да поскорее.

Именно об этом я думала по дороге домой, размышляла, прикидывала, куда бы ещё податься, чем себя заинтересовать, как вдруг увидела прямо у нашего подъезда милицейский серый "бобик" со включенными мигалками и толпу зевак в отдалении. Казалось, весь дом высыпал во двор, чтобы вдосталь почесать языками, и главным оратором среди них явно считалась баба Тося.

Первой мыслью мелькнуло, что неладное стряслось именно в нашей семье. Неужели папка опять нажрался и в пьяном угаре покалечил… Кого? Мама до вечера должна быть на смене, Милка – на каратэ, хотя нет, по четвергам у неё футбольная секция. В отличие от меня сестричка точно знала, чем хочет заниматься, и с успехом завоевывала спортивные награды.

Подойдя ближе, я разглядела среди людского мельтешения двух милиционеров в форменных светло синих рубашках. Они теснили зевак подальше и огораживали лентой автомобиль Андрея. Джип стоял на своем месте под окном Елизаветы Петровны, но припарковали его явно неряшливо, в спешке, не параллельно дому, а как бы въезжая в бетонную стену.

Водительская дверца распахнута, лобовое стекло испещрено паутиной трещин, будто в стекло прилетел огромный камень (или пуля). На асфальте прямо под динамиком автомобильной акустики багряная лужица крови.

– НЕТ! НЕТ! АНДРЕЙ!

Я завизжала так, что заложило уши, бросилась сквозь толпу к машине. Чьи-то руки подхватили под мышками, поволокли в сторону. Чьи-то голоса жужжали надо мной. Кто-то даже попытался дать мне пощечину, а после совали в лицо стакан с водой. Мир погрузился во тьму, где вместо солнца на небе сияла чудовищно огромная красная лужа крови. Впервые в жизни со мной приключилась истерика. Слезы лились ручьем. Из горла рвался крик. Я драла на себе волосы и не понимала, как это прекратить.