Тепло человеческое

Размер шрифта: 13

Serge Joncour

Chaleur Humaine

Published by arrangement with SAS Lester Literary Agency & Associates.

Суббота, 25 января 2020 года

Телята бросались наружу, точно мальчишки в воду, толкались внутри загонов с веселым безумством. Сойки, потревоженные их движением, оглашали вершины деревьев гневными криками – возмущенные тем, что теперь придется делить территорию с какими-то здоровенными тварями. Ощутив внезапную легкость, молодняк топтал землю и возвращал ток жизни в едва пробудившуюся природу. В садках, расставленных тут и там среди лугов, крутились, не отбрасывая тени на ярком свету, рыбы красного цвета; уже совсем скоро мокрые рыбьи рыла нырнут, никого не дожидаясь, в прозрачную волну, и дни возьмут верх над ночами. Солнце – каким оно бывает в конце января – зажигало первые лучи, делало это решительно, но с некоторой опаской, как бы не переусердствовать, ибо о приходе весны оно возвещало на два месяца раньше срока. Обернувшись, Александр заметил, что Констанца сняла свитер и повязала его на талии, а потом закрыла ворота за ошалевшими телятами. Она каждый год неизменно приезжала посмотреть этот спектакль: как молодняк возвращается в стадо после двух месяцев в стойле. Как и Александр, она жадно впивала овладевшее животными безумие, пусть даже они оба и говорили себе, что неумолимо настанет день, когда вместо того, чтобы загонять молодняк под крышу зимой для защиты от холода, придется летом загонять его туда же от жары.

Констанца забавлялась тем, что подбадривала ленивых. Даже не повышая голоса, она подгоняла телят, которые останавливались поискать молодой клевер на обочине – им приходилось переходить на бег, напрягая все мышцы. Впервые они возвращались в мир трав, деревьев и кустарника. Теперь им предстоит на десять месяцев затеряться в море холмов, которые будут щедро поить их жизненными соками, точно мать – молоком.

Подлинное начало года в Бертранже – день выпуска на пастбище, утро этого дня возвещает, что жизнь вышла на новый круг. Александру пришлось ускорить шаг, чтобы телята его не обгоняли. Во взглядах собак тоже читалась радость, им нравилось табунить новое стадо. Шагая вниз по склону, Александр успел бросить взгляд на трех своих сестер, высившихся на гребне с другой стороны лощины. На холме напротив медленно вращались Каролина, Агата и Ванесса. Их лопасти рассекали свежий воздух, вялый ветерок выдавал максимум два или три мегаватта, а вот еще два дня назад ураган «Глория» дул так крепко, что их длинные руки замерли, застыв под напором шквала, будто от испуга. Имена сестер Александр дал ветрякам десять лет назад. Три громадины, каждая весом в сто с лишним тонн, которые он подчас приветствовал скорее с горечью, чем с иронией; по крайней мере, с ними он все еще видится.

Стадо повернуло вправо, инстинкт гнал телят на луговину, голые ветки вздрагивали от дыхания, зяблики, щеглы и малиновки, видимо, поверили, что зима ушла окончательно, дикие сливы, росшие вдоль изгороди, изготовились выпустить почки, а пройдет совсем немного времени – и они подставят вольному воздуху свои белые соцветия. Из года в год природа пробуждалась все раньше, деревья спешили одеться листвой.

Оказавшись на луговине, телята отыскали старших, суматоха улеглась. С тщанием, какое присуще ремесленникам, они вернулись в размеренный ритм травоядной жизни. Каждая корова ставила перед собой задачу общипать луговину дочиста и посвящала всю себя достижению этой безграничной цели. Зрелище умиротворяло. Констанца подошла к Александру, обхватила его руками за торс, они наблюдали эту картину, спаянные прочными узами, какие соединяют людей, идущих по жизни в нежной и горькой решимости довольствоваться лишь необходимым. Родство душ удерживало их на самой грани любви, позволяло смотреть на мир с отрешенностью подлинных мудрецов – людей, которым не нужно ничего, кроме того, что у них уже есть.

Констанца собиралась уехать до обеда, чтобы вернуться к себе в лес вскоре после полудня. Если по трассе, то можно добраться за полтора часа. Они шагали обратно на ферму, держась за руки, за ними бежали две собаки, несколько огорченные тем, что маневры завершились. В момент расставания Александр с Констанцей – так это бывало всегда – не сказали друг другу ничего особенного, не упомянули о разлуке, «загрустишь – накличешь несчастье», это они позаимствовали у везу, рыбаков с Мадагаскара, которые, уходя в море, никогда не прощаются, тем самым обещая, что обязательно вернутся.

В его пятьдесят семь лет родители все еще разговаривали с ним так, будто ему шестнадцать. Долгие годы эта их привычка сильно его раздражала, однако он довольно давно к ней притерпелся, даже попытался найти в ней толику трогательности. Тем не менее ужинать с ними слишком часто он избегал. Возраст у них был уже солидный, и они вынуждены были нанять могучего Фредо, большого оригинала, который мечтал о том, чтобы перевести их на экологическое хозяйствование, причем они даже немного робели перед своим работником; да, у Фредо имелись довольно темные связи, но сам-то он был парнем славным, хотя в заброшенном кемпинге, где он жил на птичьих правах, поговаривали обо всяких не слишком законопослушных типах, которые заезжали туда на машинах с заграничными номерами.

Суждения отца в последнее время стали довольно странными, а мама иногда выпадала из реальности. Александр всю жизнь прожил от них неподалеку, виделся с ними практически каждый день. Многие не замечают, как растут их дети, так и ты сам, живя совсем близко к родителям, не видишь, как они стареют, если только это не происходит уж совсем резко. Правая рука у Анжель иногда начинала дрожать, хотя и не так уж сильно, – она это списывала на усталость, нервы, разок даже заговорила про врача, вот только по ее словам выходило следующее:

– Мануврие, с тех пор как умер, больше уже никого не консультирует.

То есть местный врач, подобно кузнецу или корзинщику, стал представителем забытой профессии.

– Ну и что, уехала она, твоя мисс?

– Да, в полдень.

– А вернется когда?

– Сам к ней поеду на следующей неделе.

– А, ну то есть у вас оно по очереди.

– Да, именно так.

Телевизор орал слишком громко, родители с религиозной истовостью смотрели новости в восемь вечера, и Александр каждый раз умудрялся потихоньку уменьшить звук.

Он чувствовал, что нынче вечером родители принимают его несколько прохладно, им недовольны, потому что он выпустил молодняк на пастбище, хотя в соседней Дордони власти объявили красный уровень опасности в связи с коровьим туберкулезом. И родители вот уже три недели только об этом с ним и разговаривали. Две с лишним дюжины стад находились под надзором санитарных властей, с ноября в десятке стад уже произвели диагностические отстрелы – коров убивали, даже не определив толком, больны они или нет, исследовали внутренности, и если обнаруживали болезнь, то помещали в карантин все поголовье.

– Ты понимаешь, что это они для того, чтобы проверить здоровье всего стада?

– Папа, но у нас-то тут никто не болеет.

– Все равно мог бы повременить с выгоном на пастбище.

– Ты сам всегда говорил, что нужно приспосабливаться к природе, следить за ее движениями.

– При выращивании растений – да. С животными все иначе, их не выпускают на волю только потому, что погода хорошая.

– На востоке уже зелень проклюнулась, какой смысл ждать?

– Хочешь, чтобы ветеринар карманы набил за твой счет? Вот погоди, еще набегаешься, если придется их отлавливать по очереди, хватать, делать уколы, а потом все это записывать в тетрадку – потратишь по четверть часа на каждую голову, а на всех много дней!

– Ближайшее от нас хозяйство в двадцати километрах, никакого риска заражения.

– А кабаны? А лисы? В Дордони именно они эту болячку и разнесли.

– Кабаны в Бертранж не поднимаются, уходят вниз, к долине, так что это тебе скорее стоило бы огородить грядки с луком и спаржей.

– Спаржа туберкулезом не болеет, насколько мне известно.

– Пока не болеет!

Мама предпочитала не вмешиваться, она давно уже решила для себя, что ферма наверху – больше не их забота, и теперь они туда не заходили вообще, отчасти потому, что и так прожили там пятьдесят лет, но в основном – потому что не понимали методов своего сына, не верили в эти его неогороженные пастбища, в эти магазины, где торгуют сами производители, в истории о прямых продажах прямо с фермы – им эти сложности казались пустой тратой времени. Они вообще не хотели больше слушать разговоры про животных, а уж разводить их тем более: не держали даже ни попугая, ни кота.

Ужин продолжился в молчании. На экране сотни экскаваторов разных цветов двигались борт в борт, совершая гидравлическими ковшами почти балетные движения. Александр прибавил звук, чтобы выяснить, что это за чудо техники. В Китае строят по две больницы в день, по две больницы на тысячу мест каждая, а здесь у нас уже пять лет дожидаются строительства медпункта и под него еще даже котлованне выкопали.

Делаус[1] объявил, что в Париже выявлено два случая заражения загадочным китайским вирусом, но больные пошли на поправку. Перед величественным зданием клиники интервьюировали выстроившихся в шеренгу врачей в белых халатах, они заверили, что все уже в полном порядке. Остается только выяснить, как эти двое заразились новым вирусом, возможно, его подхватил кто-то еще. И тут же сюжет сменился репортажем из Турции, где десятки человек погибли в результате землетрясения, существует опасность, что в ближайшие дни или месяцы можно ждать повторных толчков.

Они доедали сыр, и перед глазами у них проходило все, что случилось в мире; привычную ложку растворимого кофе они бросали в чашки с ощущением странного головокружительного падения.

Когда дошло до прогноза погоды, звук опять убавили, хватало и картинки. Молодая женщина разогнала немногочисленные облака, пришедшие с востока, всюду развесила солнышки. В столовой воцарилось то же барское спокойствие, что и снаружи. Александр убрал со стола, загрузил посудомойку – мать строго следила, чтобы он не отлынивал. Ее упреки всегда вызывали у него улыбку. Отец вышел, чтобы спокойно выкурить сигарету, хотя и считалось, что после двадцати лет курения он бросил. Александр обнял мать и пошел к отцу. У него, как и у отца, выработалась привычка держать ухо востро, хотя стояла полная тишина, которую не нарушали ни косули, ни кабаны, ни лисы, даже для уханья неясытей было еще слишком рано – удивительно, как оно бывает, что не слышно совсем ничего, кроме легкого гула автострады на виадуке. Это звук долетал до них при определенном направлении ветра, так же как и шум ветряков, которые сегодня, правда, бездействовали. Тема ветряков в разговорах больше не поднималась, однако раньше родители неизменно вставали на сторону его трех сестер, хотя и жили с Александром.

– Мать твоя ничего не говорит, но я вижу, что она встревожена этими слухами из Парижа.

– Париж отсюда далеко.

– А сестры твои – ты про сестер подумал? Можешь себе представить, что им придется сидеть взаперти в квартирах, как вон китайцам в своих домах?

– Да не заводись ты так, во Франции всего два случая заболевания!

– Три. И ты прекрасно знаешь, чем кончается дело, когда в стаде обнаруживают трех зараженных коров – пускают под нож все поголовье.

– Погоди, но люди-то – не коровы!

– Верно, но они тоже млекопитающие.

– Ты становишься прямо как старый Крейсак, повсюду видишь одни беды – надеюсь, в тебя его дух не вселился?

Александр любя ущипнул отца за руку, чтобы вовремя вынуть запал и предотвратить взрыв – знал, что отец приходит в ужас, когда его сравнивают со старым блаженненьким козопасом, который когда-то жил высоко в горах и отказывался от всего: от телефона, трактора и даже электричества.

– И тем не менее вирусы-то теперь повсюду. Посмотри на дубы на берегах Котерета, у них чернильная болезнь, а сосны все порыжели – еще только январь, а они уже будто засыхают.

– Это не вирус, а короед, – пренебрежительно бросил Александр, которому вдруг очень захотелось вернуться к себе.

Прежде чем лечь спать, Александр всегда прогуливался по пастбищу. Вот и сегодня вечером дошел до самых лугов Крейсака, где теперь паслись его коровы. Ночью сквозь оголенные ветки скопления огоньков были видны издалека. Если встать на гребне холма, возникало ощущение, что ты в открытом море или плывешь по реке. После начала нового тысячелетия звезды в Бертранже горели уже не только в небе. Впереди вспыхивали лампочки ветряков, их проблесковые маячки мигали синхронно, будто исполняя некий ритуал. Эти красные точки нагоняли даже большую тревогу, чем гул, исходивший от подножия трех сестер, напоминавший рокот воды на плотине или реки под ней – она из года в год журчала все тише. Еще дальше можно было различить крошечные огоньки – фары и хвостовые огни полуприцепов, которые двигались через виадук по автостраде в пяти с лишним километрах. А к северу, если погода была ясной и воздух влажным, в ночи раскидывалась целая корона света. Нынче вечером виднелся лишь нимб, не разглядишь ни единой постройки, а собственно пункт оплаты прячется в складке между холмами.

Луна еще не успела подняться над фермой. Помимо звезд, в черном треугольнике мигали сигнальные огни, двигавшиеся строго по прямой, – маячки самолетов, улетавших на юг. Самолетов становилось все больше и больше, они плыли по небу и днем, и ночью. Александр представлял себе пассажиров, заточённых в капсуле света, этакую груду неприкаянного багажа, который, с легкостью преодолевая географические широты, перемещается с континента на континент. Он шагал неспешно, зачарованный тишиной, в которой таились самые разные вещи, оторванный от привычного сигналами, поступавшими к нему извне.

Когда он подошел к ограждению, коровы не сдвинулись с места, не перегруппировались – знак доверия. Он вытащил фонарик, провел лучом по всему полю, животные поглядывали на него сердито и недоверчиво, как будто вопрошая, зачем он вообще есть в этом мире. Коровы никогда не смотрят в небо, считается, что оно им безразлично, головы поднимают, только чтобы пощипать листья, а небом интересуются не больше лисиц, шмыгающих в ночи. Александр вдруг подумал о том, какие они хрупкие, эти животины, – они показались ему беззащитными как никогда. Отец постоянно ему твердил, что достаточно одного барсука или любого захожего зверя, чтобы заразить все стадо. По отцовским словам выходило, что хуже всех именно барсуки, они шастают по ночам, точно пьянчужки после попойки, и случается, что дерутся друг с другом в кровь, а после этого забиваются в свои норы и распространяют эти самые вирусы, зверюги поганые, вот именно так все и есть. Действительно, с тех самых пор, как старик начал выращивать овощи, он возненавидел животных, хотя до того жизнь положил на их разведение, а теперь видел в них одни лишь беды, напасти и бесконечные эпидемии. После появления птичьего гриппа мама избавилась от кур – муж убедил ее в том, что рано или поздно птицы заразят и людей, грипп распространится и на млекопитающих. До того она и помыслить не могла, что когда-то станет покупать яйца в магазине.

Ветер закопошился в ветвях, придав ночи зимний оттенок, но ветряки почему-то так и не закрутились. Александру это показалось странным, но вдумываться он не стал. При разделе участка он вынужден был выделить по наделу сестрам, вот они там и поставили эти механизмы. В начале нового века пошло такое поветрие, так что Каролина, Агата и Ванесса решили воспользоваться тем, что правительство Жоспена[2] буквально помешалось на энергии ветра. Выдавались всякие приятные бонусы. Как и в Германии и в Дании, была введена гарантированная цена на закупку электроэнергии – настоящая золотая жила для здешних краев с постоянными сильными ветрами. В сельской местности всюду развелись какие-то фирмы, проводившие беззастенчивую агитацию. Деятели в костюмах предлагали внушительные суммы наличными, будучи уверенными, что именно такие аргументы лучше всего действуют на крестьян. Ветряная лихорадка превратилась в казино под открытым небом, в лото, в котором выигрывали абсолютно все.

Сестры его подписали договор на двадцать лет. Три ветряка по два мегаватта, каждый высотой в восемьдесят метров, не считая винтов, производили столько электроэнергии, сколько требуется для городка с населением в восемь тысяч человек, и приносили в год двадцать тысяч евро прибыли – за двадцать лет набежала кругленькая сумма.

Впрочем, установка этих механизмов оказалась делом нелегким – за этим Александр наблюдал издалека. Посмотреть поближе сходил только один раз, когда привезли винты пятьдесят метров длиной – недвижные чудовища, покоившиеся на бесконечных полуприцепах, чем-то похожие на морских млекопитающих, дожидающихся, когда их отпустят обратно в воду. Все это казалось каким-то бредом – крепить такие штуковины к огромным бетонным сферам, вкопанным в землю, притом что в один прекрасный день их, возможно, придется разбирать, чтобы вернуть землю государству, но Александра все это никак не касалось – равно ни сестры, ни их ветряки.

Суббота, 1 января 2000 года

В это первое утро 2000 года знаменитый баг, о котором так долго и упорно рассуждали все суеверные невротики, так о себе и не заявил, и миллиарды людей по всему миру сразу о нем забыли, однако в то же время из-за страшного блэкаута Франция погрузилась в холод и тьму. Новое тысячелетие едва не стало концом света. Миллионы деревьев рухнули на землю, будто подкошенные ядерным взрывом, в сельской местности было разрушено множество построек. Переход к 2000 году оказался во всем противоположен тому, к чему все уже привыкли за долгие десятилетия. После урагана прошло пять дней, а в Бертранже так и не восстановили подачу электричества. Ветер сломал столбы линии электропередачи – в результате миллионы жилых домов и промышленных зданий оставались в темноте.

Ураганы «Лотар» и «Мартен» продолжали бушевать, на землю не прекращаясь обрушивались ливни, провоцируя оползни и размывая дороги – и тем самым еще сильнее затрудняя работу спасателей. Чтобы хоть как-то восстановить подачу электричества в самые удаленные дома, электрики просто вешали провода на деревья. Два природных катаклизма вывели из строя четверть всей электросети страны, уже поговаривали о том, что на полное восстановление уйдет двадцать лет и обойдется это в миллионы рабочих часов и десятки миллиардов евро.

Они все вместе обосновались на старой ферме, потому что внизу, у родителей, без насоса и электромотора не работало отопление.

Каролина, Агата и Ванесса естественным образом расположились в своей комнате, родители – в своей. Бабушка Люсьенна въехала в комнату Александра, он же приткнулся на диване в гостиной. Все они будто бы заново открывали для себя эти когда-то такие знакомые стены, эту древнюю постройку, в которой сын их прожил в одиночестве уже десять лет, и в результате новогодние каникулы стали чем-то напоминать путешествие во времени.

Они вспомнили, как пахнут дрова, горящие в печи, как выглядят фонарики на плоских батарейках, вытащили из кладовой древние керосиновые лампы, продремавшие там полвека. Вспомнили, что, когда зажигаешь свет, начинает пахнуть керосином. Для четверых внуков это была немыслимая экзотика, их будто бы втянули в игру «попади в детство своей мамы». Каролина, Агата и Ванесса безостановочно предавались воспоминаниям, родители тоже, мальчишки задавали миллионы вопросов, открывая для себя, что и родители их тоже когда-то были маленькими.

За столом Александр терпел эти разговоры, казавшиеся ему просмотром диапозитивов. Обижало его то, что сестры надо всем подсмеивались – над анисово-зеленой плиткой в ванной, над шкафчиками в кухне, над обоями, которые никто не переклеивал с семидесятых годов.

Поэтому бо́льшую часть времени он проводил на улице. И не верил собственным глазам. Старые сараи и коровники устояли, не пострадали вовсе. А вот крупные деревянные постройки и недавно поставленные щиты из МДФ сдуло полностью. Длинные несущие балки, якобы устойчивые ко всему, и кровельные покрытия из фиброцемента приподняло, сбросило на землю, отнесло на сотню метров. Иногда Александру казалось, что он слышит хохот Крейсака: старый сосед, уже покойный, будто шептал ему на ухо, что это ненастье как раз и дало Александру шанс выскочить из адова колеса, в которое он все-таки попал. Нет больше двадцатичетырехметрового коровника для телят, отнятых от матки, нет больше загона для откармливания двухсот голов – нет крупной современной фермы, которую Александр, по сути, и не хотел строить. Теперь нужно начинать с нуля, купить штук двадцать нетелей простецкой породы – и вперед. Сократить поголовье, но заняться естественным откормом, может, даже перейти на экологичное животноводство, но главное – не мучиться больше с этими горами счетов за искусственные корма и со всей этой писаниной, которая доводила Александра до исступления. «Скоро сам поймешь, дело тут даже не в цене на экопродукцию, а в сокращении расходов. Меньше кормов, меньше денег ветеринару, меньше накладных расходов – и возни дурацкой меньше, и папок с бумажками». Вот что сказал бы старый Крейсак, будь он еще жив.

Что до родителей, они не решались вслух признаться в том, что все было бы куда проще, если бы дочери остались жить дома. Они прекрасно видели, что брак Каролины трещит по швам, что они с Филиппом по большей части вообще не разговаривают, но самую сильную тревогу у них вызывала Агата. Грег был не только ее мужем, но и деловым партнером, однако именно Агата управляла их магазинчиками по продаже одежды. Когда что-то шло не так, именно она принимала на себя удар. Супругам уже пришлось продать одну точку в центре города, а положение двух других было немногим лучше. Грег поговаривал о том, чтобы открыть свой ресторан, потому что тогда хотя бы не будет конкуренции со стороны китайцев. Что до Ванессы, она жила одна и в Париже чувствовала себя как дома, хотя ситуация была далеко не блестящей, не то что раньше: рекламную индустрию накрыл кризис, ушли в прошлое времена, когда заказчики готовы были платить огромные деньги за съемку ломтей ненастоящей ветчины на фоне безмятежного сельского пейзажа, тем более что цифровые технологии позволяли создать ту же картинку в три раза дешевле. В общем, Ванессе как фотографу грозила опасность, что компьютеры оставят ее без куска хлеба. Впрочем, она поговаривала о какой-то работе в Калифорнии, что пугало ее родителей даже сильнее, чем этот самый Париж, в котором они отродясь не бывали, а сыну их вообще представлялось чем-то несбыточным.

Старенький «телефункен» Александра обеспечивал им связь с миром – радиоприемник был с телескопической антенной, ловившей короткие волны, и работал от батареек. Когда ураган стих, они выяснили сквозь треск в эфире, что Версаль полностью разрушен – если не сам дворец, то парк, трехсотлетние дубы, знававшие еще Марию-Антуанетту, поломаны, обезглавлены, как и она, – госпожа История не выдержала безумств природы. Обращая взгляд к востоку, они видели там крошечную, но неповрежденную ферму Крейсака, с целехоньким дубом и ореховым деревом.

Именно декабрьский ураган 1999 года и определил всю дальнейшую жизнь Александра, потому что не только сдул постройки его новой масштабной фермы, но и надул его сестрам мысль о ветряках. В том, что 2000 год начался с такой фантасмагории, в том, что приход нового века и тысячелетия праздновали при свечах, Александру виделся знак: новая эпоха, которой надлежит принести мир и прогресс, вряд ли исполнит все свои обещания.

Суббота, 1 февраля 2020 года

Александр ехал на машине в «Ревиву», понятия не имея, одна Констанца или у нее гости. Ученые приезжали к ней на биостанцию в очень конкретные периоды, чтобы проводить определенные наблюдения. Да, он любил оставаться с ней наедине, но нравилось ему и беседовать с этими увлеченными людьми, которые заводили разговоры о ботанике, фауне, структуре облаков или интимной жизни насекомых – все они забирались в такую глушь, чтобы тщательно изучить уголок леса, расположенный вдали от людей. Так что за столом неизменно велись увлеченные разговоры, и даже если посетители были иностранцами, всем как-то удавалось достичь взаимопонимания.

Царство растений, где нет ни дорог, ни домов, ни ферм, ни орошаемых территорий – только огромные деревья и каменистый рельеф, мир еще более дикий, чем в Бертранже.

Констанца служила смотрительницей заповедника, территории в пятьсот гектаров, находившейся в ведении Государственного департамента лесного хозяйства и министерства по охране окружающей среды. Констанца уехала из Индии и перестала заниматься гуманитарными проектами после гибели своей дочери. И с тех пор не представляла себе никакой другой жизни, кроме как здесь, где все понятно, а люди далеко. Почти двадцать лет правила она этой страной, расположенной между южной частью плато Мильваш и долиной реки Сер. Здесь не было иных построек, кроме длинного деревянного барака в самом сердце заповедника: триста квадратных метров, осиновые сваи нависают над обрывами, внизу течет река.

После урагана 1999 года консорциум европейских университетских исследователей откупил, при поддержке местных властей, за очень небольшую сумму пострадавшие участки лесозаготовок – земли, вновь пришедшие в дикое состояние. В этом постапокалиптическом мире уцелевшие деревья возвышались над завалами мертвых стволов и валежника, проект же заключался в том, чтобы во всей этой лесной зоне происходила естественная эволюция. Доступ в заповедник был открыт только ученым, они наблюдали за восстановлением участков, пострадавших от стихии, чтобы понять, как природа врачует саму себя, изучить, какие виды берут верх над другими, подробно проанализировать воздействие изменений климата на процесс естественного функционирования экосистем там, где нет присутствия человека. Изучаемая территория была на всякий случай огорожена, сюда не впускали ни туристов, ни охотников.

После двойного урагана 1999 года выяснилось, что Франция сильно отстала от других стран в вопросах охраны биологических видов и природных территорий, за что получила порицание от Еврокомиссии. На волне новых директив «Натура-2000» Констанца и приступила к своей работе. В длинном здании имелись лишь самые примитивные удобства, зато она жила вдали от всех, оседлой кочевницей, что ее совершенно устраивало. «Ревива» была отнюдь не делом одной жизни, поскольку на то, чтобы оценить успех этого проекта, требовался срок в четыре-пять веков.

– А я вам говорю, что в будущем сады уничтожат города.

– У нас в Дании это уже началось. Помимо садиков на балконах, появились огороды на крышах и вертикальные грядки на гидропонике – им и почва-то не нужна, все растет прямо на стенах.

– Так вот я вам это и говорю: природа захватит города!

Александр вслушивался недоверчиво, восхищенно, тем более что, по его понятиям, эти двое имели полное право предрекать, каким будет будущее. Уго был инженером, специализировался на изучении почв, а Йохан занимался всякими мелкими тварями. Главным делом его жизни было наблюдать за листовертками, короедами и гусеницами, этими паршивыми губителями леса, численность которых с изменениями климата возросла многократно.

Констанца испекла на ужин пирог с картошкой, а к нему подала бататы и шпик, привезенные Александром. Он самолично вытащил пышущий жаром пирог из печи и водрузил на большое керамическое блюдо. Всю огромную столовую занимал длинный дубовый стол, и можно было вообразить себе, что вы в канадской глуши или в Скалистых горах. Констанца спокойно выходила из статуса старшей смотрительницы заповедника до скромной должности завхоза. Видя, как она встает из-за стола, Александр отправлялся за ней следом на кухню, чтобы пособить: был у него такой рефлекс, свойственный далеко не всем.

Потом они все вчетвером вышли на террасу, откуда открывался вид на ущелья, Йохан и Уго выкурили на двоих легкий косячок, который привезли с собой. Констанца, хотя и не курила, тоже сделала несколько затяжек, Александр же считал, что уже вышел из того возраста, когда балуются травкой, – он считал, что этот ритуал, якобы облегчающий общение, уместен только в подростковом возрасте, ну, может, в молодости, а он уже не молод. И не жалеет о прошедшей молодости. Он четко осознавал, что ему пятьдесят восемь лет, и чувствовал себя представителем совершенно другого поколения. Вот Констанца сумела не поддаться ходу времени, сохранила стройность, длинные волосы, мускулистое тело, поджарую стать дикого животного. Ее лицо, отполированное двумя десятками лет, проведенных на свежем воздухе, обрело особую лучезарность, и только тонкие, безупречно симметричные морщинки прямо под глазами оттеняли синий взгляд; белокурые волосы не утратили пышности. Александр хотя и подмечал в ней перемены, но неизменно смотрел на нее с несколько отстраненным восхищением. Она не переставала изумлять его властной уверенностью в себе, уравновешенностью, с которой относилась ко всему на свете, – выбить ее из колеи было невозможно. С того самого дня, как Констанца здесь поселилась, она неустанно изучала лес, периодически оценивая его состояние. По вечерам пыхтела над административными документами. В целях обмена опытом между разными европейскими заповедниками она должна была писать бесконечные докладные записки, хотя сама редко покидала лес – по сути, проводила в нем всю свою жизнь.

На следующее утро гости встали рано, Александр решил немножко задержаться и сопроводить их в поход по ущельям, где предстояло взять пробы. Чтобы спуститься к реке, приходилось лавировать между деревьями, а внизу ты будто оказывался в самом сердце собора под открытым небом. Некоторые посетители находили это место очень похожим на какую-нибудь затерянную в глуши долину на Шри-Ланке или острове Реюньон – Александр верил им на слово. Деревья, росшие у самого края каменистого обрыва, красный камень под елями, глазевшими в небо, – все это казалось безусловно чужеземным. На дне ущелья бурливый ручеек стремительно удирал куда-то, неизменно откликаясь на призыв отвесного утеса, и спешил оросить землю далеко отсюда, ту засушливую почву, которая только его и ждала, чтобы подарить миру завтрашний день.

В это утро за главного был Йохан. Он, как энтомолог, официально установил, что азиатские шершни колонизировали здешний ареал и с начала года не покинули ни одной зоны. После проверки данных удалось оценить масштаб распространения шершней: якобы исчерпывающий перечень мест их обитания, составленный Музеем естественной истории, позволял день ото дня наблюдать за действиями противника. Александра поразило, с какой точностью Йохан и Уго описывали ему перемещение насекомых – так историки описывают продвижение армий Наполеона. Поразительнее всего было то, что самые первые шершни из Азии появились здесь пятнадцать лет назад. Достаточно оказалось одного гнезда, завезенного из Китая в каком-нибудь керамическом горшке и выгруженного в Ло-и-Гаронне… Единственная особь стала причиной экспонентного роста популяции паразитов.

Небо хмурилось, они стояли все рядом на берегу реки в окружении скал с буйной древесной порослью. С высоты их можно было принять за четырех крошечных существ, загнанных в логово какого-то свирепого чудища или в пасть, которая вот-вот захлопнется.

В такие моменты Констанца и Александр рефлекторно прижимались друг к другу, и этот порыв напоминал о том их первом вечере тридцать лет назад, среди холмов рядом с Жером, после которого были расставания и воссоединения, сотканные из разговоров на железнодорожных платформах и в залах аэропортов. Бесконечные минуты перед разлукой на месяцы или годы. Соприкоснуться вот так вот телами – значило как бы прижечь раны, нанесенные годами разлук. Когда Констанца возвращалась во Францию, им хватало благоразумия не жить вместе постоянно, не портить свои отношения обыденностью, сохранять равновесие, служившее им главными узами, то самое притяжение, благодаря которому Луна и Земля соединяются на одну фазу, а потом удаляются друг от друга. Не будь Констанцы, Александр дрейфовал бы без якоря, без иной точки опоры, кроме земли, которую он обрабатывал и оберегал.

Йохан и Уго принялись рассматривать поверхность каменного выступа, выходящего к югу, – они обнаружили там гнездо шершня. Зима выдалась мягкой, самки уже вышли из спячки, им бы теперь поскорее создать новые гнезда. Этим уцелевшим одиночкам предстоит начинать с нуля – одна за другой они отправятся осваивать новые территории.

Йохан объяснил, что колонии шершней образуются из тех, кто сумел пережить зиму. Дабы пресечь их распространение, в идеале следовало бы удержать их в нынешних границах и проследить за каждым. Но Йохан здесь не за тем. Его задача – выбрать несколько особей и полностью отследить их цикл размножения. Он, соответственно, не станет убивать самку, за которой сейчас наблюдают, – в этом парадокс деятельности заповедника: губителям здесь позволено плодиться.

– И ты все-таки не считаешь, что…

– Александр, моя задача не убивать насекомых, а разбираться, как они живут.

– Ну, понятно, но вот этот шершень будет поедать пчел, мух, бабочек, пауков, не говоря уж о том, что люди будут расставлять на него ловушки, а в них будут гибнуть божьи коровки, осы и прочие. Из-за этого самого шершня исчезнут тысячи насекомых!

– Я своими руками никого не убиваю.

Йохан и Уго делали ставку на спонтанное восстановление баланса в природе, они отнюдь не утратили оптимизма и доброжелательности, не сомневались в том, что под воздействием глобального потепления хищные птицы перестанут улетать на зиму и слопают личинок всех этих шершней.

Александр бросил быстрый взгляд на Констанцу: он знал, что разговор про насекомых затрагивает в ней самые глубинные струны, пробуждает печаль, которую он всегда пытался разделить и в коконе которой вот уже двадцать лет проходила часть их общения. Сам он в любой козявке видел переносчика микробов. Констанцу лишило дочери двукрылое существо весом в три миллиграмма, комар, переносчик японского энцефалита, который навеки отсек ее от Гуджарата, от Химачал-Прадеша и от материнства.

Они расположились на каменистом пляже, достали бутерброды, уселись кружком. Очень хотелось развести костер, хотя бы в чисто символическом смысле, но это даже не обсуждалось. Александр следил за шершнем, который крутился поблизости, – его приманил пирог с картошкой, который они только что распаковали. Остальные не обращали на шершня внимания. Тот уселся меньше чем в двух метрах, на камне, будто провоцируя их. Можно было бы прихлопнуть его курткой, но Йохан и Уго этого бы не одобрили. Впрочем, речь шла не просто о паразите, который корчил Александру рожи, но о новом враге, которого Александру приходилось опасаться всякий раз, когда он подходил к живой изгороди или расчищал подлесок, тем более что враг этот был убийцей, и ко всему прочему добавлялся риск, что в один прекрасный день телка или корова засунет нос в гнездо, спрятанное в кустарнике, и потом ей конец. Все эти годы местные жители, к полной своей неожиданности, обнаруживали гнезда под навесом у бассейна или в электрическом счетчике, год от года шершни селились все ближе к поверхности почвы, причем прятались они виртуозно, представляя опасность даже для детей и собак.

– Почему ты не ешь?

Констанца протянула ему последний кусок пирога, пока их спутники разливали из термоса горячий кофе.

– Сахар?

– Нет, ни в коем случае.

Шершень сидел неподвижно. Нужно все-таки его прихлопнуть. По крайней мере, он нейтрализует этого и тем самым ослабит остальных, этот vespa velutina[3] не просто его личный враг, но и угроза всему человечеству.

Поднявшись до зоны леса, они пересекли открывавшуюся к востоку площадку, на которой лежали деревья, поваленные ураганом 1999 года. Соснам удалось уцелеть и в горизонтальном положении, корни не вырвало из земли, они с завидным упорством продолжали дышать. Этот участок напоминал великий хаос, но при этом отличался завидным здоровьем: землю прикрывали ветки, почву обогащала сыпавшаяся со стволов труха и дождевая влага, и этим воспользовались тысячи насекомых, птиц и грибов. Загнивая, деревья продолжали дарить другим жизнь.

Они разом остановились, чтобы вслушаться в голоса миллиардов живых существ, переговаривавшихся в тишине. А потом раздался гул, низкий звук, заставивший всех напрячь слух, и непроизвольным движением, почти против воли, Александр взмахнул курткой, висевшей на плече, и сильным ударом прихлопнул шершня.

Среда, 5 февраля 2020 года

Хотя в выпуске новостей в час дня изображение стерильных палат в клинике Бордо, помещений с отрицательным давлением, в которые отправляли зараженных, показали размытым, родители вывернули громкость едва ли не до предела. Фредо зажал уши руками, в качестве насмешки над Анжель и Жаном. Нужно сказать, что Фредо был точен как часы, по крайней мере в том, что было связано с работой, – а про остальное вообще мало что было известно, кроме как что он живет богемной жизнью, а бывшая в свое время втянула его в какие-то мутные махинации. Однако каждое утро ровно в 12:55 он снимал перепачканные землей сапоги и надевал домашние туфли, прежде чем войти в дом; он бы спокойно обошелся и вовсе без туфель, но мама не позволяла: она считала, что ходить по дому босиком – верный способ накликать смерть.

Видя, как Фредо зажимает уши, отец только пожал плечами, Анжель же все-таки немного убавила громкость. Эта китайская пневмония вытеснила «Молодых и дерзких»[4], которых теперь показывали в другое время, – благо она была куда занимательнее. Вот и сейчас в новостях шел репортаж из курортной деревушки Карри-ле-Руэ, куда власти поместили в карантин двести французских граждан, вывезенных из Уханя – города в Китае с населением в одиннадцать с лишним миллионов человек, про который раньше никто никогда не слышал.

Показали, впрочем, только четыре большие белые машины, на которых прибывших забрали из аэропорта, новенькие белые автобусы с мотоциклетным полицейским эскортом – так возят французскую сборную по футболу или контейнеры с ядерными отходами. Обитатели Карри-ле-Руэ заявляли, что их все это не очень радует: больно им нужны эти мужчины и женщины, которых им даже не показали и которые сбежали из адского пекла, возможно прихватив оттуда в своих легких какую-то гадость, тем более что, судя по сообщениям в социальных сетях, карантин должным образом не соблюдают, в пансионат захаживают кошки – бродячие кошки, которые потом шастают по деревне, а до того их, возможно, гладили эти зараженные, а еще, хотя эти карантинные все носят маски, проблема в том, что кошкам никаких масок не полагается. Какое-то якобы официальное лицо подтвердило, что подхватить вирус могут даже птицы и он якобы может оказаться в их помете.

Фредо всегда было слишком жарко. С утра он трудился на свежем воздухе, сеял шпинат и редиску, старательно готовил грядки – удобрял перепревшим навозом и обрезками с живых изгородей. В последнее время ему приходилось пахать вовсю, потому что, хотя родители и продолжали что-то делать, чтобы не сидеть на пенсии сложа руки, былого проворства у них уже не осталось, они постоянно останавливались передохнуть. Показали кадры с рынка в Ухане. Этот рынок, торговавший животными, с которого все и началось, закрыли навсегда. А так ведь у них там едят совершенно все – и змей, и крыс, и даже ослиные шкуры, в кастрюлю попадают и волчата, и барсуки, а еще журналист добавил, что любой китаец-гурман, достойный этого наименования, похваляется тем, что «перепробовал все четвероногое, за вычетом столов, все летающее, за вычетом самолетов, и все водоплавающее, за вычетом кораблей…»

Это перечисление поразило их в самое сердце, даже ложки застыли во рту.

– Знаешь, надо воспользоваться отсутствием Александра, ты бы прикончил парочку барсуков, которые тут шляются.

Фредо передернул плечами.

– Я серьезно, – добавил отец.

– Это вы из-за китайцев такое говорите?

– Нет. В Дордони уже забили тысячу коров из-за туберкулеза.

– Ну, выходит, проблема решена. Вы, Жан, всюду видите одни беды – китайский грипп, дордонские барсуки, – а вы не переживайте, природа она и есть природа!

– Много ты понимаешь в природе!

– Всю жизнь с ней прожил!

– Думаешь, раз ты спишь в фургоне без колес и вечно торчишь на свежем воздухе, ты понимаешь природу? Ну, про скот-то ты ничегошеньки не знаешь, корова – она из плоти и крови и ничего общего не имеет с твоими картофелем и редисом.

– Ну вот что: я тут у вас готов делать все, что мне скажут, а ни на что другое не подписывался.

– Но карабин-то у тебя есть, верно?

– Уж если браться истреблять все живое, так чего бы не пострелять лисиц, диких котов и всех косуль, какие есть – их-то все больше и больше, всех не положишь. Да еще рыси спускаются с Центрального массива, но и их не перестреляешь!

– Рысь не может заразить корову туберкулезом, равно как и кошка, и косуля; сам видишь, что ни в чем не разбираешься.

Фредо не ответил. Он, как это часто бывало, решил не накалять страсти, тем более что отец повадился всем грубить с тех пор, как ему пришлось довольствоваться ролью человека, отдающего распоряжения. Жану тяжко давалась эта зависимость от других, тем более что и других-то становилось все меньше и меньше; мучило его и то, что он почти не видит внуков и дочерей. Их фотография неизменно красовалась на почетном месте на буфете, рядом с телевизором: три сестры тесной группой, все улыбаются, все в летних юбочках, жмутся друг к другу, уклоняясь от водной струи. Такое подростковое клише, причем без Александра; Фредо однажды об этом заговорил, и родители ему ответили – а что Александр, его мы и так каждый день видим. Невзирая на прогноз погоды, Жан не прекращал свои вылазки, уверял, что уже тридцать лет травит лисиц газом в норах, а одновременно достается и барсукам. Впрочем, с тех пор как с помощью приманки с вакциной удалось избавиться от лисьего бешенства, популяция барсуков снова начала расти.

– Вам еще лошадь не хватало завести.

– Это почему, потому что лошади барсуков давят?

– Нет, потому что барсуки разбегаются от запаха лошадиной мочи.

– Хорошая мысль, нужно обдумать.

– Уж лучше обдумывать, чем убивать. Вас послушать, так всех этих, которые в Карри-ле-Руэ в карантине, тоже перестрелять надо.

Четверг, 6 февраля 2020 года

С тех пор как она осталась одна в этой слишком просторной квартире, Каролина зажигала свет во всех комнатах, едва начинало темнеть. Но нынче вечером и этого оказалось мало, ее потянуло пройтись вдоль канала до центра, посмотреть на людей, тем более что столбик термометра поднялся до 24 градусов – начало февраля выдалось теплым, почти летним. По дороге к рынку Виктора Гюго она пересекла площадь Вильсона, посмотрела на скамейки, где когда-то сиживала студенткой, когда Тулуза еще напоминала ей Эльдорадо. Прохожие никуда не торопились, некоторые даже устроились посидеть на террасе. Четверг, в кафе прохлаждались компании молодежи, и Каролина сильнее обычного боялась наткнуться на кого-то из своих студентов: обнаружат, что она бродит по вечерам в одиночестве, в руках ни сумки, ни авоськи – словом, без всякого дела. При взгляде на молодежь оживали забытые ощущения – в их возрасте восемь вечера это совсем рано, впереди еще вся жизнь.

Когда отношения с Филиппом разладились, именно сюда, в кафе на углу, она ходила проверять студенческие работы. С тех пор как она начала жить одна, восемь вечера уже ничего больше не означало, она научилась ужинать быстро, готовыми салатами, сырыми овощами в пластиковой упаковке, покончив с продуманными меню и ежевечерними забегами на время: вернуться с работы, схватить список покупок, метнуться на рынок, потом все приготовить. Двадцать лет кряду по двадцать часов в день она тянула лямку семейной жизни – сперва на четверых, потом на троих, потом, когда дети уехали, на двоих, а потом и на одну себя, потому что и Филипп тоже ушел из дому сразу после того, как ему исполнилось пятьдесят.

Она завела привычку, вернувшись с работы, включать телевизор, чтобы заполнить пустоту, часто выбирала новостной канал, но в последние пару дней уже не выдерживала этих безумных причитаний, вот и уходила из дома. На улице становилось легче: она шла по следам прошлого, ловила взглядом фантомы студентов, которыми когда-то были они с Филиппом. Шестьдесят уже не за горами, и все же что-то от нее ускользало, как будто она перестала понимать этот мир, а уж тем более предсказывать его действия. То, что раньше казалось невероятным, сделалось обыденным. В Лондоне только что с большой помпой отпраздновали Брексит; лично она никогда особо не верила в раскол Европы, и вот он начал происходить: после стольких лет строительства Евросоюз стал распадаться. Не хотела она верить и в оправдание Трампа, но ведь Сенат только что обелил этого придурка, и рыжий миллиардер может спокойно идти на перевыборы. Каролина устала от всей этой неразберихи, от чудовищных демонстраций против повышения пенсионного возраста, от желтых жилетов[5] на улицах каждую субботу, от страшных пожаров в Австралии – двадцать миллионов гектаров объяты огнем, сотни погибших, задохнувшихся в дыму. Студенты рвались все это обсуждать на занятиях, но их интересовали не человеческие жертвы, а миллиарды рептилий, млекопитающих и птиц, сгинувших в пламени.

На рынке пришлось волей-неволей вспомнить про брата – она прочитала на дверях одного ресторана: «У нас подают выдержанную говядину». В центре зала вызывающе высилась холодильная витрина, в которой красовалась четверть говяжьей туши. В новых бистро было очень оживленно, гости ужинали среди филейных и лопаточных частей туш, подвешенных на крюках, она в этом видела занятное возвращение к прошлому – то, что Александр предрекал двадцать лет назад. Учитывая, что они с ним не разговаривали, ферма ее больше никаким образом не касалась, а сама она давно уже не ела мяса.

Захотелось усесться здесь, на террасе, между всеми этими компаниями, но мысль о том, что она окажется за столиком одна, под тепловым зонтом, среди всех этих разговоров и смеха, заранее наполнила ее чувством стыда и горечи. После развода с Филиппом обе их дочери приняли сторону отца, хотя ей бы очень хотелось нынче вечером позвонить одной из них, а еще лучше бы было, если бы ей самой позвонили. Так что Каролина пошла дальше. У нее остался вчерашний хлеб, а в холодильнике – свежие овощи в упаковке, на которых, впрочем, не мешало бы проверить срок годности.

Она открыла дверь – свет горит, телевизор работает. От самой кухни услышала голос китайского президента: в этом Си Цзиньпине ощущался советский душок, тот же ледяной фатализм, что и у Горбачева, когда после аварии в Чернобыле он сказал, что «мы впервые реально столкнулись с такой грозной силой», одолеть которую не способен даже СССР. То же лишенное всяческого выражения лицо, та же холодность, говорящая о серьезности ситуации. Перед лицом всего Политбюро коммунистической партии он утверждал, что Китай пока еще в состоянии одержать победу над новым коронавирусом. Корреспондент добавил, что зона карантина завтра будет расширена на всю провинцию Хубэй, то есть от внешнего мира изолируют не только один город, но пятьдесят шесть миллионов человек. Со дня на день ожидается запрет выходить из дома почти шестидесяти миллионам человек. В остальной части Китая вводятся меры по выявлению заболевших – температуру будут измерять на каждом углу, хочется спросить, не двинулись ли они там умом.

Пятница, 7 февраля 2020 года

На следующий день в преподавательской только и разговоров было, что про вирус. Некоторые просто отказывались во все это верить – невозможно по щелчку пальцев запереть в домах все население, это ж вам не игра в «Море волнуется раз»…

– Такое невозможно даже при диктатуре, – заявил Лукас.

Тем не менее этот самый Лукас, который в силу своего холодного рационализма не был склонен к скепсису, вынужден был признать, что уже пошли слухи о возможной отмене учебной поездки в Севилью в апреле.

– Это они так пытаются замазать проблемы с бюджетом, – проворчал он.

Все они казались себе такими молодыми, такими искушенными в своей профессии – всем им, за исключением Мишеля, было лет на двадцать меньше, чем ей, – теперь зазор, который она на протяжении всей карьеры ощущала между собой и студентами, распространился и на коллег. Ее держали за старшую, в этом ранге полагалось обладать определенной мудростью, хладнокровием, хотя на самом-то деле ей сейчас нужно было только одно: чтобы кто-то ее обнадежил. Мишелю тоже уже было под шестьдесят, но он любил повторять, что все мужики из Ло-и-Гаронны такие же крепкие, как и он, – особенно те, которые раньше занимались регби. Мишель был из шутников, но в это утро – возможно потому, что он преподавал геобиологию – шутил он меньше обычного. Каролина всегда считала, что он слишком политизирован, в экзальтированно-провокативном ключе, но, похоже, и его стали посещать некоторые сомнения:

– Нельзя, однако, забывать о том, что каждый день мы прокачиваем через легкие пятнадцать тысяч литров воздуха, и если, не дай бог, вирус этот начнет распространяться, всех нас одним махом посадят под замок, как в день взрыва на заводе АЗФ[6] – уж я-то это прекрасно помню, я тогда преподавал в лицее Гальени!

Звонок вывел их из кошмара этих древних воспоминаний.

Она провела занятия так, будто ничего и не случилось, потом вернулась мыслями к насущным тревогам – никак было не выбросить из головы мысль о том, что через два года придется оставить преподавание. И в этом смысле она лишилась всяческой опоры, в 2010 году пенсионный возраст установили в 62 года, но Эдуар Филипп[7] собирается поднять его снова, и может так оказаться, что в 2025 году, когда ей исполнится семьдесят, пенсию отменят вовсе. В общем, куда ни посмотри во времени и пространстве, все кажется зыбким, неопределенным. А уйти с работы, оставить преподавание – это было для нее и великой мечтой, и великим страхом.

Вечером – как раз начались февральские каникулы – они все поздравили друг друга и пожелали всего наилучшего, как будто за эти пятнадцать дней может произойти что угодно.

Четверг, 20 февраля 2020 года

Жить здесь без машины – все равно что умереть. Муж ее водить уже не мог, поэтому Анжель повсюду ездила сама, лишний раз просить одолжения у сына не хотелось. Но настанет день, когда и она больше не сможет сесть за руль, и Александр неизбежно станет их последней надеждой.

Из крана уже неделю текла мутная вода, Анжель на всякий случай решила купить в гипермаркете как минимум пять упаковок воды «Кристалайн» – самой ей было бы столько не дотащить, но в это утро все складывалось как нельзя лучше: Фредо должен был с кем-то встретиться на старой заправке, а она совсем рядом с торговым центром. Анжель подозревала, что встреча эта как-то связана с травкой, которую он добавлял в свои самокрутки, – бедняга Фредо думал, что никто этого не замечает, хотя Анжель с Жаном давно все поняли, только ему ничего не говорили.

На пути в долину с одной стороны дороги возвышалась скала, с другой был построен невысокий бордюр без всякой обочины, и ехать между двумя этими заграждениями приходилось очень осторожно. Анжель чувствовала, что их работник высматривает малейшие промахи в ее вождении. Видимо, ему и самому страшно. Похоже, у него еще есть голова на плечах.

Она включила радио – стрелочка остановилась на единственной доступной на этом участке станции – как в долине, так и здесь, на холмах, – но из-за треска и помех разобрать ничего было невозможно, хотя со слушателями на этой станции обращались задушевно: одни сплошные сантименты, никакой информации и рекламы – только музыка и бесконечные разговоры. На этот раз Анжель досталась какая-то мягкая завораживающая мелодия, она эту песню раньше не слышала, Фредо тоже, но песня почему-то развернула мысли Анжель на сорок лет вспять, когда они все вместе, всей семьей ездили за покупками. Она бы, может, даже сморгнула слезу, если бы Фредо не сидел совсем рядом, а у него-то ни братьев, ни сестер, ни родителей – они далеко или в ссоре, она этого толком не знала. Он нынче с утра был в дурном настроении – оставалось надеяться, что встреча не грозит ему никакими неприятностями. Никак Анжель не могла раскусить этого паренька. Спрашивала себя, каково бы оно было, если бы все дети и внуки жили рядом, чем бы грозила такая близость – может, жизнь текла бы вот так же славно, как в этой песне – хотя в песне на деле говорилось, что счастья не существует.

Анжель медленно толкала тележку по проходам гипермаркета. Фредо обещал вернуться на парковку к половине одиннадцатого и помочь ей закинуть шесть упаковок воды в багажник, так что можно было не спешить. Она остановилась у стойки с прессой, немножко полистала журналы. Страшная история – репортаж о круизном судне, которое застряло на другом конце света, неподалеку от Японии. Десять лет назад дочери ее совершили круиз по Средиземному морю, привезли оттуда тысячу фотографий закатов и улыбок. А там, на борту этой «Бриллиантовой принцессы», райская жизнь превратилась в настоящий кошмар: каждый день симптомы появлялись все у новых пассажиров, три тысячи участников круиза оказались запертыми в своих каютах, точно в тюремных камерах – в некоторых не было даже иллюминаторов. Застрять посреди океана. В безысходности. Покинуть борт разрешили только американским гражданам – на фотографии они стояли в ряд, будто заключенные, под конвоем людей в цельных комбинезонах, и люди эти опрыскивали их какой-то жидкостью. Анжель отвернулась от стойки с прессой, будто вынырнув из кошмара, хотя Япония далеко, равно как и все эти изменения климата и круизные лайнеры.

Она встала в очередь к дородной рыжеволосой кассирше, которая всегда улыбалась. У Джой все всегда проходило гладко; Джой – это то ли имя, то ли фамилия, бог его ведает, но она никогда не отказывалась встать из-за кассы и перегнуться через ленту, чтобы отсканировать тяжелый товар, – говорила, хоть руками подвигаю, разомну спину, а помахать сканером – это такая моя йога.

Анжель вышла из магазина, унося с собой частичку жизнелюбия этой девушки, но быстро сникла под мелким дождем, тем более что, подойдя к машине, не обнаружила там своего могучего работника. Дождь усилился, нужно было как минимум выгрузить другие покупки, чтобы не промокли. Анжель попыталась приподнять упаковку минералки, но с больным плечом ничего из этого не вышло. Она сдалась, пристроила тележку за машиной, чтобы за ней приглядывать, а сама залезла в салон. Пальто успело промокнуть. Она включила зажигание и обдув, чтобы избавиться от конденсата, который принесла снаружи. Лобовое стекло запотело от сырости, взмах «дворников» ничего не изменил, пришлось его протереть, чтобы изнутри стало хоть что-то видно.

Наконец она приметила на другом конце парковки долговязую фигуру Фредо и облегченно вздохнула.

Шел он медленно, нес какую-то картонную коробку, очень аккуратно, поддерживая снизу.

Он перешагнул через невысокий бортик парковки, и тут из коробки высунулась головенка щенка, потом другая – щенки были белые, в небольших надувных кругах вместо ошейников. Анжель пришлось нагнуться, чтобы открыть Фредо дверь, он тут же поставил коробку на пассажирское сиденье, оттуда на Анжель уставились, не мигая, шесть черных глаз, три крошечных существа застыли, будто задавая ей один и тот же вопрос. Фредо отошел к багажнику, чтобы загрузить упаковки с водой, а Анжель нагнулась потрогать щенков – три этакие сломанные игрушки. У бедняги Фредо был особый дар влипать в такие вот дурацкие истории, добром это не кончится, вот только зверушки смотрели на нее во все глаза, и во взглядах читались не только страх, но и отчаяние; Анжель, которая всю свою жизнь выращивала животных, сразу поняла, что перед ней сосунки.

Воскресенье, 23 февраля 2020 года

С такими крепкими шеями и могучими крупами ничто не мешало им сносить ограды и проламывать живые изгороди. Они их валили и топтали, если ограждения не были электрическими, а бык – тот и вообще мог бы запросто выкорчевать дерево или прошибить стену. В былые времена животные эти всю свою жизнь тянули плуги в несколько центнеров весом, доказывая тем самым, что рождены для существования на воле. Корове положено жить без привязи, на вольном воздухе. Запертые в стойлах, они болеют, приходится давать им всякие лекарства, а на выпасе бактерии к ним не липнут, телят они вскармливают спокойно, те хорошо набирают вес.

Одно время еще оставалась вероятность, что банкирша Александра одобрит этот проект, отличающийся отменной простотой: выращивать коров, давая им самостоятельно щипать траву. Инвесторы же видели в том, что кормить им придется только самого животновода и его коров, серьезный недостаток. Любой финансовый консультант, достойный этого имени, отдавал предпочтение молочной ферме, прочно встроенной в общую систему производства – ферме, которая будет давать средства к существованию еще и осеменителям, продавцам молока, производителям средств по борьбе с заболеваниями растений, не забывая и про тех, кто зарабатывает на механизации сельского хозяйства и продаже запчастей, а главное – про кооператив, который не только перепродает материал для осеменения, но и закупает телков для перепродажи за границу. Модель, в рамках которой есть только один вариант: следовать накатанной схеме, где все расписано заранее.

Александр уже три дня не виделся с родителями. Обычно он заходил к ним каждый вечер – не то чтобы им всем было что друг другу сказать, скорее, речь шла об установившемся ритуале. Вот только в предыдущее воскресенье отец позволил себе лишнего, попытался представить все в черном свете, обвинил Александра, что он не любит своих животных. На самом деле, куда большую ярость у Жана вызывало то, что тысячи самолетов продолжали перевозить миллионы пассажиров с одного континента на другой. Не говоря уже о Сельскохозяйственном салоне, который только что открыл свои двери – так, будто ничего не происходит, это надо же докатиться до такого идиотизма и не препятствовать распространению вируса по планете. В общем, мир совершенно ополоумел, Жан ведь уже давно это твердит, а теперь видит доказательства. Вчера он даже обнаружил в спальне комара – это в феврале-то месяце; недалек тот день, когда эти самые комары занесут лихорадку денге или вирус чикунгунья в холодные страны.

После каждой перепалки Александр рано или поздно возвращался вниз к родителям, коря себя за то, что снова не сумел сдержать гнев, раскаиваясь; кроме прочего, его тяготила мысль о тягостном смущении, с которым они обменяются поцелуем, о молчании при встрече. Сегодня вечером у него хотя бы есть повод попросить прощения. Министерство сельского хозяйства выпустило предупреждение о вспышке птичьего гриппа, в Германии уже обнаружили десяток очагов распространения – и это подтверждает, что у Жана были все основания для беспокойства.

Александр был еще метрах в двухстах от родительского домика, погруженного в ночную тьму, когда ему показалось, что он слышит, как ножки стульев скребут по полу, потом раздался смех, как будто внутри кто-то возился. Среди общего шума вроде как раздалось негромкое тявканье. У его родителей вот уже лет двадцать не было собаки. Александр бросил взгляд в сторону сарая. Мопеда Фредо он там не приметил.

Войдя, он увидел родителей в конце коридора – они выходили из ванной, держа в руках маленькие спасательные круги. Следом показались три белых клубка, которые вились у родителей под ногами – прямо заводные игрушки, обшитые ярко блестящей шерстью; Анжель и Жан развернулись и бросились за ними вдогонку.

– Да чтоб вас, не носитесь вы так, поскользнетесь!

– А ты, чем болтать, лови их лучше вместе с нами! И тапки надень!

Александр отыскал щенков в гостиной за одним из стенных шкафов; их явно ошеломило и даже перепугало появление нового человека, они замерли. Подошли родители, надели на всех надувные ошейники.

– И что это за штуковины?

– Кутята.

– Да нет, я про эти кругляшки.

– Это не кругляшки, а такие воротнички.

Восьмичасовые новости уже начались, родители в кои-то веки не стали смотреть прогноз погоды. Всех трех щенят пристроили на диване. Надувные воротнички мешали им выкусывать себе животы, что они пытались сделать, чтобы унять зуд. Мама пояснила, что собачки эти – собственность Фредо, а если точнее – Адрианы, его бывшей, она за ними скоро приедет, хотя вообще-то история с ними довольно мутная. Александр осмотрел щенков опытным взглядом, без всякой нежности.

– Если так, они наверняка не чипированы и не вакцинированы.

– Вероятно. Они вообще еще мамку ищут.

– Если они сосунки, это дополнительная сложность, лучше бы Фредо их забрал к себе.

– Да ты видел, где он живет? Замерзнут они, сам посмотри – кожа да кости… Да и вообще, он дома-то никогда не бывает.

– Если животные ворованные, вам пришьют укрывательство, вляпаетесь по самые уши.

– Не выражайся!

Щенки с кругами на шее не шевелились – лежали неподвижно, точно три плюшевые игрушки. Иногда один из них поднимал головку и тревожно обводил глазенками комнату – им явно не верилось, что с ними возятся целых три человека. Умилившись тому, как они свернулись клубочками на диванных подушках, Александр подошел поближе. С огромными воротниками на головах кутята казались какими-то подранками.

– Мало того, что они чешутся, так еще и жрут все подряд, стоит нам отвернуться, – днем гравия наглотались.

– Возможно, у них пикацизм[8]; в любом случае, нужно их проглистогонить.

Мама передернула плечами и пошла ставить на стол третий прибор, явно приняв за данность, что Александр останется ужинать.

– Краденые щенки, укрывательство, пика… вечно ты все драматизируешь, – проворчал отец, явно довольный возвращением сына.

В кои-то веки телевизор за ужином молчал. Мелькали кадры. В Италии машины карабинеров перекрыли деревянными щитами все выезды из города Кодоньо, в Венеции, судя по репортажам, вместо карнавальных теперь носили медицинские маски, в Иране и Корее творилось примерно одно и то же – получалось, что скоро все люди замаскируются под персонал операционного блока и весь мир станет китайским. Александр подумал, что отец его, похоже, с самого начала был прав: может, и во Франции начнут закрывать города, а барсуки рано или поздно заразят его коров туберкулезом.

Мама прибавила звук, когда Делаус начал задавать вопросы новому министру здравоохранения – судя по внешности, довольно молодому. Впечатление было такое, будто стажер осматривает больного. Журналист заставил министра признать, что пока, пожалуй, проводится недостаточно тестов для выявления всех зараженных, но он готов гарантировать, что в ближайшее время тесты будут делать десятками тысяч в день. В глазах его на миг мелькнуло то же самое смятение, которое должно было возникнуть в головах у его слушателей: «десятки тысяч тестов в день» – это ведь должно означать, что зараженных будет десятки тысяч… Однако ретивый министр тут же поспешил всех успокоить: на данный момент во Франции еще никто не госпитализирован, болеет один человек, остальные поправились. На вопрос о масках он ответил, что в нашей стране в них на данный момент нет решительно никакой нужды.

– Нет, ну надо же, какой болван – ты еще увидишь, что нас ждет новый Чернобыль, – кипятился отец.

В конце министр заявил, что с завтрашнего дня он будет ежедневно давать пресс-конференции в прямом телевизионном эфире, где также будет присутствовать генеральный директор службы здравоохранения.

– А, ну если этот лекаришко будет все вечера торчать у тебя, тут-то мы в ящик и сыграем, – заключил отец.

Маму же пока куда сильнее интересовали щенки. Она сочла необходимым подробно пересказать Александру все то, что Фредо довольно подробно рассказал ей про Драго, нового хахаля своей бывшей. Драго сейчас сидит в кутузке за какую-то там историю с шинами на автомагистрали – именно поэтому щенков и отдали Фредо, а вовсе не из страха перед обысками.

– Шины на автомагистрали – мам, ты это о чем вообще?

– Ну, ты сам прекрасно знаешь, что они чинят колеса тем, кто их проколол в дороге, у них вроде как есть лицензия на то, чтобы заезжать на автомагистраль, ну и вообще, не могли же они их совсем бросить, бедных щеночков!

– Если я правильно тебя понял, у них нет ни сертификатов, ни вообще каких бы то ни было документов?

– Верно. Но об этом ты, в принципе, можешь поговорить с Дебокером, – вмешался отец.

– Папа, лучше, наверное, во все это вообще не ввязываться, потому что животные – они как люди, им без документов никак. По мне, тут один выход: сказать Фредо, чтобы он вернул щенят тем, кто их ему всучил.

– Да я тебе говорю, что Драго в жандармерии, в Бриве или где еще, а может, в суде, я толком не знаю.

Александр решил оставить при себе мнение касательно этого Драго и касательно банды, которая осела в заброшенном карьере, да к ним еще прибились и другие, так что теперь там, наверху, в районе Помпи, жителям приходится вечером запирать двери на ключ и ставить секретки на топливные баки тракторов и отопительных котлов. Александр не сомневался, что трех щенят у кого-то стащили, причем воры уже наверняка получили за это деньги.

Понедельник, 24 февраля 2020 года

Прошли две недели каникул, и что-то незаметно изменилось. У ее коллеги Рашель всегда были тысячи поводов считать правительство безответственным, но даже она, сторонница левых, страшно негодовала, что Франция – единственная страна Шенгена, которая не закрыла въезд для китайцев: двадцать пять европейских правителей сожгли за собой мосты – а Макрон!..

– Мать его за ногу, он что, не понимает, чем это кончится? Да он, собственно, вообще ничего не видит – прохлопал появление желтых жилетов и манифестации против пенсионной реформы, а на сей раз будет нам эпидемия, и уж этот тип доведет нас до ручки, точно говорю!

Каролина считала своим долгом ничего чрезмерно не драматизировать, хотя, если бы ей самой поручили принимать решения, она немедленно посадила бы на землю все эти самолеты, а еще закрыла бы все порты и железнодорожные вокзалы, законопатила границы и повсюду расставила бы дозоры.

Вернувшись на работу, она сразу же задалась вопросом: а может, человечество открыло новую страницу своей истории, вновь столкнувшись с Юстиниановой чумой или русским гриппом? Страницу столь же страшную, как и времена холеры.

Во время каникул Каролина никуда не вылезала из дома – даже не рискнула сесть в поезд, чтобы навестить родителей. Соответственно, у нее образовалась куча времени, чтобы перелистывать старое комментированное издание «Замогильных записок»[9].

Устроившись на диване, она решила перечитать фрагмент, который открыла для себя заново, – его она не собиралась преподавать студентам, еще обвинят в невменяемости. Речь в тексте шла об эпидемии холеры, которая на протяжении пятнадцати лет двигалась от Бенгальского залива до Англии, унеся по ходу сорок миллионов человеческих жизней, притом что Наполеон за то же самое время дошел только от Кадиса до Москвы, оставив за спиной всего лишь два-три миллиона трупов. Тем не менее история запомнила именно Наполеона, а не это «моровое поветрие, беспощадную черную смерть, вооруженную собственным безумием». Великие беды всегда остаются самыми невнятными.

Автобиографии неизменно отличаются особой точностью там, где речь идет о страхах, где страхи эти разобраны во всех подробностях. Каролина успела забыть, что Шатобриан и сам панически боялся заразиться холерой: однажды вечером он почувствовал лихорадку, но не решился в этом признаться жене; причем сам он добавляет, что ему не следовало бы вообще-то досадовать на эту заразу, проникшую в его тело, как и в тело всего человечества, потому что на земле, по большому счету, ничего не изменится, если на месте городов появятся леса, владыками которых станут львы.

Раньше Каролина всегда сожалела о том, что на ее век не выпало ни одной важной главы человеческой истории – мировой войны или пандемии, хотя, разумеется, это очень страшно – жить в такие сложные времена, видеть собственными глазами одну из разновидностей апокалипсиса. Пока же из всех исторических событий ей довелось пережить только выборы Миттерана и падение Берлинской стены, которые в первый момент показались совершенно немыслимыми, но с расстояния в несколько десятилетий уже не представляли собой ничего грандиозного. Студенты ее и вовсе не знали, что когда-то существовал Советский Союз, огромный красный лоскут на картах мира, постоянно грозивший распространиться на сопредельные страны. А что до имени Франсуа Миттерана – с ним у них связывались тысячи новеньких «Макдоналдсов» и «Фнаков»[10].

В одиннадцать вечера она приняла лексомил[11], чтобы пережить ночь. Бросив взгляд в телевизор, выяснила, что президент Трамп выступил с официальным заявлением – заверил нацию, что весной, с приходом тепла, вирус исчезнет сам собой. В Англии уже разработали протокол широкомасштабного тестирования, все было готово.

В результате все, конечно же, образуется, и она, наверное, зря портит себе нервы. В конце концов, в Китае от этого вируса умерли всего тысяча четыреста человек – при населении в полтора миллиарда.

Суббота, 29 февраля 2020 года

В ясный послеполуденный час на диких сливах белыми фестонами распустились цветы. Они первыми выпрастывались на свет вдоль всех живых изгородей, причем год от году все раньше, поскольку солнце жарило все сильнее. Пообедав с родителями в их домике, Агата отправилась прогуляться по Бертранжу. По ходу своих нечастых приездов в родительский дом она всегда проходила немного в сторону фермы, «старой фермы», как она ее называла, хотя там по-прежнему жил Александр. Подумать только – видимо, она еще не полностью излечилась от ностальгии по детству. У Агаты, как и у Каролины с Ванессой, отношения с братом были прохладные, и если они больше не вели разговоров про все эти заморочки с землей и строительством ветряков, то лишь потому, что не разговаривали вовсе. Между ними так и висело полнейшее взаимонепонимание. Они как бы принадлежали к разным мирам. Так что на ферму Агата поднималась вовсе не затем, чтобы повидать брата. Хотя именно сегодня она была бы даже и не прочь на него наткнуться – не чтобы выяснить, как у него дела, а чтобы посмотреть на три эти живые плюшевые игрушки, про которые у родителей только и было разговоров. Так что вместо того, чтобы фланировать по холмам, она зашагала в сторону пастбища, но, не обнаружив там Александра, развернулась и направилась прямиком на ферму. Сколько десятков лет она здесь не бывала, даже на внутреннем дворе. Из сарая вышел здоровенный пес Александра, приблизился к ней, но лаять не стал. Брат не натаскивал собак на защиту, так что босерон лениво ее обнюхал и вернулся к себе на лежанку, показав тем самым, где каждому из них место. Грунтовая дорожка и ступени из отполированного камня совсем не изменились. Чугунная дверная ручка тоже вернула ее в детство. Ручка эта показалась неожиданно изящной; раньше они ее считали старомодной и слишком замысловатой, не замечая ее красоты. Агата взялась было за ручку, пытаясь понять, может ли войти вот так, без всяческих церемоний, как в те времена, когда она здесь жила, – или нужно все-таки постучать. На месте был и колокольчик с цепочкой – с тех пор, когда еще нужно было звонить, чтобы собрать всех к столу. Агата прижалась ухом к двери, но ничего не услышала. Подумала – а вдруг Констанца здесь, вот выйдет неловко, она даже застыдилась своего поступка. В конце концов, она всего-то хотела посмотреть на щенят, а вовсе не на брата, однако развернуться и сбежать она не успела, дверь открылась, заскрипев точно так же, как и раньше.

– Кутят пришла посмотреть, да?

– Нет!

– Мне родители позвонили.

Агата поняла, что ее поймали с поличным.

– Так они тебя предупредили?

– Предупредить не предупредили, просто хотели убедиться, что я дома. Давай, заходи, не хочу их одних оставлять.

Агата пошла вслед за братом, с удивлением осознавая, что с 2000 года здесь ничего не изменилось, взгляд ни за что не цеплялся, как будто она запретила себе поступать бестактно, делать какие-либо замечания. Александр отвел ее в гостиную, где на старом бордовом диване валялись три плюшевых игрушки, три пары глаз уставились на нее не без страха. Она сразу же ощутила симпатию к этим пугливым малышам, трогательно было видеть беззащитных крошек в такой старомодной обстановке.

– По-моему, они больны.

– Скажем так: нездоровы. Стоит отвернуться – начинают вычесываться, раздирают себе кожу, так что лучше не спускать с них глаз.

– И чего у них так зудит?

– Слишком рано от мамки отняли, она их не докормила, им не больше полутора месяцев.

Агата подобралась поближе. Все трое как бы отстранились, отвернув от нее головы, однако позволили ей протянуть руку и себя погладить.

– Мягенькие какие, прямо как вата…

Александр смотрел на нее, явно не зная, что еще сказать.

– Сварить тебе кофе?

– Не откажусь.

Ее удивило, что у брата капсульная кофеварка, она-то думала, он так и пользуется фильтрами. Александр вернулся в гостиную, надел всем трем щенкам воротники, они последовали за ним на кухню.

– Себе их оставишь?

Он, не отвечая, протянул ей коробку простого печенья – так они всегда делали в детстве. Между ними вдруг вновь пролегла привычная пропасть, оба ощутили груз долгих лет равнодушия. Агата села у кухонного стола, сфотографировала всю троицу, взяла одного на колени, стала гладить как кошку. Щенок, воспользовавшись тем, что его подняли повыше, откусил кусочек печенья, спрыгнул на пол и удрал – два других рванули следом.

– Видишь, они постоянно повсюду носятся, отчасти поэтому я не хочу оставлять их у родителей, папа плохо ходит, вчера чуть из-за них не упал.

В его словах Агата услышала легкий упрек. Уход за Анжель и Жаном лег на его плечи. Он оказался тем ребенком, который сохранил преданность родителям, остался с ними, не разорвал родственных связей. Она смотрела, как брат шагает обратно в гостиную. В глубине души она им восхищалась, чувствовала, что он непотопляем, ей бы даже хотелось рассказать ему историю своей жизни, поговорить про чайную, которая отнимала все ее время, про «Диво» – бистро Грега, тоже требующее массы усилий, про самого Грега, с которым она жила в браке и которого почти не видела. Вот уже десять лет как он, помимо управления баром и бистро, приглашал артистов, устраивал мини-концерты в своем кафе, которое, по сути, превратилось в ночной бар, знаковую точку в центре города, а это совсем не та жизнь, о которой она мечтала. Она с удовольствием поговорила бы и про Матео: вот-вот закончит школу, а сам не определился, чем хочет заниматься дальше; впрочем, Кевину уже двадцать два, а он тоже не определился и делает одну глупость за другой.

– Александр, я пойду обратно.

– Даже кофе не допьешь?

– Вкусный, но для меня крепковат.

Он проводил сестру до двери, принес одного из щенков – из пасти у того торчала газета, прямо охотничий трофей.

– Помнишь Рекса? Ты не хотела, чтобы его назвали Ринтинтином[12]. И родители тогда с тобой согласились.

– Да, может быть.

– А почему ты не хотела, чтобы его так звали?

– Ну, вот собаку зовут Ринтинтин, а она от тебя убежала – как ты будешь ее подзывать? Нужно имя не больше чем из двух слогов.

– А этим не хочешь придумать имена?

– Слушай, мы вроде бы не планируем их оставлять.

Агата спускалась вниз через молодой лесок, любовалась белыми цветами диких слив, если подойти ближе, становился слышен невероятный пчелиный гул, она хотела было снять на видео это пробуждение природы и вывесить в инстаграм[13], но выяснилось, что телефона нет – она, видимо, забыла его на столе в кухне. Вернувшись на ферму, увидела, что Александр шагает в сторону пастбища, а за ним трусят, потявкивая, трое щенков. Пес во дворе теперь встретил ее иначе, смерил взглядом, заворчал. А она даже имени его не знала – не задобришь. Ей вдруг стало мучительно больно сознавать, что ее не впускают в дом детства. Босерон к ней не подошел, однако дал голос – несколько раз гавкнул, отрывисто, кратко. В сарае она увидела бордер-колли. Тот тоже вглядывался в нее, встав на все четыре лапы, замерев на месте. Агата вспомнила, как они с сестрами поступали, будучи подростками, когда нужно было незаметно вернуться домой. Развернулась, обошла здание. Остановилась у окна ванной, рядом с водосточным желобом – это окно никогда не запирали. Влезла, конечно, не с той же легкостью, что в шестнадцать лет, однако справилась и страшно этому обрадовалась. Оказавшись внутри, прошла по комнатам, забрала телефон, потом с беспечным видом вышла через главную дверь. Босерон был явно озадачен. Он даже сел, уставился на нее в упор, а потом долго смотрел вслед, ни разу не подав голоса.

Февраль – месяц удивительный, на четыре короткие недели приходится максимум восемьдесят солнечных минут. Солнце заходит вскоре после шести вечера. Каждый год Александр принимал это, точно своевременную помощь неведомого соратника. После наступления темноты он пошел вниз, к родителям, повел к ним щенков. Он весь день только тем и занимался, что следил за ними, и у него разболелась шея – все время приходилось крутить головой во все стороны. Во время спуска они больше не разбегались, возвращались к нему без зова и без свистка – их, конечно, манили все эти просторы, холмы, раскинувшиеся до незримых пределов, но они явно боялись терять Александра из виду. Пока добирались до домика, они выдохлись и все перепачкались – из белых превратились в серых, а местами и в черных. Мама схватилась за голову, увидев, что они явились в таком состоянии, и решила их немедленно искупать.

Сажая щенков в ванну, родители забрызгали все вокруг. Малыши отбивались, дрожали от ужаса и возбуждения. Мама намыливала их марсельским мылом, вот только трудно ей было их удержать, перевесившись через край ванны. Отец наблюдал, воздев палку, пытался делать какие-то повелительные жесты, но угрозы его на щенков никак не действовали, они только сильнее трепыхались и тявкали.

Александр вышел на кухню, налил себе большой стакан газированной воды, плеснув туда красного вина. Почувствовал, как в кармане тревожно завибрировал смартфон. Пришло распоряжение о закрытии Сельскохозяйственного салона, поскольку во Франции запретили любые мероприятия численностью больше пяти тысяч человек. Александр оставил родителей развлекаться самостоятельно, прошел в столовую, включил телевизор. Министр здравоохранения, перед которым вырос целый лес микрофонов, объяснял, что у пациентов парижской клиники, в которой находились заболевшие из департамента Уаза, взяли тесты и они оказались положительными. Александр переключился на третий канал, где шла реклама департамента здравоохранения – объяснялось, как надо мыть руки, прикрывать рот локтем во время чихания и сморкаться в одноразовые платки; на пятнадцатом канале врач рекомендовал больше не целоваться и не пожимать руки, и только на двадцать шестом Александр наконец увидел репортаж с Сельскохозяйственного салона. Толпы посетителей двигались к выходу, в направлении остановок общественного транспорта.

За стол они сели уже после восьми вечера. Щенки устроились под телевизором. Они казались совсем хрупкими, беззащитными перед многочисленными опасностями гипераллергенного мира. Мама решила на время ужина не надевать на них воротники – посмотреть, может, они и не будут чесаться.

Сообщили, что после выпуска новостей премьер-министр выступит в прямом эфире с несколькими заявлениями.

– Ну, коли этот будет выступать, явно ничего серьезного. Иначе бы выпустили Макрона.

– А вот и нет, – возразил отец, – именно мелким сошкам всегда поручают самую грязную работенку.

Дурные новости пошли с самого начала: в Италии уже больше тысячи зараженных. Все матчи футбольного чемпионата перенесены, школы закрыты.

– Да уж, если в Италии футбол отменяют, дело явно серьезно, – прокомментировал отец.

Они сели есть вареную курицу, не отводя глаз от экрана, но тут два щенка-мальчика начали отчаянно скрести себе уши, а девочка, увидев это, взялась выкусывать себе испод ляжек. Александр с родителями одновременно вскочили, чтобы не дать малышам себя изувечить. Щенки тут же бросились наутек, брызнули в разные стороны, пришлось трем людям преследовать каждому своего. А в опустевшей комнате слово наконец взял Эдуар Филипп:

– Не стану вас ни пугать, ни утверждать, что ничего серьезного не случилось, хочу лишь сообщить француженкам и французам, что у нас есть план, мы применяем меры, цель которых – максимально замедлить распространение вируса, дабы не допустить или как минимум отсрочить переход на третью стадию, когда вирус свободно циркулирует по всей территории…

Александр поймал первого щенка – тот успел забиться под большой шкаф в коридоре. Премьер-министр тем временем объяснял, что чихать нужно, прикрывшись локтем, и никому не пожимать руки. Александр, не веря своим ушам, поднял голову – хотелось видеть, с каким выражением лица премьер-министр шестой в мире державы делает подобное заявление. Вскоре вернулись и отец с матерью, у них в руках тоже было по щенку.

Тут Эдуар Филипп заявил, что намерен воспользоваться статьей 49.3 Конституции. Очевидно, говорил он уже не про вирус. Если он решил разыграть эту карту, чтобы протащить свою реформу с повышением пенсионного возраста, это вызовет новый взрыв протестов, причем в ситуации, когда все крупные мероприятия только что были запрещены, – и так-то уже ничего не понятно с этим пенсионным возрастом, а еще спровоцировать манифестации, на которые никто не может пойти, – значит напроситься на неприятности.

– Интересное дело: оно у них начинается, когда поедят, – заметила мама. – Я им только что дала сухого корма.

– Нужно было в него долить молока или уж дать кусок настоящего мяса, от этого сухого корма вред один.

Не проявляя никакого уважения к главе правительства, отец потер лицо обеими руками.

– Вот видишь, – проворковала Анжель, и голос ее ласково дрогнул, – похоже, что, когда на них обращают внимание, у них не чешется.

Отец глянул на нее с сомнением.

– Как бы то ни было, если бы какой-то мерзавец не отнял их от мамки, они были бы здоровы.

– Ты не поверишь, но Дебокер сказал мне в точности то же самое, – прибавил Александр.

– Как, ты говорил с ветеринаром? А чего молчишь?

– Он заезжал сегодня посмотреть мою охромевшую.

– И что говорит?

– Пройдет без антибиотика.

– Да нет, про щенков!

– Лучше про них никому не рассказывать.

– Да ладно, мы-то их ни у кого не крали!

– Допустим, но мы все равно занимаемся укрывательством, я не устаю вам это повторять. А главное, он мне сказал, что их нужно не только зарегистрировать, но еще и побыстрее чипировать и назначить вакцинацию.

– Ну, так ты у него попросил это сделать?

– Ты хочешь сказать, мы их себе оставляем?

Вареная курица благополучно остыла в тарелках, а премьер-министр закончил отвечать на вопросы.

– А еще он мне сказал, что в ближайшие месяцы мы рискуем влипнуть.

– Во что, в коронавирус?

– Нет, потратиться на его услуги. Все эти заводчики и спекулянты чего только не творят, щенки часто рождаются от близкородственного скрещивания, вырастить их непросто.

– Да ладно! – взорвался отец. – Мы всю жизнь скот выращивали, и что, из-за троих кутят пойдем по миру?

Щенки снова завозились, но вместо того, чтобы прикрикнуть, мама встала рядом с ними на колени, они прижались головенками к ее бедру, зажмурились под ее ласковой рукой.

– Лучше их здесь оставить, – рассудил отец. – Ты там наверху вечно на улице, будут за тобой бегать, а вокруг шипы да колючки, не предназначены они к уличной жизни.

Александр слушал. Когда умер Балто, родители его решили для себя, что с собаками покончено. Он тогда мягко возразил, что жить-то им еще долго, на что ему резко ответили, что он совершенно бездушный, что у сестер его хотя бы есть сердце, они хотя бы проявляют понимание. В семейные перепалки неизменно закрадывалась мысль о конечности каждого человека, в результате ссорились они не на шутку, бывало, что потом месяц не разговаривали.

– Вы правы, тут им будет лучше. Ну так надо их хотя бы как-то назвать.

Воскресенье, 1 марта 2020 года

Два года тому назад, в сочельник, Каролина поругалась с Агатой. А поскольку с Александром она тоже давно не разговаривала, контакты у нее остались с одной только Ванессой. Той она звонила минимум раз в месяц, всегда в воскресенье вечером. Сама Ванесса ей не звонила никогда. Она полностью отгородилась от родни, к родителям больше не ездила, утверждая, что из года в год сходить с поезда все труднее, расстояние от Парижа до Дордони и Ло делается все больше, хотя другие города с запуском скоростных поездов становятся все ближе.

Каролина плохо себе представляла, чем живет и занимается Ванесса, однако повадка выдавала в ней парижанку. Эгоизм сестры Каролина выносила с трудом, и все же в последнее время они сблизились. Праздничные дни в конце года Ванесса провела у сына, который жил в Дублине, поэтому и Каролине не пришлось ехать к родителям – ее страшила мысль оказаться в обществе Агаты и ее муженька, этого Грега, которого она всегда считала пентюхом, особенно после сочельника 2018 года. Он тогда вел себя даже паршивее обычного, постоянно портил праздничное настроение своими дурацкими провокациями. В тот вечер вообще выпендрился – положил для всех подарки под елочку, красивые, обернутые жатыми ленточками пакетики, в которые засунул желтые жилеты. А потом три дня подряд доставал их всех своими подрывными речами. Грег продолжал заниматься двумя своими заведениями и концертами в кафе, но помимо этого у него вдруг появились какие-то революционные поползновения. Дождался полтинника и только тогда вбил себе в голову, что мир нужно переустроить. В принципе, в тот сочельник все французы были наэлектризованы – общая обстановка действовала на каждого, и самый невинный разговор мог испортить любое семейное сборище. Грег с годами не поумнел, а может, просто у Каролины кончилось терпение, не могла она больше его выносить; в любом случае, у нее пропало всякое желание общаться с зятем. Двадцать лет притворялась, но после расставания с Филиппом поняла, что у нее нет больше сил знаться с этим типом.

В глубине души Каролина подозревала, что у Ванессы не все гладко, и в этих сомнениях отражались собственные ее тревоги. Ванесса же вот уже несколько дней жила в страхе. В ее квартире, расположенной совсем рядом с Пале-Рояль, было так тесно, что с клиентами она в основном встречалась в кафе – соответственно, ее постоянно окружали люди, а тут этот вирус – она теперь подозревала, что все китайцы и японцы заражены им поголовно, а они так и кишели в ее квартале. Она шарахалась от каждого туриста, туристов же было много как никогда – Париж только что снова побил все рекорды. Уж кому об этом было знать, как не ей, она самолично создала две платформы по поиску съемного жилья, а на маленькой улочке, где она обитала, жужжание чемоданных колесиков заглушало гул машин.

Был вечер воскресенья, и Каролине хотелось затянуть разговор, чтобы хоть немного ужать огромную пустоту, отделявшую ее от понедельника. Ванесса поведала ей о своих неприятностях – ее, мол, никто не понимает, все вокруг над нею смеются. А она от этого страдает, потому что нет у нее уверенности в том, что она настоящая парижанка, видимо, в сознании остались какие-то крестьянские атавизмы.

Каролина поняла: от нее ждут заверений в обратном. Младшей сестренке, живущей в Париже, явно грозила в тысячу раз большая опасность, чем ей здесь, в Тулузе, и в сто тысяч раз большая, чем Агате в Родезе или родителям в Бертранже. Этот город, сам себя считавший центром всего мира, город, так гордившийся своей невероятной популярностью, – он наверняка больше других приглянется проклятому респираторному вирусу, если тот решит распространяться.

– Как я слышала, Лувр только что закрыли, ты ведь с ним совсем рядом живешь?

– Да, но по требованию сотрудников, а не дирекции. Ты сама поставь себя на их место, когда мимо тебя каждый день ходят толпы туристов.

Потом Ванесса призналась сестре, что на прошлой неделе не поехала в Милан – некоторые дороги перекрыты, в городах карантин. Все эти ужасные картины Ванесса воспринимала совершенно всерьез, ибо из них следовало, что тот мир, на который она всегда делала ставку, – огромный открытый урбанизированный мир – взял и пошел насмарку. Она пыталась сама себя успокаивать тем, что у них в доме живет врач, прямо под ней, молодая туниска, которая сменила доктора Ланжера в крошечном кабинетике без окон. Каролина возразила – наоборот, если в здании работает врач, туда заявятся десятки зараженных и будут постоянно шастать по лестнице.

Чтобы сменить тему, Каролина рассказала сестре, что родители только что обзавелись тремя мелкими собачатами неведомого происхождения.

– Щенки в Бертранже – ты что, смеешься?

– Позвони им сама, если мне не веришь, от тебя уже три недели ни слуху, ни духу!

– У меня слишком скверное настроение, чтобы им звонить. И все-таки, зачем они сразу троих-то завели?

– Там какая-то очередная темная история с подружкой Фредо.

– Я думала, он с ней расстался.

– Да, но это не значит, что она от него отстала.

Среда, 4 марта 2020 года

Та легкость, с которой его всегда звали на помощь, его скорее радовала, чем смущала. Ощущение собственной незаменимости доставляло огромное удовольствие. Вот и нынче утром в нем возникла нужда. Проверив, как там стадо, Александр поспешно засунул в машину «керхер» и коробку с насадками. Ему сегодня предстояло оказать сразу две услуги. Родителям – им нужно съездить к врачу, и они попросили забрать на время щенков, потому что когда еще от врача вернешься, а главное – Констанце. Огромный дом в «Ревиве» окружила вода. Канализация не работала уже вторые сутки.

Если добираться проселками, на дорогу уходил целый час. По трассе Александр не ездил из принципа, не изменил ему и сегодня, хотя машину здорово трясло и щенки никак не могли устроиться на заднем сиденье. Все собаки, которые были у Александра до сих пор, прекрасно переносили любые тяготы, не боялись ни холода, ни колючек, ни ухабов на дорогах, а уж тем более тряски, а эти три малыша, сидевшие сзади в его старенькой полноприводной «ниве», выглядели хрупкими, как фарфоровые статуэтки.

До Корреза он добрался ближе к полудню. Заглушил двигатель, опустил оконное стекло. Едва увидев микроавтобус «мерседес» и три машины, припаркованные возле деревянного здания, сообразил, почему отказала канализация. Помещений в доме было достаточно, но когда число постояльцев переваливало за десять, удобства начинали сдавать – им было просто не справиться с таким потоком естественных надобностей.

Александр вытащил «керхер» из коробки, заодно и десятиметровый удлинитель – выход был один: промыть систему под сильным давлением. Щенки остались в машине, так и не спрыгнули с сиденья, не пошли обнюхивать это непонятное место, где к свежести воздуха примешивались запахи сырого леса и прелой листвы. Лесная глушь, какой они никогда еще не видели. Их, похоже, заворожили эти непривычно высокие деревья, ошеломила вертикаль тишины.

Йохан и Уго уже неплохо ориентировались в лесу, и Констанца позволила им отвести ботаников и агрономов из Бельгии на холмы, чтобы показать, как молодая поросль распределяется по массиву, где преобладают лиственные деревья. Сама же она пошла сопровождать энтомологов-канадцев, а заодно и трех инженеров, которых прислали из Сельскохозяйственной федерации, дабы они попробовали положить конец судебной тяжбе с местными садоводами. Владельцы плодовых хозяйств все чаще обвиняли «Ревиву», этот, по их словам, «девственный лес», в том, что именно оттуда и идет нашествие древоядных насекомых. С тех пор как яблоки превратились в новое зеленое золото, Коррез местами напоминал море фруктовых садов. Так что основной проблемой были отнюдь не девственные леса Констанцы, а то, что на огромных соприкасающихся участках сплошняком сажали клонированные яблони, что способствовало нашествию новых вредителей. Констанце тяжело было мириться с этим парадоксальным обвинением – как будто природный заказник способен разрушать экосистему, хотя существуют убедительные доказательства, что интенсивное развитие садоводства и представляет собой основную опасность.

И наверху, на вершинах холмов, и внизу, в ущельях, обе группы с самого утра передвигались в полнейшей тишине. В «Ревиве» не слышно было звуков механизированного мира, здесь не шумели ни бензопилы, ни трактора, не звонили мобильные телефоны – в заповеднике просто не было сигнала. Лишь изредка взревывал мотор – насос высокого давления, с помощью которого Александр на мощности в 2000 ватт загонял в трубы струю воды. Констанца быстренько отделилась от группы – она просто не могла ходить по лесу с тремя этими сельскохозяйственными инженерами, пронырливыми ищейками, действовавшими ей на нервы. Они подмечали малейшие следы присутствия клещей, тли, короедов, строили подозрения, что насекомые активно плодятся на сотнях засохших или ослабленных деревьев, чтобы потом уже двинуться на культуры, посаженные плотными рядами.

Она торопилась назад к Александру.

Подойдя к его машине, Констанца услышала попискивание с заднего сиденья. Щенята не испугались, когда она приблизилась, позволили себя погладить. Трое совершенно одинаковых песиков, прямо три яблоньки, они сразу же ее очаровали своим прелестным воркованием. Она взяла всех трех на руки и отнесла в дом. Александр работал внизу, в той части здания, что стояла на сваях, – оттуда открывался доступ к канализационным трубам.

Щенки последовали за Констанцей на кухню, нюх тут же им поведал, что здесь едят всякие удивительные вещи, например поджаренный хлеб и тысячу других деликатесов, в которые можно впиться зубами. Очень скоро все эти запахи потонут в аромате подогретого вина – его Констанца всегда готовила, когда приезжали гости. Щенки в мгновение ока влюбились в эту женщину.

1 Франуса Делаус – французский дипломат, в конце 2019 – начале 2020 г. занимал пост чрезвычайного и полномочного посла Франции в Туркменистане. – Здесь и далее примеч. ред.

2 Лионель Жоспен – премьер-министр Франции в 1997–2002 гг.

3 Азиатский шершень (лат.).

4 «Молодые и дерзкие» – мыльная опера, американский сериал, стартовавший в 1973 году и идущий до сих пор. Во Франции транслировался под названием Les Feux de l’amour («Огни любви»).

5 Движение желтых жилетов – спонтанное протестное движение во Франции, возникшее в 2018 году и не имеющее единого лидера. Изначально оно ставило себе целью снижение налогов на топливо, улучшение социальной ситуации и повышение минимальной заработной платы. Участников идентифицировали по желтым светоотражающим жилетам.

6 21 сентября 2001 года в Тулузе на заводе азотистых удобрений произошел взрыв в ангаре с 300 тоннами нитрата аммония. В результате катастрофы погибло около 30 человек, тысячи пострадали, город получил сильнейшие повреждения.

7 Эдуар Филипп – премьер-министр Франции в 2017–2020 гг.

8 Пикацизм, синдром PICA – состояние, при котором собаки едят, жуют и грызут непродовольственные товары. Проблема может быть вызвана как медицинскими, так и психологическими причинами.

9 «Замогильные записки» – книга Ф. Шатобриана. Во Франции впервые издана в 1848–1850 гг., на русском языке выходила в середине 1990-х.

10 Fnac – розничная сеть магазинов, специализирующаяся на продаже бытовой техники.

11 Лексомил – успокоительное, противотревожное средство.

12 Рин Тин Тин – немецкая овчарка, персонаж фильмов «Зов Севера», «Рин Тин Тин спасает своего хозяина» и «Геройский поступок Рин Тин Тина», популярных в 1920–1930-х годах.

13 Instagram принадлежит компании Meta, признанной в РФ экстремистской организацией, деятельность ее сервисов на территории РФ запрещена.

Продолжить чтение