Зеленая любовь 2

Зеленая любовь 2

Плейлист

1 «Блюз прошлого лета» – Браво

2 «Кентавры» – ВИА Добры Молодцы

3 «Королева красоты» – Муслим Магомаев

4 «Зеленый свет» – Валерий Леонтьев

5 «Песня Яшки цыгана» – Из кинофильма «Неуловимые мстители»

6 «Король-победитель» – Вадим Мулерман

7 «Брат» – Андрей Державин

8 «Трава у дома» – Земляне

9 «Али-Баба» – ВИА Самоцветы

10 «Распутин» – Хор Турецкого

Блюз лета

Кирилл

– Ты написал все, что мог.

Кирилл остановился посреди комнаты и подбросил теннисный мяч, едва не сбив люстру. Как бы сказал Артем: «писатель-чесатель в раздумьях разносит дом, атас».

Слава богу, не сбил.

Кирилл уселся обратно на стул, откинулся на спинку, глядя в экран ноутбука, где в нетерпении мигал курсор. Потом опустил взгляд – на потрепанный блокнот, лежавший рядом. Его компас, его память. Все остальное в голове могло посыпаться, разрушиться и предать. Но бумага помнит и терпит все.

Обложка выглядела так, будто прошла битву. Но Кирилл видел гораздо больше, чем просто помятый картон. Июльское солнце, песок пересохшей земли на вытоптанных дорогах, каплю росы туманного утра. Поля страниц исчерчены, изрисованы стрелками и вопросительными знаками. Немного дальше – смешная карикатура на Артема, который ругался, что ленивые друзья никогда не помогут полить огурцы. Рядом – описания, размашисто выведенные черной ручкой. Нервные и резкие, будто Кирилл боялся их забыть. Некоторые из них были перечеркнуты так решительно, что казалось, бумага едва выдержала.

Каждый штрих – словно маленькое окно в лето. Кирилл все это видел. Настолько ярко, что на миг становилось больно.

Артем, стоящий по колено в реке. Двухметровый, в мокрых шортах и орущий, что собаку нельзя ушами в воду, иначе он оторвет уши Кириллу. Сестра Ксюша. Смеется так звонко и заразительно, что невозможно было не улыбнуться. Элла, которая внимательно поглядывает на своего пса Гошу. Командует ему сесть и оставить в покое шлепки Распутина. Кудрявые волосы рассыпались по плечам, решительный голос звучит твердо, но улыбка… Улыбалась она всегда так нежно и искренне, что Кириллу каждый раз казалось, будто где-то совсем рядом взрывалось солнце.

Смотришь, слушаешь – и кажется, что все это можно повторить. Но стоило этим воспоминаниям соприкоснуться с реальностью, и нутро сжималось. Странный, почти тоскующий страх.

Каждое лето – невосполнимое чудо, которое никогда не случается дважды.

А потом среди этих беззаботных летних заметок, неожиданно всплывала тень. Блокнот вдруг начинал говорить совсем другим голосом. Когда Артем вдруг оказался на краю. Не мальчишкой, живущим здесь и сейчас. Не тем, кто научился быть веселым так правдоподобно, что другие терялись.

А тем, кто нашел в себе силы признаться, что падает в бесконечную боль.

И среди теплых строк появилась холодная тьма.

Кирилл помнил, как они втроем в последний день отпуска сидели до рассвета на летней кухне. Артем курил, Ксюша таскала травяной чай чашку за чашкой, Картошка дремала у нее на коленях. А за распахнутыми окнами светлело небо.

Артем выглядел как-то странно. Обычно он не умел быть тихим – его хватало на всех и каждого. Громкий, иногда излишне едкий, остроумный. Такой нарочито заметный, будто делал все, чтобы отвлечь других от чего-то внутри себя.

Но сейчас он предстал перед Кириллом совершенно другим. Искренним, грустным, уязвимым. Мелодия, застывшая на его губах, казалась бесконечной. Не песня – ее призрак, обрывки чего-то чужого, ностальгического. Артем тихо перебирал ноты, будто старые фотографии из забытых альбомов.

– Что это? – едва слышно спросил Кирилл.

Артем утомленно улыбнулся. Потом затянулся. Долго молчал.

– «Браво», – наконец отозвался он.

Кирилл кивнул. Понятное дело, «Браво». Всегда «Браво». «Ленинградский рок-н-ролл», «Вася», «Этот город». Веселое добро из прошлого, которое Распутин разносил по Приозерному ожившим школьным магнитофоном.

Но в эту ночь песни Артема звучали по-другому. Нисколько не напоминали стильное подыгрывание себе. Сегодня в голосе затерялось что-то поистине глубокое.

После гибели брата Германа Артем хранил трагедию в себе, словно тайну, которую никто не должен узнать. И, однажды рассказав, продолжал по привычке пропевать всю ту боль, которую никогда не объяснял словами.

– А Герман любил «Браво»? – спросил Кирилл. Неожиданно даже для себя самого.

Артем на секунду прервался и вздохнул.

– Очень, – признался он так тихо, что Кирилл не сразу понял, что услышал. Ксюша не отреагировала вовсе, уже задремав на пару с Картошкой. – Мы с ним всегда что-то пели.

– И ты продолжаешь петь.

– Уже один. – Артем грустно улыбнулся.

– Почему именно эти песни? – Кирилл подпер рукой голову, задумчиво глядя в лицо друга.

– Как будто, если забыть их… – Он запнулся, резко затянулся еще раз и затушил сигарету в пепельнице. – Как будто тогда точно ничего не останется.

Кирилл замолчал. Хотелось как-то поддержать. Крепко сжать этого дерганого, всегда скрывающего боль человека… Но Артем даже физически не дал бы такого сделать.

– Давай вместе? – внезапно предложил Кирилл.

– Что?

– Споем. Что-нибудь из нового. Что Герман никогда не слышал. Блюз прошлого лета?

– Я ее даже не переслушивал с того самого времени. – Распутин напрягся. – Слишком она напоминает…

– Красивая. И хорошо, что напоминает. Значит Герману бы точно понравилась. – Кирилл улыбнулся и повернулся к окну. – Буду фальшивить но постараюсь. Давай?

Кирилл ожидал, что Артем откажется. Но он отвернулся и запел. Негромко, но твердо, словно отпуская что-то важное.

Знакомый мотив подхватил Кирилл, вплетая свой нестройный тон в этот тихий дуэт.

На мгновение ему показалось, что голос Артема дрогнул. Но в серых глазах не было ни тени слез. Только утреннее солнце. Игра света или, может быть, тонкая и неуловимая благодарность, сиявшая вместо слов.

До звезд километры,

До солнца шаги.

Кто это лето

Сделал таким?

В нем твои ветры,

Твои маяки,

Звезд километры,

И солнца шаги.

Ксюша вздрогнула во сне. Ее голова чуть дернулась, но она не открыла глаз. Пушистое чудо, чихуахуа Картофель, на коленях девушки перевернулась на другой бок. Артем улыбнулся и снова повернулся к окну.

А Кирилл сидел, стискивая блокнот и наблюдая. Молчаливой печатной машинкой, жадно вытягивающей каждую деталь. О том, как плечи Артема чуть дернулись, будто он едва не заплакал. Как он нежно взглянул на Ксюшу с Картошкой, которые чуть-чуть не дотерпели до рассвета и заснули. Как перелив розоватого солнца замер на его уставшем лице.

Это было важнее, чем писать. Запоминать.

Все эти песни – они о Германе. Как будто в каждом аккорде он все еще жил. Как будто в каждом слове цвела реальность, в которую Артему уже не было хода. Песни о надежде – едва уловимой, но упорной. Они говорили о завтрашнем дне, где есть место для новых друзей. О лете, которое принесло с собой нечто большее, чем тепло. Оно подарило Артему забытое желание жить.

Все это лежало, запертое в картонном корешке писательского блокнота, в ожидании, когда Кирилл снова откроет и услышит.

И все это казалось ему важным и очень настоящим.

Однако сомнения почему-то никуда не делись. Каждый раз, открывая свежий лист, он задумывался. Что, если на самом деле все это не имеет никакого смысла? Если другие прочтут, разве они поймут, какими прекрасными для него были эти дни? Какой он писатель после этого? Если слова казались мелкими и бессильными? Если на бумаге они теряли то дыхание лета, что все еще жило в легких?

Курсор мигал в тишине, томительно подталкивая к действию.

А вдруг плохо? А вдруг никчемно?

Но Кирилл все равно писал. В попытке облечь их лето в слова было странное удовольствие. Напоминало перелистывание старого фотоальбома, где видишь не только события, но чувствуешь запахи, слышишь голоса. Кирилл даже не мог сказать, ради чего он в конечном счете пишет. Может, ради будущих читателей. А, может, ради себя – чтобы не дать воспоминаниям ускользнуть окончательно.

Но ведь ты не можешь считаться писателем, пока твою книгу не возьмет издательство, верно?

Выпрямившись на стуле, Кирилл резво придвинулся к столу. На экране всплыло сообщение от Артема. Хмурое настроение растворилось как туман.

«Привет, прозаик! Либо мы вчера с тобой слишком громко пели в караоке, либо я заболел».

Кирилл улыбнулся и ответил ему что-то про то, что последняя песня Лепса была явно лишней. Лучше бы пели Высоцкого, под конец вечера Артем уже хрипел как бард.

Свернув вкладку с мессенджером, он снова сосредоточился на вычитке глав. Чего не хватает?

Ясное дело, чего. Только не чего, а кого. Артема не хватает. Главреда, наставника, доставалы всего живого на планете.

Кирилл поспешно достал телефон и набрал Распутина.

– Да, Кирюша, свет очей моих? – Артем звучал на два тона ниже обычного.

– Господи. – Кирилл скривился. Так и видел перед собой усталое лицо друга, который все равно пытался шутить. – Голос у тебя.

– Знаю, соловей отдыхает. – Он выдохнул так, будто готовился богу душу отдать. – На работу надо ехать.

– В таком состоянии?!

– А в каком? У нас с расписанием беда, еду нагрузку пересчитывать.

– Ты прямо как пожарный. Думаешь, что без тебя там все умрут?

– Не просто думаю. – На другом конце трубки жизнеутверждающе чихнули. – Я это знаю. Тем более, народу в университете почти нет, только Никонова с моей кафедры. Быстро пересчитаем, отнесем таблицу, и я пойду лечиться.

– Лечиться? – недоверчиво спросил Кирилл. – Ты? Чем? Опять будешь ибупрофен есть пачками?

Пауза перед ответом была подозрительно долгой. Наконец, из трубки донеслось:

– Потому что обезболивающие придумал сам Господь. Они лечат все – от температуры до невралгии.

– Они симптомы убирают, а не лечат, – раздраженно напомнил Кирилл.

Артем снова кашлянул, как бы соглашаясь с другом в своем стиле.

– Ладно, уговорил. Наведаюсь сегодня к своему терапевту, возьму больничный. Заодно узнаю, что за вирус меня так размазал.

Кирилл нахмурился.

– Я за тобой заеду, когда из клиники выйдешь.

– Прекрати. – Артем, казалось, широко улыбнулся, несмотря на сиплый голос. – У меня две ноги. Довольно длинные, работают исправно.

– Если до университета от клиники рукой подать, то оттуда я тебя точно заберу, – заявил Кирилл. Он знал, что спорить с Артемом бесполезно, но иногда даже получалось добиваться своего.

– Тоже хочешь вирусяку? – усмехнулся Артем. – Я тебе организую.

– Неважно. Когда надо забрать, пиши, – подытожил Кирилл. – Добираться на одной силе духа не позволю.

– Ультиматум, что ли?

– Ага.

Тяжелый вздох на том конце провода:

– Ладно, брат, уговорил. Созвонимся.

Кирилл потянулся за ключами от машины. Покрутив их в руках, крепко задумался.

Артем вообще редко давал понять, что нуждается в помощи. Мог неделями держаться на автопилоте, игнорируя себя до тех пор, пока тело или мозг не сдавались. А потом все списывалось на «ой, я немного приболел». Только это было не «ой» и не «немного». Его тело нашло какой-то свой способ артикулировать то, для чего Артем не находил слов.

Забота о себе и Распутин ходили где-то далеко друг от друга. Кирилл обнаружил это почти сразу – забытые завтраки, бессонные ночи с магнитофоном, синяки под глазами. И сейчас это снова вылезло наружу: болезнь, которая странным образом совпала с началом учебного года.

Как будто слова его лечащего врача действительно обретали смысл. Психосоматика, так она называла это. Кирилла такая терминология раздражала – слишком стерильно для того, что происходило с его другом. Это ведь не тело болело, а душа. Неумение проговаривать, невозможность признавать, что иногда тяжело до невыносимого.

И, черт возьми, Кирилл просто не мог отделаться от мысли, что это не совпадение – осень и эта загадочная простуда.

Интересно, удастся ли сегодня поговорить с ним? Как-то донести, что заботиться о себе и делиться – это тоже часть жизни, а не слабость?

Или, может, найти способ проверить свою давнюю идею – попросить его помочь с текстом?

Кирилл едва заметно усмехнулся. Распутин, как водится, вновь уплывал в свое: «отвали, Строганов, я не главред». Если творчество касалось чего-то кроме музыки – старой, советской, – Артем уходил. Прятался, орал и отказывался.

А ведь Кирилл замечал, что завидует, когда Артем шутил на ходу. Как легко Распутин находил колкие формулировки, как спокойно резал текст без всякой жалости или церемоний. «Живее, четче, проще, Строганов!». Вот было бы здорово, если бы Артем согласился на вычитку! Убрал весь этот лишний ворох слов, добавил шуток. Но как уговорить его?

Кирилл выдохнул и, сжав ключи в ладони, наконец поднялся со стула.

Нельзя оставлять лучшего друга одного.

Догорающий август

Артем

За окном догорал август, а в груди догорали последние нервные клетки. Артем сидел в тесной учительской их корпуса, уткнувшись в экран ноутбука. Таблица с распределением нагрузки расплывалась перед глазами. Цифры путались, словно кто-то нарочно размазывал их рукой.

Распахнутое окно щедро впускало по-летнему горячее солнце, вот только свежего воздуха все равно не поступало. Как нечем было дышать, так и сейчас хоть задохнись.

Артем раздраженно потер уставшие веки. Внутри пружиной вытягивалась в полную силу какая-то болезнь, бесконечно гудела голова. Он машинально потянулся за телефоном – проверить время. Разблокировав экран, на мгновение замер.

Та самая фотография.

Застывшие на снимке он, Кирилл и Ксюша. Возникли, как неуместное воспоминание, которое только добавило ощущение жара. Стоят на фоне дачного домика в Приозерном на утренней, еще залитой росой лужайке. В тот момент, когда все казалось гораздо проще. Июль, отпуск, звонкий смех Ксюши, Картошка – маленькая собачка Артема на руках у девушки. Веселый белый комок, прижатый к груди, как самое близкое сердцу существо.

Ксюша с фотографии смотрела прямо на Артема. Сидящего тут, в жаре и раздумьях. Чуть приподняв голову, чтобы подмигнуть в камеру.

Сердце пропустило удар. И тут же послышался ледяной голос здравого смысла. Артем поспешно отвел взгляд от экрана, заставляя себя удержаться в моменте. Сосредоточься, Распутин, таблица сама себя не высчитает. Это был просто глупый поцелуй. Невинный, ничего не значащий. Молодые девушки всегда тянутся к тем, кто старше. Доверяют, ищут опоры.

Угомонись и считай, препод.

Прокашляв осипшее горло, Артем без энтузиазма пролистал таблицу вверх и вниз. Потом выругался так, что университетские стены бы его осудили. Но слава богу, в коридоре никого не было. Никого, кроме молодой преподавательницы с его кафедры, которая сейчас расхаживала туда-сюда, громко ругаясь с управляющей компанией по телефону.

– Воды нет!

Елизавета Витальевна внезапно возникла в дверном проходе. Ее голос пробежал куда-то вглубь черепа неожиданным перепадом громкости. Никонова замерла, все еще требовательно глядя в телефон. Волосы собраны кое-как, подвязанная корявой шпилькой прядь выбилась и пересекла лоб.

– Дела. – Распутин сосредоточенно хмурился, проверяя, чтобы эксель нигде не выдал финт ушами.

– Ну, не вымою я гнездо на голове! – продолжала громко восклицать Никонова. – Артем Григорьевич, я в туалет сходить не могу!

– Сочувствую.

Последняя ее фраза прокатилась по коридору звонким эхом. Из лаборатории по соседству выплыл пожилой профессор. Увидев Елизавету, нервно кашлянул, почтительно закрыл дверь и двинулся прочь. Спина его скрылась за поворотом, оставляя за собой лишь пересуды. Никонова смущенно прикрыла лицо рукой, понимая, что крикнула громче нужного. Артем тихо посмеялся.

– Ужас. – Елизавета Витальевна посмотрела на удаляющуюся спину ученого. Потом перевела взгляд на Артема. – Так, нужно взять себя в руки. Что у нас с нагрузкой?

– У нас! – громко передразнил Распутин и вскинул взгляд. – У нас! Садись и считай, почему я один страдаю?! Елки-палки, Лиза, ни украсть, ни покараулить…

Она цокнула, взяла стул и демонстративно придвинулась ближе. Посмотрев на таблицу, нахмурилась. Распутин тут же осознал, что помощи от нее будет примерно столько же, сколько от открытого окна, которое должно было освежать воздух.

– Вам не жарко? – спросила Никонова, кивая на плотные брюки и рубашку, застегнутую на все пуговицы.

– Мне было бы жарко в любом случае. – Артем хрипло прокашлялся. Голова гудела все сильнее, а растущая лихорадка плавно забиралась в мысли. – Знаешь что, я передумал, отсядь. Кажется, у меня температура.

– Артем Григорьевич, вы же не разболеетесь прямо перед началом учебного года?

– Именно это я и планирую сделать. – Он вздохнул и размял шею. – Высчитаю вам нагрузку, отдам в деканат и пойду отлеживаться всю первую неделю занятий.

– Тогда я не буду отсаживаться, кашляйте бодрее. Я теперь тоже намерена пропустить первое косое расписание, которое выкатится с тысячей наложений.

– Студентов главное соберите, чтобы дети не пугались. – Распутин нажал на кнопку «Сохранить» и закрыл файл, устало потирая глаза. – Кураторов предупредите, чтобы были помягче.

– Студенты не сахарные, вы слишком уж с ними возитесь.

– Студенты – оплот университета, – серьезно заявил он. – Без них мы просто дурачки с бумажками, которые ходят туда-сюда. И наука будет никому не нужна, если ее некому будет передавать.

Он закрыл ноутбук и поднялся. Дело за малым – отнести файл в деканат, распечатать и спокойно дойти до аптеки. Кажется, температура уже к сорока градусам подбирается.

Или это просто так сильно жжется догорающий август.

– Вы главное нигде при профессорах наших не скажите, что студенты – центр университета, – усмехнулась Никонова ему в спину.

– Да мне, собственно, все равно. Я же не ученый. Просто поставлен тут нести доброе и светлое в юные умы. – Он остановился, тяжело вздохнув. – И стараюсь не отбить желание получать образование. Хотя бы в первые недели две.

– Логично.

– Распоряжение мое повторите еще раз.

– Собрать контакты студентов и держать руку на пульсе. Детей не пугать.

– Ценнейший сотрудник. – Распутин улыбнулся и вышел в коридор.

Отпуск должен был закончиться только через два дня. Только вот ощущение надвигающегося апокалипсиса с кривым расписанием и растерянными первокурсниками никак не давали спокойно лениться на диване в обнимку с Картошкой.

Как он и ожидал, многие группы студентов объединили, а нагрузка, которую он скрупулезно рассчитывал еще в мае, грозила превратить расписание в настоящий хаос. Не все преподаватели понимали, что в крупном университете образовательный процесс далеко не так организован, как хотелось бы. Тем временем деканат уходил в отпуск по очереди. А ответственные за мелкие, но важные аспекты работы иногда по часу игнорировали звонки.

Если вам нужен рецепт армагеддона – добро пожаловать в родной университет.

Но до преподавательского негодования ему не было никакого дела. Перед глазами то и дело вставала одна и та же картина: родители, которые привозят своих повзрослевших детей. Хаос переезда, взволнованная мама, которая так тепло обнимает на перроне и берет обещание, что ребенок всегда будет хорошо питаться, ходить на пары и делать домашнюю работу. И ребенок, который считает себя невероятно взрослым, пытается показать, что он и так все знает.

Ничего не могло быть трогательнее, чем новый пенал и чистая тетрадь, осторожно положенные на край парты. Словно символ начала пути, напоминающий о первых днях на первом курсе – о том волнении, которое непременно сопутствовало вступлению в новую жизнь. Аккуратно закупленные канцелярские принадлежности, надежды и ожидание, запах свежих страниц. Все это было как первая глава книги, которую первокурсник только начинает читать. И еще не подозревает, как сильно она изменит его самого.

Каждый студент – живой человек. Кто-то более трудолюбив, кто-то менее. Но они все люди, и всех Артем любил одинаково. Именно любил. Иногда раздражался, саркастично замечал, что срок сдачи можно было пропустить и на месяцок попозже. В шутку прятался от должников в туалете и громко оттуда заявлял, что третья пересдача – перебор. И все равно очень любил.

– Здра-а-асьте, Артем Григорьич!

Распутин едва не подавился воздухом. Резко обернувшись, увидел на лестничном пролете наверху два знакомых силуэта. Рыжие вихры развеселого третьекурсника Игнатьева, который даже минуту не мог посидеть спокойно. А рядом стоял его лучший друг Термитников – худощавый, с вечно задумчивым выражением лица. Однако его присутствие рядом с неугомонным Игнатьевым уже стало привычным для всех преподавателей.

– Игнатьев, у меня когда-нибудь сердце остановится от твоих воплей! – Артем усмехнулся, несмотря на показную строгость. – О, и Термитников тоже здесь. Куда игла – туда и нитка.

– Здравствуйте! – поздоровался Термитников, слегка помахав рукой.

– Как лето провели?! – слишком громко поинтересовался Игнатьев, перегнувшись через перила. Его голос звонко разнесся по коридору.

Внезапно позади распахнулась дверь, и чей-то раздраженный голос призвал к тишине. И кабинет тут же с грохотом захлопнулся.

– Доорались? – Распутин тихо рассмеялся. – Лето провел нормально, спасибо. А вы как?

– А мы уже караулим всех, долги сдавать! – с наигранно грустным вздохом произнес он. – А куда вы идете, Артем Григорьич?

– А вам все знать надо?

– Конечно! – воскликнул Игнатьев, но тут же обернулся, словно услышав что-то, и быстро подхватил спортивную сумку, валявшуюся у ног. – Ой, Артем Григорьич, мы побежали! Профессор пришел… До свидания!

– Давайте, – усмехнулся Распутин, наблюдая, как оба студента скрываются за поворотом коридора. – И не орите там!

Пока принтер в деканате лениво давился новой таблицей, Распутин прислонился к шкафу, не в силах нормально держаться на ногах. Он старался стоять как можно дальше от тех, с кем мог поделиться своими бациллами. Хотя, узнай они, что могут уйти на больничный и отделаться температурой, а не первой заполошной неделей, отреагировали бы как Никонова – подвинулись бы ближе и требовали покашлять.

– Почему меня турникет на первом этаже не пускал? – хрипло спросил Артем.

– Потому что у вас пропуск истек, – откликнулась сотрудница, что-то энергично печатая на клавиатуре. – Надо в бюро пропусков.

– Прямо сейчас?

– Конечно. Было же распоряжение летом.

Он запрокинул голову и шумно выдохнул. О, эти летние распоряжения. И неймется же людям.

– Там сейчас очереди по километру, – пробурчал он.

– Преподавателей пропускают без очереди. – Девушка даже не смотрела в его сторону, полностью сосредоточенная на документе. – Кроме того, сегодня у них там что-то сломалось. Дети почти все разошлись.

– И как им теперь пропуск делать?

– Раньше нужно было думать.

Как будто у всех родителей есть возможность привезти свое чадо за неделю до учебы.

Во всем виноваты студенты, кто бы сомневался.

– Схожу постучусь к ним. – Распутин размял шею. – Вдруг починились.

Ксюша

– Быть того не может! – Катя громко застонала и присела на мраморную ступень. – Закрыто!

Ксюша нахмурилась, оглядывая дверь бюро пропусков. Конечно, именно в тот день, когда они нашли время, там все сломалось. Точнее, судя по объявлению, уже должно было наладиться. Только мало ли что на стене написано…

– И что делать? – протянула Катя, подпирая подбородок руками. – Будем ждать?

– Чтобы к нам кто-то вышел? – Ксюша фыркнула.

– А есть идеи получше?

Катя перевелась в конце прошлого года. И, как это часто бывает, за ее переходом выстроилась целая вереница бюрократических проблем. Пропуск ей решительно не продляли. И не хотели заносить в университетские базы.

И теперь Ксюша ходила за подругой как преданный пес. А несчастная подруга пыталась заверить все перезачеты в деканате, получить все пропуски и наконец-то добыть исправленные зачетку и студенческий.

– Попробую постучаться. – Катя поднялась и подкралась к двери. Осторожно побарабанив костяшками по деревянной поверхности, заглянула внутрь. Молодой сотрудник что-то гаркнул, и подруга тут же закрыла дверь, краснея до кончиков ушей.

– Кошмар, – обиженно проговорила она. – Даже временный не дадут. Просто сказали дверь закрыть и все.

– Вежливые до безобразия.

Подруга вернулась на исходную, присаживаясь рядом с Ксюшей. Они задумчиво смотрели на объявление, бессовестно лгавшее о том, что процесс должен был пойти больше часа назад.

– Что за базар-вокзал? Почему сидим на ступенях?

Они одновременно вскочили на ноги.

У Ксюши в груди все сжалось, словно сердце пропустило удар. А затем застучало так громко, что, казалось, его могли услышать окружающие.

Артем. Черный костюм, вид академика, вычерченный жесткой грозной линией. Он стоял, уперев руки в бока, с выражением легкой строгости на лице. Заметив знакомое лицо, Распутин улыбнулся. И эта теплая улыбка едва не заставила Ксюшу броситься к нему на шею.

Она его почти не узнавала таким – резковатым, с напряженными чертами лица и присущей преподавателям академической строгостью. Но глаза… Их серая глубина ничем не отличалась от того теплого сияния, которым она любовалась в их летние встречи.

– Здравствуйте, – тихо поздоровалась Катя, пока эти двое стояли и смотрели друг на друга, словно видя впервые. – Извините, мы просто ждем, пока нас пустят сделать пропуск.

– Что значит пустят? – Артем наклонился с высоты своего роста и нахмурился, читая объявление на двери. – Уже час как можно.

– Нас не пускают. Сказали выйти и закрыть дверь.

– Я ему сейчас закрою дверь.

Решительным шагом двинувшись вниз, Распутин обрушил кулак на дверь и, не дожидаясь приглашения, распахнул ее. Катя присвистнула, явно впечатленная его ростом и решительностью. И Ксюша ощутила легкий укол ревности, представив, сколько еще студенток смотрят на Артема Григорьевича влюбленными глазами. Она тут же одернула себя за эту мысль, почти обругала внутренний голос.

Артем не тот, кто позволил бы себе нечто подобное. Он был скорее мудрым наставником, человеком, который уверенно и терпеливо направлял своих «котят» – так он с доброй иронией называл студентов. В его отношении всегда чувствовалась чистая забота, почти родительское стремление оберегать и поддерживать.

Но тут же внутри мелькнула другая правда: ведь она-то сама познакомилась с ним совсем в другой обстановке, вне стен университета. И от этого её особое положение казалось ещё более важным. Почти оправданным.

– Что за дела?! – требовательно спросил Распутин, громыхнув голосом на весь подвал. – Почему вам студенты пороги обивают?!

– Потому что мы не принимаем! – растерянно отозвался тот молодой сотрудник, язвительность которого вдруг испарилась.

– Ну, так снимите это свое объявление и не позорьтесь!

– Вы что-то конкретное хотели? – уточнил парень.

– Картошки взвесьте килограмма два. Пропуск мне нужен, зачем еще сюда можно прийти?

– Вам я его сделаю.

– И студентам тоже. – Артем решительно кивнул, подзывая Катю и Ксюшу. – Давайте не будем ругаться и делать вид, что они могут еще подождать. Будьте человечнее, в конце концов. Начало года, абитуры полный университет, а у вас студенты на ступеньках сидят как беспризорники.

Ксюша подтолкнула Катю, и та несмело вошла в кабинет. Дверь за ними закрылась. А потом глубоко вздохнула и прикрыла глаза, стараясь прогнать из головы те воспоминания, которые возвращались каждый раз, когда она ложилась спать. Каждый раз, когда открывала глаза.

Зеленое море тайги, веселый заразительный смех Артема, их первый робкий поцелуй на рассвете. Они оба не нашлись, чем можно его объяснить, поэтому жизнь потекла своим чередом.

Отпуск Кирилла закончился, и они вернулись домой. Артем уехал в какую-то командировку на конференцию.

И вот он, догорающий конец августа. Распутин, все такой же живой и энергичный, в таком непривычном официозе. Она тепло улыбнулась, вспомнив, как Артем кидал Кирилла в речку, как мчал на велосипеде по дачным дорогам, поднимая пыль. Как растерянно прижимал к груди свою маленькую собачку Картошку, когда Ксюша поднялась к нему на второй этаж совсем ранним утром. Его тихий прерывистый вздох, когда она решилась его поцеловать.

Из размышлений ее вырвал щелчок дверной ручки. Тихо поблагодарив, Катя выскользнула из кабинета и радостно улыбнулась.

– Сделала! – Катя понизила голос до шепота и даже слегка наклонилась, чтобы ее точно никто не услышал. – Ты его видела?

– Кого?

– Преподавателя! – Девушка загадочно улыбнулась. – За таких, Ксюша, надо замуж выходить. Даже вопросов задавать не стал. Просто выбил дверь с ноги и все решил.

– Да уж. – Ксюша тихо усмехнулась. Знала бы Катя всю правду, то точно бы поседела. Но правда была уж слишком личной, чтобы вываливать ее университетской подруге.

– Ну что, пошли? – Катя резво затолкала бумаги в маленький рюкзак и набросила его на плечи. – Перекусим где-нибудь?

Очень хотелось сказать ей, что Ксюша бы предпочла дождаться Артема. Но въедливую подругу было слишком сложно обмануть. Секундное замешательство.

– Пошли, – согласилась Ксюша.

– Отлично!

Достав телефон, Ксюша набрала сообщение Артему. Прикрыв глаза, резко выдохнула и нажала на кнопку “отправить”.

– Кому пишешь? – весело спросила подруга, щурясь от яркого солнца, заливавшего площадку перед университетом.

– Тому, кого люблю.

– О-о-о, как загадочно! – Катя весело хлопнула девушку по плечу. – Расскажешь про него?

– Обязательно. – Ксюша улыбнулась, когда тут же получила ответ.

Ксюша: Привет! Рада была тебя видеть!

Артем: Взаимно, золотая.

Возвращение в Приозерный

Кирилл

Ветви деревьев за окном мягко перешептывалась с теплым ветром. Зелень блестела последней изумрудной симфонией цвета, готовясь сменить ее золотом.

Осень всегда казалась Кириллу неотвратимым злом. До странного неприятным выходом к чему-то серьезному и обязательному. Пережиток школьных и студенческих будней? Или просто умирающая зелень за окном? Поживи в Сибири – поймешь, какой длинной бывает зима.

Но сегодня гнетущей тоски уходящего лета почему-то не ощущалось. Может, просто еще рано думать о первом холоде, когда настроение такое летнее и бодрое? И когда щедрое солнце пытается забрать с собой тяжелую взрослость?

Остановившись у двери, Кирилл бросил взгляд на вешалку и машинально потянулся за ветровкой. Иногда утренние тени обманывали – воздух казался теплее, чем был на самом деле. Потом Кирилл отошел к окну, где за стеклом маячили зеленые кроны берез. Пару секунд задумчиво вглядывался в августовское тепло. «Нет, явно сегодня не по погоде», – произнес сам себе, снова снимая ветровку и аккуратно вешая ее обратно.

Кирилл спустился по подъездной лестнице, перепрыгивая через ступеньку. И сделал шаг навстречу солнечному свету, позволяя ему нежно коснуться кожи. Прикрыл глаза. Хотелось просто стоять так еще пару минут, вдыхая теплый воздух, пахший чистотой и летом.

Вот бы надышаться им на всю зиму.

Надо поторапливаться. Поправив рюкзак, Кирилл пересек небольшой двор и сел за руль своей «тойоты». Завести машину, пристегнуться, включить музыку. Каждый раз одни и те же действия, доведенные до автоматизма. Мгновенно включилась магнитола, прерывая его мысли. И почти сразу же послышалось знакомое:

Пусть века над землею проплыли…

Пусть нигде не осталось следа…

Кентавры, кентавры, вы все-таки были.

Кентавры, кентавры, куда же вы делись, куда?

Песня звучала громко и как-то слишком не ко времени. Кирилл непонимающе взглянул на приборную панель и тут же усмехнулся. Конечно, флешка Артема. Еще вчера этот двухметровый мечтатель устроил концерт прямо в машине. Караоке нам было мало. И теперь по аудиосистеме продолжало гулять эхо вчерашнего советского веселья.

Кирилл пристегнулся и выдохнул. Магнитола затягивала про кентавров, настроение было легкое-легкое. Артем же не признает ничего иностранного – не говоря уже о чем-то новее двухтысячных. Ну, может, несколько песен из нового или импортного случайно и проскользнули, но основа его мира – советское ретро. И любил он эту музыку не просто сильно, а с какой-то первозданной всепоглощающей преданностью. Так, наверное, могут любить лишь избранные: настолько страстно, что вся вселенная словно склоняется перед их убеждением.

Кирилл улыбнулся чуть шире, откидываясь в кресле. Впрочем, музыка хорошая. Даже если от нее слегка веяло чем-то старым, она идеально подходила для дороги в последние августовские дни.

Сегодня он точно не будет торопить осень.

Телефон снова пиликнул. Этот звук был событием сам по себе – уведомление от человека, которому он поставил отдельный сигнал. Элла Ласточкина. Сердце приятно шевельнулось в груди.

«Привет, как дела? Чем занят?»

Кирилл ответил почти сразу, даже не задумываясь:

«Привет! Артема еду из клиники забирать. Приболел дружище».

И замер, глядя на экран. Сообщение прочитали. Внизу окна запрыгали три небольшие точки – Элла набирала ответ. За окном лениво качались зеленые кусты, но Кирилл, глядел на них, будто не видя. Когда от нее пришло новое сообщение, почувствовал, словно холодный металл телефона в его ладони потеплел.

«Что-то серьезное?»

«Температурит. Заставил его показаться терапевту».

«Молодец. Тогда не буду отвлекать, еще услышимся!»

Кирилл улыбнулся, засунул телефон в карман и завел машину. Неожиданно громко подпевая песне про кентавров, плавно выехал со двора. Семь минут по узким дорогам – и будет у клиники. Но пока он вел машину, мысли были почему-то не о светофорах и не о летнем дне.

С чего вдруг Элла начала ему писать?

Возможно, дело было в том вечере, когда Артем отказался ехать с ними в Приозерный. Кирилл очень рассчитывал на эту поездку, мечтал собрать еще материала для романа. Предвкушал дружеский вечер, который останется в памяти навсегда. Да и собирались они уже пару недель, хотели вырваться туда вчетвером. В планах было пожарить мясо, включить магнитолу с советскими песнями, которую Артем везде таскал за собой по участку. Привезти с собой Картошку, чтобы носилась вокруг дома как маленький истребитель.

Настоящая передышка в надоевших буднях. Даже Артем говорил, что цивилизация его заела, хочется обратно одичать в деревню.

А потом все сорвалось. Как всегда.

– Да никто, кроме меня, в отпуске этой мурой заниматься не будет! – раздраженно буркнул Артем, когда Кирилл позвонил ему напомнить о поездке.

– Что? – Он похлопал глазами. – Ты же тоже отдыхаешь, забыл?!

– А программа сама себя не перепишет. Проверка придет и получим по куполу. – Распутин обреченно вздохнул. – Это старье надо срочно переделать, пока учебный год не начался.

– Никак-никак не получится вырваться? – Умоляющий голос не сработает, но попробовать стоит.

– Вообще никак, Кир.

– Ну, нормально же планировали… – Кирилл не пытался спорить, потому что уже знал: это бесполезно. Когда Распутин углублялся в работу, ничего не могло его отвлечь.

Кирилл в сердцах отбросил телефон на диван, поймал его чуть ли не на лету, чтобы не разбить. И крепко задумался. Желание с кем-то увидеться и поговорить никуда не делось. Был ведь еще один повод – в сентябре Ксюше исполнялось двадцать, юбилей. И Кирилл решительно не знал, что можно подарить сестре. А если спросить у Артема, тот опять начнет возмущаться, что сам уже всю голову сломал.

И Кирилл почему-то написал Элле. Просто взял и написал. Зажмурился, боясь ее реакции, но ответ прилетел почти сразу:

«Пошли в торговый центр, найдем вместе».

Кирилл даже немного опешил. Элла была подругой Артема, старой приятельницей, с которой тот дружил с самого детства и обползал весь Приозерный вдоль и поперек. Конечно, Кирилл с Эллой постоянно пересекались на даче. И, конечно, он знал, что она очень добрая, умная и общительная. Взрослая. Сам бы Кирилл, пожалуй, никогда не подтолкнул общение дальше. И не предложил встретиться.

Но когда увидел Эллу у входа в торговый центр, все сомнение растворилось. Она улыбнулась ему так легко и беззаботно, будто они знали друг друга сто лет.

На самом деле, подарок найти так и не удалось. Время будто побежало быстрее, чего собранный Кирилл никак не ожидал. Они с Эллой рассматривали в витринах безделушки, спорили о том, что лучше – украшение или полезная вещь. И в итоге оказались за столиком на фудкорте за двумя высокими стаканами с кофе и каким-то непринужденным разговором.

Кириллу вдруг стало очень легко. Настолько, что он даже сам не замечал, как увлеченно разговаривал. Он! Замкнутый писака, который из комнаты с трудом выходит! Разве это не Артем всегда был главным оратором, а Кирилл – тише воды, ниже травы? И вот теперь, словно поменявшись ролями, болтал без остановки.

Несмотря на то что Элла была старше на целых десять лет, Кирилл не чувствовал разницы. Да, сначала пытался вести себя серьезнее, показывать, что он взрослый и самостоятельный человек, держаться. А спустя полчаса все это куда-то исчезло.

Они вспоминали школьные годы, старые книги и стихи. Элла даже процитировала строчки Маяковского. Читала на удивление выразительно, вкладывая в каждое слово тот самый яростный напор. Кирилл смотрел на нее и удивлялся: как в этой хрупкой девушке проснулась такая огненная решимость? На миг это даже напомнило ему Артема – недаром они всегда были друзьями. Потом Элла, отбросив серьезность, заливалась смехом, слушая нелепые рассказы из писательского дневника Кирилла. Уже у выхода из торгового центра, под аккомпанемент дождя, отбивающего свою вечернюю мелодию по стенам, она ткнула его локтем:

– Пиццу и в парк?

Кирилл кивнул и улыбнулся.

Теперь они бежали под дождем. Два взрослых человека, которым казалось совершенно нормальным смеяться, как забавно шлепают кроссовки по глубоким лужам. Пиццерия уже закрывалась, но их заказ все-таки отдали.

Они сидели на влажной лавочке в небольшом парке, когда дождь почти перестал. Смотрели на желтые глаза фонарей, мерцающих стеклянными каплями. Элла отламывала кусок пепперони и рассказывала еще о чем-то – о своей студенческой практике, о дачных похождениях. Кирилл поймал себя на мысли, что всего несколько часов назад ему действительно было важно слушать ее – такую взрослую и рассудительную. Словно Элла была для него своего рода авторитетом, человеком мудрым и опытным, способным дать ценный совет.

Но теперь он просто смотрел и чувствовал, будто никакой разницы между ними больше нет. Граница растаяла, осталась где-то позади, где еще тлел закат сегодняшнего дня.

Наутро он не рассказал Артему про их встречу. Да и зачем? Элла ведь лучшая подруга Распутина. И тот бы сразу начал допрос или придумал сто и одну шутку про то, что Строганов любит постарше. А Кирилл пока не мог объяснить даже самому себе, что почувствовал за те несколько часов. Только подумал тогда о словах, давно где-то услышанных.

Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты.

Если Артем был хорошим человеком, то и друзья у него должны были быть замечательными.

Кирилл припарковался у клиники, заглушил двигатель и огляделся. И тут же громко рассмеялся. Вот и хороший человек появился, долго ждать не пришлось.

Распутин, спускающийся по ступеням в классическом костюме и галстуке, выглядел неожиданно стильно, но при этом удивительно неестественно. Так, словно отыгрывал навязанную роль. Несмотря на то, что официоз ему, пожалуй, даже шел, наблюдать за таким Артемом было странно – слишком уж непривычный образ.

Кирилл привык видеть Распутина совсем другим. Растянутые дачные шорты, высокие потрепанные кеды и черная футболка. А в руках, вместо портфеля, должно было быть что-то более прозаичное. Тяпка, колун или ведро – все для дела, ничего лишнего. Шутливая легкая небрежность была одной из самых главных его особенностей. И в костюме всей этой непосредственности, казалось, будто не стало. Это было так странно – и очень смешно.

Заметив машину, Распутин преобразился. Распахнул объятия, сделал реверанс и какое-то странное па ногой. Кириллу стало еще смешнее. Куда такому костюм?

– Наше вам с кисточкой! – Артем приоткрыл дверь и сел рядом. – О, ты сиденье даже не двигал. Я влез!

– Я только с тобой и езжу, длинноногий, – усмехнулся Кирилл, понимая, что просто привык подстраивать машину так, чтобы Артему было удобно.

Распутин театрально покивал, довольно оглядываясь по салону.

– Что за музыка, надо же, я опять свою флешку забыл! – Он щелкнул пальцами в такт звучащей «Браво». – Девяностые уже тут!

Кирилл фыркнул:

– Ты лучше скажи, что врач говорит? И почему, кстати, частная клиника?

– Потому что я понторез, – без намека на смущение отрапортовал Артем, пристегиваясь. – Ну, и потому что она знает мою историю болезни.

– Голос у тебя вроде получше звучит.

– Психосоматика, – отозвался Артем и слегка нахмурился. – Я только поэтому сюда и езжу. Она знает, чего ожидать от моего тела и от… ну, ты понял.

– От твоей депрессии. – Кирилл кивнул. – Называй вещи своими именами.

– Спасибо, зануда. – Артем скривился. – Именно этим я всегда и хотел заниматься. Повторять за белыми халатами все диагнозы.

– То есть не простуда?

– Сказала, что точно психосоматика, – нехотя произнес Артем. – Зевало чистое, горло в норме. Голос сел, потому что орать в караоке не надо было. Ну, и твой любимый вопрос – ибупрофен употреблять строго по назначению, а не пачками.

– А тянет?

– Скорее по привычке. – Артему явно не хотелось углубляться в эту тему. Он чуть изменился в лице и, словно спасая разговор, переключился: – Слушай, поехали на дачу, а? Отвезешь меня домой, я подхвачу вещи – и погнали.

Кирилл нахмурился.

– У меня отчет горит. Я со вчерашнего вечера планирую закончить.

– Ты ведь специально перешел на удаленку, чтобы отчеты цвели между грядок, – недовольно произнес Распутин. И включил в голос преувеличенную утрированность. – Да будет Интернет в колхозе, Кирюша! Зря что ли у нас там эта тарелка стоит?

– У меня сроки.

– Задолбал червяк редиску… – Артем сверкнул глазами. – А у меня больничный! Я лоботряс на целых пять дней! Приозерный без нас скучает, Кирюша, как ты не понимаешь?!

Кирилл хотел было запротестовать но, глянув на друга боковым зрением, все же усмехнулся:

– Ладно. От Приозерного бы я сейчас не отказался.

Артем

Август проплывал мимо, золотой и тягучий, словно мед. В динамиках звучала «Королева красоты», потрескивая на высоких нотах. Оригинальная запись, совсем как огонек в костре. Уверенно руливший Кирилл напевал, тихо, почти шепотом. Артем улыбнулся: в конце концов, он испортил человека. Еще недавно Кирилл ворчал, что эта музыка для дедов с кассетниками, а теперь подхватывал слова песен с таким азартом, будто сам оказался в восьмидесятых. Сидел где-нибудь на заднем сидении «Волги», листал сборники с яркими обложками и спорил, что круче – «Веселые ребята» или «Машина».

Артем расслабился. Щурясь от солнца, прикрыл глаза и позволил напеву друга скользить фоном. А быстро все-таки сдался строптивый Строганов! Им с Кириллом хватило пары долгих поездок, чтобы окончательно закрепить жизнерадостность советских ВИА в этом салоне. Теперь создавалось ощущение, что эта музыка намертво впечаталась в их дружбу. И ее уже ничем не стереть.

Вообще, момент был бы безупречен. Если бы Кирилл внезапно не оборвал свое мурлыканье.

– Черт! – воскликнул он, прерываясь на припеве.

Артем открыл глаза, непонимающе оглянулся. Желтые пятна солнца на стекле резанули взгляд. Пришлось на миг отвести его в сторону – к подъезду, скрытому тенью. И там, под этим пологом неприметного навеса, стояла она.

Ксюша.

Светловолосая и невероятно солнечная даже сейчас, в этой полутени. Возможно, ему показалось в лихорадочном бреду, но девушка гораздо больше обрадовалась, заметив, что брат приехал не один. И сердце, это дурацкое сердце, ударило раз, второй, третий – так, что даже дыхание сбилось.

Это восхищение было лишено всякой взрослости. Только тихая трепетная радость мальчишки, который ждет одноклассницу после уроков.

Кирилл выскочил из машины, выдернув себя из расслабленности ритмов советских песен.

– Прости, прости, прости, прости. – Он рассыпался в извинениях, не зная, куда приткнуть виноватый взгляд. – Я совсем забыл, что ты должна была зайти.

– Ничего. – Ксюша поджала губы. Даже не посмотрела на Кирилла, только мельком – куда больше внимания было направлено на пассажира. На него.

Артем почувствовал очередной скачок пульса и, выругавшись про себя, выбрался из машины. Чтобы хоть как-то унять эту внезапную тахикардию, пару секунд смотрел себе под ноги, прежде чем поднять голову. До чего эти карие глаза были не ко времени… Он и так весь горел. А теперь окончательно начал тлеть, как огонек сигареты.

Точно, курить.

– Привет, золотая, – выдавил Распутин, чтобы хоть как-то заполнить паузу. И потянулся за пачкой сигарет.

А Ксюша подошла. Без стеснения. И крепко его обняла. Артем закрыл глаза и выдохнул, осторожно прижимая ее к себе. Недолго, аккуратно, чтобы не сделать ничего лишнего. Хотя, пожалуй, мог бы навечно остаться в этом мгновении.

– Ты, оказывается, в нашем университете преподаешь, – пробормотала она, все еще прижимаясь щекой к его груди.

– А по моему удостоверению ты не поняла?

Ксюша промолчала. Артем тут же догадался, что в удостоверении она разглядывала не должность, а его фотографию и смутился еще больше. Перед глазами мелькнул радостный Кирилл, и Распутин поспешно отстранился. Наверное, слишком быстро, даже грубовато.

– Я сейчас забегу за вещами, накидаю сумку за пять минут. – Строганов растерянно похлопал себя по карманам. – Так, ключи на месте. Ксюша, ты с нами?

– Вы в Приозерный? – Ксюша оживилась, будто недолгое тепло обнимавшего ее Артема дало понять, что встречу надо продлить. – Можно мне с вами?

– Тебе можно все, золотая. – Распутин закурил, деловито стряхивая пепел. И старался, чтобы голос звучал настолько спокойно, насколько вообще возможно. – За твоими вещами тоже заедем.

– Ура! – Она захлопала в ладоши. И улыбнулась так искренне, что сердце ответило очередным громким ударом. Артем глядел на нее молча, хотя вновь боролся с чем-то очень неясным. Душное ощущение, будто он впускает что-то неразрешенное в легкие, точно дым от собственной сигареты.

Разве можно ей отказать? Конечно, нет.

– Ладно, я пошел. – Кирилл открыл подъезд и замер в дверях, поболтав тяжелой створкой. – Я тогда ноутбук с собой возьму. И это…

– И это тоже возьми, – буркнул Распутин, затягиваясь. – Давай быстрее, я тут не молодею.

– Ой, ты как мы заговорили… – Кирилл закатил глаза. Дверь за ним закрылась.

И Артем с Ксюшей остались наедине. Только сентябрьский погожий день, запах теплой земли и перелив золотых солнечных лучей в листве. Артем старался держаться как можно более непринужденно, но уж слишком странное состояние обуревало. Хоть сдавайся и руки вверх.

– Ты весь горишь, – мягко сказала Ксюша, осторожно коснувшись его запястья. Невинный жест, который снова отдался в сердце оглушительным грохотом.

– Температура, – хрипло ответил он.

– Заболел? – Она склонила голову, в глазах промелькнуло беспокойство.

– Не, психосоматика, – ляпнул он. И тут же мысленно отругал себя за этот абсурд.

Что ты несешь? Давай еще расскажи, как ешь горстями таблетки от своей депрессии.

Но как иначе? Ей ведь стоит знать, что это не заразно.

Еще одно мгновение замерло, растянувшись в бесконечность. Ксюша смотрела ему в глаза, улыбалась – так, будто весь мир исчез, оставив только их двоих. Артем чувствовал, как остатки здравого смысла ускользают и уже не мог бороться с этим. Еще немного, всего одно мгновение – и он бы сорвался. Он бы наклонился и поцеловал ее.

Но – как всегда вовремя – сверху, со своего четвертого этажа, высунулся Кирилл. Вывалившись из окна по пояс, заорал так, будто жил на вертолетной площадке небоскреба:

– Артеми-и-й! Еду брать?!

Ксюша захихикала и тут же отступила на пару шагов, спасая Артема и его жалкие остатки самообладания. Распутин откашлялся, затушил сигарету и на автомате крикнул:

– Не при отсюда! Только если до твоего приезда там что-то завоняет! Тогда бери!

– Ладно! – Кирилл продолжал орать так, будто они стояли в другом конце города, а не во дворе. – Тогда в магазин заедем!

– И за Картошкой!

– Зачем тебе картошка, ты ее за лето не наелся что ли?!

– Собаку мою так зовут, дурень! – Артем засмеялся. – Собирайся быстрее!

– Ага!

Окно захлопнулось, и товарищ прозаик убежал паковать свои вещи. Опять наберет барахла, на которое розеток не хватит. Обязательно надо было тащить с собой пару книг, которые, как всегда, даже не откроет, зарядки к каждому устройству, плеер, фонарик – на кой бес? – и удлинитель, который всегда подтягивал к своей кровати. На вопрос, зачем столько ерунды, Кирилл всегда безапелляционно отвечал, что они ему еще спасибо скажут. Еще ни разу не сказали, но обещанного три года ждут.

До Ксюши доехали почти без приключений, если не считать того, что Кирилл остановился возле заправки. И не ради бензина, а ради лимонада. Угорела колючка. По дороге Ксюша ответила по телефону своей подруге Кате, что собирается за город. Но на вопрос, с кем, почему-то коротко открестилась, что только с братом. Артем не придал этому значения.

Ксюша все еще жила с родителями. И, на удивление, отпрашиваться долго не пришлось. Мама, как только услышала, что компания хочет выехать за город, лишь кивнула с пониманием. Андрей вообще заулыбался, отпивая чай из белой кружки. Сказал что-то о том, что сам не успевает выкосить лужайку, а забрасывать участок не хочется.

Тем лучше. Крестному дача не нужна, а Артем без нее жить не может.

Картошка – вот кто был по-настоящему счастлив. Ожидая хозяина с работы, залаяла так, что ее звонкое приветствие прокатилось эхом до самых дверей подъезда.

– Собирайся, сосиска, – пробормотал Распутин, закидывая в свою спортивную сумку чистое белье. – Много брать не будем. Точно, твой корм! Не зябликов болотных же тебе жрать.

Довольная собака крутилась возле его ног, предвкушая очередное приключение. Она не боялась ни Кирилла, ни его машины. Наверное, сказалась первая в ее сознательной жизни поездка в клинику. Да и Кирилл был далеко не тем человеком, которого стоило бояться. Закинув на плечо сумку, Артем подхватил собаку на руки и вышел из подъезда, щурясь от яркого солнечного света.

– Все. – Он сел, усадил щенка на колени и пристегнулся. – Погнали наши городских. Картофель, елки-палки!

Собака, заскучавшая по Кириллу и Ксюше, не знала, кого начать облизывать первым. Прыгая на коленях, то кидалась на водителя, то порывалась метнуться на заднее сиденье и мутузить Ксюшу. Девушка протянула руки, и Артем удовлетворенно протянул собаку ей. Уж кого-кого, а Ксюшу Картошка любила какой-то особой любовью. Однажды Артем брякнул что-то о том, что мелочь пузатая всегда кучкуется, и Ксюша так решительно ткнула его в бок, что больше он об этом не заикался.

Пузатая мелочь была опаснее любого боксера.

Кирилл едва отмахался от собаки, которая снова скакала в направлении водительского. А потом решительно вырулил на шоссе.

– Картоха, ты давно в ДТП не была? – громко спросил Артем, но Ксюша охотно вступилась за любимицу, забрав ее на руки и отчаянно пытаясь утихомирить.

А собака на то и была распутинская. Свято верила в свободу и независимость: упрямо выпутывалась, поскуливала, а в какой-то момент снова попыталась залезть Кириллу на колени, пока тот вел машину.

– Картош, сама штраф за отвлечение водителя будешь оплачивать?! – громко спросил Распутин.

– Отстань от ребенка. – Ксюша резво забрала щенка и прижала его к груди. – Не видишь, радостно ей. Правда, Картошенька?

К тому моменту, как выехали за город, собака, казалось, выдохлась. Лежа на коленях у Ксюши, она прижалась крошечным носиком к ее руке и наконец-то замолчала. Мелкодисперсное счастье вымоталось, попросилось к папе на колени, и Распутин с удовольствием забрал свой комок счастья назад. Дернув лапами во сне, она громко запищала, досматривая сон, и друзья засмеялись.

– Кто придумал, чтобы эти чудовища жили в квартире? – Кирилл покачал головой. – Она же способна уничтожить что угодно. Вот тебе и килограмм! Как ты с ней справляешься вообще?

– Ты просто не привык. —Артем фыркнул.

– Научи, как.

– Этап первый: перестань ныть. Этап второй: погладь. – Он почесал спящую Картошку за ухом. – Этап третий: вымотай. Бешеной Картохе и сто километров – не дистанция, но даже она умеет уставать.

Город оставался далеко позади. Высотки сменились редкими панельными домами, а затем и вовсе исчезли, растворившись в зелени уютных поселков. За старыми заборами проглядывали палисадники с кустами сирени и яблоневыми деревьями. Слева начиналась стена вечнозеленого леса, а впереди, сколько хватало глаз, расстилались поля. Воздух здесь был другим – холоднее, насыщеннее и чище.

Ровное шуршание шин по асфальту сменилось глухим рокотом. Дорога растеряла свою идеальность, и Кирилл едва успевал обруливать выбоины. Да и сам асфальт словно выцвел, посерел, поддаваясь времени и природе.

Кирилл скривился, когда машину тряхнуло на очередной яме. Зато Артем, сидевший рядом, выглядел так, будто чувствует себя все лучше. Он шумно вздохнул и открыл окно. В салон ворвался поток воздуха – холодный, пахший влажностью и разнотравьем.

– Наконец-то. – Артем подался вперед, высовывая голову в окно. Ветер тут же взлохматил его уложенные светлые волосы, но тому, казалось, все нипочем.

– Тебя продует, – заметил Кирилл, искоса поглядывая на друга. Он говорил почти автоматически, не отрывая взгляда от бесконечной ленты дороги перед собой.

– Мам, отстань, – протянул Артем, даже не посмотрев в его сторону. Поза Распутина вышла бесстыдно расслабленной: рука на дверце, лицо подставлено ветру, глаза прикрыты. – Меня уже умотала эта лихорадка.

– Может, ибупрофен? – не унимался Кирилл, бросив быстрый взгляд на друга.

Артем поморщился и махнул рукой:

– Я что-то сожрал в кабинете у врача, и так сойдет. – Его голос звучал приглушенно, но с каким-то оттенком облегчения. Он тихо рассмеялся. – Боже, я уже чувствую запах моей тайги.

– Вывезли дикость за город, – засмеялась Ксюша с заднего сиденья. – Хотя я бы сейчас тоже с удовольствием погоняла босиком по траве.

Артем лениво обернулся через плечо:

– Фотоаппарат взяла?

– Разумеется. – Ксюша пожала плечами. – Я без него из дома не выхожу.

Артем уже собирался что-то ответить, как вдруг машину слегка тряхнуло. Кирилл притормозил.

– Черт, – коротко бросил он, оглядывая опустившийся шлагбаум. Красный свет семафора подмигивал им, будто издевался.

Слева оглушительно сигналил товарный поезд. Состав был огромный: чередующиеся вагоны с углем медленно тянулись в их сторону.

– Все, ребятишки, мы тут надолго. – Артем вздохнул и зевнул. – Пока эта гусеница проползет…

– Ну вот и приехали. – Кирилл запрокинул голову, упираясь затылком в сиденье. – Не успели проскочить.

Поезд подал очередной гудок. Артем повторил звук локомотива, выдав низкое гудение глоткой. Кирилл едва удержался от смеха: получилось на редкость похоже.

Дорога была почти пустой, машин не было. Странное дело, в пятничный вечер тут должно было набиться прилично дачников. Но в их медвежьем углу большинство популярных садов располагалось гораздо ближе к городу, а они ехали уже больше часа. И, кроме того, впереди маячило первое сентября, к которому нужно было тщательно готовиться. Какая уж тут дача?

Товарный состав потянулся через переезд. Артем весело задвигался на своем сиденье, словно проснувшись и прикидывая, что можно включить, чтобы заполнить скучную тишину.

– Я буду считать вагоны! – внезапно заявила Ксюша и по пояс высунулась из окна машины, набирая в грудь побольше воздуха. – РАЗ, ДВА, ТРИ, ЧЕТЫРЕ…

– Вот скажи, к чему там этот светофор? – Артем недоуменно осматривал пешеходный переход неподалеку. – Слева кусты, справа кусты. И кому?

– Маньякам чтобы удобнее было, – отозвался Кирилл. – Светофор и светофор, Артем.

– ДЕВЯТЬ, ДЕСЯТЬ, ОДИННАДЦАТЬ, ДВЕНАДЦАТЬ…

– Светофор и светофор… – бездумно повторил Артем и вдруг встрепенулся, широко улыбнувшись. – Точно, светофор!

– Тема, только не Леонтьев! – протестующе закричал Кирилл, бросаясь к магнитоле.

– Леонтьев, еще как Леонтьев!

– СЕМНАДЦАТЬ, ВОСЕМНАДЦАТЬ, ДЕВЯТНАДЦАТЬ…

Артем прижал Картошку к груди, торопливо выбирая песню. Когда в салоне громко заиграл «Зеленый свет» Леоньтева, удовлетворенно откинулся на спинку сиденья.

– Вот так лучше. – Он задвигал собакой в такт музыке, а та даже не удосужилась до конца проснуться. – Ну почему, почему, почему…

– Переезды эти ваши бесконечные, – вздохнул Кирилл. – Сплошная агония, а не пятничная поездка.

– ДВАДЦАТЬ ШЕСТЬ, ДВАДЦАТЬ СЕМЬ… Чуть комара не проглотила. ДВАДЦАТЬ ВОСЕМЬ, ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТЬ…

– Ну, почему, почему, почему был светофор зеленый? – Артем крепко чмокнул Картошку в щеку, приподнимая ее на руках. – Да, малыш? Все бегут, бегут, а ты сидишь, как пенек с ушами.

– Даже не реагирует. – Кирилл усмехнулся, глядя на маленькую питомицу, которая даже глаза с трудом открыла, чтобы включиться в дискотеку.

– Так она привыкла. – Распутин потрепал собаку по уху и снова поцеловал. – Поживи с таким отцом придурошным, быстро адаптируешься.

– ТРИДЦАТЬ ТРИ, ТРИДЦАТЬ ЧЕТЫРЕ…

– Господи. – Кирилл облокотился на окно и обреченно посмотрел на чередование вагонов. – Знаешь, сколько раз я уже пожалел, что поехал?

– Все бегут, бегут, бегут, бегут… – Распутин прервался и поморщился. – Ой, я тебя умоляю, пожалел он! Где ты еще такой ерундой будешь на переезде страдать? Вон, смотри, какие все скучные стоят.

– Кто стоит? Мы одни тут, как психи.

– СОРОК ОДИН, СОРОК ДВА, СОРОК ТРИ…

– Сейчас еще народ подтянется, – весело сказал Артем, покачивая на руках Картошку под Леонтьева.

– Как-то не так представляются спокойные выходные на даче. – Кирилл нахмурился и укоризненно посмотрел на магнитолу. – Долго он еще бежать будет?

– Попробуй только выключи, – предупреждающе сказал Артем, качаясь в такт. – Я на тебя псину натравлю.

– Даже не знаю, переживу ли.

– СОРОК ВОСЕМЬ, СОРОК ДЕВЯТЬ…

– Привет, Распутин!

Раздался чуть слышный скрежет тормозов, и рядом с их потрепанной жизнью «тойотой» притормозила блестящая «Лада». Из приоткрытого окна выглянул знакомый усатый Петрович, хищно блеснув золотым зубом. Кирилл отсалютовал ему и снова перевел взгляд на железную дорогу.

– О, здравствуйте! – Ксюша улыбнулась, на секунду отвлекаясь. – ПЯТЬДЕСЯТ ТРИ, ПЯТЬДЕСЯТ ЧЕТЫРЕ…

– Здрасьте, не обращайте внимания. – Артем лениво выглянул в распахнутое окно, высунув локоть и приветливо помахав соседу. Потом приподнял на руках собаку, чтобы ей тоже было видно. – Картофель, поздоровайся. Мы тут сейчас весь колхоз встретим, пока тронемся.

– ШЕСТЬДЕСЯТ ОДИН, ШЕСТЬДЕСЯТ ДВА…

– Тоже на дачи отправились? – весело спросил Петрович.

– Не-а. Вагоны считаем. Факультатив, проректор одобрил.

– Не паясничай. – Голос Петровича звучал одновременно с укором и усмешкой, словно его чин подразумевал командный тон. Но не улыбаться он не мог.

– Да боже упаси. – Артем кивнул на Ксюшу, которая уже шла на седьмой десяток. – Слышишь? Их там на парах научили до сотни.

– Отвали, Распутин. – Ксюша снова вдохнула. – СЕМЬДЕСЯТ ТРИ, СЕМЬДЕСЯТ ЧЕТЫРЕ… КИРИЛЛ, СТАРТУЙ, ОНО КОНЧИЛОСЬ!

– Слава богу, – выдохнул Строганов и вцепился в руль.

Холодной ночью горячее сердце

Ксюша

Ксюше показалось, что Артем вылетел из машины еще до того, как они успели остановиться.

– Даченька моя! – заорал он, бросаясь к заросшей калитке. Девушка даже побоялась, что Распутин сейчас зацепится где-нибудь галстуком. – Усы из плюща торчат! Трава по кадык!

– Артем, у тебя температура, – осторожно напомнила Ксюша, выбираясь на улицу.

– Да и ладно. – Распутин вломился на участок, едва не выбив калитку. За ним стрелой пролетела Картошка, явно разделявшая хозяйский восторг. – Пахнет-то как! Вы вдохните!

Артем остановился прямо перед домом, развернув мощные плечи. А потом вскинул голову, блаженно прикрывая глаза. Вот он, человек, вернувшийся в свою стихию. Ксюша не смогла сдержать смех глядя, на то, как с каждым вдохом Распутин наполнялся любовью к своей ожившей таежной мечте. А свободолюбивый Картофель, сверкая белоснежной шубкой, с азартом метнулась в траву, откуда тут же взлетело крохотное облако мошкары.

– Кирилл, заглуши, пожалуйста, машину! – крикнула Ксюша через плечо. – А то пока воняет только твоим выхлопом!

Девушка огляделась, шагая к багажнику. Взгляд замер на дачном домике, и Ксюша непроизвольно улыбнулась. Какой же все-таки родной и прекрасной была пристань их лета…

До Приозерного она и представить не могла, что дачная жизнь способна столь насыщенно заполнять каждый день. Там, где городская суета забирала силы, здесь, казалось, их наоборот возвращали в избытке. Будто сам воздух был наполнен не кислородом, а переплетениями историй и обрывками воспоминаний. Здесь не нужно никому ничего доказывать, не нужно стараться быть лучше, чем ты есть. Зато можно разрешить себе быть счастливым.

Просыпались они, когда хотелось. Иногда ближе к восьми утра – если предыдущий вечер был ленивым и мирным. А временами – ближе к полудню. Особенно если до рассвета слушали песни на старой магнитоле, под которые Артем громко доказывал, что настоящая музыка закончилась с падением СССР. Элла порой заглядывала к ним на такие вечера и никак не возражала против его музыкальных предпочтений – она их полностью разделяла.

– У нас демократия или как?! – однажды возмутился Кирилл, устав от потрескивания шлягеров в кассетнике.

– Естественно, – подтвердил Артем, развалившись возле магнитолы на кровати. – Пока не проснусь. Потом заканчивается.

– Прекрасно, – пробурчал брат, натягивая наушники и возвращаясь к ноутбуку. – Но ваше советское наследие мешает мне работать.

– Элла, долбани его там чем-нибудь, – пробормотал Распутин, широко зевнув.

– Сам встань и долбани.

А еще были завтраки на летней кухне, куда врывался легкий летний ветер, играя с занавесками. Хозяйственный фронт на себе держал Кирилл, мешая гречневую кашу, которую считал полезным завтраком. Спорить с ним было бессмысленно. Во-первых, на голодный желудок не рассуждают. Во-вторых, готовил он объективно лучше всех. Однажды Артем объявил, что кормить людей гречкой с утра – акт кулинарной агрессии. Но бутербродов ему все равно не светило: правило Кирилла было железным, как и его сковородка: «Пока не съешь – из-за стола не встанешь». При всей своей внешней хрупкости с дисциплиной брат умел наседать очень конкретно.

А после завтраков наступал день. И ни один из них не напоминал предыдущий. Они бродили по тайге, уезжали на велосипедах к реке, слушали прохладное пение ручья. Возвращались к вечеру, когда солнце подрагивало в листве деревьев, а небо за горой окрашивалось в мягкий розовый. Потом приключения тянули на проселочные отдаленные дороги, где Артем, раскинув руки и душу, громогласно пел, деморализуя комаров. Либо же гуляли неподалеку от садового товарищества, наворачивая круги. Кирилл старался садиться за роман ранним утром, пока еще оставался хоть немного человеком. А к вечеру превращался в усталое нечто, сбиваясь не только с ритма текста, но и с ног.

Потом к их компании окончательно примкнули Элла и ее внушительный УАЗ, который, судя по скрипам и реву, давно мечтал отправиться на свалку под романтичное закатное солнце. Элла, впрочем, управлялась с ним довольно лихо. Ее машина, титан на последнем издыхании, распахнул пути туда, куда ни один человек бы своим ходом не добрался. Туда, где дороги превращались в тропы, а тропы – в чистое ощущение приключения.

Поля, бескрайние, окутавшие горизонт золотым мерцанием. Изумрудные горы, покрытые редкими кедрами, будто акварельные наброски художника. Серебристая лента ручья, звонкой струной пронзающая лес.

Ксюша сидела на траве с фотоаппаратом в руках, очарованная. Все это – не за тысячи километров, не в далекой загранице, которую привыкли романтизировать социальные сети.

Величественная природа была здесь, совсем рядом. Настоящая, первозданная. Казалось, протяни руку – и сможешь коснуться ее неуловимой сути, сотканной из запахов сосновой смолы и травы после дождя.

Чудеса Приозерного не скрывались за блеском мегаполисов или дальними межокеанскими перелетами. Они были совсем рядом. Настолько близко, что становилось стыдно осознавать, как долго ты их не замечал.

И их дом, невысокий и бежевый, казался каким-то особенно родным, будничным и удивительно теплым. Прижимался к самому сердцу сада, будто знал, что им нужно именно это место, именно эта тишина. В такие мгновения создавалось ощущение, что рай на земле действительно реален – простой и в то же время удивительно прекрасный.

Ксюша, задумавшись о чем-то своем, застыла перед машиной. Прошло чуть больше пары недель, но воспоминания вдруг всколыхнули в груди ностальгию. То ли недавнее лето напомнило о своем догорающем свете, то ли сами стены дома позвали обратно.

Остановившись возле багажника, она дернула ручку и встретилась взглядом с хаосом многочисленных покупок.

– Ну и куда мы столько… – пробормотала Ксюша и поморщилась. – …обратно же попрем.

– Так, в сторону! – Из-за угла машины выросла огромная тень Распутина. Он протиснулся к багажнику и подхватил сразу четыре пакета так, будто они ничего не весили. Конечно, с его-то комплекцией.

– Дай я хоть что-то возьму… – начала было девушка, но Артем махнул рукой и перебил:

– Придумала – за двухметровым-то амбалом. – Он бросил взгляд на Кирилла, который резко выругался. – Что, Поддубный, вериги не поддаются? Помочь?

– Я же тебе не медвежатник! – Кирилл снова потянул железную цепь на воротах и раздраженно выпрямился. – Ты куда такие узлы вяжешь?!

– Чтобы враг не прошел. На. – Распутин сунул ему пакеты, и Кирилл едва удержался на ногах под их весом. – Шуруй, приведи кухню в порядок. А я пока машину припаркую.

– Ты что, водишь?! – удивился Кирилл, быстро забыв о своем раздражении. Ксюша тоже молча воззрилась на Артема.

– Герману разрешили, а меня дома закрыли. – Распутин резко выдохнул, словно упоминание брата все еще не стало чем-то обыденным. – Мы оба водили. Просто теперь я за руль не сажусь. Но въезд на участок без происшествий как-нибудь осилю, не переживай.

– У тебя и права есть?! – Кирилл все еще смотрел на друга так, будто услышал нечто невероятное.

– Карамба… – Артем недовольно фыркнул, вытаскивая документы из внутреннего кармана пиджака. – Вот, смотри! Пустишь?

Кирилл недоверчиво заморгал, уставившись на водительское удостоверение. Ну конечно, если один из близнецов водил, то разве второй мог оставить это без внимания? Братская конкуренция бы явно не позволила.

Ксюша, заинтригованная не меньше, тут же устроилась на переднем сиденье – уж очень ей хотелось посмотреть, как Артем справится. Распутин без лишних церемоний распахнул створки ворот, оплетенные плющом. А потом уселся на место водителя и усмехнулся, заметив ее удивленный взгляд.

– Задачу боевую не получила? Сидишь, любуешься? – Артем принялся двигать сиденье так, чтобы его длинные ноги хоть как-то уместились.

– Не знала, что ты водишь! – Ксюша даже не пыталась скрыть удивления.

– Еще одна, – простонал он, барабаня пальцами по рулю. – Да, вожу. Но, знаешь, не увлекаюсь. Следи лучше, чтобы я не снес кусок забора.

– Ты водишь! – снова выдохнула она.

– Да, я вожу-у-у! – протянул Артем, чуть прищурившись. Сцепив зубы, осторожно вписался в проем ворот и заехал на участок. – Все! Орден дайте, спасибо за службу.

Не дожидаясь вопросов, выскочил наружу. Приведя сиденье в прежнее положение, захлопнул дверцу так резко, будто за ним гнались. И тут же рванул к поляне, где Картошка, радостно носилась кругами, явно провоцируя на игру. Ксюша наблюдала за этим издалека, чуть улыбаясь.

На участке закипела работа. Пока Артем бегал с ведрами, наполняя умывальники водой, Кирилл занимался ужином. К счастью, не гречкой. Впрочем, вслух этому никто не порадовался – Кирилл был готов отстаивать честь каши, не жалея мятежников.

Петрович несколько раз по-партизански выглядывал на дорогу. Кирилл, заметив его маневры, застыл посреди участка, внимательно наблюдая. Мало того, что жизнь может финт подкинуть, так еще и фантазия писателя делает из любой мелочи целую историю. Кириллу с его беллетристикой везде мерещились диверсанты и тайные заговоры. Впрочем, через пятнадцать минут догадки о шпионах разогнал жуткий едкий дым, потянувшийся с соседского участка. В железной бочке неподалеку что-то активно пылало.

– Петрович, ты галоши что ли свои жжешь?! – Артем выполз из зарослей плюща с секатором в руках, отмахиваясь от дымовой завесы. – Чем так завоняло?!

– Мусором, – спокойно ответил Петрович, опершись на вилы и прищурившись.

– А трактор помойный зачем приезжал? Туда ты кого вываливал?! – Артем судорожно закашлялся, отгоняя дым. – Ужас, Нюры Витальевны на тебя нет.

– А я специально проверял, чтобы ее не было, – хитро ухмыльнулся Петрович, глядя на дымящую бочку. На фоне этой картины радостный Бублик вовсю носился по малиннику, находясь ниже уровня ядовитой завесы.

– Позвонить ей долго что ли?! Она же в июле предупреждала: «Будете мусор жечь – сама вас сожгу!»

– Да я же аккуратно, – буркнул Петрович, кивнув на свою бочку. И правда, стояла она вроде бы миролюбиво, никак не угрожая соседским постройкам.

– Ух, Игнатий Петрович…

– Я ей тогда расскажу, как ты шпалу для фундамента утащил, Яшка-цыган.

– На пять замков запирай вороного. – Артем весело подмигнул, напевая себе под нос. – Выкраду вместе со шпалой. Ладно, Игнатий Петрович, жгите. Бог вам судья.

Ксюша задумчиво стояла на крыльце. Весь первый этаж уже был вычищен пылесосом, и она вышла, чтобы сполоснуть тряпку для протирания пыли.

– Какого вороного, какой Яшка? – непонимающе спросила девушка, переводя взгляд с Петровича на Артема.

– «Неуловимые мстители», Ксюшенька, – пояснил Распутин, улыбнувшись. – Судя по взгляду, ты только про «Марвел» в курсе. А это были советские мстители шестьдесят шестого года…

– Господи, вот ты динозавр, Тема.

Ксюша фыркнула и вернулась в дом. А Бублик, оглушительно чихнув, нырнул в заросли малины, шныряя там в поисках заблудших августовских мышей.

Стемнело на удивление быстро, как это всегда бывает в последние дни лета. Поначалу казалось, что погода и вечером останется уютной, но с наступлением ночи стало гораздо холодней. Сырость, густая и по-настоящему осенняя, налипла на домик тяжелым полотном. Доедая ужин в летней кухне, пропахшей теплыми специями, все трое украдкой бросали взгляды на запотевшие окна.

– Кирюша, твои котлеты – это нечто, – пробормотал Артем и блаженно откинулся на спинку стула.

– Питайся на здоровье, расти большой, – отозвался Кирилл. Он тоже отодвинул пустую тарелку и вдруг нахмурился. – А это только мне холодно?

Ксюша, которая молча сидела напротив и ковырялась ложкой в чае, подняла на него глаза.

– Мне тоже… – негромко призналась она, натягивая на плечи старый артемов свитер. – Совсем дубак. Не как летом.

Артем, засунув руки в карманы, лениво поднялся из-за стола и потянулся.

– Печь натопим, какие проблемы, – бросил он. – А посуду завтра помоем.

– Без печи никак не переживем? – спросил Кирилл, представляя, как они возятся с дровами и углем по темноте.

– Никак. – Артем пожал плечами. – Дом у нас из палок и случайного стройматериала. Такой на холод реагирует, как глухой дед на новости. Стоит чуть остыть, сразу будет сыро и противно. Заснешь, а утром будешь зубами стучать.

Но с печкой явно что-то пошло не так. Вместо тепла она решила поддать дыма прямо в комнату, перенимая традиции Петровича по протравке соседей.

– Артемка газенваген устроил, – весело прокомментировала Ксюша, кивая на сизую тучу, выползающую из дома.

– Понял. – Петрович на своем участке подозрительно прищурился. – У меня сегодня вроде занялось.

– Что этой печке надо-то еще?! – Распутин вывалился из дома, отмахиваясь от дыма и отчаянно кашляя. – Вот же перекладывали недавно!

– Завтра трубу проверь, – посоветовал Петрович. – Может, попало что. У меня как-то на крыше ворона сдохла и в дымоход упала. Всю неделю коптило.

– Ворона у него сдохла… – проворчал Распутин, заглядывая на крышу и морщась. – Ладно, проверим. Отпоем ворону, если надо.

Петрович громко рассмеялся, отпуская какую-то шутку, и исчез в своей избушке. А троица потопала обратно к своему остывающему дому, на ходу решая, что еще можно предпринять для выживания в условиях предосенней ночи.

– У меня же где-то были кварцевые обогреватели! – вдруг вспомнил Артем. – В прошлом году покупал!

– Обогреватели, – откликнулся Кирилл, с явным сомнением в голосе. – Еще скажи, что ни один не сломался.

Артем, хмыкнув, рванул на поиски. Нашел быстро – на веранде за шкафом. Вернее, целых три, но признаки жизни подавал только один.

– Значит, поставим его здесь! – Распутин с важным видом водрузил прибор в изножье двуспальной кровати. – Проблема решена, будем спать втроем.

– Чего?! – Кирилл едва не поперхнулся воздухом. – На одной кровати?

– Ну, можешь, в уголок пойти, – невозмутимо предложил Распутин, упирая руки в бока. – А утром тебя найдут добрые люди и разморозят. Если у них настроение будет.

– Ужас!

– Все, хорош ныть. Я устал так, что засну мгновенно, даже если мы Петровича еще сюда прикатим. – Артем внимательно посмотрел на друга, прищурившись. – Кириюх, ты ведь не храпишь, правда?

– Еще как храпит, – проворчала Ксюша. – Во всю силу ноздрей.

– Вопрос закрыт, – решительно подвел итог Артем. – Значит будешь ждать, пока мы уснем.

– Вау. – Кирилл закатил глаза. – Что за друзья у меня чудесные…

– Какие есть, не ной.

Чугунная логика в Приозерном всегда побеждала. Они переоделись в подобие пижам и рассредоточились по кровати. Обогреватель дышал редкими струями тепла, и этого хватало, чтобы согревать лежбище. Однако грело не всех одинаково, да и улеглись все с разной степенью удобства.

Распутин устроился посередине, плотно завернувшись в одеяло. Громко кряхтя о том, как же хорошо наконец-то лечь, он несколько раз тряхнул всю конструкцию своим исполинским весом, подбрасывая соседей.

– А почему ты по центру? – хмуро спросил Кирилл, еле удерживавшийся на самом краю.

– Потому что могу, – изрек Артем, закинув руки за голову.

– Ксюха, ты там живая хоть? – Кирилл приподнялся на локте, пытаясь разглядеть сестру в кромешной темноте.

– Да! Тут у стенки, нормально, – отозвалась она и тут же вскрикнула. – Господи, что это?!

– Собаченька моя, – сообщил Артем с нежностью в голосе. – П-с-с, Картошка, под одеяло? Ну, давай, давай, но предупреждаю, идея так себе.

– Почему так себе? – спросил Кирилл, высовываясь из-под одеяла.

– Потому что в этой давке я боюсь неудачно повернуться и сделать из нее драник.

Ксюша захохотала, и конструкция снова плавно качнулась. Кроватью она называлась с натяжкой – три матраса, небрежно сваленные друг на друга и болтающиеся при каждом движении.

Кирилл бурчал очень недолго. Уже через пятнадцать минут прозаик храпел, отправившись на свидание с собственными снами.

– Жесть, – прошептал Артем, и Ксюша снова тихо засмеялась. – Он всегда так?

– Всегда. Но мне уже давно не мешает. Привычка.

Ксюша повернулась, чувствуя, как перехватывает дыхание. Артем был так близко – крепкое обнаженное плечо касалось ее руки. Теплый, родной и такой успокаивающий. Недовольно проворчав что-то про храп Кирилла, Артем тоже повернулся и слегка вздрогнул, не ожидав увидеть лицо Ксюши так близко к своему.

– Привет, – тихо хихикнула она.

– Здорово.

Они лежали в кромешной темноте, их губы были так близко, что между ними оставались считанные сантиметры – целая бесконечность, которую никто из них не решался преодолеть.

– Ты дрожишь, – неожиданно прошептал Артем, его теплое дыхание коснулось лица Ксюши. Волна мурашек рванула с затылка по спине и вниз, рассыпаясь мелкими искрами тепла.

– Немного.

– А мне, наоборот, жарко. Температура ползет. – Он слегка поморщился, и это выглядело так трогательно, что Ксюша не удержалась от нежной улыбки.

– Правда?

– Давай погрею? – Его теплый шепот совсем сбил с толку.

– Давай, – тихо согласилась она. И в следующую секунду ощутила, как его руки мягко, но уверенно обвили ее талию.

Артем бережно притянул девушку ближе, будто боялся случайно сделать больно. Потом слегка наклонился к ней, сложил руки крестом у нее на груди, прижимая теснее. И Ксюша с удовольствием уткнулась холодным носом в мягкую теплую впадину между его ключиц.

– Ксюша, блин, – проворчал он, вздрагивая.

И в следующий миг прерывисто выдохнул, почувствовав холод ее руки, которая скользнула под одеяло и коснулась его груди.

– Ты чего? – спросила она, чуть виновато, шепча прямо в его шею.

– Ты ледяная, – сдавленно ответил он, обнимая ее крепче. – Ладно, грейся, я теплый.

Ксюша вдохнула глубже, чтобы сказать что-то в ответ, но слова исчезли. Его запах – горьковатый привкус сигарет, дыма, остатки парфюма, который всегда угадывался совершенно ненавязчиво, и что-то еще. Теплое, живое, по-домашнему родное, будто часть его самого. Так пах он – не одежда, не дачная рутина, а он сам. Тот, чье тепло хотелось вдыхать, впитывать всем телом и навсегда запоминать. Безумно захотелось коснуться губами его плеча, но она благоразумно сдержалась.

И Артем держал ее – крепко и нежно. Как мог держать только тот, кто знает, как оберегать то, что ему дорого.

Ксюша даже не заметила, как заснула. И как быстро наступило утро, которое прорвалось в сознание громким перезвоном незнакомой песни. Послышалась оглушительная барабанная дробь, сменившись бодрым пением:

Терьям-терьярим

Трям-терьям!

– Господи, что это такое?! – Кирилл подскочил на месте, заозиравшись по сторонам.

– Будильник. – Распутин заворочался, шаря руками вокруг себя. – Черт, где он?!

Железный шлем, деревянный костыль,

Король с войны возвращался домой…

– У тебя откуда-то из трусов этот «терьям» идет. – Ксюша сонно зевнула и высунула нос из-под одеяла. И мысленно порадовалась, что Кирилл не успел увидеть, как Артем обнимал ее во сне.

Солдаты пели, глотая пыль,

И пел вместе с ними король хромой.

– Зачем вообще ставить будильник в выходной? – простонал Кирилл, накрывая голову подушкой, чтобы хоть как-то заглушить неистовое пение.

– Потому что у некоторых пары в субботу! – огрызнулся Артем, покопался под собой и вдруг восторженно воскликнул: – Ага, попался! Под Картошкой был!

С этими словами он выключил сигнал. Блаженно откинув голову на подушку, залился заразительным смехом. Кирилл осторожно выглянул из-под своего укрытия с таким видом, будто вот-вот кого-нибудь убьет.

– Хорошо вам, бессовестным, спится? – протянул он. – Ксюша, а ты как, нормально выспалась?

– Я? – Девушка мигом вспыхнула, вспомнив, каким теплым и уютным было плечо Артема, к которому она непроизвольно прижималась половину ночи. – Ну… да. Отлично.

– Вот только не поддакивай Распутину, ясно?

– Поддакивай Распутину! – бодро отозвался Артем и рывком сел на постели, заставив всю кровать зловеще качнуться. – Ну что, зарядка?

– Какая зарядка?! – Кирилл снова спрятался под одеяло.

– Строганов, вставай, кончай стонать! – Артем ухватился за друга, активно потрясая его за плечо. – Отжиматься пойдем.

– Куда? – протянул Кирилл.

– Не куда, а от чего! – Артем снова толкнул его в плечо. – От пола! Давай, прозаик, шевелись! А то у тебя, кроме мозга, ничего не работает.

– Неправда!

– Погнали наши городских! – Распутин бодро откинул одеяло и тут же перескочил через Кирилла. Тот только сдавленно крякнул. – Картофель! Атас, утро.

Картошке не нужно было повторять дважды. Сладко потянувшись, она зевнула и метнулась за хозяином.

– Ты бы надел хоть что-нибудь! – крикнул Кирилл в спину другу.

– Нормально, трусы по колено греют мою душу… – Артем открыл дверь на веранду и затрясся. – Ужас, дубак какой! Картофель, стартуй за огород. Не вздумай мне опять в парник навертеть.

Собака азартно гавкнула, словно соглашаясь, и пулей рванула прочь. Громко провозгласив что-то про гордого варяга, который не сдается врагу, Распутин ворвался в прохладное утро. Казалось, таежный воздух прогнал остатки психосоматики, и закаленный Артем вновь был готов сворачивать горы.

– Доброго утра, – мрачно заключил Кирилл, и Ксюша снова засмеялась.

– Да ладно тебе! – Она поднялась на локте, сонно почесывая глаза. – Разве не поэтому ты с ним дружишь?

– Именно поэтому, – тяжело вздохнул Кирилл, закутываясь в одеяло, словно в плащ. – Пойду поищу себе глухой свитер. Ты случайно не видела где-нибудь такой?

– Мой не трогай, – хмыкнула Ксюша, возвращаясь на подушку. – Я его первая у Артема откопала.

– Вот оно, сестринское сердце… – пробурчал он. Плотнее кутаясь в одеяло, грустно поплелся в сторону веранды, чтобы порыться в шкафу в поисках чего-нибудь теплого. Утро, в отличие от дней, которые по-прежнему щедро грели, встречало прохладой, как бы напоминая, что за окном уже не июль, когда солнце с первыми лучами начинает выжигать все живое.

Ксюша выбралась из кровати, собирая одежду. Вещи, оставленные слишком далеко от обогревателя, словно специально напитались ночной сыростью, сделавшись еще прохладнее. Укутываясь в свитер, она зашла на веранду и тут же сморщилась от утреннего холода. Пронизывающий осенний воздух ущипнул ее и без того заледеневший нос.

На влажной траве сосредоточенно отжимался Артем, выдыхая через зубы каждое свое движение. Его галоши тихо поскрипывали, а растянутые семейники казались чем-то совершенно неуместным и забавным. Но сам Распутин оставался абсолютно серьезным. Руки ритмично уходили в траву, губы шептали угловатый отсчет:

– Двадцать пять… Двадцать шесть…

Ксюша остановилась рядом, грея ладони в ткани свитера. Взгляд скользнул по напряженной фигуре Артема.

– Очень брутально, – рассмеялась она.

– Что именно? – Распутин чуть повернул голову, продолжая размашисто отжиматься. – Двадцать семь…

– Ну, галоши твои, семейники и «Буратино» на фоне. – Ксюша кивнула в сторону магнитолы, который возле окна трещала знакомой песней.

Артем коротко рассмеялся. И внезапно вскрикнул – на его спину запрыгнула радостная Картошка, которой надоело одной гулять по огороду.

– О, утяжелитель! – Распутин ощутимо напряг спину и слегка замедлился. – Елки-палки, Картофель, у тебя лапы мокрые!

– Так роса!

– Колбаса. – Артем поморщился, но не сдался. Он сделал еще несколько отжиманий, пока Картошка уютно устраивалась на его широкой спине. А потом громко засмеялся.

– Что? – Ксюша усмехнулась.

– Убери с меня этого таракана!

– Ну, ладно. – Ксюша подошла и мягко сняла Картошку со спины Артема. Поставив собаку на землю, погладила ее по голове. – Иди мучай Кирилла, он как раз оделся.

Артем, в свою очередь, встал, отряхнул колени и руки. Глядя на него так близко, под этим слепящим утренним солнцем, Ксюша нежно улыбнулась. В дурацких галошах, в растянутых семейниках, перепачканный, он казался ей невероятно трогательным. И почему-то до громкого стука сердца – красивым.

Распутин тут же направился к столу у рукомойника, на котором стояли старые зеленые кружки и пластиковый тазик. Среди всего этого хаоса лежал небольшой букет, который Ксюша даже не заметила. Артем поднял его, подержал в руках, словно сомневаясь, а потом развернулся и протянул ей.

– Это тебе, – просто сказал он.

Ксюша замерла. Цветы источали сырой запах утренней травы, а на лепестках серебрилась роса. Она осторожно прижала букет к груди и подняла взгляд.

– Спасибо. Такие красивые.

Он только пожал плечами и махнул рукой как-то рассеянно, будто это было дело сущего пустяка.

– Нарвал тут, побирушка, по огороду.

– Ты же сам их выращивал, – возразила Ксюша.

– Ну да, выращивал. И сам сорвал. Значит, официально побирушка.

– В них вложено твое время, – напомнила девушка, с нежностью касаясь бутонов.

– И между прочим, моя прикормка от всяких бекарасов! – перебил он с веселой важностью. – Так, пойду умоюсь.

– Там же вода ледяная!

– Самый самолет!

Ксюша уже направилась было в сторону кухни, но вдруг застыла. Артем уверенным движением, хлопнул себя по коленям и зашагал к умывальнику. В этих давно растянутых семейниках, которые лихо болтались на бедрах, и изрядно поношенных галошах.

Распутин остановился возле рукомойника и открыл кран. Вода с шипением вырвалась наружу, и в тот же миг Артем надрывно охнул. Видимо, совсем ледяная. Но, вместо того чтобы испугаться, резким движением подставил руки и умыл лицо. Потом вздрогнул, еще раз вскрикнул и плеснул себе на шею, будто проверял самого себя на прочность. Выпрямившись, отряхнул руки, провел ладонями по скулам. И вдруг широко и беззаботно улыбнулся.

Ксюша смотрела, не отрывая глаз. Эта улыбка была настолько неожиданной и солнечной, что перехватило дыхание. Она невольно обняла себя рукой и прижалась к дверному косяку, чувствуя, как по телу пробегает теплая волна.

Так, готовить завтрак. Срочно. Не глазеть.

Кириллу там нужна помощь.

Второй шанс

Кирилл

После завтрака Артем отправился в теплицу, чтобы убрать старые кусты огурцов, а затем снова все вскопать. Ксюша попыталась ему помочь, но Распутин убедил ее пойти пофотографировать в лес или за огород.

Помыв посуду, Кирилл нехотя уселся за отчет. Устроился на уютном кресле в комнате и поставил на колени ноутбук. Работа двигалась очень вяло. А настойчивые мысли улетали к рукописи.

Его роман уже больше недели лежал заброшенным. Но таким живым в своей недосягаемости, будто существо, зовущее на помощь. Страницы дневников всплывали в сознании полароидными снимками, словно просили облечь себя в слова.

И вдруг внутри разлилось что-то ледяное и удушающее.

«Так ты никогда не закончишь. Ты еще ни разу ничего не закончил. Ты бездарь, атакующий клавиши, который так ничего в своей жизни и не создал».

Кирилл поморщился. Белый экран отчета вдруг начал нестерпимо слепить глаза. Чертыхнувшись себе под нос, он открыл вкладку с рукописью. Сначала просто молча пролистывал, судорожно разыскивая след той глубины, которая еще в июле казалась немыслимо оригинальной и человечной. Где осталось то летнее пламя вдохновения? Оно ведь светилось, горело! А что теперь? Груда безликих строк. Текст, приевшийся и вымученный.

Кирилл откинулся на спинку кресла и уставился в потолок. В голове снова зазвучал тот самый голос.

«В твоем возрасте другие уже добиваются признания: публикуют книги, дают интервью, собирают читательскую аудиторию. Они востребованы. А ты на их фоне выглядишь совершенно обычным, одним из миллионов незамеченных. Ты ничем не отличаешься от той массы, которая бесконечно публикуются на сайтах самиздата. Так и останешься лежать там мертвым грузом».

Кирилл почувствовал, как к щекам поднимается тепло. Гнев? Разочарование? Или все сразу?

Где-то за окном промелькнул ксюшин силуэт. Девушка ловила последние летние лучи сквозь листву деревьев и ни на минуту не выглядела опустошенной. Просто жила и дышала тем, что делала. А Кирилл, раб своей нерешительности, продолжает днями всматриваться в одни и те же строчки.

– Да чтоб тебя!

Он решительно захлопнул ноутбук. Отчет подождет. А роман пускай растворится где-нибудь. Пусть даже ноутбук сгорит, чтобы ничего нельзя было восстановить.

Кирилл выдохнул. Устало и вымученно, словно поставив завершающую точку в эпитафии. Раздраженно ударив ладонями по ручкам кресла, вскочил, не замечая, как успели задеревенеть ноги. Слова сорвались непроизвольно, будто взрываясь на губах накалом злости:

– Да ну его к черту! Кто я такой, писатель, что ли? Офис хоть деньги приносит, а это…

Последние слова словно ошпарили. Захотелось крикнуть так, чтобы вывернуло наизнанку все растрепанные сомнения. Чтобы вылилось наружу гнетущее чувство беспомощности.

И вдруг Кирилл уловил мелькнувшую тень – движение в коридоре. Медленное, но слишком явное, чтобы игнорировать. Он резко повернулся и застыл.

В дверном проеме стоял Артем, с трудом удерживая сигарету в уголке губ. Внушительные плечи, укутанные в старую штормовку, рабочие перчатки, заляпанные влажной землей. Не осуждая, не жалея, он просто смотрел, подняв брови.

Кирилл почувствовал, что лицо горит и тут же нырнул взглядом в пол.

– Извини, – бросил он. Хотелось, чтобы слова как можно скорее испарились. И вернули его в тот момент, когда еще был шанс заткнуться. Но Артем ничего не ответил. Медленно вытащил сигарету изо рта и бросил куда-то в карман куртки. А потом шагнул вперед.

Стало еще хуже. Удушающий стыд подпрыгнул к горлу. Обнаженную вспышку – беспомощную и голую ярость – видел человек, перед которым слабости показывать не хотелось.

– И чего? – только и спросил Артем, кивнув на ноутбук.

– Ничего, – огрызнулся Кирилл. Но Артем только пожал плечами и почесал нос тыльной стороной ладони, чтобы не пачкать лицо.

– Не пишется? – Голос звучал спокойно, даже мягко. – Напишется. Ты ведь не бросишь, да? Кто бросает, если так бесит?

Кирилл вскинул взгляд, его глаза сверкнули. Но Распутин улыбался. Будто уже привык уклоняться от гнева, который к нему не относится.

– Что?!

– От любви до ненависти. – Артем усмехнулся и кивнул на ноутбук. – Когда что-то выращиваешь с чистого листа, то невозможно испытывать одну только всепрощающую любовь. Правда?

– Я ненавижу эту писанину, – выдохнул Кирилл. В голосе появилась какая-то болезненная злоба. – Ненавижу.

– Значит, еще не вызрело.

– Что, черт возьми, значит «не вызрело»?! – Кирилл вспыхнул. – Люди штампуют свои книги, словно с конвейера, а я даже одну закончить не в силах!

– Ну, наштампуешь еще… В чем проблема? – Артем прервался, будто пожалел о своих словах. Его попытка сказать что-то невзначай не сработала – друг рассердился еще сильнее.

– Да ни в чем! – отрезал Кирилл и в порыве бессмысленной злости толкнул Артема, чтобы протиснуться на веранду.

– Дайте ходу пароходу, – проворчал Распутин, устремляясь вслед за другом. – Что я сказал такого?

– Если тебе по барабану, хотя бы не лезь под горячую руку!

Кирилл злобно пошарил взглядом вокруг себя и зачем-то схватил стоявшее рядом ведро с водой. Стараясь не расплескать, двинулся в сторону бани. Почему Распутин просто не может пройти мимо? Зачем пытаться помогать, если себе-то помочь не можешь?

– Ты куда рванул, терминатор?! – Артем остановился на входе в дом, устало недоумевая. – Это для кухни.

– Ладно, обратно, – буркнул Кирилл, развернувшись. Сопя, двинулся чуть медленнее и водрузил ведро туда, где взял. – Все, закрыли тему.

Артем внимательно посмотрел на друга. Уж Распутин точно знает, как это работает. Если рот запломбирован обидой, велика вероятность, что эту пломбу сорвет в лоб тому, кто пытается помочь.

– Прости, – Артем неожиданно отвел глаза. – Я ничего не понимаю в творчестве… Герман тоже сердился, когда я не придавал значения его неудачам.

Кирилл замер. Герман – имя, которое Артем избегает произносить вслух. Имя, что вспыхивает обжигающей стрелой в воспоминаниях, снах, не отпуская ни на день. Каждый раз это имя срывалось с губ раскаленным ожогом – болью и тоской по тому, что больше не вернуть.

Кирилл сам не знал, почему фраза «тоже сердился» неожиданно заставила уступить. В словах Артема чувствовалась такая искренность, на которую Распутин был способен только, когда говорил о своем брате.