МераклИс

Глава 1. Есть ли жизнь после смерти

Случайностей не бывает – это аксиома.

Не спорьте, вы просто не видите картину целиком. Никогда.

Если бы кто-то спросил, верит ли она в чудеса, – рассмеялась бы.

Но какая теперь, ей-богу, разница?

Решительно занеся руку над очередным сообщением, Регина вдруг застывает, перестаёт дышать, а сердце обрывает привычный ритм, пропускает такт и почти взрывается бешеной дробью.

Она поспешно вытирает слёзы и открывает текст. Ещё одно банальное hello, но… Регина кликает на аватар, внимательно смотрит на открывшуюся фотографию, знакомые посадку и поворот головы, черты лица. Стрижка совсем короткая, но в остальном – ну не может такого быть, просто вылитый молодой Тони… Его и зовут почти так же – Антонис. Антонис Стефанидис.

Она раздумывает ещё минуту, берёт ноутбук на колени и печатает ответное:

«Hi there…»

Регина сидит с ноутбуком на террасе «Форест Парка» – лучшего отеля Платреса, пьёт кофе от заведения и чистит почту. Каждый раз, как ни прячься, по приезде на Кипр начинаются сообщения от турок и киприотов. Что-то не так с настройками, кто ими последний раз занимался?

Мессенджер оставила напоследок, сюда пишут ей и студенты, и иногда клиенты, будет обидно пропустить что-то важное. А пока приходится безжалостно стирать десятки одинаково пустых «You are so beautiful…», «Добрый вечер, ты тоже скучаешь?», «How are you?».

Да откуда они берутся, эти унылые клоны? Розочки, кошечки, чашечки кофе, закаты, тигры, хищные пернатые и просто фото турецких и греческих красавцев разного возраста и вида, через одного – с детьми. Чаще всего это племянники, старый трюк, но неужели на него ещё клюют? И кто им делает фото на аватары? Надеюсь, они хотя бы за это не платят… Но зато они все живы-здоровы, а… Злые слёзы предательски обжигают глаза. Она совсем разучилась себя контролировать. Хорошо, хоть очки догадалась не снимать.

– Ваша комната готова, кири́я[1]. Ещё раз извините за ожидание, – портье не поленился принести ключ прямо на террасу.

– Не проблема, – мягко улыбается Регина. – Кто же знал, что мы так быстро доедем…

И правда, с таксистом в аэропорту ей повезло.

Первый же глоток воздуха на выходе из аэропорта всегда погружает Регину в состояние счастливого нетерпения – резкий аромат кипрской лаванды и ещё какого-то растения, название которого она всё никак не может запомнить.

– Платрес, «Форест Парк», пожалуйста.

– Ма́листа[2], кирия, конечно, мисс… В Платресе соловьи…

– Да-да, помню, не дадут уснуть до рассвета, но боюсь, причиной моей бессонницы будет всего-навсего работа.

– Какая в Платресе работа?

– Мне нужно закончить книгу.

– А, это другое дело! Вот, говорят, ещё одна писательница… – таксист задумывается, память его подводит, то ли дело простые греческие имена.

– Дафна дю Морье, – приходит на помощь Регина. – Кажется, она нашла там вдохновение и написала свою знаменитую «Ребекку». Давно это было, но, надеюсь, мне тоже повезёт.

Пожилой усатый киприот доволен. Троодос – это хорошие деньги, да и обратно, от отеля, пустым не поедет.

Господи, как они обычно любят поговорить, эти таксисты… И гордо цитировать стихи о Платресе влюблённого греческого нобелевского лауреата Сефериса…

Хорошо, хоть этот, честно отработав обязательную программу, вроде оставил её в покое.

От Ларнаки до Лимассола они почти летели… А съезд в горы, в Троодос, Регина вообще проморгала – замечталась.

Последнее, что заметила, – тот необычный съезд с хайвея налево, усаженный с двух сторон деревьями-свечками. Надо же, кажется, эти кипарисы ещё больше вытянулись…

Так похоже на любимую Тоскану.

Зной, цикады, средиземноморские ароматы – они тоже похожи.

Регина провожает взглядом уходящую вдаль кипарисовую аллею… Как это бывает? На виллах, куда ведут эти аллеи? Там живут и веселятся счастливые люди? Живые счастливые люди? Устраивают роскошные карнавальные вечеринки?

Во внутреннем дворике большого дома, с четырёх сторон окружённого крытыми арочными галереями, зажигают огромные светильники на треногах, как на античных пирах – симпосиях. Едва одетые гости возлежат на широких скамьях вокруг богато накрытых столов, вся посуда на которых – нарочито простые, грубые керамические тарелки и стаканы или металлические блюда для угощений. Мускулистые парни – ах, в беззаботные времена её юности почти все официанты на Кипре летом выглядели как боги-олимпийцы – разливают вино из небольших амфор и обносят гостей блюдами с десертами фривольного вида. Кто-то берёт с подноса и изумлённо разглядывает необычный эклер и круглую розовую кассателлу с вишенкой в центре; гости смеются, музыканты наигрывают незатейливую весёлую мелодию, на невысоком помосте посередине дворика сменяют друг друга игривые танцующие девушки…

Видение настолько осязаемо, что Регина не сразу стряхивает наваждение…

Да мы уже в Платресе, это ж надо было так задремать…

Такси штурмует холм, на котором раскинулся «Форест Парк Отель», и высаживает её у главного входа. Портье ставит вещи на тележку и проводит Регину в лобби. Ресепшен в этом отеле расположен почему-то в дальнем углу, и если не знаешь, найдёшь не сразу. Но Регина знает.

– Добрый день, бронирование на имя Регины Росси, на две недели.

– Сейчас, проверяю. И… Вы хотели в нашу знаменитую…

– Да, в сто семьдесят первую, пожалуйста, я заранее оговаривала.

– Конечно-конечно… Синьора Росси тоже что-то пишет?

– Угадали, и мне совсем не помешало бы вдохновение.

– О, я уверен, за этим дело не станет… Комнату как раз заканчивают убирать, давайте я пока закажу для вас кофе на террасе…

Кофе они варят что надо.

Регина закрывает ноутбук, кладёт его в сумку и берёт со стола ключ на увесистом латунном брелоке с выбитым на нём номером комнаты.

Поднимается на второй этаж по лестнице. Ей всегда нравилось это старое потемневшее зеркало между пролётами.

Последние несколько изнуряюще тяжёлых лет на ней почти не сказались, её сорок с хвостиком ей ни за что не дашь, и это даже без макияжа. Может себе позволить. Глаза под тёмными очками всё равно никто не увидит. На ходу Регина заново собирает в хвост свои недавно обрезанные чуть ниже плеч волнистые тёмно-рыжие волосы.

Зеркало послушно отражает её безупречную фигуру в узких бежевых брючках и синем дорожном стретчевом пиджачке. Надеть джинсовые микрошорты – и хоть в Айа-Напу, зажигать по клубам наравне с её же студентами, вот только джинсы она не любила, даже когда была студенткой сама.

Лобби-бой уже топчется с тележкой в дальнем конце коридора. Она сама отпирает дверь в полукруглую комнату 171, показывает, куда пристроить багаж, даёт чаевые и отпускает лобби-боя.

Выходит на опоясывающий комнату балкон, садится с ноутбуком в кресло у маленького круглого столика, смотрит на сосны, темнеющее небо, огни на террасе внизу, ступенчатую дорожку к бассейну, освещённую фонарями… Крыши роскошных вилл, утопающих в густой зелени…

Платрес, самая знаменитая на Кипре «деревня миллионеров».

Антонио считался королём изысканных развлечений задолго до знакомства с Региной, и не было ни одной стоящей вечеринки на острове, которая проходила бы без его участия. Бывал он и здесь, в Платресе. Неужели чопорные английские аристократы, египетские миллионеры и арабские шейхи веселились чинно и уныло?

Или здесь тоже бывали другие забавы? Кипели другие страсти, которые не принято выставлять напоказ, во всяком случае, широкому кругу?

Тогда и происходило это подальше от посторонних взоров, и интерьеры должны были быть совсем другие.

Регина закрывает глаза… Да, залы – поменьше, с мозаичным полом и сводчатыми потолками, как будто это термы, вон и купель размером с небольшой бассейн видна в примыкающей зале, и везде по углам – античные статуи, стоящие прямо на полу, без пьедесталов. Наверняка это создаёт практически полный, почти пугающий эффект присутствия, тем более что в такую жару, как сейчас, даже мрамор кажется тёплым… Вдруг одна из «статуй», по виду – вылитый Дионис, отделяется от стены и присоединяется к паре, которая сидит неподалёку на длинной каменной скамье, накрытой тонким покрывалом, – к юной миниатюрной плотненькой девушке с тёмными распущенными волосами, едва прикрытой полупрозрачным парео, и широкоплечему мужчине с чёрными кудрями, единственной одеждой которому служит брошенное на колени полотенце…

Регина снова начинает слышать музыку, но теперь звучит очень напряжённый ритм, как будто отбиваемый невидимым барабаном, а с ним перекликается какой-то примитивный инструмент, похожий на пастушью свирель.

Она как будто замечает ещё три или четыре полуодетые пары – на скамейках, на нескольких перевёрнутых мраморных капителях от колонн. Время от времени кто-то переходит от группы к группе, исчезает в примыкающей зале, слышится приглушённый ритмичной музыкой плеск воды… Движения тел всё ещё напоминают танец, музыка становится ещё более динамичной, ритм ускоряется.

Размытые картины обнимающихся обнажённых пар сменяются, как в калейдоскопе.

Регина вдруг видит себя, только значительно моложе, входящей в большую залу вместе со спутником – высоким поджарым мужчиной с густой гривой седеющих волос и очень гордой посадкой головы. На Регине – тончайший шёлковый шарф, небрежно обёрнутый вокруг тела, как импровизированное платье, а её спутник одет в подобие длиннополого марокканского кафтана. Прямо у входа в главный зал, в одной из арок, сидят невидимые для других гостей музыканты, глаза у них завязаны, хотя это явно просто ритуал, ткань повязки неплотная, лёгкая. Когда Регина со спутником проходят через комнату, невысокая девушка поднимается ей навстречу, обнимает как близкую знакомую, а оба мужчины приветствуют её спутника. Они идут дальше, уже не отвлекая остальных. К Регине справа тянется чья-то рука, но из-за её спины появляется высокий, прекрасно сложенный, обнажённый до пояса гард и аккуратно отстраняет руку, загораживая собой Регину. Когда они выходят из залы и скрываются из виду, гард притворяет дверь и безмолвно встаёт перед нею на страже.

Долгое счастье – это такая хитрая ловушка…

Привыкаешь думать, что так будет всегда, и перестаёшь читать знаки, которые другой нормальный человек отметил бы сразу.

Известно ведь: если на пляже вдруг видишь неурочный отлив – беги! Но ты погружён в своё счастье и не замечаешь, как с еле слышным шуршанием море откатывает, отползает от пляжа, обнажая дно, а через секунду обрушивается на берег твоей жизни беспощадным цунами, смывая всё, что тебе дорого.

Даже если выжил, что с собой дальше делать?

А между тем за окном опять бесконечный солнечный день, и на море – штиль.

Долгое счастье – хитрая ловушка.

Глава 2. Две капли воды

Он отвечает мгновенно, слишком быстро для человека, который занят делом, а не живёт в соцсетях.

– Had a busy day? Or busy week?[3]

– Hah, actually, busy couple of years…[4]

– Устала?

Вот ведь, прямо забота и сопереживание, как по книжке… Антонио, впрочем, спросил бы то же самое. Ну так то Антонио… Окей, ладно, признай, не самое плохое начало беседы. Антонис Стефанидис пока что обходится без пошлых розочек. И разговор – на английском, на нём Регина говорит почти так же, как на итальянском, греческий у неё всегда шёл не в пример хуже. А английский для подобных лёгких бесед – самое то.

– Не очень, перелёт был лёгкий.

– Издалека?

– Из Италии.

– Римским рейсом?

– Да, из Фьюмичино.

– О, он самый удобный, не очень ранний, но с разницей во времени не теряешь день здесь.

– Согласна. Часто бываете в Риме?

– Раз в месяц – точно. Там клиенты. Наша компания ведёт счета нескольких крупных итальянских инвесторов.

– О, цифры-цифры-цифры… Это для небожителей, не для нас, простых смертных.

– Точно, не для нас:) Я не занимаюсь счетами, я – юрист. Контракты, сопровождение сделок, защита интересов клиента… Слава богу, иногда попадаются любопытные кейсы.

– В Италии или на Кипре? Насколько я знаю, законодательство довольно сильно отличается… О, прошу прощения, мне звонят, было приятно поболтать…

Регина оставляет ноутбук на балконе и возвращается в комнату, где надрывается допотопный, под дерево, гостиничный телефон с диском. Такие аппараты всегда были её слабостью, непреходящей любовью с детства, и во всех домах, где она жила, стояли именно такие. Особое удовольствие – говорить по настоящему телефону, снимать трубку, нажимать на рычаг, крутить диск, слышать надтреснутое дребезжание или механический стрёкот, с которым диск возвращается на место…

Но сейчас любые звонки будут некстати.

Она дожидается, пока телефон замолчит, берёт его в руки, переворачивает как черепаху, брюхом вверх, находит крохотный рычажок и отключает звук.

Ну всё, теперь в душ. Смыть с себя ещё один никому не нужный день – кого ты обманываешь, мало ли кто на кого похож, – слёзы смешаются со струями кипрской жёсткой воды, а волосы завтра будут торчать во все стороны непослушной гривой, несмотря на кондиционеры… Зато высохнут быстро в такую жару, главное – не выходить на балкон… Так, ноутбук… Ничего, завтра.

Всё – завтра…

Утром еду пришлось заказывать в номер – завтрак Регина благополучно проспала. Организм упрямо не желал поддаваться её настроению и добирал, буквально выгрызал положенные ему часы сна. На балкон Регина выползла около полудня, честно попыталась работать часа полтора, потом сдалась – солнце пекло нещадно – и вернулась в комнату. Что ж, надо располагаться здесь.

Стол придётся передвинуть, чтобы не упираться взглядом в стену…

Регина покачала головой. Привычку двигать мебель в любом новом месте, где она собиралась провести больше одной ночи, да и вообще организовывать пространство вокруг себя максимально удобно и эргономично она считала не только следствием образования и невинной профдеформацией, но и фамильной чертой. Бороться с собой Регина давно перестала. Пространство она считывала лучше любого архитектора, оно говорило с ней на одном языке. Чувство стиля ей тоже не изменяло, и дизайн «от Регины Росси» для немногих, самых любимых клиентов давно стал особой фишкой их галереи. В конце концов, чего вы хотите от синьоры Регины Росси, авторитетного искусствоведа, антиквара, автора нескольких работ по атрибуции русской живописи XIX–XX веков? Она выросла совсем на другой архитектуре, её учили прославленные учителя, и ученицей Регина была прекрасной, любимой… Только не плакать. Только не плакать. Чёрт…

Как жаль, что владельцы «Форест Парка» не сохранили прежний интерьер комнаты Дафны дю Морье! Да ещё и «откусили» от неё кусочек. Надо бы по старой памяти предложить им «скорую дизайнерскую помощь», хотя бы из чистого эгоизма, чтоб потом не двигать столы и диваны опять. Тем более что здесь нужны изящные оттоманки, а не эти плюшевые серые груды, залёгшие возле низенького стеклянного стола бегемотами у водопоя.

План был поработать до ужина, и за первый час Регина успела ответить на все письма, вычитать третью главу рукописи и набросать несколько заметок ещё для одного проекта.

А потом её опять накрыло…

Какое-то время она ещё делала вид, что работает, продолжает писать, но вскоре бросила ручку, резко встала, схватила ноутбук, ключ и выбежала из комнаты, оставив на столе белый лист с начатым предложением: «В моей смерти прошу никого…»

Уф-ф, на сей раз её отпустило довольно быстро – она даже не дошла до дверей отеля, просто выскочила через лобби на террасу, где уже начали зажигать на столиках маленькие свечи.

Ей повезло, пока что здесь безлюдно.

Пожилой официант, колдовавший над свечкой у дальнего столика, улыбнулся, сделал мягкий приглашающий жест длинной зажигалкой, похожей на вертикальный пистолет, и Регина, с коротким вздохом кивнув, заняла свой любимый столик и заказала «Негрони».

Ну, что? Работать пока не получается, это ли не повод проверить мессенджер? Тем более, что новое сообщение жирным шрифтом уже там, и, конечно, тебе совсем не интересно, что в нём. Так, просто для очистки совести…

– Да, разница есть, и узких мест много, особенно в сфере моих профессиональных интересов, но для этого я и изучал право и в Италии, и здесь.

Ни слова больше. Ответил вчера, как раз перед тем, как она попрощалась, и на этом всё. По крайней мере, ненавязчив. Уже хорошо.

– Я полагаю, что таких специалистов мало, и без работы они не сидят.)

Ответ последовал незамедлительно.

– Грех жаловаться, но не могу сказать, что этим летом я работаю без выходных;)

Однако… Ну, по части small talk[5] с Региной тягаться тяжело, она прекрасно владела искусством уходить и от подобных невинных намёков, и от опасных ударов. В её бизнесе конкуренты, возможно, и носили белые перчатки, но ножи тоже пускали в ход без стеснения. А словесные ножи могут причинить иногда гораздо больше вреда, чем острая сталь.

– Это сезонная проблема, или…

– Нет, бизнес после кризиса 2008 года идёт значительно сложнее, волатильность на бирже, рецессия, я бы тоже неохотно вкладывался в искусство.

– В искусство? Я, наоборот, всегда считала, что вкладываться имеет смысл именно в фазе кризиса, если, конечно, хорошо знаешь рынок. Впрочем, это верно не только для искусства.

– Даже профессионалы горят на таких прогнозах.

– Не все.

– Большинство.

– Не думаю. Просто настоящих профессионалов в любом бизнесе мало.

– Спорное утверждение.

– Я знаю, о чём говорю.

– Сколько кризисов пережил ваш бизнес?

– Мы их почти не заметили, и за последние тридцать лет ни разу не «горели».

– Всё меняется;)

– Спасибо, вы очень добры. Всего хорошего.

Она в гневе захлопнула ноутбук. Да что такое?! Это просто болтовня, держи себя в руках, человек наверняка просто пошутил. Не очень удачно, но вполне в рамках, чего ты так завелась?

Что дальше? Подписать счёт, почти бегом вернуться в номер и без сил рухнуть на диван.

Что он себе позволяет? Раздражённым рывком Регина снова открыла ноутбук. Сейчас она ему всё выскажет!

Новое сообщение от Антониса Стефанидиса уже ждало её в мессенджере, да не одно…

– Дорогая синьора Росси, простите великодушно! Пытался пошутить.))

– Как я могу загладить вину?))

– Неужели я теперь навсегда лишён возможности поговорить с интересной собеседницей?))

Мальчишка! Просто глупый горячий мальчишка! А вот Антонио в его тридцать – тридцать пять был таким же горячим? Чёрт, как же они с этим молодым греком похожи!

– Антонис, давайте оставим это позади. Я скорее удивилась, чем обиделась.

– Спасибо, синьора Регина. Будем считать, что это звёзды не так встали.

– Всё, Антонис, забыли. Лучше расскажите, как ваш бизнес связан с искусством.

– У моей семьи на Северном Кипре антикварные лавки.

– Серьёзно? И вы продолжаете семейные традиции?

– Не совсем. Меня всегда больше интересовало право, не зря я всё детство мечтал защищать справедливость, просто помешан был на комиксах и кино про супергероев. В искусстве я разбираюсь хуже. Но семье нужен был юрист, так что это мой способ участия, помимо основной работы.

– Неплохо.

– Вы упомянули, что вкладываете в искусство?

– У нас свои галереи в Риме и Флоренции, мы много занимаемся античностью. Но инвестируют в основном клиенты, мы вкладываемся редко, исключительно для личной коллекции.

– Надо же, какое удачное совпадение. Мы могли бы обсудить возможное сотрудничество.))

– Сейчас у меня кое-какие свои проекты, но в будущем – почему нет?

– Если не секрет, что за проекты?

– Заканчиваю книгу по античным мозаикам Кипра, обновляю курс лекций для студентов, и есть ещё один план, не сказала бы, что мемуары…

– Не рановато для мемуаров? Молодая красивая женщина…

– Вы мне льстите, но это скорее о людях, с которыми я жила, встречалась, работала, у которых училась…

– А, это другое дело. И вы приехали на остров, чтобы в тишине поработать, а я вас отвлекаю.

– Именно.))

Регина рассмеялась. Эти разговоры начали её откровенно забавлять. Ей вдруг стало нравиться, что она может ответить вот так, без запредельной вежливости, что можно прервать беседу в любой момент и не возвращаться к ней никогда, а можно просто написать, если захочется, и ответ последует немедленно, а если не последует, то она и не расстроится, потому что ей ничто здесь больше не дорого. Этот человек, так похожий на её Антонио, – он всё равно не Антонио, Регина просто заполняет пустоту, вот и всё.

И, кстати, почему бы не использовать их переписку для книги, с чего-то же надо начинать. Пока воображение не начало опять играть с ней в поддавки, его надо загружать по полной, собирать полной горстью эти яркие брызги энергии и выплёскивать на белые страницы, как на загрунтованный холст…

Мемуары. Ну да, конечно…

– Я подумал, не можете же вы работать круглые сутки? Хотите, покажу вам остров? Вырос я в Кирении, на той стороне, но и Акамас, Никосию, Пафос знаю неплохо.

– Спасибо, Антонис, не уверена, что у меня будет много времени на этот раз, но я ведь жила здесь много лет назад, и именно на греческой части, около Лимассола, так что, возможно, я знаю секреты этого острова, которые неизвестны даже вам.))

– Не может быть!

– Правда. Прямо как в романе: когда-то, в прошлой жизни, она жила с любимым человеком на райском острове в роскошном доме с высокой башней и садом, спускающимся к тёплому морю… И сейчас вернулась назад, потому что забыла здесь что-то важное и хотела бы освежить в памяти эти счастливые воспоминания…

– Поэтично. Это начало вашей книги?

– Пока не знаю, мне даже начинать страшновато.

– А хотите, я буду вашим первым читателем? Или даже слушателем? Расскажите идею, я, честное слово, умею слушать, я же всё-таки юрист.

– Юристы должны уметь хорошо говорить, разве нет?

– О, это базовая комплектация, умение слушать гораздо важнее.

– Мне нравится ваш подход… Не уверена, что готова сформулировать идею. Но я просто обязана написать об этом человеке, и мне надо сделать книгу быстро.

– У вас договор с издательством?

– Не в этом дело, есть обстоятельства… Я должна закончить всё как можно быстрее.

– Ну, тогда за дело, Регина! Мне уже тоже стало интересно, что это за человек, что вы пишете о нём книгу.

– Антонис, вот представьте, что есть люди, влиятельные благодаря титулу, положению в обществе, должности, деньгам. Все им шлют открытки к праздникам, звонят, чего-то хотят, но стоит им потерять должность или деньги – всё, назавтра о них забыли, и открытки шлют уже их преемникам.

– Обычное дело.

– Так вот, этот человек имел и имеет влияние на каждого, кто так или иначе оказался в его орбите, независимо от того, ведёте вы с ним бизнес, дружите или являетесь членом его семьи, и связь с ним – уже навсегда. Человек-праздник, творец и антрепренёр… Какие он закатывал грандиозные вечеринки во всех домах, где мы жили… При этом он был очень серьёзным учёным, искусствоведом, коллекционером и очень хорошим бизнесменом.

– Был?

– Да. Он умер три года назад, а до этого несколько лет был очень болен.

– Простите, Регина, мне так жаль. Мои соболезнования.

– Спасибо. Три года прошло, а я всё никак не привыкну.

– Вы говорите о нём как о живом, в настоящем времени, что он «имеет» влияние…

– Но это так. Он в моей жизни продолжает присутствовать, а теперь и в вашей. Даже то, что мы сейчас разговариваем, в каком-то смысле его заслуга.

– Как это?

– Антонис, вы, очевидно, уже поняли, что я не особо подходящий материал для флирта, что мне это не интересно.

– Регина, наше общение отличается от банального флирта, как небо и земля, это что-то совсем другое, хотя, признаюсь, что написал я сначала просто обворожительной рыжей итальянке, и намерения у меня были самые прозрачные.) Но вы же всё-таки ответили.

– Да. Потому что, стирая другие «прозрачные» сообщения, увидела аватар, с которого на меня смотрели не вы, а он. Я подумала, что это его старая фотография, вы похожи, как… Не знаю… Его даже звали почти так же – Тони, Антонио.

– Вы шутите?

– Наоборот, подумала, что кто-то разыгрывает меня или же это мерзкая выходка конкурентов, вы ведь, как выяснилось, тоже в нашем бизнесе.

– Регина, я клянусь…

– Вы знаете, это в принципе неважно. Мне просто нужно было убедиться, что я не схожу с ума, что вы – не Антонио.

– Вы так любили его, Регина?

– И сейчас люблю, видите, даже вас немного зацепило. Боюсь, любой психолог назвал бы такое явление переносом.)

– Не сердитесь, Регина, я рад, что вы ответили, независимо от причины.

– Спасибо за всё. Не думаю, что имею право дольше злоупотреблять вашим вниманием.

– Как же так? Вы обещали мне рассказать о герое вашей книги, а теперь выясняется, что мы с ним – пусть даже совсем немного – похожи. Теперь я просто обязан о нём узнать с самого начала. Как вы познакомились?

– В самом неожиданном месте – в Москве, в России, ещё во времена СССР.

– Действительно. Что два итальянца забыли в советской Москве?

Глава 3. Нас учили боги

Регина закрывает глаза. Когда же это было? Прямо в сентябре? Конец сентября? Её пятый курс. До Перестройки – всего несколько лет.

Первая лекция приглашённого профессора из Италии должна была состояться в шестой поточной аудитории Первого Гуманитарного корпуса МГУ, но попасть на неё сочли своим долгом решительно все – не только студенты и искусствоведы, но и аспиранты, и большинство преподавателей обеих кафедр – истории зарубежного и истории русского и советского искусства. Кончилось дело залом ДК МГУ в Главном здании, и как же они с подружками туда бежали!

Регина заскочила помыть руки и отстала. Хорошо, в последний момент увидела спину Гращенкова, их завкафедрой, рванула бегом и, запыхавшись, успела проскользнуть в закрывающуюся дверь, чудом не сбив с ног маститого, но довольно тщедушного, несмотря на высокий рост, специалиста по Итальянскому Ренессансу.

– Регина, ну что же ты? Уж тебе опаздывать совсем непростительно!

Да, она должна высоко нести честь фамилии, и ей, чудо-девочке, штурмом взявшей МГУ в тринадцать лет, забыть об этом не удавалось ни тут, ни дома…

– Виктор Николаич, я только…

– Ладно, иди за мной, посажу тебя поближе, мне всё равно придётся его представлять, а потом – в президиум.

Гращенков нетерпеливым полужестом согнал с крайнего кресла в первом ряду шустрого аспиранта, сел в кресло сам, сдержанно поприветствовал соседа справа, а для своей студентки отщёлкнул боковушку. Регина только успела поставить на неё сумку с учебниками, как к Виктору Николаевичу подошёл второй истфаковский небожитель – завкафедрой русского искусства Дмитрий Сарабьянов, книга которого по российскому авангарду как раз лежала в Регининой сумке.

Гращенков встал, мэтры обменялись рукопожатием и отправились на сцену, а Регина плюхнулась в кресло и наконец перевела дух.

На сцене деревянную конторку для лектора сдвинули немного левее обычного, и та оказалась как раз напротив её кресла, а президиум переместился вправо. Центральное место занимал теперь огромный экран.

Ещё минута, и на сцену, где уже стояли Сарабьянов и Гращенков, вышел высокий худой мужчина на вид лет сорока пяти в чёрной водолазке, чёрных же брюках и мягком бежевом пиджаке, судя по всему, замшевом. Вокруг шеи лаконичным узлом завязан тонкий кашемировый шарф со сдержанным монохромным узором, а из-под шарфа виден висящий на довольно толстой серебряной цепи необычный длинный серебряный цилиндрик – не то ручка, не то миниатюрная подзорная труба. Тёмно-коричневые ботинки на толстой каучуковой подошве начищены до блеска. Грива чёрных волнистых волос с проседью, гладко выбритое загорелое благородное лицо с неглубокими морщинами вокруг глаз, внимательные карие глаза, белозубая улыбка…

До Регины долетел тёплый терпковатый аромат незнакомого одеколона. Кедр? Можжевельник? Какие-то травы?

У неё за спиной раздался томный вздох – видимо, аромат бил без промаха и на дальние расстояния, что подтвердилось громким шепотком двух аспиранток её кафедры:

– Хорош итальянец, а?

– Ага! Клёвый мужи-и-ик…

Клёвый мужик тем временем подошёл к российским коллегам и энергично пожал им руки. Гращенков выступил вперёд:

– Дорогие друзья, с огромным удовольствием представляю вам доктора искусствоведения, известного коллекционера и мецената, профессора Болонского университета и приглашённого профессора университета Сапиенца в Риме Антонио Кастеллани. Синьор Кастеллани два следующих семестра в стенах МГУ будет читать лекции по Итальянскому Возрождению, а также проведёт несколько дополнительных семинаров по античным фрескам и мозаикам, которые, несомненно, заинтересуют не только нас с вами, но и уважаемых коллег с кафедры археологии. Профессор Кастеллани любезно согласился ознакомиться с несколькими курсовыми и дипломными работами студентов нашей кафедры, и, возможно, даже курировать их, так что работа предстоит большая, интересная. Давайте поприветствуем нашего гостя.

Аплодисменты покрыли его последние слова, Антонио Кастеллани снова горячо пожал обоим профессорам руки, приглашая их занять почётные места в президиуме, подал знак приглушить свет и прошёл к конторке с микрофоном. Рядом, со вторым микрофоном в руке уже сидела на высоком табурете переводчица.

– Buongiorno signore e signori! Io sono molto felice…[6]

Дальше Регина почти ничего не запомнила. Только голос профессора – глубокий обволакивающий бархат баритона. Безошибочные интонации и паузы опытного оратора… Энергия, которой наполнен каждый жест, страсть, которую не сыграет ни один актёр, но которая заполняет весь зал, заставляет ловить каждое слово…

Чистая магия, феерия, сменяющиеся взрывы цвета на экране проектора под полифонию канонов Джованни Палестрины…

Она никогда раньше не слышала «Мессу папы Марцелла», исполненную голосами такой чистоты, но только сейчас, когда давно знакомые фрески Сикстинской капеллы, «Пьета», «Весна» Боттичелли, «Давид» Микеланджело на экране соединились с удивительной музыкой, Регина в полной мере осознала, за что платил композитору звонким золотом папа Пий IV.

Величие Творца воспето всего лишь голосом его любимого творения, и если человек сможет снова приблизиться к Создателю, ибо сотворён по его образу и подобию, то максимумом, символом, средоточием и этой близости, и одновременно её недостижения всегда будет тот самый сантиметр между рукой Адама и протянутой к нему рукой Господа. И если последний рубеж будет преодолён, то только этими божественными звуками, только голосами ангелов.

Профессор вдруг прервал себя и обернулся к переводчице, о присутствии которой Регина забыла напрочь. Та попросила повторить последнюю фразу – затруднение вызвал какой-то специальный термин. Профессор повторил, но и это не помогло. Переводчица в растерянности пожала плечами. Профессор ободряюще улыбнулся – мол, ничего страшного, – и обернулся к аудитории. Снова повторил фразу, и Регина автоматически перевела вслух. Переводчица подбежала к краю сцены с микрофоном и протянула его своей спасительнице. Регина смущённо приподнялась со своего места и опять перевела фразу, уже в микрофон.

– Grazie mille, signorina…[7]

– Реджина… Scusi[8], Реджина Росси, профессоре.

Профессоре Кастеллани легко спрыгнул со сцены, галантно поцеловал раскрасневшейся Регине руку, столь же лёгким прыжком оказался на сцене снова, целуя руку уже переводчице, и, поддерживая под локоток, проводил назад к высокому табурету.

В зале захлопали, вконец засмущавшаяся Регина уселась было обратно, но тут её нетерпеливо затеребили сзади. Пришлось обернуться. Давешним аспиранткам со второго ряда вдруг немедленно понадобился отчёт: кто это ей произношение ставил, годное, кстати, произношение, но чего она вообще выпендрилась? На профессора запала? Пусть даже не рыпается, они его уже застолбили, ясно?

Не в состоянии отвечать от смущения, Регина готова была сквозь землю провалиться, но тут её выручил сосед справа, очевидно, тоже преподаватель, шикнув на девиц так, что они умолкли до конца лекции.

Глава 4. Небожители и их будущие коллеги

А через неделю Регину попросили зайти на кафедру. Она до сих пор помнит, как сердце пропустило удар при виде сидящего за массивным кафедральным столом тёмного дерева профессора Кастеллани, обложенного со всех сторон курсовыми и дипломными работами и тихо беседовавшего с кем-то по телефону. Рядом расположилась та самая переводчица, которую Регина невольно выручила на первой лекции.

– Регина, профессор отобрал несколько работ, которые он мог бы курировать, исходя из того, насколько они близки к его специализации. Твоя – в их числе, но прежде, чем принять решение, он хотел бы побеседовать со студентами сам.

– Правда? Мне казалось, что я ещё не так сильно продвинулась… То есть, я, конечно, счастлива…

– Мне это ему перевести?

– Да, разумеется, спасибо, но…

– Кстати, а какой у тебя уровень итальянского? Приличный, судя по тому, что ты знала тот термин… Ты же вроде не у нас на кафедре язык учишь?

– Нет, это дома, у меня бабушка по отцу из обрусевших итальянцев, из Ленинграда, она меня и учила. Пишу я не очень, а говорить могу.

– А так у тебя английский?

– Ага, то есть да.

– Без меня справишься? А то у меня билеты в театр…

– Ой, попробую…

– Давай, не дрейфь, практикуйся… А за лекцию – спасибо!

Регина молча махнула рукой – мол, не за что, и переводчица, обменявшись кивком с профессором, с облегчением смоталась.

Профессор жестом указал Регине на стул возле себя, где до этого сидела переводчица, и, не прерывая телефонного разговора, отодвинул стопку работ подальше, освобождая ей место. Она неуверенно присела, держа сумку на коленях, как в метро, и приготовившись ждать, когда профессор закончит разговор. Но ждать не пришлось. Он попрощался с собеседником, положил трубку на рычаг допотопного чёрного аппарата, наверняка переехавшего в новое здание ещё с Моховой, и поднял глаза на Регину.

– Ну, синьорина, вы сами виноваты, выдали себя с головой.

– Что вы имеете в виду, профессор?

– Ваш итальянский, разумеется, ничего больше.

Перепуганная Регина облегчённо выдохнула.

– О боже, я вас напугал? Простите меня, не в первый раз мои шутки не работают в этом климате.

– Нет, всё в порядке, я просто не ожидала.

– И всё-таки – откуда? Я могу ошибаться, должен вас послушать подольше, но я бы сказал, что улавливаю следы наполетано, но как будто на нём говорит… немец?

– Всё, что я знаю про свои итальянские корни, профессор, это что мой отец – потомок архитектора Карла Росси. Во всяком случае, такова семейная легенда. Бабушка учила меня итальянскому, вообще только по-итальянски со мной и говорила…

– Как интересно. Росси умер, насколько я помню, в середине XIX века, то есть больше ста пятидесяти лет назад, как удалось сохранить язык?

– Вот и я не понимаю, тем более что в потомках Карла Ивановича запутаться проще простого, только законных детей у него было десять. Но бабушка рассказывала, что под старость прапрапрадед начал настаивать, чтобы все вокруг говорили только на языке Данте, хотя и язык Шиллера и Гёте был ему родным – его мать была известной немецкой балериной. Вы верно уловили акцент, профессор.

– Благодарю, синьорина, но всё равно, через несколько поколений… А фамилия? Вы сказали, что это была бабушка по отцу?

– Да, и как раз фамилия – её заслуга, а до этого – её бабушки, которая по семейной традиции настояла, чтобы детей обучали итальянскому, причём желательно неаполитанцы, несмотря на все, скажем мягко, особенности неаполитанского диалекта. И обе ещё до замужества поставили женихам ультиматум, что фамилию Росси хоть кто-то из детей, но носить будет. А моя бабушка и мужа уговорила взять знаменитую фамилию. Очень властная была, вся семья под её дудку плясала.

– А вы унаследовали её характер?

Регина опять смутилась. Упрямства у неё было хоть отбавляй, но вот уверенности…

– Простите, синьорина, вопрос не праздный. Характер вам понадобится, если мы решим заняться вашей дипломной работой серьёзно. У вас неплохие шансы довести её до диссертации.

– Мне казалось, она такая… сырая.

– Пока да. Но мне импонирует тема, нравятся ваши идеи и стиль письма. Если не боитесь – за работу!

– Боюсь…

Профессор негромко рассмеялся, но ещё до того, как он успел вставить слово, Регина торопливо продолжила:

– Боюсь, но сделаю всё, что могу, профессор.

– Ну и прекрасно. Тогда пошли обедать. У вас тут замечательная профессорская столовая…

Регина помнила, как ей было неловко в тот первый раз, когда они вместе зашли в преподавательскую столовую Главного здания, но сидящие там преподаватели естественных факультетов были настолько погружены в свои собственные мысли, беседы, книги и рукописи, что им не было ровным счётом никакого дела до сидящих за соседним столом коллег и их стеснительных студенток.

Лекции итальянского профессора произвели на факультете такой фурор, что их так до конца года и проводили в Главном здании, только в президиуме уже никто, конечно, не сидел.

До конца семестра Регина не пропустила ни единой лекции профессора Кастеллани, но даже не лекции и не множащиеся на письменном столе стопки книг, заказанные им для своей подопечной в Италии, занимали всё её время и мысли.

Только сейчас, проводя в обществе профессора по многу часов ежедневно – обсуждая очередной параграф диплома, переводя ему на лекциях Сарабьянова (русский авангард тоже входил в сферу интересов синьора Антонио), сопровождая его то в Третьяковку, то просто на коротких прогулках по Ленинским горам, Регина стала понимать, что на самом деле входит в понятие «ментор», «учитель».

Регина была не единственной его студенткой, он курировал ещё нескольких дипломников и двух аспирантов. Все они просто носом землю рыли, стараясь угодить профессору, ловили каждое слово, придумали нести при нём вахту в передвижениях по Москве, а то вдруг итальянец заблудится…

Но как же горели их глаза, как старались они любой ценой побыть в его обществе подольше, как неохотно уступали место другим счастливцам, когда приходило их время консультации с профессором… Они почти поселились в библиотеке и, чего уж там, немного забросили остальные предметы. Мальчишки начали завязывать шарфы на его особый манер, пытались копировать жесты, интонации и шутки, даже отпустили волосы, что к зимней сессии вызвало некоторое недовольство деканата, но к харизме профессора не приблизились ни на шаг.

Щедрость – у них у всех было ощущение, как будто их привели в огромный «Детский мир» на Дзержинке и разрешили играть сколько влезет, а потом выбрать себе любую игрушку. Профессор не жалел на них времени, не ограничивал в выборе тем, да и сам не ограничивался Ренессансом или только историей искусства, рассказывая обо всём на свете. Пока он занимал одну из гостевых квартир в Главном здании, вся их «сборная» бывала там регулярно, как среди недели, так и по субботам, когда профессор приглашал и коллег с кафедры, устраивал итальянские дни и готовил сам. Они спорили между собой, кому достанется накрывать на стол, а кому – убираться потом, но помогать профессору с готовкой было как вытянуть счастливый билет. А Регина тогда в спорах не участвовала, она обычно забивалась на холодный подоконник, подложив под себя пальто, и просто издалека наблюдала за священнодействием.

Уважение – из нас готовят не рабов, не пешек, а будущих коллег, ни один твой вопрос не остаётся без ответа, и ты впервые осознаёшь, что твоя точка зрения интересна и в принципе учитывается, имеет значение, как и твоё право её защищать, находить новые и новые аргументы. Докажешь – браво, ты на сегодня герой, чемпион. И поэтому ты хочешь прыгнуть выше головы, даже если пока не готов, но пытаться прыгать выше головы – это всегда полезное упражнение. А завтра – снова за работу.

И ещё Антонио Кастеллани относился к ним всерьёз. Если давал задание, оно должно было быть сделано точно в срок, кровь из носу. Второго шанса не было. Либо ты пашешь, либо уходишь. Так отсеялись двое, и оставшиеся иногда про себя поднывали, но не жаловались.

Дистанция существовала, разумеется, но профессору не пришлось приложить никаких усилий для её возникновения. Она просто была по определению, казалась очень естественной, а редкие попытки проверить его личные границы на прочность профессор пресекал столь элегантно и с таким юмором, что даже сердиться на него было невозможно.

Те аспирантки со второго ряда по очереди проверили это на себе, пытаясь достучаться до профессорского сердца весьма настойчивым стаккато, но их «полёт валькирий» был прерван такой мастерской трёхходовкой, что и много лет спустя Регина успешно применяла её вариации и на аукционах, и просто работая со сложными клиентами.

А тогда, будучи не в силах излить разочарование и гнев на неотразимого «профессоре», они избрали мишенью Регину, до самого конца учебного года не упуская случая её уколоть.

Глава 5. «Щелкунчик» в Большом

И если бы только они. Маленькое происшествие на первой лекции какое-то время обсуждалось в кулуарах истфака, Регина ловила на себе любопытные и оценивающие взгляды, но приближалась зимняя сессия, и о ней бы вскоре забыли или шпыняли бы дальше наравне с другими «любимчиками» профессора, но…

На Рождество профессор улетел в Рим, к семье, а вот его раннее возвращение под Новый год стало для всех неожиданностью. Для всех, кроме Регины, потому что она была приглашена в Большой театр на «Щелкунчика». Потом она пыталась сообразить: с чего она решила, что это опять такой же групповой выезд, как бывало раньше; почему её не удивило, что никто не договаривался о встрече, что было бы естественным? Почему она не обсуждала предстоящий спектакль ни с одной из и так немногочисленных подружек на курсе, ведь готовилась она к нему едва ли не дольше, чем Наташа Ростова к первому балу? Всё-таки выход на балет в Большой считался событием даже по меркам её семейства, где единственную дочь, как положено в приличных домах, с дошкольного возраста водили по абонементам и в Консерваторию, и в Колонный, и в Третьяковку…

Но так или иначе, в назначенное время Регина Росси в длинной чёрной мутоновой шубке, аккуратных сапожках и с бабушкиной бисерной сумочкой, спрятанной в её обычную университетскую торбу, вышла из метро на «Площади Свердлова», добежала до храма искусства и поднялась по ступенькам к третьей колонне слева, где её уже ждал профессор. Она не нашла подходящего случаю головного убора, и в её собранных в тяжёлый узел рыжих волосах блестели снежинки, которые профессор тут же попытался смахнуть, не успев даже поздороваться, чем немало смутил свою спутницу. Впрочем, он тут же исправил оплошность:

– Скузи, синьорина, я подумал, что они сразу растают в тепле, мы же не хотим повредить вашу изумительную причёску… Хотя такие волосы ничем не испортишь, куда до них прерафаэлитам… Пойдёмте скорее!

И профессор увлёк её к дверям раньше, чем Регина нашлась с ответом. Она даже забыла спросить, почему они не ждут остальных, но решила, что все уже прошли вперёд, а профессору пришлось дожидаться её одну, отчего смутилась ещё больше.

В гардеробе он галантно помог Регине освободиться от шубки, но ей ещё предстояло переобуться, что в толчее оказалось довольно сложной процедурой, и на минуту профессор потерял её из виду. Ему пришлось подняться на целый пролёт большой лестницы в фойе.

Но вот Регина переобулась в высокие лодочки, благополучно получила второй номерок от сумки с сапожками, расправила поддёрнутое на талии, чтобы не вылезало из-под шубы, настоящее длинное вечернее платье и, не найдя профессора, быстро поднялась на два пролёта, обернулась, увидела профессора внизу и вскинула руку, чтобы привлечь его внимание. Что ж, ей это удалось, и, похоже, для профессора её преображение тоже стало сюрпризом – уверенно прокладывая себе путь сквозь толпу, он поднялся к Регине, предложил ей руку, на секунду чуть отстранил от себя, оглядел внимательно. Собранные назад тёмно-рыжие волосы, открывающие длинную шею и изящные ушки с маленькими изумрудными серёжками, зелёные глаза, белая кожа, безупречно сидящее на её стройной фигуре платье – лаконичный чёрный панбархат, без рукавов, с довольно глубоким вырезом, где на почти невидимой цепочке висел ещё один крохотный изумруд. Довершали образ бирюзово-бронзовой глубокой зелени шёлковый палантин и та самая бабушкина театральная сумочка в тон.

Лицо профессора Кастеллани вдруг стало очень серьёзным, он взял её под руку, и, ни слова не говоря, повёл в зал.

Регина на минуту подумала, что переборщила с зелёным, что в сочетании с рыжими волосами наряд выглядит слишком предсказуемым, слишком правильным, но потом, войдя в ложу, поняла, что переживала напрасно. Всё-таки традиции – великая вещь, и московские театралы, особенно театралы Большого, соблюдали их свято. Тем более под Новый год. Её длинное платье оказалось не единственным и уж точно далеко не самым роскошным.

Капельдинер провела их в одну из центральных лож бельэтажа, на первый ряд. Профессор галантно пропустил её вперёд и взял программку. Ах, какие чудесные места, отсюда будет прекрасно видно! Не решаясь сесть первой, Регина оглядывала зрительный зал.

В партере царили меха.

В ложах – бриллианты и рубины, сапфиры и жемчуга.

Издалека любая чешская бижутерия смотрелась вполне сносно, особенно при свете театральной люстры.

Сверху, с её места, платья и украшения сидящих в партере дам были почти не видны, оставалось любоваться наброшенными на их плечи мехами.

Высоко взбитые начёсы и халы жён партийных работников сильно проигрывали изысканным гладким пучкам искушённых театралок, ушедших на покой балерин и строгим каре спутниц представителей советской богемы или творческой интеллигенции.

Нет, конечно, публика была очень разношёрстной, вечернее платье имелось далеко не у каждой советской женщины, но в театр было положено наряжаться, и люди устраивали себе праздник как умели.

– Профессор, а где остальные?

– Синьорина, о чём вы? Остальные – кто?

– Наша группа. Они на других местах?

– Здесь только мы, Регина. Не думаю, что о моём возвращении в Москву кому-то известно – разумеется, кроме тех, кому положено об этом знать по долгу службы…

Регина растерянно кивнула. Ещё осенью всех новых подопечных итальянского профессора вызвали в комитет комсомола на серьёзную беседу, которую вёл невзрачной внешности дядечка, представившийся майором Внутченко. Суть сводилась к тому, что они, будущие бойцы идеологического фронта, не должны поддаваться тлетворному влиянию Запада. Видимо, пока они все справлялись неплохо, потому что больше их не трогали, но несколько раз Регина замечала этого Внутченко то в коридорах, то на большом сачке Первого Гуманитарного.

– …«Щелкунчик» в Большом театре под Рождество, то есть, простите, под Новый год – не тот спектакль, куда я привёл бы кого-то ещё. Это для детей, или вот – для вас… Не обижайтесь, но только вы умеете так радоваться любому пустяку и по пустякам же огорчаться…

Профессор мягко улыбнулся.

– А ещё вы, по-моему, очень любите сказки.

– Люблю… Но я, кажется, совсем запуталась и всё неправильно поняла.

– Всё очень просто. Если бы вы не пошли, я смотрел бы «Щелкунчика» один. И прекрасно, я очень люблю Чайковского. Но, понимаете, иногда удовольствие острей вдвойне, если его есть с кем разделить. Парадокс, не так ли?

Профессор рассмеялся, и Регина вместе с ним, в который раз поражаясь его умению моментально сглаживать маленькие неловкости.

Спектакль начался, но Регина нет-нет да и возвращалась к своим дурацким вопросам и ругала себя за рассеянность и невнимательность к самым очевидным вещам.

К середине второго акта она осознала, что как-то незаметно почти всё, не касающееся профессора Кастеллани и их совместной работы, из её поля зрения исчезло вовсе; что с какого-то момента она живёт будто в мыльном пузыре, куда не долетают никакие звуки из внешнего мира; что скоро сессия, и надо готовиться ещё к трём экзаменам, а она даже не помнит, где конспекты…

И на неё, Регину Росси, образцовую студентку и воспитанную девочку из хорошей семьи, это совсем, совсем не похоже.

– Ну что, пройдёмся немного, и я провожу вас домой? Как-то обидно спешить и комкать вечер после такого спектакля, хочется продлить послевкусие… И снег…

– Вы любите снег, профессор?

– Вот такой, медленный, – да. Особенно, когда сухо и безветренно. Странно, в снегопад даже как-то теплее… Конечно, не в эту вашу знаменитую русскую метель, а вот как сейчас. Предлагаю дойти до Александровского сада, это всё равно по пути к Метросто… Мертостро…

– Метростроевской.

Регина улыбнулась. Название улицы, где она жила, было звучным, но трудновыговариваемым не только для иностранцев. Гораздо сложнее, чем прежнее – Остоженка.

– Добрый вечер, профессор!

Они стояли на ступеньках Большого, и раздавшееся откуда-то из-за спины и сверху громкое приветствие застало их врасплох. По ступенькам спускались Регинин завкафедрой Гращенков с очень элегантной дамой, очевидно, супругой. Он сдержанно улыбался, но холодный взгляд Регина помнила ещё по прошлому году, когда во время летней сессии, отвечая на экзамене, от напряжения не смогла сдержать слёз.

Завкафедрой тогда был очень недоволен, и от неуда её спасло только вмешательство научного руководителя, убедившего старшего экзаменатора, что слёзы были чисто рефлекторными, и студентка не имела цели их разжалобить, ведь билет она знала блестяще. К чести Гращенкова, он даже не снизил ей оценку, но сейчас его строгий взгляд не предвещал ничего хорошего.

– О, рад вас видеть, профессоре! Синьора, счастлив познакомиться…

– Да, дорогая, это наш знаменитый гость, профессор Антонио Кастеллани.

– Много слышала о вас, профессор…

– Надеюсь, только хорошее? Как вам понравился спектакль? Я получил истинное удовольствие…

– Согласна, Большой никогда не разочаровывает.

Кастеллани повернулся к Регине, вовлекая её в беседу, поскольку сначала его слова переводил супруге сам Гращенков.

– Мы как раз обсуждали это с синьориной Росси, которая любезно согласилась составить мне компанию на этот вечер, да и то только потому, что была уверена, что мы идём на спектакль всей группой.

– Да, Виктор Николаевич, я бы никогда…

– Поговорим на кафедре, ты мою позицию знаешь, Регина, но сейчас уж давай, держи марку…

Регина торопливо закивала. Последствия этой мимолётной встречи обещали быть совсем не мимолётными. Строгость завкафедрой по части любых не скреплённых брачными узами отношений, выходящих за рамки профессиональных, была хорошо известна. Господи, что он мог подумать?

Распрощавшись с Гращенковыми и пропустив супругов вперёд, они ещё немного постояли на ступеньках, глядя на медленно падающий снег и обезлюдевшую площадь с фонтаном, и наконец двинулись к Александровскому саду.

Миновали станцию метро и уже проходили Колонный зал, когда Регина поскользнулась на обледеневшем тротуаре и, если бы не реакция поддержавшего её профессора, грохнулась бы точно. На ногах удержалась, но каблук всё-таки сломала…

И тут накопившееся напряжение и тревога дали о себе знать, и она горько, безудержно расплакалась.

– Ну вот, теперь ещё и каблук! Что же теперь делать? Простите, профессор, я вконец испортила вам вечер! Я так и знала…

– Какие пустяки, синьорина, как можно расстраиваться из-за таких пустяков!

– Бог знает, что подумал Гращенков!

– Ах, вы об этом. Я всё забываю, что любые контакты с иностранцами могут иметь для вас довольно неприятные последствия. Это я должен извиняться, синьорина.

– Да что вы такое говорите, профессор?

– Скажите, за всё время, что вы меня знаете, был ли хоть один случай, когда я повёл себя непрофессионально?

– Нет, конечно.

– Грацие. И, заметьте, вы – юная обворожительная девушка, из-за которой мужчинам положено терять голову, а я – вполне живой средиземноморский тип, зрение у меня прекрасное, эстетическое чувство – ещё и в силу профессии – вполне развито, и, поверьте, вы, безусловно, мне очень нравитесь.

Регина вспыхнула и вмиг перестала рыдать.

– Но я…

– Да-да, тоже ни разу не дали мне повода думать, что вы неравнодушны к пожилому профессору…

– Но вы совсем не пожилой!

Кастеллани разразился таким хохотом, что она тоже невольно улыбнулась.

– Боюсь, моя жена с вами бы не согласилась, но, думаю, у вас ещё будет повод с ней это обсудить. А теперь хватит рыдать, и давайте решать все наши задачи последовательно. Помните, какой у настоящего исследователя должен быть подход к проблеме, а лучше сказать – к задаче?

– Конечно, вы говорили… Надо разложить её на составные части и решать пошагово.

– И какой у нас с вами сейчас будет первый шаг?

– Домой?

– Нет, Реджина, ваш каблук. И я, кажется, знаю, кто нам может помочь прямо сейчас. Здесь недалеко, поэтому не будем терять времени… Идти можете?

Она сделала два шага и снова чуть не упала. Идти, не опираясь на каблук, было страшно неудобно.

– Не беда, синьорина…

С этими словами профессор подхватил её на руки, повернул обратно и зашагал вверх по Пушкинской улице, бывшей Большой Дмитровке. Хорошо, что ближе к полуночи на улицах было пусто. Прежде чем Регина успела прийти в себя, он уже сворачивал в проезд Художественного театра, и ещё через минуту, пройдя под высокую арку, поставил её на землю около первого же подъезда одной из сталинок, выходящих на улицу Горького.

Подъезд выглядел вполне прилично. Они поднялись на последний этаж, и профессор, отперев дверь одной из квартир, распахнул её перед Региной и зажёг свет. В просторном, почти квадратном коридоре, помимо небольшой скамеечки и круглой старомодной вешалки для пальто, стояли несколько запечатанных картонных коробок и пара громоздких чемоданов. Профессор помог Регине снять пальто, открыл стенной шкаф, повесил пальто на вешалку и вытащил объёмистый ящик с инструментами.

– Ну вот, сейчас мы всё исправим. Снимайте сапог.

Регина присела на скамью, стащила с ноги сапог и было замешкалась – с него стекала грязная вода.

– Давайте-давайте, ничего страшного, снимайте второй, и вон там, в шкафу, возьмите себе новые тапки.

– Новые?

– Запечатанные – не стесняйтесь, это гостиничные. Я пока здесь не обжился и не предполагал, что буду принимать гостей так скоро.

– Это ваша квартира?

– Да, снял перед самым отъездом и обратно приехал уже сюда.

– А как же…

– Реджина, всё своим чередом. Переобувайтесь и пойдёмте на кухню, сапожок ваш должен немного просохнуть, мы его починим, и я вам по ходу дела всё объясню.

Сунув ноги в непривычные тапки на тонюсенькой подошве и опасаясь отрывать их от пола, чтобы не потерять по дороге, Регина смешно прошаркала на кухню, где профессор уже приладил её сапожки на батарею и сидел у стола, закрепляя на нём небольшие тисочки. Рядом стоял открытый ящик с инструментами, назначение половины которых Регина не знала. Чайник уже шумел на плите, две чашки стояли справа на столешнице, а рядом – красивая жестяная коробка с чаем.

– Я слежу за временем, Реджина, не волнуйтесь, ваши родители не успеют даже начать переживать.

– Спасибо, не буду врать, что я об этом не думала. Но, скорее всего, они уже спят, я редко заставляю их волноваться.

– Всегда возвращаетесь рано?

– Ну почему, если засижусь в читальном зале, то прихожу после одиннадцати, и это случается довольно часто.

– Это моя вина, загрузил вас всех выше крыши.

– Не только вы. Но… да, львиная доля времени – это дипломная.

– Бедная синьорина, снова я перед вами виноват, и перед всей группой тоже. Эксплуатация детского труда… Вам хотя бы восемнадцать есть? Ваши карабинеры должны меня арестовать…

«Бедная синьорина» протестующе качнула головой.

– Профессор, да мы круглые сутки пахать готовы, возможность с вами поработать – это просто событие года! Нам так повезло! Любого из нас спросите! А мне уже восемнадцать, так что никакой эксплуатации детского труда.

– Ну, успокоили, а то думал: хорошо, что коробки не распаковал, пришлось бы первым же рейсом – обратно в Рим… Да не пугайтесь вы так, Реджина, я просто опять неудачно шучу.

– Уф, надеюсь, я к этому когда-нибудь привыкну.

– Привыкайте-привыкайте, нам с вами предстоит долгая совместная работа, я очень рассчитываю на вашу помощь.

– Буду рада… Профессор, вы обещали рассказать, почему переехали в эту квартиру.

– А, да. Понимаете, та квартира в ГЗ МГУ очень удобна для работы и для встреч с коллегами и группой, но я всё-таки привык к другому образу жизни. Здесь я могу обставить всё по своему вкусу, и хозяин квартиры на это согласился. Квартира побольше, здесь две спальни – на случай приезда семьи, и кабинет, где я смогу работать и принимать клиентов, я же продолжаю вести бизнес – помните, я говорил, что у моей семьи галереи в Риме и Флоренции?

– Да, конечно.

– Я уже договорился здесь с одним антикварным салоном, и они подобрали мне вполне приличную мебель, так что обстановка будет напоминать ту, в которой мне комфортнее всего работается. Хотите взглянуть?

Регина неуверенно поднялась со стула. Что-то в словах профессора её встревожило, даже огорчило, и теперь она пыталась вспомнить, что именно. Она последовала за Кастеллани обратно в коридор, а точнее в холл, из которого открывалась двойная застеклённая дверь в гостиную. Там было светло даже ночью – сквозь прозрачный тюль пробивался свет с никогда не спящей улицы Горького, а снег, отражавшийся в уличных фонарях, придавал этому свету какую-то уютную белизну.

Регина отодвинула штору.

– Ой, это же глобус Центрального телеграфа! Профессор, посмотрите… Я там работала, вон в том окне, справа от глобуса. Ещё в школе, на УПК.

Кастеллани подошёл и встал с ней рядом, почти касаясь плеча.

– УПК?

– Это когда тебя учат какой-то несложной профессии ещё в школе, ну, там, водитель, продавец, повар или, как у меня, телеграфист.

– Только не говорите, что вы знаете азбуку Морзе, синьорина.

– Не только знала, но и экзамен сдала на отлично! Сейчас, конечно, уже забывается… Тем более, что мы на Центральном телеграфе, когда уже не учились, а на практику приходили, чаще всего просто сортировали письма. Но зато я на машинке печатать научилась вслепую, как автомат. Я всегда свои работы сама печатаю, у нас дома старенькая «Оливетти».

– Да вы просто кладезь талантов, Реджина. Ну-ка, сейчас проверим, что вы помните, давайте руку.

Профессор развернул протянутую Региной руку ладонью кверху и отстучал пальцем прямо по центру: три точки, три тире, три точки.

– SOS? Это SOS, профессор? Кто это терпит бедствие?

– Боюсь, моя дорогая синьорина, бедствие терпит моё излишне чувствительное сердце.

Профессор продолжал держать её руку, и Регина поняла наконец, что так кольнуло её в его словах. Семья. Приедет семья. Всё это время факт наличия у профессора семьи она упорно игнорировала, ведь её это никак не должно было касаться. Он – её учитель, ментор, она – просто его студентка, одна из группы, ничего личного. Она не имеет никакого права… И всё же…

– Профессор, а когда они приедут? Ваша семья?

– К сожалению, у детей на Рождество другие планы, потом они учатся, но, возможно, выберутся в июне, свожу их в Ленинград на белые ночи.

– Значит, сейчас приедет только ваша жена?

Последний вопрос Регина задала почти шёпотом. Ей было мучительно стыдно. И за внезапно пришедшее осознание эмоций, которые теперь могут помешать их нормальной работе с профессором Кастеллани. И за то, что всё равно не смогла сдержать любопытства.

Профессор выпустил её руку. Взял за плечи, развернул от себя и, как ребёнка, подвёл к резному кожаному дивану. Усадил, а сам сел напротив, подвинув к дивану небольшое кожаное кресло с резными же подлокотниками.

– Синьорина Росси, нам с вами придётся серьёзно поговорить.

– Но я…

– Реджина, всё равно этого не избежать, поэтому послушайте меня. Я уже сказал, что готовлю вас к большой, долгой совместной работе. Так?

Регина молча кивнула. Больше всего сейчас она боялась расплакаться.

– Вы – чудесная, талантливая, вдумчивая, искренняя девочка. Слишком искренняя. По вашему лицу можно прочитать ваши мысли, страхи, сомнения – любые эмоции. С самой первой встречи это было для меня отдельным удовольствием – «читать» синьорину Реджину Росси. Не сердитесь, моя дорогая, вы – самая удивительная книга, которую мне довелось пока открыть в жизни, но всё это время я беспокоился, что так же легко вас может «прочитать» кто-то из тех, кто захочет навредить.

Слёзы начали закипать под веками, но Регина решила держаться во что бы то ни стало.

– Поэтому если вы выслушаете то, что я собираюсь сказать дальше, и мы решим продолжать сотрудничать, нам придётся срочно начать готовить вас для ведения бизнеса по совсем другим стандартам. Буду вас учить играть в карты! В покер!

– Профессор, вы снова шутите, а я ничего не понимаю! Так вы меня не выгоняете из группы?

– С чего вы взяли, что я вообще вас откуда-либо выгоняю? У вас, ко всем прочим достоинствам, ещё и очень живое воображение, синьорина! Отпущу, если только вы сама решите уйти.

– Ну, это невозможно. Сама я никогда не уйду.

– Вы меня не дослушали. Перебивать старших…

– Простите, профессор… Ой…

Снова перебив Кастеллани, Регина в ужасе прикрыла рот ладонью, но плакать действительно передумала.

– Теперь о более важных вещах. Семья – очень сложная для меня тема, Реджина, особенно последние годы. Если коротко, мы с женой прожили потрясающие двадцать с лишним лет, у нас замечательные дети, и мы навсегда, надеюсь, останемся близкими людьми, но уже не как супруги. О дальнейших наших шагах мы с Лючией в этот мой приезд и договорились. Процесс «сепарационе» запущен, но это может тянуться лет до пяти. Развод в католической Италии и теперь считается очень сложной процедурой, хотя с 1970 года он наконец-то разрешён. У нас общий бизнес и очень много старых клиентов, консервативные взгляды которых мы вынуждены учитывать. Дети почти выросли, и с ними мы тоже имели большой разговор. Скажу больше, они уже знакомы с новым избранником матери. Простите, вас, возможно, это шокирует, но было бы нечестно, если бы я не предупредил заранее, с чем вам придётся иметь дело.

Регина было начала успокаиваться, глухое отчаяние растаяло, уступив место робкой надежде, что в группе её оставят. Информация о семье заставила её сердце забиться быстрее, но последние слова профессора снова как будто лишили её почвы под ногами.

– Мне? Мне придётся иметь дело? Но…

– Реджина миа, я надеялся, что у нас будет больше времени узнать друг друга в более спокойной обстановке, но я тоже понимаю последствия встречи с профессоре Гращенков. Собирался поговорить с ним о вашем будущем если не сразу после каникул, то к весне, но сначала я должен был поговорить с вами.

– Господи, я опять запуталась! Поговорить о чём?

– Хорошо, давайте снова разделим непосильную задачу на части. Я предлагаю вам после защиты диплома, в подготовке которого приму – собственно, уже принимаю – живейшее участие, сначала стажировку, а потом постоянную работу у нас в галерее в Риме или во Флоренции.

Регина тихо ахнула и тут же зажала рот ладонями, потому что профессор поднёс палец к губам, предлагая дослушать.

– Вы будете моей помощницей, а в будущем – партнёром фирмы. Вам придётся вести переговоры с клиентами и другими галереями, для чего вам и сейчас хватает знания предмета, хотя, конечно, есть нюансы: подготовка здесь, в Союзе, немного оторвана от итальянских реалий, и это объяснимо. Вы будете проигрывать по части психологии, знания человеческой натуры, но этому тоже можно научиться. Вы – очень чуткая, внимательная, схватываете быстро – в общем, жёсткости пока недостаёт, но справитесь. Как вы на это смотрите? Хотите?

– Излишний вопрос, профессор! Об этом даже мечтать было невозможно, но я совру, если скажу, что совсем не мечтала.

– То есть вы согласны?

– Ещё бы! Конечно, согласна!

Профессор чинно встал и протянул ей руку как для рукопожатия. Регина тоже вскочила, будто проникшись серьёзностью момента, и картинно пожала протянутую ей руку, после чего оба, сдерживая улыбки, снова уселись. Лицо Кастеллани стало почти суровым.

– Отлично, идём дальше. Но отнеситесь к моим словам действительно серьёзно. Потому что я не шучу, и сказать вам всё, что я собираюсь, будет непросто. Я – далеко не святой, Реджина, никогда им не был и никогда не буду. Мне много пришлось потерять в жизни, поэтому я очень берегу то, что у меня осталось. Я, возможно, эгоист, я люблю побыть один, но я совсем не отшельник, ценю все земные радости, коллекционирую очень дорогие предметы искусства, но я всегда помогал и помогаю всем близким. Моя большая семья – это и жена, несмотря на грядущий развод, и дети, и родственники, которых остаётся, увы, всё меньше, и несколько старых проверенных друзей и партнёров. Так вышло, что я уже довольно давно свободен, но шанс встретить женщину, с которой я был бы готов разделить не ночь, а жизнь, почти нулевой, и я на это даже не рассчитывал. До тех пор, пока не разглядел на первой лекции в Московском университете чьи-то распахнутые миру зелёные глаза, наполнившиеся слезами при первых же нотах мессы Джованни Палестрины. Как видите, я не торопился, но жизнь не всегда даёт нам подготовиться к переменам. Поэтому, если то, что я все эти месяцы читал в ваших глазах, Реджина миа, не плод моего воображения, ответьте – хотите ли вы разделить со мной жизнь? А я обещаю сделать всё, чтобы вы никогда не пожалели об этом решении. Возможно, нам не всегда будет легко. Возможно, не все мои увлечения придутся вам по вкусу, хотя я буду счастлив, если вы их со мной разделите. Но скучать вам не придётся, я всегда буду уважать вас и прислушиваться к вам, разумеется, я позабочусь, чтобы вы ни в чём не нуждались, но главное – если вы сумеете полюбить меня, мы будем очень счастливы, Реджина.

Регина медленно встала, поднялся и профессор. Глаза её высохли и горели отчаянной решимостью.

– Я не…

– Стойте, Реджина, не отказывайте мне сразу, подумайте хотя бы день.

Регина замотала головой.

– Я не услышала главного, профессоре. Я не уверена, что понимаю себя лучше, чем понимаете меня вы, но моей любви может оказаться недостаточно. И я замираю от каждого вашего слова, я хочу быть с вами больше всего на свете, но я никогда не буду счастлива, если у меня будет вся эта новая невероятная жизнь, но не будет вашей любви.

– Но ведь всё, что я сказал…

– Да, забота, уважение, мне не придётся скучать – это можно сказать ребёнку, которого вы собираетесь опекать, и, наверно, меня пока сложно принимать всерьёз, но я… я когда-нибудь вырасту, хотя я и сейчас не маленькая девочка, а женщина, и мне нужна только любовь. Ваша любовь, профессоре. Без этого…

И тут она всё-таки расплакалась, горько-горько… Профессор тут же поднял Регину с дивана и попытался отнять её руки от заплаканного лица, но она сопротивлялась, и тогда он просто крепко её обнял.

– Господи, да что же вы плачете? Разве я не сказал, что люблю вас, Реджина миа?

– Не-е-ет…

– Это неслыханная оплошность, но я рад, что у меня теперь есть такая требовательная девочка, и она не даст мне уйти от ответа… И знайте, что я очень эту требовательную девочку люблю и хочу, чтобы ей всегда нужна была любовь Антонио Кастеллани.

– Правда-правда?

– Правда-правда!

Регина отняла наконец ладони от лица, на секунду уткнулась профессору в пиджак и тут же отстранилась, позволив ему высушить её слёзы быстрыми поцелуями…

– Чего теперь хочет моя девочка? Чаю?

Регина упрямо качнула головой.

– Чтобы профессор починил её сапожок? Тоже нет? Чего же?

– Она хочет знать, что её ждёт, когда…

– Когда? Когда мы будем вместе?

– Когда мы будем оставаться одни…

– Антонио будет вот так свою девочку целовать… Потом он будет брать её на руки… вот так… Будет нести в спальню… И вот так закрывать за нами дверь…

Глава 6. Вы любите сказки?

Она не думала, что новая глава её жизни начнётся так скоро. Втайне она хотела этого, даже когда считала такой поворот сюжета невозможным, и сейчас настолько боялась, что просто видит сон и её вот-вот разбудят, что не могла справиться с собой и внутренне торопила приближение главного момента. Твердила себе, что она уже взрослая, смелая, что наверняка в Италии не принято стесняться, что не зря у неё тоже итальянские корни…

Но когда за ними закрылась дверь спальни, все её прежние мысли остались за порогом, в гостиной… Только желание было по-прежнему с нею, разливаясь горячим золотом по всему телу. Только желание и боязнь, что моргни она – и всё происходящее исчезнет, поэтому она твёрдо решила ни за что не закрывать глаза.

Профессор… Нет, профессор тоже остался за дверью.

Антонио, теперь с ней был Антонио… Несколько шагов до высокой кровати он со своей лёгкой ношей преодолел быстро, но не уложил Регину, а посадил на край и сейчас, избавившись от пиджака и рубашки, опустился перед ней на колени. Покрывая поцелуями руки, аккуратно положил их себе на плечи, наклонился немного вперёд, дотянулся до молнии на спине и медленно расстегнул платье. Приподнял её всю и помог освободиться и от платья, и от остальной одежды, почти рывком стянув её вниз.

Регина было подалась назад, собираясь подобрать ноги и лечь, но Антонио удержал её, продолжая целовать плечи, отыскивая всё новые места для поцелуев, но обходя самые очевидные, на которые обычно сразу набрасывались все прежние претенденты на её тело, вызывая своей торопливостью не ответное желание, а брезгливое сопротивление. Нет, она честно попробовала «настоящую студенческую жизнь» – заруливала в знаменитую общагу ДСВ на Вернадского на какие-то невнятные посиделки и дискотеки, где без внимания её не оставляли, но… В общем, неудивительно, что несколько раз, дойдя почти до самого края, Регина буквально сбегала от кавалеров, чем создала себе репутацию злостной динамистки.

В этот раз всё было по-другому. Антонио не спешил, ему даже в голову не приходило спешить, как и Регине не пришло бы сейчас в голову никуда бежать. О господи, да она готова была поторопить Антонио сама, она желала его прикосновений, ждала, чтобы он прикоснулся к её груди прямо сейчас, и когда он наконец сделал это, перехватила движение, накрыв его ладонь своей, и заставила его задержаться, продлевая это новое ощущение, от которого у неё внутри всё на секунду сжалось, и сердце пропустило удар. И это была не единственная инициатива, которую он в тот самый первый раз позволил ей проявить.

Властным движением заставив Регину откинуться назад на тёмное тяжёлое покрывало, он повторяет тот путь, который Регина несчётное количество раз проходила сама, с того самого дня, когда ещё девочкой во сне испытала первое чувственное наслаждение и вскоре научилась достигать его наяву, отыскивать самые чувствительные места, зачастую не останавливаясь на первом, втором оргазме, изнуряя себя, будучи не в силах прерваться…

Она считала, что изучила своё тело досконально, но сейчас весь прежний опыт не имеет никакого значения.

Руки Антонио, едва коснувшись её кожи, не только выбирают её самые любимые, самые короткие тропинки к наслаждению, но и прокладывают новые, не давая ей опомниться, становясь всё более настойчивыми. Продолжают каждое её движение, отзываются на каждый стон… Не может быть…

Не дав Антонио подняться на ноги, она прижимает его голову к себе там, внизу, где под его поцелуями её тело плавится горячим воском, и почти задыхается – эту мелодию она не смогла бы вывести соло…

Теперь даже секундная передышка убивает, она должна узнать, что будет дальше, за порогом, который не получалось переступить в одиночку. Но вот Антонио уже рядом с ней, тело его горит. Теряя связь с реальностью от терпкой смеси древесно-травяного букета его одеколона, горячего свежего пота и непривычной ноты аромата её собственного тела, никогда прежде не звучавшей столь интенсивно, Регина ищет поцелуя и, встретившись с его губами, почти выдыхает своё желание. Его не приходится направлять, прерывистым шёпотом он только умоляет потерпеть – «aspetta… pazienza…[9]» – и одним медленным неостановимым усилием выполняет её невысказанную просьбу, заставляя застонать, прерывая стон долгим поцелуем… Регина подаётся навстречу всем телом, лишая его шанса остановиться даже на миг, боль тает, растворяется под обжигающими волнами его напора, и секундой раньше, чем Антонио догоняет её, наслаждение взрывается в ней неведомым доселе крещендо…

И только в этот момент она в изнеможении закрывает глаза.

Господи, так вот как бывает, теперь она знает, чего искать…

Чего она всегда теперь будет искать…

Сколько времени прошло? Вынырнув из забытья, Регина приподнялась на кровати. Она одна. За окном ещё темно. Завернувшись в покрывало, босиком преодолела путь до дверей спальни, прислушиваясь к телу, как бы заново узнавая себя…

Открыла дверь и хотела позвать Антонио, но как будто споткнулась на его имени, не будучи уверенной, как называть его по другую сторону дверей спальни. Молча преодолела коридор и, дойдя до кухни, увидела сидящего за столом профессора. Он колдовал над закреплённым в тисочках сапожком. Профессор повернулся к ней, притянул к себе, обнял.

– Моя требовательная девочка проснулась? Обещай, что будешь такой же требовательной всегда, слышишь?

Регина едва слышно выдохнула напряжение – вдруг всё произошедшее в спальне ей просто-напросто приснилось?

– А ты почему не спишь… вы… не спите?

– «А ты», Реджина миа, «а ты»! «А вы» будет, только когда мы в МГУ, а это уже ненадолго. Смотри, сапожок уже высох, каблук я приладил на место, прибил, подклеил, этот клей сохнет быстро.

– Где ты научился чинить обувь?

– Не забывай, что я всё-таки потомственный ювелир, дорогая моя, и с любыми инструментами управляться умею, хотя и предпочитаю не отнимать работу у тех, кто зарабатывает себе таким ремеслом на хлеб. Но у нас же был исключительный случай, правда? И этому каблучку я буду всегда благодарен.

Он улыбнулся, встал, не размыкая объятий.

– Ну что, сварю тебе кофе и отвезу домой?

– Ой, да, я всё ещё надеюсь успеть до того, как родители проснутся. Они, конечно, считают, что их образцовая дочь в театр ушла с группой… И Остоженка совсем рядом. Но тревожить их зря мне бы не хотелось.

– Хорошо. И давай договоримся сразу и навсегда: если ты о чём-то тревожишься, не молчи, говори – поступать мы будем так, как удобно тебе. Я бы предпочёл, чтобы ты переехала сюда прямо сейчас, но я понимаю, что у тебя есть некие обязательства.

Регина молча кивнула. Значит, не сон.

Весь следующий год с небольшим прошёл, как в калейдоскопе, когда видишь только яркие вспышки фрагментов узора, но никогда – всю картину целиком.

Тяжёлые разговоры на кафедре с Гращенковым и майором Внутченко (как они его только не дразнили между собой в их маленькой группе – Жутченко-Крутченко-Кнутченко-Гнутченко-Пнутченко – видимо, чтобы не так сильно бояться), вызовы в райком комсомола…

Паника родителей, сменившаяся огромным уважением, а потом нежной привязанностью к Антонио Кастеллани…

Блестящая защита диплома, на которой присутствовала вся группа профессора, а оппоненты зверствовали, как, наверно, никогда за всю историю их кафедры… Оформление загранпаспорта в ОВИРе, борьба за служебную визу с консульством Италии и, наконец, их отъезд в Рим…

Глава 7. Сказки дорого стоят

– Потрясающая история…

– И представьте, Антонис, меня выпустили, только заручившись согласием на сотрудничество с некоторыми структурами.

– Да почему, Регина? Вы же никому не делали ничего плохого, были просто студенткой?

Регина сидит за своим любимым угловым столиком на веранде «Форест Парк Отеля». Последние пару дней она выходит сюда перед ужином, заказывает «Кампари-тоник» – в жару она всё чаще предпочитает его просекко – и продолжает болтать с Антонисом. Она то и дело спрашивает себя, имеет ли хоть какое-то значение фигура собеседника или ей просто необходимо рассказать эту историю, уже неважно кому? Не только потому, что тащить в одиночку такую глыбу воспоминаний становится не под силу, но и из-за страха, что весь её мир умрёт вместе с ней, если его некому будет передать? Ответа на эти вопросы у неё пока нет, но и представить на месте Антониса кого-то другого Регине уже трудно.

– Зато Антонио был профессором, очень значимой фигурой в нашей сфере. Его связи, его клиенты, очевидно, представляли какой-то интерес. Он заранее предсказал, что разговор будет, и прямо-таки заставил согласиться, понимая, что иначе вывезти меня ему не дадут. Мы потом несколько лет подряд спокойно возвращались в Москву, Антонио читал лекции, а я училась уже на другой кафедре, у Сарабьянова, занималась атрибуцией русского модерна, писала кандидатскую, в смысле – делала PhD[10]. И несколько раз меня приглашали на беседу, задавали какие-то вопросы о клиентах, об антикварном бизнесе в Италии и Англии, но беда в том, что ничего особенного я рассказать не могла, а через несколько лет началась Перестройка, и всем стало не до меня.

– Перестройка, Горбачёв – помню. Я в университете спецкурс брал по современной истории России, аж целый семестр. Даже русский учить начал. Меня сначала все отговаривали, а потом, как у вас границы открыли, клиенты из бывшего СССР так и повалили, очень пригодился мой русский. Как чувствовал. А уж если бы знал, что познакомлюсь с вами… В общем, с Перестройкой нам обоим повезло!

– Наверно… Наша последняя беседа кончилась тем, что меня попросили сначала оценить несколько довольно неплохих картин, икон и антикварных ювелирных изделий – якобы семейных ценностей. Цены показались маловаты, и у меня взяли контакты надёжных антикваров в Лондоне, которые, как я знала, могли предложить больше, и та сделка даже состоялась. Пожалуй, это была единственная моя бесплатная консультация такого масштаба.

– Да вы просто легко отделались, Регина, они же могли начать использовать ваши галереи. У нас были случаи – одного клиента заставили отдать бизнес, другой просто обанкротился на таких сделках…

– Вот поэтому я и оценила всё непростительно дёшево – получив больше в другом месте, они решили, что с нами связываться бессмысленно. А так в выигрыше остались и они, и наши лондонские партнёры, которые были благодарны за рекомендацию. Нас же просто сняли с крючка, что стало огромным облегчением.

– Тонкий ход.

– Разработанный Антонио. Он, как и обещал, сразу начал учить меня бизнесу, и эту комбинацию с его подачи я завершила неплохо.

– Блестяще, на мой взгляд!

– Вы опять мне льстите…

– Немножко. Скорее, всё-таки флиртую.:)

– Антонис, мы же договорились.:(

– Мы договорились, что вы не отвечаете, вот и всё. А я буду продолжать говорить комплименты на свой страх и риск.:) И вы постепенно к этому привыкнете.))

– Тонкий ход.:) Допустим, к комплиментам я снова привыкну легко, что тогда?

– Тогда я постараюсь сделать всё, чтобы вам понравиться.:)

– Вы любите нерешаемые задачи?

– Да, всегда любил. Но здесь дело в другом.

– ?

Регина усмехается. Нельзя сказать, что деликатный, но настойчивый флирт Антониса ей неприятен. Немного веселит, будоражит, однако не раздражает. Аватар, с которого на неё смотрит молодой Антонио, интригует даже больше, чем вначале.

Ей приносят «Кампари» с тоником – для «Негрони» стало всё-таки слишком жарко. Наконец-то она приучила здешних барменов не перебарщивать со льдом, это ли не успех! Если она пробудет здесь ещё месяц, надо будет придумать и подарить им название для этой версии – хоть «Кампа-Реджина», что ли, чтобы не объяснять каждый раз.

– С вами интересно разговаривать, Регина. О чём угодно, но лучше всего – о вас. И о том человеке, которого вы любили и на которого я, как вы говорите, похож.

– О нём – сколько угодно, меня даже не придётся уговаривать. Но взамен, поскольку ваше сходство меня до сих пор изумляет, вам потом придётся рассказать о себе.

– Идёт, это запросто. Но мне не терпится узнать: чем вас встретила Италия?

– Это было довольно забавно. Вначале Италия совсем не показалась мне гостеприимной…

Глава 8. Италия. Сдвинутые брови. Арто

Да уж, и хочешь забыть – не забудешь пронизывающий злобный взгляд Арто в зеркале заднего вида. В суженных глазах цвета пожившей алюминиевой ложки – холод, брови сдвинуты, губы плотно сжаты.

В Рим она приехала с двумя чемоданами, полными книг и рукописей. Антонио, как Регина поняла гораздо позже, любил путешествовать налегке. Ни в коем случае не жертвуя комфортом, разумеется, если речь шла о более чем двухдневной поездке, а просто посылая весь багаж вперёд с доверенными людьми. Она довольно быстро адаптировалась к новому образу жизни и переняла эту привычку. Но в тот первый раз, поскольку Регина нервничала, боясь потерять любимые вещи, он привёз ей из очередной поездки в Лондон самые надёжные, последней модели чемоданы на колёсах, помог упаковаться, оплатил перевес в Шереметьево и даже лично выкатил багаж в зал прилёта аэропорта Да Винчи.

Там их уже ждал Арто – высокий, мощного телосложения, абсолютно седой, несмотря на относительную молодость, батлер и шофёр Антонио. Он был одет в безукоризненный летний костюм, который совсем не скрывал играющей под тонкой тканью мускулатуры.

Антонио представил Арто, тот почтительно, немного сухо, как показалось Регине, поклонился, подхватил чемоданы и пошёл к парковке, легко прокладывая путь в людской толчее, как ледокол сквозь заснеженные торосы.

Об Арто профессор упоминал неоднократно, называя его своим возничим, доверенным лицом, незаменимым помощником, гардом. Регина уточняла:

– Телохранителем?

– И нет, и да, это не основная функция, ты потом всё поймёшь…

И вот теперь этот самый «возничий» в своём превосходном костюме, ничем не напоминающем униформу, грузит их чемоданы в багажник, предупредительно открывает для неё дверцу, садится за руль, и они трогаются. Ведёт он плавно, без рывков, не реагируя на суетливые манёвры вечно спешащих соотечественников. Регина очень взбудоражена новизной и всю дорогу не отрываясь смотрит в окно, а когда они въезжают в Рим, просто атакует Антонио вопросами. Они оба поглощены разговором, и далеко не сразу Регина замечает, как хмуро наблюдает за ней Арто. Взгляд у него очень, очень неодобрительный.

Она и расстроилась, и даже немного испугалась. Решила, что поговорит с Антонио при первой же возможности, как только они останутся одни.

Арто привёз их сразу в галерею – старинное угловое здание в одном из переулков между Виа Маргутта и Виа дель Бабуино. В этом же доме, на последнем этаже, прямо над офисом располагалась квартира Антонио, куда он перебрался вскоре после того, как они с Лючией договорились о разводе. «Всего» три спальни, как выразился Антонио, столовая с примыкающей к ней кухней, солнце, заливающее гостиную с выходом на живописную большую террасу. Вид с террасы на город, хотя это и был только четвёртый этаж, не разочаровал бы и самого придирчивого критика.

Пока Регина отлучилась помыть руки, Арто определил чемоданы в одну из спален, выставил из холодильника стеклянный графин – холодная вода с лимоном и мятой была любимым напитком Антонио в жару, – отнёс поднос с графином и двумя стаканами на террасу, выслушал распоряжения хозяина и исчез.

Антонио ждал её снаружи, сидя в большом плетёном кресле. Регина примостилась на подлокотнике.

– Прости, можно я спрошу?

– Конечно, Реджина миа.

– Мне показалось или этот твой батлер меня невзлюбил? Что я сделала не так?

Антонио поморщился, вздохнул. Похоже, всё-таки не показалось…

– Я попробую объяснить, девочка. Арто с нами уже очень давно. Четверть века, не меньше. Мы с Лючией только поженились, она стала работать со мной в галерее, появилось много новых партнёров, в том числе на Сицилии. Там довольно большое греческое комьюнити, «Грико». Мы занимались античностью, а на Сицилии столько всего – храм в Сегесте, Сиракузы, Гела, Таормина, римляне, карфагеняне прошлись по Агридженто во время Пунических войн… Там до сих пор несколько греческих деревень и даже городков, а кое-где живут вернувшиеся с Кипра и материковой Греции латины, потомки миссионеров и последних рыцарей – францисканцев и капуцинов. Среди них у нас тоже были хорошие знакомые, хотя латинов очень мало оставалось, всего пять-шесть семей.

– Надо же, ничего о латинах не знаю.

– Их и сейчас на Кипре человек двести пятьдесят, на Сицилии вряд ли больше, так что ничего удивительного. В общем, в одной из семей случилась трагедия почище античных, Реджина миа. Отец, мать, их сыновья – два брата, один из которых недавно женился, – все живут в одном доме, обычное дело. Молодая жена, гречанка-киприотка, решив, что муж хорошо, а два – лучше, соблазнила ещё и свёкра, пока свекровь с младшим сыном в город за покупками отъехали.

– Ох, и об этом стало известно?

– Свекровь их и застала по приезде, прямо в супружеской спальне, а за стенкой спал молодой муж. Ему, как потом выяснилось, любящая жена мака в вино за ужином подмешала, он и от криков не сразу проснулся, еле брат его растолкал. Старика своего бедная женщина в их кровати и заколола – нож там же рядом на блюде лежал, любовники фруктами угощались. А молодая жена в чём была, в белой ночной сорочке, из дома выскочила и прочь от свекрови, но, видимо, ещё в спальне та невестку ножом достала, быстро бежать она уже не могла.

– Господи, ужас какой, Антонио!

– Да, прямо при нас это случилось, мы как раз у друзей в соседнем доме остановились. На крики вся деревня сбежалась. Дом их последний по главной улице, дальше дорога вниз, к морю. Братья тоже за матерью бросились и догнали только на скалах. Я эту картину на обрыве до сих пор вижу: две фигуры в чёрном – это младший держит мать, и две фигуры в белом – это старший на жену кинулся, к краю обрыва тащит, та за него цепляется, увлекает за собой, и обе белые фигуры падают вниз. Как страшно мать кричала – никогда не забыть. На секунду сын её выпустил, брата хотел удержать, так она вмиг тем же ножом себя успокоила, не успел мальчишка её остановить.

– Бедные, бедные все! Бедный, бедный мальчишка!

– Когда мы добежали до обрыва, Реджина, он молча стоял около тела матери, совершенно седой.

– Так это был Арто?

Антонио грустно кивнул.

Слёзы жгли глаза уже давно, но дальше сдерживать себя у Регины не получилось. Она тихо заплакала. Профессор молча обнял её.

– Ему ещё пятнадцати не было. Мы его еле увели от обрыва и оставили на ночь у нас, в свой дом зайти он не мог и не хотел, как и вообще оставаться в деревне. Других родных Арто не знал, поэтому после похорон мы просто забрали его с собой. С документами разобрались, после того страшного случая нам все местные власти помогали как могли. А вот дом по понятным причинам смогли продать далеко не сразу, нашим друзьям пришлось его сдавать, но, по крайней мере, у парня начали копиться хоть какие-то деньги на будущее. Арто молчал больше года, потом понемногу речь вернулась, но он, в принципе, никогда не был многословен. Лючия с ним возилась, таскала по врачам, я тоже участвовал как мог, но больше всех, наверно, помог доктор Время. Арто и школу окончил, и в галерее помогал, был чуть ли не самым быстрым курьером в Риме. Потом – в гараж определили, как он просил, он же очень смышлёный, в машинах стал разбираться от и до, и водить научился великолепно, ты видела.

– Да, обратила внимание. Выдержка у него железная.

– Даже не выдержка, а характер. Всегда сохраняет холодную голову, но если надо – реакция у него мгновенная, столько раз нас всех это выручало! Так вот, устроился он на работу, снял комнату, вроде и подружку нашёл… А через год запросился обратно. Мы не удивились. Знали, что комфортнее всего ему, если мы где-то рядом. В любой толпе, где угодно – если кто-то из нас поблизости, он чувствует себя прекрасно. Да и нам нужны были надёжные люди, а ему я мог доверять полностью. Отправили на обучение к старому батлеру одного нашего партнёра в Англии, потом наняли тренеров по стрельбе, боксу – и вовремя, в Италии и до красных бригад было неспокойно, а у нас и бизнес, и некоторые наши увлечения бывали довольно рискованными, я тебе ещё расскажу. Дети родились и выросли при нём. Лючию я всегда мог под присмотром Арто оставить спокойно, когда уезжал. Он – член семьи, поэтому любые перемены воспринимает болезненно, понимаешь?

– Начинаю понимать. Жил он тоже с вами?

– И сейчас живёт. Он так и не женился, хотя варианты имелись, и не будь Арто Арто, любой из тех вариантов принёс бы ему, кроме очень комфортной жизни и денег, ещё и титул. Как и почему он попадал в поле зрения этих дам – отдельная история, потом узнаешь. Впрочем, он и сейчас время от времени оказывает внимание весьма знатным синьорам. Но женщинам доверять так и не научился – что поделать, не проходят такие потрясения бесследно.

– То есть я для него просто новая женщина, которой нельзя доверять? А не то, что я сделала что-то не так?

– Думаю, да. Но бояться тебе нечего, ему просто нужно время привыкнуть.

– Хорошо, Антонио, я всё сделаю.

– Почти уверен, что он останется при Лючии и детях, так что будь готова, скоро нам понадобится новый гард, я уже навёл кое-какие справки.

– Как скажешь, я всё равно пока ничего в этом не понимаю.

– Разберёшься, это только начало… Ну что, пойдём, я покажу тебе галерею?

Глава 9. Галерея. Серьёзные намерения

Галерея Кастеллани занимала два первых этажа старинного углового дома, зажатого с двух сторон двумя постройками пониже. Это делало его похожим на старое пузатое кресло с высокой спинкой, подпираемое с боков основательными надёжными подлокотниками.

Впрочем, семье Кастеллани принадлежал весь этот четырёхэтажный дом: на третьем располагался офис, на четвёртом – квартира, откуда вниз вела широкая, но довольно крутая лестница. По ней Антонио и Регина спустились в офис, по стилю не отличимый от квартиры, и, как позже убедилась Регина, от самой галереи, и от большинства домов, квартир и других пространств, к дизайну которых Антонио приложил руку. Он был искренним поклонником и большим знатоком мебели итальянского барокко и за три десятилетия собрал превосходную коллекцию.

Не задержавшись в офисе, они спустились на второй этаж галереи – лестница выходила прямо в центральный зал с большим для таких старых домов окном по фасаду, опоясывающим почти весь скруглённый угол здания. А вот окна боковых залов были практически не видны, хотя в каждом зале висели одинаковые люстры всё в том же стиле барокко. В галереях всегда дефицит стен, поэтому всё пространство было отдано под картины, гравюры, настенные подсвечники, и даже шторы были призваны увеличивать полезную площадь, служа фоном для очередного зеркала или гобелена.

…Витрины с антикварным серебром, этажерки с книгами в кожаных переплётах, свитки пергамента на застеклённых полках с крестовыми диагональными разделителями, античные амфоры, фрагменты небольших колонн, редкие образцы всё той же мебели эпохи барокко, миниатюрные козеточки, сундуки-кассоне и кресла, расставленные так, что с них лучше всего были видны картины. Предметов было так много, что у Регины возникло ощущение тесноты, избыточности, казалось, годами в эти залы сносились и складывались артефакты: бог знает, какие сокровища здесь можно было раскопать…

Антонио увлёк её дальше, вниз по лестнице, в полутёмный главный зал галереи, и зажёг огромную хрустальную люстру. Регина замерла – в этом зале не было места случайной вещи. Здесь не просто царил порядок, здесь чувствовалась атмосфера живой праздничной гармонии и ещё что-то почти неуловимое. Потом, уже имея возможность сравнивать, она будет говорить: то, чего не найти на знаменитой Лондонской Портобелло-роуд, – успокаивающая надёжность, уверенность, что вы имеете дело с чем-то реальным, с чем-то настоящим.

– Антонио, как же у тебя здесь красиво! Я и представить не могла…

– Осматривайся, девочка, тебе предстоит огромная работа. Сверка артикулов, каталоги, опись, клиенты…

– Я справлюсь, обещаю! Мне самой всё очень интересно.

– Уверен, что тебе понравится, я ещё в Москве понял, что ты будешь здесь на своём месте. Вот смотри…

Антонио подвёл её к ближайшей витрине с разложенными на чёрном бархате золотыми украшениями, открыл витрину небольшим ключом из связки, которую он прихватил на выходе из квартиры из большой серебряной вазы, стоявшей у дверей, и достал одно из ювелирных изделий – хоровод массивных золотых пластин с эмалью и словно застывшими по краям этих пластин мельчайшими золотыми капельками. Антонио повернул Регину к зеркалу, расстегнул колье и приложил к её простой чёрной блузе. Регина собрала волосы наверх, давая ему возможность застегнуть украшение.

– Оставь волосы так и попробуй почувствовать его.

– Странно, оно из металла, но тёплое, выглядит тяжёлым, а на самом деле очень лёгкое.

– Не сомневался, что так и будет. Оно как будто сделано для тебя. Но ты единственная, кто не чувствует его тяжести. Сколько раз его примеряли потенциальные покупательницы – не сосчитать, но им всем было некомфортно, говорили, что колье их душит.

– Интересно. У меня нет такого чувства.

– Об этом я и говорю. Теперь давай попробуем кое-что ещё. Вот это колье совсем другого стиля, настоящая редкость, французское барокко, середина семнадцатого века…

– Какое оно роскошное, Антонио!

Причудливые филигранные спирали, листики плюща, золотые и серебряные лилии, тусклое сияние бриллиантов старой огранки, изумруды и сапфиры…

– По-хорошему их положено носить с вечерним платьем, но не будем скучными пуристами. Чёрный фон тоже неплох.

– Ты думаешь?

– Взгляни сама, Реджина миа. Я же говорю, ты можешь оживить любое украшение, заставить звучать любой стиль.

Регина покраснела, но отражение ей действительно нравилось. Женщина, смотревшая на неё из зеркала, излучала спокойную уверенность в своей красоте и царственное достоинство.

– Я выгляжу старше, но меня это, по-моему, не сильно портит.

– Почему старше? Увереннее и ещё привлекательнее. Колье тебе очень подходит. Уникальная работа. Не просто так золотых дел мастерам при дворе Людовика Четырнадцатого дозволялось носить шёлковые чулки наравне с дворянами. Слабое утешение, если вспомнить, сколько уникальных изделий этот «Король-Солнце» отправил в переплавку.

– Не знала об этом. Почему?

– Король был большой транжира, и не только бесчисленные войны тому виной. Теперь смотри, вот на этом первом колье несколько мелких повреждений, как будто выцарапаны буквы или цифры.

– Что это? Колье побывало в ломбарде?

– Откуда ты знаешь?

– Читала «Шерлока Холмса» Конан Дойля в детстве, там упоминался похожий случай.

– Удивительно. Но я помню: советские – самая читающая нация в мире. Не только ломбард, бывают и другие причины, но я рад, что объяснять придётся меньше. Сейчас мы на этом закончим, но на будущее – изучай каждый экспонат, знай на нём каждую царапину, умей превратить её в историю, которая сделает эту царапину и саму вещь только ценнее.

– Основы бизнес-стратегий от Антонио Кастеллани?

– Нет, девочка, это, скорее, мой способ жизни – мне надо очень сильно, до страсти, любить то, чем я занимаюсь, будь то галерея, чтение лекций или жизнь в целом, иначе мне будет неинтересно. Но любая вещь, предмет искусства, любой человек, с которым ты сталкиваешься, – это же целая история. Вот узнавать или рассказывать такие истории для меня важнее всего. Но ты это уже знаешь, правда?

– Мне кажется, я начинаю лучше тебя понимать, но сформулировать вот так, как ты сейчас, не смогла бы.

– Ты интуитивно ценишь то же самое, поэтому нам с самого начала было легко понимать друг друга. Просто ты гораздо моложе и очень нетерпелива, но эти мелкие «недостатки» со временем пройдут.

Они оба рассмеялись. Регина попыталась расстегнуть колье, но застёжка не поддавалась, и Антонио пришлось прийти ей на помощь.

– Мы с тобой должны перемерить весь каталог, мне очень нравится, как ты умеешь носить драгоценности. Осталось решить, куда ты сможешь всё это надевать, нас ждёт много мероприятий, и на них любая роскошь будет уместна.

– В театр?

– И в «Ла Скала», и на любой благотворительный вечер… На дневные мероприятия – антикварные салоны, биеннале – подойдут более сдержанные, по моим меркам, украшения, но не вижу повода не надеть, например, то первое колье, к нему ещё есть кольцо и серьги, выбор у тебя будет большой.

– А это не опасно? Это же очень дорогие украшения.

– Все украшения застрахованы. На каждом мероприятии такого уровня есть служба безопасности. Чаще всего нас будет сопровождать Арто, а позже – другой гард, когда он появится. И потом, будущей синьоре Кастеллани по статусу положено не ограничивать себя в выборе.

– Антонио… Мне неловко…

– Девочка, рано или поздно мой развод завершится, ты же не думаешь, что я привёз бы тебя сюда, не имея самых серьёзных намерений?

– Я вообще об этом…

– Не думала? Совсем?

– Я думала, но… не так конкретно, я просто хотела быть с тобой…

– Вот поэтому думать должен был я. Зная, что моя девочка мне просто верит.

Регина, не говоря ни слова, прижалась к профессору, но через секунду любопытство опять взяло верх.

– Антонио, а это та самая галерея, в которой начинался семейный бизнес?

– Нет, ни в коем случае. Первую галерею в Палаццо Рагги на Виа дель Корсо открыл в 1814 году Фортунато Пио Кастеллани, потом были галереи во Флоренции, в Париже, Лондоне… Но, к сожалению, у нас непростая семейная история. Основатель ювелирного дома Кастеллани имел аж восемь сыновей, но продолжателями своего дела выбрал только двоих, Алессандро и Аугусто. Хотя на Кастеллани работали несколько очень талантливых ювелиров, каждый из которых сделал себе впоследствии имя, родственников братья не особо жаловали и в бизнес не допускали. Мой дед, который явно унаследовал способности к ювелирному делу, устроился к дядьям подмастерьем сначала во Флоренции под фамилией матери, не упоминая родства и никогда ни на что не претендуя. Остальные родственники и не знали, тоже практически не общались друг с другом. Деда скоро перевели в основную галерею, уже на Виа Поли, около фонтана Треви. Как раз тогда пошла мода на реплики античных украшений, дом процветал. Дед стал одним из ведущих ювелиров, женился и постепенно, по комнатке, начал выкупать вот это здание – здесь ютилась вся семья, включая родителей. Виа Маргутта ещё не была ничем знаменита, так что, живя очень скромно, за два поколения моя семья не только выкупила его полностью, но и всё тут перестроила. Отец пошёл по стопам деда и несколько лет работал уже у Аугусто и его сына Альфредо. Дальше – Первая мировая война, где сгинули и дед, и младший брат отца, а бабушка умерла от «испанки».

На удивление, прадед и прабабушка оказались куда более крепкими, оба поддерживали семью, а незамужняя тётя, выжившая во время эпидемии, вела хозяйство даже после женитьбы отца. Он избежал мобилизации, работал у Кастеллани до самой смерти Аугусто в 1914 году, но бизнес закрылся только через несколько лет, когда умер уже Альфредо, году примерно в 1930. Наследников у Альфредо не было, он ещё при жизни распорядился передать коллекции в несколько римских и флорентийских музеев. Душеприказчики только на похоронах и поняли, что в галерее, собственно, работал ещё один Кастеллани, и были очень обрадованы, что последнюю волю Альфредо отец оспаривать не собирался. После закрытия дома отец одни свои инструменты и забрал, благо музеи интересовались исключительно коллекциями.

Тогда же он и открыл свою маленькую антикварную лавочку здесь, вход в то время был с боковой улицы, дверь была на месте вон того окна. Украшениями заниматься времени не хватало, да и материалы были дорогие, поэтому основным бизнесом стал антиквариат. У лавочки и названия тогда не было, отец не хотел быть неправильно понятым – антикварный мир очень узок, как и ювелирный, – он спокойно продолжал работать на свою собственную репутацию. Потом – Вторая мировая, и после войны уже никто не удивился и никто ничего не оспаривал, когда отец с полным правом назвал галерею своей фамилией. Он стал всё больше заниматься антиквариатом и на былую славу ювелирного дома не покушался никоим образом.

– Но он ведь был ювелиром?

– Да, и превосходным! Я покажу тебе его работы. И меня учил, хотя мне терпения не хватало, слишком рано отец за меня взялся: вальцовка, эмаль и филигрань – это последнее, что может занимать голову итальянского мальчишки.

– Могу себе представить.

– Не уверен. Даю подсказку – тогда у власти был Муссолини.

– Господи, ну конечно, война!

– Да, я на неё не успел, хотя все мальчишки рвались в бой. Но мой случай был сложным. Я упорно не понимал, как можно воевать на стороне тех, кто уничтожает красоту, архитектуру, искусство, будь то Монте-Кассино, Париж, Санкт-Петербург, Прага или Краков. Поэтому отец от греха подальше усадил меня за верстак и начал учить ремеслу. Он был очень замкнутым, как часто бывает у талантливых людей, склонных к тонкой, точной, скрупулёзной работе. Скромным, очень добрым, обожал нас с мамой и очень гордился, что смог дать детям самое лучшее образование.

– Но тебе эти навыки пригодились?

– Лишними они точно не были. Я даже сделал для галереи несколько коллекций, ещё когда отец был жив, и он признал их неплохими. Но поскольку мне всегда больше нравилось иметь дело с людьми – с моими клиентами, а с того момента, как я начал преподавать – со студентами, я решил сосредоточиться именно на такой работе, и сейчас в галерее трудятся два очень искусных ювелира, а моих знаний в этой области вполне хватает, чтобы грамотно сформулировать для них задачу, даже если заказ кажется сумасшедшим капризом. Я знаю, что они справятся. И всё-таки твоё кольцо я собираюсь изготовить сам.

– Какое кольцо?

– На помолвку. Anello di fidanzamento[11]. Я узнал, что у вас нет традиции дарить кольцо, когда мужчина делает предложение, и это очень обидно.

– Действительно нет, все просто носят одинаковые гладкие обручальные кольца. Но мне ничего не нужно, Антонио, ты же знаешь. И на тебе я тоже не могу представить такое… скучное кольцо.

– Реджина миа, всё знаю. Обручального кольца я и правда никогда не носил, но тебя планирую баловать безбожно и надеюсь приучить к совершенно бесстыдной роскоши. А если ты, как и я, не любишь сюрпризы, у тебя есть прекрасная возможность помочь мне придумать кольцо, которое тебе самой захочется носить всегда.

– Ты тоже не любишь сюрпризы?

– Люблю их делать, а вот мне угодить, признаюсь, довольно сложно.

– Тогда согласна – придумаем одно маленькое колечко вместе, но у меня есть одно условие.

– Какое?

– Можно я нарисую эскиз для твоего кольца тоже? Ты можешь его не носить, но пусть оно будет.

– Конечно, моя девочка! Условие принято. Сейчас нам предстоит большой тур во Флоренцию и на Лондонский Антикварный салон. Я хочу, чтобы ты посмотрела лучшее, что сейчас существует на этом рынке, возможно, у тебя появятся новые идеи. После тура вернёмся домой и приступим. Договорились?

Глава 10. Температура повышается. Где остановиться в Лондоне, чтобы не испортить репутацию?

Ужин Регина сегодня пропустит. Так жалко уходить с террасы: уже зажгли фонари и здесь, и внизу, на дорожке, ведущей к бассейну. Цикады трещат нещадно, они всегда громче после заката. Впрочем, сегодня сквозь силуэты сосен она и не заметила, как солнце упало за гору, и в тёмном хвойном воздухе растворились заглушаемые цикадами разговоры за соседними столиками.

Еду, разумеется, принесут и на террасу, но эта суета будет её отвлекать, а отвлекаться не хотелось. Если бы не Антонис, она и не вспомнила бы про Арто, про кольца, про их первый итальянский и британский тур.

Сначала – Флоренция. В Риме было не до этого – она едва успела разобрать и заново собрать чемодан, и первым музеем, куда её повёл Антонио, была галерея Уффици, потом Академия, Палаццо Веккьо…

У Регины не выходили из головы разговоры с однокурсниками в библиотеке МГУ перед первой сессией, шёпот на лекциях обожаемого Глеба Иваныча Соколова: кому, ну кому и зачем надо учить к экзамену, на какой стене, в каком зале Лувра или галереи Уффици висит та или иная картина, и где там, в этой Флоренции, стоит оригинал статуи Давида Микеланджело, а где – копия? Мы всё равно никогда ничего этого не увидим, вот так и будем вечно сидеть в Итальянском дворике Пушкинского музея на круглой лавке и втихую жевать свой бутерброд с видом на Давида, который – что? Копия с копии?

А теперь она стоит в галерее Академии изящных искусств перед самым настоящим Давидом, и ей одной – немыслимое дело! – тихо рассказывает о Микеланджело её любимый профессор, её любимый – Антонио Кастеллани.

– Учёный с мировым именем проводит индивидуальный тур для своей лучшей студентки…

– Не смейтесь, Антонис, у меня те первые месяцы прошли как во сне. Этих туров были десятки, мы оба были в своей стихии: он учил, рассказывал, как на лекции, я – впитывала каждое слово. Сказала бы, что это как сбывшаяся мечта, но я даже не мечтала об этом, понимаете?

– Ещё как понимаю, у всех есть мечта, и у меня тоже. И есть что-то, о чём я даже мечтать боюсь.

– А ваши мечты когда-нибудь сбывались?

– Какие-то детские – конечно. На карусели чтоб взяли покататься под Рождество, велосипед, машинка радиоуправляемая. Мечтал в университет поступить, потом – во второй… Лицензию адвоката получить… Всё банально, да?

– Ну почему… На карусели я бы и сейчас…) А о чём теперь мечтаете?

– Теперь уже не о чём, а о ком.

– Простите, это, наверно, был слишком личный вопрос.

– Нет, наоборот, это напрямую касается вас.:)

– Антонис, прекрасно, мне тоже хотелось бы обсудить варианты сотрудничества с вашей компанией.

– Регина, я готов сотрудничать с вами в любом формате и объёме, но вы меня упорно не желаете слушать и виртуозно меняете тему, как только я предпринимаю очередную попытку за вами поухаживать. Но рано или поздно вам придётся меня услышать. Я мечтаю о том, что мы наконец встретимся. Я мечтаю лично сказать, как сильно вы мне нравитесь. А то, о чём я боюсь мечтать, я скажу вам чуть позже.

– Я останавливаю вас не потому, что не хочу обижать отказом, Антонис. И даже не потому, что не готова ни к отношениям, ни к сексу, ни к флирту. Мы – взрослые люди, и я предпочитаю называть вещи своими именами. Но вы же действительно ни разу меня не видели. Заочное общение может быть обманчивым, как и фотографии. Вдруг выяснится, что я гораздо старше, чем на аватарке, или что вы похожи на Антонио только в одном ракурсе, а на самом деле – совсем нет.

– Вы боитесь, что я другой?

– Я знаю, что вы другой, никаких иллюзий, но я боюсь, да… Боюсь, что магия рассеется, и мы уже не сможем разговаривать, как сейчас. А я уже привыкла к нашей ежедневной переписке. Кстати, надеюсь, что ваш бизнес не страдает, мы с вами на связи уже часа два с половиной, если не больше.

– Поэтому я и предлагаю встретиться. Магия не рассеется, я буду слушать вас по-прежнему, и мы сэкономим время, потому что не надо будет строчить длинные ответы.

– Поэтому будет лучше, если мы встретимся как потенциальные бизнес-партнёры.

– Регина…

– Я так хочу!

– Малиста, кири́я! Как прикажете, грозная богиня, любой каприз…:)

– Всё, Антонис, я вас больше не знаю и шуточки ваши тоже!

– Но вы с вашими рыжими волосами и классическими чертами лица правда напоминаете античную богиню. Немного из другого, более позднего Пантеона, раз уж вы наследница римлян, но мне, простому смертному, уже неважно, покоряюсь разгневанной богине.:)

– Так, всё! Кто вы, молодой человек? Я не разговариваю с незнакомцами! Спокойной ночи!

Регина закрывает ноутбук и делает знак официанту принести счёт. Сцена повторяется, но как за эти дни поменялось её настроение – она совсем не рассержена, наоборот, ей определённо нравится, что в ходе их необязательной переписки с Антонисом она может вот так прервать разговор, покапризничать, согласиться, отказаться, передумать… Завтра они продолжат с того же места.

За время болезни Антонио она стала уныло-серьёзной, почти разучилась улыбаться и не предполагала, что так сильно соскучилась по игре, которая составляла важнейшую часть её прошлой жизни и без которой дышать полной грудью не очень получалось.

Поднимаясь по лестнице, Регина удовлетворённо кивает своему отражению в старом зеркале – глаза горят, щёки розовые… Горный воздух определённо полезен для здоровья!

Утро началось именно так, как она и ожидала.

– Hello, Goddess…

– Hello, Stranger…[12]

Нет, ну а что ты хотела? Не удержался. Но ведь и ты не удержалась, и тебя это не расстраивает? Ты же не открыла файл с рукописью книги, ты же не стала проверять почту, ты же первым делом полезла в мессенджер? Регина никогда не боялась задавать себе неудобные вопросы, но сейчас один такой вопрос оказался посложнее остальных – признаёт ли она, что позволяет незнакомому мужчине флиртовать с ней только потому, что его фото напоминает кого-то другого, кого она просто не в силах отпустить? Сам он ей не интересен и не нужен, это же очевидно.

– Сегодня богиня сменит гнев на милость?:)

– Богиня подумает, если всякие незнакомые молодые люди не будут докучать ей глупыми вопросами…

– Я как раз хотел спросить, какой у вас в Лондоне любимый отель?:)

– Смотря для какой цели.:)

– Я понимаю, что есть большой разброс по ценам, и, возможно, для романтической поездки я бы предпочёл отель-бутик, поменьше и поуютнее, но если это просто бизнес-поездка?

– Это никогда не «просто» бизнес… Допустим, я люблю The Dorchester по сентиментальным соображениям – это первый отель, куда меня привёз Антонио, но если это Антикварный салон, и мне предстоят встречи с не очень молодыми клиентами, то я забронирую five-o-clock tea[13] в Ритце. Если клиенты британцы, но не из Лондона, они, скорее, остановятся в The Connaught, Clarige’s, The Goring: «старые деньги», аристократия, близкая к короне, – все будут там. В «Савое» – французы, отчасти бельгийцы. А вот в Brown’s – интересный микс: мне казалось, что и партнёры, и клиенты, и артистическая публика с более близким мне вкусом селилась именно там, но я могу и ошибаться.

– Разве богини ошибаются?:)

– Прекратите, неизвестный льстивый мужчина, а то не расскажу, где останавливаться нельзя ни в коем случае, если не хотите прослыть снобом или вообще испортить репутацию.

– Пощадите, божественная Регина Росси, неужели вы допустите, чтобы пострадала репутация вашего потенциального партнёра?:)

– Вот видите, взаимовыгодное сотрудничество – самая прочная основа для любых отношений!

– Вы неподражаемы!

– Я – реалистка.

– Вы всегда были реалисткой? Даже на вашем первом Антикварном салоне?

– Смешно. Конечно, нет. Я дрожала, как заячий хвостик, и выглядела, как я теперь понимаю, не очень дружелюбно. Впрочем, для Лондона это было в самый раз, этакая спесь на выход.

– Но вы же были не одна, а с профессором.

– Только это меня и спасало. Профессор всем меня представлял как свою незаменимую помощницу и нового партнёра галереи, со всеми знакомил – это было идеальное вхождение в среду, что там говорить.

– Да, обычно на это годы могут уйти.

– Я это осознавала. Но, как в любом профессиональном сообществе, есть и заклятые друзья, и очень жёсткие конкуренты, они не упустят случая ввернуть какую-нибудь изощрённую шпилечку. Вы бы видели выражение их лиц, когда они начинали расспрашивать, как поживают синьора Лючия и дети, по три раза подряд просили передать сердечные приветы супруге и пытались отследить нашу реакцию. Хорошо, Тони меня заранее предупредил, что такие выпады обязательно будут, иначе я бы растерялась.

– Да, кстати, а как вообще отреагировала семья профессора на ваше появление в его жизни? Ведь, помимо жены, у него были дети?

– О, все, за исключением Арто, приняли меня на удивление тепло, что было некоторым шоком. Причину я поняла гораздо позднее.

Глава 11. Совсем не Санта Лючия

Лючия Кастеллани цену себе знала всегда. Природа одарила её щедро, кое в чём даже с избытком, но её привычку то и дело выходить из берегов, подобно полноводным Тибру и Арно, родственники и давние друзья воспринимали не как стихийное бедствие, а как повод взбодриться – как летний ливень, как порыв ветра, как лёгкий шторм на море, который наблюдаешь с берега в бинокль: длится недолго, жертв и разрушений нет, в крайнем случае, придётся просушить одежду. Через пять минут солнце снова воссияет на чистом небе – как можно относиться всерьёз к неизбежным и безобидным явлениям природы?

Но зато где вы найдёте такую прекрасную мать и хозяйку дома, такого преданного друга? Лючия умела дружить. А её позиция в социальной иерархии – сначала благодаря родительской семье, старому флорентийскому торговому клану, пропустившему всех отпрысков через британские университеты, вдобавок к итальянским, а потом благодаря мужу и собственной неустанной работе – давала ей ту самую щедрую лёгкость, с которой она могла покупать красивые вещи, держать прислугу, летать первым классом, приглашать гостей пожить в любом из их домов и устраивать приёмы, не считаясь с расходами.

Что ж, деньги она умела тратить с шиком, никогда ни о чём не жалея: хорошо ей, значит, хорошо будет и всем её близким. Друзья гостили на виллах неделями, а об их с Антонио эскападах и авантюрах, особенно по молодости, до сих пор ходят самые противоречивые слухи.

С будущим мужем Лючия в прямом смысле столкнулась в одном из лондонских пабов, чуть не пролив на платье свой подозрительного оттенка «Пиммс». Её заковыристая трёхэтажная тирада на безупречном родном языке, приправленная не менее выразительными жестами, произвела на рафинированного римского «бунтаря» столь мощное впечатление, что предложение он ей сделал в ту же минуту, благо одно из фамильных колец, которые он носил не снимая, пришлось ей как раз впору.

Обе семьи только руками развели – о таком удачном династическом браке даже мечтать было нечего, а вот поди ж ты…

Их лучшие годы пришлись на шестидесятые – семидесятые, сексуальная революция набирала обороты параллельно с «Роллинг Стоунз», а кто сказал, что брак – это повод отказываться от экспериментов? Наоборот, оба считали, что, пройдя самые рискованные дорожки вместе, они станут только ближе. И кто стал бы их в этом разубеждать? Чья вина, что они нашли свои половинки так рано, не узнав толком даже самих себя?

Но зато с детьми они определённо решили подождать, самая прогрессивная контрацепция им в помощь.

Наивная эпоха всемогущих таблеточек…

Мир начинался с них, и они сами устанавливали правила этого мира – жить только любовью и удовольствиями, друг для друга, не ограничивая себя ни в чём. Особенно в спальне, дверь в которую была приоткрыта и для избранных посетителей, которых эти два ненасытных ревнивых собственника поклялись всегда принимать вместе.

Странным образом в первые годы замужества Лючия, роскошная черноволосая дива с оливковой нежной кожей, пышной грудью, стройными ногами с очень тонкими щиколотками, эта Лючия, которую поклонники осыпали комплиментами, цветами и подарками и пытались увести от мужа чуть ли не ежедневно, умудрялась все эти знаки внимания не замечать и сама ревновала Антонио до дрожи.

Господи, какие она закатывала ему скандалы, пока однажды вдруг не осознала, что перестаёт ревновать совсем, если в процессе участвует кто-то ещё, желательно – пара. Лючии нравилось видеть, как муж тут же загорается, когда другой мужчина начинает её ласкать, даже если Антонио сам в эту минуту занят не ею. Как он оставляет свою добычу и занимает место подле неё, и чужой женщине достаётся лишь проходная роль. Она прекрасно осознавала свою власть в эти моменты и над ним, и над второй парой, но вне этих мизансцен по-прежнему ревновала.

Не то чтобы Антонио давал особые поводы для беспокойства – нет, Лючию он любил страстно и откровенно, сам ревновал сильно, но не замечать красоту вокруг он попросту не мог. Это в крови у каждого итальянца, да плюс натренированный профессиональный взгляд искусствоведа. Живая женская красота волновала его не меньше, чем Венера Боттичелли, любая мадонна Ренессанса или античная статуя.

Но он был так хорош собой, с этой царственной посадкой головы, великолепным телом, прямой осанкой, длинными тёмными кудрями, что женщины преследовали его по пятам везде. С годами он становился только мужественнее, солиднее, изысканнее. Сдержанный мужской шарм отличал Антонио всегда, со временем он его только отточил, а позже, когда начал преподавать, приобрёл такую харизму, что к млеющим в его присутствии клиенткам и коллегам добавились ещё и студентки.

Умом Лючия понимала, что у мужа вряд ли оставалось время на интрижки за её спиной. Они ведь не бездельничали – учились, строили бизнес, который на их совместной бешеной энергии моментально пошёл в гору, путешествовали, обрастали клиентурой, деловыми контактами и друзьями везде, даже куда приезжали всего на несколько дней, – Сицилия, Греция, Турция, Египет, Марокко, Мальта, Кипр…

И ей ли было не знать, что Антонио, будучи напористым, быстрым и эффективным в бизнесе, во всём, что касалось любых развлечений, а в постели тем более, торопливости и суеты не любил и не допускал в принципе. Но справиться с собой Лючия не могла.

Примерно тогда же они соприкоснулись с большим и разветвлённым комьюнити свингеров. Побывав впервые на секс-вечеринке в Лондоне ещё студентами, они оба почувствовали, что отпускать себя на свободу на глазах друг у друга – та самая тонкая нить доверия и та самая общая тайна, которые свяжут их прочнее пересушенных канатов супружеского долга и пресной моногамии.

Они считались, наверно, самой красивой, изобретательной и раскрепощённой парой в их окружении и без труда получали рекомендации на лучшие закрытые вечеринки по всему Средиземноморью.

Были у них и любимые партнёры – одна-две пары в стране, куда они приезжали чаще всего. С кем-то из них они в конце концов стали друзьями, принимали у себя, вели совместный бизнес, ездили отдыхать, но для всех одно правило оставалось неизменным – при любом раскладе Лючия не должна выпускать Антонио из виду, иначе никакого удовольствия она не получит. Ну и ладно, почему нет? Кому от этого хуже?

Но только когда у них появилась ставшая вскоре знаменитой вилла на Кипре, когда они отстроили её практически заново и разбили вокруг экзотические сады, каскадами спускавшиеся к морю, когда начали устраивать там вечеринки, попасть на которые считалось большой удачей, Лючия наконец почувствовала себя на своём месте и понемногу успокоилась.

И дети появились не потому, что она пыталась привязать мужа к семье. Наоборот, только когда поверила, что Антонио так или иначе будет с ней всегда.

С детьми им повезло. Паоло и Кьяра-Лу родились с интервалом в год, оба здоровенькие, спокойные, без особых капризов. Муж занимался перестройкой виллы, пропадал на Кипре, с головой погрузился в бизнес и… Да, не мешался под ногами во время беременностей и самых первых бессонных месяцев, чему Лючия, к стыду своему, была несказанно рада. Помощь со всех сторон у неё была, финансовых проблем не наблюдалось, и она на несколько лет с восторгом погрузилась в материнство.

Антонио оказался любящим и внимательным отцом, готов был играть и вообще заниматься малышами сколько угодно. Когда бывал дома, конечно.

Лючии хватило ума не превратиться в типичную вечно орущую итальянскую мамашу. Для обеспечения аутентичной национальной составляющей по этой части у них, слава богу, были бабушки, а под их началом – весь персонал двух родительских кланов, и это помимо их собственной обожаемой няни-tata.

Лючия снова включилась в работу галерей, начала сопровождать Антонио в поездках и их прежних развлечениях. Жизнь вошла в привычное русло, просто интервалы между поездками удлинились, и они теперь больше времени проводили в Риме и Флоренции – с детьми. А пока не началась школа, дети подолгу жили у моря. Там, на вилле, у них был просто нескончаемый праздник. Фейерверки, карнавалы, иногда – маленький передвижной цирк и ослики, на которых можно было кататься. Прямо у их нового пирса на пляже швартовались небольшие яхты гостей. Те, что побольше, стояли на приколе чуть дальше от берега, и между ними и причалом сновал шустрый катерок «Кавуки» – «Скорлупка».

У детей имелась собственная маленькая лодочка. Грёб обычно Арто, но иногда он давал детям погрести тоже, а вот папа разрешал прыгать с бортика в воду и помогал забираться обратно. Арто на это было никак не уговорить.

Разумеется, не на все вечеринки детей допускали, взрослым тоже иногда нужно разрешать повеселиться одним. В эти дни Паоло и Кьяру-Лу всегда ждали новые книжки, ужин из их любимых блюд и обязательно какой-нибудь смешной десерт: в форме то маленького замка, то машинки, то самолётика, то короны… Но чаще всего, набегавшись за день, они едва добирались до десерта и валились спать.

Старшему было лет восемь, когда однажды Лючия, уже наряженная для вечера, забежав поцеловать и пожелать котяткам спокойной ночи, застала Паоло с книжкой – он читал сестре на ночь сказку. Ей стало грустно и немного стыдно. Уложив их обоих рядом с собой, Лючия продолжила читать сказку сама. Когда появился Антонио, тоже никогда, будучи дома, не пропускавший возможности обнять детей на ночь, все трое уже спали. Жену Антонио разбудил, но Кьяра-Лу даже во сне обнимала мать так крепко, что они оставили попытки переложить дочку на другую кровать. Лючии пришлось пропустить веселье и остаться с детьми до утра.

Разумеется, Антонио, помня их уговор, ограничился в ту ночь обязанностями гостеприимного хозяина дома. Лючия была ему благодарна. Но впервые за все их годы вместе подумала вдруг, что, будь это не так, для неё ничего бы не изменилось. То ли отревновала своё, то ли дети вернули ей утраченную женскую уверенность и ощущение стабильности и равновесия, но ей стало всё равно.

Решив пока ни во что не посвящать Антонио, Лючия дождалась следующей вечеринки и с изумлением обнаружила, что не ревнует мужа, даже если не знает и не видит, чем он занят в соседнем зале. Эта перемена не ускользнула от Антонио, но, поскольку скандала не последовало ни сразу, ни позже, он решил дать жене время разобраться самой и просто быть рядом, удвоив внимание.

А Лючия откровенно наслаждалась своим новым состоянием. Такой удовлетворённой и свободной она не чувствовала себя, наверно, со студенческих времён. Даже скандалы прекратились. Те несколько месяцев до середины лета 1974 года на Кипре стали самым счастливым временем за все годы брака.

Они были в такой эйфории, настолько заняты друг другом, что даже вечеринки отошли на второй план. Лючия поняла, что снова беременна, и уже собиралась обрадовать Антонио, но не успела. Потеряв на какое-то время связь с реальностью, они перестали замечать сгущавшиеся над Кипром политические грозовые облака, и пролившийся бомбами ливень турецкого вторжения застал их врасплох.

В первый же день они с детьми и Арто попытались выехать в Пафос – о Ларнаке можно было уже забыть – и сесть на самолёт до Рима или хотя бы до Афин, но все дороги были забиты беженцами из Фамагусты и Никосии. Вернулись на виллу, загрузили «Кавуки» всем необходимым и решили назавтра идти до Пафоса по морю. Хорошо, Арто на мотоцикле окольными путями удалось доехать до аэропорта, однако новости он привёз неутешительные – самолёты не летали, билетов не было ни за какие деньги.

К утру появились слухи о прекращении огня, родители из Италии обрывали телефоны, умоляя их всё-таки прорываться домой, но они решили отсидеться на вилле.

Следующие четыре недели стали для Лючии самым страшным воспоминанием в жизни. О беременности она решила молчать, благо тошнило не сильно, спасали зелёные яблоки и лимоны, но низ живота поднывал. Лючия старалась отлёживаться и как можно меньше бывать на людях.

Друзья и родственники, жившие неподалёку, ежедневно приносили известия о жестокостях с обеих сторон. На вилле с самого начала работали бок о бок греки- и турки-киприоты, как, собственно, они и жили на острове больше трёх столетий, а тут тоже начались драки. Антонио и Арто не успевали гасить конфликты среди персонала, но споры не утихали и в гостиных.

Смотреть на то, как рвётся на части и любимый остров, и всё окружение её семьи, у Лючии просто не было сил. Подруга – православная киприотка-гречанка, лучший друг Антонио – армянин, второй – грек, муж родственницы – вообще непонятно, как считать: отец – грек, мать – турчанка…

Здешняя приходящая няня, Зишан – тоже турчанка из соседней деревни. С начала конфликта она была перепугана так, что едва могла работать, и каждый вечер торопилась в Тохни к мужу и сыну, пока Лючия не предложила им всей семьёй остаться на вилле, ведь работа для мужчин там была всегда. Пару дней Ахмет и тринадцатилетний Тарек проработали нормально, а потом всё-таки ввязались в спор с их добрейшим садовником, ходить дальше под началом у грека отказались и вернулись домой. Бедная Зишан в ногах у Ахмета валялась, умоляла остаться. Не помогло. А на следующий день из Тохни на виллу прибежала с новостями девочка-соседка… Всех турок-киприотов – мужчин и подростков их деревни – бойцы ЭОКА-Вита погрузили в автобусы и повезли к Лимассолу. Девочку Лючия оставила с Зишан, та совсем не в себе была, и бросилась к Антонио. Муж с Арто тут же поехали в город – телефонные линии не работали – и вернулись только к ночи. Новости принесли страшные. Кто-то видел два автобуса по дороге в горы, кто-то слышал выстрелы около Палодии… А накануне, похоже, турецкие войска снова пошли в атаку.

Антонио задействовал все свои связи и договорился о том, что её и детей посадят на самолёт в Пафосе, выезжать надо немедленно.

Лючия всё необходимое держала собранным ещё с той первой неудачной попытки. Дети лишних вопросов не задавали – весь последний месяц они оба с Антонио старались быть с ними каждую свободную минуту, объясняли, что могли, готовили к тому, что, возможно, придётся уезжать, и быстро.

А вот Зишан… Лючия не знала, как собраться с силами. Первый раз в жизни она несла человеку такие плохие вести. Поднявшись наверх в комнату няни, не сразу решилась отворить дверь.

Шустрая девчушка-соседка, умничка, за время её отсутствия умудрилась сбегать на кухню, принести еду, чайник, напоить Зишан успокоительными травами и сейчас сидела подле уснувшей няни, рассматривала детскую книжку сказок. Когда Лючия вошла, быстро захлопнула её и положила на прикроватный столик. Лючия взяла книжку и снова вложила девочке в руки – мол, твоя, держи. Та просияла, прижала к себе книжку, и Лючия ощутила острый укол жалости и стыда – что там, в деревне, сейчас чувствует её мать, не побоявшаяся отпустить дочку посреди этого кошмара за несколько километров, ведь наверняка отца или брата девчушки тоже увезли в одном из тех автобусов…

Погладив девочку по голове, Лючия принялась будить Зишан. Выслушав хозяйку, та несколько минут молча сидела на кровати. Потом что-то сказала девочке по-турецки, и та, став вдруг очень серьёзной, сдвинув бровки, замотала головой, встала со своего места, уронив книжку.

– Что, Зишан, что?

Ни слова не говоря, Зишан поднялась, взяла девочку за руку, и они вышли из комнаты.

Книжка так и осталась лежать на полу.

Лючия в изнеможении опустилась на кровать, застонав от сильного спазма внизу живота, и через минуту под ней растеклась горячая лужа. Пришлось приподняться. Так и есть. Тёмно-красное пятно не оставляло никакой надежды.

Ребёнка она потеряла.

Громко позвала на помощь, но все, вероятно, уже собрались в центральном дворике виллы, как хотел Антонио.

Хорошо, её спальня близко. Она справится. Только бы продержаться до самолёта. Всего несколько часов. Антонио она скажет потом.

Лючия продержалась. Но вот Антонио ей пришлось всё выложить в последнюю минуту, уже около трапа – идти по ступенькам вверх Лючия не могла, кровотечение усилилось, и муж внёс её в салон на руках, даже не пытаясь прятать слёзы.

Задерживать рейс дольше они не могли, а Антонио не мог лететь с ними, и так командир экипажа взял на себя ответственность за Лючию и детей, по-хорошему её надо было везти в ближайший госпиталь. В Риме у самолёта её ждала скорая, а Антонио связался с родителями, и детей встретили тоже прямо у трапа.

Операция прошла успешно, несмотря на кровопотерю. Антонио был с ней на связи ежедневно. Он вернулся в Италию через пару недель вместе с Арто, убедившись, что все дела на вилле и вообще на Кипре будут завершены должным образом. Они приехали бы и раньше, ведь предполагалось, что вилла будет законсервирована, большинство персонала рассчитано, а бизнес свёрнут. Но оказалось, что помощь Антонио нужна оставшимся без крова друзьям из ныне оккупированных территорий – части Никосии, Фамагусты, Кирении… Несколько семей – не только друзей, но и практически незнакомых людей, встреченных по дороге в самом отчаянном положении, Антонио привёз на виллу сам и поселил там до лучших времён. Зишан с дочерью тоже наконец добрались до «Мераки» с маленьким узелком, бросив и дом, и хозяйство. Обе не переставали плакать. О муже и сыне Зишан никаких вестей так и не было. Антонио помог бедной женщине уехать из Тохни на Северную сторону и дал денег, как и её соседке. Оставаться в деревне, куда начали прибывать с захваченной части этнические греки – тоже в основном женщины с детьми, но иногда и целые семьи, – стало небезопасно.

Конечно, греков-киприотов, сорванных с насиженных мест, было несоизмеримо больше, люди ночевали в гаражах и во дворах у друзей или родственников, в палатках, каких-то времянках, и таких лагерей было уже больше десятка. В Лимассоле и других городах спешно решили строить целые кварталы небольших домиков и «поликатикио» – многоквартирных комплексов, но на это уйдут годы. А пока в деревнях по обе стороны буферной зоны новоприбывшие с тяжёлым сердцем занимали дома уехавших… Весь остров пришёл в движение, как подожжённый муравейник.

Хороших новостей просто не было. Стало известно о массовых убийствах греков-киприотов в Аше, Сисклиросе, Прастио, Эптакоми… Они сами потеряли нескольких друзей и людей, которых считали близкими. Но главной потерей был их нерождённый ребёнок. Антонио ни единым словом не упрекнул Лючию, но та и сама винила себя, что приняла решение за них обоих. Возможно, если бы Антонио настоял на немедленном отъезде, пока была передышка после первого удара, это спасло бы маленькую жизнь, но что теперь…

Наплакавшись друг у друга в объятиях, они договорятся, что эта страница в их совместной жизни перевёрнута, и что лето 1974 года они больше никогда вспоминать не будут.

Со временем боль начала притупляться. Рана подзатянулась, но ныла, как после ножевого ранения, когда нож ломается, дойдя до кости, и обломок лезвия так и остаётся в теле, при каждом движении напоминая о себе, сколько бы времени ни прошло.

Вилла «Мераки» – любимое детище Антонио – будет тянуть его к себе, и через несколько лет он туда вернётся. А вот Лючия закроет для себя Кипр навсегда.

Они пытались жить как раньше, снова начали устраивать свои знаменитые вечеринки, но Лючия больше не испытывала от их авантюр былой радости. Повторить счастливые дни того лета им больше не удалось – в какой-то момент Лючия поняла, что её отношение к Антонио поменялось, чувства стали скорее родственными. А с момента повторного попадания на её орбиту Эдуардо она вообще начала избегать близости.

Где-то в самом начале семидесятых Эдуардо, один из постоянных клиентов галереи, оказался однажды на их вечеринке, далеко не самой горячей, увидел Лючию совсем с другой стороны и стал с тех пор самым преданным её поклонником. Он не исчезал с радаров никогда, хотя Лючии даже на вечеринках и в голову не могло прийти иметь дело с мальчишкой явно лет на десять-двенадцать её моложе, тем более – с клиентом. На все её резонные возражения этот упрямец твердил, что умеет ждать, а пока пускай синьора Лючия привыкает – он всегда придёт ей на помощь, что бы ни случилось. Несколько раз она ловила его на слове и просила о каких-то пустяках, и Эдуардо не подвёл её ни разу. Младшему наследнику обедневшего, но знатного тосканского рода было позволено распоряжаться временем по своему усмотрению, как он шутил, только чтоб не мешался под ногами у старших братьев. Из семейных обязанностей на нём лежала эпизодическая проверка семейных счетов – с начальной школы мнемоник Эдуардо с лёгкостью считал в уме и вылавливал «блох» в любых расчётах, – а также пополнение фамильной коллекции искусства и антиквариата, что он тоже делал исправно, обладая превосходным вкусом. Так что остальное время он с полным правом мог посвятить капризам понравившейся ему женщины.

Лючии было приятно. Тихая настойчивость Эдуардо льстила самолюбию, особенно после нескольких лет отсутствия социальной жизни по причине рождения детей, и она со временем стала выделять его из толпы остальных обожателей. Разрешала свозить себя пообедать в Лидо ди Остиа, прогуляться там по набережной, если скучала по морю, сопроводить в кинотеатр. Собеседником он оказался интересным, и вскоре они стали хорошими приятелями. А поскольку Лючия была всё-таки женщиной любопытной, на одной из ближайших приватных вечеринок она подвергла не помнившего себя от счастья Эдуардо самой дотошной проверке прямо на глазах мужа. Результат её приятно удивил, она решила закрепить успех один на один, подальше от чужих глаз, и увела Эдуардо в свою спальню, чего не делала до этого никогда. Эдуардо совсем обезумел, ласкал так, будто от этого зависела жизнь, и Лючия позволила ему всё, что он хотел. Она тоже любила эту животную позу, зная, как по-звериному красиво выглядит её тело сзади. Дала ему скрутить её длинные волосы жгутом, намотать на руку и медленно потянуть на себя, а потом сделала вид, что хочет вырваться. Эдуардо, забывшись окончательно, порвал на ней остатки одежды и обрушил на Лючию такой водопад страсти, что вернуться потом к гостям она смогла, только заново сделав мейкап и полностью сменив наряд, а его самого пришлось выводить чёрным ходом, одолжив плащ, поскольку его одежда восстановлению не подлежала.

В тот вечер Лючия чувствовала себя полностью удовлетворённой результатами эксперимента и не сразу поняла, какой ящик Пандоры открыла. Окрылённый Эдуардо начал планомерную осаду, ибо вечеринки вечеринками, но он теперь хотел большего. Сначала прислал несколько комплектов непомерно дорогого белья и платьев взамен порванных в их первую ночь. Зачастил в галерею, находя всё новые поводы для покупки подарков семье и самых изысканных украшений, которые порывался тут же преподнести Лючии, пока та не устроила ему первый скандал – ещё не хватало: если уж он хочет её побаловать, то неужели не соображает, что это не должны быть работы её же собственных ювелиров? Что, Виа Кондотти «пересохла», «Дамиани» и «Булгари» внезапно обанкротились? Хорошо, если не хочет нести деньги этому «вульгарному» греку, пусть наведается к французам, всё равно Кондотти за углом, а ей давно нравится бушероновская змеюка, хотя по части яда Лючия сама ей фору даст, уж заставит её поползать, та сама из кожи выпрыгивать начнёт!

Хорошо, Антонио тогда был в отъезде, но она хоть душу отвела… Эдуардо же смотрел на разъярённую Лючию в немом восторге. Не прошло и часа, как он снова появился у дверей галереи с аккуратной, но увесистой коробочкой от «Булгари» – с козырей зашёл, сразу со змеиного браслета, а что, у них серпентарий ничем не хуже бушероновского. И это было только начало. Через неделю она уже просто не знала, куда от него деваться. Спас её очередной отъезд с детьми на Кипр. Только там она решилась рассказать Антонио, что, кажется, переборщила с экспериментами, опустив буквально пару деталей.

Муж даже почти не смеялся. Выразил готовность помочь чем угодно – поговорить, отлупить, отравить… Сказал, что Эдуардо, вообще говоря, – прекрасный парень, и только такая восхитительная женщина, как его жена, могла столь глобально сбить беднягу с толку и лишить остатков разума. И что он готов пожертвовать клиентом, если Лючии так будет легче. И слава богу, что разводы теперь в Италии разрешены, он может не опасаться за свою жизнь на случай, если его любимая жена захочет свободы.

Как же Лючия любила Антонио за эту изящную заботливую лёгкость, с которой он всегда раскладывал по полочкам и решал все их проблемы… Большинство людей проблемы себе и другим только создают.

Когда они вернулись в Рим к началу сезона, Антонио настоял, чтобы они собрали несколько друзей и клиентов на обед и непременно пригласили Эдуардо. Долгий летний отдых определённо пошёл тому на пользу – ничто не напоминало Лючии полубезумного поклонника, с которым она не знала, что делать перед отъездом. Ни одного лишнего слова не было сказано между ними. И вряд ли хоть словом по поводу произошедшего обменялись мужчины.

Но Антонио был с Эдуардо так сердечен, так предупредителен, так искренне и тепло обнял и пожал руку при встрече, давая понять, как хорошо понимает, какие демоны сейчас терзают его душу, что благородный Эдуардо не мог не оценить жеста.

С того вечера он больше ничем не потревожил Лючию. По-прежнему заходил в галерею, правда, делал это всё больше в её отсутствие. Присылал цветы на все праздники, но звонить перестал, отошёл в сторону, и Лючия даже иногда скучала по их разговорам и по его обществу. Зато так было спокойнее. Будучи довольно непредсказуемой сама, она опасалась непредсказуемости в окружающих.

Толпа поклонников вокруг неё не редела, и года через три она почти забыла об Эдуардо, вспоминая его, когда надевала змеиный браслет и раз за разом спрашивала себя, почему так и не отослала его обратно дарителю.

И вот теперь Лючия позвонила Эдуардо сама. Из больницы, когда Антонио ещё сворачивал дела на Кипре. Был конец августа, суббота, её родители забрали детей во Флоренцию догуливать каникулы, персонал тоже, пользуясь её отсутствием, разъехался на выходные. А она так извелась в больнице за прошедшую после операции неделю, что перспектива проскучать одной до понедельника в четырёх стенах палаты не прельщала её совсем.

Эдуардо уже был в курсе случившегося и, к изумлению Лючии, сразу же согласился вывезти её немного проветриться, а к вечеру вернуть обратно. Приехал с цветами, какой-то повзрослевший и худой, бережно, но сдержанно обнял Лючию, шепча соболезнования…

Она хотела заехать домой переодеться и не сразу вспомнила, что была без ключа – Лючия попала на операцию сразу с самолёта, и все вещи забрали домой, да и зачем ей нужен ключ – они же путешествовали всей семьёй, с Антонио и Арто. Смешно, что она не вспомнила об этом раньше.

Стоя перед запертой дверью своего дома, она жутко разозлилась, но Эдуардо быстро сориентировался и повёз на Кондотти, где Лючию за полчаса одели как для воскресного круиза, да ещё со скидками. Пока она примеряла новые короткие платья, радуясь, что хотя бы скинула вес за последние недели, Эдуардо выбрал несколько вещей для себя и даже отнёс их в машину, где его пакет скоро затерялся среди свёртков и пакетов Лючии.

Через час они домчали до Остии. Эдуардо снял номер в отеле, чтобы Лючия могла спокойно принять душ и переодеться к ужину, и сел в одно из кресел, развернув его спинкой к ванной комнате, чтоб никого не смущать. Когда Лючия позвала его помочь с застёжкой, он не ожидал увидеть её с платьем в руках и даже без белья – Лючия пыталась высвободить край тонкой ткани, застрявший в молнии. Видит бог, он честно боролся все эти три года, устыдившись, что поставил себя в дурацкое положение перед Антонио. Он поклялся перестать преследовать его жену и только соблюдал данное самой Лючии обещание всегда быть рядом, если понадобится. Свёл общение почти к нулю. Но видеть её так близко, слышать её запах, касаться её рук и не чувствовать себя мужчиной – сам Всевышний не мог бы требовать такой жертвы, это было выше всяких сил.

Лючия не сопротивлялась, наоборот, а Эдуардо было очень важно убедиться, что она разделяет его желание. Значит, эти три года он ждал не напрасно, и теперь всё будет совсем по-другому.

Другим было действительно всё. После всего пережитого Лючии хотелось удовольствия прежде всего для себя, эгоистично, бесстыдно, резко… И Эдуардо после трёх лет разлуки хотел того же – только отдавать, только насыщать её голодную плоть, наполнять собой, не давая шанса проголодаться снова… В этот раз они совпали, как две части хитрого древнеримского кольца-головоломки, после долгих бесплодных усилий новичка вдруг попавшие в знающие ловкие руки.

В Рим вернулись только утром понедельника с чётким осознанием, что жизнь их обоих кардинально поменялась.

Бизнес галереи Кастеллани тоже претерпел тем летом большие изменения. Тогда они думали, что контакты с Кипром прерваны очень надолго, и Антонио пытался перенаправить усилия в новое русло. Одновременно вёл переговоры с университетами Болоньи и Рима, для студентов которых он периодически читал лекции по Итальянскому Ренессансу, о возобновлении курса. В Болонье давно были готовы видеть его штатным профессором, но по искусству античности, а сейчас как раз освободилась вакансия, подходившая Антонио, как перчатка. Что ж, от Флоренции до Болоньи всего полтора часа на машине, их второй галерее тоже не помешает внимание патрона, но ему претит идея проводить так много времени вдали от Лючии и детей.

Лючия, сгорая от стыда и почти ненавидя себя, уверила мужа, что в новых условиях Болонья – просто идеальное решение. А в выходные она сможет привозить детей во Флоренцию – это же как раз на полпути. В их римской галерее она справится, тем более что… ей сейчас как раз не помешало бы побыть одной… Некоторое расстояние пойдёт им только на пользу.

Почему ей показалось, что Антонио согласился слишком легко? Даже с облегчением? Но думать об этом было некогда. Эдуардо был готов молчать до Рождества, но его очень мучило, что они ничего не сказали Антонио сразу по приезде. А Лючия не понимала, готова ли она всё поменять, и если да, то на каких условиях, ведь у них с Антонио дети…

На Рождество Антонио вернулся, и Лючия поняла, что с лета изменилась не она одна. Всё это время Антонио продолжал вести привычный образ жизни, несколько раз за прошедшую осень устраивал в их флорентийском доме шумные вечеринки, от участия в которых она отговаривалась занятостью в галерее. На вопрос, должен ли он отменить веселье, Лючия горячо возражала, каждый раз напоминая мужу, что больше его не ревнует, хотя любит сильнее прежнего. Антонио в своей обычной манере начинал сокрушаться, что, очевидно, ревновать теперь должен он, но за шутливым тоном Лючия уже улавливала грусть. Не обиду, а именно грусть.

Эти несколько месяцев врозь действительно были хорошей идеей. Они оба успокоились. Муж сам предложил сесть и обсудить, как действовать дальше, словно то, что им предстоит расстаться, было уже делом решённым. У Лючии будто камень с души упал. Антонио снова просто взял и решил задачу, не требуя никаких объяснений. Да она тогда и себе не могла ничего объяснить, знала только, что хочет чего-то другого.

Хочет ли она развода прямо сейчас? Нет, упаси Господь: дети, родители, бизнес, галерея, клиенты – столько скандалов сразу она не выдержит, для Италии развод до сих пор страшней чумы.

Хочет ли разделить бизнес? Тоже нет, и она надеется, что они будут продолжать работать вместе, даже если разведутся – они прекрасная команда.

Хочет ли жить вместе с… Ну о чём ты, мы же взрослые люди, на всё нужно время, может, через несколько лет, когда вырастут дети.

Даёт ли она свободу Антонио? Ты всегда был свободен, ты же знаешь, но спасибо, что учитывал мои причуды… Конечно, делай, что сочтёшь нужным…

Естественно, никто ничего не афиширует.

Да, так и есть, – семья остаётся семьёй, делаем общее дело, растим детей, просто теперь не спим вместе. Идёт?

Ну и отлично, давай я тебя обниму! Близкие. Родные. Навсегда…

Вот и всё. Когда на рождественский обед приехал Эдуардо, муж предложил ему аперитив и на пять минут увёл в библиотеку. Остальные гости и не заметили, да и мало ли какие дела у антиквара с его давним клиентом. Оба вышли к столу растроганными, а у Эдуардо глаза были чуть ли не на мокром месте. Антонио был всё-таки мастер разрешать неловкие ситуации.

Следующие четыре года прошли именно так, как они и договорились. Антонио преподавал в Болонье и Риме, курировал в основном галерею во Флоренции, вместе с Лючией они продолжали выезжать в Лондон, расширяли бизнес по всему Средиземноморью, только Кипр пока оставили в стороне. Дети росли, купаясь в любви и внимании обоих родителей, разъезжая между Римом и Флоренцией.

А потом Антонио пригласили в СССР, в Москву, в самый престижный советский университет. Было бы глупо отказаться. Детям был обещан Ленинград, бывший Санкт-Петербург, на какие-то белые ночи, а на Рождество, как всегда, они все собрались в Риме.

Тогда-то Антонио и объявил, что готов к разводу. Лючия понимала, что рано или поздно они к этому придут, но всё-таки сообщение застало её врасплох. Конечно, всё это время у него были какие-то женщины, с кем-то из них она была знакома, но развод? Она снова ощутила забытую, казалось, ревность, но справилась с собой, и вскоре мимолётное тоскливое чувство отступило. В конце концов, она счастлива с Эдуардо, нельзя быть такой собственницей.

Они с Антонио наведались к адвокатам и запустили процесс. Антонио сразу дал понять, что для неё и детей не изменится ничего, что при любом раскладе он позаботится о будущем Паоло и Кьяры-Лу, но хотел бы быть честным в новых отношениях.

Летом стало ясно, что в Италию Антонио вернётся уже не один. Эдуардо воспринял известие с непростительным энтузиазмом – так и не привык за четыре года, что конкурировать с Антонио ему больше не нужно. Дети хлопали в ладоши. Они с Антонио постарались на славу – Паоло и Кьяра-Лу вполне в духе семидесятых приняли спокойно и её нового спутника жизни, и не могли дождаться знакомства с новой пассией отца. А вот Лючия с Арто ворчали. Непонятно, чего ожидать от этой русской тёмной лошадки, которая на двадцать с лишним лет моложе профессора. А когда Антонио поставил их перед фактом, что она тоже будет работать в галерее, подозрения Лючии только окрепли.

Арто встретил их в аэропорту и сразу отвёз в галерею – Антонио окончательно перебрался туда как раз после Рождества, и Арто к лету привёл квартиру над офисом в надлежащий порядок. Но на расспросы, что там за новая фифа, да как выглядит, да как разговаривает, Арто лишь хмуро отмалчивался и пожимал плечами, чем вконец разозлил Лючию. Но вроде хоть по-итальянски говорит, и то хорошо.

Ближайшие выходные они с Эдуардо и детьми проводили во Флоренции и разминулись там с Антонио и его пассией буквально на несколько часов, а потом те улетели в Лондон, и знакомство пришлось отложить до их возвращения. За неделю Лючия почти успокоилась и решила, что должна помочь бедняжке освоиться в новой обстановке – она слышала, что моды в Советской России попросту не существует, и боялась даже представить, как одета простая русская студентка.

В понедельник она приехала в галерею прямо к открытию.

Антонио уже был занят с какой-то клиенткой, судя по всему, венецианкой или неаполитанкой, очень красивой и молоденькой. Белая рубашка, чёрные укороченные брючки-дудочки, бежево-оранжевые мокасины Феррагамо, перекликающиеся с длинными рыжими волосами…

Лючия прошла в мастерскую положить сумку, вернулась в зал через минуту и подошла поздороваться и спросить, какой сварить кофе для покупательницы.

Хорошо, что не успела открыть рот!

– Доброе утро, дорогая, познакомься, это синьорина Реджина Росси, я как раз показываю ей фронт работ, раз уж она будет помогать нам в галерее.

Синьорина с улыбкой повернулась к Лючии.

– Синьора Лючия, я так рада! Надеюсь, что смогу быть полезной.

– Доброе утро, синьорина! Что ж, наслышана и счастлива убедиться: слухи о вашей красоте не преувеличены. Антонио, дорогой, ты превзошёл сам себя!

– Синьора Лючия, вы очень добры! Я как раз спрашивала Антонио, чем я могла бы здесь себя занять в первую очередь. Как вы думаете?

Надо же, у этой девчонки превосходный итальянский. А вот зачем Лючия соврала? Наслышана она, как же. Антонио молчал как рыба, сколько она ни выспрашивала.

Ну ничего, пусть думает, что Антонио с ней по-прежнему близок и делится важными вещами. Лючии потребовалось всё её самообладание, чтобы продолжать беседу.

– Синьорина Реджина вполне могла бы заняться каталогами, как ты считаешь, дорогой? Я покажу, какая у нас тут система, но, возможно, свежим глазом…

– Ну, если система работает без перебоев уже много лет, зачем её менять? Лучшее – враг хорошего, у вас ведь тоже так говорят?

А она совсем не глупа, эта синьорина Реджина. Может ли это впоследствии стать опасным? И красива, дьявол её забери! Стройная, ни граммулечки лишней!

Лючия раздражалась, не желая признаваться даже самой себе, что опять чуть ли не ревнует. Сама она борется с лишним весом много лет, с момента рождения детей, а этим девицам всё даётся без видимых усилий. Где справедливость, спрашивается? Ну ничего, в своём деле Лючия пока любых молоденьких за пояс заткнёт, всем придётся у неё на посылках побегать.

И Лючия начала с большими предосторожностями вводить новенькую в курс дела, не отказывая себе в удовольствии изредка её шпынять, правда, исключительно по делу. Ну, почти…

Но не прошло и месяца, как ей пришлось признать, что «свежая кровь», новая молодая энергия бизнесу только на пользу. Шёл горячий сезон, в галерее толпились туристы, Реджину всё чаще отрывали от каталогов, потому что не хватало рук в магазине. Лючия уже убедилась, что по-английски та говорит немногим хуже, чем по-итальянски; что с покупателями помоложе явно быстрее находит общий язык именно Реджина; что вообще ей, Лючии, стало гораздо легче и приятнее работать – Реджина создавала вокруг ощутимое поле дружелюбия и поддержки. Не спорила, всегда прислушивалась к советам Лючии, а если и выдавала какую-то свою мысль – всё было по делу и вполне в духе галереи Кастеллани.

Сам Антонио носился с новенькой как с писаной торбой, но тоже для пользы дела, объясняя девчонке основы продаж и люксовый маркетинг. Лючии и самой не мешало вспомнить азы, с её безбрежным характером держать себя в рамках с капризными клиентами ей не всегда удавалось, как Антонио ни просил.

Он всё время повторял, что самое страшное в их бизнесе – это даже не чрезмерная жадность и отсутствие гибкости и понимания клиента, а агрессивный маркетинг. Потому что он чаще всего – одноразовый. Даже если покупатель прогнётся раз, он больше не вернётся. Никто не любит чувствовать себя использованным. Запрещённые приёмы – «Это для вас слишком дорого!» – никогда, что за удар ниже пояса! Даже техасцам, даже арабским шейхам – не надо! И уж тем более не надо так говорить людям, которые выглядят слишком просто и недорого одетыми. Если это небогатый человек, который решился на дорогую покупку, может быть, всего один-два раза в жизни, – сделай так, чтобы у него остались об этом самые лучшие воспоминания. Это главное, для чего мы работаем. Создаём людям прекрасные воспоминания.

Ну и среди людей с деньгами не редкость устраивать себе изощрённое развлечение – доставать надменных лавочников и их помощниц, ещё более надменных вчерашних деревенских девочек, нашедших себе чистенькую работу в городе и приобретших первые признаки внешнего лоска. Ковырнуть аккуратно эту тонкую оболочку притворной вежливости и наблюдать, как из-под неё вылезают вечно голодные зверьки неудовлетворённого тщеславия и агрессивного невежества. Заставить выказать открытое презрение, а затем открыть кошелёк, набитый купюрами, насладиться эффектом и оскорблённо покинуть лавку. Или даже сделать покупку – почему бы не совместить приятное с ещё более приятным – и наблюдать, как на их лицах снисходительное нетерпение и досада сменяются льстивым подобострастием. Так что со всеми – ровно, с улыбкой, приветливо, уважительно, дружелюбно.

Девчонка слушала с горящими глазами, записывала, запоминала, применяла свежеполученные знания с большим энтузиазмом, и, кажется, совершенно не пыталась никоим образом с ней соперничать.

И Лючия сдалась. Она так устала за эти последние несколько лет подгрызать себя из-за Эдуардо, так утомилась от вечного благородства Антонио, что сама уже была готова сосватать ему кого-нибудь из общих знакомых. А тут не только проблема решилась, и они с Антонио теперь снова были на равных, но и Реджина ей со временем стала глубоко симпатична. Если бы это не смотрелось уже совсем дико, Лючия не против была назвать её своей подругой. Самое смешное, что и Реджина была только за.

Они полюбили совместный шопинг и часто после него отправлялись куда-нибудь на кофе или на бокал просекко. Иногда за Лючией заезжал Эдуардо, тоже втайне благодаривший Бога за появление Реджины. И тогда оба исчезали, посылая Реджине воздушные поцелуи, чао-чао. А иногда Антонио привозил детей, и они ехали обедать всей большой семьёй, и Лючии уже казалось, что по-другому и быть не может. А главное – по-другому она не хочет.

Её пасьянс сошёлся.

Глава 12. Очаровательные синьоры Кастеллани. Тайные пристрастия в первом приближении

Регина сидела на балконе комнаты 171 в глубокой задумчивости. Она едва заметила, как пролетело утро. Пора бы, наконец, выпить кофе. Как хорошо, что расторопным и памятливым барменам, отвечающим в «Форест Парке» и за room service, уже ничего не надо объяснять. Её двойной эспрессо-лунго со сливками в крохотном, не по-гостиничному изящном молочнике принесли, едва она успела положить трубку.

Кофе со сливками – это match made in Heaven, идеальное сочетание. Первый глоток на секунду отвлёк Регину от её мыслей, но лишь на секунду.

Почему её никогда не привлекали суровые герои девичьих грёз одноклассниц и однокурсниц, а позже – молчаливые, но деятельные кино-супермены? Считалось, что с тонущего Титаника или из горящего небоскрёба спасти героиню может только такой. Не рассуждающий, немногословный, сильный, простой, как правда. Что полагалось делать с таким персонажем оставшиеся триста шестьдесят четыре дня в году, если, конечно, он не усвистит спасать кого-то ещё, Регина решительно не понимала. И семейные проблемы, а затем и разводы тех самых однокурсниц, нашедших, казалось, своих непоколебимых бесстрашных рыцарей, только укрепили Регину в её мнении – годами те не могли добиться от мужей хоть каких-то проявлений эмоций, разговоров по душам и тому подобной, с точки зрения этих мужей, ерунды.

Примерно так же обстояли у неё дела с красавчиками-шармёрами. Не с банальными смазливыми бабниками, а с теми, кого принято называть донжуанами и казановами. Она честно негодовала, когда подружки жаловались: вот появится такой, осчастливит, подарит море эмоций, но при любой попытке привязать, женить – только его и видели! Правда, сильно злиться на таких мужчин даже у очень консервативных подружек получалось недолго – уж больно обаятельны. Со всеми и всегда стремятся сохранять дружеские отношения.

Но вот этой женской жажды окольцевать всех, кто под руку попался, Регина не понимала. Ну не надо его, такого, одомашнивать! С казановой или донжуаном совпасть, пересечься – большая удача, если знаешь, как с ним обращаться. И, что Регина поняла значительно позже, смотря на каком этапе его жизни! От таких верности ожидать – изначально смешно! Ну какой из донжуана муж? Или отец? Да никакой вообще, лет до восьмидесяти! Он – произведение искусства, природа его таким сделала, так зачем в её замысел вмешиваться? Так что с донжуаном, если непременно хотеть за него замуж, то только – последней женой! Когда он подуспокоится чуток. И то, если ты по-честному неровно дышишь к мужчинам гораздо старше, а это – Регина знала как никто – бывает исчезающе редко. Обычно юные «геронтофилки» главным афродизиаком считают запах кожи изысканного дорогого портмоне.

Регина поставила чашку на стол.

Упаси Господь, она никого не осуждала. Хотеть лучшей жизни для будущего потомства – это нормально, не совсем нормально – прибавлять в конце предложения «любой ценой». И не надо думать, что такая мантра пригодна только для голд-диггерш. Эта ловушка, к сожалению, универсальна. Те, кто принимал решение не от хорошей жизни, но с холодной головой, обычно понимали, что их ждёт, и обходились без истерик. В таких союзах нередко обе стороны получали именно то, чего хотели (пусть и не всегда одновременно), и ладили вполне сносно. Гораздо хуже справлялись с реальностью восторженно-безмозглые девочки, изначально не понимающие, что «любой ценой» – это про них самих. Только не зная себя можно решить, что деньги мужа закроют все их глубинные потребности и желания. И когда такие несчастные девочки в Картье и безбожно старящей их Шанель, нашедшие вдруг настоящую любовь далеко за пределами брака, который с годами стал тяжёлой и неприятной работой, рыдали у них в галерее, Регине самой было их жаль до слёз. Кто это сказал: если выйдешь замуж по расчёту, отработать придётся каждый цент?

И ещё один тонкий момент – как часто встречаются идеальные мужчины, вот прям чтоб три-в-одном? Правильно, никогда! Потому что это только женщины идеальные бывают! Раз в сто лет…

Регина усмехнулась.

Ну да, с мужчинами надо разделять. Как шутила бабушка Росси, муж – для света, гусар – для блеска и кучер – для удовольствия! Потому что секс – отдельное удовольствие, ценное само по себе, и далеко не всегда к нему по объективным причинам прилагается весь комплект. Более того, весь комплект тебе, уже по другим объективным причинам, может быть – ещё-пока-уже – не нужен. Вот тогда донжуан – самый подходящий вариант!

Это всё Регина интуитивно понимала ещё в юности, просто с тех пор научилась чётче, яснее формулировать и – да, лучше разбираться в людях. Благо жизнь предоставила ей обширный материал для изучения.

Первый тип – нарочито мужественные немногословные спасатели-мачо – попадались на пути Регины нечасто. Нет, имелись похожие среди клиентов и друзей дома. Но была ли брутальность их единственным привлекательным качеством? Или вот, Арто, например, но он – одиночка в силу своей страшной семейной истории. Хотя Арто уж точно может служить эталоном преданности и верности.

И всё же ей самой всегда было комфортнее с теми, с кем она могла всласть поговорить. И даже не об Антонио речь, хотя как раз для его поколения и мужчин чуть старше него угрюмая послевоенная мужественность, сдержанность в словах и эмоциях были нормой. Старая школа, что уж там. Как и Антонио, многие его партнёры умели решать любые проблемы, служили опорой своим семьям, успешно вели бизнес, но были при этом превосходными собеседниками, а их женщины при этом не чувствовали себя на вторых ролях. Мужья с ними считались.

Вот Эдуардо, например, новый партнёр Лючии. Положим, она заговорит и переспорит любого, но выносить её темперамент может только очень сильный и уверенный в себе человек! Антонио мог, но… там было сложно, и вдаваться в подробности Регина сейчас не хотела. И только Эдуардо сумел постепенно внушить безбрежной синьоре Кастеллани, что даже первой скрипке полагается одним глазом всегда смотреть на дирижёра. Сколько раз Регина была свидетельницей, как Эдуардо оставался абсолютно невозмутимым посреди бушующего скандала и успокаивал Лючию двумя-тремя вовремя сказанными словами. Не теряя достоинства, ни в чём не прогибаясь… Да они последние двадцать лет практически и не ссорились, хотя с братьями или с подчинёнными Эдуардо частенько бывал резок и даже грубоват.

Она взяла чашку со стола и сделала ещё глоток. Кофе начал остывать, но на вкусе это не сказывалось.

И вот теперь этот адвокат, Антонис. Регина никак не могла определить, кого он ей больше напоминает по характеру. Мужа, на которого он похож даже именем? Или всё-таки Эдуардо, с которым Регина никогда не чувствовала особой дистанции и могла подолгу разговаривать на любые темы? Или дело ещё и в возрасте? Антонио всегда оставался её любимым… «профессоре», а она – его девочкой, вечной студенткой. Десятилетия совместной жизни, их невероятная близость изменили многое, но не это.

И вот теперь с Антонисом, как и с Эдуардо, как и с большинством клиентов и партнёров галереи Регина чувствует себя… на равных? Положим, в случае с Антонисом она и сама может кое-чему его научить… как будущего бизнес-партнёра, например… Ей было не привыкать к «позиции сверху», она много лет преподавала сама, имела дело со студентами и коллегами в университете. И этот Антонис… На сколько лет она старше? Но нет, Регина безошибочно считывает его профессионализм и зрелость бизнесмена, его определённо немалый прежний опыт с женщинами. Он может сколько угодно притворяться кротким ягнёнком – хищника в нём Регина учуяла сразу. Но было что-то ещё, что её цепляло, не давало расслабиться, тревожило… Что ж, посмотрим, спросить всё равно не у кого…

Раньше у неё за спиной всегда незримо стоял Антонио, а теперь… Теперь эта прочная стена, эта глыба упала, разрушилась. И Регина – сама за себя. Теперь она может – впервые в жизни – быть только собой, ни на кого не оглядываясь?

Очевидно, только от слёз это не спасает. Регина сняла тёмные очки и вытерла глаза.

Как определить правильный кофе? Последний глоток хорош так же, как первый…

– И что, Регина, вы хотите сказать, что больше никаких проблем с первой женой Антонио у вас не возникало?

Вопрос Антониса вырвал её из задумчивости.

– Только однажды, когда финализировали их развод. Да и то – понять её было можно, она волновалась за будущее Паоло и Кьяры-Лу, боялась, что появятся новые дети, и расклад поменяется. Трудно же представить, что нас растили совсем в других условиях, с другим отношением к деньгам и тем более к собственности.

– Как это?

Регине стало смешно. Её всегда умиляла реакция иностранцев на рассказы о жизни в советской России, и она в который раз не отказала себе в удовольствии. Казалось, изумление Антониса фонило даже сквозь экран.

– Социализм, Антонис. Так, как мы его тогда понимали. Я очень долго не могла привыкнуть, что, вообще-то, деньги могут решить многие проблемы, в том числе медицинские, дома же медицина считалась бесплатной, ну в крайнем случае коробку конфет врачам носили или коньяк… Что дома и квартиры покупаются и продаются, а не выдаются тебе государством, что стоять под душем час – это непозволительная роскошь, а налоги – это очень серьёзная графа бюджета… Финансово я была абсолютно безграмотна, но и чисто по-человечески – ну как я могла претендовать на чужое? Даже не представляю, как бы я заикнулась об этом родителям. Да для них само слово «развод» было ругательным, хотя, в отличие от Италии, в СССР разводы были разрешены. У нас была «крепкая советская семья», как и у большинства знакомых. Но мы ведь жили очень скромно, и даже в случае развода делить было в принципе нечего. А тут Лючия строила их бизнес наравне с Антонио, работала, родила ему детей – было бы несправедливо лишать её привычного образа жизни.

– Надо же, на спецкурсе по Перестройке Горби нам такого не рассказывали… Но, боюсь, многие разведённые мужчины с вами не согласятся.

– Поэтому я и была с Тони, а не с кем-то из этих «многих».)) Как я могла бы доверять мужчине, который жалеет денег на детей и на женщину, которую он сам же любил столько лет? Значит, и со мной он потом поступит так же?

– Но денег может не быть.

– Тогда их нет и на новую семью, правда? Извините, Антонис, я твёрдо верю, что наслаждаться плодами нашего успеха имеют право только те люди, которые вместе с нами преодолевали трудности и препятствия на пути к этому успеху. Разделяли плохое – по праву разделяют и хорошее. Те новые жёны и мужья, которые приходят на готовое и почему-то требуют себе кусок общего пирога, испечённого задолго до них, никогда не вызывали у меня большого уважения.

– А как же вы сами?

– Потому и имею полное право так рассуждать, что мы для себя этот вопрос решили сразу и легко. И с Лючией у нас всё шло мирно, но под развод она снова начала беспокоиться, и от этого беспокойства иногда терять лицо. Ну, что поделать, она и сейчас очень эмоциональна, а тогда, если приходило время для одного из знаменитых скандалов Лючии Кастеллани, – бог мой, чужие разбегались, а свои привычно затыкали уши. Стены дрожали от её великолепного мощного контральто!

– Она и вам устраивала скандалы?

– Ну…

– Неужели?

– Она попыталась. Один-единственный раз.

– И?

– И больше этого не делала.

– Вы кинули в неё цветочком?:)

–:) Антонис, неужели я выгляжу как совершенно декоративная женщина, не способная за себя постоять?

– Да.:)

–:)

– Вас хочется защищать.

– Ну спасибо. Только это – ошибка, и, возможно, мои физические данные могут ввести в заблуждение, потому что Лючия тоже так ошиблась.

– И что же вы сделали с бедной Лючией? Вы знаете какое-нибудь кунг-фу?

Что она сделала? Регина усмехнулась, вспоминая разгневанную Лючию, которая, не разобравшись в нюансах предложенных ей условий раздела имущества, ворвалась в галерею, где в тот момент Регина была одна – Антонио уехал во Флоренцию, а ювелиры отправились на ланч. Ну и что же, разве это повод останавливаться? Выразительно потрясая бумажками, Лючия выдала краткую увертюру про мировую несправедливость и уже собиралась перейти к виртуозному «ариозо-ламенто»[14] и изложить все свои жалобы, но у Регины были другие планы. Преодолев расстояние до разгневанной «примы» двумя быстрыми шагами, она с неожиданной для своей комплекции силой встряхнула корпулентную Лючию за плечи, тут же крепко обняла и довольно громко сказала ей прямо в ухо: «Basta cosi[15]! Хватит!»

Лючия ошарашенно замолкла.

Регина почувствовала, как напряжение и дрожь, сотрясавшие тело Лючии, уходят, и разомкнула объятия.

На оторопевшую Лючию было жалко смотреть, но Регина, не давая ей времени опомниться, спокойно и быстро озвучила главное: она ни на что не претендует и претендовать не будет, детей она не планирует тоже, а документы читать надо внимательно – за Антонио остаётся только вот этот дом, где находится флагманская галерея, которая была в собственности его семьи ещё до Лючии, и вилла на Кипре, вся остальная недвижимость отходит Лючии и детям, включая галерею во Флоренции. Это больше того, на что Лючия рассчитывала, но Антонио хочет, чтобы обожаемая мать его детей была довольна.

Придя, наконец, в себя, Лючия перечитала документ и закатила глаза, поняв, где ошиблась. Кратко, но изобретательно выругалась и извинилась перед Региной тут же. Инцидент был исчерпан, но именно после него две женщины действительно стали подругами. В той степени, насколько это вообще для них было возможно, – у обеих близких подруг в анамнезе не наблюдалось никогда.

– Я не знала никакого кунг-фу, Антонис, но хорошо знала этот тип характера.

– Характер довольно пугающий, кстати. Откуда?

– Из семьи, конечно. И совсем не пугающий. Лючии я так и не призналась, но она очень похожа на мою бабушку. Темперамент бешеный, но если найти подход, – совершенно безобидная, добрейшая женщина.

– Интересно, а это наследственное?

– Что? Умение закатывать скандалы?:)

– Темперамент:)

– О да!:) Но вот по части доброты – не уверена, характером я пожёстче.

– Придётся это учитывать:)

– Да уж пожалуйста! А то, сами знаете, нанесу вам смертельный удар по интернету!

– Обещаю быть осторожнее.:) Кстати, а почему вы ей сказали, что не планируете детей? Если это не слишком личный вопрос, конечно.

– Да нет, всё просто. Когда мы познакомились, я сама была почти ребёнком и о детях не думала, мне так нравилось самой быть при Антонио капризной маленькой девочкой. Он так ко мне и относился, и даже после раздела имущества с Лючией стал шутить, что он теперь – король Лир, а меня начал называть в шутку Корделией.

– Да, сравнение напрашивается. Сильный ход, на самом деле.

– Он сработал. Лючия сразу расслабилась, и отношения в нашей «большой семье» стали просто идеальными. Так что я со своими итальянскими корнями и советской закалкой вполне вписалась.

– А потом? Только не говорите, что вы делали карьеру.

– Почему? Карьеру я делала, защищалась, публиковалась… Научная карьера, кстати, занимает очень много времени ежедневно, а у нас ещё была галерея. Мы лет десять работали, просто не поднимая головы, нам пришлось зарабатывать, чтобы как-то компенсировать потери. Были и другие причины.

– Здоровье?

– Нет, по этой части всё было в порядке. Но Тони до меня вёл очень необычную, насыщенную жизнь, а мне хотелось быть с ним всегда и… разделять его увлечения, хотя некоторые из них я приняла далеко не сразу и никогда, наверно, не принимала целиком. Есть определённый образ жизни, который никак не совмещается с детьми. Не то чтобы мы были сильно ограничены в средствах, но Тони хотел показать мне весь мир и на компромиссы идти не собирался. И на те несколько лет, пока мы не восстановили бизнес полностью, он решил, что наш мир будет по большей части сконцентрирован на Кипре. Пришло время, как он говорил, вернуть потерянный рай.

– У меня сразу столько вопросов, Регина… Какие увлечения могут быть несовместимы с детьми?

– Если подумать, то не только те, что были у нас. Но в основном – те, что не предполагают супружескую верность, конечно. Более того, когда Антонио и Лючия были моложе, им и дети не сильно мешали, но тогда и время было другое, в чём-то более раскрепощённое – сексуальная революция, свингующие шестидесятые… Да об этих… горячих вечеринках на нашей вилле до сих пор легенды ходят.

– Вы хотите сказать, что здесь, на Кипре, когда-то устраивались свингерские вечеринки?

– Почему когда-то? И сейчас они есть, поищите в Интернете. Но теперь это скорее секс-вечеринки, Антонис. Свингеры, во всяком случае, те, с которыми общались мы, предпочитали очень узкий, закрытый круг, и об этих небольших ассамблеях участники предпочитали не распространяться – то, что происходило на вилле, всегда оставалось тайной тайн. Уж не знаю, то ли я появилась в жизни Антонио, когда он начал отходить от былых увлечений, то ли, начав общаться со мной, посмотрел на некоторые вещи как бы моими глазами и не захотел, чтобы это в полной мере стало и моей жизнью тоже… Это могло быть и совпадением, но с какого-то момента он начал меня всё больше от этого ограждать. Но да, бывало у нас и такое… А вот на карнавальные вечеринки собирались до сотни, иногда до двухсот гостей.

– По меркам Кипра – смешно, здесь даже в деревнях на свадьбы до тысячи человек приглашают, а в городах и того больше.

– Знаю, но не забывайте, что вилла «Мераки» в лучшие годы была центром притяжения для очень богатых и известных людей со всего мира… А они не любят находиться в толпе, даже если все присутствующие – люди их же круга. Не каждому хочется быть узнанным. Но, знаете, далеко не все из них постоянно носили маски. На ассамблеях для совсем узкого круга это было вообще не принято, как не допускались туда и мужчины без жён или без постоянных дам – короче, без сопровождения.

– Почему?

– Прежде всего из соображений безопасности, соперничество между самцами должно быть сведено к минимуму. Мы всегда очень строго следили за балансом, и потом, всегда приятно, когда женщины тоже могут выбирать. Но знали бы вы, как трудно этого добиться даже в небольшой и знакомой компании.

– Но вы сами… не может же быть, что вы в этом участвовали. Вы такая…

– Чистая и невинная? Я же говорю – со мной почему-то все повторяют одну и ту же ошибку, видимо, свойство внешности. А я сильная, Антонис, и вполне осознавала, что происходит, и это был на тот момент мой выбор – даже если я не во всём участвовала, всё равно играла роль хозяйки дома. Так что при Лючии это началось, а при мне – закончилось. Но ваш вопрос и изумление скорее отражают ваше отношение к сексу как к чему-то грязному и постыдному.

– Нет, дело в другом. Считайте, что я – простой провинциальный парень, и у меня примитивные патриархальные представления о сексе. Не буду врать, что никогда не изменял моим женщинам, но представить, что они изменяют мне… Я ревнивый. А вы меня своими рассказами… немного запутали. Но мне это нравится. Не переставайте…

– Ой, ещё немного, и я поверю – «простой провинциальный парень»:)

– Но вообще как странно – мужчины часто разделяют секс и уважение, секс и любовь. Секс и уважение для них не всегда совместимы, и самое печальное – это когда они не могут иметь секс в том виде, о котором мечтают, именно с жёнами, причём с любимыми жёнами. И оба много теряют. Причины я понимаю, но сейчас уже даже религиозные табу понемногу смягчаются. Тем более что вы воспитывались не в строгих рамках ортодоксального христианства.

– Ну, на Северной стороне давно браки можно заключать без муллы, и в школах ислам не преподают. Здесь гораздо более гражданское общество, чем на греческой части. Вы знаете, что даже теорию происхождения видов Дарвина в греческих школах убрали из курса биологии? В учебниках теория эволюции вроде есть, а в классе учителя её просто обходят.

– Серьёзно?

– Представьте себе.

– Сложновато. Двадцать первый век на дворе… Но тогда чем объясняются ваши патриархальные взгляды? При всём уважении, конечно. Не собираюсь оказывать на вас дурное влияние))