Мир для двоих

1. Роковое знакомство. Венеция. Он и О

на нашли в лице друг друга равных и достойных спутников, но это произошло слишком поздно.

Барон Дерек фон Моргенштерн лениво растянулся в гондоле, которая везла его к палаццио дожа, где вот-вот должен был начаться знаменитый и грандиозный венецианский маскарад, продолжающийся целую неделю. Он полулежал, пока гондольер неторопливо грёб по узким каналам к месту назначения. С его позиции ему были виды верхние этажи и крыши домов, но при прохождении открытых мест весь его обзор занимали необъятные небеса. Солнце уже зашло, но на небе ещё оставались огненные полосы и малиновые разводы, хотя невысоко поднявшаяся луна уже привела с собой и бриллиантовые капли звёзд, и непроницаемую ночную тьму.

Маскарад дожа обещал стать великолепным и значимым событием в жизни каждого, кто собирался принять в нём участие. Последний подобный по своим масштабам праздник проводился в конце прошлого века, но это зрелище обещало затмить собой даже его. Некоторые начали готовиться к нему за несколько месяцев до начала, запасаясь такими масками и костюмами, которые должны были сразить человеческое воображение наповал. Дерек не сомневался, что почти каждый придёт сегодня облачённый в дорогие ткани пёстрых расцветок, а громоздкие украшения или маски будут поражать обилием драгоценных камней. В отличие от подобных разряженных на манер рождественских елей людей, его костюм представлял собой простое чёрное домино и под стать ему обыкновенную полумаску в тон. Он считал, что такой наряд позволит ему оставаться незамеченным в толпе, но в то же время он сам сможет открыто наблюдать за любыми интересующими его персонами, всюду проходя свободно и беспрепятственно влезая в гущу событий. Можно с головой погрузиться в любые удовольствия, но при этом их последствия его ни к чему не обяжут.

Венецианский гость лежал, подложив руки под голову, на спине и вспоминал свою жизнь, пока глаза его созерцали прекрасные городские пейзажи в свете всё выше поднимающейся луны. Не зря он решил приехать в Венецию именно в это время.

Барон Дерек фон Моргенштерн происходил из старинного германского рода. Ему было тридцать два года, но выглядел он значительно моложе и вдобавок был умопомрачительно красив. Его безупречная внешность сводила женщин с ума с тех самых пор, как он возмужал. Так как его родня принадлежала к крайне богатым и влиятельным семьям в стране, а он был единственным ребёнком своих родителей, то с детства не знал нужды или отказа в чём-либо. Все его прихоти сразу удовлетворялись, однако он не стал капризным или заносчивым. Его поощряли только к хорошему, а всё дурное как-то само собой отпадало. С возрастом его душа становилась всё возвышенней, и мало кто из его окружения обладал бы таким духовным потенциалом, хоть он и не получил никакого систематического образования. Он изучал, что хотел, и много путешествовал. Сперва со своим отцом, потом в небольшой компании весёлых и озорных приятелей, затем в одиночестве, что более всего подходило его свободолюбивой натуре.

В двадцать четыре года барон пришёл в мир кино. Это вышло случайно. Ему предложил главную роль в своём фильме мало кому пока известный режиссёр-самоучка. Скорее шутки ради фон Моргенштерн принял его предложение, ведь сюжет фильма не отличался чем-то уж таким особо оригинальным. На тот момент его просто заинтересовал кинематограф, и он решил, отчего бы не попробовать себя в нём. Вдобавок, жизнь путешественника-скитальца несколько ему прискучила. Он подумывал о том, чтобы занять себя какой-нибудь значимой работой, а тут как раз подвернулось это предложение.

Барон оказался способным актёром. Не сколько из-за потрясающей внешности, сколько благодаря крайне экспрессивной игре на грани человеческих чувств и возможностей фильм удостоился похвалы критиков, пристального внимания публики и сделал малоизвестного режиссёра и начинающего актёра личностями первой величины. К обоим мгновенно начали относиться как к звёздам.

Ещё дважды снявшись у этого режиссёра, Дерек затем перешёл в самую крупную кинокомпанию страны. У него не было отбоя от предложений как рабочего характера, так и связанного с женским вниманием. Он снимался до десяти фильмов в год, каждый из которых становился если не шедевром, то уж заслуживающим внимания точно. И не только из-за его характерной внешности древнеримского бога. С каждой картиной Дерек чувствовал себя всё увереннее, его манера вживания в роль потрясала и коренным образом отличалась от того, как себя вели многие другие перед камерой. В нём чувствовалась индивидуальность, и его бурная экспрессия всего-то служила выражением его гения. Вдобавок, он не был обделён и харизмой, что всегда заставляло людей тянуться к нему, в особенности, женщин. Он просто купался в их внимании, и одна вырывала его у другой на вечеринках, а он любил подшучивать, приговаривая, что бы девушки не ссорились из-за него.

Поначалу такой успех окрылял, а всеобщее внимание льстило. Ему нравилась жизнь, которую он начал вести. Барон считал, что нашёл себе применение в жизни, что его мятущаяся душа наконец успокоится. Но через семь лет даже такая жизнь кинозвезды ему прискучила. Пусть сейчас он был на пике своей популярности, но стал всё чаще задумываться, что о нём забудут, раз в кино наступила новая эра, что он не будет интересен следующим поколениям. Пусть он уже и оставил свой след, но в будущем не добьётся ничего подобного и не превзойдёт своих прошлых работ. Вот почему Дерек решил оставить мир кино, пока не стало слишком поздно. Он не желал принимать посредственные роли, понимая, что отныне ему такие и будут давать за редким исключением, потому что звук привнёс в кино новые возможности для актёров и иную манеру съёмки. Он не хотел выглядеть хуже, знать, что всё, что он делал прежде, больше не считается эталоном и вершиной, к которой другие должны стремиться. Лучше оставаться «на вершине» в памяти современников, чем участвовать в том, что перечеркнёт все предыдущие работы.

Но, даже когда он ушёл из кино, никому не объяснив истинной причины, это не избавило его от излишнего женского внимания к своей персоне. Его по-прежнему приглашали на вечеринки и разные сборища или какие-нибудь общества желали сделать его своим почётным членом. Но женское внимание больше не радовало барона и не льстило его самолюбию. Женщинам всегда хотелось от него одного и того же: их ненасытные утробы были сродни алчным собакам, которым всегда мало для удовлетворения своих потребностей. Ни одна из них не интересовалась им по-настоящему, в той мере, в которой ему хотелось. За всю его жизнь ни одна не полюбила Дерека за его душу, а ему хотелось этого больше всего на свете. Но, однако, женщины всегда были в его руках послушны как марионетки – стоило ему позвать, и любая мгновенно становилась его рабой. Он пользовался этим без зазрения совести, так как давно разочаровался в представительницах противоположного пола.

Он стал циником и перестал уважать женщин из-за этого. Относился к ним так же, как и они к нему: пользовался в своих интересах, а потом отбрасывал в сторону, как ненужный материал, но ведь и они всегда брали у него что-то, а взамен не давали ничего. Стоило ему проявить всё своё очарование, как любая была сражена им наповал, и он играл, только играл, а она верила всему, что он говорит. А некоторые не переставали боготворить его даже после того, как он бросал их.

Он устал от всего этого, его душе вновь захотелось свободы.

Поэтому барон покинул Германию и уже несколько месяцев путешествовал. Встреча своего тридцать второго дня рождения в одиночестве была для него как целительный бальзам. Так он оказался в Венеции, но, скучая по шумному обществу, решил принять участие в карнавале. На его родной земле подобных праздников не устраивали.

Тут он вспомнил свой вчерашний сон. Ему снилось, что он находится в прекрасном обществе, по преимуществу женском. Почему-то в салоне высшего общества присутствовала и молодая цыганка, хотя жемчугов на ней было немеренно, а шёлковое платье не уступало наряду какой-нибудь баронессы. Его окружали дамский шёпот, шушуканье и смешки. Он понимал: они хотят от него того же, что делали сами, а именно – подсесть к этой прекрасной незнакомке и получить от неё предсказание. Ему и самому не терпелось узнать немного о своём будущем, но ещё хотелось и подразнить несколько своё окружение, потому-то он и медлил, якобы колеблясь. Однако когда уговоры достигли своей предельной точки, он согласился. Женщина была очень красива, пусть и цыганской крови. Её обволакивала мощная аура загадочности, и Дерек почувствовал, что ему не хочется от неё уходить. И ещё он неким шестым чувством осознал, что она неравнодушна к нему, и большей частью её интересует его душа, как он всегда того и хотел. Когда она взяла его за ладонь, его словно пронзило электричеством, и внезапно цыганка заговорила тоном доброго друга, произнеся следующие слова:

– И будет наша жизнь омрачена

Из кубка глотками горького и кислого вина.

После этих слов Дерек проснулся, но они ещё какое-то время очень ясно раздавались в его ушах. Почти такими же словами однажды высказался один его хороший приятель экспромтом про одиночество, и барон прекрасно понял, что эти слова теперь пригрезились ему не случайно. Всю жизнь ему придётся страдать от одиночества, и с этим ничего не поделаешь. Такова его судьба. Или какой-то злой рок навис над ним.

Но вот, однако, и палаццио дожа. Его гондола остановилась сбоку от дворца. С этого краю почти никто не причаливал. Дерек грациозно поднялся на ноги и осмотрел свой костюм. Убедившись, что он так же идеален, каким и был, и поправив маску, он заплатил гондольеру и ступил ногами на относительно твёрдую поверхность.

– Приятных вам развлечений! – раздалось совсем рядом, причём в интонации чувствовалась некоторая доля насмешки.

Барон развернулся, намеренный узнать, кто позволил себе подобную дерзость, но поблизости никого не было, а гондольер уже отчалил. Конечно, это мог оказаться кто-то из других причаливших одновременно с ним гостей, но они, в основном, прибывали группами по нескольку человек. В конце концов, он убедил себя, что эти слова вовсе не предназначались ему, а могли быть сказаны кому угодно. Всё-таки маскарад, и люди, прячущиеся под масками, позволяют себе больше вольности, чем при обычных обстоятельствах.

Барон поспешил присоединиться ко входящим в палаццио. Он намеренно припозднился, чтобы прибыть не среди первых, а уже тогда, когда многие соберутся и начнётся празднество, и легко будет затеряться в толпе. Но, по-видимому, не он один так думал, потому что гостей всё прибывало и прибывало. И это не считая тех, кто какое-то время уже находился внутри.

Приглашений не требовалось. Вход на время вечерних мероприятий был свободным. Участие в маскараде мог принять любой желающий вне зависимости от своего положения, статуса, профессии или родины. На маскараде все маски были равны, поэтому во дворце дожа легче лёгкого было совершить задуманное: отомстить, признаться в любви, спустить всё состояние в карты и вновь отыграть его, заключить выгодную сделку, разоблачить кого-либо. Поэтому такая масса людей и стекалась сюда в этот час. Все надеялись благополучно разрешить свои дела. Крайне мало было таких, как барон фон Моргенштерн, который прибыл сюда единственно, чтобы развеять скуку.

Дож постарался на славу, зная, какое количество взыскательной публики к нему придёт. Одновременно играло несколько оркестров так, чтобы музыка постоянно была слышна вне зависимости от того, переходишь ли ты из зала в зал, ступил ли в патио или на один из многочисленных балконов или же решил прогуляться вдоль уединённых узких каналов, спрятанных в темноте, в приятной компании. Лакеи постоянно сновали туда-сюда в костюмах арапчат или слуг визиря в чалмах с перьями и крупным сверкающим фальшивым камнем: либо кроваво-алым рубином либо полным тайн ультрасиним сапфиром и разносили лёгкие закуски и деликатесы или напитки, которые будоражили душу и волновали ум. В больших залах, ярко освещённых до рези в глазах, гости могли предаться игровым развлечениям в компании; в уединённых кабинетах, где умеренное мягкое освещение создавало соответствующее настроение, можно было посекретничать либо открыть свои чувства; были и помещения с особыми световыми эффектами, где можно было предаваться необузданности своих желаний, не боясь бросить тень на свою репутацию.

Но всё же эти места были в первую очередь для тех, кто не желал отдаваться главному и основному занятию праздника – танцам. В основном же, чтобы показать себя и свой наряд и потанцевать вволю, сюда и прибывали. В первую очередь, конечно же, молоденькие хорошенькие женщины и юные щёголи. По большей части, это они занимали обширную бальную залу, одна стена которой представляла собой сплошную зеркальную поверхность, отполированную настолько, что нельзя было бы обнаружить ни единого дефекта, у противоположной стороны которой с потолка свешивались хрустальные нитки, которые отражало это самое зеркало и усиливало их блеск, отчего зала казалась шире и ярче, чем была на самом деле.

Но бальная зала являлась помещением для избранных. Прочие плясали в холле, размеры которого позволяли вместить всех желающих, так что уже при входе нужно было стараться не столкнуться с кружащимися в быстром темпе парами. Танцевали также и на первой площадке парадной лестницы. Вообще, пляшущих можно было встретить где угодно, потому что народ хотел веселиться, и энергия после выпитого и съеденного давала о себе знать. И, так как музыка была слышна отовсюду, танцевали там, где на данный момент им хотелось.

Барон аккуратно обходил танцующие пары. У него не было конкретной цели, и он просто хотел посмотреть, что представляет собой дворец дожа и чем заняты гости в разных местах. Пару раз он брался за напитки, предлагаемые арапчатами, но ничего не пил, а только пригубливал немного и возвращал бокал обратно на подносы для выпитого. Сейчас ему не хотелось затуманивать свой разум алкоголем. Он прибыл сюда, чтобы наблюдать. И он не мог назвать никакой другой побудительной причины, что заставила его отправиться на маскарад в этом простеньком костюме.

Он уже поднялся по парадной лестнице холла и теперь остановился на верхней ступеньке, облокотился на массивные мраморные перилла и смотрел вниз, на танцующие пары. Музыка незаметно сменилась. Зазвучала медленная мелодия, что давало ему возможность лучше рассмотреть разнообразие костюмов. Как уже было сказано, здесь находились люди попроще, так что, чтобы созерцать особо диковинные или роскошные наряды, требовалось отправиться в танцевальную залу с зеркальной стеной или в патио с небольшим фонтаном, куда элита выходила передохнуть и глотнуть свежей ночной прохлады.

Дереку нравилось изучать мельтешение человеческих тел. Маски скрывали личности. Это позволяло ни с кем не заговаривать и не отвечать, если не хотелось. Никто его не знал, да и сам он был никому не интересен, раз не желал включаться в общее веселье. И так приятно наблюдать за посторонними, а самому оставаться в тени! Сразу выплывает наружу вся человеческая дурость! Тут барон почувствовал некоторую долю стыда, потому что и в его жизни были такие моменты, когда он получал удовольствие, не задумываясь о последствиях, и причём тогда у него не было маски, за которой можно укрыться. Но его готовящиеся было зародиться невесёлые думы отвлёк новый приток входящих.

Чем сильнее люди опаздывали, тем вероятней это означало, что они принадлежат к высшим кругам, раз привыкли к тому, что их готовы ждать. Так что на вошедших одежда представляла собой некоторую экзотику: эскимос, привидение с головой на длинной шее, в основании которой находилось отверстие для настоящего лица, павлин, чьи драгоценности сверкали получше иного хрусталя. Надо же, в самой гуще этих разодетых кичливых аристократов находилось белое домино! Некто был одет точь-в-точь как барон. Отличался лишь цветом.

Дерек подумал, были ли у них схожие мотивы в выборе костюма, или какая-то иная причина заставила этого гостя так вырядиться. Что удивительного, но белая полумаска, казалось, почувствовала, что за ней пристально наблюдают, и вскинула голову, будто бы устремив свой взгляд прямо на барона фон Моргенштерна. От этого взгляда ему на долю секунды сделалось как-то нехорошо, снова вспомнилась та гадалка из его сна, и он решил, что стоит посмотреть, что происходит в других местах этого обширного палаццио. Тем более что новоприбывшие уже стали подходить к парадной лестнице, а ему не хотелось, чтобы белое домино прошло так близко от него.

Итак, он начал своё хождение по обширному дворцу, переходя из комнаты в комнату, из залы в залу. Нигде не принимал он участия в общем веселье, не закусывал и лишь позволял себе подержать бокалы с напитками, полюбоваться игрой света на стекле и благородным оттенком жидкости, вдохнуть аромат. Он смотрел по сторонам, наблюдал за людьми, но сам был от них далёк, как никогда прежде. Ему ничего не стоило завести новое знакомство, но он прекрасно понимал, что это ни к чему не приведёт. Из Венеции он скоро уедет, а если люди, и тем более женщины, узнают его, то всё потянется, как обычно. Им опять от него будет что-нибудь нужно, он распахнёт для них своё сердце, а затем они плюнут ему его добротой в лицо.

Несколько раз ему чудилось белое домино: то за танцующей парой, то в толпе на противоположном конце игорного зала, то в предыдущей комнате, которую он уже успел миновать – но барон убеждал себя, что это всё обман зрения. Ведь уже в следующее мгновение, когда он внимательно всматривался в то самое место, там никого не было, а простую белую ткань не так-то трудно упустить из виду среди всех этих вычурных красок. Он просто слишком близко воспринял тот факт, что кто-то надел тот же костюм, что и он. Всё это глупости – будто и другой мыслит в точности так, раз выбрал подобное, что и у него могут быть схожие неудачи в жизни и образ мыслей. Этот человек просто поленился принарядиться или ему было всё равно, в чём пойти, ведь шёл он не красоваться и плясать, а имел намного более важную задачу сделать что-то на маскараде, или он просто передумал в последний момент, когда все костюмы уже были разобраны, и решил-таки отправиться на праздник.

На какое-то время барон фон Моргенштерн выкинул всю эту идею с преследованием из головы. Всё-таки маскарад представлял собой то ещё зрелище со всей его пестротой, непрерывной музыкой и плясками до упаду. Здесь было, на что отвлечься, и в этом не было ничего плохого. Шумный праздник легко помогал отключиться от своих проблем.

Так что не было ничего удивительного в том, что Дерек совершенно неожиданно для себя вдруг столкнулся едва ли не нос к носу с белым домино, и опять ему показалось, что эта маска не сводит с него глаз и намеренно ищет сближения. Он не знал, что и думать. Мало кто знал, что сейчас он находится в Венеции, а о том, что он отправляется на маскарад, и вовсе знали только слуги в отеле, да ещё те, кто видел, как он выходил в костюме и садился в гондолу. Что ж, некоторые, по-видимому, не могут оставить его в покое даже здесь. Таким образом до сих пор продолжают сказываться результаты былой славы.

Он решил, что примет вызов и поговорит со своим преследователем, но где-нибудь в более уединённом месте. Он не хотел, чтобы кто-нибудь ещё признал в нём того, кем он когда-то был. Так что решительными шагами он направился к ближайшему выходу, ведущему в сад, уверенный, что и его преследователь следует тем же путём. Он остановился в затенённом участке под деревьями, где отголоски оркестра лишь усиливали притяжение парочки, расположившейся неподалёку, но они так были заняты друг другом, что барон не обеспокоился насчёт того, что может им помешать.

Он обернулся, придав своему телу расслабленную позу, но никого не увидел и тогда стал ожидать, но время шло, а к нему никто так и не подошёл. Белое домино не было видно вовсе. Либо оно удалилось слишком стремительно после такого неожиданного сближения с ним, и след Дерека стал для него теперь уже потерян, либо Дерек, подсознательно не желая мириться с тем, что здесь он никому не интересен, сам всё это себе напридумывал, а у белого домино и в мыслях не было преследовать его.

Ночь уже полноправно вступила в свои права. На темнейшем небе яркими рассыпанными блёстками мерцали созвездия, и зеленовато-бледный цвет ещё более поднявшейся по небосводу луны давал достаточно света, усиленного водами залива и каналов. Дерек вдохнул в себя аромат ночи, вздохнул и решил, что пора возвращаться под крышу. Он пробудет во дворце дожа ещё немного, после чего наймёт какого-нибудь гондольера и попросит покатать себя по городу. В такую чудную ночь невозможно отсиживаться в комнате. Он будет мечтать и вздыхать, вздыхать и мечтать…, а гондольер будет мерно грести, как лодочник Харон, везущий своих пассажиров по Стиксу.

Возвращаясь, фон Моргенштерн приметил чудный балкончик, откуда должен был, по его мнению, открываться великолепный вид на панораму сада. Он решил пойти туда и осмотреть окрестности сверху, но на это потребовалось время, а, когда он всё-таки добрался до желанного объекта посещения, там уже кто-то находился.

Барон, как зачарованный, остановился в нескольких шагах от балкона из-за видения, которое ему открылось. На балконе находилось то самое домино, что его преследовало. Он был уверен, что именно то, потому что больше не видел других подобных костюмов. Но… это оказалась женщина такой поразительной красоты, которая редко встречается в мире, и она, прислонившись к парапету, стояла полубоком к нему и играла своими вьющимися мягкими светлыми волосами, сняв полумаску. Свет луны придавал её белому облику фантастическое очертание, но она, казалось, была погружена в свои думы и ничего не замечала вокруг. Если бы Дерек самолично не познал множество раз горечь разбитого сердца, он воспылал бы к ней страстью – до того она была хороша, но он больше не надеялся, что когда-нибудь ему попадётся женщина, которой будет нужна только его душа и ничто иное. А ведь ему было всего тридцать два года.

Он задёрнул за собой лёгкие занавеси, чтобы никто другой не пожелал сюда войти, а если кто и направится в сторону балкончика, так сразу поймёт, что это место уединения уже занято. Как только он покончил с этим и снова повернулся к белому домино, красавица не стояла полубоком, а полностью развернулась к нему и не сводила с него глаз. Значит, с самого начала она притворялась и либо услышала его приближение, либо сразу заметила его ещё из самого сада и догадалась, что за этим последует. Вот только как она поняла, что он собирается сюда прийти? Если только он замешкался снаружи, разглядывая этот самый балкончик, но нужно достаточно хорошо разбираться в людях, чтобы разгадывать их мысли.

Обладательница же белого домино, несомненно, применяла сейчас всё своё женское очарование, чтобы заманить его в свои сети. Он усмехнулся, ведь она посчитала его наивным простачком, падким на изящных прелестниц. Но он тоже кое-что смыслит в любовных делах, поэтому собирался вскружить ей голову в отместку. Он был убеждён, что откуда-то она его хорошо знает, и в её голове зрел какой-то план в отношении него.

Так что барон фон Моргенштерн с вызовом в глазах и обворожительной улыбкой на лице подошёл к ней чуть ближе, чем полагалось между незнакомцами разных полов, и небрежно опёрся о балюстраду, как будто её красота его вовсе не трогала. Однако он отметил её глубокие синие глаза. Незнакомка оказалась из немногих, кто не тупит глазки, смотря из-под опущенных ресниц и изображая невинность.

– Зачем вы преследуете меня? – спросил он негромко, напуская на свой голос некую таинственность и склоняясь к ней ближе.

Барон свободно владел несколькими иностранными языками. Венецианский диалект не был исключением.

– С чего бы? Я вас даже не знаю, – с придыханием отозвалась она. Её голос оказался так же прекрасен, как личико и фигурка.

В молчании они буравили друг друга взглядом, применяя всё своё природное очарование. Они старались сразить друг друга, чтобы один из них обезумел от нахлынувших чувств. Но всё это было безрезультатно. Дерек знал, что остаётся непробиваем, и ему почему-то казалось, что незнакомка так же холодна внутри, как и он. Это её «приманивание» мужчин есть лишь внешнее проявление каких-то внутренних планов, которых он не мог распознать. Неужели вот так неожиданно он встретил кого-то, равного себе? Ведь впервые он не мог прочитать женщину как открытую книгу.

Тут Дерек перевёл взгляд на её наряд и отметил, что белая ткань расшита нежным растительным орнаментом серебристого цвета. На его домино был тот же мотив, но золотистого оттенка. Отметить все достоинства этой необычной ткани можно было только вблизи, о чём и поведали ему в лавке, когда он покупал свой костюм.

– У кого вы приобрели домино? – внезапно спросил он.

Слишком уж большое совпадение, если она не преследовала его и не брала такой костюм намеренно. А в совпадения барон не верил. Уже вышел из этого наивного возраста. Он был слишком небрежен, не замечая слежки, вот и позволил застать себя врасплох. Ни для кого не секрет, что женщины пойдут на что угодно ради того, что им нужно. А Венеция слишком хороша для того, что бы в этом чудном городе заниматься чем-то другим помимо отдыха.

– У того же, у кого и вы, по-видимому, – с усмешкой отозвалась она, также рассматривая его чёрное одеяние.

– Я гляжу, вы за словом в карман не лезете.

– Я многому научилась у вас, мужчин, – многозначительно ответила красавица. И послышалось ли ему презрение на последнем слове?

Он понимал, что ей должно быть ближе к тридцати, но выглядела она прекрасно.

– Дерек фон Моргенштерн, – он протянул руку.

– Эрика, – её пожатие было кратким и лёгким.

– И…? – он ожидал продолжения.

– Просто Эрика, – она помотала головой и чуть улыбнулась, словно бы в извинение того, что её имя такое простое.

– Что ж, просто Эрика, рад знакомству с вами, – он галантно кивнул.

– Взаимно. Вам ещё не успели наскучить наши мутные воды после сочных лесов Германии?

– Вы меня знаете?

Он так и знал, что это случится. Преследование бывшего актёра у некоторых особ превращалось в хобби.

– А должна?

– С вами невозможно разговаривать! – он едва сумел подавить улыбку. Эта женщина не раздражала его, скорее, с каждой проведённой с ней рядом минутой интересовала всё сильнее.

– У вас германский акцент. Я научилась различать разные акценты на слух ещё в детстве, – спокойно объяснила она, надевая маску. – И я даже в мыслях не держала преследовать вас. Честно-честно. Мы просто шли с вами одинаковыми путями по наитию.

Дереку хотелось верить ей. Она во многом напоминала его самого: манера держать себя, безупречная внешность, часто мелькающая обезоруживающая улыбка. Скорее всего, он действительно напридумывал всё то, что не являлось правдой. Он вглядывался в её лицо, но она по-иному расценила этот жест.

– Теперь вы довольны? Я ответила на все ваши вопросы? – в её голосе продолжало звучать нечто дразнящее.

Оба они пока не теряли надежды соблазнить друг друга.

– Не совсем. Почему вы надели именно этот костюм?

Она закатила глаза, но всё же ответила:

– Мне снился сон. Несколько дней назад. Я сидела в ложе какого-то большого театра. Все места были заняты, а со мной рядом сидели всё одни незнакомые мужчины. На сцене не происходило ничего конкретного, одно только быстрое мельтешение ярких пятен. Я чувствовала, что все, находящиеся со мной в одной ложе, если не враждебны мне, то полностью игнорируют меня. Для них для всех я как бы не существовала или являлась ничего не значащей персоной. В соседнем кресле сидел высокий худощавый мужчина, лица которого я не могла разобрать, и я прильнула к нему, надеясь, что каким-нибудь образом он даст мне понять, что я не одинока тут. Но он мягко меня отстранил и поднялся с места. Я тоже встала. И вот в следующий миг мы уже обнимаемся по-настоящему. Я понимала, что это нехорошо – так цепляться за совершенно постороннего мне мужчину, однако делала это, потому что более всего в данный момент нуждалась в теплоте человеческого тела.

Тут Эрика умолкла и устремила взгляд в никуда, явно заново переживая заключительный этап того, что ей приснилось.

– Поэтому я решила сегодня пойти на маскарад, – выпалила она затем.

– И надеть белое домино? – уточнил Дерек.

– Можете считать, что у нас с вами была одинаковая причина надеть этот костюм.

Он не стал исключать этот возможный вариант. И так как его неудержимо влекло к этой женщине, он придвинулся ближе и заключил её в несильное дружеское объятие. Он ожидал, что она отстранится от него с воплем или залепит пощёчину. Однако произошло как раз наоборот. Эрика сама прижалась к нему, но мгновением позже отстранилась, и он не стал препятствовать этому.

– Нет-нет, я просто хочу развернуться. Так, чтобы видеть луну над деревьями.

Он посчитал это разрешением, поэтому, когда Эрика устроилась, как ей было удобно, он опять немного приобнял её, ощущая другую жизнь и оценивая, что сейчас в его руках находится подобная красота. Их сближение произошло намного быстрее, чем это происходило с ним при знакомстве с женщиной когда-либо.

– Ну, вот ваш сон и стал реальностью, – мягко промурлыкал он ей в волосы, которые едва ли не серебрились под лучами печальной спутницы поэтов и романтиков.

– А ваш сон? – отозвалась она в своей манере вопросом на вопрос.

– Мой был лишь следствием того, что уже произошло.

Она вздохнула, как будто бы понимая, о чём он, и сочувствуя этому. И он ещё раз подивился, откуда вдруг такая полная гармония. У такой красоточки должно было быть множество поклонников, и без разницы, существовал ли в её жизни законный супруг. И это неудивительно. Но могла ли она тоже страдать? В её глазах барон не видел затаённой боли, лишь легкомыслие, игривость. Или она так хорошо научилась маскировать свои истинные чувства и притворяться даже лучше него самого?

– Это так странно, – выдохнула Эрика.

– Что?

– Я пришла сюда, не надеясь, что кто-нибудь составит мне компанию. Скорее, хотелось отвлечься, оставаясь инкогнито. Но вы нашли меня, и теперь мне не хочется уходить совершенно.

Она впервые произнесла такую связную речь, не ожидая от него ответов на свои вопросы и не напуская на себя таинственности. Ему хотелось бы верить, что она говорит от чистого сердца и что больше не пытается так явно заманить в свои сети. Он оценил, что она достойный ему соперник в любовных сражениях. И его поражало, что она говорит теми же словами, какими он мог бы выразиться сам.

– Так давайте побудем немного вместе, полюбуемся ночью и помечтаем.

Он прижал её к себе чуть крепче положенного, как будто бы предъявлял свои права на неё, и Эрика полностью расслабилась. Барон понимал, что в данную минуту ей очень хорошо, да и он, казалось, обрел, наконец, мир за долгое время.

Как жаль, что они не встретились раньше! Сейчас они могли бы быть любовниками, ищущими уединения. Или могли бы протанцевать всю ночь в самом шумном зале. Если бы эта красавица имела не только внешность, но и натуру под стать ему… Если бы он обрёл часть своей души раньше…

Сама Эрика к барону тоже испытывала нечто большее, нежели простую симпатию и привязанность с первого взгляда. Она понимала внутренним чутьём, что вот, впервые ей встретился достойный спутник по жизни, который равен ей не только по внешним данным, но и по своей природе. Она знала, что для него любовь во многих случаях такая же игра, как для неё. Он тоже с успехом окончил школу соблазнения. Она отметила в нём некоторые приёмы и ужимки, к которым прибегала сама. Она прекрасно осознавала, что с такой безупречной внешностью он растоптал немало женских сердец. Если бы она не была той, кем являлась, то, кто знает, смогла ли бы избежать влюблённости с первого взгляда в этого обворожительного красавца, и не пришлось бы собирать её сердце спустя какое-то время по частям?

Эрике было уже двадцать семь, но она выглядела прекрасно и моложе своего возраста. Её жизнь представляла собой сплошную череду обмана и лжи, тяжкой доли множества женщин, но зато подобные душевные страдания помогли укрепить ум и природную гибкость, а также закалили характер. И самое важное – ужесточили её сердце, сделав его непробиваемым к мужскому обаянию более всего.

В пятнадцать лет её соблазнил один её родственник по отцовской линии. Тогда она была наивной дурочкой, и ей льстило, что её, как ей казалось, полюбил такой важный и представительный государственный муж. И правда, какое-то время он по-настоящему заботился о ней, дал ей прекрасное всестороннее образование и многому научил. Такому, что мало кому придёт в голову обучать юную леди. Как пускать в ход разные женские штучки, как применять очарование, как владеть своими эмоциями и «включать или выключать» их в нужный момент, как получать от мужчин то, что тебе нужно, как разбивать им сердца. Она многое узнала о психологии и о том, как манипулировать людьми, в первую очередь, влюблёнными дураками. Ей открывались те знания, которые для большинства женщин оставались недоступны всю жизнь.

Когда она в совершенстве овладела всеми этими навыками, Ромеро начал поручать ей особые задания. По глупости своей она считала, что он крайне доверяет ей, тем более учитывая все его заверения насчёт того, что только она одна может ему помочь, и была счастлива исполнять для него всё, что угодно. Через какое-то время она узнала, что её действия приводят к дурным последствиям. Но Ромеро успокоил её словами, что как государственный муж он должен каким-то образом устранять неугодных для страны людей, а она его маленькая верная помощница; и это лучше – заставлять этих людей оставлять свои должности по собственному желанию, чем отправлять их в тюрьму со скандалом и опозоренным именем.

В его объяснении ей всё вроде бы казалось логичным, но она вдруг начала замечать, что былой пламенности чувств и душевных откровений между ними уже нет. То есть с её стороны всё оставалось по-прежнему, а вот Ромеро всё чаще бывал холоден, всё чаще они ругались, и он повторял, как сильно она надоела ему, несмышлёная малолетка. Но, когда ему опять становилось что-то нужно, он изображал из себя саму нежность, однако она всё больше начинала видеть, какой он лицемер, и возненавидела себя и его за то, что позволила ему с собой сделать. Её терпение лопнуло, когда она узнала, что у него есть другая. Конечно, он и прежде соблазнял разных женщин, но все они подходили ему по возрасту, а он объяснял ей, что это часть его работы, такая же часть, как у неё самой, так что она не принимала их за соперниц. Но теперь он обзавёлся ещё одной малолеткой, и Эрика узнала, что он обучает её тем же самым приёмам. Этого она не могла стерпеть.

Она ушла от него, оставив записку, в которой высказала всё, что о нём думала.

В девятнадцать лет она оказалась абсолютно одна с незначительными средствами, но была таким опытным экспертом во многих делах, пройдя хорошую суровую школу жизни, что никакие трудности не пугали её. Первое время она думала, что Ромеро выследит её и вернёт, и даже втайне надеялась на это. Она всё ещё боготворила его и была готова простить. Но этого не произошло. И она обозлилась ещё сильнее из-за того, что этот человек никогда не питал к ней подлинных чувств. Она оставила его, но для него это ровным счётом ничего не означало.

Благодаря своей внешности, гибкому уму и способностям она быстро нашла себе нового покровителя, а потом ещё одного, и ещё. Каждый раз она думала, что их чувства глубоки к ней настолько, что дело дойдёт до серьёзных предложений, но этого не происходило. В конце концов, она решила, что больше не позволит себе влюбляться, и стала использовать мужчин лишь единственно ради выгоды. Отныне она всегда играла с ними, обрела независимостью и обзавелась шикарными апартаментами в Париже. Она брала по полной всё, что хотела от них, и в подходящий момент расставалась, или одновременно имела нескольких поклонников и дурила им головы, а они оставались слепы. Отныне всегда мужчины готовы были броситься к её ногам и исполнять любые её капризы, но ни один не был способен полюбить её не за женскую красоту, а за то, что она существует как человек, за саму её суть. Она напрасно искала такого, и ей не стоило размениваться на тех, кто не был её достоин. Порой в минуты отчаяния она ненавидела свою красоту и страстно желала превратиться в страшилище.

Время шло, и она ожесточила своё сердце настолько, что мужчины в её глазах теперь являлись лишь орудиями к достижению цели. Она в совершенстве научилась крайне ловко и незаметно манипулировать ими.

И тут снова объявился Ромеро.

Он желал, чтобы она вернулась к нему. Он попытался всё объяснить. Она неверно его поняла много лет назад и повела себя по-детски. Да, у него были связи с девушками, но исключительно потому, что ему требовалось наладить некую шпионскую сеть. Но она одна единственно всегда была для него настоящей драгоценностью, и он дал ей возможность уйти, потому что её желания для него важнее всего. Вот, в чём проявляется его истинная любовь. Но теперь он хочет, чтобы она вернулась, потому что его жизнь пуста и невыносима без неё. Его вынудили оставить работу государственного мужа, но он не собирается мстить, а мечтает о покое. Рядом с ней.

В Эрике всколыхнулись все былые чувства к бывшему любовнику при этой встрече. Она посчитала, что, быть может, ошиблась в нём тогда, поэтому приняла его предложение снова попробовать начать жизнь вместе. Скоро он попросил её об одной услуге, и она исполнила её, и тогда он попросил ещё об одной, и ещё. Через какое-то время она поняла, что он нашёл её единственно, чтобы вновь начать использовать. Это было равносильно смерти для её души, ведь она поняла, что никогда никому не будет нужна по-настоящему.

И в один прекрасный день Эрика во второй раз ушла от него. Уехала в другую страну, чтобы он больше не мог её вернуть, потому что она по-прежнему любила его, хоть и понимала, что он этого не достоин.

Весь последний год она путешествовала, а Ромеро преследовал её. Где бы она не оказывалась, он в конечном итоге её находил и ненавязчиво напоминал о себе – писал душещипательные записки, умоляя в них о встрече, попадался на глаза, не пытаясь приблизиться, присылал милые подарки с просьбой о прощении без обратного адреса, чтобы она не могла вернуть их ему. Она тысячи раз твердила себе, что он хочет сблизиться с ней по единственной причине – она его лучшая ученица, и только поэтому он её так ценит, но сердце всё равно замирало при воспоминаниях о том, как прежде ей было хорошо подле него. Поэтому она продолжала убегать.

В Венеции она находилась уже второй месяц и пока не замечала никаких следов присутствия Ромеро. Хотелось надеяться, что он наконец-то понял и решил оставить её. Когда она прибыла на карнавал, то мгновенно заприметила глазами чёрное домино. В первые мгновения возникла страшная мысль, что это Ромеро, ведь он мог избрать наряд в точности похожий на её, потому что знал её так же хорошо, как она сама. Знал все её вкусы и предпочтения, потому что она росла и взрослела в буквальном смысле у него на глазах. Поэтому она незаметно кралась за чёрной полумаской, надеясь, что Ромеро каким-нибудь характерным жестом выдаст себя, и она будет предупреждена и готова немедленно покинуть Венецию.

Но, к её облегчению, это оказался совершенно незнакомый человек, и она решила оправиться после мнимых волнений и тревог в уединённом месте, поэтому отправилась на балкон, где могла передохнуть и глотнуть чистого прохладного воздуха, свободного от ароматов прошлого. Каково же было её удивление, когда тот, кого она совсем недавно преследовала, сам подошёл к ней. Однако она во мгновение ока напустила на себя вид боевой готовности к соблазнению.

Но чем дольше рядом с ней находился этот германский барон, тем сильнее она убеждалась, что он может оказаться тем, кого она так настойчиво искала всю свою жизнь. Она прекрасно понимала, что он избрал ту же тактику, что и она. Неким шестым чувством она прочитала его истинную натуру. Вот почему так легко сделала шаг навстречу, когда он предпринял попытку прикоснуться к ней.

Эрика разгадала значение своего сна. Сейчас, когда она спиной ощущала тепло человеческого тела, его обладатель казался ей ближе, чем все прочие мужчины. Если бы он только мог стать её защитником не только от Ромеро, но и от неё самой!

Данный момент был одним из немногих лучших в её жизни. С этим таинственным красавцем хотелось удалиться в безопасный мир, в котором каждый день – это беззаботный праздник.

– Вы не замёрзли? Выпить не желаете? Закусить?

Таинство очарования разрушил его голос. Эрика очнулась от воспоминаний и поняла, что времени прошло достаточно, как они оба здесь. Оркестры переключились на зажигательные ритмы, и маски потянулись к очередной порции нового буйства. Уже слышались свист, крики, даже похрюкивания. Простой народ веселился вовсю. Да и к луне стали приближаться лёгкие облачка, как саван или фата невесты, в зависимости от точки зрения. Ей бы хотелось, чтобы эти совместные мгновения длились вечно, но – увы! – бега времени ничто не замедлит.

– Наверное, стоит пойти в зал, – как-то неуверенно произнесла она, и барон фон Моргенштерн мгновенно её отпустил и отступил, чего ей до крайности не хотелось, но она и виду не подала.

Красавица начала поправлять костюм и надевать маску, надеясь, что он что-нибудь скажет, и ей не придётся прощаться с ним так скоро. Так оно и вышло.

– Хотите потанцевать?

– Охотно, – она одарила его одной из самых милых своих улыбок.

Но в дверях балкона она помедлила. Её дальнейшие слова вырвались исподволь, но их сейчас закрутило в таком водовороте, что оба не смели противиться.

– Постойте. Я хочу спросить…. Когда маскарад закончится, мы могли бы продолжить наше знакомство?

– Не думаю, – он покачал головой и посмотрел на неё грустными глазами.

В его голосе ей почудился груз тысячелетий, все сожаления влюбленных по поводу невозможного будущего.

Дереку не хотелось отпускать от себя женщину, которую он отыскал при помощи чуда. Он бы так не поступил, случись это раньше, но сейчас всё было не так просто, как казалось на первый взгляд. Их жизням не вернуть былых надежд…

– Почему? – в её голосе тоже слышалась грусть, но ещё и понимание.

Да, действительно, он отыскал равную себе.

– Слишком поздно. Слишком поздно, – повторил он ещё раз про себя. – Молодость пролетела незаметно.

Он взял за руку это белое хрупкое домино с такой же израненной душою и прибавил:

– Но ни вам, ни мне не стоит огорчаться. У нас впереди целая ночь. Длинная, долгая. Удивительная ночь.

2. Стамбул.

Судьба снова сводит их вместе.

До отправления Восточного Экспресса у них ещё оставалось несколько свободных часов. Следовало чем-то занять себя, чтобы не обращать внимания на жару, которая оказалась нетипичной для этого времени года. И это несмотря на то, что они оба были в лёгких светло-серых дорожных костюмах. Свой багаж путешественники уже перепоручили заботам обслуживающего персонала, поэтому могли бродить по Стамбулу налегке. Она во всём положилась на своего спутника, и её не особо заботило, направляется ли он сейчас куда-то конкретно для себя или же желает показать что-то именно ей. Единственным её условием, когда они сошли на берег, стало то, чтобы он не заставлял её осматривать ничего мусульманского. Сама мысль о том, что этот древний город, до недавнего времени носивший название Константинополь, был завоёван неверными, совершившими здесь много жестокостей и кощунственных осквернений христианских церквей, вызывала в ней глубокое возмущение и неприятие. Если бы маршрут можно было построить иначе, она упросила бы Ромеро вовсе миновать эту безумную страну. Но раз они в Стамбуле и с этим ничего не поделаешь, пусть хотя бы эти несколько часов она проведёт в спокойном состоянии. Ей хватило потрясений несколькими днями раньше, когда всё пошло наперекосяк.

Она снова была с тем, от кого так долго убегала. Пусть сейчас он вёл себя безукоризненно, демонстрируя поминутно свои заботу и любовь, в уме он мог иметь свои виды на неё, и в будущем в очередной раз начать использовать в своих интересах. Научившись хорошо разбираться в людях со своим богатым практическим опытом, Эрика до сих пор не могла постичь натуру этого человека. Когда ей казалось, что с ним всё ясно, какой-нибудь его поступок настолько поражал её, что она понимала – он по-прежнему остаётся для неё загадкой.

Мужчина, к чьей руке она приникла, вывел её на широкое открытое пространство, и Эрика подумала, что это, возможно, площадь, пусть и не вполне в понимании европейцев. Здесь находились какие-то объекты, но только бы ничего мусульманского. Она ведь просила Ромеро. К таким мелким её просьбам он обычно бывал до предела чуток. Солнце припекало значительно, и женщина пожелала, чтобы эти несколько часов прошли как можно скорее. На миг ей представился комфорт пульмановских вагонов.

А в следующее мгновение к ним подбежал какой-то юнец из местных. Откуда он только взялся? Красавица в сером уже успела на себе прочувствовать, насколько сильно турки пожирают глазами приезжих иностранок, одетых пусть в дорожные, но всё же костюмы по фигурам, достаточно стильные и нисколько не скрывающие их естественной женской сути, в отличие от местных дам, завёрнутых в тёмные ткани свободного кроя с головы до пят. Однако этот молодой человек только мельком взглянул на Эрику и сразу же переключил внимание на Ромеро, как если бы знал, что только он здесь всё и решает.

– Не желает ли господин небольшую экскурсию по древнему городу? Осмотр достопримечательностей и интересный рассказ обеспечен вне зависимости от того, сколько у господина времени.

Как и все местные жители, этот юный турок был озабочен тем, чтобы его товар (в данном случае услугу рассказчика) купили. Говорил он с сильным акцентом, но натренированное ухо Эрики легко улавливало исковерканные слова, с чем на её месте другая дама бы явно не справилась.

– Ты можешь показать нам что-нибудь древнее, византийское? – уточнил Ромеро, ни на миг не забывая о просьбе своей спутницы. Он знал, как вести переговоры так, чтобы ни одна из сторон не почувствовала себя обиженной. Много лет он занимался этим и другими подобными вещами на важном государственном посту. Так что скорее по привычке он не осмелился сказать прямо, что мусульманского они смотреть не станут.

Турок попался на удивление толковый и с первого раза сообразил, чего от него хочет эта богатая, судя по одежде и манере держать себя, пара. Он надеялся получить от иностранцев щедрый бакшиш, поэтому принял мгновенное решение выложить им всё самое лучшее, что знает.

– Да-да, – согласно закивал он. – Идите со мной, и я покажу вам, и расскажу о древнем и таинственном, чего вам больше никто не расскажет. Стамбул город большой. Город древний. Ему много-много лет. Так вы хотите послушать экскурсию?

Ромеро слегка шевельнул локтем той руки, за которую цеплялась Эрика. В ответ получил лёгкое пожатие её пальцев, что означало согласие. Давным-давно он обучил её ведению беззвучных диалогов с ним, которые были абсолютно незаметны для посторонних, и его порадовало, что и поныне его лучшая ученица ничего не забыла. Она была единственной, которая никогда не подводила его, но, к сожалению, он оценил это слишком поздно. Только дважды она не исполняла его поручения, и то лишь потому, что между ними возникали маленькие недопонимания, и по большей части вина была с его стороны. Он надеялся, что, начав всё с начала и обретя утерянное ранее «его сердце», им удастся вернуться к тем отношениям, что царили меж ними в начале их сближения. Более всего сейчас он желал понять ту, что пребывала подле него, но не зря она получила звание его лучшей ученицы – её настоящие чувства оставались для него в потёмках. И ему приходилось единственно радоваться тому, что хотя бы удалось убедить её в очередной раз вернуться к нему. Хотелось надеяться, что больше он её никогда не потеряет.

Ромеро вернулся мыслями к настоящему.

– Можешь начинать, но помни, нас интересует исключительно то, что имеет отношение к Византии.

Юный турок согласно кивнул. Он не так давно прибыл в Стамбул, но уже наловчился добывать деньги своим красноречием. В стране недавно произошла революция, и теперь резко многих обитателей отдалённых регионов потянуло как в столицу, так и в другие крупные города.

– Вы не пожалеете, господин, что выбрали меня! Я очень хороший рассказчик. И начну я с того, что скажу – мы с вами сейчас находимся на площади Ипподром. Раньше тут проходили лошадиные бега, поэтому площадь имеет фигуру очень протяжённого овала.

– Лучше расскажи про эти две стелы, – перебил его Ромеро. – Они, кажется, египетские, не так ли?

– Простите, – на лице гида-любителя возникло непонимающее выражение, – это слово мне незнакомо. О чём вам рассказать?

– Вот об этих устремляющихся ввысь колоннах, – спокойно и медленно разъяснил спутник Эрики. – Они называются стелы. Обелиски. И я более чем уверен, что они привезены из Египта.

Молодая женщина в сером задрала голову, прикрывая ладошкой глаза от палящего солнца, чтобы оценить эти древние сооружения. Они демонстрировали превосходные умения исчезнувших цивилизаций – мастерство в искусстве, познания в науках.

– Обелиски, да. Но насчёт колоса без изображений вы ошибаетесь, – поправил турок. – Это ажурная колонна из каменных блоков построена здесь по приказу императора Константина VII в честь памяти его деда Василия I. Так что это памятное сооружение, и оно так и стоит здесь, на том же самом месте, что и многие годы назад. О нём существует такое интересное предание. Изначально этот колосс был покрыт позолоченными бронзовыми и медными листами, но во время четвёртого крестового похода (к слову, напоминаю, 1204 год) они были сорваны и переплавлены крестоносцами. Они думали, что колонна полностью золотая, и поддались алчности, которая их обманула.

Эрика вновь задрала голов. Она знала, что в древности подобные сооружения использовались ещё и как солнечные часы. Так по ним любой неграмотный человек мог определить время, когда о настоящих механических часах и представления не имели.

– А вот напротив как раз Египетский обелиск, – продолжал меж тем гид. – Привезён из Луксора в 390 году по приказу императора Феодосия I. Он был установлен на специально подготовленный мраморный постамент. На нём изображены при помощи древнего египетского письма… э… алфавита египтян… э…

– Иероглифического письма, – подсказал Ромеро.

– Оно самое. К сожалению, мне сложно произносить это слово на вашем языке. Так вот, на всех четырёх сторонах вы можете видеть… египетские рисунки, знаменующие собой героические деяния фараона Тутмоса III. В верхней части сам фараон и бог Амон, служащий олицетворением солнечного диска и его движения. Ниже изображены разные сцены с участием императора Феодосия, а также фрагменты установки обелиска на площади. Как вы можете видеть, лица на барельефе сколоты, потому что наша религия запрещает нам изображать каких бы то ни было живых существ.

От мужчины не укрылось изменение во внутреннем состоянии его спутницы. Он собирался осадить рассказчика, если бы тот продолжил в подобном духе, но этого не потребовалось.

– Это самая старая постройка Стамбула. Шестнадцатый век до нашей эры. Чувствуете, какая древность? Этот памятник из бело-розового асуанского гранита весит 300 тонн.

– А какова его высота?

– Что-то около девятнадцати метров вместе с пьедесталом. Следующий объект будет не менее увлекательным. Следуйте за мной, – турок тронулся с места.

– Погоди, – резко осадил его Ромеро. – Дама ещё не закончила осмотр.

Может, этот юнец и оказался хорошим рассказчиком, но выказывал такое же полное пренебрежение к женщине, как все прочие мусульмане. Ромеро внутренне передёрнуло. Подобным людям не знакома ни большая любовь, ни глубокое чувство.

– Всё в порядке, – успокоила его Эрика. – Можно идти дальше.

Она находилась под впечатлением и совершенно не заметила оплошности человека с улицы. Древние величественные сооружения пришлись ей по нраву, и она с нетерпением ожидала, что ещё удивительного может найтись в этом месте, о котором она не думала вовсе, что здесь может находиться действительно что-то стоящее.

Молодой турок остановился перед широким пустым колодцем, в середине которого устремлялся к небу обломанный сверху зеленоватый спиралевидный столб.

– Это Змеиная колонна. Привезена из Дельфийского святилища Аполлона в Греции в 326 году по приказу Константина Великого, основателя нашего города. Символизировала победу 479 года до нашей эры греческих городов-государств персами при Платеях. Три переплетённые змеи шести с половиной метров были увенчаны трёхногой золотой чашей, которая была утеряна ещё в античные времена. По легенде, змеи были отлиты из бронзовых щитов павших персов. Их головы были разбиты в 1700 году, хотя достаточно трудно себе представить, чтобы кто-нибудь сумел разбить бронзовое изделие, как вазу. Мне кажется, на деле никто не знает, что произошло. В византийские времена всё это, – гид указал рукой вглубь высохшего колодца, – использовалось в качестве фонтана. Он имел 29 ажурных углублений на бронзовом основании.

По мнению обоих иностранцев, то, что осталось от Змеиной колонны, выглядело не слишком привлекательно, поэтому они сразу же двинулись дальше. Эрика представила, как красиво это всё должно было выглядеть в прошлом, когда памятники архитектуры не были никем и ничем осквернены.

Они пересекли большую часть площади и приблизились к массивному куполообразному затейливому объекту. Ромеро остановился в тени пышного дерева поблизости, не там, где хотелось бы гиду, который проскочил вперёд, пока не оглянулся. Так он сразу давал понять, что с его мнением стоит считаться.

– Перед вами Германский фонтан, установленный здесь в честь посещения германским императором Османской империи в 1898 году. Сделали фонтан в Германии, перевезли и установили здесь в 1900 году. Построен он в неовизантийском стиле в виде восьмиугольника и украшен изнутри золотыми мозаиками. Вы легко может видеть на внутренней стороне печать-монограмму султана Абдул-Хамида II и инициалы кайзера Вильгельма II.

А вот фонтан понравился обоим. Ромеро он напомнил о парочке особо приятных дел, ради которых ему пришлось дважды побывать в Германии, а из этой страны он вынес много полезного. Эрике же вспомнился тот сногсшибательный красавец родом из Германии, с кем она протанцевала ночь напролёт в Венеции на маскараде во дворце дожа, и о котором знала лишь одно – что только он единственный и мог составить её счастье. И ещё она знала, что была бы и для него такой же единственной. Но по достаточно глупой причине он отказался с ней сближаться. И отказ этот ранил сильнее, чем факт извечного использования её Ромеро в своих интересах. Вот почему она в третий раз соединилась с ненавистным любовником, когда он настиг её. Чтобы заглушить боль утраты от потери того, кто никогда ей не принадлежал.

А доморощенный экскурсовод меж тем продолжал говорить:

– А теперь перейдём к самому знаменитому и известнейшему объекту Стамбула, который считает необходимым увидеть всякий приезжий человек. Вот он, смотрите, прямо напротив нас. Этот величественный памятник Византии служил религиозным нуждам христиан, ныне он – одна из известных на весь мир мечетей, уступающая, должно быть, только нашим главным святыням по значимости и популярности.

Тут Эрика подала знак, на который Ромеро мгновенно отреагировал.

– Мечети нас не интересуют. И даже византийские храмы, если они, конечно, не используются по назначению до сих пор.

– Таких нет в нашем городе. Но, быть может, вы желаете осмотреть Еребатан Сарай? Его недавно вычистили, и теперь можно спуститься до самого низа.

– А что это?

– По-европейски будет звучать как Цистерна Базилика. Это подземное водохранилище византийских времён.

– Да, водохранилище мы охотно посмотрим.

– Тогда прошу за мной.

Они направились несколько в сторону от самой знаменитой мечети Стамбула, варварским образом переделанной из прекрасного храма Святой Софии. Одна из небольших улочек резко забирала вверх. В самом её начале между деревьями находился небольшой крытый павильон. Перед ним юный турок и остановился, поджидая, пока не нагонят нетренированные туристы.

– Тут начинается вход в Еребатан Сарай, – начал он, как только пара в серых дорожных костюмах приблизилась. – Подземное водохранилище объёмом почти восемьдесят тысяч было построено византийцами при Юстиниане в 532 году. Отвергнув стоячую воду, его перестали использовать в шестнадцатом веке по назначению, оставив резервуар исключительно для поливки садов Топкапы, и до прошлого столетия водохранилище было полностью заброшено. Внутри 336 колонн девятиметровой высоты с коринфскими капителями. Все колонны отличаются друг от друга, так как были доставлены сюда из разных античных храмов. Одна из колонн подпираема огромной головой Медузы, мифической женщины со змеиными волосами. Правда, находится голова в перевёрнутом состоянии, и никто не знает, почему. По одной из версий, рабочие просто ошиблись, устанавливая её, и не стали переделывать работу из-за тяжести камня. Но это кажется глупым, если вдуматься. Для древних людей обыденным делом было управляться с неподъёмными камнями или плитами, почти вся их архитектура величественна и массивна. Да и в других подобных местах схожих ошибок по рассеянности не обнаруживается. Также, по слухам, всем, кто спускался туда в одиночку, чудятся всякие таинственные звуки. Но лично я сам не раз бывал внизу и скажу смело, что ничего необычного не замечал. И люди, которых я приводил, тоже. Быть может, всё дело в резком запахе стоячей воды, порой напоминающем то несвежую рыбу, то перегнившие водоросли. Он может в некоторой степени влиять на сознание особо чувствительных людей. Я сейчас схожу узнаю, пропустят ли нас, чтобы мы могли спуститься. Подождите меня.

– Как тебя эта экскурсия, Эрика? – спросил Ромеро, когда они оказались одни.

– Очень интересно. Разные древности. Как раз то, чего я не знала, но хотела бы услышать, раз уж мы в этом городе, – с улыбкой отозвалась молодая женщина.

– Не заметишь, как пройдут часы, и мы помчимся дальше, – он похлопал её по пальцам руки, покоившейся на его локте. – Тебе не жарко?

– Жарковато, – отозвалась она, но тут им махнул рукой их провожатый, чтобы они шли к нему.

– Мы можем спускаться. Только предупреждаю, что внизу темно и очень-очень влажно. Водные капли могут падать и сверху, – гид стал поспешно зажигать два фонаря, которые ему передал старый турок в национальных одеждах, обитающий внутри павильона. – Возьмите один фонарь. Второй понесу я. Ступайте осторожно, иначе можно кувырком скатиться по скользким ступеням.

Ромеро крепко держал Эрику за руку, когда они начали спуск, следуя за гидом, но тот ступал быстро, в отличие от них, а свет одного фонаря был не настолько силён, чтобы можно было делать уверенный шаг на следующую ступеньку. Женщина начала опасаться, что оступится и испачкается, ибо всё кругом действительно было очень влажным и каким-то осклизлым, а перемену одежды она имела лишь в своём багаже, который уже должен был быть отнесен на железнодорожный вокзал. Забота о внешнем виде была прочной её привычкой с давних пор, как и у многих, кто имеет прелестное личико, и она не желала в неподобающем виде являться взору окружающих, шествуя по улице, пусть эти окружающие и были в большинстве своём невежественными иноверцами.

– Я дальше, наверное, не пойду, – вполголоса обратилась она к своему спутнику.

– Что такое? Почему? Ты неважно себя чувствуешь? – казалось, что он искренне забеспокоился.

– Со мной всё в порядке, просто мне не хочется испачкаться или промочить ноги.

– Вы идёте? – голос турка раздался снизу. Самого его уже не было видно, даже света от его фонаря не было.

– Иди. Тебе непременно стоит увидеть это водохранилище. Потом мне всё расскажешь, – её голос звучал ласково и настойчиво одновременно.

– Но как ты…

– Прекрасно обойдусь сама, поднимаясь к свету. Иди. И не упусти ни одной подробности.

– Эрика, – он окликнул её, когда она уже развернулась. – У тебя плечо запачкалось.

Ромеро стряхнул грязь с её одежды, покачал головой, но всё же послушался, и Эрика начала живо подниматься, инстинктивно придерживая юбку.

Когда она вновь оказалась в павильоне, то первым делом осмотрела себя на свету. Старик заметил её и начал что-то говорить, но, к счастью или сожалению, турецкий не входил в число языков, знакомых ей. Она помотала головой и поспешно вышла на улицу. Солнечный свет и шум городской жизни были насыщенными и радостными по сравнению с обволакивающей пустотой и тишиной при входе в подземелье. Это место, небольшой пережиток византийской истории, было полно безысходной печали по тем дням и людям, что ушли безвозвратно. Ныне здесь совершенно не то, что раньше. Упадок, не процветание, и это при том, что здешняя религия стремится занять господствующее положение в мире. Ничего похожего на цивилизацию, но каковы амбиции!

Красавица в сером заметила, что на неё уже стали обращать внимание. С пятнадцати лет она всегда имела при себе стилет, где бы ни находилась. Ромеро показал ей разные приёмы и подарил это оружие через несколько дней после их знакомства. Он уже тогда был уверен, что она сможет за себя постоять. Ей едва ли когда пришлось им воспользоваться, так что он стал для неё скорее неким талисманом, той её частью, которая дополняла её как личность, завершая полноту. В минуты гнева и обид на Ромеро ей приходила мысль избавиться от стилета, как от напоминания о нём, но она никак не могла превратить печальные страницы в абсолютно чистые. Нельзя просто так взять и перечеркнуть прошлое. От него не избавишься. С ним можно только примириться. Вдобавок со стилетом Эрика чувствовала себя надёжно и безопасно в любой ситуации.

А сейчас к этим туркам, в открытую заглядывающихся на неё, она испытывала лишь одно отвращение. Она презирала мужчин, которые ни во что не ставили женщин, как если бы они были им по каким-то качествам не равны. Но женщина всегда будет превосходить мужчину. И даже физическая сила не главное в тех действиях, в которых она важна: её недостаток можно восполнить умом и практическими знаниями.

Но прежде чем кто-либо из мусульман начал проявлять явный интерес к по-европейски одетой одинокой и крайне привлекательной молодой женщине, к дневному свету вернулся Ромеро, и за ним следом и местный экскурсовод. Старик тоже вышел на свет, глядя мужчинам вслед. Эрика постаралась ничем не выдавать, что хотела бы в этот момент сама устремиться Ромеро навстречу. Он не должен прочитать по её телодвижению или едва уловимому движению губ, что она обрадована его появлению. Вместо этого она застыла в позе неприступной статуи, чтобы его опытный глаз не мог прочитать её внутреннего состояния. Пусть думает, что она и в одиночестве бы прекрасно справилась в этой ненавистной стране.

– Как ты? – заговорил он первым, и его взгляд пробежался по всей её фигуре, как бы проверяя, в порядке ли она.

– Нормально. А как тебе понравилось внизу? – она прищурилась от ослепительных лучей солнца, так как мужчина встал как раз против него. Одна из любимых его поз, кстати. Естественно, чтобы дать собеседнику прочувствовать его приниженное положение.

– Там неплохо. Такой неповторимый мир, которого прежде мне видеть не доводилось. Но ты правильно сделала, что не пошла. Там всё в мелких лужах. Я и сам далеко не стал заходить. Сделал только поверхностный осмотр. Одна колонна заинтересовала меня больше других. На ней вырезаны изображения осьминогов, водорослей и раковин. Наверное, когда-то стояла в храме Посейдона.

Он обернулся к гиду.

– Я не знал, что в Стамбуле имеется такое необычное место. И рассказываешь ты очень интересно. Благодарю за хорошую экскурсию. Но откуда ты так хорошо знаешь наш язык и разговариваешь бегло? Да и историю в целом знаешь. Все эти даты, имена императоров. Учился где-нибудь в европейском университете?

– Вы слишком лестного мнения обо мне, господин, – улыбнулся одними губами турок. Глаза же говорили о другом. Эрика знала, что её спутник тоже в курсе этого. – Я нигде не учился. Только начальная школа. Улица и нужда дали мне больше всяких университетов, так и выучил язык. В городе-то каждый день бродят туристы. История мне нравится сама по себе. Я работаю чернорабочим при людях, которые сейчас формируют коллекции Топкапы из бывших султанских сокровищ. Вот они-то образованны по-настоящему, и из их разговоров узнаёшь много нового. И они не возражают против того, чтобы я задавал им вопросы. Я надеюсь, что меня тоже примут в музейные работники при бывших дворцах, но для этого надо много знать. На государственной службе мне будет легче помогать своей семье. А будь на то воля Аллаха, я и женой обзаведусь. Но до всего этого далеко. Так что я подрабатываю пока рассказами о Стамбуле на улицах, так и практикуюсь, – он вновь улыбнулся одними губами.

– Ты отличный рассказчик, молодой человек. Надеюсь, ты получишь работу при музее.

– Если вы не устали и имеете ещё немного времени, я могу показать вам ещё один объект. Он находится несколько в стороне, но не так далеко.

– Только если ты проведёшь нас не по солнцепёку, мы охотно посмотрим. Мы не ожидали, что у вас окажется так жарко.

– Обычно у нас в этом месяце несколько холоднее и ветренее.

И он повёл их по городу, шествуя чуть впереди. Эрика позволила себе снова прижаться к локтю Ромеро. Она видела, что у местных жителей не принято такое обращение между супругами. Мужчины здесь шествовали сами по себе, женщины отдельно, таща, как волы, и несметное количество детей, и необъятные баулы. Меж супругами не было единства, как у европейцев. Жена в магометанском мире была всего-то сродни полезной домашней скотине. И пусть женщины её родины лишь недавно получили уравнение в правах, они никогда не выглядели настолько покорными, тупыми и послушными животными, даже не имея права голоса и будучи приписанными к паспорту мужа, как его собственность. И даже в эпоху тёмного средневековья. Красавице в сером хотелось как можно скорее покинуть этот город и вернуться к цивилизации. В странах с подобными нравами у неё не было никакого желания пребывать.

Ей вспомнилось недавно проведённое в Венеции время. Как же там было хорошо! А этот праздник во дворце дожа… Она редко когда чувствовала себя такой счастливой, как в ту ночь…

Молодой турок подвёл их к ещё одной колонне, расположенной в начале какой-то другой площади, где торговали. В противоположность всем остальным, эта колонна была очень тёмная и вся засижена голубями. Перед глазами Эрики на миг предстала площадь Сан-Марко.

– Почему эта колонна такая тёмная и кажется грязной? – впервые напрямик обратилась она к самому гиду.

– В 1779 году в Константинополе случился большой пожар. Изрядно прокоптил он и этот древний столб, называемый по имени византийского императора колонной Константина. Здесь мы с вами уже стоим на площади Чемберлиташ. Тридцатидвухметровой высоты колонна установлена в день основания города 11 мая 330 года. Когда-то наверху стояла статуя императора, но её сорвало ураганом, и тогда верхушку увенчали крестом. Но сейчас вы не увидите и его. До недавнего времени эта колонна будоражила умы многих не только турок, но и иностранцев. Сюда даже приезжало несколько исследовательских групп. А всё дело в том, что как-то раз один турок обнаружил в книге семнадцатого века упоминание о том, что под колонной находятся остатки креста, привезённые Еленой, матерью Константина, и камень, из которого Мустафа добывал воду. Но, сколько бы изысканий ни проводилось, никто ничего не нашёл. Хотя, конечно, все эти ценные реликвии могут находиться на большей глубине, а вашим учёным просто не повезло. Вот такая вот история.

– Что ж, спасибо, но на этом, думаю, мы закончим, – Ромеро полез в карман, где у него были специально заготовленные мелкие деньги для всяких там работников-помогаек, которым за услуги полагается бакшиш, не всегда, правда, честно заслуженный.

– Стамбул очень хороший город, с историей, – заметил местный экскурсовод, стараясь особо не цепляться взглядом за действиями иностранца. – Я мог бы вам ещё много чего рассказать.

– Достаточно, – мужчина, не повышая голоса, дал прочувствовать всей своей сутью власть и силу. – У нас скоро отправление поезда, а нам бы ещё хотелось немного погулять.

– Поедете на Восточном Экспрессе? Как придёте к вокзалу, непременно осмотрите бывший дворец великого визиря Османской империи. Он неподалёку расположен, на улице Хюкюмет. Вокруг вокзала разбиты сады, можете и там погулять. Женщинам очень нравится. К слову сказать, вокзал построен в 1890 году германцем Августом Яхмундом в псевдовосточном стиле.

Тут Ромеро протянул молодому турку бакшиш, который тот с поразительной ловкостью и просчитал одним глазом, и упрятал одномоментно в карман.

– Благодарствую, бей-эфенди, – отозвался тот, оценив, что получил больше, чем заслужил, но, как и полагается мусульманину, посетовав при этом, что меньше, чем предполагал. – Точно не хотите, чтобы я показал что-нибудь ещё?

Ромеро помотал головой, уже не глядя на него, и турок понял, что ему больше ничего не дадут, как бы он ни распинался. Он поспешил убраться восвояси, и тогда Эрика, проводив его взглядом, уточнила:

– Как он тебя назвал?

– Эфенди. Это у них нечто вроде вежливого обращения «господин, повелитель». Прежде этим словом обозначался военный чин, кажется, соответствующий нашему генералу, но после революции, с установлением светского государства, это уважительное обращение стало применяться и к иностранцам, и к высоким новым чинам. К тебе бы обратились, как к ханым-эфенди.

– Как неблагозвучно! – поморщилась спутница Ромеро. В этом языке не было ни одного приятного слова, связанного с женщиной. Более того, как она слышала, в среде мусульман часто женщину просто кличут женщиной, не называя по имени, не используя вежливого обращения. Это было ужасно! Эта страна вызывала у неё одну неприязнь, хотя византийское прошлое было ей интересно. – И откуда тебе это только известно?! – поинтересовалась она дальше.

Ромеро знал многое, поэтому ей с ним никогда не бывало скучно. С пятнадцати лет он рассказывал ей о разном, не делал ни из чего тайн, считая, что для его ученицы всякое знание окажется полезным. Подобная осведомлённость во многих вопросах помогла ей избавиться от всяческих предрассудков, сделала её всесторонне образованной и годной к выполнению любого задания.

– У меня были связи со многими людьми в Османской империи. Во время революции эти люди были либо убиты, либо сгинули. Обычно бывает так, что разъярённая чернь не щадит ни правых, ни виноватых, – он вздохнул, и Эрике послышалась в этом вздохе некоторая доля личностного сожаления.

Вообще её наставник всегда был крайне скуп в том, что касалось его работы. Когда в прошлом он поручал ей что-либо, то всегда говорил только о том, что непосредственно касалось её саму в выполнении задания. О своей собственной роли он никогда не ставил её в известность. Когда она интересовалась результатами, он непременно отвечал лаконично, и часто случалось так, что о многом ей приходилось догадываться, получая дополнительную информацию из третьих и даже четвёртых рук и газет. Когда же она спрашивала напрямую о его работе, он отзывался кратко, излагая основные позиции или свои надежды и удачи на будущее, и добавлял, что ей ни к чему забивать свою прелестную головку подобными скучными делами, так как сама она молода, и ей лучше изучать мир.

Но Эрика давно научилась определять внутреннее состояние Ромеро по тем признакам, о которых он сам, должно быть, не подозревал, иначе ни за что не стал бы их демонстрировать. А может быть, и стал бы, если бы это входило в его планы. Он всегда казался ей таким, каким сам хотел выглядеть в её глазах. И потому её страшило то, что он и ныне мог таить намерение продолжать использовать её. Но всё-таки вздох его был полон тоски по дням былым, это несомненно.

Ей бы тоже хотелось вернуться в некоторые моменты своего прошлого. Например, чего стоит один тот вечер маскарада…

– Вам подсказать дорогу, бей-эфенди? – голос всё того же неутомимого экскурсовода вывел их из задумчивости.

Они даже не заметили, что он сделал круг, увидел, что они не торопятся идти в каком-то конкретном направлении, и вновь оказался поблизости от них. Ромеро более не собирался давать что-либо этому человеку, а турок не осознавал своей навязчивости сродни нахальству, одно из отличительных черт своей нации, которая кажется такой противной приезжим из других европейских стран.

– Как кратчайшим путём добраться до моря? – всё же спросил он после секундного замешательства.

– Я покажу, – юнец махнул им рукой.

Парочка иностранцев в серых дорожных костюмах двинулась следом.

– Ты что же, хочешь дать ему ещё? – тихонько вопросила Эрика.

– Нет, но я хочу вывести тебя обратно к морю. Босфор удивительно красив, и мне хочется, чтобы ты запомнила его со множеством курсирующих кораблей и судёнышек. И у моря тебе вряд ли что будет напоминать о чуждом мире.

– Мы не опоздаем на поезд?

– Времени предостаточно, – отозвался мужчина, сверившись с карманными часами.

Гид остановился на углу и начал объяснять дорогу. Затем они с ним окончательно распрощались. Экскурсию он провёл занимательную, чего стоит одна Цистерна Базилика, но теперь они хотели побыть исключительно вдвоём. И хотя основное уже было сказано, многое ещё оставалось недосказанным между ними. Один из них наделся устранить эту неловкость, но всё откладывал возможность объясниться на неопределённое будущее, которое с каждой минутой настоящего всё отодвигалось. Суета города, пока они шли к морю, немного отвлекала их от мыслей, которые всё-таки должны были быть рано или поздно озвучены.

Эрике претила местная жизнь, и она была поглощена своими мыслями. Ромеро же находил эту шумную хаотичную толпу занимательной. Для него в отдых было наблюдать за простыми прохожими, что оправдывало его характеристику знатока человеческой натуры. Жара допекала обоих, хотя они, как достаточно выдержанные люди, старались попросту игнорировать её.

– Хочешь чего-нибудь? – спросил Ромеро, когда они, должно быть, уже преодолели половину пути до моря.

– Может, лучше поедим в поезде? – предложила в свою очередь Эрика. Питание в местных кафе или у лотков, стоящих на самом солнцепёке, не внушало ей доверия.

– Как будет угодно. Я сам не голоден, но подумал о тебе. Ты едва ли позавтракала.

– Не хотелось, – она чуть сморщила нос, что при её мордашке вышло прелестно. – Да и сейчас из-за жары мне вряд ли чего-то хочется. Лучше в поезде. Там безопаснее.

В дальнейшем молчании они таки добрались до моря. Прошли к обустроенной набережной и пирсу, не слишком далеко от того места, с которого ступили с корабля на землю. Правда, вернулись-то сюда уже другим путём. И, несмотря на палящее солнце, ветерок здесь обдувал хорошо и давал желанную прохладу. Мимо прошествовал горланящий торговец с коробом, на котором лежали всяческие товары местного производства, включая и сладости. Он, видимо, призывал покупателей, озвучивая хорошие цены и перечень прекрасного товара, но Эрика не понимала ни слова. Корабли бесконечно курсировали, как если бы это был не узкий водной пролив, а широкая дорога, проложенная меж холмами и ослепительно блистающая на солнце. Как в Венеции, чьи улицы состоят из водной глади.

– Ты иди вперёд, я тебя догоню, – внезапно сказал Ромеро.

– А ты куда?

Но он только махнул рукой.

Эрика передёрнула плечиком и одна направилась к парапету набережной. Как бы ни вёл себя сейчас её спутник, она никогда не забудет, как он с ней обращался в прошлом. И даже сейчас всё, что с ней происходит, могло быть временным. Куда она едет с Ромеро? И зачем? Чтобы жизнь снова стала похожа на пытку от осознания его новых возможных предательств? Но разве её бегство и глухое одиночество не были такой же пыткой? Судьба свела её с тем, кто был её достоин, был равен во всех отношениях, но она же их и разлучила. Ночь напролёт протанцевала она с будоражащим незнакомцем в чёрном домино, каким-то отпрыском благородного древнего германского рода. Эта ночь растянулась на вечность, и она была прекрасна. А теперь казалось, что была она вечность назад.

Молодая женщина настолько глубоко погрузилась в себя, что Ромеро удалось застать её врасплох. Она вздрогнула, когда он прикоснулся к ней, чтобы привлечь внимание. Подобного больше не должно происходить. Одно из главнейших правил науки, давным-давно преподанной ей Ромеро, гласило, что никогда нельзя позволять противнику заставать себя врасплох. Всегда нужно быть собранным и держаться наготове. Стараться знать наперёд его возможный шаг. А теперь вот это самое с ней и произошло, но, по крайней мере, её левая рука инстинктивно дёрнулась к тому месту, где скрывался стилет.

– Это тебе, – мужчина раскрыл ладонь, демонстрируя то, что только что приобрёл у уличного торговца.

– Что это?

Она взяла в свои руки небольшой стеклянный кругляш с приделанной верёвочкой для подвешивания. Основным цветом стекла был глубокий насыщенный ультрамарин, но сердцевину заполняла непрозрачная белая капля, поверх которой была заливка голубого тона, и завершала всё чёрная точка. Создавалось впечатление маленького глазка на верёвочке.

– Это назар. «Глазливый глаз» от сглаза. Местный амулет. У турок голубоглазые люди считаются нечистыми и склонными к колдовству. Поэтому, чтобы такие люди не повредили своей порчей, следует иметь при себе этот медальон с голубым кружком. Его ещё подвешивают в доме, чтобы защитить себя от врагов.

– Я способна постоять за себя безо всяких суеверных амулетов, – отозвалась Эрика, проводя пальцем по поверхности назара. Чем-то он напоминал изделия из муранского стекла.

– Я это знаю.

В его словах прозвучало нечто сродни гордости, и он легко и быстро обнял её. Он ни разу не сделал подобной попытки с тех пор, как настиг её в Венеции. А теперь вот почему-то решился. Или проверял, может ли иметь на неё виды, как прежде. Но Эрика попросту не успела отстраниться, а он мог подумать теперь, что сама она не против их очередного сближения.

– Если он не нравится тебе как амулет, – продолжил он, встав рядом с ней бок о бок, – пусть это будет маленьким сувениром от меня на память о тех нескольких часах, что мы провели здесь. Ты ведь не забудешь Стамбула?

– Не знаю, – с деланным равнодушием отозвалась красавица, чтобы подразнить дарителя. На самом деле крайне необычный маленький кругляш пришёлся ей по душе.

– Ты не должна забывать, Эрика. Ни об одном месте, в котором тебе довелось побывать. Каждое из них по-своему уникально, даже если поначалу совершенно тебе не нравится. Иначе позднее ты можешь пожалеть, что не обратила на что-то должного внимания во время посещения конкретной местности.

– А ещё?

– Что ещё?

– Почему ещё я не должна забывать? – она развернулась к нему лицом и не сводила пристального взгляда. – Ведь города сами по себе не занимают людей. Только воспоминания, связанные с ними. А некоторые воспоминания бывают такими, что к ним не хочется никогда более возвращаться.

Он прекрасно понимал, что на самом деле скрывается за её словами, только вот озвучил совершенно иное, как если бы был непричастен к той боли, что скопилась у его ученицы в душе. Стыд или жестокое равнодушие владели им?

– Но о Стамбуле тебе ни к чему забывать. Экскурсия удалась, я с тобой, Босфор великолепен, солнышко светит. Что ещё нужно? Впереди у нас дальняя дорога, и никаких забот. А к мечетям повсюду относись как к архитектурным объектам. Они не так уж плохи, если видеть в них просто здания определённой формы.

– Как скажешь. Я буду думать об этой жаре в особо морозные дни, – отозвалась Эрика более бодрым тоном, хотя это было совершенно не то, что она намеревалась сказать.

Однако молодая женщина давно поняла, что всякое давление на этого мужчину, который считался её дальним родственником, бесполезно. Он не ответит на расспросы. Не станет обсуждать то, что обсуждать не желает, или ввязываться в тему, которая ему неприятна. Единственное, чем на него можно повлиять, так это бегством. Только этот вариант может заставить его задуматься.

Ромеро же прочитал настоящие мысли своей не только и не всегда ученицы за последними озвученными ею словами с лёгкостью. Он знал, что именно ему следует сказать в ответ, только вот слова не шли. Он не мог заставить себя выговорить ни одного из них, как если бы на него напал какой-то внутренний ступор по этому поводу. Он понимал, что молчание только усугубляет ситуацию, но не мог с этим ничего поделать. Напряжение между ними из-за недосказанности будет только возрастать. Чтобы как-то разрядить обстановку, он достал часы, откинул с них крышку и объявил:

– Нам пора потихоньку двигаться в сторону вокзала. Попрощаемся с Босфором и пойдём.

Молодая женщина после этих слов послушно убрала назар, который до сей поры держала в руке и всё разглядывала, в ручной ридикюль, бросила взгляд на блистающие в своей подвижности волны, снующие корабли и летающих бакланов и привычным жестом ухватилась за локоть Ромеро, подсунув под него руку. Она была готова к тому, чтобы продолжить путь, и по её внешнему виду нельзя было прочесть ничего иного.

– Всё-таки мне не хотелось бы сюда возвращаться, – молвила она без сожаления, но с каким-то самоутверждением. – Жизнь в этом хаотическом и диком месте никогда не была бы мне по душе. Я бы тут только мучилась. И никакие красоты Босфора не помогали бы.

– Пусть так, но ни одно место, в котором тебе довелось побывать, не стоит игнорировать, – он объяснял ей всё это, словно она была маленькой девочкой, словно ей вновь было пятнадцать, а он был её наставником во всём. – Это всё же опыт. И знания. О том, как люди живут. О том, где хорошо и где плохо. Сведения о величии и разнообразии мира. Помнишь, что я тебе говорил: никакое знание не бывает излишним.

– Да. Ты говоришь это постоянно.

Она теснее прижалась к своему спутнику, давая понять, что в данный момент ей крайне хорошо на душе. Та вспышка прошла. Теперь она размышляла о том, что было ей в нём хорошо знакомо, и по-новому принимала, насколько он близкий ей человек. Некоторые его советы она глубоко впитала, и стали они её неотъемлемой частью. В конце концов, именно Ромеро сделал её той, кем она являлась. Дал ей знания и навыки, образование, на которое в других случаях она не могла рассчитывать. Была бы у неё без него такая бурная жизнь? И хотелось бы ей жить так просто, довольствуясь обыкновенной участью женщины её круга? Ей всегда есть, что вспомнить о днях своей молодости, а ведь жизнь такая и есть – в ней и радости, и горести. Боли много, да, но такова именно её доля на этом свете. Каждому по заслугам его…

Пока они двигались к вокзалу, Ромеро делился с ней некоторыми малоизвестными сведениями о Константинополе султанских времён, но избегал той тематики, которая ей не нравилась. Эрика оживилась, задавала некоторые уточняющие вопросы. В глазах мужчины она опять стала той ученицей, послушной и верной, которую он просвещал по всем аспектам жизни, когда между ними царило полное взаимопонимание; когда она взирала на него, как на божество, которое развеивало мрак её невежества своим светом; когда она была юна и неопытна. С её стороны тогда ещё не было никаких обид, с его – ошибок. Ошибок глупых, непростительных, но совершённых неосознанно. Он едва ли был способен когда-либо причинить ей вред, как бы не утверждала она обратное. В момент своего последнего воссоединения с ней он понял, что дальняя его родственница никогда не была для него игрушкой, хотя в прошлом он и мог пренебрегать ею как личностью, ни во что не ставя её желания и интересы.

Когда они пришли на вокзал, ещё оставалось полчаса до отправления Восточного Экспресса. Ромеро желал убедиться, что багаж доставлен в целости и сохранности в их купе. Эрика знала за ним эту манеру всё самому проверять и перепроверять, лично убеждаясь в том, что дорога пройдёт в комфорте и на должном уровне и ничто не будет забыто. Частично в этом был виновен тот ответственный пост, который он занимал много лет по своей работе. Но ей самой не хотелось предаваться суете после столь длительной прогулки под палящим солнцем, поэтому она предложила отправиться Ромеро одному на проверку в вагон, а сама она пока передохнёт в тени и прохладе, у небольшой лужайки на огороженной клумбе, где заметила играющих котят.

– На обратном пути, если не трудно, загляни в буфет и посмотри, есть ли там мороженое. Если оно будет, принеси, пожалуйста, – добавила она напоследок.

– Может, сама сейчас туда зайдёшь и поешь? – предложил он.

– Мне хочется пойти к котятам. Лучше присесть прямо сейчас, пока я не свалилась от этой жары.

– Ты не упадёшь в обморок? – он посмотрел на неё со всей серьёзностью.

– Я не настолько стара для этого! – попробовала отшутиться Эрика. – Просто мне необходима незамедлительная передышка.

– Ладно. Я быстро.

– Ступай.

Ромеро удалился размашистым шагом, а Эрика подошла к котятам и присела на бортик ограждения, за которым находился травяной участок. Поблизости нашёлся и прутик от метёлки. Котята с живостью ухватились за эту новую игрушку, отложив свои личные разборки на потом. Рыженький напомнил ей того котёнка, которым она владела в детстве. Он родился у уличной кошки, но она быстро приручила его, и впоследствии он превратился в умного кота, который всегда внимательно слушал всё то, что она ему говорила. А делилась она с ним почти всем, что с ней происходило, до той поры, пока в пятнадцать лет Ромеро впервые не объявился на пороге её дома с тем, чтобы забрать с собой, к новой жизни, подальше от таких привычных для неё вещей, как нищета, грубость и невежество. К сожалению, она происходила пусть из древнего, но совершенно обедневшего и опустившегося рода. И собственная тётка вот-вот собиралась начать торговать её красотой, особой «породой», отличавшей всю их семью, до которой так падки представители противоположного пола, если бы не появление Ромеро, спасшего её от всего низменного, о чём она мыслила, как о нормальных вещах. Он мгновенно распознал в девочке талант и природный ум, как мы иногда видим в бродячей собаке преданнейшее и крайне понятливое существо, в отличие от породистых выскочек, чей ум совершенно отупел от размеренной изнеженной жизни всей линии предков. Все её природные качества становились только лучше под его умелым руководством. В его опытных руках раскрылось всё благородство её души. И только благодаря ему она стала той, кем стала. Он дал ей образование и понятие о роскошной жизни, которую вёл как один из влиятельнейших людей в стране, пусть позднее она и привыкла во всём полагаться только на себя. Так что нет ничего удивительного в том, что он никак не желал оставлять её в покое, по праву считая своей собственностью.

Как это обычно и бывает, вокзал был переполнен спешащими и снующими туда-сюда людьми и звуками шипения пара, пронзительного свиста, медленного перестука колёс и криков носильщиков. Но Эрика в момент заметила фигуру, которую никак не ожидала увидеть не только тут, но и вообще где-либо.

Это был он. Единственный мужчина, достойный её. Дерек фон Моргенштерн. Германский барон. Тот, с кем она протанцевала ночь напролёт на венецианском маскараде во дворце дожа. Человек, равный ей во всех отношениях, отягощённый болью в той же мере, что и она сама.

Что привело его сюда, на железнодорожный вокзал Стамбула? Зачем судьбой или богами ей назначено вновь видеть его и осознавать, что у них ничего не выйдет, по его собственным словам?

Он шёл по направлению к ней, но по другой дорожке, через путь. В одной руке не слишком громоздкий чемодан, через другую перекинута какая-то одежда. Какая именно, она не различала. Очень светлый льняной костюм необычайно шёл ему, а шляпа прибавляла элегантности, словно он только что вернулся с курорта. Красавец прямо-таки весь светился от переизбытка энергии.

Эрика понимала, что неотрывно следит за ним глазами. Она даже машинально встала. Её сердце забилось так, как не билось уже давно. Первые годы своей совместной жизни с Ромеро она испытывала нечто подобное всякий раз, как он переступал порог их дома, возвращаясь со службы. И теперь вот то же самое.

Когда он дошёл до конца перрона и поравнялся с той линией, на которой находилась она, что-то заставило его повернуть голову в её сторону. Он пробежался глазами по её фигуре, и в них вспыхнуло мгновенное узнавание, несмотря на все её перемены во внешности. Он кивнул и отсалютовал ей рукой, поднесённой к виску; в ответ она склонила голову. На миг ей показалось, что это всё: они поприветствовали друг друга, и он направится своей дорогой, а ей так и останется мечтать, вздыхать и обращаться к нему во снах с выражением сожалений. Возможно, и в нём происходили те же самые колебания – подойти или нет. Она уловила в его походке некоторую перемену решения. И верно. После этого он сразу направился на сближение к ней.

Эрика мгновенно преобразилась. У него должно складываться ощущение, что она всего только искренне рада видеть его, а не стремится к нему всей душой. Но при этом она решила проявить всё своё женское очарование. Ей понравилось ещё в прошлый раз применять к нему все свои попытки к соблазнению. Так же как и его пробы на ней, они оказывались безрезультатны. Оба опытных мастера по этой части были и в этом достойны друг друга.

С его лица не сходила дружелюбная и одновременно обворожительная улыбка, и она улавливала некие волны привлечения, от него исходящие. Красавица использовала в точности те же приёмы.

– Вот так встреча! – обратился он первым, не скрывая, что пожирает её глазами. – Что привело вас в Стамбул, дорогая Эрика?

Та ночь позволяла ему подобное близкое обращение. Вдобавок, она ведь назвала ему одно только своё имя.

Он пожал её руку так, как если бы они были равными партнёрами, и от неё это не укрылось. Однако руки не задержал, и это было обидно.

– Я здесь проездом на несколько часов, но уже уезжаю, – она подбавила к своему голосу как можно больше манящего зова. – А вы?

– Только что с поезда. У меня дела в городе. Как вам Стамбул, понравился?

– Не особенно, хотя для нас и провели экскурсию. И ещё здесь так жарко.

– Значит, вы не одна на этот раз? – уголки его губ чуть дёрнулись.

Она желала бы сказать ему, что да, с другим, так как он сам отказался от неё. Или назвать имя того, кто был ей ненавистен и от кого она сбежала. Но все эти слова были бы не к месту. Упрёками или горечью она бы только продемонстрировала свою слабость перед этим человеком. А она не может позволить себе ничего подобного. Жизнь научила её, как правильно себя вести, чтобы всегда казаться той, кого легко завоевать, но при этом, чтобы затем всякий мужчина понял, что это она играла им, а сердца у неё нет вовсе.

Поэтому она просто крайне мило улыбнулась в ответ, и пусть сам расценивает этот жест, как его понимает.

– А вы сами надолго здесь? – не удержалась она от вопроса.

– На пару деньков, не дольше. Стамбул – это тот город, в который приезжаешь только по работе, не задерживаясь для отдыха и праздной жизни. И для меня, к сожалению, здесь никто проводить экскурсии не станет.

– Ну… вам даже не стоит просить кого-нибудь из местных жителей, они сами подбегут, предлагая свои услуги.

– Приму к сведению, если найдётся время.

Если бы он сейчас позвал её с собой, она бы так и поступила, не задумываясь, не сообщая о своём решении Ромеро, не оглядываясь назад. Ей хотелось этого больше всего на свете. Но Дерек молчал. Как если бы сомневался, озвучивать ли кое-что или нет, или же перебирал в уме то нейтральное, что стоит произносить в слух. Эрика была уверена, что из них вышла бы та ещё парочка. Но её германского знакомого по-прежнему мучили сомнения. Женщины успели настолько сильно разочаровать его, что он твёрдо решил до конца жизни оставаться холостяком и только дразнить и манить представительниц противоположного пола, да и то, когда будет желание и игривое настроение. Эта обворожительная женщина, которую на его пути опять поставил слепой случай, была равна ему во всех отношениях, но он внушал себе вновь и вновь, что время упущено, что, произойди их встреча раньше, он бы ещё мог попробовать в последний раз связать себя глубоким чувством, но не теперь, когда разочарование его настолько велико, что до конца жизни ему не найти от него избавления.

И он сказал всего-то (хотя сердце и шептало о другом):

– Рад был с вами повидаться, но мне пора. Надеюсь, дорога окажется для вас приятной. Желаю удачи в пути!

– И вам удачи! И приятного дня!

Красавица постаралась, чтобы во всём её облике не было и намёка на грусть. Он снова предложил ей руку, и она сердечно пожала её.

Жаль… Так жаль…

Она провожала его взглядом до самого выхода с вокзала, в тайне надеясь, что он одумается и обернётся. Но, значит, она ошиблась. Была для него лишь приятной встречей и больше ничего. Она желала бы быть с Дереком всей душой, но вместо него её окликнул мучитель и душегуб.

Ромеро стоял у входа в буфет и подзывал её к себе. Сердце её было переполнено болью, и у неё плохо получилось замаскировать это. Её спутнику сразу бросилась в глаза эта резкая перемена, но он ничего не говорил, пока не усадил её у окна и не поставил перед ней мороженого. Зная досконально все её вкусы, не спрашивая её, купил он самое её любимое. Но она едва ли видела перед собой эту сладость.

– Рассказывай, – потребовал он.

Она очнулась от своей летаргии и вскинула на него якобы невинные очи:

– О чём?

– Что-то произошло, пока я отсутствовал.

– С чего ты это взял? – она казалась спокойной и непонимающей, но ему сейчас было не до игр с ней.

– Вижу по тебе. И не только по тому, что ты перестала думать о мороженом. Мне нужно знать, Эрика.

– Нет, Ромеро, на этот раз я ничего тебе не скажу. И не проси.

– Я ведь обещал, что отныне между нами всё будет хорошо. Я должен…

– Нет! Я стану прежней, но ты должен забыть о том, что сейчас произошло, – во всей её сущности проявилась крайне нехарактерная для неё властность.

– Хорошо, – был вынужден согласиться он ради неё. Самому ему это было не по душе. Он любил напускать на себя таинственности, но не терпел, когда скрывали что-то от него или проворачивали за его спиной. Он решил, что позднее непременно при помощи уловок и хитростей выпытает, о чём же таком она решила умолчать.

– Тогда пойдём в поезд. Наверное, он вот-вот отправится.

– А мороженое?

– Прости, но я передумала. Освежилась, пока сидела в тени.

Молодая женщина встала и первой двинулась к выходу. Мужчина покачал головой, с неодобрением посмотрев на полную креманку, и последовал за ней.

Уже вечером, после того, как они поели в вагоне-ресторане и с комфортом разместились в своём купе первого класса, поезд мчал их всё дальше и дальше, а Ромеро обнимал Эрику и всё никак не мог перестать касаться её. Однако женщина наблюдала темнеющие пейзажи за окном да прислушивалась к перестуку колёс на рельсах, и едва ли замечала своего бывшего любовника, постоянно возвращаясь к мысли, что всё, что с ней случается, происходит помимо её воли.

3. Париж,

1930 год. Эрике 25, и она во второй раз пробует жить с Ромеро.

Он даже не снял шляпы, чтобы поприветствовать её, когда она подсела к нему на скамью на Марсовом поле, хотя виделись они уже не в первый раз. Ромеро сказал ей, чтобы она предстала в своём лучшем виде на сегодняшней встрече, поэтому этот тип нагловатой наружности откровенно пожирал её глазами всё то время, что передавал ей последние указания от её патрона, как всегда точные и краткие, без лишнего многословия, что и было для него характерно. Ромеро умел подбирать надёжных людей, но по большей части это оказывались такие вот уличные проходимцы, с которыми и ей тоже приходилось иметь дело, хотя они и вызывали у Эрики внутреннее отвращение своей расхлябанностью и развязностью либо полным отсутствием всяческих благопристойных манер. Её бывший опекун, наставник и любовник в одном лице говорил ей, что только на таких людей и приходится полагаться в некоторых их делах, потому как беспринципность и жажда наживы в них пересиливает всё то, что в другом человеке порождает внутренний барьер. И порой приходится прибегать к их услугам, с этим ничего не поделаешь. Так что красавице приходилось сохранять равнодушное выражение лица, хотя внутренне она негодовала на такую явную невоспитанность. Её частенько возмущало, как некоторые мужчины пренебрегали ею как личностью, обращая внимание только на её прекрасное личико и прелестную фигурку. Если бы не авторитет Ромеро, её бы вообще ни во что не ставили разные, подобные этому, типы, как если бы она сама по себе была пустышкой.

Со стороны создавалось впечатление, что двое малознакомых людей обмениваются случайными фразами, например, о погоде. Она почти не слушала этого человека, потому что Ромеро уже поведал ей о её сегодняшней роли и потом ещё несколько раз проверял, хорошо ли она усвоила его наставления. Так что она не вполне понимала, к чему ей ещё и встречаться с этим типом, ведь она уже давно вышла из того возраста, когда на практике должна была учиться многим полезным в их работе навыкам, приобретая необходимый опыт, а за ней всегда наблюдал кто-нибудь из соглядатаев Ромеро, чтобы затем доложить ему, как хорошо она справилась. Но, видимо, ныне он ей больше не доверяет. Шесть лет в разлуке не прошли даром, и теперь ей придётся заново завоёвывать то положение, которое она когда-то прочно занимала.

Когда этот человек закончил, то посмотрел на неё так, словно бы не верил, что она будет в состоянии всё хорошенько исполнить, и ожидал неких уточняющих вопросов по предстоящему заданию. Но вполне естественно, что при такой внешности её воспринимают, как красотку без мозгов. Ромеро учил её, как выглядеть исключительно «прелестной глупышкой».

– Я всё поняла, – кратко отозвалась Эрика, концентрируясь на внутренней гармонии так, как советовал Ромеро, потому что её собеседник ожидал от неё каких-то слов. Самостоятельная жизнь за эти шесть лет научила её грамотному обращению с разными типами, но она так и не привыкла к этому особому контингенту уличных подручных Ромеро.

– Самое главное, не забудь, что не ты должна первая бежать ему навстречу и вешаться на шею, как влюблённая дурочка, которую ты изображала прежде. Помни, твоё участие может и не понадобиться вовсе. Не спеши и не лезь вперёд. Что бы ни происходило раньше или позже, ты не должна вмешиваться. Это всё.

После этого Эрика встала со скамьи и пошла известным маршрутом без прощания и без оглядки. Она чувствовала, что он смотрит ей вслед, но шла решительно, источая ароматы женственности, дабы он не подумал, что это полностью его заслуга в её внутренней неловкости. Она давно научилась подавлять в себе подобные маленькие неприятности, переключаясь на что-либо приятное в любой тягостный момент. Вот и сейчас засмотрелась на Эйфелеву башню, этот ставший неотъемлемым символ Французской республики. А ведь когда-то она так не нравилась парижанам, считающим, что башня до крайности нелепа и безобразна и портит весь вид их пышного города, что они просили её убрать. Но затем к шпилю прикрепили радиоантенны, и она прижилась, и теперь делает Париж ещё более неповторимым городом.

Париж… Она вновь в Париже. Эрика с чувством втянула в себя воздух, подставляя лицо лучам тёплого весеннего солнца. Ей нравились шум и многообразие этого города больше всех прочих мест, в которых ей довелось побывать. Париж, а не Испанию считала она своей родиной. И не замечала ни его грязи, на что некоторые приезжие жаловались, ни частых волнений, ведь парижане так любят бастовать, а их газетам только дай повод раздуть скандалы. Напротив, она ценила эту кипучую жизнь. Чувствовалось именно, что она в центре цивилизации, а не где-то на её окраине. Здесь столько мест, куда можно ходить ежедневно и не повторяться. И она только сейчас оценила, сколь сильно соскучилась по родному городу за время своего отсутствия длиною в несколько лет.

Но уехать тогда, шесть лет назад, было необходимо. Её жизнь являла собой невыносимую череду обманов и разочарований; в ту пору она посчитала, что любовь того, кого она боготворила, есть одно лишь притворство. Когда она воочию убедилась, что не одна для него, что не его драгоценное сокровище, не его «сердце», как он её называл, а есть другая, такая же молоденькая, которую он в точности так же всему обучает, чтобы в будущем начать поручать исполнять для него различные задания, а затем, что хуже всего, награждать за них. И, как только она представляла на своём месте другую, ей становилось до того невозможно и невыносимо, что она могла лишь мечтать и молить о смерти, о спасительном забвении. И тогда ей пришло в голову, что нужно уйти от предателя, пока не поздно. Нужно доказать ему, что она вполне может обойтись без него, что он дал ей необходимые знания и умения для этого, что она больше не глупая дурочка, которую он может продолжать обманывать. И в один прекрасный день она исчезла из его жизни, не взяв с собой ничего из тех даров, при помощи которых он имел обыкновение создавать для неё роскошную жизнь.

Самостоятельная жизнь, без покровительства Ромеро и его наставлений, оказалась поначалу необычайно трудна, зато Эрика могла получать необходимый опыт в том, как следует думать головой в разных ситуациях, а не полагаться на кого-то, а ведь прежде другие только и делали, что указывали ей путь. Её сердце было разбито и не находило настоящего тепла, так что любовь с другими мужчинами была лишь временной. И как же успела Эрика разочароваться в жизни за это время! Она поняла, что всё продажно и фальшиво, что искреннего, подлинного давно уже нет на земле, а если и есть достойные люди, то они так раскиданы по планете, что с ними едва ли можно встретиться за свою жизнь. Пару раз она была готова подарить кое-кому всю себя, но над ней насмехались или не принимали всерьёз. А Ромеро дал ей слишком хорошее воспитание и образование, чтобы ей захотелось вернуться к тому состоянию первобытной дикости, в котором она провела всё своё детство. Но некоторые зачатки личных качеств уже были даны ей от природы, а все эти разочарования лишь укрепили и закалили её характер, так что всё это вместе взятое направило её по пути к тому, чтобы впоследствии её можно было охарактеризовать как «непробиваемое сердце». Так жила она все эти шесть лет. Взрослела. Умнела.

Но если она считала, что Ромеро оставил её в покое, в этом она глубоко ошибалась. Он позволил ей думать, что она одна и самостоятельна, но на самом деле все эти годы за ней следили его люди и докладывали о каждом её поступке. Он сам признался ей в этом после того, как между ними произошло решительное объяснение.

Почти год назад появился он на чужом пороге и на её возглас удивления отозвался, чтобы она не беспокоилась больше насчёт хозяина этого дома, что после этого разговора она уйдёт с ним и точка. Он говорил ей о многом. О том, что никогда не преставал любить. О том, что она тогда неправильно всё поняла, и ей следовало напрямую попросить у него объяснений, а не убегать так по-глупому. О том, что он дал ей эти годы, так как сам думал, что так будет лучше. Первое. Его любовь безгранична. Он хотел, чтобы она была счастлива, и знал, что для этого ему надо отойти в сторону. Второе. Он хотел и сам разобраться в себе. Всё-таки между ними разница в возрасте значительна, а он познал её, когда она была ещё совсем девочкой, и с возрастом между ними действительно могло быть всё меньше общего, а он никак не хотел притеснять её. Однако и через шесть лет он её по-прежнему любил с той же страстью, и любовь за это время так никуда и не делась, иначе он не стал бы регулярно справляться о её жизни, но незаметно, чтобы никак не нарушить её планов, если бы оказалось, что она обрела подлинное счастье. Более того, как-то он вдруг понял, что более не мыслит без неё и дня. А затем убедился, что она сама не обрела того, что искала, что скитальческая жизнь никак не способствует её благополучию. Так не лучше ли им обоим вновь воссоединиться и попробовать всё сначала?

Когда Ромеро ей всё обстоятельно рассказал, она посопротивлялась только для видимости. На самом же деле она не раз сожалела, что ушла от своего бывшего опекуна, так как он всегда в первую очередь оставался для неё мудрым наставником и вёл по жизни, что ей самой и было нужно. Он был из тех редких мужчин, что не держит от женщины каких-либо тайных запретных тем, он всегда терпеливо объяснял ей то, что она хотела знать, а ещё ему было важно её мнение. Те же господа, с которыми она сталкивалась, обычно принимали её за прекрасную игрушку, но пустышку. Она была приятным украшением их самих до тех пор, пока сама не научилась брать от них то, что ей было нужно. Но это произошло лишь тогда, когда она смирилась с тем фактом, что общество загнивает и человечество вступило в свою последнюю эпоху, эпоху упадка.

Но их воссоединение таки свершилось! Полгода её жизнь напоминала ту, что была у неё сразу после того, как Ромеро пришёл к тем людям, что называли себя её семьёй, и забрал с собой, в лучший мир. И было тогда очень много впечатлений, и обучение, доставляющее радость от осознания того, что её опекун будет ею гордиться в будущем, и те вещи и события, что означали собой взрослую жизнь. А теперь и эти полгода были наполнены жизнью, по которой она успела соскучиться. Ей ни о чём не нужно было думать, всё решалось и делалось за неё, а она вновь могла оценить всю нежность прежней любви. И ей бы хотелось, чтобы так было всегда.

Но внезапно Ромеро попросил её об услуге, как в былые дни. Ей пришлось поверить, когда он сказал, что никаких других учениц у него не осталось ныне, а она одна всегда была и остаётся лучшей и незаменимой. Или ей хотелось считать себя полезной, потому она и поверила ему. Но она совершила это для него в знак своей любви, потому что ей несложно было исполнить эту просьбу. Как обычно она выполнила порученное ей дело безупречно и со всем блеском, так что ни один след не смог бы привести к её любовнику. Она удостоилась жаркой похвалы и вознаграждения, но несколько позднее получила ещё одно задание.

А сегодняшнее её поручение знаменовало собой окончание третьей большой работы. Она уже интересовалась, когда же всё это закончится, на что Ромеро якобы в шутку заметил, что ей же самой нравится исполнять все эти задания, что в некоторой степени и было правдой. Эта работа настолько стала частью её жизни, что все эти шесть лет без неё она чувствовала себя несколько не у дел, как если бы у женщин не могло быть вовсе других интересов, кроме как участвовать в заговорах и интригах государственной важности.

Уже более месяца она занималась тем, что соблазняла одного юнца. Его звали Жан-Поль Дёбрие, ему только-только минул двадцать один год, моложе её, но не с той разницей, насколько она была моложе Ромеро. Их знакомство было подготовлено со всей тщательностью, а вот всё остальное зависело исключительно от неё одной. И она постаралась не подвести своего бывшего опекуна. Жан-Поль даже не догадывался о том, что она старше него, потому что она всегда внешне отличалась особой моложавостью, и он был от неё без ума уже после первой же встречи, а затем начал умолять о свиданиях каждый последующий день. Клялся исполнить всё, чего она ни попросит, так что теперь красавица могла вертеть им, как угодно. Об этом она и доложила Ромеро (между ними он начал называть Жан-Поля не иначе, как «влюблённым слепцом»), ведь перед ней стояла именно эта цель – приворожить его. Эрика слепо повиновалась своему наставнику, не задавая лишних вопросов, впрочем, как и всегда, так что ей пришлось не останавливаться на достигнутом и продолжать, и, соглашаясь на встречи, она вела себя с «влюблённым слепцом» безукоризненно кокетливо – манила, дразнила и давала надежду ещё ближе подпустить к себе. И вот всю последнюю неделю она не подавала о себе вестей, пока под диктовку Ромеро не написала душещипательную записку с просьбой о помощи, всю якобы в пятнах от слёз, надушенную её духами, которую патрон затем забрал с собой для каких-то ему одних ведомых целей. Однако после этого ей стало как-то не по себе продолжать вводить юношу в заблуждение, она словно бы предчувствовала некую неприятную развязку. Он был так мил с ней, так рыцарственно себя вёл, что она уже была готова посчитать свою деятельность неким кощунством по отношению к его искренним чувствам. Молодой человек незаметно сам становился всё более симпатичен ей, и она вот-вот была готова объявить Ромеро о своих сомнениях и заявить, что отказывается продолжать, но он опередил её, сообщив, что ей следует последний раз вжиться в роль соблазнительницы, тем самым, завершив эту работу. И хотя она надела один из своих «убийственных» нарядов, сегодня ей могло предстоять вообще не играть никакой особой роли. Самым главным было не вмешиваться ни во что, если что-то пойдёт не так. Но что могло случиться? Ромеро даже толком не объяснил ей, как вести себя с Жан-Полем, что ему говорить, каковы планы на будущее, как будто всё уже было предвидено заранее. Ей лишь было велено прогуливаться по саду Тюильри от полудня до половины первого, и больше ничего.

Погружённая в свои воспоминания, молодая женщина преодолела уже половину пути – по набережной Сены до моста Александра Третьего. За её спиной оставался дом Инвалидов с золотистым куполом, точно идеальная яичная полусфера. Это место было одним из её любимых в Париже. Отсюда во все стороны открывались чудесные панорамы. Куда ни глянь – пышные здания, напоминающие о величии былой эпохи, о королях и придворных, которые сорили деньгами, не задумываясь о будущем страны. Именно здесь ты словно находился в самом средоточии движения времени, которое творит историю.

Она скучала сильно по Парижу эти шесть лет.

Это было место её юности, когда она поняла, что всё переменилось, что Ромеро привёз её в город, где теперь начнётся новая жизнь, не имеющая ничего общего с прежней. И в тот момент, когда она со всей полнотой осознала перемены и ту «новую» себя, она как раз находилась здесь, на этом самом месте, и её поразила вычурность этого моста. Чёрный и золото – королевские цвета. И она для себя решила, что отныне будет стараться вести себя в соответствии с этой новой жизнью, спасшей её от невежества и деградации собственной семьи. Так началось её обучение, и она стала самой прилежной ученицей, которая только могла быть у Ромеро, во всём, что касалось человеческой натуры и скрытых мыслей. Она хотела быть достойна жизни в Париже.

И теперь, в который раз идя по мосту, Эрика снова отмечала его красоту и совершенство конструкции. По её правую руку располагался мост Согласия, по левую – мост Инвалидов, а ещё дальше, чуть в стороне, возвышалась башня Эйфеля. Удивительно, что большинство своей красоты Париж получил при проведении Всемирных выставок, для которых люди всё сооружали и сооружали новые достоинства, затмевающие оригинальностью или пышностью конструкции всё предыдущее. Вот и мост Александра Третьего был завершён ко Всемирной выставке 1900 года.

Этот объект построен в стиле ар-нуво, потому и обладает таким роскошным декором – фонарями, херувимами, нимфами и крылатыми золотыми конями на обоих концах. В октябре 1896 года первый камень в основание заложил Николай Второй, русский царь. Стиль моста гармонирует с расположенным на правом берегу роскошным дворцом Гран-Пале, к которому ведёт. Конструкция моста представляет чудо инженерной мысли девятнадцатого века: он состоит из единственного пролёта высотой шесть метров. По мнению его устроителей, он не должен был иметь промежуточных опор, так как они мешали бы продвижению судов по Сене и закрывали бы панораму. Ту самую, которой и любовалась сейчас Эрика, хотя и на игривых херувимов, у стоп которых резвились рыбки, она поглядывала.

От дворца по левую руку у неё остался Малый дворец (Пти-Пале), внутри которого на той же самой ярмарке 1900 года размещалась экспозиция произведений французского искусства. Потом молодая женщина оказалась на площади Согласия, последнем знаменитом пункте на её пути к Тюильри. Это название было дано площади в знак примирения сословий, а во времена революции на ней располагалась гильотина. Вроде бы гуманное нововведение, но на деле оказавшееся таким ужасным. В девятнадцатом веке в центре площади был воздвигнут тысячадвухсотлетний обелиск, привезённый из Луксора, с древними письменами на нём, которые так нравилось разглядывать Эрике каждый раз, как она проходила мимо. Она легко понимала желание многих поколений разгадать смысл этих загадочных, но таких чарующих рисунков. Вокруг обелиска били фонтаны и возвышались восемь статуй, олицетворяющие крупнейшие города Франции.

И вот Эрика вошла в сад Тюильри. Сердце её неожиданно для неё самой волнительно забилось. Так было с ней поначалу, когда Ромеро начал поручать ей разные задания, пока позднее она не стала относиться к поручениям, как к простой работе и уже без всякого трепета. Но она не знала, ни что будет делать и говорить, встреться ей Жан-Поль прямо сейчас, ни как он отнесётся к тому, что это их последнее свидание. Молодой человек был ей симпатичен, но, конечно, она не желала иметь с ним ничего серьёзного, предпочитая мужчин старше себя. Ей впервые пришлось «играть в любовь» со столь юным возрастом вообще. Красавица решила пройти ровные ряды лужаек и подойти к Сене. Так Жан-Полю будет легче заметить её.

Но не прошла она и половины пути до реки, как внимание её привлекли выкрики и свист, на которые повернули головы также и все остальные гуляющие, находящиеся в этой части парка. Это жандармы кого-то преследовали, окружали, ловили. Ну вот, дожили – злоумышленники уже так обнаглели, что стали без зазрения совести появляться среди дня и в общественных местах. Таково было мнение какой-то пухлой дамочки. Эти мужчины в форме гнались за высокой, худой, почти мальчишеской фигуркой без шляпы, и когда все они несколько приблизились, Эрика не без трепета признала в преследуемом Жан-Поля. Женщина не знала, заметил он её или нет, так как в следующий момент его уже скрутили, и жандармы облепили беднягу, как оводы скотину на лугу. Первым своим порывом она инстинктивно подалась вперёд, ей хотелось помочь ему как-то, но затем в памяти всплыл строгий наказ ни во что не вмешиваться, и ей пришлось с некоторой тоской и болью, которые она неожиданно ощутила в себе, наблюдать, как его уводят. Прохожие уже вернулись к своим делам, а она всё стояла, провожая образ этого милого и симпатичного молодого мужчины, пока последний жандарм не скрылся из глаз.

Только тогда очнулась она от оцепенения и взглянула на маленькие часики фирмы Lip на своём запястье. Ещё не было половины первого, и хотя конец истории был вполне очевиден и ясен, ей нельзя было покидать сада до истечения этого времени. Возможно, за ней сейчас следит один из подручных Ромеро, а ей не хотелось, чтобы патрону доложили, будто она хоть в чём-то отступила от его указаний. Поэтому она подошла к реке, как планировала изначально, так близко, насколько это было возможно.

Как раз напротив находился мост Сольферино, а на другом берегу возвышалось здание железнодорожного вокзала по проекту архитектора Лалу всё к той же выставке 1900 года, обслуживающего юго-запад Франции по направлению Париж-Орлеан. Но сейчас Эрика ничего не замечала перед собой и не могла вновь порадоваться тому, что вернулась в Париж. Она была погружена в себя, размышляя о Жан-Поле и своём участии в том, что произошло.

Бедный, глупый мальчишка! Ей так его жаль… Она подозревала, что у него нет семьи, потому что при ней он ни разу не заговаривал о родных, а всё только о своих друзьях из банды и покровителе. И теперь ему придётся познать, что значит попасть в участок. Ему сейчас двадцать один, немного больше, чем ей, когда она осталась тоже одна. Ему придётся испытать на себе, что значит не иметь поддержки. Она вспомнила, как смешно он выглядел всякий раз, когда клялся, что готов ради неё на всё, но в то же время эта мальчишеская рыцарственность выглядела мило и привлекательно. Ромеро никогда не говорил ей, что ставит её выше себя; наоборот, он повторял, что это она должна что-либо сделать для него, как его маленькая верная помощница. Да она и не помнит таких случаев, когда бы не она клялась в любви, а он склонялся в немом обожании. Но всё же она поинтересуется у своего любовника, чем именно этот юноша перешёл ему дорогу. Ромеро обычно никогда не связывался с неравными себе. Это было для него несвойственно.

Но всё-таки могла ли она быть счастлива с Жан-Полем? Возможно, он истинно её любит, а не просто его сжигает страсть, как многих других. Но нет… Если бы они и могли быть счастливы, то всего-то несколько лет. Если уж она осмелится полюбить по-настоящему, так это навсегда, а вот его обожание с возрастом может поутихнуть (то же извечное опасение, что и в отношении Ромеро!), и она снова будет несчастна. Она выглядит моложаво внешне, но уже столько всего испытала, а вот он мальчишка в её глазах абсолютно. У него могло бы быть большое будущее, если бы от улицы его отнял некто вроде Ромеро. Но что всё-таки он натворил, раз за ним гнались жандармы? Не затеял ли он какое-нибудь опасное дело, получив её записку, в которой она под диктовку своего властелина писала о трудности своей ситуации и умоляла о встрече, настаивая на том, что он должен простить и забыть её вынужденное недельное молчание. А Ромеро должен был знать с большой вероятностью, что его схватят у неё на глазах, иначе зачем было так часто повторять о том, что она должна сохранять полное равнодушие ко всему, что увидит, не предпринимая никаких действий, ни во что не вмешиваясь. Она как всегда знает меньше всех, что в действительности происходит. Она уже не раз сетовала на то, что ей одновременно достаётся роль и полезного инструмента, и безвольной игрушки. Обычно Ромеро говорил ей, что она лишь помогает ему в том, чтобы избавляться от ненужных людей, которые ведут деятельность только во вред обществу и государству. Но этот молодой человек не мог никому ничем навредить в силу одного только своего возраста. Она имела с ним беседы и знала, что он, несмотря на улицу, даже менее испорчен, чем некоторые общественные деятели. Ей обычно не было жаль тех, с которыми приходилось иметь дело по наущению Ромеро. Она верила ему, когда он говорил, что это плохие люди, и его работа как раз заключается в том, чтобы избавляться от них без излишнего шума и с как можно меньшими последствиями для обеих сторон. Он называл их «вредителями государства».

Но тут вдруг ей стало как-то неловко и стыдно за всё то, что она когда-либо делала в ущерб другим людям. И как только Ромеро с этим живёт, ведь он, как глава задуманных операций, обладает всей полнотой сведений? Неужели это чувство вины подступает к ней? Нужно во всём разобраться, и только тогда она сможет нормально функционировать.

Послушная ученица оставалась в Тюильри ровно до оговорённого срока. Внезапно как-то весь парижский шум и гам, суета, толчея сделались противны ей. Она почувствовала отвращение к вечно кипучему городу, хотя до недавнего времени не переставала радоваться тому, что вернулась в столицу, ко всему тому, что более всего приходилось ей по нраву. Но теперь она могла думать лишь о том, что всё здесь сплошной обман и притворство, что двуличие и здесь насквозь пропитало людей, и они даже не замечают, что только им и дышат. И сама она такая же. Ей противно от одной этой мысли. Красавице стало невыносимо душно, словно она попала в тиски, и она одной рукой ослабила шарф на шее, словно это он причинял ей неудобство.

Вечером Эрика рассказала патрону о благополучном завершении этого задания, хотя он, наверное, был в курсе всего, его «следопыты» уже доложили ему, так как он не задал никаких уточняющих вопросов, а выслушал молча. Воспользовавшись его молчанием, бывшая воспитанница решительным образом потребовала объяснить, чем именно этот «влюблённый слепец» мог перейти ему дорогу, за что он решился поступить так с неравным себе, как он выражался прежде. И вообще, он знал, что при ней Жан-Поля могут схватить, и почему ничего ей не сказал? Разве не он обещал ей несколько месяцев назад, что между ними больше не будет недоверия и недомолвок?

Но её наставник и бывший опекун всегда отличался хитростью и изворотливостью. У него был хорошо подвешен язык для всякого там улаживания конфликтов, и он был натренирован в том, чтобы вести переговоры в нужном русле. Она часто не могла определить, искренен ли он с ней или нет, шутит или говорит абсолютно серьёзно, или его слова специально предназначены для того, чтобы убедить её в чём-либо, и порой она только внушала себе, что её патрон не оставил для неё никакой тайны. Его слова часто могли расцениваться двояко, как и сейчас:

– У меня и в мыслях не было недомолвок и недоверия. Свои обещания я выполняю, Эрика. Ты же знаешь. Ты могла спросить у меня сама, что хотела знать, в любую минуту, но не спрашивала. И я был вправе подумать, что тебе неинтересно, что ты выполняешь мои просьбы без задней мысли и размышлений, просто из тех чувств, что мы питаем друг к другу, или, например, потому что хочешь меня порадовать, ведь у меня одна такая верная помощница, на которую я могу положиться. Но раз теперь ты спрашиваешь, я скажу тебе.

Один человек, занимающий видное положение в среде преступного мира, некоторое время назад начал сближаться с нашим давним врагом, Германией. Тебе должно быть хорошо известно, какие отношения повелись у нас с ней ещё с прошлого века. Новая война обязательно разразится, это лишь вопрос времени. И никак нельзя назвать человека, который занимается подобным налаживанием связей, патриотом. Ни до, ни после. Как и всякий другой нормальный гражданин, ты должна хорошо это понимать. Но в том-то и дело, что под этого человека нельзя подкопаться. Я уже довольно длительное время этим занимался, но даже для меня его личная жизнь выглядит будто бы безупречно. Он умело заметает следы, почти в равной мне мере. И я рад этому «почти».

После долгих затрат и усилий мне наконец удалось выяснить, что этот человек сильно привязан к одному безродному юноше и сделался его опекуном. Он в нём души не чает и готов ради него на всё (В точности, как и я для тебя, Эрика!), а этот молодой человек, как и многие из нас по молодости лет, частенько попадает в различные неприятные истории. Буйная голова. А всё из-за его пагубного пристрастия к хорошеньким прелестницам. После такого открытия мне, конечно, уже было нечего гадать, чем взять этого человека, и оставалось только подключить в помощь тебя.

– Всё же я не до конца понимаю, что же, через Жан-Поля ты лишь хотел повлиять на этого человека?

– Я уже это сделал. Он получит записку, в которой будет очень щедрое предложение с моей стороны. И я более чем уверен, что теперь он его примет.

– А Жан-Поль…

– С ним не случится ничего неприятного. Посидит несколько деньков в тюрьме, что ему не повредит. Знала бы ты, сколько раз он избегал заслуженного наказания из-за влияния и своевременного вмешательства своего опекуна.

– И затем его выпустят? Ничего серьёзного ему больше угрожать не будет?

– К чему мне этот бестолковый юнец? Но, сокровище моё, не слишком ли ты привязалась к этому мальчишке? Мужчины, которых тебе приходится завлекать, помнится, никогда тебя особо не заботили. Я думал, что уподобил тебя себе, привив соответствующие черты характера, но с природой бесполезно бороться. Ох уж эти женские сердца, полные сострадания, что к правым, что к виновным равно одинаково! – он картинно возвёл глаза к потолку.

На том и закончилось обсуждение этой темы. Эрика не думала сомневаться в том, что сказал ей Ромеро. Казалось, что последние угрызения совести оставили её совершенно. И дни потянулись за днями, и вновь не раз верная ученица выполняла особые поручения своего наставника, но все они не были связаны друг с другом, как эта история с «влюблённым слепцом».

Но затем вот как-то совершенно неожиданно на глаза ей попалась статья в газете. Она ещё с давних пор взяла себе за правило добывать из газет некоторую дополнительную информацию о деятельности своего патрона, и так за ней эта привычка и осталась, так что она теперь уже чисто машинально покупала газеты и пробегала глазами по страницам. И ей попалась небольшая статейка о партии заключённых, которых вот-вот перевезут к месту отбывания срока на каторге. Среди прочих «низов» общества там был упомянут уже успевший дважды совершить попытки к бегству с места временного заключения, совсем ещё молодой и привлекательный, у которого могло быть блестящее будущее, если бы он не загубил его (так было напечатано), Жан-Поль.

Сердце Эрики сразу всколыхнулось по двум причинам. Во-первых, горечь от того, что Ромеро так жестоко обманул её, и глубокая обида на него за это. Во-вторых, совесть сразу заговорила в ней. Она не должна была верить тому, кто лжив и порочен насквозь. Она должна была лично убедиться, отпустили Жан-Поля или нет. Она должна была попытаться помочь тому, кого ненароком завлекла и кто пострадал из-за её легкомыслия и податливости тому, кто таким нещадным образом эксплуатирует её, на деле ни во что не ставя её чувства. Надо же ей быть такой дурой, чтобы поверить Ромеро, что во второй раз их совместная жизнь будет иной! Он взрослый мужчина. К чему бы ему менять свою линию поведения? Изменяться ради неё уже поздно и невозможно. Да он и не хочет, как видно.

Но она лучше него и своей ошибки так не оставит. Ей необходимо разыскать Жан-Поля и поговорить с ним, и попытаться что-то сделать. Она не допустит, чтобы безвинный юноша мучился на каторге за вину другого. Даже если Ромеро солгал ей и о его опекуне тоже, она хоть раз должна пойти против воли своего руководителя, потому что убеждена, что в этом случае права она, не он.

Молодая женщина собиралась предпринять самостоятельные действия. Ромеро уверен, что она без него ничто, что все эти годы она всё так же полагалась во всех вопросах на других людей, словно какое-то безынициативное податливое существо. Но у неё, однако, появились свои кое-какие связи, и некоторые мужчины сочтут за честь оказать ей услугу. Со многими она не прерывала знакомства, а просто исчезла из виду. Пора уже у них объявиться вновь на горизонте.

Эрика только боялась опоздать. Боялась услышать, как ей скажут, что Жан-Поль уже находится на полдороги к своей каторге. Что он сейчас чувствует? Думает ли о ней и гадает, что заставило её отправить ту записку? Догадывается ли о роли, которую она сыграла? Она обязательно поведает ему об этом, когда у них будет свидание. Даже если это разобьёт ему сердце, даже если он станет проклинать её, он должен знать. Не следует ему вступать во взрослую жизнь с верой в обман и ложь. Быть наивным глупцом и жить в счастливом неведении много хуже. Она постарается, чтобы он не повторил её собственную судьбу.

И ей не пришлось потратить особых усилий, не потребовалось длительного срока, хотя действовать она могла только в тайне от Ромеро. Не успела она ещё хорошенько навести справки, как через четвёртое лицо узнала, что один человек готов организовать свидание с тем, кого она ищет, и всё это совершенно безвозмездно, потому как якобы в этом деле у него есть свой интерес. Оставалось только условиться о месте и времени, что и было сделано как можно скорее.

Когда она пришла, этот человек обещался доставить её, куда нужно, и не без тревоги села она в его автомобиль. Женщина ожидала, что он отвезёт её в тюрьму или подобное место, где мог находиться сейчас Жан-Поль, но он остановился у какого-то не слишком благородного на вид заведения на окраине Парижа, и, когда она недоумённо воззрилась на него, пригласил её следовать за ним и ни о чём не тревожиться. У неё промелькнуло, что, быть может, Жан-Полю всё-таки удалось сбежать не без чьей-то помощи, а затем она вошла внутрь. Зал первого этажа был переполнен гамом и хаосом отвратительных на вид личностей, благодаря чему создавалось впечатление настоящего притона, и в тон этому гаму расстроено и хрипло тренькала пианола, но они не стали проходить в зал, а сразу поднялись на второй этаж, к отдельным кабинетам, так что её почти никто и не заметил. У самого дальнего закутка её провожатый велел ей дожидаться здесь, скрылся на несколько секунд внутри, почти сразу вышел, посторонился и закрыл за ней бесшумно дверь, когда она прошла внутрь.

Однако вместо Жан-Поля её поджидал незнакомый Эрике человек, близкий возрастом к Ромеро. Внешний лоск его так и бросался в глаза, но было видно, что недавно он пережил какое-то сильное горе или потрясение, так как не только его виски серебрились, но и лицо выглядело осунувшимся и измождённым, как случается, когда внутренние тревоги не дают покоя. Он вглядывался в неё внимательно, но не произносил ни слова. Красавица поняла, что перед ней тот самый человек, которого её любовник обвинял в налаживании связей с Германией. Этот мужчина внешне казался типичным гасконцем, и она не могла постичь, как мог он отважиться на предательство по отношению к своей стране. Но Эрика тоже молчала, не зная как начать.

– Значит, это ты свела с ума моего бедного мальчика своими женскими чарами, – подытожил он, когда, наконец, нагляделся. У него оказался баритон, как у какого-нибудь оперного певца – тягучий, бархатный, медовый.

Эрика слегка склонила голову, признавая за собой вину.

– По крайней мере, я рад, что Жан-Поль не изменил своему безупречному вкусу. Садись, – бросил он. Здесь не было ни яств, ни напитков. Её ожидали для сугубо делового разговора. Когда Эрика села, её колени задели его ноги. – Рассказывай, почему ты хотела с ним увидеться.

Он выглядел очень серьёзно, словно о её роли ему уже всё давно известно и он лишь ожидает, каким именно способом она начнёт выкручиваться. Но Эрика обстоятельно и просто рассказала о своём участии, о том, что не подозревала о подобном финале, о чувстве вины и всех своих опасениях. Говорить ей было проще, чем если бы рядом сидел Ромеро, потому что этот человек не знал её вовсе, и было легко представлять, что она всего лишь «зачитывает» эту роль. Он будет судить более предвзято, и ей станет легче. Она умолчала о роли Ромеро, не называя его, потому как не желала его выдавать, да и не смогла бы, храня тайну, которую он вытребовал у неё много лет назад.

– Вы должны мне поверить. Я ничего не знала о том, что Жан-Поля ожидает каторга. Мне сказали, что его выпустят на свободу через несколько дней, и у меня не было причин этому не верить. Совершенно случайно я узнала, что это искусная ложь, и всё во мне всколыхнулось. Я собиралась рассказать ему всё в точности, как вам сейчас. Он должен знать. Возможно, он простит меня, – закончила на этом мучимая совестью несчастная красавица.

– И он узнает. Но прощать ему будет тебя не за что. Он от тебя без ума и всю твою вину просто не заметит. У моего мальчика пламенное сердце. Он и раньше влюблялся, и всякий раз это не приносило ему ничего хорошего, одни лишь проблемы, но до такой степени – никогда. Я хотел вызнать у него, кто ты, но он свято хранил тайну. Он и сейчас молчит, и будет молчать до своей могилы (я знаю его упорство!), хотя следствию уже известно о роли женщины в свершившемся убийстве. Они сохранили твою записку как улику.

– Я хоть сейчас готова пойти в жандармерию, если это его спасёт! – с чувством вскричала несчастная.

– Этого не нужно. Да тебе и не позволит твой властелин (здесь он хмыкнул), коли он развязал всю эту грязную игру, – тут мужчина погрузился в какие-то свои мысли, и печаль ещё больше проступила сквозь его хмурые очи.

– Так что с Жан-Полем? – тихо напомнила Эрика. – Я могу увидеться с ним?

Её собеседник покачал головой.

– Это невозможно. Он уже находится в том месте, где всяческие свидания едва ли осуществимы. Ещё пара дней, и я отправлюсь к нему. Тогда я передам ему твои слова, можешь быть уверена.

– Мне жаль, что так вышло, – Эрика прямо посмотрела ему в лицо. – Я бы хотела, что бы всего этого не было. Если я чем-то могу…

– Не стоит. Ты сделала достаточно. Ни Жан-Поль, ни я не держим на тебя зла. Хотя поначалу я мечтал расправиться с тобой и порадовался, когда ты сама далась мне в руки, теперь я вижу, что ты хорошая девочка и такая же жертва, как мой бедный мальчик. Вы два невинных агнца в стае волков. Это я был неосторожен, раз позволил своему врагу прознать о моих слабостях.

– Всё-таки я могла бы попытаться что-нибудь сделать для его освобождения, – продолжала настаивать Эрика.

– На это никогда не пойдут. Знаешь, что мне сказали о моём мальчике? Я ведь пошёл на все их условия, выполнил всё, что они от меня хотели, когда понял, что моей власти не хватит для его спасения. Но мне сказали, что его заточение будет длительным залогом того, что я не нарушу своих обещаний и не вернусь к прежней деятельности. Они намереваются всю жизнь держать меня на коротком поводке. Но я помогу Жан-Полю сбежать, можешь так и передать, потом отыщу местечко, где он сможет укрыться, а затем…, – его голос звучал всё более угрожающе, но завершил он с деланным спокойствием. – Затем месть моя будет страшна.

И мужчина снова впал в задумчивость. По тому, как решительно он закусывал нижнюю губу, легко было понять, что в голове у него уже созрел план, и он только сдерживает себя, чтобы не начать действовать прежде времени. Эрика видела перед собой волевого и крепкого духом человека и верила, что у него всё получится совершить и он ни перед чем не остановится. И ей вдруг сделалось страшно за Ромеро. За то будущее, которое может его ожидать, если он его не предвидит.

Она узнала, что хотела, и несколько успокоилась, а этот человек, казалось, совершенно перестал обращать на неё внимание. Женщина решила, что пора уходить. У неё тоже начала созревать в голове кое-какая мысль, и она хотела всё скрупулёзно взвесить за и против. Но когда она начала подниматься с места, мужчина удержал её за руку и принудил сесть обратно. На миг их взгляды скрестились, и Эрика прочитала в его душе, что порой он может быть очень страшен. Если Ромеро почти всегда казался хладнокровным, то этот лидер преступного мира не привык сдерживать своих страстей.

– Я пока что не давал разрешения уйти, – звучащая в нём поначалу властность сменилась более умеренным тоном. – У меня есть ещё один вопрос, правдивый ответ на который я бы хотел от тебя услышать.

Внешне Эрика выразила полную готовность к содействию, но внутренне вся собралась, ожидая чего угодно. Так учил её Ромеро. Ныне в подобные моменты всё, чему научили её уроки юности, проявлялось в ней инстинктивно.

– Мне важно знать, любишь ли ты моего мальчика? Он на всё готов ради тебя, но что бы сделала ты, только честно, если бы он вот прямо сейчас явился перед тобой. Могла бы ты стать вполне его женщиной и остаться с ним?

Красавица расслабилась. Он желал только знать.

– Между нами велика разница в возрасте. Я не говорила ему, что старше.

– Сколько тебе?

На миг Эрика заколебалась. Она на дух не переносила подобных вопросов и игнорировала их от кого бы то ни было, отшучивалась, если позволяли обстоятельства, а мужчин, их задающих, незамедлительно причисляла к грубиянам. Но на этот раз был совершенно особый случай, и ей пришлось сказать, хотя в интонации доля неприятности осталась.

Но этот мужчина ничем не выказал своего удивления, не стал шутить по поводу того, как хорошо она сохранилась, или притворяться, что не верит ей, возражая, что она специально прибавляет себе годы; не стал делать он и комплиментов по поводу её моложавости. Только глаз его блеснул, и он настойчиво напомнил:

– Так что же?

– Поначалу я только выполняла то, что от меня требовалось. Жан-Поль мне симпатичен, я уважаю его чувства ко мне, но…. Сама я предпочитаю тех, кто старше меня, – в каждом её слове была одна только голая правда.

– Я доволен тем, что ты мне сказала. Это выйдет хорошо для вас обоих.

– Но разобьёт Жан-Полю сердце…

– Ничего. Мой мальчик крепок как орех что внутри, что снаружи. Было бы много хуже, если бы и ты души в нём не чаяла. Тогда бы ты привязала его к себе куда крепче.

Эрика кивнула.

– Теперь можешь идти. Я тебя больше не задерживаю.

Эрика встала, опять задев его коленями. И снова этот человек не отрывал от неё своего взгляда, словно хотел сказать ей что-то ещё. И верно. Не успела дойти она до дверей, как он бросил ей вслед:

– Ты кончай эти дела с ним. Такая женщина как ты может найти себе лучшее применение, нежели находиться в услужении и выполнять всю грязную работу по чужой указке.

Красавица внутренне сжалась от этих слов. Она и сама прекрасно понимала всё, что он ей озвучил. Воссоединение с Ромеро оказалось не таким радужным, каким воспринималось поначалу. Но она постаралась, чтобы её голос звучал как можно более нейтрально:

– А что если никакие другие варианты для меня невозможны? – и с этими словами покинула помещение.

Когда она спустилась со второго этажа, у подножия лестницы стоял тот самый человек, который привёз её сюда. Он одарил её ухмылкой и взбежал по ступеням, а Эрика вышла на улицу, и вслед ей неслись выкрики подпитых мужчин из заведения и всё то же хриплое кашлянье пианолы. Она пошла, не разбирая дороги. Все её мысли устремились к тому, что ещё какой-то этап жизненного пути остался позади. Она только начала размышлять над той самой зародившейся идеей, когда услышала позади автомобильный клаксон.

Её нагнала машина всё с тем же водителем, и он крикнул ей, что подвезёт. Женщина сперва отказалась, хотя не знала местности, но он настоял, сказав, следуя за ней по дороге, что эта округа небезопасна для неё и что его хозяин в категорическом тоне велел доставить её, куда нужно. Только тогда она согласилась и была рада тому, что этот человек сам по себе неразговорчив. Она попросила остановиться у вокзала. Там нельзя было проследить её путь, и Ромеро не смог бы вызнать, куда она ездила, где и с кем была.

Когда он появился вечером, то выглядел на редкость довольным собой. Ученица исподволь поинтересовалась у своего наставника, радуется ли он так благоприятному исходу какого-нибудь дела, и он отозвался, что она угадала. Теперь у него якобы всё выходит на редкость удачно. Он был предельно нежен с ней в этот вечер и даже предложил куда-нибудь пойти, но она отказалась, сославшись на головную боль и рано уйдя к себе. Ей больше было невыносимо находиться с этим человеком с прежним к нему отношением. В каждом его жесте или слове виделось ей его двуличие. Он вдруг стал так неприятен ей, что ей приходилось принуждать себя выглядеть «буднично» рядом с ним, чтобы он ничего не заподозрил, а у Ромеро было богатое чутьё на такого рода вещи.

У него и мысли не должно промелькнуть, что это его последний вечер.

Эрика едва ли спала в эту ночь. Она всё вспоминала свои прежние обиды. То именно, как он бывало вёл себя с ней. Его личность как бы создавала двоякое впечатление. Он мог быть и нежным любовником, и галантным кавалером, и мудрым и терпеливым наставником, а в другое время мог быть тираном, человеком, чьим желаниям должны все покоряться. Он мог быть безупречным государственным мужем, а мог быть коварным и хитрым интриганом, губителем чужих жизней. Вот он любил её, наставляя во всех тонкостях искусной игры, а затем вдруг начинал нещадно использовать, даже не раскрывая полностью своих планов. Мог неожиданно удовлетворить любой её каприз, а на следующий день уже нисколько не учитывал её интересы и пожелания, полностью игнорируя насущные нужды.

Она не могла взять в толк, как это вдруг человек, которого, как ей казалось, она хорошо знала, вдруг поступил так подло и по отношению к ней, и по отношению к другому. За Ромеро водилась привычка порой угрожать кому-то, но он никогда не брал заложников на столь длительный срок, а с невиновными, втянутыми в его дела в случаях крайней необходимости, когда ничего другого не остаётся, обходился, как должно благородному человеку. А Жан-Поль, безусловно, невинная жертва в противостоянии двух влиятельных лиц. И патрон запросто солгал ей, зная, что она воспротивилась бы его решению по данному вопросу. Чувство справедливости взывало к ней по большей части. Не одно только то, что она привязалась к этому молодому человеку, как полагал Ромеро, хотя не должна была. Конечно, у неё с Жан-Полем не могло быть никакого будущего.

Некоторые моменты причиняли ей столько боли… Несчастная женщина припоминала и все прошлые обиды, сумма которых и заставила её в итоге покинуть дом своего дальнего родственника и зажить самостоятельно. Но на этот раз она поступит по-иному. Тот, кто причинил много зла не только ей, но и другим, будет осуждён и приговорён ей самой. Ох, не зря он обучил её столь многому! Она примет на себя роль судьи и палача, и всем только станет легче, когда этот отвратительный человек покинет мир.

Доведённая до отчаяния красавица знала, что сегодня он будет спать в комнате, смежной с его кабинетом. У неё тоже имелась небольшая спаленка, соединённая с будуаром. Это были помещения для личных нужд каждого, куда другому без разрешения был вход запрещён. Так повелось меж ними с того самого дня, когда Ромеро привёл её в свой дом. Она была в его личных покоях всего только дважды. Первый, когда ей понадобилось сообщить ему срочную информацию, и она осмелилась нарушить его право на уединение. Второй был шесть лет назад. В его отсутствие она рыскала среди его документов и бумаг, но едва ли что-то нашла, так как в этом плане он всегда был слишком осторожен и не оставлял о своей деятельности следов, почти во всех случаях полагаясь на свою феноменальную память.

Она направилась в его покои, чуть небо тронуло розовое зарево, собираясь заколоть своего любовника стилетом, тем самым, что подарил он ей в первые дни знакомства и позднее научил владеть в совершенстве. Она прекрасно знала, как нанести единственный верный удар. Он сам тренировал её в этих вопросах до степени закрепления навыка до автоматизма. Ей ещё никогда не приходилось никого убивать, хотя однажды ей было поручено передать пакет с ядом. Умер ли тогда кто-нибудь или это было нужно для других целей, Эрика не знала. Зато сейчас она пришла ради смертельного исхода.

Она прокралась к его изголовью, ничем не нарушив тишины ни в кабинете, ни здесь. Патрон любил спать, не создавая абсолютного мрака в комнате, и по своему обыкновению одеялом он укрывал себя только до половины груди, а вот ворот пижамы застёгивал на все пуговицы, даже во сне не позволяя никакой расхлябанности во внешнем облике. Она хорошо знала за ним эти обе его привычки.

И теперь Эрика стояла с занесённой рукой, готовая нанести роковой удар. Она перечисляла про себя всё то отрицательное, чем владел этот человек, присутствующий на фамильном древе её рода в качестве дальней ветви; она принуждала себя заново припоминать те картины из своего прошлого, которые были мучительны и невыносимы, и которым виной был он. Но она не могла заставить себя действовать дальше. В сумеречном освещении он казался ей таким, каким она знавала его в лучшие времена. Она была не в силах покончить с ним, потому что продолжала любить, хотя прекрасно понимала, сколь не достоин он её любви. За каждой плохой картиной открывалась перед её глазами хорошая, те мгновения, когда она была счастлива. Разве знала она в чём-нибудь нужду? Разве не могла озвучить любую свою мысль, к которой он бы с пониманием не отнёсся? Разве не он дарил ей те моменты, когда она чувствовала себя абсолютно счастливой, и ни один другой мужчина не сравнялся с ним в этом? Ромеро мог всё, если ей что-то было нужно. А какое прекрасное образование он ей дал. Если бы не его появление, явившееся для неё в полном смысле спасением, она бы продолжала прозябать в среде своей невежественной семейки, её природные таланты заглохли бы, и вообще не известно, как бы кончила она свою жизнь. Разве так уж противно ей лицо этого мужчины? И опустится ли она сама до того же уровня, уподобившись ему?

– Что же ты медлишь, сокровище? Собралась убить, так не тяни. Или ты забыла мои уроки?

Его слова вывели её из задумчивости. Каким-то едва ли не сверхъестественным образом он смог почувствовать её присутствие и теперь воззрился на неё обоими глазами. Его насмешливый тон задел её за живое, и вновь вся ненависть всколыхнулась в ней, и она подумала, какой же он гад.

– Ты самый отвратительный из всех людей, какие только могут быть! – её слова скорее походили на шипение, и вместе с ними она поднесла остриё стилета к его пульсирующей шейной артерии, которая разносила по этому сильному телу жизнь. – Я ненавижу тебя!

– Ненавидишь после вчерашнего свидания? – губы его изогнулись в издёвке.

Не стоило удивляться, что он следил за ней всё это время. Видимо что-то заподозрил, когда она озаботилась участью Жан-Поля, и с того момента начал приглядывать за ней, словно она принадлежала к той когорте людей, против которых он вёл свою упорную деятельность.

– Собака!!! – вырвалось у неё. – Я ненавижу тебя за всё!

– Ненавижу за всё, что он для меня ни сделал! – с какой-то тоской отозвался он, передразнивая женский голос. – Ну так убей меня, Эрика. Подарок от ненавистного меня на что-нибудь да сгодится на этот раз.

Бывшая воспитанница стояла недвижимо и неотрывно глядела в его глаза.

– Я сказал, убей меня, Эрика! – с жёсткостью и расстановкой проговорил он и в момент схватил её за руку, принуждая к более сильному надавливанию на стилет.

Женщине показалось, что клинок мягко вошёл в плоть, хотя он только до крови расцарапал кожу, но и этого было довольно, чтобы она вскрикнула и выпустила его, однако любовник продолжал удерживать её за руку, заставляя пригибаться всё ниже и ниже к нему.

– Думаешь, я сам себе не противен? Думаешь, мне порой не приходят мысли о смерти?

Ей удалось, наконец, вырваться от него. И не пытаясь удержать рыдания от испуга, женщина спешно покинула комнату, добежала до своих покоев и в них заперлась. Она не могла унять плач, всё представляла себе его мёртвое тело. То, как сделала бы это сама. Или случайно заколола бы его, понукаемая его рукой и волей. Она не желала его смерти. И то, что только что он показал себя очень жёстким и всесильным, тоже подбавило тревоги её натянутым до предела нервам. Что бы ни происходило, она продолжала любить его. И как же она перепугалась за него! Не сделал бы он чего-нибудь с собой, но пойти и посмотреть сейчас она не в состоянии. Эрика всё никак не могла оправиться от потрясения, и то, что Ромеро не приходил и не звал её, только усугубляло её беспокойство. Обычно во время её прежних припадков, которые порой случались в юные годы, он всегда приходил, чтобы утешить, первым. Но на этот раз выходило так, будто бы он полностью игнорировал её. Забыл эту сцену. Не воспринимал всерьёз.

Эрика всё-таки как-то умудрилась привести себя в порядок, но вышла из комнаты, когда утро давным-давно вступило в свои права. Ей пришлось идти искать его, но Ромеро в доме не оказалось, а её стилет аккуратно лежал на бюро в его кабинете. Она забрала его сразу. С этим человеком невозможно жить, но и не думать о нём невозможно. Бегство – единственный выход, но ей требуется ещё немного времени.

Ромеро вернулся только на следующий день, и страдалица в тревоге первым делом бросила взгляд на его шею. Тугой воротничок скрывал отметину, которую он прикрыл от посторонних взоров. Патрон вёл себя с ней как обычно, словно её попытки убийства не было вовсе. Он ничем не показывал, что как-то переменился к ней, не выдавал своих чувств и мыслей. Эрика собиралась поначалу попросить прощения, но слова не шли, да и вообще были бы не к месту, потому что они оба избрали политику замалчивания прошлого.

Казалось, между ними вновь воцарились мир и прежние отношения, но Эрика только искала повода и подходящего случая. Она собиралась причинить ему по возможности как можно больше боли перед тем, как вновь исчезнуть из его жизни. И уж на этот раз она постарается, чтобы он не смог отыскать её след. Она возьмёт кое-какие ценности и все деньги. Не так, как в прошлый раз, когда так по-детски считала, что ей ничего не нужно от этого человека. Кое-что она заработала по праву. За все эти мучения ей положено вознаграждение, тем более что ей необходимы средства на то, чтобы покинуть страну. Пока что она будет вести себя как прежняя Эрика, ведь он так хорошо научил её притворству и игре чувств и эмоций. В скором времени он снова поручит ей какое-нибудь дело, но на этот раз всё будет исполнено в точности до наоборот. Она покажет, какова сила её мести. И пока он будет разгребать и устранять последствия совершённой ею ошибки, она сумеет благополучно скрыться. И ей будет отрадно думать, что этими своими поступками она «растопчет» его по полной программе. Он называет её своим «сердцем». Что ж, предательство от этого «сердца» окажется получить больнее всего. Подобным ударом она надеялась сразить его наповал. Он сделал из неё «убийственное орудие», но теперь настало время этому орудию выйти из-под контроля.

4. Прага. Он делает ей предложение.

Что может быть лучше того, чем внезапно оказаться в Праге, этом чудном и неповторимом городе, богатом историческими событиями? Вольный город, столица Богемии, часть Австро-Венгрии, ныне Чехословакия, чьи армейские корпуса не так уж славно себя вели в годы империалистической войны и чуть позднее, чьими стараниями, однако, в городе был основан банк на незаконно добытые средства золотого запаса Российской империи. Чем больше Эрика размышляла о том, что не всё в её жизни происходит случайно, тем большее получала удовольствие от того, что находится в этом городе, хотя поначалу и негодовала на своего спутника за то, что он решил изменить маршрут и завернуть в Прагу, куда стремился много лет, но всё никак не имел возможности попасть.

Не успели они приехать и обосноваться в гостинице, как Ромеро объявил ей, что этим же вечером они идут слушать оперу, и Эрика понятия не имела, каким чудом ему удалось заполучить билеты, ведь он почти что ни на шаг от неё не отлучался, но у её любовника был дар порой совершать невероятные и невозможные вещи. Так что женщине пришлось очень спешно готовиться к вечернему выходу, потому что её спутнику не терпелось начать осмотр города, и он намеревался перед театром осмотреть хотя бы несколько достопримечательностей.

Её и саму немного влёк этот город к своему прошлому, к средневековью и готике.

А когда они подошли к самому сердцу старого города, избранницу Ромеро просто заворожило это зрелище. За свою жизнь (а ей не было ещё и тридцати) Эрике удалось много где побывать, но, к сожалению, в Германию она так и не попала, хотя вот Ромеро был там пару раз и рассказывал ей о домиках, словно бы пряничных, с высокими узкими крышами, примостившимися один к другому и выкрашенных в разные яркие цвета, да она и сама видела на открытках, перепечатанных с фотоснимков, характерные черты Германии, в таких городах проявляющиеся как Дрезден и Ландсхут, и Мюнхен. И её родной Париж, и Испания, будучи родиной по праву рождения, и Италия, обладательница тысяч сокровищ и несравненных шедевров, не походили на северо-восточный стиль градостроения, этот оплот аскетичного протестантизма, а ей очень хотелось бы побывать хоть где-нибудь в подобном месте, несмотря на то, что память о войне была свежа. Но для Эрики культура не имела национальных границ и ненависти, как порождение какого-либо народа или режима. По её мнению, красота, искусство и наука принадлежали всему человечеству, так же как свобода должна являться неотъемлемым правом каждого человека.

И вот теперь она оказалась в Праге и ничуть не жалела об этом отклонении от маршрута, ибо видела перед собой такие давно желанные, словно бы и взаправду пряничные, домики, сросшиеся друг с другом. Они находились на Староместской площади, и во все стороны, куда ни посмотри, было на что поглядеть. Эрике подумалось, что вот сейчас был бы как нельзя более кстати театральный бинокль, чтобы разглядеть более пристально все эти многочисленные детали вокруг. Ромеро предложил посидеть на лавочке в небольшом скверике, который находился здесь же, на площади, но женщина отказалась. Она желала находиться точно по центру всего этого великолепия даже после того, как они простояли более десяти минут перед башней с астрономическими часами, дожидаясь, пока те пробьют полный час и появятся аллегорические фигурки, среди которых ей особо понравились Смерть, Турок, Скаредность, Шут и Тщеславие.

Красавица не замечала, сколь многие обращают на неё внимание, ведь она не только была молода и прекрасна сама по себе, но ещё и одета достойным образом. Ромеро всегда была по душе эта вызывающая манера его «сокровища» шикарно выглядеть. Он легко читал в мыслях других, как сильно ему повезло со спутницей.

Более всего Эрике приглянулось на площади одно высоченное здание с двумя башнями, увенчанными острыми шпилями устремляющимися ввысь. Оно возвышалось, казалось, не только над всей близлежащей округой, но и над городом в целом, словно воспаряя в небо. И, хотя оно находилось за домами, создавалось впечатление, что это необычное здание занимает «первую линию» на площади. Эта церковь была построена в готическом стиле, который ей так нравился, но который она едва ли могла где-то видеть до этого в реальности, так как церкви раннего Ренессанса в основном и находились в Германии, Голландии, Дании, городах балтийского побережья, по большей части в тех частях Европы, где Эрика не была. Но она видела их на картинах и снимках во множестве, эти высоченные здания с острыми шпилями повсюду и длинными узкими окнами, напоминающими замки и ту эпоху, когда женщины носили нелепые причёски и к ним в пару несуразнейшие головные уборы.

Так как Ромеро имел намерение в этот раз добраться до Праги, он уже успел проштудировать путеводитель и мог знать то, что было бы интересно услышать и его верной и незаменимой Эрике, поэтому она поинтересовалась, может ли он что-то рассказать ей об этом объекте.

– Это Тынская церковь. Две башни, построенные в готическом стиле, несколько отличаются друг от друга, символизируя мужское и женское начала. Внутри находится могила Тихо Браге. Этот датский астроном работал при дворе короля Рудольфа, и ему удалось сделать точные астрономические вычисления, которые позволили определить строение Солнечной системы и расположение более чем семисот звёзд.

Патрон всегда отличался поразительной памятью. Он хорошо запоминал однажды прочитанное, особенно легко усваивая то, что касалось цифр, поэтому женщина нисколько не сомневалась в точности, с которой он воспроизводил строки из путеводителя.

– Думаешь, на могилу астронома можно посмотреть? – уточнила она.

– Почему нет? Для этого только надо войти внутрь.

– Тогда пойдём. Мне очень хочется попасть внутрь этой красоты.

Однако как они ни пытались это сделать, у них ничего не вышло. Они пошли по той узенькой улочке, где, как казалось Ромеро, должна была находиться церковь, но там по обеим сторонам были всё обыкновенные жилые дома, хотя заветное здание должно было находиться где-то совсем близко, так как, задирая головы, они могли видеть две башни, словно бы пронзающие вечереющее небо. В итоге они оказались ни с чем, каким-то загадочным образом вновь очутившись на Староместской площади, только выйдя на неё с параллельной улицы, через два дома от той, с которой начали свои поиски.

Казалось, Ромеро раздосадован.

– Может, у этой церкви вовсе нет ни входа, ни выхода, – предположила красавица в утешение, – и башни несут чисто декоративные функции?

– Да нет же! Как же тогда внутри похоронили Тихо Браге?

– Тогда вход в неё может быть расположен в жилом доме. Или жилые дома окружают церковь так, что нужно через какой-нибудь подъезд пересечь внутренний двор, прежде чем попасть в неё саму.

– Вряд ли.

Мужчина старался скрыть своё раздражение. Обычно он представал перед людьми как всё знающий, всё умеющий. Эрика не знала за ним моментов, когда бы он терялся, и понимала, что сейчас ему должно быть немного неловко перед ней. Такая малость – не смог сообразить, как попасть в церковь, в которую просилась его «драгоценность».

Оба пришли к выводу, что сегодня уже слишком поздно, чтобы попытаться сделать это снова, тем более что Ромеро прямо-таки горел нетерпением увидеть знаменитый Карлов мост до того, как они отправятся слушать оперу. Чтобы поскорее избавиться от момента неловкости, он поспешил раскрыть карту и свериться с тем, как вывести их наилучшим маршрутом.

В Праге было не так, как в Стамбуле. Никто не спешил прийти на помощь или навязать свои услуги, видя, что туристы замешкались или остановились, соображая, не сбились ли с пути. Здесь, к счастью, был цивилизованный европейский город. Они уже успели на себе познать вежливость местных жителей и могли бы запросто спросить у любого дорогу. Ромеро мог бы даже спросить, как попасть внутрь Тынской церкви, но почему-то не делал этого. И хотя с билетами у него всё вышло удивительным образом, в остальном он как-то медлил, что было для него несвойственно, словно бы попал в незнакомую обстановку и терялся от этого.

Но, наверное, в какой-то степени так и было. Эрика подозревала, что он совершенно не знает языка и даже прочесть ни одного слова не способен по-чешски. Сама она тоже была не сильна в восточноевропейских диалектах. Славянские языки представляли для неё настоящую абракадабру, хотя она блестяще владела несколькими иностранными языками и понимала пару-тройку других, включая знание латыни и древнегреческого. Но она считала русский язык труднее последнего, хотя падежей в нём было меньше, а времени глаголов всего три, да и русский алфавит был для неё сродни древнеегипетским иероглифам. Однажды она пыталась освоить этот русский, но её язык противился и заплетался на каждом слове, не в силах сносно вымолвить ни одного, особенно, что касалось длинных слов и причастий. По-чешски Эрика могла попытаться прочесть, но не понимала ничего, хотя особо сложных звуков не наблюдала. Её спутник знал, что она во всём полагается на него и на нём лежат все руководящие роли, но на этот раз был так же беспомощен, как и она сама, пусть и старался ничем этого не демонстрировать.

Однако женщине пришлось по душе такое уравнение, потому что Ромеро порой казался неким сверхчеловеком, для которого нет ничего невозможного. А теперь вот они оба могли одинаково справляться с трудностями. И хотя ей стала известна его слабость, она не собралась демонстрировать ему это знание, дабы не умалить его достоинства и главенствующего положения не только как мужчины, но и как более зрелого человека, более опытного. По крайней мере, пока, когда между ними на редкость всё так хорошо. Ни словом, ни жестом она не даст ему понять, что сомневается или же что он находится в затруднении и ей это известно. И она постарается не задавать тех вопросов, что могли бы выдать его некомпетентность более явно.

Так что, пока они двигались в сторону Карлова моста, красавица вспоминала всё то, что наговорил ей бывший опекун об этой достопримечательности, почерпнув сведения в путеводителе. Он заговорил об этом мосте сразу после того, как сообщил ей, куда они направляются, отклонившись от первоначального маршрута.

Итак, Карлов мост на реке Влтаве соединяет две части города, Пражский Град и Малу Страну со Старым городом. Он построен на месте более древнего Юдитиного моста двенадцатого века в 1357 году и имеет длину пятьсот метров. Упоминалось, что мост выдержал все наводнения за минувшие столетия. На нём тридцать статуй, самая древняя и известная из которых – Яна Непомуцкого, популярного в Богемии святого. На каждом берегу мост заканчивается мостовой башней. С одной стороны Малостранской мостовой башней, часть которой, Малая башня – всё, что осталось от романского Юдитиного моста, разрушенного наводнением 1342 года. С другой стороны мостовой башней Старого города – символической триумфальной арки, через которую во время коронации проезжали короли Богемии.

Идти оказалось не слишком долго до нужного места, и Эрика всё дивилась повсеместной красоте вокруг. Когда же они вышли к мосту, она прямо-таки ахнула про себя. Карлов мост был подобен мосту со статуями через Тибр близ замка Святого Ангела, что в Риме, однако в то же время не имел других известных ей аналогов. Он вообще не имел ничего общего с той южной культурой, на которой она выросла. Она словно бы очутилась в глухом средневековье и увидела картины былого, связанные с мостом: вот по нему пронеслись кони, а на них рыцари в латах, и помчались они вверх, к замку короля, с важным донесением; вот раздались колокольные звоны отовсюду, и протестантский народ начал стекаться во все эти грозные и неприступные на вид церкви. Да и дома вокруг, тесно прижавшиеся друг к другу, все выглядели, как укреплённая сплошная стена какой-нибудь крепости. Вероятно, люди здесь никогда не знали палящих лучей солнца, не изнывали от духоты. Жар каминов, возня собак в тёмном углу и жарящийся на вертеле поросёнок пригрезились Эрике, после чего она взглянула на Ромеро, чтобы оценить и его реакцию на присутствие в давно желанном месте. Но и он, похоже, глядел сейчас на что-то, видимое ему одному, и перед ним проносились какие-то картины, точно живое воплощение реальности прошлого. Так что Карлов мост произвёл глубокое впечатление на обоих.

Но вот её спутник очнулся, и они ступили на это пешеходное сооружение. Здесь выступал уличный джаз-бэнд, и модная мелодия, которую они играли, показалась женщине знакомой: на языке вертелось, но вспомнить название она не могла. Тромбон, контрабас и труба по очереди излагали свои соло, пока Ромеро показывал ей, где находится театр. Отсюда до него было не так уж и далеко, чтобы добраться пешком в той обуви, что на ней сейчас была надета. Конечно, Эрика научилась справляться и ловко орудовать в любой одежде, не замечая неудобств, но прежде ей не приходилось ступать именно по пражским мостовым. Эти неровно уложенные гигантские булыжники сбивали носки и, должно быть, быстро стаптывали подошвы, а местами были чрезмерно скользкими для модных каблучков от хождения великого количества ног за минувшие столетия по ним. Эти вручную проложенные мостовые далёкого прошлого были единственной невыносимой вещью в Праге для Эрики, они вызывали раздражение, и ей подумалось, только ли этот город обладатель таких неудобопроходимых мостовых или есть и другие на тех землях, где власть Папы больше не имеет значения.

Так они шли молча и медленно по мосту, подходя к каждой статуе и осматривая её, а музыка всё звучала. Только при последних тактах Эрика, наконец, вспомнила, что это «Континенто», под которую так и тянет молодёжь поплясать в быстром темпе. Временами ей тоже нравилось танцевать, особенно когда партнёр был великолепен. Ромеро в этом плане отлично двигался, а она перетанцевала со многими мужчинами, и только единожды один человек затмил собой её наставника и любовника. Она протанцевала с ним целую ночь, он был будто бы продолжением её самой, а вот Ромеро всегда оказывался для неё на недосягаемой высоте. С той ночи она не танцевала больше ни с кем, потому что не могла. Сразу вспоминала его. Вот почему она в третий раз соединилась с ненавистным любовником. Чтобы заглушить боль утраты от потери того, кто никогда ей и не принадлежал. Но к чему вспоминать былое? Теперь пела одна труба, словно голос из музыкальной комедии «Один час с тобой».

Так прошли они весь мост и повернули обратно, остановившись неподалёку от музыкантов, вокруг которых собралась группа почитателей. Совсем ещё юные паренёк с девушкой из местных даже танцевали. Ни к чему гадать, какими окажутся народные чешские песни и пляски, раз уж цивилизация нынешнего века распространяется всюду и объединяет всех. Вот почему во многих странах Эрике казалось, что она недалеко ушла от собственного дома. Ромеро притянул её ближе к себе и крепко обнял.

Иметь бы и ей нормальную жизнь изначально…. Но разве этого не было? И удовлетворила бы её посредственность, в которой и пребывают массы? Ромеро столько ей дал. Она любит его. Сейчас, кажется, всё у них идёт нормально, но вот какое количество времени это продлится? Ромеро постоянно возвращает её, это ли не признак, по крайней мере, крепкой его привязанности? Если бы она в третий раз повстречала того обворожительного барона, то непременно подумала, что судьба принуждает их быть вместе. Но это невероятная вещь, подвластная только её фантазии. Повстречать его второй раз в совершенно другой стране уже было настоящим чудом. Даже если он привлёк её, как нектар сладчайшего цветка манит пчелу, то как быть с Ромеро? В данный момент готова она уйти от него так же решительно, как в два предыдущих раза?