Щетинин идет по следу. Тайна «Медной подковы»

Размер шрифта: 13

Глава 1. Женщина в трауре

Дверь скрипнула, пропуская внутрь запах дождя, мокрой мостовой и дешёвого табака. Александр Щетинин привычно постучал каблуками о порог, сбивая налипшую грязь, и шагнул в темноту.

Контора встретила его сырым запахом бумаги, пыли и несвежего табака. Узкое помещение с низкими потолками, выкрашенное в цвет несваренного кофе, выглядело так же, как и вчера, как неделю назад, как месяц назад. Всё та же массивная конторка у окна, заваленная папками и черновиками с неразборчивыми записями. Всё тот же жесткий стул, на котором не усидит ни один порядочный клиент.

Щетинин провёл ладонью по грубой ткани шторы – влажной, липкой, как осенний туман. За окном горели редкие фонари, и свет их размывался в лужах, делая двор похожим на кривое зеркало. Октябрьское утро. Грязное, темное, дождливое.

“Унылая пора! Очей очарование!” – хмыкнул Щетинин.

Он снял промокший плащ, бросил его на вешалку, которая слегка качнулась, угрожая рухнуть. Затем привычным движением раскрыл верхний ящик стола, достал початую пачку папирос и, щёлкнув спичкой, затянулся.

Дым медленно пополз по комнате, смешиваясь с тенью. Ну что ж, рабочий день начался.

На стене над столом криво висела карта Петербурга, изрядно потрёпанная – её углы уже свернулись, а в центре темнели жирные пятна от пальцев. В нескольких местах карту кто-то проткнул булавками, отмечая важные точки, но теперь она выглядела скорее как память о старых делах, чем как инструмент.

В дальнем углу стоял сейф – небольшая железная коробка с потертыми углами и тугой ручкой. Щетинин редко пользовался им, потому что денег, достойных запирания, в конторе не водилось. Внутри лежали старые дела, несколько пистолетных патронов и бутылка «Столичного».

Из-за плохо прикрытой форточки сквозняк шевелил пожелтевшие бумажные ленты на свёртках дел, свистел в щели двери. Где-то внизу, во дворе, кашлянул дворник, слышно было, как кто-то ругнулся, наверняка поскользнувшись на мокром булыжнике.

Щетинин стряхнул пепел в тяжелую жестяную пепельницу, уже полную огарков. Ещё одно утро, ещё одна работа. И, как всегда, без уверенности, что закончится этот день лучше, чем начался.

Дверь заскрипела от очередного порыва ветра, затем раздался стук. Нерешительный, негромкий, но отчетливый. Такой, каким стучат люди, не уверенные, стоит ли им вообще входить.

Щетинин поднял голову, стряхнул пепел с папиросы в жестяную пепельницу и лениво бросил:

– Открыто.

Дверь чуть приоткрылась, затем шире. В проёме замерла женщина.

Она не была молода, но и старой назвать её язык бы не повернулся – лет двадцать пять, может, чуть больше. Лицо тонкое, с высокими скулами и правильными чертами, но усталость уже оставила на нём свои метки – легкие тени под глазами, тонкие морщинки у уголков губ. Губы крепко сжаты, словно она привыкла держать всё в себе.

Волосы тёмно-русые, гладко зачёсанные назад и собранные в узел на затылке, без лишних украшений. Только простая шпилька. Словно ей и хотелось бы подчеркнуть свою красоту, но обстоятельства не позволяли.

Одежда бедная, но аккуратная. На ней было серое платье из плотной шерсти, приталенное, с небольшим воротничком и узкими рукавами, застёгнутыми на перламутровые пуговки. Подол чуть поношенный, но чистый, и край рукавов слегка протёрт – видно, носит не первый год. Поверх платья – скромный плащ из коричневого драпового сукна, чуть великоватый, будто с чужого плеча. На руках перчатки – не кожаные, конечно, а вязанные, потемневшие на ладонях.

Она переминалась с ноги на ногу, сжимая в пальцах старенькую ретикюль, и молчала.

Щетинин смерил её взглядом. Заметил, как дрогнули пальцы на ручке сумочки, как она сжала губы ещё крепче.

– Проходите, – сказал он, указывая на стул. – Не кусаюсь.

Женщина шагнула вперёд, но садиться не спешила. Вместо этого прижала сумочку к груди и наконец заговорила, но голос её был тихий, чуть дрожащий:

– Вы… вы сыщик? Александр Николаевич?

– Он самый.

Она кивнула, будто убеждая себя, что правильно сделала, что пришла. Затем, всё так же нерешительно, села на край стула, спина прямая, пальцы сжали ткань платья.

Молчание затянулось.

Щетинин затянулся, прищурился сквозь табачный дым.

– Ну-с? Рассказывайте.

Женщина сжала губы, опустила взгляд и тихо выдохнула.

Но говорить всё ещё не спешила.

Женщина сидела на краю стула, спина прямая, пальцы сжали ткань платья. Она кивнула, будто убеждая себя, что правильно сделала, что пришла.

Щетинин молчал, выжидая. Он знал, что лучше не торопить – пусть сама решит, как начать.

– Я ходила в жандармерию, но там мне не помогли. Сказали, что найти не смогут. Однако, мне посоветовали обратиться к частному сыщику… И я нашла ваше объявление, – выпалила она. Это явно было заготовленное выступление.

Щетинин отметил про себя, что объявление в газете оказалось полезным.

– Муж мой… пропал, – наконец произнесла она. Голос был негромким, но чётким, с резкими нотами, будто каждое слово давалось с трудом, но отступать она не собиралась.

– Как давно? – спросил Щетинин, кладя руки на стол. Рабочая привычка. Щетинин уже пять лет не работает в жандармерии, а привычка осталась.

Женщина чуть повела плечом, раздумывая.

– Три дня, – ответила. – Нет, уже четыре.

Щетинин кивнул, не перебивая.

– Он и раньше пропадал, – продолжила она, быстро взглянув на сыщика и тут же опустив глаза, – но сейчас… это другое.

Она замолчала, словно подбирая слова. Щетинин видел, как она сцепила пальцы, костяшки побелели.

– Другое чем? – уточнил он.

Женщина вздохнула, будто собиралась с духом.

– Михаил любит выпить, – наконец сказала она. Она явно не врала, да и зачем ей это в этом положении, но Щетинин отметил это. Опять рабочая привычка. – Друзья у него… компания такая. Часто по кабакам ходят. Где именно – я не знаю.

– Кто его друзья?

Она покачала головой. Ее губы дернулись, как будто она вспомнила о чем-то противном.

– Не знаю. Он не рассказывал, да я и не спрашивала. Бывало, приходил поздно, иногда на утро, но всегда возвращался. Пусть не в себе, пусть… неважно в каком состоянии, но возвращался. А теперь – ни слова.

Она замолчала, снова глядя в сторону. Щетинин заметил, как дрогнули её губы, но она тут же сжала их в тонкую линию.

– Я ходила на Сенную, – вдруг заговорила она. – Обыскала весь рынок, расспрашивала, не видели ли его… Кто-то говорил, что, может, был, но никто точно не помнит. Ходила к его приятелю… бывшему, – выделила она слово, – но и тот его не видел.

Щетинин склонил голову.

– Кто этот приятель?

– Павел Сазонов, – ответила она. – Они когда-то были в дружбе, а потом… Михаил сказал, что у них разные взгляды.

Щетинин отметил имя в уме.

– Михаил работал? – спросил он.

Женщина кивнула.

– Да, в типографии. Печатником.

– Знаете, были ли у него враги? Долги?

– Долги были, – призналась она. – Но не знаю, какие. Михаил не любил говорить о таких вещах. Говорил, что женщине не стоит думать о деньгах…

Щетинин снова кивнул.

– Что вы хотите, барышня?

Женщина чуть выпрямилась. Показалось, что этот вопрос она и ждала с самого начала.

– Найдите его, господин Щетинин. Просто узнайте, где он. Если он ушёл сам, я… я не стану его удерживать. Но мне нужно знать.

Голос её был ровным, но в ее серых, как осеннее небо, глазах мелькнуло что-то. Боль? Сожаление? Нет, что-то другое…

Щетинин некоторое время молча смотрел на неё, затем взял лист желтой бумаги и макнул перо в чернила.

– Ваше имя?

– Зинаида Павлова, – ответила она. Щетинин заскрипел пером по бумаге.

– Опишите его, – Щетинин приготовился слушать и делать пометки на листе.

Женщина немного помедлила, словно подбирая слова.

– Михаил… не слишком высокий, но крепкий. Волосы тёмные, вьющиеся. Глаза карие. Носит бороду, но не длинную, аккуратно подстриженную. Одет… должен быть в коричневом сюртуке. Сапоги у него тёмные, добротные, он их недавно чинил.

– Приметы? Шрамы, родинки?

– Да… – она задумалась. – На правой руке, у большого пальца, шрам. Когда-то порезался, работа такая… И ещё у него…– она осеклась, на мгновение замявшись. – Он прихрамывает. Немного, почти не заметно, но после долгой ходьбы хромает сильнее.

Щетинин кивнул, записывая.

– Где его могли видеть в последний раз?

– Я не знаю… – с тревогой сказала она. – Может, на Сенной, может, в какой-то из пивных, где он бывал… но точного места я не знаю.

Щетинин снова взглянул на женщину, оценивая её рассказ, затем аккуратно закрыл блокнот и поднял на неё глаза.

– Я займусь этим. Вернитесь завтра, возможно, к тому времени будет какая-то информация.

Женщина тихо выдохнула, как будто весь этот разговор отнял у неё последние силы.

– Благодарю вас, господин Щетинин.

Она встала, поправила платок и направилась к выходу, оставляя за собой лёгкий запах дешёвых духов. Щетинин проводил её взглядом, затем отложил перо, поднялся и подошёл к окну. За стеклом густел октябрьский сумрак, промозглый, тяжёлый. Хмурое небо как чугунный купол накрыло город. Дело обещало быть непростым.

Глава 2. Запах чернил и тайны

Щетинин снял со стены карту Петербурга, разложил её на столе и склонился над пожелтевшей бумагой. Углы её уже свернулись, границы растёрлись от времени и частых прикосновений. По краям виднелись следы чернил, а в центре темнели жирные отпечатки пальцев. Он провёл ладонью по шероховатой поверхности, приглаживая складки, и прищурился.

Маршрут вырисовывался сам собой. Сенная – туда стоит отправиться вечером. Когда улицы заполнятся тенями, а кабаки – голосами. Там, в тесных проходах между лавками, среди копоти фонарей, проще всего поймать чей-то взгляд, уловить обрывок разговора, найти тех, кто знает больше, чем должен. Но это будет позже.

Жандармерию тоже отложит – туда соваться в поздний час смысла нет. Завтра, с утра, когда чиновники ещё не успели углубиться в бумажную тину, можно будет заглянуть, перекинуться парой слов с бывшими коллегами. Кто-то что-то да слышал.

А вот типография – она сейчас ещё работает. Рабочий день почти закончен, но машины гремят, печатники покрыты бумажной пылью, глаза усталые, но руки ещё ловкие. Самое время зайти, пока люди не разошлись по кабакам и подворотням, пока ещё можно услышать правду, а не пьяные выдумки.

Щетинин выпрямился, пригладил карту, подвинул её в сторону. Потом, не спеша, подошёл к вешалке, снял пальто, повесил на плечо шарф. На улице начинало темнеть. Ветер загонял по мостовой сухие листья, вдалеке кричал уличный торговец, но в комнате было тихо.

Он сунул в карман пачку спичек, вышел из кабинета, запер дверь на два оборота. Теперь дорога вела его на Литейный.

Щетинин вышел на улицу, и сырой воздух ударил в лицо. Петербург тонул в осенней серости: моросящий дождь не лил стеной, но был вездесущ, липкий, как сама эта осень. Казалось, он не капал с неба, а зависал в воздухе серой пеленой, просачиваясь в пальто, в ботинки, в кожу. Ветер шевелил лужи, разгоняя по их поверхности грязную рябь.

День едва ли можно было назвать днем: солнце оставалось где-то за плотной завесой низких туч, и небо над городом походило на несвежую промасленную тряпку. Свет фонарей, хотя ещё не вечер, уже казался уместным – мутный, желтоватый, отражавшийся в мокрых булыжниках мостовой. Воздух тянул холодной сыростью, промораживая до костей.

Улица жила своей обычной жизнью: редкие извозчики, облепленные мокрой грязью колёса их пролеток оставляли на мостовой коричневые полосы. Пешеходы кутались в пальто, прятали руки в карманы, шли быстрее, чем обычно – осень в Петербурге не располагала к прогулкам. Дворники пытались сгребать в стороны мокрые листья, но это было бессмысленно – они прилипали к булыжникам, к сапогам, к самой улице, которая будто не желала отпускать их.

Далеко впереди, за домами, гудел порт. Дым из труб полз по крышам, смешиваясь с туманом, а в воздухе висел запах сырой земли, канализационных стоков и далёкого, но неизменного чада заводов. Петербург в конце октября дышал тяжело, в этом воздухе чувствовалась неизбежность зимы.

Щетинин поправил воротник пальто и зашагал по скользкой мостовой. Сегодня ему предстояло заглянуть в типографию – пока там ещё остались люди. А потом, ближе к ночи, в злачные места, где тусклый свет газовых фонарей смешивается с тенями, а в прокуренных кабаках у стойки всегда можно услышать лишнее слово. Сегодня была одна из тех ночей, что начинались раньше, чем следовало бы.

Мостовая блестела от дождя, мутные лужи собирались в выбоинах, отражая тусклый свет керосиновых фонарей. Улицы Петербурга в этот час дышали сыростью и гарью, в воздухе смешивались запахи мокрого камня, дыма и застоявшейся канализации. Лошадиная упряжь чавкала копытами по грязи, экипажи двигались медленно, огибая глубокие колеи. Пешеходы, закутанные в плащи и платки, спешили по узким тротуарам, стараясь не наступать в грязь, но безуспешно – октябрьская слякоть не щадила никого.

Щетинин шагал уверенно, не обращая внимания на холодную влагу, пробирающуюся под воротник. Он свернул с главной улицы в переулок, где дома теснились друг к другу, нависая над мостовой черными громадами. В окнах едва теплился свет, сквозь ставни пробивались узкие полоски лампового свечения. Где-то хлопнула дверь, донесся приглушенный крик, но Щетинин не замедлил шаг.

Типография находилась в глубине двора, за невысокой кирпичной аркой. Узкий проход был затянут тьмой, пахло влажной бумагой и печатной краской. Над входом в здание висела тусклая вывеска, по которой когда-то синими буквами было выведено название, но теперь краска облупилась, и от названия остались лишь отдельные буквы. Дверь скрипнула под его рукой, уступая с неохотой. Внутри пахло горячим металлом, древесной пылью и кислыми чернилами. Воздух дрожал от глухого стука печатных станков, голоса работников звучали глухо, будто сквозь слой пыли. Щетинин стряхнул капли дождя с полей шляпы и шагнул внутрь.

Щетинин шагнул в прохладное, пахнущее типографской краской и влажной бумагой помещение проходной. За конторкой сидела молодая девушка, на вид лет двадцати. Темные волосы аккуратно убраны под платок, руки – тонкие, ловкие – перебирали ведомости. Услышав шаги, она подняла взгляд.

– Вам кого? – спросила она, немного настороженно.

– Михаил Павлов здесь работал? – ровно спросил Щетинин.

Девушка нахмурилась, словно вспоминая.

– Павлов… А, Михаил? Да, работал. Уже который день не показывается. Вы кто ему будете?

– Занимаюсь его поисками, – уклончиво ответил Щетинин. – Какой он был работник?

Девушка усмехнулась, отложив ведомость в сторону.

– Работник как работник. Дело свое знал, руки у него были правильные. Но как получка – так всё, гуляй поле. Сразу в трактир, пока гроши в кармане звенят. Потом на работу приходит – глаза красные, руки дрожат. Но работал исправно. Бывало, начальство грозилось с позором выгнать, но рука на него не поднималась.

– Почему?

– Ну, весёлый он был, слово знал. Шутить умел, да так, что и мастеровой смеётся, и сам мастер. А ещё… любил он за каждой юбкой бегать. Девок у нас в типографии много, а он всех глазами ел. – Девушка пожала плечами, но в голосе её звучало скорее сожаление, чем осуждение. – Да что там говорить, такой человек. Хоть и женат.

– Женат, – повторил Щетинин, изучая выражение её лица. – Вы его хорошо знали?

Девушка пожала плечами.

– Как знала… Видела, слышала. Болтал со всеми. Может, и меня пару раз под руку приглашал, да я не из таких. Да и не одна я такая была.

– В каком цеху он работал?

– В печатном. Машины, бумага, шум, грохот. Там они на вес золота, люди с руками. Не каждый справится.

– А начальник у него кто?

– Мастер Прохоров. Грубый, но справедливый. Павлов его тоже не раз под горячую руку попадал, но, видно, держал его за нужного человека.

– Спасибо, барышня, – кивнул Щетинин. – Были у него враги?

Девушка задумалась, затем покачала головой.

– Не знаю. Может, и были. Он такой человек, что мог и слово не то сказать, и взглядом задеть. Но чтоб всерьёз – не слышала. Вот если кто с ним пил в кабаке, те лучше знают. На трезвую голову он не был скандалистом.

Щетинин внимательно на неё посмотрел, затем снова кивнул.

– Хорошо. Пойду к вашему мастеру.

Девушка проводила его взглядом, в котором читалось что-то вроде лёгкого беспокойства. Или просто осеннее хмурое утро делало всех угрюмыми.

Типография встретила Щетинина запахом чернил, старой бумаги и несмазанного железа. В воздухе висел тягучий, чуть сладковатый аромат типографской краски, перемешанный с пылью, прилипшей к влажному от дождя плащу. За широкими окнами, мутными от копоти и грязи, уже сгущались сумерки, но внутри было светло: ряды газовых рожков бросали на стены рваные тени от станков и рабочих фигур.

Пол скрипел под ногами – неровные доски, пропитанные влагой и старыми пятнами. В глубине цеха мерно постукивали печатные машины, железные рычаги вздымались и опускались в механическом ритме, похожем на сердцебиение. Воздух был тяжёлым, спертым, наполненным гулом разговоров, шорохом бумаги и приглушённым лязгом металла.

Щетинин прошёл между станками, бросая короткие взгляды на работников. Лица усталые, серые от копоти, пальцы вечно испачканы краской, которую не отмыть до конца. Одни работали сосредоточенно, другие украдкой переговаривались, косясь на чужаков. В уголке, у сложенных стопками чистых листов, двое молодых наборщиков закурили, шепча друг другу что-то сквозь дым.

Щетинин остановился у дверей мастерской и постучал костяшками пальцев. Из-за станков донёсся голос:

– Да кто там ещё? – Прохоров вышел, вытирая руки о передник. Невысокий, коренастый, с облупившимся ногтем на большом пальце. По рукам мужчины было видно, что он стоит за массивным рабочем станком, а не бумаги перекладывает. – Вы по делу?

– По Михаилу Павлову, – ответил Щетинин, показывая визитку. Прохоров посмотрел на визитку, покрутил ее в руках, как будто оценивая не напечатанное на ней, а мастерство изготовления. – Александр Щетинин. Разбираюсь, куда он запропастился.

Прохоров нахмурился, окинул гостя взглядом и кивнул на стул у стены:

– Садитесь, коли по делу. Чего знать хотите?

– Михаил. Что за человек? Как работал? Что за характер?

Мастер усмехнулся:

– Михаил? Мужик работящий. Пьёт, конечно, но кто у нас не пьёт? – махнул рукой. – Только вот разница есть: кто-то с похмелья руки дрожат так, что буквы пляшут, а Михаил – нет. Даже если вчера перебрал, утром всё равно за дело берётся, не филонит. А трезвый – вообще золото, не работник, а загляденье. От станка не оторвёшь.

Щетинин кивнул:

– Весёлый был?

– А то! Любил пошутить, повеселиться. Да не злобно, не в насмешку, а так, чтоб людям радость. Разговор поддержит, анекдот расскажет. Но и за юбками бегал, это верно. Всегда к девкам неровно дышал. В типографии женщин мало, так он их ценил, улыбался, комплименты отпускал. А за стенами типографии – мне неведомо, но говорят, что любил жизнь во всех её проявлениях.

Щетинин чуть наклонился вперёд:

– С кем водился? У него были… враги?

Прохоров задумался, почесал затылок:

– Врагов? Да не скажу. Он человек компанейский, драк не искал. Знаете, спросите у Лизы… – мастер глянул на Щетинина и склонился ближе. – Она недавно приехала. Михаил к ней приударял. Пропал он – и её не было. Я, признаться, подумал – сбежали они вместе. Он от жены, она – от своей жизни. А вот сегодня Лиза вышла, а Михаил нет. Значит, не сбежали…

– Где её найти?

– В цеху. На припрессовке работает. Это третья дверь направо. Спросите там, вам сразу подскажут. Лизу там знают.

Щетинин встал, поправил пальто:

– Спасибо, мастер.

Прохоров кивнул, провожая его взглядом.

– Гляди, если найдёте Михаила, передайте – чтоб водку бросил, а то жаль будет. Мужик-то хороший.

Щетинин прошёл в комнату припрессовки. Воздух здесь был густой, тяжёлый от запаха типографской краски, бумаги и клея. Сквозь закопчённые окна едва пробивался дневной свет, превращая пространство в полутёмное царство теней и размытых силуэтов. Стены, испещрённые пятнами чернил, давно не знали свежей краски, а пол покрывался слоем бумажной пыли, которую никто уже и не пытался убирать.

Вдоль стены тянулись массивные прессы с железными рычагами, гладкие от постоянного касания рук. Время от времени один из них громко скрипел, выдавая тяжёлый вздох механики. Рядом стояли столы с разложенными листами бумаги, некоторые уже с отпечатанными буквами, другие ждали своей очереди.

В комнате работали пять человек. Две девушки и трое парней. Один из парней, долговязый и сутулый, сосредоточенно тянул рычаг станка, его ладони были чёрными от краски. Второй, пониже ростом, с крепкими плечами и растрёпанными волосами, аккуратно раскладывал листы на сушильной раме. Третий, самый молодой, с ещё мальчишескими чертами лица, замешкался у входа, вытирая ладони о грубый передник.

Девушки стояли у рабочего стола. Одна, темноволосая, с закатанными по локоть рукавами, подрезала бумагу, её пальцы двигались быстро и уверенно. Вторая – хрупкая, светловолосая, с едва заметными тенями усталости под глазами. На её тёмном платье поблёскивала небольшая красная брошка в форме звезды. Когда Щетинин назвал имя Лизы, она слегка повернулась, но тут же опустила взгляд, а темноволосая девушка резко выпрямилась и посмотрела на него с вызовом.

Лиза вышла в коридор первой, шаги её почти не слышны на деревянном полу, в узком пространстве витал запах типографской краски и бумаги. Она обернулась к Щетинину, ссутулив плечи, будто от ветра, хотя сквозняка здесь не было. Бледное лицо, уставшие глаза, но во взгляде что-то цепкое, внимательное.

– Вы хотели поговорить? – голос тихий, но в нем чувствуется сталь.

– Михаил Павлов. Вы его знали?

Она отвела взгляд, закусила губу. Глаза её скользнули по коридору, по закрытым дверям. Будто искала выход или думала, что за ними кто-то подслушивает.

– Да, знала, – наконец сказала она. – Но я здесь недавно. Не успела толком никого узнать.

– Вы ведь были близки? – Щетинин говорил ровно, наблюдая за ней.

Лиза резко подняла голову, прищурилась.

– Кто вам сказал?

– Андрей Прохоров.

Она тихо выдохнула и нервно повела плечами.

– Хороший человек. Но слишком любит в чужие дела лезть. Да, я с Михаилом разговаривала. Иногда мы вместе уходили отсюда, он провожал меня…

– В какой кабак? – Щетинин немного склонил голову набок, не давая ей увернуться от темы.

Лиза нахмурилась, будто борясь с собой, потом негромко сказала:

– «Медная подкова». На Лиговке.

– Там вас знают?

– Возможно. Там много кого знают, – в уголке губ мелькнула тень усмешки. – Михаил любил там бывать. Если вы хотите узнать о нём что-то полезное, вам стоит туда заглянуть.

– Когда?

– Вечером. Часов в восемь.

Она скрестила руки, будто ей стало холодно.

– Работы много, а я здесь новенькая. Мне нельзя надолго отлучаться. Я не хочу потерять место.

– Вы боитесь?

– В Петербурге всегда есть, чего бояться, – ответила она уклончиво. – Но работа – это работа. Мне нужны деньги.

– У вас никого в городе?

Она чуть напряглась, потом кивнула.

– Никого.

Щетинин задержал взгляд на её брошке – маленькой красной звезде, прочно приколотой к выцветшему платью. Вроде пустяк, но что-то в этом было… личное.

– Ладно, – сказал он. – Восемь часов. «Медная подкова».

Лиза коротко кивнула и, не теряя времени, развернулась, скрываясь за дверью. А Щетинин остался в коридоре, слушая, как за стеной гремят печатные машины, а потом вышел на улицу – на промозглый октябрьский вечер Петербурга.

Щетинин достал папиросу и затянулся. В типографии делать больше нечего, все что он мог он узнал. Есть ли смысл искать другие кабаки или идти в указанный Лизой? В любом случае раз уж есть зацепка, то надо проверить сначала ее, а слоняться по улицам он может в любое другое время. Стоит навести справки, что это за кабак такой, а тут нет лучше помощника, чем Роман Лихачев. Старый друг, старый коллега, старый лис… Щетинин сделал последнюю затяжку, уголек папиросы обжег пальцы.

Глава 3. Кабак с дурной славой

Щетинин поднял воротник пальто и двинулся по улице. Морось, кажется, усилилась, измельчала, стала липкой и противной. Петербургская сырость проникала под одежду, забиралась за ворот, в рукава, в сапоги. Асфальт блестел, переулки наполнялись вязкой тьмой, фонари рассыпали по мостовой тусклое, безразличное свечение. В воздухе пахло мокрой землёй, промасленной бумагой и простуженными лошадьми.

Он шагал в сторону ближайшего трактира, где можно было купить бутылку. Гостиному двору сегодня не доверялось: слишком людно, слишком шумно. Лучше что-нибудь попроще. Да и Роман Лихачёв – не тот человек, которому нужен дорогой напиток. Главное – чтобы горячило.

Лихачёва он знал давно. Бывший городовой, ещё совсем молодой, ломал преступников в переулках, пока в одну из ночей кто-то не сломал его самого. Перелом ноги, больница, комиссование – и вот уже не бодрый служака, а околоточный надзиратель. От прежнего лихого городового осталось лишь чуть прихрамывающая походка, да старые привычки. Он по-прежнему видел то, что другие предпочитали не замечать. Потому и стоило заглянуть к нему: если в этом кабаке есть что-то дурное, Лихачёв знал бы.

Щетинин размышлял, кто мог бы частенько наведываться в это заведение, кроме Михаила. В таких местах водятся люди, которые не задают вопросов, но всегда знают, кто с кем пил и о чём говорил. Лихачёв мог бы подсказать, кому сунуть рубль, кому налить, а с кем лучше вообще не разговаривать. Если в этом кабаке происходило что-то стоящее внимания, он скажет. Или намекнёт.

Щетинин остановился у небольшого магазина, где за мутным стеклом маячила полка с бутылками. В кармане лежало несколько монет. Достаточно, чтобы купить что-то приличное, но не слишком вызывающее. В такие вечера важно, чтобы разговор шёл легко, без настороженности. Он открыл дверь, перешагнул порог и подумал: что ж, посмотрим, что скажет старый приятель.

Маленькая комната Романа Лихачёва была такой же потрёпанной, как и её хозяин. Грязные обои, пропитанные табачным дымом, продавленный диван, на котором спалось не хуже, чем на тюремных нарах, стол с рассыпанными картами и несколькими пустыми рюмками. В углу одинокая керосиновая лампа бросала тусклый свет на стену, где висел потертый мундир – память о старых временах.

Роман, хромая, подошёл к столу, покосился на бутылку в руках Щетинина и усмехнулся:

– Вижу, не просто так зашёл. Говори, что стряслось.

Щетинин поставил бутылку на стол, достал два гранёных стакана, налил по первой.

– Кабак «Медная подкова». Что скажешь?

Роман фыркнул, залпом выпил и крякнул:

– Водку ты носить не разучился. А про кабак… место не самое тихое. Шулера, барыги, шпана всякая. А заправляет там один типец – Владимир Григорев. Скользкий, хитрый, вроде никому особо не мешает, но всегда в тени.

Щетинин кивнул, глядя, как друг крутанул стакан в пальцах.

– Что за дела ведёт?

– Да всё понемногу. Скупка краденого, махинации какие-то. Говорят, иногда помогает людям спрятаться, если хорошо заплатят. И, главное, за ним ничего толком не числится. Всё с чужих рук делает. Нюх у него звериный – чувствует, когда пора смываться.

Щетинин отпил, обдумывая услышанное.

– Что про посетителей скажешь?

– Посетителей? – Роман нахмурился. – Да, черт их знает. Приходят,играют в карты, пьют, с девками крутятся. «Медная подкова» – не то место, куда приличные люди просто так заглядывают. Если кого конкретного назовешь, то не смогу помочь – я там не завсегдатай и местных не знаю.

– Ладно, – Щетинин поставил стакан. – Значит, пора заглянуть туда и посмотреть, кто там сейчас ошивается.

Роман усмехнулся:

– Ты осторожнее. Григорев не любит, когда его дела нюхают.

Щетинин ухмыльнулся в ответ:

– Я тоже не люблю, когда мне мешают работать.

Они выпили ещё по одной, после чего Щетинин поднялся. Время идти дальше.

Щетинин остановился напротив кабака «Медная подкова» и на мгновение задержался, вглядываясь в тёмные, промозглые очертания здания. Дождь уже почти стих, оставив после себя лишь липкую сырость, пропитавшую брусчатку и стены. В воздухе витал терпкий запах прелой листвы, табака и чего-то ещё – неуловимо гнилого.

Кабак представлял собой двухэтажное здание с обшарпанной вывеской, которую давно пора было сменить. На первом этаже окна были зашторены, только узкие полоски света пробивались сквозь щели в ставнях. Второй этаж выглядел чуть оживлённее – в некоторых окнах горел свет, но в остальных царила темень, будто часть здания была заброшена или использовалась не по назначению.

Щетинин неторопливо обошёл кабак, внимательно осматривая здание. Главный вход – широкий, массивная дверь с железной накладкой и узким окном под потолком. У двери слонялись двое – один курил, другой зябко теребил воротник. Явно не просто завсегдатаи, а, скорее, вышибалы или смотрители, следящие за порядком.

Пройдя дальше, Щетинин заметил боковую дверь, узкую и скромную, вероятно, для персонала. За ней виднелась подворотня, где среди бочек и мусорных ящиков темнел ещё один вход. Малоприметная, покосившаяся дверь, к которой вели несколько ступенек вниз. Расположение говорило само за себя – это, скорее всего, вход в цокольный этаж, а значит, у кабака был подвал. Для чего он использовался, оставалось только догадываться.

Щетинин про себя отметил все возможные выходы и укромные места. На такие заведения у него был нюх – если хозяева держат при себе тёмные делишки, значит, у них всегда найдётся лазейка для бегства. Он перевёл взгляд обратно на вход. До встречи с Лизой оставалось ещё около получаса. Вполне достаточно, чтобы ещё немного осмотреться.

Щетинин остановился перед входом. Дверь тяжёлая, тёмное дерево, местами потемневшее от грязи и времени. Два вышибалы стояли по бокам – широкоплечие, с тупыми, каменными лицами, одетые в добротные, но поношенные пальто. Они смерили Щетинина взглядом, словно прикидывая, стоит ли задавать вопросы, но, видимо, решили, что игра не стоит свеч. Молча посторонились, пропуская внутрь.

Первое, что ударило в нос – запах. Смесь дешёвого табака, кислого перегара, прелого дерева и давно не проветриваемого помещения. Воздух тяжёлый, плотный, пропитанный человеческим потом и гарью от коптящих свечей. Окна, хоть и были, но зашторены плотными занавесками – здесь не любили посторонних глаз.

Публика соответствовала месту. Разношерстная, но единообразная в своей сути. Карманники, шулера, пьяницы, девицы лёгкого поведения. В углу у печи двое азартно бросали кости, рядом невнятно спорили о чём-то два подвыпивших мужика. У дальней стены сидела пара молодых парней, одетых чуть приличнее остальных – скорее всего, мелкие жулики или начинающие аферисты.

Щетинин скользнул взглядом по залу. Лиза, в таком месте? Что она здесь делает?

Он направился к стойке. Бармен, высокий, с залысинами, протирал грязной тряпкой не менее грязный стакан. Щетинин положил на стойку монету.

– Меду.

Бармен кивнул, откупорил бутылку, налил в пузатую кружку.

– Новенький? – спросил он, не поднимая глаз.

– Бывал, – спокойно ответил Щетинин, обхватывая ладонью тёплую глиняную кружку.

Бармен хмыкнул.

– Здесь либо часто бывают, либо один раз, но незабываемо.

Щетинин сделал глоток. Напиток липкий, сладковатый, но с неприятной горечью. Разбавленный, конечно.

– Люди какие ходят? – негромко спросил он, с деланным равнодушием.

Бармен покосился на него, чуть сощурившись.

– Да всякие. Одни забываются, другие дела решают. Третьи – ищут что-то. Или кого-то.

Щетинин поставил кружку обратно на стойку.

– А ты что-нибудь находил?

Бармен ухмыльнулся.

– Только проблемы, да и то не всегда.

Щетинин усмехнулся. Место, как и ожидалось, сомнительное. Теперь оставалось дождаться Лизу.

Щетинин опустился на жесткий стул у шаткого стола в углу кабака. Деревянная поверхность была липкой, пахла пролитым пивом и чем-то кислым. Он бросил на стол пачку папирос, покрутил ее в руках. Внутри осталось только две. Надо будет купить еще.

Краем глаза он заметил, как бармен наклонился к кому-то за стойкой, быстро что-то сказал и незаметно кивнул в его сторону. Молодой темноволосый парень, лет двадцати, дернул головой и, не мешкая, скрылся на втором этаже. Ну что ж, вопросы Щетинина не остались незамеченными. Интересно.

Он взял одну из оставшихся папирос, неторопливо закурил, наблюдая за залом сквозь сизый дым. Кабак был небольшой, снаружи казался больше. В дальнем углу кто-то негромко ругался, в другом углу сильно подвыпившие мужики играли в карты, за соседним столом двое обсуждали какую-то сделку, судя по оживленным жестам.

Дверь снова хлопнула, пропуская внутрь Лизу. Она оглядела кабак, глаза быстро нашли Щетинина. Ни следа дневного волнения. Двигаясь уверенно, она подошла, присела напротив. Свет от керосиновой лампы за их столом высветил ее лицо: спокойное, собранное. Щетинин стряхнул пепел в грязную пепельницу и посмотрел на нее внимательно.

– Значит, ты все-таки пришла.

– Пришла.

– Михаил Павлов. Пропал четыре дня назад, – Щетинин откинулся на спинку стула, скрестив руки на груди. Он решил не тянуть. – Ты ведь его знала?

Лиза взглянула на него исподлобья, накрутила на палец прядь светлых волос, затем коротко кивнула.

– Если я расскажу, это останется между нами? – она понизила голос, перегибаясь через стол. – Запираться не вижу смысла, но и репутацию портить не хочу.

– Останется, – уверенно ответил Щетинин. Интересное начало. – Я не журналист и не священник. Меня интересует правда, а не сплетни.

Лиза кивнула, задержала взгляд на бокале, будто собиралась с мыслями, потом негромко заговорила:

– Я в городе недавно, пару месяцев. Михаила встретила сразу, буквально на вокзале. Он помог устроиться в типографию, обещал, что если что – поддержит. Щедрый был человек, особенно как выпьет… женщин любил, на них денег не жалел.

– Тебе тоже перепадало? – без намека, просто уточняя.

Она пожала плечами.

– Почему бы и нет? Мне нужны были деньги. Я пила с ним здесь, в "Медной подкове", он давал деньги. Всё было хорошо. До того самого вечера.

Щетинин наклонился ближе:

– Что случилось?

Лиза провела пальцем по краю стола, потом негромко продолжила:

– Он напился. Сильно. Стал требовать больше, чем просто разговоры и моё время. Потянул наверх, в комнаты, – она взглянула на Щетинина. – Знаешь, какие там комнаты?

Щетинин догадывался, занавешенные темные окна намекали.

– Не хотела… – она резко выдохнула. – Думала, отключится. Но не тут-то было. Тогда я сказала, что схожу за выпивкой. Мы выпили еще. Он всё лез. Тогда я сказала, что мне нужно в туалет. Вышла и сбежала.

Щетинин внимательно следил за её лицом. Она говорила уверенно, но пальцы сжимали край стола так, что побелели костяшки. Щетинин ждал продолжения рассказа. Лиза молчала. Повисло неловкое молчание.

– Я ждала, что он будет в бешенстве. Потому и не появлялась на работе несколько дней. Потом пришла… а его нет. Все только и говорят, что он пропал. Слышала, что думали, что со мной сбежал.

Она замолчала, сцепив пальцы в замок. Щетинин кивнул, принимая её рассказ.

– Ты боишься, что это связано с той ночью?

Она вздрогнула.

– А с чем еще это может быть связано? Я оставила его пьяного и разгоряченного в комнате. Одного… Бог его знает, что ему в пьяную голову пришло…

Щетинин задумчиво постучал пальцами по столу. Вопросов оставалось много, но одно стало ясно: последнее место, где видели Михаила Павлова, находилось всего в нескольких шагах от них.

– Я могу идти? – спокойно спросила Лиза. – Я не хочу здесь находиться.

– Лиза, где ты живешь?

– Я? В доходном доме на этой улице.

– Иди.

Лиза ушла, растворившись в толпе, а Щетинин остался за столом, лениво крутя в пальцах пачку с последней папиросой. Бармен не просто так шептался с кем-то, а потом показывал на него. Что ж, посмотрим, к чему это приведёт.

Долго ждать не пришлось. К столу подошёл тот самый молодой парень, с которым говорил бармен. Щетинин поднял на него взгляд – лет двадцать с небольшим, коротко остриженные тёмные волосы, цепкий взгляд. В руках он вертел кепку, словно обдумывал слова.

– Говорят, вы интересуетесь «Медной подковой», – сказал он негромко. – Может, лучше обсудить это в более тихом месте?

Щетинин кивнул, поднялся и пошёл за парнем вверх по скрипучей лестнице на второй этаж. Тот провёл его по тёмному коридору и распахнул перед ним дверь в кабинет.

Кабинет был просторным, но не уютным. Тяжёлые бордовые шторы плотно закрывали окна, пропуская внутрь лишь слабый свет фонарей с улицы. Воздух пропах смесью табака, прелого дерева и дешёвого одеколона. На массивном дубовом столе беспорядочно лежали бумаги, пустая чернильница и несколько грязных стаканов. В углу возвышался шкаф с бутылками, часть из которых была наполовину пуста. На стенах – выцветшие картины, когда-то дорогие, но теперь покрытые слоем копоти.

Щетинин огляделся. Комната принадлежала человеку, привыкшему скрываться за плотными шторами и крепкими дверями. Человеку, который предпочитал держать руку на горле города, оставаясь в тени.

Парень кивнул в сторону кресла у стола:

– Подождите здесь. Хозяин скоро будет.

Щетинин сел, достал папиросу и закурил последнюю папиросу, размышляя, с кем ему предстоит беседа.

Лиза ушла, растворившись в толпе, а Щетинин остался за столом, лениво крутя в пальцах стакан. Бармен не просто так шептался с кем-то, а потом показывал на него. Что ж, посмотрим, к чему это приведёт.

Парень кивнул в сторону кресла у стола:

– Подождите здесь. Хозяин скоро будет.

Щетинин сел, достал последнюю папиросу и закурил, размышляя, с кем ему предстоит беседа.

Глава 4. Жемчуг и рабочие сапоги

Щетинин поднял голову, когда дверь в его кабинет открылась. Мужчина, вошедший внутрь, двигался уверенно, с едва уловимой осторожностью хищника. Коротко стриженные тёмные волосы, костюм на вид не дорогой, но сшитый на совесть, сидел безупречно. Лаковые ботинки блестели, как зеркало – редкость в Петербурге, особенно в конце октября, когда дождь не давал улицам просохнуть.

Он сел в кресло напротив, откинулся, оглядывая Щетинина цепким взглядом. Достал из внутреннего кармана портсигар, открыл его и протянул вперёд:

– Курите?

Щетинин посмотрел на предложенные тонкие, аккуратно уложенные сигареты в портсигаре, но не потянулся за ней. Брать что-то у Григорьева – значит принимать его расположение, а с таким человеком лучше оставаться на расстоянии. Любая мелочь может обернуться долговым обязательством, даже пустяк вроде сигареты. Он покачал головой и отодвинул пачку.

– Благодарю, только что покурил. – сказал Щетинин.

Мужчина пожал плечами, достал сигарету для себя, неторопливо закурил, выдохнул дым.

– Владимир Григорьев, – представился он. – Хозяин "Медной подковы". Вы, господин Щетинин, наверняка уже слышали обо мне. Впрочем, как и я о вас.

Щетинин выдержал паузу.

– Слышал.

– Вот и отлично. Тогда поговорим откровенно. Мне не нравится, что в моём заведении кто-то вынюхивает. Клиенты любят у нас отдыхать, им не нужны посторонние глаза. А я, знаете ли, человек законопослушный, но к покою клиентов отношусь с особым трепетом.

Григорьев говорил вежливо, мягко, но в голосе чувствовалась сталь. Он слегка улыбался, но улыбка не доходила до глаз, как будто теряясь в стриженых усах. Он изучал Щетинина, как шахматист оценивает позицию перед первым ходом.

– Вы уверены, что ваши клиенты так уж невинны? – спросил Щетинин.

Григорьев усмехнулся.

– Не скрою, дела в "Медной подкове" ведутся разные. Азартные игры, сделки – всё, что делает Петербург живым и интересным. Но, господин Щетинин, пропажа людей – не наш профиль.

"Медная подкова" была заведением с репутацией. Здесь водились карточные шулера, скупали краденое, проворачивали мелкие аферы. Проститутки работали без билетов, нарушая городские правила. Но несмотря на все эти дела, исчезновение человека – это было уже слишком. Григорьев не допустил бы такого. Или, по крайней мере, не хотел, чтобы это случилось здесь. Хозяин предпочитал держаться в тени.

– А кто говорил о пропаже людей? – спокойно уточнил Щетинин, внимательно следя за выражением лица собеседника.

Григорьев едва заметно прищурился, затянулся.

– Так, значит, об этом идёт речь? – протянул он, стряхивая пепел в пепельницу. – Любопытно.

– Да, – подтвердил Щетинин. – Человек исчез после визита в ваше заведение. Это не означает, что вы виноваты, но мне нужны ответы.

Григорьев склонил голову набок, дым от сигареты закружился в воздухе.

– Мне не нужны лишние проблемы. Так что, может быть, вы закончите своё расследование и займётесь чем-то более полезным?

Щетинин смотрел на него спокойно. Он видел таких людей раньше. Любезных, обходительных, но опасных. И он знал, что за вежливыми словами скрывается предупреждение.

– Боюсь, не могу. Работа такая.

– Работа? – Григорьев качнул головой. – Или привычка?

Щетинин улыбнулся уголком губ.

– Думаю, это не имеет значения.

Григорьев стряхнул пепел в пепельницу, встал, поправил манжеты.

– Что ж, я надеюсь, что у нас не будет недоразумений. Петербург – город, который не любит суеты.

Он задержался на мгновение, задержав взгляд на Щетинине, а затем направился к выходу.

Дверь закрылась. В комнате повис запах табака.

Щетинин задумчиво посмотрел на пепельницу. Григорьев был осторожен. Но он знал что-то, чего не знал сам Щетинин.

Щетинин уже собирался уходить, когда дверь снова открылась. Он поднял взгляд, и в кабинет вошёл Григорьев. На этот раз он был не один.

Женщина шагнула следом за ним – и, казалось, даже воздух в комнате стал гуще. Чёрные, как смоль, волосы, в которых алел цветок. Длинная нитка жемчуга, плавно покачивающаяся в такт её движениям. Красное платье с мелкими цветами облегало стройную фигуру, его глубокое декольте бросало вызов осеннему Петербургу. Тяжёлые серьги с кровавыми камнями мерцали в свете лампы. Безумно красивое лицо, взгляд тёмных глаз – ленивый, изучающий.

Но была в ней не просто красота. Что-то ещё. Какой-то хищный, почти дразнящий вызов во взгляде, во всей её осанке. Она двигалась плавно, будто кошка, неспешно и в то же время с полной уверенностью в каждом своём шаге. Её тёмные волосы, собранные небрежным узлом, подчёркивали бледность кожи. На запястье поблёскивал браслет – тонкий, изящный, но явно не дешёвый.

– Алена, – коротко сказал Григорьев, кивнув в её сторону. – Если уж говорить о клиентах, то с ней. Она знает всех и всё.

Он шагнул в сторону, не торопясь, словно давая Щетинину возможность рассмотреть её как следует. Кинув быстрый взгляд на мужчину, Алена усмехнулась и, не спрашивая, заняла его место. Сделала это так естественно, будто привыкла сидеть в кресле хозяина кабака. Она скрестила ноги, чуть откинулась на спинку кресла и провела пальцами по нитке жемчуга, будто в задумчивости. Движение медленное, почти ленивое, но Щетинин знал – такие жесты бывают хорошо отрепетированы.

Григорьев остался стоять у стены, засунув руки в карманы. Казалось, он просто наблюдает, но его взгляд говорил о другом. Щетинин не сомневался: каждое слово этого разговора останется в его памяти.

Алена посмотрела на него с лёгкой улыбкой, склонила голову набок, изучая.

– Так что же вы хотите узнать, господин сыщик? – Голос низкий, тёплый, с хрипотцой. Словно слишком много сказано в полутьме, слишком много выкурено тонких сигарет.

Щетинин не торопился с ответом. Он знал таких женщин. Знал, что каждая их улыбка – это шаг в сторону пропасти.

– Павлов? Был такой, – Алена лениво провела пальцами по жемчужной нити на шее, глядя на Щетинина. – Пил, играл, иногда выигрывал, чаще – нет. В долг брал, но без фанатизма, не дурак ведь был. Глупцы тут долго не живут.

Она чуть качнулась вперёд, локти на столе, словно заманивая в ловушку. Щетинин молчал, выжидая.

– За день до того, как исчез, пришёл один. Без Лизы. Выиграл прилично, повеселел. Заказал себе девку, ну и языком почесать не забыл. Говорил, мол, пора бы и Лизу к делу привлечь. Деньги-то он на неё тратит, а пользы мало. Да кто его знает, в шутку он это сказал или нет. Тут не угадаешь.

Щетинин кивнул.

– В день, когда пропал?

Алена хмыкнула.

– Пил с Лизой. Весёлый был, довольный. Потом они поднялись наверх, в комнату. Минут через двадцать Лиза вниз слетела, вся взъерошенная, глаза огромные, руки дрожат. Ко мне подскочила, говорит: "Алена, помоги!" А чем я помогу? Он платит, не она. Вот и сказала, чтоб разбиралась сама. Она ещё пару минут потопталась, пошла назад. Минут через десять видел ее бармен, она брысь через чёрный ход.

Щетинин смотрел внимательно. Алена снова коснулась жемчуга.

– Утром комнату пошли отмывать от ночных утех. Пусто. Постель скомкана, в углу лужа блевотины. Никаких следов. Никто его не видел, никто не слышал.

– А Лиза?

Алена пожала плечами.

– Сгинул и след её. Может, в страхе куда подалась. Но сегодня ее видели в вашей компании. Занятная вышла история. – она улыбнулась уголком губ.

– Хочу осмотреться, – бросил Щетинин, глядя на Алену. – Комнату, прилегающие территории.

Алена чуть приподняла брови и бросила быстрый взгляд на Григорьева, затем пожала плечами.

– Гуляйте. Только не надейтесь, что вас пустят в каждую дверь. У нас тут свои порядки. Они были в комнате номер два, она расположена почти напротив лестницы. С тех пор в ней побывало несколько посетителей.

Щетинин поднялся. Григорьев всё это время молча стоял у стены, засунув руки в карманы.

– Ещё вопросы, сыщик?

Щетинин бросил взгляд на Алену. Женщина улыбалась, но в глазах теплилась осторожность.

– Пока нет.

Он направился к выходу, чувствуя на спине их взгляды.

Щетинин шел по темному коридору, гулкие шаги отдавались в тишине. Воздух был спертым, смешанным с запахами табака, несвежего белья и чего-то ещё – чего-то неуловимого, но неприятного. По стенам коридора змеились трещины, как следы чьих-то давних попыток выбраться отсюда или хотя бы оставить память о себе.

От лестницы пробивался слабый свет, желтый, как старое масло. Он бросал длинные тени на дощатый пол, делая коридор похожим на декорацию к дешевой пьесе. Несколько дверей слева и справа, у каждой – своя история, свои тайны. За одной – кабинет управляющего, там Щетинин уже бывал. Остальные оставались неизвестными.

Комнаты с номерами начинались ближе к лестнице. Семь дверей. За некоторыми слышались звуки – где-то тяжелый храп, где-то хриплый женский смех, а за одной, кажется, кто-то занимался любовью. Лишь комната под номером два молчала. Слишком молчала.

Щетинин толкнул дверь. Та скрипнула и нехотя подалась, открывая ему тесное, почти камерное пространство. Узкое ложе с продавленным матрасом, шаткий стол, два потертых стула. Все казалось поставленным не для уюта, а для функциональности – здесь не жили, здесь скрывались. В углу валялась пустая бутылка, у стены стоял графин с остатками застоявшейся воды. Запах был соответствующим – пыль, алкоголь и посторонняя жизнь.

Щетинин шагнул внутрь и аккуратно прикрыл за собой дверь. Он не ждал найти здесь что-то полезное, но иногда даже пустота могла натолкнуть на мысль. Он провел ладонью по поверхности стола, подушечками пальцев ощутив липкость пролитого спиртного. В этой комнате кто-то ждал. Или кого-то ждали.

Он посмотрел на дверь, словно ожидая, что за ней кто-то стоит, затаив дыхание. Впрочем, коридор молчал. Только где-то внизу скрипнула половица.

Дверь поддалась, скрипнув ржавыми петлями, и Щетинин шагнул внутрь. В воздухе витал слабый запах табака и чего-то едва уловимого – может быть, старых духов, может, просто сырости. В воздухе почти не чувствовалось посторонних запахов, а тишина казалась настораживающей. Комната была крошечной, давящей. Узкая постель с продавленным матрасом, небольшой стол, два некрашеных стула. На стене – мутное зеркало в облупленной раме, отражающее лишь серые тени.

На полу валялся обрывок бумаги, смятый и забытый. Щетинин поднял его, развернул – пусто. Просто мусор. Он медленно обошёл комнату, провёл пальцем по столешнице – гладко, без пыли. Здесь часто бывали.

Он вздохнул и наклонился к полу, проверяя щель между досками. Под столом, прямо под ножкой, что-то блеснуло. Щетинин присел, протянул руку и достал небольшой кусочек металла с облупившейся красной краской. Он повертел находку в пальцах, разглядывая. Слишком маленький, чтобы сразу понять, что это. Отломанный фрагмент украшения? Значок? Запонка?

Мысль зацепилась. Красная краска. Что-то знакомое. Где-то он уже видел похожее? В волосах Алены? Щетинин нахмурился, перекатывая находку между пальцами. Такие мелочи иногда оказывались ключами к самым запутанным делам. Он сунул кусочек металла в карман, решив разобраться позже.

Комната не давала ответов, только вопросы. Всё чисто, Григорьев или Алена следят за порядком в своих помещениях. В этой комнате ждут гостей, хоть и гости тут никудышные.

Щетинин ещё раз окинул взглядом голые стены, приоткрыл ящик стола, но внутри – пусто. В дальнем углу, под кроватью, валялся старый ботинок. Без шнурков, забытый кем-то, кто уже не вернётся.

Он выпрямился, приглушённый свет лампы бросал длинные тени на стены. Пора двигаться дальше. Возможно, ответы ждут за другой дверью.

Щетинин направился к выходу, готовясь изучить чёрный ход и подворотню. Раз уж ниточка вела его туда.

Сыщик спустился по скрипучей лестнице, ведущей вниз, в освещенную тусклым светом большую комнату. Нижний этаж был устроен иначе, чем верхний. Комната, в которую спустился Щетинин, бы завалена поломанной мебелью, стопками чистого белья и запасными лампами – склад. В комнату вело три двери. Одна выход в зал кабака. Другая в подсобку, судя по запаху, туалет. С другой стороны тянулся еще один коридор с двумя дверями: одна вела в бар, это сыщик понял по расположению двери; вторая дверь была открыта, за ней скрывался склад. В свете одинокой керосиновой лампы блестели округлые бока бочек, громоздились ящики и мешки, пахло солью, рыбой, прелым деревом. Здесь было пусто, но ощутимо пахло недавним присутствием – будто кто-то совсем недавно рылся в припасах, возможно, ища что-то ценное или просто укрытие, но скорее всего бармен искал подходящее пойло. Сам коридор заканчивался тяжелой дверью, за которой скрывалось что-то неизвестное.

Щетинин продолжил движение по коридору, если он правильно составил план здания у себя в голове, то заветный выход должен быть за это дверью. Он уже видел её раньше – но с другой стороны, когда осматривал подворотню. Значит, Лиза прошла по этому коридору и скрылась именно здесь.

Он подошёл ближе и положил ладонь на холодное дерево. Дверь не поддавалась. Опустив взгляд, он заметил хитроумный засов: изнутри дверь открывалась без труда, но снаружи это было невозможно. Удобная деталь для тех, кто не хочет непрошеных гостей.

Щетинин нахмурился. Если Лиза прошла здесь, значит, она знала дорогу. Или её вели. Он задумчиво провёл пальцем по засову, проверяя, насколько он новый, не пытался ли кто-то взломать его раньше. Тщательная работа. Кто-то вложил в это место немало заботы и времени.

Он отступил на шаг, огляделся. Коридор был пуст, но ощущение чужого взгляда не покидало. Где-то капала вода, где-то в складской комнате зашуршала крыса. Щетинин достал из кармана спички, чиркнул – в тусклом свете пламени стены казались ещё более мрачными, испещрёнными следами грязных рук, царапинами, тёмными пятнами неизвестного происхождения.

Он знал: если Лиза прошла этим путём, значит, что-то важное осталось за этой дверью. Осталось только понять – что именно.

Щетинин чиркнул спичкой, прикрывая огонёк ладонью. Пламя осветило хитроумный засов – тонкий механизм с двойным запором. Простому прохожему не справиться, но если знать, куда нажать… Он провёл пальцем по железу, нашёл выступ, чуть надавил – механизм щёлкнул, сдвинулся. Вторая защёлка поддалась после лёгкого поворота ключа. Дверь открылась бесшумно, выпуская его в ночь.

Снаружи оказался узкий переулок, зажатый между стенами старых домов. Грязный булыжник, слякоть под ногами, тяжёлый запах дыма и гнили. Вдалеке уличный фонарь бросал тусклый свет, рисуя длинные, перекошенные тени. Один выход вёл на улицу, другой – в подворотню, полную мусорных ящиков и разбитых бочек. В этой тесноте царил запустение и запах разложения, будто место забыли не только хозяева, но и крысы.

Внимание Щетинина вновь привлекла боковая дверь, узкая, неказистая, ведущая вниз. Покосившиеся ступени, выщербленный камень, оббитая досками дверца, некогда выкрашенная в тёмный цвет. Теперь краска облупилась, оставляя лишь следы некогда пригнанного дерева. Дверная ручка старая, гладкая – ею пользовались часто, но без излишнего шума.

Подвал кабака. Что там? Кладовка с винными бочками или нечто менее безобидное?

Щетинин потянул за ручку. Дверь подалась, но не открылась до конца. Что-то мешало изнутри. Он толкнул сильнее – сопротивление не исчезло. Не засов. Не запертая створка. Будто дверь наткнулась на что-то мягкое, тяжёлое.

Мешок?

Щетинин замер, прислушиваясь. Тишина. Только слабый ветер шевелил мусор у его ног.

Он крепче сжал ручку и попробовал ещё раз.

Щетинин медленно толкнул дверь ещё раз, но она всё так же не поддавалась. Что-то тяжёлое мешало ей открыться. Он наклонился, заглядывая в узкую щель, и в свете уличного фонаря увидел… рабочий сапог.

Чёрный, потёртый, с глубокими складками на коже. Не кабацкий, не рабочий, не тот, что носили оборванцы. Ботинок был дорогой, добротный – такие носили люди с положением. Его взгляд скользнул выше, к щиколотке, затем к неподвижно вытянутой ноге.

Щетинин замер. Сердце глухо стукнуло в рёбра. Он знал чей это сапог.

Проклятье.

Он резко рванул дверь, заставляя преграду податься. Сквозь сжатые губы вырвалось проклятие. Свет из переулка прорезал темноту, обнажая фигуру, распластанную на полу. Михаил.

Тот, кого он искал. Вот он – лежит в пыльном углу, в той самой подворотне, что должна была дать ответы, но теперь только породила новые вопросы.

Щетинин шагнул вперёд, не отрывая взгляда от неподвижного тела. Что-то внутри укололо – едва заметное, на грани понимания. Он не торопился наклоняться, не спешил проверять пульс. Всё и так было ясно.

Ветер шевельнул полу его плаща, за переулком раздался пьяный смех, но здесь, в этом узком пространстве между стенами, было тихо. Слишком тихо.

Продолжить чтение