Сны и разговоры
От автора
Это странный сборник рассказов. В нём – семь рассказов, четыре из которых написаны мною двадцатилетней, а другие три – мною сорокалетней. И нужно постараться, чтобы найти в них какой-то лейтмотив, стройную схему или общую идею.
Что же их объединяет, кроме автора? Это рассказы о любви. Но не о той, которая исцеляет и делает нас лучше, и не о той, которая привычная, незамеченная и тысячу раз подвергнутая сомнению, сопровождает нас на протяжении многих лет. Они о любви, которая разрушает и выжигает душу. Такой, какая часто бывает именно в юном возрасте. Но, как выяснилось, не только.
Зачем я соединила в одном сборнике, казалось бы, несоединимое? Мне захотелось, с одной стороны, проследить собственную эволюцию как писателя. А с другой – поблагодарить себя – ту девочку, которая и не мечтала стать писателем, а просто рвала своё сердце на части и выплёскивала пережитое на бумагу. И я хочу сказать ей: у нас всё получилось, дорогая моя. Мы счастливы и пишем прекрасные романы о любви и жизни.
Спасибо каждому, кто разделит эту боль и эту радость со мной.
Некуда деваться,
Нам остались только сны и разговоры.
Янка Дягилева
Писатель
Женни присела на деревянную скамейку, выкрашенную ярко-голубой краской. Горячий летний свет делал всё вокруг радостным, неспешным и свободным.
– И люди, проходившие мимо, казались ей такими же свободными. Она чувствовала умиротворение и любила это нежное и улыбчивое, как ребёнок, утро. Женни казалось, что так может быть всегда, если некто не изменит её жизнь по своей прихоти.
Она обернулась и увидела молодого мужчину, стоящего за её спиной. Он произнёс эти слова. Эти слова. Продолжение её ощущений. В его глазах она увидела лёгкий оттенок грусти. Женни молчала. Незнакомец, не спрашивая разрешения, присел рядом.
– Доброе утро, Женни.
Ни тени сомнения в голосе.
– Доброе утро. Откуда вы знаете моё имя? И вообще…
– Я – писатель. А Женни – так зовут мою героиню.
Как будто всё идёт так, как надо.
– Героиню?
– Да, я уже давно пишу об одной девушке, вымышленной, разумеется, жизнь которой мне бы хотелось воссоздать такой, какой она могла бы быть в действительности. Моя страсть – самый настоящий, суровый, ничем не приукрашенный реализм. Но мой труд вдруг как будто заснул неспокойным сном. Я понял, что упускаю что-то, что какие-то живые черты моей героини ускользают от меня. Я столько раз рисовал в воображении мою Женни, что, казалось, изучил черты её лица, тела и души до мельчайших подробностей. Но что-то главное остаётся за чертой моего внутреннего взора. И вот сегодня я увидел вас. Вы самая ценная моя находка за последние много лет.
Находка?
– Неужели я могу вам чем-то помочь?
– Вы и не представляете себе, как много можете сделать! Вы вобрали в себя все внешние чёрточки моей Женни. У вас одинаковые имена. И взгляд. Насторожённый, недоверчивый и в то же время требовательный. Я чувствую это – только вы можете помочь мне открыть её душу до самого дна. Если бы вы согласились, вам не стоило бы это ни минуты усилия или беспокойства, а для меня это означало бы спасение труда, которым я жил долгие годы.
Мольба и трепет. Ещё никто и никогда так не просил её.
– И что же я могу сделать?
– Приходите сюда, когда будет время. Я буду вас ждать.
Будет ждать её. Всегда.
– Хорошо, мне это совсем не трудно. Здесь необыкновенно хорошо.
– Спасибо.
В глазах – мимолётная улыбка счастья.
***
В эту ночь ей приснился сон, похожий на забытое, но непременно пережитое воспоминание. Он вспыхнул и завладел всеми её чувствами; она слышала, видела и осязала его… Чужая комната в какой-то придорожной гостинице. Ничья комната. Она знала многих людей, которые приходили и уходили, никогда не задерживаясь надолго. Их было настолько много, что в какой-то момент комната превратилась в портал.
Ночь. За окном яркий оранжевый свет фонарей, окон соседних домов, фар машин. Тот оранжевый мир за дребезжащим от ветра и трамвайного гула стеклом безжалостно вторгался в эту тёмную комнату. На полу лежали оранжевые прямоугольники, по потолку ползли отсветы проезжающих машин, неровный, прерывающийся, тревожный шум улицы, её суета и отголоски назойливой людности, казалось, навеки поселились в этих стенах.
Женни сидела на кровати, на грубом шерстяном одеяле, и курила. В комнате было душно, но за окнами ещё душнее. Дым от сигареты неторопливой отчётливой струйкой вился в воздухе и, не растворяясь, замирал в пространстве. Она была погружена в странное состояние: не то нервное, не то сосредоточенно-задумчивое. Она как будто ждала чего-то.
Время ползло медленно, она чувствовала это. «Ну где же он?» – спросила себя и удивилась: кто – он?
И вот стук в дверь, тихий, как будто звучащий за сотни километров отсюда. А потом тёмный силуэт вплыл в комнату через закрытую дверь. Она рванулась к нему, к окну, так, как будто от этого зависела её жизнь, и успела лишь увидеть его оранжевую тень далеко-далеко на улице.
Её разбудил дикий, бессовестно орущий телефонный звонок. Она взглянула на часы, бледно святящиеся в темноте. Ей показалось, что зелёные электронные палочки-точки с механически убивающей точностью отсчитывают время до конца света. Пять утра. Женни в панике схватила трубку.
– Женечка… – Голос с того света. Когда-то он был родным и любимым. Как будто не вчера, а в прошлой жизни.
– Витя? – Она не смогла спросить, что случилось. Наверное, испугалась.
– Женечка, прости меня. Прости меня, солнышко…
– Что?..
– Я уже не с тобой.
Гудки.
Она вскочила с постели. Натянула джинсы, футболку, выбежала, чуть не растянувшись на скользком линолеуме, в коридор, сунула ноги в ботинки и хлопнула за собой дверью. Так вот почему он не остался сегодня с ней.
Выйдя из машины, подвезшей её до поворота у Витиного дома, Женни бросилась бежать. В нескольких метрах от его подъезда она заметила машину скорой помощи. Вывернув на тротуар, красный крест на матово-белом заднем стекле растаял в утренних сумерках. Всё исчезло, и у неё никогда не будет ничего, кроме того голоса и красного креста в полутьме.
***
Внутри неё не было страха. Никакого движения. Только тоска. Сосущая под ложечкой, как голод, как ноющая боль, как смутное воспоминание, как затаённый грех… Осталась лишь ярко-голубая скамеечка. Призрачное средоточие лета, радости, свободы. Женни оказалась там точно таким же ласковым утром. Но она уже не верила в ласку.
Писатель ждал её.
– Здравствуйте.
Села.
– Доброе утро, Женни.
Всё та же улыбка и полугрусть. А вместе – она вдруг поняла, и это ударило её, – вместе это было ужасающее, отвратительно проникновенное сочувствие. Откуда он знает? И ещё более мерзкое: с ней случилось такое, но она всё равно пришла.
– Так откуда? Откуда вы знаете?
– Я ничего не знаю и не хочу знать. Знание умножает скорбь.
– Тогда что же это? В ваших глазах?
– Сочувствовать – значит чувствовать, а не знать.
Чего, чего он хочет? Но ещё слишком рано задавать этот вопрос.
– И что же вы чувствуете?
– Твою боль. Это совсем не трудно. Но не думай, что я вижу её в твоих глазах. Ты смотрелась в зеркало? Я так и думал. Твоё лицо – расслабленная маска. Глаза сухие. Боль находится в твоих снах. Ты ведь думаешь, что тебе всё приснилось.
Он действительно знает или, чёрт с ним, чувствует. Только он может сказать ей правду.
– А это не так?
– Не так. Всё было реально. Поверь в это.
Боль. Снова боль.
– Зачем? Ну что вам стоило сказать мне, что всё было сном? Как вы можете улыбаться…
Женни вдруг заплакала. Слёзы, слёзы, руки, утирающие их, мокрые щёки, детство, почти что детство. Только вот коленка заживёт, кошмар закончится, а Витю она не сможет забыть никогда.
Писатель сидел неподвижно. Каменное сердце. Ну и не надо! Не надо её жалеть!
– Ты заплакала. Я думал, что именно это и произойдёт, потому и улыбался. Прости. Ты, конечно, подумала, что у меня каменное сердце. Но, поверь, слёзы сейчас – самое лучшее для тебя. Плачь. И, послушай меня, ты скоро всё забудешь. Скорее, чем предполагаешь.
Цинизм. Везде, во всём, в каждом слове жгучий, отвратительный цинизм. А впрочем, он говорит так…
– Ваши слова. Вы говорите так, как будто…
– Как будто это говоришь ты?
Адская проникновенность. Он проникает в её душу.
– Что-то вроде того. Я ненавижу вас за это.
– Не бойся. Ненависть – это не страшно.
Слёзы высохли, а возникшее молчание не было ни тягостно, ни утомительно. Оно овевало их лёгким ветерком, шуршало над головами листвой берёз, пряталось в тёмных кронах тенистых елей. Женни почувствовала, что готова на всё, лишь бы вернуться туда, где можно остановить смерть.
И когда он задал ей следующий вопрос, она убедилась, что её мысли проходят через него. Или рождаются в его голове.
– Ты хочешь вернуться в ту оранжевую комнату?
Там была тень. Тень, которую она не успела удержать. Неужели это шанс? Шанс успеть?
Долгое, долгое молчание.
– Да, хочу.
Он улыбнулся, по-кошачьи прищурив глаза. А Женни тут же оказалась в дрожащей, неспокойной комнате, комнате тревоги. Села на кровать. Под ладонями – то же шерстяное покрывало, жёсткое на ощупь, отталкивающее. Она легла на него спиной и раскинула руки.
Писатель стоял у окна, всматриваясь в ненастоящую улицу.
– Ты чувствуешь, как бьётся твоё сердце? Как кровь бежит по венам? Лежи и слушай этот ритм. Только он – настоящая жизнь. Всё остальное – ложь. Хочешь, я расскажу тебе, о чём ты думаешь, Женни?
Ты напряжённо ждёшь стука в дверь. Ты хочешь уловить самый первый его звук, чтобы успеть броситься к двери и поймать того, кто стоит за ней. Сейчас ты боишься так, как ещё никогда не боялась в жизни. Потому что сегодня единственная ночь, когда можно вернуться в прошлое и исправить то, что уже произошло. Ты надеешься, что на этот раз не опоздаешь и схватишь-таки мимолётную тень…
Но ты никогда не услышишь этого стука. Потому что тень, которую ты жаждешь поймать, уже здесь. Не он тебе приснился тогда. А я.
Беззвучная слеза стекла по её виску.
Он приблизился к ней.
– Женни, моя Женни…
***
Когда он отодвинулся от неё и сел на край постели, Женни закурила.
Вдруг горячий пепел упал на кисть, она вскрикнула и дёрнула рукой.
Ни секунды дольше.
– А теперь я хочу, чтобы вы рассказали мне всё.
Он едва заметно усмехнулся.
– Самое время, Женни, самое время. Конец уже совсем близко, нас отделяет от него лишь пара абзацев.
Послушай… Ты и есть моя Женни. И всегда ею была. Истина в том, что я придумал тебя: твоё лицо, тело, душу, судьбу, твою кровь и твои вены, даже твои слёзы. Твои слова, жесты, мысли, чувства и сны… Твоего Виктора. Всё от и до, все мельчайшие детали тебя. Я создал в воображении весь твой мир. Твоя вселенная – это книга, написанная мной. Она состоит из букв, слов и строчек, напечатанных безликим шрифтом, и ни одно мгновение тебя никогда не вырвется за пределы этой книги. Вот наступает конец, я переворачиваю страницу, и ты перестаёшь быть.
Прощай, Женни. Я любил тебя…
Он исчез. И с ним исчезло всё.
Только обожжённая кожа на руке всё так же незаметно болела.
2000 год
Не по-настоящему
Она снова и снова возвращается на ту станцию московского метро, название которой не может вспомнить. Буквы теряют смысл, не складываются в слова, ускользают, растворяются. Она силится вспомнить, как будто это важно, но сны забирают власть над памятью.
Время навсегда остановилось в том мае. Запах креозота. Шум поездов. Ветер шевелит волосы. Эта станция не прячется под землёй, в искусственно освещённой темноте, она на виду, на просвете. Не укромная, не киношная, не запоминающаяся.
Только двое на обшарпанной платформе.
– Значит, нам лучше расстаться. – Он спрашивает или утверждает? Ей хочется слышать сомнение в голосе, злость, мольбу, но она горделиво выпрямляет спину, встаёт и уходит.
Чтобы, чувствуя спиной его взгляд, ни за что не обернуться. Перейти на противоположную платформу, сесть в поезд и уехать. Должна же эта сцена быть хоть капельку киношной?
Уехать навсегда. Точнее, на двадцать с лишним лет.
А потом вдруг, непонятно с чего, начать возвращаться. Во снах.
Внутри вагона серо и холодно. Вокруг люди, но она не видит ни одного лица. За окнами мелькает привычная темнота, а потом вагон выныривает из-под земли. Узнавание кинжалом впивается в сердце. Она рвётся к выходу, но её оттесняют, и двери, едва открывшись, вновь захлопываются. Поезд набирает скорость. Прильнув к окну, она пытается разглядеть неподвижный силуэт на скамейке.
Какая-то соринка некстати попадает в глаз, царапает, веки закрываются и открываются, всё тонет в пелене слёз. Ей кажется, что она видит его. Но картинка тут же расплывается. Вагон уносит её в безразличную даль.
И так раз за разом.
Она просыпается за тысячи километров от Москвы. И не может вспомнить название той проклятой станции. Порой ей кажется: вспомни она, и всё случится по-настоящему. Ветер, шум, запах. Он на скамейке. Она рядом.
Успеет выскочить из вагона. Или просто скажет: «Нет» – и никуда не уйдёт.
Вместо этого она покупает билет, летит на самолёте, потом едет в метро, выходит на нужной станции, вдыхает знакомый запах, видит скамейку. Новую. Пустую.
И понимает, что теперь всё по-настоящему.
2024 год
Последний час
Он сидел на полу в тёмном помещении сарая, согнувшись в три погибели, и ждал. Ждал смерти, потому что это был его последний час. Но в этот час не вся жизнь пролетела перед его взором как один миг, а только последние два года. Два года с того момента, как он познакомился с ней…
Она была тогда бедна и вульгарна: высокая, ненатуральная блондинка с пухлыми, всегда ярко накрашенными губами и круглыми голубыми глазами. Одевалась вызывающе небрежно: в короткие ситцевые, какие-то детские платьица, полушубки из искусственного меха и ботинки на тракторной подошве или старомодные туфли на шпильках. Она снимала с подругой какой-то угол за гроши, которые получала за работу стриптизёрши. Бросила школу в одиннадцатом классе, не доучившись пары месяцев до выпускных экзаменов, и едва ли не гордилась этим.
Они познакомились на дискотеке, и встреча их была напрочь лишена какой-либо романтики. Она была пьяной, а он случайно зашёл в тот дешёвый ночной клуб, разыскивая приятеля. Она не бросалась в глаза среди толпы таких же девиц вызывающей внешности, разве что своим развязным поведением. В тот вечер она стала победительницей на конкурсе вокалисток, когда вылезла на сцену и низким, с хрипотцой голосом спела песню Таниты Тикарам Twist In My Sobriety, активно применяя при этом свои навыки стриптизёрши. Он никогда не заметил бы её, если бы она чуть позже не свалилась ему прямо на руки из-за того, что не могла больше держаться на ногах. Его приятель тут же предложил отвезти девушку к нему домой и привести в чувство. Для того, конечно, чтобы развлечься с ней до утра. И тогда бог знает что толкнуло его принять решение – действительно отвезти её к себе домой, но лишь затем, чтобы дать выспаться. Приятель долго плевался на его глупость и дурацкое благородство, ведь девочка-то была по-своему хороша, а главное, на всё согласна. Но его это уже мало интересовало.
Когда в ту ночь они добрались до его дома и он уложил её на диван, она уже пришла в себя, перестала лепетать бессвязную пьяную чушь и, широко открыв свои мутные голубые глаза с тёмными кругами размазавшейся косметики под ними, молча уставилась на него. Что подумала она тогда, впервые увидев невысокого, худощавого, сутулого парня с заросшим щетиной лицом и усталыми глазами? Они не проронили ни слова, будто ничего не произошло. А потом она вдруг заплакала. Он был сбит с толку, почти растроган и зол. Зол на себя, потому что он, будто благородный рыцарь, вдруг решил оказать бескорыстную помощь обычной уличной девке, и зол на неё, потому что теперь эта самая девка сидела у него на диване, сжавшись в комочек, словно замёрзший бездомный котёнок, и плакала не как пьяная шлюха, а как испуганная маленькая девочка. Просидев так всю ночь, тупо уставившись в темноту, она уснула только под утро, а потом, сказав лишь спасибо и больше ни слова, пряча глаза, будто от стыда, и почему-то удивлённо поглядывая на него исподлобья, ушла, не оставив ему после себя ничего, кроме какой-то невнятной досады.
А теперь он боялся. Это был страх смерти. Может быть, впервые в жизни он был таким реальным, липким, будоражащим. Но, точнее, не сама смерть так пугала его, а рука, от которой она наверняка последует. Это было странное, жуткое чувство: знать своего палача в лицо и видеть это лицо, даже заглядывая в себя… Он всегда думал, что не боится смерти, очень часто – что жаждет её, но сейчас в глубине души жил первобытный панический ужас. Он ничего не мог поделать с ним. Да, он не бог, он боится смерти…
Если бы тогда, два года назад, странная прихоть не овладела им, сейчас он, быть может, наслаждался бы жизнью… или уже лежал в могиле. Но эта самая прихоть заставила его вернуться на ту дискотеку следующей ночью, хотя он ненавидел подобные места. И он снова встретил её там. Она подошла к нему и протянула бутылку пива. «Угощаю. Я вроде как должна тебе», – сказала она, улыбнувшись.