Сверхновая угроза: Звездолёт последней надежды

Пролог

Артур Никитин

Горизонт зловеще вспучивался оранжево-чёрными клубами дыма. Ещё пару минут полёта на предельной скорости, и вот уже беспощадный свет прожекторов выхватил упавшие фермы, разбросанные останки ракет, беспомощно и горько зияющие провалы в крышах ангаров. На фоне светлеющего предрассветного неба тянулись багровые языки пламени, словно там бушевал огромный дракон. Вокруг скопились пожарные флаеры, медпомощь. Я вылез из кабины и тут же в горле запершило, в нос шибанул резкий запах керосина и гари. И я зашёлся в кашле, обжигающим лёгкие.

Огонь, обильно залитый пеной с пожарных флаеров, уже утихал, пылающая алая стена опала, сменилась на траурную седую дымку, словно от погребального костра. Я прошёл на территорию космодрома, где уже вовсю хозяйничали смахивающие на серых медуз беспилотники. Зависнув над обугленным бесформенным обломком, в котором уже невозможно было угадать часть ракеты, один из них выбросил гибкие щупальца, захватил кусок и втянул в себя.

Среди бродящих по развалинам людей выделялась массивная фигура Олега Громова, полковника и командира спецотряда пилотов. Успел, чертяка, раньше меня прилететь. Хотя от его базы, где он обучает пилотов, до космодрома почти восемь тысяч вёрст.

Увидев меня, подошёл вразвалочку, с ленивой грацией только что покинувшего свой прайд льва. Широкоскулое лицо с тёмным румянцем на щеках блестело от пота. В серо-голубых глазах поселилась печаль-тоска.

– Привет, Артур, – тяжело вздохнул, протянув перепачканную в саже руку.

– Что скажешь?

– Да всё к чертям собачьим разнесло! Три месяца работы! Твою ж мать… Убью мерзавцев! – мягкая картавость Олега теперь обратилась в рык разъярённого тигра.

– Горяч ты без меры, Олег Николаевич. Убивать-то кого собрался?

– Да неужели не ясно, Артур?! Говнюков из секты! Задушил бы их своими руками, – он нервно засучил рукава лётного комбинезона, обнажив мощные с выступающими жилами предплечья, какие бывают у моряков и лётчиков. И как-то сразу легко поверилось, что полковник сможет выполнить свою угрозу.

– А что, полиция уже это выяснила?

– И так всё ясно! – Громов с силой ударил кулаком по собственной ладони.

– Да, Артур Борисович, – к нам подошёл Тимофей Филин, начальник службы охраны. – Похоже на то. – Мы потеряли три готовых ракеты. Они стояли на старте. Фермы сильно повреждены. Вернее… Да… Серьёзно пострадал завод шлюзовых аппаратов … В общем…– Филин замялся.

– Но как вы это допустили? – я в безнадёжном отчаянии покачал головой, не в силах отвести взгляда от площадки перед космодромом, с которой одна за другой взлетали, смахивающие на больших чаек, флаеры скорой помощи. – Сколько людей… поги… пострадало?

– Ну, не знаю, товарищ Никитин… – Филин почесал в ухе, шумно втянул носом воздух, затем выдохнул. – Семь человек погибли. Много раненных. Точно не знаю.

– Не знаю, товарищ Никитин. Не знаю, товарищ Никитин… – издевательски передразнил его Громов. – Филин, это ваша гребанная проблема! – голос Олега заставил начальника службы безопасности вжать голову в плечи. – Не допускать на полигон этих уродов! Почему вы не проверили, кто работает? Почему?!

– Ладно, Олег, не злись, – я, как можно мягче похлопал багрового от злости пилота по плечу. – Это и моя вина. Торопились, набирали в последнее время черти кого. Вот и получилось. Слушай, а когда ты успел добраться сюда так быстро? Ты с Твери, с базы летел? – я решил перевести разговор на другую тему, снизить градус злости полковника.

– Да, – отрывисто бросил он. – Я могу на своём летуне добраться за полчаса из любого места. Хоть из Сан-Франциско, хоть из Австралии.

– Но я не думал, что ты всё-таки на своём космолете прилетишь. А если бы тебя сбили?

Олег проворчал что-то, явно нецензурное, себе под нос, покатал желваки под кожей.

– Мне выделили спецкоридор, – бросил он хмуро и быстро, словно боялся, что я развернусь и уйду, добавил: – У меня дело к тебя, Артур.

Мы отошли подальше от толпы журналистов, которые лезли за ограждение. Кто-то запустил беспилотник, но охрана тут же сбила его. Несчастный аппарат на миг застыл в воздухе и беспомощно рухнул вниз.

– Короче говоря. Мои орлы нашли «змеиное гнездо». Понимаешь, как это важно?

– Ты о чём?

– Не притворяйся, твою мать! Мы нашли место, где базируется лагерь секты «Очищающая сила Сверхновой»! Понятно? Там, где этот ублюдок Макбрайд промывает мозги своим фанатикам! Делает из них убийц!

– И что, Олег? У нас нет никаких доказательств. Никаких!

– Да, ё-мое, Артур! Не будь ребёнком! Все прекрасно знают, кто виноват в диверсиях и здесь, и в лабораториях. Свяжись с Моргуновым, пусть он даст добро на зачистку! Мои орлы горят желанием разнести эту халабуду в хлам.

– Обратись к своему командованию, зачем тебе Моргунов?

Громов покачал головой, на лице появилось брезгливое выражение.

– Слушай, я присоединился к тебе, потому что хотел быть подальше от этих гребанных макак. Чтобы не лизать их вонючие задницы. Поговори с Моргуновым. Он даст добро… И мы как жахнем! По этим ублюдкам!

– Жахнем. Жахнем. Моргунов ничего сам не решает. Решает Совет Десяти.

– Угу. Только мне мозги-то не пудри. Моргунов там главный. Он главный везде. Он весь мир себе захапал.

– Олег, послушай. Эта акция не законна. Она ничего не решит. Ты уничтожишь их в одном месте, они найдут другое. Только вызовем протест среди населения…

– Гуманист хренов, – пробурчал Олег, на лице возникло задумчивое, даже печальное выражение. –  Не понимаю тебя. Эти подонки убили твою жену, тебя искалечили. Ты их жалеешь и мучаешься – а как о нас подумают? Да плевать как!  Нельзя остаться чистенькими, когда тебя суют в такое дерьмо. Симметричный или не симметричный ответ должен быть. Показать эти мудакам, что мы чего-то стоим.

Я невольно вздрогнул. Олег разбередил рану, которая зажила, покрылась рубцами, перестала сводить с ума безысходностью. Мы летели вместе с моей женой, когда взорвалась бомба. Олег умудрился посадить объятый пламенем самолёт, который едва слушался рулей высоты, с отказавшим двигателем на аллею. Пропахав глубокую борозду, он повалил пышно цветущие тополя, разметал чугунные скамейки, вывернул из земли каменный фонтанчик. Рядом в домах повылетали стекла, но никто из жителей не погиб. Я не мог об этом знать, поскольку пребывал в отключке. Потом уже посмотрел видеоматериалы с места так называемой посадки. Прочёл отчёт о катастрофе. Олег – молодец. Мастерства пилота у него не отнять.

Со сломанными рёбрами (сильно ударился о штурвал во время взрыва) Олег сумел вытащить из охваченного огнём салона меня и Катю. Но моя жена погибла, как только рядом сработало взрывное устройство. Так было написано в отчёте. Хотя я не поверил. И не верю до сих пор. Наверняка, медики решили спасти меня в первую очередь, а о моей Катюше просто забыли.

Когда полиция стала расследовать взрыв на борту самолёта, нашла множество обрывков брошюр секты «Очищающий свет Сверхновой», а по счастливому стечению обстоятельств, видеокамера засекла человека, техника, который подсунул в самолёт неприметный саквояж с бомбой. Когда детективы схватили террориста, он тут же признался, что выполнял указание самого Гордона Макбрайда. Лидера секты арестовали, но тот на удивление легко отмёл всё обвинения от себя, и от секты. Доказал, что техник никогда не был членом организации. И смерть Кати осталась неотомщённой.

– Хорошо, Олег, я поговорю с Моргуновым.

– Отлично.

Глава 1. Дело всей жизни

Артур Никитин

Солнечные лучи, пробиваясь сквозь высокие, от пола до потолка, окна, чертили золотистые многоугольники на полу – имитацию наборного паркета, а едва заметный запах леса, свежей листвы создавал иллюзию, что аромат издаёт именно нагретое дерево. Кабинет свой я любил, обставил по своему вкусу. Низкий диван, пара каплеобразных кресел из особого наноматериала, который помнил каждый изгиб тела, поэтому лежать, сидеть на них было невероятно удобно, словно находишься в невесомости. Цвет менялся под настроение. Сейчас – светло-голубая гамма, чтобы успокоить нервы. Хотя больше всего я любил оранжевый цвет. Цвет солнца.

На стеклянной столешнице низкого столика остывала пятая чашка крепкого кофе, источая резкий аромат. Бутерброды аккуратной стопкой лежали на белой фарфоровой тарелке. Нетронутые. Кусок в горло не лез.

– Смотри, Артур, вот это съёмка, которую сделал наш спецагент. Он проник в лагерь и смог заснять.

– Это война! – внезапно обрушился объёмный резкий звук. – Это война! Очищающий свет! Очищающий свет! – скандировала толпа. – Сверхновая несёт свет очищение! Очищение! Очиститесь, братья и сестры! Очиститесь! Спаситесь от греха!

Багровые от напряжения лица – детей, взрослых, женщин, мужчин, чёрные провалы разверстых ртов. Из которых вырывались проклятья и призывы убить всех, кто стоит на пути очистительного света. И всем надо принять его, спастись. Белые, синие, красные рубашки мужчин, платья в цветочек и горошек на женщинах.

Я подошёл ближе. Толпа словно расступилась, обволокла меня со всех сторон. Этих людей Громов готов был задушить своими руками. Я всматривался в лица, пытаясь понять, что движет ими, зачем они так кричат. И каждый звук вонзался в голову, словно раскалённый металлический штырь.

Этот человек возвышался, как валун посреди бурлящего, горного потока. Неприметный, небольшого роста, плотный, с округлыми плечами, немного сутулый, аккуратная стрижка тёмных с проседью волос. За толстыми линзами очков в чёрной анахроничной оправе – маленькие глаза неуловимого цвета. Полные губы растянула едва заметная, но совсем не злобная, улыбка. Он молчал, не двигался, лишь наблюдал. Но интуитивно каждый понимал – вот он, дирижёр, лидер. Тот, ради кого эти люди пойдут даже на казнь.

Гордон Макбрайд, лидер секты «Очищающая сила сверхновой», которая подозревалась в диверсиях на космодроме, в лабораториях. Но доказать это полиция не могла. Почему-то не могла. Полицейским не удалось схватить живым ни одного террориста – все они погибали, уничтожая себя, дело моих трудов и команды.

Я пытался вызвать у себя отвращение, ненависть к этому человеку, но не мог. И это злило и выводило из себя ещё сильнее, чем беспомощность и бессилие перед врагом.

– Ну что, тебе всё ещё не ясно? – Громов напирал на меня.

– Ясно, сейчас обращусь к Моргунову, – сказал я.

Ждать нам пришлось долго. Но вот экран перечеркнула красная надпись – важное сообщение. Голограмма реалистично, даже слишком, отобразила широкое кожаное кресло с изящными загнутыми как лапы льва подлокотниками. И сильно немолодого мужчину, чей возраст увеличивал старомодный костюм-тройка. На первый взгляд из-за слишком крупного носа, нависавшего над роскошными усами, он производил комичное впечатление. Но стоило взглянуть ему в глаза, глубоко утопленные под косматыми бровями, становилось не по себе.

– Что у вас там произошло, Артур? – прогудел мужчина хрипловатым баритоном с едва заметным южным акцентом.

– Мы потеряли две ракеты, Модест, у другой повреждён двигатель. Разрушен цех завода шлюзовых аппаратов. Я пришлю отчёт.

Моргунов помолчал, потеребил изящного плетения цепочку, свисавшую из жилетного кармана. Покачался в кресле, подставив руку под тяжёлый, выпирающий вперёд, подбородок, изрёк:

– Насколько мы отстаём от графика?

– На два-три месяца.

– Это плохо, Артур. И вы знаете, как это плохо. Совет не доволен вашими действиями. Если так дело пойдёт, мы будем вынуждены прекратить финансирование вашего проекта. Может быть, нам лучше отдать наши деньги вашему конкуренту?

– Проект доктора Келли не имеет никаких перспектив. Вы знаете об этом.

– Да, знаю. Но знаю также, из-за чего он не имеет перспектив. Из-за вас, – Морган ткнул в мою сторону холёным указательным пальцем, на котором хищно блеснул камень в массивном перстне. – Если вы поделитесь с ним своей разработкой…

– Модест, – я едва сумел сдержать сдерживая досаду. – Даже, если я поделюсь ею, все равно это слишком опасно и нереально. Это лишь теория на самом деле. А у меня… У меня выверенный, апробированный проект!

– Вы говорили, – Моргунов откинулся в кресле, ещё раз потеребил цепочку. – И пока ещё я вам верю. Но возможно, скоро я останусь в одиночестве… И буду вынужден согласиться с мнением Совета. Вы поняли, Артур?

– Да, мне всё ясно, – проговорил я, зацепив взглядом багровое от злости лицо Олега, его нервно подрагивающие губы, тут же добавил: – Модест, у полковника Громова есть предложение. Его разведчики нашли лагерь секты. И он хочет провести там зачистку.

– Это преждевременно, – Моргунов нахмурился, нервно подёргал цепочку. – Очень преждевременно. Всё, разговор окончен.

Он не простился, лишь голограмма замерцала и растаяла, как лёгкий туман под лучами яркого утреннего солнца.

– Ну, вот видишь, Олег. Моргунов – против.

– Твою мать, Артур, мне плевать, что он против! – прорычал Громов. – Я сам это сделаю! Без его благословения!

– Если сделаешь, будешь последним идиотом.

– Я понял.

Постоял мгновение, перекатывая желваки. Грудь вздымалась и опускалась. Но потом резко развернулся и, не прощаясь, вышел, обиженно хлопнув дверью.

После ухода Олега, я ещё долго сидел, погруженный в свои мысли. И лишь резкие трели дроздов – оповещение электронного дневника, вывели меня из ступора. Перед носом повис голоэкран с расписанием дел, где недвусмысленно демонстрировалось, что я должен быть на пути к телецентр, где предстояла очередная встреча с журналистами.

Я поставил флаэр на автопилот, включив максимальную скорость, которую позволял «свободный коридор». Между стоящими мрачными стенами башнями едва не задевая крыльями, проносились летательные аппараты всех форм и размеров – от имитации китов и дельфинов до спорткаров, ретромашин, выкрашенных в кислотные цвета – ярко-жёлтые, оранжевые, электрик. Одно сходство – из дюз двигателей вырывался поток голубого пламени. Система слежения умело разводила все летательные аппараты по невидимым для людей маршрутам.

Вот уже показался телецентр, похожий на связку труб церковного органа с изящно вырезанными балкончиками-студиями на разной высоте. Когда флаэр залетел на площадку, я выскочил и ринулся внутрь: опаздывать я не любил. Пройдя пункт контроля, где меня дотошно ярко-оранжевым лучом осветил с ног до головы сканер, я направился к телестудии, уже замечая на огромных экранах, встроенных в стены, собственную физиономию. Ведущий, с пафосом, завывая рассказывал мою биографию – традиция, которую стремились сохранить телевизионщики.

«Девятнадцать лет назад никому не известный аспирант МГУ написал диссертацию. Тема его была ужасно далека от того, что интересует большинство людей. «Атлас Сверхновых». Артуру Никитину хотелось собрать информацию об этих удивительных космических объектах с самого начала наблюдения людей за звёздами. Он объездил полмира, чтобы найти легенды, сказки и воспоминания очевидцев разных эпох. Эх, если бы у меня была машина времени, – думал он. Прокатился бы я по всем эпохам.»

Ничего я об этом не думал. Да и машины времени не существуют и никогда не будет существовать. Неужели не ясно? Если бы кто-то в будущем изобрёл бы такой агрегат, мы бы давно встретились с путешественниками во времени. Впрочем, кто знает.

«Но Никитин представить не мог, какой фурор произведёт его диссертация. Впрочем, скорее его исследования ввергли в шок научный мир. Он выяснил, что шестьсот лет назад взорвалась Сверхновая, а поток гамма-излучения оказался направлен к солнечной системе! Нет, все знали, что подобные вспышки встречаются не так редко и приносят порой неприятности людям. Но по большей части они рассеиваются, не доходя до Земли. Но этот поток оказался слишком сильным…»

Я оказался перед массивными дверями, ведущими в зал. Меня заметили. Выскочила худенькая ассистентка в белой кофточке и короткой юбочке, обнажавшей тощие ноги с костлявыми коленками, потащила в гримёрную. Но и там гремящий из динамиков голос ведущего не давал покоя:

«Но учёные так далеки от мыслей и чаяний простых людей. Доказать, что Земле грозит смертельная опасность, было трудно. Нет, не так – невозможно. Ну, Сверхновая, ну, взорвалась, но на Земле всё хорошо, также встаёт солнце, согревает своим светом весь мир. А то, что это мир мог разрушаться к чертям собачьим, доказать Никитин не мог. До поры до времени.

И вот, представьте себе, господа, поток гамма-лучей, едва заметные его отголоски, достиг солнца. А оно вдруг, словно обозлившись, что люди даром пользовались его энергией, стало все больше и больше вызывать на земле «солнечные шторма», выводившие из строя электронику, электрогенераторы, электросети.

Но и это казалось не таким опасным. Электронику научились защищать от помех, генераторы быстро чинить. Но когда стал испаряться озоновый слой планеты, что порождало красивейшие явления – «северное сияние», и начал стремительно меняться климат. Становилось все жарче и жарче. И вот когда начались испаряться целые озера, мелеть океаны, а там, где почти половина года шёл снег, теперь можно было жарить яичницу на сковороде, просто вынести во двор собственного дома и оставив на солнечном свету».

Нет, ну что не придумают эти журналюги? Яичницу жарить на сковороде под солнечным светом. Бред. Я рассматривая свою физиономию в зеркале и в сердце кольнула боль: «здорово я сдал». Промелькнувшие на голоэкранах изображения, где мне было едва за двадцать, и отражение в зеркале так контрастировали друг с другом. Худощавый парень с вечно растрёпанной шевелюрой густых каштановых волос. С озорным взглядом ярко-голубых глаз, чертовски обаятельной полуулыбкой на губах превратился в немолодого усталого мужчину. Волосы сильно поредели и я зачёсывал их назад, открывая высокий лоб, который прорезали неровные морщины. Прежде округлые смягчённые черты лица теперь словно окаменели, кожа обтянула скулы, безобразный рубец от ожога пропахал правую щёку – память о той страшной катастрофе, в которой погибла Катя. И глаза смотрели на мир теперь жёстко и с неподдельной грустью.

Я помотал головой, отгоняя назойливые мысли. Больше всего удручало, выводило из равновесия, как восхищение, доходящее до благоговения к моему проекту, сменилось раздражением и озлоблением. Людям надоели роскошные трёхмерные анимации, в которых убийственный поток гамма-излучений достигал Земли, срывая покров озонового слоя, превращая голубой шарик в мёртвый камень с обугленными стволами деревьев, высохшими озёрами и океанами.

Не проходило и недели, как я с досадой обнаруживал очередную карикатуру на себя. Меня изображали то нищим в жалких отрепьях, что сидит перед бездонным сундуком и просит с лицемерно-печальным лицом подать на спасение Земли. То оседлав картонный звездолёт, я пересчитывал толстые пачки денег с омерзительно-довольной ухмылкой. Пару дней назад социальные сети извергли из своих грязных глубин ещё одну картинку, где я доил тощую корову, из вымени текли струйки золота, а на шкуре была нарисована карта мира.

– Господин Никитин, ваш выход, – жизнерадостно прощебетала ассистентка, не подозревая, какие ураганы бушевали в моей душе.

Я выбросил глупые мысли из головы, выпрямился и направился на очередную Голгофу.

– Только не заходите за линию, – зачем-то прокричала девушка мне вслед.

Студия встретила гудением растревоженного улья. В двух рядах кресел, стоящих полукругом, расположилось три десятка разномастных гостей, большая часть из которых сидели с равнодушными лицами – профессиональная массовка. Им было плевать, что смотреть и что слушать – выступление шпагоглотателя, популярного артиста или учёного. Но среди них явно затесались люди заинтересованные. Их выдавало выражение глаз, сосредоточенное, напряжённое. Один человек показался особенно подозрительным. Он не улыбался, сидел выпрямившись, будто его мучил геморрой, чёрные давно не стриженые патлы доходили до плеч, а щетина была явно недельной, если не больше.

Рядом со стеной студии, где на театральном заднике демонстрировались виды Москвы, стояла пара мягких кресел коньячного цвета, диван. А перед ним торчал с глупейшей улыбкой на остроносом бледном лице ведущий – молодой человек в облегающих блестящих брюках и футболке кислотного цыплячьего цвета.

– Поприветствует нашего гостя! Артур Никитин! – отвратительным дискантом воскликнул он. – Первый вопрос!

Поднялся высокий бородач в джинсах, с мощным торсом. Ему не хватило лишь чёрных очков и заклёпок на кожаной куртке, чтобы выглядеть настоящим байкером. Или бандитом.

– Патрик Фог, – представился он осипшим баритоном. – Господин Никитин, как вы прокомментируете сегодняшний взрыв на космодроме? Есть предположение, что к этому причастна секта «Очищающая сила Сверхновой». Это правда?

Перед мысленным взором промелькнули картины бушующего огня, обугленные куски ракет, фермы, которых разметало взрывом по всему космодрому, зияющие провалы крыш и стен цехов. И главное – неподвижные тела на каталках, которые медики в синих комбинезонах завозили в белые флаеры медпомощи. «Только одно моё слово! Рассказать об этом в красках, возбудить в людях ненависть к секте, к её лидеру. А когда Громов со своими парнями разнесёт на куски их лагерь, никто не возмутится. Катя получит отмщенье!»

– Мы пока не уверены, что к этой диверсии причастна секта. Она не взяла на себя ответственность за взрывы. Полиция ведёт расследование, – проговорил я медленно, с усилием и тут же отругал себя за малодушие.

Бородач явно выглядел разочарованным. Скривившись, он плюхнулся на место, развалился там. Взгромоздив ногу на ногу, кажется, совсем потерял интерес ко мне, да и ко всему ток-шоу.

Второй встала девушка. Облегающие брюки в чёрно-белую полоску с поясом выше талии в ладонь шириной, удлиняли и так бесконечно длинные стройные ноги. Под тонкой тканью белой шёлковой блузки круглились по-девичьи высокие груди. Иссиня-чёрные вьющиеся волосы тяжело рассыпались по округлым плечам.

Какая роскошная кобылка, будто прямиком из службы элитного эскорта прискакала, – промелькнула в голове мысль. – Громова бы сюда, он быстро бы её объездил. Слабость у него к таким.

– Эва Райкова, – красотка ещё и голос имела подходящий – хрипловатый, мелодичный. И гласные выговаривала округло, мягко. – Господин Никитин, почему вы с таким упорством боретесь против других, альтернативных проектов? Это зависть, ревность или вы хотите быть единственные в своём роде учёным, который спасёт Землю.

– Я ни с кем не борюсь, госпожа Райкова, – я был задет до глубины души этим обвинением. – Я просто делаю своё дело.

Девушка улыбнулась, чуть сузив огромные серо-зелёные глазищи. С кошачьей грацией, словно пыталась соблазнить меня или скорее инстинктивно, запустила руки в гриву своих шикарных волос, отпустила, позволив им опасть тяжёлым водопадом по плечам.

– А что вы скажите о проекте академика Кэлли? Редьярда Кэлли? Его проект не менее эффективен, чем ваш. Но стоило бы Земле значительно дешевле. Да и выполнить его проще. Он предлагает эвакуацию землян на звездолётах на планету земноподобного типа. Во Вселенной десять миллиардов таких планет!

– До них надо долететь, Эва. До ближайшей около четырёх световых лет, до реально земноподобных сотни лет. Туда доберутся только потомки наших потомков… Кроме того, чтобы спасти всех людей, нужен не один звездолёт, а несколько сот тысяч. А это, как вы понимаете, значительно, дороже…

– Нет! – словно она ждала этого, радостно выпалила Эва.– Если использовать вашу «ловушку для Сверхновой»… Так ведь вы называете эту технологию? Можно будет перемещаться по всей Вселенной за пару недель. Словно переходишь из комнаты в комнату! Для этого достаточно одного звездолёта! И он уже у вас есть!

Я запнулся, пытаясь изо всех сил справиться с бешено колотившимся сердцем. Черт всех дери, никто не понимает, что на самом деле представляет собой эта «ловушка», сочиняют небылицы, окружая моё детище ореолом таинственности. Простое и изящное решение выглядит в глазах обычных людей настоящей магией.

– Хорошо, я покажу вам.

Передо мной едва заметно замерцал голубым светом прямоугольник – интерфейс по управлению голографическим проектором студии. Я набрал код, яркие лампы, встроенные в стены и потолок, медленно угасли. В полутьме раскрутились разноцветные спирали галактик, вихри звёздных скоплений. В самом центре вращался большой шар – солнце и планеты солнечной системы.

– Вот смотрите, – движением руки я отодвинул солнечную систему, уйдя в мерцающую звёздную пыль. – Здесь сгусток звёздной туманности, похожей на бабочку, который остался после взрыва Сверхновой. Сюда мы пошлём звездолёт и спей файтеры, которые разбросают несколько вот таких воронок – аналогов «чёрных дыр». Рукотворных. Они поглотят гамма-излучение…

– Никитин, всё это мы видели много раз, – насмешливый голос оборвал мою пламенную речь. – Это не интересно. Госпожа Райкова говорит об использовании вашей ловушки, как туннеля для перемещения кораблей.

Синеватый отблеск от звёздного неба скрывал лицо говорившего, но голос показался мне подозрительно знакомым. Странно, почему я не заметил этого человека среди зрителей?

– Эта технология по созданию лишь первой части туннеля, – я набрал код, и надо мной повисло стилизованное изображение воронки. – Как эта вещь работает, мы знаем. Мы проводили эксперименты. Они прошли успешно.

– Когда вы работали с Кэлли, – подала голос Райкова. – Шла речь о создании второй части этой воронки, а это настоящая «червоточина».

– Эта технология не отработана. Возможно… Мы пошлём людей на верную смерть. Скорее всего. И кроме того… – я выключил звёздное небо, особенно яркий после полутьмы свет залил студию, вызвал резь в глазах, отозвался болью в голове. – И, кроме того, наш проект предполагает спасение всей Земли, с её уникальным животным и растительным миром. А не только разумной её части.

Этого человека в первом ряду я так и не смог узнать. Хотя женщина рядом с ним была мне хорошо знакома. Ольга Золина, астрофизик и жена известного астробиолога. Академик Красимир Золин, муж Ольги, был очень стар, в конце прошлого года ему исполнилось 94, почти полностью парализованный, он передвигался в инвалидной коляске. Сделать биопротезы человеку с букетом старческих заболеваний никто не решался. А мужчина рядом с Ольгой вызывал зависть великолепной физической формой – подтянутый, с гордо развёрнутыми плечами, обтянутыми дорогим пиджаком, яркий румянец на щеках, ровный загар, густая шевелюра тёмных волос. Сама женщина, ещё достаточно молодая, на его фоне выглядела бледной поганкой с длинными прямыми чёрными волосами, вытянутым худым лицом и тощей фигурой, затянутой в нечто невыразительно серое. Ольга изменила себе, бросила старика и вышла замуж за молодого? Это странно.

Зверски разболелась голова, словно острые раскалённые иглы врезались в лоб, виски, отдаваясь в челюсть. Я рылся в собственной памяти, как в старом хламе, пытаясь выудить информацию об этом человеке. И не мог.

Мужчина вдруг вскочил с места и, явно красуясь собой, легко впрыгнул на подиум рядом со мной.

– Поприветствуем нашего второго гостя! – истошно заорал ведущий. – Академик Красимир Золин! И его очаровательная супруга! Ольга!

Это был шок, ступор. Не знаю, как я выглядел со стороны. Но наверняка, как полный болван. Представить не мог ту перемену, которая приключилась с Золиным. С чего это вдруг он так помолодел?

– Ну что, Никитин, вижу, вы совсем не ожидали меня здесь увидеть? Правда? – академик пронзил меня таким ядовитым взглядом, что захотелось провалиться сквозь землю и больше никогда не видеть ни этой студии, ни академика с его потрясающе свежим цветом лица. На его фоне я выглядел как старый засохший кусок сыра.

Золин вальяжно развалился на диване, положив ногу на ногу. Также красуясь, распахнул пиджак, гордо продемонстрировал не только проступающие из-под белой рубашки хорошо развитые мышцы, но и модные молодёжные подтяжки, очень широкие, ярко-синие в белую полоску. Ольга присела рядом, и я поймал себя на мысли, что академик почему-то омолодил только себя, а вот жену оставил в том же возрасте. И теперь она выглядела, как видавшая виды мочалка на старой швабре.

– Ну что же, наверно, стоит продолжить разговор о долгих перелётах к звёздам? А, Никитин? – продолжил академик со снисходительной улыбкой. – Раньше продолжительность жизни человека ограничивалась 70-80, или максимум 100 годами. Но я, как видите, сумел повернуть время вспять. В свои 94 года я выгляжу… На сколько я выгляжу?

–Думаю, лет на 35, господин Золин, – на лице ведущего образовалась такая елейная улыбка, что меня чуть не стошнило.

Студия встретила овациями эти слова, и хотя я знал, что люди рукоплещут лишь по указке, кольнула зависть и обида. Интерес явно перешёл к академику. А я мог уже катиться куда подальше.

– Так вот. Ну, а ещё пара лет для моих исследований. И возможно – кто знает, я смогу открыть ген бессмертия. Ну, при наличии финансирования, конечно.

Это самое главное – деньги, деньги, деньги. Раньше меня поддерживал научный мир, и я по молодости и наивности думал, что учёные – романтики, им нравятся смелые идеи. На самом деле, я это понял лишь потом – им тоже хотелось получить свой кусок пирога. Но когда они поняли, что деньги идут лишь на мой проект, интерес ко мне угас, сменившись на зависть и глухое недовольство.

– Ну, предположим, – я взял себя в руки. – Мы создадим через некоторое время расу долгожителей, ну или – бессмертных. И отправим их к звёздам. А остальные что будут делать? Погибать? Мой проект – это спасение всех, а не кого-то.

– Вы уверены в этом, господин Никитин? – голос Ольги звучал снисходительно, даже скорее высокомерно. – На вашем месте я не стала бы это утверждать. Ваши выкладки… Как бы это получше сказать. Которые были опубликованы. Изобилуют многочисленными ошибками, неточностями. И вообще, вряд ли вы хорошо понимаете, что делаете.

Опять она за своё! Из-за того, что я посмел покритиковать одну её книгу, которой так гордилась, она возненавидела меня. И каждый раз искала теперь подходящий случай, унизить меня, полить грязью. Мои попытки встретиться с ней на «научном поле», где-нибудь в журнале, или альманахе, отвергались ею. Она просто ускользала от объяснений. А здесь, где её могли услышать миллионы зрителей, она наслаждалась возможностью дискредитировать меня, как учёного, хотя прекрасно понимала, что лжёт. Откровенно лжёт.

– Результаты моей работы проверялись много раз. И людьми, которые хорошо разбираются в этом, госпожа Золина. А также. Знаете, я могу на глазах любого человека. И вас. Провести все эксперименты. С ловушкой.

– Шаманство. И ничего более, – махнул рукой Золин. – Картинки. Знаем мы, как вы склонны к эффектным демонстрациям. Вам бы в цирке работать. Вот я – реальное подтверждение моей работы. А что вы можете предложить?

– Это не картинки, – я ощутил себя уязвлённым. – Я говорю об уже созданном звездолёте, который находится на околоземной орбите, спейс файтерах. И экспериментах по созданию туннелей.

– Скажите, господин Никитин, – вдруг с первого ряда подала голос Райкова. – Вы можете любому человеку показать ваш звездолёт?

В глазах Эвы горел неподдельный интерес. Чего я не ожидал.

– Конечно, госпожа Райкова. В этом нет секрета. Экскурсий мы не водим. Времени на это нет. Но для вас, пожалуйста, – я улыбнулся как можно галантней. – Ну, а потом вы сможете написать статью. Только уговор – честную.

– Конечно, господин Никитин.

Девушка села обратно на место, застенчиво улыбнулась. На щёчках проступили маленькие ямочки, лицо раскраснелось, словно я обещал исполнить самое заветное её желание. И она показалась вдруг не такой гламурной и высокомерной, как раньше. Может я ошибся. Внешность бывает обманчива.

Чёрт возьми, как я мог забыть об этом человеке в зале? Он вдруг зашевелился, потянулся куда-то, у меня сердце замерло, но мужчина лишь достал платок, промокнул лоб и вновь сунул платок в карман. Но сердце почему-то ускорило свой ритм. Едва заметный скрип привлёк внимание. У дверей студии стоял мужчина небольшого роста в выцветшем комбинезоне техника, полноватый, редкие серые волосы зачёсаны назад, как делают люди, которые стремятся скрыть лысину – ничего особенного. Он достал свёрток.

– Ложись! – неожиданно я услышал собственный крик.

Что-то с громким свистом распороло воздух. Я упал, едва не пропечатавшись носом. Чпок! И страшной силы взрыв потряс студию. Когда я поднял глаза, то не сразу понял, что творится. Вопли, женский визг оглушили меня. Клубился густой белый дым, выглядевший в студии как-то совершенно нереально, не страшно, словно спецэффекты, которые сопровождают пение популярного певца. И вопли, стоны казались лишь звуковыми спецэффектами. Я бросил взгляд на подиум – Золин с Ольгой исчезли. А ведущий с выпученными глазами замер в центре. Ноги у него подломились, сложился как марионетка и шмякнулся на пол, затрясся как эпилептик.

Я вскочил на ноги, бросился прямо в дым. Противный резкий запах забил ноздри. Я зашёлся в диком кашле, распоровшем грудь болью. И едва не поскользнулся – под ногами расплывалась багровая лужа. А совсем рядом я увидел Эву, она лежала ничком, на боку. Роскошные волосы слиплись, белая блузка окрасилась алым. Бросился к ней, приподнял. Из шеи у неё бил фонтанчик крови. Осколки бомбы задели артерию. Пара минут и всё – смерть.

Крики, стоны раненных, шум борьбы перекрыл хриплый крик:

– Это война! Это война! Умри, Никитин! Умри! Умри, мерзавец! Очистительный свет…

Глава 2. В ловушке

Олег Громов

Покинув квартиру Артура, я поднялся по лестнице этажом выше и оказался на козырьке со взлётно-посадочной площадкой, нависавшей над широким проспектом, который ограничивала монолитная стена жилого небоскрёба. Тут стоял мой красавец RX-2000, космолёт с плазменными движками. Уникальная модель, созданная специально для меня. Выглядел он потрясающе – мощно, и в то же время изящно, словно беркут, раскинувший серо-коричневые крылья.

Когда по приставной лесенке залез в кабину, удобно устроился в кресле пилота и ввёл в бортовой компьютер задание, система вывела стандартное предупреждение, что перегрузки по миссии с заданными параметрами могут быть смертельными для обычного человека. Но не для меня.

Когда мне было десять, я умудрился выпасть с шестнадцатого этажа. Шлёпнулся, правда, на клумбу, превратив все эти любовно высаженные анютины глазки и фиалки в кашу. Но любой другой пацан, если бы не умер, то стал бы инвалидом. А я отделался сильным испугом, и сломанной ключицей, которая зажила через пару дней.

И став лётчиком, я несколько раз попадал в ситуации, когда у катапульты не раскрывался парашют. Один раз пришлось прыгать из объятого пламенем истребителя. Огонь жадно сожрал лёгкий шёлк, а я сверзнулся с высоты десятиэтажного дома на землю. И не только остался жив, но почти не получил повреждений. Иногда мне кажется, что я бессмертен, но слава богам, проверить это, случай не представился. Особенно противно думать о том, как меня похоронят, а я приду в себя там, под землёй. Брррр. Ужас.

И раны затягивались мгновенно. Так что в детстве я спокойно лез в любую драку, прыгал с любой крыши. А как я гонял на мотобайке! Меня никто не мог догнать. Никто! Потому что второго такого сумасшедшего было не найти. Я просто ничего не боялся. Ссадины и синяки исчезали с моего тела за пару минут, а переломы – за пару часов.

Спрашивал отца, с чего это я такой особенный. Но он делал вид, что не понимает. Узнать у матери, чего это со мной такое приключилось, не мог. Я не помнил её. Совсем ничего не осталось в памяти. Меня воспитывал отец и дед.

– Диспетчер, говорит Олег Громов. Предоставьте «свободный коридор» для RX-2000.

– Коридор будет свободен через… – начал диспетчер механическим женским голосом, но тут же перешёл на такой же искусственный, но более низкий, мужской: – Один час, двадцать пять минут, сорок секунд.

У меня вырвалось такое витиеватое трёхэтажное ругательство, что система булькнула, щёлкнула и пробормотала как-то совсем по-человечески растерянно:

– Запрос не ясен. Повторите запрос…

Придётся ждать, пока не появится «просвет» в плотном движении. Ничего не поделаешь – мой орёл любит простор. Если будет лететь по коридору для стандартного транспорта, снесёт все к чёртовой матери из двух, а то и трёх ближайших. Даже, если какая-нибудь колымага нечаянно попадёт в инверсионный след моего космолёта, свалится на землю в два счета.

Откинувшись в глубоком кресле, я бездумно вперился в стену на противоположной стороне улицы – там, в хаотичном порядке ярко горели, узкие словно бойницы, окна. Мелькающие аэромобили и флаеры на миг перекрывали свет, и, казалось, окна перемигиваются.

Досада вновь хлынула в душу, теперь уже с удесятерённой силой. Твою ж мать, почему же Артур не может убедить Моргунова, чтобы тот дал добро на зачистку лагеря? Почему? Эта вещь не давала мне покоя. Что ему мешает? Его дебильный гуманизм?

Нет-нет, не стоит так думать о друге. Артур – классный мужик, очень умный. По сравнению с ним я тупица. Мы дружим с тех пор, как я вдруг увлёкся астрофизикой. А поводом для этого стала симпатичная куколка, которую я подцепил в каком-то баре. Она оказалась не только обладательницей роскошной груди, но и очень умной. Здесь не проходили мои обычные штуки – смотри на меня, я – Олег Громов, курсант самой престижной в стране воздушно-космической академии! Один из лучших, вон и сине-оранжевые нашивки лейтенанта на рукаве, когда все остальные в моем возрасте (а минуло мне тогда двадцать) курсанты ходят в капралах.

Как выяснилось, девчушка училась в университете, а профессором у неё был Артур Никитин. Брала зависть, когда Аня рассказывала о нем, и зачем-то я решил попасть в университет. Стоило это немало, а мой старик, узнав об этом, сказал просто: «Слушай, сынок, вот тебе сорок кусков. Хотел подарить тебе на день окончания академии аэромобиль. Класса «спорткар X5», крейсерская скорость в полтора Маха. Давай, истрать их на учёбу университете. Хочешь?» Долго думал и всё-таки отказался. Крутую тачку, которая могла проноситься в небесах на сверхзвуке, я хотел больше, чем Анютку. Но тут мне подфартило. Оказалось, этот самый Никитин читает лекции в какой-то богадельне. И я решил сходить, просто поглазеть на этого зазнайку.

И здорово ошибся в оценке его. Артур совсем не был сухарём, ботаном, который ничего, кроме своей науки не видит. И рассказывал он так увлекательно, и так понятно, что слушая его, я видел все эти звёзды, туманности, галактики. Красотища. Потом с Аней мы расстались, а профессор Никитин плотно вошёл в мою жизнь. Он был всего на пять лет старше, почти погодки, но уже писал диссертацию о Сверхновых.

В академии нам тоже давали информацию о космических объектах, объясняли про классы звёзд, тёмную материю, о галактиках, планетах, спектрограммы, диаграммы, но так сухо и нудно, что мне оставалось только зубрить – хорошо, хоть память меня не подводила. И старик мой раскошелился на чип, который позволил шутя усваивать все эти жутко громоздкие тексты. Но они так и остались бы тупым набором цифр, формул, диаграмм и расчётов, которые мне приходилось делать. Если бы не Артур. Он открыл Вселенную для меня.

Система вдруг ожила, заставив отвлечься от воспоминаний.

– Господин Громов, мы можем предоставить вам коридор SS-X1. Это будет стоить на 500 кредитов дороже. Если вы согласны, мы передаём координаты.

Хитрая политика. Хочешь дёшево – езди по улицам, стой в пробках, но зато почти бесплатно. Дороже – вот тебе летательный аппарат. Хочешь летать быстро? Покупай роскошный космолёт, на котором сможешь махнуть даже к звёздам. Ах, тебе не по карману? Ты же сам виноват, что ты бедный. Бедный, значит глупый, необразованный.

Судя по координатам, перелёт предстоял над стратосферой. Стартануть в космос я мог прямо здесь, включив ракетные двигатели. Но боюсь от дома, где живёт Никитин, остались бы лишь развалины.

Включив двигатели вертикального взлёта, я повёл космолёт бережно и аккуратно, словно младенца нёс на руках. Едва покачиваясь, начал подъём, все выше и выше, мимо ярко освещённых окон – свет солнца почти не проникал сюда, поэтому электричество горело всегда. Широченный проспект внизу становился всё уже, уже, пока стены башен не сомкнулись в неприметную щель. Рванул по свободной трассе прямиком в космос. Пронизанные рассеянным солнечным светом остались внизу облака, гордо плыли, словно величественные айсберги в океане. Горизонт, изогнувшись дугой, отделился голубоватой дымкой от пугающей чёрной бездны, на котором пока я не мог видеть звёзд.

– Ракетные двигатели включены, – возвестила система женским голосом.

– Подтверждаю.

Внизу размахнулся во всю ширь ковёр с бело-голубыми разводами. А в шлемофон полилась музыка космоса, словно из-под глубокой толщи воды слышалось завывание ветра и шум прибоя, горловое женское пение, и ритмичные звуки глюкофона – металлического барабана.

С телескопа, встроенного в обшивку, в бортовой компьютер посыпались картинки из далёкого космоса – здесь нет атмосферы, никто не мешает увидеть кружева, сотканные из звёздной пыли. Обычно я выбираю самый красивый фон и обновляю его в кабине.

Начал снижение, нырнул в густую пену облаков, на мгновенье перестав видеть всё вокруг и вот уже белая хмарь расступилась – в окружении унылых серых холмов, поросших редким леском, прорисовались очертания родной базы, смахивающей на огромный стадион, к которому ведут ровные серые ленты взлётно-посадочных полос. Кажется, база открыта всем ветрам. Но нет. Сверху её закрывала крыша из прозрачного графена, самого прочного на Земле материала, толщиной в атом. Как-то пытался к нам проникнуть нарушитель. Думал, что шутя пролетит насквозь – графен выдержал удар, а незваного гостя размазало в кашу. Даже определить тип летательного аппарата не смогли.

– Я – Сокол, вызываю Скалу. Разрешите посадку.

– Разрешаем! Разрешаем! – совсем не по форме со смешком ответил высокий мальчишеский голос.

Развлекаются, долбоебы хреновы. Конечно, общение с диспетчером по связи – анахронизм. Они все равно уже заметили меня на радарах и передали в бортовой компьютер координаты той ВПП, куда я должен сесть. Но раз по уставу обмен сообщения предусмотрен, он должен быть таким, как положено, без всякой самодеятельности. Распустил я своих ребят.

Я выключил ручное управление, и теперь уже компьютерная система повела мой космолёт по идеально ровной глиссаде до посадочной полосы. И я, откинувшись в кресле, лишь следил за параметрами приборов. Сброс скорости, шасси коснулись пластобетона с такой мягкостью, что я даже не почувствовал толчка, не говоря об ускорении. На экране ровно, как часовой на посту, застыло значение в один-же. Обыватель представить не может, как трудно посадить подобную махину. Да вообще посадка – сложнейший элемент пилотирования.

И каждый раз меня охватывала зависть к интеллекту системы, которая может вот так легко, мягко, без усилий сделать то, что отнимает у меня тонны нервов, и гложет беспокойство, что когда-нибудь она заменит меня полностью. И я пополню ряды паразитов, тех, для кого и создают ненужные рабочие места, только, чтобы они не сошли с ума от безделья. Самая страшная пытка – выполнять никому не нужную работу.

Космолёт остановился прямо перед воротами, ведущими на базу. Я спустился по приставной лесенке, спрыгнул вниз. Как всегда промелькнула жалость, и какое-то странное чувство потери – надо расстаться с моим летуном. Вот высокие ворота разошлись, словно неведомые силы втянули их в стены. Космолёт затащило внутрь, а я прошёл через КПП на базу, миновал узкий тёмный коридор, где по мне раз десять проехался луч сканера. И вышел уже на поле, расчерченное яркими огоньками на сектора. Приземистые ангары, выкрашенные ядовито-зелёной краской, казармы. Массивные очертания космолётов, вдавленных своей тяжестью в пластобетон. И в центре – высокая башня диспетчерской вышки, которую венчал словно глаз циклопа, присматривающий за Вселенной – огромный телескоп.

В моей комнате сразу направился к громоздкому сейфу, набрал код и с трудом отодвинул тяжеленную дверцу, которая открылась с таким скрипом, словно ворота средневекового замка.

Здесь, на полочках, я хранил своё сокровище – коллекцию часов. Такие штуки, как наручные часы давно исчезли из употребления, а я просто влюбился в их совершенство, когда увидел случайно у одного парня. Вначале я не разбирался в них, но потом понял, как отличать реплики, то есть копии, и настоящие часы. Те, которые порой стоили целое состояние. И я гонялся за ними по аукционам, разыскивал в ломбардах, в запасниках старых музеях, которые за ненадобностью закрыли для посетителей. И сейчас я обзавёлся ещё одним шикарным экземпляром – наручными часами военного лётчика Люфтваффе Второй мировой войны. Невероятная редкость. Ремешок из настоящей кожи почти истлел, если бы не обработка специальным составом, рассыпался бы у меня в руках. Но механизм был в идеальном состоянии. Я аккуратно выложил коробочку с часами, погруженных в особый раствор, который не даст раритету разрушаться дальше, полюбовался пару минут и закрыл дверцу.

Система уже пару минут орала благим матом, пытаясь привлечь к себе внимание, как капризный ребёнок, сообщая, что у меня гость. На голоэкране отразилась долговязая фигура Яна Беккера, моего заместителя. И я впустил его.

– Зачем пришёл?

– Узнать, дали ли добро на зачистку? – Ян присел на краешек стула.

– Выпить хочешь?

Я подошёл к встроенному бару, вытащил отличный бурбон Блэнтон’с.

– Я не пью. Вы знаете, полковник, – пробурчал Ян. – Так как там?

– Никак. Всё по-прежнему. Никитин отказал.

Разлил темно-янтарный напиток по стопкам. Ян неожиданно, и скорее автоматически, протянул руку, взял стаканчик и сделал жадно глоток, закашлялся. Я опрокинул стопку в рот, бурбон приятно обжёг пищевод, добрался до желудка, оставив потрясающее послевкусие, наполненное сладостью апельсина, с оттенками вишни, мёда и дубовой бочки.

– Тогда я уйду из отряда, – выпалил Ян.

– Ты спятил? Я не отпущу тебя. И не думай!

Парень качнулся туда, обратно, собираясь с мыслями, бросил на меня невидящий взгляд, в котором было столько тоски и боли, что сердце сжалось, пропустив пару ударов.

– В чём дело, черт возьми?

– Полковник, я боюсь за мать и сестру.

– Из-за чего? – смысла задавать этот вопрос не было, я и так прекрасно знал ответ. Но всё-таки я ждал, когда Ян наконец-то сможет объяснить всё сам, но парень молчал. – Им угрожают эти говнюки из секты? Так? Давай, Ян, не жмись.

Он не ответил, но его взгляд ответил «да».

– Хорошо, давай мы перевезём твою мать и сестру сюда, на базу. Они будут в безопасности здесь.

– Нет, – покачал головой Ян так безнадёжно и устало, что я понял, он думал над этим много-много раз и отказался от этой мысли. – Мама… она не поедет. Тяжело ей. Она там… В общем привыкла. И я не хочу её пугать. Она не знает. Лида, сестра моя, ничего ей пока не сообщала. Все угрозы эти прятала. Вот…

Он вытащил из кармана свёрнутый кусок плотной бумаги с наклеенными кое-как буквами разного размера, вырезанными из картонных упаковок продуктов. Я развернул и скрипнул зубами, хотя видел эту гадость не раз. Все эти идиотские лозунги и угрозы. Сам находил их много раз, но просто выкидывал.

Я мог бы сказать парню, что решу этот вопрос в течение недели. Что сам лично вылечу на истребителе и разнесу ракетами к чертям собачьим лагерь этих ублюдков. Но я не верил в это до конца, а врать не хотел.

– Хорошо, Ян. Давай сделаем так. Дам тебе неделю на размышление. Если через неделю ничего не изменится, ну что ж. Уйдёшь из отряда. Согласен?

Он помолчал, явно собираясь с мыслями. Потом взглянул в моё лицо и, видимо, нашёл в нем ответ на вопрос, которого так ждал. И слабо, едва заметно улыбнулся.

Приняв душ, я решил пойти в офицерскую столовую. В горле пересохло, хотя я успел хватануть виски, но готов был сожрать целого быка.

В столовой у нас уютно. Зал небольшой. Стена голубоватого стеклопластика, разделённая рамами из красного дерева, выходит прямо на лётное поле. Дубовые столы накрыты жёстко накрахмаленными белоснежными скатертями. С потолка из невидимых ламп льётся мягкий приглушённый свет.

– Что господин полковник желает сегодня?

Рядом возникла новенькая официантка, азиатка с каким-то труднопроизносимым именем. Она говорила, что переводится оно, как «цветок красоты». Думаю, родители польстили ей, но надо признать откровенно – девчушка была очень и очень хороша. Роста небольшого, но фигурка ладная, упругая попка. Свежая, нетронутая ни временем, ни пластическим хирургом, смуглая кожа. В разрезе блузки по-девичьи круто выпирает аппетитные груди. Хотя азиатки обычно плоские как доски. Но эта не такая. Сладкая девочка. Так бы и съел.

– Давай, Мизэки, двойную порцию фирменного мяса, гарнир там какой-нибудь, пару салатов…

– Десерт как обычно – клубничный сандей? А что будете пить?

– Чего не жалко, Мизэки. На твой вкус.

На круглом личике заискрилась улыбка, в уголках маленького изящно очерченного рта появились ямочки. Очаровашка. И улыбка такая хитрая, манящая, что захотелось утолить голод не только в смысле еды. Раньше Мизэки так не улыбалась мне. Или я не замечал. В последнее время мне совсем было не до личной жизни.

Девушка ушла выполнять заказ, а я обратил внимание на голоэкраны, на которых крутили новости. Журналисты, нацепив на лица лицемерные маски сочувствия, смаковали очередную трагедию – взрыв в телестудии, сыпали подробностями. Пять погибших, десятки раненных. Пострадала журналистка известного канала Эва Райкова. Я и без них всё это знал. Никитин успел прислать сообщение, что с ним всё в порядке. Боялся видно, что я разозлюсь и разнесу к чертям лагерь этого говнюка Макбрайда.

Артур рассказал то, о чем молчали журналисты и полиция. Зрительный зал был отделён силовым полем от того места, где сидел он и остальные гости. И взрывчатка, ударившись о невидимую преграду, срикошетила в зал. Поэтому столько жертв. Мерзко было то, что бомба нанесла электромагнитный удар по электронике – у людей отключились наноботы. И лёгкие ранения вдруг превратились в смертельные.

Журналисты всех каналов, а их промелькнуло уже пара десятков перед глазами, вопили в один голос – террориста послала секта «Очищающий свет Сверхновой». Перед тем, как бросить бомбу преступник выкрикнул её лозунги. Беда в том, что охранники пристрелили его. А Макбрайд, появившись на одном из каналов, устроил пресс-конференцию и вновь открестился от террориста. Говорил спокойно и рассудительно. Взгляд из-под старомодных очков, которые делали его похожим на добряка-учителя, был снисходительный и мягкий. Мол, мы – мирные люди. Не хотим никому зла. И вообще, против насилия. Ну-ну, только идиоты в это верят.

Вон опять вылез на экран. Уже в какой-то ярко освещённой студии вещает перед битком набитым залом: «Дорогие братья и сестры, наша организация скорбит вместе со всеми о погибших. Помолимся за их души». Мерзавец и гребанный лицемер. Самое страшное в этих взрывах не мёртвые, которым все равно, и даже не их семьи, которые будут страдать, но время вылечит их. Самое главное это те, кто стал инвалидом, потерял руки, ноги, здоровье. О них всегда забывают, будто их и нет.

Как раз за экраном, где изливал крокодильи слезы Макбрайд, шёл повтор репортажа из взорванной студии. Выложенные в ряд в чёрных пластиковых контейнерах тела, развороченный потолок, кресла и стены, забрызганные кровью. И невероятная злость на собственное бессилие охватила меня. Так бывает, когда сталкиваешься лицом к лицу с чьей-то подлостью и думаешь – не может этот мерзавец уйти безнаказанным, кто-то должен его остановить. Людское правосудие или небесное. И ты сидишь и ждёшь, что сработает эффект бумеранга. Но добро не вознаграждается, а зло продолжает свой победный путь.

– Ваш обед.

Мелодичный голосок официантки заставил оторваться от горестных мыслей. Девушка ловко, с какой-то удивительной, лебединой грацией, расставила с подносика блюдо с жареным мясом, обильно политого подливой, пару салатниц, хрустальный графинчик с водкой и сандей в высоком бокале, украшенный свежей клубникой. Чёрт возьми, неужели, я все это съем?

– Спасибо, Мизэки. Составь мне компанию, – вдруг предложил я. – Выпьем. Давай. Своему начальству скажешь, что полковник попросил. Принеси себе тоже поесть и стакан.

– Хорошо.

Она сорвалась с места и через пару минут появилась с небольшой стопкой. Я разлил водку и тут же опрокинул свою в рот. Внутри меня так по-хорошему потеплело, что сердце оттаяло. Милая девчушка, не ломается, не кокетничает, даже не пытается заигрывать со мной.

– Господин полковник чем-то огорчён? Я могу помочь?

В нежном голоске я уловил реальное сочувствие, не жалость, а понимание. Голова как-то странно поплыла. Есть расхотелось, но я заставил себя придвинуть тарелку с мясом. Тупым столовым ножом медленно попилил на куски, положил один в рот. И не ощутил никакого вкуса, словно жевал кусок изношенной покрышки. С трудом проглотив, вновь заполнил стаканчики.

– Этот поганец Макбрайд устроил терракт на студии. А там был мой друг. Понимаешь, Мизэки?

– Он погиб? – растерянно заморгала, личико у неё вытянулось, а шоколадные глаза потемнели.

– Нет, – я помотал головой. – Но погибли другие.

И меня тут прорвало. Стал изливать душу маленькой официантке, как самому родному человеку. Рассказывал о взрывах на космодроме, об авиакатастрофе, как я вытаскивал Артура из горящего самолёта. Графинчик опустел подозрительно быстро, и девушка сбегала ещё раз.

Сладостный туман все больше заполнял мозги, так что остальное я помнил фрагментами. Как поднимался, опираясь на хрупкие плечи Мизэки к себе в комнату. И рассказывал о своём детстве, об отце-деспоте, как он лупил меня почём зря за малейшую провинность, но я быстро накачал мускулы, и уже мог дать ему отпор. Так, что он даже зауважал меня. Маленькая официантка слушала мой пьяный бред без малейшего недовольства на лице. И чем откровений становилась исповедь, тем больше сочувствия появлялось в её голосе.

Потом я лежал расслабленно на кровати, на спине. Ощущал нежные прикосновения к голой груди, лёгкое дыхание, которое ловил, как свежий, пропитанный ароматами цветов, ветерок. И всё – полный провал в памяти, словно ухнул в бездну.

Очнулся от мерзких трелей внешней связи. Разлепив опухшие глаза, в щель между ресницами увидел над собой потолок, закрытый белыми панелями со встроенными лампами дневного и ночного света. Голова болела невыносимо. Можно сказать, что вместо головы мне всучили пустой чугунок, в котором бултыхались остатки мозгов, и каждое их прикосновение к стенкам черепа, вызывало болезненную дрожь, от которой по коже продирал мороз. Тут же врубил процедуру очистки от остатков алкоголя. Постарался привести себя в порядок. Сел на кровати, застегнул рубашку, расчесал пятерней волосы, пригладил.

Мутный взгляд на голоэкран обнаружил там Артура на фоне грязновато-белых, явно больничных стен.

– Олег, что с тобой? Ты пропустил два моих сообщения.

Кажется, в его голосе я не услышал укоризны. Скорее беспокойство. Я промолчал, сделав вид, что сосредоточенно смотрю на экран. Хотя его сильное мерцание, словно сигнал шёл откуда-то совсем издалека, с границы Солнечной системы, резало по глазам, вызывало тошноту.

– Случилось-то что? – поинтересовался я, стараясь говорить тихо, не двигая головой, чтобы не растревожить уже затихающую боль.

– Нужно, чтобы ты приехал сюда. В клинику. Сможешь?

– Зачем?

– Эва пришла в себя и хочет рассказать кое-что о секте, о Макбрайде. И тебе стоило послушать. Это важно, Олег.

Тащиться на другой конец Москвы жутко не хотелось. Но такой случай я не мог упустить. Если Никитин вдруг решил поделиться информацией, значит это очень важно.

– Хорошо, сейчас прилечу, – пробурчал я, растирая виски.

– Нет, Олег. У этой клиники нет взлётно-посадочной площадки ни для твоего космолёта, ни вообще для любого летательного аппарата. Приезжай на машине. Я передал тебе координаты.

Я решил не вызывать машину, а просто поехать сам на байке. Загрузил в его компьютер маршрут. Без него никак. Москва накрыта хитросплетением туннелей из прозрачного нанобетона, которые проходят между высоченными башнями и поднимаются до двадцатого этажа, а то и выше. И не заплутать в этом лабиринте очень сложно. Днём это выглядело как сверкающая на солнце паутина, а ночью, как рождественская гирлянда из ярких красных и голубых огоньков.

Я мчался по широкой бетонке, будто ножом распоровшей серо-стальные остроконечные холмы. Врубил на полную мощь композицию «Нежный кошмар» группы «Сны Армагеддона», которая стала особенно популярной в последние годы. Разумеется, из-за того, что все люди на Земле осознавали, что конец света близок, но относились как всегда легкомысленно. Длинная, сложная музыка, сотканная из нежных переливов и оглушающих звуков глюкофона. Поначалу это кажется какофонией, но потом вступает солист – Николас «Скальпель» Боуи и соединяет в единое целое все звуки, а затем нарезает мелодию пластами, снимая слой за слоем. Голос у него потрясающий, на шесть октав, если не больше.

Я ворвался в город, и тут же замелькал, слившись в единое месиво, оранжево-чёрный бордюр по обеим сторонам. А на периферии зрения развернулась панорама стройных башен делового центра, залитых кроваво-красным светом закатного солнца. Я, то взлетал на самый вверх лабиринта, то спускался ниже земли, мчался мимо медленно тащившихся грузовиков и юрких маленьких электромобилей. Небоскрёбы сменились на унылые многоэтажки. Затем и они исчезли. И теперь мимо проносились пятиэтажные из красно-коричневого кирпича дома с маршами обветшалых лестниц на фасадах, словно из двадцать второго века я попал на два столетия назад.

И, наконец, цель моего путешествия – между двумя домами с глухими без окон стенами, втиснулась клиника из грязно-белого камня. Я оставил байк на стоянке, удивившись малочисленности транспорта, и направился к входу, отделанного когда-то отполированным серовато-бежевым мрамором, уже потерявшим блеск от времени, покрытого паутинкой трещин.

Залитый ярким светом зал. Мраморный пол, скамейки по стенам. И пустота. Ни стойки, ни колоны с панелью вызова справочного экрана, как это обычно бывает. Я помотал головой по сторонам. Попытался соединиться с интерфейсом клиники, но безуспешно. Потом решил связаться с Никитином. И вновь неудача. Это стало злить. Что за чертовщина, скажите на милость?

И тут пелена спала с глаз. Свет потускнел, пол превратился в плохо пригнанные друг к другу доски. А все помещение заполнили стеллажи с наваленными на них ящиками.

Из полутьмы шагнуло трое. Я резко обернулся и заметил ещё троих. В их руках проступили очертания автоматов-пулемётов. Ну надо же, шестеро на одного. Не слабо. Хотя радости мне это не доставило. Наоборот, обрушился душный жаркий стыд. Попался я так глупо, что даже не ощутил по-настоящему страха.

– Не хватайся за свой бластер, Громов, – один из троицы, тот, что был пониже в плечах, худой, но держался солидно, или скорее развязно, хотя оружия в руках не держал. – Здесь ничего работать не будет.

Голос незнакомый, а лица я не мог разглядеть из-за тусклого света, сочившегося с потолка из лампы с разбитым цоколем.

– Где Никитин? – спросил я. – Поговорить я с ним могу?

– Сможешь, – хрипловатым тенорком протянул с явной насмешкой главарь. – А где он сейчас? А хрен его знает.

Краем глаза заметил мельтешение – кто-то то выглядывал из-за стеллажей, то вновь прятался. Судя по изящному силуэту – девушка. Худенькая, небольшого роста.

Я медленно, так чтобы видела вся банда, расстегнул куртку, засунул руку во внутренний карман.

– Мизэки, ты оставила у меня свой медальон.

В грязно-оранжевом свете аварийной лампы сверкнула цепочка и серебристый овал с голубкой. Тень между стеллажами метнулась, отпрянула, словно я держал в руках гранату, а не изящное женское украшение. И весь пазл сложился полностью.

Главарь шагнул ко мне, вытащил из рук цепочку с медальоном и сунул себе в карман.

Скрип шагов за спиной, кто-то сильно схватил меня сзади, завёл руки за спину. Гудение электронных наручников, плотно сжавших запястья. Укол в шею, резкая боль, пронзившая голову. И обрушилась тьма.

Глава 3. Покушение

Артур Никитин

Спящая красавица в хрустальном гробу. Нет, скорее мраморная статуя, творение гениального скульптора, закрытая пуленепробиваемым прозрачным саркофагом, чтобы время не разрушило её красоту. Вот такой я увидел Эву, когда меня пропустили в её палату. Девушке остригли роскошные волосы, смыли агрессивный макияж в стиле индейцев чероки. И перехватило горло от жалости, когда я увидел сквозь стеклопластик, как она лежит там, в этом коконе, такая бледная, беззащитная. Полупрозрачная сине-белая кожа, губы плотно сжаты, теперь они казались меньше, и совсем не вульгарными. Волосы больше не мешали видеть, как гармонично, естественно её лицо. Может быть, оно соответствовало золотому сечению, может быть нет. Я не знал об этом. Но если был бы скульптором, то Венеру, богиню красоты, я вырезал бы из мрамора именно с такими чертами. Выпуклые ровные треугольники скул, правильной формы нос, аккуратный рот и все это уравновешивал подбородок с милой ямочкой. Тело было погружено в какую-то полупрозрачную субстанцию, скрывавшую её наготу, но я видел абрис её длинных стройных ног и безжизненно повисших, но все равно невероятно прекрасных гибких рук.

А рядом с саркофагом на огромном экране, закрывавшим почти всю стену, высвечивались данные. Трёхмерное очень подробное изображение тела: кровеносная система, артерии, вены, капилляры, все органы. Все мигало, менялись цифры, бежали, крутились графики и диаграммы всех форм и размеров. Выскакивали какие-то показатели, в которых я ничего не понимал. Но все такое живое. Кроме самого главного.

Похожая на две половинки грецкого ореха крупным планом выводилась проекция мозга, но ни один участок его не был подкрашен жёлтым, оранжевым, красным. Все линии, которые рисовали мозг, были безжизненно синего цвета. Лёгкие насыщались кислородом, сердце исправно перекачивало кровь, ручейки которой разбегались по всем органам, поддерживая жизнь, возвращались к сердцу. Но мозг был мёртв.

Мне казалось, что вернулся кошмар годичной давности, когда я увидел в морге тело моей жены Кати. Такая же обнажённая она лежала на столе в прозекторской, и, казалось, спала. Но казалось, вот-вот проснётся, откроет глаза, легко вздохнёт. Повернёт голову, и её слабая улыбка зальёт мою душу радостью. Но нет. И тоска острыми клиньями вонзилась в сердце.

– Вы сказали, что госпожа Райкова придёт в себя, – устало сказал я, ощутив, как безнадёжно это звучит. – Но я вижу, что система зафиксировала смерть мозга.

– Ну что вы. Мы вас не обманывали, – приятным бархатистым баритоном прогудел стоявший рядом молодой доктор.

Выглядел он так, будто сошёл с рекламы медицинских услуг. Роскошные бакенбарды обрамляли упитанное, со здоровым румянцем круглое лицо. Ровная кожа с приятным загаром, каштановые волосы густы и непослушны. Глаза ясные, живые, смотрит прямо и весь облик говорит, что он простой, хороший человек, который любит все радости, которые жизнь предоставляет ему, в меру, без излишеств.

– Я объясню, – продолжил он. – Тело госпожи Райковой сильно пострадало. Все наноботы не просто пришли в негодность, они стали отравлять её организм. Но мы всё вычистили и запустили новых, которые восстановили её здоровье практически во всем.

Как он гордился этим. Как важничал. Словно реально сам всё проделал это с девушкой, чьё тело безжизненно просвечивало сквозь стенки медбокса. А что ты сделал, друг мой? Набрал нужные команды в компьютеризированной системе?

– Я не понимаю вас, господин Раймонов. Почему же не восстановили мозг?

Доктор поднял брови, на лице промелькнуло странное выражение, будто бы он собирался поделиться каким-то секретом со мной. И при этом совершенно бесплатно. И от того светился изнутри, как лампочка на двести ватт.

– Ну как, господин Никитин. Медстраховка госпожи Райковой покрыла часть расходов. Это около пятидесяти тысяч кредитов. Ну, и ваши пожертвования…

Теперь передо мной стоял самый обычный бизнесмен, продавец услуг определённого толка. И на его лице светилась рекламная надпись: «Мы можем сделать за ваши деньги всё, что вы пожелаете. Не сомневайтесь, вы останетесь довольны».

– Понятно. То есть тех денег, что перечислил я, не хватило. И сколько стоит восстановление мозговых функций?

– Для восстановления всех нейросвязей около миллиона. Да… – он на миг задумался, будто включил внутренний калькулятор, чтобы уточнить. – Если точнее, то восемьсот девяносто тысяч. Мы обратились в благотворительные фонды. Но пока, увы…

Он развёл руками, и в этом жесте было столько фальшивого сочувствия, что стало противно смотреть на его пышущую здоровьем физиономию. Какой смысл сейчас во врачах? Всё выполняют роботизированные системы. Врачи нужны лишь для видимости. Некоторые пациенты до сих пор не верят машинам.

– Почему вы не сказали мне об этом сразу, господин Раймонов?

– Ну, – кажется, он растерялся, сунул руки в карманы халата, нижняя губа дёрнулась в нервном тике.

Думал, наверно, что я предъявлю претензии клинике за растраченные деньги. Вчиню иск. Зачем было тянуть из меня деньги, если всё равно с официальной точки зрения Эва осталась мертва?

– М…м…мы… мы думали, что сможем восстановить все функции, – наконец пробормотал он, и краска стыда от явного вранья залила его щеки.

Я размышлял недолго.

– Хорошо, господин Раймонов, я перечислю из своего фонда те средства, которые нужны для полного восстановления Эвы. Всех функций её мозга. Сколько вам потребуется…

– Мы можем сделать вам скидку… – перебил он меня, его щеки и лоб залоснились от выступившей испарины, он будто боялся, что потеряет такую выгодную сделку.

– Нет. Я хотел узнать, сколько нужно времени, чтобы Эва пришла в себя?

– После перечисления аванса, два, максимум три дня, – он быстро успокоился, и даже на полных губах появилась довольная улыбка.

Я рефлекторно бросил взгляд на экран, где всё также крутились диаграммы.

– А какова вероятность, что это произойдёт?

– Ну… – он задумался. – Вероятность большая. Но, если мозг госпожи Райковой оживить не удастся… Ну, тогда мы вернём вам деньги. Вот и всё. Ну, кроме аванса.

«Вернём вам деньги». Как будто меня интересовало именно это. Я так далёк от нанобиотехнологий, что совершенно не представлял, какой станет Эва после этих манипуляций. Вспомнит ли меня? Или, возможно, её оживший мозг станет «чистым листом», как у младенца и её придётся учить всему заново.

– Хорошо, – я сглотнул комок в горле, вздохнул. – Сообщите мне, когда всё закончите. Деньги я перечислю сейчас же.

Раймонов совсем расслабился, ловким движением фокусника вызвал интерфейс, и я оставил электронную роспись на бланке.

Мне очень хотелось вырваться отсюда, из этого такого, казалось бы, идеального помещения. Светлого, тихого. Где стены отделаны панелями из приятного глазу пластика цвета топлёного молока. Воздух свежий, стерильно чистый. А свет неяркий и не режет глаз.

Распрощавшись с доктором, быстрым шагом я прошёл коридором, миновал стойку администратора, где скучала полноватая дама в белом халате и шапочке. Дверь разошлись с тихим шелестом пневматики, и я оказался в живописном парке, который ограничивали со всех сторон, словно крепостная стена, высокие корпуса клиники. По краям дорожек, расчертивших парк на идеальные квадраты, шумели раскидистые платаны, темнели кипарисы. Пробегал ветерок, трещал веером пальм. В сопровождении медсестёр в белых халатах прогуливались пестро одетые пациенты. В центре, в круглом бассейне медленно проплывали серебристые карпы. Поднимались к поверхности воды, лениво раскрывая рты, хватали мошек, которых стайкой выпускала автоматизированная система. Казалось, я попал на какой-то роскошный курорт.

Сверху пятиугольник из корпусов закрывала полупрозрачная крыша. Она спасала от смертельной жары разбушевавшегося солнца и в то же время впитывала энергию нашего светила. Всё здесь казалось на удивление рационально, продуманно, гармонично. И скамейки, выкрашенные в приятный голубой цвет, и тренажёры, и высаженные на клумбах яркие тюльпаны – жёлтые, красные, фиолетовые. Но мне жутко не хотелось здесь оставаться хотя бы на миг. Особенно раздражало назойливое жужжание камер охраны, которые стайкой кружили над этим раем и зорко следили за всеми.

На выходе из медцентра меня вновь просветил оранжевый свет сканера, и я наконец-то оказался на улице. И тут на меня обрушилась мощь солнца, так что перехватило дыхание, пришлось надеть солнцезащитные очки, перчатки и натянуть кепи с широким козырьком поглубже на голову.

Теперь надо было добраться до моего флаера, который я оставил на закрытой стоянке. Через пару минут по одной из длинных лент, причудливо переплетённых меж высоких башен, спустился поезд на магнитной подушке, гостеприимно раскрыл двери.

В вагоне было почти пусто. Полдюжины скучающих пассажиров, кто дремал, кто играл – это было заметно по бегающему взгляду. Нашёл место подальше от всех, и сел к окну, бездумно наблюдая, как слились в одно зелёное месиво тополя. Поезд влетел в туннель, на миг обступила кромешная тьма, заставив почему-то сжаться сердце. Но вспыхнули лампы, встроенные в потолок, залив всё тусклым мертвенным светом. И я решил снять солнцезащитные очки. Только потянулся это сделать, как поезд тряхнуло, повело, очки выскользнули из рук и шлёпнулись вниз. Чертыхаясь, я полез вниз, пытаясь нащупать ускакавший аксессуар.

Поезд выскочил из туннеля, яркий свет хлынул из окон, заставив тьму серой тенью забраться под кресла. Подвесил в воздухе полупрозрачное золотистое покрывало, и расчертил косыми линиями пол в проходе. А я, довольный тем, что удалось поймать очки, вновь вальяжно развалился в кресле. И замер, уставившись в спинку перед собой, в которой теперь зияла дыра на уровне моих глаз. Небольшое такое, круглое и глубокое отверстие. Явно когда я садился, его не было.

Тихий скрип разъехавшихся дверей заставил рефлекторно обернуться. Мужчина, небольшого роста, в потрёпанном сером костюме, суетливо выскочил в тамбур. Гнаться за ним я не стал – бесполезно. Вернулся к исследованию дырки. Так и есть – поковырял в ней и вытащил пулю. Самую настоящую, уж не знаю какого калибра – я не разбирался в этом. И только сейчас нахлынул страх, парализовал, спустился куда-то вниз, на уровень копчика, ноги ослабели, а ладони противно взмокли. Если бы я не стал искать очки, этот мерзавец всадил бы мне пулю в затылок, пока мы мчались по туннелю.

Когда я вышел на своей остановке, вернее сказать, выполз на дрожащих подкашивающихся ногах, показалось, что со всех сторон на меня направлены винтовки с оптическим прицелом, а из каждого пролетавшего мимо поезда выглядывает террорист, готовый бросить под ноги бомбу. Боже, как я устал от всего этого.

Поднявшись наверх, на взлётную площадку, я уже было направился к флаеру. Но остановился в паре шагов от него. Ярко представил, сяду в кресло, включу двигатель. И страшной силы взрыв разнесёт меня на клочки вместе с машиной. Прошиб холодный озноб, и ноги будто примёрзли к бетону. Я постарался взять себя в руки, побороть противный липкий страх. Может быть, я паникую напрасно? Здесь закрытая служебная стоянка, никто не смог бы пройти незамеченным, заминировать флаер. А как же в телестудии? – тут же кольнула мысль. Как тот мерзавец пробрался в студию? Там ведь везде охрана, сканеры, камеры. Можно вызвать аэротакси. Но какова вероятность, что не прилетит какой-нибудь отморозок, завезёт черти куда? Так, ну значит, осталась одна возможность. Обратится за помощью к Олегу. Он частенько выручал меня, хотя летать с ним не так уж и легко. Что такое страх, Громов не ведает.

Но, увы, система связи найти полковника не смогла, что разозлило меня. Куда мог запропастится этот пройдоха, когда он так нужен? И тогда я решил обратиться прямо на базу. На экране возникла веснушчатая физиономия адъютанта Громова, Яна Беккера. На мою просьбу позвать полковника, он едва заметно приподнял белёсые брови и сухо доложил:

– Полковник Громов поехал на встречу с вами, господин Никитин, и ещё не вернулся

– На какую встречу? – опешил я.

– Полковник сообщил, что вы связались с ним. Хотели дать ему какие-то сведения о секте Макбрайда. Вернее эту информацию должна была передать журналистка. Эва Райкова.

– Это какая-то ошибка, Ян. Я не связывался с полковником и ничего ему о секте не собирался говорить. А Эва Райкова сейчас в коме четвёртой степени.

Интересный расклад. Олег, похоже, решил улизнуть с базы на свидание со своей какой-то подружкой, а прикрылся встречей со мной. Ну, хотя бы предупредил бы меня. А теперь я сдал его со всеми потрохами.

– Значит, ваше сообщение было фальшивым? – Беккер нахмурился, выражение лица стало жёстким, он и мысли не допускал, что его начальник мог солгать. – Господин Никитин, вы считаете, что Громова могла заманить в ловушку секта Макбрайда?

– Вряд ли, – как можно спокойней сказал я, хотя в душе шевельнулся червячок беспокойства. Всё-таки Олег – опытный пилот, таких трудно найти, и врагов у него с лихвой хватало, но мне не верилось, что он так глупо попался на чью-то уловку. – Вам не стоит волноваться, – попытался успокоить адъютанта, опасаясь, что в отсутствии Олега тот наворотит дел, и как можно беспечней продолжил: – Полковник не первый раз так уезжает. У него дела, видимо. Если он объявится, пусть свяжется со мной.

– Я понял, господин Никитин. Передам ему. Благодарю за содействие.

Я отключил интерфейс связи и бросил тоскливый взгляд на флаер. Надо как-то выбираться самому. Но страх по-прежнему не отпускал меня.

– Господин Никитин, у вас какие-то проблемы?

Рядом возник охранник. Совсем мальчик, сутулый, лицо бледное с синими кругами под глазами. Выцветший синий комбинезон явно велик, обвисает тряпкой на узких плечах. Из воротника как стебелёк одуванчика торчит шея. Студент, скорее всего. Без высшего образования ты обречён на ненужную никому работу, за которую общество будет подбрасывать лишь гроши. Но учёба в хорошем университете стоит немалых денег. Вот и подрабатывает он, видимо. Затыкает своим худосочным телом дырку в системе, которая уже давно не нуждалась в охранниках-людях.

– Да, проверьте. У меня двигатели не включаются, – проворчал я.

– Не беспокойтесь, господин Никитин. Сейчас всё проверим.

Перед носом охранника возник интерфейс, сплошь составленный из одних картинок, плавающих в пространстве, как в аквариуме. Нынешнее поколение любой текст уже воспринимало с трудом, только готовые трёхмерные иконки. Но парень так ловко начал жонглировать ими, составляя нечто похожее на цветистый кубик, что я заворожённо засмотрелся на его работу. И через пару минут возле моего флаера уже кружила стайка наноботов, похожих на больших стрекоз.

А я отошёл к краю площадки и окинул взглядом панораму города. Ровные ряды башен, залитые жарким, каким-то жадным солнцем, а между ними будто огромные пауки соткали призрачную паутину – лабиринты транспортных туннелей. Удивительно, как всё изменилось за какие-то десять лет. В начале двадцать второго столетия Москва задыхалась в пробках. Казалось, ещё чуть-чуть и наступит полный транспортный коллапс. Каждый новый мэр клятвенно обещал решить проблему, но только делал очередной шаг к хаосу. Владельцы центров всех мастей – торговых, спортивных, развлекательных, строили очередную связку туннелей, которые, в конце концов, слились в общегородской невероятно запутанный клубок. Да ещё увеличивался поток летающих аппаратов. Все это приводило к тому, что флаеры и аэротакси сыпались с неба прямо на головы прохожих и жителей домов. Одна катастрофа за другой.

Но когда десять лет назад мэром был избран Леопольд Ланге, неожиданно всё разрешилось. Хотя в массмедиа ходили слухи, что новый мэр – друг Федула Юлдашева, главы влиятельной преступной группировки (и скорее всего так и было на самом деле), он спокойно, с достоинство отвергал все обвинения. И шёл к своей цели. Пригласил не архитекторов, не дизайнеров, а инженеров и конструкторов, который сумели создать самостроящийся наноматериал.

Были снесены почти все здания, и на их месте наноматериал, не зная отдыха, выходных, больничных, строил башню за башней минималистского дизайна, без излишеств. Между ними причудливо, но удивительно продуманно переплелись в изящный узор линии магнитопланов. Поезда на магнитной подушке стало строить гораздо проще, когда были открыты сверхпроводники, которые могли работать при обычной температуре. Над линиями магнитопланов проложили извилистые коридоры для обычного транспорта.

Ланге также занялся созданием автоматической системы диспетчерской связи для летательных аппаратов. Роботизированная система в считанные секунды вычисляет для тебя самый быстрый и удобный маршрут, и ты летишь куда захочешь, без какой-либо опаски.

И сейчас я любовался результатом труда учёных, конструкторов, программистов, словно картиной великого мастера. Прекрасная, гармоничная в своей простоте и продуманности Новая Москва.

Единственно, что портило впечатление, так это узкая тёмная башня, чем-то похожая на воткнутый в землю кинжал, где вместо «рукояти» его венчала женская фигура в хитоне. В воздетых к небу руках сиял ослепительно голубым пламенем шар. Вот он – храм секты «Очищающий свет Сверхновой».

Нет, они никогда не называли себя сектой, лишь братством людей, которые хотели бы спастись от греха, приняв свет, идущий из космоса. Но вот собирались ли они утащить на тот свет и семнадцать миллиардов землян, мне было не ведомо.

Обуреваемый мыслями, я совсем забыл о своём страхе перед полётом, не заметил, как оказался во флаере, машинально включил двигатели. И очнулся лишь, когда меня тряхнуло и я глянул вниз. Башни расступились, встали, как часовые вокруг площади с большой каменой чашей фонтана и фигурой беломраморной плачущей девы Марии в центре. Именно на этом месте произошла самая страшная катастрофа, когда в воздухе столкнулось несколько аэротакси, они рухнули вниз, разнесли на куски огромный торговый центр, погибли тысячи людей. Мэр Виктор Ратаев подал в отставку и вот тут как раз и наступил звёздный час Леопольда Ланге.

Дева Мария, сидящая в горестной позе в окружении сверкавших на солнце как бриллианты водяных струй, вновь остро напомнила об Эве. Бросило в жар, взмок затылок, и руки. Что я чувствовал к ней? Любовь, страсть, похоть? За такое короткое время невозможно влюбиться, мы даже толком не пообщались, не поговорили. Дай Бог она придёт в себя. Но как сложатся наши отношения дальше? Она не обязана отвечать мне взаимностью, но я не ждал обратной реакции, не хотел покупать её любовь. Наверно, это попытка как-то пробудить собственную душу, которая замёрзла, покрылась толстой коркой льда после того, как не стало Катюши.

Незаметно промелькнули ещё пара сотен километров, и вот уже на горизонте выросло невыразительное здание центра в блеклых бело-голубых тонах. А рядом раскинулся на тысячах акрах земли космодром и монтажно-испытательный комплекс. Стенды, заводы, стартовые позиции с шахтами, колеи с вагонетками на магнитной подушке, к фермам крепились несколько высоких сигарообразных ракет. Каждый раз, когда я видел это, сердце подскакивало радостно и начинало стучать гулко где-то на уровне горла.

Оставив флаер на стоянке, я прошёл через КПП, где меня тщательно просветили сканером, сделали снимок радужной оболочки, сняли отпечатки всей ладони правой руки – мера предосторожности, которую ввели недавно, после очередного теракта на космодроме. И только после того, как система меня идентифицировала полностью, как Артура Никитина, я сумел выйти на сам космодром. Где меня уже поджидал Валентин Грушевский, руководитель КБ по химическим двигателям наших ракет.

Он чем-то напоминал Олега, только был значительно старше. Но такой же высокий и крепкий, с цепким взглядом умных голубых глаз. Было ему уже за шестьдесят, но держался он бодро. Одевался всегда модно, заказывал одежду у собственного портного.

– Как добрались? – поинтересовался он немного хрипловатым баритоном.

– Нормально, – рассказывать о своих страхах не хотелось.

С Грушевским мы были в дружеских доверительных отношениях, и просто он нравился мне, хотя иногда он мог быть грубым, прямолинейным, мог в сердцах оскорбить, но потом очень переживал из-за этого. И мы всегда мирились. Талантливые люди, интеллектуалы всегда ранимы, порой вспыльчивы, но уважение к ним пересиливает недостатки характера.

– Мы сделали уже два запуска, – деловито сообщил он. – Они прошли успешны. Ракеты вывели грузы на орбиту, пристыковались к докам. – Остался только один пуск, самый главный.

Он махнул рукой в сторону огромной ракеты, которую цепко держали фермы.

– А как сборка проходит?

– Всё в штатном режиме, Артур. Всё, – Грушевский широко улыбнулся. – Пойдёшь, посмотришь. Всех людей мы пока временно уволили. Ну, под видом расследования теракта. И, слава Богу. Слава Богу.

– Что всех-всех? А КБ?

– Нет, ну конечно, инженеров, конструкторов и весь мозговой центр оставили. Лига пока подождёт.

Около нас остановился электрокар, напоминающий тот, на котором разъезжают по полю для гольфа. Два сидения, обтянутых синей кожей, плоская крыша, под капотом бесшумный электромотор. Только без колёс, на воздушной подушке. Двигался он быстро, бесшумно, будто парил над покрытием из пластобетона. Промчавшись как ветер через все поле, мимо грязно-белых однообразных зданий, остановился около одного. С тихим скрипом перед нами разъехались двери, и мы прошли в коридор. Я знал, что увижу там, но мне доставляло почти физиологическое наслаждение наблюдать за безупречной работой роботизированных механизмов. Поднимало настроение. И предвкушая удовольствие, я отправился вслед за широко шагавшим Грушевским.

Странный лязг привлёк моё внимание. Перед самым входом в цех, вдруг в стене отъехала панель. И оттуда шагнул огромный робот, напоминающий бронированный шар на курьих ножках. В толстых, как бревна, руках пушки Гатлинга.

– Вы опознаны, как человек, – прогремел низкий гулкий голос. – Вы будете уничтожены. Или покиньте это помещение. Начинаю обратный отчёт. Три, два…

Пушки со страшным свистом раскрутились в его лапищах, от ужаса свело всё тело, по позвоночнику проскользнула ледяная змейка. Я не мог пошевелиться. Лишь успел присесть.

Глава 4.

Идеология сверхчеловека

Артур Никитин

В глазах потемнело в глазах, поплыли разноцветные круги, острая боль пронизала левую сторону груди, левая рука онемела, и я опустился на корточки. И тут окна задребезжали от звуков, схожих с лошадиным ржаньем. Грушевский, согнувшись в три погибели, бил себя ладонями по коленям, и откровенно хохотал, вытирал слезы с глаз.

– Ты что, Артур, это же игрушка!

Идиотская мальчишеская выходка. Розыгрыш. Грушевский, несмотря на немолодой возраст, умел зло подшучивать над коллегами, друзьями, за что его недолюбливали. Но я, пережив весь ужас этого дня, его шутку оценить никак не мог. Шатаясь, доплёлся до стены, привалился. Тяжело дыша, пытался справиться с болью, которая растекалась по левой стороне тела.

Робот уже убрался в нишу, панель медленно закрылась.

– Что случилось? – Грушевский мгновенно оказался рядом, став серьёзным, даже скорее испуганным. – Извини, Артур, не думал, что на тебя это произведёт такое впечатление. Это робот из фильма.

Дрожащими руками я вытащил из кармана пиджака медицинский пистолет, сделал укол в шею, и закрыл глаза, прислушиваясь к ощущениям. Боль начала затихать, острые иглы, коловшие сердце, словно истончились, затупились и растаяли, оставив лишь едва заметное онемение.

– Какого фильма? – поинтересовался я сухо. – Валентин, твои шутки могут нам дорого обойтись. Если Лига узнает об этом, нам вкатят офигенный штраф. Моргунов будет в ярости. «Вы опознаны, как человек», – повторил я слова робота. – Ты представляешь, какое это оскорбление?

– Да уж, с них станется, – хмуро и зло прошипел Грушевский. – Эту штуку из старого фильма двадцатого века я приобрёл недавно. На аукционе. «Робокоп» – робот-полицейский. Ты же знаешь, я такие вещи коллекционирую. Вот решил здесь поставить. Извини, Артур, не думал…

– Все в порядке, – я набрал побольше воздуха в лёгкие, выдохнул, сердце совсем отпустило, боль ушла, наноботы сделали своё дело.

– Ты идти-то сможешь? – Грушевский выглядел теперь, как нашкодивший мальчишка, растерянный взгляд, бледный, взлохмаченный. Он не знал, куда девать свои большие руки с едва заметными артритными утолщениями на суставах. То прятал их в карман пиджака, то вытаскивал и дёргал себя за подбородок.

– Смогу идти, – мне стало стыдно, что едва не обмочился из-за глупой шутки. – Пошли в цех.

В конце коридора, прямо за панелью, где находился робот, так напугавший меня, открылась незаметная дверь, пропуская в прямой, длинный, тускло освещённый коридор. Что производило странное, даже страшное впечатление. Стены, словно из единого куска гранита – темно-серые прожилки с крапинками. А конец коридора терялся где-то в глубине клубящейся тьмы.

– Стоп, – Грушевский, ухватив меня за край пиджака, приостановил. – Идти надо медленно.

– Почему? – не понял я.

– Теперь в стены встроены сканеры, тепловые датчики. Проверяют, кто идёт. На каждом шагу проверяют. Это тебе не отпечатки пальцев или сетчатки. Если система тебя не опознает на каком-то шаге, лазерная пушка изрежет на кусочки.

– А как рабочие будут туда-сюда ходить? – поинтересовался я.

– А рабочие здесь ходить не будут. Никогда.

В голосе Грушевского я услышал зловещее какое-то на удивление человеконенавистническое торжество. И поёжился. После многочисленных диверсий во всех цехах были введена новая система безопасности. Но я не думал, что до такой степени.

С опаской я вступил внутрь и, стараясь ступать осторожно, пошёл к концу. На каждому шагу едва заметно вспыхивал свет, выхватывая из тьмы очередной квадрат стены, такой же серый, унылый и не отличимый от другого. Наконец, мы достигли цели нашего путешествия.

Красноватый аварийный свет заливал огромное помещение неясным пугающим светом, остро напомнив старые фильмы о войне, когда люди прятались в бомбоубежищах. Яркий свет в цехах не был теперь нужен – роботизированные системы могли работать в полной темноте. Режим экономии и защита от любых проникновений извне. Хотя я не представлял, каким гениальным хакером надо быть, чтобы взломать систему защиты, встроенную в стены коридора, который мы только что миновали с такой осторожностью.

Но ради нас с Грушевским, система сделала исключение и когда мы оказались на балкончике под самым потолком, вспыхнул ослепительно яркий свет, выгнав из всех углов тьму, не оставив даже серой тени. Теперь вся сцена представала перед глазами во всей своей техногенной красе.

Это напоминало увеличенную в сотни раз операционную. «Пациент», поделённый на куски – массивный и невероятно длинный корпус ракеты, цилиндрическая головная часть с обтекателем-колпаком, и ускорителями-раструбами в окружении заботливо снующих роботизированных, выкрашенных в белоснежный цвет, «рук». Вспыхивали то там, то здесь голубые огоньки сварки, в воздухе явно ощущался запах озона и синтетической смазки. Мы использовали по-прежнему очень устаревшие транспортные ракеты на жидкостных двигателях – РЖД. Но это было выгодно, надёжно. Технология, отработанная сотней лет.

– И никаких людей, – торжественно объявил Грушевский, на губах заиграла едва заметная, но довольная улыбка.

Я оперся на металлические перила, довольно хлипкие, и обвёл глазами зал, вспоминая, как здесь совсем недавно сновали сотни людей. Что они делали? Что-то налаживали, перевозили отдельные узлы на допотопных тележках. Бегали вокруг с какими-то приборами, проверяли что-то. Скапливались вокруг столов с оборудованием. А сейчас пустыня и тишина, прерываемая едва заметные шуршанием и тихим гудением, ласкающим слух.

– Да, твоя мечта осуществилась, – согласился я.

– А разве это мечта не твоя тоже? – Грушевский бросил на меня взгляд, полный мягкой иронии. – Сколько мы боролись за это? Ты же тоже это доказывал. Люди только мешают. Бесполезные придатки машин. Атавизм. В эволюционном смысле.

– Валентин, тебя послушать, так люди вообще не нужны. Это же все равно люди создали – конструктора, инженеры, технологи, и рабочие тоже. И сейчас поддерживают эту систему.

– Ну да. Но сколько их нужно на самом деле? Там, где раньше было нужно десять тысяч, сейчас два десятка. Разница есть?

– А куда остальных девать? – я задумчиво почесал висок.

– Вот, – Грушевский с удовольствием поднял указательный палец. – Люди стали бесполезны. По большей части. Вот твой друг Олег. Он классный пилот, это безусловный факт. Но, по сути, он человек. Может напиться, заболеть, совершить глупейшую ошибку, потому что у него заболит голова или сердце. А автопилот сделает все точно, аккуратно, и без ошибок.

Слышал бы это Громов. Вмазал бы Грушевскому от души. Олег не терпел, когда кто-то оспаривал его гениальные способности пилота. Впрочем, я знал, что Олег реально боится того, о чем сейчас откровенно поведал Валентин.

– Да ладно, не глупи. Машины безмозглые, собственные решения они принимать не могут. Да и взломать их раз плюнуть.

– А человека можно заставить делать зло. Понимаешь, Артур… – Грушевский важно прошёлся туда и обратно, постукивая ребром ладони о металлическое ограждение, заставляя меня каждый раз вздрагивать. – Эти фанатики из секты. Они ведь суть есть марионетки. На ниточках, за которые дёргает их Макбрайд. А самого Макбрайда, тварь гребанную, тоже кто-то дёргает, заставляет делать то, что он делает.

– Мы не знаем точно, что это люди Макбрайда совершают диверсии, – проворчал я. – Полиция опять не нашла никакой связи.

– Да они и не найдут, – махнул рукой Грушевский. – Ты понимаешь, Артур. Вся проблема сейчас в том, что мы пытаемся спасти человечество, все эти семнадцать миллиардов. А смысла в этом никакого.

– Ну-ну, не впадай в крайность, – запротестовал я. – Это уже попахивает фашизмом.

– Да брось ты, – Грушевский брезгливо поморщился. – На Земле, может быть, есть десять тысяч человек, которые реально нужны для движения вперёд. Остальные лишь балласт, паразиты, которые только коптят небо. Превращают мир в помойку. Перерабатывают живые ресурсы планеты в бесполезное отравляющее всё вокруг говно.

– Ты так говоришь, потому что сам принадлежишь к этим десяти тысячам, – криво усмехнулся я.

– Ну да. И ты тоже. Высокий интеллект – единственная ценность на Земле сейчас. Единственная ценность, – повторил он с нескрываемой, даже высокомерной гордостью. – А большая часть людей чем занята? Выживанием. Ну и размножением. Нищие духом и мыслью люди могут только размножаться, как дикие звери. Нет, не так. Дикие звери размножаются только, если у них есть достаточно пространства для жизни и еда. У меня есть знакомый ветеринар. Умный мужик, лечит всех этих домашних животных. Так вот он говорил, самка крысы, если понимает, что не сможет прокормить всех своих детёнышей, загрызает часть, самых слабых. А сейчас наша медицина, эти все гребанные нанобиотехнологии позволяют выхаживать недоношенных детей на сроках в пять месяцев! Зачем? Зачем, Артур, ответь, – он театрально воздел руки вверх. – А ты бы видел, как живут сейчас эти…

– Недочеловеки. Унтерменшен?

– Ну, хорошо. Чтобы не оскорблять твой гребанный гуманизм, назовём их людьми, лишёнными высокоразвитого интеллекта. Так вот, главное для них подчинение инстинктам, а самый главный инстинкт после голода – какой? Размножение.

– Умные люди не размножаются? – усмехнулся я. – Неужели?

– Ну… У тебя ведь нет детей, Артур? – Грушевский бросил на меня хитрый взгляд, в глазах запрыгали озорные бесенята.

– Моя жена погибла год назад, – сухо бросил я. – Детей завести не успели. И мой случай не показатель.

– Я понимаю, – он сжал мою руку. – Но до этого? И у меня нет. И у твоего Олега, насколько знаю, тоже нет.

– У Моргунова есть. Сын и дочь.

– Наследники. Естественно, ему же надо кому-то оставить свою громадную империю. А интеллект не материален. Гена гениальности не существует.

– Значит, наши мозги вместе с высоким интеллектом сгниют в земле после смерти. Вот и все.

– Возможно, Золин реально найдёт ген бессмертия.

– Ты в это веришь, Валентин? – я покачал головой.

– Почему нет? Ты же сам лицезрел, как омолодился Золин.

– О, господи! Ты наивен! – я с силой стукнул кулаком по хлипкому ограждению балкончика. – Золин наверняка нанял актёра, который сыграл его роль. Молодого, красивого. Мало, кто помнит, как Золин выглядел полвека назад.

У Грушевского вытянулось лицо, уголки рта опустились, он стал похож на старого бульдога. Явно демонстрируя, как он разочарован и раздосадован, но соглашаться со мной был не намерен.

– Да почему ты так решил?!

– Потому что он якобы омолодил себя! Но не свою жену. Эту стерву Ольгу. Она осталась такой же! А какая женщина не захочет омолодиться?

– Ну не знаю, он мог бы нанять актрису на роль жены, – пробормотал Грушевский растерянно.

– Ни одна актриса не смогла бы сыграть её роль. Ольга слишком умна. Дьявольски умна. Такое не сыграет ни одна актриса, даже гениальная.

Этот разговор стал меня утомлять. У Грушевского был пунктик. Он гордился тем, что принадлежит к интеллектуальной элите. И я понимал его, в какой-то степени разделяя его мысли. Но постоянные разглагольствования на эту тему начинали бесить. Мне сложно было найти убедительные аргументы для возражения. Большая часть людей сейчас ютились в клетках-каморках в стоэтажных башнях, уходящих наполовину в землю, питались отвратительной синтетической едой. Плодородных земель не хватало, все поглощало жилье. Меня порой пробивал холодный пот, когда я представлял, кем бы был сейчас, если не мои умственные способности, которые, к счастью, оказались не просто выше среднего, а намного выше. Поэтому мне открылся путь в престижный университет, где я мог заняться любимой наукой.

И тут конструкция из леса роботизированных рук пришла в неистовое движение. Они отошли от «тела» ракеты, чтобы она предстала перед нами в своём совершенном естестве. С потолка спустились панели, «прошитые» тонкими лампами с ослепительным, бьющим по глазам, светом. Облепили со всех сторон.

– Красиво, да? – проронил задумчиво Золин, положив руки на ограждение балкончика. – Сейчас роботы будут проверять работу роботов. Зрелище, достойное пера Омара Хайяма.

Панели заключили ракету в тесный кокон, и видеть, что делается там, я уже не мог. Но насколько знал, они сканировали с микронной точностью каждый узел, каждую деталь, проверяли на микротрещины. Любая, самая мизерная ошибка в сборке могла привести к катастрофе. И опять пришла мысль в голову, что люди, как бы ни хотели создавать нечто совершенное, могут полениться что-то проверить, махнут рукой. Вот таким образом в испытанном уже двигателе мы находили оставленные там болты, отвёртки, плоскогубцы, которые разнесли бы его на клочки при старте. А роботы не могут ошибиться. Если их запрограммировали на определённую точность, именно с этой точностью они и будут выполнять любое действие.

– Да, это круто, – вздохнул я.

Кажется, наша дискуссия подошла к концу. Грушевскому надо было лишь выговориться в очередной раз, выплеснуть то, что накипело у него на душе. А лезть к нему с расспросами я не стал.

Противный скрежет дал по ушам, как будто сфальшивил скрипач в оркестре – слева, за конусом-обтекателем открылись двери. Панели взлетели вверх, исчезли в потолке. И рождённый буквально на наших глазах великолепный космический корабль медленно, величественно стал уплывать в отверстие, словно курьерский поезд, который отошёл от перрона, ещё не набрав весь свой ход.

– На запуск останешься? – деловито поинтересовался Грушевский, когда ракета полностью исчезла в зияющем провале, и двери закрылись.

Он мог не задавать вопроса. Знал, что я приехал именно за этим. Через пару минут мы уже вышли из цеха, сели в электрокар. Грушевский всю дорогу травил сальные анекдоты, байки из своей жизни, и своих знакомых. Это несколько утомило меня, но я радовался, что Грушевский не возвращается к своим фашистским идеям.

Здание ЦУП встретило гулкой пустотой и какой-то неживой прохладой. Когда воздух стерильно свеж, почти не содержит запахов, которые оставляют люди. Здесь все оставалось по-прежнему уже многие годы. Огромный зал с высоким потолком. Шесть рядов кресел, поставленных полукругом перед большим экраном, что вызывало в памяти вид Колизея. Здесь обычно сидели диспетчеры, что следили за запуском и полётом. Около самого потолка за стеклянной перегородкой шли офисы с аппаратурой, мониторами, компьютерами. Раньше здесь тоже сидели инженеры, диспетчеры, технологи.

Но сейчас в этом уже не было никакой необходимости. Абсолютно пустой зал, где над круглым дубовым столом вращался огромный шар, всплывали на поверхность и вновь уходили в глубину объёмные картинки с космодрома – сигарообразные тела ракет, прикованные к фермам, ангары, резервуары с топливом.

Раньше запуски собирали сотни людей здесь в ЦУП, они толпились за рядами кресел, прилипали носами к окнам обзорных офисов наверху. Толпились на космодроме, фотографировали, снимали и радостный гул прокатывался по толпе, когда ракета с ярко горящим под ней факелом медленно, будто с натугой проталкиваясь сквозь пелену земного притяжения, прокладывала путь в космос. Сейчас это стало скучным, обыденным, интересовало лишь специалистов. Внимание привлекали только катастрофы, особенно с жадностью публика глотала информацию, если погибали люди на борту ракеты. О, тогда на пару часов это становилось горячей новостью, но на следующий день вновь всё уходило на задний план. Интерес людей к освоению космоса, казалось, стал потерян навсегда.

Но мне как раз нравилось наблюдать запуски, особенно больших транспортников, потому что я знал, сколько труда вкладывается в ракету, чтобы она смогла вырваться за пределы планеты. Что космический корабль по сути лишь огромный баллон с топливом и двигателями. А выводимая на орбиту полезная масса мизерна по отношению ко всей ракете. Уже существовали космолёты, которые могли лететь как самолёт до границы атмосферы, а потом включать мощные ракетные двигатели, обычно плазменные. Но такой уникальный аппарат схож со спорткаром последней модели, на котором мчаться со сверхзвуковой скоростью можно лишь там, где проложен особый путь. И взять на борт он мог лишь пилота и несколько пассажиров. Такую безумно дорогую игрушку пилотировал Олег Громов, и очень гордился этим. Для нашего дела эта штука совсем не годилась.

Прозвучал механический голос, заставивший вздрогнуть:

– Начинаю обратный отчёт. Десять… Девять.

Сколько раз я наблюдал это? Полсотни раз или больше? Но каждый раз в каком-то странном предчувствии холодеют руки и ноги, сердце начинает стучать все быстрее и быстрее, отдаваясь в горло, в виски Я не мог ничего уже сделать, ничем помочь, если пуск обернётся провалом. Только наблюдать.

Сквозь огромный шар медленно прошёл конусообразный обтекатель, такой огромный, реалистичный, также медленно и бесшумно проскользнул белоснежный цилиндр, так близко, что я заметил, как идеально ровно лежит покрытие. Грушевский нервно покачивался в кресле, сжимал и разжимал кулаки. Никогда не видел его в большем волнении. Вот показались дюзы двигателей, из которых вырывались тонкие струйки белого дыма.

– Ноль. Пуск.

Страшный грохот тряхнул зал, как землетрясение в девять баллов. Поджиг! Вырвалось страшное в своей красоте и свирепости ярко-оранжевое пламя. И окутанная белоснежными клубами, ракета начала медленно подниматься, все быстрее и быстрее. Вырастала огромная бурлящая, клокочущая белоснежная колонна, на вершине которой оставалась маленькая оранжевая звёздочка.

– Отделение третьей ступени, – возвестил механический голос.

Камера вновь приблизилась, и ракета вновь прошла сквозь зал, экрано-шар заполнился ослепительным ярко-оранжевым светом, превратившись на миг в пылающую звезду. И всё заслонила высокая сине-чёрная бездна небес, в которой неслась ярко-белая точка – крохотный осколок огромный ракеты.

– Ну что же, – Грушевский, наконец, перестал качаться, улыбнулся во весь рот и достал из-под стола портфель, а из него бутылку шампанского. – Предлагаю выпить за первый полностью автоматизированный пуск. От начала и до конца произведённый роботизированными системами.

На столе он выставил бокалы, также извлечённых из портфеля. Аккуратно вскрыл пробку. Деликатно пыхнув белым дымком, из горлышка на стол пролилась белоснежная пена, так ярко напомнившая те бурлящие клубы дыма, из которых возродилась космическая Венера.

– Да, это было здорово, ничего не скажешь, – выпив половину бокала, я со стуком поставил его на стол. Смахнул капли с губ и удовлетворённо откинулся на кресле. – Но ты не забывай, Валентин. Без людей мы можем вести производство недолго. Пока идёт расследование. Потом мы будем вынуждены вновь следовать рекомендациям Лиги защиты профсоюзов. Вернее её приказам. Как минимум тридцать процентов людей должны быть заняты на производстве. Иначе кошмарные штрафы. А ещё хуже – бойкот нашего производства.

– Ох, уж эта Лига, – скривился Грушевский, его ярко-голубые глаза нехорошо сверкнули. – Артур, тебе надо поговорить с Моргуновым. Ну, чтобы он надавил на Лигу.

– Взятка? Он не пойдёт на это. Нет, надо что-то придумать иное. У меня есть одна идея.

– Какая? – Грушевский вновь наполнил свой бокал, быстро и жадно выпил, и глаза его подёрнулись дымкой.

– А вот какая. Надо перевести все производство за пределы Земли. Понимаешь? Вывести наноматериалы, которые сами воспроизведут цеха, лаборатории и будем строить недостающие узлы и компоненты звездолёта там. Без людей. Ну а здесь…

Эта идея родилась у меня спонтанно, в тот момент, когда любовался прекрасными башнями Гигаполиса, с такой быстротой возведёнными этим материалом.

– А здесь будем лишь имитировать бурную деятельность! – быстро подхватил мою мысль Грушевский. – Ты гений, Артур! – довольно больно он хлопнул меня по плечу.

– Но надо все держать в секрете, чтобы Лига не пронюхала. Понимаешь?

– Разумеется. Разумеется, – он довольно закудахтал.

– Пуск ракет с Земли сократить до минимума. Ну… под предлогом того, что озоновый слой разрушается и так далее.

Я никогда не ощущал себя таким счастливым. Мне хотелось петь, хотя я не обладал таким бархатным сильным баритоном, как Олег.

Резкий звук, будто зашипели хором сотни змей, распорол воздух. Экрано-шар заклубился чёрным дымом, и сердце у меня заныло – неужели пуск оказался неудачным?

Но тут из полутьмы выступило лицо в маске, в прорезях сверкнули белки глаз.

– Никитин, слышишь меня? – голос был искажён, неузнаваем.

Я замер в кресле, вцепившись в подлокотники.

– Олег Громов у нас. Мы его будем держать у себя до тех пор, пока ты не отдашь нам свою «ловушку для Сверхновой», но в полном варианте. Понял, Никитин? В полном. Версии Два-Ноль.

Руки и ноги заледенели, прошиб ледяной озноб. Не знаю, что испугало меня больше – то, что Олег оказался в руках бандитов. Или то, что эти ублюдки с такой лёгкостью смогли взломать суперсекретную сеть ЦУП, узнали, где я нахожусь. Надо обладать гениальными способностями хакера, чтобы вскрыть трёхкратное шифрование квантового суперкомпьютера.

– Мы даём тебе пять дней. Каждые сутки мы будем присылать тебе часть тела Громова. Руки, ноги, а на пятый день ты получишь его голову. Если, конечно, откажешься выполнить наши условия.

Краем глаза я видел побледневшего, как мертвец Грушевского, он стучал зубами, сотрясаясь всем телом, так что я ощущал вибрацию дубового стола.

– Покажите мне Громова, – я требовательно шлёпнул ладонью по столу, изо всех сил стаясь, чтобы голос звучал ясно и твердо. – Я должен знать, что он жив.

– Хорошо.

Камера отдалилась, и я увидел привязанного к стулу Олега. Выглядел он паршиво. Опухшее багровое лицо, левый глаз заплыл. Видно, мерзавцы сильно избили его. Рот заклеен скотчем. Это напрягло.

– Вы ему рот заклеили. Пусть он сам скажет, что жив.

Главарь в маске как-то недовольно дёрнулся, но потом махнул рукой – сделал кому-то знак. Чёрная тень метнулась к Олегу и оторвала с его рта блестящий кусок изоленты.

– Артур! Не отдавай им свою разработку! Не отдавай! Они все равно меня убьют!

Глава 5. Смертельный выбор

Олег Громов

Я бродил по лестницам странного офисного здания. Поднимался по широким крутым ступенькам, проходил длинным просторным коридором, сворачивал и видел в окнах одно и то же – на фоне серого неба темнели голые и беззащитные силуэты деревьев в коконах из голубоватого льда. Искал выход, какую-то дверь, любую, но всё вокруг состояло лишь из коридоров и лестниц. Стены выкрашены грязно-белой краской. И множество больших картин в рамах. Вернее не картин, а фотографий звёздных скоплений, туманностей, пульсаров, с бьющими из них лучами. И чем больше я ходил, тем больше попадалось картин. И я не выдержал, подошёл к одной, и дыхание перехватило – показалось, это не фотография, а иллюминатор и там, за стеной, бесконечный чёрный бархат с алмазными проколами немигающих ослепительно-ярких точек. Я вздрогнул, оттолкнулся рукой от фотографии в рамке, и меня с силой отбросило в противоположную сторону, словно я был в невесомости. Закружилась голова и окружающая обстановка вдруг посерела, стала таять, сквозь неё начала просачиваться реальность. Тряхнул головой и вдруг понял, что сижу в полутёмной комнате на стуле, руки заведены за спину и скованы наручниками.

– Пришёл в себя? – голос принадлежал тому самому главарю, который встретил меня в липовой клинике Св. Терезы.

Он сидел в кресле, держал в руках белую фарфоровую чашечку и медленно, очень медленно помешивал в ней маленькой ложечкой, которая нежно позвякивала о стенки.

Теперь я мог разглядеть этого ублюдка поближе. Не думал, что подобные типы могут служить говнюку Макбрайду. Красиво вылепленные скулы будто держали лицо в определённых рамках, черты крупные, но не грубые, аристократичный нос, высокий лоб в морщинах, благородная седина зачёсанных назад ещё густых волос. В светлых глазах ни ненависти, ни презрения, скорее любопытство.

Оглядевшись по сторонам, я увидел немного. Помещение смахивало на куб, без окон, без видимых светильников. Стены терялись в полутьме. Из мебели только небольшой стол и пара стульев. Ну и мой стул, к которому я был привязан. Но что удивило меня – едва заметный гул и вибрация.

По левую руку от главаря стоял плечистый высокий бугай, голый по пояс. Впрочем, поначалу показалось, что одет он в тёмно-синие штаны и цветастую плотно облегающую фуфайку. На самом деле, весь торс парня украшали цветные татуировки. Лицо круглое, плоское, почти без бровей, глубоко утопленные круглые глазки, короткий нос с толстой спинкой и широкими ноздрями.

Если они не скрывают своих лиц, значит, точно меня убьют, – промелькнула мысль. Засосало под ложечкой, запылали щеки и уши, словно от стыда. И это так разозлило меня, что страх совсем отступил, свернулся в клубочек где-то на самом дне души. Но главное, в голове билась лихорадочно мысль – тянуть время, надо тянуть время. А шанс сбежать всегда может появиться.

Главарь покачался на кресле, мрачно взглянув на меня, сообщил:

– Значит так, Громов. Слушай внимательно. Нам надо, чтобы ты связался с Никитином и вызвал его в то место, которое мы тебе укажем.

– А не пойти ли вам всем на х… – сказал я просто и, скорее всего, ожидаемо для моего собеседника.

В лице его не дрогнул ни один мускул, глаза также смотрели куда-то вглубь себя. Ритмично заскрипело кресло, когда он покачался на нем. И бросил быстрый взгляд на бугая.

Тот размял кулаки. Сделал шаг, мгновенно оказавшись рядом. Обдало едкой вонью немытого тела, пота, дешёвого курева и мочи. Резкий удар под дых. Прожгла острая боль, из глаз брызнули слезы. Я согнулся, но верёвки впились в тело, лишь добавив мучений. Я попытался изо всех сил напрячь пресс. Но против сокрушающего кулака это оказалось бесполезно. На мгновение я рухнул во тьму, а когда вынырнул из неё, обнаружил, что рядом стоит главарь с чашечкой в руках.

Наклонив голову набок, он внимательно изучал меня, спокойно, без ненависти или презрения, как это бывает на выставке знакомого художника, когда надо сделать вид, что ты реально пытаешься оценить картину, хотя на самом деле тебе плевать.

Протянул руку и вылил содержимое чашечки мне за шиворот. С шеи и спины будто содрали кожу, сделав меня ещё более беззащитным.

– Не сопротивляйся, Громов, – проронил главарь и даже с какой-то жалостью вздохнул. – Твои наноботы не действуют – мы отключили их. Боль ты будешь чувствовать адскую. И тебе здесь никто, поверь, никто не поможет. А приносить себя в жертву не стоит. Это глупо. Подумай и прими мои слова.

– Бараны, – я с силой вытолкнул изо рта слова вместе со сгустками крови. – Вы всё – стадо безмозглых баранов. Следуете за этим мудаком Макбрайдом, как за гребанным пастухом. А он ведёт вас на убой.

Татуированный амбал расплылся в гнусной ухмылке. А губы главаря едва заметно растянулись, глаза сузились в ироничной усмешке, что взбесило меня ещё сильнее.

– Ах, как же ты ошибаешься, Громов. Мы не служим этому ушлепку Макбрайду. Мы сами по себе.

– А на кой черт вам нужен Никитин тогда? – бросил я в сердцах. – Он спасти Землю хочет и вас, подонков. А вы чего? Б… уроды.

– Мы не желаем зла твоему другу Никитину, – вкрадчиво, почти ласково проронил главарь. – Он талантливый учёный. Мы уважаем его.  Нам лишь нужна его разработка. Вот и всё. Когда получим её, отпустим его. И тебя, конечно, на все четыре стороны. Живых и невредимых.

Я на миг задумался, перекатывая желваки. Постарался унять бешено колотящееся сердце.

– Хорошо. Свяжусь с ним.

Главарь вернулся в кресло, вытащил из внутреннего кармана пиджака толстую сигару, и маленькие кусачки. Мягко и деликатно стащил прозрачную обёртку, помял в длинных, но крепких пальцах свёрнутые в трубочку табачные листья. Щёлкнув кусачками, отрезал кончик. И медленно начал раскуривать длинной спичкой. Подержав дым во рту, выпустил. И предупредил, растягивая слова:

– Не обманывай нас, это нехорошо. Наша система обнаружит, если ты будешь врать. Понял?

Он сделал жест своему холую. Тот подобострастно поклонился, как болванчик и вышел. Вернулся через пару минут с голокамерой. Замерцала рамка экрана, и я увидел свою собственную физиономию, сильно помятую. Синие губы, опухшие глаза и клочковатая рыжая щетина по краям щёк.

– Держись уверенно и спокойно, – добавил главарь. – И никаких кодов, шифров. Бесполезно. Тенинген, позови Мизэки.

Он откинулся на спинку кресла и вновь погрузился в нирвану, наслаждаясь своей гребанной сигарой, распространяя щекочущий ноздри ароматный вкусный дым. Ублюдок, он, словно находился не в камере пыток, а на курорте, сидел в шезлонге на берегу океана и ничего его не трогало.

Едва заметно скрипнула дверь и на пороге оказалась девушка, затянутая в серебристый комбинезон. Наши глаза на миг встретились. Ни раскаяния, ни жалости, ни торжества. Ничего.

Легко, словно пташка она вспорхнула, чтобы оказаться по правую руку от главаря. И вновь бросила на меня быстрый взгляд. В глубине её глаз мелькнуло что-то человеческое, какая-то эмоция. Но возможно мне лишь показалось.

– Давай говори, – в руках главаря вновь оказалась чашечка с кофе, заботливо наполненная его холуем.

– Привет, Арт, – сказал я, как можно жизнерадостней и сделал попытку улыбнуться. – Я тут недавно был на выставке собак. Присмотрел одного пса. Щенка алабая. Вот такая собаченция. Давай встретимся в кафе «Золотой фавн», там симпатичный скверик есть. Я покажу тебе щенка.

Зелёная лампочка на камере ни разу не мигнула. Всё в порядке. Но лицо Мизэки вдруг изменилось, словно она увидела что-то омерзительное, что возмутило её до глубины души. Изящно вырезанные ноздри тонкого носика начали раздуваться. Она сжала кулачки, потом резко выключила камеру.

– Он врёт, – бросила зло и решительно.

– Но Мизэки, милая, – медленно и также растягивая по слогам слова, возразил главарь. – Система показала, что нет.

Она зашла за кресло, грациозно положила гибкие тонкие руки на спинку и объяснила со снисходительной иронией:

– У Громова аллергия на шерсть. Ему даже форму шьют только из антиаллергенных тканей. И никаких натуральных материалов – шерсти, меха. А ещё это их личный код с Никитином.

Вызвала мерцающую рамку экрана. Пару касаний и мой сказанный текст превратился в предостережение Артуру. Откуда эта стерва могла узнать о моей аллергии? А о нашем личном коде. Вот б… Как я мог быть так глуп!

– Ах ты, сука, б… – заорал раскрашенный бугай. – Водить за нос нас решил!

Кинулся ко мне. Одним тычком сбросил вместе со стулом на пол. Бах! Из глаз посыпались звёзды. Стал наносить короткие, но дьявольски мощные удары в грудь, живот. Удар и треск рёбер, удар – во рту железный привкус крови и осколки зубов. Казалось, все тело превратилось в единый комок жуткой все поглощаемой боли, от которой не скрыться, не уйти. А бугай молотил и молотил по мне, как по боксёрской груше.

– Прекратить! Немедленно прекратить.

В глазах поплыли цветные круги, я обвис на верёвках без сил, ощущая лишь чудовищную боль во всем теле. Прикрыл глаза и будто сквозь толщу воды ко мне пробились слова:

– Ты спятил?! Как он теперь встретится с Никитином? Ублюдок, тварь! Придётся ждать неделю! А то и…

И тут боль начала таять, расходиться жаркими, но мягкими волнами. Я лежал словно в гамаке на берегу моря. Снизу раскалённый песок, сверху палящее солнце. А по жилам струилась адски горячая лава, но приятная, расслабляющая, как в сауне. И боль исчезла, оставив лишь едва заметное покалывание в кончиках пальцев. Рядом стояла Мизэки, деловито вглядывалась в экран, повисший перед ней.

Главарь и его татуированный холуй замолкли, глаза обоих синхронно расширились. Замерли, как манекены в тех же позах, что ругались.

– Мизэки, ты что сделала? – ещё более медленно, чем обычно, протянул главарь.

Она закрыла экран и спокойно ответила:

– Я разогнала его наноботов, а они восстановили его здоровье.

– Куда разогнала? – пробормотал Тенинген, растерянно хлопая глазами.

– В наноботах разогнала процессор. Теперь они стали работать в десять раз быстрее. Они восстановили его здоровье.

– Ёшкин кот, вот ни х… не понял, но ты крута, Мизэки, – на лице парня появилась широкая глупая улыбка. – Ты что же можешь и с нашими наноботам так сделать?

– Нет, – Мизэки покачала головой. – У Громова класса экстра, он же на Моргунова работает. Там стоит компьютер самого последнего поколения, но процессор легко разогнать.

– Ах, вон оно что, – щёлкнул пальцами главарь, и на лице возникла едва заметная загадочная улыбка. – Значит, мы можем его немного, как бы это сказать, поучить уму-разуму. А перед тем, как он будет готов отойти в мир иной, вновь вернём к жизни? Ты понял, Тенинген?

Бугай расплылся в плотоядной ухмылке, обнажив жёлтые крепкие зубы с выступающими клыками, так что меня затошнило.

– Нет, нельзя постоянно разгонять его наноботы, – запротестовала Мизэки. – Процессор в компьютерах наноботов перегреется. Громов просто умрёт.

– Ну и х… с ним, – без тени сожаления бросил холуй, сцепив пальцы, начал их с хрустом разминать, будто готовился к бою на ринге.

Я уже готов был сдаться, запросить пощады, выполнить все требования этих ублюдков. Но унизительное ощущение превосходства надо мной, написанное явно на толстой морде этого вырожденца, взбесило меня. Пусть на куски разрежут, но я ни х… не буду делать. А выдержу, то смогу сбежать. Разнесу к чёртовой матери всю богадельню.

– Пошли, – бугай одним махом стянул с меня верёвки, несмотря на мой немалый рост, схватил за шиворот, встряхнул, как тряпичную куклу и поставил на пол.

С его лица уже не слезала злорадная ухмылка, предвкушал развлечение, мерзкая тварь.

– Мизэки, пойдёшь с ними, – сказал главарь.

В глазах девушки мелькнула досада, она сморщила лобик:

– Зачем?

– Как зачем? – грубо хохотнул амбал. – Будешь, это самое. Разгонять этих ботов, когда этот ублюдок, – он фамильярно, будто по-дружески, схватил меня за шею и сжал на миг так, что я зашёлся в диком приступе кашля. – Когда он сдыхать будет.

– Адам, я же объяснила, – сердито и резко сказала девушка, бросив недовольный взгляд на главаря. – Нельзя постоянно держать наноботов на максимальном режиме. Они выйдут из строя.

– Хорошо-хорошо, – тот поднял обе руки ладонями перед собой, словно сдавался. – Пусть Громов сам решит, что ему делать. Умирать за дело своего друга или помочь нам. Это его выбор. Понимаешь, милая?

Он приобнял её за талию, чуть прижал, но она высвободилась  с какой-то, как показалось, брезгливостью.

Перед нами с тихим шелестом приподнялась толстая металлическая дверь, и мы вышли всё вчетвером. Но главарь развернулся и быстрым шагом направился в другую сторону, а амбал подтолкнул меня в другую грубым тычком в спину.

Узкий коридор. Стены из прозрачного стекловолокна. За ними толстыми змеями извивались трубы из серо-синего сплава. Теперь гул и вибрация усилились, и ощущались более явственно. Словно ритмично и тяжело дышало большое животное. Поднял глаза, и голова закружилась, так, что я чуть не впечатался носом в стену. Преломляясь сквозь стекловолокно, раскинулась бездонная тьма небесного купола. В вечном хороводе кружились звёздные скопления. А слева плыл огромный бело-голубой шар, вернее только её часть, закрытая густой шапкой облаков, сквозь которую просвечивали горы, реки. Такой я видел нашу планету из доков, где собирался звездолёт и спейсфайтеры. Но находились мы явно где-то в ином месте. Эти ублюдки притащили меня на свой космический корабль?! Но как они смогли спрятать такую махину от наших спутников? Как?

– Ну чего, напугался? – услышал я торжествующий голос Тенингена. – Да, мы не на гребанной Земле, а в космосе. Так что кричи – не кричи, не поможет тебе никто. Давай иди, не спотыкайся, – мрачнее добавил он.

Гулкий топот привлёк внимание. Я на миг задержался, повернул голову и замер, ошеломлённый. За прозрачной стеной прыгало странное существо, смахивающее на огромного варана, но с шестью лапами и двумя хвостами разной длины, бугристая тёмно-красная кожа, будто его только что освежевали. И тут я просто офигел – мерзкую тварь на длинном поводке, вёл другой зверь. На двух лапах, с квадратной мордой кирпичом, ростом с человека. И в лёгком блестящем скафандре.

– Вон, будешь сильно сопротивляться, – с гнусным смешком сказал Тенинген. – Скормим тебя этелофактусу.

Узнавать, кто конкретно из этих уродов – этелофактус, было в лом. Я быстро сообразил, что пофиг, кому я достанусь на обед. И та и другая тварь, несмотря на медлительность, разделалась бы со мной мгновенно.

Коридор быстро закончился, за ним в проёме зияла глубокая ниша, на самом дне едва просвечивались, отливая золотом, клубки труб. И никакого мосточка, перехода к двери напротив, в паре сотен футов. Тенинген, шумно обдав меня кислым дыханием, бесцеремонно толкнул в спину, я не удержался, вскрикнул и шагнул в пустоту. Но тут же ощутил под ногами твердь, и ухнувшее было вниз сердце, вернулось на место.

Передо мной симметричными геометрическими узорами засветилась лента, которая шла прямо, а потом резко вздымалась вверх. Я машинально сделал пару шагов, поверхность мягко спружинила под ногами и подошва ботинок словно прилипла к ней. По инерции я сделал шаг к вертикальной ушедшей вверх стене, но лента словно прогнулась подо мной и я легко начал взбираться вверх.

– Ух, и ни х… себе! – вырвалось у меня.

– Не ори, – услышал я голос Тенингена. – Тупой что ли? Никогда не видел магнитного трапа? Бестолочь.

Так хотелось развернуться всем корпусом и врезать этому бугаю от души. Теперь мы могли быть на равных. Сил у меня прибавилось. Но скованные руки не дали бы все равно рассчитаться с этим ублюдком. И кроме того, я боялся сорваться с этой ленты. И так мы дошагали до другой двери. Перед ней, как гриб на длинной ножке, «рос» столб с информационной панелью. Девушка поколдовала над ней, дверь гостеприимно распахнулась, пропустив внутрь.

Это помещение понравилось мне ещё меньше, чем то, в котором я очнулся. Напоминало оно заброшенный технический центр. По стенам, выложенных обвалившейся грязно-бежевой плиткой, на переносных столиках стояли какие-то агрегаты, мониторы, валялись кучи приборов. У одной из стен выделялась станина массивного электрогенератора, выкрашенного краской болотного цвета. Посредине зала – бассейн, наполненный жидкостью бурого цвета. Я передёрнулся, уж больно это напоминало свернувшуюся кровь.

Хорошенькая камера для пыток. Интересно, сколько людей закончили здесь свою никчёмную жизнь? Впрочем, может быть, бандиты решили меня лишь попугать? Думали, увижу бассейн с кровью, наложу в штаны, упаду на колени и буду просить пощады. Может быть, я так и сделал бы, если бы не торжествующая ухмылка этого холуя. И Мизэки. Сжимая челюсти до хруста, я пытался найти последние силы, чтобы всё выдержать. Сдохнуть, но выдержать. Я храбрился, пытался мысленно заболтать свой страх, но ноги предательски подгибались, а ладони мерзко повлажнели.

Со стены свешивались цепи, длинные, рыжие от ржавчины или засохшей крови, я не мог разобрать. И я решил, что холуй главаря прикуёт меня к ним, станет бить кнутом. Но Тенинген оставил меня стоять у стены, а сам куда-то вразвалочку ушёл, а через минуту вынес нечто похожее на электрический стул. Видел такой в древнем голливудском фильме. Вернее, это штука смахивала на кресло, но не деревянное, а металлическое, довольно хрупкое и в лапищах бугая оно казалось детским. Со спинки свешивался «шлем» из тонких полос металла, скреплённых между собой крест-накрест. Когда Тенинген усадил меня в кресло, привязал руки и ноги кожаными ремешками и нахлобучил эту «корону», металл неприятно обдал холодом кожу, а по телу расползся пульсирующий страх, перехватило горло, его словно кто-то сжал, а руки и ноги одеревенели.

Разряд чудовищной непостижимой силы прожёг насквозь. Словно воткнули раскалённый кол в голову, а мозги поджарились. Между ног промокло сразу. Сдержать позыв я был не в состоянии. Горячие струйки потекли из глаз, по щекам, по лицу. И я провалился во тьму.

И вновь попал в то самое странное здание, состоящее лишь из лабиринта коридоров и лестниц, широких и узких. И фотографий звёздных скоплений на стенах. Но теперь у меня страшно болела голова, просто раскалывалась. Но не так, когда я мучился с похмелья, а так, что вместо серого вещества мне залили раскалённую лаву. И каждое движение выбивало слезы из глаз, так что всё начало расплываться, как в телескопе, когда сбился фокус. А в иллюминаторах вспыхивали все новые и новые звезды. Взрывались, оставляя после себя разноцветные туманности. Переливались всеми цветами спектра, но так ярко, что глаза будто разрывались изнутри этим светом.

Стиснув зубы от боли, я вновь начал свой путь. Дверь. Наконец-то, дверь. Массивная, из двух створок, резное светлое дерево, латунная изящная ручка, отполированная ладонями тысяч студентов. Толкнул. Ворвался шум аудитории. Много-много рядов кресел, спускающихся амфитеатром к сцене. Там, внизу, у доски, заметил Артура. Он выглядел моложе, но я узнал его и меня это совсем не удивило.

– Олег! Олег! – услышал я шёпот, от которого вскипела кровь и обдало жаром. – Ты опять опоздал!

Знакомый голос. Я обвёл глазами ряды и вдруг обнаружил свою старую подружку Аню.

– Иди ко мне, милый, – голос Ани прозвучал рыком ласковой львицы.

Я протиснулся через ряды кресел, уселся рядом с ней. Обволокло её очарованием и ароматом парфюма, дьявольски прекрасным, туманящих мозги и это ослабило боль. Она наклонилась ко мне, прижалась, её груди заполнили блузку приятной тяжестью, а крупные розовые соски проступили сквозь тонкую ткань. Она никогда не носила белья. И трусиков на ней наверняка тоже не было.

– Одной из главных задач астрофизики является изучение сверхновых, – оттуда, со сцены доносился голос Никитина. – Но важно не просто собирать данные обо всех вспышках этих интересных звёзд, но и приводить их в единую систему. Когда я только начал свою работу в версии Каталога сверхновых были данные о почти десяти тысячах внегалактических сверхновых. Эти данные собирались с конца девятнадцатого века. Вы можете посмотреть на схеме, что каталог был составлен в порядке возрастания порядковых номеров, которые присваивались Центральным Бюро Астрономических телеграмм Международного Астрономического Союза. Но мои исследования сумели увеличить количество сверхновых на порядок и теперь …

– Фу, от тебя пахнет, Олег, – Аня вдруг оттолкнула меня. – Неужели нельзя было вымыться. Ты прямо как дикарь.

Нахлынула обида. Я же не виноват, что мерзавцы пытают меня, а я не могу сдержать рефлексы. Не помня себя от гнева и злости на капризную куклу, я вскочил и стал пробираться назад к двери. Голос Артура начал удаляться, стихать, а в голове забилась мысль: «Надо сказать ему. Предупредить, чтобы он не поддавался на провокации этих мерзавцев». Нет, не сейчас. Он занят.

Распахнул дверь, сделал шаг, думая, что попаду в коридор, но он вдруг стал расплываться, расползаться клочьями и я не мог разобрать, где реальность, а где мой странный сон. И вновь обнаружил, что сижу на «троне смерти». Рубашка, брюки залиты кровью. Лицо горит, а волосы впились в кожу.

– Ну что, обделался? – ядовито хмыкнул Тенинген. – Страааашно, очень страшно.

– Нет, не страшно, – как можно спокойней проронил я. – Это ты жутко боишься своего босса. Шестёрка ты. Подай-принеси. Холуй!

Морда и шея моего палача побагровела, глаза едва не вылезли из орбит. А наколки будто набухли и все его драконы, змеи, грифоны и шакалы готовы были сорваться с плеч и боков, чтобы наброситься на меня. Он ринулся к стене и схватил рычаг.

– Не смей, Тен! – услышал я отчаянный крик Мизэки. – Я ещё не перегрузила наноботы. Не смей!

Но цунами жуткой адской боли жадно схватило в смертельные объятья и швырнуло во тьму вновь.

На этот раз коридор оказался прозрачным, надо мной танцевали звёзды, а в бездне величественно проплывал бело-голубой шар. Когда дошёл до конца коридора, с мягким шелестом приподнялась толстая металлическая плита. И открылся вид на просторное помещение, из-за прозрачной стены смотрели равнодушные, но прекрасные звезды. Из мебели лишь диван, обтянутый мягкой кожей цвета топлёного молока.

На диване, поджав одну ногу под себя, изящно положив тонкую гибкую руку на спинку, сидела Мизэки.

– Садись ко мне, Олег, – она похлопала рядом с собой. – Прости, что мы так мучаем тебя. Но это очень важно. Очень важно для нас.

– Зачем вам это всё? – я присел рядом, разглядывая панораму танцующих созвездий, словно художник в приступе безумия смешал краски и выплеснул на чёрный холст.

– Ты не поверишь, дорогой, – она покачала головой с такой безнадёжностью на лице, что мне вдруг стало жаль её.

– Расскажи, – я сжал её руку.

– Хорошо, – она мягко улыбнулась. – У нас уже была такая установка, которую изобрёл Никитин. Не удивляйся, Олег. Мы перемещались с нею по всей Галактике. По всей Вселенной. И мы могли заглянуть в каждый уголок космоса. И даже проникнуть в иные Вселенные. Не веришь?

– Верю, – её слова убаюкивали, погружали в нирвану.

– Но потом астероид разнёс на клочки эту установку. И в последний момент, когда мы готовы были столкнуться с ним, наш суперкомпьютер сумел рассчитать то место, куда нам надо было перескочить. В последний раз. Где уже была подобная разработка. Нам нужны её чертежи, технические характеристики, чтобы восстановить. Понимаешь?

– Вернулись? В прошлое? Ты это хочешь сказать?

– Нет. В прошлое нельзя вернуться. Можно лишь найти альтернативную Вселенную, где все события отстоят от нашего времени на определённое количество фаз. И мы «прыгнули» сюда. Звучит как фантастика? – она вгляделась в моё лицо так пристально, что я нырнул в глубокий колодец её подсознания и понял, она говорила правду.

– Огорчу тебя, Мизэки. Никитин не сделал ещё свою «ловушку» до конца. Он не отдаёт её не потому, что жадный. Нет. Он щедрый, добрый, даже чересчур. Но у него что-то не получается. Не знаю, в чём дело.

Лицо девушки побелело, так что выделились чёрные изгибы бровей и глаза вспыхнули.

– Не сделал?! Но он должен был сделать! Почему же ты не захотел, чтобы мы встретились с ним. Почему, Олег?

– Потому что вы убили бы его, так же, как меня. А я не хочу этого. Я не предаю друзей. Никогда. Если бы вы дали мне встретиться с Никитином я бы сказал ему: «Артур! Не отдавай им свою разработку! Не отдавай! Они все равно меня убьют!»

– Но мы не хотим тебя убивать, Олег!

– Но я видел ваши лица. Вы с самого начала хотели от меня избавиться, после того, как я привёл бы вас к Никитину. А я этого не сделаю. Никогда. Прости. Мне надо идти.

Я встал с дивана и направился к двери.

– Олег, не уходи! Прошу тебя! Олег! Останься, Олег! Вернись!

Дверь распахнулась, но я ничего не увидел. Лишь бездну, которую заполняла чернота. Абсолютная пустота. Начало начал. Она манила, притягивала, обещала избавление от боли. И я решительно шагнул туда, в тьму безмолвия.

Глава 6. Благодетель

Эва Райкова

– Эва, Эва.

Неестественно низкий голос, как будто звукооператор замедлил запись в несколько раз, повторял моё имя. Я не могла ни узнать, кто говорил, ни увидеть его. Перед глазами стояла пугающая стена тьмы. Но потом звук стал повышаться, а тьма сереть, из-под неё проступили очертания просторного помещения. С высоким потолком, который поддерживала квадратные колонны из гранита. Старинная очень редкая и дорогая мебель. Массивный, огромный как крейсер, стол из морёного дуба – только очень богатые люди могли позволить себе это драгоценное дерево. Хотя выглядело оно так мрачно, словно памятник на могиле и даже изысканный резной узор не могли улучшить положение.

Пол из ценнейшего каррарского мрамора. Настоящего, бело-розового цвета, что входило в дикий диссонанс с мебелью, и придавало этому месту вид провинциального музея. Из того же мрачного черно-коричневого дуба стеллажи с книгами, бумажными книгами, которые уже давно стали антиквариатом. Фолианты с золотым, потускневшим от времени, тиснением на обложке, производившим неизгладимое впечатление чего-то роскошного, но бесполезного.

И за столом в кресле с высокой спинкой – толстый коротышка в старомодном пиджаке.

– Эва, как я рад тебя видеть. Какая ты красотка. Тебе очень идёт это блузка. Очень.

На розовом, как у младенца, лице с мелкими чертами, расплылась похотливая улыбка. А близко посаженные глазки шарили по мне, особенно цепляясь за самое выступающее место на моем теле, которое всегда привлекало внимание мужчин до такой степени, что они редко запоминали моё лицо.

– Благодарю, Анатолий Георгиевич, – сказала я сухо. – Вы звали меня?

– Я всегда рад тебя видеть, дорогая. Красивая женщина только своим существованием украшает жизнь. Освещает путь любого мужчины.

Я пропустила все комплименты, которым грош цена, мимо ушей. Анатолий Георгиевич Осетров, редактор издания, в котором я работаю уже пять лет, сиял, как начищенный медный грош, что затмевал даже солнечный свет, яростно бивший из широких во всю стену окон. Но радость эта явно была не из-за моего прихода.

– Хотел показать мою новую книгу, – протянул толстый кирпич, пахнущий остро и пряно настоящей кожей. – Прямо из студии. Они там постарались соответствовать.

Очередная поделка нашего писаки. Своих собственных мыслей Осетров не имел, зато обладал потрясающим талантом компиляции чужих. Его никто не смел обвинить в плагиате, он умело маскировал чужие мысли под свои. В этом он был мастер.

Томик раскрылся и тут же с лёгким гудением включился встроенный голопроектор, демонстрирующий экранизацию текста, как всегда бесплодного и мертворождённого. Но вежливо просмотрев пару минут, я изобразила на лице счастливую улыбку, что доказало бы Осетрову, я пребываю в полном восторге от его писанины. Впрочем, он и не ждал этого подтверждения.

– Ну, так вот, дорогая, – он взял из моих рук свой очередной шедевр и бережно поставил в шкаф. Туда, где уже в два ряда выстроились его остальные откровения. – Я всё о том же, жду от тебя эссе о звездолёте, который создаётся в рамках проекта доктора Никитина. Ты понимаешь, что это очень и очень важно.

Он долго разглагольствовал по этому поводу. Медленно прошёлся туда-сюда по кабинету, втолковывая мне, насколько важна эта миссия. С трудом дотерпев до конца, я вышла и радостью выдохнула. И тут увидела, как за поворотом мелькнул знакомый силуэт. Как мне хотелось радостно броситься навстречу, окликнуть. Но нет, надо сдерживать свои эмоции. Я ускорила шаг и догнала.