Устроены так люди…

Никто не знает, как долго он висит вверх ногами, привязанный за ногу крепкой верёвкой, которую делали в Cредние века. Немногие догадываются, зачем он висит, а единицы уверены, что могут применить эти знания в повседневной жизни.

Мужчина одет в средневековые одежды, а его лицо не отображает сильных страданий. Он просто висит немыслимое количество времени так, олицетворяя всем своим видом человеческое недоумение, непонимание, оторванность от реальности. В его сознании всё перемешалось, и доверять он может только своей интуиции. Повешенный. Просто повешенный. Без определённой цели, неизвестно кем и неизвестно как.

На твёрдой глянцевой карточке размером с ладонь застыло время. Яркий рисунок, где изображен висельник, не радует, а заставляет задуматься. Он – жертва своего же сознания или других людей?

А теперь вот скажите, как этот странный рисунок может подсказать современному человеку что-то? Выходить замуж или нет, продавать акции или покупать? Дикость? Средневековье? Или тайное знание? Посмотрим?

Я отложила в сторону коробочку с картами Таро и ухмыльнулась. Только всеобщее землетрясение заставит меня поверить гаданиям!

Я – юрист. Дипломированный специалист. Я первая в семье, кто получил высшее образование, поэтому родители до сих пор смотрят на меня, раскрывши рот, особенно, мама, всю жизнь проработавшая на почте.

Папа? Он пытается соответствовать, и надо сказать, ему это удаётся: в очках он становится похож на очумелого профессора математики. Мои родители – милейшие люди. Я тоже удалась. Люблю законы, люблю сам язык, на котором они написаны. Люблю быть избранной. Ведь, чтобы понять любой наш закон нужно изучить тонны информации. Это интересно. Это и есть наука, а не то, что гадание…

Чего я к нему прицепилась, к этому гаданию? Легко отвечу, если бы кто-то спросил. Доход! Зависть к чужому заработку. Я получаю гораздо меньше гадалки, которая безусловно не изучала тонны книг без картинок со скучнейшими формулировками в тексте. Ну да, ладно.

Юристом я проработала недолго. Как только я поняла, сколько я буду получать в адвокатской конторе, и сколько времени я должна буду там проводить, я очень счастливо ушла в декрет и переехала из сырой Москвы в теплую Махачкалу.

На гладкой глянцевой картинке изображена женщина с бесстрастным лицом. Она сидит и смотрит в никуда, рассматривая одну единственную ей истину, она хранит великую тайну, не доступную простым смертным. На женщине красная мантия, в руках она держит свиток. Что там написано? Кому это интересно? Почему женщина свернула листок со словами так, что никто не может их прочитать? Нужна ли нам эта информация? Важна ли нам эта информация? Почему жрица держит свиток так цепко? Значит ли это, что она убеждена в важности имеющихся у неё знаний? Но нужны ли они современному человеку? Человеку, который ведёт автомобиль, а не трясется по ухабам в повозке, запряжённой мулами? Человеку, который требует открыть вторую кассу в супермаркете, а не терпеливо занимается сбором плодов, стоя на сырой, рыхлой земле?

Опять эти карты преследуют меня, даже в Махачкале, где моё дело проще пареной репы: родить близнецов и гладить супругу белоснежные рубашки. С супругом мы находились в состоянии развода с первого дня после “отгремевшей” свадьбы. Только неожиданно сформировавшаяся во мне беременность заставила нас отозвать заявление о разводе. Я решила, что детям быть, поэтому поехала к супругу в Махачкалу. Он находился там в длительной командировке, которая неожиданно переросла практически в постоянное место жительства. Квартиру ему арендовал работодатель: скучнейшая строительная фирма со скучнейшим рабочим местом. Мой супруг помогал составлять документы и по большей части просиживал штаны в конторе. Его, может, это не сильно устраивало, но он по натуре не боец, так и остался там, даже, когда я вернулась с близнецами в Москву. Именно его работа отвадила меня от занятия классической юриспруденцией. В декрете я поняла, что не хочу больше нигде и никогда работать с бумагами. Не хочу быть, как мой супруг, который проводил свои дни на работе за карточным раскладом «косынка».

Мне неожиданно понравилось в Махачкале, несмотря на супруга и отношения с ним. Пока он на работе, я была предоставлена самой себе. Пришлось находить нужные мне магазины, нужные мне медучреждения. Я много общалась с жителями этого чуждого мне края, и я пришла в какой-то момент к выводу, что мне нравится. Мне нравится стиль и манера общения местных, а, главное, сплетни, слухи, тайны. В Москве, где я провела всю свою сознательную жизнь, люди не любят загадок, предпочитают сразу с ними разделываться и выяснять правду, чтобы можно было аккуратно вычеркнуть из своей памяти ненужные строчки.

Здесь же, в Махачкале были какие-то другие взгляды на этот счёт. Моя соседка, уважаемая Зарема, лет восьмидесяти, с удовольствием умалчивала в разговоре какие-то факты, тем самым предоставляя моей фантазии додумывать несказанное. Всё на уровне слухи и сплетен. Обожаю такое. А прямо в лоб спросишь Зарему, что она, собственно, имела ввиду, многозначительно поднимая брови, когда говорила о своей родственнице и… Нет ответа. Убегут её слова в тень, и там затаятся до следующего раза. Сейчас иногда думаю, жива ли она? Старая женщина с гордым профилем и полным отсутствием деликатности в некоторых случаях. Она спокойно говорила о том, что не сильно любит свою вторую дочь, которая носила ей на третий этаж сумки с продуктами. Зарема любила другую свою дочь, которая была богата и жила в большом частном доме с мужем и детьми. Как-то Зарема, сидя у нас в гостях, рассуждала о своей сестре, мол, бил её муж смертным боем, и поэтому сестра вернулась в отчий дом. Но мудрые родители (мудрые ли?) отправили её обратно к мужу.

Я спросила, не жалко ли им её было, на что Зарема загадочно промолчала. Додумывай, мол, сама.

Зарема гордилась своей сестрой и показывала мне даже какую-то книгу с её фотографиями, где сестра красовалась в строгом костюме, в цветастом платке на голове в окружении мужчин, которые заглядывали ей в рот. Я спросила, чем же так знаменита её сестра, что горячие кавказские мужчины прислушиваются к её мнению? На что Зарема снова таинственно промолчала.

Зарема годами хранила какую-то тайну, постыдную, мелкую, никому, кроме неё ненужную. Оттого у неё был всегда важный вид и плотно сомкнутые губы, если, конечно, она в этот момент не сплетничала. Жрица. Тоже мне…

Это соображение о том, что такие особенные, специфические рисунки, что на картах Таро, могли касаться жизни обычных людей, всегда коробило меня и мешало взглянуть на карты под другим углом зрения. Какая может быть связь между мужчиной, разгружающим коробки на Озоне, и картой, где сидит король на троне или разрушается башня, а оттуда вылетают бедные люди?

С картами я знакома давно. Бабушка моя, вполне себе женщина безо всяких мистификаций в характере, развлекала своих внуков карточной игрой. При этом она никогда не забывала упомянуть о том, что карточная игра и, вообще, карты это что-то такое, о чем не следует сильно распространятся. И, вот, хоть убей, не помню слов бабушки, что, конкретно она говорила, какие-такие слова запали мне в душу, что я своим детским мозгом понимала: играем с бабушкой в азартные игры, даже немножко гадаем, но об этом не болтаем.

Такая интересная у меня была бабушка. Ну не хочешь ты, чтобы трепались дети, заметьте, малые дети о картах, так и не играй в них. Просто не играй. Благо, бабушка с нами играла еще и в «шашки» и в домино.

Карты давно в моей жизни. Моя мама развлекала себя игрой в пуговки, когда было скучно, а я играла с картами: словно королевы это настоящие женщины, я придумывала сценки и рисовала придворных дам. У меня были любимые дамы, любимые валеты. Красавцы женились на красавицах, а королей я, кажется, не жаловала. Они были бородатыми стариками. Точно не помню.

О картах я никогда всерьёз не думала, хотя мне было откуда-то, опять же, откуда-то, от бабушки? известно самое простенькое гадание на “да-нет”. Чёрное – нет, красное – да. Несомненно это так было. Безусловно так. Чёрное – нет, а красное – да. Но, собственно, почему? Никогда об этом не задумывалась. Да и не зачем. Мне близнецов вынашивать, мужа кормить. Кстати, если бы на УЗИ не было бы сразу двух спиногрызов вместо одного, навряд ли бы я решила оставлять беременность. Все-таки, их сразу двое. Это редкость, а у нас в семье близнецов отродясь не было.

Не скажу, что у меня появились подруги в Дагестане, но определённое общение всё же сложилось. Иногда к нам в квартиру приходила Патимат, счастливая мать двух детей. Мне нужно было это общение, чтобы понимать, как в Дагестане, вообще, обстоят дело с родовспоможением, где можно купить детские вещи, коляску, стульчик для кормления и прочие атрибуты беззаботного материнства.

Патимат – невысокая молодая женщина, не слишком складная, но энергичная и всегда дружелюбная. Помню её широкую улыбку и весёлые глаза за стеклами очков. Как-то Патимат рассказывала мне о местном лечении горла у детей в отдалённых районах Дагестана. Есть говорит такие женщины, которые выдувают у малышей из горла всякие семечки, пищевые остатки, застрявшие игрушечные детальки и прочее барахло.

Как это, говорю я, наблюдая за сыном Патимат, очень подвижным мальчиком лет трёх. Он взбирался и скатывался с диванных подушек немыслимое количество раз так, что мои глаза устали на всё это смотреть.

– Как это выдувает? А зачем? Нельзя просто полоскать?

Я представила себе какую-то полуграмотную старуху в чёрном платке и длинном бесформенном платье. Дать ей ребёнка в руки и смотреть, как она склонится к беззащитному трогательному личику? Неприятно стало.

– Да обычным полосканием тут не обойдешься! Такое эти бабки выдувают, что удивляешься, откуда столько всего в горле у ребёнка скапливается.

Патимат качнула головой. Я подумала, что бабка из своего рта что-то выплёвывает предварительно туда помещённое, а бедные родители от радости, что прочистили ребёнку дыхательные пути, платят бабке деньги. Шарлатанство! Но я не стала этого говорить. У местных свои причуды.

Еще мне Патимат посоветовала не покупать так много вещей для детей во избежание того, чтобы те с детства привыкали к излишнему комфорту. Для меня это было спорным решением. Но Патимат свои принципы выстрадала. В доме, где она жила, не было водопровода, и муж, если не забывал, заказывал большие бутылки с водой на дом.

Патимат всё равно приобрела удачный лотерейный билет или вытащила хорошую карту из колоды? Для тех, конечно, кто любит море. Ведь море у Патимат было видно из окна, её мальчишки купались в нём на завтрак, на обед и ужин.

Я уже давно не живу в Дагестане, но я вспоминаю о том море с бесконечной радостью и благоговением. И мне боязно возвратиться туда и увидеть, что море это изменилось, что бьющие волны превратились в жалкие наливные горки, как на чёрном море большую часть лета. Я хочу увидеть Каспий и боюсь увидеть его изменения. И мне придётся вернуться туда. Совсем скоро. Как только мои близнецы будут пристроены.

Всё дело в том, что меня наняли расследовать одно исчезновение и одну смерть. Странно, что выбор пал на меня? Кому могло прийти в голову, что я смогу внести ясность в такое странное и тяжёлое расследование?

Я – гражданский человек, уже давно не юрист, а черт знает что, фотограф, запечатлевающий факт супружеских измен. Ну вот правда, где я и где исчезновение, приправленное убийством?

Но мысленно вернусь туда, где я ещё только вынашиваю детей и думаю, стоит ли мне покупать двухместную коляску или последовать совету Патимат, а именно, купить обычную и укладывать детей «валетиком», чтобы они не привыкали к комфорту?

Коляску двухместную нужно ещё поискать и по цене она неприлично дорогая. Магазинов в Дагестане немало, но местные любят рынки, а я их терпеть не могу. С юности плохие воспоминания о шумных толпах людей, которые ищут дешевле, о наглых продавцах, которые скрывают брак на вещах и стараются продать подороже. Для меня цифра на ценнике гораздо приятнее и понятнее, чем торг на словах. С утра на рынке берут сто рублей, вечером уже вполовину меньше. После первой продажи торговец оглаживает свой прилавок купюрой. Меня тошнит от этого. От нелепых суеверий, которые цветут буйным цветом.

В магазине никому и в голову не придёт подобная мистификация первой продажи. Посмотрела бы я на продавца-консультанта, который кассовым чеком поглаживал бы одежду на вешалке. Хотя не сильно удивлюсь. Мы все придерживаемся примет, просто у каждого они свои, и они так сильно вплетены в общую кайму бытовых привычек, что мы их просто не замечаем. В зеркало смотримся, если пришлось вернуться домой, и дальше бежим по своим делам. Черную кошку увидим, скривимся, но идём дальше. Мы выше этого. Вот только пальцы скрестили зачем-то, когда проходили.

Эта примета дожила до нашего просвещенного века аж со времен Средневековья. Там какая-то история с чумными грызунами, которых поедали кошки и заражались блохами. Всех кошек опасались, а чёрных особенно, ведь ночью их не видно. Как, скажите, пожалуйста, эта осторожность передалась через сотни лет нам? Я молчу уже про всяких домовых, которым мисочку с едой ставят в квартире, вполне себе нормальные с виду люди. А кошку первой запускают в новую квартиру? Где она легла, там, видите ли и кровать надобно поместить?

Кстати, же немного об отце моих детей. Иван. В Дагестане его стали звать Ваган, так местным удобнее. Иван позволял называть себя Ваганом. Он был очень лояльным ко всем, кроме меня. На меня Ваган-Иван раздражался. Он придирался к моей готовке, к моей уборке, к моим привычкам. И я после каждой такой придирки предлагала Ивану подать на развод. Понятно, что такой брак обречён был с самого начала. Я уехала с близнецами, когда меня помимо всего прочего назначили ответственной за погоду на улице. “Почему не предупредила, что будет дождь? Я свой костюм намочил, который ты вчера так плохо вычистила!”.

Даже вспоминать не хочу, но вспоминаю постоянно из-за наличия общих детей, общения по их детским вопросам, без которого не обойтись никак. Не разрываются, к сожалению, такие цепочки… И отвороты-привороты никакие не помогут.

Ваган-Иван был человеком с виду рациональным, но всё же ездил к какой-то бабке в горы, чтобы спросить между прочим, не навела ли я на него порчу. Я чуть со стула не упала, когда он сказал, что по сведениям той бабки порчу на него навела не я, а какая-то другая женщина. Ну хотя бы здесь ко мне не было никаких претензий.

Мои близнецы появились на свет в результате кесарева сечения. В палате роддома со мной лежали такие же, как я, пережившие хирургическое вмешательство. Одна женщина сокрушалась, что она не совсем мать, раз родила не так, как родили её саму. Другая, несмотря на свеженький шов, суетилась над ребёнком и оглядывала его со всех сторон, не дай Аллах, какие-то у ребёнка ненужные пятна или родинки, будет свекровь выговаривать. В общем, развлекались мы после кесарева, как могли.

Моих девчат мне носили по очереди, спасибо, медсестрам. Кровать была узенькая, и мы бы втроём с детьми непременно бы свалились. Супруг мой Иван был крайне заботлив и через них же медсестёр передал мне в палату молоко, копчености и ещё несметное количество того, что мне есть нельзя. Все продукты были переданы медсестрам обратно и благодарно съедены ими в сестринской. Я совсем не была в обиде и не могла смотреть на эту еду из-за огромной усталости и непереносимой жары. В палате было очень жарко. Начиналось лето, душное, тёплое, ненужное.

Меня накрыла жуткая тоска, несмотря на то, что я понимала: с появлением детей моя жизнь обрела смысл и значение, которого раньше не было. Мне не хотелось покидать роддом, в то время, как остальные родильницы стремились домой, к мужьям, к старшим детям. Они беспокоились, что их дом зарастёт грязью, а я беспокоилась о том, что, даже, несмотря на заботу о двух детях, мой супруг не прекратит свои придирки. Так и случилось. Поэтому в браке с ним я протянула ещё чуточку, чтобы дети в буквальном смысле встали на ноги. Но тот год дался мне нелегко.

Зарема, соседка иногда заходила и помимо необходимой ценной информации о своих былых достижениях в области материнства, оказывала мне существенную помощь. Она помогала развесить бельё или могла посидеть с одним из близнецов, пока я с другим ходила в поликлинику. Спасибо ей уже за одно это, безусловно. Но характер не изменить, и я больше помню о её глупых словах, чем о реальной поддержке меня. Надеюсь, что Зарема или ещё жива и в полном здравии, что сомнительно из-за возраста, или умерла со спокойной душой.

Несмотря на огромную занятость детьми, я умудрялась грустить после возвращения из роддома. Я помню считанные секунды, когда обстановка в доме напоминала сцены из нормальной жизни. Если мой супруг был дома, не было возможности радоваться материнству, солнышку, краешку моря, видневшемуся из высокого окошка на кухне. Словесные перепалки останавливались только на время обеда или ночного сна. В какой-то момент это стало абсолютно неинтересным, и я на полном серьёзе стала думать, чем займусь после возвращения в Москву. Как-то я наткнулась на совершенно ужасную передачу, где молодые пары проверяли своих партнёров на вшивость, в именно на склонность к адюльтеру. Сама подача материала, игра плохих актёров и грошовые интриги вызывали желание помыть руки, но что-то затаилось у меня в голове, и сама собой стала вырисовываться идея.

Женщина с распущенными золотыми волосами и чашами в руках сидит на берегу водоёма и выливает из золотых чаш воду в него. Она наполняет реку творчества тем, что есть у неё самой. Это новые идеи. На изображении нет эмоций, есть спокойствие и магия. Творчество – это дуновение, его нельзя положить в коробку, его нужно уловить. Творчество – это вода, которая испаряется на ярком солнце, течёт сквозь пальцы и исчезает в земле. Поэтому золотоволосая дева льёт воду не в землю, а в полноводную реку. Река собирает в себя идеи, концентрирует их, очищает от бытовой шелухи. На небе горят звезды и показывают нам, что миром идей управляет ещё и небо. Золотоволосая дева на карте Таро это я? В тот миг, когда я сложила своё умение фотографировать с юридическими познаниями?

Я буду запечатлевать факты измены и помогать составлять заявление на развод с разделом имущества. Я эта золотоволосая дева. Моя идея поможет мне заработать.

Люди, у которых разбивается пара, превращаются в людей, у которых разбивается жизнь. Им нужна поддержка, доказательства и правильно составленные документы!

Так и получилось, что закончив юридический факультет, я с удивлением обнаружила себя сидящей часами в дешёвом авто в ожидании хороших кадров. Глянув на которые, лицо любого супруга или супруги покроется пятнами стыда, на губах появится выражение омерзения, а глаза будут метать громы и молнии. Изменщик! Изменщица! Но кадры нужны именно такие, чтобы не было и тени сомнения.

Обычно люди на улице редко проявляют свои чувства. Они до последнего идут рядом нога в ногу и только возле самой двери в подъезд дома, где решено изменить, люди могут расслабиться и приобнять друг друга, а может и поцеловать.

Я сижу с фотоаппаратом наготове долгие часы, а мои дети в это время находятся под присмотром моей же подруги. Так у меня всё устроено. Заработок неплохой, фотографию я люблю, а то в жизни не стала бы этим заниматься. Я совсем ни разу не поборник нравственности, сплетни я обожаю, но вот лучшего применения своим знаниям я не нашла. Зато я не работаю в офисе, как отец моих детей. Зато я не вижу в день всего лишь пару-тройку надоевших физиономий. Я вижу много, я сама себе начальница и работодатель.

Когда моя подруга Янка спросила, откуда мне пришла в голову такая мысль: фотографировать изменщиков и изменщиц, я ей рассказала о развлекательной передаче по ТВ.

– Неужели на такую гадость люди смотрят? – Яна скривилась от отвращения.

– Не просто смотрят, а улюлюкают и радуются, что это не их поймали. Хотя там актёры всего лишь, естественно, не настоящие люди…

– И ты смотрела эту передачу?

– Ага. Я в декрете отупела и смотрела всё, от чего тебя тошнит.

– Даже турецкие сериалы?

– Их в первую очередь!

Надо сказать, что моя подруга Яна человек высоких моральных принципов. Она даже не любит сплетни! И никогда не поддаётся на мои провокации, когда я начинаю её расспрашивать об общих знакомых. Ничего, говорит, не знаю, не наше это дело и так далее.

Мне иногда делается неудобно за своё любопытство, но я с этим борюсь. Не с любопытством, а с неудобством… Ничего нет плохого в том, чтобы обсудить чью-то жизнь, ведь ради этого пишутся биографии, ради этого пересказывают сказки. Чтобы человек чему-то научился, не наступал на свои грабли, учился на чужих ошибках.

И, вообще, буквально полоскать чьи-то кости – это очищать репутацию умершего. Поверие такое. Обычай предков.

Другое дело, что относится к сплетням нужно как к чему-то не серьезному. Бабушка надвое сказала, что называется. Делить услышанное на 10, а то и на сто. Не забывать про игру в испорченный телефон.

Нельзя заставить людей перестать что-то обсуждать, иначе и говорить будет не о чем. С другой стороны, испорченная репутация может разрушить и жизнь человека. Таких случаев совсем немало. Грань тонкая. И то, что я считаю милой болтовнёй, может превратиться для кого-то в злой рок. Поэтому я делаю вывод, что шептаться о ком-то можно только с проверенными людьми. С моей подругой Яной, например, которая на дух не переносит подобное. Вот и замкнутый круг… был бы, если бы не моя работа, где можно обсудить с заказчиком фотографий супруга или супруги очень многие моменты, где и подозрительность и мнительность, и отрицание очевидного. Чем не сплетни? Чем не пища для моего мозга?

Просто так на ровном месте никто не подозревает супруга в измене. Да, да, чаще всего изменяют мужчины, но есть нюансы. Мои заказчики, в основном, именно мужчины. Они просят сделать фотографии своих жён. Они готовы платить там, где женщина выяснит всё сама, без всяких фотографий, просто по выражению лица и бегающим глазам.

Женщина платит за мои снимки только тогда, когда уже всё знает, и ей нужны козыри при разводе. Женщина платит только тогда, когда приняла решение развестись. Тут уже коварный супруг не сможет её смягчить. А вот мужчины создания более капризные, как ни странно. Они могут получить фотографии и долго их хранить прежде, чем примут окончательное решение. Это особая форма мазохизма: знать, что тебе изменяют, но ничего при этом не делать, не выдавать себя, ходить с потухшим взором и огрызаться на слова жены. При этом супруга будет думать, что у мужа настолько испортился характер, что её измена оправдана уже только этим.

Замкнутый круг получается у таких партнёров, когда совсем нет доверия. В таком случае на сцену выхожу я, а точнее выезжаю на стареньком авто, доставшемся мне ещё от отца. Авто отечественное, в не плохом состоянии, ибо мой отец любил своего железного коня так, как иные не любят своих супругов.

Я заправляю машинку самым лучшим бензином, поглаживаю её руль, обтянутый дерматином, шепчу ей лестные слова, которые касаются её скорости, её манёвренности и внешней привлекательности. За эти мои поступки машинка мчит меня, куда нужно, и терпеливо стоит в ожидании хороших кадров. Я с нею даже разговариваю, когда изменщики долго не показываются. Единственное, что машинка мне не отвечает, но это было бы уже, конечно, за гранью. А что? Я верю, что у вещей есть душа, ну или что-то подобное. Некоторые люди с техникой на “ты”, а у других всё искрится и ломается. От чего это зависит? Ведь те же действия человек совершает, чтобы, скажем, пропылесосить, но у иного пылесос в руках тут же перегорает, а у другого служит верой и правдой долгие годы. Кого-то вдруг может порезать белая офисная бумага, а кому-то нож на ногу упадёт и ни царапинки!

Имеют вещи душу, особенно старые вещи, как иконы намоленные. Не будет, конечно, мироточить старый зонтик, но своё “фи” обязательно покажет нерадивому пользователю, который забыл его просушить после ливня.

Современная наука любит высокомерно рассуждать о магическом мышлении, якобы так человек стремится контролировать то, что ему неподвластно. И склонность к образному плеванию через плечо основана на базовом недоверии к миру. Я думаю наоборот.

Желание следовать непонятным и забытым обычаям как раз таки позволяет раствориться в спокойной воде бытия, почивать на волнах законов более древних, чем современная наука. Наука, которой от силы лет триста. А до этого человека не было? До этого он не жил? Все эти алхимики хорошо знали, как обстоят дела на самом деле: добавь щепотку чего-то материального к чему-то эфемерному и невидимому, и подымутся клубы белого дыма, а вместо обычного камня появится камень философский. Вместо куска теста, если к нему добавить любовь и заботу, появятся вкуснейшие булочки. Впрочем, не у всех.

Душа и магия присутствовали раньше на всех этапах исследований, но зато потом то, что нельзя объяснить и доказать на бумаге, просто отсеклось и сгорело в топке времён. Сгорело, да не совсем. Если доказательная медицина не помогает, к чему обращается человек? Правильно: к травкам, к зельям, к бабкам, к гадалкам, к тем же гомеопатам. Не доказано, значит, этого нет! Этого не может быть потому, что этого не может быть…

Иногда, выслеживая подлого изменщика или изменщицу, я никак не могла предоставить никаких доказательств, никаких тайных встреч и фотографий, и тогда заказчик, уверенный в своей правоте, обращался к гадалкам. Что ж, были у меня случаи, когда заказчик предоставлял мне место, где будет его супруг или супруга, а я ехала туда и вот: получались отличные снимки. Не знаю, как так выходило. Но было несколько раз.

– Как вы узнали, что супруга будет вечером в пятницу возле того дома? – с пристрастием допрашивала я своего заказчика.

Меня прямо бесило то, что я не могла поймать его жену на измене. Целый месяц я наблюдала за нею. В моём блокноте был расписан её режим полностью, начиная от утренней пробежки и заканчивая вечерним походом в ближайший супермаркет. Женщина не отклонялась от своего расписания ни на йоту, и я готова была сдаться, несмотря на хорошее вознаграждение. Я убеждала своего заказчика в том, что жена ему не изменяет. Невозможно так долго таить в себе тайну и не проколоться на протяжении месяца.

Но мужчина стоял на своём. Изменяет! Она мне изменяет! Я была уверена в том, что у моего заказчика какие-то тараканы в голове и болезненная ревность. Но вот, пожалуйста, как-то вечером он позвонил мне и велел подъехать на Выхино. Недалеко от метро в сером, тоскливом доме времён перестройки, якобы, было назначено свидание.

Я сидела в своей уютной машинке и общалась с близнецами по видеосвязи. Моя подруга Яна мельтешила на заднем фоне, а я думала о том, как уговорить её на мои финансовые вливания. Пора было уже назначить Яне зарплату за то, что она сидит с моими детьми, пока я выслеживаю адюльтеры. Дружба дружбой, а денежки врозь. Не я это сказала и придумала, но совесть тоже надо было бы иметь.

Близнецам было уже почти 11, но всё же это дети, и контроль необходим, пускай даже на пару-тройку часов в день, когда я сижу в засаде. Сейчас, вообще, не сильно можно морочиться насчёт досуга детей.

В руки – планшет, и пока зарядка держит, родитель свободен. Когда я дома проявляю фотографии для заказчиков, мои дети меня не беспокоят. Но когда они с Янкой, то планшетов рядом нет никогда. Яна считает это неправильным, и развлекает их, как может, выращивая тем самым моё чувство вины и желание отблагодарить её финансово.

Ну так вот, сижу я в своей машинке, развлекаю себя, как могу, и тут краем глаза замечаю свою женщину, то бишь супругу заказчика. Она высокая, грубоватая. Не заметить её нельзя. Заказчик тоже ей под стать, но вот любовник, а это был именно он, ростом не вышел, едва ей доходил до уха.

Шли они к подъезду, и у самых дверей остановились, и я едва успела щёлкнуть затвором камеры, когда женщина наклонила свою голову и положила её на плечо мужчине. Настолько нелепо это выглядело в силу разницы в росте, что сомнений быть не могло: этот снимок придётся по вкусу моему заказчику. После запечатления выражения прекрасных чувств я поехала домой проявлять снимки. Мои близнецы были накормлены и утомлены активным общением с Яной, поэтому никто мне не мешал.

И вот уже когда в тесной комнате со специальным освещением на белых сырых листах стали проявляться изображения, до меня дошло: откуда заказчик знал точно время и место? Почему я не могла долго поймать факт измены, а он сумел? Что же я за специалист такой? И откуда у него была такая точная информация?

Мой заказчик смущенно почесал нос кончиком простого карандаша. Он напоминал мне провинившегося ученика, но на самом деле провинился не он, а его супруга, которая выбрала не его, а коротышку с фотографии. Заказчик водил сначала карандашом, едва прикасаясь к снимку, по горлу любовника, а потом, под взглядом моих глаз смутился.

– Я спросил у гадалки…

– Что-что? Я не ослышалась? – не поверила я. – Вы ходили к гадалке, чтобы узнать точное время и место? Серьёзно?

– Представьте себе! – ощетинился мой заказчик. – Я нутром чувствовал, что она мне изменяет. Посудите сами! Ни словечка против мне не говорила, со всём соглашалась, готовила разносолы по первому моему требованию! Как тут не заподозришь?

– В смысле? Жена себя стала идеально вести, и вы решили, что она изменяет вам?

– И вы бы так решили на моём месте! Ведь обычно от неё бутерброда с чаем не допросишься! – Заказчик стукнул ладонью по снимку.

Мне стало жалко своей работы, своего мастерства, своего времени. Раз, оказывается, можно просто сходить к гадалке и всё узнать! Я не сильна в деле скрывания своих эмоций, и у меня всегда на лице всё написано. Представляю, какое у меня было обиженное выражение лица, раз заказчик мой принялся меня утешать и чуть ли не оправдываться:

– Не переживайте так! Вы ни в чем виноваты! Но кто же знал, что так получится? Я и сам не верил. Кстати, к гадалке я пошел по совету своей же жены, как ни странно.

– Как это? Зачем ей это? – спросила я.

– На работе у меня не клеилось, здоровье подводило, спать перестал. Жена говорит, порча на тебе. Я отмахивался, отмахивался, а она всё не отставала. Я и пошёл.

– Господи! – Я схватилась за голову. – Вы взрослый, современный человек, руководитель! Так и что? Была на вас порча?

– Ага. Представьте себе. Гадалка мне сказала, что женщина какая-то на меня порчу навела. Я говорю, что за женщина, жена что ли? Она говорит, что не жена, а сотрудница там моя одна, подчинённая. А жена ваша вам изменяет. И тычет на какую-то карту с перевернутым изображением короля. Мне снова захотелось схватиться за голову.

– И что на карте был написан адрес и дата свидания?

– Да нет же! Я тоже, как и вы подумал, что брешет гадалка. Тем более, что вид у неё был самый обычный. Просто какая-то молодая женщина, только рыжая, кудрявая, такая не слишком серьёзная с виду, с чертиками в глазах. Естественно, я отнёсся к её словам весьма скептически, но какой-то неприятный осадок от её слов остался, и я начал подмечать то, на что раньше не обращал никакого внимания. Жена моя изменилась, но я приписывал это чему угодно, но только не измене. В общем, через пару месяцев достали меня эти подозрения, и я прямо жену спросил, изменяет или нет!

– А она что?

– А она так ответила, что я ещё больше начал её подозревать.

– Это как же?

– Да совершенно ровным голосом, безо всякого выражения. Я почему-то подумал “врёт, зараза!”. И снова пошёл к гадалке и уже тут начал её трясти, где, когда и так далее.

– То есть под вашим давлением она назвала адрес и время? – всё не могла я понять.

– Да нет! Снова вы не понимаете! Не так это работает!

– Господи, ну а как же?

– Она сказала, что по картам виден дом, где мы раньше были счастливы, а время такое, когда я обычно занимаюсь чем-то нелюбимым, какой-то рутиной. Так вот дом тот – это дом, где мы жили первый год после свадьбы. Естественно, тогда мы были счастливы.

– А время нелюбимых занятий?

– Это время, когда я мою машину. Вот и все секреты. Понятно теперь?

– Конечно, понятно! Чего тут может быть непонятного… – промямлила я, решительно ничего не понимая.

Ночью перед тем, как заснуть, я представляла себе какую-то комнату, где за окном темень, одинокий фонарь и ни одного прохожего. Окно расположено прямо за спиной женщины, которая сидит за большим столом и смотрит на стеклянный шар. На столе разложены карты, свечи, стоят чашки с высохшей кофейной гущей, другие малопонятные и малоприменимые предметы в быту. Женщина красивая, темноволосая, средних лет. На её лице написано, что она всё про всех знает, и ей от этого немножко смешно, но поскольку она гадалка, травница и ведьма в одном, она заставляет себя не смеяться слишком откровенно, а делать вид, что она впервые встречается с такой ситуацией, и просто в шоке от того, как несовершенно мироздание. Такая, в общем, женщина, себе ну уме.

Тут в соседней комнате раздался звук падения, и я с усилием вышла из своих представлений об образе гадалки. С ворчанием, которое встроено в голос у всякого себя уважающего родителя, я встала и прошлепала в комнату близнецов. Наготове у меня были уже фразы о том, что мать работает целыми днями, не щадя живота своего, чтобы эти троглодиты могли есть и пить, а также залипать в свои смартфоны. В следующие пару предложений я обычно добавляла немного слезы и горечи, а их текст был неважен и зависел от ситуации, в данном случае от того, что, черт возьми, упало с таким грохотом.

Но в комнате близнецов было тихо, они спали, и я умилилась, какие у них вдруг умные и взрослые лица. Только что же упало? Я хотела уже выйти из комнаты, тем более, что от полосы яркого света на лице Нины, она зашевелилась. Болтать с ребёнком в ночи, когда он сам не понимает, отчего проснулся, удовольствие не из приятных. Мне бы и самой хотелось уже поспать. Но тут я заметила прямо под ногами у себя круглую большую банку как от крема. Я присела на корточки и убедилась в том, что банка пластиковая, значит, разбитое стекло можно не искать. Вместе с банкой в руках я выскользнула из комнаты детей. Что это ещё за новости? Не припомню, чтобы я покупала им натирания какие-то или что это вообще такое?

Банка была из тёмного пластика, за ним угадывалась какая-то густая светлая мазь. Никаких надписей и изображений на банке не было. Я открыла крышку. Никакого запаха. Немного подумав, я опустила кончик мизинца в белую упругую субстанцию. Палец охватило со всех сторон прохладой. Я вытащила мизинец и размазала по коже мазь. Она мгновенно впиталась и увлажнила кожу. Что это ещё за ведьмины натирания?

Я с лёгким подозрением смотрела на мерцающий след крема на руке. Откуда эта банка у моих детей? Что это за снадобье? Я убрала банку в свой шкафчик, закрыла его на ключик, а ключик, естественно, положила на шкафчик. Иначе я никогда не найду больше ни ключик, ни эту банку.

Я легла спать и наказала себе перед сном очень аккуратно выяснить утром у близнецов, где они взяли банку и для каких целей.

Во сне ко мне явилась Маргарита из романа Булгакова и долго, занудно объясняла, что этот крем поможет моей Нине. Потом Маргарита стала чудесным образом Яной, ну, а Яна прошипела мне не лезть, куда не просят.

Я очень удивлялась своему сну, потому что обычно мне ничего не снится, или я ничего не помню. Но эта шипящая Яна из сна так меня разозлила, что я её запомнила и утром первым делом пошла к ней домой.

Яна живёт с нами на одной лестничной клетке, так что идти долго не пришлось. Она открыла мне дверь уже причесанная и собранная. Это я была в халате с лохматой головой. Из-за спины подруги угадывался запах свежего кофе. Мой гневный настрой сразу куда-то улетучился, спрятался внутри.

Всегда так происходит, когда я вижу человека, на которого злилась. Конечно, это не касается моих детей. На них я могу злиться гораздо больше, ведь они моя плоть и кровь, и “а что, собственно, они могут мне сделать?”. Да, я хорошо знаю себе цену, и с годами приобрела циничность.

– Яна, я нашла какую-то банку с мазью у детей, ты не в курсе, что это? Вчера утром её не было в доме!

– Ты уверена? Я этой мазью обрабатываю веки твоей дочери уже вторую неделю… – Спокойно ответила Яна.

– Да? Вторую неделю? Но зачем это? – Сердито спросила я.

Мне не понравилось, то что мазали без моего спроса, моего ребёнка, непонятно чем и уже вторую неделю. Испуга, как такого, за здоровье дочки ещё не появилось. Просто злилась от того, что меня, главного директора детей, не поставили в известность.

– У Нины выпали все ресницы, ты разве не заметила?

Пока мы разговаривали, то постоянно перемещались по квартире Яны. Я отметила новую картину, какие-то музыкальные инструменты, которые ещё не видела. Яна – человек творческий.

Я и в самом деле замечала, что одна моя дочь как-то внешне изменилась, но я приписывала это взрослению. Господи, получилось, как в том анекдоте, где обиженная от невнимания мужа женщина надела противогаз, а муж предположил, что она брови выщипала.

У моей Нины реснички выпали, а я и не заметила! Мне стало стыдно, но и злость тут же подоспела. Злость и раздражение.

– Откуда, Яна, ты взяла эту мазь? Ведь не из аптеки?

– Ей помогло. И ресницы отрастают.

– Ага. Хорошо. Но, вообще-то, рядом с ресницами глаза! Орган зрения! Почему ты не боишься мазать неизвестно чем глаза моей дочери?

Яна почти не изменилась в лице. Только крепче сжала губы. Привыкла что ли уже к моим выкрутасам?

– Мазь я взяла у одной бабушки. У неё много кто и чего берёт. Она всем помогает.

– Час от часу не легче. У какой ещё бабушки?

– За городом живёт. Я тоже брала у неё снадобье.

– Снадобье?

Яна смутилась немного.

– Она сказала привезти масло, обыкновенное, сливочное. В общем, она его заговорила и сказала мне мазать колени.

– И что?

– И они прошли. Помнишь, у меня болели колени на погоду? Теперь не болят.

– Ты это связываешь со сливочным маслом? Вот прямо так серьёзно? – не унималась я.

– Не связываю. Знаю. Кстати, кофе будешь? – с деланной беззаботностью повернулась ко мне Яна.

При этом её густые волосы полетели вслед за движением её корпуса. Интересно, та бабушка делает настойки какие-нибудь для волос. Ну, а что? Ресницы вон, коленки…

Я чувствовала, что скоро перегну палку и мне будет чертовски неудобно просить потом Яну посидеть с Ниной и Инной. Нет, она, конечно, посидит с ними и словечка не скажет, но я думала о себе. Каково мне будет её просить после того, как я сделала ей нагоняй за эту мазь? В общем, не знаю, какими усилиями, но я взяла себя в руки и пропела нежным голосом своё согласие налить мне кофе.

За окном тут же зачирикали птички, словно понимая, что в квартиру Яны пришёл мир, хрупкий, но тем не менее. По небу плыли замысловатой формы густые облака, день собирался быть жарким. Было очень сухо. Дул такой же сухой ветер, не приносящий прохлады. Ветки на высоких деревьях за окном зашлись в безумной тряске.

Яна разлила чёрный густой кофе в две чашечки. Мы молча пили, поглядывая друг на друга, словно борцы сумо перед последней отчаянной схваткой.

– Вкусно! Умеешь же ты сварить так, как никто! – я сделала крохотный выпад.

– Не волнуйся. У Нины всё в порядке с ресницами теперь. И банка уже не нужна. Я поставлю её себе в холодильник.

– Ага! И будешь сама мазать уже свои ресницы! Хитрая! Но все-таки где живёт эта бабушка и как ты её нашла?

– Я давно про неё знаю. Мы жили рядом с её домом. Давно ещё до переезда сюда. Она всегда помогала. Мама что-то у неё брала тоже. Не помню, что. Так что бабушка, если можно так сказать, проверенная. Я как увидела, что у Ниночки ресницы выпали, так сразу о ней вспомнила.

– Но почему? Что врачей нет? – я допила кофе, и последний глоток мне показался отвратительно горьким. Надеюсь я скривилась так, что Яна заметила.

– Ну это же сглаз! Какие врачи?

Меня стал душить смех. Яна – человек хоть и творческий, всегда плевалась на любые приметы, разговоры о привидениях и прочих мистических штуках. Она не верила в гадание, она скептически относилась к астрологии и на прямой мой вопрос, ставили ли они всей семьёй заряжать банки с водой перед телевизором, как-то покрутила пальцем у виска.

Эта женщина мне говорит про сглаз?

– Ты серьёзно? – спросила я. – Какой сглаз? Ну, о чем ты? Ты же не веришь во всё это!

– Не верю, но у Нины очень красивые длинные ресницы, как завитые. Это отмечали все, когда я гуляла с девочками на детской площадке, когда я забирала их из школы. Даже в магазине, где я покупала себе как-то тушь, мне сказали, что такой малышке ещё рано красить глаза. Сказала девчонка, консультант, вроде со смехом, а вроде нет. Так вот да, я думаю, что это сглаз, зависть, что-то такое, что нам не понять.

Я смотрела, с какой горячностью мне Яна объясняет совершеннейший абсурд, и недоумевала, когда она успела спятить. Вот только вчера она была совсем нормальная, нормальнее меня, и всё твердила мне, что фотографировать факты измены это что-то запредельно низкое и не может являться профессией. Тем более для человека с юридическим образованием. А я ей говорила, что низко не запечатлевать чудесные мгновения, а низко в них находится, низко делать больно своим близким. Разлюбил – уходи. Имей смелость. Ведь она у тебя есть, раз ты её используешь для своих грязных делишек. Значит, изменяя, ты не открываешься супругу не из-за отсутствия смелости, а из-за банального неуважения, презрения, если хотите…

Мы с Яной немало времени провели в подобных беседах, а вот теперь Яна вдруг превратилась в человека, который верит в наведение порчи.

– Яна, ну, скажи мне, как жить, когда тебя в любое время могут сглазить или… или сделать на тебя приворот?

Яна критически оглядела меня, словно кумекая в уме, кому бы потребовался обряд приворота в отношении меня.

– Я не знаю, почему я сразу подумала, что Ниночку сглазили! Оставишь ты меня в покое с этим или нет? Я не верю ни в какие такие глупости. Всё?

Тут в дверь заглянули мои дочки, и мы с Яной прекратили бессмысленный спор. Она упряма. И всегда остаётся при своих убеждениях, какими бы абсурдными они мне не казались.

Девочки мои были не умыты и не причесаны, в мятых пижамах бледно-розового цвета. Я борюсь с ними за опрятность, естественно, как любая мать, но так вяло борюсь, что никакого толка. Я тайно уверена в том, что они красивы и так. Нина более тихая, чем Инна, что обуславливается рождением её на полминуты раньше сестры. Когда обе не в духе, разница в полминуты считается решающим критерием в споре. Но обычно девчонки у меня дружные, что радует моё материнское сердце и успокаивает в тревожные дни. Еще близнецы очень чувствительные, и в этом иногда мне видится что-то совершенно неудобное и неправильное. Нельзя при них нахмуриться и при этом не услышать вопроса, что послужило причиной. С ними сложно что-то утаить в своём состоянии хоть физическом, хоть психическом. А фальшь они чуют за версту.

Именно они, эти дети, подвигли меня, наконец, развестись с моим супругом. Иван относился ко мне не то, чтобы плохо, но и не хорошо – это точно. Не интересовался моим самочувствием, раздражался на любые жалобы, почитал своим долгом поучать меня в быту. Такое отношение мне не нравилось, а близнецы это остро чувствовали. Когда Иван начал раздражаться и на них, я поняла, что время расставания пришло. Я ни капли не жалею о том, что это случилось, хотя и привыкнуть жить одной было сложновато. Но лучше такие сложности в Москве, чем кажущаяся лёгкость пребывания с мужем в Дагестане.

Девочки стали гораздо спокойнее, ожили, и я начала их замечать. Пока я переругивалась с Иваном, они росли себе, лишённые моего внимания. И если я сейчас не заметила, что у Нины исчезли ресницы, то в Дагестане я не заметила бы, как исчезла сама Нина с Инной в придачу. Девочки часто общались с отцом и ездили к нему на бурное Каспийское море. Я тоже была бы не против съездить туда и посмотреть, как волны воспитывают камни и делают их гладкими, чуть не шёлковыми. Но с Иваном мы внутренне и внешне распрощались, до дружбы подняться не удалось, поэтому в Дагестан дорожка для меня закрылась.

То, что Иван живёт там, где находится моё любимое море, немного портит картину. Хотелось бы, чтобы возле этого моря жила я, причём как-то так хитро, что одной ногой я у моря, а другой ногой – в прохладной Москве, где все деловито заняты и спешат. Возле моря никто не спешит, там очень много быта, разговоров ни о чем и вселенской задумчивости.

Когда мои дети отправлялись на Каспий, я просила привезти оттуда хоть камешек, хоть сухую выцветшую ветку того растения, что радовало глаза на побережье. Когда я разбирала вещи, вытаскивала из чемодана или сумки пляжную одежду, то неизменно находила в них светлый песок. Морской запах ещё витал какое-то время над близнецами после их возвращения в Москву. Ни с чем несравнимый запах бурной, дикой воды Каспия.

Я уже и забыла, когда напрямую общалась с Иваном и на тему, что не касалась детей, но как-то раз он мне написал и попросил встретить какого-то знакомого на вокзале в Москве.

– Зачем мне это нужно? – я не скрывала своего недовольства. – Я работаю, у меня дети, и куча маленьких бытовых дел. Мне некогда этим заниматься. Почему ты ко мне, собственно, обращаешься? Что нет других людей, которые бы ему помогли? Он что старик, инвалид или кто? Почему его нужно встречать с поезда?

– Если бы были другие, я бы тебя не просил, ты не подумала об этом? – Иван тоже не скрывал своего недовольства. – Ему не нужно светиться, а ты как раз такой человек, которого никто особенно не знает, простая домохозяйка… А парень этот немножко дикий, он большого города не знает, растеряется.

– Господи, божечки мои! Какая я тебе домохозяйка? Я работаю! Мне некогда, веришь? И кто этот тебе парень, что ты за него просишь?

Я задала последний вопрос, вспомнив, как Иван любил пустить пыль в глаза, что у него везде свои люди. Ага, теперь я и есть этот свой человек!

– Это знакомый одного моего хорошего… знакомого. Слушай, ну что тебе жалко что ли? Встретишь, довезешь там по одному адресу и всё.

– Это даже не седьмая вода на киселе! Бензин хотя бы он оплатит мне? – я уже сдалась, но не хотела этого показывать. Я сдалась, потому что не хотела разговаривать с Иваном больше ни одной минуты.

– Само собой, оплатит! О чем разговор! – Тут же бархатным тоном котейки заговорил Иван-Ваган.

Конечно, он был доволен, что теперь можно сказать кому-то (хотя вот ну какая разница объективно?), что у него даже в столице есть связи.

– Ну, а зачем этот парень из аула едет в Москву, не зная ни города, ни чёрта? – Спросила я зачем-то. Зачем мне эта информация? Я прикусила язык. Сейчас Иван начнёт из себя строить секретного агента.

– Тетка у него пропала, родственница, понимаешь? И вроде как в Москве её следы теряются. Поэтому он приезжает.

– А, ну понятно… Кому же искать, как ни ему, да ещё в Москве? Ну, естественно… – прогундосила я с сарказмом в голосе.

– Ты просто не знаешь, что такое семья и семейные отношения. – Отрезал Ваган и отключился. И ведь отключился быстрее с одной целью, чтобы я не успела вставить свои ценные пять копеек. Я и сама так делаю обычно, но в этот раз он меня опередил. Ну что же, хорошо, что заберу парня с вокзала. Заполню бак бензином хотя бы.

Иван хотя бы сказал, как парня-то зовут! И в ответ на мой безмолвный вопрос, Иван выслал мне и имя, и номер поезда, и куда везти. Это был завтрашний день. Заказов у меня сейчас не было. Могла себе позволить.

Поезд был вечерним. Вокзал Казанский. К слову, мой любимый. Точнее даже не любимый, просто родной. Я часто с него уезжала из Москвы и возвращалась. Знала его неплохо, но каждый раз удивлялась, когда он менял свой внешний облик.

Только снаружи под огромными крышами и перекрытиями его вид нельзя было ни с чем спутать. Исполинское строение рук человеческих и кусочек неба, лучики солнца, мечущиеся там и тут. А ещё мириады точек пыли на свету, которые рассматриваешь в ожидании поезда.

На следующий день я попросила Яну (ну а кого ещё?) присмотреть за девочками и отправилась вечером на вокзал. Возле него, что ожидаемо, было так людно, что я растерялась от суеты. Неслись с чемоданами, с сумками, с баулами совершенно очумелые гости столицы. Усталые встречающие тосковали возле табло. Нахальные работники вокзала самых разных мастей наблюдали за чужими маленькими трагедиями и уже не реагировали на это никак по причине нарастания брони цинизма.

Я поставила машину на стоянку, чертыхнувшись от её стоимости, потом долго и тщательно изучала табло, потом меня понесла ревущая толпа к перрону, куда прибывал поезд. На перроне было до странности много сотрудников полиции. Даже имелся полицейский с огромной овчаркой в железном наморднике. Что за чертовщина тут происходит?

Встречающие приглядывались к сотрудникам, которых я насчитала восемь человек. Лица у них были смурные. Мужчины за сорок лет, одна женщина и тот, что с собакой. Они рассредоточились возле предполагаемой остановки первого вагона, но явно были группой, объединённой общим делом и общей тёмно-синей формой: пиджаки, брюки, фуражки. Женщина тоже была в брюках, на боку у неё к ремню была пристегнута дубинка и коробочка, в которой я угадала рацию.

Когда поезд остановился, сотрудники полиции засуетились и рванули ко входу. Первый вагон долго не открывался, а ведь мой Курбан должен был выйти именно из него. В растерянности я наблюдала, как проводница полная, дородная женщина в сером костюме с юбкой вышла из вагона в одиночестве. Никто из пассажиров сзади не напирал на нее, как обычно это бывает. К концу поездки пассажиры успевают подрастерять благоговейный страх перед проводницей, поэтому на выходе из поезда особенно не церемонятся.

Краем глаза, я заметила, как из других вагонов высыпали люди и вместе со встречающими пошли по перрону под крышу вокзала. Они старательно обходили первый вагон, как будто в нём везли прокажённых, но при этом сворачивали шею, чтобы посмотреть, в чем дело, почему первый вагон спешно оградили желто-черными лентами.

Не сказать, чтобы я сильно волновалась от этих взглядов. Я даже немного злилась. Мне хотелось поскорее отвезти Курбана в Бибирево. Я плоховато знала тот район, но вроде бы рядом с метро был дом, где его собирались приютить дальние родственники. Мне смутно представлялось то место. Помню огромный торговый центр со стройматериалами. Через дорогу от него тенистая аллея с пятиэтажками. Я мысленно определила Курбана туда, но кто мог поручиться, что я не ошибаюсь. В общем, есть вероятность вихлять в поисках дома родственников Курбана, а он всё не выходил и не выходил из вагона. И никто не выходил, кроме той проводницы с вздыбленными сожжеными химией волосами.

Через несколько минут возле поезда осталась только группа полицейских и я. Оказывается, всех, кто ехал в этом первом вагоне, переместили в другие вагоны ещё за несколько километров до прибытия в Москву. И, оказывается, всё встречающие это знали, так как пассажиры им сообщили, что будут в других вагонах. И только мне никто не сообщил, что Курбана переместили. Потому что его никуда не перемещали. Это было совершенно без надобности. Более того, именно из-за Курбана переместили из вагона других пассажиров. Но об этом я узнала позже, а пока женщина в полицейской форме направлялась ко мне в то время, как её коллеги зашли внутрь вагона. При этом бортпроводница ужасно не хотела входить обратно туда, откуда недавно вышла. На ней прямо лица не было и судя по её поведению, она была близка к истерике.

– Ну что вы без меня не справитесь? В самом-то деле? Я и так с ним еду всё утро и весь день, побойтесь Бога! Мне не доплачивают за это! Ааа! – Женщина чуть не плакала, но потом все-таки пошла.

Смутные сомнения стали закрадываться в мою голову. Если бы что-то случилось из серии “можно починить, подклеить и все будет, как раньше”, то сюда бы прибыли не полицейские, а фельдшера скорой помощи. Значит, то, на что пошли смотреть сотрудники, уже не поправить. А что это может быть иное как не сама смерть! По спине у меня пробежал холодок, ещё в унисон моим мыслям раздался заунывный сигнал отбывающего с другого пути состава.

Полицейская посмотрела на меня, делая мгновенный рентген моей жизни, и спросила:

– Кого встречаем?

– Эээ, Курбана.

– Фамилию не знаете?

– Эээ, нет. Я его, вообще, не знаю. – Я внутренне напряглась. Всем известно, чем может закончиться вполне мирная беседа с полицейским.

– Не знаете и встречаете? – без удивления спросила полицейская. – А опознать его сможете?

– Опознать? – во рту вдруг словно сахарная вата очутилась, которая мешала говорить.

– Да. – Просто сказала женщина.

Такой разговор у нас затянулся почти на полчаса. Полицейская записывала мои контакты, контакты моего бывшего супруга, место наших с ним работ, телефоны, адреса, причину того, что именно я встречаю Курбана. Я даже почувствовала раздражение, когда женщина по второму кругу принялась выяснять всё то, что я до этого ей поведала.

– Да, не знаю я, почему именно меня Иван попросил! А кого же ещё ему просить, как не бывшую супругу? Господи…

Тут я заметила, как в вагон зашли фельдшера в красных куртках с белыми нашивками. Я себя так плохо чувствовала от усталости и тревоги, что была бы не против, если бы меня они отсюда забрали бы. Но похоже в вагоне у них был пациент поважнее.

Через некоторое время, пока я обьясняла в сотый раз про какую-то мифическую тётю Курбана, которую он приехал разыскивать, фельдшера вынесли на носилках тело человека. Я охнула. Тело было полностью накрыто. Сомнений уже не было совсем: человек мёртв. Естественно, что бортпроводница не хотела заходить в вагон. Я бы тоже на её месте не захотела бы. Тем более, что ей пришлось ехать полдня в вагоне с ним одним.

После такого уволишься и с железной дороги и из бортпроводниц. Но эта женщина после выноса тела приободрилась, взбила свою причёску руками ещё выше и затараторила по рации что-то о том, что вагон теперь свободен, пригоден для уборки и готов к перемещению на другой путь. А я подумала, что проводница, наверняка, многого повидала на своей работе, и одним трупом больше, одним меньше – погоды не меняет.

Везде, где есть работа с людьми, у сотрудников вырабатывается иммунитет к подобным событиям, иначе быстро выгоришь или сойдёшь с ума. Я порадовалась за проводницу в то время, как моя собственная судьба показалась мне незавидной. Похоже, меня не собирались отпускать.

– Послушайте, но мне домой надо, у меня дети. Я совершенно посторонний человек для Курбана. Ведь это он там лежит? – Я махнула рукой в сторону носилок, которые положили на заплеванный асфальт.

Полицейская без тени жалости в голосе и в лице тем не менее отошла от меня и посовещалась с коллегами ровно полминуты.

– Хорошо, можете идти, но завтра вызовем вас в любом случае. Из города не выезжать. – Она отвернулась от меня.

Началась какая-то суета с перемещением тела. Все переговаривались на повышенных тонах. То ли «труповозка» не приехала, то ли ещё что-то. Я быстро ретировалась и затерялась в толпе. Спустилась в переход, потом поднялась и очутилась у своей машины. Я села за руль и опустила голову на него. Прошло каких-то два часа, а моя жизнь, скорее всего уже не будет прежней. Не знаю, почему я ощущала это каждой клеточкой своего тела, каждой извилиной своего мозга. Кто мне этот Курбан? Я и не видела его ни живым, ни мёртвым. Но предчувствие безвозвратной потери своей прежней жизни я ощущала очень остро.

Я вырулила со стоянки и направилась к дорожной развязке. Следовало бы позвонить Ивану и сообщить ему о смерти Курбана, но мне пока не хотелось. Я ехала по дороге и всё тянула, тянула с мыслями, пока на светофоре не развернулась и не поехала в Бибирево. Мне хотелось первой сообщить родственникам о Курбане. Пусть не ждут его. Я ехала и думала о том, что полицейские дали маху и даже не спросили меня, куда я должна была отвезти погибшего. Видимо, подразумевалось, что я должна была Курбана приютить у себя, что категорически не соответствовало истине. Получается, что адрес в Бибирево известен только мне. Я и ехала по этому адресу.

Навигатор вёл меня беспрекословно, чётко, не обращая внимания на мой полный душевный раздрай. Совсем не понимала я, зачем туда еду. Иногда делаешь что-то: какие-то мелочи или даже дела поважнее и, хоть убей, не знаешь почему. Может, мне в сердце отдалась фраза Ивана о том, что я не знаю ничего о семье и семейных отношениях. Может, меня задело за живое то, что молодой парень Курбан, которому едва исполнилось двадцать лет, поехал разыскивать свою тётку в Москву, совсем не зная города.

Как бы там ни было, я подъехала к одному из выходов метро, немного повиляла между пятиэтажками и упёрлась в нужный мне дом. На подъезде висел домофон, я набрала номер квартиры, прослушала гудки. Никто не открыл. Я не сдавалась. Так далеко ехала и уйду? Набрала снова. Раздался хриплый голос глубоко пожилого человека. Меня не хотели впускать. Никакого Курбана не знали! Серьезно? Я перепроверила адрес. Снова позвонила. Снова выясняла. И на третьей моей попытке старуха просто перестала снимать трубку домофона. Я постояла возле подъезда. Кто-то вышел, и я вздрогнула от неожиданности. Спрашивать о мёртвом Курбане у девушки, которая выгуливала микроскопическую собачонку, было по меньшей мере глупо.

Я вернулась в машину и заставила себя набрать номер Ивана. Лишний раз беседовать с ним мне не хотелось никогда, но выхода не было.

– Алло? – Гнусаво и неприветливо откликнулся отец моих детей.

– Я не встретила Курбана. Вернее встретила, но… – Начала я рассказывать, но по обыкновению Иван не дал мне до конца ничего объяснить.

Его всегда подстегивала суетная деловитость. А он подстегивал поэтому других, не всех, конечно, но тех, кого считал ниже по рангу. Видимо, я так и не возвысилась в его глазах после развода.

– Почему не встретила? Его же ждут!

– Кто же, если не секрет?

– Я же дал тебе адрес в Бибирево! Ну что ты в самом деле? – Иван даже не пытался скрыть недовольство мною.

– Его никто не ждёт в Бибирево! Я стою возле дома, и мне никто не собирается открывать. Хотя я очень настойчива! Его просто не знают в этой квартире. Ясно тебе? Ты мне дал какой-то левый адрес!

– А что, вообще, говорят?

– Ничего не говорят! – Разозлилась я. – Умер твой Курбан!

– Не мой он совсем! Я его даже и не видел никогда. С чего ты взяла? То есть как умер? Что с ним хоть?

– Господи, ты снова берешься помогать чужими руками, не зная ничего! Лишь бы пыль в глаза пустить! Это мутная история! Парень умер ещё в поезде. Я тоже его не видела. Родственникам даже сообщить не могу, так как ты мне адрес не тот дал!

– Постой, постой! Сами они всё узнают. Не лезь, куда не просят! Полиция разберётся. Кстати, от чего он умер? Борьбой парень занимался, крепкий. Ничего не понимаю…

– Так, ты мне скажи, знаешь ты его родственников в Дагестане?

– Нет. Откуда? – ответил Иван.

– Кто тебя попросил его встретить на вокзале? – я злилась.

– Говорю же: просто знакомый. Вообще, я не при делах. Мне идти нужно. Работать!

– Постой! Дай хотя бы телефон того знакомого, кто попросил тебя!

– Да нету у меня никакого телефона! В Хасавюрт уехал он. Оставь меня! Как дочки мои?

– Да иди ты уже! – Я нажала отбой.

Тревожные мысли лезли мне в голову. Я просто не понимала, что я делаю в темное время суток в машине в Бибирево. Надо ехать домой. Странно, что Яна ещё мне не позвонила и не устроила взбучку.

Вокруг почти никого не было. Редкие прохожие брели к метро. Фонари горели как-то нечетко, словно им не хватало электричества, чтобы разгореться, как следует. А мне не хватало понимания, что случилось с Курбаном. Почему молодой парень, который занимается борьбой, вдруг скончался в поезде, не доехал до Москвы, не нашёл потерявшуюся тётку. Жалко было мне его. И его тётку. Хотя я их не знала и никогда не видела.

Вдруг представились мне два совершенно неадекватных для большого города персонажа: молодой парень и пожилая женщина. Тут же подумалось, что они очень бедные, голодные с тяжёлыми чемоданами бредут по шумным проспектам и не знают, к кому обратиться за помощью.

Я встряхнула головой, потерла веки и взялась за руль. Домой! Утро вечера мудренее. Завтра в полиции попробую выяснить, что стряслось с Курбаном.

До дома добралась быстро. Дороги были свободные, на светофоре стояла я одна в кои-то веки. Только иногда меня нагонял тёмный квадратный джип, и я даже подумала, что он меня преследует. Но потом вспомнила, что я ничем не могу привлечь слежку, точнее никому и в голову не пришло бы преследовать меня, и успокоилась. Но джип ехал за мной неустанно. Видимо, владелец жил в моём районе. За тёмными стёклами не было видно даже очертания фигуры. Зато я в своей освещённой машине как на ладони. Из-за этого я со сих пор, уже имея стаж вождения в десять лет, чувствую себя не очень ловко. Но я привыкла к этому чувству и воспринимала его как необходимое зло, зато плюсов у автомобиля для меня гораздо больше.

Сама моя работа предполагает вождение, так что ценим то, что имеем…

Дома было тихо. На кухне горело освещение над плитой и лежала записка, где Яна отчиталась, чем кормила Инну и Нину, как они себя вели и во сколько легли спать. Сдал, принял.

Я заглянула в холодильник, увидела одинокий кочан капусты, отщипнула лист, подошла к раковине и максимально тихо включила воду, чтобы помыть его. Но тут же послышались шаги в детской, на кухню просочилась худенькая тень. Нина или Инна? Конечно, Нина. Она более спокойная, уравновешенная и вместе с тем любопытная донельзя.

– Чего не спишь, не оборачиваясь, и не сомневаясь, что это Нина, спросила я.

– Ресницы забыла помазать, мам. А ты чего так поздно? Тётя Яна на тебя сердилась. – Сказала Нина.

– Прямо сердилась?

– Ну не прямо, но недовольно корчилась, когда я спрашивала, где ты. Так где ты была? Снова влюблённых фотографировала?

Я стала хрустеть капустным листом с самым серьёзным видом, но понимала, что хрустом не отделаюсь. Мой ребёнок обожает страшные истории, и почему бы его не порадовать. Я вкратце рассказала, что стряслось. Нина старательно мазала мазью свои реснички из злополучной банки. Ресницы у неё стали густыми, словно приклеенные. На тонком лице подростка это выглядело почти мистично.

– Ух ты! Ты завтра в полиции спроси, как его убили! – восхитилась Нина.

– Я разве сказала, что его убили? – как можно строже спросила я дочь.

– Ну ты же удивилась, отчего может умереть парень молоденький и крепкий? Тебе же не понятно, почему оцепили вагон и велели завтра прийти в полицию? Вот отсюда этот и вывод. Его убили! Спорим? На что? – Нина загорелась азартом, который плохо сочетался с теменью за окном, домашней обстановкой на улице, моим капустным листом и главное, её нежным возрастом.

– Нехорошо о таком спорить, Нина. Пойдём спать, подруга…

Нина послушно поковыляла в своих мохнатых тапочках в спальню. Я же отправилась в душ. Желание полежать в горячей воде не отпускало меня всю неделю, но пора было уже спать, так что я ограничилась потоком воды, стекающим на моё бренное тело. Что же будет завтра? Что будет?

Утро запустило мне в комнату солнечный свет. Я поморгала, осмотрела потолок, люстру, потом вспомнила вчерашний день и стала собираться. На экране мобильного была парочка не отвеченных вызовов. К этому я уже привыкла. Либо клиент, который хотел бы подкараулить своего благоверного, либо телефонные мошенники.

Я заглянула в комнату к детям. Девчонки спали без задних ног, хотя было уже начало десятого. Это вовсе и не новость. Бывало, что они спали и до трёх часов дня. Ресницы Нины отбрасывали на подушку тень. Я уже предчувствовала, что Инна скоро потребует такую же мазь себе. Яна вроде тоже собиралась мазать ею корни своих волос. Надо бы к этой бабуське как-нибудь съездить и мне. Но сначала в полицию!

Через час я стояла перед полицейским участком. Особенной суеты не наблюдалось. Люди в форме заходили и выходили без спешки. Люди в гражданском, так же, как и я опасливо оглядывались, и шли как бычки на заклание. А что делать?

Между тем, погода была ясная, жара потихоньку подступала, и я знала, что, когда сяду в машину, чтобы обратно ехать, машина нагреется зверски.

Птички прекратили чирикать и скрылись куда-то в одно известное им место, где бы они могли спокойно дождаться прохлады. Я, к сожалению, не птичка, и скрыться мне некуда, да и не по чину. Поэтому я, подняв голову, захожу внутрь. Со всех сторон меня охватывает затхлая прохлада, идущая сверху от кондиционера гигантских размеров. Я даже поежилась.

В окне с решёткой старенький сотрудник велел мне идти к пятому кабинету, что я и сделала. Почему-то я думала, что в кабинете будет хоть кто-то из вчерашних сотрудников, что вчера деловито сновали по Казанскому вокзалу, но в кабинете сидел совершенно незнакомый человек. Это был крупный мужчина с глазами немного на выкате, с большим лицом, выражение которого было бесстрастным и строгим.

– Прошу садиться, Венера Андреевна! – мужчина приподнял руку и указал мне на стул по другую сторону стола, за которым он возвышался.

Я вздрогнула, услышав своё полное имя. Янка меня “Веней” обычно кличет, дети “мамой”, поэтому я отвыкаю от официального звучания имени и отчества.

– Как близко вы знакомы с Курбаном? – приступил хозяин кабинета к беседе.

Я всплеснула руками.

– Божечки-кошечки, я его и не видела никогда ни живым ни мёртвым! Он умер ведь? А почему?

– Так! Поменьше эмоций! – мужчина едва не хлопнул по столу. Такое у него было намерение, я думаю. – Кто вам велел встретить Курбана на вокзале? И куда вы его должны были доставить?

– Велел муж. Доставить в Бибирево. – Чётко ответила я, подчинившись.

– По какому адресу? Почему вчера вы не сообщили об этом?

– Потому что меня не спросили.

Мужчина при мне начал звонить. Я глядела во все глаза на бумаги, разложенные у него под руками. Ничего непонятно. Слова вверх ногами. Как ни силилась, ничего не разобрала. Как же мне узнать, от чего умер Курбан?

– Сгоняй в Бибирево! Ещё вчера это нужно было сделать! Олухи!

Мужчина продиктовал адрес. А я молчала. Пусть съездят. В конце концов, может, мне не открыли дверь, а им откроют. Всё выяснится.

– Простите, ради Бога, но что же случилось с парнем? – я смотрела на мужчину с заискивающим выражением лица.

– Вам зачем эта информация? Любопытство до добра не доведёт.

– Ну, а вдруг я смогу вам чем-то помочь? – Ляпнула я.

Хозяин кабинета усмехнулся, и в лице его появилось, наконец, что-то человеческое. Даже глаза будто перестали быть строгими.

– Чем же вы, драгоценная моя, можете помочь полиции? – Иронически спросил мужчина.

– Ну, я своего рода и сама занимаюсь оперативно-розыскной деятельностью. Частным образом.

– Ого? Как это? – Мужчина взглянул на часы, висящие на стене, как бы размышляя, есть ли у него минутка на разговор с городской сумасшедшей.

– Я фотографирую неверных супругов. Выслеживаю их, ожидаю для того, чтобы сделать хороший кадр.

– Боже мой, и такие дела у нас творятся, оказывается… – Протянул мужчина.

– А то! Так скажите мне, отчего мог умереть парень, который занимается борьбой?

– Так вы мне скажите, коллега!

– А вы кивните мне или моргните, если я правильный вариант скажу!

Мужчина моргнул. Что же, я всегда готова предоставить самые невероятные гипотезы.

– Зарезали в драке?

Мужчина не моргал.

– Плохо с сердцем?

Мужчина не моргал, смотрел прямо перед собой, безмолвно играл в мою игру. Но я боялась, что игра в любой момент прекратится, и я не успею назвать правильный ответ. Я зажмурилась. Думай, думай!

– Его что задушили что ли? Борца? Голыми руками?

И мужчина вдруг моргнул. Угадала? Или устал не моргать, глаза заслезились? Мужчина снова смотрел на меня.

– Но голыми руками такого крепыша навряд ли возьмёшь… Шума было бы. Если убивать, то наверняка, конечно. Но раз вы говорите, что задушили, то… Опоили для начала, а потом подушкой? Так было дело?

От моей наглости хозяин кабинета вдруг начал моргать, как заведённый.

– Минутку, я вам ничего не говорил! Не выдумывайте! Я не имею права даже намекать вам на что-то. Вы выуживаете информацию, как… как змея какая-то! – мужчина глубоко вздохнул, чтобы успокоиться. – Если больше ничего сообщить не можете, я вас не держу.

– А что вас ещё интересует? Я его не знала. Супруг мой бывший тоже его не знал. Все дорожки ведут туда, откуда он приехал. В Дагестан. Будете связываться с местными?

– Придётся… – Мужчина не выразил радости, и я знала, почему. Большего расслабления при исполнении своих служебных обязанностей среди чиновников я не встречала нигде, только в Дагестане такое и увидишь. Вежливые улыбки моментально сменялись хриплыми ругательствами, если что-то не устраивало. Восточные хитрости, завуалированная ложь, деланное беспокойство: я всё это прочувствовала на своей шкуре, когда жила там.

С местными в Дагестане дружить можно, но ты никогда не будешь знать, что на самом деле они о тебе думают. И это сильно напрягает. Они у себя там хозяева, и всякий раз ты получаешь щелчком по росту, когда пытаешься разобраться, что к чему. У них свой уклад, свои понятия, влияние Востока чувствуется за версту. И совсем не удивительно, когда молодёжь искренне разделяет чужаков и местных по одним ведомым им критериям.

Может, там что-то изменилось с тех пор, как я там была последний раз? Десять лет, как я сбежала оттуда с девочками под мышкой. Я бежала не из региона, но от супруга, и всё же.

Когда Инна и Нина возвращались от отца с каникул, проведённых на море, я пару дней не узнавала их. Что-то неуловимо в них менялось, они становились какими-то маленькими скрытными врушками.

Я посмотрела на хмурое лицо Алексея Васильевича, а именно так звали хозяина кабинета, в котором я провела половину утра.

– В Дагестане вам нужен свой человек, и этим человеком могу быть я…

Господи, неужели, я это сказала? Меня никто не тянул за язык! Меня никто не просил, и никому не могло бы прийти в голову такое просить, тем более Алексею Васильевичу. Но я произнесла эти слова, роковые, можно сказать, слова и глядела на реакцию.

– Не понял? Свой человек? О чем вы, Венера Андреевна? Наверное, пора вам уходить. С вами свяжемся, если что-то нужно будет ещё прояснить.

Я почувствовала себя обиженной, как будто меня отвергли. Но с другой стороны, я не собиралась ни в какой Дагестан. Зачем мне это? Разберутся без меня, что произошло с убитым, с задушенным пацаном.

Я встала с неудобного стула и покинула кабинет. На улице уже разгорелось солнце, слепило глаза. Люди метались в поисках тенька, при этом стараясь не сильно отклоняться от маршрута, которым они шли. А я прямиком направилась к своей машине, нагретой совсем не нежными лучами солнца. В салоне был ад, темное сиденье нагрелось. Я еле села и поскорее включила кондиционер, вырулила с солнечного места, помчалась домой. Впрочем, это просто слова. Я никогда не мчусь и вожу исключительно медленно, иногда мне даже сигналят не в меру ретивые автовладельцы. Я не обращала на них внимания. Тише едешь, дальше будешь.

Терпение. Это главное. Удача приходит к тем, кто умеет ждать. К тем, кто несмотря на видимое отсутствие продвижения, продолжает копошиться, уже, особенно и не верит, в успех, но не останавливается. Так же и я.

Например, у меня сегодня по плану очередная засада возле места встреч злостной изменщицы с кавалером. Этот заказ был последним, который я запланировала на это лето. За него много заплатили, а я не собиралась перерабатывать. Всех денег не заработаешь. Меньше работаешь, больше отдыхаешь – это про меня. Предпочитаю сделать много и сразу, а потом почивать на лаврах, тратить, путешествовать. Может, и вправду съездить на Каспийское море? Ну и что, что там живёт Иван? Я что не могу поехать никуда теперь, если там живёт, жил или будет жить Иван?

Через пару часов я сидела в засаде, ожидая темноволосую ухоженную женщину. Я хорошо изучила её внешность и уже не смогла бы не узнать её. Иногда мои подопечные в целях конспирации меняли свой облик, но это было очень непрофессионально, что не удивительно, конечно, поэтому я внутренне хохотала над их потугами не походить на самих себя. Походку поменять крайне сложно, поворот головы, движение рук и прочее. А надвинутая кепка на глаза или волосы, убранные в хвост, меня-то в заблуждение не введут. Это точно!

Как-то одна женщина, за которой я следила по поручению её мужа, решилась надеть парик. Зрелище было поистине удручающим. Надеюсь, она этим своим поступком отпугнула своего любовника, и сохранила семью.

Через некоторое время, достаточное для появления моего нетерпения, появилась жена моего заказчика. Даже если бы её никто и ни в чем никогда не подозревал, её нынешнее поведение заставило бы начать это делать. Женщина постоянно оглядывалась, старалась держаться незаметной, что при её высоком росте было невозможно. Как только она подошла к уличному кафе, из припаркованной машины выскочил мужчина, молодой и резвый. Женщина тут же изменила вектор своего движения и приблизилась к автомобилю. Мужчина распахнул перед нею дверцу пассажирского сидения. В считанные секунды оба исчезли в салоне, машина завелась и умчалась.

Я уже преследовала автомобиль с изменщиками, но не любила я это дело. Это не только двойная оплата, но и двойная нагрузка на зрение, на внимание, на реакцию. Что ж я быстренько сориентировалась, и вот уже плотно вишу у них на хвосте. Они вправо – я вправо, они влево – я туда же, они застряли на светофоре, ну и я – за ними.

Раз так всё конспиративно, значит, женщина знает, что за ней следят. Машина, за которой я ехала, вдруг сделала резкий поворот, даже шины взвизгнули, и свернула к детскому саду. И мне пришлось сделать тоже самое. Я выдала себя! Возле садика не было машин, и, если мне срочно не изобразить в салоне маленького ребёнка, женщина твёрдо будет знать, что я слежу за ней. Вот только бы мне вывести кого-то за ручку из салона и повести его в садик, тогда бы я могла оправдаться. А так нет!

Я сидела в машине словно нашкодивший котёнок и ожидала приговора. То, что он будет, сомнения нет. Ведь у женщины нет детей, нет племянников, нет детей подруги. Ей незачем подъезжать к детскому саду. Я хорошо изучила её. И мне незачем подъезжать к детскому саду.

Дверь автомобиля распахнулась и вышла оттуда черноволосая женщина. Она направилась ко мне походкой победителя, а я была готова провалиться сквозь землю. Женщина деликатно постучала пальчиками мне в окошко, и я была вынуждена спустить окно.

– Здравствуйте! – хрипловато и насмешливо сказала женщина.

– Здравствуйте. – Как можно дружелюбнее ответила я.

У женщины глаза были почти чёрные. Как будто она вставила в глаза эти новомодные линзы без белка. Выглядело это очень нездорово, хотелось вытащить эти плёнки из глаз ногтем. Кстати, и ногти у женщины были чёрные и длинные. Как на похороны, а не на свидание с любовником она собиралась.

– Вам не стыдно работать на моего мужа? Ведь он очень нехороший человек, и вы не отмоетесь даже после одного разговора с ним! Он не человек, он сущий дьявол!

Я вспомнила своего заказчика. Да нормальный, он, вроде был. Сухонький, маленький, безэмоциональный. Он выглядел так словно измена супруги подкосила его, едва не убила. Я без всякой задней мысли взялась за заказ. Он был выгодным для меня.

– Почему вы так говорите? Я понимаю, что супруг вам надоел и всё такое, но зачем вы мне это говорите, это ваши личные дела, моё дело запечатлеть факт измены и предоставить фотографии. Всё. Не больше и не меньше. Работа у меня такая. – Я подняла голову, чтобы видеть её страшные глаза.

На фоне вечернего темнеющего неба белела светлая кожа женщины, отороченная чёрным неживым париком. Вблизи я разглядела, что это был именно он, а не настоящие волосы. Женщина вдруг поднесла руки к нему и стала колдовать над заколочками, невидимками и креплениями. Когда она закончила свои манипуляции, то одной рукой схватилась за макушку и сорвала с себя парик. Обнажённый голый череп засверкал под уличными фонарями, включёнными как по команде в каком-то сюрреалистическом спектакле.

– Вот что со мной сделал он! Ваш заказчик! У меня рак! Я скоро умру! А он всё никак не уймется! Всё никак не оставит меня в покое! Я даже ни разу не изменяла ему! Мне не нужно, да и нет сил уже давно. Всё выпил он, всю мою жизнь! Вы не первая, кто следит за мной на его деньги. Не первая! – Женщина глотала слезы, бегущие по её бледным, бескровным щекам. – Вам нечего фотографировать? Езжайте домой. У вас же есть семья? Нормальная! Где друг другу доверяют, заботятся и так далее, как там в счастливых семьях бывает. У вас же есть дети? Езжайте домой.