Этюды о кулюторных людях и нелюдях

Disclaimer

Данная книга предназначена только для развлечения и не преследует никаких других целей. Автор осуждает изврат, насилие и прочие формы нетрадиционного, аморального и деструктивного поведения. Он не ставил перед собой цели оскорбить чьи-то чувства, как-то задеть, уязвить или унизить читателя. Если вы поняли авторский замысел иначе, вы поняли его неправильно. Книга ничего не утверждает, никого ни к чему не призывает, никому ничего не навязывает и ничего не пропагандирует. Все описанные в ней лица, события и явления вымышлены и могут не соответствовать действительности. Любые совпадения случайны и произошли не по вине автора. Описанные персонажи – живые люди со своими идеями, взглядами, убеждениями, предубеждениями и патологиями, которые автор не обязательно должен разделять. Герои излагают исключительно свои собственные мысли и демонстрируют присущее только им поведение. Авторская точка зрения, его вкусы, привычки, пристрастия и мнения тут совершенно не при чём. Продолжив читать, вы автоматически принимаете условия и соглашаетесь с предупреждением. Возрастной рейтинг 18+. Ханжам, излишне впечатлительным натурам и лицам с неустойчивой психикой читать ни в коем случае не рекомендуется.

Главное – не рассказ, а рассказчик.

Тезис Стивена Кинга.

Главное – не РАССКАЗЧИК, а РАССКАЗ!

Антитеза Э.Дросселя.

Ужасная святочная история

Когда маленькие, доверчивые дети в зарубежных странах получают рождественские подарки, они верят в сказку, верят в то, что подарки принёс Санта. Прилетел по воздуху в санях с упряжкой из девяти оленей, пролез с мешком в дымоход и положил подарки под ёлку или сунул в чулок. Впоследствии дети взрослеют и с оторопью узнают, что никакого Санты на самом деле нет, его выдумали взрослые и они же покупали подарки, клали их под ёлку и совали в чулок. По сути родители бессовестно обманывают своих чад на протяжении всего детства.

Как же так получилось? Почему в западной части мира взрослые, вопреки декларируемым христианским добродетелям, становятся лжецами и врут собственным детям? Зачем они выдумали какого-то Санту, зачем травмируют детскую психику?

Истина, как всегда, лежит посередине. Санта, к счастью, не вымысел, он действительно существует (или существовал – так будет правильнее), но подарки детям приносит не он, их и впрямь покупают родители. Впрочем, так было не всегда. Когда-то Санта взаправду летал по небу в санях с оленьей упряжкой, протискивался с мешком в дымоходы и оставлял подарки под ёлкой или совал в чулок. И всё это в атмосфере праздника, волшебства и веселья…

Но потом вдруг что-то случилось и Санты не стало. Однажды он просто исчез, пропал, испарился. Потому-то, чтобы не растерять дух Рождества и не лишиться светлого праздника, взрослые вынужденно пошли на обман. Они скрыли от детей отсутствие Санты, поддерживая ложь столько, сколько получится. В этом не было злого умысла – ведь родители всегда стараются действовать из лучших побуждений в интересах детей (невзирая на то, к каким результатам это зачастую приводит).

Нижеследующий рассказ срывает покровы с тайны, что же на самом деле случилось с Сантой. Забегая вперёд, спешим всех заверить: Санта жив (хоть и не совсем здоров), он не умер – ведь он бессмертен и не может умереть ни при каких обстоятельствах. В данный момент он пребывает где-то на территории Америки, только неясно, где именно. Никто не знает, как сейчас выглядит Санта и во что он одет, следовательно, нет никакой возможности его опознать. Мы вполне допускаем, что кто-то из вас каждый день проходит мимо бомжа на помойке, а это и есть Санта.

Как до такого дошло – вся правда в нашем рассказе…

Маленькие дети верят: если весь год вести себя хорошо, а потом написать письмо Санте в далёкую Лапландию, тот непременно исполнит на Рождество самые заветные желания. Целый год в полярной мастерской Санты трудятся сказочные эльфы под чутким руководством старейшины Хамфри – производят всевозможные игрушки для прилежных, послушных детей и набивают ими мешок. Мешок Санты, судя по всему, бездонный – сколько игрушек в него ни положи, доверху всё равно не наполнишь. Сверхвместимость обеспечивается волшебством Санты, оно же позволяет ему летать по воздуху и пролезать в узкие дымоходы.

В канун Рождества Санта впрягает в сани девятерых оленей, хватает свой мешок и мчится к хорошеньким детишкам, чей список помнит наизусть – память Санты столь же бездонна, как и вместилище подарков. Нехорошеньким деткам, само собой, никаких подарков не достаётся. Волшебству подвластно даже время, так что за одну-единственную ночь Санте удаётся окучить всех-всех-всех детей в тех регионах Земли, где верят в дух Рождества.

Так было и в ту роковую ночь, которая оказалась последней с участием Санты. Началось всё как обычно. Дух Рождества витал в воздухе, упряжка неслась по небу, олени резво перебирали копытами, их бубенцы весело звенели.

Во внушительном списке хорошеньких христианских деток первыми шли, разумеется, дети WASP (белых англо-саксонских протестантов) – потому что Америка у боженьки на особом счету, это всем известно. Так что прямо из Лапландии Санта перенёсся в Америку, к тихому ночному пригороду с уютными и нарядными домиками в гирляндах и праздничной иллюминации.

Упряжка приземлилась на крышу одного из таких домов. Санта выбрался из саней, взвалил мешок на спину и приготовился нырнуть в дымоход. Внезапно из-за трубы выскочила тёмная фигура.

– Выруби белого! – гаркнула она и изо всех сил огрела Санту по голове бейсбольной битой.

Толстая красная шапка смягчила удар и всё же Санта потерял равновесие, выронил мешок, кубарем скатился с крыши и провалился в сугроб. Чьи-то руки выудили его из снега, грубо поволокли, не дав опомниться, и швырнули в фургон. Машина стремительно сорвалась с места.

Несколько минут ушло у Санты на то, чтобы кое-как сфокусировать зрение и рассмотреть своих похитителей. К этому времени фургон приехал на какой-то пустырь, где стояло несколько ржавых бочек с горящим огнём. Возле бочек грелись индифферентные ко всему окружающему бомжи. Над пустырём нависала эстакада с автострадой. Санту вытолкнули наружу и в свете огней он наконец понял, почему похитители казались ему тёмными – это были негры, афроамериканцы, в мешковатых рэперских штанах и куртках.

Без лишних слов хулиганы сорвали с Санты верхнюю одежду и обувь, оставив в одном белье и старомодных полосатых чулках. Другие гопники подтащили ведро со смолой и облили Санту с головы до ног, после чего вываляли в перьях.

– Йоу, йоу, йоу! – воскликнул один из них, кружась вокруг Санты развязной ниггерской походкой с характерными ужимками и жестикуляцией. – Старикан по телефону не наврал, когда сказал, что ты нарисуешься у той хаты, бро. Чё-как, ёпта? Извиняй, что с ходу вломил тебе по кумполу, просто у ниггеров есть к тебе вопросы и желательно, чтоб ты не рыпался. Усёк, бро? Заорёшь, начнёшь брыкаться и мы живо засадим тебе перо под рёбра, выпотрошим как белую хрюшку!

Посмеиваясь, чёрная братва окружила Санту. У одних в руках были ножи, у других стволы, у третьих бейсбольные биты. Санта испуганно таращился на похитителей и не понимал, что происходит. В смоле и перьях он был похож на чучело, а не на Санту.

– Добрый человек озвучил нам кой-какую статистику насчёт тебя, бро, – продолжал разговорчивый негр, – в плане того, кому ты завозишь подарки в первую очередь, а кому шиш с маслом. И вот что странно, бро. Почему-то вся твоя грёбаная VIP-клиентура – сплошь белые мажоры из чистеньких пригородов и нет ни одного, ни одного, мать твою, ниггера из трущоб. WTF, бро?

С непривычки Санта ошибочно решил, что темнокожая братва ведёт с ним разумный диалог. Не обращая внимания на пробиравший до костей холод и шишку на голове, Санта постарался отвечать разумно и рассудительно.

– Прежде всего, я – Санта, я приношу детям подарки и дух рождественского праздника. Послушные и прилежные дети всегда отличаются хорошим поведением и не ведут криминальный образ жизни. Они-то и заслуживают моих подарков. Разве я виноват, что такие дети растут в добропорядочных или, как вы выразились, в «мажорских» семьях, которые проживают в чистых и уютных домиках, а не в грязных трущобах? Кроме того, обычно я попадаю в дом через печной или каминный дымоход. Разве я виноват, что таковые есть лишь в загородных коттеджах и почти не встречаются в вонючих трущобных многоэтажках? Давайте на миг представим, что я всё-таки явлюсь в трущобы. Через что я попаду в ваши грязные, неухоженные квартиры? Кто там заслуживает подарков – обдолбанная уличная шпана? Толкачи? Сутенёры? Проститутки? Чёрные, латиносы, азиаты – будущие наркоманы, грабители, растлители, насильники и убийцы…

– Заткни свою белую расистскую пасть! – не дал ему договорить чёрный здоровяк и резко ударил кулаком в лицо. – Ах ты, сучара, грязная расистская свинья! Гаси его! Гаси вонючего белого расиста!

Негры толпой набросились на Санту и принялись остервенело гасить его руками, ногами и бейсбольными битами.

– Хорош! Хорош! Всё, хватит с него! – крикнул здоровяк через какое-то время. – Сваливаем!

Негры запрыгнули в фургон и резво укатили, напоследок обхаркав и обоссав Санту.

Лёжа на пустыре, среди ржавых бочек и индифферентных бомжей, Санта глухо постанывал от боли. Из случившегося можно было извлечь один полезный урок: чёрная братва не ведёт разумных и рассудительных диалогов.

«Несчастные, невежественные дети улиц, – добродушно думал Санта о своих похитителях, с трудом поднимаясь на ноги. – Нельзя держать на них зла. Будем считать произошедшее случайным и досадным недоразумением. Праздник должен продолжаться. Мне предстоит развезти ещё много подарков…»

Он попытался соскрести с себя смолу и перья, но те засохли и приклеились к белью и чулкам намертво. Впрочем, в смоле и перьях было тепло. Санта тяжело вздохнул и справедливо решил, что дети всё равно спят, а значит не увидят его в непрезентабельном виде. Прихрамывая и держась за поясницу, Санта свистнул и к нему тотчас примчалась оленья упряжка. К великой радости, чёрная братва не позарилась на мешок с подарками или же впопыхах о нём забыла.

Санта с кряхтением забрался в сани, вернулся к дому, оставил подарки и полетел дальше. Следующий ребёнок из списка жил в точно таком же пригороде. Наученный горьким опытом, Санта заставил оленей облететь вокруг дома, чтобы убедиться, что на крыше никто не прячется. Только после этого упряжка зависла над дымоходом.

Спустившись в гостиную, Санта на всякий случай прикрыл голову руками, но никто на него не набросился и ничем не огрел. Он торопливо разложил игрушки под ёлкой и полез обратно в камин. В этот момент к нему из-за дивана метнулась тень и прижала к шее электрошокер. Санта дёрнулся и провалился в небытие, а очнулся уже в гараже, крепко привязанным к стулу. Его рот был заткнут тряпкой.

В гараже почему-то отсутствовала обязательная для среднего класса машина. Скорее всего семья владельцев дома на праздники куда-то уехала. Вместо машины присутствовали четверо подростков: крепкая рослая девчонка с армейской стрижкой, маленькая худенькая анорексичка с тёмными кругами вокруг глаз, такой же худосочный и дёрганый паренёк с глазами навыкате и скромный тихоня-ботан в очках. Подростки недобро глазели на Санту.

Под потолком горела тусклая 40-ваттная лампочка. Короткостриженная девица потыкала в чёрного от смолы Санту мыском армейского ботинка.

– Вы только гляньте, чувак по телефону не соврал! Урод и впрямь разъезжает на оленях!

Дёрганый парень подскочил к Санте и ухватил его за бороду:

– Что, мать твою, любишь издеваться над животными, а? Говори, мать твою, говори, любишь? Нравится стегать их кнутом, да? Нравится их мучить?

Худосочная подруга дёрнула его за рукав:

– У него же рот заткнут, Рик, он не может говорить. Давайте поскорее с этим покончим, а то как бы нас не прищучили…

Санте отчаянно захотелось прибегнуть к какому-нибудь спасительному волшебству, однако с кляпом во рту волшебство почему-то не работало.

– Никто нас не прищучит, Лина, а если попробует, то я, мать твою, точно кого-нибудь завалю – любого зажравшегося ублюдка, любителя поиздеваться над животными!

Санта начал догадываться, кто перед ним, и короткостриженная девица подтвердила его догадку:

– Слышь, козёл, мы – добровольные активисты, защитники животных. Меня зовут Пэм, вот это Лина, рядом с ней Рик, а там Билли. Признайся, упряжка с оленями – твоя? Кивни, если да.

Девять оленей были гордостью Санты и гордостью всей Лапландии. Ради одной-единственной праздничной поездки эльфы холили и лелеяли животных весь год. Так что Санта, не ожидая подвоха, утвердительно кивнул.

– То есть ты на самом деле запряг оленей в сани и заставил тащить их по всему свету? – уточнила Пэм. – Оленей? Живых, настоящих оленей?

Санта вновь кивнул и постарался горделиво выпрямиться на стуле.

– Божечки, он даже не скрывает! – в ужасе охнула Лина. – Негодяй… Чудовище… Изверг…

Рик порывисто бросился к ней и обнял плачущую девушку.

– Эй, ну ты чего, малыш? Скоро всё закончится и благородные животные вернутся на свободу. Мы сделаем это, малыш, сделаем вместе…

Лина доверчиво прижалась к нему, не переставая плакать. Пэм смерила похожего на чучело Санту тяжёлым взглядом.

– Слышь, хрен старый, ты когда оленей в сани запрягал, ты ведь знал, что это дикие и свободолюбивые обитатели лапландской тундры? Киваешь, знал… Так какого же, мать твою, чёрта ты запряг их в сани? Как ты, мать твою, посмел? Кто тебе позволил? Как тебе вообще такое в голову пришло? – Пэм постучала ему по макушке. – В твою ссохшуюся седую старческую башку… Кто тебе дал право распоряжаться вольными созданиями? Олени – часть естественной природной среды. Они не твоя собственность, грёбаный ты урод! Свобода, воля и природные северные просторы по определению не подразумевают никаких саней, упряжек, хомутов, уздечек, вожжей и бубенчиков. Животные – не твои рабы и не твои игрушки. Они – сама природа, как вода, воздух и гравитация. Они не МОГУТ и не ДОЛЖНЫ кому-то принадлежать! И я очень-очень надеюсь, козёл, что после нашей сегодняшней встречи ты хорошенько усвоишь урок.

Пэм щёлкнула пальцами. Рик отпустил Лину, подошёл к Санте и рывком задрал ему до подбородка липкую от смолы фуфайку.

– Фу! – поморщился он. – Тебя как-будто говном вымазали, грёбаный старый извращенец!

Пэм стащила до колен панталоны Санты, обнажив бледноватое жирненькое брюшко, дряблые морщинистые бёдра и крошечные гениталии.

Девица извлекла из кармана электрошокер.

– Давай, Пэм, давай, покажи этому уроду! – приплясывал от нетерпения Рик.

Лина снова всхлипнула.

– Только пожалуйста, Пэм, не сильно. Всё-таки он пожилой человек…

– Иногда болезненная профилактика необходима, детка, даже пожилым людям, – заверил её Рик. – Некоторые упорно не желают ничего понимать, пока их… ну… того…

Пэм поднесла шокер к мошонке Санты. Раздался треск, Санта замычал и задёргался от боли.

– Олени – благородные и свободолюбивые существа, – бесстрастно заговорила Пэм, поджаривая шокером самые чувствительные места Санты. – Неволя и безжалостная эксплуатация оленей ради эгоистичных прихотей унижают их достоинство и нарушают их права. Это понятно? Полагаю, козёл, тебе самому было бы крайне неприятно, если бы кто-то запряг тебя в сани и заставил таскать их по всему свету. Так что с этого дня никаких больше саней, никаких больше упряжек, никаких больше поездок на оленях…

– И никаких плетей, – подал голос Билли. – Вы, изверги, бьёте несчастных животных плетьми…

Пэм коснулась шокером сосочков Санты.

– Ну, значит, никаких больше плетей…

От невыносимой боли Санта непроизвольно обделался и, видимо, снова потерял сознание, а когда очнулся, его мучителей след простыл. Он по-прежнему находился в гараже, но от стула его отвязали и кляп изо рта вынули.

Подтянув панталоны и оправив фуфайку, Санта вернулся в гостиную, забрал мешок с подарками и покинул злополучный дом. Его сани чудесным образом левитировали над крышей, а вот оленей не было. Они исчезли. Проклятые защитники животных забрали их с собой.

Санта присел на черепицу и горько заплакал.

– Рудольф, Дэшер, Дэнсер, Прэнсер, Виксен, Комет, Кьюпид, Доннер, Блитцен… – приговаривал он, ласково называя оленей по именам. – Где-то вы сейчас? Что с вами стало?..

«Бог с ней, с одеждой, – думал он, – в конце концов, развозить подарки можно в смоле и перьях, но олени! Что же я за Санта без оленьей упряжки?»

Привычный мир Санты рушился на глазах. В другое время он впал бы в прострацию, однако его звал рождественский долг. Хошь не хошь, а подарки развозить надо.

Без кляпа волшебство вновь стало доступно Санте. Он справедливо рассудил, что и без оленей сумеет перемещать сани по воздуху – с помощью магии, силой мысли. Дети во что бы то ни стало должны получить заслуженные подарки! Ничьи козни и никакие недоразумения не испортят светлого Рождества! Погоревать об утраченных четвероногих друзьях, залечить душевные и телесные раны и отмыться от смолы можно будет потом, ведь впереди целый год. Но сперва – подарки.

Подлетев к следующему домику из своего списка, Санта осторожно сошёл на крышу и заглянул в дымоход из опасений, как бы его ещё кто не встретил. Нехорошие ожидания оправдались, когда в лицо Санте ударил свет полицейского фонарика. От неожиданности Санта выронил мешок, тот съехал по крыше и скрылся за карнизом.

– Один-шестнадцать, – произнёс полицейский в нагрудную рацию. – Говорит Перкинс. Подтверждаю, подозреваемый только что прибыл на место.

– Подозреваемый? – Санта еле шевелил разбитыми и опухшими губами. – Подозреваемый в чём? В конце-то концов, это возмутительно! Я – Санта и прошу не мешать мне выполнять мою работу…

– Сэр! – Настойчивый офицер Перкинс указал фонариком на сани. – Это принадлежит вам?

– Разумеется, это мои сани, раз я Санта! – не без сарказма ответил Санта, удивление и досада которого начали сменяться раздражением. – По-моему, это очевидно!

– Что-что, сэр? – переспросил полицейский. – Сани?

– Вы прекрасно видите, что это сани, – начал закипать Санта. – Они же находятся прямо у вас перед носом. Я – Санта, я летаю в санях по воздуху и развожу подарки детям. Вернее, я ДОЛЖЕН развозить подарки и непременно занялся бы этим прямо сейчас, если бы мне никто не мешал!

Перкинс с сомнением взирал на непрезентабельную внешность Санты.

– Сэр, вы принимаете меня за идиота? Толковый словарь Уэбстера определяет сани как средство катания с горки и езды по снегу. По снегу, сэр, а не по воздуху. Давайте мы все теперь начнём использовать транспорт не по назначению – начнём ездить на машинах по рельсам, плавать на самолётах по морю, а на санях летать по воздуху. Давайте превратим мир чёрт знает во что.

– Но… но… – От возмущения и негодования Санта едва не задохнулся.

– Попрошу меня не перебивать, сэр! – строго потребовал Перкинс. – Очевидно вам никогда не приходило в голову, что владение личным транспортом – это не только законное право, но и личная ответственность. Да-да, сэр, и не нужно изображать изумление с видом оскорблённой невинности. Лучше предъявите права, талон регистрации и лицензию на использование саней для полётов, выданную транспортным департаментом. Как я понимаю, ничего этого у вас нет. Следовательно, летать на санях вам никто не разрешал, вы используете транспортное средство не по назначению, представляя таким образом угрозу для окружающих.

– Но это несправедливо, я же Санта!

– Это к делу не относится, сэр. Будь вы хоть Папа Римский, закон для всех один. Никто и ничто не даёт вам права игнорировать безопасность окружающих. Вы гарантируете, что ваши сани не представляют угрозы? Что будет, если они рухнут сверху и задавят прохожих? Вы находитесь не в пустыне, сэр, вы в пригороде густонаселённого мегаполиса.

– За полторы тысячи лет я ещё никому не навредил! Я Санта, я неспособен причинять людям вред. Всё, что так или иначе связано со мной, абсолютно безвредно.

– А вот я так не думаю, сэр, – возразил Перкинс. – Боюсь, мне придётся конфисковать ваши сани…

– Да как вы смеете! – не выдержал и вознегодовал Санта. – Кто дал вам право?

– Народ Соединённых Штатов Америки, – невозмутимо ответил Перкинс.

Санта сжал кулаки и решительно шагнул к нему.

– Ну уж нет, я вам не позволю. Сегодня меня уже дважды ограбили, унизили и избили, и я не потерплю…

Не говоря больше ни слова, Перкинс щёлкнул складной дубинкой и врезал Санте по ноге, под коленку. Санта потерял равновесие и полетел кувырком с крыши.

Избитое неграми и поджаренное электрошокером тело отозвалось на падение не слишком приятными ощущениями.

– Это уже ни в какие ворота не лезет! – Санта кое-как поднялся, отплёвываясь от снега. – Сначала отняли одежду, потом оленей, а теперь сани. На чём же я буду развозить подарки? Об этом кто-нибудь подумал? Я же Санта. Санта! Тот самый, из Лапландии. Меня ждут дети…

Он осёкся, заметив, что рядом застенчиво мнётся и внимательно слушает неприметный человечек в шерстяном костюме, парке и вязаной шапке. В руках у человечка был недорогой кожаный портфель, как у рядового госслужащего.

– Меня зовут Дженкинс, – представился он, увидев, что Санта наконец соизволил обратить на него внимание. – Я из налогового управления. К нам поступил сигнал о том, что вы занимаетесь незаконной предпринимательской деятельностью и скрываете доходы…

Санта схватился за голову.

– Кто… Какой идиот придумал эту чушь? Я отродясь не занимался бизнесом, ведь я же Санта, олицетворение рождественского духа. Я дарю детям подарки. При чём здесь предпринимательство?

– Хорошо понимаю ваше недоумение, мистер Санта, – стоял на своём Дженкинс. – Однако факт есть факт. Не вы один такой, многие думают лишь о себе и своей выгоде, а не о гражданских обязательствах. Когда вы последний раз подавали налоговую декларацию?

– Вообще её не подавал, никогда!

– Вот видите, и я о том же.

Санта попытался достучаться до чиновника.

– Слушайте, э-э… Дженкинс. Вы же вроде умный, здравомыслящий человек. Что такое налог? Это некая доля прибыли, верно? А если прибыли нет? Я же не беру с детишек деньги, я ДАРЮ подарки, а не ПРОДАЮ их. Это же дети! У меня нет и не было никаких прибылей, так с чего я должен платить налог?

– Хорошо вас понимаю, мистер Санта, – снова кивнул Дженкинс. – И давно вы занимаетесь благотворительностью?

Санта задумался.

– Знаете, большую часть жизни. Э-эх, сколько ж времени-то прошло… Сейчас прикину. Родился я в Ликии, веке так в третьем, так что, если округлить до ровного счёта, получается полторы тысячи лет.

– Полтора тысячелетия, – машинально повторил Дженкинс, не вникая в числа. – Стало быть от вас за этот срок должно было поступить полторы тысячи ежегодных налоговых деклараций…

– Что? Я ему про одно, а он снова за своё!

– Верно, я снова за своё, мистер Санта. Есть у вас прибыль или нет, неважно. Декларацию вы всё равно обязаны заполнить и предоставить в указанный срок. Не спорю, благотворительность даёт вам право на налоговые льготы, но это по-любому должно быть отражено в декларации. А вы, извиняюсь, за полторы тысячи лет так и не сподобились.

Дженкинс махнул рукой в сторону дома.

– Боюсь, офицеру Перкинсу придётся задержать вас, мистер Санта. Впереди у нас с вами долгое и тщательное расследование вашей налоговой истории…

Санта поднял глаза. Его саней над домом уже не было. Пока он ругался с Дженкинсом, сани увезли на эвакуаторе. Как их спустили на землю – непонятно.

– Я же Санта, – прошептал он, не веря своим глазам. – А как же подарки? Как же Рождество?

Подошедший Перкинс аккуратно взял его под локоть.

– Следуйте за мной, сэр. Хоть вы и пожилой человек, но всё же я хочу предостеречь вас от попытки сбежать и скрыться от правосудия. Пока что вы не арестованы, поэтому я не зачитываю вам ваши права. Оказывается, с вами ещё кое-кто хочет пообщаться…

Перкинс проводил Санту к патрульной машине, возле которой зябко притоптывал очередной малоприметный государственный чиновник в дешёвых ботиночках и пальтишке, совершенно не защищавших от холода.

– Клеменс, – коротко представился он. – Департамент экологии и здравоохранения.

Внимательно оглядев Санту с головы до ног, Клеменс брезгливо поморщился, достал из портфеля блокнот и что-то в него записал.

– Вы бы что ли привели себя в порядок, сэр, – сказал он. – А то всё повторяете: «Санта», «Санта», а у самого-то видок не ахти.

– Неизвестные мордовороты обозвали меня расистом, избили, облили смолой и вываляли в перьях, – принялся оправдываться Санта. – Только за то, что я, якобы, не развожу подарки по засраным и заразным негритянским трущобам…

– Сэр! – гневно прервал его Клеменс. – Я хочу предостеречь вас от подобных расистских заявлений! К тому же речь у нас с вами пойдёт не об этом, а вот об этом. – Он указал на волшебный мешок Санты. – Это принадлежит вам, сэр?

Санта молча и покорно кивнул, охваченный нехорошим предчувствием, которое его не обмануло.

– Прошу вас открыть мешок и предъявить содержимое, – потребовал стоявший рядом Перкинс.

Санта развязал мешок и Клеменс тут же в него зарылся.

– Игрушки… снова игрушки… ещё игрушки… Сэр, откуда у вас столько игрушек?

– Я – Санта, – устало повторил Санта неизвестно в который раз. – Следуя духу Рождества, я дарю детям праздничные подарки…

– То есть занимаетесь распространением несертифицированной продукции, – заключил Клеменс. – Где все эти игрушки произведены? Кем? Когда? Имеется у вас сертификат качества, соответствующий принятым стандартам?

– Какой ещё сертификат! – завопил доведённый до отчаяния Санта. – Какая безопасность! Я – Санта! Я сам по себе сертификат и гарантия! Откуда мне взять ваши глупые бумажки? Кто мне их в Лапландии выдаст – ледяная тундра, полярная сова, ягель, белые медведи?

Клеменс снова поморщился.

– Оставьте эту клоунаду, сэр, эти театральные жесты. Поверьте, это в ваших же интересах. Хотите вы того или нет, а сертификат на любые товары должен быть оформлен по закону…

– Какие товары? Я – Санта, я ничего не продаю! У меня нет товаров! Я дарю детям подарки!

– Тем более, сэр. – Несмотря на беснование Санты, Клеменс сохранял ледяное спокойствие. – Где гарантия, что ваши «подарки» не изготовлены из токсичных материалов? Вы хотите, чтобы у детей развились онкологические заболевания? Это ведь не шутка, сэр. Вы имеете дело с несовершеннолетними лицами, чей организм только формируется, поэтому любое, даже крохотное, негативное воздействие оставит свой отпечаток на всю дальнейшую жизнь. Вам стоило бы хоть изредка об этом задумываться.

– Да что же это такое! – взвыл Санта. – Я словно разговариваю со стенами, с непробиваемыми каменными стенами. Меня никто не слышит и не хочет слушать…

– Не утрируйте, сэр, – сказал Клеменс. – Вас превосходно слышно и, поверьте, мы внимаем каждому вашему слову. К сожалению, сэр, распространение какой-либо продукции, пусть даже в виде «подарков», регламентируется не пресловутым «духом Рождества», а вполне конкретными законодательными актами, которые никто не в праве игнорировать.

– Я буду на вас жаловаться!

– Это ваше законное право, сэр, и я его уважаю. Не думайте, что вам одному сейчас нелегко. Я вот тоже, вместо того, чтобы проводить праздник в кругу семьи, вынужден тратить на вас время.

– Так не тратьте, – взмолился Санта. – Возвращайтесь к семье и позвольте мне выполнять обязанности Санты.

– А вот этого я никак не могу, сэр, – с огорчением признался Клеменс. – И прошу вас впредь не подбивать меня на должностные нарушения. Что же касается вашего мешка, его придётся конфисковать…

Санта побледнел, чего из-за смолы никто не заметил.

– Послушайте, ну к чему такие строгости, а? Хотите я при вас съем любую игрушку, чтобы вы убедились, что в ней нет никаких токсичных материалов? Над изготовлением этих игрушек целый год трудились сказочные эльфы. От них не бывает никаких онкологических заболеваний, наоборот…

– Что вы сказали, сэр? – насторожился Клеменс. – На вас кто-то трудится? Уж не используете ли вы, часом, рабский труд или труд нелегалов?

– Есть у ваших сказочных эльфов рабочая виза? – уточнил офицер Перкинс.

Санта с криком бросился на них, целя пальцами в горло, однако, Перкинс оставался начеку и мгновенно применил перцовый баллончик, после чего приковал Санту наручниками к патрульной машине.

– Побудьте здесь и успокойтесь, сэр, – сказал он. – И впредь постарайтесь не нападать на представителей закона, иначе это будет использовано против вас в суде. Пока что просто предупреждаю, сэр – в честь Рождества.

Санта не слушал его, всхлипывая и подвывая от жгучей боли. Свободной рукой он зачерпывал снег и тёр горящие огнём глаза.

Через какое-то время он вновь обрёл способность видеть и обнаружил, что ни Клеменса, ни мешка с подарками уже нет. Это была окончательная катастрофа, окончательный крах Рождества. Даже без саней Санта смог бы чудесным образом переноситься от дома к дому, но что ему делать без подарков?

Он вспомнил, как однажды злобный карлик Гринч попытался украсть Рождество и старался навредить Санте разными способами. Создавалось впечатление, что где-то завёлся новый Гринч, который, на сей раз, действовал не сам, а через посредников, используя разных людей. Причём эти люди словно не понимали, что, препятствуя Санте, они в итоге сами же остаются без Рождества! Из-за них миллионы детей не получат заслуженных подарков и разуверятся в волшебстве, а что ещё хуже – разуверятся и разочаруются в добре, честности, хороших помыслах и пристойном поведении. Кем они в итоге вырастут? В кого превратятся?

Вытерев глаза и страдая так, как не страдал ещё никогда, Санта заметил ещё одного государственного чиновника, на сей раз женщину. Та о чём-то говорила с Перкинсом. Выслушав её, Перкинс уселся за руль и куда-то повёз Санту. Куда, нетрудно было догадаться – в полицейский участок.

Санта попытался призвать себе на помощь волшебство и у него снова ничего не вышло. В патрульной машине волшебство тоже не работало.

– Теперь-то почему нет волшебства? – удивлённо воскликнул он.

– О чём вы, сэр? – спросил Перкинс. – Ни в федеральном законодательстве, ни в законодательстве штата, ни в полицейском уставе ничего не говорится про волшебство…

– Послушайте, офицер… – Санта прижал распухшее и украшенное перьями лицо к решётке, разделявшей салон надвое. – Хочу добавить насчёт сказочных эльфов. Никакие они не нелегалы и не рабы. Вот взять хотя бы Хамфри…

– Боюсь, это меньшая из ваших проблем, сэр, – перебил его Перкинс. – Похоже, вы всё-таки арестованы. Видит бог, мне этого не хочется, но я должен зачитать вам ваши права. Вы имеете право хранить молчание. Всё, что вы скажете, может быть использовано против вас в суде. Если у вас нет адвоката…

Но Санта не мог молчать.

– Арестован? – изумлённо охнул он. – За что? На каком основании? Я же Санта! Как можно арестовать Санту?

– Вам ясны ваши права, сэр? – повысил голос Перкинс.

– Арестовать Санту – всё равно, что арестовать Иисуса! – с упрёком бросил ему Санта.

Эти слова задели Перкинса за живое.

– По-вашему, сэр, соблюдение законов – это глупая выдумка правительства? Вы пытаетесь меня пристыдить, а ведь это вам должно быть стыдно. Никто не вправе пренебрегать законом, даже Санта. Вы вроде взрослый человек, а не понимаете очевидных вещей. Моя дочь связалась с одним таким типом и это дорого ей стоило. Вот вы всё повторяете – волшебство, волшебство… А может ваше хвалёное волшебство отмотать время вспять и спасти мою малышку?

– Мне очень жаль вашу девочку, офицер Перкинс, но…

– Довольно, сэр! – прикрикнул Перкинс. – Ещё слово и я опять окачу вас из перцового баллончика. Извольте не пререкаться с представителем закона.

Санта обиженно замолк и молчал до самого участка, где Перкинс оформил его задержание, проводил в допросную, снял наручники и оставил одного.

Тяжело переживая случившееся, Санта сидел, опустив голову, и ждал своей участи. Впервые за всю его карьеру рождественский праздник пошёл прахом. Добряк Санта никак не мог понять, какие колёсики в механизме мироздания вдруг завертелись и почему именно сегодня. Будучи идеалистом, да вдобавок святым, Санта воспринимал мир сквозь розовые очки – видел только хорошее и в упор не замечал плохого. И вот теперь столь долго игнорируемое плохое подобралось вплотную и огрело прямо по лбу, как негр бейсбольной битой. Всю жизнь Санта почти ничего не предпринимал против зла, сконцентрировавшись на рождественском празднике и полагая, что этого достаточно. Очевидно он ошибался и теперь ему предстояло расплачиваться за ошибку…

В допросную вошла та самая чиновница, которую Санта мельком видел из патрульной машины. Она оказалась женщиной средних лет с лошадиным лицом, давно разучившимся улыбаться. На ней был строгий брючный костюм, в руках она держала электронный планшет.

– Меня зовут Родкинс, – представилась она.

– Послушайте, – взволнованно затараторил Санта в последней попытке как-то исправить ситуацию. – Произошло чудовищное недоразумение. Я – Санта. Я дарю детям Рождество и праздничные подарки, исполняю желания послушных мальчиков и девочек. Меня избили, подвергли унижениям и оскорблениям, но я всё готов стерпеть, лишь бы мне вернули мой мешок и мою упряжку. Пожалуйста, не могли бы вы разыскать тех несчастных, заблудших юнцов, которые увели моих оленей? Вы должны мне помочь, должны что-нибудь сделать!

– Не волнуйтесь, – холодно сказала Родкинс, выслушав его жалобы. – Прежде, чем что-то предпринять, нужно прояснить ситуацию. Для начала, могу я взглянуть на ваши документы?

Санта всплеснул руками.

– Документы, документы, все прямо помешались на документах! Я же Санта! Какие вам ещё нужны документы? Меня и так все знают. Я – Санта!

– Это всё замечательно, сэр, вот только налоговому управлению не всё ясно…

– О боже, и вы туда же!

– Дослушайте меня, сэр. Вы утверждаете, что просто так дарите подарки, раздаёте их направо и налево. Ни у кого нет претензий к благотворительности, это важное и нужное занятие, хотя вы и впрямь почему-то игнорируете трущобы с преимущественно цветным населением… Но речь не об этом. Перед тем, как подарить кому-то некую вещь, её сперва нужно приобрести или произвести, то есть затратить некие средства и рабочую силу. Средства на производство и на оплату рабочей силы должны быть как-то получены. Насколько я поняла, игрушки не были пожертвованы вам третьими лицами, безвозмездно? Или были? Государство имеет право поинтересоваться происхождением средств, на которые были приобретены материалы для массового изготовления игрушек.

– Всё совсем не так, – возразил Санта. – Я никакими «средствами» не располагаю. Действительно, у меня есть мастерская на северном полюсе…

– В нейтральных водах? Умно! Значит вы всё производите сами? У вас кустарный промысел?

– Нет. В мастерской работают сказочные эльфы…

– Ну а материалы-то они где берут? Воруют?

– Минуточку! – Санта подскочил на стуле. – Попрошу без оскорблений! Мне и так сегодня изрядно досталось. Всё же я – Санта. Вы что-нибудь слышали о волшебстве? То, как в моей мастерской производят игрушки, это и есть волшебство. Какие ко мне могут быть вопросы и претензии?

Слова Санты не убедили Родкинс.

– Сэр, ваши показания смахивают на душевное и умственное расстройство. Если дойдёт до суда, от вас потребуют пройти медицинское освидетельствование.

– Это какое-то безумие!

– Совершенно верно, сэр, смахивает на невменяемость или бред умалишённого… Однако я здесь по другому поводу. Вообще-то я из Госдепа. Полиция пробила по базе вашу личность и, представьте, ничегошеньки не нашла. Совсем-совсем ничего. Вы либо святой, либо очень-очень ловкий злоумышленник…

– Я не злоумышленник, – заверил даму Санта. – Я действительно святой.

– Скажите, сэр, вы американец?

– Ну конечно же нет! Сколько раз вам повторять, что я – Санта, я из Лапландии.

Родкинс сразу напряглась.

– Значит у вас нет американского гражданства?

– С чего бы ему взяться, да и зачем оно мне? – равнодушно пожал плечами Санта. – Мне и в Лапландии хорошо. Чистота, красота, природа, свежий воздух, олени…

– Похоже, сэр, вы серьёзно влипли. Назовите своё полное имя.

– У меня много имён, – сказал Санта. – Санта-Клаус, святой Николай, Николай-угодник, Никола-чудотворец…

– Где вам выдали паспорт и визу?

– Нигде. Знать не знаю никаких паспортов и виз, они мне без надобности.

Родкинс иумлённо вытаращилась на Санту.

– Сэр, вы въехали в страну без паспорта и визы?

– Не въехал, а влетел – на оленьей упряжке.

Родкинс повернула к нему планшет и вывела на экран карту мира.

– Сэр, на земном шаре сто девяносто пять государств и ни одно из них не называется Лапландией…

– Верно, – кивнул Санта. – Потому что Лапландия – это не государство, это волшебная страна на далёком севере…

– Как вы пересекли границу?

– Я ведь вам уже сказал – по воздуху, в санях, которые у меня незаконно конфисковал офицер Перкинс.

Санта отвечал на вопросы равнодушно и слегка отстранённо. Скоро будет светать, дети проснутся и не обнаружат подарков. Это печалило Санту, он чувствовал себя старым и усталым.

– Итак, сэр, – резюмировала Родкинс, – вы нелегально пересекли границу Соединённых Штатов на незаконно используемом транспортном средстве, с полным мешком несертифицированных вещей, не имея при себе никаких документов, удостоверяющих ваше гражданство и личность. При этом вы странно себя ведёте и произносите странные вещи… – Родкинс задумчиво потёрла лоб. – Плохо, сэр, всё очень плохо. Теперь вами займётся иммиграционная служба. Пока что вы проходите по категории нелегальных иммигрантов и вас депортируют сразу же, как только выяснят, куда именно вас надлежит депортировать. Сразу хочу предупредить, что в ходе расследования неминуемо будет поднят вопрос, не являетесь ли вы участником экстремистских или террористических формирований…

Санта громко застонал.

– Какие ещё формирования? Я – Санта. Неужели вам так сложно это понять и поверить?

– Мы тут не в церкви, сэр, – осадила его Родкинс. – Здесь никому нет дела до чьей-то веры. Когда вы прибыли в страну?

– Сегодня ночью.

– Со стороны Мексики или Канады?

– Скорее, со стороны Атлантики.

– И что? Никаких инцидентов с пограничной службой, с ПВО и ВМФ?

– Я их вообще не заметил, как и они меня.

На лбу у Родкинс выступили капельки пота.

– Сэр, вы хотите сказать, что владеете транспортным средством, способным пересекать границу незаметно для пограничной службы, ПВО и ВМФ?

– Получается, что так. Я о такой ерунде даже не думаю, лечу себе и лечу. Мне главное успеть к детям…

– Тогда, сэр, у вас просто колоссальные неприятности, – заявила Родкинс. – Вы определённо будете квалифицированы как террорист и переданы в соответствующие инстанции.

– Но я не террорист!

– А вот это уже не вам решать, сэр.

– Ах так, тогда я требую адвоката!

Родкинс выключила планшет и взглянула прямо в глаза Санте.

– Согласно акту о патриотизме, сэр, принятому после одиннадцатого сентября, у вас нет права на адвоката.

– Что? – Санта не верил своим ушам. – С каких пор?

– Я же говорю – после 9/11.

Терпение Санты лопнуло. Он нечеловеческим усилием воли призвал доступные крохи волшебства и непостижимым образом перенёсся на другой конец страны. Чтобы вернуться в родную Лапландию, волшебства не хватило. Ночные злоключения и первое за всю карьеру запоротое Рождество высосали из Санты все силы, подобно некоей чёрной дыре. Такой слабости и беспомощности он никогда прежде не чувствовал.

Было раннее утро. Из-за праздника небольшие магазинчики стояли закрытыми. Народу на улицах почти не было – все отсыпались в выходной.

Опечаленный Санта побрёл наугад, куда глаза глядят. Ему с трудом верилось в реальность обрушившейся на него катастрофы. Впечатление было такое, словно люди, ради которых он всю жизнь старался, сговорились против него. Не представляя, как можно решиться на такое зло, Санта очень страдал и переживал, его слегка мутило и подташнивало.

Он надеялся, что все его злоключения позади, но заблуждался. В одном из переулков его подкараулила и прижала к стенке компания неонацистов-скинхэдов.

– Твои белые волосы и борода нас не обманут, – заявили они. – Ты выглядишь как истинный ариец, но мы-то знаем, что это не так. Ты родился в Ликии, а это Ближний Восток, то есть ты – черножопый чурка. Затем ты поселился в Лапландии – это вроде бы Европа, но её населяют косоглазые тундровые чучмеки. Получается, что ты – худший из худших, ты помесь черножопого чурки с косоглазым чучмеком, а твои белые волосы – это насмешка над нордической расой. Зачем ты приехал в нашу страну, цветной? Отнимать у нас рабочие места? Растлевать наших детей? Насиловать наших женщин? Грязная жидо-христианская свинья!

Санта не успел указать неонацистам на логические ошибки в их рассуждениях; скины набросились на него всем скопом и жестоко замесили, хуже чёрной братвы, после чего отрезали ему слипшиеся от смолы бороду и волосы. Но этим дело не ограничилось. Найдя в мусорном баке выброшенные кем-то лохмотья, нацики нарядили в них Санту, а смолисто-перьевое бельё сорвали и сожгли.

Думая, что глумятся над расово неполноценным эмиграшкой, нацики, сами того не подозревая, помогли Санте обмануть федеральный розыск, потому что теперь он ничем не напоминал собственное фото, запущенное Родкинс в систему.

Активисты BLM наваляли ему за то, что Санта ни разу не осудил полицейский беспредел в отношении цветных. Активисты «Me Too» – за то, что он ни разу не выступил с осуждением сексуальных домогательств и токсичной маскулинности. Воинственные феминистки навешали Санте люлей только за то, что он гетеросексуальный мужик, самозванно узурпировавший право олицетворять дух Рождества и тем самым унизивший всех женщин. Ведь что мы празднуем в Рождество? Рождение младенца Иисуса. А рожают, как известно, женщины, значит, логичнее было бы сделать символом Рождества женщину, а не старого, жирного и заросшего волосами мужика. К тому же, обращаясь к детям, Санта всегда говорит «мальчики и девочки», вместо «девочки и мальчики», демонстрируя патриархальный шовинизм и супремасизм. Бродячий христианский проповедник набросился на Санту с тумаками, обвиняя его в том, что тот извратил образ христианского святого и превратил его в клоуна, балаганного скомороха. Борцы с педофилией отмутузили Санту за его якобы нездоровую тягу к детям, интерпретируя рождественскую раздачу подарков и обязательное сидение на коленях у Санты как особо изощрённую прелюдию к скрытому сексуальному домогательству.

Ежедневно Санта от кого-то огребал – от прохожих, у которых неумело выпрашивал подаяние, от обдолбаных подростков, которым было по приколу врезать бомжу, от других бомжей… Он хорошо умел ладить только с детьми, сказочными эльфами и оленями, и совершенно не знал, как выстраиваются, зачастую инстинктивно, жёсткие иерархические отношения среди взрослых в жуткой и безжалостной среде городского дна.

То, чего ни с одним святым не мог сделать сам дьявол, с успехом проделали люди. Бесконечная череда мытарств, лишений и побоев сломила дух Санты и повредила его рассудок. Уже к Пасхе никто бы не узнал в грязном, вонючем и явно помешанном бомже бывший символ Рождества – розовощёкого пухлого добряка на оленьей упряжке. Волшебство окончательно покинуло Санту, он в полной мере ощутил груз прожитых лет и всю тяжесть человеческого безразличия и отчуждённости.

Бродя по свалкам на городских окраинах, он еле-еле передвигал ноги. Избитое старое тело нестерпимо болело. Дали о себе знать ревматизм и радикулит. Постоянно видя во сне, как ему поджаривают мошонку, Санта регулярно обделывался по ночам.

Жил он преимущественно на помойках и в подворотнях, питался объедками и заливал горе дешёвым вискарём, если за день удавалось наклянчить денег на бутылку.

Несмотря на то, что по ТВ целыми днями крутили его фото, называя опасным террористом и прочими нехорошими словами, ни один коп не обратил внимания на опустившегося бродягу. Сбритые скинхэдами борода и волосы так и не отросли, наоборот, все волосы у Санты выпали. Вслед за волосами стремительно расшатались и выпали зубы. Некогда пухлые щёки ввалились и покрылись глубокими морщинами. На бомжовой диете Санта стремительно исхудал и вместо бодрого толстяка стал напоминать узника Бухенвальда.

Все чувства и эмоции, прежде наполнявшие Санту, улетучились без остатка. Им на смену пришли апатия, тупое равнодушие и безысходность. Без оленей, саней и подарков Санта не представлял себе жизни, она потеряла для него смысл. Ведя бессмысленное существование, Санта заполнял его саморазрушением, пристрастившись к дешёвому вискарю.

Так прошёл год и наступило следующее Рождество, встреченное западным обществом уже без Санты. Однако мир настолько погряз в грехах, пороках и лицемерии, в повседневной суете, в реальных и надуманных проблемах, что совсем ничего не заметил. Есть ли Санта, нет ли Санты – всем было плевать. Дети сидели, уткнувшись в видеоигры, нарядные рождественские ёлки одиноко пылились в углу, а где-то ёлок вообще уже не стало.

За весь год Санта ни от кого не слышал доброго слова. Потрясение, вызванное постоянным насилием, и разочарование в человеческих добродетелях заставили Санту морально и физически опуститься. Рождественский святой превратился в невменяемого старикашку, каких немало можно встретить на улицах любого города (увы, такова изнанка современной цивилизации).

Имей он возможность вернуться в Лапландию, в привычную среду, ему бы удалось залечить телесные и душевные раны, изготовить новые сани и завести новых оленей. Хамфри и остальные эльфы ему бы с удовольствием помогли. Вот только волшебство к Санте так и не вернулось, а без паспорта и визы, разыскиваемый всеми спецслужбами Америки, он не мог покинуть страну легально, как обычный человек. В сложившейся ситуации ему только и оставалось, что бомжевать и спиваться…

В Сочельник за Сантой, съёжившимся в картонной коробке, наблюдали с крыши соседней многоэтажки Дед Мороз со Снегурочкой.

– Вот так-то, внученька, нужно супостатам вредить, да заодно от конкурентов избавляться, – поучал старик молоденькую помощницу. – Пока они там в своих пентагонах ракетами бряцают да санкции накладывают, мы к ним с другой стороны зайдём да оттедова вдарим! Пущай теперя без сваво духа Рождества покукуют. Всего и делов-то было: влезть в сознание лапландского хрыча, выкрасть список детишек, которым он подарки собрался дарить, и сделать пару звоночков, куды следует… И глянь – Санта больше не у дел, супостаты остались без рождественского волшебства, а их молодёжь не пойми кем растёт – то глиномесами, то силиконовыми куклами… Ну, а у тебя, внученька, как успехи?

– А я, дедушка, занималась зубной феей, – отвечала Снегурочка тоненьким голоском Алёнушки из известной киносказки. – Когда у здешнего ребёночка выпадает молочный зубик, он кладёт его под подушку и засыпает. Ночью является зубная фея, забирает зубик и оставляет вместо него доллар…

– Так-так, и что?

– Вот я, дедуль, и нашептала фее, чтоб та являлась ребёночку во сне и доллар оставляла тоже во сне. Понимаешь? Зубик-то фея берёт по-настоящему, в реале (уж не знаю, на что ей столько зубов), а доллар кладёт понарошку, во сне. Ребёночек просыпается – ни зуба, ни доллара. Зато у феи – и зуб, и доллар!

– Неужто она на такое пошла? – удивился Дед Мороз.

– А ты как думал, дедушка! Пиндосская алчность чего хочешь победит, любую добродетель. Выгода-то какая! Здесь правят балом рынок, капитализм, погоня за наживой. Если есть возможность не тратить доллары, то кто же станет их тратить? В тутошнем царстве стяжательства что люди, что феи ради деньжищь хоть ребёнка, хоть мать родную облапошат. Куркули несчастные! Как они сами говорят, «easy money»!

Рассмеялся Дед Мороз, ласково прижал к себе Снегурочку и поправил под шубой погоны генерала ФСБ.

– Молодец, внученька! Чем здеся волшебства меньше останется, тем лучше. Поглядим тады, как супостаты без волшебства запоют! На первом-то этапе мы, пожалуй, справились. Надобно дальше иттить, не топтаться на месте. Давай, покумекаем, милая, как нам быть с другими ихними сказочными созданиями, как их всех известь и тутошний рынок сбыта прибрать к рукам. Когда мы тутова развернёмся, тады и супостатам крышка. Бери их голыми руками и верёвки из них вей…

– Лучше, наверно, дедуль, наших сюда тайком внедрить, – подсказала Снегурочка. – Сразу всех – водяных, леших, русалок, кикимор, домовых… И перетянуть на свою сторону маниту коренных американцев – посулить реванш за многовековое угнетение, массовое истребление индейских племён и захват исконных земель. Они сообща таких дел наворотят!..

Засмеялся Дед Мороз, махнул рукавом и исчез со Снегуркой в мерцающей снежной круговерти…

Вот так и пропал без вести Санта, сгинул где-то на просторах Америки, затерялся в грязных трущобах, утратив всем знакомый облик. То, что родители говорят детям, это правда, но это не та и не вся правда. Санта реально был и есть, но увы, никаких подарков он никому больше не дарит…

Стройбат против хищника

Посвящается Сергею Козлову.

На раннем этапе творческого пути, будучи безвестным, но не лишённым амбиций начинающим литератором, мне часто доводилось встречать похожих представителей богемы. Всякий раз мы сталкивались случайно и после недолгого знакомства замечали в себе нечто общее – поиск себя, своего пути, своего собственного способа и формы самовыражения, своего уникального стиля…

Однажды, выходя из Центрального Дома Литераторов в Москве, куда меня занесло на встречу с неким знаменитым писателем (не будем ни в кого тыкать пальцем), я каким-то образом затесался в любопытную компашку из двух малоизвестных актёров Виктора Ракосракова и Ростислава Кляра, молодого начинающего лётчика-космонавта Георгия Пшонки и совсем юного рэппера Егора Кринжа. Довольно скоро беседа обнажила нашу общую несостоятельность в профессиональной сфере: я на тот момент не опубликовал ни одной книги, Виктор с Ростиславом не сыграли ни одной заметной роли, Егор не записал ни одного хитового трека, а Георгий ни разу не слетал в космос.

Это неожиданное тождество заставило нас отделиться от остальных завсегдатаев ЦДЛ, поклонников известного писателя, и провести вечер впятером. Мы завалились в какой-то кабак на Бульварном кольце и просидели там до закрытия. Разговоры велись обо всём на свете; мои собеседники (и собутыльники) оказались на редкость интересными людьми, даже рэппер. В какой-то момент разговор коснулся современного кинематографа. В ходе обсуждения мы, слово за слово, перемыли косточки всем, кого смогли вспомнить на нетрезвую голову. Особенно сильно досталось почему-то знаменитой голливудской франшизе «Хищник». Мои случайные знакомые, как и я сам, оказались горячими поклонниками двух первых частей и люто ненавидели последующие отстойные продолжения вместе с «расширенной» комиксово-книжной вселенной.

Георгий размечтался о том, как хорошо было бы внести во франшизу некое приятное разнообразие и снять что-нибудь такое, что стало бы для зрителей полной неожиданностью – но в стиле Голливуда, без современной российской чернушности. Виктор с Ростиславом с готовностью вызвались попробовать себя в режиссуре и, быть может, сыграть пару ролей, а Егор брался написать саундтрек. Чтобы набраться опыта, можно было бы сперва снять короткометражку, если бы нашёлся кто-нибудь и написал сценарий… Моё имя никто не называл вслух, однако, я понял тонкий намёк и взялся за эту работу. Мне самому давно хотелось написать какой-нибудь киносценарий. Георгий вызвался быть техническим консультантом, если вдруг понадобится. Так на свет и появилось нижеследующее произведение…

Поскольку прежде я сроду не писал сценариев, в нём неизбежно отыщутся косяки и огрехи. К примеру, насколько я знаю, в сценариях не бывает прямой речи. Реплики каждого персонажа должны быть подписаны, как в театральных пьесах, чтобы актёрам было удобнее разучивать свои роли. Поэтому я заранее прошу у читателей прощения за любые нелепицы и несуразности. Меня извиняет лишь то, что короткометражку так и не сняли и вряд ли когда-нибудь снимут…

На фоне усыпанного звёздами космоса с раскинувшимся наискось Млечным Путём идут начальные титры и название фильма. После титров вид плавно смещается в сторону и в кадре появляется земной шар, как он виден с околоземной орбиты. Сквозь прорехи в облачном слое отчётливо проступает северо-восточная Евразия (детали на усмотрение ответственных за спецэффекты). Мерцающий квадрат выделяет совершенно безлюдный район в центральной Сибири, глухую тайгу. В нижней части экрана появляется красный шрифт Хищников; буквы сразу преобразуются в понятную надпись: «Где-то в Сибири. Наши дни. Секретный военный объект «Протей»».

Земной шар устремляется навстречу зрителю. Камера как бы проносится сквозь облачный слой и зависает над бескрайним хвойным массивом, раскинувшимся от горизонта до горизонта во всех направлениях. Несколько панорамных видов и крупных планов сибирской природы (детали на усмотрение режиссёра и оператора) должны продемонстрировать зрителю, что дело происходит летом.

Где-то посреди тайги камера выхватывает проволочный периметр с бруствером и сторожевыми вышками. Сквозь лес к нему тянется железнодорожная колея. На территории периметра стрелка делит полотно на два пути, чтобы тепловоз, приведший состав, мог объехать его, прицепиться к хвосту и увезти вагоны обратно.

Периметр – это будущая воинская часть, которая пока только строится, руками стройбата, естественно. Часть корпусов уже возведена, часть ещё нет, поэтому новые составы постоянно подвозят стройматериалы – кирпичи, цемент, брёвна, доски и т.д.

Секретность и таинственность возводимого посреди тайги объекта можно проиллюстрировать крупными планами суровой охраны на вышках и вдоль периметра. Ответственные за кастинг должны набрать в массовку людей с как можно более мерзкими, свирепыми и гнусными харями (чтобы не выбиваться из канона успешных западных фильмов, где у русских исключительно зверские рожи). Гримёры и костюмеры должны одеть массовку не в современную военную форму, а в гимнастёрки, кирзачи, ватники и ушанки (с огромными безобразными звёздами) времён Второй Мировой войны. Ватники и ушанки обязательны, невзирая на тёплое время года – таков канон. Поскольку в успешных западных фильмах каждый лес, включая тайгу, обходится без мошкары, комаров, гнуса, клещей, паутов и прочих кровососущих тварей, в данном фильме их тоже не должно быть.

В кадре появляется полковник Липатов (внешность на усмотрение режиссёра и ответственных за кастинг). Он вертит в руках лист бумаги, на котором крупными буквами напечатано «ПРИКАЗ ПРЕЗИДЕНТА». Остальной текст не важен; зритель и так поймёт, что сам президент лично распорядился возвести секретный военный объект посреди тайги. В крайнем случае закадровый голос Липатова может озвучить, что именно ему поручили возглавить эту ответственную миссию. Приказ может быть сформулирован в абсолютно любых, даже откровенно идиотских выражениях; ни в коем случае нельзя привлекать грамотных консультантов из министерства обороны – таков канон успешных западных фильмов.

Старый облупившийся тепловоз ЧМЭЗ-3380 завозит внутрь периметра очередной состав. Последовательно показать каждый вагон крупным планом: вагон с песком, вагон с гравием, вагон с кирпичами, вагон с мешками цемента, цистерну с соляркой, вагон с брёвнами…

В кадре появляется капитан Рябушенко (внешность на усмотрение режиссёра и ответственных за кастинг), заместитель Липатова, который наблюдает за тем, как прапоры и сержанты сгоняют на разгрузку весь личный состав, даже дедов и дембелей. Слышатся отрывистые выкрики и ругань. На усмотрение режиссёра можно допустить мат – каноны западных фильмов! Музыкальный фон на усмотрение композитора.

Камера чуть поднимается и описывает круги вокруг состава, демонстрируя рабочую суету. Больше всего возни и хлопот у вагона с брёвнами. Это не платформа-транспортёр, на которую нагружают брёвна и скрепляют их стяжками, это обычный полувагон без верха, куда напиленные по длине брёвна накиданы как попало, вкривь и вкось. Этим как бы демонстрируется обычное российское раздолбайство.

Прапорщик Коломишин, небольшого роста мужичок с хитрыми глазками и тонкими усиками, подбегает к одному из дембелей, настолько огромному, что Шварценеггер и Джек Ричер на его фоне выглядели бы несерьёзно (ответственные за кастинг должны подобрать именно такой типаж), подпрыгивает и отвешивает ему подзатыльник. У амбала рост два двадцать и вес центнера полтора. Одним ударом запросто нокаутирует Дацика и обоих Емельяненко.

– Валера! – орёт прапор. – Я, конечно, понимаю, что ты совсем тупой, завалил в военкомате все тесты и тебя не взяли ни в десант, ни в морфлот, но хорош уже клювом щёлкать. Фигли твои салаги сопли жуют? Рябушенко сейчас увидит, всем очко разработает. Ступай, разберись…

Коломишин имеет в виду тех солдат, которые поставлены разгружать брёвна, но не знают, как к ним подступиться и потому разгрузку даже не начинали.

Валера молча кивает и идёт к салагам. На протяжении всего фильма он будет просто «Валерой»; нет надобности придумывать ему фамилию (впрочем, на усмотрение режиссёра).

Показать крупным планом голого по пояс Валеру, кожа которого блестит от пота.

– Так, я не понял, душары, чё стоим, вафли сушим?

В отличие от прапора, Валера никогда и ни на кого не орёт. При его комплекции это не обязательно, его и так все боятся.

Сверху, на брёвнах, сидит обветренное косоглазое лицо. Это рядовой Рытхэу, оленевод и китобой с Чукотки. Он – персонаж комический, поэтому говорит с нарочитым акцентом.

– Товалися дембеля, блевно весь пелепутайся, не хосет вынимайся. Поезд пока ехай, тляси-тляси и все блёвна пелепутайся, однако. Мы туда-сюда толмосы, нисево не выходит. Однако, пилить надо.

– Башку себе лучше отпили, дебил! – бросает ему Валера и лезет на вагон, посмотреть.

Рытхэу прав, брёвна от тряски переплелись, просто так их не вынуть.

Снизу, в числе прочих салаг, на Валеру пялится ещё одно азиатское лицо, принадлежащее то ли тувинцу, то ли буряту, то ли монголу, фамилию которого Валера не в состоянии запомнить и выговорить. Алтайца зовут Юлдуз, но деды, разумеется, прозвали его Елдуз.

– Слышь, чурка, принеси лом, – приказывает ему Валера.

Юлдуз приносит лом и протягивает дембелю. Валера спрыгивает с вагона, хватает жилистого Юлдуза за шкирку и без особых усилий поднимает в воздух одной рукой.

– Ты чё, душара потный, бесить меня вздумал? МОЙ лом неси, баран!

Один из шнурков поворачивается к стоящим рядышком духам и шёпотом объясняет, что Валера настолько велик и силён, что обычный лом ему маловат – всё равно что хворостина. Поэтому специально для него изготовили особый лом – раза в три толще и раза в полтора длиннее обычного.

Режисёр может проиллюстрировать анатомические особенности Валеры флэшбеками с призыва: вот Валеру привозят откуда-то с севера, из таёжного села. Ему всё мало – потолки в казарме низки для его роста, двери и коридоры узки для его плеч. Даже койка ему мала – спинку в ногах приходится снять и поставить дополнительно две табуретки, только тогда Валера вытягивается в полный рост.

Валере не знакомы неуставные армейские отношения. Когда он был салагой, ему достаточно было недобро взглянуть и у дедов пропадала всякая охота с ним связываться, даже у горячих кавказцев.

Юлдуз, пыхтя, приволакивает лом, и Валера снова лезет в вагон.

– Вали отсюда, – говорит он Рытхэу.

Как Валера весь фильм будет просто «Валерой», так и Рытхэу будет просто «Рытхэу», причём непонятно, фамилия это или имя. Для комического персонажа это не важно.

Своим здоровенным ломом Валера поддевает брёвна и начинает ворочать их туда-сюда. Силища у него неимоверная, весь вагон ходит ходуном, того и гляди опрокинется. Постепенно спутавшиеся брёвна раздербаниваются. Салаги выгружают их одно за другим наружу.

Вечером тепловоз увозит пустые вагоны. Усталые солдаты располагаются на койках в казарме. Показать сценки казарменного быта. Кто-то чмырит салаг, кто-то играет в карты, кто-то читает или пишет письма, кто-то бренчит на гитаре песни отечественных рок-групп. В популярном фильме «Брат» звучали песни отечественных рок-групп; есть смысл повторить этот удачный приём для привлечения зрительского внимания.

Неожиданно в казарму заходит Коломишин и отбирает несколько человек, среди которых Валера, Рытхэу и Юлдуз.

– Завтра попрём в тайгу, делать вырубку, – говорит прапор. – Идти будем пешком, всё потащим на себе, так что рекомендую отдохнуть и выспаться. Ты, Валера, хотел себе особенный лом? Вот завтра его и потащишь.

Валера на это лишь флегматично пожимает плечами.

Никому из солдат не объясняют смысла и назначения вырубки, ибо – секретность!

Следующий день.

Показать несколько панорамных кадров с высоты птичьего полёта и несколько крупных планов тайги (на усмотрение режиссёра и оператора). Сплошной хвойный массив, ели, сосны, кедры, пихты и лиственницы. Где-то в глубине этого массива стройбатовцы заняты вырубкой – готовят площадку под какое-то, видимо, стратегическое сооружение. Вручную пилят деревья, вручную корчуют пни.

Работают, естественно, только салаги. Дембель Валера и прапорщик Коломишин сидят у широкого пня, курят, пьют водку и играют в карты. Туповатый Валера постоянно проигрывает, отчего у прапора хорошее настроение.

Рядом дымит костёр, на котором красномордый жирный поварёнок готовит обед. (Поварёнок обязательно должен быть жирным и мордатым – таким образом зрителю даётся намёк, что армейские повара объедают несчастных солдат.) Рядом валяется раскрытый ящик с пачками и банками. На пачках большими буквами написано «Перловка», на банках – «Тушёнка». Соответствовать реалиям необязательно – каноны успешных западных фильмов!

Поодаль стоят сложенные пирамидками автоматы Калашникова.

Стройбатовцы принципиально используют только ручной инструмент – лопаты, топоры, ломы, двуручные пилы. Ничего механического, никакой техники. Это важно. До зрителя во что бы то ни стало должен быть донесён образ типичной российской отсталости – канон! При просмотре фильма нужно понимать, что стройбат – это бесплатная и бесправная рабская сила.

Следующая сцена.

Снова в кадре космос, околоземное пространство (детали на усмотрение ответственных за спецэффекты). Мимо проносится чей-то спутник связи. Нагнетается музыкальный фон (на усмотрение композитора). Сбоку появляется гигантский звездолёт. Спутник связи сталкивается с ним и рассыпается вдребезги.

Инопланетный звездолёт уродливой формы направляется к Земле. Это корабль Хищника. Он остаётся на геосинхронной орбите, окружив себя полем, которое делает его невидимым для земных средств наблюдения. От корабля отделяется небольшая капсула и входит в атмосферу.

Показать движение капсулы через облачные слои. С земли его отчётливо видно на голубом небосводе, однако, смотреть некому, потому что внизу – безлюдная тайга.

Крупным планом показать жёсткое приземление капсулы, при котором любое живое существо внутри должно превратиться в отбивную. Однако канонам успешных западных фильмов об этом ничего не известно, поэтому живой и невредимый Хищник выходит из капсулы и осматривается.

Показать крупным планом зловещий оскал Хищника и его знаменитый рык. Он надевает шлем-маску и бегом скрывается в чащобе, на ходу делая себя невидимым.

Следующая сцена возвращает нас к стройбатовцам. На гимнастёрку Валеры садится шершень. Валера спокойно берёт насекомое двумя пальцами и давит. Шершень пытается его ужалить, но у Валеры на руках такие мозоли, что жало не может их проткнуть. Дембель нереально крут.

Тасуя колоду карт, Коломишин спрашивает:

– Вот скажи мне, Валера, как ты таким здоровенным вымахал? Небось, когда из мамки вылазил, чуть пополам её не порвал, а?

Прапор громко ржёт над собственной шуткой.

– Да у нас в роду все такие, товарищ прапорщик, – отвечает Валера и достаёт из кармана гимнастёрки семейное фото. – И мамка, и батя, и сеструха…

Коломишин берёт фото и внимательно разглядывает. Оператор должен дать крупный план, чтобы зритель тоже смог увидеть чёрно-белый снимок обыкновенной деревенской избы, на фоне которой стоит целое семейство таких же амбалов, как Валера. Даже женщины в его семье – здоровенные бабищи, а про мужиков и говорить нечего.

Прапорщик задаёт вполне закономерный вопрос:

– Сеструха замужем?

– Никак нет, товарищ прапорщик, – со взлохом отвечает Валера и убирает фото в карман. – Никак не найдёт себе мужика.

– Ёлы-палы, оно и понятно! – Коломишин наливает ещё водки. – Такой-то бабе кто попало не сгодится. Ты представь, сколько нужно сил и здоровья, чтоб её в постели ублажить. А не дай бог чего невпопад сделаешь или что поперёк скажешь? Такая как вломит – на всю жизнь инвалидом останешься!

– Что вы, товарищ прапорщик, – лыбится Валера. – Она у нас смирная, слова плохого не скажет. Да вы сами-то женаты? А то, хотите, познакомлю…

– Не-не, Валер, спасибо, – торопливо отказывается Коломишин, чуть не поперхнувшись водкой.

– Девка – золото! Хозяйственная, работящая, крепкая…

– Охотно верю, Валер, но – нет!

Показать крупным планом прирождённого охотника Рытхэу. Развитое чутьё заставляет его напряжённо и внимательно всмотреться куда-то в чащобу. Хищника он не видит, но ощущает поблизости чьё-то зловещее присутствие. Окрик прапорщика заставляет оленевода вернуться к работе.

Показать мир глазами Хищника. Огромными скачками он несётся через тайгу, сканируя всё вокруг себя в разных оптических диапазонах и анализируя все услышанные звуки. Ответственным за спецэффекты ничего не нужно изобретать, всё это уже было во франшизе, достаточно просто скопипастить.

Остановившись неподалёку от вырубки, Хищник рассматривает стройбатовцев, выбирая среди них лидеров, которых следует завалить в первую очередь.

Первым замечает инопланетянина остроглазый алтайский горец Юлдуз, тоже охотник. Он родом из совершеннейшей глухомани, похлеще, чем родное село Валеры. Показать отсталость его родных мест (на усмотрение режиссёра) можно через флэшбек: из армии возвращается старший брат Юлдуза, которого встречает всё селение. Брат привозит с собой русского сослуживца, которого пригласил на свою свадьбу. У того спрашивают: «Ты откуда?» и он говорит: «Из Москвы», на что следует потрясающий вопрос: «А где это?» Русский таращит глаза: «Вы не знаете, где ваша столица?» На что следует не менее потрясающий ответ: «Улан-Удэ наша столица (или Кызыл, или Барнаул – на усмотрение режиссёра), а никакой Москвы мы не знаем…»

Молчаливый и немногословный алтаец подходит к очередному дереву, чтобы спилить, и сперва окидывает его взглядом снизу доверху. Тут-то он и замечает среди ветвей искажение воздуха – оптический эффект, производимый невидимым костюмом Хищника.

Флэшбек Юлдуза: политрук Кравцов (внешность на усмотрение режиссёра и ответственных за кастинг) постоянно читает военнослужащим лекции о том, что стройбат – не самый тупорылый вид войск, он выполняет задачи государственной важности! Ежедневная идеологическая обработка внушает солдатам, будто враги неизбежно будут пытаться узнать, в чём именно эти задачи заключаются, будут засылать диверсантов, в том числе в облике симпотных тёлок и вообще непонятно кого. Поэтому солдаты должны постоянно быть начеку и не терять бдительности.

Именно это и проявляет Юлдуз – бдительность.

– А! О! Э! – орёт он, указывая вверх на Хищника и от волнения позабыв все русские слова, кроме междометий. Нагнетается музыкальный фон (на усмотрение композитора).

Пришелец рефлекторно стреляет в Юлдуза из плечевой лазерной установки, но развитые с детства инстинкты алтайца помогают ему отскочить в сторону и спрятаться за только что выкорчеванный разлапистый пень.

Хищник посылает вслед ловкому человечишке очередь лазерных импульсов, наугад, почти не целясь, и случайно попадает в другого салагу. У того в груди образуется дымящаяся обугленная дыра.

Стройбатовцев охватывает паника. В суматохе они бестолково суетятся и мельтешат. Ещё несколько человек падают под огнём Хищника, после чего тот спрыгивает с дерева и приступает к резне.

– Хорош метаться, долбочёсы! – орёт поддатый Коломишин, которому даже сквозь хмель ясно, что кто-то на них напал. Кто именно – можно выяснить позже. – Живо разобрали оружие и заняли оборону!

Солдаты и рады бы разобрать оружие, да только Хищник не подпускает их к калашам.

Инопланетный охотник расценивает прапорщика как главного и стреляет в него летающим всережущим диском. Тот отсекает Коломишину голову и, сделав круг, возвращается к Хищнику, как бумеранг.

Показать резню крупным планом (детали на усмотрение режиссёра, оператора и ответственных за спецэффекты). Длинными зазубренными лезвиями, выдвигающимися из наручей, Хищник поддевает солдат под рёбра, выпускает им кишки, отсекает конечности, режет глотки и наносит всякие другие членовредительства. Некоторых насаживает на складное телескопическое копьё. Кровь хлещет во все стороны.

Юлдуз и Рытхэу – единственные, кто не мечется и не суетится. Инстинкт самосохранения заставляет таёжных охотников спрятаться и переждать опасность.

Валера поначалу бросается к калашам, но выстрелы из лазера отгоняют его прочь. Он с разбегу ныряет в кусты и отползает в укрытие.

Возле костра тепловидение Хищника сбоит. Он присаживается на корточки, чтобы прочитать следы на земле и в этот момент мордатый поварёнок, прятавшийся за костром, опрокидывает на него котёл с кипящей перловкой.

Режим невидимости на костюме Хищника идёт радужными сполохами и отрубается. Хищник оглушительно ревёт от боли и выстреливает в поварёнка самостягивающейся сетью. Поварёнок отлетает на несколько метров, сеть припечатывает его к толстому кедру и начинает сжиматься, врезаясь в тело до крови. Поварёнок корчит рожи словно герой гонконгских боевиков (режиссёру надлежит заранее отработать с исполнителем роли плохую актёрскую игру), бледнеет и умирает.

Пошатываясь от боли, Хищник садится на пень, где перед этим выпивали и резались в карты Валера с Коломишиным. Из небольшого флакона пришелец льёт себе в ладонь какую-то мазь и, пронзительно подвывая, ревя и повизгивая, втирает в ошпаренную кожу. У мази обязательно должен быть ядовито-яркий цвет (на усмотрение ответственных за спецэффекты).

Пока Хищник занят самолечением, Валера тихонечко подползает к затаившимся Юлдузу и Рытхэу. Обычно в успешных западных фильмах про монстров и пришельцев герои ведут себя так, словно никогда не видели успешных западных фильмов про монстров и пришельцев – то есть отчаянно тупят. Это, разумеется, ошибка, следовать данному канону, на наш взгляд, необязательно. Напротив, необходимо продемонстрировать, что Валера, Юлдуз и Рытхэу даже в своих провинциальных глухоманях смотрели все части франшизы «Хищник» и сразу допетрили, с кем имеют дело.

Выжившая троица не пытается сбежать – знает, что у Хищника есть тепловидение и в тайге от него не скрыться. Вдобавок пришелец быстрее бегает.

Благодаря неустанной пропаганде политрука Кравцова стройбатовцы ощущают себя полноценными солдатами, за спиной у которых Отчизна, а перед лицом – враг, который не берёт пленных, а щадит только беременных баб. Гражданский и воинский долг требуют покончить с Хищником здесь и сейчас – прямо на вырубке. (Отдадим должное тому, что современное российское кино невозможно без солидной порции патриотизма.)

– Короче, салаги, – решительно произносит Валера, – этот хрен на нас конкретно наехал, стольких ребят положил… Такое никому не прощают, так что мы с вами по-любому должны замочить гада!

– Товалися дембеля, – шепчет в ответ Рытхэу, – моя, когдя пляцься, мимо автомата плоползай. Автомата полценый, однако. Ствол погнутый, затвол смессёный, пликлад лассеплёный, земля в ствол набивайся. Совсем-совсем стлелять нельзя, однако. Похозе, Хисьника налосно автомата плыгай-топци, налосно автомата ломай. Нету у нас олузыя, товалися дембеля.

– Значит будем мочить гада тем, что есть, – упрямо стоит на своём Валера. – А что у нас есть?

Рытхэу показывает на свою лопату и на топор в руках Юлдуза.

– Топол и лопата есть, однако. Моя тополом молза убивай, тюленя убивай, касатка убивай. Хисьника тозе убивать буду.

– Верно мыслишь, чурка. Елдуз, отдай ему топор, а сам бери лопату.

– Моя не цюлка, однако, – говорит Рытхэу и показывает на Юлдуза. – Вот цюлка, однако.

Валера его не слушает, а ищет взглядом свой лом. Тот торчит рядом с пнём, где Хищник залечивает свои ожоги.

– Надо как-то до лома добраться, – задумчиво говорит Валера. – Против лома нет приёма!

– Лом холосая стука, – серьёзно кивает Рытхэу. – Галпун был бы луцьсе, но и лом холос, однако.

Валера чешет брито-стриженую голову, но так и не может придумать никакого плана. Тогда он срывает с себя гимнастёрку и голым по пояс выходит к Хищнику с пустыми руками. Из предыдущих частей франшизы известно, что Хищники расценивают такой поступок как вызов на рукопашный поединок без оружия.

Расчёт дембеля оказывается верным. Медленными движениями Хищник отстёгивает наплечный лазер и снимает шлем-маску, в надежде напугать человека знаменитым оскалом и грозным рёвом. Он в курсе, что осталось всего три стройбатовца и не сомневается в том, что сумеет их одного за другим прикончить. (Музыкальный фон на усмотрение композитора.)

Однако Валера нисколечко не боится и делает то, чего почему-то никто не догадался сделать в предыдущих частях франшизы – изо всех сил бьёт Хищника по яйцам. Удар Валеры отработан годами бесчисленных сельских драк. Он не знает точно, есть ли у Хищников яйца, действует на автомате.

Оказывается, яйца или некое их подобие, есть. Здоровенная нога в кирзовом сапоге сорок восьмого размера смачно впечатывается в промежность Хищника и тот мгновенно сгибается от боли. Оператор должен взять крупным планом изумлённо вытаращенные глаза пришельца. Нигде, ни на одной планете, ничего подобного с ним не случалось.

Схватившись за расквашенную промежность, Хищник издаёт полувой-полувизг. Пока он катается по земле, всхлипывая и поскуливая, Валера берёт с пенька их с прапорщиком пачку «Беломора», закуривает папиросу и глубоко затягивается.

Хищник кое-как справляется с нестерпимой болью, поднимается на ноги и встаёт перед Валерой в боевую стойку, растопырив когтистые лапищи. Валера плюёт в него бычком и попадает точно в глаз. Зажмурившись, Хищник бестолково трясёт головой, тугие дрэды мотаются туда-сюда, а Валера тем временем хватает свой лом и со всей силы перетягивает инопланетянина по спине. Подскочивший Юлдуз крошит лопатой лазерную пушку, лишая пришельца самого опасного оружия.

– Молоток! – подбадривает алтайца Валера. – Не тормози, мудохай самого урода!

Хищник вспоминает про складное копьё и хочет пырнуть им Юлдуза. Тот парирует удар лопатой, отводит копьё в сторону и оно намертво застревает в кедровом пне.

– Чукча, топор не потерял? – кричит Валера.

– Никак нет, товалися дембеля! – радостно отзывается Рытхэу. – Моя топол клепко делзы, однако.

– Зашибись. Готовься рубить руку, чтоб чушок инопланетный нас не взорвал. Если в части ничего не предъявим, Липатов с Рябушенко нас в два смычка отдерут.

– Моя всё понимай, товалися дембеля! Кита тополом угоссял, медведя тополом угоссял, Хисьника тозе угоссю, однако!

– Салага, лопатой активней работай! – кричит Валера Юлдузу, сам без устали охаживая Хищника ломом. – Урод не должен уйти отсюда живым!

– Болсую добыцю глусы тем, сто тязолое, однако, – философски замечает Рытхэу. – Так завессял нас тволец Кутха! Кувалда подосла бы луцьсе, но и лом с лопатой тозе холосы…

Поскольку рукопашная драка перестала быть рукопашной, Хищник тоже забывает про честь и пуляет в Валеру диском. Тот что угодно рассекает насквозь, но почему-то застревает в мощном валерином ломе. Тогда Хищник отскакивает, чтобы перегруппироваться, не заметив оленевода, отважно бросившегося ему под ноги. Пришелец спотыкается о чукчу и кубарем летит на землю. Юлдуз со всего маху лупит ему по башке лопатой. Можно дать короткий солдатский флэшбек о том, что перед отправкой на вырубку все инструменты были, как и положено, освящены гарнизонным батюшкой. Это подведёт верующих зрителей к правильному выводу – именно божья благодать сделала высокотехнологичное оружие невоцерковленного пришельца бесполезным перед простыми и примитивными, зато православными и богоугодными орудиями.

Удары сыпятся на Хищника со всех сторон; даже Рытхэу ухитряется огреть его пару раз обухом топора. Инопланетный охотник выдвигает из наручей лезвия и пытается поддеть ими чукчу. Тот отражает атаки топором, корча карикатурные рожи, словно герой индийского боевика (режиссёру и в данном случае предстоит заранее отработать с исполнителем плохую актёрскую игру).

Усеившие вырубку щепки, стружки и опилки пропитаны кровью. Кровь везде – на пеньках, на поваленных деревьях, на сучках, на кедровом лапнике. Из-за этого вся вырубка приобретает багровый оттенок, с вкраплениями брызг ярко-зелёной крови Хищника.

Застрявший всережущий диск всё ещё торчит в ломе. Валера бьёт им по лезвиям из наручей и отсекает их, лишая Хищника последнего оружия. Диск от удара крошится на части… Бездуховным пиндосам понадобилось несколько дней, чтобы одолеть космического охотника, зато наш богоносный стройбат справился не в пример быстрее. Потому что с нами бог!

Своим фантастическим ломом Валера перетягивает Хищника по ногам. Отчётливо слышится хруст раздробленных суставов и сломанных костей. Хищник орёт от боли, широко раззявив клыкастую пасть. Дембель усаживается на него верхом и бьёт кулачищем прямо в оскаленную пасть. Вместе с зелёной кровью во все стороны летят выбитые зубы. Валера продолжает впечатывать кулак в уродливую рожу, пока пришелец не перестаёт дёргаться.

– Ссяс взлывать будет! – напоминает Рытхэу. – Мозно лубить, однако?

– Да, пожалуй, теперь в самый раз. – Валера поднимается с поверженного врага, вдвоём с Юлдузом подтаскивает Хищника к ближайшему стволу и кладёт на него руку пришельца с устройством самоуничтожения. Юлдуз придерживает клешню за запястье, Валера прижимает коленом плечи. Крякнув, Рытхэу с одного удара отсекает руку по локоть (показать крупным планом). Хищник в полебессознательном состоянии, хрипит и харкает кровью. Зелёная кровь фонтаном хлещет из культи.

Отбросив ненужную лопату, Юлдуз обвязывает ноги пришельца верёвкой, затем проворно, как обезьяна, влезает на высокий кедр и подвешивает Хищника вниз головой, как тот сам обычно подвешивал жертвы. Подвешивает невысоко, почти над самой землёй, после чего спускается, берёт у мёртвого поварёнка кухонный нож и хладнокровно перерезает Хищнику яремную вену.

Валера хватает инопланетянина за дрэды и смачно плюёт ему в рожу:

– Это тебе, за нас, за ребят и за Родину, сучара!

Покончив с пришельцем, трое солдат растерянно и устало оглядываются. Вся вырубка завалена расчленёнными телами. Чудом уцелевшая бутылка водки примостилась в мягкой мшистой ямке между бугристых корневищ кедрового пня.

Костёр почти потух. Котелок валяется рядом. Не вся каша из него выплеснулась на Хищника – на дне ещё кое-что осталось.

Не сговариваясь, стройбатовцы накладывают себе каши, открывают банку тушёнки. Валера наливает всем водки. (Музыкальный фон на усмотрение композитора.)

– Щас пожрём и надо будет ребят похоронить, – говорит дембель.

– Холонить надо глубзе, – советует Рытхэу, – а не то звель ласкопает и созлёт.

Валера задумчиво кивает:

– Так и сделаем, оленевод, так и сделаем. А космического урода заберём с собой для Липатова и Рябушенко…

Как-то (на усмотрение режиссёра) нужно показать, что благодаря лекциям политрука Кравцова солдаты в курсе текущей политической обстановки в мире. Они понимают, на какую роль претендует Россия и какой её хотят видеть недружественные державы.

Уминая перловку с тушёнкой, стройбатовцы поглядывают на небо, думая о том, как всё изменится, когда они доставят Хищника в часть. России станут доступны инопланетные технологии, ведь где-то на орбите висит бесхозный корабль Хищника, способный совершать межзвёздные перелёты… Даже туповатому Валере ясно, что будет, когда Россия им завладеет.

– Теперь Америке точно кабздец, – делает он закономерный вывод. – Причём кабздец полный…

Камера поднимается вверх и зависает над солдатами, демонстрируя вид сверху. Затем картина неторопливо уходит вниз. Параллельно идут финальные титры. (Музыкальный фон на усмотрение композитора.) На их фоне камера движется над тайгой, устремляясь по направлению к части. К концу титров показать уже знакомый нам периметр части – это будет маленькая финальная сцена после титров, как сейчас модно в успешных западных фильмах.

В части царит полнейший разгром. Периметр прорван, бруствер перепахан. В ограде зияют прожжёные дыры, вышки повалены и обуглены, одноколейка раскурочена, шпалы выворочены из земли, рельсы перекручены и перекорёжены. Кругом зияют воронки, похожие на язвы, и траншеи, похожие на шрамы. Взорванные и сгоревшие корпуса ещё дымятся. Техника тоже догорает. И везде трупы, трупы и кровь – как на вырубке. Причём трупы подвешены на фонарных столбах и деревьях и с них содрана кожа.

Зритель должен внезапно понять, что Хищник на самом деле был не один. Звездолёт привёз на Землю целую команду охотников. Пока один резвился на вырубке, остальные – с гораздо большим успехом – занялись частью, прикончили всех людей и собрали богатые трофеи.

Таким образом зритель получает намёк на возможное продолжение и не перестаёт сопереживать главным героям. Куда вернутся Валера, Юлдуз и Рытхэу? Что их ждёт дальше? Ответы на эти вопросы давать совершенно не обязательно – канон успешных западных фильмов и сериалов! Пускай зритель остаётся неудовлетворённым, пускай у него постоянно зудит и свербит – это, увы, тоже канон.

Засим, собственно, конец фильма.

Забытые страницы троянского эпоса

Не секрет, что современная Турция пользуется устойчивой популярностью у наших соотечественников всех возрастов и социальных групп. Кто-то, как немолодые одинокие женщины, приезжает в эту страну ради романтических отношений с непритязательными турецкими мужчинами, кому-то интересны её курорты, пляжи, солнце и море, кто-то охоч до специфических кулинарных изысков, а кто-то приезжает в Малую Азию ради работы, ради научных исследований и ни для чего другого. Веселье и развлечения таким людям побоку.

К их числу можно отнести Таисию Ивановну Слепанды, доктора исторических и филологических наук, признанного мирового эксперта по части легендарной Троады. В Турции Таисия Ивановна провела в общей сложности три четверти своей жизни, участвовала во множестве этнографических, филологических, культурологических и археологических экспедиций, привлекалась в качестве почётного эксперта к междисциплинарным исследованиям, а кроме того проводила собственные изыскания на всём средиземноморском побережье Турции – там, где много веков назад стояли греческие города и колонии.

В ходе этой работы Т.И.Слепанды посчастливилось открыть несколько уникальных и неизвестных рукописей, возраст которых можно смело датировать поздней античностью.

К сожалению, нам не известны подробности обнаружения находок. Мы не знаем, как именно Т.И.Слепанды вывезла ценные артефакты из Турции. Замкнутая женщина никого не посвящала в свои дела, даже немногочисленных учеников, и вообще предпочитала не распространяться о личном, отдавая все силы и время служению науке. Главное, что рукописи оказались в Москве и стали частью личной коллекции Таисии Ивановны. Она планировала тщательно изучить и перевести пергаментные свитки, дабы затем попытаться установить их авторство.

Однако довести работу до конца женщине помешала внезапная и трагическая развязка. Так и не научившись за всю жизнь водить машину, Т.И.Слепанды предпочитала пользоваться общественным транспортом. В тот роковой день она везла рукописи в институт ***логии и ***графии РАН на метро. Неизвестный злоумышленник выхватил кожаный портфель из рук растерявшейся женщины и ловко скрылся в толпе, заполонившей переход на станции Китай-город.

Вряд ли это было случайным совпадением. В настоящее время рукописи, скорее всего, уже проданы с какого-нибудь «чёрного» аукциона коллекционерам краденых древностей. Таисия Ивановна ничего не предприняла для их поиска. Трагедия подкосила её здоровье, и беззаветно преданная науке женщина скоропостижно скончалась.

В её бумагах были найдены кое-какие заметки относительно рукописей, судя по которым, эти древние литературные памятники были посвящены Троянской эпопее, её реальным или вымышленным событиям. Также был найден приблизительный перевод (с древнегреческого) рукописи №1414442, сделанный лично Т.И.Слепанды. Эти материалы мы и предлагаем вниманию читателей.

Также мы с негодованием отвергаем возникшие среди клеветников и завистников обвинения Таисии Ивановны в том, что, якобы, она, пользуясь широким научным кругозором, самолично состряпала фальшивки, выдав за подлинники, а затем инсценировала «похищение», дабы мистифицировать научную общественность и вместе с тем избежать разоблачения и ответственности. Хочется напомнить всем недоброжелателям, что среди коллег, родных и близких Т.И.Слепанды известна как серьёзный учёный, человек кристальной честности, положивший на алтарь науки всю свою жизнь. Остаётся лишь сожалеть о том, что её с нами больше нет и о том, что найденные ею бесценные свидетельства древности столь трагично канули в Лету…

Заметки Т.И.Слепанды:

По всей видимости невозможно или, по крайней мере, очень трудно придумать что-то по-настоящему новое. В подавляющем большинстве случаев новое – это в прямом смысле «хорошо забытое старое», даже если обратиться к такой, казалось бы, новизне, как альтернативная история, оспаривающая у официальной право на истинность. Оказывается, не такое уж это и новое явление. У современных альтернативщиков имелись свои предтечи в античности. Это со всей наглядностью демонстрирует нам рукопись №1408538, найденная в [пробел]. Немалое количество подпорченных временем и трудночитаемых мест всё же позволяет установить, что неизвестный автор в своём сочинении оспаривает общепринятую историографию Троянской эпопеи.

Сложно сказать, возникла ли тенденция ставить под сомнение общепризнанные факты в эллинистический период или же сформировалась позже, по мере распространения римского влияния и соответствующего смещения многих цивилизационных и культурологических акцентов и парадигм.

Если верить автору, всё в Троянской эпопее было не так. Никто не похищал Елену из Спарты, никто не захватывал и не сжигал Трою. Гомер и прочие писатели своими полуфентезийными сочинениями запудрили мозги всему человечеству. Слепые и нищие бродяги-аэды жили за счёт подаяний, выступая перед богатыми и знатными слушателями. Пели они, естественно, так, чтобы понравиться публике. Тогдашние аристократы и нувориши возводили свои родословные к древним героям, вот аэды (типа Гомера) и воспевали их, приписывая несуществующие подвиги, перечисляя эфемерные заслуги и достоинства. То есть тешили самолюбие публики, врали самым беспардонным образом, а знать и богачи внимали певцам с восторгом и удовольствием, щедро отстёгивая бабло.

Автор рукописи №1408538 предлагает подойти к истории непредвзято. Как можно поверить, вопрошает он, будто бы Парис, не обладавший никакими достоинствами, кроме тяги к разгульному образу жизни, сумел увлечь суровую спартанскую царевну, которая уже была замужем за могучим воином Менелаем, а перед тем крутила интрижку с не менее могучим красавцем Тесеем, настоящей звездой ахейской цивилизации? Не стоит забывать и о том, что родными братьями Елены были знаменитые на всю Ойкумену диоскуры Кастор и Полидевк. Елена определённо знала толк в мужской доблести, красоте и притягательности. Она и сама была сурова нравом и тяжела на руку – тренировалась на ристалище с мужиками, не стеснялась лупить служанок, а будучи в Трое, запросто давала леща самой Андромахе… Неужели, выйдя за Менелая, Елена вдруг сделалась настолько неразборчивой и равнодушной к собственному достоинству, что сломя голову бросилась в объятия посредственного и никчёмного хлыща Париса?

Возможно ли, чтобы слуги и рабы настолько плохо приглядывали за царевной, что позволили похитить её у себя из-под носа? И неужели троянцы, увидев возле города огромное греческое войско, не предпочли бы выдать беглую жену-блудницу, вместо того, чтобы ввязываться в долгую и кровопролитную войну?

Автор старается убедить нас, будто бы на самом деле всё было иначе. В действительности Парис был одним из женихов, сватавшихся к Елене – как Менелай и прочие ахейские (и не только ахейские) цари и царевичи. Старый Приам послал на сватовство никчёмного Париса, а не доблестного Гектора, потому что, во-первых, у Гектора уже была жена – Андромаха, – а во-вторых, Парис был старше Гектора, что автоматически делало его потенциальным наследником трона, а значит ему необходима была жена, чтобы обеспечить уже собственных наследников. Всё, о чём помышлял ветреный Парис, так это о пьянках и гулянках, а не о женитьбе.

Выбор Елены – чисто меркантильный выбор тщеславной и стремящейся к роскоши провинциальной бабы. Крохотные и разобщённые ахейские царства в то время были жалкими нищебродами по сравнению с Троей, одним из богатейших государств Ойкумены, владевшим всей территорией Малой Азии вплоть до Хеттского царства.

Никому не нужно было похищать Елену, она сама уцепилась за жалкого Париса, лишь бы «прописаться» в богатой и могущественной Трое на правах тамошней царевны. На выбор повлияло и то, что разгульный Парис не осуждал блудницу за рождение внебрачной дочери – плод её греха с Тесеем, – и готов был принять жену без необходимой для первого брака целомудренности. Он увёз Елену в качестве своей законной супруги, потому-то троянцы и не выдали её ахейцам – спартанка стала их законной царевной, за которую они готовы были стоять насмерть.

Оскорблённые тем, что им предпочли иностранца (азиатского «чурку»), греки, в которых ещё сильны были отголоски родоплеменного этнического высокомерия, сговорились, собрали войско и сообща двинулись на Трою. В действительности это вряд ли была настолько огромная армия, как утверждают писатели и историки. Скорее это была просто банда, больше занимавшаяся грабежами окрестностей, нежели столкновением с регулярными троянскими войсками. Потому-то вся эпопея и растянулась на долгих десять лет, а вовсе не потому, что Посейдон с Аполлоном возвели вокруг города неуязвимую стену.

За десять лет войны «великие герои» не совершили по сути ничего выдающегося. Между ними разгорались взаимные ссоры и склоки, рядовые бойцы роптали на ничего не добившихся вождей, им всё надоело, они готовы были всё бросить и вернуться домой. Писатели и историки подали это как «ссору Ахилла с Агамемноном».

Доблестный Гектор на самом деле прикончил «неуязвимого» Ахилла в первом же бою и забрал его доспехи в качестве трофея. Чтобы скрыть этот позорный факт, писатели и историки придумали какого-то Патрокла, который, якобы, был другом (и, по некоторым данным, гомосексуальным любовником) Ахилла и вместе с ним учился воинскому мастерству у кентавра Хирона. Этот, мол, Патрокл тайком нарядился в доспехи Ахилла, а мирмидонцы его в них не опознали…

Автор рукописи обращает внимание читателей на стоявшие в его времена курганы возле Трои – курганы павших героев троянской войны, – и замечает, что никакого кургана Патрокла среди них нет. Стало быть, «Патрокл» – это вымысел!

В самый разгар войны к троянцам подоспели на подмогу союзники – эфиопы и амазонки. Но ведь известно, что союзники верны лишь победителям. Если бы троянцы проигрывали, союзники от них бы тотчас отвернулись.

Наконец ахейцы сами запросили мира и в качестве своеобразного символического искупления возвели на берегу огромную статую деревянного коня, а потом ни с чем уплыли домой. Доказательством тому служит скорый закат Микенской цивилизации Бронзового века. Греки слишком много средств вложили в военную кампанию, в надежде на щедрые трофеи, однако, вернулись ни с чем. Таким образом ахейская экономика оказалась необратимо подорвана… Историю с отрядом хитроумного Одиссея, который спрятался внутри коня и затем поджёг Трою, сочинили специально, чтобы не было так стыдно из-за бесславного поражения. (Здесь автор проводит аналогию с царём Ксерксом, которого греки победили в ходе греко-персидских войн. Вернувшись в Персию, побеждённый Ксеркс объявил подданным, что это он победил греков.)

Ахейцы уплывали из Трои порознь, наспех, в непогоду. Так не бывает после славной победы и дележа трофеев, так бывает после позорного поражения и взаимных раздоров. На родине «героев» встретили по заслугам: Агамемнона убила Клитемнестра со своим любовником, Диомеда изгнали соотечественники, у Одиссея подданные разграбили имущество… Разве так чествуют победителей? Скорее так срывают злость на опростоволосившихся неудачниках, многое наобещавших и не оправдавших надежд. Кто простит вожака, угробившего десять лет и несколько тысяч подданных на сомнительную авантюру, а затем вернувшегося с пустыми руками? Разумеется, опозорившихся неудачников не щадят.

А что же «побеждённые» троянцы? Эней фактически подчинил Италию, Гелен прочно обосновался в Эпире, Антенор завладел Венецией… Они совсем не похожи на несчастных беглецов, спасающих свои жизни, они больше похожи на тех, кто расширяет свои владения и сферы влияния – как на суше, так и на море. Во всех этих регионах до сих пор (имеется в виду время жизни автора рукописи) стоят сильные, могучие города, тогда как Микенская Ахайя, Греция Агамемнона, Ахилла, Одиссея, Геракла, Тесея и Менелая давно исчезла с лица земли…

С вышесказанным частично перекликается рукопись №4441193, найденная в [пробел]. В целом она не отрицает традиционной историографии Троянской эпопеи, но также описывает войну как нечто глобальное, навроде Крестового похода, а не как сугубо локальный конфликт, вызванный спором за право владеть Дарданеллами и, соответственно, взымать мзду с проходящих торговых судов.

Автор также подчёркивает, что вся тогдашняя Микенская Ахайя материально вложилась в поход, с расчётом на солидные дивиденды после победы.

Поначалу кампания шла успешно. Ахейцы, подобно саранче, прошли насквозь всю Троаду и полностью её опустошили. С ней, в глубине суши, граничило Хеттское царство – греки разграбили и его. Богатую добычу погрузили на корабли, пошли южнее и атаковали финикийские земли на территории нынешней Палестины, где захватили несметные богатства. Это те самые филистимляне, с которыми сражался библейский Давид…

Если бы греки на этом остановились и вернулись домой, Микенская цивилизация процветала бы многие века и вся история Европы сложилась бы по-другому. Но опьянённых успехами ахейцев понесло дальше и они напали на Египет.

Государство нильских фараонов в то время пребывало на пике могущества. Отягощённые добычей, изнурённые годами непрерывной резни и развращённые роскошью, греки не были соперниками египтянам. Армия и флот фараона отразили атаку «народов моря», перебили и утопили всех до единого. Обратно в Ахайю не вернулся никто…

Это нанесло колоссальный удар по экономике Микенской цивилизации, столько средств вложившей в снаряжение войска. Расчёты не оправдались, Крестовый поход против государств Азии не окупился. Но хуже всего то, что грянула демографическая катастрофа, ведь война сожрала чуть не поголовно взрослое мужское население. Остались одни бабы, старики и дети. Ну и, само собой, рабы. Пока армия существовала и совершала победы, рабы не бунтовали и никто из воинственных соседей не трогал ахейских баб, стариков и детей. Но стоило египтянам отправить армаду «народов моря» на корм рыбам, ситуация изменилась. Бабы, старики и дети столкнулись лицом к лицу с враждебным миром и некому было их защитить. Некому стало работать, ведь рабы попросту сбежали…

Ситуацией быстро воспользовались северные греки-дорийцы, нецивилизованные горные соседи ахейцев, не менее воинственные, но гораздо менее культурные и развитые. Они захватили Микенскую Ахайю и эта уникальная цивилизация Бронзового века перестала существовать. На несколько веков вся Эллада погрузилась в некое подобие сумерек средневековья, ознаменовавшихся всеобщим и повсеместным упадком и деградацией.

Лишь спустя века на этой земле вновь воссияла цивилизация – известная нам классическая Греция Платона и Аристотеля, Пифагора и Сократа, но это уже была другая Эллада…

Указанные рукописи – это по сути своей плач по утраченной Микенской цивилизации, погибшей по вине самонадеянных ахейцев.

Остальные рукописи, начиная с №1414442, найденные в [пробел] и в [пробел], затрагивают не столько историографию, сколько мифологию Троянской эпопеи и вносят в неё местами дополнения, а местами поправки. (В качестве примера сделан перевод рукописи №1414442 как наиболее сохранившейся.)

Пробный и несколько вольный перевод

пергаментного свитка №1414442,

выполненный Т.И.Слепанды:

Высоко вздымается гора Олимп, чья вершина скрыта среди густых облаков. Так распорядились боги, чтобы никто из смертных не видел с земли их чертогов. Есть у смертных одна неприятная особенность: увидят что-то диковинное, столпятся и давай глазеть да судачить, косточки перемывать. Сами – никто, зато у каждого обо всём есть своё мнение и его непременно нужно донести до остальных. А ведь олимпийские чертоги – не просто заурядное диво, это обитель бессмертных. Ничтожества как прилипнут, так и будут глазеть, с места не сойдут, перестанут работать, позабудут про еду, сон и семью. Тогда роду человеческому безо всякого девкалионова потопа конец… Ну, по крайней мере, грекам, которые под Олимпом живут. Кем тогда боги будут повелевать?

Лишь один Олимпиец не живёт в сияющих чертогах вместе со всеми – хромой и уродливый Гефест. Невдалеке от основания горы высечена глубокая разветвлённая пещера. Надёжно запрятана она в недра Олимпа, ни один удар по наковальне не выходит наружу и не доносится до слуха богов на вершине. Здесь, в своей кузнице, служащей ему одновременно и домом, Гефест коротает дни и ночи.

Сын Зевса и Геры нелюбим своими родителями, ими же он и изуродован. Для остальных богов Гефест – ходячее посмешище и объект нескончаемых издёвок. Над ним глумятся, его дразнят и оскорбляют, ему придумывают обидные и унизительные прозвища. На частых пиршествах Гефест нежеланный участник, да он туда и не стремится. Не по душе ему возлежать за столом, вкушать амброзию и нектар, любоваться танцами нимф и слушать лиру Аполлона или флейту Диониса. Его коренастое тело и могучие грубые руки требуют постоянной работы, тяжёлой, настоящей мужской работы.

Главная обязанность Гефеста – ковать молнии Зевсу. Регулярно, в положенный срок, их забирает Афина, давняя подруга и сводная сестра бога-кузнеца, его соратница во многих славных деяниях. На Флегрейских полях Гефест и Афина бок о бок сражались с гигантами. Огромные и чудовищные отродья Урана и Геи осмелились бросить вызов Олимпийским богам и за это были безжалостно истреблены. Впоследствии эту битву, от которой содрогались земля и небо, назвали «гигантомахией». Гефест тогда сразил Миманта, а Афина после долгого поединка расправилась с Паллантом. Её доспехи оказались измочалены вдрызг и тогда богиня содрала с поверженного великана кожу, крепкую, словно столетний дуб, и натянула на себя вместо доспехов. С ног до головы покрытая кровью, Афина предстала пред остальными гигантами и вид её был столь устрашающ, что те оцепенели от ужаса. Богиня вскочила в колесницу и на всём скаку метнула в Энцелада попавший под руку камень, а этим камнем был остров Сицилия, который и раздавил гиганта в лепёшку… Остальные чудовища так и таращились, позабыв, что к щиту Афины прибита голова Медузы Горгоны. Персей добыл её с помощью богини и преподнёс в дар своей покровительнице. Атакуя гигантов, Афина закрылась щитом и все отродья тотчас окаменели, превратились в горы, которые по сей день высятся в Аркадии…

Афина единственная, кто не унижает и не травит уродливого кузнеца, и она же единственная из бессмертных, кто ему по-настоящему нравится. К остальным Гефест равнодушен, даже к тем, кто делил с ним ложе и рожал от него детей, а вот Афина – совсем другое дело. Мудрая, сильная, прекрасная, величественная, грозная. На взгляд Гефеста – идеальная женщина. Дочь Зевса и Метиды по силе ничуть не уступает громовержцу и при этом её преданность ему абсолютна. Воистину Афина эталон верности. Тучегонитель Зевс доверяет ей свои молнии, зная, что у Афины они в надёжной сохранности.

С Афиной шутки плохи. Она безжалостно карает за малейшую провинность. Никто в здравом уме не рискует с ней связываться. Вот и Гефест, когда Афина снисходит в его кузницу, не пытается с ней флиртовать, хотя больше всего на свете желал бы признаться Палладе Промахос в своих чувствах. Будь его воля, он бы женился на ней без раздумий. И что с того, что они брат и сестра? Зевс с Герой тоже брат и сестра, а между тем преспокойно живут в браке…

К сожалению, Афина способна лишь на крепкую дружбу, не больше. За свою жизнь она ни разу ни с кем не крутила любовных шашней. Среди Олимпийцев таких недотрог всего двое – она и Артемида. Злые языки сплетничают, будто бы Афина пару раз всё же с кем-то согрешила и родила, например, Эрихтония, но Гефест-то знает, что это ложь. Всем известно, что Афина – Парфенос, то есть «дева». Её не познал ещё ни один мужчина, а значит детей у неё нет, тем более таких, как Эрихтоний. Афина лишь любезно взяла его на воспитание и в результате из Эрихтония получился не худший в Аттике царь. Кому об этом знать, как не Гефесту, ведь Эрихтоний – его сын, плод его греха. Быть может, если бы детей ему в законном браке дарила Афина, тогда бы от его семени не рождались сплошные уроды, как змеехвостый ящеролюд Эрихтоний…

Но Афина воспринимает Гефеста только как друга и брата. Он выяснил это давно, на заре времён, когда они с Афиной обучали первых людей ремёслам. Афина ясно дала понять, что никому не бывать её мужем. Она из тех женщин, кто возвёл целомудрие в принцип. Не то что прикоснуться, она и увидеть-то себя голышом не позволяет. Несчастный Тиресий был ею ослеплён, когда случайно застал за купанием. Афина даже родилась в одежде – в доспехах и с оружием.

К чести богини, она хоть и вспыльчива, зато остывает быстро. Того же Тиресия Афина вскоре пожалела и в качестве компенсации сделала величайшим прорицателем. Прежде Тиресия ни одна собака не знала, а ныне пастух сидит за одним столом с царями. Агамемнон, Одиссей, Менелай, Нестор, Аякс, Диомед, Ахилл и прочие без него шагу ступить не смеют. Когда замыслили воевать с Троей, первым делом за советом – к Тиресию!

В пещере-кузнице Гефест работает не только над зевесовыми молниями. Здесь он изготовил опочивальню для Геры, упряжку медных быков для колхидца Ээта, венец для Пандоры, цепи для Прометея и многое другое. Бог-кузнец знает, что на Олимпе его не любят, презирают, считают уродом, но всё равно не могут без него обойтись, то и дело просят что-нибудь сделать – и он делает, потому что без работы не может жить.

Вокруг Гефеста по пещере снуют его механические слуги, которых он изготовил из меди. Изготовил по необходимости – никто живой, из плоти и крови, не смог бы постоянно находиться в невыносимом кузнечном чаду. Просто не выдержал бы, ведь смертная плоть хрупка. Медным слугам не нужно пить, есть, дышать. Они не страдают от чада, их не обжигают раскалённые заготовки и жар горна, им можно не бояться отбить молотом пальцы… Слуги раздувают меха, подносят хозяину заготовки и инструмент, помогают ковать, прибираются, подносят амброзию и нектар, омывают по вечерам… Пещера достаточно просторна, в ней много обширных залов и гротов. Хватает места и для мастерской, и для склада заготовок, и для личной опочивальни, и для всего остального.

Прямого выхода наверх, в божественные чертоги, из пещеры нет. Олимпийцы не желают, чтобы к ним поднимались кузнечные чад и гарь. Единственный вход в пещеру расположен на одном из склонов горы и скрыт от взора смертных чарами. Гефест не любит, когда его беспокоят понапрасну. А людишкам дай волю, они не отстанут.

Гефест – бог-изгой. Его уединённость поначалу была вынужденной, затем стала добровольной. Зачем жить среди тех, кто тебе не рад? Зевса и Геру шокировала бы сама идея женить постылого сыночка на Афине, да и саму Афину шокировало бы предложение соединить с кем-то жизнь, создать семью, родить детей. Вместо желанного брака хромого кузнеца ждало новое унижение – нежеланная женитьба на шлюхе Афродите, которой не ведомо понятие супружеской верности. И любой другой верности тоже. Напротив, она постоянно пеняет Гефесту за его верность Олимпийцам.

Афродита блудит с кем попало. Бог, смертный – ей без разницы, она готова залезть в постель к кому угодно. Особенно часто она делит ложе с братцем Аресом, после чего рожает странных и даже жутковатых детей – Фобоса, Деймоса, Эрота… А от Гермеса и вовсе родила несуразного Гермафродита, глядя на которого, не поймёшь – то ли перед тобой мужик, то ли баба…

И стоит только Гефесту помянуть суженую, как она тут как тут. Снаружи доносится характерный шум, издаваемый упряжкой и свитой богини. Его ни с чем не спутаешь, ведь только Афродита додумалась впрячь в колесницу стаю оглушительно чирикающих воробьёв. Причём никто, даже она сама, не знает, сколько именно там птиц – тысяча или миллион.

Куда бы Афродита ни направилась, за ней постоянно таскается толпа нимф и харит – её собственных дочерей от Диониса, – не замолкающих ни на миг болтушек, сплетниц и насмешниц. Ещё неизвестно, кто трещит и щебечет громче – они или воробьиная упряжка. Слух Гефеста не раздражают оглушительные удары молота по наковальне, но свиту жёнушки он терпеть не может. От неё и от чирикающих воробьёв у него начинается мигрень. Поэтому он никогда не встречает супругу, хотя этого требуют элементарные нормы приличия.

Богиня любви, которой даром не сдался этот брак, вынуждена терпеть и время от времени совершать к муженьку визиты вежливости. Нимфы и хариты морщат носы и не заходят в пещеру, не хотят дышать чадом и гарью. Афродита оставляет их снаружи, под охраной усмирённой волчьей стаи и громадных медведей. За ней в кузницу следует лишь парочка львов, её любимцев. Зверюги настолько велики и свирепы, словно родились в одной утробе с Немейским чудовищем. Впрочем, свирепы они лишь с посторонними, а с Афродитой ласковы, точно котята.

Пройдя по длинному коридору, Афродита попадает в просторный зал, где располагается на удобном ложе, откуда ей видна мастерская с горном и наковальней. Один лев ложится у ног богини и трётся мордой о нежно-розовые ступни, другой садится у изголовья. Афродита рассеянно запускает пальцы в густую гриву, исподволь наблюдая за работающим супругом.

Бог-кузнец трудится над доспехами для Ахилла, делая вид, что не замечает жены. На самом деле её визиты ему отнюдь не безразличны. Какой бы распутницей ни была Афродита, нельзя отрицать очевидного: богиня любви остаётся прекраснейшей и соблазнительнейшей из женщин – и это после стольких беременностей и родов.

Золотые украшения, которыми Афродита увешана с головы до ног, лишь подчёркивают её совершенство. Чело богини венчает золотая тиара, сверкающая драгоценными камнями. Тиара искусно вплетена в высокую причёску по эллинской моде. Афродита снимает украшения, распускает густые, шелковистые и слегка вьющиеся волосы, позволив им свободно упасть на обнажённые плечи, и неторопливо расчёсывает их золотым гребнем.

В отличие от лоснящегося от пота Гефеста, едва прикрытого кузнечным фартуком, изящному и стройному телу богини не знаком физический труд. А в отличие от нудофобки Афины, богиня любви зачастую и вовсе пренебрегает одеждой. Вот как сейчас, когда всё её облачение состоит из обильных украшений и хитроумно сплетённых фиалок, нарциссов, анемонов и лилий, едва-едва прикрывающих грудь и пах. В пещере-кузнице нежные цветы не выдерживают чада, сохнут и осыпаются прямо на глазах.

Маленькие ножки Афродиты не знают тесной и жёсткой обуви. Она всегда ходит босиком и не ощущает при этом никакого дискомфорта. Богиня любви обожает отнюдь не одни постельные утехи, она любит всё сущее и сущее отвечает ей тем же. Ни один камешек, ни одна колючка не смеют уколоть её или поранить. Богиня спокойно может войти голышом в густые заросли крапивы и не получит ни одного ожога. Никакая грязь не смеет её испачкать. Даже здесь, в кузнице, частицы гари, витающие в воздухе и оседающие на всём и вся, словно обтекают Афродиту, не касаясь её фигуры.

Механические слуги подносят хозяйке чаши с амброзией и нектаром. С лёгкой гримасой неудовольствия Афродита отсылает их прочь. Она недолюбливает медные творения Гефеста, ведь они единственные, на кого не действуют её чары. К тому же она не трапезничать сюда пришла.

– Над чем трудишься, дорогой? – первой нарушает она затянувшееся молчание.

Если бы голосовые связки считались музыкальным инструментом, Афродита могла бы посоперничать с лирой Аполлона и флейтой Диониса. Её речь звучит сладостнее и нежнее песен Сирен – этих полурыб-людоедок, дочерей высокомерной Мельпомены.

Гефест неслышно ругается сквозь зубы. Когда жена рядом, у него не получается сосредоточиться на работе. Рассудок затмевает вожделение. Он не любит и презирает супругу за блуд, но не может не думать о её красоте. Такова сила богини любви – ни бог, ни смертный не в силах перед ней устоять. Более того, любая вещь, когда-либо побывавшая у Афродиты, начинает проявлять приворотные свойства. Зная об этом, Гера – отнюдь не первая красавица на Олимпе – однажды вынудила Афродиту отдать ей свой пояс. Царица богов в очередной раз рассорилась с Зевсом и надеялась посредством волшебного пояса пробудить в нём вожделение, чтобы в итоге помириться – через постель.

– Делаю новые доспехи для Ахилла, – нехотя выдавливает из себя Гефест, надеясь, что жена удовлетворится этим и уйдёт. Выгнать Афродиту силой он не может, а общаться с ней ему неохота. В присутствии богини любви воля покидает бога-кузнеца. Нелюбимая жена обладает над ним большей властью, чем он над ней.

– М-м, Ахилл! – сардонически хмыкает Афродита. – Славный ахейский герой… Полагаю, он не сам заказал у тебя доспехи. Где ж ему, бедолаге, сыскать время? То на один невольничий рынок рабов отвозит, то на другой… Небось совсем с ног сбился, бедняжка… Наверняка кто-нибудь из Олимпийцев похлопотал? Дай-ка угадаю. Гера? Нет-нет, она ведь тебя видеть не может, её от тебя тошнит. Может Зевс? Или Афина?

– Фетида, – цедит Гефест.

– Ах эта! – презрительно фыркает Афродита. – Ну, ясно. Мамашка грязного мародёра и работорговца, любителя воевать с безоружными крестьянами и рыбаками! Она часом не упоминала, Ахилл ещё не все берега Азии разорил, не всех жителей продал ионийцам и египтянам в рабство? Не всех баб изнасиловали его мирмидонцы? Всё ж как-никак десять лет этим промышляют. Умаялся поди, герой-то наш доблестный! Единственная отрада – солидные деньги наварил. Будет с чем вернуться в Фессалию! Вот что значит вовремя разругаться с Агамемноном и обзавестись правильными покровителями. Они и подскажут, и направят… Одна Афина чего стоит!

– Довольно! – Гефесту хочется рявкнуть на жену, но рявкнуть не получается. Голос предательски дрожит, а лицо заливается краской. Бог-кузнец всегда краснеет, когда посторонние поминают при нём Афину.

В отличие от него Афродита без труда повышает голос и тот гремит на всю пещеру:

– Довольно – что? Довольно хотеть от законного супруга, чтобы он перестал быть тряпкой и не пресмыкался покорно перед теми, кто унижает и ненавидит его, кто сделал его калекой и уродом? Уж извини, дорогой, но – нет!

Богиня гордо привстаёт на ложе.

– Хоть раз в жизни покажи себя мужиком. Топни ногой, стукни кулаком по столу, крепко выругайся, но не делай доспехов проклятому пелееву отпрыску. Ты такой щепетильный, когда дело касается моих добродетелей, так куда же делась твоя щепетильность в отношении Ахилла? Великий герой Эллады – трусливый и подлый мародёр, разбойник и работорговец. М-м, что скажешь? А как насчёт его соучастия в чудовищном злодеянии в Авлиде, куда Агамемнон заманил от его имени глупенькую Ифигению, до одури втрескавшуюся в «великого героя»? Наивная дурочка понеслась, не чуя ног, навстречу возлюбленному, а в итоге очутилась на алтаре, где Агамемнон, Нестор, Калхант, Ахилл и прочие палачи принесли её в жертву Посейдону, чтобы тот наконец позволил грекам отплыть в Трою. Хорошо, что у засранки Артемиды в кои-то веки проснулась совесть и она в последний момент увела дурёху из-под ножа… В наших родственниках, Гефест, иногда просыпается странная тяга к человечине, словно мы грязные варварские божки, а не Олимпийцы. Вот скажи, неужели все мои грехи перевешивают грехи тех, ради кого ты стараешься? Неужели вся твоя принципиальность настолько фальшива?

Бог-кузнец с силой бьёт молотом по наковальне. Гора в ответ мелко-мелко дрожит.

– Ты мои принципы не трожь, – тихо говорит он. – Они были, есть и будут, и они нерушимы. Лучше на себя посмотри. Почему ты так нетерпима к семье, Афродита? Мы же все одна большая семья! А ты говоришь и делаешь наперекор, лишь бы поперёк, лишь бы не так! Этим-то ты и гневишь царя с царицей, неужели тебе не ясно? И вот опять: началась война и ты сразу встала на сторону троянцев. Зачем? Я ещё могу понять Посейдона с Аполлоном, у них с дарданцами давний уговор, но ты-то каким боком к ним затесалась? В чём твоя корысть? Неужто только из-за того, что Парис потешил твоё самолюбие и вручил яблоко?

– Парис был честен, только и всего, – пожимает плечами Афродита. – Кому ещё он мог его вручить? Перезрелой Гере или солдафонке Афине? Не смеши! И дураку ясно, что прекраснейшая – это я. Я и отблагодарила Париса сообразно его темпераменту и предпочтениям. Думаешь, ему бы пригодились дары Геры и Афины? По-твоему, такого человека, как Парис, интересует власть и военные победы? Вспомни, какую жизнь он вёл до знакомства с Еленой, этот бабник и завсегдатай вечеринок. Какая, в Тартар, власть, какие военные победы? Настоящей наградой такому человеку могла быть лишь смазливая, сочная и фигуристая тёлка, по которой сохнут все мужики Ойкумены. Я и дала ему такую тёлку. И, кстати, Парис меня приятно удивил, когда не стал воротить нос от блудницы, нагулявшей ребёночка с Тесеем…

– Вот только она бросила этого ребёночка в Спарте, – напоминает Гефест.

– Не бросила, а оставила в тихом и спокойном месте, – поправляет его Афродита, – где, если ты не заметил, в данный момент нет войны. Оставила под присмотром заботливой семьи. Как мать, Елена намного лучше той, кого мы оба знаем.

Гефест понимает, что Афродита имеет в виду Геру, покалечившую собственного младенца лишь за то, что тот ей не понравился – не родился красавчиком, как Аполлон или Ганимед.

Привыкший к труду, Гефест не умеет красиво говорить и складно выражать свои мысли. Состязаться в споре с Афродитой ему физически тяжело, потому-то её редкие визиты ему в тягость.

– Не в Олимпийцах дело, – наконец формулирует он ответ на вопрос супруги. – Просто я не иду против устоявшегося миропорядка…

Афродита моментально цепляется за эти слова:

– МироПОРЯДОК по определению подразумевает порядок, тогда как ложь не имеет с порядком ничего общего, ибо умножает и усиливает хаос. Олимпийцы постоянно лгут, они совсем изолгались, Гефест. Даже твоя ненаглядная Афина, не говоря уже про морскую жабу Фетиду.

– Ну вот опять, – вздыхает Гефест. – Зачем ты снова на всех наговариваешь?

– Наговариваю? Отнюдь. Фетида сказала тебе, зачем её любимому сынульке доспехи?

С тоской посмотрев на работу, к которой ему, судя по всему, ещё не скоро позволят вернуться, Гефест снова вздыхает.

– Патрокл взял старые доспехи Ахилла, чтобы мирмидонцы…

– Нет-нет-нет! – машет руками Афродита. – Зачем Ахиллу вообще доспехи? Ведь он же неуязвим. Фетида всем уши прожужжала про то, как закаляла сынульку в огне, натирала амброзией, купала в водах Стикса… Она постоянно этим хвалилась, чуть плешь нам не проела. Уязвима у Ахилла лишь пятка, куда Аполлон давно мечтает влепить стрелу. Ну так и сделай ему броню для пятки, целый-то доспех ему зачем?

Гефест печально качает головой:

– Ты прямо сочишься желчью, Афродита. В твоих словах сплошь яд и сарказм. Сама-то ты зачем уговорила Ареса сражаться за троянцев наперекор Зевсу? Наплодили с ним детей, ну так и нянчитесь с ними. Чего вас обоих потянуло на войну, да ещё не на той стороне?

– Наши дети вполне взрослые, с ними не нужно нянчиться, – огрызается Афродита. – Ты бы это знал, если б чаще бывал в чертогах. Ах да, тебя же туда не приглашают! Сам-то с Эрихтонием много нянчился, праведник ты наш? Что до Ареса, не буду скрывать, он любит битвы и пошёл бы воевать с кем угодно, но он выбрал сторону троянцев, потому что любит меня, по-настоящему любит. Как тебя все считают уродом и посмешищем, так и его считают тупым куском мяса, горой мускулов с одной извилиной. Почему-то никто не верит, что Арес способен на крепкую и искреннюю любовь, а он способен, да ещё как! Да, я нарожала ему детей – и что? Я их много кому рожала. Дети – это счастье, дети – это будущее, дети – это радость материнства. Я и дальше с удовольствием буду рожать. Арес не только силён, но и красив – как и все мужчины, с которыми я делила ложе. Что плохого в том, чтобы хотеть детей от красивого мужчины, раз я сама красива? Ведь тогда и дети родятся красивыми, а я хочу, чтобы мои детки были красивыми. Разве не великолепна моя Гармония? Или Эрот? Даже Фобос с Деймосом красивы – особенной, зловещей красотой. Мои хариты красивы. Гермафродит хоть и странен, но тем не менее тоже красив. А что насчёт твоих детей, Гефест? Хоть одного из них можно назвать красивым? Кого? Огнедышащего людоеда Какия? Тошнотворного вонючку Ардала? Ящеролюда Эрихтония? Это кто вообще такие? Может потому Афина и не отвечает тебе взаимностью – боится родить очередное исчадие Тартара и потом мучиться с ним всю жизнь? Хотя вряд ли, скорее всего у неё бронзовый шлем вместо матки…

– Прекрати! – сердито восклицает Гефест, замахнувшись на жену молотом. Афродита поводит бровью и руки бога-кузнеца безвольно опускаются.

– Если уж зашла речь о детях, дорогой, тебе не следует забывать о ещё одном моём сыне, Энее, который сейчас защищает Трою. Ну и глупый же ты вопрос задал, муженёк, когда спросил, ради чего я помогаю троянцам. Я помогаю всем моим детям, не делю их на людей и бессмертных. Для меня они все равнозначны. Они не пустое место, Гефест. Арес знает, как я буду страдать, если Эней погибнет или станет рабом ахейцев. Ему плевать, что это отпрыск другого мужчины. Ради моего счастья Арес готов на всё. Перед ним не стоит вопрос, за кого сражаться в этой войне.

– И не стыдно тебе, – тихо молвит Гефест, – признаваться в любви одному, а детей рожать от многих?

– Пф! – Афродита надувает губки. – Правило моногамии, насколько я помню, боги установили для людей. Нам-то самим с чего ему следовать? Кто среди Олимпийцев не полигамен, у кого нет связей на стороне? Может ваш с Афиной папенька Зевс – образец благочестия и супружеской верности? То, что мы с Аресом спим друг с другом, не означает, что мы обязаны этим ограничиваться. Я сплю, с кем хочу, и он спит, с кем хочет. Не известно ещё, у кого из нас больше детей на стороне. Я-то каждого выносила самостоятельно, а ему достаточно всего лишь разбрызгать семя. В этом смысле мужикам гораздо проще. Помнишь, как ты гулял в одиночестве, грезил о несравненной Афине и ласкал себя рукой под туникой? Твоё семя просто упало на землю, а Гея возьми, да и роди Эрихтония!

Афродита звонко хохочет.

– Ты тоже настругал целый выводок детишек от разных баб, Гефест. Не тебе меня упрекать. Ты только законной супруге никак не можешь присунуть. Похоже, ты единственный, с кем мне ничего не светит. И надо ж такому случиться, что именно тебя мне всучили в мужья!

Раскинувшись на ложе, богиня любви бесстыдно выставляет напоказ свои прелести.

– Может всё-таки попробуем, а, муженёк? Ну же, вот она я, доступная, согласная, готовая на всё. Иди ко мне. Возьми меня, возьми хотя бы раз. Ужель я хуже Антиклеи, Кабиро или Аглаи, с которыми ты почему-то не стеснялся крутить шуры-муры и не оправдывался безответными чувствами к Афине? Думаешь, я ничего про вас не знаю?

Гефеста трясёт от бушующей внутри яростной борьбы между принципами, вынуждающими его презирать Афродиту, и плотским вожделением к ней. Всякий раз, когда она рядом, ему приходится делать над собой усилие, чтобы не поддаться действию любовных чар.

Понурившись, он стоит у наковальни, в окружении бессловесных слуг, готовых ждать сколько угодно, пока хозяин снова не начнёт работать или не отдаст им какое-либо распоряжение.

Афродита разочарованно отворачивается.

– Ну вот опять… Так и знала…

В пещере повисает тишина, нарушаемая лишь шумом мехов, которыми «медные куклы», как их презрительно зовёт Афродита, продолжают раздувать угли.

– Я люблю всех и вся, – наконец говорит богиня, – всем и всему желаю самого лучшего, потому что мне самой этого никто не желал, Гефест. Однако и у моей любви есть предел! Есть те, кого я ненавижу!

Схватив подушку, богиня с силой швыряет её в стену. Огромные львы беспокойно ворчат и ёрзают.

– По несчастливому совпадению, Гефест, это те, от чьего семени и в чьей утробе ты родился. Наши владыки. Творцы, установившие миропорядок. Но дело в том, что мне-то они никто. Седьмая вода на киселе. На самом деле я дочь Урана, Гефест. Родилась в тот миг, когда его убивал Кронос, твой распроклятый дед-титан. Капли крови Урана упали в морскую пену и из неё вышла я. Вышла и первое, что увидела – своего убиенного родителя. В те времена Нерей был единственным, кто заботился обо мне и хорошо ко мне относился. А когда Зевс прикончил папашку и занял его место, он поначалу не знал, что со мной делать. Моя жизнь висела на волоске, пока тучегонитель решал, представляю я для него опасность или нет. В обмен на жизнь мне было велено говорить всем, что я дочь Кронида и какой-то Дионы и помалкивать о широко распространённой у вас в семейке практике отцеубийства. Как тебе, м-м? Видишь, я при всём желании не могу быть сестрой Ареса. Я старше него, старше Зевса, старше тебя, старше всех Олимпийцев. И не я виновата в том, что ты себе про меня навыдумывал.

Потрясённый Гефест непроизвольно разжимает пальцы. Молот выпадает из его рук, на что гора отзывается низким гулом.

Голос богини любви звучит спокойно и ровно, словно она говорит о вещах, давно переставших её беспокоить, о вещах, с которыми она давно свыклась, словно внутри у неё давно всё перегорело.

– У нас с тобой гораздо больше общего, чем ты готов признать, Гефест. Нам обоим позволяют жить в обмен на постоянные оскорбления и унижения. Подумать только, обозвать меня – меня! – дочерью Зевса и какой-то кошёлки Дионы! Кто она вообще такая, эта Диона? Выдать меня – меня! – замуж за самого уродливого бога! Просто так взять и отнять мой любимый пояс, словно я чем-то обязана царице-фифе Гере! Увести у меня любимого Адониса, словно я чем-то уступаю подземной замухрыжке Персефоне! И ладно увести, Артемида его вообще погубила, эта дрянь, дикарка! Они с Персефоной самонадеянно мнят себя ровней мне, но ничего, я ещё с ними поквитаюсь! Арес – вот кто ни разу не сказал и не сделал мне ничего дурного. Хотя, по мнению остальных, это от того, что он слишком туп…

Афродита поднимается с ложа, подходит к Гефесту и обнимает его сзади, прижавшись к широкой спине и ощущая, как от её прикосновений дрожит могучее тело.

– Помнишь, как все веселились, когда заставили тебя приковать нас с Аресом к ложу невидимой сетью? Как все толпились вокруг и ухахатывались, когда мы спросонья, ничего не понимая, барахтались на простынях и безуспешно пытались освободиться? Уморительные забавы у тех, кому ты хранишь верность, не так ли? Хотя и уступают забавам Олимпийцев со смертными – тех вообще брюхатят направо и налево, убивают, уродуют, превращают в животных или в чудовищ… А как ловко подшутили над Мидасом, м-м? Какой блеск творческого воображения, какая фантазия!

Афродита запускает руки под фартук Гефеста и пробегает ноготками по мускулистой груди, поросшей жёсткими курчавыми волосами.

– Ну и, наконец, самое главное оскорбление и унижение: нас обоих принудили вступить в брак не с тем, с кем хотелось. Думаешь, я не замечаю, как ты смотришь на Афину, как реагируешь на любое упоминание о ней? Ты готов целовать подошвы её сандалий, но она такова, какой породил её Зевс – бесчувственная машина для убийства, умная, сообразительная и оттого более страшная и опасная, чем Арес. Захоти Зевс, он бы породил её другой, более душевной и женственной, да в том-то и дело, что он не захотел. Ведь ему нужна именно такая помощница – бесчувственная, не колеблющаяся, не рассуждающая, готовая в любой момент карать неугодных. Не врагов, Гефест, а неугодных. Это разные вещи. Думаешь, если однажды ты станешь неугодным, Афина дрогнет? Как бы не так, муженёк, она тебя прикончит и глазом не моргнёт. Низвергнет в Тартар или чего пострашнее учинит… Знаешь, о чём судачат бессмертные у неё за спиной? О том, насколько Афина мужиковата. Бывают ли у неё, например, месячные? Есть ли у неё вагина или же она ниже пояса подобна Гермафродиту? А её маленькая невзрачная грудка – настоящая или же Афина подкладывает под доспех тряпки? Так что ты не слишком-то обольщайся на её счёт. Она верна лишь Зевсу, а остальные для неё ничего не значат, она ни в грош не ставит даже друзей. Ты в курсе, что она помогла Прометею похитить у тебя огонь? Хороша подруга, нечего сказать. А помнишь, что было потом? Громовержец чуть тебя не убил, обзывал растяпой и другими нехорошими словами. Прометея вообще к скале приковали… А как Зевс поступил с Афиной? Да никак. Единственным козлом отпущения назначил Прометея. До сих пор бедняга расплачивался бы печенью, если б не Геракл… А с Афины как с гуся вода. Здорово она вас обоих подставила? Эх мужики, мужики, вы иногда бываете такими слепыми, такими бестолковыми…

Не выпуская мужа из объятий, Афродита заглядывает из-за плеча Гефеста в его страдальчески искажённое лицо.

– По сути это называется «воровством», дорогой. Афина тебя попросту обокрала, дурачок, а всю вину свалила на Прометея. Недобитый титан позарился на огонь, колченогий кузнец его прошляпил, а сама она как будто не при чём. Но ты и дальше можешь идеализировать разлюбезную Афину. Давай, расстилайся перед её семейкой. Считай Палладу эталоном, полной моей противоположностью, более удачной, более качественной, и не вспоминай, к примеру, о несчастной Арахне. В чём была вина трудолюбивой девушки? Только в том, что руки у неё росли из правильного места. Арахна в честном соревновании победила рукожопую Афину, не жульничала и не мухлевала, как любят делать святые Олимпийцы. И что же она получила в награду за мастерство и трудолюбие? Вместо того, чтобы честно признать поражение и перестать уже корчить из себя совершенство, твоя ненаглядная Промахос превратила Арахну в паука. Ай да богиня справедливости! Вот, что значит справедливость по-олимпийски, Гефест!

Богиня любви выпускает мужа из объятий и встаёт рядом с ним, подбоченясь и не обращая внимания на жар, идущий от горна.

– Ты прав, я всё делаю поперёк, наперекор, вопреки – это моя форма протеста против такой «справедливости» и такого «порядка», против постоянных оскорблений и унижений. А у тебя какая? Никакой? Ты мужик вообще, Гефест? Ну же, брось эти доспехи, Ахилл всё равно обречён. Кентавр Хирон предвидел его гибель давным-давно. Вот увидишь, Аполлон обязательно найдёт способ погубить дерзкого фессалийца. Пойдём со мной, муженёк, утонем в пучине любви и страсти… – Афродита теребит и тормошит застывшего как статуя Гефеста. – Прильни ко мне, давай, покажи, что твоё тело сильно не только выше пояса, но и ниже. Не с этими же медными куклами ты развлекаешься?

От бушующей внутренней борьбы в голове у бога-кузнеца шумит, от манящей наготы супруги темнеет в глазах. Дыхание перехватывает от соблазна и от исходящего от богини возбуждающего аромата.

– Гефест, Гефест, – не отстаёт от него Афродита, – давай вместе бросим вызов всему и всем, хотя бы разочек, один-единственный раз! Пускай ахейцы проиграют эту войну!

– Нет, уходи! – почти стонет Гефест и, собравшись с силами, отталкивает супругу. Он не может перестать быть тем, кто он есть – покорным слугой семьи. Он с лёгкостью меняет свойства металлов, но его самого не могут изменить даже запредельные чары богини любви.

Лик Афродиты темнеет.

– Берегись, Гефест! – грозит она. – Ты и представить себе не можешь, как страшно я мщу тем, кто меня отвергает! Кто, думаешь, распустил все эти слухи про Афину и Эрихтония? О-о, я ещё не на такое способна! Будьте вы все прокляты! Однажды я заставлю вас пожалеть обо всём! Если греки в этой войне победят, я сделаю так, что потомки моего Энея сожрут Элладу с потрохами и отправят на свалку истории!

Афродита бросает на мужа последний гневный взгляд, смешанный с жалостью и разочарованием, презрительно поджимает губы, резко разворачивается и быстрым шагом покидает пещеру. Гигантские львы вприпрыжку скачут за ней. Вскоре шум и гам упряжки и свиты затихают вдали… Медные слуги безучастно таращат свои безжизненные глаза, им ни до чего нет дела.

Отдышавшись и постепенно совладав с эмоциями, Гефест возвращается к работе и вскоре доделывает ахиллесовы доспехи. Больше его ничто не отвлекает от работы.

Однако недолгое присутствие Афродиты и сказанные ею слова делают своё дело – на что она и рассчитывала. Гефест допускает ошибку, не замечает одного-единственного изъяна на доспехах. Слишком часто его разум уносится мыслями то к идеальной Афине, которая оказывается не такой уж идеальной, то к порочной Афродите, которая не так уж и порочна…

Как и говорила богиня любви, все истории Фетиды про неуязвимость пелеева сына оказываются ложью. Несчастливая в браке, Фетида отдавала все силы любимому сыну, ревностно насаждала и поддерживала культ «великого героя» Ахилла, всячески продвигала и при надобности преувеличивала его реальные и мнимые заслуги. На самом деле Ахилл, конечно же, не неуязвим.

Афродита внушила своему любимчику Парису мысль, будто в стрельбе из лука он добьётся больших успехов, нежели в позорном поединке с Менелаем. Стрелы Париса взялся направлять сам Аполлон. Дефект в доспехах Ахилла не укрылся от божественного взора. Первой стрелой Аполлон поразил пятку, как и мечтал, а второй – единственное уязвимое место на доспехах. Будем честны: если бы Гефест сработал заказ безупречно, добросовестно и без изъяна, ни Парис, ни сам Аполлон не смогли бы сразить Ахилла.

К сожалению, те, кто пал, и кто выжил в той войне, так никогда и не узнали, по чьей милости душа Ахилла отлетела к Аиду. Никто не узнал о роли Афродиты – о том, что это она коварно отвлекла внимание Гефеста и смутила его разум своими чарами, отчего бог-кузнец первый и единственный раз в жизни допустил производственный брак.

А затем, оправившись от ранения, нанесённого ей Диомедом, богиня любви занялась судьбой Энея, но это уже другая история, которую поэт [очевидно, имеется в виду Вергилий – прим. Т.И.Слепанды] поведал лучше нас. О Троянской войне Афродита больше не вспоминала и в пещеру Гефеста больше не наведывалась…

Зараза

Посвящается Александру Быкову.

В бытность свою молодым и начинающим литератором, я иногда пересекался с такими же неизвестными, но подающими большие надежды представителями столичной и провинциальной богемы. Мы интересно и весело проводили время в шумных компаниях, делились мечтами и замыслами, хвалились достижениями и жаловались на неудачи, выражали чувства, генерировали творческие идеи, решали свои и чужие проблемы и без устали обсуждали всё и всех. Разумеется, наши встречи не обходилось без обязательных застолий, где алкоголь лился рекой, развязывая нам языки и подстёгивая воображение.

Как-то раз я застрял в аэропорту, ожидая свой самолёт. За окнами бушевала непогода, все рейсы отменили, я опаздывал на встречу с любимой женщиной и потому настроение было ни к чёрту. Случайно по соседству нарисовалась группа малоизвестных начинающих актёров и актрис и предложила мне присоединиться к ним в баре. Всех их объединяло то, что я не видел их ни в одном фильме, спектакле или сериале.

Предупредительный бармен выставил перед нами три пузыря «Зубровки» и мы приступили к знакомству. Дамами оказались: Карина Красная, Клара Чесночко и Людмила Огурченко-Помидорченко. Их спутников звали: Валерий Серебрухин, Александр Кондратов-Жёлтый и Пахтакор Гришулин. Все шестеро оказались горазды глушить «Зубровку», так что мне за ними было не угнаться.

В итоге тремя пузырями дело не ограничилось. В себя я пришёл, когда мой самолёт заходил на посадку в пункте прибытия и стюардессы расталкивали спящих пассажиров. Ума не приложу, как я попал на борт. Голова раскалывалась от похмелья, ужасно мучил сушняк, а за пазухой что-то торчало и мешалось. Я пошарил рукой и выудил на свет охапку исписанных салфеток.

Остаток дня я потратил на то, чтобы поправить здоровье и не скоро вспомнил, как в баре у нас с собутыльниками зашёл разговор о современном кино. Мои новые друзья признались в любви к угарному, извратному и кровавому трэшаку. Каждый давно лелеял мечту снять что-нибудь этакое и сыграть главную роль.

Дело оставалось за малым – придумать годный сюжет и написать сценарий. Когда я скромно упомянул о своём ремесле, актёрская братия так воодушевилась, словно наша встреча была ниспослана свыше.

Слово за слово, рюмка за рюмку, и мы всемером накропали аж целых два сценария – дамы свой, а кавалеры – свой. Дамам мужской сюжет не понравился. По их словам, ему недоставало романтической любовной линии. А мужчины в ответ заявили, что таким и должен быть трэшак – жёстким и угарным, без всяких там соплей.

Они начали спорить, каждая сторона придерживалась своего мнения. Тогда я вмешался и предложил оставить оба сценария и снять в дальнейшем два разных фильма. Мне и сейчас кажется, что два угарных фильма гораздо лучше одного. Спорщики согласились, накатили ещё по одной и окончательно помирились.

Что было дальше – не помню. Понятия не имею, как оба сценария очутились у меня и почему я не отдал их соавторам… Но раз за прошедшие годы они меня не нашли и не потребовали вернуть писанину, я имею полное право оставить её у себя и опубликовать под своим именем. А начать хочу с «Заразы» – сюжета, разработанного вместе с мужской частью коллектива. Как и прежде, я обязан предупредить, что не являюсь профессиональным сценаристом и посему пишу, как могу, т.е. как пишут обычную прозу – с прямой речью и т.д. – хотя знаю, что это неправильно. Пардон, но по-другому не умею.

Снимать обязательно нужно в жанре «мокьюментари», т.е. в стиле любительского псевдодокументального кино. Типичным и самым известным представителем которого является фильм «Ведьма из Блэр».

Действие может происходить в любой стране мира, однако, по вполне очевидным причинам, лучше, чтобы сюжет разворачивался в России, в соответствующих географических и техногенных реалиях. Съёмку имеет смысл вести так, как позволяет бюджет картины.

Идут начальные титры. Музыкальный фон отсутствует. Включается любительская цифровая камера, вроде тех, на которые блогеры снимают ролики для Ютьюба. Объектив дрожит, картинка фокусируется не сразу. Зрителю дана возможность понять, что съёмку ведёт неопытный человек. Слышно, как он чертыхается сквозь зубы.

В кадре появляются ноги, обутые в светлые кроссовки. Раздаётся встревоженный голос молодого интеллигентного человека:

– Нет, правда, послушайте, мне это совсем не нравится. Затея кажется неудачной. Может я просто дам вам денег и мы разойдёмся?

– Нет! – звучит в ответ хриплый и пропитой голос немолодого законченного алкаша. – Просто сними меня на свою сраную камеру и выложи видео в интернет! Я что, сука, многого прошу? Пускай меня увидят и услышат тысячи и миллионы грёбаных людей по всей стране! Пусть все знают, ЧТО я хочу сделать и ПОЧЕМУ! Только ты, случайный прохожий, инфантильный задрот с камерой, сумеешь беспристрастно донести до сраного общества мои мысли, чувства и намерения! Так что захлопни нахрен вафельник и снимай, сука, просто снимай! Пойми ты, мудила, не нужны мне никакие деньги, УЖЕ не нужны…

Объектив наконец перестаёт дрожать. Молодой интеллигентный человек наводит камеру на собеседника и в кадре появляется отвратительный бомж, одетый в непотребные задрипаные лохмотья (детали на усмотрение костюмера). Он весь покрыт нарывами, чирьями, ссадинами и выглядит откровенно нездоровым. У него подбит глаз, во рту чернеют гнилые зубы – те, что ещё сохранились, – веки подёргиваются тиком, седые волосы нечёсаны и растрёпаны, шевелюра в целом подошла бы средневековому юродивому, не хватает только вериг. Подбородок бомжа зарос жёсткой щетиной, спина вздыблена горбом, ноги кривы и вдобавок косолапы. Бомж вообще весь скособочен и перекрючен. Распухший сизый нос забит гнойно-сифилитическими соплями, которые свисают из ноздрей, отчего бомжу приходится то и дело утирать их рукавом, уже покрытым желто-зелёной засохшей коркой. На впалых щеках и на тощей шее чернеют незаживающие язвы, трясущиеся конечности то и дело сводит судорогой. Бомж покачивается и дрожит на полусогнутых ногах, словно вот-вот присядет и обосрётся. Штаны на промежности темнеют большим влажным пятном – зрителям предлагается самим додумать, откуда это пятно взялось. Мыски летних замшевых туфель порваны и оттуда торчат уродливые большие пальцы, искривлённые подагрой, с длинными грязными ногтями. Сквозь прорехи на локтях и коленях видно, что суставы отекли и распухли. Спереди на шее топорщится базедов зоб, а сбоку, под ухом, торчит ярко-алый желвак размером с мандарин.

Словом, у бомжа предельно отталкивающий вид. Тяжёлое дыхание интеллигентного молодого человека даёт понять, до чего зверски бомж воняет и как невыносимо рядом с ним находиться.

Бомж смотрит прямо в объектив, его взгляд по-настоящему безумен.

– Я, сука, бомж, – произносит он, тщательно выговаривая каждое слово. – Грязный, опустившийся скот! Бомжевать я начал сознательно, с раннего детства, и тогда же позволил растлить себя группе наркоманов-педофилов с целым букетом венерических заболеваний. С тех пор я только и делал, что вступал в беспорядочные половые связи с самыми отвратными подзаборными шалавами и пидормотами, разносчиками СПИДа и сифилиса, гонореи и триппера. Долгие годы я ошивался в самых злачных притонах, пил технический спирт, денатурат, одеколон и палёную водку, нюхал клей, ацетон и дихлофос, ширялся любой дурью, причём использовал только чужие, заразные шприцы. Питался я принципиально несвежей, просроченной, канцерогенной пищей с червями и плесенью, иногда употреблял человечину, пил воду из луж и из сточных коллекторов, трахал бешеных собак, шелудивых кошек и помойных голубей. Никогда и нигде я не работал, жил паразитом, ночевал в подвалах, на чердаках и под мостами. Множество раз бывал бит, но не ходил ко врачам и нихрена себе не лечил, ни от чего не прививался, наоборот, я год за годом копил болезни, подобно тому, как вы, сраные обыватели, всю жизнь копите вещи и деньги. Давным-давно я должен был сдохнуть, однако ж не сдох! Видать сам дьявол приберёг меня для особой миссии, и я знаю, сука, что это за миссия! Моё заразное тело сплошь покрыто чирьями, бородавками, экземой, фурункулами, грибками и опухолями. Изнутри – рак большинства органов, СПИД, лейкемия, Эбола, проказа, сифак, трипак, гонорея, гепатит… Также в наличии коровье бешенство, стригущий лишай, сыпной тиф, бубонная чума, сибирская язва, корь, свинка, скарлатина, холера, столбняк, туберкулёз, ветряная оспа, дифтерия, полиомиелит, атипичная пневмония, желтуха, краснуха, коклюш, газовая гангрена, сонная лихорадка, болезнь Хантингтона, болезнь Паркинсона и амёбная дизентерия. До кучи – цирроз печени, почечная недостаточность, простатит, камни в желчном пузыре и поджелудочной, язва желудка и двенадцатиперстной кишки, геморрой, дисбактериоз, гельминтоз, метеоризм, лимфома, воспаление мочевого пузыря, ишемия, эмфизема лёгких, полипы в придаточных пазухах носа, гланды, аденоиды, вши, блохи, саркома Юинга, саркома Капоши, диарея, недержание мочи, ревматизм, радикулит, подагра, глаукома, болезнь Меньера, синдром Туретта, катаракта, астигматизм, воспаление среднего уха, менингит, ларингит, синусит и прионная болезнь. А ещё серповидно-клеточная анемия, болезнь Лу Герига, лихорадка Денге, энцефалит, болезнь Лайма, лихорадка Марбург, геморрагическая лихорадка… И это далеко не весь список!

На протяжении всего монолога оператор то шёпотом, то чуть громче с ужасом и отвращением восклицает: «О господи!», «Какой кошмар!», «Не может быть!» и т.д.

Поперхнувшись на полуслове, бомж заходится кашлем, харкает себе под ноги кровью, утирается сопливым рукавом и как ни в чём не бывало продолжает:

– Всё это дерьмо я цеплял специально, чтобы стать ходячим разносчиком заразы, настоящим бедствием! Понимаешь, сука? Я старался нарочно, чтобы во мне скопилось как можно больше всякой дряни, по-максимуму, чтоб ещё чуть-чуть и сдохнуть. И я сдохну, сука, сдохну в самое ближайшее время, жопой чую. Однако сперва я пойду в городской центр переливания крови и разбавлю все чистые и проверенные запасы донорской крови своей грязной и заразной кровищей!

Бомж широко разевает щербатый рот и безумно хохочет.

– Ха-ха-ха! Все запасы крови! Понял, задротина? Всё дерьмо, что сейчас во мне, передастся с донорской кровью огромному числу людей, которые заразятся, заболеют и сдохнут! А перед тем разнесут заразу по всему миру и тогда подохнут вообще все! Слышышь? Все люди сдохнут! Вот чего я хочу больше всего на свете – чтобы вы все подохли! Не быстро и безболезненно, а медленно и тяжело, в невыносимых муках! В том числе и ты тоже, грёбаный сраный задрот!

Шагнув вперёд, бомж почти упирается лицом в объектив. От невыносимого смрада оператор пошатывается и едва не теряет сознание.

– Я ненавижу грёбаных людишек! – хрипло каркает бомж. – Ненавижу за всё и одновременно ни за что. За то, что вы не такие, как я, а я не такой, как вы. Ненавижу вашу копошащуюся массу и вашу сраную цивилизацию, сраные законы и сраную культуру. Ненавижу государство, которое нихрена не делает для того, чтобы на свете не было таких, как я, и чтобы никому не довелось прожить так, как довелось мне. Ненавижу! Ненавижу!!! Понял, сука? Записываешь? Вот и записывай! Потому-то я и хочу, чтобы вы подохли! И вы подохнете, понял? Так всем и передай: вы скоро сдохнете, суки! И ты, задрот несчастный, тоже сдохнешь! Даже твою сраную камеру некому будет положить тебе в могилу…

Бомж нацеливает в объектив грязный скрюченный палец и вновь разражается безумным хохотом.

Оператора охватывает дрожь, вместе с ним дрожит и камера.

– Я-то с какой стати попал в это безумие? – шепчет он, не скрывая того, что услышанное ему не безразлично. – Но чёрта с два я позволю тебе сделать это. Как я буду людям в глаза смотреть, зная, что мог предотвратить беду, но не предотвратил?

Пробудившаяся в молодом человеке совесть, порядочность и осознание гражданского долга вступают в короткий конфликт с вялым обывательским равнодушием и трусливо-изнеженным нежеланием встревать в неприятности.

– А может не надо, может, ну его нафиг? – колеблется он. – Нет, если я ничего не предприму, если уйду по своим делам и постараюсь обо всём забыть, это чудовище осуществит свой замысел и пострадают невинные. А ведь среди них обязательно окажутся дети… И мне с этим придётся жить – хоть и недолго. Тогда чем я буду лучше этого бомжа? Надо срочно звонить в полицию! Нет, я не успею… Вернее полиция не успеет, и бомж осуществит задуманное. Решено! Я должен покончить со всем здесь и сейчас!

Решившийся мододой человек, не выключая камеры, кладёт её на землю, объективом в сторону. Бомж пропадает из кадра.

– Эй, бомж! Ты был прав, когда сказал, что скоро умрёшь. Вот только «скоро» наступит прямо сейчас! Понял? Я не дам тебе осуществить дьявольский план и навредить людям! Помешаю тебе, сорву твои замыслы, остановлю тебя! Слышь, чё пялишься? На вот, получай!

Слышатся звуки борьбы, удары, пыхтение, кряхтение, возня, охи-вздохи. Всё происходит за кадром, перед объективом лишь поросший сорняками пустырь где-то на окраине некоего города. Бомж болезненно мычит, молодой интеллигентный человек издаёт отрывистые возгласы. У обоих вырываются бессвязные и приглушённые ругательства. Очевидно, дерущиеся сцепились не на шутку. Сорняки в кадре окропляются брызгами крови. Несколько капель, как сейчас модно, попадает на объектив.

Наконец кто-то из дерущихся издаёт долгий агонизирующий стон. Слышатся шаги. Камера поднимается вверх и разворачивается объективом к тому, кто её держит. Рука вытирает объектив носовым платком. Это молодой интеллигентный человек (внешность на усмотрение режиссёра и ответственных за кастинг, однако, желательно подобрать типаж вроде Сергея Панина). Он бледен, испачкан и часто-часто дышит.

– Сожалею, но я был вынужден это сделать, вынужден был его убить, – печально произносит он и поворачивает камеру так, чтобы запечатлеть распростёртого бомжа в луже крови. Лохматая черепушка размозжена, рядом валяется окровавленый булыжник. (Памятка режиссёру и ответственным за спецэффекты: кровь на протяжении всего фильма должна выглядеть яркой и откровенно бутафорской, как в старых дешёвых боевиках. Пусть зритель видит, что всё не по-настоящему. Кровавые сцены должны не ужасать и не шокировать, а наоборот, веселить зрителя своей ненатуральностью.)

– Мне пришлось запачкать руки кровью, – продолжает молодой человек, – чтобы не допустить худшего. Останься я безучастным наблюдаталем, и ублюдок непременно осуществил бы свой план. А так мы схватились, я повалил бомжа на землю и несколько раз огрел по кумполу, а он был так плох, так нездоров, что ему этого хватило… – Молодой человек сгибает пальцы, показывая, как держит камень и бьёт им бомжа: – Хренакс, хренакс! И мозги с кровищей – фр-р-р, фр-р-р!

– Я не то, чтобы предубеждён против бомжей, – продолжает он. – Я их просто ненавижу. Помню, в детстве, до того, как в подъезде установили кодовый замок с домофоном и железную дверь, там устраивали настоящую ночлежку. Утром идёшь в детский сад или в школу, а в подъезде шагу нельзя ступить, чтоб не наткнуться на спящего бомжа. И вонища от них такая, что хоть ноздри затыкай. Причём засыпали, сволочи, обычно под утро, а всю ночь бухали, горланили, дрались, спьяну ломились в двери к жильцам, пугали детей… Ну и спросонья перед уходом обязательно обоссывались и обсерались. Хотя их просили по-человечески: ребята, ладно, спите, бухайте, горланьте, но хоть не ссыте и не срите, ведь нам же потом за вами убирать. И они такие: не-е, мы что, свиньи? А утром – хренакс! – обязательно нассут и насерут. С тех пор я их ненавижу. Самые настоящие твари, подлые, грязные, вонючие, наглые твари! Так бы всех и поубивал! Вот и этот – что, каким-то другим был? Такая же тварюга, даже хуже. В кои-то веки хоть с одним бомжом расправился, но без накладки не обошлось. Знаю, случайно вышло… – Сжав кулаки и трепеща от переполнявших его эмоций, молодой человек внимательно прислушивается к ощущениям и тревожно себя ощупывает. – Во время драки бомж тяжело дышал открытым ртом, его слюни летели во все стороны, а когда я забил его булыжником, к слюням добавилась кровища и частички мозгов. Капельки того, другого и третьего случайно попали мне в рот, ведь я тоже глубоко дышал. Я попробовал отплеваться, но не помогло – когда что-то попадает мне в рот, я непроизвольно сглатываю и назад уже отхаркать не могу. Значит у меня, считай, стопудово СПИД, рак, чумка, сифак, проказа, лимфома, синдром Кройцфельдта-Якоба, лихорадка Денге, амёбная дизентерия и прочая хрень. Я прямо чувствую, как во мне прорастают метастазы всевозможных болезней. Так что я не жилец и, вдобавок, теперь я опасен для общества. Ни одно лекарство меня не спасёт, я обречён…

От пережитого потрясения у молодого интеллигентного человека подкашиваются ноги и он плюхается на землю, не выпуская из рук камеру. На его глаза наворачиваются слёзы.

– Грёбаное дерьмо! Как же обидно умирать молодым… Столько всего впереди могло быть, столько всего в жизни мог бы сделать…

Запнувшись, интеллигентный молодой человек замолкает и его глаза широко раскрываются.

– Нет-нет, что я несу! Я ведь только что спас жизнь тысячам и миллионам людей, избавил их от медленной и мучительной смерти. Я должен гордиться собой, ведь получается, что я – настоящий герой!

Он внимательно смотрит в объектив:

– Кто бы ни нашёл эту запись после моей смерти, прошу вас сообщить моим родным и близким о моём подвиге. Пусть общество знает, что я погиб не напрасно. А для меня всё кончено, я – ходячая заразная бомба, как этот бомж. И коли уж я спас мир от него, значит сумею спасти и от себя самого. Я обязан покончить с собой прежде, чем кому-то наврежу.

Молодой человек вскакивает на ноги.

– Дельная мысль! Пока не иссякла решимость, пойду и брошусь под поезд – пусть размажет меня по рельсам! А что? Быстрая и надёжная смерть, не успею ничего почувствовать…

Он выключает камеру. Секунду зритель видит чёрный экран, затем камера снова включается. В кадре крупным планом мокрый сопливый нос и потрескавшиеся губы – очевидно владелец поднёс камеру к самому лицу.

– Чуть не забыл, – заговорщицки шепчет интеллигентный молодой человек. – Нельзя просто так оставлять трупешник бомжа, нужно что-то с ним сделать, иначе он начнёт разлагаться и зараза всё равно распространится. Я только что погуглил и, кажется, нашёл решение…

Держа камеру одной рукой, молодой человек опускает и поворачивает её. В кадре опять дохлый бомж. Другой рукой молодой человек держит бумажный мешок, из которого сыплет какой-то белый порошок и равномерно засыпает весь труп.

– Негашёная известь, – поясняет он. – В интернете пишут, что она бесследно растворяет тело вместе со всей заразой, а это как раз то, что мне нужно…

Он опять выключает камеру. Секунду зритель видит чёрный экран, затем камера включается. В кадре железнодорожная насыпь. В траве, рядом с кустами ежевики, виднеются истлевшие собачьи останки с рыжеватыми клочками шерсти и обрывком ошейника. Очевидно поезд когда-то сбил собаку, а хозяин либо не нашёл её, либо побрезговал похоронить. (Бывают и такие хозяева.)

Издалека доносится звук приближающегося поезда. Камера вздрагивает, шуршит и постукивает, когда владелец пытается пристроить её на чём-то – возможно на толстой нижней развилке какого-нибудь дерева. В кадр попадает телеграфный столб.

Более-менее установив камеру, молодой интеллигентный человек заглядывает в объектив и издаёт громкий трагический вздох обречённого на смерть человека, после чего решительно уходит в сторону насыпи, взбирается по её крутому склону, то и дело оскальзываясь на щебёнке, и пропадает за кадром.

Судя по звуку, приближается скорый поезд, не товарняк. Слышен нарастающий стук колёс и протяжный гудок. Что-то бесформенно-окровавленное прилетает сверху в кадр, припечатывается с влажным шлепком к телеграфному столбу и медленно сползает по нему вниз, оставляя жирный алый мазок. На бесформенном куске заметны остатки одежды молодого человека.

Надрывно визжат тормоза. Громыхающий состав содрогается всей своей массой, скрипят и скрежещут буфера. Постепенно его ход замедляется и он замирает на рельсах.

Через минуту по насыпи сбегает человек в железнодорожной униформе и подходит к камере (внешность на усмотрение режиссёра и ответственных за кастинг, однако, желательно подобрать типаж вроде Андрея Мерзликина). Его лоб покрыт бисеринами пота, во взгляде читается испуг.

– Я машинист скорого поезда, – взволнованно произносит он, заглядывая в объектив. – Работаю уже пятнадцать лет. Чего только за это время не видел… А буквально только что сбил человека на путях. Подобное в нашем деле не редкость. То студент какой-нибудь на рельсы спрыгнет, которого подружка отшила, то пьяный дачник на насыпь некстати вылезет, то на переезде какой-нибудь неуклюжий дебил застрянет, то бабка под колёса сиганёт, которой жить надоело… Словом, всякое бывает, всего не перечислишь. Обычно-то мы на такую ерунду внимания не обращаем – ну сбили и сбили. Иной раз видишь какую-нибудь корову на путях, так нарочно газку поддашь и гадаешь – успеет дура спастись или не успеет…

Машинист достаёт из кармана большой клетчатый носовой платок и нервными движениями утирает пот со лба.

– Однако тут другой случай. Я перед столкновением как раз в окошко высунулся, чтобы высморкаться и поглядеть, не занесёт ли соплю встречным потоком воздуха в чьё-нибудь купе… Тут-то парень и кинулся под поезд! Я даже глазом моргнуть не успел. Хренакс! – Машинист громко хлопает в ладоши, иллюстрируя столкновение локомотива с человеком. – И в лепёшку! Так кровища во все стороны и брызнула! Казалось бы – что такого? Со всеми случается… Да только встречным потоком несколько брызг…

Замявшись и не находя слов, машинист переходит на пантомиму и тычет пальцем себе в рот.

– Малый-то этот выглядел совсем нездоровым, вот что я заметить успел. Совсем был болен. У него прям на роже было написано. Разве ж здоровые люди под поезд сигают? И я ещё, дурень, варежку раззявил, ну и… – Машинист опять тычет пальцем в рот, после чего обхватывает голову руками.

– Грёбаный Экибастуз! Это что ж выходит-то? Выходит, я теперь тоже болен? – Извиваясь, машинист ощупывает себя. – Ну точно, прямо чувствую, как метастазы всяких болезней прорастают по всему телу. Значит у меня теперь стопудово СПИД, рак, чумка, лихорадка Эбола, трипак, атипичная пневмония, коровье бешенство, энцефалит, лихорадка Марбург и чёрт знает что ещё.

Закрыв лицо руками, машинист всхлипывает.

– Выходит, не жилец я на белом свете. Не жилец… Не сегодня-завтра помру в страшных муках и никакое лекарство меня не спасёт. А ведь я ответственное лицо, у меня, вон, пассажиров полные вагоны. – Машинист машет рукой в сторону локомотива. – Вдруг они от меня чего подцепят да по всему миру разнесут? Не хватало, чтоб меня в новостях перед всем депо ославили – вот, мол, этот-то сам заразился, да впридачу тыщи и мильёны людей перезаражал. Разве ж так можно?

Задумавшись, машинист смотрит куда-то вдаль, за камеру, под углом в сорок пять градусов.

– А куда деваться? Деваться-то некуда. В депо не вернёшься, домой тоже путь заказан… Не хватало ещё семью и товарищей перезаражать. Не могу я такой грех взять на душу, не могу и всё тут! Щас проводницы начнут голосить: в город, мол, ко врачам… А что они, врачи-то? Они вшивый насморк до сих пор одолеть не могут. К ним только попади! Поставят наугад диагноз, а потом скажут: надо тебе, дружок, ноги ампутировать! Мало того, что помрёшь, так ещё инвалидом. Да и не дотянуть мне до города, вот прям жопой чую. Что же делать-то? И помирать в муках неохота, и людей зазря губить нельзя. Пожалуй… Там дальше по пути речка будет, дык я в неё с моста кинусь. Плавать всё равно не умею, вот и утоплюсь. А в речку-то с фабрик да с комбинатов едкую дрянь сливают – химия такая, что ни одна зараза не выживет.

Машинист довольно потирает руки.

– Вот и славно! Утопну и все мои хвори – со мной! Кто потом найдёт камеру, передайте моей семье и всему депо, чтоб не поминали лихом…

Он берёт камеру и выключает её. Секунду зритель видит чёрный экран, затем камера снова включается. В кадре перила и балки стального железнодорожного моста через реку. Река достаточно широка и глубока, чтобы по ней свободно ходили теплоходы и баржи.

Машинист стоит возле перил и крутит туда-сюда камеру, стараясь как-нибудь поудобнее её пристроить. Слышно, как пассажиры и проводницы что-то кричат ему из вагонов, но ветер в речной пойме задувает в микрофон камеры и криков не разобрать. Под мостом какое-то судёнышко тарахтит дизелем.

Кое-как установив камеру на перилах, машинист перелезает через них, истово крестится и прыгает вниз. Всплеска не слышно, зато слышно, как дизель внизу начинает надсадно выть и одновременно снизу, выше уровня перил, прямо в кадре, бьёт кроваво-красный фонтан. Из вагонов доносится коллективный женский визг и мужские вопли – пассажиры поезда стали невольными свидетелями суицида машиниста.

Минуту ничего не происходит, затем по гравию и шпалам цокают шаги человека, чья обувь подбита гвоздями, как в старину. Человек входит в кадр, наклоняется и смотрит вниз через перила. На нём китель и фуражка капитана речфлота (детали на усмотрение режиссёра и ответственных за кастинг, однако, желательно подобрать типаж вроде Константина Хабенского).

Он оглядывается и смотрит в камеру, не выпуская из зубов погасшую трубку.

– Этот бедолага ухнул в воду прямиком за кормой моей посудины, – говорит он. – Под мостом мы шли на малом ходу, как положено, а как стали выходить на открытую воду, я скомандовал «Полный вперёд». Винты завертелись как бешеные, тут-то сердешный и нырнул сверху. Ясен пень, его сразу же утянуло под лопасти и покрошило в клочья…

В знак скорби капитан снимает фуражку и склоняет голову.

– Мне очень жаль, что железнодорожник стал кормом для рыб и раков… Если, конечно, в реке ещё остались рыбы и раки, учитывая, сколько едкого дерьма в неё сливают с фабрик и с комбинатов… Тут в воде такая химия… такая химия… Словом, не хотел бы я искупаться в этой воде. Хорошо, если только кожа слезет или волосы выпадут, а то вот так искупнёшься – хвать, а причиндалы-то растворились, да ещё и ослеп вдобавок!

Водрузив фуражку обратно на голову, капитан продолжает:

– Однако же я ничуть не удивлён. Пока железнодорожник летел с моста, я успел заметить, что он не совсем здоров, а точнее совсем болен. Это у него на роже было написано. Где это видано, чтоб здоровые люди с моста в речку сигали? Вот и балбесы мои сроду такого не видели – застыли как вкопанные. Я ору: «Стоп машина»! Старпом – и по совместительству сожительница моя, – Алла Яковлевна, как кровищу увидала, сразу хлоп в обморок…

Имя «Алла Яковлевна» капитан произносит как «Ал-Якльна».

– Обычно-то мы на подобное внимания не обращаем. Мало ли кто по дурости в воде помирает? Одни спьяну в холодрыгу купаются и у них мотор отказывает, у других конечности судорогой сводит и они камнем на дно идут… А ещё, говорят, черви такие есть, толщиной с волос, они хоть мужику, хоть бабе, кто голышом купается, прям в писю заползают или в задницу, и их потом оттуда ничем не вынешь, так и съедают человека изнутри. Сам я не видал, но бывалые люди рассказывали. Также некоторых тянет купаться на мелководье или в мутной воде: плывут и не видят, что со дна ржавая арматурина торчит или лом – так и напарываются брюхом или грудиной. Чешешь иной раз по фарватеру, глядь, навстречу трупак распухший плывёт. Так его нарочно багром потычешь, чтоб газы наружу вышли и он на дно погрузился, а то неприятно, весь вид портит – кругом же река, природа, красотища, туристов сколько, отдыхающих… Вдруг кто-нибудь как Ал-Якльна – хлоп в обморок! Разве это отдых?..

Задумчиво уставившись на свою трубку и вертя её в пальцах, капитан мрачнеет.

– Вот же… Машинист этот… Взял и бросил поезд с пассажирами. А если мост рухнет? Нет бы отъехать вон туда, подальше. Видать здорово его хворь изнутри припекла. Его как под винты-то затянуло, во все стороны кровавая форшмота – хренакс, хренакс! – Капитан совершает широкие круговые движения руками, как бы иллюстрируя сказанное. – Так и брызнула. Причём несколько капель попало мне в трубку, а она перед тем как раз потухла. Заново её раскурить я не успел и всё же машинально, по инерции, затянулся, ну и, получается, всосал в себя всю заразу. Попробовал откашляться, да куда там…

Профессиональная выдержка и самообладание помогают капитану держать себя в руках. Он лишь слегка бледнеет.

– Грёбаный кашалот! Выходит, что и я теперь заразился. Значит у меня, считай, стопудово СПИД, рак, чумка, туберкулёз, тиф, корь, скарлатина, диарея, кишечная палочка, метеоризм, серповидно-клеточная анемия, болезнь Хантингтона и хек знает, что ещё! – Капитан нервно себя ощупывает: – Прямо чую, как во мне прорастают метастазы всевозможных болезней. Зашибись, приехали, можно бросать якорь! Теперь я ходячий разносчик заразы. Как ни крути, а, видать, моё время вышло. Что я теперь Ал-Якльне скажу, как посмотрю в глаза моим балбесам?

С досады капитан резко машет рукой, трубка вылетает из неё и исчезает внизу. Капитан удручённо глядит ей вслед.

– Коли так, то лучше уж покончить со всем одним махом, чтоб никто ничего не узнал. Пусть думают, что хотят, мне уже всё равно. Мне не о себе, мне об обществе думать надо! – Капитан стучит себя кулаком в грудь. – Кто в тельняшках, тот перед смертью не дрейфит! Как придём в порт, нарочно встану под краном – пусть уронит на меня что-нибудь тяжёлое и раздавит в лепёшку! Того, кто потом найдёт камеру, я прошу передать Ал-Якльне, что её одну я по-настоящему любил и был верен ей до самого конца…

Решительно схватив камеру, капитан выключает её. Секунду зритель видит чёрный экран, затем камера снова включается. В кадре удаляющийся мост, снятый с кормы идущего на всех парах судна. Видно, как в стоящий на мосту состав на полном ходу врезается другой состав. Вагоны сминаются гармошкой, какие-то из них вздыбливаются кверху и переворачиваются в воздухе. Из разбитых окон наружу вылетают люди, пытаясь хоть за что-нибудь зацепиться и бестолково махая руками. Их криков на таком расстоянии не слышно – из-за работающего дизеля.

Оба состава не удерживаются на рельсах и летят в воду. Ветхий мост, давно требующий капитального ремонта, обрушивается в реку вслед за ними (имеет смысл использовать компьютерную графику – на усмотрение режиссёра).

– Я же говорил! – восклицает капитан. – Ну ведь говорил же! Кто ж бросает транспорт с людями на мосту? Вот ведь… Эй! Ал-Якльна! Что с вами? Опять? Вот же чёртовы бабские обмороки… Эй, балбесы, звоните в скорую, пусть встречает нас в порту!

Камера выключается. Секунду зритель видит чёрный экран, затем камера включается вновь. В кадре типичный речной порт, в воздухе носятся и галдят чайки, вокруг громоздятся горы песка и щебня, штабеля каких-то ящиков и контейнеров. Между ними туда-сюда снуют погрузчики и тракторы со здоровенными ковшами, а над всем этим гордо возвышаются портовые краны.

Объектив наводится на песчаный холм. Хрустят шаги, камера приближается к песку. Появляется рука и проделывает в песке ямку на уровне груди. Камера поворачивается на 180 градусов, капитан речфлота устраивает её в ямке так, чтобы она снимала пространство перед собой. Пока объектив поворачивается, он успевает запечатлеть стальную опору одного из кранов. Лебёдка, поднимая что-то тяжёлое, громко и натужно воет, заглушая все прочие звуки.

Капитан ничего не говорит. Он молча отдаёт честь перед камерой и выходит на открытое пространство. В этот момент зрители должны задаться вопросом: с чего капитан решил, что кран на него что-то уронит?

Следующая сцена даёт на это ответ – с минуту капитан просто стоит, затем достаёт из кармана пистолет и выпускает всю обойму куда-то вверх. Слышится звук лопнувшего троса, над капитаном стремительно нависает тень и в следующее мгновение на него с грохотом падает контейнер. Падает торцом, пару секунд балансирует, шатаясь из стороны в сторону, и заваливается набок. Запоры не выдерживают удара и дверцы контейнера открываются – прямо напротив объектива.

Видно, что контейнер битком набит людьми азиатской внешности – нелегальными эмигрантами. Молодые мужчины и женщины крайне измождены и еле-еле шевелятся – не столько из-за падения с высоты, сколько из-за лишений и долгого путешествия в невыносимых условиях. Ни у кого нет сил подняться на ноги. Многие покалечены в ходе падения – у кого-то сломаны конечности или рёбра, у кого-то пробит череп, за кем-то волочатся кишки (бутафорские – примечание для режиссёра и ответственных за спецэффекты). Внутри контейнера, на стенках и на полу много крови и экскрементов.

На том месте, где стоял капитан и где его расплющил контейнер, виднеется бесформенное кровавое месиво, поверх которого белеет фуражка.

Азиаты беспомощно ползают вокруг контейнера, громко стонут, что-то с мольбой кричат, размазывают по земле кровавую жижу.

Через минуту раздаются шаги и в кадре появляется среднего роста и телосложения человек в грязном промасленном свитере и рабочем комбинезоне (внешность на усмотрение режиссёра и ответственных за кастинг, однако, желательно подобрать типаж вроде Дмитрия Дюжева). У него в руках монтировка и ею он изо всех сил дубасит азиатов, которые тянут к нему руки, моля о помощи. Двух-трёх, а иногда и одного удара оказывается достаточно, чтобы раненый и измождённый эмигрант затих навсегда.

Здоровенные рабочие ботинки человека громко хлюпают и чавкают, ступая по кровавому месиву. С каждой минутой кровищи становится больше. Внезапно портовый работяга подпрыгивает и болезненно приплясывает, после чего тщательно обтирает монтировку грязной ветошью и, прихрамывая, подходит к камере.

– Я крановщик вот этого крана, – говорит он, кивая в сторону. – Вместе с несколькими сообщниками я участвую в нелегальной перевозке вонючих азиатских эмиграшек. Их дальнейшая участь складывается по-разному. Кого-то продают в рабство, кого-то в секс-притоны, а кого-то пускают на органы. Ну и что с того? Их там, в Азии, всё равно много, авось не убудет. Зато на этом можно наварить неплохие деньги. Зарплаты в порту грошовые, а у меня, между прочим, жена, дети, их содержать надо. А так я приношу домой солидную прибавку, все счастливы и жаловаться не на что…

Актёр, изображающий крановщика, должен максимально убедительно сыграть крайне мерзкого и абсолютно беспринципного человека, готового за деньги продать родную мать.

– Как раз, когда я сгружал на берег очередную партию вонючих эмиграшек, этот козёл, – крановщик указывает монтировкой на бесформенное месиво, оставшееся от капитана, – вдруг вылез откуда-то и принялся в меня шмалять. Вернее, я сперва так подумал. Ну, думаю, мусора присекли наши делишки и пришли меня сцапать. А потом гляжу – форма у козла не мусорская и шмаляет он не в меня, а в трос. Ну, а дальше, ясен хрен, – бздынь, и следом – хренакс! – Крановщик машет вверх-вниз кулаком, иллюстрируя падение контейнера.

– Хорошо, что урода расплющило, есть теперь, на кого всё свалить. Я пока с верхотуры спускался, успел позвонить, кому надо, так что сюда уже едут. Денег в этот раз нам не видать, зато хоть на нарах не окажемся после того, как всё здесь приберём и подчистим. К вечеру всё будет шито-крыто, комар носа не подточит.

Крановщик задумчиво смотрит на свою монтировку и не глядя швыряет её за спину. Сделав в воздухе несколько оборотов, монтировка втыкается точнёхонько в бошку последнему азиату, кто ещё подаёт признаки жизни.

– Есть только одна закавыка, – говорит крановщик. – Я, когда сверху на козла смотрел, сразу заметил, что он не совсем здоров, а точнее – совсем болен. Разве здоровый человек будет под стрелой стоять? Не по-людски это, да и, опять же, технике безопасности противоречит. Для кого у нас плакаты развешаны: «Не стой под стрелой»? А этого, видать, здорово болезнь допекла, раз решил с собой покончить. Это я к чему? Когда я эмиграшек монтировкой мочил, вон тот, последний, с кривыми зубами, как раз мордой в жиже елозил, которая от козла с пистолетом осталась. Извазюкался весь с головы до ног в мозгах и кровище. А когда монтировкой кого-то со всей дури мочишь, по сторонам обычно не глядишь, вот и я не заметил, как косоглазый ко мне подполз и хвать зубами за ногу! Так больно укусил, сука, до крови – теми самыми зубами, которыми в заразной жиже елозил…

Прислушиваясь к внутренним ощущениям, крановщик ощупывает себя.

– Ну точно! Прямо чую, как внутри меня прорастают метастазы всеразличных болезней. Считай, у меня теперь стопудово СПИД, рак, чумка, столбняк, полиомиелит, гельминтоз, саркома Юинга, саркома Капоши, дифтерит, цирроз печени, камни в желчном пузыре и в поджелудочной, почечная недостаточность, холера, эмфизема и много чего ещё. С таким ассортиментом я – ходячая заразная бомба и точно не жилец. Ни одно лекарство меня не спасёт, можно писать завещание…

Крановщик с сожалением качает головой.

– Грёбаный прокурор! Заработал, называется, деньжат! Обеспечил семью! Какая нахрен семья? Мне теперь нельзя к ней на пушечный выстрел подойти. И здесь оставаться нельзя – подельники, если узнают, сами меня приберут, от греха подальше. Валить надо, валить… А куда валить? Куда-нибудь подальше, где меня никто не достанет. Но прежде надо здесь прибраться…

Схватив камеру, крановщик выключает её. Секунду зритель видит чёрный экран, затем камера снова включается. В кадре салон старенькой «Лады» – пятнашки или даже шестёрки (на усмотрение режиссёра).

За рулём крановщик. Камера установлена рядом с ним, на приборной панели. Зрителям через заднее стекло видно, как где-то вдали полыхает огненное зарево. К небу вздымаются клубы сизо-чёрного маслянистого дыма.

– Пришлось устроить в порту пожар, – признаётся крановщик. – Ну а чё? Я ж таки не зверь. Одно дело эмиграшек нелегально на берег сгружать и совсем другое устроить всемирную пандемию. Надо ж соображать! А там, в порту-то, навалом угля, торфа, мазута, солярки… Поджечь – как нефиг делать! Полыхнуло – дай боже! По совести, мне и самому надо было бы в пламя нырнуть, да я очканул. Сыкотно стало. Ладно, если б моментально кони двинуть, а то ведь пока изжаришься, очертенеешь от боли. Нет уж, если кончать, то кончать быстро. Мне козёл с пистолетом хорошую идею подал. Видать всё понимал мужик. Так что я сейчас в одно место еду – там мой корешок когда-то работал. Вот там-то я свой путь и окончу…

Не справившись с эмоциями, крановщик тянется вытереть мокрые глаза, после чего резким движением отключает камеру. Зрители должны понять, что на кривую дорожку крановщика толкнули обстоятельства, но в глубине души он ещё остался человеком.

Секунду, как обычно, зритель видит чёрный экран, затем камера снова включается. В кадре типичная лесопилка. Оглушительно ревут тягачи и грузовики, визжат циркулярные пилы. Земля усеяна щепками, стружками и опилками, пропитанными грязью и машинным маслом. Повсюду громоздятся штабеля брёвен, досок и брусьев. Туда-сюда снуют здоровенные мужики в оранжевых касках.

Крановщик поворачивает камеру и заглядывает в объектив:

– Скоро наступит обеденный перерыв, тогда рабочая суета утихнет. Я воспользуюсь этим и покончу с собой прежде, чем меня кто-нибудь остановит. Кто найдёт камеру, передайте семье и портовым товарищам, что мне очень жаль…

Раздаётся протяжный гудок, возвещающий начало обеденного перерыва. Рабочие выключают технику и уходят в столовую. Крановщик пристраивает камеру на ближайшем штабеле горбыля. В кадр попадает циркулярная пила.

Крановщик отходит и включает пилу. Камера снимает, как он медленными шагами пятится назад, крестясь и шепча молитвы. Собравшись с духом, крановщик разбегается и ныряет головой вперёд – прямо под зубья. Пила пронзительно визжит и обдаёт всё пространство в кадре потоками кровищи, лоскутками кожи и одежды, ошмётками волос, костной крошкой и розоватыми кусочками мозгов. Несколько брызг, как сейчас модно, повисает на объективе.

Нарастает и приближается топот множества ног. Прибежавшие рабочие от неожиданности замирают на месте и начинают галдеть. Все на ходу что-то жуют.

Толпу расталкивает бригадир. Он цедит под нос ругательства, на цыпочках обходит окровавленый участок и отключает пилу. Румяный молоденький практикант сгибается пополам и его выворачивает наизнанку. Остальные не обращают на него внимания. Всеобщий гвалт усиливается. Работяги страшно матерятся (при монтаже можно запикать весь мат – на усмотрение режиссёра и продюсера), выражая недоумение, удивление и досаду.

Бригадир тоже начинает орать, причём сразу на всех – на слабака практиканта, на рабочего, который отвечает за пилу, и на остальных за то, что столпились и тупо глазеют вместо того, чтобы звонить в скорую и в полицию… Обиженные рабочие ругаются в ответ – одни обкладывают трёхэтажным матом суицидника, другие посылают бригадира на три, четыре и пять букв… Ответственный за пилу орёт, что не обязан следить за ней в обеденный перерыв… Практикант ничего не может с собой поделать и раз за разом опорожняет внутренности себе под ноги…

Бригадир не намерен терпеть оскорбления. Он подскакивает к наиболее языкастому матершиннику и впечатывает ему в рожу кулак. Остальные воспринимают это как сигнал, после чего завязывается всеобщая потасовка, как в старых комедийных вестернах или в немых допотопных комедиях. Для пущего эффекта можно снять прибежавших из столовой поварих, которые будут размазывать по лицам рабочих тарелки с едой и лупить по голове половником. Можно сделать так, что в этот же момент включается лесопилочное радио (почему бы нет?) и исполняет задорное американское кантри с банджо и губной гармошкой (что-нибудь в духе «Drooling banjos» – на усмотрение композитора).

Бигадира сбивают с ног. То и дело кто-нибудь поскальзывается на окровавленных щепках и падает. Образуется беспорядочная куча-мала, в которой все друг друга мутузят.

Испачканный и избитый бригадир кое-как выбирается из потасовки и подползает к камере (внешность на умотрение режиссёра и ответственных за кастинг, однако, желательно подобрать типаж вроде Гоши Куценко).

– Короче, я тутошний бригадир, – говорит он с виноватым видом, непрерывно отплёвываясь, – а значит мне за всё и ответ держать. Мужика того я сразу приметил, едва он заявился. Я же тут, почитай, всех знаю. А этот – чужой, незнакомый. Ну, думаю, ладно, может кто из водителей, мало ли… Что я сразу понял, так это то, что мужик не совсем здоров, точней совсем болен. У него это на харе было написано. Разве ж будет здоровый человек ни с того ни с сего в пилу с разбегу кидаться? Конечно, на лесопилке без несчастных случаев не обходится – такая у нас работа, но в основном всё по мелочи: кто себе пальцы отхватит, кто полруки… Ванька Клюшкин, вон, давеча ухитрился себе причиндалы оттяпать, так и ходит с тех пор малахольный…

Исповедуясь перед камерой, бригадир не обращает внимания на драку и не пытается её остановить. Работяги по-прежнему метелят друг друга у него за спиной. Им быстро надоедает делать это голыми руками и они хватают что попало – кто неструганную доску, кто долото, кто топор, кто бензопилу.

– А тут другой случай, – продолжает бригадир. – Такого, чтобы человек нарочно на себя руки наложил, у нас ещё не было. Ссоры, конечно, случаются, как же без них? Особенно, если оба выпимши. Бывает, осерчает один на другого, схватит дрель да прям сверлом в бошку – хренакс! Ну и что? Подумаешь, просверлит черепушку насквозь, так медсестра наша, Нюрка, йодом помажет, пластырем залепит – и снова в строй. Мужики у нас здоровые, крепкие. До смертоубийства сроду не доходило. А этого человека видать совсем хворь изнутри доконала. Это я к чему? Я когда наземь брякнулся, опилки рожей вспахал и об щепки ободрался, получается, от евойной кровищи всю заразу подцепил…

Бригадир замолкает и тревожно себя ощупывает.

– Так и есть, прямо чую, как во мне прорастают метастазы всяческих болезней. Стало быть, не жилец я. Стало быть, у меня теперь стопудово СПИД, рак, чумка, сибирская язва, сонная лихорадка, болезнь Паркинсона, болезнь Меньера, лишай, свиной и птичий грипп, синдром Туретта, болезнь Лу Герига, полипы в придаточных пазухах и леший знает, что ещё! Хана мне, никакое лекарство теперь не спасёт!

Возможно во время драки бригадиру заехали в ухо и он временно оглох, вот и не слышит, как за его спиной развернулся настоящий слэшер. С перекошенными от ярости лицами, окровавленные с ног до головы, под весёлое зажигательное кантри, работяги остервенело рубят друг друга топорами, бьют стамесками и кромсают бензопилами. В руках у баб-поварих откуда-то появляются столовые ножи и сельские вилы. Во все стороны хлещет бутафорская кровь и летят выпотрошенные внутренности.

– Скорее всего суицидник был по-своему прав, – как ни в чём не бывало рассуждает бригадир. – Если у тебя неизлечимый недуг, то лучше уж сразу… одним махом… чем неизвестно сколько мучаться и заразу разносить. Мы всё-таки в цивилизованном обществе живём, а значит должны думать о других людях…

Бригадир наконец соизволяет обернуться назад, где сотрудники лесопилки уже покрошили друг друга и не подают признаков жизни, включая поварих из столовой. Сельские вилы торчат из живота молоденького практиканта, скорчившегося в собственной рвоте.

– Ох ты ж! Грёбаный терминатор! Ребята, ребятушки… – Всплеснув руками, бригадир тоскливо причитает: – Тоже заразу подхватили? Тоже решили, что лучше всем здесь, на месте помереть, чем тащить хвори в семью, к родным и близким? Братцы! Простите меня за то, что недоглядел. Я, я один во всём виноват. Не серчайте на меня, дурака, ежели кого когда обидел. Пусть земля вам будет пухом, а за меня не волнуйтесь, я тут щас приберусь и того… следом за вами…

Достав из кармана коробок спичек, бригадир задумчиво на него смотрит, потом берёт и выключает камеру. Секунду зритель видит чёрный экран, затем камера снова включается. В кадре салон старой развалюхи, на которой приехал крановщик. Камера стоит на прежнем месте и опять показывает, как позади отъезжающей машины бушует стена пламени. Только на сей раз это лесопилка.

– Опилки, щепки, доски, брёвна – всё занялось с одной спички! – гордо хвалится бригадир. – По чесноку, мне бы и самому стоило в пламени сгинуть, да я зассал. Извините, ребятки, что оказался бздливым сыкуном, просто такая смерть не по мне. Слишком страшно. Как представлю, что пламя меня заживо изжаривает, так прям в дрожь бросает… Но ничего, я другой способ знаю, не менее надёжный. Щас в одно место еду, там как раз и того… к ребятушкам…

Бригадир выключает камеру. Секунду зритель видит чёрный экран, затем камера снова включается. В кадре дремучий лес. Бригадир держит камеру под мышкой, продирается сквозь густой ельник, пыхтит и тяжело дышит, говоря на ходу:

– Турист какой или охотник, кто найдёт эту камеру, сообщите моей бабе, где, как и почему я помер, а то ведь наверняка решит, что я бросил её, горемычную, и к шалаве сбежал. Передайте, что я всех люблю, даже тёщу, чтоб ей провалиться! Бабе скажите, что если кого после меня найдёт и если человек окажется хорошим, то пускай сожительствуют и не сомневаются, я разрешаю… Генеральный наш – падла и сволочь, так ему и передайте. Скажите, буду ему во сне являться каждую ночь и деньги требовать, которые он работягам месяцами не платит. Нам-то они уж без надобности, так пусть семьям выплатит, собака, не то я ему с того света покоя не дам! Уй…

Еловая ветвь больно хлещет бригадира по лицу и он замолкает, а через минуту выходит на просторную поляну, на краю которой торчит пень, поросший опятами.

Бригадир поворачивает камеру, запечатлевая всю поляну.

– Мы с покойным тестем, царствие ему небесное, раньше любили в здешних лесах охотиться. И на поляне этой часто бывали, а уж как тесть помер, так я сюда ни ногой… Присядем иной раз вот на этот пенёк, чекушку откупорим и давай мечтать, как хорошо было б медведя живьём поймать. Из берданки-то его любой дурак подстрелит, а ты попробуй живьём поймай! Звериная яма – вот настоящее искусство! И вот как-то раз были мы с тестем в настроении и выкопали посреди этой поляны глубоченную ямину – чтоб, если косолапый попадётся, то наружу б не вылез. Жердинами её накрыли, замаскировали ветками, лапником… Вон она.

Бригадир наводит объектив на центр поляны, где видна круглая плешь – единственное место, не заросшее травой.

– Я сейчас в яму спрыгну, стеночки лопаткой подрою, они на меня осыпятся и похоронят живьём. А там протирочного спирта жахну, усну и не проснуся. Лёгкая смерть…

Поставив камеру на пень, объективом к центру поляны, бригадир делает гимнастические упражнения, приседает, разминается. У него в руках складная сапёрная лопатка. Неважно, откуда она взялась – зачем забивать голову зрителей лишними деталями?

– Прощевайте, ребятушки, с богом! – восклицает бригадир, с разбега высоко подпрыгивает и сигает в яму, зачем-то широко раскинув ноги в стороны, как какая-нибудь гимнастка, балерина или матрос, танцующий «Яблочко».

В полёте его задница перевешивает, провисает вниз и тараном проламывает лапник, ветки и жерди. Раздаётся хрустяще-чавкающий звук и что-то снизу задерживает падение бригадира в яму. Его голова остаётся торчать над землёй. На секунду бригадир замирает и вдруг начинает дико выть и орать.

– Ко-о-ол!!! – Бригадир пытается повернуть лицо к объективу. – Тесть, падла, сука, урод, сволочь, гнида, воткнул в яму острый кол, а мне не сказал! А-а-а-а-а!!! Су-у-ука, мразь, подонок, гад, тварь, собака, паскуда мерзкая, негодяй, подлюга, сволота вонючая!

Пробежав марафоном по всем синонимам, бригадир снова орёт, стонет и воет от нечеловеческой боли. По его выпученным глазам даже самый недогадливый зритель должен понять, какой частью тела бригадир насадился на кол.

Его крики не остаются неуслышанными. В зарослях слышится треск сухих веток и на поляну из ельника выходит медведь. (Примечание режиссёру, гримёру и костюмеру: с первого взгляда зрителям должно быть ясно, что медведь – это на самом деле актёр-человек в бутафорском ростовом костюме медведя, примерно как в музыкальных клипах «Нейромонаха Феофана». Ни в коем случае нельзя использовать настоящего зверя, чтобы не возникло проблем с защитниками животных!)

Медведь подходит к краю ямы и обнюхивает торчащую голову. Он как-будто понимает, кто и зачем выкопал эту яму. Мгновенно придя в бешенство и взревев, медведь зубами хватает бригадира за загривок и выволакивает наружу. (Ответственным за трюки и спецэффекты нужно подумать, как это правдоподобнее снять.) Для смягчения малоприятной сцены можно озвучить момент выхода кола из задницы бригадира хлопком пробки из шампанского.

Бригадира всего трясёт от боли и ужаса. Мечтая когда-то об охоте на медведя, он не предполагал, что однажды сам окажется добычей косолапого.

– Грёбаный монах! – всхлипывает он, пока медведь обнюхивает и, возможно, облизывает его окровавленный и раздроченный зад. – Ой, мамочки… Мишенька, пожалуйста… Ну пожалуйста, Потапыч… Не надо, родненький, Христом-богом молю…

Медведь снова ревёт и встаёт над человеком на дыбы. Внизу его живота должно произойти шевеление и наружу из густой шерсти должен выпростаться здоровенный эрегированный пенис, откровенно бутафорский (костюмер может купить резиновый дилдо в ближайшем секс-шопе, а режиссёру и гримёрам придётся подумать, как правдоподобнее приладить его на ростовой костюм).

Небрежным движением лапы медведь переворачивает человека на живот, прижимает к земле, наваливается всей своей массой и совершает ритмичные возвратно-поступательные движения тазом. Бригадир снова орёт и отчаянно дёргается, но ему не хватает сил выбраться из-под медвежьей туши.

Камера должна запечатлеть довольную морду медведя – он щурит глаза и лыбит зубастую пасть, свесив язык набок.

Поскольку бригадир прыгал в яму не с пустыми руками, он вспоминает про сапёрную лопатку и пытается всадить её в медведя. Косолапый сердится, во всю ширь разевает пасть и впивается бригадиру в шею. Раздаётся хруст, чавканье и довольное урчание. Зверь жадно пожирает верхнюю часть тела, не переставая трахать нижнюю.

Целую минуту ничего не происходит, затем медведь вдруг подскакивает, срывается с места и начинает кругами носиться по поляне, жалобно скуля, фыркая и утирая морду лапой. Остановившись перед камерой, он сокрушенно смотрит в объектив, садится на задние лапы и жестикулирует передними на языке глухонемых. (Если медведь может освоить езду на велосипеде, значит наверняка способен освоить и язык глухонемых. В конце концов, гориллы это делают, а медведи отнюдь не глупее.)

Подстрочный перевод субтитрами должен передать зрителям жалобы медведя. Ещё в яме человек показался ему не совсем здоровым, а точнее, совсем больным. Разве же здоровые люди прыгают в яму с кольями? Нет, они выкапывают эти ямы для животных. А человек оказался странным – сам же вырыл когда-то эту яму (в ней остался его запах) и сам же в неё прыгнул. Видать здорово его болезнь изнутри проела… От него бы стоило держаться подальше, но медведь не совладал с соблазном, поддался эмоциям и воспользовался случаем преподать урок всем охотникам за медвежатиной. Уж сколько лет ему хотелось загрызть какого-нибудь охотника, предварительно отпердолив его в зад!

Мечта медведя исполнилась, но теперь он чует, как по всему его телу прорастают метастазы разных болезней. Считай, у него теперь стопудово СПИД, рак, чумка, гепатит, корь, туберкулёз, ветрянка, желтуха, краснуха, воспаление мочевого пузыря, полипы, катаракта, менингит, прионная болезнь и бес знает, что ещё. Он теперь, считай, не жилец и никакие целебные лесные травы его не спасут…

Свесив уши и печально глядя в объектив, как побитая собачонка, медведь философствует о бренности бытия. Мол, в дремучем лесу всяко бывает: попадётся тебе заблудившийся грибник или вывихнувший ногу турист, значит уминаешь грибника и туриста, а если тебя грохнет охотник, значит он тебя умнёт и жильё охотничьими трофеями украсит – бошку твою повесит на стену, шкурой застелит пол… Как говорят французы, се ля ви.

Но тут другой случай. Не стоило вытаскивать человека из ямы, наоборот, надо было его там и закопать, навсегда похоронить заразу. Поспешил косолапый, дал волю инстинктам и теперь за это расплачивается. Отныне он сам ходячая заразная бомба, несущая угрозу всему живому…

Медведь подбегает к останкам бригадира и стаскивает их обратно в яму, после чего активно работает лапищами и заваливает яму землёй. Пока он этим занят, в верхнем правом углу экрана начинает мигать индикатор, сообщая о разряженной батарее. Мигание сопровождается писком. Привлечённый этим звуком, медведь подбегает, осматривает и обнюхивает камеру, трогает её лапой. Камера падает с пенька. Писк не прекращается, индикатор продолжает мигать. Животное впадает в ярость, топчет камеру лапами и грызёт зубами. Сбитые с пенька опята летят во все стороны.

Камера отключается. Секунду зритель видит чёрный экран, затем появляется стоп-кадр: прилавок продуктового магазина, мясной отдел. Под стеклянной витриной лоток, в нём аккуратно разложены мясные ломти. Ценник гласит: «Свежая медвежатина. Цена 2 т.р. за 1 кг».

На фоне стоп-кадра появляется надпись: «Конец фильма». Идут финальные титры, играет биг-бит или гаражный рок 60-х годов (на усмотрение композитора и режиссёра). Остальное зрителям предлагается додумать самим. Открытый финал как бы намекает, что ничего не закончилось, зараза продолжает своё шествие по миру и неизвестно, сколько ещё у неё будет жертв…

На протяжении всего фильма съёмочной группе и актёрам не стоит заморачиваться о правдоподобности сюжета, о поступках и мотивации персонажей, и тем более не стоит грузить этим зрителей, ведь те пришли смотреть трэш, а не пафосную драму. Трэшу глубокое ракрытие характеров только вредит, зря перегружая сюжет. Бессмысленное действие, творимое бестолковыми людьми, кровавое и беспощадное – вот визитная карточка добротного и угарного трэшака. Предоставим эстетам от киноиндустрии поднимать вечные темы и рассуждать о высоких материях. Развлекательное кино должно щекотать зрительские нервы острыми моментами и веселить ненатуральностью, позволяя скоротать вечерок. Никакой излишней зауми, никакой чрезмерной драматургии. Поклонники трэша не любят занудства и душнилова, им не нравится, когда их грузят и поучают. Не стоит об этом забывать.

Засим, собственно, КОНЕЦ!

На те же грабли

Подземка

Во вступлении к киносценарию «Зараза» я упоминал о случайной встрече с компанией творческих личностей, которые сообща, при моём живейшем участии, состряпали два угарных сюжета. Первым был, собственно, «Зараза», а вот и второй.

Нет нужды в очередной раз напоминать, что я не мастак писать сценарии и делаю это скорее в виде исключения и совсем не так, как следовало бы делать. Однако ж делаю, как могу. Лукьяненко, к примеру, пишет сценарии так же…

Здесь необходимо коротко высказаться насчёт непростой и неоднозначной темы терроризма. На первый взгляд, легкомыслие и ироничность тут недопустимы и я, безусловно, уважаю это мнение, но не разделяю его. Как по мне, над терроризмом можно и нужно смеяться. Страх, печаль, дрожь в коленках, кислые лица – это как раз то, чего ждёт от нас терроризм. Он хочет видеть нас в плохом настроении, в депрессии, в тревоге. Когда он добивается своего, он побеждает и становится сильнее, а я не думаю, что должен помогать ему побеждать и становиться сильнее. Наоборот. Если встречать терроризм шутками и смехом, глумлением и издёвкой, если угорать и сочинять про него всякое непотребство, терроризм не добьётся своей цели и будет выглядеть как обоссанный. Убеждён, для этого сгодятся любые средства. Разумеется, я никому своей точки зрения не навязываю…

Под бодрый сёрф-рок (на усмотрение композитора) идут начальные титры. Перед зрителем чередуются панорамные виды московских улиц, запруженных толпами пешеходов (в различных ракурсах), битком набитые пассажирами станции и переходы метро, задумчивые и внимательные полицейские, проносящиеся по путям составы, петляющие по проспектам и улицам потоки машин, брито-стриженные братки, что-то обсуждающие возле своих иномарок, гастарбайтеры на дорожных и строительных работах, приезжие со здоровенными баулами, киоски с уличной едой, откуда выглядывают приветливые кавказские лица, длинноногие девицы в лёгких летних платьицах, пожилые пенсионеры, неторопливо бредущие куда-то с тележками…

Чем дальше, тем больше внимания уделяется метро, как бы намекая зрителю, что основная часть сюжета будет разворачиваться именно там. Час пик. Вверх и вниз движутся заполненные людьми эскалаторы, пассажиры проходят туда-сюда сквозь турникеты и рамки металлоискателей, стихийные торговцы расставляют коробки и ящики в переходах и раскладывают на них нехитрый товар. Что-то наяривают уличные музыканты, перед которыми неизменно толпятся стайки зевак. Одни пассажиры покидают вагоны, другие в них заходят. Обязательно показать крупным планом беременную женщину или немощную старушку, которым никто не уступает места – в качестве демонстрации упадка столичных нравов.

Это как бы экспозиция, за которой следует первая сцена.

В кадре фасад здания ***ого суда. Проходит слушание по делу Деда Ахмеда, известного преступного авторитета, возглавляющего ***скую ОПГ. Обвиняемый скромно сидит на скамье подсудимых в дешёвеньком спортивном костюме. Это благообразный пожилой человек с кротким взором, в ком ни за что не заподозришь лидера самой опасной в стране ОПГ. Грозный вожак сколотил банду ещё в начале девяностых, сколотил целиком из своих соплеменников, которые, как и все восточные народы, настолько любят свою родину, что создают ОПГ не по месту рождения, а уезжают ради этого на чужбину. Впрочем, довольно об этом, ведь преступность, как известно, «не знает национальности»…

Зал набит до отказа – журналистами, родственниками и друзьями Деда Ахмеда, а также родственниками и друзьями потерпевшей стороны. Поддержать главу ОПГ пришли почему-то в основном ожиревшие тётки с заплаканными глазами и раскабаневшие мужики со зверскими бородатыми рожами, чьи глаза под монобровью пылают гневом и надеждой.

Присяжные сидят с каменными лицами. Это граждане уныло-серого, невзрачного вида, избегающие смотреть на представителей потерпевшей стороны.

Судья стучит молотком и, ознакомившись с вердиктом присяжных, объявляет Деда Ахмеда невиновным в инкриминируемых ему преступлениях. Заплаканные тётки и зверские бородачи радостно обнимаются и поздравляют друг друга. Соплищев, дорогостоящий адвокат Деда Ахмеда в костюме от Роберто Кавалли, торжественно пожимает своему подзащитному руку и помогает ему покинуть скамью подсудимых.

С потерпевшей стороны вскакивает какой-то расхристанный мужичонка и остервенело орёт на весь зал:

– Да как же невиновен-то, а? Как невиновен? Это ж Дед Ахмед, вор и убийца! У него ж руки по самую сраку в крови! Твари вы продажные! Что, купил он вас, да, купил с потрохами? Скольких он ещё убить и ограбить должен, чтобы вы наконец почесались и в тюрягу его упекли? Проститутки вы конченые, а не суд! Шлюхи подзаборные!

Присяжные стыдливо опускают глаза и отводят взгляды. По знаку судьи приставы хватают мужичонку и выводят из зала. Оператор должен показать крупным планом довольное лицо Соплищева, как бы намекая зрителю, что тот сейчас узнает кое-что об этом персонаже.

Флэшбек адвоката. В элитной конторе «Лямкин, Клямкинд, Блямкиндт и партнёры» босс Соплищева Лямкин говорит ему:

– Если сумеешь отмазать Деда Ахмеда, считай себя богом адвокатуры. Тебе тогда будет подвластно всё…

И вот он сумел и отмазал, значит теперь он бог адвокатуры и ему подвластно всё. Как и всякий добропорядочный адвокат, Соплищев максимально абстрагирован от проблем людей, пострадавших от ОПГ Деда Ахмеда. Как говорится, ничего личного… (Режиссёру подумать, как лучше раскрыть для зрителей эту грань души Соплищева.)

После объявления вердикта суда и выкриков мужичонки весь зал встаёт на уши. Зверские бородачи выкрикивают какие-то угрозы потерпевшей стороне, журналисты заваливают судью, обвинителя, присяжных и Деда Ахмеда вопросами. (В качестве музыкального фона можно пустить что-нибудь задорно-народное, кавказское, типа лезгинки, только не лезгинку, потому что это слишком банально.)

Дед Ахмед пожимает всем руки, со всеми обнимается. Родственники и шестёрки из ОПГ окружают их с Соплищевым плотной толпой и провожают к выходу из зала суда.

Затемнение. Следующая сцена.

Битком набитый вагон метро. Состав трясётся в тоннеле. Какая это именно ветка – на усмотрение режиссёра, детали неважны. В вагоне так жарко и душно, что даже стёкла запотели. Стоящие пассажиры от изнеможения буквально висят на поручнях, сидящие уткнулись в смартфоны, планшеты и электронные читалки. (Типажи в массовке и в эпизодических ролях на усмотрение режиссёра и ответственных за кастинг.)