Белгородское приграничье

Приграничье. Рассказ первый.

Половина сердца, половина человека.

Обычный день приграничья, обстреливают нас каждый день, да так часто, что уже просто не замечаешь, живешь с этим, прячась в убежище, только по инерции. Кто не успел, тот остался лежать, где догнал осколок.

Меня зовут София, я работаю фельдшером в скорой помощи, повидала за свои двадцать пять больше, чем хотелось бы. Но Боженька берег, и нашу бригаду ни разу не задело, может не Боженька, может случайность, стечение обстоятельств. В какой-то момент перестаешь верить во все и веришь во все одновременно.

Сегодня я была с суток, легла спать, муж ушел на работу, мама хлопотала на кухне, трехлетняя дочь, играла рядом с ней. Смена была трудная, вызовов много, спала, как убитая, поэтому начало воя сирены пропустила, открыла глаза, пытаясь сориентироваться, как начался обстрел кассетами. О да, это были они, каждый в городе знал, чем на этот раз бьют:

– Анечка! Мама!– зову дочь, что бы спуститься в подвал, хотя скорее всего они уже спустились. После того, как отец погиб на работе, ожидая последних, муж выработал четкий алгоритм никого не ждать а сразу бежать в укрытие, только ребенка схватить…

И больше ничего, я не успела додумать мысль и даже толком встать – прямое попадание в дом, резкая боль и тьма, поглотившая меня целиком. От боли, я и пришла в себя, наша комната была частично разрушена, на мне, какие-то доски и много-много пыли, очень тяжело дышать, дым.

Пытаюсь руками отодвинуть доски, сначала что-то получается, потом понимаю, что они не слушаются и как ватные. Смотрю, а они все изорваны в клочья, левая чуть меньше, а на правой даже вижу кость, много крови, закусываю губу и кричу:

– Аня, мама! – Слабо получается.

Где-то рядом мой медицинский чемодан, там жгуты, нужно перетянуть руки, но встать не получается, потому что левая нога придавлена бетонной балкой и я ее совсем не чувствую, но на матрасе, под ней, расплылось кровавое пятно.

Ну где же этот чемодан, левая рука немного слушается, шарю ею возле кровати, отчаяние заполняет душу. Борюсь с болью, что бы она меня снова не унесла в бездну и надеюсь, что мама с дочерью в подвале и с ними все в порядке. Снаряд попал с дом, поэтому убежище не должно пострадать.

– Эй, есть кто живой? – Раздается с улицы. Это дядь Паша, сосед.

– Я, София,– стараюсь изо всех сил перекричать шум, потому что, где-то что-то горит, где-то еще осыпается, а надо мной висит балка, грозящая раздавить насмерть.

– Софа, щас, щас мы, терпи, Софа, мы с Мишаней тихонько к тебе , говори, что бы мы слышали.

В приграничье, живые соседи первыми приходят на помощь, кидаясь в завалы и горящие дома.

Вот я вижу двух мужчин в возрасте, еще не старики, мои соседи – алкаши, добрейшей души люди. Они медленно пробираются ко мне, но я уже не говорю, нет сил, лишь последнее:

– Чемодан , возле кровати, жгуты…

И да, у нас все умеют накладывать жгуты, путь неумело, непрофессионально, но это спасло жизнь ни одного человека.

– Мы позвонили София, позвонили, ты только терпи милая, самим тут никак… – Шепчет Михаил, косясь на дядь Пашу. – Все ж будет хорошо, личико- то даже не пострадало…

Руки и нога перетянуты, и слышны звуки сирен… Едут спасатели, огонь же набирает силу, но мои соседи и не думают уходить. Ухожу я, в спасительную темноту, где нет боли.

Снова пришла в сознание в больнице, дернулась, обвешанная трубками, все запищало, прибежала медсестра, посмотрела показатели и убежала, видимо за доктором. Лежу, прислушиваюсь к чувствам, ноги чувствую, руки, прям болят, поднять не могу, опускаю глаза, они лежат поверх одеяла, все в бинтах, кое-где проступила кровь.

– Добрый день, София Андреевна, я ваш лечащий врач Степан Иванович. – Не у себя в больнице, не узнаю ничего. – Можете говорить? У вас немного повреждены связки от дыма и пыли вы знатно наглотались.

– Могу, кажется… – Сипло и тихо.– Как мама и Анечка, они не пострадали?

– Видите ли, – Доктор проверял показатели и махнул головой медсестре, та стала возиться у стерильного столика. – Мы долго спорили, но вы женщина с сильной психикой и я считаю…

– Говорите…

– Они погибли, на кухне. Прямое попадание было туда. Их уже похоронили, к сожалению, в закрытых гробах.

Сердце разорвалось на две половинки, одна почернела и рассыпалась в прах, слезы покатились по щекам, но медсестра уже что-то вколола в капельницу и я уснула.

– Как вы себя чувствуете? – Только открыла глаза, а тот же доктор, стоял и что-то писал в истории болезни.

– Мои родные погибли. – Я не спросила, просто констатировала факт. Вторая половинка сердца один раз стукнула.– Сколько уже?

– Вы у нас, в столице, две недели. Пока собирали руки по кусочкам, ампутация ноги, сразу прошла, без проблем, а там протез…

– Ампутация! – Даже голос немного прорезался, ведь я чувствовала обе и легкую ноющую боль то -же. Фантомная?

– Вам плохо, успокоительного!? – Доктор навис надо мной.

– Нет.

– Когда спасатели подняли балку, то оказалось, что нога полностью раздавлена, кости в осколки до колена. Мы пытались, но не смогли. С руками долго вот возились, но собрали, нужно будет еще, в дальнейшем оперировать, но сейчас ждем заживления. А для ноги будет протез.

Он так говорил оптимистично, этот столичный докторишко, наши не такие, наши живут в этом и видят боль сквозь человека. Я потеряла любимых людей, доченьку, маму, не смогла их похоронить, потеряла ногу, не известно, что с руками, а этот Степан Иванович, радостно щебечет.

Потеряла часть сердца и часть тела. Как жить? Зачем жить? А главное, зачем?

– Лицо, вообще не пострадало, видимо руками прикрывались и…

– А мой муж? Он где? – Грубо перебила.

– Он здесь. Ждет, когда пустим.

– Можно?– Так хотелось увидеть родное лицо, единственного, кто остался.

– Можно.

Виталик зашел чернее тучи. Глаза ввалились, губы белые, потрескавшиеся:

– Я подал на развод. Нас больше ничего не связывает.

Удар под дых:

– Виталя, как же?..

– Мне не нужна инвалидка, пол человека, убившая нашу дочь. Я знаю, где тебя нашли, на кровати, дрыхла все, а надо было хватать Анечку и бежать в убежище, – Он тряс кулаками и брызгал слюной.

Прибежали доктора и вывели его, а он все кричал:

– Убийца! Инвалидка! пол человека…

Всю следующую неделю, я молчала. Конечно Виталик не прав, даже выбеги я за дочерью на кухню, то погибли бы обе. Но я его горе понимала, и свое принимала, и его понимала.

Тяжело жить с половиной сердца, да может горе легче перенести. Осталась ни с чем. Дома, родителей, дочери нет, возвращаться некуда.

Руки, когда подзажили, дали костыли, долго стояла у окна, была поздняя весна, все цвело… Пятый этаж, насмерть или нет? Надо уж наверняка.

– Не делайте этого – Раздался голос Степана Ивановича, осунулся, поседел. И не был таким веселым. Проняло его, ведь пока я месяц тут куковала, таких и еще хуже, много привезли. – Садитесь на каталку.

И он вез, вез меня по коридорам, в детское крыло привез, потом в палату, где в люльке лежал светрочек, такой годовалый, только вместо правой ручки – культя.

– Это Андрей. Он, как и вы, потерял всех, и дом. Но вот маленький еще совсем и не сможет залезть на подоконник. Будет расти с сознанием одиночества и инвалидности с самого детства. Вы София, молоды, ваши ручки почти восстановились, протез скоро закажем, реабилитация несколько месяцев и вы…, а он…

Мужчина отвернулся, в глазах стояли слезы.

Я взяла себя в руки, и с половиной сердца живут. Проживу, не пропаду.

На реабилитации я встретила инструктора, вполне себе нормального мужчину, который стал мне близким, другом, а затем и мужем. К протезу привыкаю, Андрюшу усыновили, жду вторую операцию на правую руку. А вторая половинка сердца, стала восстанавливаться. И не бывает половина человека, он всегда останется целостным, ведь в нас так сильна сила духа.

Приграничье. Рассказ второй.

Плохая, жена?

Эх, хорошая у меня жена. Живем душа в душу, обоим по тридцать лет, вот взяли квартиру в ипотеку, ребеночка хотим родить, через эко, самим не получалось. Все хорошо, да ладно.

Когда началась военная операция, а мы живем в приграничье, как-то странно было, не верилось, тем более мирная жизнь продолжалась. Дом-работа. Работа-дом. Заговорили про мобилизацию, а я пошел контрактником, была возможность откосить, но я жене говорю:

– Лидочка, ну кому-то надо же, если все разбегутся, что тут начнется,– А начинался в приграничье уже не рай, и обычная жизнь превращалась в нечто иное, пока непонятное, – Денег заработаю, ипотеку закроем, дитё народим.

– Не боишься, Дима? – И ласково гладит по щеке, а глазюки большущие, голубые.

– Не боюсь, Лида. Как же идти и бояться, меня же в первом бою и завалят. Вернусь я к тебе, обещаю, вернусь.

– Тогда езжай с моей верой, любовью и поддержкой.

Вот так мы прощались. Потом учебка три месяца, в моей же области, а потом объявили, что все, на передок нас переправляю. Да кто местный, отпустили на сутки домой.

– Оброс как, – Лидочка ладила мои небритые щеки, целовала, ах, как целовала.

– Ты жди, жена.– Сказал утром.– Обещал, значит вернусь.

– Дождусь Димочка, дождусь любимый. – И ни одной слезинки при мне не проронила.

Нас, пятьдесят человек, распределили на группы по десять и отправили в разные локации. Тяжело было, не учебка поди, война-то настоящая. Привык, быстро влился. Позывной «Ух» у меня был, считал себя бессмертным, да непобедимым. А то, из двух заданий вернулся без потерь и единой царапины. Но бдительности не терял, кто ж на войне теряет ее.

Очередное задание, продвигались совсем малой группой из пяти человек. Не знаю как и что, разведка не доглядела, али резервы подтянули, но напоролись мы на такую же группу. Завязался стрелковый бой и у меня сразу три двухсотых, но отряд мы тот положили. Товарищ, мой ранен, но так царапина, вдруг кричит: