Отложенное прощание

Софья сидела под деревом, аккуратно укладывая синие колокольчики васильков между растрёпанными головками ромашек и маргариток. С ее губ не сходила легкая улыбка, венок выходил на славу.

Александр подбежал к ней и украдкой поцеловал в щёку – пока никто не видел. Провёл рукой по серебряному медальону, в котором скрывался локон его волос, о существовании которого знали только они вдвоём. И, не сказав ни слова, тут же убежал – к реке, купаться.

Это был последний раз, когда она видела его живым.

Последнее, что он увидел, – искристый солнечный свет, пробивающийся сквозь полупрозрачную толщу воды. Ещё в детстве тетушка предостерегала их о коварстве быстрой, непредсказуемой реки. Но они лишь смеялись над страхами старших. Ничто на свете не могло разлучить верную троицу – Соню, Колю и Сашу. Какая-то речушка уж точно не встанет на пути великих исследователей!

Долгое время водные духи снисходительно относились к забавам заносчивых ребятишек.

Но теперь они выросли, и мир больше не собирался им угождать.

"Как же это жестоко!" – мысленно вскрикивала Софья, вцепившись зубами в одеяло.

Ночью было хуже всего. Тело путалось в пропитанном потом постельном белье, а разум терзали назойливые мысли. Раз за разом сознание рисовало сцены, в которых она предотвращала трагедию. Каждую ночь она находила всё новые и новые доказательства собственной вины.

Она должна была его уберечь. Разве не в этом главная обязанность возлюбленной?

В эти моменты Софья пыталась содрать с пальца обручальное кольцо, но оно, словно упрямилось. Тройная переплетённая шинка прокручивалась на тонком пальце и лишь глубже врезалась в бледную кожу. Белые и синие камни царапали пальцы левой руки. По утрам она тщательно исследовала постель, сдирая наволочки и пряча их в углах комнаты – лишь бы прислуга не заметила пёстрых крапинок крови.

– Я недостойна… недостойна… – отчаянно бормотала она, вновь вцепившись в помолвочное кольцо.

И вдруг до её слуха донёсся до боли знакомый скрип половиц.

"Не может быть!" – первоначальный восторг сменился невнятным страхом. Неужели она окончательно сошла с ума?

Но это были его шаги.

Его и только его!

Никто, кроме Саши, не знал о потайном ходе в её комнату – старой двери, завешенной гобеленом ещё при её пра-прабабке.

Этот скрип она не могла спутать ни с чем.

Она помнила первую ночь, когда услышала его, так ясно, будто это было вчера.

Тогда она тоже не могла уснуть, но то была сладостная бессонница. Нервозность пробегала по телу приятными, теплыми мурашками и сворачивалась в пульсирующий горячий комок внизу живота. Она лежала, укрытая одной тонкой простынёй, глядя в окно на усеянное звёздами небо. Боялась лишний раз вздохнуть, чтобы не пропустить его приближение.

Её шестнадцатилетнее сердце замедлило ход, словно не желая отвлекать её от ожидания.

А потом раздался этот тихий, немного свистящий скрип – и сердце взорвалось, разметав бурлящую кровь по всему телу.

Он тогда не сказал ни слова – просто скользнул в её комнату, словно тень, и сел рядом, так близко, что она почувствовала тепло его кожи. Соня не осмелилась взглянуть на него, только сжала простыню в пальцах, пытаясь унять дрожь. А он тихо взял её руку, прижал к губам, задержался на мгновение – долгом, наполненном безмолвным обещанием. Её сердце билось оглушительно, разомкнуть губы, чтобы что-то сказать, казалось невозможным. Но слов и не требовалось. Они просто сидели в полутьме, слушая дыхание друг друга, и впервые в жизни ей не нужно было ничего, кроме этого.

Наутро оба знали, что ничего уже не будет по-прежнему.

Соня долго лежала, глядя в потолок, ощущая на коже невидимый след его прикосновения. Мир за окном оставался тем же – пели птицы, солнце заливало комнату мягким светом, но внутри неё что-то необратимо изменилось.

Когда она наконец вышла в сад, Саша уже ждал её под старым вязом. Он улыбнулся – чуть смущённо, как будто тоже осознавал хрупкость этого нового чувства. Она хотела сказать что-то лёгкое, привычное, но слова застряли в горле. Он молчал, просто смотрел, и в этом взгляде было всё – признание, нежность, обещание.

Соня не знала, сколько длилось это мгновение. Только одно было ясно: отныне их жизни связаны крепче, чем любые клятвы.

Прошло меньше месяца с тех пор, как это кольцо появилось на её пальце, а теперь она с отчаянием пыталась его стянуть.

И до того момента, когда она стояла на коленях перед его бледным, бездыханным телом, бездумно убирая мокрые волосы с широкого лба, оставался всего год.

За завтраком Софья с трудом заставляла себя есть овсянку. Она уже и не помнила, когда в последний раз испытывала голод. О наслаждении вкусом и речи не шло – еда превратилась в рутинную необходимость, лишь бы тело продолжало подчиняться. И лучше было не задумываться, зачем. Ответ на этот вопрос оказался бы слишком удручающим.

На данный момент её единственной мотивацией было не дать повода для слухов, которые витали среди прислуги. А если уж они что-то обсуждали, значит, вскоре это станет достоянием всего высшего света.

Последняя горячая сплетня, дошедшая до самой Софьи, гласила, что она проклята. Услышав об этом от взволнованного Коленьки, она не сдержалась и громко фыркнула. Как же она сама до этого не додумалась?

Родители её умерли, когда она была ещё ребёнком, и с тех пор она жила с древней тёткой по отцовской линии. Наполеоновские войны истощили состояние некогда зажиточного семейства, и без выгодного брака Софья рисковала окончательно разориться. А теперь, когда её сердце было разорвано на куски и унесено к морскому царю быстрой рекой, ей оставалось только наблюдать, как рушится и остальное.

Вскоре должен был прийти Николай. Глядя в окно на залитый солнцем сад, Софья мечтала, чтобы у её доброго, мягкого друга вдруг появились неотложные дела – и вместо него пришла бы лишь записка с извинениями. Тогда ничто не помешало бы ей снова задернуть шторы, спрятаться под тяжестью одеял и притвориться, будто это не гусиный пух, а сырая земля.

Но она слишком хорошо знала Коленьку. Он напоминал ей верного пса, который приползёт на помощь хозяину даже с перебитыми лапами. Софья ненавидела себя за то, что эта преданность раздражала её.

Если бы он только оставил её одну!

Если бы только все они оставили её там, на дне реки!

Тяжесть напитавшегося водой платья убаюкивала её, пока она медленно опускалась, словно перо, которому больше не суждено подняться в небо. Холод смыкался вокруг, и она уже не сопротивлялась – пока не почувствовала, как чьи-то руки с силой тянут её наверх. Тёплые, живые, отчаянные.

Она открыла глаза – Александр!

Но нет. Это было лишь видение, размытое дрожащими ресницами. Над ней склонился Николай. Они всегда были похожи, словно день и ночь, отличаясь только цветом волос. В его взгляде страх смешался с яростью.

– Эгоистка, – процедил он сквозь зубы, почти с ненавистью, и прижал её к себе так крепко, словно боялся, что она снова ускользнёт.

Так они и сидели, насквозь промокшие, вцепившись друг в друга, как в единственное, что ещё осталось в этом мире. Соня и Николай – двое живых возле бездыханного Саши, уставившегося в небо удивлёнными голубыми глазами, точно не мог поверить, что его жизнь уже закончилась.

Только когда в толпе зевак набралось достаточно знакомых, их сумели буквально силой оторвать друг от друга и оттащить от Александра. Оба кричали что-то нелепое – про то, что ему же холодно, что он не может остаться один.

Надрывное, отчаянное*«Пустите! Пустите!» ещё долго дрожало в воздухе на два голоса, прежде чем растаяло в шуме потрясённой толпы.

Софья вздрогнула, когда дверь в столовую отворилась. Платье вдруг показалось ужасно тяжёлым, словно оно и в самом деле напиталось водой, а не только в её воспоминаниях. Она оцепенела. Когда-то дарившая радость живая фантазия теперь обернулась проклятием – красочность прошлого сводила с ума. Стоило мыслям унестись назад, и кошмар повторялся вновь.

Будто всё произошло всего мгновение назад, а не год тому.

Бодрый, смеющийся Николай сел напротив. Он, как всегда, старался казаться беспечным, но Софья заметила, как его взгляд на мгновение задержался на её почти нетронутой тарелке. Неодобрение скользнуло по его лицу, но он тут же спрятал его за улыбкой.

– Чудесная погода, не правда ли? – бодро сказал Николай, широко улыбаясь.

Софья изо всех сил попыталась ответить ему тем же. Лёгкая, едва заметная улыбка и неуверенный кивок дались ей с таким трудом, будто она поднимала непосильный груз.

«Словно Сизиф», – с грустной иронией подумала она, но вслух ничего не сказала, лишь продолжила бездумно водить ложкой по тарелке, размазывая кашу.

Николай приезжал регулярно, часто задерживаясь на неделю или полторы, пока дела в имении не требовали его присутствия. Сегодня он появился вновь, намереваясь устроить очередную прогулку – на этот раз пикник. Земля подсохла, и погода наконец позволяла прогреть озябшие кости под мягкими лучами петербургского солнца. Зимой он вывозил её в театр и на балет, однажды даже уговорил отправиться на замёрзшую Неву, чтобы посмотреть скачки. Но, увидев, как разгорячённая толпа глумилась над загнанными животными, Николай сам ощутил отвращение и с тех пор избегал недавно построенного ипподрома.

Софья больше всего на свете хотела забиться в свою комнату – в этот тёмный, затхлый кокон, где можно было бы укутаться в одеяла и погрузиться в вечный сон. Желание исчезнуть из мира не ослабло после её отчаянного броска в реку. Напротив, каждая секунда без Александра лишь разжигала огонь её самоуничтожения. Но она больше не предпринимала попыток уйти из жизни. Это было бы слишком просто. Она убедила себя, что не заслуживает лёгкого избавления. Она должна страдать. Каждое мгновение, каждый вдох должен был ощущаться, словно битое стекло в лёгких.

Поэтому она принимала любое предложение Николая. Что бы он ни придумал, Софья лишь слабо улыбалась и следовала за ним, напоминая блеклую тень самой себя.

В глубине души она надеялась, что одна из их поездок станет для неё последней. Что колесо повозки слетит с оси, лошадь взбрыкнет, или неизлечимая болезнь подкрадётся через глоток холодной воды или через бледного, кашляющего собеседника. И всё закончится.

Пока Николай изо всех сил старался развлечь её – рассказывал о модных пьесах, скандалах вокруг оперных певиц и слухах о романах балерин – Софья рассеянно скользила взглядом по шумным улицам, по серым небесам, отчаянно ища хоть какой-нибудь знак. Знак, который бы подсказал, что ей делать дальше.

Вот и теперь она вглядывалась в тенистую глубину парка. Кроме них двоих здесь никого не было: люди предпочитали располагаться у воды, а сюда лишь доносился приглушённый шум музыки и смех играющих у озера детей.

Николай молчал. Это было на него не похоже. Тишина, обнажающая неловкость, всегда пугала его, поэтому он неизменно заглушал её потоком шуток, баек и свежих сплетен. Но сегодня всё было иначе. Бесконечная грусть окутала его, он чувствовал себя маленьким и беспомощным. Что бы он ни делал, Софья продолжала блуждать вокруг, словно сомнамбула.

Он надеялся, что время притупит боль, но становилось только хуже. Каждый раз, когда ему нужен был совет, в сердце вонзался раскалённый кинжал: первая мысль – обратиться к Саше, а за ней, неумолимо, всплывал образ синих, словно сливы, губ, навсегда застывших в удивлённой улыбке.

– Сегодня год, – сказал он в пустоту, и голос предательски дрогнул.

Софья вздрогнула, будто он отвесил ей пощёчину. Но Николай этого не заметил. Его сознание было занято собственными ощущениями. Рукой он нащупал землю и с изумлением подумал: она всё ещё так холодна.

Сейчас, лёжа на пледе в пятне солнечного света, пробивающегося сквозь кроны деревьев, ему было тепло. Но стоило подуть ветру – и он уже кутался бы в пиджак, спасаясь от холода. Почему он тогда не остановил Александра? Почему поддерживал любые его взбалмошные идеи?

И вдруг внутри него родилась страшная мысль. Может…? Он тут же отогнал её, стиснув зубы. Нет. Этого не может быть. Нет!

Он с грустью посмотрел на Софью. Бледная, истощённая – и всё ещё прекрасная.

Он почти протянул руку, чтобы убрать прядь волос, упавшую ей на лицо, но жуткая мысль вспыхнула вновь, сковав его по рукам и ногам.

Нет, это неправда. Не поэтому он не остановил Александра.

Он обожал друга, как брата. А может, и больше – ведь ни с кем из своих братьев не был так близок. Он почти боготворил его. И именно поэтому никогда не противоречил.

В глазах Николая Александр был неуязвим.

Ведь Бог не может погибнуть.

Ни он, ни Софья не произнесли больше ни слова до самой поездки обратно домой.

В карете Николай болтал без умолку, словно пытался выдавить из памяти молчание, которое окутывало их на пикнике. В первую очередь, его актерство было направлена на него самого.

Софья же сидела, рассеянно глядя в окно, и не сразу заметила, что экипаж свернул в незнакомый ей переулок. Лишь когда Николай резко наклонился к форейтору и потребовал остановиться, она удивленно подняла глаза.

Не сказав ни слова, Николай спрыгнул с подножки и молниеносно исчез за дверью ближайшей парадной. Софья только моргнула, не успев ничего спросить.

Когда она уже собиралась последовать за ним, чтобы выяснить, что происходит, Николай вновь вынырнул на мостовую, держа в руках небольшую лакированную шкатулку. Он нес её осторожно, почти благоговейно, будто это был кремовый торт.

Забравшись обратно в карету, он с сияющей улыбкой протянул коробку Софье.

– Вот, – выдохнул он, не в силах сдержать довольный вид.

Софья недоверчиво посмотрела на него, затем на шкатулку, словно опасаясь, что та укусит её за пальцы.

И вдруг крышка дрогнула.

Она вздрогнула, невольно отпрянув, а Николай весело рассмеялся.

– Ну же! – подбодрил он её, поднося подарок ещё ближе.

Софья медлила, но, преодолевая тревогу, всё же протянула руку к шкатулке.

Николай затаил дыхание. Впервые за год броня её апатии треснула, и сквозь неё мелькнуло что-то забытое – прежняя Софья, любопытная, восхищённая миром.

Наконец, крышка шкатулки приоткрылась, и оттуда донёсся жалобный писк. Из темноты показалась крошечная серая головка, едва заметно покачиваясь, словно пытаясь разобраться, где она оказалась. Огромные, чистые, голубые глаза с упрямым вызовом и явным негодованием уставились на Соню.

Не осознавая своих действий, она осторожно подхватила крохотное тельце и прижала к груди. Едва ощутив тепло её ладоней, котёнок замурлыкал, крохотным носом уткнувшись в ткань платья. И только тогда Соня поняла, что говорит – едва слышно, убаюкивающе:

– Ну что же ты… Ну-ну, не бойся, малыш… Всё хорошо… Всё будет хорошо…

Она не переставала гладить дрожащее существо, чувствуя, как в груди разливается странное, почти забытое тепло.

– Предлагаю назвать её Сирин, – сказал Коля, осторожно накручивая на палец крохотный хвостик котёнка.

Соня уже хотела возразить, но, взглянув в круглые, испуганные глаза малышки, поняла, что именно имел в виду Николай.

Она медленно кивнула, соглашаясь:

– Да… в этих глазах – скорбь по судьбе всего человечества.

Повисла напряжённая пауза. Николай и Софья встретились взглядами и, не выдержав пафоса момента, разом рассмеялись.

Совсем как в старые добрые времена.

Только теперь – вдвоём.

Соня привычно проснулась среди ночи и уставилась в потолок. Сна не осталось ни в одном глазу, но она чувствовала себя совершенно вымотанной, словно сон вытянул из неё последние силы.

Ей приснилось, будто она идёт по дну озера. Лёгкие не требовали воздуха, а вода не мешала движениям, лишь слегка замедляла их. Вокруг тянулись ярко-зелёные стебли водорослей, плавно покачиваясь в лучах солнца, пробивающихся сквозь толщу воды.

Она шла и шла, пока из густой зелени не выступил старый покосившийся дом. В тот же миг Соня поняла: это цель её путешествия. Ей жизненно необходимо было попасть внутрь.

Но сколько бы она ни бежала к дому, он не приближался. Напротив, тёмные, разбитые окна лишь отдалялись, становясь всё меньше и мрачнее. Соня закричала, но вода равнодушно поглотила её крик.

Неожиданно в одном из окон мелькнул тёмный силуэт. Лишь на долю секунды – но сердце Сони уже ударилось о рёбра, подгоняя её вперёд. Это был Александр. Александр!

Забыв о бессмысленности своих усилий, она вновь попыталась закричать:

– Саша! Сашенька! – но вместо слов из её горла вырывались лишь мутные пузыри воздуха.

Она отчаянно махала ему руками, надеясь, что если он её заметит, то побежит навстречу. Но когда Александр снова появился в проёме окна, его взгляд обрушился на неё ледяной стеной. Отстранённый, пустой, чужой.

Это было, словно удар в грудь. Соня согнулась пополам, чувствуя, как внутри неё образуется зияющая чёрная дыра, высасывающая последние тёплые чувства, оставляя лишь ноющую пустоту. Она упала на колени, тянула к нему руки, но он продолжал стоять, бледный, как полотно, с лицом, лишённым эмоций.

Тело медленно оседало на песчаное дно, силы окончательно покидали её. Вкус тины заполнил рот. В отчаянии Соня вскинула голову, пытаясь снова найти его взгляд.

И тогда Александр улыбнулся.

Широко, восторженно.

Соня разомкнула губы, но не успела ни выдохнуть, ни закричать.

Она проснулась.

Даже жуткая реальность сна была лучше этой пустой, холодной комнаты. Чёрная дыра в груди никуда не исчезла – напротив, она последовала за Софьей из сна и теперь, казалось, въелась в её плоть ещё глубже.

Котёнок!

Мысль вспыхнула внезапно. Она совсем забыла, что теперь не одна. У неё есть маленький, тёплый комочек, которому нужна её защита – и который даже не догадывается, что её собственная нужда в нём куда сильнее.

– Сири? – тихо позвала она в тишину. – Кис-кис…

Когда Софья засыпала, котёнок лежал рядом. Он был слишком мал, чтобы самостоятельно спрыгнуть с постели.

Сердце сжалось в ледяном страхе.

Нет, нет, ты не можешь так со мной поступить…

Мысли путались, обращаясь к чему-то неведомому, всемогущему, кто играл её судьбой, превращая жизнь в жестокую театральную постановку.

– Где же ты? – в её голосе уже звучали слёзы. – Кис-кис-кис…

Софья переворошила постель, боясь обнаружить самое страшное.

А что, если…?

Она слышала истории о матерях, которые во сне случайно задавливали своих детей. Но котёнок… если бы она придавила его, он бы непременно впился коготками в её кожу. В этом крохотном пушистом существе уже легко различались повадки гордой, свирепой хищницы.

Босая, она выскользнула из постели и начала обшаривать комнату. Ночь выдалась на редкость холодной для этого времени года. Каждый шаг отзывался болью – казалось, ледяные иглы пронзают её тело насквозь, поднимаясь от ступней к самому сердцу.

Котёнка нигде не было.

Паника накатила стремительно, словно морская волна, сбивающая с ног. Софья металась по комнате, заглядывая даже в самые нелепые места. Она порылась в шкафу, под кроватью, даже пролистала попавшуюся под руку книгу – будто Сирин могла спрятаться между страниц.

Горло сдавило, в глазах защипало от слёз.

В свете луны что-то блеснуло на письменном столе. Софья замерла, а затем, точно зачарованная, подошла ближе. На столе лежал нож для бумаги.

Серебряная рукоять, украшенная крошечными рубинами, переливалась в слабом свете. Её пальцы непроизвольно потянулись к холодному металлу. Оставался всего миллиметр, едва ощутимое расстояние между её кожей и ледяным прикосновением…

И тогда она услышала их.

Шаги.

Его шаги.

Старые дубовые половицы заскрипели прямо у неё за спиной.

Когда она разворачивалась, перед её внутренним взором уже стояла привычная картина – пустая, холодная комната.

Ненависть к самой себе, маленькой и нелепой, обожгла лицо, словно пощёчина.

Когда их взгляды встретились, она невольно прикрыла рот рукой, чтобы сдержать крик, который мог разбудить весь дом.

Её тело ослабло, ноги подкосились, и, словно марионетка с оборванными нитями, она начала падать. Но Александр успел подхватить её – его объятия были ледяными, но Софья ощущала лишь странную, почти болезненную эйфорию.

– Какой прекрасный сон… – прошептала она, прежде чем провалиться в темноту.

Николай был на седьмом небе от счастья, наблюдая за переменами в Софье. Да, она всё ещё оставалась бледной, вялой, пропитанной удушающей грустью, но временами её мысли уносились далеко за пределы узких городских улочек, и он замечал, как уголки её губ тронула едва заметная, загадочная улыбка.

«Должно быть, она думает о котёнке», – думал он, и одна лишь мысль о том, что его подарок действительно принёс ей хоть каплю радости, взрывала в его груди фейерверки. От восторга его шаг становился пружинистым, походка – лёгкой, и приходилось прилагать усилия, чтобы не ускорить шаг, не обогнать Софью и не унестись по улице, не сдерживая нахлынувшую радость.

Николай не знал, что Софья вновь и вновь прокручивала в голове странный сон, увиденный этой ночью. Причудливый, но пугающе реальный. Под тяжёлым платьем она всё ещё ощущала холодные объятия Александра, в которые рухнула, теряя сознание. Никогда прежде сон не оставлял в её теле столь осязаемый след.

«Но это был всего лишь сон…» – внутренний голос кольнул в самое сердце.

Она проснулась не на полу, где, казалось, упала, а в своей постели, как обычно. Исчезнувшая было кошка весело играла с её волосами, путаясь в локонах. В комнате больше никого не было.

«Естественно, ведь он…» – внутренний голос продолжал свои бессердечные наставления, но даже он не осмелился произнести слово «мертв», когда речь шла об Александре.

Всё это время Софья старательно избегала любых упоминаний смерти, словно суеверная деревенская старуха, будто сама смерть могла её услышать. Будто, избегая слов, её можно было обмануть.

Софья покорно шла рядом с Николаем. Эта прогулка была очередным наказанием, которое она сама взвалила на свои плечи. Но сегодня Николай уже не раздражал её.

Котёнок напомнил ей, каким человеком он был на самом деле. Это воспоминание вызвало новую волну ненависти к себе. Верный Николай не бросил её, несмотря ни на что. А она – взбалмошная, избалованная девчонка – лишь отталкивала его, возвышаясь над ним на пьедестале собственной скорби. Будто она была единственной, кто потерял Александра.

«Он знал его дольше, чем я…» – Софья была поражена, что раньше не осознавала такой очевидной вещи. «Они были вместе задолго до моего приезда к тётушке. Они знали друг друга с рождения. Как братья…»

Сделанное открытие вызвало новую волну грусти, но на этот раз она не была ледяной и пронзающей. Напротив, скорбь разливалась по телу непривычным, почти тёплым ощущением. Ведь теперь она не была в ней одна.

Поддавшись внезапному порыву, Софья прильнула к Николаю и взяла его под руку – точно так же, как в те далёкие, безмятежные времена.

Сердце Николая замерло. Он осекся на полуслове, боясь спугнуть Соню, точно она была диковинным, пугливым зверьком.

Как Соня могла не осознавать этого раньше? Должно быть, горе затмило ей рассудок. Ведь Николай нес в себе частицу Александра – так же, как и она. И вместе они могли сохранить то, что осталось от их дорогого друга. Нет, не просто могли – обязаны были.

А она целый год избегала его, отталкивала, замуровав себя в трауре, точно в склепе.

Когда они свернули в проулок, направляясь к Господской улице, Соня уже было открыла рот, собираясь рассказать Коле о странном сне, но внезапно застыла – перед ними предстала жуткая картина.

Крохотная женщина в простом белом платье прижималась к стене дома, сгорбившись почти пополам и закрывая голову дрожащими руками, в то время как высокий полицейский в черной, блестящей на свету форме обрушивал на нее удары дубинки.

Прохожие сновали туда-сюда, равнодушно отворачиваясь, делая вид, что ничего не происходит. Даже если чей-то взгляд и задерживался на кричащей женщине, в нем не было ни сочувствия, ни возмущения – лишь скука и едва заметное отвращение.

Когда оцепенение отпустило Соню, она рванулась к полицейскому, но Николай уже стоял перед грозной, черной фигурой и, кипя негодованием, выкрикивал что-то прямо в усатое лицо.

От усилия шлем съехал набок, придавая злобному лицу полицейского почти комическое выражение. Он смерил Колю взглядом сверху вниз, мерзко усмехнулся, и в его узких, черных глазах заплясали огоньки злобы.

– Я сейчас и тебя огрею, – почти выплюнул он, прерывая тираду Николая. – А где твой билет, а?

Последнюю реплику он бросил Соне, и её щеки вспыхнули от возмущения. Всё стало предельно ясно – эта несчастная женщина стала жертвой городового из-за отсутствия жёлтого билета.

– Я сообщу о вашем поведении М., – раздался спокойный, но уверенный голос Николая.

Из-за спины полицейского прозвучала знаменитая фамилия – её обладатель, по чистой случайности, был близким другом Николева отца. И хотя городовой не превратился, как в дешёвых пьесах, в пресмыкающегося лакея, осознание того, что перед ним люди со статусом, всё же умерило его пыл.