Между мирами. Рассказ

© Олег Харит, 2025

ISBN 978-5-0065-7672-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Отказ от ответственности

Все события, описанные в этом рассказе, являются художественным вымыслом. Любые совпадения с реальными людьми, местами, событиями или организациями случайны и не несут умысла. Рассказ не претендует на научную, религиозную или философскую истину, а представляет собой авторское осмысление темы жизни, смерти и сознания. Читатель сам волен интерпретировать идеи, изложенные в тексте.

1

Луи вошёл в бар в конце бесконечно тянущегося бульвара, застроенного старыми домами, выцветшими вывесками и редкими фонарями, издававшими слабый жёлтый свет. На улице заметно усиливался вечерний ветер, который, казалось, шуршал опавшими листьями так, словно те были бумажными фантиками от давно забытых праздников. Дверь бара поддалась с лёгким скрипом, пропуская Луи внутрь: в тёплый полумрак, пропитанный запахами пролитого вина, старой древесины и дешёвых сигар. Он ощутил на языке привкус душного воздуха – смесь пыли, нотки табака и каких-то сладковатых духов, которые, видимо, оставались здесь воспоминанием о прошлых посетителях.

Этот бар, именуемый на вывеске просто «Le Vieux Siècle1», возможно, когда-то был оживлённым местом, где художники и поэты спорили о вечном, где молодёжь, полная сил, собиралась, чтобы отметить свои маленькие победы, и где старики приходили, дабы поговорить о том, как мир меняется не в лучшую или худшую сторону, а просто неотвратимо движется куда-то вдаль. Сейчас же внутри было почти пусто: лишь несколько полутёмных столиков под жёлтыми лампами, стойка, на которой тусклым бликом отражались бокалы, да бармен, который лениво отёр губку о деревянную поверхность.

Луи несколько секунд стоял на пороге, прислушиваясь к собственным шагам. Казалось, что каждый его шаг отдаётся не только эхом, но и тихим скрипом половиц, словно бар приветствовал его с небольшой опаской: «Кто ты такой и зачем сюда пришёл?» Он снял с шеи тёплый шарф, огляделся и вдруг увидел знакомую фигуру. Антуан сидел за угловым столиком, почти спрятавшись в полутьме. Фигуру освещал одинокий жёлтый светильник на стене рядом: свет падал на его плечо, отчего оно слегка поблёскивало в полумраке. Это был друг, с которым Луи не виделся, казалось, целую вечность. Когда-то они проводили массу времени вместе – философствовали, спорили о книгах, спорили о природе мироздания и даже чуть не ссорились на почве, казалось бы, абсурдных жизненных мелочей. Но годы разлучили их, и Луи не мог сейчас сходу даже вспомнить, когда в последний раз они виделись вживую. Может, год назад, а может, десятилетие?

– Антуан! – воскликнул Луи, хотя голос его выдал лёгкое волнение. Ведь порой самое сложное – это вернуться к людям из своего прошлого, особенно когда не уверен, что они всё ещё такие же, какими были раньше.

Антуан медленно поднял голову, и в его тёмных глазах отразилось любопытство, смешанное с лёгким удивлением. Он выглядел немного уставшим, но всё таким же, каким Луи его помнил: аккуратная борода, удлинённые волосы, тонкая улыбка, в которой угадывалась прежняя ироничность. На нём был старомодный пиджак, немного потрёпанный по краям, и белая рубашка, ворот которой отгибался не совсем ровно, как бывает у людей, привыкших не слишком обращать внимание на строгие детали.

– Луи? – проговорил Антуан и откинулся на спинку стула, словно не веря глазам. – Старина, когда же мы виделись в последний раз? Подсядь, если хочешь.

Луи не заставил себя долго просить: словно притягиваемый магическим импульсом, он подошёл, опустился на скрипучий стул и понял, что внутри у него странно тепло. Это было чувство одновременно ностальгии и чего-то ещё не до конца понятного, словно тяжёлое предчувствие, что они оба находятся на пороге какого-то важного открытия. Но пока всё казалось удивительно нормальным: старый друг, старый бар, вечер и лёгкое вино, ведь на столике перед Антуаном стоял бокал с красной жидкостью, успевшей несколько нагреться от комнатной температуры.

– Я думал, мы больше не увидимся, – честно признался Луи, глядя на знакомые черты лица напротив – Ну, жизнь оказывается куда непредсказуемее, чем любая философия, – усмехнулся Антуан и, чуть пригубив вина, продолжил: – Хотя мы когда-то думали, что если постараться, то сможем рационально объяснить все странности бытия. Помнишь те наши разговоры? Ты был заядлым поклонником Платона, а я всё упрямился, разводя руками и говоря, что у Аристотеля более ясный подход к жизни…

Луи улыбнулся, вспомнив, как в студенческие времена они часами сидели за столами в маленьких бистро, споря о природе идей, об истинном бытии и о том, существует ли, в конце концов, какая-то абсолютная истина. Впрочем, с годами пыл тех споров угас, а может, наоборот, перешёл во что-то более глубокое, ведь теперь они обсуждали, скорее, вопросы жизни и смерти, начала и конца, смысла и его отсутствия.

– Кстати, о философии, – задумчиво начал Луи, обводя взглядом зал. Бар казался ему чуть больше, чем раньше, хотя, возможно, это из-за пустоты: кроме них и бармена, прятавшегося за стойкой, других посетителей в зале не наблюдалось. – Скажи, ты не находишь странным, как быстро меняются взгляды людей на такие фундаментальные вопросы? Стоит лишь смениться паре поколений, как новые концепции вытесняют старые, а потом эти новые концепции объявляют устаревшими…

– И при этом, – подхватил Антуан, наклоняясь ближе, словно опасался, что кто-то может подслушать, – фундаментальных ответов никто найти так и не может. Люди продолжают повторять, что боятся смерти, что ищут смысл жизни, а что в итоге? Проходят века, а мы топчемся на том же месте, только в другой обуви. Одни изучают тексты Платона и восхваляют его «мир идей», другие апеллируют к Аристотелю с его логикой и причинно-следственными связями, а третьи сейчас жадно хватают идеи новых философов, которые пытаются нивелировать границы между человеком и цифровыми технологиями.

– Да, – согласился Луи и провёл рукой по краю стола, ощущая под пальцами шероховатую поверхность. – Интересно, почему так происходит? Неужели ответ на самый главный вопрос – зачем мы живём? – настолько глубоко спрятан?

Антуан усмехнулся и указал ему на бокал:

– Смотри, у меня вино, у тебя пока ничего. Может, закажем себе по бокалу? Мы не виделись столько времени, вполне можем позволить себе старую добрую традицию – философствовать за вином. А вдруг мы всё же нащупаем ту самую недоступную грань истины, о которой мудрецы спорят уже тысячелетиями?

Луи кивнул, и к нему вдруг вернулась куча воспоминаний: как они с Антуаном юными студентами пили вино поздно вечером, когда за окнами сгущался городской шум, как вели долгие разговоры о природе реальности, о том, почему люди выбирают верить во что-то большее, чем физический мир, и как часто эти рассуждения заканчивались тем, что они всматривались в звёздное небо, с трудом различимое сквозь вечерние огни. Те времена казались такими далёкими, словно принадлежащими не просто прошлому, а другой жизни. Вот сейчас они здесь, за столиком в полупустом баре, по странному стечению обстоятельств встретились вновь, словно какая-то шутливая рука судьбы решила пересечь их пути именно тогда, когда никто этого не ждал.

– Бармен, – негромко позвал Луи, поднимая руку. – Можно ещё бокал красного? И, возможно, у вас есть что-нибудь вроде лёгкой закуски?

Бармен, казалось, услышал его не сразу – словно отдалённый персонаж из театральной постановки, который ждал своей очереди появиться на сцене. Затем он кивнул, покорно улыбнулся и перевёл взгляд на пустые полки, где стояли несколько бутылок. Спустя минуту он скрылся в закутке, вероятно, за очередной бутылкой вина. Это дало Антуану и Луи время погрузиться в очередную волну разговора.

– Вот как ты жил все эти годы? – спросил Антуан, прислонившись к спинке стула и слегка наклонив голову набок. – Я ведь помню, ты говорил, что планируешь уехать из города, сменить обстановку. Но потом ни слуху ни духу. Было время, я думал, может, ты вообще в другую страну перебрался.

– Честно говоря, и сам не знаю, как ответить, – признался Луи. – Будто всё смешалось. Я вроде бы уезжал, хотел начать новую жизнь, пробовал себя в разных проектах, но… – Он замолк на мгновение, пытаясь сформулировать внутренние ощущения. – Знаешь, такое чувство, что все эти годы прошли как в тумане. Утро – вечер, разговоры – забывчивость, встречи – расставания… И всё как-то быстро исчезает из памяти.

– Могу понять, – отозвался Антуан, с лёгкой задумчивостью скользя взглядом по стенам бара, где висели некогда яркие афиши старых театральных постановок. Шрифт на них выцвел, и было трудно прочесть даже названия спектаклей. – Я тоже чувствую эту… расплывчатость. Как будто мы существуем в каком-то промежутке, где время ведёт себя совсем не так, как должно. Знаешь, люди обычно говорят, что чем старше становишься, тем быстрее летят дни. Но тут речь не о возрасте. Скорее, кажется, что сама жизнь стала какой-то странной, лишённой опоры, будто бы скользкой под ногами.

– Да, – подтвердил Луи, чувствуя, как внутри него поднимается лёгкое волнение. – И вот мы снова сидим вместе, говорим о философии… словно и не проходило этих лет. Вспоминаю наши былые беседы. Мы тогда часто цитировали Платона, ведь он утверждал, что существует мир идей, первообразов, а наш мир – всего лишь их отражение. Так вот, иногда я думаю: а что, если мы и есть те самые тени на стене пещеры, а реальность, которая настоящая, находится где-то за пределами наших ощущений?

– Вспомни Аристотеля, – парировал Антуан. – Он бы сказал, что мы вполне реальны, что мы часть цепочки причин и следствий. Он смотрел на вещи более приземлённо: ему нужно было всё систематизировать, раскладывать по полочкам, находить логику во всём сущем. Может, и нам стоит сейчас отринуть метафизику и попытаться понять, что именно нас сюда привело.

– Как бы там ни было, – Луи слегка пожал плечами, – факт в том, что мы оказались здесь, в этом баре. И, надо признать, атмосфера у этого места… несколько необычная. Я раньше о нём не слышал, хотя вроде много гулял по городу. Удивительно, что такой бар, к тому же с таким говорящим названием – «Le Vieux Siècle», – оказался незнаком мне.

– У меня похожие мысли, – вздохнул Антуан, посмотрев на полуосвещённого бармена, вернувшегося на своё место. Тот поставил перед Луи бокал красного вина и что-то вроде тарелочки с сыром, над которой витал слабый аромат пряных трав. В другом конце помещения вдруг зашипела старенькая колонка, будто пытаясь выдать из своих динамиков забытый фоновый мотив, но быстро затихла.

Луи взял бокал и сделал небольшой глоток. Вино оказалось терпким и чуть вяжущим, но с приятным послевкусием. Он почувствовал, как оно согревает горло, и невольно задумался: «Почему в каких-то моментах жизни вино дарит лёгкость, а в других оно кажется символом грусти и раздумий?» Возможно, ответ кроется не в самом вине, а в том, что у человека на душе.

– Когда-то мы спрашивали себя, почему люди так боятся смерти, хотя все понимают её неизбежность, – вспомнил Антуан, отставляя свой бокал. – Мы даже спорили: ты говорил, что страх – это естественная реакция на неизвестность, а я утверждал, что люди боятся не самой смерти, а того, что оставят незавершённым в жизни.

– Хорошо помню наши споры на эту тему, – тихо хохотнул Луи. – У нас были целые ночи, когда мы обсуждали смысл жизни, смиренность бытия, не глядя на часы. Но чем дольше мы говорили, тем меньше находили ответа. И всё же тогда эти разговоры казались… – он сделал паузу, подбирая слова, – настоящими, живыми, полными искорок юношеского энтузиазма. Сейчас же я чувствую, что мы говорим об этом скорее как о чём-то далёком, почти чужом. Словно мы не просто постарели, а… стали иначе воспринимать сам факт существования.

– Может, мы просто устали? – Антуан пожал плечами, и в его жесте отразилась лёгкая горечь. – Столько лет прошло, мы прошли через разные обстоятельства, многое повидали. Это естественно, что вопросы, когда-то будоражившие нас, теперь кажутся изношенными или даже отчасти бессмысленными. Но, знаешь, я всё равно не могу отказаться от этих мыслей. Меня до сих пор волнует, есть ли у жизни какой-то объективный смысл или всё основано лишь на субъективном восприятии?

– Субъективности, – повторил Луи, провёл пальцем по ободу бокала. – Часто люди говорят: «Моя жизнь – это только моё дело, и я придаю ей тот смысл, какой хочу». Но почему-то меня это никогда не удовлетворяло. Я чувствовал, что, если бы было так просто, мы не погружались бы в многовековые труды философов. Если бы всё сводилось к «каждый сам решает», то не нужна была бы вся эта культурная, религиозная и философская надстройка, которая сопровождает нас веками.

– А вспомни Сократа, – мягко напомнил Антуан. – «Я знаю, что ничего не знаю». Разве не в этом ироничном парадоксе кроется наша вечная потребность понимать, постигать, узнавать? Мы не можем довольствоваться простой формулировкой «каждый сам решает». Мы стремимся найти что-то универсальное, а наталкиваемся лишь на несогласия, противоречия, конфликт идей…

– Парадокс ещё и в том, – перебил Луи, – что эти идеи, о которых мы тут спорим, кажутся настолько абстрактными, что иногда я думаю: «А имеет ли всё это практическую ценность для обыкновенных людей?» Ведь многие просто живут, влюбляются, работают, умирают – и не задаются большими вопросами.

– Вполне возможно, – кивнул Антуан. – Но, видишь ли, человек однажды ловит себя на мысли: «А что после меня останется?», «Зачем всё это было?», «Почему мир устроен таким образом?» И вот с этого момента он уже не может вернуться к прежней безмятежности. Конечно, кто-то становится циником, кто-то уходит в религию, кто-то начинает изучать древних философов, а кто-то сбегает от этих вопросов в рутину. Но от самих вопросов не убежишь.

Луи поднял бокал, посмотрел на густую красную жидкость на свет лампы. На мгновение ему показалось, что это не вино, а нечто более плотное, почти бархатное, будто символизирующее кровь или жизнь в самом метафизическом её понимании. Он моргнул, и видение исчезло, оставив лишь терпковатый напиток.

– Интересно, как сильно мы изменились за это время, – сказал он наконец, глядя в глаза Антуану. – Каждый из нас прошёл свой путь, но, заметь, как мы быстро перескочили на старые добрые разговоры о смысле и смерти. Будто никто из нас и не жил реальной жизнью все эти годы. Как будто только и ждал, чтобы вернуться к этим вопросам.

Антуан чуть улыбнулся, в его взгляде была тёплая грусть:

– Может, мы и правда люди, обречённые вечно искать ответы, которые не найдутся. Но знаешь, что самое интересное? Я не чувствую разочарования в этой беседе, как когда-то давно. Скорее, это похоже на тихую радость, будто я рад, что мы вообще можем вести этот разговор. Что мы сидим здесь, вместе, в какой-то точке мироздания, и хотя бы пытаемся разобраться в сути вещей. Наверное, в этом и есть некая магия философии – она даёт нам ощущение, что мы не просто плывём по течению, а пытаемся его осознать.

Луи положил руку на край стола, ощутил прохладную поверхность, потрогал скатерть, которая была чуть помятой, но с изящным узором виноградной лозы.

– Слушай, раз уж зашла речь, – сказал он, будто колеблясь, задавать ли этот вопрос, – ты не чувствуешь, что в атмосфере бара есть нечто необычное? Не могу пока объяснить, но свет какой-то тёплый и в то же время приглушённый, времени как будто не чувствуется: я вот гляжу на часы, а у меня возникает впечатление, что они или остановились, или идут слишком медленно.

Антуан мельком бросил взгляд на свои собственные наручные часы – стрелки действительно ползли так, словно замедляли бег, но он лишь пожал плечами, стараясь не придавать этому большого значения:

– Может, это просто магия момента. Мы давно не виделись, в городе вечер, атмосфера располагает к неторопливому разговору. Давай пока не будем забивать голову странностями, ведь у нас столько тем для обсуждения.

Луи понимающе кивнул и вздохнул, словно пытаясь внять этому доводу. Он сделал ещё глоток вина, почувствовав, как лёгкое тепло растекается по телу. В голове крутились мысли не только о смысле жизни, но и о собственных ощущениях: почему он не может вспомнить конкретных деталей своих недавних дней, почему неясно, сколько времени он провёл в городе? Однако, возможно, это просто игра памяти, усталость или тот же самый «эффект встречи со старым другом», когда прошлое на мгновение отбрасывает тень на настоящее, выталкивая из головы лишние детали.

– Хорошо, – проговорил он наконец. – Расскажи лучше, чем ты занимался. Ты упомянул, что и у тебя жизнь шла как будто в каком-то странном русле. Кто знает, может, окажется, что мы оба шли параллельными тропами, не подозревая о схожести наших маршрутов.

Антуан, будто смакуя этот вопрос, заложил руку за спинку стула и немного покачался, смотря на Луи с мягкой полуулыбкой:

– Да, история долгая, и во многом я сам затрудняюсь дать ей чёткое описание. Когда-то я думал, что стану преподавателем философии, буду читать лекции о великих умах прошлого. Но однажды мне резко расхотелось заниматься преподаванием. Я почувствовал, что это слишком упрощённая передача знаний, ведь настоящая философия – она живёт в наших личных поисках, в обсуждениях, в столкновениях мнений. Может, поэтому я… э-э, как бы сказать, я и не помню точно всех мест, где я побывал, и всех работ, которыми занимался. Звучит странно, да?

Луи нахмурился, чуть сместившись на стуле:

– Ты говоришь так, как будто тоже не можешь сложить все кусочки пазла своей жизни воедино. У меня аналогичные ощущения. Я пытался перед приездом в город понять, чем конкретно я занимался последний год, – и не смог найти в голове ясной картины. Одни обрывки, будто кадры из старого фильма без связного сюжета…

– О, смотри, – перебил Антуан, указывая взглядом на стойку. – Бармен уронил бокал.

Луи посмотрел в ту сторону: действительно, бармен поставил чистый бокал слишком близко к краю стойки, тот покачнулся и полетел вниз, но странным образом не сразу разбился, а как будто слегка подпрыгнул, прежде чем разлететься на мелкие осколки. Бармен склонился, поднял осколки, но не выражал никакого раздражения или смущения – просто механически собрал стекло и молча отнёс его куда-то за занавеску. У Луи возникло впечатление, что бармен выглядел скорее как актёр, доигрывающий сцену, нежели обычный работник бара.

– Наверно, просто устал, – предположил Луи, пожимая плечами. – В конце концов, мало ли… Могут быть случайности.

Антуан странно посмотрел на него, но потом усмехнулся:

– Да, случайности. Как и наша встреча, верно? Если уж говорить о causae efficientes и causae finales2, как сказал бы Аристотель, то мы можем придумать тысячу причин, почему мы оказались именно здесь и сейчас. А можем и вовсе признать, что это просто совпадение, не имеющее никакого глубокого смысла.

Луи улыбнулся, склонив голову:

– Или мы можем предположить, что каждое событие – часть некого сценария, который мы пока не понимаем. И тогда, возможно, стоит просто наслаждаться моментом.

– Согласен, – Антуан слегка наклонился вперёд, и их взгляды встретились. – И я, признаться, рад, что этот момент наступил. Ведь наша с тобой беседа напоминает мне о тех старых днях, когда мы были увлечёнными идеями юношами. Пусть мы теперь старше, умнее или, наоборот, более циничны… Да не важно! Важно, что мы можем снова обсуждать те же вечные вопросы, словно время сделало круг.

На этих словах бармен снова подошёл к ним, чтобы налить вина, хотя их бокалы были ещё почти полны. Он разливал медленно и молча, а затем вновь отступил в полумрак у стойки. Луи наблюдал за его движениями, подмечая странное ощущение, словно бармен шевелился чуть плавнее, чем должны двигаться люди. Как будто замедленная съёмка. Но, может, это просто игра света – тусклые лампы ведь способны исказить восприятие.

– Скажи, Антуан, – заговорил Луи чуть тише, – а помнишь ли ты, о чём ты говорил со мной в последний раз, когда мы расстались? Ты упомянул нечто о своей тревоге, связанной со старением и тем, что жизнь слишком коротка.

– Кажется, да, – Антуан на мгновение замолчал. – Я говорил, что боюсь не успеть в жизни всего того, что задумал. И сейчас… – он сделал короткую паузу, теребя рукав пиджака, – не могу сказать, что страх исчез. Скорее, он перешёл в более тихую форму. Знаешь, как бывает, когда человек просто смирился с тем, что не всё осуществимо?

– Понимаю, – кивнул Луи. – Но ведь страх смерти – это, по сути, страх неисполненных желаний, неспетых песен, невысказанных слов. Может, если бы мы смирились с идеей, что жизнь конечна, то жили бы проще? Но, увы, сознание не отпускает. Оно требует, чтобы мы находили аргументы и пояснения, даже если никаких утешительных ответов нет.

Антуан поднял бокал, не сводя взгляда с Луи:

– Видимо, мы всё те же два безумца, что ищут гармонию там, где её может и не быть. Но ведь именно в поисках рождается смысл – так, по крайней мере, я когда-то уговаривал сам себя. Сегодня же я не столь оптимистичен, но всё же рад, что мы можем снова поговорить об этом.

Луи хотел ответить, но вдруг почувствовал непонятную тяжесть на груди, словно воздух слегка сгустился. Он огляделся: ничего явного не изменилось – бар оставался тихим и полутёмным, горели те же лампы, люди не появлялись… Но внутри, в глубине сознания, что-то тревожило его всё сильнее. Он хотел задать ещё вопрос, попытаться разобраться, откуда эта тревога, однако решил пока отложить это. Ведь они только начали разговор, и, возможно, всё прояснится само собой.

– Знаешь, – мягко сказал он, беря в руку кусочек сыра, – давай действительно насладимся тем, что у нас есть сейчас. А то, что было или будет потом, пусть пока останется за кадром.

Антуан одобрительно наклонил голову, и оба они на мгновение погрузились в молчание, позволяя потоку мыслей утихнуть и превратиться в спокойное созерцание момента. Бар, кажется, чуть наполнился каким-то внутренним светом, и Луи уловил аромат старинных деревянных стен и латунных подсвечников, наверняка когда-то висевших здесь. Казалось, что каждая деталь хранила в себе отголоски прошлых разговоров и смеха, передавая их следующим посетителям. И теперь эти давние шёпоты, словно незримые тени, окружали Луи и Антуана, нашёптывая им идеи, которые когда-то волновали другие сердца и умы.

– А ведь знаешь, о чём я сейчас подумал? – неожиданно продолжил Антуан, скользнув взглядом по стене, на которой висела полустёртая фотография прежних владельцев бара. – Мы ведь с тобой часто читали Платона, Аристотеля, позже – Декарта, Канта, а ещё Шопенгауэра, Ницше, Сартра… И все они искали место человека в мире, пытались примирить его сознание с реальностью. Но каждый из них оставил после себя неразрешённые дилеммы, которые переходят по наследству от одного поколения к другому.

– Да, и мы тоже невольно наследуем эти дилеммы, – ответил Луи, проводя пальцами по краю бокала. – Как будто вместе с культурным багажом человечество передаёт и эту вечную тоску по недостижимому ответу. А потом мы всю жизнь носим её в себе, даже если не думаем об этом постоянно.

– Вот-вот. И, возможно, – Антуан прищурился, – мы сидим сейчас здесь, чтобы в очередной раз осознать, что суть не в том, чтобы ответ найти, а в том, чтобы продолжать искать.

Луи прикрыл глаза на секунду, вдохнув чуть затхлый, но при этом обволакивающий запах бара. Он чувствовал странное спокойствие, смешанное с еле уловимым беспокойством, как бывает, когда ты осознаёшь, что стоишь на пороге чего-то важного, но пока не видишь, что именно за порогом. И пусть время кажется замирающим, пусть бар находится в некой мистической полутени, сейчас важен только этот момент: два друга, чья дружба уходит в далёкое прошлое, снова встретились и, как ни в чём не бывало, снова обсуждают вечные вопросы. Может, именно в этом и заключена настоящая красота человеческого существования – в способности находить радость в диалоге, даже если итог не ведёт ни к какому итоговому выводу.

С этими мыслями Луи допил свой бокал вина и почувствовал, как на языке остался терпкий осадок. Он посмотрел на Антуана и улыбнулся:

– Я рад, что мы снова говорим. Просто знай это.

– Я тоже рад, – кратко ответил Антуан, и в его глазах сверкнуло нечто похожее на искреннее тепло, смешанное с лёгкой печалью. Возможно, обоим ещё предстоит узнать, что скрывается за всеми этими странными ощущениями, за тягучим течением вечера и за воспоминаниями, которые ускользают, стоит лишь попытаться ухватить их покрепче. Но пока они вдвоём и разговор лишь начинается. И бар кажется тихой гаванью, где можно спрятаться от зовущего вечера, что за дверями продолжал шуметь проезжающими машинами и шелестом ветра в кронах чахлых деревьев.

Таким образом, они погрузились в первую долгую паузу, когда слова будто бы исчерпали себя на миг. И, возможно, именно в этой паузе, пропитанной ароматом винограда и старого дерева, родилось то непостижимое чувство, которое объединяет людей, когда они стоят на перепутье между привычными земными делами и чем-то большим, что едва угадывается в глубинах их сознания.

2

Они обменялись короткими взглядами, и Антуан пододвинул к себе тарелку с сыром, отломив маленький кусочек. Он рассеянно вертел его между пальцами, словно желая рассмотреть каждую солёную крупицу на поверхности, прежде чем отправить в рот. В его движениях была странная скованность: будто одновременно и расслабленность, и какая-то напряжённая внимательность. Луи поймал себя на том, что следит за каждым жестом друга, как если бы тот совершал нечто важное и сакральное. Но ведь это всего лишь сыр, всего лишь вино, всего лишь их вечный разговор – или… «Всего лишь?» промелькнуло у него в голове.

– А помнишь, – начал Антуан негромко, откусывая и тут же прожёвывая сыр, – когда мы с тобой впервые решили заняться «настоящей» философией? Мне кажется, это было где-то на втором курсе университета, когда мы сидели в парке под старой липой и ты с энтузиазмом декламировал отрывки из Платона. Мы тогда грезили, что сможем найти путь к той самой истине, о которой люди столетиями только рассуждали.

– Хорошо помню, – Луи улыбнулся, вспоминая тот день. – Небо было ясное, как сейчас помню, и кажется, тогда весна только наступала. Повсюду цвели цветы, а ты всерьёз собирался доказать, что человеческая душа по природе своей добра, но общество порой искажает её устремления. Ты считал, что философия может помочь вернуть нас к первоначальной чистоте.

– Я и теперь так думаю, – неожиданно вскинул брови Антуан. – По крайней мере, частично. Просто понял, что «возвращение к чистоте» – это не событие, а процесс, бесконечная дорога. Люди ведь устроены так, что им всё время нужно что-то большее: они жаждут денег, успеха, признания, власти. Но философия, если ею заниматься искренне, приоткрывает занавес над тем, что всё это может оказаться лишь временной иллюзией. И тогда начинается поиск более глубоких смыслов.

– А как насчёт того, что никакого смысла вообще нет? – негромко вставил Луи, отпивая вино. На языке осталась горьковатая пленка, но она не была неприятной – скорее, напоминала о жизни самой, где сладость всегда смешана с горечью. – Ведь был и Ницше, что однажды прокричал: «Бог умер», – люди приняли это как вызов. Прежняя картина мира начала рушиться. Потом пришли экзистенциалисты, которые уже не были уверены ни в чём, кроме самой свободы выбора, которая, как выяснилось, может стать бременем. В итоге человечество подошло к парадоксу: пытается найти высший смысл, но… не уверено, что он вообще существует.

Антуан подался вперёд, и в его глазах промелькнуло любопытство:

– Да, и если бы мы всё это по-настоящему приняли, то, возможно, стали бы теми, кто живёт только одним моментом, осознавая абсурдность любого будущего. Но смотри: мы сидим здесь и всё равно спорим, размышляем. Значит, нас не устраивает идея «пустого мира без смысла», верно?

– Не устраивает, – согласился Луи, – потому что тогда теряется движение. Человек создан, чтобы искать, творить, сомневаться – и этот процесс даже важнее конечного результата. Может быть, смысл и в этом постоянном движении вопросов и ответов, которые никогда не будут окончательными.

Они на миг замолкли, и в этой тишине Луи уловил мягкий шорох ветра за окном: ставни еле слышно вибрировали от порывов. Внутри бара воздух оставался плотным, как будто пропитанным невысказанными словами. Казалось, каждый предмет – от столов с вытертой столешницей до потускневших зеркал – хранит в себе истории прежних вечеров и чужих разговоров, которые растворились в дымке времени. И в то же время что-то в этом месте заставляло Луи ощущать некую лёгкую оторванность от реальности, словно тут не действует привычный ход часов и будто бы сам бар – всего лишь декорация для их встречи.

– Кто бы мог подумать, что мы увидимся именно здесь, – заметил он, вновь оглядываясь. – Удивительное чувство: будто мы давно знали, что окажемся в этом месте, но не могли назвать ни дня, ни часа. И вдруг… вот оно случилось.

– Звучит почти мистически, – тихо ответил Антуан, и в его голосе послышалась тень загадочности. – Хотя, возможно, это всего лишь закономерность, над которой мы не задумывались. Скажи, а ты не чувствовал в последнее время какого-то неясного зова? То есть, знаешь, иногда бывает состояние, когда вроде не думаешь о чём-то конкретном, но тебя будто тянет куда-то. Как шёпот, который неразличим, но указывает дорогу.

Луи нахмурился, скользя пальцами по краю бокала:

– Если честно, у меня было странное ощущение… будто я иду по городу и в какой-то момент понимаю, что делаю это механически. Словно ноги сами вели меня по нужному маршруту. Не могу сказать, что это «шёпот», но что-то похожее на зов, да. Вот и оказался в этом баре, хотя не собирался. Да я даже и не видел его прежде!

– Воистину загадочное место, – произнёс Антуан, покачивая бокал, из которого будто не убывало вино. – Возможно, оно существует где-то на стыке миров – реального и воображаемого. Но нет, я не хочу ударяться в оккультизм или мистику, просто пытаюсь словами описать то странное чувство, которое меня не покидает. Как будто всё это – сон наяву.

Луи бросил взгляд на бармена, который стоял почти неподвижно, опершись о стойку. Казалось, что тот ни на секунду не замечает двоих посетителей или не проявляет к ним явного интереса. Лишь изредка он делал короткое движение рукой, как если бы стряхивал пыльную крошку, и снова застывал.

– Возможно, нам стоит поднять бокалы и выпить, – предложил Луи, пытаясь развеять нарастающее чувство беспокойства. – Пусть это будет за нашу долгожданную встречу, за философию, которая не даёт нам упасть в бездну банальности, и за саму жизнь, если уж на то пошло.

– С удовольствием, – Антуан чокнулся своим бокалом о бокал Луи. Звон был тихим, почти приглушённым, как будто оглушенным воздухом бара. – И за те вопросы, на которые мы не найдём ответа, но которыми, возможно, будем жить ещё долго.

Они пили молча, и в этом молчании витало нечто особое: примирение с неясностью, принятие того, что не всё объяснить словами. И всё-таки, глубоко внутри, Луи ощущал какую-то тоску по чему-то утраченному – чему именно, он пока не мог сказать. То ли по времени, которое безвозвратно ушло, то ли по тем простым радостям, о которых они когда-то мечтали. Но у него было странное подозрение, что это чувство родилось не сейчас, а тлело в нём давно, просто только теперь поднялось на поверхность.

– Думаешь, человечество приблизилось к пониманию смысла жизни за последние десятилетия? – неожиданно задал вопрос Антуан, стараясь снова вернуться к более интеллектуальному уровню разговора. – Мы ведь за это время прошли через бурный научно-технический прогресс, освоили массу новых технологий, открыли невероятные вещи о космосе и о собственном сознании. Но вместе с тем, кажется, не стали менее одинокими и потерянными в этом мире.

Луи пожал плечами:

– Разве мы можем всерьёз мерить «продвижение к смыслу жизни» критерием научных открытий? Люди совершали гениальные прорывы и в средневековье, и в XIX веке, и в XX. Но главный вопрос, похоже, остаётся таким же мучительным, как и тысячелетия назад: зачем мы здесь? Технологии лишь облегчили быт, ускорили общение, дали новые возможности, но они не изменили внутреннюю потребность человека понимать своё место во Вселенной.

– Точно, – согласился Антуан, – и оттого мы продолжаем биться над теми же проблемами, только формулируем их иначе. «Быть или не быть?» – спрашивал Шекспир, а мы сейчас спрашиваем: «Жить в полном объёме или довольствоваться тем, что имеем?»; «Есть ли Бог?» раньше звучало чаще, а теперь люди говорят: «Есть ли Высший Разум или вселенское сознание?» – а суть та же. Мы вращаемся по кругу, находя тысячи интерпретаций, но, возможно, никогда не сойдём с этой орбиты.

– И при этом, – Луи прищурился, – каждый из нас верит в свою уникальность, будто мы отличаемся от людей прошлого. Мол, у нас есть смартфоны, компьютеры, мы летаем в космос, ставим новые эксперименты. Но на глубинном уровне мы всё те же: живём, любим, страдаем, умираем.

Антуан кивнул, и в его глазах мелькнула задумчивость:

– Интересно, ведь мы не исключение. Мы тоже должны будем столкнуться с тем моментом, когда надо подвести итоги. Задумаешься, что останется после меня? Строки книг? Записи лекций? Или просто воспоминания друзей? И, если так подумать, нужно ли нам подтверждение, что мы не зря жили?

Слова Антуана тонко отозвались в душе Луи, заставив сердце сжаться. «А ведь он прав, – подумал Луи, – мы всё время хотим доказательств, что наша жизнь что-то значила. Но кому доказывать? И для чего?»

Он посмотрел на свой пустеющий бокал, и в его сознании вдруг вспыхнул короткий образ: высокий балкон, тёплый ветер, он стоит на краю, смотрит вниз, а потом… Луи мигом моргнул, приходя в себя. Что это было? Воспоминание? Сон? Почему этот образ так ярок? Он попытался ухватиться за него сознанием, но видение рассеялось, оставив смутную тревогу.

– Луи? – окликнул его Антуан. – Ты куда-то на миг уплыл. Всё в порядке?

– Да, да, просто… – Луи провёл рукой по лбу, чувствуя, что внезапно вспотел. – Какое-то странное дежавю, что ли. В голове промелькнуло нечто, чему я не могу дать определение.

– Может, много вина? – Антуан улыбнулся, хотя в глазах была доля беспокойства. – Или усталость?

– Не думаю, – Луи покачал головой. – Просто резкое ощущение чего-то важного, что я забыл.

– Если хочешь, можем сделать перерыв и поговорить о чём-то более приземлённом, – предложил Антуан, пытаясь вернуть разговор на спокойные рельсы. – Расскажи, как тебе наш город сейчас? Ты говорил, что давно тут не был.

Луи откинулся на спинку стула, пробегая взглядом по сумрачному залу:

– Город… Я прошёлся по нескольким улицам, увидел знакомые очертания зданий, которые, кажется, ни капли не изменились, – те же фасады, те же балконы, даже фонарные столбы те же. Но вот людей, которые ходят по улицам, я не ощутил. Будто они есть, но как тени мелькают на периферии зрения, и я не запоминаю их лиц. Может, это игра воображения, но сам город показался мне пустынным. Хотя наверняка в центрах и на оживлённых магистралях по-прежнему полно туристов, машин и суеты.

– Ты прав, – Антуан кивнул, закусив губу. – Знаешь, у меня тоже иногда такое чувство, что я не замечаю мелочей, которые должны быть вокруг. Точно так же смотрю на прохожих, но не могу описать их одежду, черты лица. Всё словно размыто. Я винил свою усталость, загруженность мыслями. А сейчас всё больше кажется, что дело в чём-то другом.

– В чём же? – Луи глянул на друга, ожидая продолжения.

– Пока не знаю, – признался Антуан, отпивая из бокала. – Может, у меня профессиональная деформация: я слишком глубоко ушёл в мир умозрительных категорий, и теперь всё реальное кажется блеклым. Или… – он сделал короткую паузу, хмыкнул. – Или я начинаю видеть, что реальность куда более зыбкая, чем мы привыкли считать. Впрочем, боюсь, что, если продолжу в таком духе, мы оба свихнёмся. Лучше ты расскажи, чем занимался всё это время, если, конечно, можешь вспомнить что-то более конкретное.

Луи повёл плечом, пытаясь вспомнить какие-то детали. Годы казались ему редкой чередой эпизодов: кто-то рядом смеётся, где-то играет музыка, какие-то работы, люди, имена… Всё расплывалось, точно перепутанные сны. Он закрыл глаза на пару секунд, стараясь сосредоточиться, но уловил лишь разрозненные образы, будто листая случайные страницы чужого дневника.

– Если честно, у меня впечатление, что я всё время был в движении, – проговорил он, не открывая глаз. – Я часто перемещался, жил в разных местах, общался со множеством людей, но нигде надолго не задерживался. Будто искал что-то, сам не понимая, что именно. И вот теперь в голове каша: то ли это было в реальности, то ли приснилось. Вдруг замечаю, что не могу назвать точных адресов, не могу вспомнить имена друзей, хотя убеждён, что у меня были друзья. Странно, да?

Антуан нахмурил брови, внимательно разглядывая Луи:

– У меня такая же проблема, если честно. Меня часто спрашивали: «Где ты пропадал?», а я отмахивался: «Ну, работал, изучал философские тексты, писал какие-то статьи…» Но, чёрт возьми, где эти статьи, где результаты моей работы, где всё то, о чём я когда-то думал и что хотел осуществить? Не могу представить ни одной конкретной детали.

– Может, мы просто старыми становимся? – слабо усмехнулся Луи, хотя внутри чувствовал, что дело не в возрасте. Что-то здесь совсем не сходится.

– Тогда нам бы хватило сил вспомнить хотя бы что-то, – заметил Антуан. – А получается, что у нас двоих похожий феномен: словно жизнь проходила мимо нас, а мы были лишь наблюдателями. Или… может, так устроена память, что она вытесняет то, что не имеет для нас решающего значения?

– И что же тогда имеет решающее значение? Наша встреча? Наши старые философские разговоры? – спросил Луи, и в его голосе промелькнула нотка растерянности. – Выходит, единственное, что остаётся по-настоящему значимым, – это то, что мы здесь и говорим друг с другом?

– Может быть, так и есть, – Антуан покрутил бокал, глядя, как редкие отблески лампы играют на тёмной поверхности вина. – Иногда мне кажется, что все прошлые моменты были лишь прологом к этой встрече, к этому разговору. Словно мы должны именно сейчас вывести какой-то итог. Но какой?

– Я уже не уверен, что нам нужен итог, – признался Луи. – Может, мы просто должны продолжать этот диалог, разматывая клубок вопросов. В этом и есть сущность настоящей философской беседы – не прийти к ответу, а расширить границы понимания.

Они переглянулись, и Антуан тихо засмеялся:

– Как же я соскучился по этому твоему идеализму, Луи. Ты всегда верил, что философия – это нескончаемый путь, а не попытка доминировать с какой-то «истиной в последней инстанции». Помнишь, мы спорили с ребятами в университете, когда они твердили: «Истина существует, просто мы её не видим», а ты говорил: «Истина – это процесс, меняющийся вместе с нами»?

– Отчётливо помню. Тогда нам было лет по двадцать, и мы хотели доказать всему миру, что можем переиграть его на интеллектуальном поле, – Луи усмехнулся, откинув прядь волос со лба. – Забавно, а теперь мы сидим и вспоминаем то время почти с ностальгией. Хотя мы не такие уж и старики, но…

Он не закончил фразу, потому что вдруг внутри шевельнулось смутное воспоминание – о том, что сколько лет ему на самом деле? Почему он не может сходу ответить? И почему не уверен даже, сколько лет Антуану? Они вроде бы ровесники, но отчего возникает чувство, что эти «возрастные» понятия потеряли для них всякую определённость?

– Но всё-таки, – проговорил Антуан, словно уловив его мысль, – мы не такие молодые, как были когда-то. И пусть мы не ощущаем возраста так остро, но в нас нет прежней беззаботности. Может, именно поэтому разговоры стали более глубокими, а ощущение времени – более призрачным.

Он задумался, коснулся пальцами виска:

– Между прочим, так бывает: когда человек долго занимается мыслями о смерти и смысле существования, он теряет ощущение линейности времени. Мы говорили когда-то о том, что люди живут в цепочке «прошлое – настоящее – будущее», а философия порой заставляет нас существовать во всех трёх измерениях одновременно.

– Точно, – кивнул Луи, – и, если переборщить, можно утонуть в этом ощущении. Приходит понимание, что будущее не гарантировано, прошлое ускользает, а настоящее то ли длится, то ли мгновенно исчезает. Вот и остаются одни вопросы… Но не будем же мы жаловаться на нашу судьбу философов, верно? Если кому и суждено тяготиться этими вопросами, то уж точно нам, любителям смотреть вглубь.

– Да и кому ещё, как не нам? – Антуан иронично приподнял бровь. – Другие люди находят отдушину в практических делах, в семье, в общественной деятельности. А мы, как ни странно, нашли свою отдушину в постоянном диалоге с непостижимым.

Снова короткая пауза. На этот раз её нарушил слабый треск в дальнем углу бара, где, похоже, что-то скрипнуло в стене или в одной из деревянных балок. Луи вздрогнул, будто от дуновения прохлады. Он заметил, что лампа над их столом дрогнула, и на столешнице задрожала тень от бокалов.

– Похоже, здесь сквозняк, – заметил он, стараясь придать голосу нейтральность. – Может, бар и правда старый. Доски трещат, лампы вот мигают.

– Зато атмосфера, – усмехнулся Антуан, слегка понизив голос, – ну просто идеальна для философского вечера. Наверное, если бы мы хотели создать «сцену для разговора о вечном», мы бы выбрали именно такое место.

– Возможно… – Луи прислушался к себе и понял, что смутная тревога внутри не уходит, а лишь нарастает. Как будто с каждым словом разговор становится всё более глубинным, и они подходят всё ближе к некой грани. Но что это за грань? Что скрывается за ней?

Он хотел задать этот вопрос вслух, но в последний момент сдержался. Может, ещё рано переходить к таким прямым признаниям. И всё же вопрос назревал, томился внутри, словно требовал ответа: «Кто мы сейчас? И где мы действительно находимся?»