ПЛАНЕТА ДРАКОНОВ

Посвящается всем недостойным людям,

встреченным мною в жизни.

Только благодаря им я понял,

что человеком надо оставаться в любой ситуации,

дабы не стать подобным тем, кто совершает свой путь в ад.

Автор

БРОШЕННЫЙ БОГОМ мир

Мир, от которого отвернулся Всевышний,

становится адским миром низшего порядка.

Наследие Ведических Знаний,

формулировка автора

Мир – это война…

1984

Вступление

Город мёртвого самурая

Ничто не причиняет больших страданий,

чем сожаления.

Хагакурэ. Сокрытое в листве Бусидо

Каждая ночь проходила в одном и том же сне. Бесцельные блуждания по дымящимся руинам города Нанкин, захваченного японской императорской армией тринадцатого декабря 1937 года. На тот момент Нанкин являлся столицей Китая.

Его блуждания проходили через три дня после захвата города. Именно тогда он командовал своим первым массовым расстрелом.

Над горизонтом виднелось зависшее, но никогда не заходящее солнце. Багряным румянцем лихорадочного больного оно освещало призрачные улицы. В городе из прошлой жизни не встречалось живых людей. Лишь тела мертвецов, разбросанные среди осколков битого кирпича и висящие на столбах. Чудовищное напоминание о военных преступлениях японской императорской армии в японо-китайской войне, со временем переросшей во Вторую мировую.

Война помогла ему обрести уважение, сделать карьеру, встретить любовь, а потом забрала всё разом. Вместе с жизнью и душой, покатившейся в низшие миры. Злодеяния, которые он считал выполнением своего долга, выписали его бессмертной душе путёвку в ад.

В новенькой форме офицера имперской пехоты с родовым мечом на поясе призрак мёртвого самурая по имени Абэ Нори бродил по месту своего первого боевого крещения. Он не знал, когда и как его душа сможет искупить вину прошлого, но пытался найти подсказку. Возможно, тогда солнце скроется за горизонтом и бесконечно повторяющийся сон о прошлой жизни закончится.

Нанкин не стал местом его смерти. В этом городе он лишь впервые испробовал вкус крови. Это на многие годы последующей войны сделало его падшим ангелом смерти.

Ещё в тот день его впервые прокляли. Первый, но не единственный раз.

Пустоту скитаний бессмертной души заполняли лишь голод и тоска. Каждый раз, устав от блужданий, он делал себе харакири или отсекал голову. Лишь наблюдая гаснущим взглядом за холодным декабрьским солнцем, мог созерцать, как трупы оживали. Подходя ближе, мертвецы таращили на него белки закатившихся глаз. Тыча пальцами в посчитавшего себя богом – наделённым правом вершить страшный суд. Решать, кому жить, а кому умереть. Потом он просыпался.

Планеты, которые Высший Разум бросает на произвол судьбы, становятся демоническими мирами низшего плана. Выбраться из них душе значительно сложнее, чем попасть туда.

В новом теле его проклятой душе угораздило родиться на планете, заселённой драконами. Обитатели этого мира существовали в постоянном страхе, прячась между скал и расщелин в попытках найти себе пищу и не быть сожранными.

Называются брошенные Богом миры одинаково, несмотря на своё различие и многообразие, – ад.

Глава 1. Пробуждение в аду

Съешь то, что не смогло съесть тебя.

Главное правило ада

Пробуждение от сна в аду всегда сопровождается страданиями. Корчась в судорогах приснившейся агонии, душа проклятого самурая каталась по базальтовому полу норы. Когтистые лапы обхватили сжатый спазмом боли чешуйчатый живот. Главное – не сделать себе харакири когтями.

Начинался новый жизненный цикл. Опять предстояла битва за выживание.

Лёжа на полу пещеры, он вытирал ядовитые капли пота с лысой, покрытой бородавками головы. Чтобы не исполосовать морду, приходилось вытираться куском шкуры щитоносца. Накатывали воспоминания: в каком обличии и на какой планете проснулся.

В его сознании жили одновременно восемнадцать личностей. Те, в кого его душа воплощалась в прошлых жизнях. В первую очередь он являлся демоном по имени Зол, в теле которого существовал сейчас. Во вторую – офицером японской императорской армии по имени Абэ Нори, за убеждения которого душа теперь и расплачивалась. Остальные воплощения ютились на задворках сознания нечёткими воспоминаниями.

Память души – это те черты личности, которые видны даже во взгляде ребёнка. Мы – те, кем уже являемся при рождении. Воспитание может либо развить какие-то качества, либо подавить, но стержень, которым является душа, остаётся неизменным.

Он привык в мыслях разговаривать с самураем, живущим в его памяти, хотя знал, что это он сам. Общаться ведь всё равно не с кем. Не с монстрами же, населяющими планету драконов норовящими сожрать всё, что движется.

Большое светило зашло за оплавленный утёс. Он не мог этого видеть из своей норы, но понял по булыжнику, приваленному ко входу. Он остывал. Нужно выбить камень, пока его оплавленные кромки не затвердели и не превратили убежище в могилу.

Упёршись загривком в каменную стену, он прислонил задние конечности к булыжнику. Когти скрипнули, нарушив тишину, запечатанную в камне, мелодией адской какофонии. Звуки в аду или противные, или пугающие, другой музыки здесь не бывает.

Отёкшие от долгой неподвижности мышцы наливались кровью, готовясь к необходимому усилию. Камень кольнул в загривок, напомнил о необходимости накинуть шкуру щитоносца на плечи.

В одну руку он взял большой алмаз, служащий ему основным оружием в охоте на щитоносцев, а в другую – кусок скалы. Он делал так, чтобы от усилий когти не впились в ладони.

После пробуждения остро ощущался недостаток воздуха в норе.

Глубоко вдохнув, он закрыл глаза. На всякий случай, чтобы они не повыпрыгивали от напряжения.

Жилы и чешуя на нижних конечностях затрещали. С макушки стекла первая капля пота. Камень, зажатый в ладони, не выдержал усилий, рассыпавшись в острую крошку.

Нижние клыки впились в верхнюю губу. Искры заплясали перед глазами Главное – выдавить булыжник. Боль вызвала злость и придала дополнительные силы.

Воля оказалась сильней камня, и булыжник, который в диаметре превосходил его рост, вылетел как снаряд из пушки. Раскалённая атмосфера облила его волной жара и едкой пыли. Пот зашипел, испаряясь, и зелёным цветом окрасил желтоватую чешую.

Он замер, пытаясь отсрочить момент первого вдоха. Каждое пробуждение в этом мире подобно рождению ребёнка на голубой планете. Яркий свет, страх, судороги, корёжащие тело. А самое страшное, что это помнишь.

Слёзы заструились по щекам, с шипением испаряясь. Вдох.

Густой обжигающий газ заполнил лёгкие и микровзрывом попытался разорвать грудную клетку. Рёбра захрустели, но удержали душу в теле. Выдох.

С выдохом из ноздрей вырвался дым от опалённых лёгких. Кровь загустела, и оба сердца замерли, перестав биться в груди. Он раздвинул веки, и яркий свет словно двумя отточенными клинками пронзил мозг. Рука разжалась, высыпала базальтовые осколки и прикрыла глаза от режущих лучей. Мелкие порезы на ладони весело зашипели.

Второй вдох – уже менее болезненный. Сжав руку в кулак, он стукнул себя в грудь, запустив этим верхнее сердце. Нижнее сердце само начнёт биться позже, когда адаптируется к загустевшей крови. Раньше, когда он не запускал сердце самостоятельно, боль продолжалась гораздо дольше.

Выглянув из норы, Зол первым делом посмотрел, не прячутся ли возле входа драконы, стерегущие неосторожную жертву. Пока главное проклятие адской планеты не начало вечную охоту: ещё слишком жарко.

Что-то сегодня казалось не таким, как прежде. Воздух другого вкуса. Более густой. И… более влажный.

Он осматривался из своего укрытия. Тень от оплавленного утёса уже закрыла нору. Можно выбираться наружу. Боль отступила, освобождая место любопытству. Почему воздух влажный?

Долина камней с изредка торчащими скалами и разбросанными валунами уже окрасилась в фиолетовый оттенок приближающегося заката большого сумрака. Всё как обычно, кроме тёмного облака на краю долины.

Пейзаж адской планеты довольно однообразен. Потрескавшиеся горы, округлые валуны, оплавленные скалы, крупные камни, перемешанные с щебнем, формировали окружающую среду. Единственное, что радовало взор, – это яркость минеральных красок в каменных породах.

Среди каменного однообразия встречались различные оттенки жёлтого, серого, красного и фиолетового с золотыми вкраплениями. Цвета переливались в пёстрой радуге сочетаний. Утёсы отливали зеркальным золотом оплавленных склонов. Редкие чёрные пятна показывали остатки органических форм жизни, уничтоженных беспощадным светилом.

В этом мире не существовало лишь одного цвета, олицетворяющего чистоту и святость, а у японцев смерть, – белого.

Когда светило скроется за горизонтом, камни остынут и на них проступит влага. Споры грибковой плесени получат питательную среду и примутся разрастаться, покрывая камни красным мхом. Взойдёт холодное солнце, как он называл самую большую из лун этой планеты. Наступит пора сумрака, предшествующая малому дню. Из своих укрытий вылезет всякая причудливая живность, в том числе и щитоносцы, его основная добыча. По виду щитоносцы – нечто среднее между пауком и черепахой в гибком панцире сверху, а снизу защищённое лишь плотной шкурой с короткой кремниевой шерстью.

На планете драконов сила притяжения очень велика, а влажность атмосферы такова, что пить вовсе и не нужно – через дыхание всякий, старающийся выжить на этой планете, получает достаточно жидкости. Хотя когда влага конденсировалась на камнях в небольшие лужицы росы, он не мог отказать себе в удовольствии испить этого ядовито-синего нектара.

Сумерки густели, и вместе с темнотой надвигалась туча. Он часто видел приближающиеся пылевые бури, но обычно красноватого оттенка, а эта туча имела густой чёрно-фиолетовый цвет.

Неизвестность беспокоила, хотя острой опасности не ощущалось. Именно интуиция являлась тем чувством, которому он особенно доверял. Скорее грудь сжимало от радостного предчувствия, как перед тем, когда он увидел бордовый цветок. Правда, этот прекрасный цветок пытался его сожрать и чуть не откусил руку, но впечатление осталось положительным. От красоты и от того, что цветок оказался довольно вкусным.

Светило скрылось, и лишь узкая полоска ярко-фиолетового зарева с красными вспышками атмосферных вихрей освещали его долину. Туча спускалась с окружающих скал. Кривые бронзовые стрелки расчертили небосвод. Похоже, это молнии. На этой планете бывают молнии?

Он вытянулся в полный рост и вглядывался в горизонт. Нахлынувшие эмоции – радость, удивление, восторг – он не удержал, так и стоял с широко открытым ртом, обнажив острые треугольные зубы и вывалив язык на грудь. Красота, даже такая суровая и пугающая, так редка в аду.

Его имя Зол.

В этом теле он родился в Долине камней, и отец назвал его так не за злость. Имя он получил за чёрный цвет кожи, проглядывающей под чешуёй. Злыми же – так или иначе – в этом мире были все. По-другому не удалось бы выжить. Его мать звали Кара, и она умерла, рожая его. После смерти родителей Зол остался единственным обитателем планеты драконов, которую отец чаще называл коротко – ад.

Крупная капля упала на макушку бородавчатой головы. Раздвоенным трубчатым языком он слизнул её и убедился, что это та же жидкость, что проступает на камнях в начале большой ночи.

Вторая капля ударила по щеке, третья и четвёртая по руке, пятая по лбу. Потом он сбился со счёта, капли забарабанили по нему свинцовой дробью, причиняющей одновременно и боль, и радость. Он раскинул руки в стороны, обратив ладони к туче. Широко открыв рот с оголёнными в радостной улыбке клыками. Закрыв глаза и рыча от удовольствия. Уши свернулись в трубочку и теперь напоминали рога, с которыми представителей его рода изображали на голубой планете.

Человек не способен придумать того, что не бывает. Люди в кошмарах вспоминают опыт предыдущих жизней, своего существования в низших мирах.

Зарево заката прорывалось сквозь чёрные тучи, настолько плотные, что ветер, словно нож, отрезал от них куски и разбрасывал в разные стороны. Один кусок отлетел в его сторону и накрыл плотным покрывалом темноты. Вдыхать тучу оказалось крайне неприятно. Кроме того, что в ней оказалась очень высокая концентрация влаги с аммиаком, ещё и сера с мелкими вкраплениями золы и крупными частицами пыли щекотали нутро. Прокашлявшись и отплевавшись чёрной слизью, Зол вдохнул через жабры, служащие подаренным ему природой фильтром в период пылевых бурь.

Дышать через жабры влажной пылью оказалось тяжело. Приходилось с каждым выдохом издавать стрекотание и таким образом вытряхивать инородную массу. Сырая темнота рассеивалась, и он замахал перед собой руками, раскидывая сегменты тучи в стороны.

Стало видно, что камни, которых коснулась туча, шипят, отдавая ей своё тепло, сочащееся вверх зеленовато-синими струйками пара. Туман, обступивший его, и пробивающиеся сквозь дыры в этой мгле фиолетовые с красноватыми всполохами отсветы заката казались самыми красивыми явлениями, которые он видел за все жизни. К сожалению, их нельзя было созерцать, как он наблюдал восход солнца на поляне, где стоял его ученический домик, в прошлой жизни, без угрозы неожиданно умереть, потеряв бдительность.

Плотное короткое тело с четырьмя длинными и мощными конечностями. Крупная чешуя, меняющая цвет в зависимости от температуры тела от жёлтого в жару до красного в предутреннюю стужу. Спину украшали обрубки крыльев, не способные преодолеть сопротивление планеты и поднять тело ввысь и лишь напоминающие, что их вид некогда произошёл от летающих драконов.

Отец говорил, что они – это деградировавшие драконы, выродившиеся в ящериц.

Как выглядело его лицо, он не знал, но глубоко посаженные глаза отца и огромный тонкогубый рот с торчащими клыками едва ли являлись эталоном красоты. Только кожа отца отливала серо-голубым, как замёрзшая в предутреннем холоде плесень, а у него почему-то чёрным.

Земляне назвали бы его демоном. В лучшем случае, умерли бы от одного взгляда на него, а в худшем – попытались бы изгнать обратно в ад малоэффективным обрядом экзорцизма.

Зол вспомнил глаза отца, пляшущий в них холодный блеск фанатичной решимости, такой же твёрдой и непреклонной, как блеск стали самурайского меча.

– Наши души уже не вырвутся из ада, даже после смерти, поскольку проклятие нужно искупать благими делами, а в одиночестве это невозможно, – повторял командир и наставник из прошлой жизни, полковник Ооно, в этой ставший его отцом.

Дождь барабанил по шкуре щитоносца щелчками выстрелов, как тогда в Нанкине – городе жизни и смерти, послужившем началом для выбранного им пути.

Ветер усиливался.

Воспоминание первое

Павший город

Если рана самурая смертельна,

самураю нужно с почтением попрощаться со старшим по положению

и безмятежно умереть.

Кодекс чести Бусидо

Тринадцатого декабря 1937 года японские сухопутные императорские войска вторглись в столицу Китайской Республики, город Нанкин. Пехота рассчитывала получить безоговорочное боевое преимущество в японо-китайской войне, начавшейся со штурма Пекина седьмого июля этого же года, и покорить новые территории власти императора страны восходящего солнца. Начавшаяся в середине девятнадцатого века индустриальная революция быстро исчерпала ресурсы Японии. Население за короткое время увеличилось вдвое. Из детей растили воинов, понимая, что границы может расширить лишь война.

Шёл второй день разгрома павшей китайской столицы – города Нанкин. Китайское командование сбежало, предательски бросило войска и мирных жителей на милость захватчиков. Судя по призывам японского командования, предпочитающего даже не признавать в противниках людей, а относиться как к скоту, приведённому на убой, рассчитывать на милость не приходилось. Взятым в плен китайцам отказывали в праве именоваться «военнопленными», чтобы не распространять на них действия международного военного законодательства и не наделять какими-либо правами.

Японская императорская армия планомерно зачищала город от разрозненных групп китайских бойцов, пытавшихся выбраться за пределы павшей столицы, либо, когда шансов на спасение не оставалось, достойно умереть. Конечно, находились и те, кто предпочёл сдаться, зачастую переодевшись в одежды мирных жителей. Это обрекло всех мужчин города, способных держать оружие, считаться переодетыми солдатами вражеских войск.

Японское командование, воспитанное на наследии традиций самураев духа Ямато, считало достойную смерть в бою для воина высшей милостью и не особо уделяло внимание бронетехнике. Считалось, что безотчётная преданность имперских пехотинцев мощнее любой брони. Бронемашины использовались лишь на тех улицах, где сопротивление китайцев оказывалось особенно ожесточённым. Тогда императорские пехотинцы шаг за шагом захватывали павший, но не сдавшийся город под прикрытием бронетехники.

Молоденький офицер японской императорской сухопутной армии посмотрел на драконов, украшающих крыльцо одного из полуразваленных домов, и вспомнил, как один из его командиров, полковник Ооно, назвал Китай: «Дракон, которого необходимо оседлать».

Состоявшийся три дня назад штурм города, защищённого крепостными стенами, показал, что громоздкие средневековые укрепления бесполезны под ударной силой современного оружия. Огневой мощи японских пушек теперь мог противостоять лишь боевой дух китайских солдат, но он оказался сломлен. Плохо обученные и кое-как вооружённые силы разрозненной китайской армии, численность которой почти семикратно превосходила армию захватчиков, оказались неспособны противостоять потомкам самураев.

Тем не менее очаги сопротивления встречались повсеместно. Даже один не сдавшийся солдат, выбравший неизбежную и никем не оценённую смерть за родину позору пленения, оказывался способен задержать наступление целой роты. Хоть на несколько минут и ценой собственной жизни, но мог.

Молодой статный парнишка высокого для японца роста, с резковатыми чертами лица, свойственными скорее китайцам, в новенькой форме офицера сухопутной пехоты командовал зачисткой переулка, в одном из домов которого затаились несколько китайских солдат.

Юного адепта войны звали Абэ Нори. Фамилия Абэ делала ему честь в глазах соотечественников – древний клан самураев, его предков, веками жил и умирал во славу императора. Он являлся единственным наследником своего прославленного рода. Ответственность перед предками заставляла юношу не сутулить спину под выстрелами и крепче сжимать оружие, чтобы унять дрожь.

Звание второго лейтенанта являлось низшим офицерским званием в императорской армии, тем не менее удивительным для его столь юного возраста.

Он номинально командовал взводом пехотинцев японской императорской армии, проводящим стандартную зачистку. В связи с отсутствием у юного командира опыта фактически действиями отряда командовали сержант и капрал.

Бойцы передвигались традиционным построением для прочёсывания городских застроек. Они шли концентрическими кругами, при этом внешний круг целился по уровню передвижения. Второй круг, состоящий из более опытных стрелков, держал под прицелом окна окружающих домов. Третий круг из лучших стрелков целился в крыши, в центре шёл командный состав, в числе которого шагали второй лейтенант Абэ, капрал Кумагаи и сержант Тибо.

Военная разведка, допросив одного из сдавшихся китайских солдат, установила, что несколько вражеских военных во главе с офицером скрываются в покинутом жителями доме.

Дом, на который указал пленный, ничем не выделялся на фоне остальных полуразрушенных зданий проулка неподалёку от речного канала.

Увидев целенаправленно приближающихся в боевом порядке японских пехотинцев, китайцы не выдержали и открыли разрозненную стрельбу по врагам.

Пули забарабанили по насыпи переулка, несколько впилось в мелкий щебень у ног молодого офицера. Один из пехотинцев ничком свалился замертво, двое упали, крича от полученных ран. Японцы вели прицельную стрельбу по обнаружившемуся противнику, подавляя их выстрелы своим интенсивным огнём и приближаясь к зданию.

Пехотинцы рассредоточились и отступили под прикрытие стен домов. Абэ Нори прибыл в шестую дивизию за шесть дней до штурма города и раньше участия в боевых действиях не принимал. Офицерские погоны получил перед самым отбытием из прежней части.

– Пулемётчик в дом напротив, ты и ты его прикрываете. Вы шестеро, рассредоточьтесь вокруг дома и контролируйте все выходы. Главное – не стреляйте, пока не убедитесь, что это враги, а не свои. Остальные – огонь по всем окнам и ближе к дому, чтобы китайцы не могли прицелиться. Вы двое, оттащите раненых. Убитого не трогайте, ему уже не помочь, заберём его потом, – громогласно отдавал приказы капрал Кумагаи.

Отдышавшись, командир Абэ протянул револьвер из-за угла дома и пару раз выстрелил не целясь в направлении кусающегося свинцом противника, безнадёжно храброго в ожидании неминуемой смерти.

Посмотрев на спины бойцов, Абэ Нори зажмурился и напряг всё тело, чтобы преодолеть колотящую его дрожь. Затем, выдохнув и зажмурившись, бросился следом за пехотинцами.

Штурмом здания руководил капрал Кумагаи, распределяющий подошедших к зданию и оказавшихся в безопасности для выстрелов противника бойцов. Как в очередной раз показала война, истинный командир определяется не погонами, а владением ситуацией.

Кумагаи с презрением посмотрел на подбежавшего, тяжело дышащего молодого офицера.

– Я осматривался, – прижавшись спиной к стене, произнёс второй лейтенант Абэ, – вы, капрал Кумагаи, уже распределили позиции штурма, это хорошо.

Капрал хмыкнул, не считая нужным отвечать.

Часть пехотинцев осталась в укрытиях вокруг здания контролировать появление противника. Остальные, разделившись на два отряда, под управлением сержанта Тибо и капрала Кумагаи устремились к двум разным входам с противоположных сторон трёхэтажного здания. Похоже, эти двое понимали друг друга без слов. Абэ устремился за бойцами, возглавляемыми сержантом.

Один из пехотинцев выдернул чеку из гранаты и бросил её в проём двери, раздался взрыв и жуткий, нечеловеческий вой боли, предсмертная песнь души, вырванной из тела. Аналогичный взрыв прозвучал на другом конце здания, и пехотинцы забежали в дом.

Примерное расположение лестниц и планировку этажей бойцы знали со слов военных разведчиков, допросивших пленного. Солдаты держали наготове гранаты, по ходу продвижения забрасывая их в каждый следующий этаж. Один пролёт – одна граната, всё чётко и слаженно. Подобный динамичный штурм шёл в другой части здания, загоняя противника ближе к небу и к неминуемой смерти.

– Сдавайтесь! – на ломаном китайском языке закричал сержант со второго этажа в пролёт лестницы, ведущей на третий. Бойцы в это время прочёсывали этаж на наличие затаившегося противника.

Выстрелы и невнятные крики раздавались и с другой стороны здания.

Второй лейтенант Абэ, оглядевшись по сторонам, отошёл подальше от разбитого окна, опасаясь получить пулю от собственных снайперов.

– Я сдаюсь! – раздался крик с третьего этажа.

Сержант посмотрел на офицера, а затем на бойцов, ища глазами того, кто может ответить. Пехотинцев императорской армии учили фразам на местном диалекте, но понимать и вести диалог они, конечно, не могли.

– Брось оружие и спускайся с поднятыми руками! – по-китайски выкрикнул Абэ, помедлив, добавил: – Мы не будем стрелять, ты предстанешь перед военным судом.

– Я спускаюсь, не стреляйте, – раздался крик с верхнего этажа, и в пролёте лестницы показался солдат в форме китайского офицера с поднятыми руками.

Абэ сморщил нос, презрительно топорща редкие усики, метясь из револьвера в спускающегося по лестнице китайца.

«Японский офицер никогда бы не сдался живым», – подумал он.

Пехотинцы заняли позиции, рассредоточившись по этажу. Одни встали на колено, другие скрылись в проёме двери. Сержант Тибо подошёл ближе к окну, подавая знак не стрелять. Он наверняка думал о том же, что и Абэ: офицер способен дать полезную информацию.

Холодок пробежал по затылку, шевельнув волосы молодого офицера. Он даже понял от чего. Спускающийся по лестнице враг улыбался. Японское воспитание отучает смотреть в глаза, считая это неприличным. В этот раз Нори пренебрёг наставлениями учителей. Глядя в глаза врагу, он видел в них готовность умереть. Сердце затрепетало от тревожного предчувствия. У сдавшегося противника не может быть в глазах «улыбки смерти» – холодного торжества самурая, готового совершить харакири.

Взгляд скользнул по тонкой капроновой верёвке, тянущейся с руки противника за его голову и из-за этого сразу не заметную.

– Ложись! – оглушительно крикнул Абэ Нори и, выстрелив из револьвера в грудь врага, сам бросился навзничь.

– Свободный Китай, – успел выхаркнуть офицер вместе с кровью из пробитой пулей груди и дёрнул верёвку, приводя в действие закреплённый на спине заряд.

Ещё несколько пуль из винтовки разворотили ему грудь до того, как грянул взрыв.

Нечто тяжёлое ударило по каске второго лейтенанта Абэ, переведя гул от взрыва в звон, разрывающий мозг.

«Китаец, а умер как самурай», – с уважением успел подумать потомок великого клана воинов о павшем противнике до того, как сознание убежало подальше от звона.

Глава 2. Полёты во сне и наяву

Память –

первое из 666 проклятий ада.

Ветер усиливался. Закручиваясь, танцевали струи дождя. Прилетевший откуда-то камень ударился о его голову, рассыпавшись в крошки. Удар вызвал звон и пульсации боли, как тогда, при первой контузии в Нанкине…

Желание спрятаться в нору возникло уже давно. Необычное природное явление уже не доставляло ни малейшей радости. К сожалению, отступать оказалось некуда. Нору залило потоками изливающейся с неба жидкости, которую он не мог назвать водой, поскольку она по виду больше напоминала масло.

Порывы ветра сбили его с ног и кубарем покатили по камням, на излёте размазав об валун. Он обхватил каменную глыбу, пытаясь сообразить, что делать. Как ни странно, но жить хочется и в аду. Хотя, пожалуй, только в аду и можно понять ценность жизни.

Инстинкты подсказали бежать к оплавленной скале, по форме напоминающей вскинутый в боевом выпаде меч.

У подножия скалы располагалась его нора – единственное место, которое он мог назвать домом. Если прижаться спиной к знакомому камню, распластав обрубки крыльев, есть надежда сохранить ориентацию в пространстве. Порывы ветра сбивали с ног, зловредно не пуская к намеченному убежищу. Несмотря на агрессию природы, воля оставалась крепка.

Выступы скалы больно царапали крылья, порвав одну из перепонок. Пришлось сложить обрубки и охватиться за выступ скалы одной лапой. Одной, поскольку во второй он по-прежнему держал алмаз, служащий ему оружием, пока единственный предмет на этой планете прочнее его воли и жажды жизни.

Стена бури закручивалась в ураган. Перспективы тоже не радовали. Если за большую ночь и следующий за ней малый день нора не высохнет, он останется без убежища.

Можно, конечно, спрятаться во вновь образовавшийся бассейн, оставив на поверхности только нос, но перспектива свариться заживо в незатейливой кастрюле радовала мало. Ещё Зол точно знал, что ночной холод способен превратить жидкость в лёд.

Демон представил себя в глыбе льда. Однажды он видел вмёрзшего в утренний лёд грызуна – из тех, с огромными зубами, поедающих гранит. Так он только хвостом мог шевелить и смотреть превратившимися в льдинки глазами на того, кто думал освободить его и избавить от участи поджариться при восходе нового дня. Тогда Зол проявил гуманизм и не стал избавлять существо от мучительной смерти, служащей единственным способом сбежать из ада. Да и зачем его спасать? Самому его съесть не удастся, да и небезопасно прикасаться к существу, половину веса которого составляют зубы.

Мелкие осколки льда, словно злобные насекомые, кололи кожу между чешуйками. Ох уж эта эволюция! Зачем она сделала его чешуйчатый покров таким редким? Ну что же, если он примёрзнет к скале, легче будет выдержать порывы бури. Хватит ли внутреннего тепла его хладнокровному организму, чтобы оттаять до восхода большого солнца, это уже другой вопрос.

Однажды он уже умирал в снегах. Беглый каторжник, убивший своего напарника за долю в добыче и пытающийся скрыться в снегах Юкона. Умирать от холода спокойней и приятней, чем когда тебя разрывают на куски псы или сжигают на костре религиозные фанатики за попытки приручить в своих интересах тьму.

Чем тяжелей смерть, тем сильнее чистка души. История знала примеры, когда правильные персоны после мучительной смерти становились святыми. Ну а неправильных людишек не принято хотя бы вспоминать после этого дурным словом. Лишь самоубийство делает карму тяжелее, несмотря на огонь боли и предсмертные страдания, не выжигает душу очищением. Он знал, что самоубийство – это бегство от судьбы, но теперь ему приходилось убивать себя каждую ночь, только чтобы проснуться. Такова была цена расплаты.

Конечности потеряли чувствительность. Когти, пытавшиеся проткнуть камень, ослабли. Следующий порыв ветра оторвал тело от камня и понёс в неизвестность. Любая ориентация в пространстве отсутствовала, но то, что его кости пока ещё не ломало о скалы, подсказывало, что ураган поднял его вверх.

Инстинктивно расправив крылья, Зол вспомнил свой полёт в одной из прошлых жизней. Тогда он воплотился главным архитектором у одного из племён майя. Строил стену между двумя скалами, заграждая проход в тайную долину золотых идолов. Как достроил, его скинули с его же творения, достающего до облаков, и пришлось лететь целую вечность, пока мясо не оторвалось с костей от удара о такие же булыжники, как те, что застилают эту долину.

Очень даже приличная жизнь, насколько помнилось. Если не считать ворованного золота богов и добавленного в их истуканы свинца. Ну и ещё мелких грешков типа ритуальных убийств соплеменников и беспорядочной половой жизни.

Кстати, худшее наказание в аду – это именно память.

Люди не верят в прошлые жизни, поскольку не помнят о них. Они даже не представляют, какое это благословение – не помнить прошлого. Ведь только тогда можно всё начать с чистого листа. Интересно, в райских мирах есть память? Должна быть! Ведь есть чем гордиться. Там это награда. В аду же лучше быть безумным монстром, не подверженным мукам совести.

Всё это время глаза он закрывал: так оставался шанс, что, так выше шанс не выбить их от удара о камни. Ведь глазное яблоко закрывали два века и покрывающая его бровь. Зол почувствовал, что завис в неподвижности, и поспешил открыть глаза. Картина увиденного, словно вспышка, впилась в мозг, а уже в следующий момент глаза засыпало маслянистой пылью.

Его закинуло на самую вершину бури. Скалы с кружащимися между ними тёмно-фиолетовыми змеями урагана, тащащего в своём маслянистом теле горы песка и камней, остались далеко внизу. На горизонте виднелись вулканы, показывающие всем невзгодам адской планеты длинные огненные языки оранжево-красной лавы. Над другим горизонтом виднелась большая, а чуть в стороне малая луна. Необычным серебристым цветом сверкнул вдали купол явно не природного образования.

Ураган извивался под ним. Силы подбросившей его инерции закончились, и тело, подчинившись притяжению, понеслось вниз.

Порывы ветра кувыркали его, а крылья лишь мешали. Очередной вихрь, налетевший со спины, вывернув лопатки наружу, превратил обрубки в ненужный и нелепый, причиняющий боль атрибут.

Ледяная корка, покрывшая тело второй чешуёй, смягчала боль местной анестезией.

Невзирая на удары, все его мысли устремились к увиденному куполу чуждого для этой планеты серебристого цвета и правильной формы, напоминающей шатёр. Его мозг позволял вернуть увиденное изображение, увеличить его и тщательно рассмотреть.

Несомненно, это сооружение создали разумные существа, но ведь он считал, что одинок на этой планете. И отец никогда не рассказывал, что этот мир обитаем. Может, он не знал? Единственное, что ясно, – в его жизни появилась цель. Выжить, чтобы найти купол и разгадать тайну.

Мысль не оформилась в образы до конца: рука ощутила твёрдую поверхность и попробовала её удержать. К несчастью, опора и не собиралась ускользать и приняла на себя его вес, сломав руку в двух местах. Следующий удар оказался ощутимей и сломал ногу в бедре и колене. Третий удар уже полностью показал, что планета драконов не собиралась отпускать его крылатое тело в небо, и сломал его двойной позвоночник в трёх местах. Тело превратилось в бесформенный кусок мяса, кувыркающийся по ухабистой поверхности неприветливой планеты. Всё? Конец?

Новый порыв урагана бросил кусок подмороженной отбивной к подножию скалы, заграждающей путь ветру и направляющей его в небо. Сознание упрямо не желало оставлять тело, несмотря на всю безнадёжность ситуации. Жизнь в паническом упрямстве проросла корнями проклятий в камни этой планеты и не собиралась гаснуть даже от адского ветра.

Ураган не утихал, занося его мелкой ледяной, ядовито-синей крошкой. Отдалённо эта крупа напоминала мягкий снег из его прошлой жизни. Как прекрасен, казался снег у подножия горы Фудзияма, рассыпая брызги солнечных отблесков холодного зимнего солнца. Тогда он только готовился стать самураем императора и надеть погоны императорской пехоты. Тогда его ещё не прокляли.

Единственная не повреждённая за время полёта левая рука упрямо прижимала к сломанным рёбрам алмаз, вложенный между чешуйками. За этот алмаз на Земле он мог бы приобрести небольшую страну. На адской планете вся его ценность сводилась к необычайной прочности, давая надежду обитателю планеты драконов.

Какая красивая военная форма, идеально сидящая на стройном теле, была у него там, в Нанкине…

Воспоминание второе

Начало пути в Ад

Истинная храбрость заключается в том,

чтобы жить, когда правомерно жить,

и умереть, когда правомерно умереть.

Кодекс чести Бусидо

Сумрак уплотнялся, показывая, что солнце решило на сегодня окончить свой бег по небосводу. Этим оно и дарило надежду жителям столицы, надежду укрыться от смерти, пришедшей с востока.

Пехотинцы продвигались вглубь Нанкина. Ощерившись штыками на винтовках, воины шестой дивизии японской императорской армии шли по дымящимся руинам Нанкина. Шёл третий день зачистки города, и выстрелы раздавались всё реже.

Солдат противника, вооружённых огнестрельным оружием и способных оказывать сопротивление, практически не осталось. Мирных жителей, не подчиняющихся командам остановиться в стремлении спрятаться от грозящей смерти, догоняли выстрелами в спину. Добивали, закалывая штыками, экономя патроны.

Многие бойцы китайской армии переоделись в гражданскую одежду, а возможное сопротивление требовалось подавить тотально. Более крупные группы разоружённых и морально подавленных китайцев под дулами винтовок сгонялись на открытые места.

Статный молодой офицер, довольно высокий и мускулистый для японца, хотя совсем ещё мальчишка, широко раскрытыми от ощущения важности своей миссии раскосыми глазами озирался по сторонам. В новой, но уже получившей отметины войны форме, словно потерявшийся котёнок, он топорщил редкие усики, скрывая под маской высокомерия смятение от кровавого боевого крещения.

Звон в ушах от вчерашней контузии стал уже привычной музыкой войны, проглатываемой спазмами боли при резких движениях.

Сколько он себя помнил, отец готовил его к войне, растя как достойного наследника самураев, безоговорочно преданного империи.

Позавчера началось его личная война, война, в которой он перешёл от теории к практике и в бою за взятие Нанкина убил первых врагов, не покорившихся народу, за спиной которого сияло солнце. Хотя эти убийства ему не запомнились. Враги стреляли в него, он в них. Он даже не всегда мог рассмотреть их лица. Он попадал, а они нет, и, умирая, они кричали, вскрикивали, умирая. Так и будет. Как его учили в офицерской школе: «Предсмертные крики врагов – это гимн величия Империи».

Но он оказался не готов к геноциду. Оказывается, всё это время где-то глубоко в его душе предательски пряталась жалость. Все годы военного воспитания не смогли уничтожить слабость, о которой он не подозревал.

Сегодня, когда старик-китаец безнадёжно пытался спрятаться между камнями разрушенной стены, прижимая к груди свёрток, он поднял пистолет, но медлил перед тем, как выстрелить. Из глаз старика текли слёзы, и он протягивал к нему правую руку, прижимая левой к сердцу свёрток с самыми ценными вещами, что накопил за жизнь.

Как он смел просить жизни у того, кого учили лишь убивать? Меньше всего он походил на переодевшегося китайского военного, слишком стар, скорее всего, это мирный житель захваченного города.

Раздался выстрел, продырявивший свёрток, из которого брызнула кровь, и послышался последний детский вскрик. Старик перевёл взгляд на самое ценное, что старался сохранить в этом мире, – свою внучку или внука. Откинул край одеяла и посмотрел на тельце, уже издавшее свой последний крик.

Глаза старика вновь встретились с глазами молодого офицера. В них уже не светился страх. В них читалась лишь вселенская печаль уставшей души, готовившейся оставить временное пристанище, которым служило его тело. Пуля, убившая ребёнка, пробила и грудь старика, прошив их единой иглой и сшив вместе общей нитью смерти.

– Ничего, офицерик, в следующий раз сможешь сам, – раздался хрипловатый голос коренастого пехотинца с нашивками капрала, прямоугольным лицом и почти не заметными щёлочками глаз, в которых блестела высокомерная усмешка матёрого волка. Хищника, уже распознавшего вкус крови и насмехающегося над молодым неопытным волчонком.

Ударом штыка капрал проткнул шею старика, практически отрубив голову от туловища. Пинком отбросил в сторону тело, не отпускающее бесценный свёрток, уже не имевший никакой цены.

В ответ на растерянный взгляд молодого офицера императорский пехотинец с нашивками капрала пожал плечами и процедил сквозь кривые зубы гуманную концепцию смерти:

– Зачем его мучить? Пусть лучше сразу умрёт.

После чего продолжил движение, нагоняя линию марша.

Офицер рукавом мундира левой руки, в которой сжимал пистолет, вытер выступившую испарину и ускорил шаг, догоняя шеренгу солдат.

Его тогда звали Абэ Нори, и воротник его формы украшали нашивки трёх жёлтых и двух красных линий и одной звезды, что означало, что он носит звание «шо-и», то есть второго лейтенанта. Низший офицерский чин в императорской армии, незаслуженно высокий для семнадцатилетнего недоучки. До этого он полгода после училища прослужил прапорщиком в воинской части, располагавшейся при одном из северных портов. Связи отца Абэ Амида, некогда влиятельного чиновника, позволили попасть в самое пекло жестокой войны. Войны, дающей надежду на реализацию имперских устремлений его народа по захвату Китая, а в дальнейшем Сибири и Дальнего Востока России. Ну, или смерть, достойную потомка самураев.

Он являлся последним наследником древнего клана Абэ, ветви Удзи, поэтому мечтал возродить славу предков, служивших величию страны восходящего солнца. Тогда он ещё не умирал и не знал, что в смерти, как и в убийствах, нет ничего романтического.

Трупы устилали улицы города Нанкин и мешали победному продвижению армии, зачищающей город от неразумной нации. От тех, кто не знал, какую благодать на своих штыках несли японские пехотинцы в «Страну дракона».

На столбах вместо знамён висели изрезанные штыками трупы посмевших не встать на колени и не молить о пощаде, хотя и это их бы не спасло. Трупы обнажённых женщин, изнасилованных и обесчещенных, показывали, каково это – сопротивляться воле императора, получая за это оборотную сторону любви.

В распахнутом окне второго этажа дома, возле которого они проходили, мелькнула тень.

– Стоять, – резко, как его учили, рявкнул второй лейтенант Абэ, – досмотреть дом.

В ответ на вопросительные взгляды солдат он ткнул на двоих. Первым Нори выбрал капрала, недавно убившего старика.

– Ты и ты. Досмотреть здание на наличие возможного противника. В случае обнаружения вооружённого неприятеля уничтожьте на месте. Если окажутся гражданские, выведите живыми, – приказал он, стараясь говорить как можно более чётко и властно. – Капрал!

– Капрал Кумагаи, – хмуро глядя исподлобья на юнца, имеющего право благодаря званию распоряжаться его жизнью, ответил пехотинец.

– Капрал Кумагаи назначается старшим. Выполнять, – приказал шо-и Абэ, – остальным рассредоточиться и контролировать улицу.

Уже через несколько минут из дома раздались крики, давшие понять, что зачистка дома оказалась не бесполезной. На пороге дома появились пехотинцы, тащившие сопротивляющуюся девушку лет двадцати.

– Смотрите, какой у нас удачный улов, – потешался капрал Кумагаи. – Не зря сходили, будет кому нас согреть этой ночью.

– А ну прекратить, – резко гаркнул Абэ, – мирные жители не должны пострадать.

– Ей будет хорошо, – оскалил жёлтые зубы капрал.

– Девушка, вы можете быть свободны, у вас есть возможность остаться невредимой, если вы будете оказывать содействие японской императорской армии и выполнять приказы, – сказал Абэ Нори по-китайски. Обращаясь к капралу, добавил на японском языке: – немедленно отпустить мирного жителя.

– Зачем, офицер? – с вызовом спросил капрал, оттолкнув девушку в руки рядовых. – Её в любом случае сожгут или расстреляют. Тут же хоть развлечёмся. Вы обязаны заботиться о нас. Разве не так?

Кумагаи с вызовом расправил плечи и расставил свои короткие, косолапые как у медведя ноги на ширину плеч, закрыв спиной проём двери.

– Выполнять приказ, – прервал дискуссию второй лейтенант Абэ, – продолжаем движение, выполняя приказ майора Ито.

От напряжения у него пульсировало в висках: сказывались вчерашняя лёгкая контузия и удар обломка стены по голове, к счастью, защищённой каской.

Пока пехотинцы строились в линию, капрал Кумагаи, чья фамилия означала «медведь, живущий в долине», приблизился к своему командиру и сквозь зубы процедил:

– Зря ты так, шо-и Абэ. Неопытный ещё, так послушай мой совет. Уважения пехотинцев ты ещё не заслужил, а ограничения уже накладываешь, защищая этих узкоглазых. Пехотинцы недовольны. Смотри, чтобы тебе в спину пуля не попала при следующей атаке. Ведь сейчас никто особо разбираться не будет.

Странно слышать, как один азиат обзывает других азиатов узкоглазыми. Пожалуй, это ярче всего показывало всю нелепость нацизма.

Абэ Нори понимал, что это прямые угрозы в его адрес. Он проиграет в обоих случаях: уступит подчинённому и этим навлечёт усмешки и презрение всей части или получит врага, не побоявшегося выступить против него. Промедление казалось подобным смерти. Следующее его слово решит судьбу.

За спиной капрала в проёме двери мелькнула тень и раздался выстрел. Выхватив меч, с которым его предки совершили много славных подвигов, Нори отпрыгнул в сторону и стремительно приблизился к двери. В проёме появился враг с устаревшим ружьём. Не медля ни секунды, чётким движением клинка второй лейтенант Абэ снёс голову противнику удивительно маленького роста.

Голова покатилась по камням мостовой, разглядывая удивлёнными глазами своего убийцу. Врагом оказался мальчишка лет двенадцати. Столько же лет, сколько было ему, когда он определился с выбором между армией и флотом. Достаточно взрослый, чтобы принять достойную смерть в бою, несмотря на то, что он не самурай, да ещё к тому же китаец. Мальчику повезло умереть как мужчине, от благородной стали древнего клинка.

– Зиксин, зачем?! – вскрикнула девушка, увидев покатившуюся голову.

Закричала от захлестнувшей душевной боли и упала на колени. Стало понятно, что это её братишка. Не послушавший наставлений спрятаться и решивший совершить мужской поступок в тщетной попытке спасти сестру.

Девушку никто не держал, она просто не успела уйти и теперь не задумываясь бросилась к телу брата. Перевернула его на спину и приставила откатившуюся в сторону голову в тщетной попытке помочь.

Нори перевёл взгляд на поражённого выстрелом капрала и лежавшего на мостовой с дырой в груди. Капрал судорожно зажимал рукой рану, пытаясь остановить хлещущую кровь.

– Ты посмел угрожать самураю, живущему, чтобы умереть? – высокомерно спросил наследник клана Абэ. – Как ты там говорил: «Мучить не надо – лучше сразу убить»?

С холодной усмешкой рождённый воином из древнего самурайского рода Абэ Нори поднял окровавленный меч, глядя в искажённые гримасой боли и ненависти лицо смертельно раненого капрала Кумагаи.

Волчонок почувствовал вкус свежей крови и за одно мгновение повзрослел.

Глава 3. Долина тени

Одиночество —

второе из 666 проклятий ада

Пальцы левой руки, лежащей на ледяной крупе, сгибались, раздвигая ярко-зелёный настил колотого льда, впиваясь когтями в трещины гранита и таща за собой тело с переломанными конечностями. Чёрная кожа ладоней налилась синевой, что говорило о том, что голубая кровь кипит в жилах, наполняя питательной силой каждую мелкую мышцу сустава кисти, оставшейся единственной надеждой на спасение.

Если сейчас появится дракон, то Золу даже не удастся даже повернуть голову, чтобы посмотреть, как его будут жрать.

Хрустнула кость. Похоже, организм начал восстанавливаться, сращивая повреждённые конечности. Нужно что-то съесть, тогда процесс восстановления ускорится. С трудом повернув шею, Зол посмотрел на изувеченную правую руку. Если она срастётся в таком положении, то толку от неё будет не больше, чем от кривого выступа скалы.

Собравшись с силами, он положил левой рукой на правую ладонь большой камень. Левая рука продолжила царапаться по граниту, разгребая ледяную крупу, пока не вытянула руки в одну линию. Когти нашли удобную расщелину и рывком, закрутившим в вихре боли верхнюю половину туловища, распрямили повреждённую конечность.

Кстати, одиночество – это второе проклятие ада. Помощи ждать неоткуда и рассчитывать можно только на себя самого. А любой, кто нарушит твоё одиночество, окажется врагом. Это неизбежно, это же ад.

Так и случилось. Послышались мелкие шаркающие шаги где-то со стороны ног. Мучительная боль пронзила левую ступню. Он перестал чувствовать лодыжку. Там просто пульсирующей болью нарастал холод. Оглушительно заорав, Зол попытался отпугнуть падальщика, принявшегося пожирать ещё живой кусок отбивной.

Существо, откусившее лодыжку, продолжало поедать его левую ногу. Оба позвоночника сломаны, и повернуться, чтобы посмотреть, кто его жрёт, оказалось невозможно. Выручили глаза на ушах, рассмотрев невиданного ранее зверя, но это ничем не помогло и не избавило от боли. Левая рука с усилием дёрнула тело, пытаясь отпрянуть в сторону от неприятеля. Несмотря на сопротивление, наглый пожиратель живой плоти не сдавался и продолжал грызть кость, причиняя неимоверные страдания.

Кстати, чувства в аду многократно усилены. Удовольствий, впрочем, крайне мало. А оттенков и разновидностей боли слишком много.

На ладони правой руки по-прежнему лежал увесистый булыжник. Как бы ему сейчас пригодился боевой меч самурая, а лучше офицерский револьвер. Взяв кусок скалы в левую руку, Зол бросил его в сторону своей боли. Раздался удар и всхлипывающее хрюканье. Резкая боль прекратилась. В такой холод радовало только одно: вряд ли удастся истечь кровью из обгрызенной почти до колена нижней конечности.

Им, помнящим себя потомком самураев, страх воспринимался как нечто чужеродное. С детства его учили, что он родился, чтобы умереть. В этой жизни не хотелось осознавать, что придётся возродиться в ещё низших глубинах ада. Третье проклятье ада – здесь не так-то легко умереть, чтобы воспользоваться единственной лазейкой убежать. Смерть всегда рядом, она всегда дышит в затылок холодным дыханием гниющих останков, но брезгует поживиться таким безобразно ничтожным куском мяса.

Иммунитет адских жителей немыслимый. Ад не любит отпускать своих обитателей в объятья смерти. Шевельнувшись, Зол почувствовал, что от последнего рывка позвоночники встали на место и он может сесть. Опираясь на левую руку, Зол кое-как смог сесть. Это позволило увидеть обгрызенную до колена левую ногу и переломанную, причудливо вывернутую правую. Уткнувшись рылом в обгрызенную конечность, лежал труп крупного неизвестного животного, напоминавшего одновременно свинью и рысь.

Тут уже вспоминалось очередное правило ада: «если кто-то не смог съесть тебя, то ты сам его должен съесть». Хорошо, что этих падальщиков не стая. В аду нет стай, тут каждый за себя. По крайней мере ему ещё, к счастью, не встречались.

Сначала пришлось распрямлять нижние конечности. Культя левой ноги уже затянулась. Теперь у него достаточно еды. Когда он найдёт новую нору, в которой можно переждать, у него отрастёт новая нога. Главное, чтобы его не почуял дракон.

Облокотившись о ближайший валун, Зол смог осмотреться. Впив зубы в того, чьим последним обедом он стал, одинокий скиталец адской планеты драконов ощутил, что добыча оказалась неимоверно вкусной. Наверное, из-за того, что тушку покрывала кремниевая щетина, больше похожая на иглы. Нужно только понять, как этому нежному и малоприспособленному к выживанию под раскалёнными камнями поверхности существу удавалось выживать. Тогда он сможет найти ещё такую же вкусную добычу.

Он сидел на склоне холма. За долиной, усеянной снежной крупой, виднелась гора, своими контурами напоминающая Фудзияму. Физиономия Зола расплылась в радостной ухмылке, а язык от избытка чувств вывалился на грудь. Гора – это очень хорошо! Где гора, там и нора. А может быть, даже пещера, как та, о которой рассказывал отец, до того, как Зол его убил.

За время своих злоключений Зол всё же не потерял алмаз, который положил под выступающую на боку чешую. Алмаз сломал ребро и наполовину впился в тело, но не потерялся. Подумав, Зол, решил не выпрямлять ребро, слишком уж удобный карман получился. Скоро выйдет второе малое солнце и станет жарко. Нужно добраться до горы и попытаться найти там нору, и тогда он сможет выжить при появлении большого солнца. Нужно тащить за собой и добычу. Как хорошо, что эволюция не отняла у его расы хвост, которым можно обхватить такой своевременный припас.

После еды двигаться стало легче. Он даже мог сидя, облокотившись на левую руку и волоча за собой покалеченные ноги, ползти в сторону горы. Хвост, безапелляционно обхвативший тело падальщика, тащился за ним якорем, значительно замедляя передвижение.

В отличие от гранитных камней в его родной долине, под снегом здесь пряталась мелкая красная пыль, она напомнила то, из чего лепили посуду в одной из его прошлых жизней. Глина это называлось. Он показывал мальчику, едва научившемуся ходить, как нужно лепить из глины. Кем этот мелкий ему приходился тяжело вспомнить, сын? Брат? Почему он веселился?

Пожалуй, он тогда сошёл с ума. Как можно веселиться с мелким существом, ковыряясь в грязи. Весело, когда поел. Когда тебя не сожрали. Когда понял, что не испечёшься за большой день. Еды хватит на ночь и не придётся ощущать, как желудок от голода переваривает сам себя. Возможно, он веселился, потому что этот мелкий четвероногий ползун не мог на него напасть и съесть? Пожалуй, поэтому. А он не собирался его есть, поскольку и так еды хватало. Значит, такой запас еды, который он держал при себе.

Прошло много времени. Он безостановочно полз к горе. Удивительно, почему до сих пор не видно драконов.

Малое солнце уже показалось на горизонте, бросая острые лучи вдаль. Оно, наверное, тоже пыталось кого-нибудь зажарить своей злобой, но в отличие от своего большого брата силёнок у него не хватало.

Снежная крупа при первых лучах малого светила моментально растаяла и впиталась в пыль. Размокшие потёки грязи подсыхали на глазах, покрывая почву трещинами – безобразной коростой прокажённого. В его родной Долине камней при восходе малого солнца влага начинала испаряться и становилось очень душно. Но с теневой стороны камней испарения шли медленнее, и там начиналась жизнь. Там расцветал разноцветный лишайник – самое начало пищевой цепочки. Пища для различных мелких животных, которые становились едой для охотников, из которых он далеко не самый крупный и быстрый. Хватало наземных существ, стремящихся сожрать столь агрессивный деликатес, каким являлся он, не говоря уже о царящих в небе драконах.

Он увидел, что гора своей тенью закрывает почти всю долину. Он находился рядом с границей теней и в своём движении приближался к затемнённой стороне. Малое солнце припекало, и ему пришлось вздыбить жёлтую чешую и прикрыться изорванной шкурой щитоносца, съёжившейся и слегка дымившейся. Шкура давала некоторую воздушную прослойку, и организм меньше страдал от жара малого дня. Уши распластались по темечку, прикрывая лысую макушку.

Тёплый воздух медленнее растопил ледяные крошки и на почве, остающейся в тени горы. Из влажного грунта начали вылезать ноги пауков. Они вытягивались на глазах, и Зол в панике принялся соображать, как обороняться от такого полчища? И понял, что, если пауки ядовиты как те, что встречались в его долине, шансов нет никаких. Но тут на одной из ног показался фиолетовый бутон, на другой листик, потом жёлтый бутон.

Долина, насколько хватало глаз, начала раскрашиваться в замысловатый цветной узор на буро-жёлтом фоне. Это стебли растений имели такой необычный на адской планете цвет.

С горы ярко-зелёными змеями побежали потоки влаги, устремляясь к центру долины. На глазах образовалось огромное озеро. Учитывая существенную глубину котлована, озеро должно получиться не только с бескрайними берегами, но и очень глубокое. Обитатель Долины камней, собиравший капли утренней влаги в углублениях скал, никогда не мог даже представить, что её может быть так много.

Зол интенсивнее пополз к тени. Быстрее хотелось прикоснуться к тому, что он видел в прошлой жизни, когда жил в другом теле.

Трава и бутоны оказались очень мягкие. Как волосы той китайской девушки! Он забыл, как её звали. Как несправедливо, ведь любовь к ней казалась самым ценным, что запомнилось из его прошлой жизни.

А этот цветок похож на цветок сакуры, который он видел в детстве. Сакура ещё прекрасней, и её он помнил. Для чего дарили цветы? Их вроде не ели. Для того чтобы склонить самку его вида к ритуалу продления рода? Нет, потому что где-то в животе… нет, выше! – ощущалось тепло. Странное такое чувство, как будто сильно наелся вкусного и знаешь, что у тебя завтра будет еда. Такое: даже если голодный, не жалко отдать другому существу, потому что его жизнь важнее, чем твоя. Тогда это называлось «любовь». На голубой планете точно все сумасшедшие, раз чувства им важнее еды. Ну или еды у них слишком много.

Сидя на траве и смотря на торчащие между пальцами стебли растений, которые стремительно росли, Зол сел, удобнее поджав под себя правую, уже сросшуюся ногу. Огрызок левой ноги уже зарос и немного удлинился.

«Я тоже как эта адская трава, живу и расту, несмотря не на что. Значит, и она может помнить своё прошлое? – думал, возможно, первый раз в этой жизни так длинно Зол, впиваясь клыками в добычу. – Всё, что движется, всё живое.

Даже вон тот камень, бегущий на меня».

Зол вскочил на здоровую ногу, отбросив от себя остатки трапезы. Уже стоя он увидел, что со склонов горы катились камни. Забыв, что у него нет одной ноги, Зол сделал шаг к горе и покатился кубарем в траву. Падать оказалось мягко, а вот вставать сложно. Нужна опора, которая временно заменит ему ногу.

Воспоминание третье

Путь зверя

Путь самурая – это прежде всего понимание того,

что ты не знаешь,

что может случиться с тобой в следующий миг.

Хагакурэ. Сокрытое в листве Бусидо

Дома на улице, по которой шли вверенные ему пехотинцы, расступились, образовав площадь. Жестом приказав солдатам остановиться, Абэ осмотрелся. Вокруг царила оживлённая суета. Военные в такой же, как на них, форме сортировали группу бедно одетых людей, штыками отгоняя в одну сторону женщин и детей, в другую – мужчин. Жалобные крики гражданских чередовались с лающими приказами военных.

В центре площади Абэ Нори увидел своего непосредственного командира, майора Ито, отдавшего приказ о зачистке района. Отряд шо-и Абэ вывел под стволами винтовок на площадь группу задержанных. Шестнадцать мужчин, тринадцать женщин и шесть детей от четырёх до десяти лет.

Дав команду отогнать военнопленных к остальной толпе жителей захваченной столицы, Нори направился к майору Ито. Приблизившись, он встал по стойке смирно и доложил:

– Шо-са Ито, ваш приказ по зачистке района выполнен. Люди, не покорные приказам, уничтожены. Жители, не оказавшие сопротивления, приведены для сортировки.

– Почему так долго, Абэ? – недовольно буркнул майор.

– Движение отряда задержалось вооружённым сопротивлением, приведшим к ранению капрала Кумагаи. Раненого мы незамедлительно доставили к месту дислокации основных сил дивизии. В расположенную при нём медчасть.

Нори не убил капрала, тот взмолился о пощаде, поскольку вся спесь с него слетела, едва он увидел занесённый меч. Да и подобная выходка молодого командира неизбежно привела бы к трибуналу и в лучшем случае – разжалованию в рядовые. Позору, которого не достоин отец.

– Капрал Кумагаи – достойный воин, поэтому одобряю, что вы предприняли меры по его спасению.

Майор Ито посмотрел, как кричала женщина, чьего сына подростка отогнали от неё штыками, отсортировав к мужчинам, понуро стоящим на краю площади. Мужчин набралось около полусотни человек, а женщин раза в два больше.

– Зачем ты привёл женщин? Нам бы с мужчинами разобраться.

– Они не уходили, не желая оставлять своих мужей и сыновей.

– Расстреливал бы сразу за невыполнение приказов.

– Не поступало приказа расстреливать мирных жителей, только мужчин, оказывающих сопротивление.

– Ну пристрелил бы их мужей и сыновей, они бы остались плакать над ними, зачем их сюда тащить, – недовольно поморщился майор.

– Вас понял, майор Ито. Какие будут дальнейшие распоряжения?

– Обеспечьте перемещение военнопленных мужчин на набережную в распоряжение полковника Ооно и вернитесь сюда.

– Слушаюсь, майор Ито, – отрапортовал Абэ и направился к расположению своего отряда.

Организовав построение и оцепление пехотинцами отряда пленных мужчин, Абэ распорядился конвоировать их к реке.

По дороге ему встретились несколько солдат, куда-то тащивших молодую женщину. Из богатого дома раздавались крики о помощи. Двое пехотинцев гнались за молодым парнем, но, когда он стал отдаляться, остановили его выстрелами в спину и, подойдя, принялись обыскивать.

Абэ Нори смотрел, как пехотинцы его отряда отвлекаются на произвол, учиняемый солдатами других частей, вырвавшимися из-под контроля командиров, и вполголоса переговариваются.

Когда отряд свернул на набережную, в рядах пленных китайцев пробежала волна волнения. Раздались крики. Многие ускорили шаг, чтобы увидеть нечто взволновавшее их.

– Не ускорять шаг, – скомандовал Абэ на местном диалекте китайского языка, которым он владел в совершенстве благодаря своей няне Мэй Ли. – В случае попытки побега стреляем без предупреждения.

После последнюю фразу повторил по-японски для своих пехотинцев.

Выйдя на набережную, Абэ Нори понял, что так взволновало пленных. Набережная и мелководье реки оказались устланы телами убитых. Причём не только мужчин, но и женщин.

Четверо китайцев побежали к реке, по-видимому, испугавшись, что их тоже расстреляют, а там можно спрятаться между тел. Залп оглушительно громких выстрелов изрешетил их тела, не оставив шансов на спасение.

– Я же говорил, что при попытке к бегству будут стрелять без предупреждений! – возмущённо закричал на китайском Нори.

– А если мы не побежим, то расстреляете с предупреждением, – дрожащим голосом обречённо произнёс китайский парнишка примерно его возраста.

– Здесь будет производиться сортировка. Мирные жители не пострадают, только выявленные и скрывающиеся военные, – уверенно заявил второй лейтенант Абэ.

– Вон та беременная женщина, или вон тот молодой мальчишка, или бабушка – тоже военные преступники? – с видом учителя, спрашивающего урок у нерадивого ученика, спросил седовласый китаец интеллигентного вида. – Мы все здесь мирные, просто военные не дали нам эвакуироваться, а сами сбежали.

– Значит, они выказали непокорность императорской армии и будут уничтожены, – уверенно заявил Нори. – Власть императора, проявляющаяся через генералов армии, мудра, поэтому мирные жители, оказывающие содействие армии Японии, не пострадают.

– Похоже, ты и сам веришь в то, что говоришь, – сдерживая дрожь в голосе, произнёс седовласый пленный, – тогда ради собственной души не навлекай на себя проклятия и позаботься о нас.

К Нори подбежал солдат, которого он послал вперёд отряда разыскать полковника Ооно.

– Шо-и Абэ, – доложил он, – полковник направляется сюда.

Но Абэ уже и сам увидел приближающихся офицеров во главе с полковником Ооно, которого знал с детства. Холодное декабрьское солнце клонилось к закату. Стены домов с узорами из дырок со спрятавшимися в них пулями окрашивались в розовые отблески, как бы стараясь скрасить нежными тонами ужас происходящего и лежащие под ногами трупы.

– Полковник Ооно, согласно распоряжению майора Ито пленные сопровождены для сортировки в целях определения скрывающихся военных. Также по дороге выявлены случаи мародёрства, для чего прошу разрешения пресечь произвол силами моего отряда.

– Второй лейтенант Абэ, приказываю вашему отряду самостоятельно провести сортировку, – распорядился полковник, – дисциплинарными работами с солдатами других подразделений оставьте право заниматься их командирам.

– Слушаюсь, полковник Ооно, – торжественно ответил Абэ, вытянувшись как струна.

– Пойдёмте осмотрим военнопленных, – предложил полковник и направился к загнанному в камни руслу реки, сделав едва заметный знак одному из сопровождающих офицеров.

Они направились к согнанным в кучу пленным. Остальные офицеры тактично немного отстали, давая возможность командиру и подчинённому, связанными неформальными отношениями, поговорить без свидетелей.

– Нори-тян, мальчик мой, как ты вырос, – вполголоса заметил полковник, когда они отделились от остальных офицеров.

– Здравствуйте, Ивао-сан, – именем, которым он называл его в детстве, поздоровался с полковником молодой офицер.

– Как здоровье моего дорогого друга Амида-сан? – поинтересовался полковник.

– Благодарю, всё хорошо. Отец очень вдохновлён начатым мной служением империи, – с теплотой ответил Нори. – Благодарю за содействие моему назначению.

– Не стоит благодарности. Для воплощения мечты, которую мы так долго взращивали, сейчас важен каждый воин. А сам ты вдохновлён? – испытующе, посмотрел на него полковник.

– Конечно! Я всю жизнь мечтал сражаться, как мои предки, за славу императора, – Нори старался, чтобы его голос звучал как можно более восторженно.

– Ну, это отлично. Я рад, что ты не испуган реалиями войны, – доброжелательно похвалил его полковник.

– Ивао-сан, а как мне определить кто из пленных – солдат китайской армии, а кто мирный? – поинтересовался Нори, вспомнив распоряжение провести самостоятельный разбор.

– Понимаешь, мальчик мой, китайское правительство прикрылось своими мирными жителями, запретив их эвакуацию. У нас нет возможности содержать такое количество военнопленных. Поэтому каждый китаец, способный держать оружие, считается врагом, противящимся воле императора.

– Значит, все они враги? – опешил Нори.

Полковник Ооно остановился, разглядывая пленных в дешёвой блёклой одежде небогатых горожан, согнанных в плотную кучу. По сути, их невозможно отличить от таких же жителей Японии, но военная машина империи вынуждена подавлять сопротивление, тотально перемалывая всех без разбора.

– Ты сейчас, как расстреляешь своих китайцев, возвращайся в часть. Вечером приходи ко мне, мы выпьем по чашке саке. Поговорим о необходимости избегать сомнений в выполнении воли императора, – по-отечески проникновенно произнёс полковник, давая понять, что личное знакомство не даёт права отлынивать от выполнения служебных обязанностей.

– Ваш приказ понят, полковник Ооно, – вновь вытянувшись по стойке смирно, ответил Нори, поклонился уважительно, с задержкой.

Полковник кивнул едва заметно и со своей свитой проследовал дальше по берегу древней как сама история империи дракона реки. Солнце окрашивало крыши домов в кровавые краски заката. Сумерки сгущались.

Окинув затуманившимся взглядом строй военнопленных, Нори думал.

– Всем построиться для пересчёта, – наконец найдя, какими словами нарушить затянувшуюся паузу, скомандовал Абэ. После чего повторил команду по-японски и дополнил её обращением: – Сержант Тибо, ко мне.

К нему подбежал плотный мужчина средних лет.

– Гун-со Тибо явился по вашему приказанию, – доложил он.

– Сержант Тибо, – громким голосом обратился к нему Нори, но в горле запершило. Откашлявшись, он продолжил вполголоса, поправляя душивший воротник: – подготовить солдат для расстрела военнопленных.

Раскосые глаза сержанта слегка расширились от удивления, но, пресекая дополнительные вопросы, Нори бросил контрольную фразу: – Выполнять.

– Слушаюсь, – ответил сержант и направился к солдатам, отдавая приказы о построении.

На набережной выстроилось две колонны, одна напротив другой. Японские солдаты с ружьями, направленными дулами вверх, и безоружные китайские жители города Нанкин, не имеющие достаточно денег и влияния, чтобы подобно правителям государства скрыться от смерти, надвинувшейся вслед за солнцем. Смерти, принесённой на штыках пехотинцев островной империи.

Второй лейтенант Абэ шёл между колоннами, вглядываясь в лица пленных. В мимике каждого стоящего перед лицом смерти читался характер. У некоторых просвечивалась злость, у других ужас. Некоторые в ступоре не понимали происходящего. У большинства в глазах светился страх, лишь в лицах некоторых Абэ увидел надежду.

Надежду перед лицом смерти могли проявлять лишь поистине мужественные люди. И тут его кольнула мысль: ведь лик смерти сейчас – это его лицо, это он сам.

Пугающая гордость наполнила грудь, растворив в себе нерешительность. Наверное, именно тогда он стал военным, поскольку не столь сложно убить, сколь сложно на это решиться.

– Шестьдесят четыре, шестьдесят пять, шестьдесят шесть, – закончил Нори пересчёт пленных. Их оказалось несколько больше, чем он предполагал на первый взгляд. Будучи педантом, как все японцы, он не мог не знать точного количества расстрелянных китайцев. Второй лейтенант Нори не представлял, как можно ответить на столь серьёзный вопрос – «приблизительно». Ведь это его первый расстрел. Первое решение о жизни и смерти.

Встретившись взглядом с сержантом, он кивнул.

– Оружие наизготовку, – скомандовал сержант Тибо, и блестящие штыки, украшающие дула, заряженные свинцом, опустились, устремившись на пленных.

– Военнопленные, вы признаны виновными в сопротивлении расширению японской империи, поэтому подлежите немедленному расстрелу, – высокопарным слогом бывшего поэта на неродном ему языке произнёс второй лейтенант Абэ Нори. После чего, подняв свой револьвер, скомандовал: – Пли!

После слов «расстрел» пленные бросились врассыпную. Некоторые бросились на солдат, но большинство ринулось к реке.

Солдат мало, поэтому он посчитал нужным присоединиться к расстрелу. Тем более считал ниже своего достоинства перекладывать приказы на подчинённых.

Стволы винтовок с раскатистым лаем выплюнули свинец, за ним последовал второй залп.

– Добивать штыками, – вспомнив распоряжение командования по экономии патронов, скомандовал Нори. Его взгляд устремился на лежащего на спине смертельно раненого седовласого китайца с кровавой дырой в груди.

– Что ты делаешь?! – захлёбываясь пузырями кровавой пены и силясь ещё что-то сказать, выдавил из себя мужчина. – Ван Бей, сынок, спасайся, если жив.

– Отец, я с тобой, – преодолевая боль, прохрипел парень, держащийся за рану в груди и пытавшийся удержаться на ногах.

Ему это не удалось, и он упал на колени, а затем на живот.

«Извините», – хотел произнести Нори, но подавился словом, не подходящим к ситуации.

Прозвучал глухой выстрел револьвера, оборвавший слова, которые так никогда и не будут произнесены.

– Будь ты проклят и живи в аду! – закричал парень его лет с кровоточащей раной на животе, ползущий к седовласому.

Японцы издревле считали, что живот – самая важная часть человеческого тела. Энергетический центр человека. Поэтому имперские пехотинцы метились в живот, обрекая поверженного врага на долгую, мучительную и неизбежную смерть.

Подскочивший пехотинец проткнул штыком спину парня, но тот, из последних сил сделав усилие, дотянулся до седовласого отца. Обнял его, вложив в это последние силы уходящей жизни.

Зависшее над горизонтом заходящее солнце багряным румянцем лихорадочного больного освещало умирающий город, оглашаемый выстрелами и предсмертными криками. Всю новую жизнь в теле демона он жалел о непроизнесённых неуместных извинениях.

Возможно, им он мог хоть частично искупить свою вину. Тогда бы закат этого дня – шестнадцатого декабря 1937 года – для него хоть когда-нибудь закончился.

Глава 4. Бегущие камни

Адское правило иллюзий —

всегда всё не так, как кажется.

Опять встав и осмотревшись, Зол увидел, что на него катились и большие валуны, и небольшие булыжники. У всех виднелось много ног, и, добежав до растений, они начали их стремительно пожирать. Камни перескакивали через тех, кто остановился раньше, или оббегали их и устремлялись в самую гущу долины. Понятно, что это живые существа и, похоже, не хищники.

Над долиной показался дракон. Затем второй. Зол от ужаса попытался вжаться в землю.

Справа послышалось хрюканье, и, повернувшись, он увидел большое голубое рыло, торчащее из-под земли. Рыло продолжало откапываться. Наружу показалась вытянутая голова без глаз и ушей на жирной складке шеи. За шеей показалась вторая складка чуть больше, затем третья ещё больше. Сколько складок было всего, Зол посчитать не мог, ведь тело оставалось под землёй. Тут рыло повернулось и схватило ближайший камень, оголив саблевидные зубы. Камень, раскушенный наполовину, пронзительно визжал, продолжая жевать побег цветка, находящийся у него во рту. Действительно, процесс пожирания пищи – главный в этом мире. Важнее даже жизни. Пока ты ешь, ты живой, даже если едят тебя.

Зол запрыгал на одной ноге подальше от голубой землеройки, которая явно не отличалась доброжелательным характером. Когда же она повернула безглазое рыло в его сторону, Зол прыгнул на четвереньки и пополз подальше от неожиданного гостя. К счастью, в шею землеройке стукнулся ещё один бегающий булыжник, и она увлечённо принялась его пожирать. Брызги синей крови попадали на растения, те от неожиданного удобрения принимались расти ещё быстрей. Всё и вся на этой планете являлось хищниками, даже трава.

Новые и новые голубые рыла, отплёвываясь грунтом, появлялись на поверхности. Визг раздувающихся от обильной еды булыжников, поедаемых землеройками, смешался с их хрюканьем и довольным чавканьем.

Слепые пожирали слепых. Окружающее пиршество абсолютно не интересовал ползущий мимо демон.

Зол решил передохнуть и осмотреться. В своём беге на четвереньках он выбрал целью озеро и значительно приблизился к нему. Он никогда в этой жизни не видел столько жидкости. Максимум чем он мог себя порадовать – это каплями влаги на покрытых мхом скалах или ледяной крупой. А столько жидкости сразу! В неё же можно забежать и пить, пока она не кончится. Хотя столько выпить нереально. Озеро по форме напоминало округлости щитоносца. В длину больше двухсот полётов камня, а в ширину вполовину меньше.

Эта долина – самое красивое, что он видел в жизни. В этой жизни. Значит, и в аду бывает рай. Теперь, прячась в период большого солнца в норе, он сможет мечтать об этом месте, и в животе от этих воспоминаний будет тепло, даже если ничего не ел.

Над долиной летало уже несколько десятков драконов. Только они не обращали на такое ничтожество, как он, внимания, нападая на землероек, выдёргивая их и поднимая повыше, а затем бросая на торчащие валуны и скалы, не покрытые растительностью. Столько крылатого ужаса одновременно Зол не видел никогда. Кожа на телах драконов, проглядывающая сквозь чешую, оказалась такая же чёрная как у него. Почему он стал больше похож на драконов, чем отец? Может, палящее солнце наложило на него это клеймо жителя поверхности?

Кстати, о еде. Чёрный демон удобно уселся, прислонившись спиной к одному из растений, в ширину достигшее уже ширины его ноги и сверху образовавшее крону из длинных иголок. Схватив один из бегающих камней, Зол перевернул его, чтобы лучше рассмотреть. Камень начал пульсировать и дрыгать всеми восемью ножками, стремясь вырваться. Дрыганье сопровождалось пронзительным писком из расположенного на животе её четырехлепесткового рта. Затем существо обдало Зола струёй зловонно воняющей жижи.

Вытерев лицо куском обгоревшей шкуры, Зол тем не менее не выпустил добычу.

Пришлось думать, как это есть. Спину покрывала роговина кремниевой оболочки, а живот защищала плотная жёсткая чешуя. Клыками тут не достать.

«Буду называть их камневидами», – решил Зол.

Подумав, Зол разорвал пищащий рот и вывернул существо наизнанку. Визг сразу прекратился, но из существа брызнула жёлтая вонючая жидкость. Похоже, поедание камневидов ему не доставит никакого удовольствия.

Мясо оказалось жёсткое и воняло серой, как тот извергающий огнедышащую лаву вулкан, который периодически просыпался в долине камней.

Гребень на шее неожиданно встал дыбом. Не раздумывая, Зол сразу кувыркнулся вперёд. Он не знал, какие органы чувств отвечали за активизацию этого прибора выживания, но безапелляционно доверял ему. Это уже не раз спасало его никчёмную жизнь. За спиной раздался хруст разрезаемого как ножницами стебля растения, прислонившись к которому, он сидел. Даже дополнительные глаза на ушах, которые он положил на плечи, чтобы контролировать окрестности вокруг, не помогли избежать приближения врага.

Сделав несколько кувырков, Зол обернулся в сторону опасности, встал на колени, выгнув спину со вставшими дыбом чешуйками и упёршись подогнутыми передними конечностями в грунт, и непроизвольно выпустил когти. Впиться когтями в грунт пришлось сильнее, и прижаться животом к поверхности, иначе его бы отбросило ударом плотного газа этой планеты, направляемого крыльями дракона.

Опасность материализовалась, затормозив огромными крыльями за атмосферу. Ствол растения оказался срезан длинными когтями дракона, именно того вида, от которого, судя по рассказам отца, произошёл их род.

Зол пронзительно засвистел – возможно, этим акустическим ударом эволюция наградила их вид для рассредоточения внимания нападающего. Эволюционный родственник раза в три превосходил его по габаритам, а размах крыльев раз в десять превышал длину тела. Отбросив раскрошившийся на щепы ствол, дракон тяжело приземлился на короткие задние лапы с огромными ступнями, в которые наполовину втянулись когти. Крылья агрессора сложились за спиной, в отличие от обрубков за спиной Зола, которые топорщились в стороны под воздействием адреналина или какого другого яда, выделяемого его организмом в момент опасности. Зато передние конечности дракона, располагающиеся на груди, казались практически атрофированными и могли разве что помогать поедать пищу. Инстинктивно Зол пытался показать большие габариты и этим отпугнуть нападающего. Хвост прижался к животу и обмотался вокруг талии.

Но не так просто оказалось, испугать нападающего с каннибальскими наклонностями. Дракон тоже вздыбил затылок и засвистел так, что верхние глаза, в момент опасности свернувшиеся в трубочки, прижались к голове, дабы снизить ультразвуковое воздействие. Мир завибрировал и покрылся рябью.

Зол прыгнул назад и побежал на четвереньках, найдя в этом единственный способ избавиться от наваждения, таящего смерть. Запасные глаза откинулись на спину и видели, что ящер опять расправил крылья и, сделав рывок, взлетел, нависая над беглецом.

Безобразный дракон одним своим присутствием уродовал райскую иллюзию, превращая её обратно в ад.

Оказывается, единственное надёжное райское место на этой планете – это его нора. Хоть там мучили духота и голод, там его бы не сожрали. Ведь сейчас когти разорвут его тело и закинут куски мышц, ставших мясом, в безобразную клыкастую пасть.

От бессилия хотелось зарыться под землю, как эта белая землеройка. Хоть мозг ещё не опьянел от паники и давал импульс мышцам скрыться подальше от родственника, желающего познакомиться с ним всем и без остатка. Напрягая в прыжке каждую мышцу, Золу удалось выпрыгнуть из смыкающихся над ним когтей. Под ногами пищали камневиды.

Убегать казалось нелепо и бесперспективно. До озера ещё слишком далеко. Следующей атаки он уже не сможет избежать, не став добычей. Враг заходил на новый манёвр. Зол догадался, что существо будет атаковать над самой поверхностью. Решение, как использовать это знание, пришло быстрее, чем ожидалось: лучшая защита – это нападение.

Уже в следующее мгновение Зол кувыркнулся и прыгнул назад, уцепившись когтистой лапой за хвост того, чьей едой он так не хотел становиться.

Дракон злобно зарычал и попробовал дёрнуть хвостом, но ему не хватило сил сбросить тяжёлый груз. Под весом неожиданного пассажира дракон спикировал вниз. Зол оттолкнулся ногами от приблизившейся поверхности. Свободной лапой впился когтями в перепонку крыла и, подтянувшись, залез на спину неприятеля.

Дракон несколько раз кувыркнулся в воздухе, стараясь скинуть наездника, но Зол уже крепко ухватился руками за жабры, а хвостом обвил хвост противника.

«Что делать теперь? Дракон в несколько раз крупнее меня. Он такой же неуязвимый, как скала. Сколько я ещё продержусь на нём», – лихорадочно соображал Зол, осматриваясь.

Крылатый монстр набрал высоту и стал планировать. Похоже, ему тоже нужно время для принятия решения, что делать с добычей, ставшей наездником. Малое солнце палило нещадно. Мелкие раны на теле зашипели и покрылись коркой. Шкура щитоносца задымилась. В долине по кромке тени горели пожары. Те места, откуда уходила тень горы, мгновенно высыхали. Растения засыхали, выбрасывая семена, которым предстояло прорасти на следующий малый день. Потом загорались, становясь почвой, дающей жизнь этой долине.

Зол увидел пир, торжествующий по всей «Долине цветов», как он решил её назвать и запомнить, чтобы иметь возможность найти. Его органы чувств воспринимали местоположение того объекта, который он мог визуализировать.

Пиршество теперь виднелось как на ладони. Камневиды поедали растения. Камневидов пожирали голубые землеройки, а тех пожирали нападающие с неба драконы. Драконов было много. Зол увидел их больше, чем пальцев на всех четырёх конечностях, а на каждой имелось по шесть. Столько летающего ужаса одновременно он и представить не мог. На одном из царей этой планеты ему теперь довелось прокатиться. Хотя бы ради этого стоило родиться здесь.

Ближайший дракон выдернул за слепое рыло землеройку, поднял её повыше и бросил о поверхность. Продолговатое тело червяка без конечностей, ударившись о поверхность, стало светло-синей массой. Приземлившись на это месиво, хищник стал пировать. Дракон поспешно разрывал её мощными когтями нижних конечностей и закидывал в пасть слабенькими передними. Холодным взглядом глаз, в которых теплились проблески разума, дракон смотрел на такого же дракона, как он. Ему не волновало, что его собрат осёдлан какой-то деградировавшей ящерицей их вида с обрубками крыльев. У дракона хватало дел поважней, он не переставая чавкал, пожирая ещё шевелящуюся добычу.

Дракон не собирался помогать тому, кто выглядел как его брат-близнец. Да кто его знает, может, одна мать выбросила их яйца между камней в период ночи, чтобы они вылупились к рассвету малого дня и начали жрать всё, что попадётся. Если они оба живы, значит, яйца лежали достаточно далеко и один из них не сожрал другого.

В аду нет групп, помощников, соратников. Тут каждый за себя. Помогать неудачнику, не сумевшему справиться с выбранной им добычей, никто не собирался. Слабый должен умереть, тогда он послужит пищей кому-то, ведь это лучше, чем рождать такое же слабое и дефективное потомство, не способное добыть себе пищу. Закон эволюции справедлив ко всем мирам, лишённым цивилизации.

Из размышлений Зола вывело резкое пике к поверхности. Разогнавшись, дракон полетел над поверхностью так, как он летел при атаке. Летел так низко, что трава задевала его брюхо. После этого дракон стал опять набирать высоту.

«Примерился, теперь перевернётся на спину и спикирует так же, пока трава не стряхнёт со спины ненужного пассажира», – сделал вывод начинающий лётчик и принялся лихорадочно соображать о мерах противодействия перевода его в касту пешеходов.

Дракон принялся пикировать вниз спиной. Зол теснее прижался и ждал. Когда поверхность стала уже близка к голове, он рывком перелез на живот. Зол рассчитал, что ящер не сможет перевернуться над поверхностью так, чтобы не зацепиться крыльями о растения. Поэтому атака ящера когтями ног вполне предсказуема.

«Используй силу противника против него самого», – прозвучало в голове из какой-то прошлой жизни.

Зол схватил один из когтей летящей в него лапы и, усилив движение, воткнул его в брюхо врага.

Воспоминание четвёртое

Солнце мёртвых

Если рана самурая смертельна,

самураю нужно с почтением попрощаться со старшим по положению

и безмятежно умереть.

Кодекс чести Бусидо

Яркий свет «солнца мёртвых», как иногда называли спутник земли древние поэты, в первую ночь полнолуния освещал улицы осаждённой столицы Китая. Природа словно отказывалась скрывать под покровом тьмы зверства, совершённые захватчиками, и заодно холодным светом согревала остывшие в зябкую декабрьскую ночь тела мертвецов.

Слегка покачиваясь, по улицам Нанкина шёл молодой офицер с нашивками второго лейтенанта императорской пехоты Японии. Через каждые несколько десятков шагов валялись мёртвые тела, в основном лежащие на животах с виднеющимися огнестрельными ранами в спинах. Трупы, лежащие на спинах, в основном, искромсаны штыками. Изуродованные лица смотрели на луну пустыми глазницами вытекших глаз.

Сняв фуражку, второй лейтенант Абэ смахнул со лба капли холодного пота и протёр глаза. Пристально посмотрел на Луну, вспомнил, как в детстве пытался рассмотреть на этом загадочном спутнике Земли человека. Иногда ему казалось, что он видит лицо, а иногда удавалось разглядеть силуэт. Интересно, когда этот человек на Луне наблюдает за Землёй, ему страшно? Или он поражается глупости людей, превращающих свой мир в ад? Друг детства Иноэ всегда смеялся над ним, утверждая, что всё это фантастика и нет на Луне никакого человека, а там можно рассмотреть зайца.

Теперь Нори казалось, что не всегда можно рассмотреть человека и на Земле среди окружающих. А фантастика, даже самая страшная, часто добрее бессмысленной человеческой жестокости.

– Война не романтична, а смерть не красива, как бы нас ни стремились в этом убедить поэты, не видевшие глаза мертвецов, – с горечью сказал молодой офицер лицу на Луне и, надев фуражку, продолжил свой путь, уныло буркнув куда-то себе под ноги: – Лучше бы я стал художником…

Подбитые железом подошвы сапог отбивали монотонный ритм по каменной мостовой.

– Наверное, служить своему народу можно, не только уничтожая других. Почему я раньше об этом не думал? Почему стремился стать военным? А вообще ведь это не моё желание. Я хотел добиться гордости и уважения отца. Поздно уже рассуждать. Отступить и подвергнуть позору имя своих предков хуже смерти. И своей и тех, кому лишь предстоит умереть.

Несколько раз ему навстречу попадались группы солдат от десяти до двадцати человек, грабящих магазины и торговые лавки. Каждая дверь по улицам Чуншан и Тайпин чернела открытым проёмом. Кафе глядели на происходящее глазницами разбитых витрин. На офицера другой части мародёры не обращали внимания, весело переговариваясь пьяными голосами под радостный смех. Они чувствовали свои права на празднование кровавой победы.

Широко раскрытыми глазами Абэ Нори смотрел перед собой, стараясь не моргнуть, чтобы предательски стоящие в глазах слёзы не покатились по щекам и не выдали скрываемой им самим от себя слабости.

Похоже, он духовно слабый, недостойный наследник своих предков, всю жизнь посвятивших служению императору. Хотелось броситься навзничь в пыль дороги и, стуча руками и ногами по земле, зарыдать навзрыд от безысходного отчаяния. Во сколько лет он позволял себе так покапризничать? В три года? В два? Вспомнил! Никогда не позволял, он ведь, сколько себя помнил, готовился стать воином и возродить умершую традицию самураев. Эта мысль заставила его выпрямиться и собраться. Он стал маршировать, чеканя шаг, – только это может избавить воина от слабостей ума.

Одинокий мальчишка в форме офицера императорской пехоты маршировал по освещённому Луной городу, обходя или перешагивая трупы врагов, которые не сделали ни ему, ни его народу ничего плохого. Всё равно врагов, раз так решил император.

Появилась мысль сделать харакири и смыть своей кровью позорную слабость непонятной душевной боли. Ритуальное самоубийство в Японии не считалось слабостью уходящего от проблем неудачника. Традиция вспарывания живота, обрекающая на долгую и мучительную смерть, считалась почётным высвобождением жизненных энергий и зачёркивала прошлое со всеми пережитыми слабостями и ошибками одной жирной линией.

Похоже, алкоголь, выпитый с полковником Ооно Ивао, плохо на него повлиял.

Полковник Ооно объяснил ему, что жестокость в обращении с пленными идеологически правильна. Ужас, который Китай испытает от уничтожения их столицы, заставит народ, не готовый к войне, покориться и позволит избежать ещё больших жертв с обеих сторон при завоевании всей страны.

– Пятого августа 1937 года император Хирохито подписал указ, снимающий ограничения по обращению с пленными китайцами, фактически узаконив их убийства и пытки. В армии запрещается теперь использовать термин «военнопленный». Теперь нужно называть их словами «вещь», «тело», «материал» или «бревно». Ликвидации подлежит каждый мужчина, способный держать оружие. Решение принято главнокомандующим, принцем Асака Ясухико, а это правая рука самого императора, которому мы обязаны служить. Служба им важнее, чем наша жизнь, – пояснял полковник, с отеческой заботой глядя в глаза, в которых читались раздирающие его противоречивые чувства, и добавил: – Просто это война, мальчик мой. Невозможно победить, если дрогнешь и отступишь ты, побегут и твои солдаты. Тогда враг осмелеет и уничтожит всё, чем мы дорожим. Не забывай, на тебе лежит ответственность командира – служить примером. Победа зависит от нашего единства и смелости. То, как ты сегодня вёл себя, выполняя приказы, – это мужественно.

– А что будет с женщинами и детьми?

– Тотальной ликвидации они подвергаться не должны, но командование дало понять, что любые убийства пресекать не стоит, поскольку это укрепляет боевой дух.

– Все это как-то неправильно, – сквозь зубы, сомневаясь в том, что он имеет право делиться своими терзаниями, процедил Нори, – враг должен быть подготовлен и вооружён. Расстреливать безоружных людей – это низко. Это недостойно самурая.

– Это правильно! – решительно заявил полковник Ооно. – Когда ты уничтожаешь безоружного противника, ты деморализуешь других врагов. Ещё ты сохраняешь свою жизнь и жизнь своих солдат, которые смогут ещё убить врагов и принести победу империи! Почему ты жалеешь народ, который придумал самые зверские пытки и никогда не ценил человеческую жизнь? Ты же офицер, так веди за собой с гордостью за достойное выполнение долга. Победа не терпит сомнений!

Абэ Нори молчал, понуро глядя на чашку саке, которая должна послужить ему успокоительным.

– Давай выпьем за победу и за императора, который приведёт нас к ней! А весь Китай и вся Восточная Сибирь присоединятся к империи Восходящего солнца. Мы же на правах сильнейших и мудрых сможем управлять убогими народами Азии. Ведь император в отличие от наших фашистских союзников не собирается повсеместно уничтожать покорённые народы. Мы просто преодолеваем их непонимание, что лишь наша нация способна привести всех азиатов к лучшей жизни и создать Великую Азиатскую Империю! Так за победу! Банзай!

Нори молча выпил, поморщившись, и, поставив чашку, рассмеялся.

– Почему ты смеёшься? – резко спросил полковник Ооно.

– Отец прививал мне любовь к литературе, и я встречал в романе Вальтера Скотта выражение какого-то английского богослова: «Благими намерениями вымощена дорога в ад», если мы ошибаемся в своих идеях, то, думаю, мы с вами там встретимся.

От возмущения брови полковника Ооно встали домиком, а усы встопорщились, как у взбешённого кота.

– Что ты себе позволяешь, мальчишка! – вскрикнул полковник. – Завтра же рапорт на стол о переводе в рядовые, раз ты не готов выполнять волю императора и твоей родины! А если не можешь убивать врагов, то доблестно подставься под пулю, чтобы не позорить честь твоего отца и всех поколений твоих предков, которые с улыбкой отдавали жизнь за Японию. Или делали себе харакири, когда не могли выполнить указание хозяина или проигрывали бой. Пошёл вон отсюда. Если ты погибнешь в ближайшем бою, обещаю не рассказывать твоему отцу, что он вырастил труса.

Краска стыда разлилась пурпурным румянцам по щекам второго лейтенанта Абэ, ещё не успевшего даже отпраздновать свою восемнадцатую весну цветения сакуры. Он вскочил на ноги и выпрямился по стойке смирно.

– Прошу извинить меня, полковник Ооно, за слова, недостойные офицера императорской пехоты, – звонко отчеканил молодой офицер и, до боли стиснув зубы, вытянул подбородок вперёд.

– Так-то лучше, – высокомерно бросил полковник, – а то развёл тут сопли, как девятилетняя школьница! Ступай, исполняй свой долг и если ещё раз ты дрогнешь в исполнении воли императора, выражающего волю твоего народа, то, чтобы снять с себя позор, сразу делай себе харакири. Сразу, потому что в ином случае я прикажу расстрелять тебя как предателя, а тело сжечь, чтобы твои кости не позорили кладбище, где покоятся самураи твоего рода.

– Мои сомнения не повторятся, полковник Ооно, – чётко произнёс второй лейтенант Абэ. Это обещание можно считать клятвой верности, которой японские военнослужащие единственные в мире не давали, поскольку это унизило бы их честь. – Я оправдаю доверие, оказанное мне правом служить в императорской пехоте.

– Так иди и служи, – рявкнул человек, отдавший всю жизнь на подготовку войны, которая уже шла, и добавил: – А теперь, шо-и Абэ, в расположение части шагом марш.

Нори посмотрел в глаза другу своего отца и увидел в них лишь холодный блеск фанатичной решимости, такой же твёрдый и непреклонный, как блеск стали меча. Кивнув и развернувшись, чётко, как на параде, чеканя шаг, Абэ Нори покинул дом, в котором расположился штаб полковника.

– И не вздумай препятствовать солдатам расправляться с местными – это поднимает их боевой дух. Так сказал командир нашей дивизии, генерал-лейтенант Хисао Тани, – услышал он в спину, но не стал поворачиваться, чтобы полковник не увидел чувств, отражённых в его глазах.

Абэ Нори плутал по улицам, стремясь найти площадь, вокруг которой расположилась часть его дивизии. Теперь его в первую очередь терзали угрызения совести за то, что он посмел вызвать гнев человека, которого он знал, сколько себя помнил, и уважал, как отца.

«Так-то лучше, – думал полковник Ооно, – надо сразу осадить мальчишку. Только жёсткостью можно воспитать воина, а я его успокаивать начал. Молод ещё слишком. Уверен, характер проявится и из него выйдет достойный офицер императорской армии».

Глава 5. Беснующийся призрак

Адское правило добра —

в аду нет хороших и плохих,

есть только вкусные и невкусные.

Дракон зарычал с яростным стрекотанием возмущения. Наклонившись, он задел крылом одно из деревьев, и они кубарем покатились по траве. Отлетев далеко вперёд, Зол смог направить свои кувыркания так, чтобы не удариться головой о растения. Пока дракон складывал крылья и тряс головой, приходя в себя, катапультировавшийся пилот со всей прытью, возможной у ползущего на коленях существа, направился к просеке.

Как он и ожидал, впереди ядовитой синевой блестела вода. Береговая линия, как на планете из снов, отсутствовала. Растительность ближе к дающей жизнь жидкости становилась гуще. Когда руки Зола ощутили прохладную свежесть, пришлось подняться с четверенек и протискиваться между стволами травы.

Местная растительность напоминала бамбук и хвощ одновременно. Сами стебли тёмно-синего цвета с жёлтыми прожилками. Листва имела синий цвет с тыльной стороны. Обращённая к солнцу сторона имела красный цвет, возможно, чтобы лучи малого солнца не сжигали их как можно дольше. Не толстые, но очень гибкие шершавые стволы с тонкими шипами усердно сопротивлялись нежеланному гостю, пытаясь исполосовать его короткими колючками.

Зайдя по пояс в жидкость, Зол остановился, размышляя, что делать. Переливающаяся маслянистыми отсветами едва заметной ряби поверхность яркого зелёного цвета ближе в толщах принимала тёмный цвет. Повинуясь инстинкту, он добрался до озера, но что делать в этой чуждой и наверняка недоброжелательной среде?

Подумать удалось недолго. Ломая стволы гигантских травинок, на него спикировал дракон.

«Злобная ящерица», – мысленно выругался Зол и нырнул в зелёную бездну неизвестности.

Один из когтей больно ударил в спину, но не успел встретиться с другим когтем. Дракон оказался лишён радости от ощущения раздираемой плоти врага.

Задержав дыхание, Зол плыл. Привыкал к новым ощущениям и учился передвигаться в незнакомой среде. Дно давно уже пропало из виду, затерявшись в тёмной мгле глубины, а погрузиться глубже в маслянистую жидкость почему-то не получалось. Ощущалось, что грудная клетка расширяется и выталкивает его на поверхность. Перевернувшись, он посмотрел в сторону поверхности.

И тут через воду он услышал шелест крыльев, и чёрное пятно, пикирующее на него с поверхности, материализовалось в фигуру дракона. Монстр сложил крылья для атаки на существо, прижатое к поверхности озера жизненно необходимым газом, распирающим его лёгкие.

Зол выдохнул из себя жизнь и, махнув обрывками крыльев, погрузился в толщу маслянистой жидкости, наполняющей водоём. Оглушительным взрывом, отдавшимся во всём теле, гладь озера пробил дракон, тянущийся своими когтями к жертве.

Животные на голубой планете редко совершают вторую атаку, если первая сорвалась. Экономят силы, поскольку этот ресурс очень ценен для выживания. Странное существо этот монстр. Он стремится убить с некой маниакальной злостью. Сколько бы он уже мог выловить землероек? И себе бы хватило, и детей можно накормить, если он, в отличие от большинства обитателей этой планеты, заботится о своём потомстве. Так нет, дракон мстил за свою уязвлённую гордость, именно поэтому ещё вечность будет воплощаться в полуразумных жителей ада.

В аду часто убивают ради убийства, а не ради еды. Так же, как люди в своём мире, когда чувствуют свою силу и безнаказанность. Когда за ними стоит идея, делающая их якобы богами в их амбициях, а на самом деле ведущая в ад. Он отлично помнил себя и таким, да что скрывать, всё ещё оставался таким, поскольку в аду страшнее всего измениться. Страшно утратить себя. Это страшнее смерти, поскольку десятки, а то и сотни смертей в предыдущих жизнях ты помнишь.

Вспоминая прошлые жизни, ты понимаешь, что стержень всегда остаётся один и тот же, как бы ни менялись декорации. Поэтому родители иногда удивляются в кого их ребёнок такой? Да сам в себя. Такая душа пришла. Лишь своим поведением и чистотой помыслов родители могут привлечь древнюю душу, а если зачали в пьянстве и разврате? Получайте, что позвали.

Зол вовремя нырнул. Дракон и в этот раз не достал до него когтями, разрубающими стволы травы, словно острый самурайский меч разрубает бамбук. «Эх, сейчас бы мне такой меч».

Зол плыл, спасаясь от погони дракона, и понимал, что силы иссякают и он отстаёт. Слишком долго он не насыщал свою голубую кровь ядовитым газом адской планеты. Наверху заметно светлее, значит, там поверхность, но вниз почему-то плыть легче. Дракон, сложив крылья, преследовал его. Теперь дракон пытался дотянуться до него своей гнусной пастью. Это ясно видели глаза на кончиках ушей, неожиданно легко адаптировавшиеся к жидкости. Зол поджал задние конечности и этим уклонился от клыков преследователя.

«Погибнуть в бою – это достойная смерть даже в аду. Это лучше, чем захлебнуться или чтобы сожрали во время бегства», – решил Зол и, развернувшись, сократил дистанцию с преследователем. Глаз дракона оказался очень близко и перед тем, как ткнуть в него своим когтистым пальцем, Зол успел заглянуть в его душу. Из глубин сознания безумного монстра хмуро, исподлобья, глядел враг. Разглядывал того, кто мог убить его ещё в прошлой жизни и сделать тот, другой мир лучше и чище. Творить добро можно не только добрыми делами, но и уничтожая зло.

Воспоминание стрелою боли пронзило мозг. Это враг, наверняка узнавший его и поэтому так настойчиво преследующий. Душа, возродившаяся в этом совершенном механизме убийства ради того, чтобы уничтожить его. Ненависть сильнее смерти, а в аду всегда так. В прошлой жизни того, кто получал удовольствие от насилия и чужих смертей, звали капрал Кумагаи.

Когда дракон метнулся в сторону противоположную выбитому глазу, Зол увидел, что из пробитого брюха дракона сочится голубая кровь и торчат кишки.

А враг-то не так силён, как он о нём думал! Значит, нужно его убить и исправить ошибку прошлой жизни! Метнувшись за спину дракона, Зол обхватил его шею лапой, впив когти в неподатливую кожу. Второй лапой схватился за свою когтистую конечность. В какой-то другой жизни это могли назвать удушающим приёмом. Нижними конечностями ему пришлось обхватить врага за туловище, чтобы удержаться за шею, несмотря на яростные метания этого воплощения ненависти. Внутренности разрывал огонь, который стал невыносим. Вдох! Жидкость наполнила его гортань и лёгкие. Теперь нужно как можно дольше удержаться, пока мозг не перестанет работать и тело не обмякнет, отпустив врага и не успев его забрать с собой в новые перерождения в ещё более мерзких формах в низших глубинах ада.

Сил сдерживать биение сердца и не дышать уже не осталось. Теперь он вдохнёт жидкость и его мозг медленно начнёт умирать. Остаётся надеяться, что сил задушить врага хватит до того, как руки разомкнутся и удушающий приём превратится в предсмертные объятья. Вдох.

Тут Зол обратил внимание, что жидкость прошла через жабры на шее и ощущения стали значительно лучше. Внутренности уже не обжигал огонь, и второй вдох жидкости дался значительно легче.

Оказывается, страх вдохнуть жидкость, из-за которого он едва не умер от удушья, оказался из другой жизни. Он, получается, амфибия! Может жить в водной среде. Так вот почему так мечется дракон: он задыхается не потому, что Зол давит ему на гортань, а потому что у него закрыты жабры.

Дракон поменял траекторию и принялся всплывать. Взмах мощных крыльев оттолкнул тело пилота и пассажира от поверхности озера. Ещё два взмаха выбросили их из тени горы, и жидкость закипела на чешуе, мгновенно испаряясь.

Зол раскрыл жабры, и жидкость устремилась к поверхности, на глазах испаряясь. Дракон выплюнул воду через рот, ведь жабры его по-прежнему пережимал противник. Слабеющий ящер полетел по направлению к горе. Наверняка там его нора, а возможно, он рассчитывает на помощь того, кто не безразличен к его судьбе и окажет помощь в совместном поедании строптивой добычи. Этого допустить нельзя. Но как?

Зол достал красный алмаз из кармана в сломанных рёбрах и ударил рептилию в темечко. Дракон метнулся в сторону, дёрнул головой, и рука, удерживающая шею, стала соскальзывать. Зол положил алмаз обратно, но не успел перехватиться при следующем рывке, и рука разжалась. Стараясь хоть как-то удержаться, Зол вцепился когтями в жабру.

Дракон жалобно взвыл и совершил немыслимый кувырок, стараясь освободиться. Противник осознал слабое место и загнал когти второй лапы глубоко в жабры, схватил нечто попавшееся под руку и дёрнул это что было сил. Плоть дракона задымилась и почернела под ослепительными лучами малого солнца ещё до того, как он успел до конца разжать ладонь и выбросить эту дрянь.

Дракон расставил крылья, останавливаясь о плотную атмосферу. Зол, перелетев через голову, оказался на брюхе врага. К нему незамедлительно потянулись огромные когти задних конечностей рептилии, и он схватился за то, что первое увидел: за кишку, торчащую из вспоротого в начале поединка брюха врага.

Кишка сильнее вылезла из брюха, и Зол инстинктивно помог ей, полоснув своими когтями по ране. Внутренности стали выпадать из брюха дракона под весом добычи. Дракон спикировал вниз. Каменистая поверхность подножия горы со скудной растительностью стала стремительно приближаться. Зол дёрнул кишки и принялся по ним подниматься ближе к телу врага.

Дракон попытался к нему дотянуться клыкастой пастью. Наездник ткнул ему в целый глаз когтями одной руки, после чего крылатый монстр потерял ориентир и воткнулся головой в камни. Хрустнули позвонки, и послышался треск ломающихся от удара костей. Чьих, Зол не успел понять.

После удара Зол помнил, как они покатились кубарем, выпачкавшись в крови и замотавшись в кишки дракона, потом сознание убежало в пустоту.

Воспоминание пятое

Ненужный трофей

Подлинный самурай не думает о победе и поражении,

он бесстрашно бросается навстречу неизбежной смерти.

Если ты поступишь так же, ты пробудишься ото сна.

Хагакурэ. Сокрытое в листве Бусидо

Молодой офицер маршировал по ночной улице осаждённого города, чеканя шаг.

Полная луна усиливала контрастную игру света и тени. Разгромленные здания с разбитыми окнами казались огромными лицами, с презрением поглядывающими сквозь разбитые очки на одинокого чужака.

С высокомерием победителя он шествовал по улицам, ставшим алтарём смерти, порождающим новых демонов. И того демона, в которого он трансформировал себя. Ведь невозможно совершать благие дела убийствами, кто бы ни говорил обратное.

Ему вспомнилось, как в детстве испугался крысы, бегающей по комнате. Он тогда залез на полку шкафа и звал слугу, Ютаку-сан. Тот, прибежав на зов, убил крысу веником и спросил, почему молодой самурай не убил её сам.

– Я ненавижу крыс, – дрожащим голосом объяснил свою слабость Нори.

– Называйте вещи своими именами, Нори-сан – поправил его слуга, – вы боитесь.

– Нет, я её ненавижу, – упрямо заявил юный Абэ.

– Если вы, Нори-сан, ненавидя, не можете убить крысу, то, как будете убивать тех людей, которые вам ничего не сделали? – удивлённо пожал плечами слуга. – Главное, чтобы не наступил тот момент, когда вы полюбите крыс и возненавидите людей. Лучше относитесь к убийству как к долгу.

Этот момент уязвил его тогда до самой глубины души. И, главное, уязвил тем, что Нори понял правоту слуги.

Он всегда уважал Ютаку за его прямоту и недолюбливал по той же причине. Учась военному делу, Нори всегда убеждал себя, что действительно к смерти врагов проще относиться как к работе и выполнению долга. Жаль, что, когда довелось столкнуться с этим непосредственно, всё оказалось не так просто.

От воспоминаний отвлекли приближающиеся шаги.

Навстречу Нори шли два выпивших офицера с бутылками в руках. Увидев марширующего им на встречу чудака, они рассмеялись.

– Вольно, шо-и, парад ещё не начался, – произнёс мужчина лет около тридцати с нашивками лейтенанта, и они вновь рассмеялись. Абэ уже видел его в части, но случая познакомиться не предоставлялось.

– Лучше выпей с нами, – доброжелательно предложил второй офицер, чуть младше первого, с нашивками второго лейтенанта, такими же, как у Нори.

От неожиданности Абэ Нори остановился, растерянно глядя на пьяных офицеров.

– Разве можно пить при исполнении? Какой это пример для пехотинцев? – спросил он тут же его обожгла мысль, ведь только что он сам выпил саке с полковником.

– Можно! Я тебе разрешаю как старший по званию, – вальяжно заявил лейтенант и сунул ему в руки бутылку.

Абэ Нори, помедлив, глотнул, и его внутренности обжёг жидкий огонь с острым вкусом аниса. От необычных ощущений он закашлялся.

– Молодец, наш человек, – хлопнул его по спине лейтенант, – должны же мы отпраздновать безоговорочную победу, ради которой рисковали жизнями.

– Тебя же Абэ зовут? – спросил лейтенант.

– Второй лейтенант Абэ Нори, – сдавленным голосом ответил молодой офицер.

– Нам сейчас пехотинцы такую девку подарили, в жизни такой красавицы не видел, – похвастался лейтенант.

– Мне тоже понравилась! – согласно закивал второй лейтенант.

– Там ещё и тебе достанется, а потом выпьем, прогуляемся. Смотри, какая луна яркая. Даже о трупы не спотыкаешься.

Абэ кивнул в пустоту и, не прощаясь, продолжил свой путь.

– Куда ты? Пошли с нами! Не одним же рядовым гулять! – крикнул ему вдогонку второй парень с такими же погонами, как у него.

– Странный какой-то, – хмыкнул ему вслед лейтенант.

– Эй, бутылку отдай, – крикнул ему вслед второй лейтенант.

– Да ладно, пусть берёт, у нас ещё есть, – благодушно позволил лейтенант.

Абэ не стал оборачиваться и отвечать, он хлебнул ещё жидкого огня из бутылки, стараясь залить им огонь, горящий в душе. Китайская анисовая водка смешалась с японским саке и ударила в голову.

Марш стал походить на безобразное подобие танца. Здания пошатывались и то приближались к нему, то убегали в сторону. Ноги заплетались, удерживая тело, стремящееся завалиться куда-то в сторону.

Кричала девушка, двое пехотинцев тащили её за руки, ещё человек десять шли за ними, весело подбадривая. Девушка сопротивлялась как могла, пыталась вырваться. Ей это удалось, и она упала. Один из солдат пнул её начищенным сапогом, и она свернулась в позу зародыша, схватившись за живот.

Абэ Нори уронил бутылку, которая звякнула о камни мостовой. Звеня, покатилась, тонкой струйкой разливая своё огненное содержимое. Словно рисуя линию, отделяющую «тогда» от «сейчас».

– О, шо-и Абэ собственной персоной, – один из пехотинцев, возможно, даже подчинённых узнал его, – да ещё и отметил лучше нас. Присоединяйтесь к нам. На правах старшего по званию попробуете эту милашку.

Шагнув к валяющейся на мостовой девушке, рядовой схватил её за волосы и, резко дёрнув, приподнял и повернул лицом к Нори, не обращая внимания на её крики.

– Смотрите, симпатичная и молоденькая. Сколькие уже тобой попользовались? – рассмеялся он вопросом в лицо девушке, и она закрыла лицо двумя ладонями.

Остальные солдаты вторили ему дружным гоготом.

Несмотря на своё чудовищное опьянение, Абэ узнал её. Это та девушка, чей братишка подстрелил капрала и которому он, второй лейтенант Абэ, отсёк голову. От этого воспоминания Нори словно облили ушатом холодной воды.

Абэ Нори сделал несколько шагов заплетающимися ногами к рядовому и ударом кулака в лицо отбросил его от девушки, которая, упав на камни мостовой, билась в истеричных рыданиях. Остальные солдаты замолчали и растерянно переглядывались, не зная, как реагировать.

Поверженный рядовой вскочил и выхватил нож. Винтовок при себе они не имели. Их командир догадался разоружить своих солдат, возможно, стараясь этим помешать бесчинствам.

– Мы же к тебе с уважением отнеслись, – прошипел пехотинец, второй рукой трогая повреждённую челюсть. Презрительно сплюнул кровью, подступая к старшему по званию. – Мы офицерам уже свой долг отдали, теперь это наша добыча.

Толпа обступила Абэ Нори и лежащую на земле девушку и начала подступать, сжимая круг. Чувствуя, что утрачивает контроль над ситуацией, второй лейтенант Абэ обнажил родовой меч, висящий на поясе, и наступающий отпрянул. Один из солдат достал револьвер, но Абэ заметил это движение боковым зрением. Сблизившись с ним за несколько плавных, но резких шагов, поднёс отточенную сталь к его горлу.

– Плавно положи пистолет на землю, – скомандовал заплетающимся голосом офицер. Годы тренировок активизировали заложенные инстинкты, а вот язык не хотел поддаваться. Тем не менее пехотинец медленно принялся приседать, направив револьвер дулом к центру планеты, скосив глаза на поблёскивающий лунным светом клинок. Сталь, начинённая свинцом, клацнула о камни.

– Командование не узнает о том, что вы хотели поднять оружие на офицера, – добавил Абэ Нори, в этот раз слова получились более связные, – ступайте прочь, это моя добыча, и я не собираюсь ей делиться.

Толпа стала медленно расходиться, злобно поглядывая на того, кто нагло забрал их законный трофей.

Абэ Нори демонстративно взял в левую руку револьвер, чтобы избавить солдат от мысли выплеснуть свою злобу выстрелом в спину. Он одинаково хорошо стрелял с обеих рук. Хоть они и сдали винтовки, пистолеты могли быть у многих.

Когда солдаты ушли, юный офицер направился дальше к площади, где располагалась часть. Насколько он ориентировался, идти уже было не далеко. Сделав несколько шагов, он бросил взгляд на озирающуюся, по-прежнему лежащую на земле девушку.

– Спрячься где-нибудь, надолго. Может, и выживешь, – преодолев сухость во рту, произнёс он на китайском. – Я возвращаю тебе жизнь, которую забрал у твоего брата. Главное – не выходи никуда завтра, поскольку завтра погибнут многие.

Пьяный офицер пошёл, прочь не оглядываясь.

– Нет! – вскрикнула девушка и села на земле. – Не бросай меня.

Он шёл не останавливаясь. Девушка вскочила на ноги и побежала за ним.

– Солдаты рядом, едва ты уйдёшь – они вернутся, – лепетала она.

– Я сделал для тебя всё что мог, – ответил он, не останавливаясь и не глядя на неё.

– Ты ведь китаец? Не бросай меня, – умоляла девушка.

– Я чистокровный японец из древнего самурайского рода, – запальчиво заявил Нори. – Просто меня воспитывала нянька-китаянка и научила вашему диалекту.

Сверстники с детства дразнили его «китайцем», находя какие-то сходства, за что он всегда дрался с теми, кто посмел его так оскорбить.

– Уходи. Я тебя уже раз отпускал и ещё раз отпускаю.

– Видишь! Я тебе сразу говорила, не надо меня отпускать.

– Ты бы тогда сидела за забором из колючей проволоки.

– Пусть лучше там. Можешь посадить меня туда, только не бросай.

– Зачем вообще я за тебя вступился, – сквозь зубы процедил Абэ.

– Ты же не бросил бы сейчас свою няньку, хоть она и китаянка? Ведь ты добрый, и достоинство настоящего самурая закладывали в твоё воспитание! Иначе ты бы не вступился за меня! – остановившись, всхлипывала девушка ему вслед. – Самурай не может отказать женщине, молящей его о помощи!

Он резко остановился и, развернувшись, взглянул в глаза девушке. Та не ожидала такого хамства и скромно, как и полагается по восточному воспитанию, потупила взор.

Она уязвила его самолюбие. Воспитывая в нём мужественность и устраняя все слабости характера, воспитатели культивировали ещё и самолюбие, без которого самурай не мог стать самураем. Даже убивая себя, самурай защищал своё самолюбие, поскольку о достойно умершем никто не смел сказать дурного слова.

В голове всплыла фраза на проповеди в храме мёртвого бога, который хотел изменить мир. В тот храм Нори раз случайно забрёл из детского любопытства. Религия, принесённая с запада, показалась ему странной и глупой и тем более недостойной самурая. О чём проповедовали, Нори толком не помнил. О грехе, жертвенности, покаянии, но врезались в память слова: «на тысячу убиенных – один спасённый». Что вроде это может смягчить грехи даже самых страшных грешников.

– Следуй за мной, женщина, – хмуро буркнул он и продолжил свой путь.

Глава 6. Обретение мечей

Третье из 666 проклятий ада –

это то, что смерть брезгует поживиться тобой,

хотя всегда рядом.

Он почувствовал щелчок где-то рядом с правым глазом. Не услышал, а именно почувствовал, поскольку этот звук отозвался болью во всём теле. Он что, перепил саке? Или немецкого шнапса, которым угощали союзники? Но не боль и не чувство опасности заставило открыть засыпанные гранитной крошкой глаза, а любопытство. Глаза на ушах, похоже, были сломаны или оторваны, и воспоминание о них отзывалось болью потери. Звук казался похож на удар боккэн – деревянной копией меча о такой же деревянный меч его друга Иноэ Хару, но только звучал намного громче и ближе, заставляя раны пульсировать болью.

Мутное синее пятно оказалось кровоподтёком от воткнувшегося в белок глаза острого как игла камня. Внутреннее веко, моргнув ещё раз, вытолкнуло инородный предмет и закрылось, давая глазу питательную среду для восстановления. Второй глаз сфокусировался на искорёженной морде дракона с переломанной шеей и вывернутой набок челюстью. В потускневших от объятий смерти глазах не видно ненависти. В них светилась цель. Наверняка только эта цель и удерживала ненавистную душу в истерзанном теле. На брюхе зияла дыра, из груди торчали вывернутые наружу рёбра. Сломанные крылья грязным разорванным тряпьём валялись под его телом и вокруг неудачной посадочной полосы. Виднелось пульсирующее большое сердце. Малое сердце, наверное, оторвано вместе с выдернутыми из брюшины кишками. Одна задняя лапа оторвана, вторая тянулась к его голове, щёлкая когтями. Дракон намеревался воплотить цель, прикончить врага, размозжив его голову.

Зол смог слегка двинуть головой и увидел, что когти не дотягиваются до него на длину самого короткого из его пальцев. Сначала он пошевелил копчиком. Один из двух позвоночников точно цел. Потом карябнул камни когтями ног – импульсы и туда доходят. А вот правая рука оказалась опять сломана в новых местах. Почему-то в этом мире места переломов и ссадин становились более крепкими, чем раньше. Иммунитет адских созданий заботился о них и позволял мучиться от этого существования дольше.

Наконец чёрный демон решил оторвать от поверхности планеты ставшее таким невыносимо тяжёлым тело. Неспешно облокотившись на левую руку, Зол приподнялся. Неспешно, поскольку щелчок когтями не вызывал боли, а шарахаться в страхе от врага не позволяла гордая душа проклятого самурая.

Каменная поверхность не хотела его отпускать, и для того чтобы оторваться от поверхности, пришлось напрячь все оставшиеся силы и левой рукой и коленями оттолкнуть от себя подальше эту злосчастную планету.

Боль резанула под ребра и скрипнула в позвоночнике. Оказывается, дракон всего-навсего наткнулся на острый уступ скалы и наделся на него, как шашлык. Хорошо на Земле, сделал себе харакири и спокойно истекай кровью, корёжась от судорожной боли, здесь же то ли смесь газов в атмосфере, то ли свойства голубой крови заживляли раны практически моментально. Нет гарантий, что это растерзанное на части туловище не выживет и не будет таскаться за ним бледным призраком, мечтающим об отмщении.

Зол облокотился спиной об довольно ровный камень и нажал на клык, из которого выделился яд, обработав им, кисть лапы. Вставил на место рёбра и сомкнул края ран. Неужели он выжил? Опять!

Слабый рык вырвался из пробитой груди. Он сам не смог бы ответить, это рык торжества или боли.

Дракон продолжал тянуться в его сторону когтями, уже заметно приблизившись, в его глазах горели безумие и страх не реализовать свою ненависть в убийство, которое, похоже, являлось целью его рождения. Воплощение кровожадного капрала способно уже шевелиться, если его не убить, то может ещё и выжить. Как-то раз он в самом начале рассвета малого дня убил змеенога, так он называл существо, похожее на огромную змею, но с шестью парами лап, малое солнце прижгло его рану, и голова, оторванная от тела, ещё долго щерилась при его приближении, норовя укусить.

Тогда он съел мозг проигравшего в честной схватке противника, избавив бессмертную душу этой твари от мучений жизни в аду. Быть может, змееног уже возродился на другой планете, может пить пиво и чесать брюхо, выглядывающее из-под майки, ведя бесполезную жизнь лёжа на печи, и надеется, что попадёт в рай за своё непротивление насилию не из доброты, а из лени и трусости. Нет уж! Не делать никому зла – этого мало, чтобы не попасть в ад. Нужно научиться бескорыстной доброте к тем, кто этого достоин. Только тогда колесо сансары закинет на райскую планету, где одна жизнь длится сотни земных жизней и избавлена от страданий и старости, а тело умирает, только когда душа решит, что готова к новым свершениям, и опять спускается в серединный мир людей.

Именно поэтому люди, живущие на земле, считают, что идёт война добра и зла за место под солнцем, поскольку они сами – ангелы и демоны своего мира и сами выбирают, каким богам служить, пока ещё не поймут, что воплощение разумности вселенной едино и неделимо, а война идёт лишь в головах.

Нижняя конечность отросла уже до прежней длины, но ступня на ней ещё не сформировалась. Впрочем, передвигаться на двух конечностях он уже сможет.

Зол встал на четвереньки и поднялся, облокотившись о булыжник, возле которого сидел. Шкура щитоносца, обожжённая и порванная, уже не защищала от атмосферной агрессии, а лишь сковывала движение, и он её отбросил, показав дракону красоту своего тела, залитого высушенными пятнами синей крови.

– Наша кровь смешалась во время боя, теперь мы с тобой братья по крови, – обратился к полуразумному существу, наверняка не понимающему издаваемых им звуков, – поэтому, капрал, я убью тебя нежно, дабы избавить от мучений.

Так редко у него появлялся собеседник, вот в прошлый раз он поймал какую-то ящерицу и разговаривал с её шевелящимся хвостом, пока поедал плоть. Дракон засипел каким-то из отверстий на своём теле, непонятно, естественным или вновь приобретённым, и двинул нижней конечностью с щёлкающими когтями в сторону ковылявшего вокруг него вновь обретённого родственника.

Легко сказать – убью, а чем можно убить того, кто даже с вырванными внутренностями и оторванными конечностями не хочет умирать? Подойдя к голове с внимательно смотрящими на него глазами, выпученными от бессильной ярости, наклонился за булыжником, раза в два превосходящим в диаметре голову врага. С трудом подняв оружие одной лапой, Зол замахнулся так, что рана на груди опять открылась и закипела пенящейся голубой кровью. От удара такой с виду безупречный снаряд разлетелся на куски.

Дракон хрюкнул от злорадства. Хотя, возможно, от боли или злости, диапазон негативных чувств в аду огромен. Где взять оружие такое же прочное, как когти этой адской машины, крушащие даже камни? И взгляд упал на щёлкающую двумя когтями лапу. Третий коготь, почти оторванный, болтался на нескольких связках. Пожалуй, идеальное оружие найдено. Осталось придумать, как добраться до него так, чтобы не потерять собственные конечности.

Дракон уже набрался сил, или безысходность придала их ему. Неупокоенная душа капрала Кумагаи сделала стремительный выпад в сторону врага. План уже созрел. Зол, обхватив лапу врага, упал на неё и всем своим весом нажал на один из когтей, загнав коготь в расщелину. Оставшийся на свободе палец беспомощно защёлкал по поверхности камня. Дракон привстал, пытаясь укусить противника, но свёрнутая набок челюсть лишила его такой возможности.

Зол контратаковал противника, ткнув когтем в приблизившийся глаз. Когда туша рефлекторно откинулась назад, наклонился над когтем и попытался оторвать его. Бесполезно. Связки не поддавались. Тогда вспомнился алмаз, уютно причиняющий боль в кармане из сломанных рёбер. Орудуя алмазом, как молотом по наковальне, Зол смог перебить связки и торжественно поднять к небу коготь. Почти как короткий самурайский меч – сёто, только загнут в другую сторону. Зато самое острое и прочное оружие на этой планете. А может, его ещё можно наточить?

Одним взмахом Зол отрубил щёлкающий по камню палец. Можно будет сделать ручку, а не держаться за широкую и скользкую часть когтя. Последний оставшийся палец с коротким когтем отлетел следом. Лапа вырвалась из плена, но она стала уже не такой опасной. За несколько взмахов Зол отделил и её от тела врага.

Череп оказался удивительно прочный и, хотя коготь рассекал кожу на темечке, кость оставалась не повреждена. Тогда Зол рубанул по смотрящему на него с ненавистью глазу врага, вот тогда черепная коробка поддалась, обнажив нежно-голубой мозг.

Теперь можно и силы подкрепить. Усевшись на отрубленную, но ещё шевелящуюся нижнюю конечность дракона, Зол принялся с жадностью поедать единственный деликатес этой планеты.

Наевшись, он смог наконец осмотреться. Малое солнце, зеленоватым светом освещающее безоблачное серое небо, сожрало почти половину «Долины тени» и иссушила озеро. Оставшиеся в тени растения пожелтели, а те, что ближе к границе света и тени, дымились. Цветы уже не удавалось рассмотреть. Землеройки попрятались, и лишь камневиды продолжали жевать жёлто-красное сено. Холодное солнце, как он называл луну своего ада, тоже виднелось высоко над горизонтом. Оно намного превосходило в диаметре малое солнце.

Возвращаться в долину смысла не имело. Да и шёл он изначально к горе, у подножия которой теперь оказался. Осталось найти нору, дотащить туда обильную провизию, закрыть вход и пережидать подступающий большой день двух солнц, чудовищной красоты которых он никогда не сможет увидеть и остаться при этом в живых. День двух солнц уничтожал всё, что осталось не укрытым от безжалостных лучей, расплавляющих даже камни.

Зол вырезал из необычайно прочной ткани крыла, способной поднять над поверхностью планеты такую огромную махину как дракон, себе новую одежду. На земле её назвали бы, наверное, пончо. Вырезав посередине отверстие для головы, Зол надел его на себя, радостно скалясь, оттого что ночью, по окончанию большого дня, его конечности не окаменеют от сковывающего холода и остывшая кровь не слишком медленно будет циркулировать по венам, замедляя движения и позволяя такой же заторможенной добыче ускользать от него.

Воспоминание шестое

Шорох в шкафу

Тот, кто совершил ошибку только один раз,

будет более осмотрителен и принципиален, потому что он раскаивается,

тот, кто никогда не ошибался – опасен.

Хагакурэ. Сокрытое в листве Бусидо

Прозвучали сигналы пробуждения. От ритмичного рокочущего гула боевых барабанов Нори проснулся незамедлительно. Скорее он проснулся даже до сигналов. Хотя, возможно, он просто спал с открытыми глазами.

Соскочив с кровати и встав на ноги, первым делом застегнул воротник на все пуговицы. Спал он обутый в сапоги и в одежде, лишь гимнастёрка висела на вешалке возле двери. Даже смертельно уставший, он позаботился о том, чтобы форма в этот день помялась как можно меньше. Нельзя ронять честь мундира. На маленьком столе, стоящем возле окна и обложенном татами, лежала его офицерская фуражка.

Голова пульсировала непривычной болью. Изо рта шёл неприятный запах, и очень хотелось пить. Его странная причёска не изменилась с детства, бритые виски и выбритый пробор, идущий ото лба. Волосы двумя параллельными, идеально уложенными полосами шли по голове и сходились в хвостик, сплетённый на затылке. Подобные причёски носили самураи его рода испокон веков, чтобы голова не потела под шлемом. Сейчас это выглядело странно. Даже, наверное, дико, но под фуражкой её не видно и замечаний от командования он не получал.

Нори схватился за пряди волос, идущие двумя полосами вдоль головы, и постарался разорвать голову, раскалывающуюся от последствий вчерашних алкогольных возлияний. Боль от резких движений стала только резче.

Самурайский меч предков – катана, покоился в изголовье кровати под валиком для головы. Кобура с револьвером лежала рядом на кровати. Из дома юный самурай взял с собой лишь один из пары мечей дайсё. Короткий меч сёто, именно тот, который отец отдал ему на хранение в его двенадцатилетний юбилей. В условиях современного боя схватка велась на коротких дистанциях и малый, более манёвренный меч, оказывался эффективнее.

Чудовищно болела голова. Вчера он командовал расстрелом шестидесяти шести человек или это лишь адский сон? А потом беседа с полковником Ооно и путь домой, где он разогнал с мечом в руках толпу пехотинцев, спасая китаянку? Нет, конечно, на такую низость, как помощь местным, он не способен. Даже пьяный. Приснится же такое.

Вспомнилось, как отец говорил, что нельзя обнажать меч для поединка, в котором клинок не отведает крови. Иначе сработает проклятье меча и он будет управлять своим владельцем, ведя к пролитию рек крови. На это воспоминание Абэ Нори лишь цинично усмехнулся, пытаясь отвлечься от вызванных собственной глупостью и неумеренностью страданий от похмелья. Он считал себя атеистом и не верил в подобные мистические легенды.

Молодой офицер снял с вешалки гимнастёрку и, надев её, застегнул на все пуговицы, после чего подошёл к прикрытому занавеской окну. Наверняка если застегнуть все пуговицы, это приведёт его в норму и он снова станет образцовым офицером императорской армии, которым всегда и старался быть.

Часть разместилась на площади, название которой Нори сейчас не мог вспомнить, силясь приглушить пульсирующую в голове боль.

Виднелись натянутые большие палатки. Уже дымила полевая кухня. Дежурные солдаты суетились, чтобы накормить завтраком и наполнить силами на новые убийства императорскую пехоту. Какой бы важности ни происходили события, человеческие потребности оставались неизменными, потребность во сне и пище всегда будет напоминать человеку, что он не бог, даже если он себя таким возомнил.

Офицеры, как и второй лейтенант Абэ в их числе, разместились в домах, прилегающих к площади. Комната Нори располагалась на втором этаже богатого каменного дома.

Выпив воды из фляжки, Нори прислонил левую руку ко лбу, с силой нажал на бритые виски, стараясь унять болезненную пульсацию.

Что ему ещё там снилось? Что девушка увязалась за ним, а он, чувствуя ответственность за ту, чью жизнь спас, не находил доводов прогнать её прочь. Когда навстречу шла группа солдат, она подбежала к нему. Схватив его левую руку, вот эту, которой он сейчас сжимал лоб, прислонила к своей голове и попросила сжать волосы в кулак, что он от растерянности и сделал. Её спутанные волосы оказались очень прочными и шелковистыми. Он ещё никогда не трогал девушку за волосы. Если не считать якобы случайных прикосновений к волосам сестры Иноэ, которую он тайно любил, как ему тогда казалось.

Группа пехотинцев прошла, посмеиваясь и хваля добычу второго лейтенанта. Молодого, но решительно ведущего за волосы подобострастно согнувшуюся китаянку, похоже, потерявшую волю и смирившуюся со своей участью боевого трофея.

Каким-то образом он сумел провести китаянку в дом. Ближе к площади мародёров он не заметил, только караул. Похоже, солдаты стремились не беспокоить офицеров, игнорирующих ночной произвол, и рыскали по улицам, расположенным дальше от площади.

Пехотинцы, стоящие на сторожевых постах, лишь молча поклонились. Рассуждать о действиях офицера, отражающего в своих действиях волю императора, они не смели. А потом он зашёл в заранее выбранную комнату и уснул.

– Какая глупость приснится на пьяную голову, – невесело усмехнулся Нори, – если бы девушка пришла со мной, то она бы не осмелилась куда-либо уйти.

Осмотрев комнату, он не нашёл ничего подозрительного. В просторной спальне располагался настил из досок, заменявший двуспальную кровать. Большая тканая картина из шёлка с изображением чёрного дракона с золотой чешуёй, раскинувшего крылья в полёте и извергающего пламя, висела над кроватью. Тонкая работа, наверняка очень дорогая. Жёлтый глаз дракона с прямоугольным зрачком с вызовом смотрел на незваного хозяина.

Низкий столик, обложенный татами, большой шкаф, ковёр на полу. Вполне японская обстановка, за это он и выбрал комнату. Не спряталась же она под настилом из досок?

Подняв полог покрывала, Нори убедился, что под настилом никого нет, и отвлёкся на новый приступ головной боли, вызванный наклоном головы.

Раздался едва слышный всхлип и бормотание.

Нори встрепенулся от неожиданности. Сначала ему показалось, что шум раздался в его голове.

Скосив взгляд на шкаф и пытаясь разубедить себя, что звук шёл оттуда, Нори услышал шорох.

Осторожно подойдя к шкафу, он слегка приоткрыл дверцу и увидел свернувшуюся на груди тряпья, до этого висевшего на вешалках, девушку. Она металась во сне, шевеля губами в разговоре с кем-то, кто мог её слышать без слов.

Волна страха и стыда залила его с головы до ног, и Нори едва сдержался, чтобы не вскрикнуть, прикусив губу до крови и сжав ладони в кулаки.

Значит, это не сон! Как он мог пойти на такое постыдное действие и спасти врага?! Может, её придушить, чтобы никто не узнал о его позоре?

Он отпустил дверцу и, открывшись сильней, она скрипнула. Девушка открыла глаза, и мутный взгляд сфокусировался на стоящем над ней человеке, и в глазах мелькнул страх. Потом она узнала убийцу своего младшего брата уже было собралась закричать, губы разжались, но сильная ладонь молодого офицера зажала рот. Девушка замычала и попыталась вырваться, укусив ладонь. Нори усилил хватку, и она, окончательно проснувшись, обмякла, перестав сопротивляться.

Увидев в глазах девушки понимание, Нори поднёс палец свободной руки к губам, на что девушка с готовностью закивала.

Отпустив девушку, потомок самураев сжал ладонь, останавливая сочащуюся из раны, оставшейся от укуса девушки, кровь. Руку он убрал за спину, показать увечья и этим огласить свою уязвимость ниже достоинства потомка самураев.

– Я думал, ты мне приснилась, – вполголоса начал разговор японский офицер на нанкинском диалекте.

– К сожалению, не приснилась, – с вызовом заявила девушка, – и то, как ты убил моего братишку, тебе тоже не приснилось.

Абэ Нори встал и выпрямился в полный рост, увидев, как он напрягся, девушка сразу поменялась.

– Но вчера ты спас меня и проявил себя героем, – поспешно добавила она, – благодарю, что ты не оставил меня на растерзание толпы пьяных варваров.

Нори бросил испепеляющий взгляд на девушку:

– Не смей обзывать доблестных пехотинцев императорской армии Японии, – с вызовом процедил он сквозь зубы.

Девушка вылезла из шкафа и бросилась на пол, прижимаясь к его ногам, обхватив руками колени.

– Прости меня мой господин, мой спаситель. Только по твоей милости я жива, – залепетала китаянка.

Нори хотел отстраниться, но тогда пришлось бы грубо оттолкнуть девушку. Хорошо, что её глаза устремлены в пол, ведь он покраснел он смущения.

– Так-то лучше, – пытаясь придать голосу ноты презрительного высокомерия, считавшиеся призраком аристократичности, добавил, – а то я уже начал жалеть, что сам тебя не убил, недостойную.

Девушка ещё сильнее сжала его колени в своих объятьях.

– Я буду верной твоей рабой, только не лишай меня своей милости. Стану угадывать твои желания, чтобы доставить радость, – истерично бормотала девушка, – ты меня уже раз прогонял прочь, не делай этого больше. Лучше убей сам, если захочешь.

Волна гордости за своё величие обожгла сознание Нори. Он имеет право распоряжаться жизнями и смертями людей. Вот, значит, для чего он с детства воспитывал в себе дух воина. Воля над судьбами людей делает человека подобным богу.

Коктейль из невиданных ранее эмоций наполнил сознание дурманящим чувством величия. Даже головная боль отступила, а сердце бешено заколотилось. Похоже, в него вселился Хатиман, бог войны и хранитель воинов. Сейчас он не сомневался, что сам стал оружием и может уничтожить толпу врагов голыми руками! Да что там голыми руками! Одним своим взглядом он сможет обратить армию неприятелей в бегство! Может быть, боги всё же существуют? И теперь он один из них…

Абэ Нори старался не дышать, поскольку боялся, что от небывалых ощущений разорвётся его грудная клетка и дух войны, только что наполнивший всю его сущность, вырвется наружу взрывом, уничтожающим всё на своём пути, и от несчастного истерзанного города не останется даже руин.

Его рука опустилась на её голову и ощутила упругую нежность волос девушки. Волос, к которым он уже прикасался, ведя её домой. Волна возбуждения спустилась от головы вниз, наполнив тело возбуждением и желанием. В обычной жизни он, наверное, даже заговорить с такой красавицей постеснялся бы, а теперь она стоит перед ним на коленях и умоляет о благосклонности и покровительстве.

– Как тебя зовут? – спросил Нори, стараясь взять себя в руки.

– Меня зовут Лю Инь, мой господин, – ответила девушка.

– Твоё имя означает «женское начало»?

– Да, мой господин. Родители считали, что такое имя даст мне любовь и сделает счастливой матерью.

– А где твои родители?

– Их вчера под окнами нашего дома убили штыками доблестные пехотинцы императорской армии Японии, – следуя его приказу не оскорблять японских солдат, ответила девушка. – Пехотинцы начали насиловать маму прямо на улицы, а отец выбежал на них с веником и его убили первым.

– Почему с веником? – растерянно спросил Нори. Возбуждение отступило, и чувство восторга от вновь обретённых сверхвозможностей схлынуло, оставив осадок липкой неприязни от образов, рисуемых словами девушки. – В доме же имелась винтовка, из которой потом стрелял твой брат.

– Иметь оружие и воспользоваться им для убийства – это разные вещи. Мой отец был художник, а не воин. Он не собирался никого убивать, просто схватил первое попавшееся под руку, – пояснила девушка, всё так же держащая его колени, но поднявшая глаза, чтобы посмотреть ему в лицо, – он знал, что его убьют, но не мог бы жить с тем, что не помог маме. Он её очень любил. Нам же приказал прятаться. Потому что нас любил тоже.

– Он сделал выбор, достойный мужчины и единственно возможный. Как, впрочем, и твой братишка, – сухо бросил Нори и приказал, – отпусти мои колени и сядь на кровать.

Девушка поспешно, не раздумывая, выполнила сказанное. Потупив взгляд, стала расстёгивать пуговицы.

– Ты зачем это? – откашлявшись, спросил Нори.

– Я подумала, что мой господин хочет воспользоваться своим правом победителя, – пояснила девушка.

– Я хочу, – он спрятал смущение за напускным раздражением, – я хочу пойти и служить своей стране, поскольку война продолжается.

Нори направился к двери, но перед тем, как её открыть бросил, не оборачиваясь:

– Жди меня здесь, лучше залезь обратно в шкаф, я постараюсь раздобыть тебе еду и спрятать, если представиться возможность.

– Мой господин!

– Что?

– Как вас зовут?

– Можешь называть меня второй лейтенант Абэ, – величественно бросил Нори и нажал ручку двери.

Боковым зрением Нори заметил, как девушка встала и поклонилась ему вслед.

– Я тоже мог стать художником, – горько усмехнулся он себе в усики.

Глава 7. Пещера западни

Адское правило потребностей –

не отягощай себя вещами,

которые не сможешь использовать сразу.

Обвязав новое одеяние собственным хвостом, Зол заткнул за новоявленный пояс короткий коготь, второй коготь взял в левую лапу. Два меча будет лучше, чем один, когда заживёт вторая лапа.

Теперь у него имелась полноценная пара катан: короткий меч – сёто и длинный меч – дайто, называемые вместе дайсё. Если бы ещё их наточить и выгнуть в другую сторону, а то придётся орудовать как серпами.

Третий коготь без рукоятки из пальца он спрятал под валун, старательно обложив камнями: вдруг когда-нибудь пригодится. Второе правило ада говорило, что, если хочешь выжить, не отягощай себя вещами, которые не сможешь использовать. Конечно, добычи это не касалось. Добычу он бережно накрыл её же крыльями и прислонил к валуну, чтобы, когда малое солнце выйдет из-за скалы, мясо не сразу изжарилось. Он найдёт какой-нибудь грот в этом камне, тянущемся к небу, и отнесёт туда добычу. Прихрамывая, Зол направился к тенистой стороне горы. Наступать на культю с не отросшей ступней по кремнёвой крошке оказалось невероятно больно.

Гора по мере продвижения становилась все более отвесной, трещины укрупнялись и расширялись. По виду камни у этого склона казались плотнее и крепче, чем у той стороны горы, куда его донёс дракон. И они имели другой оттенок. К фиолетовым отливам здесь примешивались крупные зелёные вкрапления. Среди мелких коричневых камней виднелось очень много серого и оранжевого цвета.

Вскоре показался грот с просторным входом, в который Зол смог зайти, лишь слегка нагнувшись. Пещера шла вглубь скалы и расширялась только в дальнем конце. Тоннель оказался завален мелкими булыжниками, перемешанными с гранитной крошкой серо-зеленого цвета, едва различимого в сумраке пещеры. Можно было подумать, что здесь некогда текла река. Неужели когда-то и в аду текли реки?

Прежде всего Зол убедился, что пещера не занята каким-нибудь драконом. Коротать ночь в компании злобной голодной твари ему совсем не хотелось, даже вооружённому когтистыми мечами. Мелкой живности, которая могла оказаться опасной при большом количестве, тоже не заметно. Похоже, он нашёл совершенное убежище. Осталось принести сюда пищу и можно думать, чем забаррикадировать вход так, чтобы жаркая атмосфера большого дня не выжгла его внутренности.

Тело дракона тащить оказалось очень тяжело из-за полученных ран и кровоточащей культи. Зол напоминал себе муравья, ведь ему приходилось тащить вес в несколько раз больше собственного, сопротивляясь силе тяготения планеты намного большей, чем на Земле. Трещали даже связки на конечностях, что и говорить о натруженных мышцах и треснувших в битве костях.

Когда Зол совсем обессилел, он улёгся на трофей и принялся думать. Особым интеллектом мозги ящерицы, в теле которой пребывала его душа, не отличались. Лишь сейчас у него появилась мысль разделить добычу на несколько частей и затем тащить её в новое жилище. На рубку мяса и перетаскивание кусков трупа врага ушли оставшиеся силы и очень много времени. После всего Зол решил отоспаться, ведь до окончания малого дня и присоединения к малому светилу его большого брата имелось ещё достаточно времени.

Когда Зол проснулся, на культе до половины отросла ступня. Теперь ходить будет намного легче, ведь у него появилась пятка. Выйдя из пещеры с видом хозяина жизни, он осмотрелся и потянулся. Долина, которая поразила его своим великолепием, теперь оказалась полностью залита светом и черна. Лишь в некоторых местах торчали пеньки, так недавно бывшие растениями. Зато между камнями у подножия горы топорщились жёлто-бурые пучки травы.

Зол решил их набрать и устроить себе мягкое ложе, а не как раньше, ютиться на шкуре щитоносца. Пока будет собирать траву, может, к тому же присмотрит подходящий камень для закупорки входа. Только его сознание терзали смутные сомнения, сможет ли он его дотащить? Ведь булыжник для закупорки входа требовался почти с его рост. Ну хотя бы докатить, пожалуй, сможет. Выбирать особо не приходилось: или реализовать план, либо сдохнуть и родиться в ещё более чудовищных глубинах Ада.

Трава хоть и выглядела довольно жалко, очень прочно цеплялась разветвлёнными корнями за щели в скале. Сил вырвать её не хватало даже у победителя дракона. Но ведь теперь у него есть мечи. Как быстро привыкаешь к хорошему. Зол превратил оружие убийства в орудия труда.

Обойдя долину, возродившийся призрак проклятого самурая осознал, что цельного камня для его двери не нашлось. Придётся закладывать вход крупными камнями, чередуя их с мелкими. Так же, как засыпан дальний край пещеры, откуда можно будет набрать камней.

Все дела он завершил: можно замуровываться и спокойно дожидаться начала двойного дня, а затем и благополучного его завершения. Ну а потом!..

Сладостно зажмурившись, он представил своё пробуждение с видом на прекрасную долину тени. Там будет сколько угодно еды, и он наверняка придумает, как укрыться от атак драконов. Можно будет бесконечно долго лежать и мечтать о том, что ты убьёшь и съешь. Обитатель адской планеты сладостно зажмурился от предвкушения удовольствия предстоящих побед.

Интересно, почему в своей прошлой жизни, будучи военным, он не получал удовольствия от убийств? Хотя он выбрал эту профессию. Может, потому, что он не ел тех, кого убивал? А зачем тогда убивал? Да и убивал столько, что и не съесть. Глупец какой-то.

В аду проще и понятнее. Сразу ясно, кто твои враги, кто друзья. Потому что друзей нет, а враги все и всё. Интересно, а если он встретится взглядом с одной из тварей, пытающихся его сожрать, и узнает в нем друга? Он что, должен их не убивать и сдаться? Зачем только непонятно? Ведь эти полоумные чудовища, населяющие ад, даже и не поймут, кого съели.

Раз они не помнят, значит, это не они? Хотя какая разница, его друзья не могли докатиться до таких глубин ада, как он. Вспомнился даже случай, когда он чуть не убил друга детства Иноэ. Тогда он очень привык убивать и его разум помутился.

Зол устал от этих размышлений. Так много думать и вспоминать он мог лишь в период спячки. Тогда эти размышления быстро утомляли и он мирно засыпал. Пока же ещё есть дела.

Зол собрал груду крупных камней и принялся заставлять вход с видом опытного однорукого каменщика. Правая рука уже срослась, но почти не двигалась.

Тщательно заложив верхний слой кладки, демон с чёрной кожей и переливающейся чешуёй довольный уселся на специально приготовленный камень возле большого валуна, назначенного столом. Глаза только начинали привыкать к темноте, в которой он к тому же ориентировался при помощи эхолокации.

Труп дракона Зол сложил в яме, находящейся в дальнем углу пещеры, в его представлении это должно быть самое прохладное место. Пещера оказалась в среднем тринадцать шагов в ширину и 666 в длину. Может, не зря обитатели голубой планеты боятся этих цифр, когда не стесняются себе в этом признаться?

Сначала подумалось, что у него галлюцинации. Несколько раз моргнув своим единственным видящим глазом, убедился, что мелкие крапинки, светящиеся рассеянным голубым светом, – это реальность. Внезапная догадка кольнула сознание. Поспешно достав из кармана чешуи алмаз, демон убедился, что догадка верна. Алмаз светился ярким красным цветом. Должно быть, какие-то процессы в толщах камня вызывали свечение.

Свод и стены пещеры светились мелкими огоньками звёзд от скрытых в них бриллиантов. Не алмазов, а именно бриллиантов, поскольку кристаллы на адской планете имели зачастую идеальную форму. Пожалуй, лишь бриллианты совершенны в Аду.

Зол лёг на постель из травы, старательно обложенную камнями, и задумчиво уставился в верхний свод пещеры. Сами алмазные вкрапления оказались несравненно мельче его камня, но, если поискать, наверняка можно найти крупные экземпляры. Только зачем? У него имеется отличный алмаз, служивший молотком, не раз выручавший. Если бы на этой планете жило хоть ещё одно разумное существо, стоило попробовать найти молоток для него и поменяться на еду. Ну, если, конечно, он окажется слабее его, тогда проще убить и забрать еду, а потом съесть самого. «А если окажется сильнее, то молоток может не помочь и съедят меня?» Зол зажмурился, устав от мыслей.

Хорошо, что пока его одиночество никто не побеспокоил. Интересно, почему у драконов начал появляться разум и их потомки стали им, не умеющей летать, мелкой по сравнению с предками рептилией? Может, потому что они стали думать? Тогда процесс мышления негативно сказывается на организме и лучше заняться тем, чего опять хочется. Спать. Огоньки на сводах пещеры выстраивались в созвездия, как там, наверху. В начале ночи, когда удавалось быстро поймать добычу и конечности ещё не коченели от холода, он тоже смотрел на звезды.

Демоническая сущность на адской планете проклятых душ мирно уснула, удобно свернувшись на колючей подстилке из жёлто-бурой травы предгорья.

Воспоминание седьмое

Доброе утро

Зависть, гнев и глупость – пороки, которые легко заметить,

если в мире случается что-то плохое, присмотрись, и ты увидишь,

что там не обошлось без этих трёх пороков.

Хагакурэ. Сокрытое в листве Бусидо

Спустившись на первый этаж здания, в котором он выбрал комнату для своего временного убежища в оккупированном городе, второй лейтенант Абэ Нори столкнулся с сержантом Тибо.