Мир без изъянов

Утро творца

Нежная музыка проникла в его мозг. Хайм открыл глаза и зажмурился от ярких солнечных лучей, которые решили остановиться и прогуляться именно по его подушке в данный момент. Его это ничуть не расстроило, он просто закрыл свои прекрасные светло-голубые глаза и вновь распахнул их с желанием жить.

– Доброе утро, Хайм! Надеюсь, ты хорошо отдохнул. Твой напиток из цикория уже подогревается в энергокапсуле, – произнес спокойный голос пожилого мужчины с нотками усталости.

– Ох, Эгберт, ты как всегда уныл по утрам, – сказал Хайм усмехнувшись, спрыгнул с кровати и с грациозностью гепарда побрел на кухню. К нему подлетел небольшой серебристый овал с неоновой подсветкой и заговорил голосом Эгберта:

– Тебе составить компанию?

– Нет, на данный момент мне нужно уединиться, если понимаешь, о чем я, – ответил Хайм.

Эгберт вздохнул и тихо произнес:

– Зря ты меня с собой не берешь. На более близком расстоянии мне легче проводить анализ твоего физического и ментального здоровья.

– Боже упаси, если ты будешь со мной в такие моменты, – рассмеялся Хайм и быстро скрылся за дверью ванной. На всякий случай он проверил хорошо ли закрыта дверь, но знал, что Эгберт никогда не нарушает его покой, он так запрограммирован. «Никто не хочет преждевременной утилизации», – неприятная мысль пронеслась у него в голове и отдалась болезненным уколом в области груди.

– С тобой все хорошо, Хайм? – насторожился Эгберт.

– Да, все отлично. Ты же знаешь, надо позавтракать, а то я мыслю деструктивно на голодный желудок, – ответил поспешно Хайм, изображая беззаботность в голосе.

– Отлично. Видимо, сегодня нужно добавить больше белка и углеводов в первый прием пищи, – отозвался Эгберт и удалился на кухню.

Хайм подошел к окну во всю стену, чтобы отогнать «тёмные» мысли: так его деструктивные раздумья называл доктор Блэк. Перед глазами раскинулся великолепный городской пейзаж. Это был мир, где сама идея несовершенства казалась сказкой из далёкого, почти забытого прошлого. Города не поднимались из хаоса, а словно рождались из музыки гармонии и света. Гладкие линии архитектуры сочетались с природой так естественно, что порой казалось, будто деревья и здания выросли вместе. Башни из стекла и биокерамики отражали небо так, что их контуры исчезали, растворяясь в облаках. Каждое здание было уникальным, будто соткано из вдохновения гениального художника.

Улицы Медиополиса были укутаны зеленью, мостовые переливались мягким светом, напоминая водную гладь. Никаких автомобилей, выбрасывающих вредные газы, здесь не существовало. Весь транспорт был невидимым: тихие подземные поезда доставляли людей к месту назначения за секунды, а индивидуальные гравиформы плавно парили над землей, бесшумно скользя к цели.

Хайм прищурился и начал разглядывать целенаправленно идущих, но при этом расслабленных людей. Горожане выглядели так, будто их портреты могли украшать древние: каждая черта лица была выразительна, каждая деталь одежды подчеркивала индивидуальность. Искусственные материалы давно уступили место органическим тканям, выращенным в лабораториях, но напоминающим природу в её высшей форме. Люди улыбались друг другу, и эти улыбки не были масками. В этом мире не существовало зависти, злости или недоверия. Научные и культурные достижения каждого воспринимались как общая победа. Никто не стремился обладать большим, чем ему было нужно, ведь каждая потребность удовлетворялась мгновенно и без усилий.

Каждое утро в Медиополисе начиналось с легкого звука мелодии, поднимающего жителей с постели. Этот звук подбирался индивидуально для каждого человека, соответственно его биоритмам. На завтрак подносили свежие блюда, созданные не шеф-поварами, а кибердворецкими, которые воспроизводили вкус, запах и текстуру еды с научной точностью. Они же следили за состоянием здоровья своих ментатов и своевременно отправляли сводку с показателями в Центральную медицинскую лабораторию (ЦМЛ).

В ЦМЛ работали лучшие из лучших. Только им удавалось продлить свою работоспособность и не достичь деградации в 30 лет. Они постоянно работали над этой проблемой, но пока ее не удалось решить для всего общества. Хайму было 29,5 лет. Именно когда он перешагнул порог 29 лет, у него появились эти сбои – «темные» мысли.

– Хайм… Хайм, если ты не откроешь дверь, я ее взломаю и вызову наряд усмиряющих, – напряженным голосом произнес Эгберт.

Хайм открыл дверь ванной комнаты и осудительно взглянул на кибердворецкого. Тот перестал мигать красным и приобрел холодное бледно-голубое мерцание.

– Успокоился? – спросил Хайм. – Почему ты никак не привыкнешь, что люди не машины и им нужно всегда разное время, чтобы привести себя в порядок? – добавил он небрежным тоном, идя в кухню.

Эгберт не был покладистым дворецким. Хайм специально его запрограммировал так, чтобы тот был всем недоволен, подвергал суждения ментата сомнению и принимал решения самостоятельно. Шаг был рискованный, но он еще ни разу не пожалел об этом.

Эгберт тихонько летел за ним и сообщал результаты его исследований на тему «Сколько индивидуум современного общества должен расходовать времени на реализацию низших потребностей». Хайм, поддакивая, добрел до кухни и увидел изысканно накрытый стол с прекрасным полупрозрачным столовым сервизом и идеально поблескивающими столовыми приборами. Он был педантом во многих вещах, поэтому сервировка стола и подача пищи могли задать эмоциональный настрой ему на целый день. Эгберт еще никогда его не подводил, хотя первое время пришлось его серьезно обучать эстетике подачи еды.

Хайм всегда останавливался перед столом и оценивал идеальность «продуктово-сервировочной» инсталляции. Сегодняшнее утро не было исключением. Убедившись, что все идеально, он проследовал к столу. Эгберт взволнованно выдохнул.

– Всё как всегда на высоте. Возможно, сегодня слегка чересчур белковых продуктов, но эта подача роллов из балыка и сыра весьма радует глаз, – сказал Хайм и пригубил фарфоровую чайную кружку с вычурными, почти эльфийскими узорами на ней.

Итак, новый день…

Время творить

Хайм шагнул в свою рабочую мастерскую, двери беззвучно закрылись за его спиной. Просторное помещение, наполненное мягким светом, было оборудовано так, чтобы каждая деталь вдохновляла и усиливала творческий процесс. Гладкие поверхности, выполненные из полупрозрачного материала, изменяющего цвет в зависимости от настроения владельца, подсвечивались неоновой аурой. Над рабочим столом парили миниатюрные голограммы его последних проектов: звуковые волны, переливающиеся цветами, и абстрактные эскизы, словно ожившие картины.

Если бы человек прошлого посмотрел бы на его рабочее место, то его взгляду предстал бы шедевр технологической мысли. Центральный стол был оснащён сенсорами, реагирующими на малейшие движения рук, лазерными перьями для точной работы с деталями картин и звуковыми модулями для создания полифонических композиций. Всё это требовало времени на разогрев и калибровку. Хайм активировал систему одним касанием, и мягкий гул прошёл по мастерской. Механизмы ожили: рабочий стол начинал менять форму, голографические экраны медленно всплывали над его поверхностью, а звуковые блоки загружали базовые шаблоны настроек.

– Запуск будет завершён через 3 минуты 40 секунд, – сообщил автоматический помощник, чей голос был менее навязчив, чем у Эгберта.

Хайм решил использовать это время для звонка в ЦМЛ. С доктором Блэком он общался всю свою жизнь. Казалось бы, уже должна была выработаться привычка, но почему-то эти утренние беседы с доктором вызывали у него двоякие ощущения.

– Доброе утро, Хайм, – ответил глубокий, спокойный голос. – Я как раз анализирую данные, которые мне переслал Эгберт.

– Отлично. Надеюсь, ничего серьёзного? – пытаясь сохранять спокойствие, спросил Хайм.

На секунду воцарилась тишина.

– Хайм, я хотел бы поговорить с тобой откровенно. Твои показатели вызывают у меня некоторое беспокойство, особенно касаемо ментального состояния.

Хайм усмехнулся, хотя улыбка была натянутой:

– Ну, я же композитор и художник, доктор. Разве быть немного странным не идёт в комплекте?

– Странность – не проблема, Хайм. – наконец-то оторвавшись от записей и впившись глазами в образ Хайма, задумчиво и устало произнёс доктор Блэк. – Но твои эмоциональные всплески и «тёмные» мысли, о которых ты упоминал, это уже не часть творческого процесса. Твои нейрохимические показатели указывают на возможный дисбаланс.

– Думаете, мне стоит увеличить дозу «Капли Творца»? – спросил Хайм, пытаясь скрыть тревогу за лёгкой шуткой.

Доктор Блэк помедлил, словно собираясь с мыслями. Он откинулся на спинку стула, закрыл глаза и, приложив длинные тонкие пальцы к вискам, сделал пару вращательных движений с лёгким надавливанием. Не отрываясь от этого занятия, он задумчиво и чётко произнёс:

– Наоборот. Я рекомендую тебе временно прекратить ежедневное использование «Капель».

Хайм удивлённо поднял брови:

– Но без неё я не смогу работать, Джеймс. Вы же знаете, как она усиливает творческое вдохновение!

– Я понимаю, Хайм, но твой организм начинает проявлять признаки зависимости. «Капля Творца» – это мощный инструмент, но его побочные эффекты могут быть разрушительными. Если мы не скорректируем твой режим сейчас, это может повлиять на твою способность работать в будущем.

Хайм почувствовал, что внутри него начинает бурлить огненный водоворот. Сделав усилие над собой, он вновь обратил внимание на голограмму очередной мелодии, которая зависла над рабочим столом. Разглядывание нот очистило разум, и Хайм спросил задумчивым голосом:

– И что вы предлагаете?

– Лечение, – твёрдо сказал доктор Блэк. – Нам нужно вернуть твой организм и разум в баланс. Это потребует времени и определённых усилий, но это важно, если ты хочешь продолжать и дальше созидать, а не разрушать всё вокруг и себя в первую очередь.

Хайм нахмурился. Мысли о том, что у него и так немного времени осталось и упускать его ради лечения и без того обреченного тела не стоит, разъедали его профессиональное спокойствие, приобретённое за долгие годы.

– Вы понимаете, что без «Капель» я могу потерять дни, а то и недели работы?

– Да, но я также понимаю, что если ты продолжишь, то можешь потерять гораздо больше.

– Доктор, мне почти 30, мне уже нечего терять! – неожиданно для себя самого рявкнул Хайм.

Тишина повисла между ними. Хайм закрыл глаза, пытаясь унять волну раздражения и тревоги, которая накатила.

– Я подумаю, – наконец сказал он.

– Хорошо. Но не откладывай слишком долго, Хайм.

Доктор Блэк завершил разговор, оставив Хайма наедине с его мыслями и постепенно оживающей мастерской.

– Подумаю… – пробормотал он себе под нос, снова взглянув на рабочий стол, где всплыли настроенные инструменты. – Пожалуй, сегодня я начну с рисования, – решил Хайм и принялся надиктовывать ИИ-помощнику по живописи описание образов, которые породило его воображение в процессе неприятного разговора.

На экранах вокруг него стали всплывать скетчи его эмоциональных переживаний. Хайм обрадовался тому, что они получились не монохромными.

– Отлично, сейчас соберём палитру для будущего шедевра, – радостно провозгласил Хайм на всю лабораторию. – Вы со мной или нет? – вопрос был адресован ИИ-помощникам.

Ему доставляло особое удовольствие ставить их в тупик такими вопросами. Роботы замерли и начали сверкать всеми лампочками, пытаясь обработать запрос творца. Хайм самодовольно улыбнулся, откинулся на спинку стула, заложив руки за голову. Пошатывая ногой в такт его последнего музыкального творения и мысленно рисуя новый морской пейзаж, он осознал, как всё-таки он любит творчество. Ведь для него творить – это и значит жить. Как можно отказаться от этого?

Роботы сдались и в один голос произнесли:

– Запрос не распознан, повторите свой промт ещё раз или перефразируйте, пожалуйста.

– Сдались-таки бестии, – задорно произнёс Хайм и потянулся к лазерному перу.

Мыслекуб

Хайм вышел из своей мастерской, вдохнув чистый воздух Медиополиса. Каждый вдох казался наполненным жизнью, но внутри него не было ощущения покоя. Тело чувствовало лёгкость, а мысли, наоборот, тяжелели с каждой минутой.

Он сразу представил недовольное брюзжание Эгберта и решил повременить с возвращением домой. На пульте гравиформы он нажал кнопку «Следовать», и серебристый диск покорно полетел за ним чуть выше его головы. Подземные поезда он не любил: его пугала не только темнота, но и возможный контакт с другими жителями города. Хайм не был человеком открытым. Оправдываясь перед самим собой, он утверждал, что, будучи эмпатичным творцом, может нечаянно позаимствовать чужие переживания, что неизбежно скажется на его стиле в работе. А так как он зрелый профессионал, это недопустимо. Зрелый… «Интересно, как чувствовали себя люди сто лет назад в 29 лет?» – странная мысль пролетела у него в голове.

Он неспешно брёл в ближайший парк, как обычно на автомате. Это место всегда было для него убежищем, куда можно было сбежать от бесконечного шума города и своей собственной головы.

Не заметив, как тротуар плавно сменился на парковую аллею, Хайм оказался в зелёной зоне. Это была одна из особенностей Медиополиса: ландшафтный дизайн города отличался плавными переходами от гладких мостовых к уютным зелёным пространствам. Каждое растение в парке являлось результатом симбиоза природы и технологий.

Хайм остановил взгляд на кроне гигантского дуба, который простирался на десятки метров, скрывая в своей тени целую аллею. Листья переливались мягкими золотисто-зелёными оттенками, а само дерево издавало звуки, напоминающие космическую мелодию. Люди, проходя мимо, останавливались и касались его коры – растение откликалось на прикосновения лёгкими вибрациями, словно говоря: «Я тебя слышу. Услышь и ты меня».

Хайм провёл рукой по стволу, и дерево отозвалось на его прикосновение. Ощущая вибрацию и мелодию, он глубоко вдохнул носом и выдохнул ртом. Мысли начали выстраиваться в логическую цепочку.

«Сегодня я не получил дозу “Капли”», – думал он, продолжая идти по аллее. – «И что? Я ведь чувствую себя нормально. Даже больше: я создал заготовку пейзажа, соответствующую метрикам высокого качества. Так почему доктор считает, что я болен? Почему эти мысли не дают мне покоя?».

Его шаги замедлились. Перед ним расстилалась поляна, где земля словно была усыпана драгоценными камнями. Свет, проходя через миниатюрные прозрачные цветы, преломлялся, создавая радугу. По краю поляны тянулся искусственный водоём, в котором плавали рыбы с полупрозрачными плавниками. Казалось, каждая деталь этого мира говорила: «Здесь можно найти покой».

Но это было не про него.

«“Тёмные” мысли…» – размышлял Хайм, глядя на прозрачную воду. – «Они начали появляться, когда мне исполнилось двенадцать. До этого всё было иначе. Жизнь была наполнена светом, энергией, вдохновением. Теперь же я часто думаю о том, что доставляет дискомфорт. Что со мной не так?»

Он наклонился к воде, наблюдая за своим отражением. Оно казалось странно чужим: лицо, которое он знал, но в то же время не узнавал.

«Почему я чувствую себя… другим?» – продолжал он мысленно. – «Разве я не такой же, как все? Да, у меня бывают эти мысли, но разве это значит, что я болен? Может, я просто вижу то, чего не видят другие? Это же логично: у меня ведь сильно развито воображение и абстрактное мышление».

Его взгляд остановился на рыбе, плывущей прямо под его отражением. Она замерла, словно изучая его, а затем медленно уплыла, оставляя на воде рябь.

«Скорее всего, проблема не во мне», – мелькнула мысль. – «Что, если “тёмные” мысли – это не дефект, а часть моего дара? Почему они хотят меня лечить? Что они пытаются исправить?». Его руки сжались в кулаки, а дыхание стало прерывистым.

– Почему я не могу быть просто собой? – прошептал он, едва осознавая, что говорит вслух.

Хайм заметил, как другие гуляющие обратили на него внимание, и поспешил ретироваться. Он отошёл от воды, чувствуя, как тревога снова поднимается в груди. Аллея вывела его к необычному саду. Здесь росли деревья, существование которых было возможно только в мечтах. Этих пород давно не существовало на Земле, поэтому дизайнеры дали волю воображению. Стволы удивительных растений светились, словно по ним текла жидкость, похожая на жидкое серебро. Листья издавали мягкий перезвон при малейшем дуновении ветра, а вокруг витал лёгкий аромат, напоминающий запах дождя и свежей земли.

Хайм решил устроиться под высоким хвойным деревом: уж слишком приятно оно звучало. Он сел, оперевшись спиной и головой на ствол растения. Хвойный запах охладил его разум, а ненавязчивая вибрация способствовала расслаблению. Он закрыл глаза, и поток мыслей стал более спокойным и размеренным. В этом состоянии Хайм мог анализировать ситуацию, а не третировать свою нервную систему.

«Интересно, понимает ли доктор Джеймс?» – думал он. – «Если он заберёт у меня “Каплю”, он лишит меня части моего творческого потенциала. Да, я создал сегодня что-то удивительное, но что будет завтра? А через неделю? Что, если я потеряю эту способность раньше, чем предполагал?».

Он мысленно представил куб в пространстве и начал записывать все свои мысли на каждой из сторон этого 3D-объекта. Эта визуализация процесса анализа ситуации всегда помогала Хайму принимать решения и разрабатывать несколько вариантов плана действий в короткие сроки.

«Что, если “тёмные” мысли – это цена за мою гениальность?» – продолжал он поддерживать мысленный поток. – «Может, я должен принять их, а не пытаться избавиться от них? Но тогда почему доктор говорит, что это разрушает меня?».

Хайм снял обувь и вытянул ноги перед собой. Он выровнялся и почти сросся позвоночником с деревом.

«Итак, разрушение… Что есть разрушение? Это плохо или хорошо? Доктор сказал, что я могу разрушить себя. Как это повлияет на меня? Возможно ли, что через разрушение я обрету что-то большее?».

Глубокий вдох. Длинный выдох.

«Слишком много вопросов…».

Воображаемый куб уже был полностью исписан, но решение так и не приходило.

Солнечный луч проник сквозь крону и упал на его лицо. Он открыл глаза, глядя на свет. В этот же момент он почувствовал вибрацию вызова в видеофоне. Подняв руку, он активировал видеозвонок.

– Хайм, ты уже три часа идёшь с работы. Что случилось? – недовольный голос Эгберта вывел его из раздумий.

– Эгберт, не накручивай себя. Я всего лишь зашёл прочистить мозги в парке. Ты же не хочешь, чтобы я вернулся в плохом настроении? – с озорством ответил Хайм.

– Но ты бы мог хотя бы предупредить! – возмутился дворецкий. – Я оладушки напёк с черничным вареньем, жидкий шоколад мучился, готовил, книгу для чтения подобрал, а ты, оказывается, ёлками решил подышать. Ты абсолютно не считаешься со мной. Я для тебя всего лишь жестянка…

– Всё, я понял. Буду через 7 минут 48 секунд, – сказал Хайм, взглянув на табло гравиформы, и оборвал звонок.

Он устало откинул голову назад, прикрывая глаза. Через секунду он встрепенулся всем телом и принял позу для полета.

– Творить – значит жить, – задумчиво прошептал он и нажал стопой панель с надписью «Старт» на парящем диске.

Сабтерн

Ночь выдалась беспокойной. Хайм ворочался на широкой кровати, которая вдруг показалась ему неудобной. Простыни сминались под его телом, подушка была слишком высокой, а одеяло то душило своей тяжестью, то его катастрофически не хватало. Он без конца менял позу: ложился на бок, переворачивался на спину, подгибал ноги, но ничего не помогало. Впервые в жизни он осознал парадокс: чем больше думаешь о том, что надо уснуть, тем дальше сон.

Темнота комнаты казалась на редкость густой и почти осязаемой. Впервые за долгое время он остался без световой подсветки – Эгберт решил, что смена режима сна может быть полезна. Лёжа на спине, Хайм разглядывал потолок, едва различимый в этой темноте. Раньше он не позволял себе столь беспечно исследовать свои страхи, но сейчас… Сейчас он просто наблюдал за ощущениями.

Страх темноты преследовал его с детства. Это был не панический ужас, а скорее тревожное чувство беспомощности, когда сознание заполнялось образами того, что могло скрываться за тенью. Хайм помнил, как в детстве боялся тёмных углов в комнате, будто там прятались невидимые глаза.

Он хотел остановить мучительный поток мыслей, но всё, что мог сделать, это закрыть глаза и игнорировать эмоции.

«Если я начну переживать, Эгберт это заметит», – напомнил он себе. Сделав несколько глубоких вдохов и выдохов, он, наконец, погрузился в беспокойный сон.

Впервые за много лет Хайм спал меньше восьми часов. Это был недопустимый риск для его распорядка: каждая минута сна рассчитывалась согласно предписаниям Центральной медицинской лаборатории. Проснувшись, он сразу понял, что сегодня не в лучшей форме. Состояние усугубилось, когда в голове всплыло странное, но как будто знакомое слово: «бессонница». Встрепенувшись, он быстро собрался и вышел из дома, не реагируя на брюзжание Эгберта.

Решение прогуляться пешком на работу пришло спонтанно: обычный маршрут на гравиформе казался слишком привычным и ограничивающим. Хайму безумно захотелось перемен.

Утро Медиополиса встречало его мягким светом и утренней активностью жителей. Дороги города были выложены гладкими плитами, их оттенки менялись в зависимости от времени суток, создавая ощущение, будто ты идёшь по живой поверхности. Он решил сосредоточиться на плитах и попытаться идти по их цветам в спектральной последовательности. Люди вокруг двигались неспешно, но целеустремлённо, не обращая на него внимания.

Каждое движение жителей казалось продуманным и точным, будто их жизнь была идеально отлаженным механизмом. Одни бегали в специальных костюмах с голографическими экранами, отображающими данные о физической активности. Другие беседовали, казалось бы, в одиночестве, но жесты выдавали общение через встроенные в одежду коммуникаторы. Роботы-уборщики беззвучно сновали вдоль улиц, собирая невидимую пыль, а в воздухе витали крошечные дроны, которые, как Хайм знал, отвечали за мониторинг городской среды.

Никто не обратил внимания на странно улыбающегося мужчину, который прыжками перемещался с одной плиты на другую. Он развлекался, пока его взгляд не зацепился за подземный спуск сабтерна. Гладкие, идеально белые ступени уходили вниз к прозрачным дверям, ведущим на станцию. Люди с лёгкостью входили внутрь: кто-то с багажом, кто-то с детьми, кто-то поглощённый мыслями. Для них это было настолько привычным, что они не замечали, как быстро скрываются под землёй.

Хайма передёрнуло.

– Вниз… под землю, – тихо пробормотал он, останавливаясь.

Эта мысль всегда вызывала странное чувство тревоги. Конечно, в сабтерне ничего опасного нет. Он знал это, изучая инструкции по безопасности, где подробно объяснялось, как устроены платформы, как работают поезда и почему это самый безопасный вид транспорта. И что крепления ремней безопасности, и защитные экраны – сделаны из прочнейших материалов, но эта «адская колесница» вызывала в нем неподдельный страх.

Он видел видеоролики, созданные, чтобы снять напряжение у граждан. Как оказалось, немало людей испытывали страх перед использованием этого транспорта, хотя противников гравиформ было тоже достаточно. В видеообзорах демонстрировались уютные монорельсовые вагоны-капсулы с анатомическими местами для пассажиров, приглушённым светом и идеальной вентиляцией. Люди на экране всегда выглядели счастливыми: кто-то читал, кто-то слушал музыку, кто-то беседовал с соседями. Также были поезда для перемещения пассажиров на короткие и длинные расстояния. О последних Хайм практически ничего не знал, так как они были предназначены для людей с более высоким рангом в обществе творцов и специальным допуском к информации. Но всё это не имело для него никакого значения: его внутренний барьер отказывался принимать подземные поезда. Он не мог осознать как это может функционировать. Его мозг упорно твердил, что это невозможно.

– Нет, сегодня не стоит рисковать, – решил он, отводя взгляд от спуска. Картины древних катастроф всплыли в его сознании. Грудь неприятно сжалась, появился болезненный спазм, от которого защипало глаза.

– Что это? – прошептал Хайм, останавливаясь у лавочки. Он судорожно вдыхал воздух. Чувство было странным, будто внутри всё протестовало против невидимой угрозы.

«Может, это из-за смены режима “Капли”?» – подумал он, медленно приходя в себя. – «Надо будет обсудить это с доктором Блэком».

Придя в себя, он запрыгнул на гравиформу и вскоре добрался до Арт-галереи. Пройдя посты безопасности, он практически влетел в мастерскую, плюхнулся в кресло и нажал на кнопку вызова.

– Я ждал твоего звонка, Хайм…

На грани безумия

– Я ждал твоего звонка, Хайм, – произнёс Джеймс спокойным и безучастным голосом.

– Знаете, Вы слишком часто это повторяете, – усмехнулся Хайм, пытаясь скрыть волну напряжения, которая нахлынула на него.

– Возможно, потому что это правда, – Блэк слегка наклонился вперёд и опёрся подбородком на цепко переплетенные длинные пальцы, его взгляд стал пронзительным. – Что-то случилось?

Хайм замолчал, глядя на отражение своего лица в стекле экрана. Он решил поуютнее устроиться в кресле, ощущая, как материал обнимает его уставшее тело, откинул голову назад и на мгновение прикрыл глаза.

– Ничего особенного, – наконец ответил он, постаравшись звучать буднично. – Просто хотел обсудить сегодняшнее утро.

– Хорошо, начнём с самого простого, – мягко произнёс Блэк. – Как ты спал?

Хайм почувствовал, как внутри него что-то сжалось.

«Видимо, Эгберт уже настучал», – подумал он.

– Менее восьми часов, – устало ответил Хайм.

– Это уже не в первый раз, – заметил доктор, его тон стал чуть строже. – Ты чувствуешь усталость?

– Немного, – ответил Хайм, отводя взгляд. – Но это было ожидаемо, верно?

– Возможно, – Блэк слегка склонил голову, словно оценивая его слова. – Ты принимал "Каплю" вчера?

– Господи Боже, Джеймс, Вы сами мне ее колите обычно! – вспылил Хайм. – Или Вы тоже спали менее 8 часов и запамятовали?

Хайм заметил, что Доктор усмехнулся, но лишь глазами.

– И каковы твои ощущения? – продолжил Блэк, как будто никакого истеричного выпада от Хайма и вовсе не было.

– Непривычно, но не критично, – Хайм позволил себе легкую улыбку. – Знаете, даже создал заготовку нового пейзажа.

– Это хорошо, – сказал Блэк, но в его голосе звучала осторожность. – А что насчёт "тёмных" мыслей? Они проявлялись?

Хайм замер. Он ожидал этого, но вопрос был как скрытый удар.

– Нет, всё спокойно, – солгал он, стараясь не моргнуть.

Доктор молчал несколько секунд, будто проверяя каждое слово.

– Интересно, – произнёс он наконец. – Обычно, пропуск дозы вызывает эмоциональные колебания. Ты точно ничего не скрываешь? – Блэк перестал сверлить Хайма взглядом и отвлекся на какие-то записи.

– Зачем мне это делать? – ответил Хайм с лёгким вызовом в голосе.

– Зачем? Чтобы защитить себя, – сказал Блэк, и посмотрел на него пронзительным, почти рентгеновским взглядом своих черных глаз.

Все тело Хайма от макушки до пяток обдало жаром. Он слегка поерзал в кресле, но ни один мускул не дрогнул на его лице.

– Ты ведь знаешь, Хайм, я здесь не для того, чтобы навредить.

– Конечно, – кивнул он, пытаясь сдержать волнение. – Но иногда мне кажется, что Вы хотите залезть мне в голову, в буквальном смысле этого слова.

– Это моя работа, – парировал доктор. – Ты важен для нас.

– Для нас это для кого? – спросил Хайм, его голос прозвучал тише, но напряжённее.

Блэк нахмурился.

– Ты знаешь, что все наше общество – это нечто большее, и мы все – часть этого большего. – повторил он слова пропаганды, которая круглосуточно преследовала всех жителей Медиополиса.

Хайм почувствовал, как его пальцы сжимаются на подлокотниках кресла.

– Иногда мне кажется, что разница есть, – сказал он, делая паузу. – Особенно, когда речь заходит о моих мыслях.

– Ты имеешь право на личное пространство, – кивнул Блэк. – Но я должен быть уверен, что это пространство не разрушает тебя.

– Не разрушает, – твёрдо произнёс Хайм, встречаясь взглядом с доктором.

Молчание повисло между ними, как невидимая завеса. Хайму всегда было интересно о чем именно думает этот человек. Но Блэк настолько был стабилен в своих речах и эмоциональных проявлениях, что Хайму от этого становилось жутко. В отличие от него, Хайма, которого можно было читать как открытую книгу.

– Ты уверен, что справишься? – наконец спросил Блэк.

– А Вы? – ответил Хайм, поднимаясь с кресла. – Уверены, что я нуждаюсь в вашем контроле?

Доктор Блэк не ответил сразу. Его взгляд стал тяжёлым, будто он искал ответы внутри себя.

– Мы оба знаем, что ты находишься на грани. Если ты продолжишь закрываться, это приведёт к последствиям.

Хайм посмотрел на него, затем отвёл взгляд.

– Может быть. Но пока я создаю, Вам не о чем волноваться. И это единственное, что имеет значение.

Он прервал вызов, не дав доктору ответить.

Хайм убрал руку с панели коммуникатора, но чувство напряжения, сковавшее его тело, не отпускало. Он сидел в кресле, не двигаясь, словно пытался осмыслить каждое слово, которое только что прозвучало.

Доктор Блэк всегда говорил ровно и размеренно, как будто его голос был специально настроен, чтобы усыплять тревогу. Но на этот раз его слова зазвучали в голове Хайма, как удары в колокол, каждый раз усиливаясь.

«Ты находишься на грани», – эхом повторялись они.

Грань. Это слово пробудило в нём неприятное ощущение, словно он и правда стоял на краю обрыва, а под ногами была лишь зыбкая почва. Хайм вдруг почувствовал, как его руки начинают слегка дрожать.

«Почему я так реагирую?» – подумал он, стараясь успокоить дыхание. – «Это ведь всего лишь слова».

Но внутри него уже разрасталось другое чувство – агрессия. Необычная, глухая злость, которая не находила выхода. Он не мог направить её на доктора, потому что тот был лишь частью системы. Он не мог направить её на себя, потому что это означало бы признать свою слабость.

Хайм резко поднялся с кресла, чувствуя, как его тело наполняется напряжением.

– Грань… – прошептал он, стискивая зубы.

Его взгляд упал на холст, который парил в воздухе. Это была начатая работа – абстрактный пейзаж, который он создал вчера. Ещё несколько часов назад Хайм восхищался этой заготовкой, но теперь всё в ней казалось неправильным. Линии выглядели слишком прямыми, цвета – слишком тусклыми, а идея – пустой.

Он сделал приглашающий жест и холст плавно поплыл по воздуху к нему. Хайм взял любимое тонкое перо и решил исправить заготовку. Его движения были быстрыми, порывистыми, агрессивными. Каждый штрих ложился на холст слишком резко, оставляя глубокие линии, которые полностью разрушали идеально нарисованный океан.

Он остановился и посмотрел на свою руку. Пальцы едва заметно дрожали, словно отдаваясь эхом его внутреннего состояния.

«Это не должно так быть», – подумал он. – «Я всегда контролирую свои движения. Я должен быть спокоен».

Он сделал глубокий вдох, но чувство тревоги только усилилось. Кажется, воздух в комнате стал каким-то плотным, тяжёлым. Хайм провёл рукой по лбу и почувствовал, как пальцы соприкасаются с горячей кожей. Ему казалось, что он чувствует и слышит это прикосновение настолько отчетливо, что оно его почти оглушает.

«Почему это происходит сейчас?» – подумал он, пытаясь сосредоточиться, но мысли метались, словно пчёлы возле разоренного улья, возвращая в памяти слова доктора, свои сомнения, ощущение, которые не отпускали его после взгляда на подземный спуск сабтерна.

Он подошел к столу и начал судорожно искать что-то. Наконец-то, в очередной из ячеек, нашел свое «сокровище» – это был лист бумаги для акварели и набор цветных карандашей. Когда-то давно, еще в школе, они с классом были на экскурсии в Арт-галлерее. Именно тогда один уже из зрелых творцов вручил ему этот подарок.

– Всё нормально, – сказал он себе вслух, пытаясь заглушить хаос в голове.

Хайм решил сделать набросок, чтобы очистить сознание. Простые линии, геометрия – это то, что всегда помогало ему собраться. Но стоило ему взять карандаш и провести линию по холсту, как все его тело сжалось от боли.

– Чёрт! – воскликнул он, швыряя карандаш на стол.

Он зажал уши руками и закрыл глаза. Звук от карандаша настолько казался громким, что Хайм начал задыхаться. Его грудь сдавило, как будто невидимый обруч затянулся сильнее. Дыхание стало прерывистым, и на мгновение ему показалось, что воздух в комнате исчез. Не без усилия Хайм поднялся и подошел к окну. Распахнув его, он вдохнул полной грудью. За окном раскинулся полуденный Медиополис, его идеальные линии и безупречные формы. Этот вид обычно успокаивал его, но не сейчас.

«Почему я чувствую это сейчас?» – думал он, глядя на город. – «Я всегда всё контролирую». Но контроль ускользал, как песок сквозь пальцы.

«Неужели это последствия пропущенной дозы «Капли», – пытался размышлять он рационально. – «Или её отсутствие всколыхнуло что-то глубинное, спрятанное в моем сознании?».

«Доктор Блэк, Вы думаете, что я на грани?» – не без сарказма подумал он, вглядываясь в горизонты города. – «По-моему, доктор, Вы ошибаетесь. Я уже успешно шагнул с обрыва и отправился в полет». Эта мысль вызвала волну страха, которая тут же сменилась яростью и безудержным весельем. Хайм сжал кулаки, ощущая, как ногти впиваются в ладони и злобно расхохотался.

В один прыжок он пролетел от окна к столу и вновь схватил карандаш. Теперь его движения были не механическими и осторожными, как обычно, теперь он дал волю чувствам. Карандаши ломались под его неистовыми движениями, но он обгрызал их до грифеля и продолжал рисовать.

– Нет, это не то, мало жизни! – кричал он и заливался слезами. – Нет, я не дамся вам так просто! – вдруг, начинал он рычать и хохотать как злой гений.

И вот, картина была готова. Он опустился на пол, прислонившись спиной к стене, его взгляд устремился в потолок, а мысли постепенно начали утихать.

«Что со мной не так?» – думал он, чувствуя, как его тело постепенно расслабляется.

– А может только так и должно быть? – последнее, что пробормотал Хайм в пустоту и погрузился в глубокий сон.

Темнее черного

Джеймс снял очки и аккуратно положил их на стол, откинулся на спинку кресла, сцепив длинные пальцы в замок и положив их себе на грудь. Его взгляд устремился куда-то в потолок, но мысли явно витали в другом месте.

Внешний облик доктора говорил о его безупречности. Высокий и худощавый, на первый взгляд, он выглядел хрупким, но это мнимое ощущение исчезало, стоило лишь взглянуть в его чёрные глаза. Они были пронзительными, будто могли проникать в самую суть подсознания всего сущего. Иссиня-черные волосы были безупречно уложены, подчёркивая острые черты лица: высокий лоб, прямой нос и чётко очерченные скулы. Его бледная кожа, казалось, не знала солнечного света, а тонкие губы редко принимали форму улыбки.

На нём был тёмный свитер с высоким воротом, чёрные брюки и неизменный белый халат, который, словно барьер, отделял его от всего остального мира. Халат был идеально выглажен, без единой складки. Даже его очки – в тонкой серебристой оправе – казались частью тщательно выстроенного образа.

Доктор сидел в своём кабинете, который был таким же безупречным, как и он сам. Прямые линии мебели, холодный свет, ровно выстроенные мониторы – всё это отражало его характер. На столе лежали аккуратно разложенные папки с медицинскими записями, и единственное, что нарушало этот порядок, – это стакан с водой, на котором остался едва заметный след от его губ.

– Хайм уже потерян для системы, – пробормотал он, будто самому себе.

Его голос был тихим, но в нём звучали нотки сожаления. Джеймс поднялся, разомкнув пальцы, и прошёлся по кабинету. Его шаги были размеренными, едва слышными на мягком ковре. Он остановился у большого экрана, который занимал почти всю стену. На нём отображались данные: графики, диаграммы, цифры. Среди них – имя Хайма, выделенное жирным шрифтом.

– Один из самых нестандартных экспериментов, – произнёс он, касаясь экрана длинными пальцами.

Он не часто позволял себе эмоции, но сейчас что-то в его взгляде изменилось. Возможно, это была лёгкая грусть или сожаление, но даже эти чувства скрывались за маской профессионализма.

Доктор вспомнил первый раз, когда встретил Хайма. Тогда это был юный, но уже яркий и дерзкий творец, чьи работы выделялись среди прочих подопытных. Джеймс видел в нём что-то, что другие упускали. Возможно, именно это побудило его предложить экспериментальную программу. Но сейчас всё изменилось: Хайм больше не поддавался контролю. Его мысли стали слишком хаотичными, его поведение – непредсказуемым.

– Гений и безумие… – задумчиво произнёс Блэк, проходя мимо ряда прозрачных шкафов с медицинским оборудованием.

Он остановился у окна, глядя на город, который раскинулся перед ним. Медиополис как будто был объят пламенем, в лучах заходящего солнца, его гладкие линии и идеальные формы создавали иллюзию гармонии. Созерцание этого искусственного творения человечества вызывало в нем противоречивые чувства. На лице Блэка снова появилась привычная маска спокойствия. Он вернулся к столу, взял очки и аккуратно надел их.

– Сообщить консилиуму или подождать? – задал он сам себе вопрос и сел на кресло, приняв позу Роденовского мыслителя. Его голос был всё так же ровен и хладнокровен, но в глубине души Джеймс знал: системе безразлично, сколько и каких творцов она утилизирует, а вот он потеряет ценный экземпляр, который мог изменить многое.

Его размышления прервала его помощница Лола, которая как всегда без стука и в безудержном веселье ввалилась к нему в кабинет. Блэк вздохнул и натянул приветственную улыбку на лицо. Девушка стремительно ворвалась в его «царство тьмы», как всегда полная энергии. Её каштановые локоны прыгали при каждом шаге, а круглые очки слегка сползли на нос.

– Джеймс, вы не поверите! – воскликнула она, едва переступив порог.

Она была одета в тёмно-зелёное вязаное платье, которое идеально подчёркивало её фигуру. На её пухлых губах играла искренняя улыбка, а румянец на щеках ещё больше подчёркивал веснушки, придававшие её внешности детскую непосредственность. Лицо Блэка оставалось бесстрастным, но лёгкий вздох выдал его усталость.

– Лола, в следующий раз попробуйте постучать, – мягко, но с лёгким укором произнёс он.

Она сделала вид, что не слышит его слов, и с улыбкой опустилась в кресло напротив.

– Вы только представьте! У меня почти получилось стабилизировать активность нейронов при клонировании! – начала она, вытаскивая из сумки планшет.

– Почти? – переспросил Блэк, поправляя очки.

– Ну, да… почти… – признала она с лёгкой усмешкой. – Но вы же знаете, наука – это путь проб и ошибок!

Доктор молчал, наблюдая за её воодушевлением. В этом вся Лола: спонтанная, энергичная, но с неподдельным рвением к своей работе.

– Лола, у вас талант говорить с такой уверенностью, что иногда это в меня вселяет надежду, – иронично заметил Джеймс.

Она нахмурилась, мгновенно уловив его тон.

– Джеймс, что-то случилось? – спросила она, слегка наклоняясь вперёд.

Блэк приподнял брови, пытаясь сохранить привычную маску спокойствия.

– С чего вы взяли?

– Вы выглядите… напряжённым, – осторожно сказала Лола, опустив планшет на стол.

Доктор не ответил сразу, он пытался подобрать слова и тон. Откинувшись на спинку кресла и засев в свою любимую позу профессора Преображенского, он продолжил.

– Это работа, Лола. Она редко бывает простой. Не все результаты вызывают позитивные эмоции.

Она внимательно посмотрела на него, будто оценивая каждую эмоцию на его лице.

– Знаете, – начала она мягким, почти ободряющим тоном, – даже Вам иногда нужно отдыхать.

Блэк позволил в себе лёгкую усмешку.

– И это вы говорите мне? Человеку, который видел, как вы проводите ночи в лаборатории?

Лола улыбнулась, слегка откинув голову назад, её каштановые локоны рассыпались по плечам.

– Ну, вы же всегда можете напомнить мне о том, как важно сохранять баланс. А теперь я напомню Вам.

– Как благородно, – ответил он с лёгкой издевкой.

– Это не благородство, – парировала она. – Это эмпатия. И, честно говоря, вы можете ею тоже воспользоваться.

Доктор нахмурился, но в её словах не было упрёка. Скорее, забота. Все прекрасно знали, что с восприятием и выражением эмоций у доктора были проблемы. Так считали многие, и только Блэк знал, что такой контроль приходит только с возрастом, которого его окружающим не достичь никогда.

– Что ж, Лола, если вы считаете, что ваш оптимизм заразителен, я готов в это проверить.

– Вот и прекрасно, – подмигнула она. – А теперь рассказывайте, что у вас на душе.

Блэк сделал паузу, глядя на неё через свои очки. Она включена в исследования состояния Хайма, но стоит ли ей сейчас говорить о последних событиях? Джеймс пока что хотел сам разобраться в происходящем, поэтому решил Лолу пока не посвящать в нюансы.

– Возможно, позже, – наконец ответил он. – Но спасибо за участие.

Лола вздохнула, но её улыбка не исчезла.

– Хорошо. Но помните, что я всегда готова Вас выслушать.

Она поднялась, грациозно поправила платье и с той же лёгкостью, с которой появилась, исчезла за дверью.

Доктор Блэк смотрел ей вслед, и на секунду его глаза сузились, а губы изогнулись в хитрой ухмылке.

«А это идея, Лола, это идея», – самодовольно улыбаясь, подумал он и включил камеру мастерской Хайма.

– Матерь Божья, – выдохнул Джэймс и сжал руки в замок, прикрывая рот.

Арт-галерея

Джеймс Блэк отключил камеру наблюдения, ещё раз мельком взглянув на экран. Гравюра, которую Хайм завершил в своей мастерской, продолжала пульсировать в его сознании, словно вызов, брошенный всем основам Медиополиса. Рисунок был хаотичным, но в нём ощущалась угрожающая мощь, а монохромная палитра казалась неестественно живой. Линии словно разрывали пространство, их рваный ритм говорил о внутреннем конфликте автора.

Но больше всего Блэка поразило другое: состояние Хайма. Резкие движения, дрожь в руках, почти одержимое выражение лица – всё это указывало на то, что творец находился на пределе.

– Если ЦМЛ узнает об этом, его конец неизбежен, – пробормотал Джеймс, машинально снимая очки и растирая переносицу.

Он выпрямился, его движения стали быстрыми и чёткими. Решение уже было принято. Оставить Хайма наедине с самим собой было слишком рискованно. Он должен лично проверить, в каком состоянии находится его подопытный, и попытаться стабилизировать ситуацию. Блэк снял халат, поправил серебристую оправу очков и вышел из кабинета.

Лаборатория Джеймса находилась в северной части Медиополиса, в высотной башне, окружённой поражающими воображение садами. Он быстро спустился на первый уровень, где его ожидал личный транспорт – небольшой капсульный автомобиль, который перемещался по воздушным магнитным дорогам. Транспорт, как и всё в этом городе, был безупречно продуман: обтекаемые формы, мягкое внутреннее освещение, абсолютная тишина в салоне. Джеймс сел, активировал панель управления, и машина бесшумно взмыла вверх, направляясь к Арт-галерее.

За сферическим окном проносился Медиополис. Гладкие линии зданий, переливающиеся мягким светом, тянулись к небу. Дроны-курьеры, словно серебряные стрекозы, сновали между башнями, доставляя посылки. Голографические экраны, встроенные в фасады, транслировали изображения: улыбающиеся лица, вдохновляющие лозунги и идеальные пейзажи. Но Блэк почти не замечал этого. Его мысли были сосредоточены на Хайме.

«Если они увидят это, ему не дадут и шанса. Его сразу отправят на утилизацию как нестабильного творца. Но ведь он больше, чем просто элемент системы. Он доказал, что способен выйти за ее рамки. Пора признать: Хайм – удачный результат моего эксперимента… моего лучшего эксперимента».

Он сжал руки в замок, обдумывая, как можно предотвратить катастрофу.

«Нужно успокоить его. Убедить, что я на его стороне. Возможно, временно изолировать. Да, это может сработать. Пока он не восстановится. Еще не время с ним прощаться».

Арт-галерея располагалась в южной части города, на небольшом острове, окружённом водой. Здание выглядело как парящий над землёй гигантский куб, выполненный из биостекла. Его зеркальные поверхности делали здание практически невидимым. Однако сейчас куб сиял мягким розовым светом, перекликаясь с закатным небом.

Доктор Блэк вышел из капсулы и направился ко входу. Его стройное высокое тело и сдержанные движения придавали его образу еще большей значимости. Система оповещения моментально распознала его: зелёный свет на панели у дверей подтвердил его высокий уровень допуска. Охранные механизмы бесшумно отступили, давая ему пройти.

Он вошёл внутрь, и его сразу окутала атмосфера галереи. Высокие потолки, идеально чистые стены, по которым мягко скользили голограммы предыдущих работ местных художников. Вдоль стен располагались ряды интерактивных дисплеев, где посетители могли не только смотреть, но и взаимодействовать с произведениями искусства. Но Блэка всё это не интересовало. Он уверенно шёл по центральному коридору, его шаги гулко отдавались в тишине.

Он остановился перед дверью мастерской Хайма. Дверь открылась беззвучно, как только система идентифицировала его. Первое, что он увидел, – это свет. Гравюра Хайма светилась в полумраке мастерской, словно живая. Линии на ней пульсировали, а композиция казалась одновременно хаотичной и гармоничной. Джеймс застыл на месте. Его обычно бесстрастное лицо на мгновение исказилось – смесь изумления и тревоги отразилась в чёрных глазах.

– Хайм… наконец-то ты создал шедевр – прошептал он, делая осторожный шаг вперёд. Хайм ничего не ответил. Его любимчик, распластавшись на полу, тихо посапывал, улыбаясь чему-то во сне. Доктор Блэк, навел сканер на Хайма: все показатели были в норме. Джеймс самодовольно усмехнулся и нажал кнопку вызова на коммуникаторе.

– Эгберт, подготовь все к нашему прибытию. Твоему хозяину нужен отдых. – доктор Блэк отдал четкий приказ и отрубил вызов. Он еще раз взглянул на Хайма.

– Ну, нет, как принцессу я тебя не понесу… – пробормотал Джеймс. Не без труда он закинул Хайма на плечо, про себя отметив, что надо будет пересмотреть свою силовую программу развития тела. И, насвистывая «Моя прекрасная леди…», поволок Хайма в свой автомобиль.

Дом Хайма

Магнобиль плавно приземлился у дома Хайма. Здание, словно вырезанное из одного монолитного куска биостекла, выглядело одновременно простым и сложным. Его фасад переливался мягкими зелёными и золотистыми оттенками, отражая свет окружающих фонарей. Дом будто бы жил своей жизнью, меняя цвет в зависимости от настроения хозяина.

У входа располагался небольшой сад с идеально ухоженными растениями. Каждое дерево и куст были результатом долгой работы биодизайнеров: их листья светились мягким светом, а ветви изгибались в геометрически правильных линиях. Даже трава на газоне выглядела так, будто её каждую минуту выравнивали лазером. Однако, уход за садом лежал на плечах хозяина дома. И то, что сад был в таком превосходном состоянии, говорило о том, что творец не потерял себя, а обрел. Видя эту идеальную картину Блэк потянулся за мирно дремлющим Хаймом. Закинув его на другое плечо, Джеймс немного присел от тяжести, но вдохнув побольше воздуха, резво зашагал к дому. Как только он приблизился, система мгновенно распознала его, и дверь распахнулась с характерным шипением.

– Добро пожаловать, доктор Блэк, – раздался ворчливый голос Эгберта, который тут же появился на пороге. Его серебристый корпус блестел в свете ламп, а красный индикатор на передней панели моргал так, будто выражал недовольство.

– Что случилось с Хаймом? – резко спросил Эгберт, подлетая к Блэку и сканируя хозяина.

– Переутомление, – коротко ответил Джеймс, позволяя роботу завершить диагностику.

– Переутомление? – фыркнул Эгберт. – Он пропустил очередную дозу «Капли» и решил, что это повод рисовать до полного изнеможения?

– Кажется, ты знаешь своего хозяина лучше, чем он сам, – сдержанно улыбнулся Блэк.

– Естественно, – ответил Эгберт с лёгким металлическим отзвоном. – Пожалуйста, следуйте за мной, доктор. Пока я приведу этого безумца в порядок, позвольте мне позаботиться о Вас.

Эгберт проводил Блэка в гостиную и активировал гостевой режим. Откланявшись перед гостем, дворецкий открыл своё служебное меню и запустил программу восстановления для Хайма. Робот умело перенёс своего хозяина в его спальню, где установил оптимальный уровень освещения и температуры, затем начал подготовку спального места.

Тем временем Блэк, развалившись на диване, решил немного поизучать интерьер, чтобы прийти в себя после таскания немалого веса. Комната выглядела как слияние художественной мастерской и технологического центра: стены украшали парящие холсты, которые могли изменять свои изображения по желанию, а по углам стояли аккуратные подставки с инструментами для рисования и композиции. Здесь же, удачно вписываясь в общее пространство, стояли рояль и пару струнных инструментов.

Джеймс приподнялся и вытащил из кармана брюк сложенную гравюру. Он аккуратно развернул её, и его взгляд сразу же приковал хаос линий и форм, который говорил о многом.

На первый взгляд это была абстракция: линии, словно живые, пересекались, скручивались и разрывались, но, присмотревшись, можно было разглядеть очертания города, растворяющегося в чёрной бездне. Башни Медиополиса выглядели искривлёнными, как будто их вытягивала невидимая сила. Люди, изображённые на переднем плане, казались смазанными, их лица были лишены черт, а движения лишены жизни. Но самым странным был центр картины: огромная фигура, окружённая ярким светом. Это был человек, но его черты были нечёткими, будто он находился между светом и тьмой. Вокруг фигуры вились цепи, разрывающиеся на концах. Атлетическая фигура центрального персонажа держала на вытянутых руках сферу с кипящей лавой внутри.

Блэк нахмурился, внимательно изучая каждую деталь.

«Что ты хотел сказать этим, Хайм?» – подумал он, проведя пальцами по линиям, словно пытаясь их прочитать как слепец. – «Бунт? Освобождение? Или это попытка показать, что даже гений связан системой?».

Он откинулся на спинку кресла, продолжая смотреть на рисунок. Картина была не просто работой художника, она была вызовом.

«ЦМЛ никогда не поймёт такого. Для них это – угроза. Но для меня это… ключ». Джеймс сложил гравюру, спрятал её обратно в карман и задумался. Призывным жестом он поманил к себе барную стойку и принялся изучать ассортимент напитков.

В этот момент Эгберт вернулся в комнату.

– Возможно, Вы предпочтете кофе, доктор Блэк, – произнёс он с подчёркнутой вежливостью, подавая чашку.

– Благодарю, Эгберт. Как он? – спросил Джеймс, оборачиваясь к роботу.

– Спит. Восстановление займёт несколько часов, – ответил робот. – Убедитесь, что Вы не перегружаете себя заботами о нём.

– Заботы о нём – это моя работа, – тихо ответил Блэк, отпивая глоток кофе.

Он ещё раз взглянул на дверь, за которой спал Хайм, и задумался о том, как далеко он готов зайти, чтобы защитить своего подопытного.

Темная крепость

Блэк сидел в кресле гостиной, напротив него парил Эгберт. Робот, как обычно, слегка покачивался, а его красный индикатор мигал в такт его словам.

– Доктор, состояние Хайма стабильно, – отчитался Эгберт, но в его голосе звучала нотка тревоги.

– Стабильно, но ненадолго, – произнёс Джеймс, отставив чашку кофе на стеклянный столик. – Ты понимаешь, насколько деликатна эта ситуация?

– Конечно, понимаю, – ответил Эгберт. – Но, с вашего позволения, доктор, замечу: Хайм – взрослый человек, а не лабораторный образец.

– Он не просто человек, Эгберт, – Блэк наклонился вперёд, его взгляд стал пронзительным. – Он мой лучший воспитанник. И его состояние – это не просто усталость или эмоциональное перенапряжение. Это вызов всей системе.

Эгберт замер, его индикатор замигал быстрее.

– Вы хотите, чтобы я действовал иначе?

– Именно. С этого момента все данные о состоянии Хайма ты отправляешь только мне. Ни одного отчёта в ЦМЛ, пока я не дам разрешения, – Блэк встал, поправляя очки. – Ты понимаешь, о чём я?

– Прекрасно понимаю, доктор. И я надеюсь, что Вы знаете, что делаете.

– Я знаю, – холодно произнёс Джеймс, направляясь к выходу.

Эгберт проводил его до двери, которая открылась со звуком музыки ветра.

– Удачи, доктор Блэк, – сказал робот, в его голосе звучала почти искренняя забота.

Блэк ничего не ответил, лишь кивнул и вышел в ночь.

Магнобиль плавно поднялся в воздух и начал движение по пустынной воздушной трассе. Ночной Медиополис раскинулся перед Джеймсом во всей своей красоте: переливающиеся огни башен, мягкие линии дорог, светящиеся купола парков. Город казался живым существом, идеальным и гармоничным, но Блэк знал, что за этой красотой скрывается механизм, где каждый винтик был на своём месте.

«И что же делать с винтиком, который больше не подчиняется?» – думал он, смотря на мерцающие огни. – «Хайм – слишком важен для меня, чтобы позволить ему уйти так рано. Но если ситуация выйдет из-под контроля…».

Он не хотел об этом думать, но в глубине души понимал: если ЦМЛ узнает о состоянии Хайма, они не будут медлить. Утилизация нестабильных элементов всегда была приоритетом.

Магнобиль пересёк огромный мост, который протянулся над искусственным водоёмом. Вода внизу отражала свет города, создавая иллюзию бездонной глубины. Этот мост был символом перехода между двумя мирами: идеальной городской средой и закрытым сектором ЦМЛ.

Блэк вглядывался в водную гладь, пока не достиг другой стороны моста. Здесь всё выглядело иначе. Дома сотрудников ЦМЛ были выстроены в строгом минималистичном стиле. Прямые линии, отсутствие украшений, максимальная функциональность.

Дом Джеймса выделялся даже на фоне этой аскетичной среды. Это было здание из чёрного биобетона с металлическими вставками. Его поверхность поглощала свет, делая дом практически невидимым в ночи. Единственным ярким элементом был красный голографический знак над входом – символ ЦМЛ.

Блэк остановил магнобиль на парковочной платформе у дома и подошёл к двери. Платформа издала звук сирены и активировала программу «подземной парковки». Сканер в арке над дверью мгновенно распознал его, и вход открылся. Внутри всё было также минималистично: белые стены, черная металлическая отделка, мебель из стекла и стали. В центре гостиной стоял огромный экран, где отображались графики и данные.

Джеймс стянул свитер, оставшись в одной рубашке и брюках. Расстегнув воротник сорочки он сел в кресло. Доктор Блэк ещё раз достал гравюру Хайма и развернул её. Линии и формы снова захватили его внимание.

«Ключ», – подумал он, проводя пальцем по центру картины. – «Но к чему?» Он откинулся назад, его взгляд устремился в потолок.

– Это только начало, – прошептал он себе под нос, прежде чем погрузиться в размышления. Он снова достал из кармана работу Хайма и стал пристально вглядываться в нее.

Джеймс сидел в своём кресле, глядя с прищуром на развернутую перед ним гравюру. Линии и формы, словно живые, продолжали пульсировать в его сознании, создавая вихрь мыслей. Картина была не просто произведением искусства – она была сигналом. Сигналом того, что система больше не способна контролировать её создателя.

Блэк отложил холст и откинулся на спинку кресла, сцепив руки в замок. Он закрыл глаза, и перед ним замелькали образы из прошлого.

Как Хайм, ещё совсем юный, впервые вошёл в лабораторию, сдерживая волнение за маской уверенности. Тогда Блэк увидел в нём нечто большее, чем просто талант. Это был редкий случай, когда человек мог выходить за рамки, игнорировать границы, но при этом сохранять чёткое видение своих целей.

«И теперь всё это может быть уничтожено», – подумал Джеймс, открывая глаза. – «Собственно, благодаря этому система еще функционирует».

Он понимал, что конец для Хайма неизбежен. ЦМЛ и Ратуша Медиополиса не терпят нестабильных элементов. Любое отклонение от нормы воспринимается как угроза системе. Но Блэк никогда не позволял системе действовать беспрепятственно.

«Если я не могу спасти его», – размышлял он, – «значит, я должен максимально использовать его потенциал, пока он ещё способен творить».

Блэк поднялся и подошёл к большому экрану, висящему на стене. Он активировал его одним движением, и перед ним возникли графики, данные и записи о Хайме. Вдумчиво разглядывая данные, доктор Блэк вел внутренний диалог и выстраивал возможные варианты стратегий своего поведения.

Он понимал, что время – их главный враг. Если состояние Хайма продолжит ухудшаться, он перестанет быть продуктивным. Но сейчас, несмотря на признаки нестабильности, он всё ещё создаёт шедевры.

«Если я смогу обеспечить ему максимальный доступ к ресурсам и ограничить его контакты с внешним миром, он сможет работать быстрее», – думал Блэк.

Он решил разработать план, при котором Хайм будет полностью изолирован от внешнего воздействия. Эгберт станет единственным, кто будет взаимодействовать с ним напрямую, а все отчёты и результаты будут отправляться исключительно Джеймсу.

«Я создам для него идеальные условия», – подумал он. – «Если Хайм сможет ускорить свою работу, мы успеем получить достаточно данных, чтобы оправдать все затраты на эксперимент».

Однако Блэк знал, что изоляция – это лишь временное решение. Рано или поздно ЦМЛ и Ратуша заметят изменения в поведении Хайма.

«Если я не могу скрыть его нестабильность», – размышлял он, – «значит, я должен представить её как преимущество».

Он решил, что сможет убедить систему в том, что необычные работы Хайма – это не результат его отклонений, а новый этап в развитии творчества. Джеймс уже видел, как можно использовать гравюру Хайма в качестве доказательства.

«Эта картина может стать нашим спасением», – думал он. – «Если я представлю её как образец новой эпохи искусства, система может пересмотреть своё отношение к его состоянию. Но тут помощью Эгберта не обойтись. Нам нужен эмоциональный компонент и конечно же эмпатичный».

На его лице появилась улыбка Гринча. Он знал, что это будет рискованный шаг, но у нее был дар убеждения, а его репутация и статус позволят ему манипулировать мнениями других. Джеймс выключил экран и вновь сел в кресло. Два плана были разработаны, но оба они требовали времени и точности.

«Итак, мне нужно сделать выбор», – подумал он, переплетая пальцы рук. – «Пожертвовать одним или двумя».

Доктор подошел к витражному окну рабочего кабинета: «Эх, Хайм, ты даже не представляешь, на какой риск и потери ты меня толкаешь», – саркастично подумал он и нажал кнопку вызова на коммуникаторе.

– Лола, деточка, добрый вечер… Да, да, я тоже рад тебя слышать. Ты что-то сегодня говорила про свой прорыв в клонировании мозга?

Вечер Лолиты

Вечер Лолы наступил как всегда тихо и незаметно для нее самой. Её дом был воплощением уюта и природной гармонии. Выполненный в стиле футуристического экодизайна, он сочетал в себе натуральные материалы с высокими технологиями. Стены, будто сотканные из живой ткани, напоминали шёлковый мох, а светильники, встроенные в потолок, излучали мягкий тёплый свет, который был отражением ее настроения.

Лола стояла в просторной гостиной, глядя на свои домашние растения. Она бережно проверяла каждое из них, проводя рукой по нежным листьям. Эти растения были не просто декоративными – они реагировали на её прикосновения, издавая лёгкий звон или меняя оттенок на более насыщенный. Это был её ритуал, который помогал расслабиться после долгого дня перед сном.

На ней было просторное вязаное платье тёплого кораллового цвета, которое прекрасно сочеталось с её живым румянцем. Она сняла очки и откинула каштановые локоны назад, давая глазам отдохнуть. Её домашние роботы-ассистенты почти бесшумно двигались по дому. Один из них готовил лёгкий ужин, другой проверял состояние растений, третий – играл с её питомцем: белоснежной кошкой с сияющими голубыми глазами, которую Лола назвала Грейс.

– Грейс, хватит гонять дрона, он тебе ничего не сделает, – с улыбкой сказала Лола, наблюдая, как кошка одним прыжком пыталась поймать дрон-уборщик.

Лола была известна своей открытостью. Она относилась ко всему, что её окружало, с трепетом, будь то люди, животные или даже искусственный интеллект. Её коллеги часто подшучивали, что она могла бы уговорить даже робота «почувствовать» эмоции. Для неё забота о других была не просто чертой характера, а необходимостью.

Закончив обход своих растений, Лола направилась к столу. Ужин был готов: лёгкий салат, чашка травяного чая и кусочек свежего хлеба, который приготовил её ИИ-повар Жозе. Она только взяла вилку, как её коммуникатор завибрировал. На экране появилось имя доктора Блэка.

– Доктор? В это время? – пробормотала Лола и приняла вызов.

– Лола, деточка, добрый вечер, – прозвучал ровный голос доктора.

– Джеймс, я очень рада Вас слышать, – с лёгким разочарованием ответила она, отодвигая тарелку с желанным ужином в сторону.

– Да, да, я тоже рад тебя слышать. Ты что-то сегодня говорила про свой прорыв в клонировании мозга?

Лола оживилась. Она начала рассказывать о своей работе: как удалось стабилизировать нейронные соединения, об улучшении жизнеспособности клеток и новых методах их активации. Её голос звучал с энтузиазмом, а глаза блестели как у ребёнка, который гордится своим достижением. Доктор лишь слушал и кивал, иногда улыбался и поддакивал. Она уже было набрала воздух в легкие, чтобы выдать ему ее новую теорию, но заметила, что глаза Блэка становятся глубокими и отрешенными.

– Что-то случилось, Джеймс? – спросила она с нотками тревоги в голосе, что вывело доктора из мыслительного оцепенения.

– Я слушаю тебя, – сказал он, его тон стал мягче.

– Доктор, Вы можете это говорить кому угодно, но не мне. Выкладывайте, в чем дело? – Лола чуть нахмурилась, её голос стал серьёзнее.

– Что ж, не стану скрывать, я хотел поговорить немного о другом, – сказал Джеймс, и устроился поудобнее на кресле. – Ты же помнишь моего воспитанника Хайма? – спросил он небрежно, но его глаза пристально впились в нее.

Лолу ничуть не пугал этот взгляд доктора, хотя многим от него становилось не по себе. Она наклонилась ближе к экрану, пристально вглядываясь в его лицо:

– Что с ним?

– Пока ничего критичного, но его состояние начинает вызывать беспокойство, – осторожно произнёс он. – Мне нужна твоя помощь.

– Доктор, Вы знаете, что я всегда готова помочь. Но нужно больше конкретики.

– Хайм – не просто талантливый художник и композитор. Он важен для системы и общества. Но ещё важнее для меня, – Джеймс замолчал, будто подбирая слова.

– Я понимаю, – кивнула Лола.

– Ты обладаешь уникальным даром, Лола. Твоя эмпатия и способность находить подход к людям могут сыграть ключевую роль в продлении жизнедеятельности Хайма.

– Вы хотите, чтобы я встретилась с ним?

– Не сразу, – ответил он и улыбнулся. – Для начала я хочу поговорить с тобой лично. Завтра утром за завтраком у меня дома. Как тебе такое предложение?

– У Вас дома? – Лола удивлённо приподняла бровь.

– Лола, если ты не против, давай перейдем на «ты». Так будет гораздо проще общаться, не думая о манерах и прочей социальной составляющей, ведь ситуация требует быстрых решений.

Она вздохнула, убирая за ухо прядь каштановых волос:

– Хорошо. Но только при условии, что ты тоже поделишься всем, что у тебя на душе, – с незначительным давлением сказала она, не смущаясь смотреть прямо в омут его черных глаз.

– Согласен, – впервые за все время общения с ней, Блэк позволил себе широкую улыбку.

– Тогда договорились. Завтра в девять?

– Восемь, – уточнил он.

– Ох, Джеймс, а ты ранняя пташка, – Лола рассмеялась и провела рукой по сенсорному экрану, завершив разговор.

В её голове продолжали крутиться слова доктора. Она знала, что что-то произошло, и чувствовала: завтрашний день может стать началом чего-то важного.

Лола встала из-за стола, пройдясь по комнате, словно пытаясь найти в окружающем уюте ответы на свои вопросы. Грейс, как будто почувствовав её беспокойство, мягко потерлась о её ногу, тихо мурлыча.

– Ты тоже чувствуешь это, да? – прошептала она, присаживаясь рядом с кошкой. – Что-то происходит, и я ещё не знаю, к чему это приведёт.

В ее голове всплыл смутный образ Хайма. Она видела его работы, знала о его таланте и слышала от доктора Блэка, насколько уникальным он был. Но она также понимала, что за этим скрывается: система не оставляет места для нестабильности, и любое отклонение от нормы грозит преждевременной утилизацией.

«Почему Джеймс решил обратиться ко мне?» – думала она, гладя мягкую шерсть Грейс. – «Он никогда не признаёт своих слабостей. Если он просит помощи, значит, ситуация действительно серьёзная».

Лола поднялась, подошла к одному из растений, которое светилось нежно-зелёным светом. Она осторожно коснулась его листьев, чувствуя лёгкую вибрацию. Это успокаивало её.

– Завтрак у Джеймса, – пробормотала она, устремив взгляд в окно, где за пределами её уютного мира раскинулся сверкающий огнями Медиополис. – Что ж, посмотрим, что ты хочешь мне рассказать, дорогой доктор.

Она выключила свет, оставив только мягкое сияние ночного режима, и направилась в спальню. Грейс, как всегда, последовала за ней. Вечер был необычным, но Лола знала, что утро принесёт больше ответов, и, возможно, больше вопросов.

Завтрак у Джеймса

Утро началось с солнечных лучей, которые проникали через лёгкие шторы спальни Лолы, окрашивая всё вокруг в золотистые тона. День ей предстояло провести иначе, чем обычно, и она чувствовала лёгкое волнение.

Девушка встала, потянулась, сбросив с себя остатки сна, и направилась в ванную комнату. Прозрачные стены с матовыми бежевыми вставками окутывали уютом, а встроенная система контроля температуры мгновенно создала комфортный климат. Лола включила душ: потоки воды, насыщенной минералами и ароматами лаванды, мягко струились по её телу.

– Начинается новый день, – пробормотала она себе под нос, закрывая глаза и наслаждаясь моментом.

После душа Лола долго рассматривала себя в зеркале. Её каштановые локоны, ещё влажные, мягко спадали на плечи. Она решила оставить их распущенными, добавив лишь несколько аккуратных локонов с помощью термощипцов. Её кожа светилась естественной свежестью, а веснушки, которые она никогда не пыталась скрывать, придавали её образу особую живость.

– Сегодня я должна выглядеть безупречно, – сказала она с лёгкой улыбкой.

Девушка аккуратно нанесла тонкий слой тонального крема, подчеркнула глаза тёплыми коричневыми тенями, добавила немного темных румян и слегка подкрасила губы нежно-розовым блеском. Её макияж всегда был лёгким и естественным, но придавал ей большей уверенности.

Выбор одежды занял чуть больше времени. Лола перебирала свои платья, пока её взгляд не остановился на элегантном тёмно-синем наряде с длинными рукавами. Платье, облегающее её фигуру, прекрасно сочеталось с её очками в чёрной металлической оправе. Она дополнила образ серебряными серьгами и аккуратными кожаными балетками.

Прежде чем уйти, Лола обошла дом. Она прикоснулась к каждому растению, проверяя их состояние. Они отзывались на её прикосновения мягкими световыми всполохами, словно прощаясь.

– Грейс, веди себя хорошо, – обратилась она к кошке, которая уютно устроилась на мягкой подстилке у окна.

– Жозе, а ты проследи за Грейс, чтобы она не развалила дом к моему возвращению, – попросила Лола, повернув голову к индикатору камеры и сделав многозначительный взгляд. ИИ-ассистент подключился к домашнему коммуникатору, его голографическое изображение проявилось в углу комнаты.

– Всё будет в порядке, мисс Лола. Желаю вам хорошего дня.

Она улыбнулась, накинула лёгкий плащ и вышла из дома.

Городок для исследователей, где они с доктором Блэком жили, отличался от остального Медиополиса. Здесь всё было подчинено рациональности в высшей степени. Узкие, но уютные улочки тонули в зелени, деревья раскидывали свои ветви так, что их листья создавали тень на пешеходных дорожках. Фасады зданий, выполненные из биоматериалов, переливались приглушёнными оттенками, отражая утренний свет. Лола шла неспешно, вдыхая чистый воздух. Вокруг неё проходили другие жители – учёные, инженеры, врачи. Каждый из них казался полностью погружённым в свои мысли, хотя они всё равно приветливо кивали друг другу при встрече.

«Такой тихий мир», – подумала она, глядя на проходящего мужчину, который всматривался в экран планшета с немыслимыми сетевыми графиками и системами уравнений. – «Но я чувствую, как за этой тишиной скрывается немалая доля напряжения».

Она вспомнила вчерашний разговор с Джеймсом. Почему он позвал её к себе? Чем так важен Хайм? Лола знала, что доктор Блэк всегда взвешивает свои действия и слова. Если он решил вовлечь её в это дело, значит, дело действительно серьёзное.

Её мысли прервал вид моста, соединяющего два района городка. Он был построен над небольшим искусственным водоёмом, где плавали биолюминесцентные рыбы. Их мерцающий свет создавал магическую атмосферу, и Лола на мгновение остановилась, чтобы полюбоваться этим зрелищем.

– Даже природа здесь подчинена науке, – с лёгким грустноватым вздохом отметила она.

Подойдя к дому доктора, Лола остановилась. Его здание отличалось строгими линиями и тёмным фасадом, который, как ей всегда казалось, напоминал черную дыру на фоне других строений городка. Вход был скрытым, и лишь при её приближении появились его очертания со светящейся панелью персонализации и доступа. Она глубоко вдохнула, собравшись с мыслями, и нажала на звонок.

– Лола, – прозвучал голос Блэка из динамика. – Ты пришла вовремя, я поражен.

Она хотела было что-то возразить, но дверь приглашающе распахнулась, и Лолита вошла в дом доктора.

Лола поежилась от холодной атмосферы минимализма, которую доктор Блэк так любил. В отличие от её уютного и яркого жилища, интерьер Блэка был строгим и аскетичным. Белые стены, чёрные металлические акценты, идеально чистый стеклянный пол, сквозь который просматривались узоры встроенной в основание подсветки. Её взгляд сразу привлекла высокая голографическая панель в центре гостиной. На ней проецировались данные, которые Лола сразу же опознала как аналитические графики состояния Хайма. Рядом с панелью стоял сам Джеймс, одетый в тёмный свитер и брюки: его образ был привычным для нее, необычным сегодня был лишь его горящий пронзительный взгляд.

«Да уж, чувствую, разговор будет ошеломляющим», – подумала она и направилась к нему не снимая плаща.

– Доброе утро, Лола, – сказал он, продемонстрировав едва заметную улыбку. – Рад, что ты решила пройтись. Свежий воздух помогает взбодриться после сна.

– Доброе утро, Джеймс, – ответила она, и, все таки решившись продемонстрировать свой наряд, сняла плащ и аккуратно повесила его на спинку одного из металлических стульев. – Я подумала, что прогулка поможет собраться с мыслями.

– Отличный выбор, – кивнул он, указывая на кресло напротив. – Проходи, завтрак уже готов.

Лола огляделась. В углу комнаты стоял длинный стол из тёмного дерева, на котором были аккуратно расставлены тарелки с фруктами, тостами и другими загадочными блюдами, приготовленными, судя по всему, самим доктором.

– У тебя тут всё так… структурировано, – отметила она с улыбкой, садясь за стол.

– Порядок помогает сосредоточиться, – сухо ответил Блэк, наливая себе чай. – К тому же я всегда был сторонником порядка. Дорогая, я не силен в гостеприимстве, поэтому не стесняйся и бери все, что на тебя смотрит.

Они приступили к завтраку. Лола решила устранить напряжение и завела обычный разговор о пустяках: погода, новые проекты в ЦМЛ, особенности работы ИИ. Лола пыталась уловить момент, чтобы перейти к сути, но Джеймс казался необычно расслабленным.

– Прекрасный чай, – заметила она, отставляя полупустую чашку. – Но, Джеймс, я чувствую, что ты не просто так пригласил меня чаи погонять.

Доктор на мгновение остановился, поднял на неё свои чёрные глубокие глаза, а затем медленно кивнул:

– Ты права. Есть вещи, с которыми я сам не управлюсь, и мне понадобиться твоя помощь.

– Речь о Хайме? Я верно поняла из вчерашнего разговора? – спросила она, подавшись вперед и облокотившись локтями на стол.

– Именно, – ответил он, откладывая чайную ложку. – Лола, ты знаешь, что он всегда интересовал меня больше, чем остальные экспериментальные образцы. Его талант, его потенциал – всё это выходит за рамки стандартного восприятия. Но именно это делает его нестабильным.

– Ты думаешь, система не позволит ему существовать дальше? – жестко спросила она, приподняв брови.

– Я уверен в этом, – коротко ответил Джеймс. – Любое отклонение воспринимается как угроза порядку. Но Хайм – это не просто отклонение. Он ключ к пониманию нового этапа развития человечества.

– Почему ты решил рассказать мне об этом? – спросила Лола, переплетя пальцы кистей рук.

– Потому что ты лучшая моя ученица, Лола. И потому что у тебя есть то, чего нет у меня – способность достучаться до сердца человека. Но главное, я тебе доверяю.

Лола чуть улыбнулась, но её лицо оставалось серьёзным.

– Ты хочешь, чтобы я помогла ему?

– В какой-то степени, да, – ответил он без колебаний. – Хайм находится на грани. Я могу создать для него условия, где он сможет эволюционировать, но только ты способна удержать его от разрушения.

– Это огромная ответственность, Джеймс, – сказала она, складывая руки на столе. – Ты уверен, что я справлюсь?

– Если я в чём-то уверен, Лола, так это в твоих способностях, – твёрдо произнёс он. – Завтра я покажу тебе его работы. И, возможно, ты поймёшь, почему я так говорю.

Лола кивнула, чувствуя, как её сердце сжимается от напряжения:

– Хорошо, Джеймс. Я помогу тебе.

– Благодарю, – ответил он, его голос звучал искренне. – Это значит для меня больше, чем ты можешь себе представить.

Джеймс поднялся из-за стола и предложил Лоле пройти в его рабочий кабинет. Она, следуя за ним, не могла не заметить, насколько обстановка вокруг отражала характер Блэка. Каждый элемент интерьера был функциональным и строго вписывался в общую картину: никаких излишеств, ничего бесполезного.

Кабинет оказался просторным и, на удивление, светлым. Вдоль одной из стен располагалась панель с голографическими экранами, отображающими данные о разных проектах ЦМЛ. В центре комнаты стоял массивный чёрный стол с минималистичным набором инструментов для анализа и работы с данными. В углу возвышалась витрина с медицинским оборудованием, а напротив – стеллаж с папками и книгами, каждая из которых была расположена под идеальным углом. Лола на секунду замерла с открытым ртом, рассматривая замысловатые рисунки на высоком потолке.

– Присядешь? – предложил Блэк, указывая на мягкое кресло напротив своего стола.

Она опустилась в кресло, обхватив ладонями подлокотники, и посмотрела на доктора.

– Никогда бы не подумала, что увижу у тебя столько бумажных книг и такую роспись на потолке.

– Это еще не все, – задорным голосом произнес доктор.

– Ты хочешь показать мне что-то особенное? – спросила она, с интересом оглядывая помещение.

– Да, – коротко ответил Джеймс, активируя экран. На голограмме появилось изображение гравюры Хайма. Лола прищурилась, вглядываясь в линии и формы, которые словно двигались, оживали под её взглядом.

– Это… и странно и удивительно в одночасье, – тихо произнесла она, её голос дрогнул.

– Именно, – кивнул Блэк, сложив руки перед собой. – Это не просто картина. Это вызов нашему миру. Хайм создал нечто, что вряд ли понравиться нашим создателям.

– Линии… такие хаотичные… но при этом они вместе передают до боли точный образ, – пробормотала она, вытянув руку, чтобы коснуться голограммы.

– И именно поэтому он в опасности, – продолжил Блэк. – ЦМЛ заинтересуется им и до 30 он просто не дотянет.

– Ты хочешь скрыть информацию, но что ты предлагаешь? – Лола повернулась к нему, её глаза сверкали смесью волнения и тревоги.

– У нас есть два пути, – ответил он спокойно. – Первый: мы изолируем его и предоставим всё необходимое для работы, создадим идеальные условия, чтобы он мог «преобразиться», пока система не заметит изменений.

– А второй? – Лола уже знала, что услышит, но всё же задала вопрос.

– Второй путь более рискованный, – признал Блэк. – Мы попытаемся убедить систему в том, что его нестабильность – это новая ступень эволюции. Его работы станут доказательством. Но для этого потребуется твоя помощь.

Лола молчала, переваривая услышанное.

– Джеймс, это опасно для всех нас, – наконец сказала она, отводя взгляд. Помочь доктору ей было в радость, но вот спасать Хайма ей совсем не хотелось. Тем более, что она в нем не видела ничего величественного, о чем говорил Блэк.

– Я знаю, – ответил он. – Но у нас нет другого выбора.

– Хорошо, – сказала она после недолгой паузы. – Я помогу.

Блэк слегка наклонил голову, словно благодарил её без слов.

– Завтра начнём с обсуждения деталей, – сказал он. – А сейчас, Лола, я думаю, тебе нужно отдохнуть.

Она пребывала в раздумьях. И да, сейчас ей хотелось уйти из дома Джеймса.

– Спасибо, Джеймс. До завтра, – выдавив из себя улыбку, сказала Лола и побрела за своим плащом в гостиную. Далее она направилась к выходу, а доктор остался один, снова и снова вглядываясь в изображение гравюры.

Вопросы без ответов

Лола закрыла за собой дверь, оставляя за порогом строгую атмосферу дома доктора Блэка. Он проводил её взглядом сквозь оконный витраж, но не двинулся с места, отчаянно всматриваясь в работы Хайма. Однако, спустя пятнадцать минут напряженного разглядывания картин, он почувствовал тяжесть в ногах. Сев в кресло, Джеймс откинулся на спинку и скрестил руки на груди. Его взгляд упал на изображение, и мысли вернулись к диалогу с Лолой. Её слова, тон, эмоции – он прокручивал разговор снова и снова, как плёнку в проекторе.

«Почему она согласилась?» – думал он, нахмурив брови. – «Лола всегда действовала рационально, а Хайм ей явно неинтересен, даже как объект исследования. Она слушала, задавала вопросы, но в её глазах не было той искры, что загорается, когда она увлечена. Так зачем ей это нужно?».

Блэк встал и прошёлся по кабинету, не отводя глаз от гравюры. Линии и формы, как и прежде, вызывали в нём бурю эмоций, но теперь он искал в них ответы. Где и когда произошёл сбой в мышлении Хайма? Почему его работы, всегда гармоничные и идеальные, внезапно стали такими хаотичными?

Доктор остановился перед экраном, сложив руки за спиной. Он всматривался в детали, анализировал композицию, цвета, линии, будто они могли раскрыть ему тайну.

«В какой именно момент ты обыграл систему, Хайм?» – пронеслось в его голове. Он провёл пальцем по панели, вызывая на экран другие работы художника. Все они были уникальны, но эта… эта отличалась. Нужно искать что-то общее, что-то, что говорит о его собственном стиле.

Размышления прервал звонок коммуникатора. Джеймс отвёл взгляд от экрана и активировал устройство. На голограмме возник серебристый корпус Эгберта, его красный индикатор мигал в ритме голоса.

– Доктор Блэк, Хайм проснулся, – отчеканил ИИ-дворецкий. – Он в прострации, как и ожидалось.

– Какие показатели? – коротко спросил Джеймс, садясь обратно в кресло.

На экране появились графики и диаграммы: пульс, давление, уровень кортизола, активность мозга – всё это отображалось в реальном времени. Блэк пробежал глазами по данным, отмечая небольшие отклонения.

– Физическое состояние стабильно, но… – Эгберт замялся. – Ментальные показатели указывают на высокую степень тревожности. Эмоциональная активность выше нормы.

– Что он делает? – спросил Джеймс, откидываясь в кресле.

– Сидит в своей мастерской, смотрит на холст. Время от времени что-то бормочет, – ответил Эгберт. – Хозяин не в лучшей форме, доктор.

Блэк кивнул, не отводя взгляда от экрана.

– Продолжай наблюдение. Всё фиксируй. Никаких внешних воздействий, – сказал он, открывая шкаф с документами и доставая папку, где хранились записи о Хайме.

– Конечно, доктор. Но, если позволите, могу ли я задать вопрос?

– Задавай, – ответил Блэк, не поднимая головы.

– Что вы планируете делать? – прямо спросил Эгберт.

Джеймс на мгновение задумался, затем поднял взгляд на голограмму робота:

– Я выезжаю к вам, – сказал он. – Подготовь данные за последние 24 часа. Хочу видеть полную картину.

Эгберт кивнул и отключился. Блэк встал, накинул лёгкий плащ и быстрым шагом направился к выходу.

Ночной воздух был прохладным, и, выйдя на улицу, Джеймс почувствовал лёгкий холодок. Магнобиль уже ожидал его на парковочной платформе. Он занял место в кабине, и машина плавно поднялась в воздух. Медиополис раскинулся перед ним во всей своей ночной красоте. Огни города, отражающиеся в зеркальных фасадах, создавали ощущение, будто он парит в бесконечности. Но Блэк не замечал этой красоты. Его мысли снова возвращались к Хайму и Лоле.

«Не ошибся ли я выбрав ее?» – думал он, глядя на мелькающие под ним улицы. – «Может, Лола просто пытается быть полезной, не осознавая, во что ввязывается?».

– Ладно, об этом потом, – пробормотал Джеймс, заметив знакомый фасад здания. Машина плавно опустилась у дома Хайма. Блэк вышел, поправил плащ и направился ко входу. Дверь, как и прежде, открылась автоматически, приветствуя его мягким светом.

Эгберт уже ждал его в холле.

– Добро пожаловать, доктор, – сказал робот, слегка наклонившись, имитируя поклон. – Хайм в мастерской. Я подготовил все данные, как вы просили.

– Отлично. Веди меня, – коротко ответил Блэк.

Он следовал за роботом по узким коридорам дома, пока не оказался у двери мастерской. На мгновение Джеймс остановился, глубоко вдохнул и открыл дверь, готовясь встретиться с Хаймом и его внутренними демонами.

В цепях апатии

Блэк мягко открыл дверь мастерской Хайма. Тишина в комнате была почти осязаемой. Свет мягко рассеивался от встроенных панелей, играя на поверхности холстов, инструментов и необычных скульптур, раскиданных по углам. В центре комнаты, на ковре с высоким ворсом, сидел Хайм. Его ноги были скрещены, спина идеально прямая, а взгляд устремлен куда-то в невидимую точку вдали. В тонких пальцах, которые, казалось, были созданы для творения, он вращал лазерное перо. Движения были машинальными, почти гипнотическими.

Джеймс остановился у самого порога, скрестив руки на груди. Его чёрные глаза внимательно изучали Хайма. Ни одно движение, ни один жест подопечного не ускользали от его пристального взгляда. «Гипнотическая монотонность движений», – отметил он мысленно. – «Сосредоточенность на одной точке… Возможно, уход в себя. Это типично для состояния эмоционального выгорания или погружённого творческого транса».

«Однако, он явно не в отчаянии», – размышлял Блэк. – «Но и не в равновесии. Это состояние на грани, когда мысль ещё не оформлена, но уже угрожает вырваться наружу. Что-то его гложет, подавляет. Но что именно? Потеря цели? Переизбыток идей? Или же страх? Его взгляд сильно изменился. Это не те глаза, которые я видел раньше».

Доктор не торопился говорить. Ему казалось, что любое слово может разрушить хрупкую оболочку, окружавшую Хайма. Он искал подсказки в обстановке. Холсты у стены были пусты. Инструменты лежали аккуратными рядами, словно их никто не трогал в течение нескольких дней. Единственное, что нарушало идиллию этой ситуации, так это то, что Хайм быстро и шумно двигал пальцами ног. Они, словно цепляясь за реальность, впивались в мягкий ворс ковра, осторожно перебирая его, как струны невидимой арфы. Этот почти неуловимый жест выдавал внутреннее напряжение, которое он пытался скрыть за маской отрешённости.

«Застой? Или наоборот, внутренний конфликт? Но в чем причина? Он ведь не просто так продолжает держать перо…».

Джеймс сделал шаг по направлению к Хайму. Тот никак не отреагировал, продолжая смотреть сквозь пространство. Доктор подошёл ближе и, не произнося ни слова, сел напротив него на пол, приняв ту же позу. Несколько минут они просто смотрели друг на друга. Глаза Хайма были наполнены странной смесью – что-то между опустошённостью и подавленной энергией. Он словно хотел что-то сказать, но внутри него не находилось ни слов, ни сил. Блэк чувствовал это. Его взгляд оставался спокойным, но внутренний аналитик работал на полную мощность.

«Контакт глаза в глаза. Проверка реакции. Он осознает моё присутствие, но не спешит действовать. Это может говорить либо о глубокой подавленности, либо о нежелании показывать свои мысли. А может, и о недоверии», – подумал Блэк.

Наконец, Хайм слегка склонил голову, словно изучая сидящего напротив.

– Я думал, вы не придёте, – тихо, почти шёпотом произнёс он, не отводя взгляда.

Джеймс медленно выдохнул, позволяя себе лёгкую улыбку.

– Я всегда прихожу, когда это важно, Хайм, – ответил он ровным голосом, в котором звучала нотка доброжелательности.

Во вновь повисшей тишине витал невысказанный вопрос: стоит ли разрушать ту хрупкую оболочку, которую Хайм успел выстроить вокруг себя? Доктор знал, что перед ним сидит не просто человек, а его величайшее творение – результат не одного поколения экспериментов, надежд и, порой, отчаяния. Но сейчас он видел не гения, а человека на грани. Хайм выглядел потерянным, но за этой отрешённостью пряталась искра – искра понимания того, в какой опасности он находится.

Блэк уловил это едва заметное напряжение: движение пальцев, слабый блеск в глазах, незначительный наклон головы. Всё говорило о том, что Хайм осознаёт свою нестабильность, но страх все еще берет верх над его разумом. На секунду мысль мелькнула, как вспышка: «Может, так и оставить? Пусть деградирует. Система сама всё решит, как всегда».

Эта мысль пульсировала в сознании Джеймса, вызывая острое чувство разочарования. Что, если действительно позволить Хайму завершить свой путь естественным образом? Без вмешательства, без боли, без борьбы? Он представлял, как этот человек, сидящий сейчас напротив, медленно исчезает, растворяется в безликой системе, где больше нет места для ошибок. Это был бы самый простой путь, избавляющий от риска и ответственности.

Но стоило доктору Блэку закрыть глаза, как перед ним всплывали образы прошлого. Он вспомнил, сколько раз Хайм вызывал у него ярость своим упрямством, ставя под сомнение любые авторитеты. Как коллеги из ЦМЛ с высокомерной улыбкой предлагали закрыть проект, называя его провалом. Вспомнил каждый рапорт, где сомнения в успехе эксперимента выкладывались на бумагу сухими формулировками. И каждый раз он выбирал сохранить Хайма, словно пытаясь доказать всему миру – и самому себе – что прав.

«Нет, уж! Я вложил в тебя слишком много», – мысленно сказал Блэк, глядя на Хайма. – «Не ради тебя, не ради системы, а ради идеи. Ради того, чтобы понять, на что способен искусственный гений, освобождённый от оков правил. Ты – не просто эксперимент, ты – вызов, который я бросил этой проклятой системе. И я доведу его до конца».

Его пальцы едва заметно сжались в кулак, а взгляд стал твёрже. Доктор почувствовал, как внутреннее сомнение уступает место решимости. Ему приходилось идти против мнения большинства, ломать стереотипы и рисковать карьерой. Он уже слишком далеко зашёл, чтобы останавливаться. Да и слишком много прожил, чтобы чего-то бояться. Доктор снова посмотрел на Хайма, который продолжал безучастно водить лазерным пером по воздуху: «Ты ещё не сломлен», – подумал он. – «А значит, у нас есть шанс».

Джеймс слегка подался вперёд, намереваясь разорвать эту напряжённую тишину, которая, казалось, вот-вот поглотит их обоих. Он знал: если не заговорит сейчас, то потеряет Хайма навсегда.

«Момент настал», – подумал доктор, выровнял дыхание и начал говорить. Его голос звучал мягко, словно он боялся разрушить хрупкое равновесие, которое сейчас удерживало Хайма от полного ухода в себя.

– Хайм, как ты себя чувствуешь? – спросил Блэк, стараясь не смотреть в упор, чтобы не вызывать у собеседника дискомфорт.

Хайм медленно повернул голову в сторону доктора, но взгляд его остался таким же отрешённым.

– Нормально, – коротко ответил он, едва заметно пожав плечами.

Доктор кивнул, словно подтверждая услышанное. Внутри он чувствовал, что этот ответ не стоил и гроша, но не стал давить. В конце концов, разговор только начался.

– Ты давно так сидишь? – продолжил он, намеренно выбирая нейтральные темы.

– Не знаю, – равнодушно протянул Хайм, продолжая медленно вращать лазерное перо в пальцах.

На секунду воцарилась тишина. Блэк, изучая его движения, заметил, как напряжение в каждом движении противоречит видимому спокойствию. Пальцы, казалось, хотели сжаться и сломать это перо, но сила воли удерживала их в этом непрерывном вращении.

– А как прошла ночь? Ты смог выспаться? – задал следующий вопрос Блэк, подбирая слова осторожно, как шахматист выбирает ход в сложной позиции.

Хайм чуть наклонил голову, на секунду задумавшись, а затем всё тем же равнодушным тоном ответил:

– Кажется, спал. Не помню.

Доктор отметил этот пробел в памяти. Забывчивость могла быть частью того хаоса, который всё глубже поглощал его подопечного. Но теперь он намеревался подвести Хайма к главному вопросу.

– Ты помнишь, что было вчера? – спросил он, глядя на молодого человека.

В этот момент произошло едва уловимое изменение. Лазерное перо замерло между пальцами Хайма, затем он медленно положил его на ковёр рядом с собой. Его взгляд стал напряжённым, а дыхание чуть замедлилось. Внутри Хайма что-то щелкнуло, как будто Блэк невзначай открыл дверь, которую тот старался держать запертой.

«Вчера…», – эхом отозвалось в голове Хайма, вызывая целый водоворот мыслей и эмоций. Он пытался найти ответ, который звучал бы просто и логично, но истинный ответ пугал его: «Сказать правду? Но зачем? Что это изменит? Доктор и так знает слишком много. Он видел мою гравюру, он видел меня, каким я был вчера. Если я расскажу ему всё, это только ухудшит положение».

Хайм закрыл глаза, пытаясь собрать мысли. Его сознание напоминало мозаику, которую он безуспешно пытался сложить в какое-то подобие узора.

«Если я солгу, он заметит. Блэк всегда видит ложь. Но если я промолчу, это тоже будет подозрительно. Что делать? Чёрт побери, что мне делать?» – сам себя в своей голове спрашивал Хайм.

Эти мысли пробивались сквозь пелену усталости и отчаяния. Он вспомнил, как стоял перед гравюрой, как линии оживали под его рукой, как что-то внутри него кричало, вырываясь наружу. Это было больше, чем творческий порыв – это был бунт. Бунт против всего, что его окружало. Хайм знал, что его гравюра – вызов. Вызов системе, вызов Блэку, вызов самому себе. И если доктор узнает, что именно он чувствовал, то всё изменится.

«Может, он поймёт?» – мелькнула мысль. – «Может, именно этого он и ждёт? Но почему тогда я чувствую, что если расскажу, то окажусь ещё более уязвимым?».

Хайм открыл глаза и посмотрел на доктора. Его взгляд был полон внутренней борьбы, которую Джеймс легко прочитал.

– Я… не уверен, – медленно произнёс Хайм, будто пробуя слова на вкус, прежде чем окончательно их произнести. – Вчера… всё было как в тумане.

Блэк кивнул, но не спешил задавать следующий вопрос. Он чувствовал, что Хайм продолжит говорить, если его не торопить.

– Я рисовал, – добавил Хайм после паузы. Его голос стал тише, словно он говорил не доктору, а самому себе. – А потом… потом всё смешалось. Я не помню.

Блэк внимательно следил за каждым словом, каждым движением. Он понимал, что Хайм не говорит всей правды, но и не врёт. Это была попытка спрятать истину за завесой неопределённости, и Джеймс не мог её пробить пока что.

– Ты ведь помнишь больше, чем говоришь, – спокойно заметил Блэк, скрестив руки на груди. – Но я не тороплю тебя.

Эти слова, сказанные мягко и сдержанно, прозвучали как вызов. Хайм почувствовал, что у него больше нет времени на размышления. Он должен был выбрать: рассказывать ли правду или продолжать увиливать.

Диалог откровений

Доктор Блэк слегка выпрямился, скрестив ноги чуть иначе, чтобы устроиться поудобнее. Его взгляд был мягким, но глубоким, словно он стремился через тишину заглянуть в самую суть души Хайма. В комнате повисла густая тишина, лишь иногда её нарушали слабые звуки: щёлканье лазерного пера, которое Хайм вертел в руке, и едва слышимый шум воздуха, проходящего через вентиляционные каналы.

– Хайм, – мягко начал Блэк, его голос звучал словно мелодия, призывающая к доверию. – Ты всегда был человеком, чьи чувства и мысли находили отражение в творчестве. Я знаю, что сейчас тебе нелегко, и я не прошу тебя всё выкладывать сразу. Просто расскажи, что тебя тревожит.

Хайм остановил движения рукой, пальцы замерли на корпусе лазерного пера. Он медленно поднял взгляд, будто взвешивал, стоит ли продолжать эту тему. Его губы слегка дрогнули, и на мгновение он выглядел потерянным, но потом выдохнул.

– Я… – начал он, но запнулся, нервно вцепившись пальцами в ворс ковра. – Это не то, что я могу просто взять и объяснить.

Блэк не отводил глаз, давая Хайму время. Его спокойствие и терпение создавали безопасную атмосферу, в которой слова звучали, как первый дождь после долгой засухи.

– Последние полгода, – наконец выдавил Хайм, с трудом подбирая слова, – всё стало… другим.

– Расскажи, – мягко подтолкнул Блэк.

Хайм нахмурился, отпустил перо и сцепил пальцы, словно пытаясь удержать мысли, которые готовы были разлететься в разные стороны.

– Музыка, картины… Они больше не такие, как раньше, – сказал он, не глядя на доктора. – Всё, что я делаю, кажется мне… не моим.

Блэк кивнул, не прерывая его.

– Я точно не помню, как это началось. Однажды я сидел за инструментом и вдруг понял, что больше не могу играть привычные мелодии. Они раздражали меня. Слишком гладкие, слишком предсказуемые. Мне хотелось чего-то… другого.

– Другого? – уточнил Блэк, слегка наклонив голову.

– Резкого. Грубо звучащего. С треском, с рваными нотами. Сначала я думал, что это просто настроение. Но потом… потом это стало как навязчивая идея. – Он остановился, взял лазерное перо и начал крутить его снова, но движения были нервными, не такими плавными, как раньше.

– А живопись? – осторожно спросил доктор, наблюдая за ним.

Хайм бросил короткий взгляд на один из пустых холстов, стоящих у стены.

– Она тоже изменилась, – сказал он с горькой улыбкой. – Я больше не могу использовать цвета. Они… мешают. Каждый раз, когда я берусь за перо, мне хочется всё закрасить чёрным. Или серым.

– Почему?

– Не знаю. – Он пожал плечами, его голос звучал растерянно. – Может, потому что это ближе к тому, что я чувствую. Цвета слишком громкие, слишком живые.

Доктор кивнул, изучая каждое его слово.

– И что ты чувствуешь, Хайм?

Этот вопрос отозвался даже в самых темных уголках подсознания Хайма. Он поднял голову, его глаза встретились с глазами Блэка.

– Пустоту, – выдавил он после долгой паузы. – Как будто всё внутри темное, глубокое и там ничего нет.

Блэк слегка наклонился вперёд, положив локти на колени.

– Но ты ведь продолжаешь творить, несмотря на это?

– Да. И это самое странное, – пробормотал Хайм. – Кажется, что пустота сама по себе имеет какое-то содержимое.

Блэк на секунду прикрыл глаза, пропуская слова Хайма через себя. Этот молодой человек, сидящий напротив, был не просто творцом. Он был зеркалом, в котором отражались все противоречия системы.

– Твои последние работы, – сказал Блэк, открывая глаза. – Ты чувствуешь, что они стали больше… твоими?

Хайм чуть сжал губы, раздумывая.

– Сложно сказать. Они… другие. Они пугают меня, но я чувствую, что должен их завершить.

Доктор слегка выпрямился, сцепив пальцы в замок.

– Может быть, в этих изменениях есть что-то важное. Ты никогда не задумывался, что эта пустота – не враг, а твой союзник?

– Союзник? – переспросил Хайм с горькой улыбкой. – Вы правда так думаете?

– Я думаю, что твоя пустота может быть частью тебя. Той частью, которая стремится выйти за рамки.

Хайм молча смотрел на доктора. Он хотел бы поверить в его слова, но что-то внутри него сопротивлялось.

– Ты боишься изменений, – продолжил Блэк. – Но, возможно, именно они делают тебя тем, кто ты есть.

В комнате вновь воцарилась тишина. Хайм посмотрел на свои руки, на перо, которое он держал, а потом на пустой холст у стены.

– Может быть, – тихо сказал он, не отводя взгляда от белого полотна.

Доктор заметил в его глазах едва уловимое изменение. Возможно, это была надежда. Или, может быть, тень принятия. Блэк сделал глубокий вдох и медленно выдохнул.

«По-моему, он готов», – с некой ноткой маленькой победы, подумал Джеймс. – «Теперь нужно подлить в огонь немного мотивации».

– Я хочу, чтобы ты продолжал творить, Хайм. Не ради системы. Не ради меня. Ради себя.

Эти слова прозвучали с неожиданной искренностью, и Хайм впервые за долгое время почувствовал, что его понимают. Он кивнул, не глядя на доктора, но его пальцы уже больше не дрожали. Хайм резко поднял взгляд на Блэка, его глаза вспыхнули озорным блеском, будто внутри него разгорелся неожиданный огонь. Он небрежно отбросил лазерное перо, которое беззвучно упало на ковёр. Уголки его губ чуть приподнялись в смелой улыбке.

– Знаете, доктор, – начал он, склонив голову на бок. – Мне кажется, что мы застряли здесь, в этой комнате. Не хотите сменить обстановку?

Блэк, привыкший к резким перепадам настроения Хайма, не показал ни тени удивления, хотя внутри ощутил лёгкую настороженность. Такая внезапная перемена могла быть чем угодно: от проявления гениальности до очередного симптома нестабильности.

– Что ж, звучит как приглашение, от которого трудно отказаться, – ответил доктор, изображая на лице лёгкое одобрение.

Хайм, словно забыв о своей прежней апатии, пружинисто поднялся на ноги и протянул руку Блэку, чтобы помочь ему встать.

– Доктор, вы, конечно, молоды душой, но что-то мне подсказывает, что йога не совсем ваша стихия, – с усмешкой заметил он.

– Молодость души – понятие относительное, – с лёгким сарказмом ответил Блэк, разминая затекшие ноги и принимая руку Хайма. – Но спасибо за заботу. Всё-таки, возможно, мне пора пересмотреть свою программу физических тренировок.

Они обменялись лёгкими улыбками, и доктор, встав на ноги, отряхнул брюки.

– Так куда ты собираешься меня вести? – спросил Блэк, расправляя плечи.

– В сад, – уверенно ответил Хайм, направляясь к выходу из комнаты. – Там свежий воздух, тишина, и, что самое главное, цветы, которые не задают вопросов, – Джеймс оценил колкость фразы, которая его совершенно не задела. Он привык к такому общению.

Когда они открыли дверь, перед ними предстал Эгберт, который, казалось, ожидал их появления с подсветкой на корпусе, которую можно было бы охарактеризовать как раздражение, будь он человеком.

– Наконец-то, хозяин решил проявить признаки жизни, – произнёс робот, его красный индикатор замигал чуть быстрее. – Но, позвольте напомнить, что вашему организму необходимо восполнить энергию. Прежде чем работать в саду, вам нужно поесть.

– Отлично, Эгберт, – с улыбкой сказал Хайм. – Тогда подай ужин в сад. Я помню, что раньше люди ходили на пикники. Почему бы и нам не попробовать?

Эгберт, выдержав небольшую паузу, словно обдумывая всю нелепость этого предложения, ответил:

– Хорошо, хозяин. Рад, что вы пока не требуете акробатических трюков. С моим телом это было бы затруднительно.

Хайм рассмеялся, отвесив легкую затрещину Эгберту.

– Вот за это я тебя и люблю, Эгберт. Без твоей прямоты жизнь была бы слишком скучной.

Блэк позволил себе тихо улыбнуться, наблюдая за этим обменом «любезностями». Что-то в этой непринуждённой атмосфере смягчило его внутреннее напряжение.

Они вышли из дома и прошли в сад по узкой тропинке, вымощенной мелкими камнями. Сад Хайма раскинулся словно оазис среди бетонного и стеклянного мира Медиополиса. Высокие деревья с густыми кронами создавали ощущение уединения, а аккуратные кустарники и цветочные клумбы придавали этому месту особый шарм. Каждое растение в саду казалось идеальным. Деревья были подстрижены в форме спиралей и пирамид, их кроны отливали мягким зелёным светом в свете скрытых садовых ламп. Между деревьями расположились кустарники с цветами, чьи лепестки переливались насыщенными глубокими оттенками. Но настоящей гордостью Хайма был розарий, расположенный в центре сада. Огромные кусты роз, выведенные вручную, радовали глаз своими необычными цветами: от глубокого чёрного до нежно-голубого и даже серебристого. Каждая роза была уникальна, и, казалось, что над каждым кустом кто-то потрудился с особой любовью.

– Нравится? – спросил Хайм, заметив, как взгляд Блэка задержался на розах, а глаза, казалось, стали больше линз очков.

– Признаться, впечатляет, – честно ответил доктор, окинув взглядом пространство. – Ты сам этим занимаешься?

Хайм улыбнулся, присев на корточки у одного из кустов и начав осторожно удалять сухие листья.

– Конечно. Сад – это место, где я чувствую себя… свободным, – признался он.

Блэк сел в ротанговое кресло-качалку, стоявшее рядом, и провёл рукой по его подлокотнику.

– Ты сам сделал это кресло?

– Да, – кивнул Хайм. – Иногда хочется отвлечься. Вот и подумал, почему бы не попробовать что-то новое.

Блэк нахмурился, задумавшись: «Откуда у него эти знания? Мы ведь не закладывали в его «Каплю Творца» навыков садоводства и ремесла. Возможно, сбой? Или это скрытая возможность инъекции, которую мы упустили?».

Доктор погрузился в размышления, откинувшись на спинку кресла. Его разум прокручивал сценарии один за другим: «Мы не знаем всего о «Капле». То, что она способна адаптироваться и перерабатывать информацию, было очевидно. Но что, если она… имеет не поддающиеся анализу возможности? И что, если Хайм – первый, кто начал выходить за рамки запланированного?».

В этот момент Хайм, закончив ухаживать за кустами, поднялся, стряхнул руки и посмотрел на доктора.

– Вы задумались, – заметил он.

– Привычка, – коротко ответил Блэк.

– Наверное, Вы думаете, откуда у меня взялись эти способности? – спросил Хайм с лёгкой улыбкой.

Доктор посмотрел на него, не скрывая интереса.

– Признаюсь, эта мысль пришла мне в голову.

– Честно говоря, я сам не знаю, – сказал Хайм, пожимая плечами. – Просто однажды понял, что хочу что-то вырастить. А потом стал изучать.

– Изучать? – переспросил Блэк.

– Да. Книги, старые голограммы… всё, что мог найти. Это успокаивало.

Доктор ничего не ответил. Он чувствовал, что в этих словах скрыта какая-то истина, которую он пока не мог разгадать. Но одно было ясно: Хайм – не просто результат эксперимента. Он был чем-то большим.

Между ними вновь повисла тишина, но на этот раз она была спокойной, почти умиротворяющей. Однако это продлилось недолго. Из-за кустов появилась парящая платформа, гружённая блюдами и напитками. Она мягко скользила по воздуху, словно была частью окружающей природы. Её сопровождал Эгберт, чей красный индикатор мигал в такт его размеренному брюзжанию. Робот выглядел, как всегда, важным и слегка ворчливым и беспрекословно исполняющим свои функции.

– Ваш ужин, господа, – произнёс он с ноткой высокомерия, остановившись перед Хаймом и Блэком. – С вашего позволения, я напомню, что сервировка для пикника не входит в набор моих стандартных настроек.

Хайм, не удержавшись, улыбнулся, подмигнув роботу.

– Ты потрясающе справился, Эгберт. Если бы я мог, я бы дал тебе премию, – с сарказмом заметил он, поднимаясь, чтобы перенести блюда с платформы на небольшой круглый столик из тёмного дерева, который стоял неподалёку.

– Премия? – с деланным удивлением переспросил Эгберт. – Ваша щедрость не знает границ, хозяин. Возможно, в следующий раз вы предложите мне медаль?

Доктор Блэк сдержанно улыбнулся, наблюдая за этой сценой.

– Медаль – это слишком банально, Эгберт. Думаю, тебе больше подошёл бы памятник, – с шутливой напыщенностью произнес Хайм, беря с платформы серебристую чашу с салатом.

Робот на мгновение прекратил мигание, будто обдумывая слова.

– Благодарю за столь лестное предложение, но, к сожалению, моя эффективность выше без подобных украшений. А теперь, если позволите, я удалюсь. У меня ещё куча посуды, которая, как вы понимаете, сама себя не помоет.

Хайм рассмеялся, провожая Эгберта взглядом.

– Ну что, доктор, давайте попробуем, что нам приготовил мой язвительный шеф-повар? – предложил он, усаживаясь за стол.

На столе стояли разнообразные блюда, каждое из которых выглядело словно произведение искусства. Тарелка с прозрачными ломтиками маринованного лосося, украшенная тонкими кольцами красного лука и прочей зеленью. Салат из свежих овощей с золотистыми орехами и блестящими каплями цитрусового соуса. Рядом стояла корзинка с запечёнными мягкими булочками, которые издавали божественный запах свежей сдобы.