Зимняя бегония. Том 2

Размер шрифта: 13

Published originally under the h2 of《鬓边不是海棠紅》 (Bin Bian Bu Shi Hai Tang Hong)

Author © 水如天儿 (Shui Ru Tian Er)

Russian Edition rights under license granted by水如天儿 с/о Jumo Culture Media Co., Ltd

Во внутреннем оформлении использована иллюстрация: © Phoebe Yu / Shutterstock.com Используется по лицензии от Shutterstock.com

Перевод с китайского Е. Фейгиной

Иллюстрации Katiko

Глава 1

До полудня у театральной труппы обычно не было никаких дел. Актеры проигрывали те образы, которые выбирали сами, и Шан Сижую не приходилось следить за ними, вот он и сидел дома. Жизнь его под руководством Сяо Лай была расписана по часам, а точнее, по минутам. Если, допустим, пора было есть, а он оказывался чем-то занят, Сяо Лай трижды звала его и, если Шан Сижуй не садился за стол, принималась браниться, и силой выхватывала книги или какие-то безделушки у него из рук. И в этот раз Сяо Лай подала обед по расписанию. Шан Сижуй, поджав губы, сидел за обеденным столом и, хмурый, читал книгу. Завидев Чэн Фэнтая, он радостно вскочил.

Чэн Фэнтай схватил Шан Сижуя за плечи и усадил его обратно на стул, сказав со смехом:

– Шан-лаобань[1], вы сидите, не вставайте.

Шан Сижуй поерзал и уселся. Чэн Фэнтай отступил на пару шагов, опустился на одно колено и, взмахнув правой рукой, отвесил Шан Сижую самый что ни на есть почтительный поклон:

– Приветствую Шан-лаобаня! Желаю Шан-лаобаню долгих лет жизни и драгоценного благополучия!

Глядя на него, Шан Сижуй радостно рассмеялся, беспрестанно кивая.

Чэн Фэнтай спросил:

– Ну как, похоже или нет? Это я вчера у Фань Ляня выучился.

Шан Сижуй пробормотал что-то невнятное, продолжая улыбаться.

Чэн Фэнтай похлопал его по затылку:

– Шан-лаобань, что вы там бормочете? Проглотите сперва, что у вас во рту, а потом уж говорите.

Шан Сижуй взял заварочный чайник и вышел во дворик прополоскать рот, а Чэн Фэнтай приметил на столе деревянную шкатулку с жемчужным порошком, что дал певцу вчера князь Ци, и не удержался от смеха:

– И ты это ешь? И в самом деле ты гонишься за красотой.

Шан Сижуй с бульканьем сплюнул на землю и сказал:

– Это рецепт, который Цзюлан привез из императорского дворца. Каждый день нужно держать немного пудры под языком, очень полезно для кожи и мускулов. Если следовать ему, то в сорок лет совсем не видно будет возраста.

Чэн Фэнтай проговорил:

– Ну раз рецепт из императорского дворца! Они-то знают в этом толк. Что ты только что говорил?

– Говорил, что привычка отдавать поклоны очень хороша, второму господину следует ее перенять!

– Ладно! Отныне я каждое утро буду приходить сюда, чтобы поклониться Шан-лаобаню и справиться о его здоровье.

Шан Сижуй вскинул запястье и взглянул на часы:

– Это называется утром? Уже половина двенадцатого! После девяти часов никакое уже не утро.

Такой уж он был человек – относился ко всему слишком серьезно, особенно что касалось пунктуальности. Его швейцарские часы с кожаным ремешком были исключительно точными, он с ними и спать ложился, и каждый день сверял по ним время, когда актеры труппы – и стар и млад – приходили на репетиции. Частенько он смотрел на часы и бранился:

– Ты посмотри! Уже сколько времени, а ты опаздываешь! Даже десять минут – уже опоздание! Ты не годишься для театра!

Ох как хотели актеры труппы «Шуйюнь» разбить вдребезги его часы!

Чэн Фэнтай, впрочем, не был одним из его актеров, а потому с полнейшим безразличием к словам Шан Сижуя уселся в деревянное кресло с резной спинкой и подлокотниками[2] и принялся листать книгу, взятую со стола:

– Время, когда второй господин встает, и считается утром, если еще светло.

Шан Сижуй недовольно фыркнул, но спорить с ним не стал. Сяо Лай положила в миску горячий рис и поставила ее перед Шан Сижуем, себе же накидала палочками немного овощей в пиалу и ушла есть на кухню, совершенно не обращая внимания на Чэн Фэнтая. Однако холодный прием Сяо Лай никогда не задевал Чэн Фэнтая, он и сам, словно не замечая ее, с нахальным видом высунул голову:

– Шан-лаобань, пожалуйте мне кусочек мяса.

Шан Сижуй стремительно запихнул мясо себе в рот, а затем, так же стремительно, палочками подал кусочек Чэн Фэнтаю, чтобы тот не жаловался. Чэн Фэнтай, глядя в книгу и жуя мясо, сказал:

– А Сяо Лай неплохо готовит. Дай-ка еще один.

Так как второй пары палочек у них не было, ели они по очереди – кусок Шан Сижую, кусок Чэн Фэнтаю, – и даже простая домашняя пища казалась им вкусной. Они съели половину, когда Чэн Фэнтай дочитал пьесу и в изумлении воскликнул:

– Что за занятная история, две девушки стали подругами!

Шан Сижуй ответил:

– «Любимая подруга»[3]. Пьеса старая, – с этими словами он взял кусочек картофеля и дал его Чэн Фэнтаю.

Чэн Фэнтай удивленно спросил:

– Так Шан-лаобань знает это либретто?

– Знаю немного. Не целиком.

Чэн Фэнтай вновь пролистнул книгу и сказал:

– Ли Ливэна я знаю, но никогда не слышал, чтобы он писал эту пьесу, история довольно необычная. Ты исполнял ее?

Когда-то в молодости Чэн Фэнтай возил товары по всему Китаю, повидал немало удивительного и думал, что ничего уже его не поразит. Но сегодня, прочитав пьесу из библиотеки Шан Сижуя, он понял, что не так-то много знает об этом мире. То, что героини старинной пьесы, написанной несколько сотен лет назад, девицы из внутренних покоев, оказались способны на невиданную храбрость, полностью перевернуло представление Чэн Фэнтая о женщинах прошлого.

Шан Сижуй сказал со смехом:

– Ты еще многих пьес не знаешь! Эту мы с Нин Цзюланом как-то ставили между собой, но публике отчего-то так и не представили.

Чэн Фэнтай ответил:

– Интересно, очень интересно. Когда-нибудь стоит ее поставить, а ты сыграешь Цуй Цзяньюнь.

Шан Сижуй со вздохом покачал головой:

– Я-то сыграю Цуй Цзяньюнь, но никто не сыграет Цао Юйхуа!

– У тебя столько актеров, неужели не найдется никого, кто мог бы исполнить куньцюй[4] в амплуа сяодань[5]?

Шан Сижуй высоко вскинул голову и высокомерно проговорил:

– Где уж в труппе «Шуйюнь» взяться актеру, который бы сыграл Цао Юйхуа под стать моей Цуй Цзяньюнь!

Чэн Фэнтай, увидев заносчивое выражение на его лице, захотел поддразнить Шан Сижуя, ущипнул того за талию, и Шан Сижуй тут же принялся смеяться, всячески вертясь на стуле и пытаясь от него спрятаться, так что даже миску опрокинул на пол.

– Шан-лаобань, ты и в самом деле говоришь как безумец! Тогда скажи-ка мне, кто, кроме Нин Цзюлана и труппы «Шуйюнь», достоин сопровождать твою Цуй Цзяньюнь на сцене?

– Это под силу только Юань Сяоди – великому лаобаню! – Шан Сижуй выбрал известного артиста, твердо уверенный, что имя Юань Сяоди на слуху даже у далеких от театра людей, так широко простиралась его популярность. Чэн Фэнтай и в самом деле слышал об этом Юань Сяоди, и решил уточнить:

– Юань Сяоди – не тот ли, кто открыл лавку шелковый тканей?

Шан Сижуй восторженно вскрикнул, глаза его загорелись.

Чэн Фэнтай самодовольно заявил:

– Ох! Да я ведь хорошо с ним знаком! Вот только в прошлом месяце виделись. Это я привозил ему шелк высшего сорта, без твоего второго господина он не смог бы начать торговлю! А разве он не говорил, что больше не будет выступать на сцене?

Шан Сижуй проговорил с тяжелым вздохом:

– То, что он не поет, и в самом деле прискорбно!

Когда Шан Сижуй приехал в Бэйпин, больше всего он сожалел, что Хоу Юйкуй и Юань Сяоди – два знаменитых актера – уже ушли со сцены. Всякий раз, вспоминая об этом, он принимался сетовать на то, что не приехал раньше. Хоу Юйкуй и в самом деле был уже стар. Юань Сяоди еще не достиг преклонного возраста, он был моложе Нин Цзюлана на несколько лет, однако никто не знал, отчего он покинул театр на пике карьеры, оставив многочисленных поклонников неистово сокрушаться. После ухода Юань Сяоди исполнял лишь отдельные сценки для покупателей-богачей на семейных торжествах или от случая к случаю выступал вместе с приятелями на собраниях общества «Грушевого сада» [6]. Шан Сижуй слышал его выступление дважды: один раз на семейной встрече у какого-то богача и второй – на собрании «Грушевого сада», где тот исполнял «Нефритовую шпильку» [7] и «Пучины греха» [8]. Юань Сяоди так же уважали в обществе, как и Хоу Юйкуя, вел он себя осмотрительно, а сейчас и вовсе преуспел в торговле, окончательно отошел от театра, и никто больше не смущал его просьбами о выступлении, боясь тем самым проявить неуважение. Те два коротеньких выступления по десять минут покорили Шан Сижуя. В опере куньцюй Шан Сижуй уступал только Юань Сяоди.

Шан Сижуй вился вокруг Чэн Фэнтая в нерешительности, и тот искоса взглянул на него:

– Шан-лаобань, что это значит? Думаете попросить Юань-лаобаня вернуться на сцену, чтобы исполнить вместе «Любимую подругу»? Это невозможно: раз он сказал, что не станет больше выступать, значит, не станет. Начни я его принуждать, я поступлю не слишком-то уважительно, я так не могу.

Шан Сижуй весь был словно объят пламенем, он не мог усидеть на месте, то приседал, то вновь вскакивал, в нетерпении подпрыгивая:

– Я не это имел в виду! Я просто… я просто заволновался! Я видел его всего два раза! И к тому же так давно. Так хочу послушать его рассказы о театре!

– Так повстречайся с ним!

– Как мне с ним встретиться? Мы ведь незнакомы.

– Видел его дважды, да так и не познакомился?

– Не познакомился! Я все время прятался в уголке и слушал его пение. Я стесняюсь! – В присутствии выдающихся актеров старшего поколения Шан Сижуя всегда охватывало смятение, он не смел даже попросить кого-нибудь представить их, всячески избегая личной встречи, – так он боялся, что корифеи начнут высмеивать его или не полюбят. Характером он не походил на артиста.

Чэн Фэнтай, похоже, понял, на что тот надеялся.

– Э?.. Так что же, Шан-лаобань, вы желаете, чтобы второй господин навел для вас мосты? Устроил вам встречу?

Шан Сижуй по-прежнему топтался на месте, несколько разгоряченный.

– Так не пойдет. Я застесняюсь.

– Так как же быть?

– Тебе нельзя говорить, кто я! Просто скажи, что я твой друг… или же я притворюсь твоим подручным.

Чэн Фэнтай рассмеялся:

– Ладно-ладно, какой еще подручный! Где ты видел такого красивого слугу? Я возьму на себя это дело. Придумаешь потом, как меня отблагодарить.

Шан Сижуй ответил:

– А? Каждый раз, когда я прошу тебя помочь, ты требуешь благодарности! Вот уж и правда, нет такого торговца, кто бы не обманывал.

Чэн Фэнтай не стал огрызаться в ответ, лишь ушел с улыбкой на устах.

Глава 2

С тех пор Чэн Фэнтай и впрямь твердо придерживался данного им обещания: каждое утро, поднявшись с кровати, он проходил пол-улицы, чтобы преклонить перед Шан Сижуем колено и поприветствовать его. При виде Шан Сижуя Чэн Фэнтай начинал кричать во весь голос, напрягая связки и подражая актерам:

– Желаю счастья Шан-лаобаню!

Шан Сижуй кивал и с торжественной улыбкой отвечал:

– Второй господин, поднимайтесь!

День за днем они обменивались этими двумя фразами, словно никак не могли наиграться. Сяо Лай и Лао Гэ уже привыкли к их легкому помешательству.

Теперь Чэн Фэнтай хранил свой черный чай и закуски у Шан Сижуя и, придя к нему, чаевничал совсем как в собственной усадьбе. Они с Шан Сижуем заваривали чай, ели сладости и разговаривали по полдня – о «грушевом саде», о старине. Забавные истории для обсуждения у них не иссякали. Сперва Шан Сижуй, завидев аппетитные пирожные и вафли, радостно хватал их и надкусывал, но заканчивалось все тем, что от каждого пирожного он кусал только раз, ни одно ему не нравилось, потому что были они несладкие. Тогда Чэн Фэнтай добавил в его чай молоко с сахаром, сделав напиток по-английски, который Шан Сижую необычайно понравился, хотя прекрасный сорт чая Чэн Фэнтая был тем самым испорчен.

На банкете по случаю дня рождения старой княгини Ань Шан Сижуй получил от Нин Цзюлана сокращенный и исправленный текст пьесы, благодаря которой его страсть к опере куньцюй вспыхнула с новой силой. Теперь куньцюй не сходила с его уст. После того как эта опера всецело завладела им, он потратил немало усилий, чтобы вопреки нынешней моде поставить полные версии «Пионовой беседки» [9] и «Западного флигеля» [10], которые шли несколько дней подряд. Хотя куньцюй всегда пользовалась успехом среди элиты, образованные приятели Шан Сижуя, смыслящие в искусстве, встретили эти постановки горячими протестами. Все же тогда духу времени больше всего соответствовала цзинцзюй [11], она и была самой популярной, а все прочие виды театра казались лишь ее жалкой свитой. По счастью, на постановках Шан Сижуя свободных мест не было, а иначе управляющий традиционного театра сорвал бы свой гнев на нем. После того как Хоу Юйкуй увидел Шан Сижуя в резиденции князя Аня, он начал уделять ему пристальное внимание. Услышав, что Шан Сижуй совсем позабыл пекинскую оперу и теперь исполняет куньцюй, он забеспокоился и изо дня в день звал Шан Сижуя к себе в усадьбу. Шан Сижуй, польщенный столь неожиданной милостью, надел новую кофту китайского кроя и отправился внимать наставлениям. Многие полагали, что Лао Хоу собрался передать ему свои знания, совсем как когда-то Нин Цзюлан, вдохнувший в Шан Сижуя частичку своего таланта, дарованного небожителями. На деле же Шан Сижуй выучился у Хоу Юйкуя лишь правильно прокаливать опиум для курения, да еще старик вел с ним непринужденные беседы о неофициальной истории «грушевого сада», показывая, как исполнять ту или иную роль. Так все и шло, пока однажды, когда Шан Сижуй прощался, Хоу Юйкуй не стерпел и сказал:

– Пой хорошенько, не разрывайся, а то упустишь свое!

Шан Сижуй с поклоном принял его наставление.

Когда дело касалось людей, которым Шан Сижуй поклонялся, нрав его менялся необычайно: он становился благочестивым, будто последователь Будды, отбрасывал прежнее безрассудство и несговорчивость вперемешку с упрямством. Взять хотя бы Хоу Юйкуя: если кто другой сказал бы Шан Сижую подобную фразу, когда он, охваченный воодушевлением, исполняет новое, он непременно бы ответил:

– Пекинская опера – это театр, и опера куньцюй тоже театр, с какой стати исполнение куньцюй означает проявление непостоянства? Что я пою, тебя вовсе не касается!

Однако от Хоу Юйкуя он смиренно принимал наставления. То же самое касалось и Юань Сяоди. Чэн Фэнтай с легкой руки согласился устроить им встречу, но стоило им распрощаться, как он тут же позабыл о своем обещании. Однако Шан Сижуй все помнил, но ничего не говорил Чэн Фэнтаю, с трудом сдерживая расстройство и нетерпение. Вот таким упрямцем был Шан Сижуй.

Как-то раз за обедом, когда на столе стояли лишь вчерашний куриный бульон с китайской капустой да тушеный соевый творог в соусе, совершенно безвкусные, Шан Сижуй взбаламутился и принялся докучать Чэн Фэнтаю:

– И где мой Юань Сяоди? Ты ведь обещал!

Чэн Фэнтай отложил палочки и, прищурившись, взглянул на него:

– А чего это ты зовешь его своим? Он ведь больше не выступает, как это он мог стать твоим?

Шан Сижуй не поддержал эту тему, а продолжил шумно требовать встречи с Юань Сяоди. Чэн Фэнтай, сделав вид, что вовсе не забыл об обещании, невозмутимо проговорил:

– Он в последнее время очень занят, я условился с ним, через день-другой должны увидеться. Давай-ка выберем место с хунаньской кухней [12]! А ты поразмысли пока, о чем будешь с ним беседовать при встрече.

Шан Сижуй поднялся, выудил из горшочка куриную ножку, голыми руками растрепал ее на части и принялся есть, обмакивая мясо в соевый соус, всем своим видом напоминая деревенского разбойника.

– Я совсем не знаю, о чем с ним говорить, пожалуй, и вовсе говорить не буду.

Чэн Фэнтай нахмурился и сказал, едва не смеясь сквозь слезы:

– Ты бы сперва изменил манеры за столом. Юань-лаобань – человек благовоспитанный, так ты его до смерти напугаешь.

Шан Сижуй отер рот тыльной стороной ладони.

– Разве я могу есть так на людях? Шан-лаобань тоже человек благовоспитанный.

Чэн Фэнтай, разумеется, нисколечко ему не поверил.

В день встречи благовоспитанный Шан-лаобань явился со складным веером в руках, на нем был серо-синий шелковый халат. Жил он просто, и все его украшения в обычные дни – капля масла, втертая в волосы, новая одежда да красивый веер. Однако благодаря очаровательной наружности ему стоило слегка принарядиться, чтобы тут же засиять особой чистотой и изяществом, он точь-в-точь походил на стеклянную статуэтку.

Когда они пришли в ресторан, Юань Сяоди уже ждал их за столом. Вовсе не потому, что они опоздали, это Юань Сяоди пришел пораньше. Он сидел с чинным видом, попивая чай, – истинный коммерсант, руководствующийся конфуцианским этикетом.

Юань Сяоди был из тех актеров, что поднялись с самых низов, он уже привык к гонениям, и оттого, что был выходцем из актерского сословия, зачастую принижал себя. Ему неважно было, какой головокружительный успех поджидал его, с людьми он всегда оставался скромен и осмотрителен. И даже сейчас, когда он ушел в торговлю, его нрав так ему и не изменил. Доходило до того, что из-за его чрезмерной скромности и предупредительности он казался холодным и неприступным. Став старше, Юань Сяоди покинул театр и открыл собственную шелковую лавку. Чэн Фэнтай доставлял ему шелк высшего качества, который Юань Сяоди продавал супругам и барышням, некогда слушавшим его выступления, товар его был превосходным, тщательно отобранным, и дело шло хорошо. Иногда покупатели приглашали его на банкеты или же звали сыграть в карты, время от времени упрашивая продемонстрировать голос. Всякий раз на Юань Сяоди накатывала грусть, ему казалось, что до конца жизни звание актера не оставит его.

Когда Шан Сижуй завидел Юань Сяоди, ноги его словно приросли к полу. Чэн Фэнтай толкнул его в спину, заставляя сесть, а сам учтиво приветствовал Юань Сяоди. Юань Сяоди сразу же приметил Шан Сижуя, ведь их, людей, выступающих в театре, отличает особая выправка: в сравнении с обычными людьми они двигаются грациознее, манера держаться у них живая и свободная, совсем как плывущие облака над текущей водой. Что бы они ни делали, выглядят так, будто играют на сцене, взмахивая струящимися рукавами или изящно складывая пальцы, из толпы их выделяет блеск в глазах.

Юань Сяоди, наблюдая за Шан Сижуем, спросил с легкой улыбкой:

– А это что за господин?

Чэн Фэнтай взглянул на Шан Сижуя:

– А это мой… дружок Тянь Саньсинь, любит слушать оперу. Все время доставал меня вопросом, когда сможет вас увидеть, вот я захватил его с собой сегодня. Вы уж не обижайтесь! – Чэн Фэнтай с легкой руки разобрал имя Шан Сижуя на части, придумав ему новое. Шан Сижую тут же стало неловко, что еще за Тянь Саньсинь, вот уж и правда неблагозвучное имя. Но он приветствовал Юань Сяоди, нисколько не изменившись в лице, словно скрываться под чужим именем и обманывать людей вошло уже у него в привычку.

Юань Сяоди сказал:

– Кажется, я уже где-то видел молодого господина Тяня. Если вы страстный театрал, мы наверняка встречались на собраниях общества «Грушевого сада», – договорив, он с улыбкой кивнул Шан Сижую, а затем принялся обсуждать с Чэн Фэнтаем дела.

Чэн Фэнтай изо всех сил старался направить разговор в сторону театра, но Юань Сяоди, по-видимому, ничуть не желал говорить об опере, только и знал, что обсуждать, какие узоры на новых шелковых тканях будут в моде в этом году. Шан Сижуй молча сидел рядом с покрасневшим лицом, украдкой бросая на Юань Сяоди беспокойные взгляды, совсем позабыв о еде. Чэн Фэнтай, заметив, в каком он состоянии, нашел это забавным, решил наконец не ходить вокруг да около и прямо сказал:

– Дела у вас, господин Юань, идут прекрасно, а спектакли ваши еще лучше. Когда я слышал, как в том году вы выступали с «Нефритовой шпилькой» и декламировали строчку [13] «По телу холод расползается», кто мог бы подумать, но тогда я в самом деле почувствовал, что тело мое сковал холод. Вы истинный бог театра! Что за непревзойденное мастерство! А та строчка «О небеса!», ах, какая непередаваемая экспрессия!

Обернувшись, Шан Сижуй уставился на Чэн Фэнтая свирепым взглядом – очевидно же, что это было его суждение, а Чэн Фэнтай незаконно присвоил его себе.

Юань Сяоди удивленно проговорил:

– Второй господин, вы тоже слушаете оперу?

Кто бы ни слышал, что Чэн Фэнтай тоже начал ходить в театр, мигом изумлялся. Чэн Фэнтай всегда являл себя миру человеком западного образца, словно он только что вернулся на родину после учебы за границей.

Чэн Фэнтай махнул рукой:

– Ох! Только начал посещать, знания мои совсем поверхностны. Вы наверняка будете смеяться.

Юань Сяоди сказал:

– Но разве эти ваши слова поверхностны! Признаюсь вам по секрету, из всей «Нефритовой шпильки» я больше всего горжусь этими двумя строчками.

Во взгляде Шан Сижуя вспыхнуло самодовольство, он словно говорил: «Ты посмотри, как я разбираюсь в опере, ничто не ускользнет от моего слуха». Чэн Фэнтай с улыбкой бросил на него беглый взгляд.

– Вы поете так хорошо, но ушли со сцены так рано. Огромная потеря для артистических кругов! – Чэн Фэнтай и в самом деле вжился в роль страстного поклонника театра: – И закончилось все тем, что мы, страстные театралы, теперь лишены чести услышать ваше выступление.

Юань Сяоди всячески принялся отнекиваться от похвалы:

– Вы и сами знаете, что сейчас куньцюй ценится не так, как прежде, а пекинская опера у меня не выходит, я умею исполнять только куньцюй. Годы берут свое, вот я и решил воспользоваться своими связями в Бэйпине, сменить профессию и заняться надежным делом – торговлей, чтобы прокормить семью и скоротать дни. – Он помолчал немного, а затем испустил протяжный вздох и проговорил с легкой улыбкой: – Но если второй господин и в самом деле любит оперу, я могу порекомендовать вам двоих исполнителей.

У Чэн Фэнтая возникло странное предчувствие, и он украдкой взглянул на Шан Сижуя. Тот не сводил глаз с Юань Сяоди.

Юань Сяоди и в самом деле проговорил:

– Первый – прославленный ныне Шан Сижуй, вы непременно его знаете.

Чэн Фэнтай уже догадался, что он упомянет Шан Сижуя, так оно и случилось; сдержав смех, он закивал:

– Знаю, очень хорошо его знаю.

Юань Сяоди усмехнулся, словно смеясь сам над собой:

– Еще бы! Даже среди тех, кто не ходит в театр, сложно найти человека, не слышавшего о нем. Вот только поклонники знают его по пекинской опере, а вот о том, что он мастер всех амплуа и шести инструментов, догадываются немногие. Мне посчастливилось услышать, как он исполняет «Пионовую беседку», это было хорошо, поистине хорошо.

Шан Сижуй широко раскрыл блестящие, пронизанные светом глаза, те засияли от восторга.

Чэн Фэнтай, нарочно подбивая Юань Сяоди, чтобы тот сказал еще пару фраз о Шан Сижуе, проговорил:

– Я тоже видел тот спектакль, но не очень-то понял, прошу господина Юаня разъяснить мне, что же там такого примечательного?

Юань Сяоди ответил:

– Судя по тому, как второй господин только что рассуждал о театре, вы прекрасно в нем разбираетесь. Говорить о пении не стану, скажу лишь о том, как он продекламировал всего одну строчку «Не побывав в саду, как красоту весеннего пейзажа мне познать?». Ему удалось выразить все очарование весны. А вот следующая сцена с цзаолопао [14], на мой взгляд, была лишней, – в пылу разговора он добавил несколько резко: – На самом деле не такой уж и лишней, ведь декламация в опере призвана подчеркнуть либретто. Но если декламация исполнена безупречно, в пении нет нужды, основная мысль уже прозвучала.

От его похвалы у Шан Сижуя загорелись уши, и, раскрыв веер, он принялся обмахиваться. Юань Сяоди заметил пейзаж, изображенный на веере, и изумленно спросил:

– Молодой господин Тянь, этот веер ведь расписан почтенным господином Ду Минвэном?

Шан Сижуй сложил веер и двумя руками подал его Юань Сяоди, чтобы тот полюбовался:

– Да, это его роспись.

Этот веер с росписью ему тайком передал из дома Ду Ци.

Взяв веер в руки, Юань Сяоди принялся внимательно его разглядывать, затем произнес пару восторженных фраз – веер ему необычайно понравился. Опера куньцюй всегда славилась классической изысканностью, и, после того как Юань Сяоди получил известность, его окружали образованные и просвещенные люди из высшего общества, совсем как сейчас они собирались вокруг Шан Сижуя. Однако Юань Сяоди, в отличие от Шан Сижуя, любил книги, с удовольствием учился и, долгое время пробыв среди людей просвещенных, выработал собственный стиль и вкусы в рисовании, был искусен в каллиграфии и рисовании – точь-в-точь кабинетный ученый.

Шан Сижуй, сегодня вдруг непривычно проницательный, застенчиво предложил:

– Если вам по душе этот веер, можете его забрать.

Только сейчас Юань Сяоди понял, что его поведение таило в себе уж слишком прозрачные намеки, похожие на вымогательство, и он поспешно вернул веер Шан Сижую, раздосадованно усмехаясь:

– Молодой господин Тянь, некий Юань вовсе не это имел в виду. Почтенный господин Ду преподносит в дар собственную роспись только близким друзьям, раз он подарил его вам, как я могу его забрать?

Что там для Шан Сижуя Ду Минвэн в сравнении с Юань Сяоди! Однако после отказа Юань Сяоди он смутился, язык его словно отсох, и он больше не мог вымолвить и слова. Чэн Фэнтай подумал, что на сцене этот ребенок рассыпается звонкой иволгой, отчего же вне сцены он становится таким застенчивым? Он сказал со смехом:

– Господин Юань, вам следует принять веер, мой юный друг не слишком-то красноречив, если вы не возьмете веер, он будет еще долго переживать.

Юань Сяоди с прежней решительностью отказывался от подарка, однако спустя несколько раундов уговоров все же принял его, сгорая от стыда. Глядя на то, как и взрослый, и юнец сидят с красными лицами, Чэн Фэнтай чуть было не рассмеялся, в его представлении актеры по большей части люди общительные, ничем не скованные, однако Юань Сяоди с Шан Сижуем оказались исключением.

Полученный только что веер сбил Юань Сяоди с толку, он позабыл, о чем говорил, и принялся обсуждать Ду Минвэна и прочих гражданских чиновников и цзюйжэней [15] старшего поколения. Шан Сижую это было не особо интересно, но сказать он постеснялся. Когда Юань Сяоди и Чэн Фэнтай закончили болтать и обсуждать дела, вина и кушаний на столе почти не осталось, настало время прощаться. Втроем они вышли на улицу, и Юань Сяоди снова принялся рассыпаться в благодарностях за преподнесенный веер. Тогда Шан Сижуй набрался смелости и наконец спросил его:

– А кто второй человек, которого вы порекомендовали бы, кроме Шан Сижуя?

Юань Сяоди рассмеялся.

– Ох! А вы и в самом деле обратили на это внимание. Я уж совсем и позабыл, как хорошо, что вы напомнили! В труппе «Юньси» [16] есть один ребенок, его зовут Сяо Чжоуцзы. Он еще не закончил обучаться мастерству, а потому очень редко выходит на сцену.

Шан Сижуй запомнил это имя. Юань Сяоди уселся в рикшу. Шан Сижуй проводил его взглядом, а затем вернулся к Чэн Фэнтаю. Уже в машине он закрыл лицо холодными ладонями и принялся бормотать что-то себе под нос. Чэн Фэнтай спросил, что с его лицом, на что Шан Сижуй ответил, что он в порядке, просто ему несколько жарко.

– У Шан-лаобаня такой вид, совсем как у девицы! – Чэн Фэнтай медленно вел машину и словно между делом проронил: – Да не простой девицы, а прямо-таки помешанной на мужчине. Ну что такое? Все из-за этого Юань Сяоди? На мой взгляд, это уже слишком.

Шан Сижуй громко проговорил:

– Ты просто не понимаешь, насколько хорошо поет Юань Сяоди! В пекинской опере немало хороших исполнителей, а вот в куньцюй – лишь один Юань Сяоди! – Он продолжал бормотать себе под нос: – Он и так великолепен, а тут еще и меня похвалил! О! Второй господин! Юань-лаобань похвалил меня, похвалил!

Чэн Фэнтай высвободил одну руку и потрепал его по волосам, рассмеявшись:

– Тогда тебе нельзя было его обманывать, да к тому же чего ты так смущался? Вы живете в одном городе, а вдруг как-то повстречаетесь на каком-нибудь вечере, погляжу же я, как ты будешь с ним объясняться.

Шан Сижуй сказал:

– И вовсе я не обманывал его. Я ведь не сказал, что я не Шан Сижуй, я вообще ничего не говорил. Это ты его обманул, сказал, что меня зовут Тянь Саньсинь – уродливое имя, кстати.

Чэн Фэнтай кивнул:

– Хорошо, это моя вина. В следующий раз сорву с тебя все покровы прямо перед его лицом.

Шан Сижуй пропустил его слова мимо ушей, опустил стекло, и ветер подхватил его голос – он принялся декламировать строчку, что без умолку нахваливал Юань Сяоди: «Не побывав в саду, как красоту весеннего пейзажа мне познать?» Он растягивал каждый звук, и всякое из десяти слов обрело собственное звучание и очарование. Голос его звучал так звонко, что, вырываясь из салона, разносился по улице, заставляя прохожих оборачиваться в поисках этой Ду Линян. Тут же он продолжил сцену на мотив цзаолопао: «Ах, вот оно, прекрасные цветы оставлены теперь у полусгнивших стен…» За окном беспрерывной чередой тянулись старые бэйпинские дома с древними стенами, время от времени перемежаемые пышной зеленью софоры японской. Этот старинный однообразный городской пейзаж хоть и разнился с цветущими садами, воспеваемыми Шан Сижуем, но все же вместе они создавали ощущение необъяснимой гармонии. Чэн Фэнтай все вздыхал от избытка чувств, ему трудно было вымолвить хоть слово. Когда он проводил время с Шан Сижуем, на него частенько находило чувство, будто современное и древнее переплетаются воедино, в один миг сменялись династии, и от этого осознания на сердце у него была неизъяснимая тяжесть. Шан Сижуй обладал какой-то волшебной силой, точь-в-точь как сирена из греческих мифов. Стоило ему открыть рот – и мир тут же менялся: расцветал новыми красками или, напротив, тускнел – зависело от того, какую пьесу он исполнял. Едва человек попадал в этот зачарованный мир, он не мог уже избежать обольщения.

Чэн Фэнтай принялся тихонько подпевать в тон Шан Сижую, хоть и не совсем верно.

Глава 3

Многие известные актеры, пообщавшись с состоятельными бездельниками, начинали курить опиум, играть по-крупному ночи напролет или прожигать деньги впустую. Однако Шан Сижуй так и не пристрастился к опиуму или азартным играм; кроме покупки дорогих костюмов для выступлений, других пороков за ним не наблюдалось. Все, что он любил, относилось к кормившей его профессии и никогда не могло наскучить. Каждый раз, как Чэн Фэнтай встречался с ним, Шан Сижуй или слушал оперу, или сам ее исполнял, либо говорил о новой постановке.

Однако в тот день Шан Сижуй, необычайно спокойный, припал к столу и что-то переписывал, рядом громоздилась стопка газет, и он с такой серьезностью отдавался своему занятию, что даже не услышал, как Сяо Лай со скрипом отворила двери Чэн Фэнтаю. Сяо Лай сразу развернулась и ушла, даже не взглянув на Чэн Фэнтая и уж тем более не уведомив Шан Сижуя о его визите. Чэн Фэнтай этому только обрадовался, тайком прокравшись в комнату, он встал за спиной Шан Сижуя и принялся подглядывать, что же тот делает. Шан Сижуй, держа кисть в руке, с трудом выводил иероглифы. На листе в полном беспорядке теснилось несколько слов, столь огромных, что они с трудом помещались на строке, всеми чертами так и норовя выползти за границы, – душераздирающее зрелище! Когда Шан Сижуй сталкивался с иероглифом, чье написание он не знал, он принимался листать газеты в поисках нужного слова, страницы громко шуршали под его пальцами, и в итоге он нацарапал следующее послание:

«Ду Ци, не виделись год, очень скучаю. Хочу ставить новую оперу, но все не то, тексты вязнут во рту, мне нужны лишь твои. И еще я узнал, что фаньалин – это скрипка, западные инструменты в подметки не годятся нашему хуциню. Очень скучаю, надеюсь лишь на возвращение сударя. Шан Сижуй».

Это послание, где байхуа [17] шел вперемешку с вэньянем, едва не стоило Шан Сижую жизни. Он испустил долгий вздох облегчения, поднял исписанный лист и принялся внимательно его рассматривать. Кажется, он остался весьма доволен плодами своего труда. По крайней мере, можно разобрать, что он написал, а значит, цель его достигнута. Распрямившись и вскинув голову, он увидел Чэн Фэнтая и испуганно вскрикнул:

– Второй господин, когда ты пришел? Да еще не издал ни звука!

Чэн Фэнтай ответил:

– А я тут тайком подсматриваю, кому это Шан-лаобань пишет послание. Взять хоть это: «Очень скучаю, надеюсь лишь на возвращение сударя». Гляди-ка, какой ты нетерпеливый!

Шан Сижуй втянул ноздрями воздух, сложил письмо пополам и впихнул его в конверт:

– А ты только эти две строчки и увидел! Ну что за пошлость! Это ведь для Ду Ци!

Чэн Фэнтай прекрасно знал, что из себя представлял Ду Ци, этот беззаботный и романтичный ученый. Должно быть, во Франции он спит среди цветов и ночует в ивах [18], пойманный в сети западных красавиц. Неужто в Бэйпине не нашлось ни одной фаньалин, иначе к чему ему бежать во Францию да еще проводить там год за годом? Только Шан Сижуй, которого легко обмануть, мог поверить в эти выдумки.

Чэн Фэнтай спросил, засомневавшись:

– Отправишь письмо, и Ду Ци мигом вернется?

Шан Сижуй ответил:

– Не знаю. Я просто подгоняю его. Второй господин, раз уж вы пришли! – Он вытащил листок бумаги, на котором латиницей был написан французский адрес Ду Ци, Шан Сижую пришлось бы знатно покорпеть, чтобы перерисовать все эти буквы. – Второй господин, подойди и помоги мне переписать адрес.

Чэн Фэнтай взял в руку кисть, почувствовал неладное и с улыбкой проговорил:

– Так второй господин не справится! – с этими словами он достал из-за пазухи перьевую ручку и переписал на конверт адрес в две строчки, на латинице он писал даже красивее, чем на китайском.

– Что хорошего во Франции? Все туда бегут один за другим, а потом не возвращаются и совсем забывают писать либретто! – У Шан Сижуя был один недостаток – ему казалось, что за исключением театра, дела важного и серьезного, к тому же увлекательного, все прочие занятия – лишь пустые забавы, недостойные внимания. Вот почему он никак не мог понять Ду Ци, который за весельем и не вспоминал о своем царстве Шу [19].

Чэн Фэнтай чиркнул спичкой, закурил и сказал:

– Когда мне было двенадцать, отец взял меня со старшей сестрой в поездку по Англии и Франции. Франция хороша! Женщины там особенно прекрасны – благоухающие всяческими ароматами, белокожие и крепкие. Только увидят кого, сразу обниматься да целоваться. Твой Ду Ци, хе-хе…

Шан Сижуй выхватил у него конверт:

– Второй господин, ты снова болтаешь вздор!

Он направился в спальню, а Чэн Фэнтай последовал за ним и тут же раскинулся на его кровати. Над пологом кровати висели две маски дахуалянь [20], которые они купили во время прогулки по Тяньцяо. Маски эти, с насупленными бровями и гневным взглядом, пышущие красками, с первого взгляда пугали. Они походили на образцы грима отгоняющих злых духов, однако сам Шан Сижуй ими любовался.

– Шан-лаобань, днем вынужден буду у вас отпроситься. Я условился пообедать кое с кем.

Шан Сижуй осведомился между делом:

– О, и с кем это вы обедаете?

– Я скажу тебе, только ты не сердись.

– Угу, сердиться не буду.

Чэн Фэнтай, снова и снова обдумывая этот вопрос, все же решил сказать правду, ведь если ложь его обнаружится, последствия будут ужасающими:

– Я встречаюсь с Чан Чжисинем и Фань Лянем. Мы время от времени собираемся поболтать.

Шан Сижуй с виду казался спокойным:

– О! Ну тогда, если этот Чан Цзысин что-нибудь тебе расскажет, я потом послушаю от тебя.

Чэн Фэнтай вздохнул:

– Ты все еще переживаешь о тех двоих? Как можно быть таким упрямым?

Стоило ему только упомянуть ту пару, как Шан Сижуй тут же рассвирепел, принялся бить кулаками по кровати и кидать на землю подушки, шипя сквозь стиснутые зубы:

– Да кто о них переживает! Об этой парочке негодяев! Что, уже и посплетничать мне нельзя?

Чэн Фэнтай сказал со смехом:

– Но ты только впустую тратишь силы. Чан Чжисинь и Фань Лянь – близкие друзья между собой, а я так, просто развлекаю их, болтая всякий вздор. Он ведь человек закона, говорит так, что ни к чему и не придерешься, а ты все еще надеешься, что из его рта можно услышать какие-то сплетни.

Шан Сижуй подпрыгнул:

– Болтаешь вздор, а все равно идешь! Ты скорее пойдешь нести всякую чушь вместе с ними, чем послушаешь мое выступление!

Чэн Фэнтай беззаботно проговорил:

– Да я послушаю! Представление же начинается только вечером? К вечеру я уж точно вернусь, заберу тебя да еще принесу тебе торт, хорошо?

Шан Сижуй сидел с тоскливым лицом, ничто не могло его порадовать.

Тем временем Чэн Фэнтай собрался со своими шуринами. Чан Чжисинь опоздал, а вот Фань Лянь явился пораньше. С этими двоими Фань Лянь никогда не церемонился, ждать попусту ему было невыносимо, и он пригласил в отдельный кабинет певичку с пипой в руках [21], чтобы скоротать досуг. Когда Чэн Фэнтай зашел в кабинет, Фань Лянь уже держал ее за маленькую ручку, усадив к себе на колени, и они пили из одного бокала – одна отопьет, затем другой, – тесно прижимаясь друг к другу.

Чэн Фэнтай сделал вид, что собирается уходить:

– Ох, вы заняты? Потревожил вас, потревожил.

Фань Лянь, которому испортили настроение, выпил остатки вина из бокала:

– Ну раз пришел, так заходи! Эх, умеешь же ты выбрать время…

Опытная певичка повидала в своей жизни уже немало, а потому изящно вспорхнула с колен Фань Ляня, забрала с собой пипу и прошла совсем близко от Чэн Фэнтая, оставив после себя легкий флер духов.

Чэн Фэнтай проследил за ней взглядом, а затем сказал с усмешкой:

– Неплохо, шурин! Умеешь же ты находить себе развлечения. Ни минутки не теряешь.

Фань Лянь махнул на него рукой:

– Зять, ты хорошо меня знаешь, я ведь не такой человек. Это девчушка, разглядев во мне очаровательного молодого красавца, сама бросилась ко мне в объятия. Разве мог я ее оттолкнуть?

Чэн Фэнтай, очистив орешек от скорлупы и кинув его себе в рот, продолжил с серьезным видом нести околесицу:

– Ну конечно! Я хорошо тебя знаю, ты не можешь отвергнуть расположенную к тебе девицу. Уж такой ты человек – чувствительный, с добрым сердцем, искренний и открытый.

Фань Лянь кивнул и налил ему вина:

– Зять и в самом деле прекрасно меня знает. Точно! Ты меня действительно понимаешь. Есть у меня этот недостаток – чувствительность, никогда не могу отказать девице, боюсь ее смутить.

– Точно! – Чэн Фэнтай призадумался на мгновение: – Честно говоря, этот недостаток есть и у меня.

Так эти двое и могли болтать всякую чепуху без устали днями напролет, ни одного серьезного слова, сплошь ерунда, от повседневных мелочей до выпивки и закусок да чувственных наслаждений. В прежние времена, когда Чэн Фэнтай, обняв Фань Ляня за плечи, принимался с ним сплетничать, тот всеми силами выражал страшное недовольство, все крутил носом да отворачивался, ясно давая понять: меня все эти дела нисколечко не интересуют, разве обсуждать за спинами людей всяческие пошлости – это не бабское занятие, как настоящие мужчины могут заниматься подобным… Но Чэн Фэнтаю нравилось с ним забавляться, оскверняя его облик человека высших моральных качеств. Прошло немало времени, и Фань Лянь разительно переменился, вот уж правда, кто близок к туши, тот и черен. Сейчас Фань Лянь и сам заговаривал с пошлым выражением на лице: «Зять, только тебе рассказываю это, ты уж никому не пересказывай, что услышишь», – а затем принимался вываливать о нем всю подноготную да сплошь небылицы. Или же он мог гнаться за Чэн Фэнтаем по пятам, настойчиво повторяя: «Зять, скорее же расскажи мне, что там происходит-то в конце концов. Ты что же, мне не доверяешь? Я нем как рыба». И в душе преследуемого им Чэн Фэнтая поднималась волна огромного удовлетворения.

Вторая госпожа давно уже решительно высказалась на этот счет: куда бы Чэн Фэнтай ни пошел, мигом все испортит, ясно же, что это он корень зла.

Так они и болтали впустую до пяти часов, а Чан Чжисиня все не было видно, и Чэн Фэнтай между делом поинтересовался, где же тот мог задержаться. Он вовсе не ожидал, что Фань Лянь замолчит надолго, положит в рот тыквенную семечку и наконец разгрызет ее, после чего проговорит со вздохом:

– Чан Чжисиню сейчас нелегко приходится.

Чэн Фэнтай раскрыл глаза пошире:

– Что такое?

– Эх, в двух словах и не расскажешь!

Сказано это было таким тоном, чтобы подбить Чэн Фэнтая на расспросы, а тот и рад соответствовать своему статусу, тут же принялся допытываться.

Наконец Фань Лянь проговорил:

– Чан Чжисинь такой уж человек – слишком твердый и открытый. Ты же знаешь, нынешние ямэни [22] еще хуже, чем при династии Цин. На Чжисиня повсюду давят.

Чэн Фэнтай заметил:

– Мне кажется, он весьма красноречив, человек он великодушный, не может же быть, чтобы у него не ладились отношения с людьми.

Фань Лянь покачал головой:

– Что толку от хороших отношений с сослуживцами. Он не соглашается участвовать в темных делишках, не подлизывается к начальству, не желает вести в суде нечестные разбирательства. Его начальство больше не в силах его терпеть. В командировках он объездил уже пол-Китая, работа у него опасная. А жалованье совсем ничего, даже приличных папирос себе позволить не может.

Услышав это, Чэн Фэнтай помрачнел, Чан Чжисинь с его гордостью ни за что не примет от них помощи.

А Фань Лянь продолжал:

– Неурядицы на работе еще полбеды. В наши времена каждый мужчина, зарабатывающий себе на пропитание, сталкивается с трудностями. Взять хоть нас с тобой, невзирая на наше богатство и почести, наступает миг, когда и мы должны склонить головы подобно мальчишкам.

Это было правдой, пусть и неприятной. Чэн Фэнтай вспомнил нестерпимые времена, когда ему приходилось строить из себя дурачка, и холодно пробормотал что-то себе под нос.

Фань Лянь добавил:

– Но больше всего страданий ему приносят дела домашние.

Чэн Фэнтай озабоченно спросил:

– Невестка Пин?

Фань Лянь ничего не ответил, лишь молча кивнул.

– У них же всегда были такие хорошие отношения, что могло произойти?

– Не то чтобы что-то произошло. Это было с самого начала.

Чэн Фэнтай глядел на Фань Ляня, а тот постучал пальцем дважды по столу, понизил голос и серьезно проговорил:

– У них нет детей!

Чэн Фэнтай, все еще надеявшийся на какое-нибудь шокирующее откровение, тут же оттолкнул его с разочарованным видом и рассмеялся.

– И это называется дело! Нет детей – и что с того! У Чан Чжисиня нынче нет какого-нибудь семейного предприятия, чтобы непременно передать его сыну. Ну нет и нет, зато и хлопот, и расходов меньше! Ты не знаешь, сколько головной боли доставляют дети!

Фань Лянь усмехнулся:

– Сытый голодного не разумеет, от праздной болтовни спина не заболит.

Чэн Фэнтай хотел было еще порасспрашивать Фань Ляня о делах супругов, но тут распахнулась дверь и в кабинет вошел Чан Чжисинь. Он прибыл к ним прямиком из суда, на нем был выглаженный костюм, а в руках он держал портфель. Только Чан Чжисинь сел за стол, как тут же снял очки и потер переносицу, вид у него был чрезвычайно усталый, однако он быстро собрался с силами и с улыбкой проговорил:

– Почему еда еще не на столе? Ради этого обеда я голодал несколько дней.

Трудно было понять, шутит ли Чан Чжисинь, но Фань Лянь принял его слова за правду, он вспомнил, как молодой господин Чан проматывал когда-то деньги, как он был беспечен, и на душе у него сделалось тяжко. Он поспешно подозвал слугу и заказал лучший обед.

Чан Чжисинь взглянул на Фань Ляня и насмешливо проговорил:

– Второй Лянь, ты все меньше понимаешь шутки, думаешь, я попрошайничаю?

Фань Ляню показалось, что, говоря это, Чан Чжисинь пытается сохранить лицо, и он с улыбкой признал свою вину. Прежде Чэн Фэнтай не обращал на это внимания, а сегодня, вглядевшись в Чан Чжисиня, заметил, что тот здорово похудел с их последней встречи, нос его выделялся еще сильнее, а подбородок заострился. Держаться он стал холоднее прежнего – истинный слуга закона, суровый, но справедливый. Трое друзей отобедали, Чан Чжисинь заказал с собой несколько горячих блюд для Цзян Мэнпин, и Чэн Фэнтай догадался, что они отпустили всех слуг, должно быть, из экономии.

Чан Чжисинь, как и всегда, шутил и балагурил во время их беседы, но Чэн Фэнтай обменялся с Фань Лянем нехорошими взглядами. Чэн Фэнтай подумал, что если Шан Сижуй узнает об их нынешнем положении, то непременно начнет кричать во весь голос, что наступила заслуженная расплата. От этого на душе у него стало еще тягостнее, и Чэн Фэнтай решил ничего не говорить Шан Сижую.

Глава 4

С тех пор как сто лет назад аньхойские труппы прибыли в столицу, опера куньцюй утратила прежнюю любовь зрителей. Однако в Бэйпине, императорской столице в прошлом, оставалось еще немало образованных людей, обладателей степеней [23], и куньцюй они всячески превозносили. Они частенько устраивали собрания, куда звали известных актеров, владеющих куньцюй, наслаждались пьесами в живописных галереях и павильонах, одновременно с этим сочиняя стихи и рисуя картины, дегустируя чай и играя на цине. В прошлом, когда Юань Сяоди еще не покинул мир куньцюй, он был любимцем этих господ. Все потому, что он был серьезен, в какой-то мере образован, владел каллиграфией, умел рисовать и слова в беседе вставлял всегда к месту. Все эти ученые люди ценили его не за голос, как простые обыватели, а за знания и каждодневную работу над собой. Однако теперь, когда Юань Сяоди всячески желал освободиться от звания актера, он перестал являться на эти собрания, и место любимчика публики перешло к Шан Сижую. Несмотря на юный возраст и отсутствие образования, Шан Сижуй был смышлен и находчив, знал наизусть ши, цы, гэ и фу [24], а еще обладал особым мышлением и взглядом на мир, что делало его в глазах образованных господ человеком своеобразным. Именно так он и получил в свое пользование молодого господина Ду Ци, который писал для него либретто, они познакомились на одном из литературных вечеров, устроенных Ду Минвэном.

В тот день Шан Сижуй выступал на семейном торжестве Дун Ханьлиня. Исполнив несколько отрывков, он вместе с гостями сел пить чай. Господа заговорили о том, что в Бэйпине почти не осталось актеров, владеющих куньцюй, а из тех, кому эта опера была под силу, Шан Сижуй был самым молодым. Кроме Юань Сяоди одна лишь актриса Яо Сифу могла с ним сравниться.

Едва услышав это, Шан Сижуй тотчас улыбнулся:

– Яо Сифу – моя наставница! У нее я и выучился куньцюй.

Все в один голос принялись нахваливать его, говоря, что у хорошего учителя хорошие ученики; да еще добавили:

– Так выходит, что Юань-лаобань считается дядюшкой-наставником Шан-лаобаня!

Шан Сижуй замер на мгновение, а затем все понял. Ему посчастливилось два года учиться опере у Яо Сифу, но он не знал, что она была шимэй[25] Юань Сяоди, так значит, они с Юань Сяоди еще связаны таким образом!

– Никогда не слышал от наставницы Яо об этом. Должно быть, потому, что я стал ее подмастерьем без договора, ей не было необходимости мне сообщать, кто был ее соучениками.

Некоторые из пожилых участников собрания сделали загадочные лица и со смехом добавили:

– У Яо-лаобань всегда душа нараспашку, тем для разговора у нее много, вряд ли она намеренно тебе не говорила. В свое время она была главным человеком в Бэйпине, каких ей стоило трудов снова прославить куньцюй! Она превзошла даже своего шисюна[26]! Но затем из-за недоразумения с соучеником она тоже в порыве злости бросила все нажитое и бежала в Пинъян.

Это «тоже» было произнесено с особой таинственностью. Шан Сижуй был не слишком-то догадлив, а потому пропустил это мимо ушей. Однако те, кто все расслышал, принялись украдкой бросать на Шан Сижуя взгляды, думая про себя: оказывается, и Яо Сифу покинула труппу из-за неудачного романа с шисюном и шиди[27], выходит, не только певческое мастерство передается из поколения в поколение.

Дун Ханьлинь сказал с улыбкой:

– Те годы и вправду были удивительными, сразу несколько знаменитых актеров один за другим бежали в Пинъян, этот скромный городишко, чтобы выступать там. В Пинъяне была и засуха, и разруха после войны, и что только их туда тянуло?

Благодаря тому, что прославленные актеры один за другим приезжали в Пинъян, чтобы показать себя, Шан Сижуй и смог подглядеть у них разнообразные приемы. Казалось, сама судьба привела их в Пинъян, чтобы они создали Шан Сижуя.

Дун Ханьлинь развернул бумагу и приготовился сложить пару стихотворений, а Шан Сижуй, уже отлично обученный, взял брусок туши и принялся его растирать, видно было, что проделывал он это уже много раз, сам понимал все без намеков и указаний не ждал. То, что эти ученые люди позволяли актеру готовить для них тушь с кистями, явно показывало, насколько они обожали Шан Сижуя. Шан Сижуй, с опущенной головой растирая тушь, проговорил:

– Опера куньцюй существует уже сотни лет, не верю, что в Бэйпине не осталось никого, кто бы мог ее исполнить.

Кто-то сказал:

– То, что она насчитывает несколько сотен лет, это правда, да и кто из актеров пекинской оперы не может исполнить хотя бы один отрывок куньцюй? Однако тех, чьи выступления и впрямь запали в душу нам, старикам, можно пересчитать по пальцам одной руки.

А еще кто-то добавил:

– А не сходить ли в труппу «Юньси», не поискать ли драгоценности там? Глава труппы Сыси-эр [28] разве не занимается именно куньцюй? Среди его учеников вполне можно сыскать какого-нибудь толкового ребенка!

Шан Сижуй повторил про себя название труппы «Юньси» и вспомнил вдруг, что не так давно Юань Сяоди советовал присмотреться к одному актеру из труппы «Юньси» по фамилии Чжоу. Внутри у него затеплилась надежда.

Когда Шан Сижуй возвратился из резиденции Дун Ханьлиня, было уже время ужина; войдя в дом, он увидел Чэн Фэнтая, тут же схватил его за руку и потянул за собой, ему не терпелось отправиться в труппу «Юньси» на поиски того самого человека. Труппа «Юньси» значительно уступала труппе «Шуйюнь», ее члены никогда не давали представлений в роскошных театрах западного образца. Располагались они в одном из традиционных китайских театров неподалеку от Тяньцяо. На заднем дворе театра теснилась многочисленная труппа, они проводили дни, беспрерывно стукаясь лбами и ставя друг другу подножки, по полгода-год им не разрешалось возвращаться домой. Глава труппы «Юньси» Сыси-эр был известным актером в последние годы династии Цин, по красоте и таланту он не знал себе равных. В амплуа дань он прославился едва ли не наравне с Нин Цзюланом. Однако оттого, что Нин Цзюлан долгое время проживал во внутренних покоях дворца, простому народу не суждено было его видеть, и потому казалось, что в те годы слава Сыси-эра простиралась даже дальше, чем его. Сыси-эр пошел по проторенной для актеров династии Цин дорожке: он и выступал в театре, и продавал себя, время от времени находясь на содержании у чиновников и богатых купцов. Однако язык у него был колкий, нрав завистливый, и добром это никогда не кончалось, всякий раз благодетели палками вышвыривали его за ворота. После тридцати пороки юности дали о себе знать, голос и облик его угасли, он располнел и превратился в маленького старичка. Давать представлений Сыси-эр уже не мог. В результате характер его стал еще хуже, с языка сочилось еще больше яда, и он стал еще скупее. Его ненавидели сослуживцы, а также прежние любовники и даже актеры его собственной труппы, вот таким он был презираемым всеми человечишкой.

Как бы ни был порочен Сыси-эр, в театральном искусстве он снискал успех. Основав труппу «Юньси», он редко покупал актеров из театральных школ, предпочитая отбирать сирот из мальчишек на побегушках, тех, у кого была склонность к театру. Он растил их, а затем оставлял при себе. Сыси-эру не нужны были другие наставники, он лично взялся за дело и обучал мальчишек, должно быть, стремясь таким образом сэкономить. Помимо того что маленькие актеры учились каждый день, так им еще приходилось стирать одежду, готовить еду и заниматься другой грязной работой – видимо, тоже из соображений экономии. В артистических кругах Бэйпина все были неразрывно связаны друг с другом, утаить что-либо не представлялось возможным. Стоило в какой-нибудь из театральных школ появиться хоть немного одаренному ребенку, во всех труппах об этом узнавали в тот же миг, никак нельзя было укрыть его от чужих глаз. Лишь таким труппам, как «Юньси», которые сами обучали подмастерьев за закрытыми дверями, удавалось втайне взрастить исключительные таланты, способные поразить театральный мир.

Шан Сижуй и Чэн Фэнтай смотрели представление в театре уже добрых два часа, Чэн Фэнтай, нахватавшийся кое-каких знаний, почти ничего не понимал в услышанном, лишь без остановки ел. Шан Сижуй слушал оперу не особо внимательно, мыслями он витал где-то в облаках, обхватив себя руками и съежившись на стуле. Чэн Фэнтай, глядя на его скучающий вид, понял, что представление на сцене, должно быть, не слишком удачное.

– Быть может, пойдем домой, Шан-лаобань?

Шан Сижуй вяло ответил:

– Нет, так не годится. Актеры на сцене стараются, просто взять и уйти из зала без какой-либо на то причины гнусно!

Сидевшие позади них почтенные супруги уже встали со своих мест, чтобы уйти; услышав эти слова, они обернулись и вперились в них гневными взглядами.

Оставался последний номер – амплуа дань в куньцюй. Чэн Фэнтаю, как человеку из Цзяннани [29], нравилось, когда мужчины переодевались женщинами, и всякий раз, глядя на них в амплуа дань, он искренне считал их выступления неплохими. Подобные низкие вкусы у Шан Сижуя вызывали лишь презрение. Взять хоть сейчас: Чэн Фэнтай сидит, опьяненный чарующим номером актера на сцене, Шан Сижуй же совсем нерадостен, то и дело напевает мелодию себе под нос. Услышав бормотание Шан Сижуя, Чэн Фэнтай подумал было, что тот одобряет выступление, он спросил с улыбкой:

– Это он тот Чжоу, которого мы ищем сегодня?

Шан Сижуй изумился:

– А? Это ведь не он? Не может быть он… Этот грим, эта жестикуляция – неясно, мужчина он или женщина, вряд ли бы он приглянулся Юань Сяоди…

Чэн Фэнтай притворно пожурил его:

– Шан-лаобань! Ну что за злой у тебя язык!

В присутствии Чэн Фэнтая Шан Сижуй и впрямь не стеснялся в выражениях. Обычно он скрывал свое недовольство, опасаясь, что, если начнет высказываться, испортит отношения с сослуживцами и вызовет раскол между ними. Но сейчас у него появился человек, с которым он мог говорить обо всем свободно, который охотно слушал все, что он рассказывает. Шан Сижуй долго еще критиковал актера со знанием дела, а закончив, принялся сокрушаться:

– Все говорят, что в артистических кругах сейчас расцвет, но на деле процветает только пекинская опера, актеров, которые смогли отшлифовать куньцюй, по-прежнему немного.

Служка позади, который подавал зрителям чай, услышал это и прыснул со смеху. Шан Сижуй тут же обратил на него внимание. Служка подложил белое полотенце под заварочный чайник, подошел к ним, чтобы подлить еще воды, и с улыбкой сказал:

– Господин, ваши слова прежде уже говорили благородные господа.

Шан Сижуй улыбнулся:

– И кто же?

Служка с улыбкой покачал головой, но так ничего и не ответил. Шан Сижуй догадался, кто были эти благородные господа, и заговорил о другом:

– А этот Чжоу-лаобань, что сейчас на сцене… В труппе «Юньси» он единственный Чжоу-лаобань?

Служка ответил:

– Вы совершенно правы, он один Чжоу-лаобань. С детства рос в труппе «Юньси», выступает уже много лет.

Шан Сижуй разочарованно кивнул, больше он ничего не спрашивал. Мальчик перекинул полотенце через плечо и собрался уже уходить, как Чэн Фэнтай его остановил:

– Не говори о лаобане, спроси, есть ли у них кто-то по фамилии Чжоу? Как его могут звать…

Шан Сижуй, уловив намек, поспешно проговорил:

– Верно, например Сяо Чжоуцзы. Есть ли тут кто-нибудь, кого кличут Сяо Чжоуцзы?

Служка, должно быть, хорошо знал этого Сяо Чжоуцзы, на лице его тут же появилось презрительное выражение, он сказал с неодобрением:

– Ах! Вы спрашиваете про этого паренька! Есть такой!

Шан Сижуй и Чэн Фэнтай переглянулись, они почувствовали, что это и был тот, кого они искали.

– Когда этот Сяо Чжоуцзы выступает?

Презрение на лице служки проступило еще явственнее:

– Какое там выступает! Не поколотят его три дня, уже неплохо!

Чувствовалось, что за этими словами что-то скрывается. Шан Сижуй совершенно гнуснейшим образом бросил смотреть представление, вскочив на ноги, он ухватился за служку:

– Идем! Отведи меня к нему, хочу повидаться!

Служка вцепился в перила и взмолился о пощаде:

– Так нельзя! Господин! Это против правил! Владелец их труппы очень вспыльчивый!

Шан Сижуй отпустил служку и сам спустился по лестнице, характер у него был такой, что и минута промедления ему была в тягость:

– Тогда я сам его найду.

Чэн Фэнтай напрасно кричал Шан-лаобаню вслед, чтобы тот помедлил, но разве мог Шан Сижуй спускаться медленнее? Глядя в спину спешащему Шан Сижую, Чэн Фэнтай вздохнул, а затем преспокойно вытащил из бумажника банкноту и сунул ее служке под кофту. Служка сжал банкноту через ткань, выдавил смущенную улыбку, и Чэн Фэнтай улыбнулся ему в ответ, с усмешкой он развернул его за плечи и пинком спустил вниз по лестнице. Раз уж служке что-то перепало, он, споткнувшись, устоял на ногах и, с радостным видом переваливаясь с боку на бок, побежал за Шан Сижуем:

– Господин, позвольте служке вас проводить.

Представление как раз было в разгаре, и все актеры толпились у сцены. Двор, где они жили, был просторным, но убогим, в нем царила неразбериха – настоящие трущобы. На бамбуковых шестах висели разноцветные театральные костюмы, весьма недурные, а под шестами лежали бамбуковые циновки, на которых сушилась на солнце рыба и хранились соленья. Четверо мальчишек носились взад и вперед по двору, пытаясь отобрать друг у друга конфету. Когда Шан Сижуй шел по двору, один из бесчинствующих мальчишек врезался в него, а вместо извинений лишь сердито толкнул Шан Сижуя и собрался бежать дальше. Служка тотчас же к нему подскочил, схватил мальчишку за шиворот и потянул к себе:

– И побежал! Бежит, словно на похороны матери! Где этот сукин сын Сяо Чжоуцзы?!

Мальчишка принялся лягаться и отбиваться от него, крича во весь голос:

– На заднем дворе стирает пеленки! Вонища страшная! – договорив, он наконец вырвался и убежал, аж пятки засверкали.

Служка, всячески заискивая, пригласил Шан Сижуя с Чэн Фэнтаем пройти на задний двор. Шан Сижуй ничего не замечал вокруг, в то время как Чэн Фэнтай с любопытством осматривался по сторонам, ему казалось, что он угодил в лабиринт. Банки с засоленными в сое овощами, эмалированные тазики для умывания, маленькие скамеечки – все разбросано в беспорядке, словно ловушки, стоит сделать хоть один неверный шаг, непременно обо что-нибудь споткнешься. Воздух казался затхлым, пропитанным ароматом чего-то ветхого. Дорогу им преградила кушетка, на которой дремал старый кот. Когда Чэн Фэнтай проходил мимо, тот открыл глаза и уставился на него золотисто-желтыми зрачками. Чэн Фэнтаю показалось, будто на него смотрит пронзительным взором старик, и по коже у него побежали мурашки.

Пройдя через зал, они оказались в небольшом внутреннем дворике. Там на корточках сидел юноша в изношенной одежде. Тяжело дыша, он усердно отстирывал в большом тазу белое тряпье, рядом стояло еще два таза с уже отстиранными тряпками, неясно было, зачем ему стирать столько ветоши, – ни один новорожденный не прописывает столько пеленок. Шан Сижуй кое-что понимал и потому невольно нахмурился. Юань Сяоди и Дун Ханьлинь рекомендовали ему этого Сяо Чжоуцзы как исполнителя амплуа дань, но ни в одной труппе актерам на женских ролях не поручают такую тяжелую работу, опасаясь испортить их прелестную манеру игры и руки. Шан Сижуй не стал подозревать Сыси-эра в злостных намерениях, а напротив, засомневался, тот ли это Сяо Чжоуцзы, и недоверчиво взглянул на служку. Служка почтительно склонился перед Шан Сижуем, прося его набраться терпения, развернулся и пнул деревянный таз с грязными тряпками, отчего мыльная вода выплеснулась на ноги юноши. Тот, впрочем, даже не поднял головы.

– Вставай-вставай! Важные гости пришли на тебя посмотреть! Вот дурная башка!

Юноша по-прежнему сидел на корточках, отстирывая тряпье, он прошептал:

– Чего на меня смотреть? Смотреть тут нечего. Брат, сделай милость, не шути надо мной. Если я запоздаю с работой, хозяин снова меня побьет.

– Кто это над тобой шутит, вставай же! Тут и правда пришли гости, хотят тебя видеть! – И, не допуская возражений, потянул юношу за руку. Рукав юноши задрался по локоть, и Чэн Фэнтай увидел, что вся кожа под ним была в синяках и царапинах. Он и в самом деле пережил немало.

Шан Сижуй долго смотрел на него, прежде чем спросить:

– Это ты Сяо Чжоуцзы?

Юноша опустил голову и угукнул себе под нос, неясно было, стесняется он или же безразличен к происходящему. От Чэн Фэнтая веяло богатством, а Шан Сижуй выглядел как человек с тонким вкусом, он будто бы весь светился. Должно быть, юноша, который и света-то белого не видел, боялся незнакомцев.

Шан Сижуй снова спросил:

– Так ты выступаешь?

Услышав его вопрос, Сяо Чжоуцзы закусил нижнюю губу и еще долго не разжимал зубы. Казалось, признание в том, что он играет в театре, стоило ему немалых усилий. Но когда он наконец заговорил, голос его звучал твердо:

– Да. Я исполняю амплуа дань.

Шан Сижуй кивнул:

– Мне посоветовали посмотреть на твое выступление, когда будет твоя очередь играть?

Сяо Чжоуцзы показал наконец лицо и посмотрел на Шан Сижуя, тот, воспользовавшись случаем, принялся его разглядывать. У Сяо Чжоуцзы было типичное лицо для исполнителей женских ролей: с правильными чертами, несколько печальное, в форме тыквенного семечка. Пусть он и не обладал несравненной красотой, все же для мальчика подобная внешность была редкостью. Когда взгляды этих двоих встретились, в тот же миг между ними возникло скрытое от глаз посторонних понимание, смешанное со взаимным одобрением.

Сяо Чжоуцзы снова опустил голову и обиженно проговорил:

– Ни в один день мне не дают играть…

От его слов Шан Сижуй затосковал, но помочь был не в силах, лишь печально глядел на него.

– Пожалуй… пожалуй, в следующем месяце очередь дойдет и до меня.

Шан Сижуй изумленно выпалил:

– В труппе «Юньси» ведь не так много людей, почему же тебе приходится ждать так долго?

Сяо Чжоуцзы молчал, стоя с опущенной головой, он казался совсем сломленным под тяжестью обрушившихся на него невзгод.

Шан Сижуй вздохнул и с улыбкой проговорил:

– Хорошо. Когда подойдет твоя очередь, отправь кого-нибудь к северу переулка Логусян, дом тридцать один, сообщи мне. Моя фамилия Шан.

Когда Шан Сижуй вышел за ворота, Сяо Чжоуцзы продолжил стирать ветошь, но тут душу его взволновало смутное предчувствие. Он все стирал, как вдруг руки его ослабли, и он уронил мыло в воду, но даже не стал его поднимать. Одна мысль поразила его, он догадался, кем был тот человек.

Глава 5

Прошло не так уж много времени после их визита в труппу «Юньси», а Чэн Фэнтай успел уже выбросить из головы изящного и хрупкого Сяо Чжоуцзы, этого мальчика для битья. Весь его интерес к китайской опере был целиком и полностью сосредоточен на Шан Сижуе. Станет ли Сяо Чжоуцзы сокровищем артистических кругов Бэйпина или же превратится в очередной рубец на страницах его истории, его совершенно не заботило.

Прошел целый месяц, пока одним ранним утром Шан Сижуй не позвонил в усадьбу Чэнов – это был его первый телефонный звонок Чэн Фэнтаю. Трубку подняла Ланьхуа, служанка второй госпожи. Шан Сижуй сказал по телефону:

– Сегодня первое число, прошу второго господина Чэна проверить товар.

Ланьхуа заглянула в соседний флигель и осмотрелась, Чэн Фэнтай еще не вставал с постели. Она спросила:

– Хорошо, как ваша фамилия?

Шан Сижуй задумался на мгновение:

– Моя фамилия Тянь.

Ланьхуа попросила его подождать и, желая сделать как лучше, повернулась к спальне и тихо прокричала:

– Второй господин! Некий господин Тянь просит вас проверить товар!

Она крикнула еще дважды, но ответа так и не получила. Тогда молоденькая служанка, позабыв о приличиях, начала выкрикивать «Второй господин!», голос ее звучал все звонче. В этот миг занавесь вдруг отбросили, в комнату ворвалась личная служанка второй госпожи Инхуа, руками она изобразила, будто перерезает себе горло. Ланьхуа не успела ничего сообразить, как в комнату с сердитым видом вошла вторая госпожа, сощурив раскосые глаза, она принялась браниться:

– Чем дальше, тем все больше забываешь о приличиях! Что за крик подняла! На севере ты тоже так себя вела?

Ланьхуа, держа в руках трубку, стояла с опущенной головой, она не смела даже вздохнуть, а глаза ее покраснели от слез. Чэн Фэнтай, разбуженный их галдежом, не мог больше оставаться в постели, шаркая домашними тапочками, он направился к телефону, чтобы ответить на звонок. Волосы у него были всклокочены, глаза еще не открылись после сна, и про себя он жаловался: у него ведь нет друзей по фамилии Тянь, все его друзья в это время или в объятиях женщин, или спят крепким сном! Только те, кто занимают у него денег или торопят с доставкой товара, могли его искать. Взяв трубку, Чэн Фэнтай нарочно улыбнулся Ланьхуа, чтобы успокоить ее. Не прошло и несколько лет, как ее купили на севере, а она по-прежнему оставалась неуклюжей деревенской глупышкой, и потому ей часто доставалось. Чэн Фэнтай обращался с ней особенно ласково. Завидев его улыбку, вторая госпожа тотчас помрачнела и с решительным видом села за рукоделие, чтобы не покидать комнаты. Дрожащая от страха Ланьхуа тихонько прокралась к выходу, не зная, что ждет ее дальше.

Шан Сижуй так и не дождался ответа, не в силах терпеть тишины, он принялся напевать себе под нос отрывок из оперы, чтобы развлечься, он напевал всякий раз, как у него появлялась свободная минутка. Едва Чэн Фэнтай взял трубку, как тут же услышал приглушенное пение с другой стороны – мягкое и проникновенное, словно губами певец прижимался к уху, щекоча их, это была куньцюй. Чэн Фэнтай рассмеялся, но, испугавшись, что его смех заметит вторая госпожа, повернулся спиной и нарочно принялся кричать на пекинском диалекте:

– Тянь-лаобань сегодня в недурном настроении, раз решили позвонить мне по телефону. Чем могу вам служить?

Шан Сижуй изумленно вскрикнул:

– Я не сказал еще ни слова, как ты понял, что это я?

Чэн Фэнтай ответил:

– Кто, кроме нашего Тянь-лаобаня, может петь так красиво?

Шан Сижуй тотчас же ликующе рассмеялся, он не в силах был сдержать воодушевления, и смех его полнился детским озорством:

– Есть кое-кто! Хотя и уступает немного Тянь-ла-обаню!

Чэн Фэнтай рассмеялся вслед за ним:

– И в самом деле появился товар, способный меня поразить?

– И впрямь появился.

– Тогда в котором часу встретимся?

– Сейчас.

– Сейчас? – Чэн Фэнтай взглянул на часы, была четверть первого, не рано и не поздно. Но по правилам традиционного китайского театра самые стоящие пьесы ставили вечером, а знаменитым артистам отдавали заключительные номера в представлениях:

– И какой стоящий товар может быть в это время?

У Шан Сижуя не осталось терпения говорить, он лишь добавил:

– Ты просто приходи! Приходи скорее! А если опоздаешь, я уйду один.

Чэн Фэнтай повесил трубку, впопыхах оделся и отправился на встречу, выражение лица у него было совсем иным, чем когда он шел обсуждать деловые вопросы. Вторая госпожа озадаченно глядела на него, подумывая позвать Лао Гэ, чтобы тот подготовил машину. Лао Гэ как раз обедал с женой, на столе стояло горячее, одет он был в старую домашнюю кофту с жирными пятнами, волосы и лицо у него тоже все засалились, и, пока он переоделся бы и собрался, прошло бы время. Но не такой у Шан Сижуя был нрав, чтобы ждать. Чэн Фэнтай не простоял у порога и минуты, прежде чем сам не выдержал, потуже затянул галстук и сел за руль. Так или иначе вторая госпожа что-то заподозрила: на деловые встречи он не отправлялся без водителя, самое важное для Чэн Фэнтая – пустить пыль в глаза.

Подъехав к дому Шан Сижуя, Чэн Фэнтай дважды посигналил, и Шан Сижуй тут же выпрыгнул из ворот и ворвался в машину:

– Едем! Труппа «Юньси»!

Чэн Фэнтай и не подумал тронуться с места, а хмуро улыбнулся:

– Давай-давай, садись рядом со мной. Бросил меня за руль, заставил вести машину, а сам уж и превратился в барина!

Вытянув шею, Шан Сижуй вгляделся в его лицо:

– О! Это второй господин! И в самом деле виноват, не заметил тебя. А где Лао Гэ?

Чэн Фэнтай в раздражении закатил глаза: ну что за человек! Все мысли только об опере, а его даже и не замечает. Не говоря ни слова, Чэн Фэнтай ухватил Шан Сижуя за воротник и силой усадил рядом с собой. Хорошо еще, что тело у Шан Сижуя гибкое и податливое, с громким криком он свалился на сиденье, а усевшись, собрался было уже ругаться. Чэн Фэнтай приказал:

– Не шуми! Сиди смирно!

Увидев, что Чэн Фэнтай и правда недоволен, Шан Сижуй тотчас же присмирел и уселся прямо, он хорошо понимал, когда стоило помолчать.

От хутуна Наньлогу [30] до труппы «Юньси» всего десять минут, однако Чэн Фэнтай давно не сидел за рулем, растерял все навыки да и дорогу уже подзабыл. По пути он объехал пару лишних улиц, и Шан Сижуй начал уже подозревать, что тот намеренно тянет время, чтобы позлить его. Шан Сижуй начал сердиться, то и дело он закатывал рукав и глядел на свои швейцарские часы, громко причитая и ахая. Чем сильнее он волновался, тем медленнее ехал Чэн Фэнтай, и под конец Шан Сижуй уже прямо-таки извивался на сиденье, словно ему приспичило помочиться. Когда они подъехали к воротам театра, машина не успела еще остановиться, как Шан Сижуй уже выскочил из салона и пропал, словно помчался в объятия возлюбленной. Чэн Фэнтай взглянул на опустевшую дорогу и невольно выругался:

– Твою мать…

Оставалось загадкой, что происходило между Шан Сижуем и Сяо Чжоуцзы после их первой встречи, но сейчас они необычайно сблизились. Пробравшись извилистыми путями за сцену, Чэн Фэнтай нашел Шан Сижуя в темной, захламленной комнатушке, тот своими руками наносил Сяо Чжоуцзы грим. На Сяо Чжоузцы было белое монашеское платье. С гримом его лицо выглядело особенно прекрасно: вытянутое, с алыми губами и блестящими глазами. Взгляд юноши выражал скорбь и беспокойство, казалось, стоит только подуть ветерку, и он тут же рассыплется. Пышущий энергией и воодушевлением Шан Сижуй лишь усиливал это ощущение.

Сидевший скованно Сяо Чжоуцзы жалобно взглянул на Шан Сижуя:

– Шан-лаобань, вы расскажите мне, как сыграть… Правда… Расскажите мне…

Шан Сижуй, взяв его за подбородок, сдержал дрожь во всем теле Сяо Чжоуцзы и принялся растушевывать румяна на его лице, отчего Сяо Чжоуцзы зарделся розовым, словно цветы персика:

– Твое дело – просто петь. Пой как ты привык. Ты ведь не стал еще звездой! Никто тебя и не знает, так что не бойся сыграть плохо. Дай мне посмотреть на твою игру.

Сяо Чжоуцзы ответил:

– У меня нет своей игры. Я все беру у наставника.

Рука Шан Сижуя замерла, и он сказал:

– У тебя есть свой стиль игры. Ты талантлив, я не могу ошибаться. Не смотри на своего наставника, его навыки игры уже не в моде, он не достоин тебя учить. Играй свободно! Помнишь, что ты говорил мне той ночью?

Хоть они и говорили тихо, людей за сценой было совсем немного, в полдень не многие ходят на спектакли. И все же Шан Сижую не следовало обсуждать недостатки других под их же крышей. Время от времени он безрассудно следовал своему сердцу, распоясавшись вконец: что думал, то и говорил, не обращая внимания на запутанные отношения в артистических кругах.

Сяо Чжоуцзы хотел было что-то сказать, глаза его наполнились слезами, но Шан Сижуй прервал его:

– Эй! Не разговоривай! Еще немного – и ты разревешься, а как идти на сцену с размазанным гримом?

Тут послышался скрипучий грубый рев:

– Сяо Чжоуцзы! Сяо Чжоуцзы! Ах ты мелкий сукин сын! Эй ты! Мигом катись на сцену!

От этого рева Сяо Чжоуцзы тут же пришел в смятение и крепко ухватил Шан Сижуя за руку, в ответ тот обхватил его за плечи и с силой встряхнул:

– Запомни: в зале одни пустоголовые! Даже не смотри на них. А захочешь посмотреть, взгляни на меня, я буду сидеть справа!

Снова послышались ругательства. Сяо Чжоуцзы закивал и сломя голову поспешил на сцену, а Шан Сижуй окликнул его:

– Метелка! [31] Метелку забыл! – Сяо Чжоуцзы в два шага ринулся назад и взял из рук Шан Сижуя метелку, но тот не сразу ее отпустил, а пристально глядел на мальчишку с легкой улыбкой. Какое-то время они смотрели друг на друга, обмениваясь чем-то сокровенным, словно Шан Сижуй передавал Сяо Чжоуцзы тайные знания, для других непостижимые. Под взглядом Шан Сижуя Сяо Чжоуцзы странным образом успокоился, руки его перестали дрожать, а глаза мало-помалу заблестели:

– Шан-лаобань, вы смотрите на меня.

Шан Сижуй выпустил из рук метелку и ответил с улыбкой:

– Ай, буду смотреть.

Сяо Чжоуцзы пошел на сцену, а Шан Сижуй обернулся, Чэн Фэнтай стоял в дверном проеме, скрестив руки на груди и гаденько ухмыляясь:

– Хм-хм… Шан-лаобань, а этот благородный юноша и в самом деле исключительной красоты!

Шан Сижуй ухватил его за руку и потащил за собой:

– Ну что ты опять говоришь! Идем скорее смотреть!

Благородный юноша Чжоу исполнял отрывок «Спуститься с гор» [32] из «Тоски по мирской суете» [33]. В этой сцене юная монахиня выпархивает из монастырской клетки и, спустившись с гор, врывается в совершенно новую жизнь. Она пересекает горы и переходит реки вброд, и от актера в этом отрывке требовалось и петь, и танцевать, а еще отточить жестикуляцию. Чэн Фэнтай раз пять видел, как Шан Сижуй играл этот отрывок, и по меньшей мере восемь слышал, как тот критикует других актеров в этой роли. Он не знал, то ли требования Шан Сижуя были столь высоки, что он придирался к каждому пустяку, или же опера куньцюй и в самом деле находилась в упадке, но, казалось, никто не мог удовлетворить вкусу Шан Сижуя, кроме него самого.

Зрители дневного представления состояли из полуслепых и полуглухих нищих стариков, нескольких пьяниц да носильщиков. Они кое-как рассыпались по всему залу, попивая чай да лузгая семечки, была заполнена лишь треть мест, каждый сидел развалившись, безразличный к тому, что происходит на сцене. Чэн Фэнтай и Шан Сижуй, блещущие красками и благородством, сидели в ложе второго яруса, мгновенно обращая на себя внимание, однако сидевшие внизу их не видели. Сяо Чжоуцзы легким шагом вышел на сцену, походкой он напоминал летящего дракона, его простое монашеское одеяние взметнулось, привнося в зал освежающий ветерок, и уныние зрителей тут же развеялось. Даже Чэн Фэнтай не удержался и сел прямо, серьезно глядя на него.

Чэн Фэнтай только начал разбираться в ариях китайской оперы, а о жестикуляции и искусстве игры он ничего и не знал. Однако, наблюдая за актером на сцене, он заметил, что у того гибкая талия, метелкой он махал так плавно, как облака плывут по небу или же течет вода, а в струящихся рукавах его платья таилось особое очарование – зрелище это и завораживало. Вдруг он услышал радостные возгласы Шан Сижуя:

– Ах! Как ловко он размахивает метелкой! Эти жесты он добавил сам!

– Эй! Он и в самом деле мастер лежащей рыбки [34]! Смотри, какая у него талия! Это все юность! Какая гибкость!

Чэн Фэнтай, глядя на Сяо Чжоуцзы, тоже им очаровался, но в то же время засомневался, какого же тот пола:

– И в самом деле не разглядеть, мальчик ли это.

К сожалению, несмотря на похвалы Шан Сижуя и Чэн Фэнтая, публика по-прежнему проводила свое время во хмелю, на сцену они и не смотрели. Лишь несколько стариков пытались что-то разглядеть помутившимися глазами, но, даже сощурившись, так ничего и не увидели. Чэн Фэнтай заметил, что Шан Сижуй сегодня ведет себя не как обычно. Он всегда восхищался лишь тремя актерами: Нин Цзюланом, Хоу Юйкуем и Юань Сяоди, у прочих же выискивал изъяны. Чэн Фэнтай не мог поверить, что Сяо Чжоуцзы, еще не закончивший обучаться мастерству мальчишка, сумел угодить придирчивому Шан Сижую. Вскоре Шан Сижуй мало-помалу умолк, он слегка нахмурился, а во взгляде его мелькнуло выражение досады, словно он хотел что-то сказать, да не решался. Чэн Фэнтай все ждал, когда тот начнет разносить представление, но так и не дождался от него критики. Наконец Шан Сижуй поджал губы и все же выдавил из себя:

– Жаль…

Жаль-то жаль, но о чем именно Шан Сижуй сожалел, он так и не высказался. Выступление Сяо Чжоуцзы с отрывком из «Спуститься с гор» в пустынном китайском театре было изумительным. Прекрасные цветы распускаются вдали от людских глаз. Кроме Шан Сижуя, серьезной публики там не было. Но там, где есть Шан Сижуй, к чему другие? Только Сяо Чжоуцзы сошел со сцены, как Шан Сижуй тотчас сорвался со своего места, бросил Чэн Фэнтая и без оглядки бросился за кулисы. Чэн Фэнтай, засунув руки в карманы брюк, с ленивым видом проследовал за ним, то и дело зевая. Дойдя до закулисья, он оперся о дверной косяк, закурил сигарету и принялся бросать на этих двоих актеров презрительные взгляды, как будто желая отгородиться от них. Шан Сижуй в подробностях разбирал два отрывка из представления, как вдруг Сяо Чжоуцзы в полном монашеском облачении зарыдал и рухнул перед ним на колени, прижав к себе метелку. Лбом он прижался к полу, точь-в-точь как монахи поклоняются богине Гуаньинь [35]. Шан Сижуй слегка изумился, но быстро овладел собой. А вот Чэн Фэнтай остолбенел, забыв даже про затяжку, и пепел с его сигареты уже начал осыпаться на пол.

Сяо Чжоуцзы без остановки бился лбом об пол, никто его не останавливал, и в непрерывных поклонах он едва не разбил себе лоб. Наконец он заговорил, всхлипывая:

– Шан-лаобань, помогите мне! Спасите меня! Шан-лаобань!

Чэн Фэнтай сразу же все понял. Этому ребенку некуда метнуться и неоткуда ждать помощи, и тут небеса послали ему Шан Сижуя. У того были слава и талант, хоть какое, но доброе сердце. Мальчик полнился решимостью ухватиться за него. Однако в артистических кругах существовало непреложное правило: всякий молодой актер, кто подпишет контракт с учителем, тут же лишался свободы, каждый ноготь, каждый волос на его голове принадлежал теперь наставнику, и перейти в другую труппу было невозможно. Пусть даже Шан Сижуй – истинный бог театра, он не мог нарушить это правило, к тому же, несмотря на все свои новаторские постановки, в некоторых вопросах он упорно держался за старое.

Шан Сижуй сказал:

– Вставай!

Сяо Чжоуцзы не шелохнулся. Шан Сижуй не знал, что и делать:

– Я не могу взять тебя к себе.

– Почему?

– Я не могу нарушать правила. Все должны соблюдать законы профессии.

– Выкупите меня! Я смогу зарабатывать для вас! Шан-лаобань! Только с вами я могу продолжать выступать!

В этот миг Шан Сижуй глядел на Сяо Чжоуцзы таким сочувствующим и любящим взглядом, словно обратился Буддой. Никто во всем мире не мог понять душу актеров лучше, чем он. Они мечтают быть на голову выше других, мечтают привлечь всеобщее внимание, мечтают голосом выплеснуть все обиды, что скопились у них на сердце за первую половину жизни, чтобы те обратились золой. Слава или смерть – третьего пути у них нет. Шан Сижуй, разумеется, прославился, в детстве его наставник Шан Цзюйчжэнь хоть и бил его, но любил больше родного сына, каждую трапезу кормил мясом [36]. Около десяти лет о нем заботилась Сяо Лай, согревая его своим вниманием. Он никогда не испытывал тех страданий, что пережил Сяо Чжоуцзы, вот почему тот еще отчаяннее стремился к успеху, стремился так жадно, что цена для него ничего не значила. Шан Сижуй всячески желал помочь ему, он проговорил со вздохом:

– Если ты можешь петь только со мной, то не сможешь петь никогда. Если ты не можешь опереться на себя, как же ты будешь играть на сцене, под таким давлением? Вставай.

Заливаясь плачем, Сяо Чжоуцзы поднялся. Шан Сижуй взял его за руку и сказал:

– Обычно если я не дома, то в театре «Цинфэн». Дорогу ты знаешь. Впредь если захочешь, найди возможность улизнуть и отыщи меня, я объясню тебе, как играть.

Тем самым он согласился принять его в ученики, пусть и не дал официального статуса. Сяо Чжоуцзы ликовал, от волнения он вновь собрался кланяться ему. Но Шан Сижуй заключил его в объятия, не позволяя упасть на колени. Близость между ними была такой трогательной, что от нее сводило зубы. Много-много лет спустя отношения между Шан-лаобанем и Чжоу-лаобанем так и оставались запутанными, полными тайн, и люди безостановочно спорили, были ли они учителем и учеником. Слухи и кривотолки ходили самые разные, темные и неоднозначные. Однако сами они молчали, публике прийти к определенному решению так и не удалось, и эта история стала одной из бесчисленных загадок в жизни Шан Сижуя.

Но в тот миг, за кулисами захудалого ветхого театра, Чэн Фэнтай имел счастье лицезреть зарождение дружбы двух величайших актеров китайского театра своего времени. Впрочем, отнесся он к этому с совершеннейшим безразличием. Когда Сяо Чжоуцзы закончил изливать душу Шан Сижую, Чэн Фэнтай кивнул ему, и Сяо Чжоуцзы, съежившись и всхлипывая, подошел. Чэн Фэнтай грубо схватил его за руку, задрал юбку и оттянул штаны. Бросив быстрый взгляд, он стремительно отпустил его и разочарованно протянул:

– И все-таки мальчик…

Впервые за всю свою жизнь в театре Сяо Чжоуцзы столкнулся с подобным хамством, он не знал, что и ответить. Отпрянув, он спрятался за Шан Сижуя. Губы его дрожали, лицо побледнело – выглядел он ужасно жалко, при одном взгляде на него сжималось сердце. Шан Сижуй так разозлился, что и не знал, как выругаться, вся прежняя трогательная атмосфера развеялась без остатка. Если бы кто-то попытался запечатлеть всю историю «грушевого театра», описание этого эпизода, несомненно, заставило бы его попотеть.

Глава 6

В те дни Чэн Фэнтай и Шан Сижуй частенько засиживались до полуночи в доме Шана, болтая о всяких пустяках в главном зале. Вдруг во дворе с приглушенным стуком что-то рухнуло на землю и послышался тихий болезненный вздох. Шан Сижуй тут же помчался во двор. Сяо Лай, услышав шум, тоже вышла посмотреть, что произошло. Сяо Чжоуцзы стоял, потирая колени и глупо хихикая:

– Шан-лаобань, хе-хе… У вас такие высокие стены, и правда высокие… – Он стоял на месте в растерянности, ничего больше не говоря.

Однако Сяо Лай, кажется, очень полюбился этот паренек. Она подошла к нему, оправила ему одежду и проговорила с улыбкой:

– Я же говорила тебе, не лазай по стенам, просто постучи в ворота. Труппа ваша далеко отсюда, чего бояться? – А затем засмеялась: – Погоди, мы тут оставили тебе кое-что вкусненькое!

Чэн Фэнтай никогда не удостаивался от Сяо Лай подобной доброжелательности и в этот миг даже немного приревновал.

Сяо Чжоуцзы хлопнул себя по лбу:

– Ой! Сестрица Сяо Лай! Я забыл снаружи кое-что! – с этими словами он отодвинул засов и выбежал со двора, а затем внес корзину фруктов, то ли крупных яблок, то ли слив, понять было сложно. Удивительно, как он, с его хрупким телосложением, смог протащить огромную корзину по улицам и переулкам, ему явно пришлось тяжело:

– Шан-лаобань, это вам. Сорвал их утром на горе, пока распевался, они свежие!

Чэн Фэнтай выбрал из корзины не самое зеленое яблоко и откусил, оно оказалось сочным и кислым, как раз пришлось бы по вкусу Шан Сижую, который уже полгода болел. И он тут же запихнул яблоко в рот молодому актеру. Шан Сижуй попробовал яблочного сока и сморщился от его кислоты, в конце концов не стерпев, он сплюнул, попав прямиком на европейский костюм Чэн Фэнтая. Чэн Фэнтай как ни в чем не бывало стряхнул с одежды слюну, подумав про себя, что, если бы этот мальчишка-актер с безобразным поведением противной обезьянки оказался бы у них дома, вторая госпожа каждый день наказывала бы его по-разному.

Увидев, что Шан Сижуй сплюнул с таким трудом собранные им фрукты, Сяо Чжоуцзы сделал столь жалкое лицо, словно он и хотел заплакать, да не мог. Однако Шан Сижуй никогда не замечал чужих переживаний, выхватив из рук Сяо Лай чашку, он прополоскал рот и указал подбородком на двор:

– Начинай.

Сяо Лай держала в руках чайный поднос, она хотела было предложить Сяо Чжоуцзы что-нибудь перекусить, но, раз Шан Сижуй уже приказал ему приступать, он, разумеется, не смел возразить и через силу кивнул испуганно. Однако Чэн Фэнтай вспомнил, что сам Шан Сижуй, прежде чем выйти на сцену, обычно съедал хотя бы кусочек мяса.

Под руководством Шан Сижуя Сяо Чжоуцзы, измотанный и разваливающийся на части, приступил к тренировке. Кулаки и ноги слепы, и потому Чэн Фэнтай отошел под крышу, опасаясь, как бы Сяо Чжоуцзы его не задел. Шан Сижуй, как и всегда, наставлял с неохотой, несмотря на то что этого ученика он позвал к себе сам. Скрестив руки на груди, он с ленивым видом привалился к плечу Чэн Фэнтая и наблюдал за происходящим из-под полуопущенных ресниц, изредка произнося:

– Сделай-ка еще разок летающую рыбку, когда прогибаешься назад, не мешкай! – Или: – Руки и ноги работают вместе. Помедлишь хоть немного, будет уже плохо смотреться.

Взгляд Шан Сижуя был самой строгой проверкой – ни одна мельчайшая неточность не ускользала от него. Сяо Чжоуцзы готов был к самым изнурительным тренировкам, вид у него был смиренный и послушный. Иногда он не понимал указаний Шан Сижуя, переспрашивал, и тот нетерпеливым тоном повторял все то же самое, не давая никаких дополнительных разъяснений. Если Сяо Чжоуцзы все равно не понимал, он лишь недоуменно кивал, не смея спросить еще раз. Когда же он повторял ту же ошибку, Шан Сижуй принимался его высмеивать:

– Сколько раз говорил тебе, что это делается не так! И правда дурной.

Он любил таланты, но, когда доходило до дела, энтузиазм его длился два-три дня, пока терпение не иссякало. Даже юных учеников из своей труппы он не очень-то охотно обучал, и можно сказать, что он уже весьма польстил Сяо Чжоуцзы, раз давал тому частные уроки.

Чэн Фэнтай с улыбкой наблюдал за обучением Сяо Чжоуцзы, потом обернулся к Шан Сижую и тихо проговорил:

– Шан-лаобань, я никогда еще не видел такого учителя, как ты. Разве так можно хоть чему-то выучиться? Ты лишь выискиваешь недостатки.

Шан Сижуй ответил:

– В Сяо Чжоуцзы уже есть дух оперы. У него есть все задатки! Когда талантливый ученик идет к наставнику, он учится только так. В свое время и я учился у Нин Цзюлана таким же образом.

Чэн Фэнтаю и в самом деле стало жаль Сяо Чжоуцзы:

– Разве кто-то может с тобой сравниться?! Ты же прирожденный актер, самоучка, опера у тебя в крови, газеты только об этом и кричат. А ты берешь и сравниваешь себя с этим мальчиком. Ты собираешься вообще его учить?

Сяо Чжоу давно уже выбился из сил под руководством Шан Сижуя. Он плохо питался, выполнял много черной работы и исхудал так, что остались одни только обтянутые кожей кости. Теперь же было уже за полночь, он старался изо всех сил, желая одним махом все освоить и снискать похвалу Шан Сижуя. От волнения он не находил себе места, а когда Шан Сижуй указывал ему на промахи, начинал беспокоиться еще сильнее. Вдруг ноги его подкосились, и он рухнул на землю. Сяо Лай бросилась его поднимать, но от смертельной усталости ноги мальчишки лишились силы, даже с помощью он не мог подняться и в отчаяньи прислонился к старому сливовому дереву.

Шан Сижуй взглянул на него с высоты своего роста и вздохнул:

– Иди съешь что-нибудь.

Сяо Чжоуцзы покачал головой и с тоскливым видом остался сидеть на месте, тяжело дыша.

Шан Сижуй был особенно придирчив к Сяо Чжоуцзы, потому как разглядел его нетерпеливый нрав, и сейчас принялся выговаривать ему с видом умудренного жизнью наставника:

– Ты куда так торопишься? Я с пяти лет упражнялся от зари до зари и лишь в тринадцать впервые вышел на сцену, представляешь, какая это была жизнь? Ты потратил прежде столько времени впустую, и куда это привело? Ты скажи, вот зачем ты торопишься?

Стоявшая в сторонке Сяо Лай, памятуя о трудном детстве Шан Сижуя, сочувственно закивала, пытаясь подбодрить Сяо Чжоуцзы. Тот взглянул на Шан Сижуя, затем на Сяо Лай, и, держась за старую сливу, медленно поднялся и отправился вместе с ними в комнаты поесть.

За этим поздним ужином Сяо Чжоуцзы сбросил груз с души, он поглощал еду так жадно, словно обратился тигром, у него и рук не хватало. Чэн Фэнтай, глядя на него и выдыхая дым, с улыбкой обратился к Шан Сижую:

– Уж не знаю, как он поет, но манеры за столом у него точно твои.

Сяо Чжоуцзы стало неловко, и он опустил палочки. Шан Сижуй ударил Чэн Фэнтая по руке и сказал Сяо Чжоуцзы:

– Ты ешь, его не слушай.

Набив полный рот еды, Сяо Чжоуцзы стал есть помедленнее, не зная, сколько ему придется голодать после этого ужина. Он с жадностью и упорством принимал и еду, и заботу Шан Сижуя, подобная милость трогала его до слез.

При свете лампы Шан Сижуй внимательно оглядел руки Сяо Чжоуцзы, его длинные и выразительные пальцы, на которых, впрочем, уже появились мозоли, они начали грубеть. В какой театральной труппе актеров сяодань не баловали, позволяя им жить изнеженной жизнью! Подобное отношение Сыси-эра казалось не просто недовольством, а желанием разрушить будущее Сяо Чжоуцзы. Однако Сыси-эр любил деньги больше жизни, какой ему прок с того, что он погубит столь многообещающий талант из своей труппы?

Шан Сижуй воспользовался удобным случаем и спросил Сяо Чжоуцзы:

– Почему твой учитель обращается с тобой так дурно? В чем ты перед ним провинился?

Над этим вопросом Сяо Чжоуцзы и сам сломал голову:

– Не знаю, я ничего такого не делал.

Тут вмешался Чэн Фэнтай:

– Сыси-эр, наставник благородного юноши Чжоу, это не тот ли старый актеришка, которому уже за пятьдесят, а он все пудрится, мажет волосы маслом османтуса, а манера говорить у него то ли старой сводницы, то ли евнуха?

Описание Чэн Фэнтая было сказано столь бойко и точно, что даже Сяо Лай не удержалась от смеха.

Шан Сижуй спросил с улыбкой:

– Второй господин его знает?

– Сперва я и не сообразил, но потом подумал и вспомнил, видел такого человека за игрой в мацзян. Сам уже испещрен морщинами с ног до головы, а все садится на колени к другим, твою же мать, у меня от него мурашки по коже.

Когда Чэн Фэнтай дошел до этого, на лице его возникло отвращение, не было нужды говорить, что и на его коленях посидел этот старый актеришка:

– Если это он, я знаю, в чем провинился благородный юноша Чжоу.

Все в комнате ждали, когда же он раскроет правду, и Чэн Фэнтай, выдержав паузу, медленно выговорил всего одно слово:

– Зависть.

Всех тут же поразила одна и та же мысль. В сочетании с нравом Сыси-эра эта причина казалась весьма убедительной. Хотя актеры, воспитанные в труппе «Юньси», и были хороши, в них не было ни капли индивидуальности. Одаренность Сяо Чжоуцзы же била ключом, если бы он прославился, то превзошел бы самого Сыси-эра в его лучшие годы. Подобный одаренный человек днями напролет маячил перед взором Сыси-эра, чем доводил его до исступления. Сыси-эр растратил большую часть жизни, так и не добившись славы на века. Теперь же он хотел уничтожить будущее Сяо Чжоуцзы, не желая отпускать того на волю.

Сяо Чжоуцзы наконец осознал всю серьезность своего положения, с трудом проглотив кусок, он умоляюще взглянул на Шан Сижуя, моля о помощи. Однако у того уже имелся вдохновляющий своей дерзостью ответ:

– Не бойся! Сыси-эр младше моего отца на восемь лет, ему уже пятьдесят семь, не так уж много ему осталось! Ты учись хорошенько, а когда твой учитель умрет, тут-то ты себя и покажешь!

При этих словах Чэн Фэнтай закашлялся дымом сигареты:

– Кхе-кхе, Шан-лаобань, не стоит так надеяться на чью-то смерть. А если Сыси-эр проживет до семидесяти, это ведь еще десять с лишним лет! И что делать все эти годы? Раз в месяц выступать с двумя отрывками в дневном представлении, так ничего и не добившись?

– Этого не будет, – самодовольно проговорил Шан Сижуй, – я попрошу Шицзю выступить от моего имени и договориться с труппой «Юньси», чтобы они одолжили мне Сяо Чжоуцзы для двух спектаклей. Кто знает, может, тут-то его и заметят? А если и нет, он хотя бы насытится выступлением на публике, тоже хорошо. – Шан Сижуй похлопал Сяо Чжоуцзы по плечу. – Но я обучу его так, что он непременно прославится!

Хотя Шан Сижуй и стоял твердо на том, что не станет брать Сяо Чжоуцзы в ученики, втайне он делал для него все, что полагается настоящему учителю. Сяо Чжоу был столь тронут, что собрался вновь пасть на колени и отбивать земные поклоны. Шан Сижуй остановил его и вдруг задал вопрос:

– Эй! Когда ты впредь будешь выходить на сцену, то под каким псевдонимом? Не можешь же ты зваться Сяо Чжоуцзы.

Сяо Чжоу поразмыслил и так и эдак:

– Я знаю только, что моя фамилия Чжоу.

Чэн Фэнтай решил подшутить:

– Пусть тогда Шан-лаобань подберет ему имя! С вашей процветающей ци оно непременно прославится.

Шан Сижуй и в самом деле призадумался. Сяо Чжоуцзы смотрел на него огромными, полными ожидания глазами, как будто получить имя – это что-то невероятное, словно имя это тут же его прославит. Чэн Фэнтай тоже с нетерпением ждал позора или Шан Сижуя, или Сяо Чжоуцзы, способ, каким Шан Сижуй дает имена, он прекрасно знал: какое там прославиться, разве только что в борделе.

Кто же знал, что на сей раз Шан Сижуй подойдет к делу со всей серьезностью и проявит истинный талант в выборе имени:

– У актера должно быть цветочное имя, в особенности у того, что выступает в амплуа сяодань. Пусть будет Чжоу Сянъюнь [37]!

Чэн Фэнтай тут же взял бумагу, написал два иероглифа имени и протянул Шан Сижую на проверку:

– Пишется вот так?

Шан Сижуй ответил:

– Верно! С чертами «злак» и «трава» [38], это оно. – А затем с довольным видом протянул бумажку Сяо Чжоуцзы: – Посмотри-ка! Это твое имя, а то вдруг потом и не признаешь его.

Сяо Чжоуцзы с любовью все смотрел и смотрел на три иероглифа, не в силах наглядеться, а затем свернул бумажку и спрятал за пазуху, со слезами на глазах поклонившись Шан Сижую и Чэн Фэнтаю:

– Шан-лаобань, однажды Сяо Чжоуцзы непременно отплатит вам за вашу милость!

Шан Сижуй глубоко задумался, и Чэн Фэнтаю показалось, что сейчас тот и в самом деле выдвинет какое-нибудь условие, он вовсе не ожидал от него следующих слов:

– Тогда не собирай больше для меня кислые фрукты, те острые утиные шеи, что ты принес в прошлый раз, были хороши, впредь их и приноси.

Сяо Чжоуцзы поспешно согласился. Чэн Фэнтай снова не смог удержаться от смеха. Когда Сяо Лай провожала Сяо Чжоуцзы к воротам, Чэн Фэнтай сказал:

– Ха! Шан-лаобань, он же мальчик на побегушках, где уж ему взять деньги, чтобы с почтением преподнести вам утиные шеи…

Едва он договорил, как увидел, что Сяо Лай сует Сяо Чжоуцзы несколько монет, тот сперва отказывался, но она настояла; рассыпаясь в благодарностях, он все же их принял, да еще как будто отер слезы украдкой.

Чэн Фэнтай и Шан Сижуй провожали мальчика взглядом. Чэн Фэнтай спросил:

– Шан-лаобань, он и в самом деле сможет стать актером?

Шан Сижуй покачал головой:

– Не знаю, – и, направившись в дом, вздохнул: – Недостаточно просто петь оперные арии, чтобы стать актером.

Глава 7

Этой осенью «грушевый сад» Бэйпина переживал настоящий расцвет. Цзэн Хунъюй, Сюэ Лянь, Ван Сяопин, Ли Тяньяо и прочие именитые актеры один за другим съезжались в Бэйпин, чтобы дать представления и повидать друзей. Как гуси, пролетая по небу, оставляют после себя крик, так и их визиты не остались незамеченными. В те дни на мосту Тяньцяо представления шли одно за другим, и жителей всего Бэйпина охватило крайнее возбуждение. Образованные люди в спешке писали рецензии и биографии, а влиятельные и знатные – приглашали звезд театра к себе на банкеты, да и простой народ поддерживал их что было мочи. По всему Бэйпину днями напролет били барабаны, а улицы города украсили яркие краски театрального грима. Даже давно отошедшие от дел Хоу Юйкуй и Юань Сяоди поддались всеобщей страсти и согласились исполнить несколько своих коронных номеров на радость заядлым театралам, у которых наступил настоящий праздник.

В ту пору Шан Сижуй оказался не только самым занятым человеком во всем Бэйпине, но и по популярности он был на голову выше других. Нрав он имел мягкий, нос не задирал, так что легко сошелся со многими знаменитыми актерами. В обществе «грушевого сада» непрерывной чередой следовали друг за другом банкеты, и все гости непременно указывали на Шан-лаобаня, настаивая на его присутствии. Хотя Шан Сижуй и находился уже на пределе, отказать он не мог. Друзья приехали издалека и всячески его зазывали, не прийти на встречу значило выказать неуважение. Но, стоило ему сесть за стол, как при виде лакомств он тут же забывал свое недовольство, только и знал, что есть, совершенно не заботясь о разговорах с людьми. Всякий друг, прибывший в Бэйпин, договаривался сыграть с ним вместе, а Шан Сижуй, человек невысокомерный, не отказывал, с радостью выступал на вторых ролях. Не покладая рук он наносил грим, заучивал либретто и совсем позабыл о своей труппе. Однако, когда выступить вместе его приглашал актер, которого он совершенно не уважал и чье имя казалось ему пустым звуком, он прибегал к самым нелепым отговоркам, чтобы отказать, чем ставил того человека в затруднительное положение; себя же он считал правым, и подобное поведение стало темой для бесчисленных пересудов. В те дни Шан Сижуй ходил с одного банкета на другой, завязывал новые знакомства, выступал с выдающимися артистами – в общем, занят был так, что, казалось, имя его проносилось по всему Бэйпину ветром и дождем.

Мало-помалу люди начали замечать нечто странное: несмотря на то что знаменитые актеры сменяли друг друга на сценах, заголовки местных газет всегда начинались с имени Шан Сижуя, да еще и подчеркивалось оно особо: в собрании каких благородных людей Шан-лаобань пел, с кем Шан-лаобань сошелся лучше всего, с кем Шан-лаобань исполнил шедевр на века. Те, кто не знал истинного положения вещей, могли подумать, что все эти звезды прибыли в Бэйпин издалека лишь для того, чтобы поддержать Шан Сижуя!

В те дни Чэн Фэнтай и Шан Сижуй виделись реже обычного. Ровно в половине одиннадцатого утра, – что, впрочем, уже сложно назвать утром, – из хутуна Наньлогу Чэн Фэнтай являлся в северный переулок Логусян, чтобы засвидетельствовать почтение, однако не успевал он вымолвить и слова, как Шан Сижуй в черной бархатной накидке уже стремительно шагал к воротам, с необычайно горделивым видом махая Чэн Фэнтаю рукой:

– Дорогой сановник, поднимайтесь скорее с колен! – и тут же собрался пройти мимо Чэн Фэнтая. В этот раз Чэн Фэнтай ухватил его за руку и преградил путь:

– Куда это ты собрался спозаранку?

– Сегодня Юй Цин приезжает в Бэйпин! В обществе «Грушевого сада» будет представление! Ай-яй, ну скорее же пропусти меня, не задерживай! У меня серьезное дело!

– Юй Цин? Та самая актриса, что отказалась выходить за вдовца-генерала Чжао?

– Да!

Чэн Фэнтай давно уже был наслышан о Юй Цин, ее спектаклей он не видел, но знал, что вышла она из литературной семьи, цветущие годы юности провела одна, поклявшись жизнью, что не станет второй женой самодовольного и величественного генерала Чжао, а за последние два года прославилась в Хэнани. Такие удивительные женщины всегда интересовали Чэн Фэнтая больше красавиц, сегодня самой судьбой ему представился случай встретиться, и, потянув Шан Сижуя за руку, он заговорил с волнением:

– Идем-идем, второй господин пойдет с тобой на встречу!

– А где машина второго господина?

– Если ждать Лао Гэ, не успеем. Поедем на рикше.

Среди собравшихся было немало знакомых лиц по игре в мацзян, даже второй господин Фань, шурин Чэн Фэнтая, изо всех сил созывал туда друзей и знакомых. Чэн Фэнтай впервые вошел в актерское гнездо, он постоянно оглядывался, подмечая новое. В доме стояла статуя божества покровителя театра, еще больше и изящнее той, что была за кулисами театра Шан Сижуя. Это был длиннобородый красавец-мужчина с лицом чистым, как нефрит, принадлежало оно Тан Мин-хуану [39]. Чэн Фэнтай, который возил товары, поклонялся Гуань-гуну [40]. Один был белолицым, другой – краснолицым, и оба удивительно похожи. Завидев Чэн Фэнтая, Фань Лянь вышел вперед, похлопал его по-братски по плечу, ткнул его кулаком в бок, а затем с громким смехом сказал:

– Зять! Есть приглашение или нет, а ты все равно приходишь! Еще немного, и места для тебя тут бы не нашлось!

Чэн Фэнтай указал куда-то в сторону:

– Точно, я просто сопровождаю Шан-лаобаня… – Но в той стороне Шан Сижуя уже не оказалось, он сбежал в толпу актеров болтать и обсуждать постановки. Фань Лянь громко расхохотался. Стоявший рядом почтенный актер, известный во всем театральном мире, побоявшись, что второй господин Чэн угодит в неловкое положение, поспешил разрядить обстановку:

– Ну что братец Лянь такое говорит, приход второго господина Чэна – честь для всех нас, как это для него может не найтись места? Если понадобится, я подниму свои старые кости, место для него будет!

После этого Чэн Фэнтай принялся любезничать с почтенными старцами, обмениваясь бессмысленными, ничего не значащими фразами. Немного погодя швейцар сообщил, что явился хозяин труппы «Юньси». Все присутствующие тотчас же изменилась в лицах – неудовольство их читалось без слов, настроение омрачилось. Шан Сижуй бросил взгляд на двери, но Сыси-эра там не было, вот он и отвернулся, продолжив как ни в чем не бывало болтать. Однако другие готовились к встрече с Сыси-эром, затихнув и обратив взоры к дверям, поэтому Шан Сижую пришлось говорить с самим собой, что, впрочем, нисколько не умалило его радости. Если какой-то человек был ему не по душе, он считал его пустым место.

Сыси-эр явился в светло-пурпурном парчовом наряде, который не соответствовал ни его возрасту, ни положению, воротник его держала запонка с драгоценным камнем и кисточкой, которую скорее встретишь на женском платье. Волосы его лоснились от масла. На одной руке он носил сразу три кольца. Казалось даже, что он и макияж нанес. Несмотря на свой возраст и какое-никакое положение в театральных кругах, он нарядился так, словно был мальчиком для удовольствий или певцом на похоронах, и при одном взгляде на него у гостей перехватывало дыхание. Сопровождал его не кто иной, как Сяо Чжоуцзы, раз сегодня он вышел к гостям, то сменил свою потрепанную одежду на чистый синий халат, лицо и руки отмыл от грязи и выглядел теперь прелестно и утонченно. Он робко следовал за учителем с поникшей головой, а проходя мимо Шан Сижуя, взглянул на него пару раз. Однако их отношения были подобны роману на стороне, и из-за никчемного нрава Сыси-эра Шан Сижуй решил притвориться, что не знает Сяо Чжоуцзы. Мальчик с побитым видом жалобно взглянул на Чэн Фэнтая, и тот улыбнулся ему в ответ.

Не успел Сыси-эр войти в комнату, как тут же принялся визгливо смеяться:

– Ах! Полная комната народу! Тс-тс-тс, все театральные верхушки уже собрались, а главный герой все еще не явился! Это нехорошо! Это против всех правил приличия!

Его пронзительный голос резанул по ушам, и не нашлось никого, кто бы ему ответил. Какое-то время все молчали, пока наконец один храбрец не подавил раздражение и не ответил со смехом:

– Поезд Юй-лаобань запоздал, да и одежда ее испачкалась, она заканчивает туалет в задних комнатах! Вы пока сядьте, выпейте чаю, скоро подадут еду.

Сыси-эр недовольно поджал губы, окинул взглядом собравшихся и тут увидел Шан Сижуя, глаза его мигом вспыхнули воинственным светом и ненавистью, хорошо знающие его люди тут же сообразили, что он собирается устроить сцену. Сыси-эр и в самом деле вышел вперед вихляющей походкой и с наглой усмешкой проговорил:

– Да разве это не наш прославленный Шан-лаобань! Хе-хе-хе, хе-хе! Затерялись тут в толпе красавчиков, я вас чуть было и не заметил, заслуживаю смерти, заслуживаю смерти!

Смысл его слов заключался в том, что среди очаровательных актеров Шан Сижуй нисколько не выделялся. Чэн Фэнтай выругался про себя:

– Чтоб мать твою…

Фань Лянь похлопал его по плечу, предупреждая, чтобы тот не вмешивался в перебранку между актерами. Все расслышали слова Сыси-эра, в один миг в зале воцарилась тишина, и гости замерли в ожидании ответа Шан Сижуя. Но Шан Сижуй или не понял намека, или сознательно сделал вид, что не расслышал. Он мельком взглянул на Сыси-эра – выражение его лица сделалось несколько отсутствующим, а затем решительно развернулся к другу и продолжил:

– Нет, эта мелодия не подходит, нельзя использовать «Песнь продавщицы цветов». Вот Ду Ци вернется из-за границы, мы с ним и обсудим, вы пока что не беспокойтесь.

Друг, стоявший рядом, без слов все понял и тут же поддержал его:

– Хорошо-хорошо, мы не беспокоимся, когда дело переходит в руки Шан-лаобаня и молодого господина Ду, нам вообще не о чем беспокоиться.

Все вокруг заулыбались, сдерживая смех, а Чэн Фэнтай, качая головой, рассмеялся от души. Хоть между ними и была душевная близость, он сам не мог понять, когда Шан Сижуй и в самом деле дурачок, а когда только притворяется. Иными словами, непостижимой глупости Шан Сижуя хватило на то, чтобы сконфузить Сыси-эра.

Сыси-эр переменился в лице, схватив Сяо Чжоуцзы за руку, он подтащил его к Шан Сижую. Сяо Чжоуцзы запнулся и едва не врезался лбом в грудь Шан Сижуя. Сыси-эр холодно усмехнулся:

– Шан-лаобань! Не стоит вам игнорировать меня! Я ведь поступил с вами по-дружески, труппа «Шуйюнь» полнится хорошими актерами, а вы пришли ко мне еще за одним! Я и возражать не стал, мигом согласился! Вы посмотрите! Я наставлял его столько лет, он и в моей труппе не выступил еще ни разу, а я уже дал его вам!

Шан Сижуй бросил взгляд на Сяо Чжоуцзы и холодно проговорил:

– А что это за ребенок? Я его не знаю. С чего бы вам мне что-то говорить.

Несколько старцев в комнате без устали раскаивались, втайне укоряя друг друга: никто не знал, чья это идея пригласить Сыси-эра. Если этот насмешливый разговор раззадорит Шан Сижуя с его упертостью и один нахал схлестнется с другим сумасшедшим, поднимется такой шум, что мало не покажется никому. Самые проницательные поспешили на задний двор просить о помощи, и в этот миг явилась Юй Цин в белом ципао с длинными рукавами, расшитом синими узорами, напоминавшем расцветкой старинную фарфоровую вазу цинхуа. Легкой походкой на высоких каблуках она вошла в зал. С модной тогда стрижкой короткий боб с аккуратным срезом, заложив за уши черные, как смоль, волосы, она выглядела совсем как хорошенькая студентка. Только Юй Цин вошла, как Чэн Фэнтай тут же почувствовал, что она отличается от прочих актрис особой серьезностью и сдержанностью, настоящая барышня из интеллигентной семьи.

Появление Юй Цин тут же сняло напряжение между Сыси-эром и Шан Сижуем. Она всем поклонилась, каждому сказала доброе слово, радушно приветствуя гостей, как и полагается хозяйке. С Шан Сижуем ее связывала долгая заочная дружба, каждый был наслышан о другом: так, Шан Сижуй получил от Юй Цин две ее пластинки, а она исполняла переработанные им пьесы. Гости начали занимать свои места, и изначально Шан Сижуй хотел сесть подле Чэн Фэнтая, но тут Юй Цин пододвинула к себе стул и сказала с улыбкой:

– Шан-лаобань, садитесь-ка здесь, поговорим с вами о новых пьесах.

Шан Сижуй мельком взглянул на Чэн Фэнтая и, радостный, быстро убежал.

После его ухода место рядом с Чэн Фэнтаем не пустовало долго: Сыси-эр бесцеремонно на него плюхнулся, бросил на Чэн Фэнтая лукавый взгляд, а руку положил ему на колено:

– Второй господин Чэн! Как давно мы с вами не виделись! В прошлую встречу за игрой вы как раз рассказывали что-то интересненькое о перевозке товаров за Великую стену, да так и не договорили, расскажите-ка мне еще раз.

Склонив голову, Шан Сижуй насмешливо покосился на Чэн Фэнтая, а Фань Лянь, сидевший с другой стороны, похлопал его по колену, на устах его играла злорадная ухмылка. Чэн Фэнтай вздохнул и подумал: «Что мне еще рассказывать, повстречав тебя, я уж пожалел, что вообще вернулся из-за стены».

Глава 8

На банкете в доме «Грушевого сада» Чэн Фэнтай выпил полчайника вина и съел половину тарелки скверных засоленных куриных пупков. Рука Сыси-эра так и лежала у него на колене. Будучи бывшим певцом, Сыси-эр выучился принимать гостей, подливать им вино и подавать кушанья, всегда оставаясь внимательным и обходительным. Однако от его радушного обращения Чэн Фэнтая лишь тошнило.

Чэн Фэнтай, замыслив недоброе, перевел разговор на Фань Ляня, проговорив со смехом:

– Второй господин Фань хорошо разбирается в вашем деле, да еще и поет! Не лучше бы вам обсудить пьесы с ним?

Фань Лянь поспешил отвести взгляд, притворившись, что не услышал слов Чэн Фэнтая, сам же под столом как следует зарядил ему. Сыси-эр, впрочем, никакого интереса к Фань Ляню не проявил; покосившись на Чэн Фэнтая, он сказал:

– Второй господин Чэн слишком уж скромен. Все, кто смог прийти сюда сегодня, достойны зваться страстными театралами столицы. Неужто вы совсем ничего не смыслите?

Чэн Фэнтай делано рассмеялся:

– Смыслю… но лишь когда играет кто-то достойный, – с этими словами он невольно оглянулся в поисках Шан Сижуя.

И увидел, как на глазах у всех Шан Сижуй и Юй Цин, совершенно не заботясь о том, как бы избежать подозрений в излишней близости, разговаривают и пересмеиваются, склонивши головы друг к другу, объятые сердечной дружбой.

Юй Цин сегодня была главной звездой вечера, старые друзья и новые знакомые один за другим подходили выразить ей свое почтение. Она выпила уже немало, и вино расцветило ее щеки румянцем. Она взглянула на дальний край стола взором, подернутым пьяной рябью, во взгляде этом таились и невозмутимость девицы из хорошей семьи, и изящное очарование актрисы. Когда взгляд ее упал на Чэн Фэнтая, того немедленно обдало вдохновением, и, отделенный от нее целым столом шумящих и галдящих людей, он поднял издалека рюмку в ее честь. Хотя Юй Цин, должно быть, и не знала Чэн Фэнтая в лицо и несколько изумилась, но тут же широко улыбнулась и показала ему дно своего бокала.

История Юй Цин была редкостью для артистических кругов. Большинство актеров – нищие дети, чьи семьи отдали их в труппы, будучи не в состоянии прокормить самостоятельно, или же красивые мальчики, которых увели обманом и продали. Юй Цин же происходила из семьи чиновников – дед ее служил при прежней династии Цин, и дома ее всячески баловали: стоило ей кликнуть служанок, как те тут же являлись. Она училась в хорошем университете, однако внезапно бросила его и ушла в театр, избрав для себя доживающую последние дни оперу куньцюй. Она не искала славы и не стремилась к выгоде, никто не знал, что ее влекло. Ее поступок не только изумил общественность, став темой для многочисленных пересудов, но и разъярил пожилого отца. Дело дошло до того, что он поместил в газетах объявление, что рвет с ней всяческие отношения, и запретил ей пользоваться фамилией, Юйцин – это ее имя без фамилии. Она была необычайно одарена от природы, благодаря чему, сменив род деятельности в середине жизненного пути, смогла прорваться на вершину театрального искусства. Имя восходящего светила Юй Цин гремело в артистических кругах. Затем она приглянулась генералу Чжао, и тот пожелал сделать ее своей второй женой, однако Юй Цин отчаянно этому сопротивлялась, подняв большой шум и поклявшись ни за что не выходить за него замуж. Молва докатилась и до центрального правительства, которое осудило генерала Чжао за «злоупотребление властью и попытку принудить к браку девушку из хорошей семьи», что дурно сказалось на его репутации. Хоть генерал Чжао пострадал от этой истории, имя Юй Цин зазвучало еще громче. Сперва Шан Сижуй внутренне не одобрял прославившихся путем сплетен и слухов актрис, посчитав, что настоящего таланта у них нет, одни лишь хитрости да уловки. Однако после сегодняшнего их разговора он понял, что Юй Цин не только хороша на сцене, но и мыслит весьма правильно. Так, оба сошлись на том, что в постановки требуется привнести что-то новое, они сдружились с первой же встречи. Тут же договорились поработать вместе, не жалея сил. Несколько молодых актеров, слушавших разговор, почувствовали, как в жилах их забурлила кровь, невзирая на опасность быть облитыми кипятком, они пожелали следовать за Шан Сижуем. Глядя на них, Шан Сижуй закивал:

– Хорошо, очень хорошо, когда пьеса будет написана, каждый получит роль.

В сравнении с молодым поколением, задумавшим новое, обладающим собственным взглядом на мир и пышущим энтузиазмом, Сыси-эр и другие разлагающиеся старики казались чем-то отжившим, заслуживающим смерти. Однако заслуживать смерти – не значит желать ее. Если за этим столом солнце только взошло, то за столом по соседству старики сидели мрачные как тучи, словно молодежь им претила. Шан Сижуй, человек простой и несообразительный, ничего и не почувствовал, продолжая оживленно беседовать о новых постановках. Он и прежде ни во что не ставил дряхлых стариков. Однако Юй Цин ощутила повисшее в воздухе напряжение, мало-помалу прекратила откликаться на разговор и глядела на Шан Сижуя с жалостливой улыбкой, думая про себя, раз уж она здесь не местная, ей следовало бы вести себя сдержаннее. Сыси-эр, впрочем, не собирался ее щадить, взяв бокал, он обольстительной походкой подошел к Юй Цин, чтобы выпить в ее честь, а на деле – показать ей свою власть. Юй Цин знала, что в прошлом это был известный актер, а также, что с этим грубияном лучше не связываться, и потому поспешно поднялась, чтобы выпить ответную чарку:

– Вы, почтенный старец, слишком уж любезны, это мне, девчонке, следовало подойти и почтить вас первым.

Больше всего Сыси-эр ненавидел, когда другие называли его старым, во взгляде его тут же промелькнул злобный огонек. Он сказал со смехом:

– Юй-лаобань чересчур скромничает. Как Юй-лаобань прибыла в Бэйпин, так наш императорский город озарился вашим сиянием. Вот вы скажите, Шан-лаобань, разве не так? Никого он не замечает, без устали говорит только с вами. Раз уж сам Шан-лаобань так высоко вас оценил, неудивительно, что генерал Чжао не хотел жениться ни на ком, кроме вас!

Эти слова Сыси-эра загнали Юй Цин в тупик, она замерла в оцепенении. Сыси-эр, которому доставляло удовольствие говорить гадости, решил поднажать еще:

– Да уж, только вы, девица из знатной семьи, можете сохранить стойкость и в бедности, соблюсти моральную чистоту, – он взглянул искоса на Шан Сижуя, собравшись одной стрелой уложить двух ястребов: – А вот будь на вашем месте другой актер, при виде главнокомандующего или же командующего – достаточно любого, облеченного властью, он не мешкая преподнес бы ему наложниц!

Даже Шан Сижуй, при всем своем простодушии, понял, о ком тот говорит. В гневе лицо его приняло капризное, словно у ребенка, выражение, и он даже поджал губы. Взяв пустой бокал, он принялся вертеть его в руках, и окружающие тут же начали подозревать, что еще немного – и Шан Сижуй метнет бокал прямиком в лоб Сыси-эра, разбив его вдребезги. В этот миг Чэн Фэнтай легонечко постучал пальцами по столу. Услышав этот звук, Шан Сижуй взглянул на него, взгляды их встретились, и Чэн Фэнтай спокойно улыбнулся. Шан Сижуй понял, что тот имел в виду, и улыбка разгладила его нахмуренные брови.

После минутного замешательства Юй Цин твердо решила вступиться за Шан Сижуя, не желая раздувать ссору из пустяка, и холодно проговорила со смехом:

– Вы просто не знаете, у меня дурной нрав, язык острый, обхожусь я с людьми жестоко. Последуй я за кем-то, облеченным властью, не прошло бы и пары лет, как меня изгнали бы из его дома, лучше уж сразу довольствоваться своей участью и сохранить хоть немного чести. Вы ведь это хотели сказать?

Всего парой изящных фраз она раскрыла подноготную Сыси-эра. Тот не нашелся с ответом, по лицу его пробежали тучи, и, выпив вина, он уселся на свое место, надутый от обиды. Чуть погодя он подозвал к себе Сяо Чжоуцзы и тайком со всей силы ущипнул его за руку. Когда Сыси-эр встречал молодых и способных актеров, в нем тут же пробуждалась беспричинная ненависть и злоба, люди не зря опасались, что он учинит скандал, однако сегодня самому Сыси-эру пришлось несладко. Юй Цин говорила как человек ученый, чем отличалась от других актеров, в спорах она никогда не прибегала к непристойностям.

Фань Лянь потянул Чэн Фэнтая за рукав и с тихим смешком проговорил:

– Ха, оказывается, среди актеров есть те, сладить с которыми еще труднее, чем с Шан-лаобанем.

Чэн Фэнтай рассмеялся:

– Шан-лаобань – человек наивный и очаровательный, но и я никогда его не задираю.

Обычно на подобных банкетах, стоило за столом оказаться актеру, после третьего бокала гости дружно призывали его спеть что-нибудь для удовольствия. На банкетах в артистических кругах, где требовалось поддерживать дружбу, еще сложнее уклониться от выступления, таково проклятие артистических пирушек. И вот, когда выпито уже было достаточно, гости принялись упрашивать популярных нынче звезд театра спеть что-нибудь. В подобной обстановке Шан Сижуй всегда первым принимал на себя удар, и гости, увидев, как хорошо они с Юй Цин разговорились, захотели услышать их совместное выступление. Но Шан Сижуй наелся и напился от души, настроения играть у него не было совершенно, да еще он боялся, что не в форме, ему не хотелось осрамиться перед Юй Цин. Забравшись на стол, он принялся кричать, что напился и петь не в силах, а если запоет, то не попадет в ноты. Несколько человек тут же принялись хлопотать вокруг него, сказали даже, что если он пьян, то и петь не надо, пусть скорее пойдет приляжет, чтобы протрезветь. Чэн Фэнтай и в самом деле решил, что тот пьян, помог дойти ему до плетеного стула и усадил отдохнуть.

После того как Шан Сижуй отступил, следовало найти достойную ему замену. Юй Цин, бесспорно, была главной героиней сегодняшнего вечера, и в поисках подходящего ей партнера следовало оглядеться по сторонам: Сыси-эр даже не обсуждался, Сяо Чжоуцзы еще не дебютировал, оставался один лишь Юань Сяоди. И он не устоял перед уговорами. Поднявшись со своего места, он учтиво поприветствовал Юй Цин сложенными руками, а та кивнула ему в ответ. Оба были людьми учеными и, стоя рядом, смотрелись очень гармонично. Посовещались, решили, что исполнят они классический отрывок «Тайная встреча» из «Пионовой беседки», в котором между Ду Линян и Лю Мэнмэем завязываются отношения. В доме «Грушевого сада» был небольшой дворик с беседкой и прудом, и во время выступлений сад этот становился своеобразной декорацией, никакого грима не требовалось, одна лишь флейта-ди [41]. Несколько актеров-любителей принялись оживленно обсуждать готовящееся представление.

Шан Сижуй и в самом деле несколько опьянел: щеки его стали горячими, голова кружилась, но, стоило ему услышать, что Юань Сяоди собирается выступить, как он сразу же предстал перед Чэн Фэнтаем эдаким зверьком с ушками навостро; вдруг он воскликнул:

– Второй господин, я хочу пойти посмотреть представление.

Чэн Фэнтай попробовал его остановить:

– Так не пойдет. Ты пьян. Ветер подует, непременно простудишься. Ты ведь не первый раз слышишь, как поет Юань-лаобань.

Шан Сижуй лишь ответил:

– Хочу посмотреть, хочу посмотреть, хочу! Непременно надо взглянуть! На сей раз он выступает в особенном месте!

Чэн Фэнтай уступил:

– Ладно. Тогда пойдем посмотрим! – Он снял с себя пиджак и набросил его поверх длинного халата Шан Сижуя, нарядив его весьма странным образом. Шан Сижуй, впрочем, не обратил на это никакого внимания, и они направились в сад.

В осеннем саду ярко-алые кленовые листья соседствовали с хризантемами разных цветов и вечнозелеными остролистами, сплетаясь в буйстве красок. Единственным голубым пятном среди них была Юй Цин, а белым – Юань Сяоди. Одетые по современной моде, они исполняли старинную пьесу, что, впрочем, не выглядело нелепо. Садовые постройки превратились в декорации, подчеркивая игру актеров и ход старинной истории; они сливались воедино, и уже трудно было отделить одно от другого, отчего зрителям начинало казаться, что та самая беседка из оперы сейчас у них перед глазами. Но только зазвучала флейта сяо [42] и запела Юй Цин, как Шан Сижуй рассмеялся, хорошо еще, что стояли они чуть поодаль, и никто не услышал его смеха.

Чэн Фэнтай уже знал, что он собрался придираться к игре, и толкнул его:

– Шан-лаобань, я запрещаю тебе вредничать! Это же твоя новая подруга, позволь барышне сохранить лицо, хорошо?

Шан Сижуй ответил:

– Я просто посмеялся, ничего про нее и не говорил, – однако после этих слов он снова принялся хихикать. Обычно на его лице висела легкая улыбка, но сегодня от выпивки он несколько забылся и начал посмеиваться в голос, не в силах остановиться. Чэн Фэнтай вздохнул:

– Ну ладно, раз уж вам так не терпится покритиковать, Шан-лаобань, не сдерживайтесь.

Шан Сижуй покачал головой, отказываясь говорить. Когда Юань Сяоди допел свою арию, снова пришел черед Юй Цин, и Шан Сижуй наконец проговорил:

– Слушать выступление Юй-лаобань все равно что читать книгу. В ее манере петь можно расслышать голоса всех старых мастеров, но только не ее собственный. Она просто-таки панорама всей оперы куньцюй!

Чэн Фэнтай не сдержался и разразился хохотом:

– Ну и язык же у тебя, такой ехидный! Как по мне, речь ее быстрая и частая, совсем как капельки дождя, а она еще умудряется исполнять напев «водяной мельницы» [43], сменить выговор совсем ведь непросто!

Шан Сижуй закивал без остановки:

– Верно, она говорит, как стучит по крышам мелкий дождик. Впредь будем звать ее Сяо Юйдянь-эр [44].

Чэн Фэнтай, посмеиваясь, потрепал его волосы:

– Только не называй ее так в лицо! Барышни очень чувствительны, еще разгневается и побьет тебя.

В саду стояли двое, во взоре Юй Цин плескалась вечная любовь, и, опутанная ею, она тянулась к своему Лю Мэнмэю. Взгляд Юань Сяоди, впрочем, был пустым, пел он кое-как, что совершенно не походило на его прежнюю манеру выступать. В какой-то момент Лю Мэнмэю полагалось приобнять Ду Линян за плечи, однако Юань Сяоди вдруг замешкался. То ли из-за этой его оплошности, то ли по какой-то другой причине, но манера Юй Цин говорить, словно мелкий дождик стучит по крышам, перешла в пение. Сбившись с ритма, она начала фальшивить. Собравшиеся здесь были людьми сведущими, а потому сразу это заметили. Юань Сяоди с его абсолютным слухом, едва заслышав фальшь, не стал допевать строчку, махнул рукой, останавливая представление, дабы не ставить Юй Цин в неловкое положение:

– Сегодня все перебрали, и правда перебрали, пока хватит. Назавтра Юй-лаобань выступает в театре Тяньбао [45], все присутствующие смогут прийти и поддержать ее.

Юй Цин все еще не вышла из сценического образа, покрасневшими глазами она оцепенело глядела в спину удаляющегося Юань Сяоди, во всем ее облике читалась затаенная обида. Юань Сяоди не стал задерживаться ни на минуту и быстро распрощался, словно огнем ему подпалило хвост. Когда он проходил по каменной дорожке мимо Чэн Фэнтая, тот увидел во взгляде его мучительную боль. Поразмыслив совсем недолго, Чэн Фэнтай почти сразу понял, в чем дело, и переглянулся с Фань Лянем. На лице Фань Ляня так же застыло сумрачное выражение. Сыси-эр бросил на Юй Цин презрительный взгляд и, скривив шею и покачивая бедрами, холодно усмехнулся, тихонько выругавшись:

– Хоть приплатит, а все равно никому не нужна!

Только Шан Сижуй, глупый настолько, что оставался за пределами этого мира, недовольно принялся бурчать себе под нос:

– И как Юань Сяоди мог допустить подобную ошибку! Непохоже на него, совсем непохоже! Ох! Я так разочаровался! Даже Юань Сяоди может ошибаться!

Чэн Фэнтай, которому было и смешно, и горько, похлопал его чуть ниже спины.

Глава 9

На пятый или шестой день пребывания Юй Цин в Бэйпине из Франции в большой спешке возвратился Ду Ци. Только сойдя с поезда, не повидав еще семью, он прямиком направился в дом Шана, а войдя во двор, первым делом потрепал Сяо Лай по щеке:

– Девчушка! Как давно мы не виделись! Ты так выросла!

Сяо Лай, обычно глядевшая хмуро, вдруг изменила своему суровому виду и, запрокинув голову, заулыбалась ему:

– Седьмой молодой господин вернулся! Шан-лаобань весь истомился, пока ждал вас!

Ду Ци закивал:

– Я знаю-знаю, получил во Франции его письмо. Писать он стал еще хуже, чем когда я уезжал.

Сяо Лай проговорила со смехом:

– А как иначе? Каждый день у него одно представление за другим! Где уж тут взять время на каллиграфию, – о том, что в свободное от выступлений время Шан Сижуй обычно перебрасывается шуточками с Чэн Фэнтаем, она говорить не стала.

Ей всегда была ненавистна «золотая молодежь», кружащаяся подле Шан Сижуя, погрязшая в распутстве и азартных играх, актеров они считали забавными игрушками. При встрече превозносили до небес, а за спиной втаптывали в грязь, все сплошь лицемеры. Однако к Ду Ци она относилась по-особенному, поскольку знала, что они с Шан Сижуем – знатоки китайской оперы, задушевные друзья, повязанные искусством. Хоть Ду Ци и вел себя легкомысленно и даже распущенно, он и в самом деле любил театр. Как и Шан Сижуй, он был одержим духом оперы. Отбросив манеры ученого человека и замашки барчука, он считал себя спутником Шан Сижуя, разделяя с ним и славу, и позор. С Чэн Фэнтаем все обстояло иначе. Сяо Лай ясно понимала, что Чэн Фэнтай вовсе не любил оперу, и за исключением тех случаев, когда выступал Шан Сижуй, на представления он смотрел как на потеху.

Ду Ци, на ходу ослабляя галстук и расстегивая пуговицы на пиджаке западного кроя, громко закричал:

– Братец Жуй! Выходи скорее! Я до смерти по тебе соскучился!

На дворе стоял полдень, и Шан Сижуй по своему обыкновению собирался вздремнуть. Сяо Чжоуцзы уже не таясь готовили к выступлению, сейчас он усердно занимался, чтобы показаться во всей красе, играть он собирался в «Чжаоцзюнь покидает пределы родины» [46]. Сейчас Сяо Чжоуцзы как раз отрабатывал взмахи железной плетью [47]. При виде Ду Ци он робко опустил плеть. Он знал, что гости Шан Сижуя сплошь люди влиятельные и благородные, совсем не простые, и потому заволновался. Увидев его, Ду Ци перестал звать Шан Сижуя, неспешно и аккуратно он развязал галстук и, с любопытством глядя на Сяо Чжоуцзы, проговорил:

– Ты ребенок из труппы «Шуйюнь»? Исполняешь дань? Такой изящный! Сколько уже учишься? Что за пьесу репетируешь?

Сяо Чжоуцзы так запинался, что не смог ничего толком ответить, щеки его залило румянцем. Ду Ци тотчас потерял к нему всякий интерес. По виду Сяо Чжоуцзы было лет тринадцать-четырнадцать. В свои тринадцать лет Шан Сижуй уже закончил обучаться мастерству и сыграл первый спектакль, а зрителями его были главнокомандующий Чжан со всей своей армией. Стоило неверно взять хоть одну ноту в присутствии этих кровожадных солдафонов, как они тут же повытаскивали бы пистолеты и расстреляли бы виновника; даже хозяин труппы Шан Цзюйчжэнь, увидев их, несколько растерялся. Однако Шан Сижуй спокойно вышел на сцену, как назло, исполнив «Целомудрие Даин» [48] и тронув тем самым весь город Пинъян. Если застенчивый актер выйдет на сцену, то при виде разношерстной толпы зрителей голос его непременно начнет дрожать. Тотчас же отнеся Сяо Чжоуцзы к людям заурядным и не стоящим внимания, Ду Ци оставил его и быстрым шагом вошел в главный зал. Сяо Лай подлила холодного чаю в чашку и подала ее Ду Ци.

Шан Сижуй, застегивая пуговицы на длинном халате, вышел ему навстречу. Ду Ци радостно обнял его и звонко расцеловал в обе щеки:

– Дорогой! Я вернулся! Ты скучал по мне?

Шан Сижуй дотронулся до щеки, куда его поцеловали, и принялся трясти руку Ду Ци:

– Седьмой барич, ты вернулся! Я скучал по тебе! Юй Цин и остальные уже здесь! Лишь тебя не хватало!

Ду Ци обхватил его за талию и закружил по всей комнате:

– Поезд мой не успел еще доехать до Бэйпина, а я уже все слышал. Братец Жуй! Ты снова покорил всех своим мастерством, цветущая ветвь затмила собой другие! Да и я во Франции не бездельничал! Собрал для тебя два прекрасных сценария, эти старые хрычи и придраться ни к чему не смогут!

Отношения их были очень крепкими, Ду Ци, можно сказать, наблюдал за восходом Шан Сижуя, они считались столь преданными друзьями, словно были братьями по крови. Его захватило столь сильное волнение, что он не смог сдержаться и оставил поцелуи на щеках Шан Сижуя, отчего тот прикрыл лицо руками и разразился смехом.

Так они и не могли отлипнуть друг от друга, когда из комнаты вышел Чэн Фэнтай. Завидев Ду Ци, он кашлянул. Шан Сижуй поспешил представить их друг другу, и Чэн Фэнтай весьма дружелюбно кивнул Ду Ци. Он прошел мимо него и налил себе стакан холодной воды. Ду Ци вдруг замер, уставившись на Чэн Фэнтая и нахмурив брови, затем заскрежетал зубами, оттолкнул Шан Сижуя в сторону и гаркнул Чэн Фэнтаю:

– Сянь Юнь!

Чэн Фэнтай на мгновение замер, прежде чем осознал, что Ду Ци кричал именно ему. Повернув голову, он недоуменно спросил:

– Что?

Ду Ци запылал от ярости и, засучив рукава, бросился к Чэн Фэнтаю, явно собравшись с ним подраться:

– Да иди ты! Ты еще и Сянь Юнь забыл! Сперва завлек ее, а потом просто-напросто забыл!

Однако Ду Ци был слишком худым и, как избалованный барчук, по-видимому, нечасто дрался. Прежде чем его кулак достиг лица Чэн Фэнтая, тот успел перехватить его за запястье и изумленно воскликнул:

– Молодой господин Ду! Давайте поговорим! Что все это значит?

Шан Сижуй сзади обхватил Ду Ци за талию, проговорив в смятении:

– Седьмой барич! Седьмой барич, ты что делаешь, седьмой барич! Не бей его!

Заслышав шум, прибежали Сяо Лай с Сяо Чжоуцзы, готовясь разнимать драку. Сяо Чжоуцзы был худ и слаб, и потому не в силах был остановить разбушевавшегося Ду Ци. Сяо Лай, хоть и девушка, все же оказалась сильнее и самоотверженно протиснулась между драчунами, намереваясь их разнять. Ду Ци оттолкнул Чэн Фэнтая, опрокинув на него чайную чашку, отчего рукав у Чэн Фэнтая промок насквозь. Выругавшись, он затряс рукой, и несколько капель попало на лицо Ду Ци. Оскорбленный Ду Ци, которому словно дали оплеуху, вытер лицо и, поднявшись, в гневе указал на Чэн Фэнтая:

– Ты не помнишь Сянь Юнь из «Байхуалоу»! Ты и меня забыл? Значит, недостаточно тогда я тебя поколотил!

Стоило тому упомянуть терем «Байхуалоу», как Чэн Фэнтай, глядя на разгневанное лицо Ду Ци, начал что-то припоминать, и романтические дела прошлого всплыли в его памяти. Это произошло где-то года два назад, он как раз обсуждал с одним из партнеров сделку по морскому жемчугу. А где жемчуг, там в разговоре неминуемо появляется и женщина. Так что неудивительно, что под конец банкета владелец лавки сказал со смехом:

– Второй господи Чэн все время вращается в обществе западных танцовщиц да певиц, откуда ему знать, что жемчуг сверкает ярче всего на наших девушках!

Так его и затащили в Восемь больших хутунов [49], чтобы показать, как сияет жемчуг на телах обнаженных красавиц. Когда они вошли в терем «Байхуалоу», Чэн Фэнтай выбрал именно Сянь Юнь, она преподнесла ему вино, однако не успели они приступить к делу, как какое-то отродье выбило дверь – это и был Ду Ци. Сянь Юнь смертельно боялась разгневать своего возлюбленного и немедля приняла вид, будто Чэн Фэнтай ее домогался. Ворвавшийся нахал не стал разбираться, где правда, а где неправда, тут же засучил рукава и ринулся в драку. На счастье Чэн Фэнтая гостей в то время было немало, их мигом разняли, и Чэн Фэнтай особо не пострадал. К тому же он тогда напился и подумал, что кто-то из гостей устроил пьяный дебош, а содержательница публичного дома цветистыми фразами заболтала его, и Чэн Фэнтай не стал допытываться, кто такой нападавший. Теперь же все прояснилось.

Чэн Фэнтай гневно усмехнулся и принялся разглядывать Ду Ци. Близкий друг Шан Сижуя оказался таким же безумцем, как и он сам:

– Седьмой господин должен быть мастером в цветочных делах, отчего же ты принял все так близко к сердцу? Сянь Юнь продает свое тело, а если ты ее не выкупил, то с чего бы тебе заботиться, с кем она ведет дела? До сих пор питаешь злобу на меня, разве это не смешно?

Ду Ци, услышав слова Чэн Фэнтая, понял, что если продолжит скандалить, то это навредит его репутации почитателя цветов. Он взял себя в руки, одним движением поправил волосы, уложенные французским муссом, вытащил сигарету, закурил, а на лице его воцарилось безразличное выражение:

– На самом деле Сянь Юнь, эта девчонка, всегда была двуличной, я знал обо всем, разве могла она обмануть меня? Просто вот взглянул на тебя, и такой ты мерзкий, что руки так и зачесались тебя поколотить.

Чэн Фэнтай вскинул брови и улыбнулся ему, слова Ду Ци ничуть его не разгневали.

Затянувшись еще пару раз, Ду Ци понял, что сказать ему больше нечего. Он затушил сигарету, крепко обхватил Шан Сижуя, притянул его к себе и зашептал прямо на ухо:

– Я еще раз просмотрю сценарий, а завтра пришлю его тебе. Ты всерьез возьмись за новую пьесу и поменьше общайся со всякими подонками. Я пошел!

Договорив, он не стал ждать, когда Шан Сижуй его проводит, а надел шляпу и не спеша удалился. В его фигуре сквозили непринужденность и безудержность. Даже его уход был элегантным и небрежным одновременно. Это и был тот самый молодой господин Ду Ци, имя которого не покидало уст Шан Сижуя, родной племянник почтенного учителя Ду Минвэна, что передал ему все свои знания, мастер в написании пьес. Чэн Фэнтай кивнул, подумав, что этот красавчик с замашками жиголо похож на Шан Сижуя.

Глава 10

Намерение Шан Сижуя поставить новую пьесу было равнозначно поиску проблем на свою же голову. Его уже обливали кипятком на сцене, поносили в газетах, строили против него тайные заговоры и игнорировали – он вкусил достаточно горестей, но ничто не могло его отпугнуть. Страсть Шан Сижуя к постановке новых пьес была проявлением молодости, и потому никакие угрозы не могли его остановить.

Чэн Фэнтай прекрасно осознавал, что актеры – безумцы, а их поклонники – душевнобольные. Новая постановка, в особенности такая выдающаяся и величественная, в случае провала могла не только повлечь за собой ряд критики (что, впрочем, было мелочью), но и свести с ума страстных театралов – вдруг кто-то из них совершит глупость, которая будет стоить жизни. Не слишком ли это высокая цена? Ход мыслей Чэн Фэнтая, человека несведущего, был именно таков, однако на деле поклонников театра сводили с ума лишь переписанные старые пьесы, успех или провал новых постановок не так волновал их сердца.

Чэн Фэнтай похлопал Шан Сижуя пониже спины, поразмыслил немного и медленно проговорил:

– Когда ты станешь играть новую пьесу, я попрошу мужа старшей сестры, чтобы он одолжил нам солдат, мы выставим их вокруг театра, пусть охраняют тебя. Если кто-то посмеет баламутить публику, мы его отметелим на месте – и прямиком в полицейский участок. Проделать подобное пару раз, и все тут же станут как шелковые.

Шан Сижуй вскинул голову и взглянул на него с некоторым изумлением:

– Как это можно допустить? Привести солдат на сцену! Никогда в театре не бывать таким правилам!

– А правилу обливать кипятком бывать? Если бы они только бранились, мне и вовсе неохота было бы вмешиваться в ваши актерские дела. Ну а что, если заявится какой-нибудь негодяй, которому жизнь не мила, и плеснет в тебя не кипятком, а азотной кислотой? – Чэн Фэнтай ущипнул Шан Сижуя за щеку: – Тогда он уничтожит это прекрасное личико.

Шан Сижуй хлопнул его по руке, но решил оставить этот спор.

В последующие дни Шан Сижуй не только был занят постановкой новой пьесы, но и продолжал выступать в труппе «Шуйюнь», вдобавок обучая Сяо Чжоуцзы исполнять «Чжаоцзюнь покидает пределы родины». Он хотел, чтобы Сяо Чжоуцзы официально дебютировал в интерлюдии его новой пьесы, и это требовало тщательной подготовки, дабы имя юного актера тут же взвилось к небесам. Шан Сижуй никогда не верил в медленный путь к успеху, он считал, что так слава приходит через знакомства и связи. Если же человек и в самом деле одарен, стоит ему только выйти на сцену, как он тут же очарует всех в зале.

С приближением премьеры силы покидали Шан Сижуя, он почти не выходил из дома, а ворота в его двор были широко распахнуты, зазывая актеров репетировать прямо тут – спеть, зачитать свою роль или отработать жестикуляцию. Во дворе Шан Сижуя не было ничего лишнего, в отличие от других домов, – ни навесов, ни рыбных чаш или прочей чепухи, только простор да сливовое дерево, так что оставалось достаточно места для репетиций. К тому же здесь не мешались никакие домочадцы, была лишь одна служанка, которая прекрасно заботилась об актерах: заваривала для них чай с архатом и семенами стеркулии [50], готовила еду без соли и не подавала холодных закусок из опасений, как бы они не застудили горло. Более подходящего места для сборов, чем дом Шана, не существовало. Актеры репетировали, в то время как соседские детишки взбирались на стены и тайком за ними подглядывали. На тех сценах, которые особо удавались, они забывались и, вытягивая шеи, принимались восторженно голосить.

При поддержке Юань Лань и прочих актеров из труппы «Шуйюнь» Сяо Чжоуцзы ушел от Сыси-эра и на время остановился в доме Шан Сижуя, где обучался театральному искусству. День премьеры новой пьесы приближался. Всех актеров, задействованных в постановке, охватило смятение, у них темнело в глазах. Шан Сижуй был хоть и уникальным воином, но вовсе не талантливым полководцем. Дайте ему роль, и он мог исполнить ее столь проникновенно, что достигал небывалых высот. Но вот если велеть ему спланировать какое-то дело от начала до конца, здесь его ждало поражение – это становилось ясно при первом же взгляде на труппу «Шуйюнь». Если бы не участие Юй Цин и Ду Ци, неизвестно, удалось ли бы вообще поставить эту пьесу. Шан Сижуй только и мог, что размахивать руками, придираясь к мелочам, и навязывать обычным людям недостижимые идеалы; отказов при этом он не терпел, говоря:

– Вы ни во что меня не ставите! Да еще спрашиваете моего мнения, а сами не слушаете. Я ведь все говорю верно…

Тут Юй Цин уж не знала, смеяться ей или же плакать, ей так и хотелось воззвать к его предкам, и она бросала на Чэн Фэнтая жалобные взгляды. Чэн Фэнтай усмехался и приобнимал Шан Сижуя за плечи со словами:

– Шан-лаобань, ну что за самодовольный нрав! Я знаю, ты голоден. Пойдем-ка перекусим на ночь. Отведаем в ресторане «Люго» [51] миндальный тофу по иностранному рецепту!

Так и сяк уговаривая Шан Сижуя, он наконец уводил его прочь, и труппа получала возможность в спокойных условиях прорепетировать хотя бы один отрывок. Чуть позже они втайне заключили соглашение: Юй Цин и Ду Ци будут отвечать за постановку пьесы, а Чэн Фэнтай возьмется утихомиривать Шан Сижуя, поскольку тот в одиночку мог устроить такой беспорядок, какой сравнится со всеми хлопотами, вызванными спектаклем. Достойный владелец труппы «Шуйюнь»!

За три дня до премьеры Чэн Фэнтай и в самом деле отправился к командующему Цао, чтобы одолжить у того солдат. Обычно его товары сопровождали лучшие отряды командующего – все равно что он обратился бы в специальную компанию по перевозке грузов, к тому же оружие у тех солдат было даже лучше, чем у наемников, да в придачу имелся боевой опыт.

В этом году третий день двенадцатого лунного месяца считался особенно удачным и счастливым как для свадеб, так и для жертвоприношений и начала нового дела. Труппа «Шуйюнь», как основной костяк этой постановки, выбрала благоприятный час на рассвете, и Шан Сижуй вместе с Сяо Чжоуцзы и другими питомцами «грушевого сада» торжественно воскурил благовония и попросил благословения у основателя профессии. Церемония проходила во дворе Шан Сижуя, где установили простенький столик и расположили на нем фрукты и приношения. Впрочем, все присутствующие отнеслись к ритуалу с большой набожностью. Даже молодой господин Ду Ци, окутанный клубящимся дымом, проникся торжественной обстановкой и, встав в ряд, с изящным и горделивым видом отвесил основателю профессии целых два поклона.

Юй Цин невольно повернула голову и взглянула на Ду Ци, во взгляде ее изумление смешалось с восхищением. Она и сама вышла из чиновничьей семьи. Ду Ци, этот избалованный отпрыск богатой семьи, частенько проводил время среди цветов, ночевал в ивах и якшался с актерами, в лучшем случае он слонялся без дела, что тоже бывало нередко. Однако этот поклон был равнозначен чуть ли не вступлению в актерскую профессию, и телом, и душой он поддерживал своих друзей. Юй Цин лучше всех знала, какое резкое осуждение это может вызвать, если долетит до ушей старейшин рода Ду. Она тайком кивнула. Затем взглянула на Шан Сижуя, на нем был темный длинный халат, лицо бледное, что белая яшма. Худощавый, он выпрямился в струну и был столь полон очарования, что от одного взгляда на него сердце радовалось. На сей раз не требовалось упрашивать его воскурить благовония, настроение у него было бесстрастное и вместе с тем строгое и почтительное – воплощенный дух одной из трупп «грушевого сада».

Впрочем, когда церемония была окончена, Шан Сижуй отряхнул полы халата, повернулся к актерам и с покрасневшим от стыда лицом улыбнулся им, закивав:

– Увидимся в театре, господа!

Актеры стояли в некотором замешательстве, они-то думали, что перед премьерой полагается еще раз пройтись по самым важным моментам или дать наставления каждому, однако Шан Сижуй, казалось, завершил уже все свои дела и позволил им разойтись. Требовалось понимать, что из-за грандиозности постановки каждый актер ощущал огромное давление и косые взгляды, все они рисковали обрушить на себя всеобщее неодобрение. Речь даже не о провале: если они не смогут продать достаточно билетов, путь для новых постановок окажется закрыт.

Завидев замешательство собравшихся, Юй Цин улыбнулась:

– Почему вам не отправиться со мной в дом собраний «Грушевого сада», там мы еще раз прогоним некоторые отрывки, прорепетируем на сцене? Да это и ближе к театру.

Все, разумеется, с радостью согласились. Ду Ци также последовал за ними. Он совершенно не беспокоился насчет пьесы, поставленной Шан Сижуем, ему не требовалось пристально за всем наблюдать, и потому он просто сказал Шан Сижую:

– Не спи слишком долго после обеда, а то лицо опухнет, вечером не снимай грим второпях.

Ду Ци прекрасно знал все мелочи актерской жизни. Шан Сижуй кивнул в ответ.

Когда всех гостей проводили, маленький дворик в один миг опустел. Шан Сижуй зашел в дом, отыскал пластинку с записью Хоу Юйкуя и включил граммофон погромче, затем передвинул стул во двор и уселся греться на солнышке, слушая оперу и наблюдая, как Сяо Лай убирает подношения и благовония со столика для обряда.

Сяо Чжоуцзы с самого начала просто стоял на месте, не зная, что ему делать. Сегодня должен состояться его первый серьезный выход на сцену – Шан Сижуй выделил ему интерлюдию перед их новой пьесой. Говорят, что зал должен быть забит, а Сяо Чжоуцзы к такому не был привычен, и это для него стало огромным событием. Прошлые его выступления казались ему теперь репетициями или даже детскими забавами. Шан Сижуй не раз говорил ему, что актер, исполняющий амплуа дань, или поразит всех, впервые запев, или же он гроша ломаного не стоит; никогда не бывает такого, чтобы успех пришел к нему позже. Ему казалось, что, если он не справится с этой сценой, Шан Сижуй наверняка отвергнет его. При одной мысли об этом Сяо Чжоуцзы охватывал страх, сердце его колотилось в груди как бешеное, руки и ноги холодели. Шан Сижуй ниспослан ему самой судьбой, он его единственная соломинка. Ему казалось, что после встречи с Шан Сижуем жизнь его обрела ясность и цель, в ней забрезжил свет надежды. Без Шан Сижуя, учитывая его положение, кто знает, в каком году и каком месяце горести его в труппе Сыси-эра подошли бы к концу.

Закончив уборку, Сяо Лай заварила обжигающего зеленого чая билочунь и, прихватив чайник полотенцем, понесла его Шан Сижую. Повернув голову, она заметила, что Сяо Чжоуцзы в растерянности застыл на месте. Он жил в доме Шана с полмесяца, и, хотя тренировался так усердно, что пот с него катился ручьем, обилие еды явно пошло ему на пользу, он вытянулся и теперь болтался в дверях эдаким верзилой, не зная, куда девать руки и ноги.

Сяо Лай с легким смешком подтолкнула его:

– Вечером уже спектакль, ты чего тут замер?

Сяо Чжоуцзы поспешно ответил:

– Ой, пойду поупражняю голос.

Не успел он пройти и пары шагов, как Шан Сижуй остановил его:

– Разве утром ты уже не разогрел голос? К чему снова упражняться?

– Представление скоро начнется, я хотел поупражняться еще.

Шан Сижуй махнул рукой, пригубил чай и, совсем как почтенный старец, кичащийся прожитыми летами, неторопливо проговорил:

– Тебе петь где-то через полдня, ты совсем не бережешь голос? Если сейчас примешься упражняться через силу, к вечеру дыхания у тебя совсем не останется. – Он призадумался. – Лучше разомни руки и ноги, разогрей мышцы. Лежащая рыбка в этой пьесе требует сил!

Сяо Чжоуцзы закивал и тут же отправился разминаться, в сторонке на пустыре сгибать и разгибать руки, сосредоточившись на тренировке. Шан Сижуй время от времени поглядывал на него, изредка поправляя парой фраз, а затем вдруг спросил:

– Как тебе этот отрывок в исполнении Хоу Юйкуя?

Сяо Чжоуцзы как раз уселся на шпагат, притянув руки к стопам и прижавшись грудью к бедру, другую ногу он согнул в колене; воздуха в легких у него почти не осталось, так что говорил он через силу:

– Шан-лаобаню нравится… Само собой, она хороша…

Шан Сижуй покачал головой:

– И все же он исполняет эту партию не так хорошо, как мой отец, – помедлив, он добавил: – Моего отца звали Шан Цзюйчжэнь. Когда он выступал в столице, о твоем учителе Сыси-эре никто еще не знал. Говорят, как-то они даже пели вместе. Твой учитель когда-нибудь упоминал о нем?

Когда Сыси-эр не бил Сяо Чжоуцзы, то бранил, никогда он не вел с ним дружеских бесед. Сяо Чжоуцзы покачал головой, и Шан Сижуй больше не заговаривал с ним.

Когда Шан Сижуй дослушал свою драгоценную пластинку, Сяо Лай уже приготовила еду и накрыла на стол, и как раз в этот миг заскрипели ворота. Это Лао Гэ растворил их перед Чэн Фэнтаем. На том был светло-бежевый костюм, поверх которого он набросил черное драповое пальто, и солнцезащитные очки. Опираясь на трость, он вошел во двор размашистым шагом, величественный и непоколебимый.

Чэн Фэнтай первым же делом приметил накрытый во дворе квадратный столик, куда Сяо Лай одно за другим выставляла разнообразные блюда, и сказал с улыбкой:

– Такая холодная погода. Шан-лаобань решил отобедать снаружи?

Затем он увидел, что Шан Сижуй с улыбкой оглядывает его с головы до ног, и не удержался от вопроса:

– Что такое? Чего смотришь на меня и хихикаешь?

Шан Сижуй поспешно затряс головой:

– Второй господин пришел в этом костюме да еще надел круглые темные очки, вошел опираясь на трость. Я уж было подумал, что к нам явился сам император.

Сяо Лай когда-то давно сопровождала Шан Сижуя в Тяньцзинь [52], где тот выступал по приказанию императора, самого государя она тоже видела и, услышав слова Шан Сижуя, скользнула стремительным взглядом по Чэн Фэнтаю. Если говорить о наряде, он и в самом деле был похож на императорский. Однако лицо и манеры поведения Чэн Фэнтая весьма отличались. Сяо Чжоуцзы лишь слышал от Сыси-эра, как тот хвалился представлением, сыгранным для императора и вдовствующей императрицы; охваченный тщетными мечтаниями, он решил взглянуть на Чэн Фэнтая, не отвлекаясь от тренировок.

Чэн Фэнтай решительно раскинул руки, показывая себя во всей красе:

– Что, похож на Пуи? Да это Пуи на меня похож!

Чэн Фэнтай видел в газетах фотографии Пуи, однако его картина мира никогда не включала в себя концепцию почитания государя, с улыбкой он обратился к Шан Сижую:

– Пуи сплошь кожа да кости, разве сравниться ему с прекрасным вторым господином! Правда ведь?

Шан Сижуй был человеком республики, а у нового начальника – свои люди, о делах прошлой династии он уже позабыл и сейчас видел перед собой лишь этого изящного императора, что было мочи он закивал:

– Второй господин самый красивый из всех!

Чэн Фэнтай взглянул на часы и кивнул подбородком в сторону Шан Сижуя:

– Ешь скорее, нам скоро выезжать. Сегодня у Шан-лаобаня большой день!

Чэн Фэнтай сам сел за руль, Шан Сижуй устроился рядом на переднем сиденье, а Сяо Лай и Сяо Чжоуцзы сели позади. Лао Гэ, человеку незначительному, велели взять рикшу и следовать за ними. Однако дорога оказалась не такой свободной, как ожидал Чэн Фэнтай, где-то за пол-ли [53] от театра по обеим сторонам улицы уже собрались люди, они громко кричали «Браво!», поднимая оглушающий шум. Издалека Чэн Фэнтай заметил, как некоторые особо любящие внимание актеры из труппы «Шуйюнь» медленно проезжали на рикше сквозь толпу, сложив руки в знак приветствия.

«Это что еще за переполох, – подумал Чэн Фэнтай, – представление еще даже не началось, отчего они шумят так, словно мы вернулись из победоносного боя и теперь нас надобно приветствовать, выстроившись вдоль улиц». Это напомнило ему, как командующий Цао хвастался своим приездом в Бэйпин: стоило командующему под руку с супругой сойти с поезда, как студенты, посланные властями, заполонили вокзал и все улицы, устроив им жаркую встречу. Однако тогда все было спланировано, здесь же толпа собралась стихийно, и из этой битвы победителем вышел Шан Сижуй. Чэн Фэнтай обратился к Шан Сижую с улыбкой:

– Что, Шан-лаобань едет на заморском автомобиле, чтобы показаться?

Шан Сижуй, и так человек горячий, в дороге то и дело поглядывал на часы, беспрерывно крича, что они не успеют и вот-вот опоздают, ему было не до поддразниваний Чэн Фэнтая, он без остановки поторапливал его с каменным лицом. На самом деле он и сам не ожидал поддержки подобного размаха. Он столько раз выступал в театре «Цинфэн», где путь за кулисы пролегал через узкий переулок, что почти уже позабыл, какие облавы могут устраивать на него заядлые театралы.

Чэн Фэнтай тоже ощутил некоторую беспомощность, подумав даже, а не стоит ему одолжить свою шляпу Шан Сижую, чтобы прикрыть тому лицо и провести прямиком через оцепление? Сяо Чжоуцзы, который когда-то прислуживал Сыси-эру, пока тот выступал в этом театре, нерешительно проговорил:

– Я знаю один переулок, через него можно пройти, в этом театре имеется задний вход. Но мы потратим чуть больше времени.

О чем еще тут было говорить, они поспешно вышли из машины и стремительно бросились вперед. Пока добежали до артистической уборной, чуть припозднились, все актеры были уже в сборе. В уборной тускло горели лампы, воздух заволокло смрадом и дымом, тут и там были разбросаны гримировальные краски и яркие театральные костюмы, кто-то кинул на спинку стула цветастое ципао и длинные шелковые чулки. В воздухе смешались запах опиума, аромат духов, перегара и еды. Актрисы кокетливо хохотали во весь голос, кто-то из мужчин продекламировал вслух пару строчек чудным голосом, отчего их смех стал еще невыносимее. На удивление, и владелец театра веселился вместе со всеми. С первого взгляда стало ясно, что это уборная труппы «Шуйюнь». Куда бы они ни пошли, везде поднимали страшный шум, актеры из других трупп подобного раньше не видали, они молча собрались в уголке, сосредоточенно нанося грим, по-видимому, пораженные тем, какой предстает труппа «Шуйюнь» за закрытыми дверьми.

Чэн Фэнтай усмехнулся и пробормотал сам себе:

– Совсем как в цирке…

Шан Сижую такое поведение тоже показалось постыдным, как-никак сегодняшний спектакль особенно важен для всех, да и в конце концов здесь были приглашенные актеры. Встав в дверях, он кашлянул пару раз, Сяо Лай стрелой ворвалась в уборную, один за другим собрала в пепельницы окурки, брошенные актерами, выбросила остатки еды и обертки, хоть немного наведя здесь порядок. Юань Лань и другие актеры зашумели при виде Шан Сижуя, с улыбкой его браня:

– Хозяин, вы чего застыли, чего ждете? Вам пора уже гримироваться! Второй господин, вы тоже пришли! Как давно мы вас не видели!

Чэн Фэнтай неловко улыбнулся, ничего не сказав.

У Шицзю был острый взор, и она вытянула из-за спины Шан Сижуя Сяо Чжоуцзы, ноги у того запнулись от неожиданного рывка. Шицзю вытащила его под свет ламп, где он встал с низко опущенной головой. Она сказала со смехом:

– Этот парнишка пожил у нашего хозяина несколько дней, а уже посвежел и даже поднабрал жирка. Интересно будет взглянуть, справится ли он с «Чжаоцзюнь покидает пределы родины»!

Юань Лань подхватила:

– Разве человек, которого наставлял сам хозяин, может оплошать?! Сяо Чжоуцзы – ребенок, поклоняющийся Будде Майтрейе [54] и изучающий канонические писания [55].

На деле же Юань Лань и прочие были очень недовольны тем, что Шан Сижуй так рьяно поддерживал чужака, у них в труппе и своих детей навалом, но что-то не видно было, чтобы Шан Сижуй относился к ним с подобной нежностью. К тому же после того, как Сяо Чжоуцзы прославится своим дебютом, ему все равно придется вернуться к Сыси-эру, так с чего бы шить свадебный наряд для другого, какой в этом смысл?

Сяо Лай, поняв, что они вот-вот собираются наговорить колкостей Сяо Чжоуцзы, поспешила увести его в укромное местечко, попросив Ла Юэхуна помочь тому нанести грим, а сама отправилась прислуживать Шан Сижую. Шан Сижуй притянул к себе Чэн Фэнтая:

– Ты не пойдешь со мной?

Чэн Фэнтай похлопал его по плечу и с легкой улыбкой проговорил:

– Мне нужно идти вперед и удостовериться, что император… – в новой пьесе Шан Сижуй играл императора, – …что император под защитой своих подданных!

Шан Сижуй радостно рассмеялся и вслед за Сяо Лай отправился в отдельную гримерку для актеров главных ролей.

Глава 11

Гримерка для ведущих актеров только так называлась, на деле же под нее приспособили каморку с окном, эдакий «карман» [56], отгороженный от главной уборной, и ни в какое сравнение с условиями большого театра «Цинфэн» она не шла. Шан Сижуй и Сяо Лай, болтая и перешучиваясь, с треском распахнули двери и вошли внутрь. Подняв взгляд, к своему изумлению они увидели, что Юань Сяоди, одной рукой держа Юй Цин за подбородок, кистью подводил ей брови, на лице его было ласковое и в то же время жалостливое выражение. Юй Цин же, запрокинув голову с закрытыми глазами, была одета лишь в серебристо-голубоватую рубашку. Внезапное появление Шан Сижуя с Сяо Лай застало их врасплох.

Сяо Лай уже привыкла следить за порядком в огромной труппе «Шуйюнь», да в «грушевом саду» слышала и видела она немало, а потому мигом захлопнула дверь. Засова на ней не было, и ей ничего не оставалось, кроме как привалиться к двери спиной, чтобы никто больше не смог ворваться внутрь. Тем самым обстановка в гримерке стала еще напряженнее, словно этих двоих голышом застали в постели.

Юань Сяоди так и застыл с поднятой в руке кистью, продолжи он подводить Юй Цин брови, это выглядело бы бесстыже; однако опустить руку и бросить кисть – значило признать, что совесть у него нечиста, дать повод для пересудов, и он растерянно выдавил:

– Шан-лаобань, приветствую вас.

Тут неожиданно смутился Шан Сижуй, опустив голову, он принялся разглядывать паркет, словно ему неловко наблюдать такую неоднозначную сцену между мужчиной и женщиной. Юань Сяоди зарделся вслед за ним. Сяо Лай подумала уже, не следует ли ей открыть дверь и отыскать для Юань-лаобаня предлог, чтобы тот скорее удалился.

– Юань-лаобань, – стыдливо начал Шан Сижуй, – вы пришли сегодня, а мне и не сообщили. Я оставил бы для вас хорошее место.

Прежде он, не без помощи Чэн Фэнтая, отобедал с Юань Сяоди за одним столом, правда, назвавшись выдуманным именем – Тянь Саньсинь, а затем на одном из собраний общества «Грушевого сада» Юань Сяоди столкнулся с ним и все же разоблачил его истинную личность. Вот почему при следующих встречах Шан Сижуя грызла совесть, как какого-то мошенника. Отсюда и происходило его смущение. Увидев, как Юань Сяоди подводит Юй Цин брови, он не подумал даже ни о чем романтическом. В его представлении они с Юань Сяоди были людьми разных поколений, да еще и талантливыми, а такие должны держаться друг друга. Юань Сяоди и Юй Цин – одаренные актеры, так что наверняка без умолку болтали об опере.

Договорив, Шан Сижуй взглянул на кисть в руке Юань Сяоди, а затем с завистью посмотрел на Юй Цин. За эти дни, проведенные подле Шан Сижуя, Юй Цин успела хорошо его изучить и почти всегда могла предугадать ход его мыслей. Шан Сижуй и в самом деле был человеком простым, другие видели его насквозь, сердце у него было словно хрустальное, душа открытая и честная. Он всегда говорил и действовал откровенно, сама простота и наивность. Никогда его мысли не шли в дурном направлении, он не надумывал многого. Завидев выражение его лица, Юй Цин тут же догадалась, что у него на уме. Вот почему она решительно улыбнулась великодушной улыбкой, вскинув голову, бросила взгляд на Юань Сяоди и легонько кивнула, давая понять, что он может продолжать гримировать ее, а сама сказала:

– Говорят, у Юань-лаобаня получаются самые красивые брови, сегодня я насилу его поймала и привела сюда. Прошу, Юань-лаобань, из уважения ко мне, нарисуйте брови и Шан-лаобаню, вы согласны? Наш Шан-лаобань сегодня выступает в амплуа шэна [57], играет самого императора! – Юй Цин провела несколько дней в труппе «Шуйюнь», и когда произнесла имя Шан-лаобаня, то сделала это в той же манере, что и дети из труппы.

Шан Сижуй был так счастлив, что едва не начал пускать пузыри, тут же принялся повторять: «Хорошо, хорошо!» Он боялся, как бы Юань Сяоди не передумал. Охваченный беспредельным восторгом, он нанес основу грима, надел повязку на голову и вытянул шею в ожидании Юань Сяоди. Ему всегда казалось, что брови, нарисованные Юань Сяоди для цзиньшэнов [58], самые изящные. Юань Сяоди, завидев воодушевление Шан Сижуя, мало-помалу начал осознавать, что тот вовсе не притворяется невежественным, чтобы снять с них вину, а и в самом деле невежественен, по-настоящему простодушный человек. Неясно было, откуда взялись слухи о романтических похождениях Шан Сижуя. Невольно улыбнувшись, он все же расслабился и спокойно подвел брови Юй Цин, послав ей подбадривающий взгляд. Затем он снова окунул кисть в краску и с улыбкой обратился к Шан Сижую:

– Шан-лаобань, вы уж заждались. Какие брови вы хотите? Обычно у императоров брови должны быть под стать их величественному и гордому облику.

Шан Сижуй ответил с улыбкой:

– Этому императору подобное ни к чему. Этот император никудышный. Юй Цин играет мою наложницу, а вы нарисовали ей брови Ду Линян, тогда уж мне подведите брови как у Лю Мэнмэя!

Всего одна фраза взволновала сердца Юй Цин и Юань Сяоди, взгляды их пересеклись, а затем они в спешке отвели взор.

Чэн Фэнтай осматривал солдат, которых одолжил у своего зятя. Молодые парни выстроились вдоль стен театра, каждый стоял, выпрямившись по струнке, рукоятки винтовок они уперли в землю, а штыки начистили так, что те блестели, и весь их вид внушал ужас. Зрители в зале, должно быть, догадались, что это солдаты командующего Цао, во всем Бэйпине именно он считался самым упрямым и высокомерным. Куда бы он ни отправлялся, всегда брал с собой комендантское отделение в качестве пышной свиты, да и его солдаты считались самыми бравыми и крепкими, рослыми и крупными. Командующий Цао наверняка придет поддержать своего любимого Шан-лаобаня на его спектакле, это было бы вполне логично. Зрители внизу хоть и думали, что командующий Цао пришел, но никто не смел взглянуть в сторону лож, опасаясь встретиться с ним взглядом и оскорбить неуважением. Представление еще не началось, и внизу слышались шепотки и обсуждения, отчего обстановка в зале напомнила Чэн Фэнтаю атмосферу западного оперного театра, которым он так восхищался.

Чэн Фэнтай подошел к одному из солдат, взял его винтовку и открыл затвор, чтобы проверить, есть ли внутри патроны. Солдаты знали, что это шурин их командующего, и стояли не шелохнувшись, позволяя ему осмотреть оружие. Командир взвода подбежал к Чэн Фэнтаю, отдал ему воинское приветствие и тихо проговорил:

– Второй господин, не беспокойтесь, все как вы и приказывали, патронов в стволах нет. Вздумай кто-то чудить, сразу же получит прикладом по спине, затем выволочим его за дверь и там уже решим, что делать дальше!

Чэн Фэнтай кивнул, вернул винтовку хозяину и похлопал командира по плечу:

– Братья, благодарю за ваш тяжелый труд.

С этими словами он вытащил из позолоченного портсигара две сигареты, одну положил себе в рот, другую протянул командиру. Командир тут же расслабился, совсем как тетива, которую отпустили, обрел непринужденный вид, дал Чэн Фэнтаю прикурить, затем закурил сам и с наслаждением затянулся:

– Я не посмею сказать, что служить второму господину – работа тяжелая. Разве второй господин хоть когда-то обходился с нами несправедливо! Вы не беспокойтесь, братья наши знают меру, неприятностей второму господину доставлять не станут! Достаточно и того, что мы здесь стоим. Кто объестся белены и посмеет напрашиваться на неприятности у самого командующего?

Чэн Фэнтай цокнул языком:

– Ты не понимаешь. И актеры, и зрители – все поголовно сумасшедшие, натворить глупостей им раз плюнуть. Это новая постановка Шан-лаобаня, кто знает, что за безумцы на нее слетятся!

Устремив взгляд на сцену, командир взвода хохотнул:

– Это вы верно говорите! У нас во взводе много кто страстные поклонники Шан-лаобаня! Перед тем как сюда прийти, я особо приказал: только служба, никаких восторженных криков. Кто не сдержится и лишит нас авторитета, тот по возвращении получит десять толстых палок! И то все сюда рвались! И это благодаря второму господину, получить такую завидную должность, где бы иначе мы достали билеты на новую постановку Шан-лаобаня!

Чэн Фэнтай, перебросившись с солдатней парой шуточек и выкурив пару сигарет, вытянул карманные часы и взглянул на время – представление вот-вот начнется. Поднявшись в ложу второго яруса, он огляделся. Вот и чудесно, почти все богачи и власть имущие Бэйпина собрались сегодня здесь, на дамах и барышнях переливались жемчуга и сверкали бриллианты, блеск их слепил глаза издалека. Чэн Фэнтай обвел взглядом зал, кивнул нескольким закадычным друзьям, а затем приметил Шэн Цзыюня, тот давно уже не показывался на людях. Сейчас Шэн Цзыюнь примостился между членами семьи вице-министра Хэ, теша себя надеждой, что тем самым укроется от взора Чэн Фэнтая. Студенческой формы на нем не было. Чэн Фэнтай немало изумился: Новый год на носу, все учебные заведения давно должны были распустить на каникулы, так почему же он все еще в Бэйпине. Интересно, что он наплел семье, раз смеет тянуть с возвращением домой на Новый год! [59] Если Шэн Цзые обвинит Чэн Фэнтая в том, что он недостаточно рьяно присматривал за его братом, объясниться будет непросто. Чэн Фэнтай нахмурился и решил, что завтра поймает Шэн Цзыюня и выяснит все, на сегодня же пощадил его. Он перевел взгляд, и лоб его вдруг разгладился, на лице заиграла улыбка, и он поманил к себе кое-кого пальцем. Там, впрочем, сделали вид, что его не заметили. Чэн Фэнтай снова поманил человека, и тот просто-напросто повернул голову, принявшись бесцельно скользить взглядом по залу.

Лао Гэ тоже его заметил, склонился и спросил с улыбкой:

– Второй господин, мне пойти позвать его?

Чэн Фэнтай махнул рукой:

– Не надо. Если ты пойдешь, будет слишком много чести для него. – Он поднялся и крикнул вниз: – Командир Ли! Поднимитесь!

– Есть! – с лязгом ухватив винтовку, командир взвода притворился, что собирается броситься на верхний этаж.

Тот самый человек поспешно ухватил чашку с блюдечком, пригнулся и засеменил в ложу к Чэн Фэнтаю, смертельно боясь пролить чай:

– Как кстати! Зять!

Чэн Фэнтай искоса взглянул на него:

– Как кстати! Шурин!

– Столько дней вас не видел, чем же вы были заняты?

Чэн Фэнтай злорадно усмехнулся:

– А чем я могу быть занят? Занят тем, что поддерживаю актеров! А вы, почтеннейший, чем были заняты? Должно быть, тем, что прячетесь от кредиторов?

Фань Лянь недоуменно спросил:

– О чем это ты? Разве есть у меня долги?

– А если у тебя нет передо мной долгов, что же ты отворачиваешь лицо, едва завидев меня? Я уж подумал было, что твоя текстильная фабрика разорилась и теперь тебе совестно глядеть в глаза акционерам!

От услышанного Фань Лянь тут же смутился:

– А ты зачем решил кликнуть того военного, чтобы припугнуть меня! Разве ты не знаешь, что после событий восемнадцатого сентября [60] я начинаю беспокоиться при виде солдатни?

– Да разве ж ты видел солдатню восемнадцатого сентября? Ты так стремительно прискакал в Бэйпин, что и штаны не успел натянуть!

Фань Лянь похлопал его по руке:

– Ну хватит! Не говори обо мне как об изменнике родины. Смотрим спектакль! Смотрим! – И, посмеиваясь, поменял их чашки местами: – Зять, попробуй-ка моего дахунпао [61], взял его с собой из дома, прекрасно сочетается с постановкой Шан-лаобаня!

Чэн Фэнтай поднял чашку и прихлебнул, решив не опускаться до уровня Фань Ляня.

Открывала представление сценка из «Чжаоцзюнь покидает пределы родины», которую Сяо Чжоуцзы репетировал столько дней. Его изящная и легкая Ван Чжаоцзюнь, одетая в белоснежную телогрейку с хлыстом в руке, сразу же обратила на себя все взгляды, очаровав зрителей свежестью и ясным взором. Воплощенная им особа обладала чистотой и бесстрашием молодости, стоило ему объявиться на сцене и застыть в картинной позе, как зрители тут же разразились восторженными криками: и потому, что он был поистине прекрасен, и потому, что они в самом деле смотрели на него. В отличие от прежних его выступлений перед пьяными стариками, где все зрители были под хмельком и лишь он один оставался трезвым, на сей раз Сяо Чжоуцзы обратил на себя пристальное внимание каждого в зале и с первой же минуты собрал одобрительные крики «Браво!». Именно это его выступление можно было назвать настоящим дебютом. Прежнее беспокойство Шан Сижуя насчет того, что он смутится перед публикой, не только не оправдалось, но Чэн Фэнтаю показалось даже, что Сяо Чжоуцзы выступал еще свободнее обычного. Изначально сильной стороной Сяо Чжоуцзы была его выразительная жестикуляция и движения, а обучение у Шан Сижуя, в котором он передал все свои секреты мастерства, закалило и отшлифовало его талант, отчего природная одаренность Сяо Чжоуцзы засияла еще ярче, и он выставил себя во всей красе перед огромной толпой. Шан Сижуй стремился к тому, чтобы жестикуляция Сяо Чжоуцзы смотрелась еще выигрышнее и он произвел бы на публику неизгладимое впечатление, чтобы о нем принялись справляться, преследовать его, ходить на каждое его представление.

Взять хоть Фань Ляня, глядя на сцену, тот рассыпался в похвалах:

– И где же Шан-лаобань отыскал этого ребенка, настоящее сокровище? Да еще скрывал его, показал нам лишь сегодня!

– Шан-лаобань еще и пожаловал ему имя, назвал Чжоу Сянъюнь. Как тебе? Хорошо?

Фань Лянь расспросил, как пишутся эти три иероглифа, и покачал головой, изумленно вздыхая:

– И в самом деле неплохо! Эта талия, просто удивительно, такая гибкость… Как по мне, он может соперничать с самим Шан-лаобанем, а ведь он такой юный, сколько ему – тринадцать или четырнадцать? Еще пара лет занятий, и он, быть может, сумеет даже превзойти Шан-лаобаня, когда достигнет его возраста. Пока трудно сказать! – Он заискивающе улыбнулся: – Вот только, зять, ты не говори этого Шан-лаобаню, Шан-лаобань человек с большими амбициями.

Чэн Фэнтай не принял его слова всерьез, но в то же время задумался: а если вдруг Сяо Чжоуцзы и впрямь когда-то превзойдет Шан Сижуя, тому наверняка непросто будет смириться с тем, что его поджимает младшее поколение, которое он сам же и наставлял. Разве не потому бесился Сыси-эр, до смерти изводя Сяо Чжоуцзы?

Все потому, что Чэн Фэнтай недостаточно хорошо узнал Шан Сижуя и глядел на него свысока. Даже шицзе Шан Сижуя из труппы «Шуйюнь», которые выросли вместе с ним, недооценивали Шан Сижуя в этом вопросе.

Когда Сяо Чжоуцзы вышел на сцену, Шан Сижуй, держа в руках грелку, наблюдал за ним из-за кулис, едва заметно кивая и бормоча себе под нос слова пьесы вслед за Сяо Чжоуцзы. Несколько молодых актеров, взглянув на сцену, тут же попались на крючок и принялись зазывать друзей за кулисы, чтобы и те посмотрели: воистину, в труппе «Шуйюнь» родилась новая звезда, эта лежащая рыбка поразительна! Кроме хозяина Шана, разве мог существовать еще человек, кто с такой ловкостью прижался бы спиной к земле, а затем пружиной вскочил на ноги, словно мышцы у него сделаны из каучука? Это привлекло Юань Лань и Шицзю, которые, набросив на себя широкие накидки, по очереди подошли, приподняли полог и устремили взгляд на сцену.

Юань Лань, понаблюдав за Сяо Чжоуцзы некоторое время, подумала про себя: «Если потом труппа “Юньси” воспользуется Сяо Чжоуцзы, чтобы бороться с труппой “Шуйюнь”, мы и в самом деле придавим камнем собственную ногу! Как бы ни был хорош Шан Сижуй, зрители всегда будут гнаться за чем-то новеньким, разве не так?»

Шицзю ясно осознавала, что этот тихоня Сяо Чжоуцзы и в самом деле непрост, донельзя возмущенная, она переглянулась с Юань Лань, и каждая подумала об одном и том же. Обе актрисы, не сговариваясь, посмотрели на Шан Сижуя, тот весь сиял от радости за другого человека, и глядеть на это было невыносимо.

Юань Лань с непринужденной улыбкой заметила:

– Ну уж не ожидала! Этот Сяо Чжоуцзы и впрямь умелец! Многообещающий талант.

Шицзю откликнулась:

– Ну конечно! Второго такого в труппе «Шуйюнь» не сыскать. Мы с тобой, две сестрицы, уже старые, руки и ноги у нас уже не те, остается полагаться лишь на нашего хозяина! – Шицзю помолчала, окинула взглядом столпившихся молодых актеров и медленно проговорила, обратившись к Шан Сижую: – Хозяин труппы! Как я посмотрю, этот Сяо Чжоуцзы обладает высоким мастерством, совсем скоро и вас догонит. А если продолжите его наставлять, то и вовсе превзойдет своего учителя! – эти слова она произнесла нерешительно, и собравшиеся актеры молча уставились на Шан Сижуя, внимательно наблюдая за выражением его лица и опасаясь, как бы тот не вспылил.

Шан Сижуй довольно закивал, не держи он в руках грелку, то и сам бы захлопал в ладоши, радости у него было столько, как будто похвалили его самого:

– И мне так кажется! И в самом деле человек, достойный того, чтобы я его наставлял!

Не будь Сяо Чжоуцзы его учеником, они не посмели бы такое ему говорить! Юань Лань и Шицзю поняли: их речи все равно что игра на цине перед быком. Закутавшись в накидки, они разошлись по своим делам, больше не разглагольствуя. Когда-то в древности богиня Нюйва [62] сумела починить небосвод, однако где найти такого небожителя, кто наградил бы Шан Сижуя смекалкой, утраченной еще в утробе матери? Пожалуй, если однажды и в самом деле настанет тот день, когда Сяо Чжоуцзы превзойдет его, он наверняка в приподнятом настроении будет слушать представление из зала, а затем примется хвастать людям:

– Этого молодого актера я обучал еще ребенком, а сейчас он основал уже свою труппу, превзошел своего учителя!

Когда Сяо Чжоуцзы спустился со сцены, первым он увидел Шан Сижуя. С улыбкой, полной радости, тот всучил ему грелку, которую держал при себе полдня. На лбу Сяо Чжоуцзы виднелись мелкие бисеринки пота, в оцепенении приняв грелку, он не понял даже, тепло ему или же холодно, лишь спросил Шан Сижуя:

– Шан-лаобань, как я вам?

Во время выступления он думал лишь о том, как бы отдаться полностью, не подвести ни себя, ни Шан Сижуя. Но как он выступил, и сам не понимал.

Шан Сижуй обеими руками похлопал его по плечам:

– Хорошо! Чудесно! Я и в самом деле не ошибся в тебе! – А затем еще раз похлопал его что было силы: – С сегодняшнего дня ты – Чжоу Сянъюнь! Кроме меня, никто не посмеет звать тебя Сяо Чжоуцзы!

Повернувшись, он принялся мерить закулисье торжественным, под стать императору, шагом, громко хохоча, подражая манере дахуалянов, а затем забормотал себе под нос арию лаошэна [63]. Прислушавшись, можно было разобрать, что напевает он, вопреки ожиданиям, как Чжугэ Лян сидит на башне городской стены.

Сяо Лай чарующе улыбнулась Сяо Чжоуцзы, закивала ему, а затем бросилась вдогонку за Шан Сижуем, чтобы присматривать за ним. Сяо Чжоуцзы – теперь его следовало звать Чжоу Сянъюнь – переполнял восторг, внутри у него будто взрывались фейерверки счастья, глаза же были на мокром месте.

Глава 12

После выступления Чжоу Сянъюня начиналась главная часть вечера – новая пьеса Шан Сижуя «Записки о прячущемся драконе [64]». Нин Цзюлан кратко изложил сюжет пьесы, а молодой господин Ду Ци переписал, улучшил и доработал текст. Написание либретто и подбор музыки заняли почти два года, сам же спектакль состоял из десяти небольших актов и длился четыре часа, укладываясь в один вечер. В этом и состоял замысел Шан Сижуя касательно нововведений в опере: очистить и сократить историю, чтобы рассказать ее за один вечер от начала и до конца, а не растягивать представление, утомляя зрителей, на несколько дней, – это озарение пришло к нему после просмотра западных фильмов.

Императора в пьесе с восемнадцати до сорока-пятидесяти лет играл сам Шан Сижуй, и это было вызовом не только его голосу, но и актерскому мастерству. Когда восемнадцатилетний император ступал на сцену, он упражнялся с мечом в императорском саду Юйхуаюань [65] в ярко-желтом парадном платье, с густыми бровями и большими глазами; весь горящий отвагой, он пел о своем стремлении очистить страну, обликом напоминая молодого рыцаря. Он проговорил:

Сияет меч под лунным светом, скользя по шелку желтому,

Взглянув назад, огонь свечей я вижу, что пылают в прошлом,

И сизой дымкой вдруг опустится туман,

Железным обручем раскинувшись по рекам и горам!

Чэн Фэнтаю показалось, что голос Шан Сижуя, проскользнув по его позвонкам, устремился прямиком к макушке, обратившись горячим источником, отчего кожа на голове у него занемела. Он тихонечко вздрогнул, хрипло выдохнул, и ему стало так хорошо, будто он целиком погрузился в обжигающую ванну.

Фань Лянь захлопал в ладоши:

– За эти два года я уж привык, что Шан-лаобань исполняет дань, и все же шэнов он поет убийственно хорошо! И это еще куньцюй, будь то пекинская опера, он мог бы дать голосу еще больше воли!

Всем известно, что в Пинъяне Шан Сижуй прославился, исполняя амплуа ушэн [66], однако после приезда в Бэйпин сосредоточился на ролях цинъи, благородных девиц, и сяодань, славой своей почти затмил небеса, так что публика мало-помалу и позабыла, насколько многогранны его таланты, насколько он непревзойден во всех амплуа.

Внизу, где располагались сидячие места, вдруг раздался звон бьющейся фарфоровой посуды, несколько заносчивых нахалов в коротких куртках вскочили со своих мест, засучив рукава и готовясь ринуться в драку. Они начали переворачивать стулья и браниться, кидая объедки фруктов и шелуху от семечек на сцену. Однако оттого, что сцена находилась далеко от партера, угодили они в сидящих впереди зрителей, посеяв смуту в зале и взбаламутив всех зрителей.

– Эй! Убирайся-ка! Убирайся!

– Чтоб тебя..! Что за дрянь ты исполняешь!

– Проститутка, торгует своим задом! Вали со сцены!

Случилось то, с чем они пытались бороться. Голоса выдали зачинщиков, стало ясно, что это не простые страстные театралы, борющиеся с оригинальностью Шан Сижуя, а его товарищи по «грушевому саду», решившие подставить ему подножку. Шан Сижуй только открыл рот, не успел спеть еще и пары фраз, где же ему успеть опротиветь зрителям? Коллеги Шан Сижуя затесались среди зрителей и решили подорвать его авторитет, прежде чем зал разразится первыми восторженными криками.

Чэн Фэнтай подумал, что этим людям жизнь не мила, раз они смеют безобразничать в присутствии солдат командующего Цао. Насколько же велика их ненависть к Шан Сижую! Нахмурив брови, он показал рукой вниз. Командир Ли давно уже стоял, вытянув шею в ожидании его приказа, и в этот миг вдруг заметил, что и жест Чэн Фэнтая, и его облик напоминали их молодого маршала, старшего сына командующего Цао. Хоть эти двое и не были связаны по крови, но вот уж и правда, «сыновья походят на дядюшек по матери».

Несколько смутьянов могучего телосложения оказались городскими хулиганами, которые без дела слоняются по улицам, владея парой приемчиков шаолиньской школы бокса, но вовсе не были отчаянными головорезами. Они заранее выяснили, что командующего Цао на представлении не будет и это прекрасная возможность учинить скандал. Если затесаться в толпе, солдатня не станет утихомиривать их из страха навредить зрителям, и у хулиганов будет немного времени, чтобы устроить смуту. Да они и не собирались вовсе выбегать на сцену и кого-то избивать или срывать представление – лишь побраниться всласть да поднять шум, чтобы пристыдить Шан Сижуя и опозорить его новую пьесу.

Стоящие за кулисами наблюдали за происходящим в бессильном волнении, их обжигала нестерпимая тревога. Юань Лань и Шицзю тоже поняли, что это происки коллег, и яростно обсуждали, какая из школ могла за этим стоять, готовясь разоблачить врага и отплатить ему око за око. Ду Ци цветисто поносил их матушек и предков – нечасто встретишь культурного человека, владеющего столь грязным языком. Сяо Лай вцепилась в занавес, вся превратившись в комочек нервов. Сколько подобных стычек она прошла, и всякий раз душа ее тревожилась безмерно. А что тогда чувствуют актеры на сцене! Столько пота и крови они вложили в это представление, и если оно провалится из-за каких-то подонков, сколько боли это принесет! Она обернулась к Сяо Чжоуцзы, лицо которого исказилось страхом, и похлопала его по тыльной стороне руки:

– Не бойся. Шан-лаобань уже много раз видел подобное.

Юань Сяоди, стоя подле Юй Цин, тихим голосом успокаивал ее:

– Шан Сижуй – человек, разбирающийся в своем деле и умный, пока он не остановит представление, поражением это считаться не может!

Повернув голову, Юй Цин одарила его натянутой улыбкой, но смятение ее не покидало.

Шан Сижуй все же был Шан Сижуем, он недаром заслужил благосклонность Юань Сяоди и не подвел надежд остальных. В этой скверной ситуации, когда все зрители в зале начали за него волноваться, он прочистил горло и переглянулся с дядюшкой Ли, мастером игры на хуцине, пребывающем в его единоличном распоряжении. Дядюшка Ли хоть и не знал, какое чудо собирается сотворить Шан Сижуй, но по его взгляду все понял, махнул рукой другим аккомпаниаторам, чтобы те прекратили играть, а сам приготовился следить за каждым движением Шан Сижуя. Он знал, что тот собирается отойти от либретто, по счастью, в этой сцене он выступал один и мог не бояться, что другой актер не подхватит его слов. Однако хуцинь должен быть наготове, чтобы следовать за Шан Сижуем: если он хорошо исполнит эту арию, представление можно считать удавшимся. Если же Шан Сижуй оплошает, дядюшка Ли не оставит его позориться в одиночестве, а как сможет прикроет его недостатки, чтобы хоть чем-то улучшить его положение.

Дядюшка Ли, надежный товарищ Шан Сижуя, понимал его без слов. Некогда он блистал в артистических кругах, однако сейчас предпочитал не говорить о своем удивительном прошлом, история его прервалась вместе со сгинувшей с лица земли императорской династией. Сейчас же писалась история Шан Сижуя. Однако дядюшка Ли ясно видел в Шан Сижуе образы прошлого – легендарные, ослепительные и самобытные, нанизанные на сменяющие одну за одной династии. Шан Сижуй расцветил прежде черно-белые образы, пронзив былое снопом света, и помутневшие от старости глаза дядюшки Ли обожгла жгучая боль – это были подступившие от тоски слезы.

Шан Сижуй рвано вздохнул, меч в его руке сверкнул ясным блеском, будто заискрившись от столкновения с другим мечом. Повернувшись, он принялся исполнять акробатические фигуры, порхая в воздухе, клинок его серебрился хрустально-чистым сиянием в огнях ламп, двигался он так быстро, словно обратился пеленой света, которая поглотила его фигуру. Виднелось лишь ярко-желтое пятно, он был быстр и стремителен, как встревоженный лебедь. Движения его несколько напоминали танец Юй Цзи [67] с мечом, однако ощущались в них несвойственные для сцены сила и свирепость, как будто меч его и в самом деле жаждал отведать крови.

Зрители невольно замерли, в оцепенении таращась на сцену, не в силах реагировать. Кто бы мог подумать, что Шан Сижуй, выступающий сегодня в роли цзиньшэна, вдруг примется фехтовать со всей страстью, да еще и сделает это так убедительно? Зрителям внизу казалось, что они ощущают дуновение от взмахов его меча, их обдавало холодом. Многие из них впервые видели, как Шан Сижуй владеет мечом. Его грим, одеяния и украшения, арии и жестикуляция резко отличались от знакомого им Шан Сижуя, да еще этот танец с мечом, от которого ветер задувал в ушах. Они не могли поверить, что на сцене тот самый Шан Сижуй, хорошо известный им первый актер амплуа дань во всем Бэйпине, и невольно пораскрывали рты, вытаращили глаза, не смея и моргнуть.

Юй Цин и Юань Сяоди глядели на него в остолбенении из-за кулис. Ду Ци хлопал в ладоши и рассыпался в похвалах:

– Ха! Какое прекрасное добавление! Братец Жуй еще и на это способен!

– Сяо Лай поджала губы в усмешке и за руку притянула к себе Сяо Чжоуцзы:

– Смотри…

Чэн Фэнтай, оперевшись на перила, глядел вниз, взор его был как у пьяного или тяжело помешанного. Фань Ляню не сиделось на месте, подойдя к зятю, он сбивчиво проговорил, прищелкивая языком от восторга и вздыхая:

– Этот братец Жуй… этот Шан-лаобань…

Сегодня они словно впервые познакомились с Шан Сижуем.

Шан Сижуй замер на месте и запел:

В Цзяннане хаос воцарился, слышен звон мечей,

На севере и западе трясутся горы.

Нас двести лет величия и славы подвели к концу,

Лишились под ногами мы опоры!

Он излучал одухотворенность и спокойствие, в нем не было и намека на усталость после упражнений с мечом, ни разу он не сбился и не перевел дух, а голос его звучал так звонко, что пробивал собой небеса. Пропев эти несколько строк, он резко направил острие меча прямиком в зал, со свистом разрезав воздух, указывая на кончики носов хулиганов, и меч его засверкал холодным ледяным блеском, несущим смерть! Тут-то грубияны и солдаты разглядели, что в руках у Шан Сижуя настоящий клинок, призванный убивать людей, даже две выемки для отвода крови на нем имелись! Лицо его было исполнено скорбью, невыносимой тоской и величием последнего императора, зрачки вобрали в себя всю ненависть, переполнявшую грудь, и взгляд Шан Сижуя разил еще острее меча, холодил пуще стали. Он собирался очистить императорский двор от продажных чиновников, разгромить варваров [68], а кучка сброда под ногами лишь первое препятствие на его пути к великим делам, слава о которых будет греметь в веках, подношение для бесплотного духа его меча. Он в самом деле хотел их зарезать!

Один из наглецов вдруг почувствовал, как ноги у него подкосились, в один миг он осел на землю, вскрикнув от ужаса, широко раскрытыми глазами уставился на Шан Сижуя, будто увидел перед собой что-то ужасное и не смог сдержаться. Люди увидели, как в паху у него расплывается пятно, на пол закапало. Он и в самом деле обмочился из страха перед фальшивым императором.

Прочих же хулиганов разом охватило замешательство, солдаты тут же этим воспользовались и принялись их пинать, целясь в уязвимые места на пояснице, всего пара ударов им потребовалась, чтобы вытеснить смутьянов за двери театра. Оказавшись снаружи, они услышали, как зал взорвался восторженными криками и громом аплодисментов, что аж в ушах зазвенело. Зрители помешались, и в самом деле помешались. Мулы на улицах, запряженные в повозки, испугались криков, шарахнулись в сторону и, повалившись друг на друга, чуть не затоптали смутьянов, отчего те едва не обмочились снова.

Внутри оперного театра хуцинь дядюшки Ли устремился за Шан Сижуем, исполнив для него прекрасный и величественный финал, под стать его императорскому звучанию. После этой сцены император должен быть нанести визит вдовствующей императрице, где она пожаловала бы ему брак. Однако зрители слишком взволновались, оглушительные возгласы не утихали, накатывая волнами, серебряные юани и украшения дождем пролились на сцену, отчего актеры на сцене не в силах были устоять на ногах. Им пришлось на время уйти за кулисы передохнуть, подождать, пока зрители слегка остынут, прежде чем продолжать.

Оттого что Чэн Фэнтай не очень-то разбирался в опере, ему вполне подходило звание благовоспитанного зрителя. К тому же они с Шан Сижуем тесно дружили, так что на его выступлении он сохранял некую отстраненность и невозмутимость. Но сегодня и он не удержался от громких выкриков «Браво!», его охватило такое волнение, что от аплодисментов у него жгло руки. Фань Лянь вслед за прочими снял с пальцев два кольца и бросил их на сцену, однако этого ему показалось мало, и вслед он метнул позолоченный, инкрустированный жемчугом зажим для галстука, а затем, поразмыслив, потянулся за перстнем Чэн Фэнтая, бесстыже смеясь:

– Ай-яй, хоть вы и ужасно близки с нашим Шан-лаобанем, ты что-то и не подумал подготовить для него подарок.

Чэн Фэнтай оттолкнул его:

– Сгинь! – Однако тут же развернулся, снял с руки перстень и отдал его Лао Гэ, чтобы тот отнес его за кулисы и передал Шан Сижую в качестве дополнительной награды.

Лао Гэ сжал перстень в руке и отправился за кулисы на поиски Шан Сижуя. За кулисами царило такое же оживление, что и в зале, все окружили Шан Сижуя, бесконечно галдя, переполненные запоздалым страхом и радостью, и все говорили, не умолкая. Сяо Лай заварила ему женьшеневый чай с астрагалом, чтобы прибавить ему объема дыхания. Шан Сижуй отхлебнул прямиком из носика, слушая, как актеры наперебой его восхваляют, а потом с улыбкой поправил грим перед зеркалом. Только Сяо Чжоуцзы, потрясенный выступлением Шан Сижуя, погрузился в странное молчание, стоя в стороне, он глядел на все удивленно и растерянно, тень его отражалась в краешке зеркала, словно маленький бумажный человечек. Заметив его взгляд, Шан Сижуй отнял от лица руку и улыбнулся ему. Веки Сяо Чжоуцзы едва дрогнули, он остановил взор на губах Шан Сижуя, но на лице его по-прежнему оставалось не то радостное, не то горестное оцепенение.

Лао Гэ протиснулся через толпу актеров, раскрыл ладонь и протянул Шан Сижую перстень, тот мельком взглянул на него и сразу же широко заулыбался – он видел, что перстень этот носил второй господин.

Лао Гэ сказал с улыбкой:

– Второй господин говорит, что Шан-лаобань пел великолепно, после спектакля он поздравит вас с успехом.

Шан Сижуй взял перстень и с улыбкой закивал.

Следующий акт начинался лишь через двадцать минут. Император, проявив смекалку, пошел против воли вдовствующей императрицы и взял в супруги свою любимую. Гуйфэй [69] в исполнении Юй Цин была утонченна и пленительна, образ ее полнился благородством и спокойствием. Волосы она взбила в высокую прическу, и все равно была ниже Шан Сижуя на полголовы. Стоя бок о бок вдвоем на сцене, они казались отражением луны в воде, цветов в зеркале – прекрасные и призрачные.

Шан Сижуй взял за руку Юй Цин, во взгляде его плескалась нежность, и он запел:

Где на земле следы остались от нагара фонарей,

Там тяжело отринуть грезы о любви.

Я здесь стою; вокруг меня и сливы белый свет,

И красных персиков цветы –

Сорвать их только некому со смехом.

Чэн Фэнтай и Фань Лянь вернулись на свои места, но чай их уже остыл. Фань Лянь не в силах был с ним расстаться, а потому велел официанту подогреть всю чашку на водяной бане. Затем, поправив очки, он с улыбкой проговорил:

– Шан-лаобань и в самом деле талантлив и в амплуа военных, и в амплуа ученых, вместе с либретто Ду Ци добрая слава их останется в веках! Зять слышал ведь эти строчки: «Вокруг меня и сливы белый свет, и красных персиков цветы – сорвать их только некому со смехом» – как легко они льются!

В другой стороне зала знаток либретто Шэн Цзыюнь, укрывшись от их взглядов, тоже рассыпался в похвалах, восхищенный до глубины души.

Чэн Фэнтай указал на сцену и с улыбкой спросил:

– Раз уж он так хорошо исполняет шэнов, почему же потом начал петь дань? Разве в то время людям не нравилось слушать шэнов? Женские амплуа были не так популярны, как сейчас.

Фань Лянь взял чайную крышку и с нарочитой серьезностью принялся крутить ее в руках:

– Ох, есть об этом одна сплетня. Но я не хочу говорить, я хочу как следует послушать представление.

Чэн Фэнтай смерил его упрекающим взглядом и больше расспрашивать не стал. Чэн Фэнтай взрастил в Фань Ляне противоречивый характер: с одной стороны, тот твердо держался образа человека чести, высших моральных качеств, неизменно повторяя: не обсуждай со мной сплетни, я не желаю слушать, да и тебе ничего не расскажу, сплетничать за спиной у людей вообще нехорошо, а с другой – его мучил сердечный зуд, все у него чесалось, и он не в силах был сдержаться и не поделиться с Чэн Фэнтаем тайной новостью.

Не прошло и минуты, как Фань Лянь, весь исколотый давней сплетней, уставился на актера на сцене и медленно заговорил:

– Шан-лаобань превосходно пел шэнов, почему же он перешел в амплуа дань – об этом деле следует рассказать по порядку.

Чэн Фэнтай не стал ему потакать, опасаясь, что Фань Лянь начнет важничать, и лишь холодно откликнулся: «О!»

– Ты ведь так сблизился с Шан-лаобанем, наверняка заметил, что в его теле чего-то не хватает?

Чэн Фэнтай аж испугался, на ум ему тут же пришла труппа «Наньфу» [70], подумал он и о певцах-кастратах с Запада, а затем еще раз вспомнил Шан Сижуя в женских образах, его обворожительность и мягкий голос. Всплыли у него в памяти и потешные слухи насчет Шан Сижуя. «Не может того быть, – подумал он, – если этому актеру и впрямь недостает столь важной детали, как же ему живется?» Впрочем, в тот же миг подумал, что с Шан Сижуем, скорей всего, все в полном порядке. Другие могли городить всякий вздор, не стал бы он в самом деле снимать с Шан Сижуя штаны перед всеми, чтобы не обидеть его, ему же эти подозрения казались смехотворными.

– И чего ему не хватает? Я вот не заметил, чтобы ему чего-то недоставало.

Фань Лянь с невинным видом указал на горло:

– У него нет кадыка.

И вот тут-то Чэн Фэнтай вспомил, что и правда, когда верхние пуговицы на халате Шан Сижуя были расстегнуты, виднелась его гладкая шея. Расстегни ты еще одну пуговицу – и увидишь плавный изгиб шеи, идущий прямиком до ключиц.

– Прежде чем у Шан-лаобаня в подростковом возрасте начал ломаться голос, он исполнял мужские роли, причем амплуа ушэн! Когда же пришло время голосу ломаться, у всех он переменился, лишь у одного Шан-лаобаня остался почти таким же, как прежде, слишком молодым и нежным. Старый хозяин труппы Шан – приемный отец Шан-лаобаня Шан Цзюйчжэнь – человек вспыльчивый и раздражительный, десять лет он воспитывал этого ребенка, однако владыка небес словно закрыл глаза, послав ему это несчастье. Старый хозяин труппы Шан от волнения так вспылил, что схватил толстенную дубинку и избил Шан-лаобаня, приговаривая, что тот, подражая своей шицзе, игравшей женские роли, сам испортил себе голос. Однако в то время Шан-лаобань не уступал и в боевых навыках, он перелез через стену и выбежал на улицу, оборачиваясь и громко крича: «В том, что голос не меняется, моей вины нет! Отец, что тебе толку с того, что ты меня лупишь? Пусть даже ты забьешь меня до смерти, это все равно что лишай на голове у монахини вырастет, волос и так и так не будет!»

Проговорив это, Фань Лянь весело хихикнул, Чэн Фэнтай расхохотался, да и Лао Гэ, слушавший их разговор позади, не сдержал радости.

– С тех пор эта прибаутка «Все равно что лишай на голове монахини вырастет, волос и так и так не будет» разошлась по всему Пинъяну, до Шан-лаобаня никто такого и не слышал. Мы все засомневались даже, не сам ли он ее придумал, ха-ха!

Чэн Фэнтай сказал со смехом:

– Шан-лаобань говорит верно, в том, что голос его не сломался, вины его нет. Этот его учитель и в самом деле неразумен, ничего не желал слушать. С самого детства на долю Шан-лаобаня, видимо, выпало немало обид и горестей.

Фань Лянь проговорил:

– На актеров удары сыпятся один за другим, и когда они поют хорошо, их бьют, а уж когда поют плохо, тем более им достается. Изначально он обучался амплуа ушэн, а для ушэнов важна медная кожа и железные кости, им ведь достается еще больше побоев.

Чэн Фэнтай с трудом мог увязать прелестного, изнеженного и пышущего молодостью Шан Сижуя с медной кожей и железными костями, и сердце у него заболело от острой жалости.

– Но, на мой взгляд, он и сейчас прекрасно исполняет шэнов, разве не так?

– Да, исполняет прекрасно. Но и многие из наших друзей-любителей тоже поют прекрасно. Однако они навряд ли смогут вступить в труппу и стать профессионалами, зарабатывать на этом долгие годы. Тут есть тонкости! Если основоположник профессии тебе не благоволит, какое-то время ты пропоешь, но не всю жизнь. Только те, кто выступает на сцене, это понимают.

Чэн Фэнтай не совсем его понял, но все же кивнул:

– И после этого он стал исполнять дань.

– После этого он отправился изучать игру на цине. Именно тогда он обучился играть на всяческих музыкальных инструментах. Он и в самом деле решил, что петь больше не сможет, но расстаться с театром был не в силах, вот и решил обучиться этому мастерству, чтобы не умереть с голоду в театральной труппе. Так он и промаялся год с лишним, пока однажды на семейном торжестве одной чиновничьей семьи не должна была выступать невестка Пин. Однако она застудила горло и петь не могла, испугалась, что прогневает чиновника. Тут-то Шан-лаобань и отважился выступить вперед, укрывшись за занавесом, он запел вместо невестки Пин, что стояла на сцене, – вот что значит «у платья небожителей нет швов», проделано все было безупречно!

Чэн Фэнтай самодовольно захихикал сквозь зубы, он представил себе, сколько сноровки требовала эта пьеса, в которой дракона украли и подменили его фениксом, как она была изумительна.

– После того вечера невестка Пин взяла дело в свои руки и поручилась, что сама обучит его исполнять дань. Старый хозяин Шан уже не возражал против его учебы. Затем Шан-лаобань принялся то здесь стучать молотком, то там, то есть тайком обучаться у выдающихся мастеров, а потом наконец выучился и вышел на сцену. – Дойдя до этого места в своем рассказе, Фань Лянь не сдержался и почесал в затылке, на лице его застыло изумленное выражение, словно он не мог и представить, о чем говорит: – Ты говоришь, он судит о новом по тому, что уже знает, но как же стремительно он все схватывает! Мужские роли в его исполнении были совершенно в духе школы Шан, он перенял их от учителя. Но вот женские его героини не похожи ни на одно из течений, словно он взял понемногу от каждой школы, и в то же время есть в его образах какая-то самобытность. Да и голос у него такой, что слушать его приятно. Вот почему он больше прославился за счет женских ролей, – Фань Лянь помолчал немного и добавил: – Он прибавил иероглиф «жуй» [71] к своему имени только тогда, когда сменил амплуа на дань.

Тем временем на сцене вдовствующая императрица отравила гуйфэй и заключила императора под стражу. Десять лет император провел в заточении, на него обрушилась невыносимая печаль. Меч его, прежде сверкавший чистым блеском, теперь пропал, и император, стоя на мосту, под которым бушевала река, только и мог, что бессильно вздыхать, безоружный:

– И где сейчас Шэнь Бао-сюй [72], что голову свою горячую сложил?

Не видел кто пять сотен смельчаков?

Нет больше сосен у ступеней красных, что к трону моему вели,

Лишь поросли полынью да репеем из золота палаты.

Эй, кто-нибудь! Вопрос наш передайте, прошло уж десять лет,

Остался ли здесь кто, на острове Интай [73],

Не изменивший долгу своему?

Как и ожидалось, только когда отзвучала эта строчка, все в зале поняли, что же за историю ставил сегодня Шан Сижуй. В зале воцарилась странная тишина. Все они глядели на Шан Сижуя, словно подсматривали за скрывавшейся в стенах императорского дворца тайной, давно покрывшейся пылью.

Фань Лянь протянул длинное «Ой!» и сказал:

– Смелости Шан-лаобаню не занимать! Вот же счастье! Император сейчас в Тяньцзине! – А затем усмехнулся: – А он и в самом деле хорош! Этим представлением он обрушит на себя не только пересуды, но и слепую любовь как барышень, так и молодых замужних дам!

Чэн Фэнтай сказал со смехом:

– Эти слова звучат так, словно вызывать на себя любовь барышень ему не впервой!

Фань Лянь прыснул со смеху:

– Вот это новости! Шан-лаобань покидал Пинъян трижды, и впервые как раз из-за этого!

– Э! Это из-за чего же?

Фань Лянь понизил голос:

– Из-за барышни.

Чэн Фэнтай вскинул брови, он и слыхом не слыхал об этом прежде.

– Он пленил дочь начальника уезда, и девица подарила ему семейную реликвию в знак своей привязанности. Когда же об этом стало известно, Шан-лаобаню пришлось уехать на чужбину и выступать с концертами на стороне, и вернуться он осмелился, лишь когда та барышня вышла замуж.

Чэн Фэнтай хмыкнул:

– А ведь так с виду и не скажешь…

Фань Лянь обожал рассказывать Чэн Фэнтаю то, о чем он не знал, он еще понизил голос, едва не шепча ему в ухо:

– А вот чего зять точно не знает, так это почему Шан Сижуй покинул резиденцию командующего Цао.

Полагаясь на только что услышанную историю, Чэн Фэнтай невольно предположил:

– Он пленил мою сестру? Нахлобучил зеленую шляпу [74] на моего зятя?

Фань Лянь плюнул ему в лицо:

– Ну что за бессмысленные у тебя измышления?! Хотя… не так уж ты и далек от истины. Он чуть не сделал твоего шурина своим тестем, – договорив, он тут же обеспокоенно добавил: – Только об этом ни в коем случае нельзя распространяться, ты сам знаешь, каков нрав твоего зятя.

В семье командующего Цао было три сына и дочь, девочка родилась третьим ребенком и только в этом году поступила в университет. Она была на два года моложе Шэн Цзыюня. Если так подсчитать, в то время, когда Шан Сижуй покинул резиденцию командующего Цао, третьей барышне Цао было всего тринадцать или четырнадцать лет, о какой пикантной истории тут можно сплетничать?!

Фань Лянь откинулся на спинку стула и подвел этой сплетне следующий итог:

– Подробностей этого дела я не знаю, поэтому ничего толком сказать не могу. Но если командующий Цао отпустил Шан Сижуя, чтобы избежать подозрений, это вполне имеет смысл.

На сцене тем временем близилась кульминация всего спектакля, верный слуга императора отдал тому свою жену, чтобы государь мог оставить наследника, а сам император притворился мертвым и бежал из дворца. В зале ходило немало сплетен, однако же на сцене их было еще больше, да и касались они самого государя-императора, отчего зрители то и дело вздрагивали, на лицах их застыл испуг. Фань Лянь сидел молча, ничего не говоря, погрузившись в глубокие раздумья. Чэн Фэнтай же не раз наблюдал подобные сюжетные ходы, в которых совершались величайшие преступления, он уже предвидел, что все первые полосы в завтрашних газетах отведут под мельчайшие детали сегодняшнего представления, и слава Шан Сижуя разгорится еще большим пламенем.

Глава 13

Закончив исполнять «Записки о прячущемся драконе», Шан Сижуй все же не устоял перед обожанием зрителей и вышел на сцену еще раз, чтобы сыграть отрывок из пекинской оперы «Битва при Сяояоцзине» [75]. Пока все разошлись после спектакля, пока он снял грим, было уже глубоко за полночь. Чэн Фэнтай, обменявшись с Фань Лянем парой шутливых фраз, распрощался с шурином, приказал Лао Гэ ждать его в машине, а сам отправился за кулисы. В узком коридорчике, ведущем в гримерку, он столкнулся с бэйлэ Анем, которому явно дали от ворот поворот: наверняка он смог повидать Шан Сижуя, однако вспышкой гнева явственно старался прикрыть смущение, на лице его повисло выражение ярости, и он был бледен как смерть, словно только что поцеловался с дверью. У дверей гримерки стояли Сяо Лай и какой-то посторонний мужчина, по виду телохранитель. Кажется, у Шан Сижуя был гость, да не простого происхождения.

Чэн Фэнтай слегка приподнял шляпу и первым окликнул бэйлэ Аня:

– Ох! Господин бэйлэ! Доброго вам вечера!

Бэйлэ Ань сложил руки в приветственном жесте, насупив брови и выдавив краешком губ улыбку – можно считать, ответил поклоном, а затем бочком протиснулся мимо и поспешно ушел. Чэн Фэнтай и не ожидал от Шан Сижуя, что тот способен так сильно выводить из себя других. Взгляд его забегал по сторонам, и тут он заметил старшую шицзе Юань Лань, которая как раз вышла из гримерки, что напротив уборной Шан Сижуя, и теперь курила, стоя в дверях. Она накинула на плечи большое пальто, из-под которого виднелось шелковое платье на бретельках. Скользнув взглядом по уборной Шан Сижуя, она подмигнула Чэн Фэнтаю. Тут-то Чэн Фэнтай кое-что и сообразил. Проведя последние годы в светском обществе, он давно перестал быть безрассудным юнцом, который не разбирает, где хорошее, а где дурное, отстаивая свою честь. Не обладал он и тем грубым нравом детей маньчжурской знати, стоящей под восьми знаменами. И правда, только он подошел к уборной, как стражник скалой преградил ему путь, ясно показывая, что никто не войдет внутрь без дозволения. Сяо Лай не успела еще ничего сказать, как Чэн Фэнтай уже повесил на лицо распутную улыбку, присущую отпрыскам знати, палец прижал к губам, показав, что собирается держать язык за зубами, и тихим голосом ласково проговорил:

– Я понимаю, входить не буду, подожду снаружи, сколько требуется, пойдет? Барышня Сяо Лай сегодня тяжело потрудилась, я подменю.

Разве могла Сяо Лай согласиться? Тут уж Чэн Фэнтай взглянул на Юань Лань, подав ей знак. Та закатила глаза, подумав про себя, что он и в самом деле считает ее прислугой, но сигарету затушила, оправила полы пальто и с нежной улыбкой обняла Сяо Лай за плечи, увлекая ее внутрь:

– Ай-яй! Сяо Лай, и ты отдохни немного! Братец Жуй на сцене – ты стоишь здесь, ему прислуживаешь, братец Жуй сошел со сцены – а ты снова подле него. Как ты же вытерпела семь или восемь часов на ногах? Отвлекись на минутку, братец Жуй ведь не упорхнет! Глупышка!

Сяо Лай не смогла ее переспорить, и Юань Лань утащила ее за собой против воли. Повернув голову, Юань Лань бросила на Чэн Фэнтая кокетливый взгляд, а тот вынужденно ответил ей тем же, это все-таки театральная труппа, а они превратили ее в кабачок, где развлекаются с мисс.

Чэн Фэнтай встал у двери, прижался к ней и заглянул внутрь. Дверь и окна были обклеены на старомодный манер шелковой бумагой, которая почти ничего не пропускала, даже сколько внутри людей, было неясно. Охранник рядом глядел на него широко распахнутыми глазами, словно браня его за бесцеремонность. Чэн Фэнтай лишь улыбнулся ему, одну руку засунул в карман, другой предложил охраннику сигарету. Тот отказался. Тогда Чэн Фэнтай закурил сам, затянулся и, запрокинув голову, не спеша выдохнул дым, словно он и правда пришел посторожить вход, вид у него был пренебрежительный и равнодушный.

Однако шелковая бумагах на окнах все же оставалась бумагой – тонкая, наклеенная кое-как, она позволяла ясно расслышать, как Шан Сижуй внутри говорит:

– Не стоило тебе ссориться с бэйлэ Анем. Бэйлэ Ань вовсе не это имел в виду.

Ответил ему глухой и хриплый мужской голос:

– Да что он там имел в виду! Я уж столько терпел их выходки, больше терпеть не намерен!

Чэн Фэнтай давно уже пребывал среди актеров, так что, едва услышав этот голос, сразу понял, что он принадлежит одному из них. Актеры выговаривают слова четко, не как заурядные люди. От этой привычки им уже не избавиться, а простым обывателям ей не выучиться.

Шан Сижуй вздохнул:

– Ах, хорошо, будь тогда по-твоему.

В голосе его слышалась беспомощность.

Тот человек помолчал. Подавив прежнее недовольство, он овладел собой и с некоторой нежностью произнес:

– Твое выступление сегодня… Ты пел хорошо, правда хорошо… Давно я не слышал, чтобы ты исполнял амплуа шэн.

Шан Сижуй тихонько рассмеялся:

– Да, давно я не пел шэнов, на сей раз роль была хорошая.

Раздался звук шагов и шуршание одежды, неизвестный подошел ближе – неясная тень остановилась перед лампой. Он, должно быть, встал за спиной Шан Сижуя, поглаживая его по спине или волосам. Чэн Фэнтай вообразил уже, с каким восхищением тот человек смотрит на Шан Сижуя в зеркале.

– Когда я смотрел на тебя на сцене, невольно подумал о себе. Не оставь я тогда театр, что было бы со мной сейчас?

Шан Сижуй призадумался и ответил в той же озорной манере, в какой говорил со своими шисюнами и шицзе по труппе:

– Если бы ты выступал до сих пор, кто знает, смог бы ты добиться второго после меня места.

Шан Сижуй никогда не бахвалился перед другими, опасаясь, как бы люди не принялись распускать слухи о его надменности. Хотя в душе он и был высокомерным человеком. Раз сегодня он позволил себе подобную дерзость, должно быть, этот человек ему очень хорошо знаком.

Его собеседник тоже тихо засмеялся, однако неясно было, злится он или нет.

Шан Сижуй продолжал:

– Если ты и в самом деле желаешь выступать, то выходи и пой. Столько лет ты оттачивал мастерство, жаль будет бросить все вот так.

Только Шан Сижуй договорил, человек внутри еще не успел ничего ответить, как Чэн Фэнтай увидел, что охранник вдруг нахмурился, настороженный, прижал голову к дверной щели, словно собирался в любой миг ворваться внутрь.

Неизвестный наконец, повысив голос, проговорил:

– Мне петь? Где я сейчас смогу петь? Старикан прав, я лишь актер, хоть я своим пением и обрушу небеса, мне никогда не выпрыгнуть из его ладони [76]. Угодить к нему в руки – это моя судьба!

Голос его сорвался на фальцет, по-видимому, прежде он исполнял женские роли.

Шан Сижуй сказал:

– В тот год, когда я хотел покинуть командующего Цао и уехать в Бэйпин, командующий тоже не соглашался. Но я поставил свою жизнь на кон и сбежал.

Человек долго молчал, а затем горько усмехнулся:

– Мы с тобой разные. Ты свободный человек.

Шан Сижуй никогда не знал, что значит быть несвободным в этом мире:

– Если захочешь сбежать, способ всегда найдется. Или же приходи выступать в мою труппу «Шуйюнь», я тебя защищу как следует!

Стоило охраннику услышать эти слова, как он не выдержал, постучался дважды в дверь и тихо проговорил:

– Господин Чу, уже два часа ночи, хозяин, должно быть, беспокоится.

Господин Чу, однако, пропустил его слова мимо ушей и продолжил говорить:

– Я давно уже не пел, если и в самом деле запою, боюсь, голос мой будет не таким чистым, как у тебя. Голос твой за последнюю пару лет стал еще звонче прежнего, а как ты управлялся с мечом! И все же я больше люблю твоих сяодань – твою Хуннян [77]. Когда ты снова сыграешь Хуннян?

Шан Сижуй ответил со смехом:

– Я уже больше года не играл эту пьесу. Сейчас здесь Юй-лаобань, и я думаю воспользоваться случаем, чтобы побольше сыграть куньцюй. Как отыграем «Записки о прячущемся драконе», в следующем году собираемся с Юй-лаобань поставить «Любимую подругу»!

Господин Чу захлопал в ладоши, радостно засмеявшись:

– А эта пьеса еще лучше! Люди сейчас знают только пекинскую оперу «Любимая подруга», а о куньцюйской и не слышали, хотя очевидно же, что это две разные истории, их следовало бы и назвать по-разному. Разве ты не пел ее с Цзюланом когда-то? Твоя Цао Юйхуа была поистине великолепна!

Чэн Фэнтай ясно себе представил, как Шан Сижуй, получив похвалу, принял одухотворенный вид и задрал свою мордашку с острым подбородком.

Но вдруг господин Чу снова заговорил с грустью в голосе:

– Жаль только, что в этот раз я вас не услышу. После Нового года я со стариком отправляюсь в Нанкин по службе, не знаю пока, смогу ли вернуться в Бэйпин. Старикану уже много лет, не помешало бы ему и умереть…

Шан Сижуй хотел было что-то сказать, но господин Чу, едва не заливаясь беззвучно горькими слезами, перебил его:

– За все эти годы, что я провел подле старика, нажил себе немало врагов, всем им не терпится, как только старикан сомкнет глаза, тут же сожрать меня! Мне, пожалуй, больше и не посчастливится вернуться. Почтенный Жуй, это наша с тобой последняя встреча!

Шан Сижуй вздохнул в нетерпении, разгневанный его нежеланием бороться, видимо, он снова собрался высказаться о предательстве и побеге. Только эти слова сорвались с его языка, как охранник оттолкнул Чэн Фэнтая в сторону, выбил дверь и, низко склонив голову, проговорил с необычайным почтением:

– Господин Чу, время уже позднее, нам и в самом деле пора.

Чэн Фэнтай переглянулся с Шан Сижуем, а затем посмотрел на этого господина Чу, пораженный им с первого же взгляда. Он давно уже знал, что все актеры театра по-своему красивы: будь то безмятежная красота Цзян Мэнпин или изящность Шан Сижуя, в труппе «Шуйюнь» собрались прямо-таки небожители и небожительницы, сошедшие со старинных свитков. Ясно было, что и Чжоу Сянъюнь обещает вырасти красавцем. Даже Юй Цин, которая пришла в эту профессию уже взрослой, была ослепительно прекрасна. Но вот господин Чу… Лицо его будто было покрыто легкой дымкой, черты, тонкие и нежные, выведены тушью, и во всем его облике сквозила обида вперемешку с негодованием. Он был хрупок, словно веточка ивы, раскачивающаяся на ветру, излишне худой, казалось, что и традиционный китайский костюм для него слишком тяжел. В голове Чэн Фэнтая мгновенно всплыло три иероглифа – Линь Дайюй [78].

Обликом господин Чу и в самом деле напоминал Линь Дайюй, и пусть судьба у них была схожа, нрав у него был намного круче, чем у нее. Он свирепо воззрился на того охранника, однако глаза его заволокло влажной дымкой, словно он вот-вот прольет слезы. От этого жестокость его развеялась, и у людей он вызывал жалость. А затем, прежде чем хоть одна слезинка сорвалась с его глаз, господин Чу подошел к охраннику и зарядил ему оплеуху:

– Попробуй только вернуться и начать сплетничать!

Возвышающийся над ним охранник, уже привыкший к его нраву, даже не шелохнулся, лишь еще ниже опустил голову:

– Не смею, прошу господина Чу вернуться домой.

Господин Чу встал у двери, спрятав обе руки в широкие рукава, тяжелым взглядом он рассматривал Чэн Фэнтая, а затем повернулся к Шан Сижую и сказал со смехом:

– У каждого своя судьба. Цюнхуа высоко ценит доброту Шан-лаобаня, но принять ее не сможет. Вы берегите себя, ни в коем случае не ходите по моей дорожке. Чему суждено случиться, от того не получится бежать всю жизнь, – голос его внезапно переменился, если с Шан Сижуем он говорил нежно, сетуя на обиды, то теперь зазвучал холодно и отстраненно, всем своим видом выражая нарочитую непринужденность и независимость.

Шан Сижуй проводил его до двери, господин Чу прошел немного по коридору, затем оглянулся и посмотрел на Шан Сижуя, тот кивнул ему и помахал рукой на прощание. Дойдя до театральных подмостков, он снова остановился и в оцепенении устремил взгляд на сцену. Высокий и болезненно худой, один-одинешенек он стоял за пределами сцены, напоминая душу, так и не нашедшую перерождения, что напрасно мечтает о великолепии прежней жизни. Так он и простоял там в забытьи, уйдя лишь спустя долгое время.

Проводив Чу Цюнхуа, Шан Сижуй в волнении притянул Чэн Фэнтая к себе:

– Второй господин, второй господин! Как вам мое сегодняшнее выступление?

Чэн Фэнтай погладил его по голове и сказал со смехом:

– Великолепно! Никогда не видел ничего лучше! У Шан-лаобаня был такой величественный вид! Солдаты, которых привел второй господин, не очень-то соответствовали Шан-лаобаню! А какой Шан-лаобань выдающийся талант!

Шан Сижуй прищурился в улыбке:

– Ну это само собой!

Так они и разговаривали, обсуждая судьбу Чу Цюнхуа, пока Чэн Фэнтай помогал Шан Сижую снять грим. Когда грим был снят, Шан Сижуй словно смыл с себя и бодрость духа, тут же принялся зевать аж до слез, выступавших на глазах. Чэн Фэнтай взглянул на часы – скоро начнет светать, поглаживая Шан Сижуя по спине, он рассеянно улыбнулся:

– Ох… Неужели господин Чу признал такого большого человека своим покровителем? На сей раз он едет в Нанкин, кто знает, может быть, станет и премьер-министром Цзяном. А господин Чу теперь наследник престола.

Сонный Шан Сижуй, услышав эти слова, глупо захихикал. Его охватила полудрема, разум затуманился, как у пьяного, самый что ни на есть настоящий дурачок. Улучив момент, Чэн Фэнтай тихо заговорил о другом:

– Почему ты покинул резиденцию командующего, когда он так горячо о тебе заботился?

Глаза Шан Сижуя почти закрылись:

– Потому что я хотел выступать. Добиться славы в Бэйпине для моего отца.

– А что же насчет третьей барышни?

– Какой еще третьей барышни?

– Третьей дочери командующего Цао!

Шан Сижуй говорил все прерывистее:

– Я… пою. Какое мне дело до нее? …Что она говорила?

Чэн Фэнтай похлопал его по щекам, приводя в чувство:

– Кажется, ты ей очень нравился?

– Мм… Правда? Нравился… – Шан Сижуй наполовину уже погрузился в сон.

– А что же ты? Тебе нравилась третья девчонка Цао?

На этот вопрос ответа он так и не получил. Шан Сижуй мгновенно заснул, тихонько похрапывая, белоснежную сценическую рубашку он так и не снял, и теперь крепко прижимался к Чэн Фэнтаю.

Чэн Фэнтай ущипнул его за щеку и с улыбкой покачал головой.

Так они и сидели в тишине некоторое время, пока дверь не отворилась со скрипом. Все актеры уже разошлись, и Сяо Лай наконец высвободилась. Увидев этих двоих в тусклом свете лампы, прильнувших друг в другу с улыбками на лицах, Сяо Лай и сама не поняла, что за чувства на нее нахлынули, она вот-вот готова была заплакать, да так и застыла в оцепенении.

Было уже за полночь. Слушая дыхание Шан Сижуя, Чэн Фэнтай тоже наконец почувствовал усталость и вздохнул:

– Вещи собирать не будем, пойдем! Возвращаемся домой! – с этими словами он с особой осторожностью как следует укутал Шан Сижуя в свое суконное пальто, поднял его на руки и прижал к себе:

– Нельзя застудить нашего Шан-лаобаня. Ай, а он тяжелый.

На руках его оказался актер, придавленный многовековой оперной историей, разве мог он оказаться легким? Огни на сцене и за кулисами уже погасли. Сяо Лай шла впереди, освещая путь фонарем. В коридоре валялись разбросанные тут и там сценические костюмы, окурки да искусственные бархатные цветы для украшения головы. Чэн Фэнтай шел очень осторожно, бормоча себе под нос:

– Эх, если я споткнусь и упаду, наш маленький актер разобьется вдребезги.

Вот почему он шагал все медленнее, чуть ли не переминаясь на месте как старик, каждый шаг давался ему с трудом, словно он делал его наугад, потратив немало времени. Казалось, он прошагал с Шан Сижуем на руках целую жизнь, так он устал. В неверном свете фонаря, покачивающемся впереди, ему почудилось, что они оказались во сне, и нет у них больше пристанища, некуда им возвращаться.

Сяо Лай, освещая землю фонарем, подняла глаза и увидела на лице Чэн Фэнтая неясное умиротворенное выражение. Шан Сижуй, пригревшийся у него на груди, чуть закопошился во сне.

Сяо Лай вдруг почувствовала, что в носу у нее снова защипало.

Глава 14

«Записки о прячущемся драконе» Шан Сижуя играли три дня подряд, после чего театр закрыли перед Новым годом. Однако Бэйпину не суждено было провести Праздник весны [79] в спокойствии. Как и предполагалось, «Записки о прячущемся драконе», подобно одному брошенному в озеро камню, подняли тысячу волн, получив неоднозначные оценки со стороны зрителей и критиков – кто-то их восхвалял, а кто-то поносил. Движения, взгляды и поступь, пение и речитатив, жестикуляция и акробатика – все это, само собой, было исполнено безупречно, Шан Сижуй с Юй Цин и поодиночке могли справиться с большой постановкой, а тут уж тем более, раз двое непобедимых объединились. Видные представители старшего поколения и актеры-любители, сидевшие тогда в зале, в один голос заявили, что Шан Сижуй стремительно взлетел в сравнении с теми годами, когда он только приехал в Бэйпин, отчего они даже не смели его признать. Будь здесь Нин Цзюлан, он тоже ошеломленно ахнул бы, удовлетворенный тем, что передал все свои душевные силы правильному человеку. Танец Шан Сижуя с мечом в особенности поразил театральный мир, цветущей ветвью он затмил собой всех прочих актеров. Столько лет они слушали оперу и вовсе не ожидали, что у Шан Сижуя имеются подобные неизведанные таланты, как и не знали того, когда именно он обучился владению мечом – еще в Пинъяне или уже в Бэйпине. Ну как это могло не восхитить людей?

Во всем Бэйпине из года в год интерес к Шан Сижую рос вслед за его популярностью – как среди любителей оперы, так и среди тех, кто ее не слушал. К этому времени слава его достигла таких вершин, о которых актеры прошлых лет не смели даже мечтать. Каждый судачил о Шан Сижуе, обсуждал труппу «Шуйюнь», обменивался высосанными из пальца, не имеющими под собой доказательств слухами. Даже одну новость, мало-мальски касающуюся Шан Сижуя, сплетники могли смаковать еще очень долго. Все это напоминало, как по ту сторону океана люди с Запада обсуждали кинозвезд. Поклонявшимся ему людям не терпелось расцеловать носки его обуви. Мальчики на побегушках крали оставленные Шан Сижуем за кулисами браслеты и веера и продавали их по высокой цене. Хотя Шан Сижуй и находился в добром здравии, описания его жизни, растиражированные на страницах крупных и мелких газет, давно уже обросли множеством всяческих небылиц. На следующий же день после премьеры «Записок о прячущемся драконе» газеты разразились статьями, что уж говорить о глубоких исследованиях неофициальной истории дворца маньчжурского императора? Не стоит упоминать, что нашлись и те, кто обозвал Шан Сижуя желторотым юнцом, болтающим вздор. Достаточно сказать, что в одной газетенке напечатали статью, в которой Шан Сижуя назвали потомком незаконнорожденного сына императора, сыгранного в спектакле, а иначе откуда ему так хорошо известны все эти тайны? Не прошло и нескольких дней после публикации статьи, как один знающий человек заявил, что историю из «Записок о прячущемся драконе» поведал Нин Цзюлан, следовательно, это он тот самый тайный потомок императора, а Шан Сижуй, в свою очередь, уже его внебрачный сын. Сопровождалась эта новая статья подсчетами возраста Нин Цзюлана и Шан Сижуя, а также полным исследованием их жизни. Также в ней говорилось, что именно благодаря крови истинного дракона, текущей в жилах артистических кругов, театр переживает сейчас небывалый расцвет, тут и обсуждать нечего.

1 Лаобань (кит. 老板) – устаревшее обращение к актерам столичной оперы на «Вы».

2 Подобные кресла были распространены при династии Цин.

3 «Любимая подруга» (кит. 怜香伴) – одна из самых известных пьес прославленного драматурга конца династии Мин – начала династии Цин Ли Юя (второе его имя – Ли Ливэн). Написана в 1651 году и повествует о чувствах двух девушек, Цуй Цзяньюнь и Цао Юйхуа. Познакомившись благодаря поэзии, героини обменялись клятвами перед статуей Будды и в конце пьесы, пройдя сквозь череду препятствий, смогли воссоединиться и стали двумя женами одного мужа.

4 Куньцюй (кит. 昆曲) – или куньшаньская опера – самый почитаемый вид музыкальной драмы с середины династии Мин до начала династии Цин, возникла в уезде Куньшань провинции Цзянсу в конце эпохи Юань (1271–1368). В противовес прочим, «пестрым» видам театрального искусства куньцюй считалась «изящной» драмой – во многом благодаря особо плавным напевам, гибкости и утонченному мелодическому рисунку. Однако сложное устройство и изысканность куньцюй и сыграло с ней злую шутку: она была непонятна простолюдинам, в результате чего ее вытеснили «пестрые» драмы, в том числе и пекинская опера. Впрочем, пекинская опера переняла от куньцюй как сюжеты, так и музыку, костюмы с гримом и движения. Основная разница между ними заключается в используемых напевах.

5 Сяодань (кит. 小旦) – амплуа молоденьких девушек в пекинской опере.

6 «Грушевый сад» (кит. 梨园) – изначально название придворной музыкальной труппы, основанной по приказу императора династии Тан Сюань-цзуном. В эпоху Цин актеры создали общество «грушевого сада» для организации внутреннего порядка и защиты своих интересов. Так иносказательно «грушевый сад» стал обозначать театр.

7 «Нефритовая шпилька» (кит. 玉簪记) – опера в жанре куньцюй, созданная драматургом династии Мин Гао Ляном.

8 «Пучины греха» (кит. 孽海记) – пьеса в жанре куньцюй, созданная во времена поздней династии Мин. Изначально она была написана под иянскую мелодию (то есть исполнялась соло под аккомпанемент гонга и барабана). Частично история взята из пьесы южной музыкальной драмы «Монахиня спускается с горы». Оригинальное либретто «Пучин греха» утеряно.

9 «Пионовая беседка» (кит. 牡丹亭) – самая известная пьеса драматурга времен поздней династии Мин Тан Сяньцзу, относится к драме чуаньци. Повествует о любви Ду Линян, дочери правителя области Наньань, и ученого Лю Мэнмэя. Ду Линян увидела Лю Мэнмэя во сне и умерла от любовной тоски по нему. Однако, переродившись, она смогла воссоединиться с возлюбленным. Пьеса соответствует тогдашней моде на искреннее выражение любовных переживаний.

10 «Западный флигель» (кит. 西厢记) – пьеса Ван Шифу, жившего при юаньском императоре Чэн-цзуне (правил с 1295 по 1307 г. под двумя разными девизами). Первоисточник пьесы – произведение писателя танской эпохи Юань Чжэня. Студент Чжан Шэн сперва обольщает Цуй Инъин, а затем бросает ее. Главная идея «Западного флигеля» – брак по любви. Девица Цуй Инъин, рожденная в состоятельной семье, нарушает моральные устои феодального общества, дабы воссоединиться со своим возлюбленным.

11 Цзинцзюй (кит. 京剧) – пекинская опера.

12 Хунаньская кухня (кит. 湖南菜) – одна из восьми региональных кухонь Китая, известна своим острым пряным вкусом.

13 В китайской музыкальной драме в противовес пению присутствует также декламация.

14 Цзаолопао (кит. 皂罗袍) – один из напевов в опере куньцюй, на него исполняется самая известная ария в «Пионовой беседке».

15 Цзюйжэнь (кит. 举人) – кандидат на сдачу экзамена на степень цзюйчжэнь, второй из трех степеней императорского экзамена.

16 Труппа «Юньси» (кит. 云喜楼) – досл. труппа «Облака радости».

17 Байхуа (кит. 白话) – разговорный, повседневный язык, противопоставляется классическому письменному языку вэньяню (кит. 文言), который вплоть до начала XX века использовался для записи литературных произведений, деловой переписки и официальных документов.

18 Кит. 眠花宿柳 – обр. «проводить ночи в публичных домах».

19 Кит. 乐不思蜀 – обр. «забыть о родных местах». Произошло это выражение из истории последнего царя рода Хань, которого настолько увлек город Лоян с его удовольствиями, что он позабыл о своем родном царстве Шу.

20 Дахуалянь (кит. 大花脸) – полностью загримированное лицо актера, а также большое раскрашенное лицо, амплуа положительного героя.

21 Пипа (кит. 琵琶) – китайский музыкальный инструмент, разновидность лютни.

22 Ямэнь (кит. 衙门) – присутственное место, государственное учреждение.

23 Имеются в виду ученые степени, которые давали право поступить на должность, – до 1905 года в Китае существовала система государственных экзаменов кэцзюй (кит.科举).

24 Ши, цы, гэ и фу (кит. 诗词歌赋) – четыре вида стихотворных произведений, которые составляют основные формы китайской поэзии.

25 Шимэй (кит. 师妹) – младшая соученица.

26 Шисюн (кит. 师兄) – старший по возрасту соученик, брат-наставник.

27 Шиди (кит. 师弟) – младший по возрасту соученик, братец-наставник.

28 Сыси-эр (кит. 四喜儿) – досл. «Четыре радости».

29 Цзяннань (кит. 江南) – заречье, правобережье реки Янцзы, распалагается в южной части Китая.

30 Хутун Наньлогу (кит. 南锣鼓巷) – один из старейших пекинских хутунов.

31 Метелка (кит. 拂尘) – имеется в виду метелка, преимущественно из конского волоса и с деревянной ручкой, которую носили с собой даосы. Она символизировала очищение мыслей как самого хозяина, так и окружающих его людей, а также служила защитным амулетом.

32 Спуститься с гор (кит. 下山) – также используется в значении «вернуться к общественной жизни».

33 Тоска по мирской суете (кит. 思凡) – отрывок из произведения «Пучины греха». В нем повествуется о юной монахине, которую родители отправили в женский монастырь на излечение.

34 Лежащая рыбка (кит. 卧鱼儿) – один из приемов старой китайской оперы, когда артист опирается правой рукой о пол сцены, придавая туловищу горизонтальное положение.

35 Богиня Гуаньинь (кит. 观音) – богиня (бодхисаттва) милосердия в китайском буддизме.

36 В Китае прошлого, если человек ел мясо каждый день, это считалось признаком богатства и благополучия.

37 Сянъюнь (кит. 香芸) – разновидность эдельвейса, благоухающих растений с маленьким белыми цветочками, часто использовалась для защиты книг от моли.

38 В китайском языке принято выделять 214 ключей, или графем, из которых состоят сложные иероглифы. В иероглифе сян 香 присутствует ключ «злак» 禾, а в иероглифе юнь 芸 – «трава» 艹.

39 Тан Мин-хуан (кит. 唐明皇) – храмовое имя Сюань-цзун – жил в 685–762 гг. Считается основателем китайского театра, так как по его приказу был создан «Грушевый сад», где творили актеры и певицы. Сюань-цзун и сам выступал в спектаклях под маской.

40 Гуань-гун (кит. 关公) – настоящее имя Гуань Юй, знаменитый полководец эпохи Троецарствия, возведенный в ранг божества, храбрый и преданный воин. Гуань-гуну и по сей день поклоняются китайские бизнесмены.

41 Флейта-ди (кит. 笛子) – китайская флейта из бамбука с восемью отверстиями.

42 Флейта-сяо (кит. 箫) – китайская продольная бамбуковая флейта, у которой закрыт нижний торец.

43 Напев «водяной мельницы» (кит. 水磨腔) – один из напевов оперы куньцюй, отличается изящным и проникновенным звучанием, в честь чего и получил свое название.

44 Сяо Юйдянь-эр (кит. 小雨点儿) – досл. «мелкие капельки дождя».

45 Театр «Тяньбао» (кит. 天宝戏楼) – «Тяньбао» означает «дар небес», кроме того, это девиз правления императора Сюань-цзуна, покровителя театрального искусства.

46 «Чжаоцзюнь покидает пределы родины» (кит. 昭君出塞) – в основу пьесы лег исторический сюжет о Ван Чжаоцзюнь, жившей в I веке до н. э. Одна из четырех легендарных красавиц Древнего Китая, она попала в гарем к императору Юань-ди, однако тот ни разу ее не навестил: Ван Чжаоцзюнь отказалась давать взятку придворному художнику, отчего тот изобразил ее уродливой. Дабы наладить отношения с северными племенами сюнну, император Юань-ди пожаловал ставленнику Хуханье одну из своих наложниц – Ван Чжаоцзюнь. Благодаря ее красоте и мягкости, очаровавшей грозного владыку сюнну, более 60 лет между сюнну и Китаем царил мир.

47 Железная (многозвенная) плеть (кит. 节鞭) – гибкое оружие в ушу.

48 «Целомудрие Даин» (кит. 大英节烈) – другое название «Железный лук» – пьеса пекинской оперы, рассказывающая о девице Чэнь Сюин, жившей при династии Мин, которая отказывает в близости сыну главнокомандующего.

49 Восемь больших хутунов (кит. 八大胡同) – название пекинских кварталов, которые располагаются к югу от площади Тяньаньмэнь. Прежде они были известны своими публичными домами.

50 Оба фрукта применяются в китайской медицине; так, архат, или фрукт Будды, снимает жар и нервное напряжение, а сушеные семена стеркулии увлажняют легкие и уменьшают болезненность в горле.

51 Ресторан «Люго» (кит. 六国饭店) – ресторан «Шесть государств».

52 С начала 1925 до конца 1931 года Пуи, последний император Китая, как простой гражданин жил в Тяньцзине, городе особого назначения. Многие политические деятели того времени скрывались в нем от преследования.

53 Ли (кит. 里) – мера длины, равна 0,5 км.

54 Будда Майтрейя – Будда грядущего мирового порядка, следует за Буддой Шакьямуни.

55 Поклонение Будде и изучение канонических писаний – два аспекта буддийской веры и практики, помогающих практикующим достичь гармонии и совершенства ума и тела.‌

56 «Карман» – подсобные помещения по бокам сцены.

57 Шэн (кит. 生) – амплуа главного мужского героя.

58 Цзиньшэн (кит. 巾生) – амплуа в опере куньцюй, романтичный и изящный молодой ученый, не достигший еще зрелого возраста и не занимающий пока что официальной должности. Свое название амплуа получило от традиционной квадратной шапочки цзинь, которую носят такие герои.

59 Новый год по лунному календарю (или праздник Весны) в Китае принято встречать в кругу семьи, на этот праздник все возвращаются в родные края.

60 Имеются в виду события 18 сентября 1931 года, когда японцы подорвали железную дорогу и вторглись в Маньчжурию. Это положило начало 14-летней борьбе китайского народа против японской агрессии.

61 Дахунпао (кит. 大红袍) – досл. «Большой красный халат», также известен как императорский чай. Выращивают его в горах Уи, провинция Фуцзянь.

62 Богиня Нюйва (кит. 女娲) – одна из величайших богинь китайского пантеона, создала людей и спасла мир от потопа, залатав дыру в небосводе специально изготовленным для этого камнем.

63 Лаошэн (кит. 老生) – амплуа стариков и пожилых людей.

64 Прячущийся дракон (кит. 潜龙) – о скрывающемся будущем императора или непроявленном таланте.

65 Сад Юйхуаюань (кит. 御花园) – императорский сад в Запретном городе Пекина.

66 Ушэн (кит. 武生) – герой-воин, молодой мужчина, прекрасно владеющий боевыми искусствами.

67 Юй Цзи (кит. 虞姬) – возлюбленная наложница генерала Сян Юя, который провозгласил себя правителем западного Чу. История их любви легла в основу оперы «Прощай, моя наложница». По преданиям, прекрасно обращалась с мечом.

68 Кит. 蛮夷 – имеются в виду некитайские племена, проживающие как внутри Китая, так и по соседству.

69 Гуйфэй (кит. 贵妃) – супруга государя, императорская наложница второго ранга.

70 Труппа «Наньфу» (кит. 南府) – «Южная резиденция» – труппа, состоящая из дворцовых евнухов, созданная при цинском императоре Цяньлуне.

71 Иероглиф жуй 蕊 в имени Шан Сижуя означает «бутон».

72 Шэнь Бао-сюй (кит. 申包胥) – чиновник царства Чу в эпоху Чуньцю (770–476 гг. до н. э.)

73 Остров Интай (кит. 瀛台) – остров в искусственном озере Чжуннаньхай неподалеку от Запретного города в Пекине, где по приказу вдовствующей императрицы Цыси держали в заточении Гуаньсюя, предпоследнего императора Китая.

74 Кит. 戴绿帽子 – в Древнем Китае существовал закон, согласно которому мужья проституток обязаны были носить зеленые головные уборы; впоследствии это выражение стало обозначать обманутого мужа.

75 «Битва при Сяояоцзине» (кит. 逍遥津) – пьеса рассказывает о последнем императоре династии Хань Сянь-ди, которого в 220 г. н. э. вынудили отречься от власти в пользу Цао Пи, сына Цао Цао.

76 Отсылка к Учжишань (кит. 五指山) – пятерне Будды, у которого каждый палец словно гора. В «Путешествии на запад» Сунь Укун, царь обезьян, поспорил с Буддой, что если выпрыгнет из его ладони, то получит небесный трон. Однако Сунь Укуну это не удалось.

77 Хуннян (кит. 红娘) – умная и смелая служанка Цуй Инъин, героиня пьесы «Западный флигель».

78 Линь Дайюй (кит. 林黛玉) – героиня одного из четырех великих классических романов Китая «Сон в красном тереме», написанного Цао Сюэцином, стала именем нарицательным для человека слабого и болезненного. Из-за смерти матери и болезни отца вынуждена была переехать в дом бабушки, где много тосковала. Характер у нее гордый, и в то же время это девушка чувствительная и сентиментальная.

79 Праздник весны (кит. 春节) – другое название китайского Нового года.

Продолжить чтение