Центральный Госпиталь МВД СССР: последнее десятилетие. Глазами психиатра. В лицах и рифмах

Редактор Екатерина Александровна Самойлова

Дизайнер обложки Оксана Альфредовна Яблокова

© Евгений Черносвитов, 2025

© Оксана Альфредовна Яблокова, дизайн обложки, 2025

ISBN 978-5-0065-6342-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Посвящаю всем сотрудникам ЦГ МВД СССР, которые работали под руководством Анатолия Сергеевича Голубенко.

Благодарность: Любови Ивановн Зонтовой, Татьяне Петровне Макаровой, Борису Александровичу Климову, Александру Ивановичу Юдину.

Предисловие

Черносвитов Евгений Васильевич (1945 – 2024)

К сожалению, предисловие к этой книге посмертное. С прискорбием приходится писать о кончине выдающегося человека. Поэтому, сначала об авторе.

4 марта 2024 года ушёл из жизни профессор, доктор медицинских и философских наук, врач-психиатр «высшей категории». Основоположник Социальной медицины в России. Автор множества книг и учебников в сфере психиатрии, психологии, социальной медицины, философии и художественной литературы. Автор книги «Формула смерти» – Черносвитов Евгений Васильевич.

Евгений Васильевич родился 10 сентября 1945 в Москве, вырос на Дальнем Востоке. В 1968 г. Окончил Хабаровский Государственный медицинский институт, и Высшую Партийную школу при Крайкоме КПСС, факультеты философии и журналистики в 1968 г.

Трудовая деятельность Е. В. Черносвитова началась в 1969 году судебно-медицинским экспертом Еврейской Автономной Области, а потом – Николаевска-на-Амуре.

Отработав три года на Севере, Е. В. Черносвитов поступил в МГУ им. М. В. Ломоносова на кафедру философии диалектического материализма и одновременно в ординатуру Центрального Ордена Ленина Института усовершенствования врачей. В 1974 году окончил аспирантуру МГУ им. М.В.Ломоносова, и в этом же году – клиническую ординатуру ЦОЛИУ. Защитил кандидатскую диссертацию «Философские аспекты сознания».

В 1980 г. В Институте социологических исследований АН СССР защитил докторскую диссертацию «Личностный аспект сознания», Психоневрологическом институте им. В. М. Бехтерева докторскую диссертацию «Неврозоподобные состояния при соматогении».

С 1978 г. главный психиатр Центрального госпиталя МВД СССР. С 1980 г. главный ученый секретарь Философского общества АН СССР. Ведущий научный сотрудник ИМЛИ им. А.М.Горького РАН. Основоположник Социальной медицины и Социальной Юриспруденции в России.

В 90-ые годы Е. В. Черносвитов неоднократно выступал в университетах и институтах различных странах Европы (Франции, Германии, Италии, Испании – начиная с Новой Каприйской Школы, организованной иезуитами).

С 1996 г. профессор и основоположник первой в России кафедры социальной медицины и геронтологии в Российском государственном социальном университете.

Автор 10 учебников по социальной медицине, Монографии: «Формула смерти», книги «Пройти по краю», «Акафист Григорию Распутину», монографии «Неврозоподобные состояния», «Типология личности и особенности характера», в том числе и «ДСП» МВД и КГБ СССР, свыше 300 научных статей, в «БСЭ», «Глобалистика. Энциклопедия», журналах «Философские науки», «Вопросы философии», «Журнал невропатологии и психиатрии им. С. С. Корсакова», во всех материалах Съездов Общества Невропатологии и психиатрии, Общество психологов СССР, Советской социологической Ассоциации АН СССР, с 1976 по 1991 гг., «Закон и Право», «Современное Право», в зарубежных журналах и сборниках.

Научный редактор руководств по «Пенитенциарной социологии» и «Пенитенциарной психологии» и «Социальной юриспруденции».

Член Правления Международного Комитета Ясеновац (Республика Сербская). Член Правления Международного криминологического Совета (Любек), Внештатный сотрудник Института Quality of life, Лион, Вена.

Вице-президент Международной Славянской Академии (отделения Великобритании и Ирландии), академик.

Председатель секции Государства и Права Философского общества РАН.

Трудно переоценить вклад Евгения Васильевича Черносвитова в психиатрическую, социальную и философскую науку, как учёного, как писателя, как лектора и преподавателя. Охват профессиональных знаний и интересов Евгения Васильевича был огромен и это невосполнимая утрата для коллег, учеников и пациентов. И огромная потеря для родных и близких отзывчивого, порядочного, доброго человека, высочайшей духовности и интуиции, Личности, с большой буквы.

В этой книге изложены последние воспоминания Евгения Васильевича о его работе в Центральном госпитале МВД СССР. О людях, с которыми ему довелось повстречаться и событиях, в которых пришлось принимать участие, в этот период своей трудовой и творческой деятельности.

Эта вторая книга воспоминаний о ЦГ МВД СССР. Передуманная и пережитая заново спустя 30 лет после ухода из госпиталя.

Это последняя книга, над которой работал Евгений Васильевич Черносвитов.

Екатерина Самойлова

Анатолий Сергеевич Голубенко

Начальник госпиталя, генерал-майор в/с, отличный хирург и великолепный правитель.

Анатолий Сергеевич не просто построил ЦГ МВД СССР, реконструировав Старый корпус, создание Центрального Госпиталя МВД СССР началось в военном 1942 году. В мае этого года здание, построенное в 1941 году и предназначенное для детской клиники Центрального Научно-исследовательского Педиатрического Института в Хорошевском Серебряном Бору, было передано НКВД СССР для размещения в нем Центрального госпиталя войск НКВД. Построив два, по уникальной архитектуре корпуса – хирургический и «финский» (физиотерапевтический, помимо чисто медицинских, со спортзалами, бассейном и саунами, и психотерапевтической службой), он создал Империю ЦГ МВД СССР, возглавив ее. Империя Голубенко (ЦГ МВД СССР) – это Государство в Государстве, без всяких волевых нажимов. Исключительно за счет квалификации и авторитета врачей, собранных Голубенко и сплоченных в одну семью. Больницы, поликлиники и госпитали МВД всего Союза стали, как бы филиалами ЦГ МВД СССР. Медицинское Управление сохранило при Анатолии Сергеевиче исключительно чиновничьи функции, как какой-то придаток, который Голубенко «терпел», «проформы ради». Все Главные специалисты были в ЦГ МВД СССР, непосредственно занимаясь лечебной работой – вели больных, писали истории болезни и т. д. Даже такой «чудесный доктор», Владимир Алексеевич Помаскин, главный терапевт МВД СССР, не только консультировал больных, но сам их курировал. Начальник неврологического отделения Владимир Всеволодович Владимиров (см. ниже), не мог раздельно быть в должности начальника отделения и главного специалиста – невропатолога МВД. Но вся его деятельность в госпитале и за пределами (поликлиники, больницы), органически включала в себя эти функции. Так я могу утверждать и о каждом начальнике отделения госпиталя. Мне смешно, когда я натыкаюсь в Сети на имя главного психиатра МВД СССР, Петра Михайловича Рыбкина, полковника в/c, как «апологет карательной психиатрии»! С 1978 по 1990 год, период, когда я работал в госпитале, старенький Петр Михайлович носа не показывал из здания Медицинского управления. Не вмешиваясь в работу психиатров. И в Москве, и за пределами ее, за главного психиатра МВД СССР выступал и работал я.

До моего прихода в ЦГ МВД СССР в структуре мед. учреждений министерства не было даже понятия «психиатр». Врачи назывались, введённым В. М. Бехтеревым, понятием «психоневролог». Они не обладали ни «властью» психиатров, ни их окладом. В мае 1978 года на Всесоюзном Съезде психоневрологов МВД СССР (психиатры и невропатологи были перемешаны), я впервые предложил называть нас, психиатров, честно, психиатрами. Мое выступление слушал министр – Николай Анисимович Щелоков (председатель) Он предложил всем высказаться о моем революционном предложении. Выступили профессора Владимир Михайлович Десятников (опекающий Медицинское Управление МВД СССР), и легендарная Айна Григорьевна Амбрумова. Но, несмотря на то что они меня безоговорочно поддержали, министр колебался (сидевшие справа и слева от него в белых кителях с огромными золотыми звездами чиновники (не знаю, кто), что-то ему шептали, явно против моего предложения). Была тяжелая пауза: вот-вот и Н. А. Щелоков махнет мне рукой «на место», и моя идея будет похерена в зародыше и навсегда («Всякого гения задавим в зародыше», – как потом мне процитирует Достоевского, мой неожиданный новый друг, Главный терапевт МВД С ССР, В. А. Помаскин, поддержавший меня обеими руками). Кстати, я это пишу, когда мне 77 лет. Я за жизнь много речей слушал разных и выдающихся личностей ХХ-го века, но, так, как говорил Помаскин, никогда ничего подобного и Прекрасного по сути дела, подкреплённого аргументами, из истории медицины и карательных органов, ничего не слышал. Опять зависла пауза, но весьма живая: все, кто сидел справа и слева министра в белых кителях с огромными золотыми звездами, казалось забыли, и о министре, и о том, что и где сейчас происходит – а происходило это действо, которое устроил Главный терапевт, в театре Воронежа, в начале августа: все дружно смотрели, то на Помаскина, то на меня, врача ординатора неврологического отделения ЦГ МВД СССР, по кличке «психоневролог», от которой я отказывался. Мы с Владимиром Алексеевичем совсем не были похожи. Он «хилый», сопливый, постоянно сморкавшийся в огромный носовой платок, сухой старикашка. А я, 32-летний крепыш, спортивного телосложения, розовощёкий. Мы с Владимиром Алексеевичем «разной масти». Это его выражение, там, в театре Воронежа. Об общим между нами «внешне» просто не могло быть и речи. А внутреннее – «одно лицо»! (О моем друге, Владимире Алексеевиче Помаскине, я напишу отдельно). Паузу прервал министр. Он просто поднял правую руку, как школьник за партой, который хочет что-то сказать. Ведущий съезда генерал, так и понял поднятую руку министра, объявив: «Слово имеет министр МВД СССР, Николай Анисимович Щелоков». А тот, весьма резко, поняв, почему его объявили, буркнул громко и зычно: «Моя поднятая рука – за предложение ПСИХИАТРА ЦГ МВД СССР, Евгения Васильевича Черносвитова». Еще небольшая пауза, потом министр начал грузно вставать и все за столом, за ним. Все бывшие психоневрологи, ставшие вмиг психиатрами, сидевшие в зале, соскочили с мест. А невропатологи так и остались сидеть. В огромном зале стало громко и шумно. Ко мне подскочил майор (все, кроме меня, были в форме и при погонах) в/с, чиновник из мед. управления (Михаил Викторович Виноградов – о нем особо). И, размахивая руками, что-то начал кричать (да, кричать!) и чем-то мне угрожать. А я уже понял, что победил и теперь в МВД СССР есть ПСИХИАТРЫ и НЕВРОПАТОЛОГИ, и никакой мешанины. «Психоневрологи» кончились раз и навсегда. (О плеяде Бехтеревых – я дружил с Наталией Петровной Бехтеревой, в качестве Главного Ученого секретаря, косвенно помог ей превратиться из академика АМН СССР в Академика АН СССР, я писал неоднократно).

Что мне дало дерзость и силы выступить на этом Всесоюзном Съезде и победить? Источник один: мой начальник, Анатолий Сергеевич Голубенко.

Здесь я должен сказать, что за время работы в госпитале мне 4 раза предлагали надеть погоны – аттестоваться. Один раз лично Николай Анисимович Щелоков, когда он узнал, что автор статьи, напечатанной в журнале «Вопросы философии» («Сознания и самосознания»), рядом с его статьей по экономике (Н. А. Щелоков – доктор экономических наук), которая ему понравилась, работает врачом-психиатром в ЦГ МВД СССР. Съезд был в 1978 году, наши статьи были опубликованы в 1980 году. Николай Анисимович предложил мне быть его советником в звании полковника, со свободным графиком работы и прочими благами: «Евгений Васильевич, только у меня Вы сможете совмещать службу в МВД и философию». На мой вопрос: «Николай Анисимович, Вы видите Главного Ученого секретаря Философского общества АН СССР в погонах полковника милиции?» Он улыбнулся и ответил: «Ну, Женя, надумаешь, скажешь!» С Николаем Анисимовичем за все время моей работы в системе МВД СССР, я был близок еще только один раз, когда сказал ему о смерти его отца. Анисим, как он просил себя называть, в прямом смысле, умер на моих руках – я придержал его, а Виктория Михайловна прикуривала для него сигарету. Это была последняя просьба Анисима Митрофановича «дать закурить». К сожалению, в Сети, как умирал отец министра МВД СССР, ничего нет. А даты смерти – от 1958 года до 1984 года…1

Надеть погоны мне предлагали, при моей работе, еще 2 раза, когда я защищал в Мед Управлении Высшую Врачебную категорию и когда Анатолий Сергеевич познакомил меня с Майей Плисецкой. Она обратилась к нему в связи с «проблемами с зубами» у ее подруги, балерины Большого Театра. Красавице в «бальзаковском возрасте» мешали «неровные зубы – плохой прикус», и она, выравнивая их, заставляла врачей выдирать один за другим здоровые зубы. Муж балерины, генерал-лейтенант милиции, обратился за помощью к Голубенко.

После распада СССР мне дважды звонили из Мед Управления РФ, предлагая должность Главного психиатра МВД РФ, в звании полковника. Но я уже был далеко за пределами системы МВД.

На плечах таких мужчин, возродилась бы могучая Россия, сразу после СССР.

Александр Иванович Юдин

Главный хирургу госпиталя, полковник в/с, русский богатырь, подобный Илье Муромцу, мой друг.

Татьяна Петровна Макарова

Главный терапевт-кардиолог госпиталя, полковник в/с, кудесница в борьбе с сердечными недугами. Она и в кирзовых сапогах «вохры» выглядела женственней и изящней современных гламурных дам, и чемпионок всяких там конкурсов красоты. Мой друг и единомышленник.

Вот только один случай из моей практики вместе с Татьяной Петровной. Он произошел в конце 80-х, за пределами госпиталя. Мой двоюродный брат, ровесник мне, возглавил крупную столичную службу. Начались зарубежные командировки. Две недели был в США, «гостеприимные попойки», турне по стране, практически без сна и отдыха. Сережа мужик сильный, никаких серьёзных заболеваний, спортсмен – боксер и штангист. Слетал без приключений, все, как было расписано. Вернулся в Москву и в первую ночь тяжелый сердечный приступ. «СП» из 4 Управления доставила его прямо в реанимацию «Кремлевской больницы» с диагнозом «Острый инфаркт миокарда». Утром я был в реанимационном отделении. Ознакомившись с историей болезни брата, я пошел с ней в кабинет заведующего. Мне повезло: он оказался моим единомышленником и хорошо знал нашего начальника реанимации (о «белобрысе» ниже). 15 минут разговора и… на другой день Сергея переводят в диспансерное отделение, загород, на Природу. Диагноз инфаркта миокарда снят. Но, оказалось, что это совсем даже не трудности с полной реабилитацией моего братца. Через неделю Сережу выписывают с открытым больничным листом. Он приходит в поликлинику, и кардиолог (начальница, особа с офицерской большевистской выправкой, я сразу «увидел» ее в кожанке, портупее, тяжелых кирзовых сапогах и с маузером в деревянной кобуре). Она возвращает Сергею диагноз «острого инфаркта миокарда», собирается вновь госпитализировать на «стационарное долечивание». Что это значит для Сергея? Увольнение, и, вероятно, инвалидизация. Это в 40 лет! Я еду к ней. Говорю, что диагноз сняли два доктора медицинских наук (зав. реанимации тоже доктор). Она говорит, что она «кандидат», и что мы с реаниматологом «никакой ответственности не несем», а ей, если Сергей умрет, грозит чуть ли не тюрьма с лишением врачебного диплома. Неожиданно она делает мне предложение оформить в амбулаторной карте Сергея свою консультацию. Я чуть было не начал писать, но вовремя опомнился: моя запись психиатра и без диагноза кардиолога грозила брату увольнением, а то и постановкой на психиатрический учет. Конечно, я отказался «марать» таким образом амбулаторную карту и вышел из кабинета «чекистки» (она уже виделась мне таким образом). Вернувшись в госпиталь, сразу пошел к Татьяне Петровне. Она меня выслушала, все сразу усекла (пардон), но спокойно сказала: «Женя, я верю тебе и реаниматологу, вы хорошие специалисты (она знала зав. реанимации „4-ки“). Кардиолога поликлиники не знаю, Твоего брата не обследовала. Что я могу сделать? Подскажи, Я сделаю!». Я ей сказал: «Вооружи меня аргументом, который бы озадачил начальницу кардиологического отделения поликлиники». «Даже после мизерной ишемии сердечной мышцы – микроинфаркте, остается рубец. Ты же патологоанатом, должен знать это» (в госпитале было известно, что трудовую деятельность я начала как судебно-медицинский эксперт). «Рубец!». Меня окрылило! Мне пришлось несколько раз навещать «чекистку-большевика». В конце концов, мы с ней заключили пари: если у Сергея будет намечаться образование рубца, то она дает ему 3 группу инвалидности, то бишь, «комиссует» Если же нет, она снимает диагноз «острый инфаркт миокарда», заменяя его на «Астеническая кардиология, связанная с переутомлением» (я подсказал нейтральный диагноз). А вот дальше воевала за моего брата с кардиологом 4 Главного Управления Татьяна Петровна. Сначала она, конечно, осмотрела Сергея. Сделала все необходимые обследования – рубца не было! Когда же «чекистка» стала настаивать, что рубец был, Таня просто сказала, что проведет в госпитале консилиум с привлечением Главного терапевта МВД (Владимира Алексеевича Помаскина – легендарная личность, Врач, пользовавшийся, наверное, у всех терапевтов СССР несомненным авторитетом, о нем особо). Я не слышал той телефонной беседы Тани с «чекистской». Но ясно себе представлял, как Татьяна Петровна ЭТО сказала! Так могла только она…, и мы победили, диагноз «острого инфаркта миокарда» был снят, Сережа вернулся к работе. Были и командировки в жаркие и холодны страны, и стрессы на работе. И никаких проблем со здоровьем. (Так, между прочим, его предшественник толи застрелился, толи его застрелили, такая вот должность была у моего двоюродного брата).

Виктория Михайловна Пономарёва

Начальник диспансерного отделения, парторг госпиталя, полковник в/с. Врач, советская леди до мозга костей и некрасовская Женщина – мое очарование… Нас «породнил» Анисим Щелоков, отец министра МВД СССР, умирая на наших рука.

Геннадий Андреевич Петраков

Начальник, а, по существу, создатель супер реанимационного отделения госпиталя, полковник в/с. По моему определению, один из четырех гениев, то есть, профессионалов, деятельность которых расширила границы профессии. В частности, я, психиатр, как-то невольно стал необходимым сотрудником отделения реанимации, а Геннадий Андреевич быстро усвоил психопатологию пограничных с жизнью состояний с измененными сознаниями. Геннадий Андреевич – альбинос.

Ирина Леонидовна Русских

Не аттестованная, зам. заведующего ЛОР отделения, моя первая госпитальная любовь, великолепный лицевой хирург. Из женщин, чье прикосновение может вызвать у мужчины конвульсии наслаждения – это не только мое, но и моего друга, психиатра, Геннадия Ивановича Шевелева, убеждение. Она вывернула ему нос наизнанку, исправляя перегородку, что даже мне, наблюдателю, было страшно и больно, а он… испытал оргазм.

Владимир Владимирович Павлович

Один из часто сменяющихся, замов начальников госпиталя по лечебной части, полковник в/c. Уроженец Биробиджана, выпускник моего ХГМИ, раньше меня на два года. Нарцисс, любил щеголять в форме, особенно, когда в сапогах вохры. Страдал танатофобией – однажды даже попал в реанимацию. Как врач – «ноль», как человек – сволоч. Пытался всячески меня третировать, используя служебное положение. Когда в госпитале стал работать его однокурсник Геннадий Иванович Шевелев, Павлович взялся и за него, несмотря на то что свадьбу свою справил в квартире Шевелева, при морге (Гена работал в Биробиджане судмедэкспертом). Умер В. В. Павлович в муках, от рака.

Андрей Сергеевич Фролов

Полковник в/с, начальник рентгенологического отделения госпиталя. Выйдя на пенсию, продолжал работать как пенсионер МВД в госпитале, вплоть до самой смерти. Специалист высшего класса, светлая личность, мой незабвенный друг, в которого была влюблена моя жена Марина, и с которым я ни разу не выпил даже чашечки кофе. Умер от рака, возможно, издержки профессии. Я разговаривал с ним за несколько дней до смерти, он ни на что не жаловался…

Анатолий Иванович Морев

Полковник в/c, главный хирург госпиталя, он поступил в госпиталь одновременно с Сашей Юдиным, оба из Саратова. Они сразу были аттестованы и получили звание подполковника и квартиры в Москве, два блестящих, как оказалось, хирурга. Анатолий Иванович резко отличался внешнее от Александра Ивановича, если Саша – русский мужик, богатырь, то Толя скорее элегантный русский офицер. Я сначала был удивлен, почему главный хирург Толя, а не Саша, который мне, как показалось, больше похож на главного хирурга, а он стал начальником одного из хирургических отделений. С Сашей мы сразу стали друзьями, с Толей практически не общались, так получилось без всяких к тому причин. В начале 90-х, я уже не работал в госпитале, время для меня было трудное, и вот однажды вдруг позвонил Толя и предложил мне «подработать», полечить сына своего друга, бывшего генерала МВД, начальника в системе ИТУ. У того заболел сын, я выполнил его предложение, но помочь своему тезке, подростка завали как меня и по имени, и по отчеству, не смог, ибо у него была острая шизофрения, отправил его в ПБ. Отец подарил, не в благодарность, кинжал, сделанный «зеками». В 2006 году Анатолий вдруг позвонил и сказал, что нашел для меня интересную и денежную работу, словно знал, что я, выйдя на пенсию, вновь нуждаюсь в деньгах. Я взял свою студентку-отличницу Катю (Московский Институт Права), будущего юридического психолога, и мы поехал смотреть, что мне предлагал бывший главный хирург госпиталя. На мой вопрос: «ты что обо мне заботишься?». Толя ответил: «а как иначе, мы должны помогать друг другу». Мы приехали с Катей в старый московский дворик, там, в старинном московском особняке, расположилась фирма «нового русского». Он сказал мне, показывая часть особняка: «все ваше, делайте, что хотите и как хотите, я не вмешиваюсь, но за свои деньги». Когда я сказал, что денег у меня нет, он ответил, что я у него и заработаю: на реконструкцию части особняка под психиатрическую службу хватит, и на жизнь будет достаточно. По дороге назад Катя сказала, чтобы я с этим бизнесменом не связывался, я так и сделал. Перед этими строчками я попытался узнать, жив ли Анатолий Иванович Морев? Слишком многие из нашей команды померли, никто мне не сказал, а Саша неожиданно заявил, что он с Моревым никогда не общался…

Ольга Сергеевна Манухина

И пульмонолог, и рентгенолог поочередно в госпитале, и маммолог после госпиталя. Моя вторая госпитальная любовь, она была готова со мной хоть на Крайний Север. Мы были внешне похожи: белокуры, голубоглазы. Алексей Гургенович Экимян хотел нас поженить, несмотря на то что у нас были семьи. Незабвенная Майя Плисецкая тоже полагала, что мы – пара, которую создал Бог. Я вот сейчас не помню, как мы расстались, но помню, что я как-то в 21 веке позвони ей, узнав, что она работает в престижной частной клинике маммологом, проконсультировать Марину, на предмет затвердения в груди. На что Оля сказала, что не получится, ибо у меня на ее консультацию денег не хватит. Правда, она имела в виду прием в поликлинике. На последнем концерте Алексея Экимяна, который он дал за несколько часов до смерти, в концертном зале госпиталя. Он исполнил две новых песни на мои слова – «Сестры в белых халатах» и «Ты уйми мою боль». Когда его засыпали белыми и красными розами, он громогласно скомандовал со сцены: «несите розы вон той прекрасной паре», – показывая на нас с Олей, и нас осыпали цветами…

Борис Александрович Климов

Полковник в/с, начальник отделения компьютерной томографии госпиталя, пионер в нашей стране КТ, выпускник моего ХГМИ – курс вместе с Г. И. Шевелевым и В. В. Павловичем. Гений, первым в СССР установил в госпиталь КТ, устанавливала французская фирма, во главе которой стоял Наполеон, имя не помню, инженер УПДК Павел Спирин. После нас КТ появилась в Институте нейрохирургии Бурденко, а потом в 4 Главном Управлении – «кремлевке». Под руководством Бориса Александровича Павел Спирин поставил аппараты КТ в клиникам МВД по всему СССР. Через КТ госпиталя прошла практически вся советская элита. Я «пропустил» через Климовский КТ «элиту» Института Философии и Психологии – обоих АН СССР, а также ИСИ АН СССР и ПБ им. Бехтерева Ленинграда. Много звезд советских театров, эстрады и экрана прошли через КТ Климова. Борис Александрович не просто мой друг, но родной человек, несмотря на то, что за пределами госпиталя мы с ним никогда не встречались. Помощь не только в работе, но и в жизни какую мне оказал Боря – безмерна, бесценна. Достаточно сказать, что его жена – Ася Николаевна, работая невропатологом в фирме «Империя» Святослава Николаевича Федорова, госпитализировала мою маму в клинику и способствовать тому, что ее оперировал Святослав Николаевич. Я постоянно ощущал на себе заботу Бориса Александрович и не только, когда работал в госпитале, но и после, фактически до последних часов жизни Бори. Он умирал мучительно, от рака с метастазами в позвоночник, был парализован, никогда ни малейших жлоб, несмотря на сильные боли. Мы постоянно с ним часами говорили по телефону, он умер в 6 часов утра, успев мне позвонить за пятнадцать минут до смерти, сказав, что смерти не надо бояться, попрощался со мной…

Элла Фирсовна Брускова

Полковник в/с, начальник гематологического отделения госпиталя. Гений, яркая личность с яркой внешностью, всегда энергичная, подвижная, не смотря на вес, всегда улыбающаяся с открытой улыбкой, хохотунья, с медными волосами, зелеными газами. Так получилось, что в ее отделении, где две трети пациентов были умирающие с острым лейкозом, я получил палату для своих пациентов. Ибо в госпитале открыть палаты со своими пациентами не решался по причине многих нелепых формальностей. В палате у Эллы Фирсовны часто находились «пограничные» больные, служители отдаленных ЛИТУ, Элла с ними быстро находила общий язык. Они ее обожали. Представьте, мужик на службе Красноярской колонии из ВОХРЫ, родился в тайге у колонии, окончил 8 классов таежной школы, пошел в СА и начал служить, а потом и работать в «родной» колонии, ни разу никуда из Красноярской тайги не выезжал, отпуска проводил там же, в тайге, на островах, в госпиталь попал перед пенсией, на обязательное стационарное обследование. Мои «пациенты», у Эллы Фирсовны, быстро наводили свои, «колониальные» порядки. Элла была, конечно, в курсе и смотрела на это понимающе. Однажды дело дошло до поножовщины – один вохровец подсунул другому столовую ложку с просверленной дыркой в ручке…

Но главное, как мы сблизились с Эллочкой. У нас старшие офицеры МВД раз в год проходят обязательную диспансеризацию, в том числе у меня; так я познакомился и подружился с начальником МУРА, ничем не уступающему легендарному Глебу Жеглову. Как-то позвонил мне мой друг начальник МУРа и попросил принять его с одной «прекрасной дамой», валютной проституткой, я согласился, и он привез первую в Москве валютную проститутку, которую опекал директор театра Современник. Потом неделю из моего кабинета не выветривался запах «пуассона». «Женя, – говорит начальник МУРА, – уговорил ее к тебе приехать, надо бы задержать ее ну хотя бы часа на два, ловим ее сутенера, директора одного московского театра, нужно поймать его с поличным, слишком много у него покровителей, загипнотизируй куклу…". Мы пообщались и муромец умчался… Гипнотизировать «куклу» я не стал, обратил внимание, что она сморкается и чихает, и слезы текут, я предложил ей осмотр терапевта. Выскочил из кабинета и позвонил Элле, попросил задержать под любым предлогом даму. Сам проводил «пациентку» в отделение к Брусковой. Вернулся, все открыл дверь и окна кабинета, чтобы проветрить… Через пятнадцать минут звонит Элла и говорить, я от Голубя вышла (А. С. Голубенко) твою пациентку госпитализирую в бокс… СПИД, Женя, СПИД у нее, бля!

Элла Фирсовна Брускова первый врач СССР, поставивший первый диагноз СПИДа в СССР! Через сутки даму забрала сан авиация в Ленинград, в инфекционное отделение Военно-медицинской Академии, где пациентка и умерла. Потом о этом случае писали «Светская Россия», «Труд», подробностями, опустив, что диагноз поставила Алла Фирсовна, и что дама была валютной проституткой…

Элла Фирсовна умерла, как мне сказала Татьяна Петровна, 8 лет назад.

P.S. Последним мужем Эллы Фирсовны был геолог Борсук, к сожалению, забыл его имя отчество, возможно, это легендарный Олег Анатольевич, преподаватель МГУ, умерший два года назад. Я с ним один раз встречался в метро, сразу, как только вернулся из Спитака, где открыл койки для пострадавших при землетрясении. Много интересного по этому поводу рассказал мне почвовед Борсук. А я ему о своих геологических походах по Приамурской тайге. Элла потом передала мне подарок от своего мужа – спальный мешок и рюкзак геолога…

Валерий Фёдорович Лысенко

Полковник в/c, начальник отделения радиологии, гений не только уровня госпиталя, и даже не уровня СССР, а, пожалуй, и Мира… В частности, он открыл способ определения гормонального профиля человека почти молниеносно. Был командирован в Японию, чтобы «сверить часы» и поучиться. Н. А. Щелоков предоставил ему свой самолет. Оказалось, что не он учился в Токио своему мастерству, а японцы у него. Опубликовал небольшую брошюру (у меня два экземпляра с его автографом у жены Люды в моём архиве). Кстати, министр предоставлял свой самолет и другим начальниками отделений и служб госпиталя и главным специалистам. Меня брал с собой А. С. Голубенко, мы летали в Западный Берлин, в Институт Психотерапии. После этой поездки, начали строить так называемый «финский корпус» (строили финны). В этом корпусе устроилась моя психотерапевтическая служба – два врачебных кабинета, просторный гипнотарий (по моему проекту). Валера был поэт радиологии, так, как он говорил о своей профессии, можно заслушаться. Было у Валеры еще одно свойство – повышенная гипнабильность. Это обнаружилось случайно, на одном госпитальном концерте в честь Великой Октябрьской Революции. В госпитале часто были концерты, и своими силами и с приглашением известных артистов (был в штате даже композитор и певец некто Соловьев со своим оркестром). Так вот, «Голубь» (как ласково называли Анатолия Сергеевича сотрудники), предложил тогда выступить мне с сеансом гипноза. «Можете подготовить актеров, – сказал он. – Это же концерт». Но я решил, что выступлю «без вранья», уповал на то, что наверняка в такой большой аудитории, расслабленной атмосферой Праздника и бокалами шампанского и легкого вина (в праздники непременно работал буфет с шампанским и легким вином, часто бесплатно), наверняка найдутся коллеги, которые «впадут в транс». Я, было, начал «сеанс», но вскоре на меня закричали, чтобы я прекратил, ибо спать хочется. Тогда я и предложил желающим выйти ко мне на сцену, чтобы я мог показать номер индивидуального сеанса. Спонтанно предложил, видимо меня задели крики «прекратить». На сцену вышла медицинская сестра по лечебной гимнастике, дюймовочка – полтора метра ростом и как тростинка – толи бурятка, толи якутка – сейчас не помню. Сначала я решил проверить ее гипнабильность и показать простые приемы гипноза. Получилось, и я понял, что можно попробовать один из эффектных номеров эстрадных гипнотизеров. Два стула, спинкой друг к другу, на них садятся, чтобы удержать, а испытуемого кладут на спинки – затылком и пяткам, поддерживая. Начинают внушение (тело каменеет и т.д.), а потом убирают страховку. Сверх номера, когда на «окаменевшее» тело, удерживаемое на спинках стульев только затылком и пятками, кто-нибудь садится! Моя испытуемая «окаменела»! Я предложил желающему из зала сесть на загипнотизированную медицинскую сестру. Зал замер, близкий к трансу. И тут на сцену вышел огромный румянощекий начальник ЛОР – Александр Васильевич Коженков (он и сейчас работает в госпитале). Я ему говорю, садись, но осторожно. Он понял и сделал вид, что сел. Я ему шепчу – опускайся осторожно. И он сел, да так, что поднял ноги. Девушка и не поморщилась! Зал был в трансе. Конечно, я быстро согнал громилу с тела дюймовочки. Затем, под аплодисменты, вывел ее из транса. Она не сразу пришла в себя, а, придя, ничего не помнила. Не знаю, сколько в зале была абсолютная тишина. И вдруг громовой голос: «Подстроено!» Это гаркнул Валерий Федорович! Я предложил Валере подняться на сцену. Валера тоже крупный, метр девяносто не меньше, и какой-то угловатый. Он не спеша пошел к сцене и также медленно начал подниматься. На сцену вели четыре ступеньки. Когда он одной нагой вступил на последнюю ступеньку, я (по наитию!), подбежал к нему и, стукнув легонько по его лбу ладонью, скомандовал «Спать!» Валерий Федорович на глазах у всех впал в транс! Так и стоял минуту-две с одной ногой на третьей ступеньке, а с другой на четвертой. Зал вновь замер. Выдержав паузу, я вновь стукнул Валеру ладонью по лбу. Скомандовав «Отомри, на свое место иди». Он встряхнул головой, пришел в себя, ничего не понимая, потом повернулся и поплелся на свое место. Его дергали за руки сидящие, он шел, опустив голову встряхивая ею, потом плюхнулся на место и… задремал. Несколько минут в зале висела тишина. Потом опять громкий голос: «Подстроено!» Это крикнул мой друг Александр Иванович Юдин. Я пригласил Сашу на сцену. Но он и не думал вставать с места. Зашумели. Я понял, что спектакль мой им надоел. А, Саша и не думал ко мне идти. Потом неоднократно допытывался, как это я так ловко все построил? Но попробовать на себе отказывался. Анатолий Сергеевич потом наедине сказал: «Евгений Васильевич, может Вам на Цветной, к Никулину? Там больше платят и славы больше. Могу посодействовать». Не знаю, понял ли «Голубь» что все было взаправду?

P.S Мне не удалось узнать, жив ли сейчас Валерий Федорович Лысенко…

Владимир Всеволодович Владимиров

Полковник в/с, весьма вероятно, что и майор КГБ, как ходили слухи среди врачей госпиталя. Начальник неврологического отделения, пришел в госпиталь из 4-го Управления, где пытался работать нейрохирургом. Врач высшей пробы с волшебными руками, не гнушался учиться у народных целителей-костоправов. Внешне смахивал на экранного Ленина, и «подражал» вождю, неплохой актер. В наитруднейшем отделении идеальный порядок, все межличностные конфликты решались внутри, но скорее благодаря не ему, а старшей медсестре Любови Ивановне Зонтовой (о ней отдельно и особо), которая относилась к нему, как мать к капризному, но талантливому ребенку. Владимир Всеволодович – находка для психиатров и, думаю, понимал это, не случайно держал нас, психиатров, при себе, был достаточно самокритичен. Его выражение о своем состоянии – «Иду в штопор», говорило за себя. Жена старше Владимирова на 8 лет. В отделении не удерживались мужчины (не терпел конкуренции?), ни с кем в госпитале не дружил, но, на Научно-практической конференции в Иркутске сразу сблизился с моим закадычным другом, невропатологом из Николаевска-на-Амуре – Жоржем. Всю конференцию были вместе с Самсоновичем Коробочка. Звал Жору в Москву, обещал помочь с пропиской, квартирой и работой, и я уверен, помог бы. Выполнял ряд требований Министра Щелокова, в частности, наладить работу в вытрезвителях. Для этого, в прямом смысле, не щадил себя – напивался и попадал в вытрезвители, прослыл даже алкашом, к алкоголю относился крайне сдержано (был у него на днях рождения). Мы с ним быстро поладили – я говорил ему «Вы», а он мне «Ты». Но с психиатром Струковской (о ней особо) демонстрировал открыто враждебность. Правда, взаимно, не знаю, с кого началось. Она ставила Владимиру Всеволодовичу диагноз: «психопат на органически неполноценной мозговой почве». Столкновений публичных оба избегали.

Мой консультант, профессор Валентин Федорович Матвеев о нем не высказывался, но, приезжая в госпиталь, всегда спрашивал: «Как Штопор?». В трудных клинически случаях, Владимиров вызывал на консультацию именитых московских невропатологов, например, профессора Александра Моисеевича Вейна. Последний высоко ценил Владимира Всеволодовича, как невропатолога, вероятно, они дружили. Владимиров и Матвеева высоко ценил, даже консультировался сам у него по поводу своих «штопорных» состояний. На В. В. Владимирова неоднократно жаловались врачи других отделений начальнику госпиталя, к которым Владимир Всеволодович проявлял грубость, например, выгонял из отделения, бросая вслед истории болезней. Но «Голубь» его не трогал, как и за прогулы «из-за пьянки», поэтому в госпитале и царило убеждение, что «Голубь» боится Владимирова, ибо Владимир Всеволодович – майор КГБ, внедрен в коллектив, чтобы «стучать», даже лично Андропову… Перед ХХVI Съездом КПСС, Владимиров вдруг попал в очень сложную ситуацию. На него на съезд на писал жалобу «почетный чекист»; в жалобе было обвинение Владимирова в не компетенции, грубости и «алкоголизме» – «пьяный на работе». Это была стопроцентная ложь, но ЧП для всего госпиталя. «Голубь» отстранился – ни за, ни против Владимирова. Ситуацию разрулил Владимир Всеволодович сам, с моральной, да и фактической помощью Любови Ивановны. Был ли выговор ему – никто не знал. Но вот, что интересно, вскоре после съезда, подполковник Владимиров стал полковником…

Алла Султановна Масленникова

Врач невропатолог неврологического отделения, скорее всего обрусевшая узбечка; красивая, женственная, умная женщина. Отличный специалист, почти легендарная особа, легенды порождались ее «близостью» к начальнику отделения Владимиру Всеволодовичу Владимирову. Неврологическое отделение в госпитале занимало особое место, благодаря Владимирову. Так, отделение находилось на одном также с «диспансерным» (министерским) отделением. Только в неврологии были отдельные палаты для больных и, что важно, отдельный кабинет для Владимира Всеволодовича. Но он никогда в кабинете не сидел и не принимал там никогда – ни больных, ни их родственников. В его кабинете работала старшая сестра отделения, Любовь Ивановна Зонтова – писала истории болезни за начальника, так как всегда присутствовала на его консультациях. Помимо консультаций, Владимир Всеволодович вел больных, наравне с врачами. Он всегда сидел за столом в левом углу ординаторской, правым боком к столам врачей. Любовь Ивановна помогала заполнять истории болезней врачам, особенно с эпикризом.

И, вот, напротив Владимира Всеволодовича сидела восточная красавица Алла Султановна, лицом к лицу, получалось, что она сидела к остальным врачам спиной. И смотрела «в рот» шефу. Это и породило в госпитале мнение, что они любовники. К тому же Алла Султановна быстро и однозначно отвергала все поползновения на ее счет со стороны врачей-мужчин ловеласов. Знаю это не только понаслышке. Делала она это спокойно, корректно, дружески, так, что мужское самолюбие не было затронуто. А, когда она забеременела, все были убеждены, что «виновен» ее начальник. Никого не смущало, что Алла замужем, что ее муж дружит с Владимиром Всеволодовичем – часто бывает в неврологии, по разным медицинским вопросам. Он был врач-гастроэнтеролог, заведующий отделением клинической больницы Института гастроэнтерологии. Кстати, благодаря ему, я смог психотропный препарат эглонил (сульперид) утвердить, как психосоматик, его широко стал применять муж Аллы для лечения различных гастроэнтерологических заболеваний. Когда я это пишу, в Сети он так и представлен сейчас, как психосоматик, а не только, как психотропное средство, что было до нас.

Не смущало никого, что чета Масленниковых часто гостит у Владимировых и дружит с женой Владимира Всеволодовича. Когда Алла родила, все судачили, что ребенок от Владимира Всеволодовича и очень на него похож.

Вот я это пишу, а сам думаю, а вдруг все же Алла была любовницей Владимира Всеволодовича, вдруг они сейчас вместе? Мне не удалось ничего узнать ни об Алле Султановне, ни о Владимире Всеволодовиче (поиски продолжаю).

Есть еще один момент в моей госпитальной биографии, в котором Алла выступила, как загадка. В 1986 году, в начале разгула горбачевской демократии, в госпитале власть фактически взяли бандиты, захватившие госпиталь, как неимоверно разросшееся ХОЗУ. Феликс Борисович вел уединенную жизнь в кабинете Анатолия Сергеевича и занимался сугубо лечебным делом. С бандитами были в контакте (от врачей) зам. начальника госпиталя по лечебной части, баба с «рыбьими глазами» (господа-товарищи, кто это читает, бойтесь людей с «рыбьими глазами»! ). Кто ее назначил – я не знаю, но точно знаю, что не Медицинское Управление. Вторым врачом, не занимающимся никакой лечебной работой, был «комиссар», полковник в/с. Да, появилась такая должность в госпитале в середине 80-х. Чем он занимался – я не знаю. В коллективе его никто ни в каком качестве не принимал. Двухметровая «глиста». Никогда не видел его в белом халате. Его поселили в маленькой комнате (до него там было подсобное помещение), через стенку от моего гипнотария. Так вот, именно он, комиссар ЦГ МВД СССР, полковник в/с, когда я к нему обратился с просьбой помочь мне в «войне» с ХОЗУ, спокойно сказал: «Не могу и не буду пытаться. Это бандиты из зеков». Кстати, и Феликс Борисович самоустранился от помощи мне, не как персоне, а как врачу-психиатру, возглавляющему психиатрическую службу в госпитале: «Разбирайтесь сами. Я – хирург (отличный, между прочим, по единогласному мнению, коллег-хирургов), в психиатрии я ничего не понимаю. Почему бандиты взялись за меня? Думаю, по простой причине: им нужно было помещение, которое занимала моя психиатрическая служба! Нас осталось к этому времени двое – Маргарита Александровна Стрекалева-Голикова (о ней особо) и я. Во главе ХОЗУ госпиталя стоял человечек, косивший под экранного сицилийского мафиози и внешностью – усики, и ужимками. Ему непременно нужно было самому с «телохранителями» быть в этом элитном помещении – «финском корпусе» – там был кабинет начальника госпиталя, актовый (концертный) зал, там, при советской власти – до Горбачева, был огромный стенд (между психиатрической службой и концертным залом) с фотографиями членов Политбюро ЦК КПСС. Банда внедрилась, расползлась по всем корпусам, а главарю нужно было непременно быть в «финском корпусе». А он нашёл для себя (кстати, и для комиссара) подсобку, в противоположном от гипнотария, углу. Он, через бабу с рыбьими глазами, пытался расформировать психиатрическую службу – вытеснить психиатров в приемное отделение. При этом мне отводился общий кабинет с гинекологом. Когда я ушел из госпиталя, оставшаяся одна Маргарита Александровна там, в кабинете, рядом с гинекологом, и дорабатывала до пенсии в качестве простого консультанта. При мне это не произошло. Я все выдержал (как-нибудь напишу сценарий для фильма. Как действовала «коза ностра» в ЦГ МВД СССР с середины 80-х). Врачи госпиталя видели мою борьбу с бандитами и не вмешивались, ибо, если начальник госпиталя и комиссар ничего не могли сделать, что могли они? Все же, когда у меня в кармане были все документы в Италию (все сделала разведка МВД за одну ночь: и командировочное удостоверение, и загранпаспорт – синий, и визу в Италию – sic!), ко мне в коридоре подошла Татьяна Петровна, главный терапевт госпиталя и начальник кардиологического отделения (о ней читай выше) и сказала: «Женя, мы все видим. Завтра, на конференции тебя поддержит весь врачебный коллектив госпиталя, с этим произволом бандитов надо кончать!» – «Не надо, Таня. Завтра я буду в Риме».

Оформление документов было в строгой секретности: меня возил по инстанциям начальник разведки в служебной «Волге». Только он знал, куда и по чьему приказу, я улетаю в Италию, с конечным пунктом «Капри» по возвращении я опубликовал отчет в «Правде», а, потом, вместе с Павлом Васильевичем Флоренским, статью в журнале «Кентавр» (бывший – «История КПСС»). Было это в конце 1989 года. Как это чудо случилось? Как все «чудеса»! В 1975 году я опубликовал в журнале «Философские науки» (по предложению моего научного руководителя по философии Давида Израилевича Дубровского) рецензию на книгу (докторскую диссертацию Ивана Тимофеевича Фролова) в соавторстве с моим будущим родственником (по жене, Марины Яблоковой – за семнадцать лет до свадьбы – sic!), академиком Алексеем Владимировичем Яблоковым. Эта рецензия помогла Фролову стать доктором философских наук. Когда я воевал с бандитами ХОЗУ, Иван Тимофеевич был: во-первых, Президентом Философского общества АН СССР, я был Главным ученым секретарём. Во-вторых, Главным редактором «Правды». В-третьих, помощником Горбачева. Профессор Людмила Пантелеевна Буева, зам директора Института Философии АН СССР, обратилась к И. Т. Фролову с просьбой помочь мне в поездке в Италию, на Капри. Он без разговора подписал прошение Людмилы Пантелеевны. Потом публиковал меня в «Правде» (за хороший, кстати, гонорар)…

Так вот, причем здесь Алла Султановна, рядовой врач-невропатолог? Когда я последний раз пришел в госпиталь, после пятиминутки (мы психиатры присутствовали всегда на пятиминутке в неврологическом отделении), то громогласно объявил, что с ними прощаюсь, ибо улетаю в Италию. «На Капри?» – сказала с улыбкой Аллочка. Я опешил. Повторяю – моя поездка была в полной секретности, не знала Татьяна Петровна – она тогда возглавлял врачебный совет, не знал начальник госпиталя, не знали ни моя жена Людмила, ни моя невеста Марина, а Алла знала! Что это случайность, что Алла Султановна выпалила? Документы были готовы, и я пришел попрощаться с коллегами и доложить начальнику госпиталя – он растерялся, когда я ему сказал… Я не знаю! (Напишу, если свяжусь с Аллой). Может Алла Султановна Масленникова, рядовой ординатор ЦГ МВД СССР тоже была офицером КГБ? Если Владимир Всеволодович и знал (узнал за ночь), вряд ли бы он рассказал об этом Алле (даже если они и были любовниками). Вот такая история, бля!

Геннадий Иванович Шевелёв

Владимир Всеволодович Владимиров

(Продолжение)

Я не надевал погоны и поэтому мы формально подчинялись начальнику неврологического отделения. Все наше подчинение заключалось в том, что мы ходили туда на «пятиминутки», на пятнадцать минут позже. Это было разумно – к разбору историй болезни. Владимиров в нашу работу никогда не вмешивался, а, вот наше, психиатров, мнение часто спрашивал и всегда по делу. Он не боялся у нас «учиться», и всегда был благодарен, когда мы помогали в постановке диагноза не только ему лично, но и невропатологам.

Это было взято за правило, да так, что чуть ли не каждый третий больной, оказывался под нашим наблюдением. В других же отделениях для нашего вмешательства требовалась специальная консультация. А это в госпитале, где девяносто процентов больных аттестованные (высшие офицеры МВД СССР), задача не простая: стоит психиатру выставить диагноз, даже такой простой, как «астения», то есть, достаточно сделать запись в истории болезни, как над сотрудником МВД нависал Дамоклов меч. Поэтому мы всячески изощрялись в записях и рекомендациях в истории болезни, чтобы «не навредить». А, вот когда сотрудник МВД хотел комиссоваться, то наша запись мола ему помочь сделать это – речь идет о досрочном комиссовании. Да, были симулянты, пытающиеся симулировать наше заболевание. Однажды такой старший офицер, направленный в Чечено-Ингушскую АССР, не желая покидать Москву, вздумал симулировать… шизофрению! Мы его, конечно, легко разоблачили, но, так как дело было весьма серьезное, подключили профессора Валентина Федоровича Матвеева. Наш дорогой консультант сделал это, разоблачая симулянта, блестяще, просто артистически. Офицер «раскололся» и разрыдался, сказав, что боялся ехать на Кавказ, ибо его предшественника там убили и на вертеле зажарили. Мы не стали проверять, правду ли говорит офицер, и сделали ему запись, поставив конечно на SCH, как он «косил», а «фобический невроз». Этого было вполне достаточно, чтобы офицера оставили в Москве, не сняв погоны (перевели в ГАИ).

Мы, психиатры жили дружно, одной семьей с невропатологами, в том числе и с нашим «начальником». Кроме, конечно, Инны (Мальвины) Струковской. Она скоро, как я пришел в госпиталь, уволилась. И сделал это не Владимиров, а ее дядя, Главный терапевт МВД СССР, Владимир Алексеевич Помаскин. Я не знаю почему. Поговаривали, что Помаскина попросил лично Голубенко, а того Владимиров. Вряд ли, ни Анатолий Сергеевич, да и ни Владимир Всеволодович так действовать не стали бы (о коллеге Мальвины Владимировне Струковской ниже).

А, вот один раз я наорал на Владимира Всеволодовича. Такое со мной за всю мою жизнь случалось только два раза. Первый раз на Всесоюзном Молодежном Философском конгрессе, президент ФО АН СССР, профессор Виктор Арсеньевич Малинин, светлый, мудрейший человек с трагической судьбой (как-нибудь расскажу), сделал меня ведущим секции «Сознание», а со-ведущим – некоего Константинова, махрового, как за ним шло определение, «сталиниста-марксиста-лениниста». Он привел на секцию своих учеников. От меня были только Давид Израилевич Дубровский, Геннадий Иванович Шевелев и философ-майор с кафедры Академии МВД. Я сделал вводный доклад о «субъективной реальности». С точки зрения Константинова это было антимарксистское, буржуазное выступление. И, действительно, никто из приведенных «сталинистов», меня не понял. В аудитории нависла тяжелая пауза. Ни Дубровский, ни Шевелев, ни мадам философ-майор не смогли исправить случившуюся, крайне неприятную, ситуацию. И тут Константинов предлагает мне «покинуть аудиторию», угрожая разбором моей позиции на ученом совете в Институте философии. Был бы я членом КПСС, он поставил бы мой вопрос о пребывании в партии в парткоме института. И… меня прорвало (после этого я понял, к чему может привести идеологическая борьба!). Я начал орать на своего со-председателя, да так, что он соскочил и бежать! Вслед за ним, его ученики. Мы остались в комнате вчетвером. Давид Израилевич потом сказал, что у меня было такое лицо, что он испугался, что я ударю почтенного сопредседателя. Вот, наверное, такое лицо было у меня, когда Владимир Всеволодович, пригласив меня в свой кабинет, сопровождаемый замначальника госпиталя по лечебной работе, В. В. Павловичем (см. выше), мягко сказал: «почему я обидел своего коллегу, Маргариту Александровну (о ней особо и ниже), назвав ее «климактерической особой». Это придумал придурок Павлович (см. о нем выше). Ему почему-то казалось, что мы с Маргаритой не ладим, и, следовательно, его ложь не будет проверена. Я заорал на Владимира Всеволодовича, чувствуя, что тот растерялся при виде такой реакции, а голова нач. меда просто ушла от страха в плечи. Потом Павлович выскочил из кабинета, оставив нас с начальником. Этот мой «земляк» был трус, его страхом была не только танатофобия (страх смерти). Когда мы остались с Владимиром Всеволодовичем одни, он обнял меня за плечи, приговаривая: «Успокойся, Женя, успокойся. Я вижу, что ты не причем. То все Павловича штучки». И потом, спустя какое-то время, рассказал, как Павлович как-то ему признался, что когда у него «плохое настроение», он вызывает к себе «на ковер» какого-нибудь начальника отделения и отыгрывается на нем. Почему Владимир Владимирович доверился Владимиру Всеволодовичу, рассказав о своем способе «эмоциональной саморегуляции», я не знаю.

Виктория Михайловна Пономарёва

(Продолжение)

С 25 апреля на 26-ое, в ночь, мы дежурили по госпиталю с Викторией Михайловной. К 24 часам я закончил обход отделений в «старом корпусе» и зашел в диспансерное отделение, сказать спокойной ночи Вике. Мы попили чай с сухариками в ординаторской (отдельного кабинета у Виктории Михайловны не было), и я пошел в «финский корпус» спать в кресле гипнотария. 25 апреля был день рождения у моего отца, отпрашиваться я не стал, и праздновать в Завидово решили в воскресенье, 27 апреля. Однако не получилось. Утром (не помню, во сколько часов точно) мне позвонила Виктория Михайловна и сказала, чтобы я зашел к ней. Я пришел в диспансерное отделение, Виктория Михайловна встретила меня в коридоре и сказала, чтобы я зашел в пятую палату. Это была палата «министров» (МВД союзных республик). Я еще не совсем отошел ото сна, поэтому, как обычно, я спросил у Вики историю болезни (занимающего палату). «Там все узнаешь» – ответила начальник диспансерного отделения. Я решил, что в палате уже есть врач, у которого история болезни, и, коль это не Виктория Михайловна, то, видимо, хирург или какой-то «узкий специалист». Вика была терапевтом, сама вела больных. Захожу в палату и вижу в ней высокого мужчину, лет за шестьдесят, мне незнакомого. Я уже говорил, что высшие чины МВД раз в году проходили диспансеризацию в госпитале и поэтому проходили через мой кабинет в «финском корпусе». Я их знал. Мужчина был в цивильной одежде – обычно пациенты диспансерного одевались в госпитале в спортивные костюмы ведущих западных брендов и соответственно носили такие же кроссовки. Он сразу протянул мне руку и сказал (это я запомнил на всю жизнь!): «Беда у нас, сынок. Беда. Нужно лететь на Украину». «Когда?» – спросил я. «Сейчас» – ответил он. Первое, что пришло мне в голову, что у него (какая-то большая шишка) что-то лучилось с родственником, которому нужна помощь психиатра. Такое бывала, но, так, чтобы мен взяли сразу после дежурства, никогда не было. Я хотел еще что-то спросить, но он кивком головы, показал мне на дверь. Я решил, что все мне расскажет Виктория Михайловна. Повторяю, что я был спросонок, поэтому моё шестое чувство ничего мне не подсказало. «Кто это? – Первое, что я спросил у Вики. – МВД, КГБ? Что так срочно? Могу я заехать домой переодеться и сказать Люде (жене), что улетаю, чтобы она ехала в Завидово одна?» «И МВД, и КГБ… Люде уже сообщили, что ты улетаешь. Отца поздравит она». Через полчаса примерно, я уже сидел в военном вертолете «Ми-8» бок о бок с генералом МВД-КГБ (имя его я так и не узнал). Всю дорогу он молчал. Кроме нас в кабине было несколько человек в штатском. Что произошло я узнал только в городской больнице Чернобыля, куда меня доставил УАЗик.

Я несколько раз, точно не помню, был на Украине. Сначала консультировал пожарных, а потом инструктировал своих коллег из Москвы, Киева, Харькова и Минска. И даже лечил своего коллегу из нашего мед. управления, капитана в/c. – заместителя начальника Майора Виноградова Михаила Викторовича (о последнем особо). Капитан утром, выйдя из палатки, в июне месяце, увидел Северное сияние. Это в Припяти. В историях болезни 34-х Героев СССР, первыми принявшими тушение 4-го реактора АЭС, есть коротка моя запись (меня проинструктировали, что я могу, а что не могу, писать в историях болезни, а также то, что я не должен запоминать в этих историях, под красным флажком). Примерно через неделю, недалеко от реки Припять, я развернул полевой стационар для моих коллег, психиатров, работающих в «зоне». Рядом с палаточным городком, я искупался в Припяти, в июне.

Я не «чернобылец». У меня нет никаких свидетельств пребывания в «зоне». Кроме, и до сих пор, когда я это пишу, приступов нестерпимого зуда в области голеностопных суставов и верхней трети внутренней поверхности бедер. После купания в Припяти, у меня через неделю исчезли ногти кистей. Лечился частично в госпитале, не переставая работать. Лечением моего зуда и ногтей, занималась Люда Шевелева, жена Гены (см. выше). Гормональные мази (флуцинар, лоренден), которые мне назначал главный дерматолог МВД, не помогали. Люда высококвалифицированный фармаколог. В 1991 году меня пригласили в Любек принять участие в организации Международного Криминологического Совета (я – член Правления от России). Так вот, когда принималась резолюция, я соскочил и выбежал в коридор, чтобы почесаться. Потом пришлось объясняться. Ногти только год назад, то есть в 2021, году (sic!) восстановились на правой руке. На левой остаются неровными и часто темнеют (может потому, что я левша). У меня в трудовой книжке нет записи, что я был в Чернобыле. Вместо этого запись, что я возглавлял бригаду психиатров Москвы, отбирающих сотрудников МВД и КГБ в охрану Игр Доброй Воли. Да, один раз я посетил Главный Госпиталь КГБ, посидел с час в кабинете. Никого мне не показывали, справлялись психиатры Главного госпиталя КГБ, сами. Всего один только раз, один час. Все остальное время я был в «зоне». Кстати, за один день или за 5 лет моего посещения «зоны» – не знаю, меня наградили 100 рублями. Эта запись есть в моей трудовой книжке. Я не ветеран труда.

В 1991 (по 1995 год) я организовал и возглавил в 136-ой городской поликлинике Москвы (рядом с моим домом на Войковской), службу по оказанию социально-медицинской помощи «ликвидаторам последствий чернобыльской катастрофы и членам их семей». Почему мне это удалось организовать, ведь прецедента в нашей стране не было, как не было еще самого понятия «социальная медицина»? Его ввели в широкий обиход мои первые учебники по социальной медицине (которые у меня просто или крали, меняя только обложку, или растаскивали новые понятия и главки книги, например, понятие «ЭПИДЕМИЯ ЗДОРОВЬЯ»). Сейчас «социальная медицина» кем только не представлена, без всяких ссылок на меня и на кафедру социальной медицины и геронтологии, первую не только в России, но и в станах СНГ, образованную мной в 1996 году в МГСУ. Но я рад, что моя социальная медицина живет и процветает. А это ведь все началось с 1985 года с Чернобыля. Уверен, что с благословения Виктории Михайловн Пономаревой. Ведь А. С. Голубенко ушел из госпиталя в 1985 году. Почему в 136-ой поликлинике Москвы? Потому что муж главного врача поликлиники был «чернобылец». Родственником зам. главврача поликлиники по трудовой экспертизе (ВТЭК), изумительной и очаровательной женщины, Елены Григорьевны Мурашко, тоже был «чернобылец». Елена Григорьевна сделала все, чтобы моя служба была на высоте. Кстати, не знаю на какой почве, именно Мурашко, дружившая с выдающимся философом, антропологами и археологом, академиком из Великобритании, сербом, Срболюбом Живановичем, познакомила меня с ним, ставши моим близким другом. Дружба «чернобыльцев» (настоящих) крепка. Там, в «зоне» я познакомился и подружился с выдающимся пожарным России, Героем России, Владимиром Михайловичем Максимчуком. В 1988 году в июле, я встречал друга из Хабаровска в аэропорту Домодедово. Рейс задерживался. Я пошел в буфет. Встал за столик. Вдруг подходи ко мне громадный мужик в шапке-ушанке – это в жару плюс двадцать пять градусов, не меньше. Улыбаясь, обнимает меня за плечи. Фигура прямо-таки экзотическая (не нашел лучшего слова). На мой вопрос, куда летишь, он на ломанном русском языке, отвечает: «Алатау. Не знаешь меня еще брат?» Я его вспомнил. Он возглавлял отряд «ликвидаторов» всего живого в «зоне». Отстреливал. Я его, горного пастуха из Казахстана, плохо говорившего по-русски, с нетипичной внешностью – помните французского актера Мишель Константена? Так он еще круче. Часы ожидания пролетели мгновенно. Когда-нибудь напишу о нем и его отряде «ликвидаторов» отдельную книжку, пока есть глава в рукописи «Центральный госпиталь МВД СССР. Последнее десятилетие. Записки психиатра».

Когда Борис Вячеславович Грызлов стал министром МВД России, Марина, моя жена, ведавшая семейным архивом, заставила меня написать ему и вложить фото пары Черносвитовых-Грызловых, с просьбой восстановит документы моей работы в «зоне» (деревни Черносвитово-Грызлово в Тульской области граничат, и смешанные браки были несколько столетий). Наверное, это указание на возможное родство, испортило дело. Чиновник из министерства, от имени министра, советовал обратиться в соц. защиту. Правда, вскоре из министерства был звонок, мне предлагали должность главного психиатра МВД РФ. Это было второе предложение из министерства МВД РФ.

И, наконец – пути Господни неисповедимы! В «зоне» я познакомился с героической личностью – кинооператором из Киева, Вениамином Стальным, евреем (говорю о его национальности не случайно). Он и его коллега-японец совершали чудеса и подвиги героизма, снимая кинохронику катастрофы, зависая на Ми-2 над горящим 4-ым реактором. Я с ними подружился. Вениамину рассказал о своей жене, и когда назвал ее девичью фамилию «Любарская», он оживился: «Это древняя и знатная еврейская фамилия!» А я думал, что это знатная польская фамилия, как говорили не друзья-поляки, а все кто знал Люду, не сговариваясь, называли ее «дородная славянка». Так вот, в 1991 году Вениамин приехал в гости к Люде (мы уже были 2 года в разводе) и предложил ей выйти за него замуж: он разведенный холостяк, и у него шикарная квартира на Крещатике. И, конечно, что мы с ним друзья с Чернобыля. Люда спросила моего согласия на этот брак. Я одобрил, и они начали жить в моей бывшей квартире. Прожили несколько месяцев (у Вениамина были дела в Москве). Потом Люда и ее второй муж стали собираться в Киев. Но СССР распадается, и Вениамин умирает. Вот такая ситуация: он, Вениамин Стальной (его труп), становится чужестранцем. В России его хоронить нельзя, везти в Киев – нет денег. Я звоню министру атомной промышленности (он опекал «чернобыльцев»), Борису Васильевичу Никипелову. (познакомился с ним в «зоне»). Он «все понял», но денег на гроб и отдельный вагон у него нет. Пообещал уладить с похоронами в России. У Стального были две взрослых дочери. Нужно их согласие на похороны в России. Они категорически против «хоронить в чужой стране» – sic! Тогда я вспоминаю еще одного своего чернобыльского друга, Володю Егорова (его фото лагеря в Припяти). Не знаю, как точно все было, но Володя со своими друзьями-чернобыльцами отправил труп Вениамина Стального в отдельном вагоне в Киев.2

О «чернобыльцах», на материале работы моей службы в 136-ой городской поликлинике Москвы, я написал несколько статей. Они были опубликованы в России и в Австрии, и, конечно, вошли в мои учебники по социальной медицине. После взрыва АЭС Фукусима, я отправил материалы и в Японию.

P.S. В письме к моему «родственнику» Грызлову, я, в частности, в доказательство, что «чернобылец», сообщил, что на видео из «зоны», облетевшим весь мир, на том самом, где Рыжков рыдает, не вытирая слезы – он стоит справа от Горбачева, а слева Риса Максимовна. Так вот, рядом с ней стою я.

С Раисой Максимовной я был знаком еще до того, как Горбачева посадили на престол. Мы с ней встречались не только в философском обществе на Смоленском бульваре, в старинном особняке, что рядом с Министерством иностранных дел (и с Институтом Сербского, и с Итальянским посольством), где я был Главным ученым секретарем, а она – членом Правления, но и в Хрустальном переулке дом 31, у ГУМа. Раиса Максимовна была аспиранткой физика-философа Владимира Спиридоновича Готта, а он возглавлял журнал Философские науки. Она всегда приносила с собой еще теплое вкусное печенье, которое пекла сама, любимое Готта. И мы распивали с печеньем чаи.

На картинках: обложки, где были опубликованы мои статьи о социально-медицинской помощи «чернобыльцам», и статья из австрийского журнала.