Закрытый поселок

Глава 1

Наши родители помешаны на безопасности. Хотя, если б я ляпнула слово «помешаны» при них, то, наверное, получила бы по губам. Оно у нас считается очень грубым. Слово «ляпнула», кстати, тоже.

Вокруг нашего поселка высокий забор с колючей проволокой. И камеры по всему периметру. На входе круглосуточно дежурит вооруженная охрана, все машины тщательно проверяются при въезде. Смешно, но в мои семнадцать я не могу поехать в город, да и вообще выйти куда-либо за пределы поселка. Ни то что одной, даже с сопровождением. Для своей же безопасности! Так говорят нам предки (еще одно запретное слово). Потому что в городе творится невообразимая жестокость.

Родители построили этот поселок, когда разочаровались в мире, и смогли позволить завести детей только с соблюдением всех мер безопасности, на которые они решились. И вот так мы теперь живем. Иногда кажется, что это остальной мир защищен от нас. Я читала про тюрьмы, и наша жизнь не сильно отличается от какой-нибудь колонии-поселения. Хотя нет, им там можно выходить хотя бы раз в месяц, [АА1] у нас колония строгого режима.

На уроках истории нам рассказывают про образование поселка. Идея создать такое место пришла Михаилу Андреевичу Дроздову – нашему Старшине, и его другу, а теперь заместителю, Виктору Николаевичу Алешину. У каждого из них были свои причины. В общих чертах, Дроздов и Алешин придумали идею, поделились с женами и пошли в администрацию области просить ненужную землю. Нам говорят, что власти просто не могли отказать, потому что были восхищены этой идеей. Хотя я много читаю и представляю, что это вряд ли было именно так. Тогда были то ли выборы, то ли еще что-то, поэтому им так просто выделили землю с пометкой для «восстановления деревни». Они с Алешиным провели пропаганду среди знакомых, и еще несколько семей заинтересовались. В итоге на это место приехало пять семей, среди которых были и наши мать с отцом. Они продали свои квартиры и все имущество. На вырученные средства построили первые десять срубов. Дроздов был человеком не бедным, все остальное он сделал за свой счет, поставил по периметру забор, построил ферму, закупил скот и семена для первых посадок. А чуть позже еще и оружие, чтобы защищаться от нападений, которое используется до сих пор. Говорят, у нас в поселке шесть автоматов Калашникова.

Вначале жизнь в поселке была очень сложной, дома отапливали дровами, есть было практически нечего. После первой зимы о поселке стало широко известно, и сюда потянулись люди. Уже следующим летом приехало еще пятнадцать семей. В тот же год был создан Совет Старших, куда вошел и мой отец. Кто-то занял уже построенные дома, кто-то приступил к строительству новых, появился магазин и медпункт. Один из новеньких был врачом. Это стало большим облегчением и способствовало дальнейшему развитию поселка. Сюда с еще большей охотой стали стекаться поселенцы. Уже через пять лет были построены пятьдесят домов, и каждый из них был занят. У каждой семьи свой отдельный бревенчатый домик, у некоторых, как и у нас, дом двухэтажный.

Кстати, сейчас в поселке живет двести два человека. Большинство семей переехали сюда в первые годы после основания, но не все. Новеньких принимают неохотно, но все же принимают. Например, когда освобождается дом, если кто-то умирает. Или если кто-то согласен поделиться. Так недавно в поселок приехала двоюродная сестра тети Оли Лукашиной с семьей, они поселились на втором этаже в лукашинском доме. Строить новые дома нам негде, ведь территория строго ограничена.

Вернемся к истории. С увеличивающимся потоком людей денег в поселке прибавилось. Были поставлены камеры, закупили еще скота, даже несколько лошадей для облегчения работы в поле. Несколько молодых мужчин назначены охранниками и получили на руки оружие. Спустя пару лет открылась школа, так как подросли дети первых поселенцев.

Были закуплены солнечные батареи, благодаря которым мы иногда можем пользоваться электричеством. В основном оно нужно для функционирования камер и компьютеров у охраны. У них же есть телефон для экстренной связи с городом. Старшина был против телефонизации, но городские власти настояли, грозясь прикрыть поселок. Улицы освещаются фонарями, которые днем набирают свет. Несколько лет назад нам провели газ, и теперь намного проще готовить и отапливать дом.

Так, спустя семь лет после образования поселка жизнь потекла как нужно и течет до сих пор без каких-либо перемен и неполадок. У нас в поселке нет преступлений, нет страданий, нет тунеядства, нет лжи. Уже семнадцать лет! Не думаю, что где-то в мире есть такое же место.

Мои мама и папа, как и все остальные взрослые, работают в поселке. Надо признать у нас тут развитая инфраструктура, почти все есть, и работа для взрослых тоже. У нас есть сельскохозяйственные поля, ферма, магазин с хлебопекарней, библиотека, медпункт, школа, клуб досуга, спортивный зал. Моя мама тренер, а папа работает в полях. Еще у меня есть младший брат Максим, ему шестнадцать лет. Он, как и все младшие братья, доставляет кучу неудобств мне, но не режиму, он примерный мальчик. Да и я, в общем-то, примерная девочка, кроме пары неодобряемых вопросов и моих мыслей и чувств по поводу этого всего. А с братом все-таки мы довольно хорошо ладим.

Но давайте обо всем по порядку. Меня зовут Алла, мне семнадцать. Приятно познакомится!

***

В пятницу утром я и четверо моих одногруппников расселись в кабинете и приступили к подготовке. Мы решали тесты, время от времени прося помощи у учителя, и тихо переговаривались между собой.

У нас в школе учится сорок шесть детей, а учителей целых пять, каждая из которых ведет уроки в одной из возрастных групп. Наша группа выпускная. Нас ожидают экзамены в этом году, чему я несказанно рада, потому что мне предстоит выехать в город! Нет, только бы не сглазить. Даже подумав об этом, я скрещиваю пальцы. Возможно, предстоит. Наши родители активно это обсуждают на собраниях поселка и хотят нам запретить, но городские власти настаивают и грозятся признать поселок незаконным. Меня устраивают оба решения. Если они запретят, нас закроют, и мы наконец-то сможем переехать в город. А если не запретят – мне хватит и нескольких выездов на экзамены. И мне не страшно! Какие бы кошмары там не творились, это все-таки лучше добровольного заключения.

Не подумайте, я люблю наш поселок, люблю родителей и всех жителей. Мы живем как одна большая семья. Но иногда здесь становится до жути скучно. Так скучно, что хочется выть. А еще очень интересно, что же там, за забором.

Ребят, давайте чуть потише. Дочитывайте отрывок и по домам.

Полина Романовна, как и мы, хочет, чтобы нам разрешили сдать экзамены, поэтому сегодня она нервничает. Как и мы. Я думаю, ей просто хочется официального подтверждения наших знаний. Утереть нос, так сказать, городским учителям.

После школы каждый из нас планировал сидеть как можно тише. Кто-то собирался учить уроки в своей комнате, кто-то убрать дом.

Я вернулась домой в приподнятом настроении, но старалась этого не показывать. Если папа заметит, он не отстанет, пока не выяснит, что же меня развеселило. Придется врать, а это я не люблю, да и не умею. Я приготовила ужин – сварила целиковый картофель, порезала редис, а потом вымыла весь первый этаж и натаскала новой воды на кухню.

На шесть вечера назначено собрание Совета, где решат судьбу наших аттестатов.

Когда солнце встало над западным углом поселка, я снова переплела косу, надела школьное платье и направилась в клуб досуга. Там проводились все массовые мероприятия.

В актовом зале клуба досуга собралось все взрослое население поселка. Как ни странно, но нас пятерых выпускников тоже позвали на заседание. Мы в сопровождении Полины Романовны вошли в зал и скромно сели на лавочке в последнем ряду. Я, как и все мои одногруппники, впервые присутствовали на собрании.

В зале царил полумрак. Большую люстру на потолке не включили, ясное дело, экономят. Свет падал лишь из узких, но длинных окон под самым потолком и из открытых настежь дверей. На сцене за длинным столом из светлого дерева восседали Старшина, его заместитель, мой папа и еще семь других членов Совета. Зал постепенно наполнялся, слышались тихие голоса. Никто не кричал, но в помещении все равно стоял гул, как от компьютеров на посту охраны.

Когда все были в сборе, Старшина откашлялся, встал и произнес вступительную речь: «Доброго вечера, дорогие односельчане! Сразу к делу. В этом году у нас складывается непростая ситуация. Первые ученики заканчивают нашу школу, и городские власти настаивают под угрозой закрытия поселка, что они должны сдать Единый государственный экзамен. К сожалению, лицензию нашей школе не дают, да и по их правилам здесь все равно нельзя было бы сдать экзамен. Поэтому встал вопрос о возможности вывоза детей для сдачи экзаменов в город…»

Зал загудел.

– Тихо, тихо! Мы сегодня собрались, чтобы обсудить и проголосовать, допустимо ли такое попущение, – произнес Михаил Андреевич. – Если мы их отпустим, как это отразиться на нашем будущем, наших принципах? Если не отпустим, то, как мы сможем отстоять наш поселок и право на нашу автономию?

Зал снова зашумел. Старшина поднял руки. Шум мгновенно стих.

– Я хочу, чтобы высказался каждый из членов совета.

Он махнул своему заму, приглашая говорить, а сам сел. Алешин встал, зачем-то отряхнул рубашку и странно кивнул, видимо, в знак приветствия.

– Дорогие односельчане! – начал он. – Также рад приветствовать вас на собрании! На мой взгляд, образование очень важно для развития наших детей, для возможности дальнейшего развития поселка. Но, когда мы с Михаилом Андреевичем создавали это место, мы договорились и обещали нашим первым поселенцам. – Он махнул в сторону остальных членов совета. – Что мы сведем к минимуму контакты с агрессивной внешней средой. “Минимум” подозревает то, что жизненно необходимо: сложные операции, закупка продуктов, расчёты за энергоресурсы. Но не образование. Наших детям не нужен диплом. У нас работает каждый, и не важно сдал он экзамены или нет. На мой взгляд, позволив нашим детям выезжать в школу, мы развяжем им руки! Это будет начало конца нашего жизненного уклада!

Послышались одобрительные возгласы, большинство жителей закивало. Алешин сел. Встал мой отец.

– Добрый вечер! Я приехал сюда одним из первых. И моя дочь в числе выпускников. Я всеми ногами и руками против контакта с агрессивной средой.

Отец глазами нашел меня в толпе и строго посмотрел, будто я спорила с ним. Я опустила взгляд и разочарованно вздохнула. А чего я ее ожидала?

– Я не хочу, – продолжил он, – чтобы моя дочь выезжала за пределы поселка, чтобы она подвергалась опасности, училась дурному за нашими стенами. Однако я не вижу другого выхода. Как нам избежать вмешательства городских властей, если мы не дадим детям сдать экзамены?

Мое сердце забилось быстрее, почувствовав надежду. Отец пользовался авторитетом, и его слова могли иметь вес.

Следующие члены совета высказывались кратко, и в целом были солидарны либо с Алешиным, либо с отцом. Лишь один из членов совета – дед Макар, одинокий добродушный старик с конца Продуктовой улицы, высказался по-другому.

– Добрый вечерочек! Я лично не против, чтобы дети сдавали экзамены как положено. И не только из-за угроз в адрес нашего поселка. Если экзамены сдадут положительно, то это будет только плюс в нашу пользу. Значит, наша школа работает хорошо. Значит, мы правильно организовали наш уклад. Позволив один раз в год выезжать выпускникам за стены, мы сократим уровень недоверия и контроля над нашим поселком со стороны государства.

Полина Романовна кивала в знак согласия после каждого предложения. Дед Макар заслужил аплодисменты, большинство поддержали его мнение. В зале поднялась рука, и один из работников фермы (не помню, как его зовут), спросил:

– А почему нужно ехать сдавать экзамены именно в город? До Александровки здесь ближе.

Я поморщилась. И кто его просил задавать этот вопрос. Я хотела посмотреть именно на город, Александровка представлялась мне такой же, как наш поселок, только без забора.

– Я, – ответил ему Старшина, – конечно же, спросил об этом представителя комитета по образованию, с которым мне пришлось вести беседу. Он объяснил мне так. Ученики сдают экзамены не в своей школе. Одни едут сдавать в другую школу, а те – в первую. То есть меняются учениками. В нашей же школе сдавать нельзя, да и учеников у нас слишком мало для обмена. Поэтому нас присоединят к городским школам, где лишние пять учеников, в отличие от Александровской школы, не почувствуются.

Алешин недовольно вставил:

– А мое мнение, что они просто хотят поглазеть на наших детей.

– Точно, – поддакнул ему один из членов совета.

Потом шло долгое обсуждение былых времен и наших принципов. Тут я немного отвлеклась и позволила себе помечать о том, что можно увидеть в городе. Мне представлялись громадные здания, чьи крыши скрываются в облаках, и толпы людей в красивой яркой одежде. Я вздрогнула, когда Ева толкнула меня в плечо.

– Нас зовут, – прошипела она.

Я закрутила головой. И правда, Старшина звал нас на сцену. Я заволновалась. Что я пропустила? Когда мы поднимались на сцену, отец почему-то снова строго на меня посмотрел.

– Итак, вот наши выпускники. Пять почти взрослых членов поселка. Игорь, Алексей, Алла, Марина и Ева, – Михаил Андреевич по очереди указывал на нас рукой. – С ними их учительница Полина Романовна.

Мы все неловко кивнули, улыбнулись, кто-то еле-еле помахал ладонью своим семьям. Кое-где раздались и быстро стихли жидкие аплодисменты.

– Я позвал вас, чтобы спросить. Если будет принято решение отпустить вас в город на экзамен, сможете ли вы вести себя ответственно, достойно, согласно нашим принципам и законам?

Каждый из нас ответил «да», не задумываясь. Мы воспитаны в соответствии с этими принципами и соблюдали их каждый день. Единственное правило, которое мы нарушим, – это выйдем за территорию.

– Отлично, – сказал Старшина. – А теперь подождите на улице. Мы вас позовем.

Мы вышли ровным строем друг за другом, как утята. Мама-утка Полина Романовна осталась там.

Все взрослые, за исключением двоих охранников, были в зале, остальной поселок целиком принадлежал детям. Даже матери оставляли младенцев на попечение старших детей, чтобы присутствовать на собрании.

Мы ждали результатов голосования. Всем хотелось побывать в городе, не только мне. Их тоже распирало любопытство, однако вряд ли кто-то признался бы в этом открыто. Мы молчали и переглядывались. Марина кусала губы, Леша ковырялся в ухе.

Сама я была в таком нетерпении, что с трудом могла стоять на месте. Это так интересно, выехать за стены, но и страшно, чего уж тут таить! Как бы я не храбрилась, поджилки трясутся уже сейчас.

С самого детства нас пугали историями о городских жителях, да и вообще обо всех людях, кроме избранных, живущих в нашем поселке. Мы-то здесь стараемся жить в мире и гармонии, не ссориться, не сквернословить и уж тем более не совершать преступлений. А там, за забором твориться хаос, люди грабят и убивают друг друга, обманывают и предают, насилуют и унижают. Родители, пережив страшные трагедии за пределами поселка, не хотели для своих детей такой судьбы, поэтому защитили нас от этих чудовищ. Отец злится, когда я спрашиваю, что случилось у него с мамой, после чего они решились на переезд.

Я много читаю, прочла все библиотечные книги. Точно знаю, люди не всегда были такими, с каждым десятилетием, каждое новое поколение становилось все более жестоким. В древние времена тоже были убийства, и даже жестокие, но все они были с целью наживы или в военное время. Сейчас же даже в мирные времена никто не застрахован от маньяков, убийц, которые действуют безо всякой цели. У нас в библиотеке есть много книг о страшных людях. Больше всех меня напугал маньяк Чикатило, он убил пятьдесят пять человек и не раскаялся. И убивал бы еще, если бы его не посадили в тюрьму. Отец говорит, что половина населения планеты такая же, как этот человек. А остальная половина боится передвигаться по городу, никто не ходит поодиночке, никто не гуляет по улице, все перебегают от дома до школы или работы и обратно как можно быстрее. Нет друзей, никто никому не доверяет, не ходит в гости, не разговаривает на улицах. Это, конечно, кошмарно, и мне бы не хотелось жить в таком месте. Я очень рада, что у нас есть защита от них. Но посмотреть хоть одним глазком, один малюсенький раз, просто необходимо. Я сама уверена, что смогу больше ценить наш поселок, когда увижу город своими глазами.

Я не замечала, что трясу ногой, пока Ева не ткнула мне локтем в ребро:

– Да хватит уже, Ал! Я тоже нервничаю.

Через пятнадцать минут Полина Романовна позвала нас обратно. Наконец-то! Когда она выглянула из двери и сказала: «Ребята, пошлите!», я чуть не задохнулась от страха. Мы снова встали в конце зала. Дроздов, призвав всех к тишине, объявил: «По результатам голосования большинство жителей проголосовали ЗА то, чтобы наши выпускники сдали экзамены в городе».

Я приложила все усилия, чтобы не засмеяться в полный голос от радости, ограничилась скромной улыбкой, старалась, чтобы она выглядела благодарной, ну или покорной.

– Вы обещали вести себя достойно, – продолжал Старшина. – И я надеюсь, что так оно и будет. Вы лицо нашего поселка и обязаны доказать нашу состоятельность. Вы должны не только вести себя как положено, но и сдать экзамены на высшие баллы. – Он строго посмотрел на каждого из нас по очереди. И, видимо, заключив, что до нас дошло, удовлетворенно кивнул. – Всем спасибо! Собрание окончено!

Люди хлынули по домам, кто-то кучками, кто-то парами. Тут и там были слышны недовольные возгласы, что «это предательство», «никуда не годиться», «а как же наши принципы» и тому подобное. Но как только из клуба вышел Старшина, все сразу стихло. Я усмехнулась, глядя как наша соседка, чуть ли не подавилась, когда оборвала себя посередине фразы, а потом как ни в чем ни бывало продолжила рассуждать об озимых, будто это не она секундой ранее осуждала чрезмерную мягкость Старшины.

Мы с родителями молча шли домой, во время ужина отец все также молча смотрел на меня. Я не выдержала:

– Отец, что я сделала?

Он немного помолчал, потом наставил на меня вилку, словно указательный палец:

– Пока ничего…

Больше он ничего не сказал, я постаралась быстрее доесть, прибрала на кухне, еле дождалась, когда все закончат есть, и помыла посуду.

– Всем спокойной ночи!

***

В нашем поселке никто не получает денег, хотя как они выглядят и как ими пользуются, я в курсе. Я ж не тупая (еще одно запретное словечко). У нас есть книги. К тому же мы продаем мясо и лишние сельхоз продукты горожанам. Всё это отвозят на базар и деньги тратят на общие нужды – закупки товаров в магазин, ремонт домов и общих зданий. К моему сожалению, очень редко на покупку книг.

В магазине каждой семье выделяется определённое количество продуктов на месяц, и мы можем приходить и брать там всё из списка бесплатно, пока не исчерпаем лимит. Мы питаемся разнообразно, тут жаловаться не на что. Собственная крупа, яйца, масло, сыр, творог и молоко, овощи, а летом еще ягоды, фрукты, каждый день булка хлеба, мясо, курица, рыба из нашего пруда раз в неделю. Осенью несколько раз получаем грибы. Иногда из города привозят макароны и выдают одну пачку в месяц. Я их обожаю! Сладости дают нечасто, но я люблю нашу пастилу и сушеные фрукты и ягоды.

Сегодня суббота: школы нет. Родители на работе, а брат где-то пропадает. Наверное, торчат с друзьями у пруда, притворяясь, что рыбачат (хотя это, конечно, запрещено. Вся рыба строго подотчетна). Я весь день зубрила уроки в своей комнате. У нас с братом есть по небольшой комнатке на втором этаже со скатным потолком. Где-то читала про мансарды, может быть, как раз так и правильно их назвать. У меня в комнате есть кровать, стол со стулом, полка над столом и крючок для одежды. А на полу разноцветный коврик, который я сама сплела из лоскутков ткани. В общем-то, такая обстановка комнаты у всех. Живем мы небогато, но нам всего хватает.

Я в очередной раз вздохнула над старым учебником. Сложнее всего мне дается высшая математика. Начиная с логорифмов, я полный профан. А русский и литература – моя любовь! Я бы очень хотела вести дневник, но канцелярские принадлежности вне учебы тратить запрещено.

***

В воскресенье у меня было бунтарское настроение, хорошо, что школа в воскресенье не работает. На полях рабочий день до обеда. А у мамы, наоборот, воскресенье – самый тяжелый день, потому что каждый житель поселка по воскресеньям обязан посещать тренировку. Поэтому утром мы с братом дома одни.

Я проснулась и взяла со стола любимую книгу «Война и мир». Хотя она и огромная, да еще и с французским языком, но я люблю ее. Другие языки мы не учим, потому что предполагается, что мы никуда отсюда не выедим и проживем здесь всю жизнь. Хотя я знаю, что прецеденты были. Семеновы, например, совершенно точно не умерли все в один день, на кладбище их могил нет, я проверяла. Они явно уехали, видимо, разочаровавшись в жизни поселка еще больше, чем в городской. Но нас так воспитывают.

Я спустилась вниз прямо в сорочке, брат, наверное, еще спал. Вышла во двор и набрала ведро воды из колодца, налила воды в умывальник, нажала на кран и оттуда потекла вода. Папа меня сильно отругал бы, если б увидел, что я хожу по дому в сорочке, а тем более вышла так во двор. Хотя она была длинная и ни капли не прозрачная. Умывшись и почистив зубы, я съела кусочек сыра, поднялась наверх, надела свое синее платье с мелким геометрическим узором, забрала волосы в косу и решила сходить к Еве. Обула шлепки и, забыв нацепить шляпу, выскочила за дверь.

Все пятьдесят жилых домов и остальные здания расположены в центре на четырех улицах. Наша улица находится слева, ближе к полям, ее называют Продуктовой, потому что на ней находится магазин. Хотя официального названия у улиц нет – на плане поселка они обозначены буквами: А, Б, В и Г. Дома считаются по порядку, нечетные – слева, четные – справа. Наш дом стоит третий на левой стороне нашей улице, и потому он – дом А5. Мне всегда смешно от такого наименования, потому что напоминает шахматы или морской бой. А5 – убит!

Ева живет на соседней улице – Б или Школьной, ее дом Б10 располагался посередине, прямо напротив школы. Заборы у всех были одинаковые из штакетника, высотой до пояса.

Я открыла калитку, постучала и вошла, двери в поселке не запирает никто. Вся их семья сидела за деревянным столом и ела яичницу.

– Доброе утро, дядя Миша, тетя Катя. Привет, Ева! Привет, Сонечка!

Евина маленькая сестренка спрыгнула со стула и, подбежав ко мне, встала на носочки, чтобы обнять меня за пояс. Обе они были уже одеты в платья такого же кроя, как и мое, у Евы – темно-зеленое с мелкими цветочками, длиной до самого пола, а у Сони – голубое в горошек чуть ниже колен. У Сони на голове красовались две озорные косички, а Ева с одной толстой косой чуть ли не пояса, как обычно, вызвала во мне укол зависти. Моя темная худенькая невзрачная косичка до лопаток не идет ни в какое сравнение с ее – великолепного пшеничного цвета.

Я посмотрела на Еву, взглядом спрашивая, пойдет ли она гулять. Ева пожала плечами и кивнула в сторону отца.

– Дядя Миша, можно мы с Евой пойдем гулять? Тренировка у нас только после обеда.

Он посмотрел на жену, словно требуя подтверждения моих слов, тетя Катя кивнула.

– Ладно, идите. Надень шляпу, Ева. И возьмите Соню с собой.

– Хорошо, папа, спасибо.

Ева сняла с гвоздика белую шляпу, надела ее, мгновенно превратившись в барышню с книжной обложки. Потом повязала Соне платок, и мы вышли на улицу.

Соня довольно скакала впереди, когда мы, не сговариваясь, направились к концу улицы.

– Куда пойдем? – спросила Ева.

– Давайте обойдем вокруг, времени еще много, чем еще заниматься.

Наш поселок большой, хотя это, конечно, величина относительная, а сравнить мне не с чем. Идти в одну сторону около тридцати минут, обойти поселок по периметру займет около двух часов. Кажется, долго.

Мы дошли до конца улицы, продолжили путь мимо клуба досуга и дальше вдоль пшеничных полей, на которых зеленели озимые.

На дворе середина апреля, в наших широтах это уже полноправная весна. Можно уже не надевать безформенные свитера поверх платья. Я обула шлепки, хотя в эту пору все еще ходили в ботинках.

Это еще одно, что меня здесь бесит (еще одно запретное слово). И откуда они только берутся эти словечки?! Следи потом, как бы не сказать чего при родителях, а то можно хорошенько получить от отца. В самом деле, откуда? Ведь с городскими мы не общаемся, а родители так не выражаются. Хотя некоторые взрослые, может быть, только делают вид, а дома говорят все, что думают и делают, что хотят. Но только не отец, он образец нашего порядка. Хотя… Бить детей за проступки ведь в наших законах не написано, но он, стыдно признаться, иногда это делает.

Так вот! Бесит, что у нас в поселке шьют почти одинаковую одежду всем. Женщинам – юбки и рубашки, и платья обязательно длиной ниже колен, мужчинам – брюки и рубашки, всем – уродливые кожаные ботинки. Для тренировок – спортивные брюки. Когда прохладно можно надеть вязаный свитер. Зимой все носят пуховики, хотя их, конечно, в поселке не шьют, их приходится покупать в городе. Зимы у нас не холодные, и их мы носим от силы месяца два. Летом обязательно носить шляпу, а зимой – вязаную шапку. Шьют и вяжут женщины, которые нигде больше не работают. Слишком старые, или не совсем здоровые, или кормящие мамочки. Им дают на дом такую вот общественную работу по мере необходимости.

Ботинки у нас в поселке никто не делает, их закупают в городе, выбрать, естественно, не дают. Просто привозят тебе кошмарного вида кожаный ботинок твоего размера. Только у Евы отличная обувь, потому что ее папа сам ездил за ними. Я бы с удовольствием попросила его, видимо, у него со вкусом все в порядке, но пока эти мои ботинки не порвутся, других мне не положено. А если я порву их в ближайший год, мне попадет от отца, да еще и на общем собрании отчитают. Летом можно носить простые шлепанцы или сандалии, они симпатичные.

Когда папа увидит меня сегодня в шлепках, он точно меня отругает, поэтому нужно попасть домой раньше него.

– Много вчера выучила? – начала я.

Ева неопределенно пожала плечами.

– А я мучала математику, по-моему, без толку.

– Папа хочет сосватать меня Игорю, – неожиданно сказала Ева.

Я удивленно подняла брови и посмотрела на подругу.

– Ммм… А он тебе нравится?

На ее светлой коже проступил румянец. Она опустила голову, пытаясь спрятать улыбку.

– Какая разница? Папа считает, что из него выйдет толк. Он хочет работать в охране. – В ее голосе отчетливо слышалась гордость.

– Он симпатичный, – отметила я и толкнула подругу плечом. Мы засмеялись.

Честно сказать, мне было немного завидно. Но не потому, что у нее будет муж. Я бы не обрадовалась, если бы мне сказал отец, что я должна выйти замуж за кого-то. Мне никто не нравился. Я рада, что она рада. Ева – моя лучшая подруга. Практически сестра. Игорь ей явно нравился. Я представила, что почувствую, если папа начнет сватать меня Алексею, и поморщилась. Ева заметила это и нахмурилась.

– Нет-нет, это я о своем, вы с Игорем – прекрасная пара.

Еву устроил мой ответ, и мы продолжили прогулку.

Я разглядывала до последней трещинки изученную грунтовую дорогу и по привычке считала шаги. Так, молча, наслаждаясь свободным теплым деньком, мы добрались до края поля. Здесь забор был сетчатый, чтобы не затенять поля и не задерживать ветер. Мы направились вдоль него. Соня пела смешную песенку собственного сочинения:

Солнце, поле, тра-ля-ля

Как же я люблю тебя!

Тут пшеница подрастает,

Бабочка в цветах летает…

Давно ли мы сами были такие же. Мы переглянулись с Евой и захохотали.

– А помнишь, когда нам было по семь, ты сочинила считалку, которую можно было произносить только шепотом. Что-то про город…

– Да, – я хихикнула. – Кто последний, едем в город.

– До сих пор оглядываюсь, не услышат ли взрослые, – Ева шутливо вытаращила глаза. Ох, еще чуть-чуть и мы станем этими взрослыми.

– Да, Ева, только от этого ничего не поменяется. Разговаривать свободно можно будет только наедине.

– Я надеюсь, к тому времени ты перестанешь выдумывать революционные считалочки. – Мы громко расхохотались.

Мы прошли до конца первого участка поля. Вдалеке, на другом конце второго участка были видны рабочие, среди которых и мой папа. С такого расстояния он меня не узнает. Здесь, конечно, не запрещено находится, но я старалась поменьше попадаться ему на глаза. Тем более в шлепках, в апреле!

Мы шли и смеялись над какими-то глупостями, когда заметили, что Соня остановилась и прижалась носом к сетчатому забору.

Ева насторожилась:

– Ты чего там?

– Там кто-то есть, – возбужденно сказала Соня, чуть не подпрыгивая, и ткнула пальцем за деревья.