Чужак из ниоткуда – 4

Глава первая

Но сначала на Кубу. Военный госпиталь имени Бурденко

Хорошо быть Героем Советского Союза!

Медаль «Золотая Звезда», которую ты обязан носить на левой стороне груди, открывает тебе все двери лучше всяких краснокожих удостоверений («ксив», как говорили в народе, любящем использовать словечки из воровской фени). Уже после того, как попытка государственного переворота провалилась, я разговаривал с капитаном Громовым. Тем самым, подразделение которого захватило дачу Брежнева вместе с генеральным секретарём и его супругой и быстро перешло на сторону законной власти при нашем с майором Тимченко горячем участии.

– Звезда Героя на твоей груди, она решила, – сказал он. – Я ещё подумал, что не может Герой Советского Союза быть не прав.

– Да ладно, – не поверил я. – А не танковая рота с ротой мотострелков? И это только то, что ты видел, капитан. На самом деле нас было больше. Два батальона.

– Я знаю, – кивнул он. – Против двух батальонов нам было не устоять, врать не буду. Тем более танки. Но упрись я рогом, а вы начни штурм – и были бы серьёзные потери. При этом не факт, что Леонид Ильич с Викторией Петровной остались бы в живых. Так?

– Так, – пришлось мне согласиться.

– Вот. И тут – твоя Звезда Героя легла на весы. Она решила, – повторил он.

Я ему поверил. Даже ауру не проверял – и так было видно, что правду говорит. Если раньше у меня были сомнения по поводу ношения этой высокой награды, и я не всегда её надевал, то теперь сомнения исчезли, и Золотая Звезда Героя прочно заняла место на левой стороне моего пиджака.

Не снял я её и во время командировки в Пуэрто-Рико. А зачем? Пусть видят, кто к ним пожаловал. Они, конечно, и так знают, но всё-таки.

Десятого августа тысяча девятьсот семьдесят третьего года я с группой товарищей прибыл в Пуэрто-Рико.

Дорога оказалась не простой.

Дело даже не в том, что между Москвой и этой страной, находящейся под протекторатом США и фактически полностью от них зависящей не существовало прямого авиасообщения. Нет. Просто, как часто бывает в подобных случаях, когда тебе чего-то очень хочется, судьба начинает выкидывать кренделя, мешающие это «что-то» получить.

В данном конкретном случаев в роли «кренделя» выступил неудавшийся путч с последующими неизбежными переменами в стране.

Судите сами. Начало путча – ночь с воскресенья на понедельник, шестое августа. Окончание – вторая половина этого же понедельника, после которого я раз и навсегда убедился в истинности русского-советского присловья, что понедельник – день тяжёлый.

Ещё какой. Иного раздавит – и фамилии не спросит.

Ну вот. А в пятницу, десятого августа, я обещал быть в Аресибо, в обсерватории, и обещание это было такого рода, что нарушить его лично для меня не представлялось возможным.

Хорошо, Леонид Ильич поддержал мою командировку, хотя я опасался, что он передумает и заявит, что в столь трудный час для страны, я обязан быть рядом и помогать ему решать важнейшие вопросы, связанные с реорганизацией советской власти на всех уровнях, поскольку было ясно, что власть, допустившая подобный сбой в такой реорганизации нуждается давно.

Однако я переоценил свою незаменимость в данном вопросе.

Такой опытный и старый политический волк, каким являлся генеральный секретарь Коммунистической партии Советского Союза, явно хорошо знал, что ему делать и в моих советах особо не нуждался.

– Очень удачно, что тебе нужно в Пуэрто-Рико, – заявил он утром во вторник, седьмого августа, когда мы, чуть придя всебя после вчерашнего, обсуждали дальнейшие действия. – Полетишь через Гавану.

– Через Гавану? – удивился я. – Зачем?

– Затем, что Куба – друг и союзник. Наш непотопляемый авианосец под боком США, как любят выражаться газетчики. Фидель уже звонил, очень беспокоился, что у нас тут происходит. Даже помощь предлагал, хе-хе. Военную. Спасибо ему, конечно, но мы и сами справились. Вот ты ему и расскажешь, как справились. Лично.

– Я?! Помилуйте, Леонид Ильич, на то дипломаты имеются!

– Имеются. Но в данном случае нужен ты.

– Почему?

– Потому что Фидель давно хочет с тобой познакомиться, просто я раньше тебе не говорил. А тут такой случай.

– Зачем я ему?

– Думаю, он чувствует, что ты особенный. Рыбак рыбака, как говорится.

Я задумался. В словах Леонида Ильича был резон. Руководителя Острова свободы, команданте Фиделя Кастро можно было назвать кем угодно, но только не обычным человеком. В памяти Серёжи Ермолова нашлось воспоминание о том, как то ли поздней весной, то ли летом тысяча девятьсот шестьдесят четвёртого года он, ещё маленький, познакомился со знаменитыми кубинскими революционерами – барбудос, как их называли советские газеты. Сестры Ленки ещё на свете не было, а семья Ермоловых жила в Москве, в офицерском общежитиина улице Красноказарменной, в Лефортово. Папа учился в Академии бронетанковых войск, мама преподавала там же русский язык и литературу, а он, Серёжа, ещё даже в школу не ходил.

Молодые кубинские военные тоже учились в Академии, жили в общежитии, и Серёжа помнил ощущение силы и весёлого задора, которое исходило от этих улыбчивых бородатых парней. Им, московским пацанам, детям их советских товарищей-танкистов, барбудос с радостью дарили значки, марки и никогда не жалели конфет. А недавно мне попалась отличная книжка из серии «Жизнь замечательных людей». Назвалась она «Эрнесто Че Гевара» и рассказывала о самом знаменитом революционере мира – Че Геваре или просто Че. Соратнике Фиделя.

Признаюсь, книга произвела на меня впечатление. Мне нравились такие люди, идущие навстречу смертельной опасности ради своих идеалов и увлекающие за собой других. Пассионарии, как называл их Лев Гумилёв.

– Ещё бы, – помнится, заметил по этому поводу Петров. – Специалист писал, наш человек, разведчик.

– И. Лаврецкий? – вспомнил я фамилию на обложке.

– Это псевдоним. На самом деле книгу написал Иосиф Григулевич. Сейчас-то он больше учёный, этнограф, но когда-то… – Петров прищёлкнул языком. – Герой гражданской войны в Испании, между прочим. И не только. С Че Геварой лично был знаком.

Всё это промелькнуло в моей голове со скоростью космического истребителя «Охотник»–42 М, который некогда пилотировал Кемрар Гели.

– Что ж, – ответил я Леониду Ильичу. – Раз такое дело, я тоже не прочь с ним познакомиться.

– Но это ещё не всё, – сказал Брежнев, с довольным выражением лица.

– Ага, – сказал я. Мне было знакомо это выражение. Оно означало, что, скорее всего, руководителю Советского Союза доложили о каком-то новом качественном прорыве. Помнится, похожее выражение гуляло по лицу генерального секретаря, когда Поповичу и Артюхину удалось спасти станцию «Салют–2», а затем, почти сразу, начался промышленный выпуск первых антигравов, а также электромоторов, генераторов, электромагнитов и прочей электротехнической продукцией со сверхпроводящей обмоткой.

Так оно и оказалось.

– Антонов позвонил, – сказал Брежнев. – Прямо с утра.

– Олег Константинович? – уточнил я.

– У насесть другой Антонов[1], который может позвонить лично мне? – усмехнулся Брежнев.

Я даже подобрался, уже догадываясь, что мне сейчас сообщат.

– Наш «Антей»[2] прошёл все положенные испытания с твоим антигравом, – торжественно произнёс Леонид Ильич.

– И?

– Подробности сам выяснишь, если захочешь, но я запомнил одно. Теперь «Антей» способен при максимальной нагрузке обогнуть земной шар на одной заправке.

– На самом деле должно быть больше, – заметил я небрежно. – Антонов просто не хочет вас слишком сильно обнадёживать.

– Он таки сказал, – хмыкнул Брежнев. – Если на максимальных режимах – больше. Но лучше не рисковать.

– Там всё дело в массе, – сказал я.

– Масса и вес – разные вещи, – сказал Леонид Ильич. – Не морочь мне голову, я помню. В общем, раз такое дело, мы решили отправить тебя на Кубу на этом «Антее». С подарками братскому кубинскому народу и лично Фиделю. Показательный рейс, понимаешь? Сигнал всему свободному миру, мать его! – и Леонид Ильич неожиданно и весело продемонстрировал хулиганский нецензурный жест, известный любому русскому человеку.

– Что ж тут не понять, – кивнул я, улыбаясь. – Кстати, насчёт подарков Фиделю. Леонид Ильич, раз пошла такая пьянка, может подарим товарищу Фиделю Кастро первый личный гравилёт? Восьмиместный! Я перед каникулами как раз узнавал, там испытания вовсю шли, может быть и закончились уже.

– А что, – после недолгого раздумья согласился Брежнев, который после вчерашней победы был явно в приподнятом настроении. – Давай. Сколько он весит, не много же?

– Ерунду он весит для «Антея», Леонид Ильич. Большескажу, – я воодушевился. – Мы можем на нём из Гаваны в Сан-Хуан полететь! Между Кубой и Пуэрто-Рико, насколько я знаю, авиасообщения нет. Регулярного, во всяком случае. А тут – мы на гравилёте. Как вы говорите? Показательный полёт! Сначала «Антей», который способен беспосадочно земной шарик обогнуть и ещё топливо останется; и тут же, на закуску, – гравилёт! Взлётный вес – восемь с половиной тонн. Собственный – тысяча пятьсот килограмм. Практически бесшумный, новейший электродвигатель со сверхпроводящей обмоткой; стандартный антиграв – надёжный и безотказный, как автомат Калашникова; заряда литий-ионной аккумуляторной батареи хватает на двадцать часов полёта, что при крейсерской скорости четыреста пятьдесят километров в час даёт нам дальность в девять тысяч километров!

– Тихо, тихо, – приподнял ладонь Леонид Ильич. – Разбежался. Ты прямо как Антонов – готов мне все ТТХ выложить новой техники. Сыпешь, как горох из мешка… А голова у меня не резиновая, между прочим. Это всё ты Фиделю расскажешь, если ему интересно будет, а мне лучше скажи, сколько тебе времени надо, чтобы с этим гравилётом разобраться? Потому что «Антей» готов будет лететь на Кубу уже завтра.

– Значит, до завтра и разберусь, – сказал я. – Хотя это будет и не просто.

– А кому легко? – философски осведомился Леонид Ильич. – Я давно заметил. Чем больше ты стараешься успеть, тем больше на тебя наваливается.

Мы успели. Когда я говорю «мы», то имею в виду всех.

Работников МИДа, вовремя сделавших необходимые визымне, охранникам Борису и Антону, директору Пулковской обсерватории Крату Владимиру Алексеевичу и ещё двоим участникам нашего «научно-культурного десанта».

Генеральных конструкторов, инженеров и рабочих, чьими трудами был подготовлен не только упомянутый «Антей», но и первый в истории человечества серийный грузо-пассажирский гравилёт «РС–1», где аббревиатура РС расшифровывалась как «Русский сокол» (за название пришлось выдержать битву в определённых бюрократических партийных кругах, но я настоял).

Лётчик-испытатель капитан Нодия Муса Ираклиевич и механик, а также по совместительству штурман Сергеев Тимофей Михайлович – эти двое испытывали гравилёт, знали его лучше, чем свои пять пальцев, и должны были потом задержаться на Кубе, чтобы научить кубинских товарищей им пользоваться и обслуживать (обоим, разумеется, так же были сделаны соответствующие визы).

Наконец, я сам, который за сутки успел смотаться в Дубну, лично подняться в воздух на гравилёте, дабы убедиться в его готовности (отличная получилась машина, просто отличная), сделать два десятка важных звонков, заехать ещё в несколько мест для решения самых наболевших вопросов и даже немного поспать.

Одним из таких мест был Главный военный клинический госпиталь имени Бурденко, расположенный в Лефортово – в местах, знакомых Серёже Ермолову с раннего детства.

В госпитале я навестил товарища майора Петрова, угодившего туда с огнестрельным ранением после вчерашних событий.

– К нему нельзя, – заявила мне строгая, уже слегка оплывшая женщина лет пятидесяти пяти в очках и белом халате, когда я обратился в регистратуру.

– Что значит – нельзя? Он в реанимации?

– Нет, но приказано никого не пускать. Раненому сделали операцию, и теперь ему нужен покой.

– Операция прошла успешно?

– Да, но пускать никого не велено. Молодой человек, отойдите и не мешайте работать.

Я огляделся. Кроме меня, возле окошка регистратуры никого не было. Пришла злость. Создатель, когда у меня уже дойдут руки до этих идиотских порядков в советских больницах, когда для того, чтобы навестить больного, нужно претерпеть массу унижений, связанных со строго определёнными часами посещений и самодурством медперсонала, которому просто не хочется видеть в больнице посторонних? Мешают они ему, видите ли.

– Как вас зовут? – спросил я.

– Это неважно.

– Это важно. По правилам Министерства здравоохранения СССР, вы обязаны представиться, если посетитель – в данном случае я – этого требует. Так вот, я, Ермолов Сергей Петрович, требую.

– Вы – Ермолов? – в холодно-казённом взгляде регистраторши мелькнула искорка интереса.

– Он самый. Удостоверение показать?

– Не надо, я вас узнала. Майор Петров Александр Николаевич находится в палате двести четыре. Только прошу вас недолго. Меня зовут Галина Викторовна, – и она рефлекторно поправила причёску.

Я набросил положенный халат и уже через две минуты стоял у нужной двери. Постучал.

– Да, – раздался за дверью слабый голос.

Вошёл. Товарищ майор лежал на койке в отдельной палате под капельницей и безучастно пялился в чисто беленый потолок. Скосил глаза, увидел меня, слабо улыбнулся и сказал:

– Ну наконец-то. Я уж волноваться начал, куда ты делся.

– Привет. Извини, раньше никак не получалось. Но я знал, что твоя жизнь в безопасности.

– Жизнь – может быть, – сварливо заметил Петров. – А здоровье?

– Не ссать, товарищ майор, – сказал я, подходя и усаживаясь на стул рядом с койкой. – Здоровье тебе мы сейчас поправим. Будешь, как новенький.

– То-то гляжу, апельсинов ты мне не принёс. Решил быстро отделаться.

– Ты даже не представляешь, насколько быстро. Быстро, но эффективно. Закрой глаза и расслабься.

Рана и впрямь оказалась не тяжёлой. Или, скажем так, не слишком тяжёлой. Пуля пробила лёгкое и застряла в правой лопатке, сломав её. Операцию хирурги госпиталя провели вчера вечером, пулю извлекли, осложнений не предвиделось. Но чего зря валяться и ждать выздоровления, если у человека есть такой друг, как я? Правильно, нечего. Поэтому я запустил на всю катушку регенерационные процессы, ещё раз осмотрел ауру товарища майора и, удовлетворённый, вышел из орно.

– Ну, как теперь самочувствие? – осведомился.

– Как будто шампанского в кровь влили, – подумав, ответил друг. – Аж встать захотелось.

– Э, нет, – сказал я. – Рановато, даже не думай пока.

– А когда?

– Ближе к вечеру, пожалуй, можно. Часиков, эдак, через пять.

– Скучно лежать, – вздохнул он. – Хоть бы книжку мне принёс, что ли.

– А я и принёс, – сказал я. – Но могу, если хочешь, тебя усыпить. Сон – это здоровье.

– Нет, не хочу спать. Давай книжку.

Я достал из сумки «Особняк» Уильяма Фолкнера и «Час быка» Ивана Ефремова, показал, положил на тумбочку.

– «Час быка» в «Технике молодёжи» читал, года четыре назад, сокращённый вариант, – сказал Петров. – А «Особняк» и вовсе не читал. Вообще, я Фолкнера не особо люблю.

– Больше Хемингуэя, да?

– Ага.

– Как и все мы. Я тебе потому и принёс Фолкнера, что сам недавно прочёл «Особняк» и мне понравилось. Перевод здесь отличный, Райт-Ковалёвой[3]. Шестьдесят пятого года издание. Попробуй, не пожалеешь.

– Спасибо, Серёжа.

– Не за что. Выздоравливай. Думаю, послезавтра уже можно выписываться, сейчас дело быстро пойдёт.

– А ты куда теперь?

– В Пуэрто-Рико. Но сначала на Кубу.

– Привет Фиделю, – сказал Петров. – Мы виделись. Классный мужик.

Глава вторая

Аэродром Чкаловский. Куба. Отель Амбос Мундос. Команданте Фидель Кастро и Эрнест Хемингуэй

Расстояние от Москвы до Гаваны, как сообщил мне штурман экипажа АН–22 «Антей» по имени Павел, девять тысяч пятьсот восемьдесят пять километров.

Было девять часов пятьдесят минут утра восьмого августа одна тысяча девятьсот семьдесят третьего года. Я стоял у хвостовой части четырёхмоторного гиганта и наблюдал, как в его металлическое чрево под руководством пилота Нодия, чем-то похожего на актёра Влодимежа Пресса из популярнейшего в СССР польского телесериала «Четыре танкиста и собака», в котором Пресс играет механика-водителя танка «Рыжий» грузина Григория и механика Сергеева грузят гравилёт «РС–1» со снятым несущим винтом.

Борис и Антон привычно бдели поблизости.

Гравилёт был плотно упакована в серо-зелёный брезент, но и под ним угадывались необычные стремительные очертания машины.

По военному аэродрому Чкаловский гулял рваный августовский ветерок. Небо, абсолютно ясное с раннего утра, заволакивали тучи.

– Как бы дождь не начался, – принюхался к воздуху штурман Павел, забавно шевеля длинным носом. – Через сорок минут вылет. Где ваши?

Штурману было явно лестно стоять рядом со мной. Он вообще был горд тем, что оказался в экипаже, которому доверили столь ответственное дело, как испытание «Антея» с антигравом, а теперь, вот, международный демонстрационный и одновременно дружественный полёт на Кубу с самим Сергеем Ермоловым на борту – мальчишкой-гением, благодаря которому его жизнь так волшебно изменилась за какие-то полгода. Мне даже спрашивать об этом было не нужно – и так всё ясно.

– Скоро будут, – я посмотрел на часы. – Поезд вряд ли опоздает, а мой шофёр и вовсе никогда не опаздывает.

– Это хорошо, – сказал штурман, достал пачку сигарет «Ява» и протянул мне.

– Спасибо, не курю, – сказал я. – Долго нам лететь до Гаваны?

– Да, извини… те, – штурман достал сигарету, закурил. – Это я машинально. Думаю, часов за двенадцать-тринадцать долетим. Ветер над Атлантикой в это время года хоть и в лоб, но не слишком сильный, а с вашим антигравом крейсерская скорость значительно увеличилась. Скажите, Сергей…

– Паша, – остановился рядом с нами командир корабля. – Ты мне нужен.

– Иду, – штурман бросил сигарету на бетон аэродрома и затоптал окурок.

– Где ваши, Сергей Петрович? – обратился ко мне командир. – Вылет через сорок минут.

– Будут, – повторил я. – В самом крайнем случае задержим вылет.

– А… – начал было командир, но передумал, кивнул, поманил за собой штурмана, и они скрылись в недрах самолёта.

Действительно, подумал я, а где мои? Пора бы уже.

Сзади раздался шум мотора. Подъехала моя белая служебная «волга» с Василием Ивановичем за рулём. Из машины вышло трое мужчин. Один из них – высокий, широкоплечий, с проседью в усах и чёрных волосах, зачёсанных назад; в очках, одетый в клетчатую рубашку и джинсы, окинул самолёт весёлым взглядом и с чувством произнёс:

– Ну и сундук, массаракш!

О том, что вместе со мной в Пуэрто-Рико, кроме директора Пулковской обсерватории, астронома и специалиста по двойным звёздам Крата Владимира Алексеевича, во многом благодаря которому мы нашли Гарад, полетят братья Стругацкие, я решил ещё в начале лета. Были сомнения, что они откажут, не смогут, но интуиция не подвела, – братья не отказали.

– Но почему мы? – спросил Аркадий Натанович, когда я навестил его в Москве и сделал предложение. – Ладно, Борис хотя бы звёздный астроном-профессионал, а я?

– А вы – лингвист и переводчик, – сказал я. – Но самое главное – я доверяю вашему воображению и умению нестандартно мыслить.

– В стране масса талантливых учёных, способных нестандартно мыслить! – воскликнул Аркадий Натанович.

– Возможно. Но вас с Борисом Натановичем я знаю, а их – нет. К тому же, вас читают и любят миллионы советских людей. Большинство из них, смею надеяться, тоже стремятся нестандартно мыслить. Каковое умение очень нам пригодится в ближайшем будущем.

– Значит, перемены таки грядут?

– Перемены уже начались, Аркадий Натанович, – заверил я его. – Причём такие, о которых вы с братом могли только мечтать. Они, возможно, ещё не особо видны, но, уверяю вас, очень скоро нужно будет завязать глаза и заткнуть уши, чтобы их не заметить.

– И ты предлагаешь нам с Борисом в этих переменах поучаствовать, – догадался Аркадий Натанович.

– Именно, – сказал я. – Самым непосредственным и энергичным образом.

– Заманчиво, – сказал Аркадий Натанович, и его глаза блеснули молодым задорным блеском. – Более того. Чертовски заманчиво!

Полёт до Кубы прошёл без приключений. Читали, дремали, снова читали (лично я изучал, взятый ради такого случая русско-испанский разговорник). Борис и Антон резались в дорожные шахматы с фигурками на штырьках, чтобы не падали при тряске. Комфорта внутри «Антея» было, конечно, поменьше, чем в Ту–114 или Боинге 707 – звукоизоляция хуже, разговаривать из-за гула моторов трудно; никаких тебе длинноногих стюардесс, разносящих еду с напитками; и десантные кресла, расположенные вдоль бортов, гораздо жёстче обычных пассажирских, но в целом – нормально. Главное, имелся туалет, а два шикарных бортпайка на каждого, выданных перед полётом, кардинально решили проблему с питанием.

Хотя, когда в одиннадцать часов утра по местному времени мы приземлились на военно-воздушной базе неподалёку от города Сан-Антонио-де-лос-Баньос, расположенного километрах в пятидесяти к юго-западу от Гаваны, есть снова хотелось.

Не мудрено. Даже если ты просто сидишь в кресле, но оно находится на высоте семи-восьми километров внутри тонкого металлического фюзеляжа самолёта и движется со скоростью восьми-девяти сотен километров в час, то организм будет испытывать стресс. А где стресс, там и повышенный расход калорий.

Как и говорил штурман, мы долетели за двенадцать часов.

По московскому времени было уже одиннадцать часов вечера, и наши встречающие учли этот момент.

– Сначала в отель, – сообщил наммолодой, спортивного вида, темнокожий распорядитель и переводчик по имени Хосе, прекрасно говорящий по-русски. – Знаменитый Амбос Мундос, – добавил он с гордостью.

Я пожал плечами.

– Если не ошибаюсь, в этом отеле жил Хемингуэй, – проявил осведомлённость Борис Натанович. – И даже написал здесь несколько хороших вещей.

– Си, сеньор! – воскликнул Хосе. – Совершенно верно! Поверьте, не всяких гостей команданте Фидель селит в этом отеле.

– А каких? – спросил я.

– Только особых, – сказал Хосе. – Если вы понимаете, о чём я говорю.

На всякий случай я кивнул, соглашаясь.

Экипаж «Антея», состоящий из семи человек, вместе с Нодия и Сергеевым, остались на базе, заниматься передачей груза, а также сборкой гравилёта. Здесь же, в общежитии для лётного кубинского состава, они должны были жить и питаться.

Мы попрощались с Нодия и Сергеевым до завтра, а с экипажем «Антея» до следующей встречи (возвращаться домой было решено ещё в Москве обычным пассажирским рейсом на Ту–114, поскольку мы не знали точно, сколько продлится командировка) и поехали в Гавану.

Отель Амбос Мундос располагался в Старой Гаване на перекрёстке улиц Обиспо и Меркадерес. Пятиэтажное здание отеля, выкрашенное в бледно-красную охру с белыми карнизами и балюстрадами балконов, не произвело на меня особого впечатления. Эклектика и эклектика. Похожих зданий хватает в любом крупном городе, чья история насчитывает сотню и больше лет. Европейском городе, я имею в виду. Ну, или американском. Однако аура этого места и впрямь была особой.

Я уже не раз замечал, что понятие «аура места» вовсе не умозрительное понятие. Равно, как и аура той или иной вещи. Конечно, никакой предмет или объект собственной аурой не обладают. Неживое не имеет ауры. Однако человек, как единственный разумный вид на этой планете (были у меня серьёзные подозрения, что не единственный, и земные дельфины, вполне возможно, могут претендовать на разумность, но заняться данным вопросом серьёзно всё не хватало времени) обладал удивительной способностью оставлять незримый след, энергетический отпечаток своей ауры, там, где жил, творил, работал, молился, любил и ненавидел. Там и на том.

Этот след можно было увидеть. Чем ярче и талантливее человек (или группа людей), тем дольше и явственней держался след. Странно, но на Гараде я об этом явлении особо не задумывался, хотя и знал о его существовании. Как-то не до этого было. Но здесь, на Земле, стало до этого. То ли потому, что задачи изменились, то ли дело было в теле и личности Серёжи Ермолова, кем я, во многом, стал.

Так вот, след, оставленный Хемингуэем и теми сотнями и тысячами людей, которые думали о писателе, когда попадали в отель, был заметен до сих пор.

– Ужинать будем не здесь, – сказал Хосе. – А сейчас располагайтесь и спускайтесь в ресторан. Пообедаете, потом поспите, а в шесть вечера я за вами заеду.

– Куда поедем? – осведомился я.

– Это сюрприз, – улыбнулся Хосе. – Но место хорошее, можете даже не сомневаться.

– Даже не знаю, что сказать, – сообщил нам молодой представитель советского посольства, второй секретарь первого класса с редким именем Зиновий, который тоже нас встречал. – Лично я думал, что приём будет более… официальным, что ли. Но команданте Фидель умеет удивить, когда хочет. Даже завидно.

– Почему? – спросил я.

– Потому что никто из наших, посольских, на вашу встречу с Фиделем не приглашён. Вы будете смеяться, но я даже не знаю, где и в каком формате она будет происходить.

В шесть вечера по времени Гаваны мы уже ждали Хосе в холле гостиницы, расположившись в креслах. Наш переводчик и распорядитель опоздал почти на пятнадцать минут, однако, появившись, никакой суеты не выказал.

– Извините, пришлось немного задержаться, – объяснил. – Готовы?

Мы заверили его, что готовы.

– Отлично, поехали.

Две машины: знаменитый Cadillac Eldorado 1959 года и наш советский ЗИМ (примерно того же года) ждали нас возле отеля.

Расселись, поехали.

Поплутав по улочкам Старой Гаваны, выбрались на развязку и нырнули в тоннель, который вывел нас на другую сторону залива. Ещё минут пять, и машины остановились то ли в предместье города, то ли в какой-то деревушке возле ничем не примечательного двухэтажного здания с террасой на первом этаже, обрамлённой ионическими колоннами.

Остановил нас вооружённый патруль.

Хосе сказал начальнику патруля несколько слов и тот, внимательно, нас оглядев, пропустил машины.

– Да это же «Ла Терасса», – сказал несколько удивлённо Борис Натанович, выйдя из машины. – Вон и вывеска.

– Си, сеньор, – подтвердил Хосе. – Это действительно «Ла Терасса», один из любимых ресторанов Хемингуэя. Мы с вами в Кохимаре. Как-то Хемингуэй сказал, что Нобелевская премия, которую он получил за «Старик и море», принадлежит Кубе, и свою повесть он писал вместе с рыбаками Кохимары, жителем которой считал и себя.

– Хемингуэй, несомненно, великий писатель, – сказал Аркадий Натанович. – Но…

Договорить он не успел. Стеклянные двери, ведущие в ресторан, распахнулись и на террасу в сопровождении двух охранников вышел довольно высокий бородатый человек в форме оливкового цвета. Увидел нас, белозубо улыбнулся и приглашающе махнул рукой:

– Hola![4]

– Hola, comandante! – ответил я по-испански. – Llegamostarde?[5]

– Vaya, – удивился Фидель – в это был именно он, – спускаясь с терассы и направляясь к нам. – Sabesespañol?[6]

Хосе, приоткрыв рот, переводил взгляд с команданте на меня и обратно.

– No,peroquierosaber[7], – сказал я, чувствуя, как мои знания испанского, впитанные в самолёте, стремительно истощаются.

– Loable![8] – воскликнул Фидель и протянул руку.

Вот так мы и познакомились с великим Фиделем Кастро – самой настоящей мировой легендой. Политиком, любовь и ненависть к которому перехлёстывала все мыслимые пределы.

– Но почему всё-таки Хемингуэй, товарищ Кастро? – задал вопрос Аркадий Натанович после роскошного ужина из морепродуктов с ромом и коктейлями (я на протяжении всего вечера тянул один бокал дайкири, где сока лайма и воды от растаявших кубиков льда было больше, чем рома, но зато здешний клэм-чаудер на уступал тому, что я едал в Сан-Франциско, а таких, обжаренных в масле креветок с соусом бешамель я и вовсе никогда не пробовал).

К этому времени подали кофе и мороженное, курящие закурили.

Хосе быстро перевёл.

Фидель раскурил сигару, с явным удовольствием пыхнул дымом, откинулся в кресле.

– А почему здесь сидите вы с братом, а, допустим, не какие-нибудь дипломаты или учёные? – хитро улыбнувшись, ответил он вопросом на вопрос. – Не потому ли, что в Советском Союзе вы по праву считаетесь… как у вас говорят… – он щёлкнул пальцами, вспоминая, – инженерами человеческих душ, так? Забавное сравнение, но пусть будет, хотя мне больше нравится «властитель дум». Серёжа, – он повёл в мою сторону рукой с сигарой, – думаю, именно поэтому пригласил вас. Он не только умный и смелый, но, несмотря на молодость, умеющий смотреть далеко вперёд человек. Поэтому выбрал вас. Писателей, которые умеют смело мыслить и смотреть в завтрашний день. Хемингуэй был таким же. Я ответил на ваш вопрос?

– Si, gracias, – сказал Аркадий Натанович.

– Отлично! – засмеялся Фидель. Даже без всякой ауры, было видно, что команданте в отличном настроении и настроен поговорить. – Ещё немного и мы сможем общаться без переводчика! Но если серьёзно, я действительно люблю Хемингуэя и до сих пор перечитываю время от времени.

– Мы тоже, – сказал Борис Натанович.

– Смелость! – поднял указательный палец Фидель. – Я уже упоминал об этом. Эрнесто был смелым человеком! Почти как Че, не случайно они были тёзками. Он и погиб, как Че, сражаясь. Да, он сражался с демонами внутри себя, но от этого его сражение было не менееважным, чем то, которое вёл Че. Больше скажу. Все настоящие писатели – очень смелые люди. Да, так я думаю. Нужно обладать смелостью… не просто смелостью – отвагой! – чтобы обращаться не только к тем миллионам людей, которые читают тебя сегодня, но и к будущим поколениям, к тем, кто ещё даже не родился!

Он помолчал, сделал глоток вискииз тяжелого низкого стакана, звякнув льдинками, пыхнул сигарой.

Я посмотрел на братьев Стругацких. Они слушали лидера кубинской революции крайне внимательно. Мне показалось, что знаменитые фантасты не ожидали от Фиделя столь интересных и глубоких мыслей по поводу сути писательства. Не то, чтобы они считали Кастро человеком, который не способен разобраться в этих вопросах. Нет. Просто не ожидали. Был заинтересован и Владимир Алексеевич Крат. Возможно, не до такой степени, как Стругацкие (в конце концов, он не был писателем, и я даже не знал, как он относится к Хемингуэю), но всё-таки. Что касается моих охранников Бориса и Антона, то они занимались своими прямыми обязанностями, быстро найдя общий язык с охраной Фиделя и присоединившись к ней.

– Но не только смелость, – продолжал команданте. – Я вам скажу, что ещё я ценю в Хемингуэе, чем он мне близок. Он, как никто, знал и любил Кубу и море, понимал душу простого кубинского рыбака, знал его работу и умел реалистично и честно её описать – это само собой, об этом много говорили и до меня, и ещё скажут, я уверен. Авантюризм! Он бы авантюристом в лучшем смысле этого слова. Рисковым человеком, который не боялся поставить на кон своё здоровье, благополучие и даже саму жизнь ради достижения своих целей. Каких? Да тех же самых, которые ставим перед собой и мы, революционеры. Настоящий писатель видит всю мерзость и несправедливость окружающего его мира и своим творчеством пытается изменить его к лучшему.

Глава третья

Команданте Фидель Кастро и чужие цивилизации. Подарок. Неожиданное предложение. Волейбол так волейбол

– Да, я уверен в этом, – голос Фиделя окреп. Грош цена тому писателю, кто не стремится к этому. Но он знает, что, меняя мир, ты изменишься и сам. Нельзя безнаказанно вглядываться в бездну. Бездна обязательно ответит тем же, и нужно быть очень сильным и храбрым человеком, чтобы выдержать этот взгляд, – он обвел нас своими тёмными живыми глазами, в которых толика печали мешалась с четырьмя толиками решимости, тремя проницательности и двумя вдохновения. – Вот так, товарищи дорогие, вот, что я думаю о писателе Хемингуэе. А теперь давайте, наконец, выпьем и поговорим о наших делах. Я знаю, что вы собираетесь в Пуэрто-Рико и даже слышал краем уха зачем, но хотелось бы узнать подробнее.

Я рассказал, время от времени давая слово Владимиру Алексеевичу, как единственному действующему профессиональному учёному-астроному среди нас, если не считать Бориса Натановича.

Фидель слушалкрайне внимательно.

– Я правильно понимаю, что вы уверены в успехе? – переспросил он, когда я закончил. – То есть, в том, что вам удастся поймать этот сигнал от иной цивилизации?

– Возможно, не сразу, – ответил я. – Но рано или поздно поймаем, уверен в этом.

– Могу я спросить, откуда у вас такая уверенность?

– Не у нас, – ответил я. – У меня. У меня уверенность стопроцентная, а мои товарищи могут в этом сомневаться, их право.

– Хорошо. Откуда у тебя эта уверенность? – Фидель неотрывно глядел на меня.

– Потому что я это знаю.

– Что именно?

– Что в двухсот тридцати девяти световых годах от нас расположена двойная звезда, вокруг которой вращается планета с высокоразвитой цивилизацией, похожей на нашу. Двойную звезду мы уже нашли, её существование доказано. Осталась ерунда – доказать наличие цивилизации. Только не спрашивайте меня откуда я знаю, о её существовании. Мой ответ будет сильно отдавать мистикой, а там, где присутствует мистика, науке нет места.

– Хорошо, не буду, – сказал Фидель. – Спрошу другое. Допустим, мы убедились в наличии этой высокоразвитой цивилизации. Каковы наши дальнейшие действия?

Я коротко рассказал о грядущих полётах на Луну, строительстве на ней нашей базы и станции Дальней связи.

– То есть, мы собираемся с ними связаться?

– Конечно. Почему нет?

– Хотя бы потому, что, по твоим словам, они ушли дальше нас в развитии, а значит сильнее.

– Ну и что?

– Тот, кто сильнее, всегда может завоевать более слабого.

– Не всегда.

– Всегда, – Кастро даже хлопнул ладонью по столу. – Это закон.

– Куба слабее Соединённых Штатов Америки во много раз, – сказал я. – Слабее во всех сферах. Начиная с экономической и заканчивая военной. Однако что-то я не вижу, чтобы США завоевали Кубу. Да, возможно, кое-кто из власть имущих в США об это мечтает. Но мечтать не значит сделать.

– Мы сильнее духом, – ответил Фидель. – Они знают, что потери будут слишком велики, если решатся на это. И потом у нас в друзьях вы, – великий Советский Союз. Он никогда не допустит этого.

– Хорошо, – сказал я. – Почему тогда великий Советский Союз, который, как и США, намного сильнее Кубы, не завоюет её?

– Ну, это просто, – засмеялся Фидель. – Зачем это вам? Мы и так друзья, союзники и вместе строим социализм и коммунизм.

– А говорите – закон, – улыбнулся я. – Значит, не всегда сильный стремится завоевать того, кто слабее?

– Один – ноль, – согласился Кастро. – Но всё равно. Если мы и впрямь найдём эту цивилизацию, о которой ты говоришь, истерика поднимется страшная. Даже я не могу просчитать, насколько страшная. Armarlade Dioses Cristo[9], как у нас говорят. Советую тебе, мой юный друг, удвоить и даже утроить осторожность.

Торжественная демонстрация главного подарка Фиделю – первого в истории человечества гравилёта «РС–1» состоялась на следующий день там же, на военно-воздушной базе, куда нас привезли сразу после завтрака.

– Всё-таки удобно быть личным гостем руководителя страны, – заметил по этому поводуАркадий Натанович. – Никаких забот. Кормят, возят, встречают, наливают. Если б не жара, совсем благодать.

– Август – самый жаркий месяц на Кубе, – объяснил переводчик Хосе. – Высокая влажность, в ней всё дело. Душно. Даже ливни не помогают, а, скорее, ухудшают положение.

– Прямо как у нас в Ленинграде, – сказал Борис Натанович.

– Я был в Ленинграде, – сказал Хосе. – Там совсем не жарко.

– В какое время года вы там были? – осведомился младший Стругацкий.

– Весной. В марте.

– В марте и нам не жарко. Вы приезжайте в июле…

– В Кушке, – сказал я, – мы закапывали летом сырое яйцо в песок и через десять минут оно прекрасно запекалось.

– «Ротмистр Чачу громко и пренебрежительно рассказывал, как в восемьдесят четвёртомони лепили сырое тесто прямо на раскаленную броню и пальчики, бывало, облизывали», – немедленно процитировал Аркадий Натанович, —[10]

Я рассмеялся.

– Какой ротмистр Чачу? – растерянно спросил Хосе.

– Не обращайте внимания, Хосе, – махнул рукой Борис Натанович. – Писательские разговорчики. Кстати, Серёжа, мы с Аркадием прочли твои рассказы. «Экскурсовод» и «Мусорщик». Так кажется? В «Знание – сила» и «Техника молодёжи».

– Да, – сказал я, чувствуя, как громко и часто забилось сердце. – Всё правильно.

– «Экскурсовод» – так, довольно банально, уж извини, тема изъезжена вдоль и поперёк, хотя написано неплохо. А вот «Мусорщик» действительно хорош. Поздравляем. Да, Аркадий?

– Хорош, хорош, – энергично подтвердил Аркадий Натанович. – Оригинально, талантливо, ярко. Молодец! Продолжай в том же духе, всемерно поддержим.

– Спасибо, – сказал я. – Вы даже не представляете, насколько для меня важна ваша оценка.

– Ну отчего же не представляем, – сказал Аркадий Натанович. – Отлично представляем. Сами такими были.

На этот раз мы прибыли раньше Фиделя. Собранный и вымытый до зеркального блеска гравилёт уже стоял в положенном месте, на специально отведённой площадке. По хитроватым улыбкам лётчика-испытателя Мусы Нодия и механика Тимофеева Сергеева, которые встречали нас у гравилёта, я понял, что нас ожидает какой-то сюрприз.

Так оно и оказалось.

Как только я по старой пилотной привычке, выработанной ещё Кемраром Гели, начал обходить машину по часовой стрелке, начиная с носа, то почти сразу же с оным сюрпризом и столкнулся.

Сам гравилёт был ослепительно-белого цвета. Ближе к хвостовому оперению, на фюзеляже, красовались алые буквы «РС–1» и ниже – СССР. А спереди, практически, у носа было выведено синим ровным курсивом: Сергей Ермолов.

– Ничего себе, – сказал я. – Это что?

– Имя машины, – сказал Нодия. – А что, есть возражения? Наверху согласовано, не волнуйся.

– Даже не знаю. Неловко как-то.

– Э, слушай! – эмоционально воскликнул Нодия, добавив жестикуляции и характерного грузинского акцента. – Что – неловко, зачем – неловко? Ты придумал этого красавца? Ты. Заслужил, да!

Послышался шум моторов. На трёх машинах подъехал Фидель с охраной. Поздоровался с нами, мы вместе обошли главилёт. В глазах Кастро читался горячий мальчишеский интерес, и он потребовал немедленно опробовать новинку.

Загрузились в гравилёт по полной: я, Фидель, Хосе, Нодия и трое охранников Кастро с оружием.

– Пристегнитесь, – сказал наш пилот по-русски.

Хосе перевёл.

– Взлетай, – небрежно махнул рукой Фидель.

Хосе перевёл.

– Пристегнитесь, иначе никто никуда не полетит, – упрямо сказал Нодия.

Фидель посмотрел на меня.

Я показал ему на свой ремень, который уже был пристёгнут и сказал:

– Не приведи господь, товарищ Кастро, если что-нибудь случится, и вы пострадаете из-за того, что ремень был не пристёгнут, мне не простят.

– Пристёгиваемся, – вздохнул Кастро.

Нодия запустил двигатели. Лопасти над головой прозрачной кабины почти бесшумно набрали обороты.

– Включаю антиграв, – сообщил Нодия и щёлкнул тумблером. – Уменьшение веса в пять раз.

Радостная лёгкость разлилась по телу. Мне всегда нравилось это ни с чем несравнимое ощущение. Предчувствие полёта, за которым всегда следовал сам полёт.

Вот в чём разница, понял я простую вещь. Здесь, на Земле, лётчики взлетают в небо со своим весом и всё равно испытывают радость полёта. Мы, на Гараде, давно пользуемся антигравами, и наша радость ярче. Именно потому, что уменьшается не только вес машины, но и собственный. Что ж, теперь это ощущение будет доступно и землянам.

– Vaya! – воскликнул Кастро и засмеялся.

– Подъём! – сообщил Нодия.

Гравилёт легко оторвался от земли и пошёл вертикально вверх, набирая скорость. На высоте трёхсот метров, заложил крутой вираж…

Мы сделали несколько широких кругов над авиабазой, меняя высоту и скорость. Потом сели на прежнее место – так же легко, как взлетели.

– Выключаю антиграв, – сказал Нодия.

Вернулась привычная тяжесть, остановился винт. Нодия открыл двери.

– Отличная машина, – сказал Фидель, когда все вышли и оказались на бетоне аэродрома. – И название мне нравится, – он похлопал меня по плечу.

– Подарок от советского народа и правительства лично вам, команданте, – сообщил я. – Что такое гравилёт? Это – свобода от силы тяжести. А что такое Куба? Это тоже свобода. От гнёта империализма. Поэтому символично, что первый серийный гравилёт будет принадлежать вам.

– Большое спасибо, – перевёл Хосе слова Фиделя. – Это очень щедрый подарок. Кубинский народ и лично я не забудем этого.

Ладонь у Фиделя была твёрдой, рукопожатие крепким.

– Будут ещё гравилёты, – пообещал я. – Это только первый. Однако у нас просьба.

– Какая?

Я рассказал о нашем намерении полететь завтра в Пуэрто-Рико на гравилёте.

– Он вернётся к вам в тот же день, – пообещал я. – Обратно мы полетим на обычном самолёте.

– Вы просите у меня мой гравилёт, чтобы слетать в зубы к американцам? – спросил Фидель с непроницаемым лицом.

Начинается, подумал я. Надо было сначала слетать, а потом дарить. Эх, говорил же Леониду Ильичу, что я не дипломат. Нет, не послушал.

– Это тоже будет символично, – сказал я. – Подумайте сами. Исторический визит советской научной делегации в Пуэрто-Рико – страну, которая во всём зависит от США, и на чём? На первом в мире гравилёте, подаренном СССР Фиделю Кастро! Да их там всех корёжить будет от зависти.

– Ну да, ну да, – хитро усмехнулся Фидель. – А с чего это исторический визит советской научной делегации случился именно в Пуэрто-Рико? Не с того ли, что именно там расположен известный радиотелескоп, столь необходимый советской научной делегации? Американский радиотелескоп, какого нет у Советского Союза? Это насчёт зависти. Но я тебя понял, Серёжа, и вижу смысл в твоих словах. Пожалуй, я соглашусь. При одном условии.

– Слушаю, – сказал я обречённо.

– Сыграем в волейбол, – предложил Кастро. – Выиграем мы – полетите в Пуэрто-Рико на обычном самолёте. Выиграете вы – гравилёт на завтра ваш. Нас, кубинцев, шестеро: я, Хосе и четверо охранников. Вас, русских, больше, но, думаю, не все способны выйти на волейбольную площадку.

– Выйти-то я способен, – пробормотал Владимир Алексеевич Крат. – Но вот сыграть…

Братья Стругацкие переглянулись и оба качнули головами. Отрицательно.

– Подъём переворотом и разгибом на турнике я, пожалуй, ещё сделаю, – сказал Борис Натанович. – Если предварительно сбросить десяток килограмм и как следует размяться. Всё-таки у меня был когда-то второй разряд по спортивной гимнастике. Но волейбол…

– Максимум, что могу я на том же турнике, – сказал Аркадий Натанович, – это дембельский уголок. Что до волейбола – солидарен с братом. Пас.

– Что такое дембельский уголок? – спросил Кастро.

– Потом покажу, – пообещал старший Стругацкий.

– Борис, Антон? – я посмотрел на свою охрану. Сам я играл в Кушке, правила помнил и был уверен, что справлюсь.

Охранники синхронно кивнули, соглашаясь.

– Ещё трое, – сказал я.

Нодия и Сергеев шагнули вперёд.

– Играл когда-то, – сказал лётчик-испытатель.

– Можно попробовать, – поддержал механик.

– Ещё один нужен, – сказал я и посмотрел на Зиновия, молодого сотрудника советского посольства, всюду нас сопровождавшего.

– Была ни была, – сказал тот. – Играю.

Игра состоялась вечером, когда спала жара, здесь же, на базе.

К этому времени нам подобрали спортивные трусы, майки и кеды. В судейское кресло на вышке уселся один из кубинских лётчиков с авиабазы, который, как выяснилось, играл в волейбол в юности и хорошо знал правила. Я хотел по этому поводу заметить, что надеюсь на честное судейство, но промолчал, чтобы не обидеть хозяев.

Перед матчем мы провели небольшую тренировку, во время которой быстро выяснилось, что самый слабый игрок у нас – Зиновий, а самый сильный – я. Пожалуй, только в нападении Борис за счёт роста и массы мог со мной поспорить в высоте прыжка и силе удара. Всё остальное: подача, приём и, особенно, распасовка у меня получалось лучше.

– Ты прям профи, – заметил по этому поводу Борис. – Где научился?

Я объяснил, что играл в Кушке на школьной площадке, один класс против другого. Иногда в комендатуре с солдатами-погранцами. Играли с большим азартом, но на очень и очень любительском уровне. Всё остальное – хорошая физическая подготовка и футбольные навыки.

– Я же вратарь, – пояснил. – Чувствую мяч.

– Значит, играем через тебя, – решил Борис, которого мы выбрали капитаном. – Схема такая. Принимающий старается отдать мяч тебе, ты пасуешь мне, а я уже бью. Если у сетки. Если ты у сетки, меняемся: я пасую, ты бьешь. На блоках самые высокие: я и Муса. Остальные на подстраховке. Помните: главное – принять мяч и отдать пас мне или Сергею, а мы уже разберёмся, что с ним делать. Серёжа, ты смотри внимательно. Не всегда нужно бить в атаке, можно и перебросить хитро на пустое место.

– Понял, – сказал я.

Кинули жребий – монету. Первыми подавать выпало команде Фиделя.

Он и подал. Хорошо подал, почти профессионально. Подбросил мяч в воздух левой рукой так, что он не крутился, – ниппелем к себе, и пробил правой ладонью по центру, вовремя остановив руку.

При таком способе подачи мяч словно планирует в воздухе и в любой момент неожиданно может изменить направление полёта.

Я стоял у сетки крайним справа. Мяч принял по центру на пальцы Антон, отпасовал мне. Я мягко набросил на удар Борису, стоящему слева по краю у сетки. Мой телохранитель подпрыгнул и мощно пробил мимо блока. Мяч ударился в плотно утрамбованную землю открытой площадки. Судья свистнул, и подача перешла к нам.

Подавать выпало Зиновию. Он подал неловко, сбоку и запорол мяч в сетку.

– Твою мать, – отчётливо сказал Борис. – Зина, не выделывайся, снизу подавай, если не умеешь. Тупо снизу. Твоя задача – просто перебросить мяч на ту сторону. Осознал?

– Осознал, – вздохнул расстроенный Зиновий.

– Ничего, – подбодрил я его. – Спокойно, не волнуйся, мы только начали.

Подача снова перешла кубинцам, и на этот раз им удалось взять очко.

Это был трудный матч.

За счёт опыта и сыгранности (потом я узнал, что Фидель частенько играл со своими охранниками в волейбол и баскетбол) кубинцы вырвались вперёд и довольно легко выиграли первый сет со счётом 15:11. Однако во втором сете мы вошли во вкус и азарт и отыгрались 15:13.

Впереди был решающий третий сет. Солнце уже прилично склонилось к западу, и на площадку упали тени от деревьев, густо росших неподалёку. Стало немного прохладнее. Мы попили водички, передохнули минуту.

– Меняем тактику, – предложил наш капитан. – Серёжа, ты, оказывается, прыгучий – куда таммячику. И удар у тебя хорош на самом деле. Они будут ждать, что мы продолжим в той же манере. А мы не продолжим. Теперь ты у нас будешь основным на острие атаки, а я больше на распасе. Готов?

– Давай попробуем, – сказал я.

Глава четвёртая

Волейбол так волейбол (продолжение). Покушение. Бермудский треугольник

Перед игрой я провёл небольшое расследование среди местных. Все они в один голос заявляли, что команданте не любит проигрывать.

– Он лидер и победитель по натуре, – сказал наш шофёр Мигель – седой метис, не первый год работающий в правительственном гараже Кастро. – Я бы на вашем месте уступил, если поймёте, что играете лучше.

– Не думаю, что мы играем лучше, – сказал я.

– Я тоже так не думаю, – сказал Мигель. – Просто даю совет.

– А если мы всё-таки выиграем? – спросил я.

– Команданте может расстроиться, – ответил шофёр философски. – Кто знает, во что выльется его расстройство? Но может и не расстроиться. Даже Господь не всегда знает мысли команданте, – шофёр быстро перекрестился по-католически – ладонью слева-направо. – Так что сами решайте. Но повторю: проигрывать он не любит.

Н-да, дилемма. Но ведь и я не люблю проигрывать. А ещё больше не люблю подыгрывать. Это уже тогда не спорт получается, а сплошное надувательство. Слышал я, что в профессиональном спорте, сданный за деньги матч или бой, – обычное дело. Слышал, но участвовать в подобном не хотел. Ни под каким видом. Так что – на фиг. Выиграет команда Фиделя – значит, выиграет, а проиграет – значит, мы сильнее. И плевать мне на настроение команданте. В конце концов, как у нас, на Руси, говорят, мне с ним детей не крестить. А гравилёт в любом случае уже его, ему подарен, забирать обратно не стану.

Судья свистнул, приглашая команды на площадку.

Подавать выпало нам – Борису. Наш капитан подбросил мяч, подпрыгнул и сильнейшим ударом послал его через сетку на сторону соперника.

Хосе, стоящий в защите принял, мяч снизу; кто-то из охранников отдал пас Фиделю и высокий команданте в прыжке пробил наш блок. Свисток судьи, подача перешла к кубинцам.

Всё-таки команда Фиделя была сильнее. Не на много, но сильнее. Сыграннее – вот что главное. Но мы упёрлись. Даже наше слабое звено – Зиновий – разыгрался и дважды отдал точный хороший пас, а один раз в падении вытащил, казалось, безнадёжный мяч.

Помогла и смена тактики. Наш соперник и впрямь не ожидал, что я перейду в атаку. Психологический эффект. Одно дело, когда атакует здоровенный Борис с его ростом за метр девяносто и девяносто килограммами сплошных мышц. И совсем другое – пятнадцатилетний мальчишка, чей рост едва дотягивает до ста семидесяти шести сантиметров, а максимальный вес после хорошего обеда – шестьдесят восемь килограмм.

Нет, в орно я не входил. Всё по той же старой причине – это сразу бы стало заметно. Но и моих обычных кондиций хватало, чтобы прыгнуть с места так, что моя голова поднималась выше сетки, натянутой, как положено, на высоте два метра сорок три сантиметра. То есть я просто перепрыгивал у сетки и самого Фиделя и его здоровенных охранников.

Другое дело, что не всегда удавалось получить хороший пас под удар. Ох, совсем не всегда. Здесь соперник был гораздо точнее, и в конце концов мы вышли на счёт 14:13 не в нашу пользу при подаче кубинцев.

Я стоял на месте разыгрывающего и заметил, как левый крайний защитник кубинцев слишком далеко выдвинулся вперёд.

Туда я и ударил в пряжке после того, как принял подачу, перебросил мяч Сергееву и получил от него ответный пас.

Кубинец попятился и прыгнул, стараясь достать мяч.

Если бы он этого не сделал, то мяч, скорее всего, ушёл бы за пределы площадки.

А может быть, и не ушёл.

Но защитник прыгнул и не достал. Только коснулся пальцами мяча, и тот, изменив траекторию, улетел ему за спину, где подхватить уже было некому. Судья свистнул, подача перешла нам.

Теперь я был на месте крайнего левого защитника.

Нодия подал. Фидель принял, красиво отдал Хосе, и тот, решив нас обхитрить, неожиданно пробил.

– Уходит! – крикнул я, и Антон, уже было вытянувший руки, чтобы отбить мяч, убрал их и даже присел.

Есть!

Мяч стукнулся о землю за чертой, и свисток судьи зафиксировал, что мы сравняли счёт. 14:14 при нашей подаче.

Глаза Фиделя недобро сощурились, но мне было по фигу – я перешёл слева под сетку и шепнул Борису:

– Мне пас. Повыше.

То кивнул – понял, мол.

Нодия сделал красивую планирующую подачу. Кубинцы приняли, разыграли, и один из охранников попытался перебросить мяч через наш блок. Ему это удалось, однако мяч на месте разыгрывающего принял Сергеев, отдал Борису и тот набросил его мне, как и договаривались – красиво, мягко и высоко.

На этот раз я взлетел на метр, не меньше – почти на свой максимум, если не использовать орно.

Маленький и лёгкий, по сравнению с футбольным, волейбольный мяч медленно крутился в воздухе, освещённый лучами заходящего кубинского солнца.

Двое высоких охранников прыгнули, выставляя блок.

Хрен вам, ребята. Я выше.

– Х-ха! – выдохнул я, нанося удар.

У нас в Кушке это называлось «поставить кол». Да и не только в Кушке. Думаю, это по всей стране так называлось, хоть я и не волейболист.

К чести, стоящего на распасе Фиделя, он среагировал и попытался принять в падении страшный удар, чтобы спасти команду. У него даже почти вышло. Мяч попал в вытянутую руку команданте и резко ушёл в сторону за пределы площадки.

Судья свистнул и скрестил руки перед грудью. Конец матча. Мы победили со счётом 15:14.

– А ты нахал, – сказал Фидель, пожимая мне руку после матча. – Даже наглец. Вот скажи, ты не мог сделать вид, что мы сильнее? Тем более, что мы и в самом деле были сильнее, – он улыбался, но глаза его оставались холодными.

Ясно, подумал я, а ведь меня предупреждали.

Солнце, склонившись к западу, послало сноп света между стволов деревьев с западной стороны. Длинный вечерние тени протянулись на восток, мягко залегли в складках на гряде голых невысоких холмов метрах в шестистах от нас. На пологой вершине одного из них, что-то ярко блеснуло, – так бывает, когда солнечный луч отражается от стекла.

Откуда там стекло?

В следующую секунду я сильно толкнул команданте вперёд, дал подножку и упал сверху, прикрывая.

Вдалеке едва слышно треснул выстрел.

Пуля прошла над нами, ударилась в металлическую стойку для сетки и с визгом ушла куда-то в сторону.

– Ложись! – упал на нас с Фиделем Борис, прикрывая обоих своим большим сильным и очень потным телом.

Чёрт, подумал я, не лучшие объятья жарким кубинским вечером, прямо скажем.

– Он там, в холмах! – сообщил громко. – На востоке!

– Atrápenlo![11] – крикнул Фидель.

Топот ног, рыкнули, заводясь, двигатели; три джипа, набитые солдатами, стоявшими до этого в оцеплении вокруг волейбольной площадки, сорвались с места и понеслись к холмам.

Я огляделся. Неподалёку высилось трёхэтажное каменное здание казармы.

– Туда! Здесь мы, как на ладони.

Под прикрытием охраны Фиделя и Антона, которые в спортивных трусах и майках с пистолетами в руках смотрелись довольно забавно, мы перебежали за казарму.

– Давайте внутрь, команданте! – сказал один из охранников, нервно оглядываясь по сторонам.

– Ерунда, – заявил Фидель, усаживаясь на деревянную лавочку, которая стояла рядом со входом. – Всё кончилось, можешь мне поверить. Будь выживание после покушения олимпийским видом спорта, то я давно стал бы чемпионом, – он посмотрел на меня и похлопал рядом с собой. – Садись, Серёжа. Ты только что спас мне жизнь!

Я сел.

– Как ты понял? – спросил Фидель.

– Солнце блеснуло на оптическом прицеле, – объяснил я. – То есть, я не знал, что это оптический прицел. Догадался.

– Разве ты служил в армии?

– Я сын военного. Всю жизнь по гарнизонам. Всякого насмотрелся, и боевое оружие держал в руках.

– Что ж, спасибо тебе. Признаюсь честно, я разозлился, когда вы выиграли. Не люблю проигрывать. Но теперь… Спасибо ещё раз, – он обнял меня за плечи, на секунду крепко прижал к себе. – Считай, я твой должник. И, разумеется, завтра берите гравилёт, если вам надо. Никаких возражений.

Подробности покушения на Фиделя мы узнали на следующее утро. Кубинский спецназ догнал террориста, который бросил снайперскую винтовку и пытался уйти к морю на заранее припрятанной машине. Его догнали и убили в перестрелке. Говорят, Фидель был очень недоволен, он рассчитывал, что наёмного убийцу возьмут живым.

Впрочем, это было уже совершенно не моим делом. Все разрешения были получены, прогноз погоды благоприятный, гравилёт проверен до последнего винтика, маршрут проложен; и утром десятого августа в девять часов двадцать восемь минут по местному времени Муса Нодия поднял машину в воздух с аэродрома военно-воздушной базы в городе Сан-Антонио-де-лос-Баньос.

Всего гравилёт нёс восьмерых. Экипаж: пилот Муса Нодия и механик-штурман Тимофей Сергеев. Пассажиры: Владимир Крат, Аркадий Стругацкий, Борис Стругацкий, охранники Борис и Антон и я – Сергей Ермолов.

Машина как рази была рассчитана на восьмерых и при собственном весе полторы тонны могла поднять ещё восемь с половиной. Так что шли мы, считай, налегке. По прямой от кубинской военно-воздушной базы до радиотелескопа Аресибо (в конце концов, решили, что мы прилетим прямо туда, чтобы не тратить время на переезды) было примерно тысяча семьсот километров. Но мы летели не по прямой, а по сторонам условного треугольника с вершиной в районе островов Тёркс и Кайкос, принадлежащих Великобритании. Так что всего получалось больше двух тысяч километров.

– Пять часов полёта, – сказал Сергеев. – Плюс минус.

Мы шли на высоте три тысячи метров с крейсерской скоростью четыреста пятьдесят километров в час. Внизу расстилался пронзительно-синий Атлантический океан с редкими, разбросанными там и сям, клочками жёлто-зелёных островов. Было хорошо и красиво. Даже очень. Негромкий гул электродвигателя. Привычная, но всякий раз кажущаяся новой лёгкость во всём теле от действия антигравитационного поля. Прохлада в салоне с кондиционированным воздухом, великолепный обзор. Ни облачка на горизонте. Глубокий океан внизу, бесконечное небо и солнце вверху, посередине – мы.

– Между прочим, – сказал Аркадий Натанович, – мы с вами сейчас находимся в районе знаменитого Бермудского треугольника. Я бы сказал даже, печально знаменитого.

– Первый раз слышу, – сказал директор Пулковской обсерватории. – Что ещё за Бермудский треугольник?

– Аркаша, – с весёлой укоризной произнёс Борис Натанович. – Как не стыдно.

Я молча слушал.

– Что значит – стыдно? – наигранно возмутился Аркадий Натанович. – Я читал об этом в американском журнале на чистом английском языке! То есть американском, разумеется.

– О чём? – спросил наш пилот. Гарнитура с наушниками болталась у него на шее, машина шла ровнёхонько, как по ниточке, и ему явно было скучно. – Расскажи, дорогой!

И Аркадий Натанович рассказал. О том, как пятого декабря тысяча девятьсот сорок пятого года авиазвеноиз пяти торпедоносцев-бомбардировщиков «Эвенджер» совершало тренировочный полёт. Они вылетели с аэродрома базы морской авиации в Форт-Лодердейле, что в восточной Флориде, и следовали почти точно на восток, чтобы в определённой точке совершить учебное бомбометание, а затем, другим курсом, вернуться на базу.

– Погода была прекрасной, – увлечённо рассказывал Аркадий Натанович, – море спокойное. Прямо, как сегодня. Однако в какой-то момент начались перебои с радиосвязью. Из обрывков радиопереговоров, которые удалось поймать на базе, стало ясно, что звено заблудилось. Чуть ли не у всех самолётов отказало навигационное оборудование, а то, которое, вроде бы, работало, выдавало явно неверные сведения.

– Значит, тоже отказало, – прокомментировал Сергеев. – Хотя я не очень понимаю, как это возможно.

– Никто до сих пор этого не понял, – продолжил Аркадий Натанович. – Однако факт, что четырнадцать опытных лётчиков на пяти прекрасных исправных самолётах так и не сумели добраться до земли. Последние слова одного из пилотов, уже когда у них заканчивалось топливо, были такими: «Мы не можем определить направление, океан выглядит не так, как обычно, мы опускаемся в белые воды». – старший Стругацкий сделал паузу и буднично добавил. – Спасательный гидросамолёт «Мартин Маринер», который немедленно вылетел на поиски, тоже бесследно исчез.

– Хорошо быть писателем-фантастом, – сказал Владимир Алексеевич. – Им всё можно.

– За что купил, за то и продаю, – невозмутимо заметил Аркадий Натанович.

– Аркадий Натанович правду говорит, – сказал я. – Я тоже читал об этом случае, когда странствовал по Америке. Была статья в журнале «Аргоси». Кажется, за шестьдесят четвёртый год. Да, точно, за шестьдесят четвёртый. Автор – Винсент Гаддис. Статья называлась The Deadly BermudaTriangle.

– Смертельный Бермудский треугольник, – перевёл Борис Натанович.

– Страшно – аж жуть, – сказал охранник Борис.

– Э, слушай, дорогой, я такое могу рассказать про разные случаи в авиации, – кушать не сможете! – воскликнул Нодия. – У нас в одной сибирской тайге столько самолётов пропадает бесследно, что этот треугольник от зависти в круг превратится!

– Так я не спорю, – благодушно заметил Аркадий Натанович. – Но бесследная пропажа звена «Эвенджеров» – факт.

– Бритва Оккама, – сказал Борис Натанович.

– Которой мы бреемся каждыйдень, – подхватил старший брат. – И тем не менее.

– Какой у нас запас хода, напомните? – спросил Владимир Алексеевич.

– Девять тысяч километров, – сообщил Нодия. – До Берлина можем долететь спокойно. Но нам туда не надо, – он надел наушники и попытался связаться с диспетчерской службой аэропорта Исла-Верде в Сан-Хуане.

– Советский борт РС–1 «Сергей Ермолов» вызывает аэропорт Исла-Верде, – сказал он по-английски. – Приём!

Тишина. Только гул электродвигателя и шум винта, рассекающего воздух над нашими головами.

– Советский борт РС–1 «Сергей Ермолов» вызывает аэропорт Исла-Верде, – повторил Нодия. – Приём!

Тишина.

– Странно, – сказал пилот. – Сан-Антонио-де-лос-Баньос! Советский борт РС–1 «Сергей Ермолов» вызывает Сан-Антонио-де-лос-Баньос! – он перешёл на английский. Приём!

Ни звука.

Я огляделся. Свет за прозрачной кабиной гравилёта изменился. Свет и краски. Свет будто потускнел, а краски пожухли. На первый взгляд всё то же самое, но на самом деле – не то. Синий цвет океана под нами теперь отливал свинцом, да и видимость явно упала. Какая-то непонятная мгла появилась в воздухе. Так бывает при солнечном затмении. Только вот никакого солнечного затмения не наблюдалось.

– Попробуй вызвать Гавану, – сказал я.

Нодия попробовал. С тем же результатом.

– Связи нет, – доложил. – Нас никто не слышит, и мы никого. Эфир вообще пустой, одни помехи.

– Главный компас отказал, – сообщил Сергеев, пощёлкав пальцем по прибору.

– Путевой тоже, – сказал Нодия и добавил по-грузински. – Дзукна![12] Впервые такое вижу.

– Спутниковый телефон? – вспомнил я о чуде современных советских технологий, которое имелось на гравилёте.

Однако и спутниковая связь была мертва.

– В круг, говоришь, превратится? – осведомился Аркадий Натанович.

– Девять тысяч километров – это большой запас хода, – сказал Владимир Алексеевич.

– Вы обратили внимание, как изменился свет снаружи? – спросил Борис Натанович.

Я быстро думал. Происходящее мне совсем не нравилось.

Вошёл в орно, попытался нащупать линии магнитного поля и не смог этого сделать. При этом ауры моих товарищей просматривались привычно хорошо. Да что ж такое, Бермудский треугольник в самом деле существует? Вспомнилось Пятно Безмолвия на самом большом материке Гарада Лур-Парралд[13] – обширная область суши размером примерно восемьдесят тысяч квадратных километров, набитая атмосферными, магнитными, погодными и геофизическими аномалиями, словно ящик Пандоры из земной мифологии бедами и несчастьями. Как там было сказано в древней неписанной инструкции для путешественников, пересекающих Пятно Безмолвия тем или иным способом? «В случае отказа компаса, потери радиосвязи, ориентировки и чувства уверенности, остановись и подожди – само пройдёт». К лётчикам, правда, до появления гравилётов эта инструкция не подходила, но они всегда старались обойти Пятно Безмолвия стороной.

– Смотрите! – воскликнул обычно молчаливый охранник Антон. – Солнце!

Глава пятая

Экстренная посадка. Остров Западный Кайкос. Разведка. Звёзды, планеты и созвездия

Мы посмотрели. Солнце, которое в это время дня и года на этой широте было практически над нашими головами, словно уменьшилось в диаметре и распалось на три маленьких солнца, расположившихся в небе гуськом друг за другом.

– Какой-то оптический эффект, – сказал Борис Натанович. – Впервые такое вижу.

– Даже не слышал о таком, – сказал Аркадий Натанович.

– Я, конечно, немного понимаю в двойных и даже тройных звёздах, – заметил Владимир Алексеевич, – но здесь явно не тот случай.

– Каковы наши действия, товарищ Нодия? – спросил я.

– Предлагаю сесть на первый попавшийся остров – вон как раз по курсу виднеется и переждать всю эту херню, – грузинский акцент появлялся и пропадал у нашего пилота каким-то необъяснимым образом.

– Поддерживаю, – сказал я. – Садимся.

Машина начала снижение. Остров ромбовидной формы приближался. Теперь было видно, что посередине этого клочка суши имеется озеро. Дальше за ним в туманной мерцающей дымке просматривался ещё один, более крупный.

– Судя по всему, мы достигли архипелага Теркс и Кайкос, – сказал Сергеев. – Первый остров, думаю, Западный Кайкос. Форма, размеры, озеро посередине… Это он.

– Обитаемый? – осведомился Аркадий Натанович.

– Когда-то был. Соль тут добывали. Теперь, вроде бы, нет.

– Необитаемый остров в Карибском море, – прокомментировал Борис Натанович. – Пиратский клад и призрак Флинта. Кино. Дорого.

– Прекрасную туземку забыл, – сказал Аркадий Натанович. – В набедренной повязке. Только.

– Мы женаты, – парировал младший брат. – Нам нельзя.

– Я холостой, слушай! – радостно воскликнул Нодия.

– Веди машину, холостой, – сказал Аркадий Натанович добродушно.

– Э, что её вести, сама летит. Не машина – ковёр самолёт!

Мы сделали над островом два круга, стараясь обнаружить присутствие человека или хотя бы какие-то следы. Не обнаружили.

– Очень странно, – сказал Сергеев, открывая потрёпанный «Путеводитель по Карибам» на английском языке. – Здесь написано, что на острове сохранились развалины поселения Янки-Таун и даже остатки железной дороги. И ещё, кроме солеварен, здесь были плантации сизаля.

– Что такое сизаль? – спросил Нодия.

– Агава, насколько я помню, – сказал Аркадий Натанович. – Из волокон делали крепчайшие канаты, снасти и прочее. Полезное дерево.

– Я, конечно, не ботаник и даже не агроном, но ничего похожего на заброшенные плантации не вижу, – заметил Борис Натанович. – Девственная природа.

– Вот и я не вижу, – сказал Сергеев. – Хотя смотрю очень внимательно.

– Все смотрим и все не видим, – сказал я.

– Садимся, – принял решение Нодия и мягко посадил гравилёт на белый песок широкого пляжа в восточной части острова, поближе к пальмовым зарослям, которые начинались сразу за пляжем.

Я посмотрел на часы. Вылетели мы в девять часов двадцать минут. Сейчас стрелки показывали одиннадцать часов двадцать восемь минут. Шли мы с крейсерской скоростью четыреста пятьдесят километров в час. Средняя чуть меньше. Значит, должны были оставить за собой больше девятисот километров. Наш штурман прав, карту Карибского бассейна я помню, это должен быть Западный Кайкос. Значит, тот остров, который мы видели дальше – Провиденсьялес – третий по размерам остров архипелага. И на нём есть аэропорт. Так зачем мы сели?

Я высказал свои мысли вслух.

– Предлагаешь, долететь до аэропорта? – спросил Нодия.

– Тут всего двадцать с небольшим километров, – сказал я.

– Двадцать два по прямой, – уточнил Сергеев, – если верить картам. Только я не уверен, что там есть аэропорт.

– Как это? – удивился Борис Натанович.

– Очень просто, – догадался Аркадий Натанович. – Как я понял, на карте и развалины этого поселения… как его…

– Янки-таун, – подсказал Сергеев.

– Вот-вот. Янки-Таун. Должны быть на карте. Плюс железная дорога. Точнее, её остатки. Но ничего этого нет, включая остатки солеварен и плантаций агав. То же самое может быть с аэропортом. На карте есть, а в реальности нет.

– Мистика какая-то, – пробормотал охранник Борис, стоящий рядом и внимательно оглядывающийся по сторонам.

– Она, чтоб её, – подтвердил Аркадий Натанович. Мне показалось, что они с братом, если и не испытывают от всего происходящего удовольствие, то уж точно не скучают.

– А ты думал, я почему машину здесь посадил? – сказал Нодия. – Нет там никакого аэропорта, мамой клянусь. Не знаю, как это возможно, но – нет. Пока летели ни одного самолёта. Но самолёты – ладно, аэропорт маленький, редко летают. Эфир пустой! Мёртвый завал по всем частотам. Так не бывает, слушай! Но так есть. Поэтому сидим и ждём.

Я посмотрел на свою короткую тень.

Она была одна.

Поднял голову. В небе снова сияло одно солнце, и этот странный, будто мертвенный приглушённый свет исчез, вернулись обычные яркие краски, а по океанским волнам весело скакало множество солнечных зайцев.

Всё закончилось?

– А ну-ка, – проверь сейчас связь и приборы, – попросил я Нодия.

Он проверил. Всё оставалось по-прежнему.

Мне очень хотелось слетать с Нодия к острову Провиденсьялес и разведать обстановку, но, подумав, я отказался от это мысли. Слишком рискованно. Если мы попали в какую-то непонятную аномалию, то лучше переждать. Как и было сказано в древней неписанной инструкции для путешественников, пересекающих Пятно Безмолвия. В конце концов, мы никуда особо не спешим, все живы, здоровы, у нас имеется оружие, вода и еда. Воспримем это, как вынужденный отдых.

Лагерь разбили неподалёку от гравилёта, в тени пальм, которые густо росли сразу за пляжем. Хорошо, что перед вылетом нас снабдили запасом бортовых пайков и питьевой водой.

– В случае чего, продержимся несколько дней сообщил Сергеев.

– Несколько – это сколько? – спросил я.

– Пять, если ни в чём себе не отказывать. Неделю, если подсократить рацион.

– Да и потом не пропадём, – сказал Аркадий Натанович. – Живности здесь полно. Смотрите, какая черепаха! Отличный суп может получится, если что. На всех хватит.

Мы посмотрели. Здоровенная морская черепаха с размером панциря не меньше метра в длину выползла из травы неподалёку и бодро направилась по песку к прибою, куда через минуту нырнула и скрылась из глаз.

– Жалко такую есть, – сказал Владимир Алексеевич.

– Если придётся, съедим, – сказал я. – Но очень надеюсь, что до этого не дойдёт.

– Интересно, купаться здесь можно? – осведомился Борис Натанович. – Что там говорится насчёт акул в путеводителе, товарищ Сергеев?

– Просто Тимофей, – ответил штурман-механик. – Можно Тима, – он достал книгу, полистал. – Вот. Серые рифовые акулы, акулы-няньки и лимонные акулы. Первые и третьи – самые опасные. С учётом того, что здесь совсем рядом расположен риф Молассис, я бы не рискнул лезть в воду. Или можно искупаться в озере Кэтрин, там акул точно нет, и вода солёная. Правда, написано, что оно мелкое. Метр – два максимум.

День прошёл тягуче и расслабленно. Делать, по-сути, было нечего. Мы пообедали пайками, подремали в тени пальм, сходили к озеру, где наткнулись на стаю розовых фламинго. Красивые птицы. Купаться, однако, не стали – и впрямь мелко.

Время от времени Нодия включал рацию и проверял компас. Всё оставалось по-прежнему: эфир был пуст, а компас напрочь отказывался показывать стороны света.

После обеда, ближе к вечеру, наползли тучи и пролился короткий, но мощный тропический ливень. Его мы переждали, спрятавшись в гравилёте. После ливня стало чуть прохладнее. Тучи разошлись, солнце всё больше склонялось к западу.

– Удивительное чувство, – сказал Аркадий Натанович. – Словно мы одни во всём мире. Нет у вас такого?

– Есть, – сказал младший Стругацкий. – Я списываю это на то, что остров необитаем, а радиоэфир пуст.

– Психологический эффект? – спросил старший брат.

– Он самый.

– А то, что на острове нет ни малейших следов человека, тебя не смущает?

– Возможно, это другой остров. Не Западный Кайкос.

– Это Западный Кайкос, – сказал Сергеев. – Можешь даже не сомневаться, Боря (за время, проведённое на острове, они перешли на «ты»).

– Подтверждаю, – сказал я.

– И я подтверждаю, – сказал Нодия.

– Мы так и не долетели до соседнего острова и не проверили, есть ли там аэропорт, – упрямо сказал Борис Натанович.

Мы с Нодия и Сергеевым переглянулись.

– До заката ещё два часа, – сказал Сергеев. – А до Провиденсьялеса с его аэропортом – двадцать два километра.

– Пять минут лёту, – сказал Нодия. – Машина в полном порядке.

– А, чёрт, давайте слетаем, – махнул я рукой. – Невыносимо ждать.

– Что будем делать, если аэропорта нет? – спросил Аркадий Натанович. – А его, думаю, нет.

– Вернёмся сюда, на привычное место. Ночуем и завтра с утра, если ничего не изменится, думаем, что делать.

– Я мог бы определиться по звёздам, – сказал Сергеев. – Уж на Кубу точно вернуться можно.

– Если нет аэропорта, – сказал Аркадий Натанович, – то может не оказаться и Гаваны.

– Твою дивизию, – сказал охранник Борис. – Аж мороз по коже. Вы серьёзно?

– Серьёзней некуда.

– Летим, – я поднялся с песка. – Туда и назад, сорок минут нам на всё про всё.

– Все летим? – спросил Нодия.

– Все, – сказал я. – Думаю, лучше не разделяться.

Аэропорта на соседнем острове Провиденсьялес не оказалось. Так же, как не оказалось там ни малейших признаков жилья и присутствия человека. Такой же тропический остров с девственной природой, как и Западный Кайкос.

– Возвращаемся, – скомандовал я. Формально командиром гравилёта был Нодия, но за последние несколько часов лидерство как-то незаметно перешло ко мне. Возможно потому, что вся затея с Пуэрто-Рико и радиотелескопом была моей. А возможно, и нет.

Пятнадцатилетний капитан.

Южная ночь наступает быстро. Что в Кушке, что здесь – на Карибах. Казалось бы, вот только что солнце валилось в океан, раскрашивая алым, жёлтым и оранжевым редкие перистые облака и гребни волн, а в следующую минуту небо теряет закатные краски; загораются первые звёзды, и, не успеешь сказать «добрый вечер», как весь твой свет – это пляшущее пламя костра и электрический фонарик в кармане. Всё остальное – жаркая летняя темнота, в которой слышен шорох игуан, шныряющих по соседним кустам да крики незнакомых птиц. Конечно, если нет луны. Её и не было.

– И всё-таки, – сказал Аркадий Натанович, отправив в рот кусочек хлеба, которым только что вытер тарелку от мясного соуса. – М-м… вкусно. Впрочем, в походе всё вкусно. Организм требует калорий и готов с радостью переварить что угодно, – он налил себе в алюминиевую кружку чая из котелка, стоящего рядом с костром, с хрустом разгрыз кусочек рафинада, сделал глоток. – Божественно. Тысячу лет не пил чай вприкуску. Так вот. И всё-таки. Мы тут все неглупые люди, кое-кто даже с высшим образованием, а двое и вовсе учёные. Предлагаю порассуждать о том, что с нами случилось.

– Бермудский треугольник с нами случился, – буркнул охранник Борис. – Сами же рассказывали.

– Ну хорошо, – решительно произнёс Борис Натанович, поднялся и направился к гравилёту, стоящему неподалёку.

– Ты куда? – спросил старший брат.

– На звёзды смотреть, – ответил младший. Астроном я или где?

– А ведь и верно, – сказал Сергеев, поднимаясь с песка. – Звёздное небо над головой – лучшая карта штурмана.

Через минуту мы все стояли на пляже, метрах в двадцати от прибоя, и смотрели в небо.

– Сейчас начало августа, и мы далеко на юге, – сказал Борис Натанович. – Значит, Большую Медведицу не видно, а Малая с Полярной звездой должны быть над самым горизонтом, на севере. Вот она, – он показал на север. – Видите, мерцает? Удивительная чистота атмосферы, к слову. Будь мы в городе или рядом, ни черта бы не увидели.

– Значит, север на месте, если сравнивать с картой, – сказал механик-штурман. – Хоть за это спасибо.

– Прямо над нами – Сатурн, – продолжил Владимир Алексеевич Крат, вытягивая руку к зениту. – Вон тот, самый яркий. Южнее, – он повернулся и чуть опустил руку, – Фомальгаут. Самая яркая звезда в Южной Рыбе. У нас, в России, особенно в Ленинграде, не виден.

– Двадцать пять световых лет от Солнца, – добавил Борис Натанович. – Совсем рядом по галактическим меркам.

– Смотрим дальше, – оживился директор Пулковской обсерватории. – Вон там, на востоке, Юпитер и Альдебаран в созвездии Тельца. Чуть правее, к северу, – Марс. Красноватый, видите? На западе – Альтаир в созвездии Орла. Ещё западнее, яркая, голубоватая, – Вега в созвездии Лиры.

– У нас, в России, она в это время года практически в зените, – сказал Борис Натанович.

Мы послушно поворачивали головы, следя за его пальцем и звёздным небом. Зенит над головой прочертил яркий и быстрый метеорит.

– Звезда упала, – прокомментировал Антон. – Не успел.

– Желание загадать? – спросил Борис.

– Ага. Никогда не успеваю.

– Желание у нас, думаю, сейчас одно на всех, – сказал Аркадий Натанович. – Домой вернуться. В смысле, в свой мир. Потому что этот мир точно не наш. Доказательство – отсутствие следов человека.

– Провал во времени? – деловито осведомился Нодия, демонстрируя знакомство с фантастической литературой.

– Если только не слишком глубокий, – сказал Борис Натанович. – Созвездия те же и все на своих местах. Так, Владимир Алексеевич?

– На первый взгляд – да, – подтвердил директор Пулковской обсерватории. – Хотя, чтобы определить точно, нужны соответствующие инструменты и карты звёздного неба.

– Несчастных пятисот лет вполне хватит, – сказал Аркадий Натанович. – В каком году у нас Колумб Америку открыл, в тысяча четыреста девяносто втором?

– Примерно так, – подтвердил младший брат. – Но люди здесь были, я думаю. Хоть и не белые, конечно.

– Или это параллельный мир, – сказал я, вспомнив гарадскую теорию параллельных миров. – Всё то же самое, только без человека. Совсем.

– Ужас, слушай, – сказал Нодия. – Уж лучше временной провал. Тогда хоть какие-то шансы.

– Долетим до Европы и станем там королями! – радостно воскликнул Сергеев. – С нашими-то знаниями и гравилётом!

– Наше с Антоном оружие тоже лишним не будет, – сказал охранник Борис.

– А то! – приосанился Антон.

– «Янки при дворе короля Артура», – буркнул Борис Натанович. – Как же, как же, читали.

– В данном случае – русские, – весело заметил Аркадий Натанович. – В смысле, советские. И почему обязательно Артур?

– Можно подумать, Иван Грозный лучше, – вздохнул младший брат.

– Как насчёт Александра Невского? – спросил старший. – Объединим Русь, скинем татарское иго… А?

– Мечтатели, – сказал Владимир Алексеевич. – Одно слово – фантасты, – он зевнул. – Пошли на ночлег устраиваться. День был непростой, устал я что-то.

Дежурство решили не устанавливать. Самого страшного зверя – человека – здесь не было, а все остальные не представляли опасности.

– А змеи? – опасливо осведомился охранник Борис. – Не люблю змей.

– Зря, – сказал я. – Они хорошие и никогда не нападут на человека первыми. Говорюкак кушкинец.

– Да нет здесь ядовитых змей, – сказал Сергеев. – Мы не видели и в путеводителе про них ни слова.

– Ладно, – неуверенно сказал Борис. – Поверю на слово.

– Кто боится, может спать в гравилёте, – сказал Нодия. – Сиденья раскладываются, двое вместе со мной как-нибудь поместятся.

– Правильно, – сказал я. – Командир корабля должен спать в корабле. На всякий случай.

Наконец, устроились. Нодия лёг спать в главилёте, остальные, на одеялах, вокруг угасающего костра. Поболтали о разном, кто курил – покурили и быстро заснули. Вероятно, сказался трудный день.

Я проснулся ночью, словно меня кто-то толкнул.

Сел, огляделся.

Конечно же, никто меня не толкал – все крепко спали.

Над головой раскинулось роскошное звёздное небо с Млечным Путём и всеми своими альдебаранами, сатурнами и вегами. В кустах негромко цвёркали какие-то насекомые – возможно, местные цикады. Костёр практически погас. Я подбросил в него несколько веток, посмотрел на часы. Два часа ночи. Что же меня разбудило, интересно?

Бесшумно поднялся и пошёл к океану. Два часа ночи – время, когда прилив уже закончился, а отлив ещё не начался.

Глава шестая

Морской Народ. Обсерватория Аресибо. Радиосигнал

Невысокий прибой умиротворяюще накатывался на песчаный пляж.

Вряд ли акулы подойдут близко к берегу, они за рифом охотятся, а он дальше, туда не поплыву. Впрочем, даже если подойдут, я их почувствую заранее.

А искупаться очень хочется – весь день на жаре.

Я разделся догола, вошёл в воду, продышался, нырнул, открыл глаза.

Ах, хорошо!

Мелькнула стайка светящихся рыбок. Две медузы, словно два прозрачных сосуда удивительной формы, наполненных синеватым и зеленоватым светом. Дальше и глубже светились целые поля кораллов, усыпанные жёлто-зелёными флуоресцентными пятнышками. Так бы плыл и плыл, словно Ихтиандр – никому не враг, свой среди своих. Только в такие моменты отчетливо понимаешь, что мы вышли из океана. Просыпается древняя глубинная память и словно говорит тебе…

– Здравствуй. Хорошо, что ты пришёл. Мы тебя звали, – словно сказал кто-то в моей голове. Не по-русски, не по-гарадски и не по-английски. Вообще не словами. Но я понял.

Десять – одиннадцать минут. Примерно столько я могу пробыть под водой, не напрягаясь. Если напрячься – дольше.

Нырнул я меньше минуты назад и не испытывал ни малейшего дискомфорта с потреблением кислорода. Плавать ещё и плавать.

Глубина?

Метра два с половиной. Но можно опуститься и глубже, к самому дну. Зачем? Сам не знаю, – так мне показалось будет спокойнее. На глубине всегда спокойнее.

Я перешёл в орно и нырнул глубже. До дна от поверхности здесь было метров семь. Никакого течения я не ощущал, отлив только-только начался и ещё не успел набрать силу.

Теперь я видел лучше, хотя, конечно, не так, как на воздухе. Была бы маска для ныряния – другое дело. Но что есть – то есть.

Вот ещё что. Ни люди, ни силгурды не владеют телепатией. Мы не умеем читать мысли. Даже в состоянии орно. В самом лучшем случае – тонко чувствовать настроение человека, примерно догадываться, о чём он думает. Другое дело – животные и растения. С ними наше общение может приближаться к телепатическому. Да, у животных и растений нет мыслей в нашем понимании этого слова. Но они чувствуют и могут общаться на биоэнергетическом уровне. Вот к этому общению можно подключиться. Тогда собака принесёт вам пачку папирос из соседней комнаты без всякой звуковой команды (это даже мой прадед умеет), а листья чинары, под которой вы сидите жарким летним днём в одном из парков Ташкента, развернутся так, чтобы тень от них стала гуще и прохладнее.

– Кто вы? – спросил я мысленно.

Две длинные тени, окружённые переливающимися, красивыми и здоровыми салатно-голубыми-жёлтыми аурами, скользнули ко мне из глубины, и в следующее мгновение я увидел перед собой, на расстоянии вытянутой руки, две смеющиеся морды.

Дельфины!

Ну конечно, кто же ещё. Кажется, мои предположения были верны, и эти животные не такие уж и животные.

– Ты – Понимающий, – услышал я. – Большая редкость. Мы ощутили твое присутствие и позвали.

– Я пришёл. Что вы хотите?

– Пусть люди перестанут нас убивать. Для начала. Мы не убиваем людей. Зачем они убивают нас?

– Сделаю всё, что смогу. Обещаю. Хотя могу я пока не очень много.

– Скоро сможешь больше. Мы знаем, мы чувствуем. Ты не только Понимающий. Ты – Древний.

– Мне пятнадцать лет!

– Мы видим. Но ты всё равно Древний. Все Древние были Понимающими. Это было очень, очень давно. В те времена люди не убивали Морской Народ, мы жили в мире, дружбе и понимании. Потом пришла Большая Звезда, и люди изменились. Понимающих стало меньше. Потом – ещё меньше. Потом ещё. Сейчас их почти не осталось. Но ты – Понимающий и Древний. Мы не знаем, как это может быть, но мы видим. У тебя есть вопросы?

– Да.

– Задавай.

– Где мы сейчас находимся?

– Особое место. Защищённое. Купол искажения реальности.

– Кто его создал?

– Мы.

– Зачем?

– Морской народ иногда использует его, чтобы отдохнуть, поиграть и поразмыслить.

– Те люди, которые случайно попадают под Купол, гибнут?

– Так иногда бывает, увы. Повторяем. Морской Народ не убивает людей целенаправленно. Никогда.

– Что будет со мной и моими друзьями?

– С вами всё будет хорошо. Завтра утром Купол исчезнет, и вы сможете продолжить свой путь.

– Что такое Большая Звезда?

– Звезда, которая приблизилась к нашему солнцу так близко, что ночи исчезли.

– Когда это случилось?

– Около двух с половиной миллионов оборотов Воды вокруг солнца. Вода – так мы называем нашу планету. Вы, люди, называете её Земля.

– Морской Народ помнит события, происшедший так давно?

– Морской Народ помнит всё.

– Получается, когда пришла Большая Звезда, люди уже были?

– Да.

Я задумался. Большая Звезда, которая подошла к Солнцу так близко, что ночи исчезли. Случилось это, по словам дельфинов, около двух с половиной миллионов лет назад. Ничего невероятного в этом не было – многие звёзды блуждают по Галактике вместе со своими планетами и куда их только не заносит. Интересно было другое. Если предположить, как говорится, в порядке бреда, что Большая Звезда – это Крайто и Гройто (теория о том, что система Крайто-Гройто некогда «бродила» по Галактике, прежде чем занять нынешнее место, не считалась маргинальной среди гарадских учёных), то единство происхождения людей и силгурдов получало новое подтверждение. Потому что одно дело перенести племя древних людей на расстояние двести тридцать девять световых лет и совсем другое – пары тысяч астрономических единиц. Осталось только понять, кто это сделал и зачем…

– Как мне с вами связаться?

– Позови, когда нужно, и тот, кто ближе, приплывёт.

– Спасибо.

– Помни, ты обещал.

– Помню.

– Хороших снов и доброго будущего всем нам.

Дельфины развернулись на месте и бесшумно канули в темноту.

Словно и не было никого.

Я провисел под водой ещё с минуту, вслушиваясь и всматриваясь.

Затем развернулся и поплыл к берегу.

Вышел на песок. Постоял под тёплым ночным ветерком, обсыхая. Потом оделся и пошёл к лагерю.

В костре потрескивали новые ветки, оранжевое пламя плясало на лице Аркадия Натановича, который не спал. Сидел возле костра, курил, пускал дым в усы, смотрел на меня с прищуром.

– Решил искупаться? – спросил негромко.

– Ага, смыл пот. Хорошо.

– Акулы?

– Да нет их, они за рифом, дальше. Только дельфины. Встретил их.

– Что говорят? – ухмыльнулся Аркадий Натанович.

Вот же чертяка, подумал я.

– Говорят, завтра можно будет двигаться дальше.

– Прямо так и говорят?

– Прямо так. Не переживайте, Аркадий Натанович. Всё хорошо будет. Давайте спать, утро вечера мудренее.

– Ты ложись. Я ещё посижу, покурю, поразмыслю.

– Хорошо, – пробормотал я, ложась на одеяло и закрывая глаза. – Только купаться не ходите. Отлив уже начался. Опасно…

В следующую секунду я уже спал.

С рассветомрадио и компас не заработали. Видя, как я купаюсь, остальные тоже осмелели и полезли в воду.

– Окунулись – и назад, – предупредил я. – Отлив продолжается. Не хочу, чтобы кого-нибудь утащило к рифу, где акулы.

немедленно процитировал себя с братом Аркадий Натанович.

Впрочем, предупреждение было избыточным, – никто не рисковал. Сказывалось отсутствие настроения и куража. Я и сам был расстроен, хотя старался не показывать вида и утешал себя тем, что дельфины не обещали, что всё заработает прямо с рассветом. Сказано было «завтра утром». А это вполне может растянуться и до двенадцати.

Мысль о том, что дельфины могли обмануть, и всё это – тщательно подстроенная ловушка, приходила мне в голову, но я её отмёл. Просто потому, что дельфины не лгали – я бы увидел, почувствовал. Думать же о том, что вчерашняя встреча мне просто привиделась, было и вовсе глупо, – я не сумасшедший, не истерик и галлюцинациями не страдаю.

Были дельфины, были.

Более того. Само их появление и та информация, которую они мне передали, накладывало на меня ещё больше обязательств. Хотя, казалось бы, куда уж больше…

Моя задумчивость и, связанная с ней молчаливость, была замечена. Несколько раз я ловил на себе внимательные взгляды Аркадия Натановича, который явно начал что-то подозревать ещё с ночи, но вопросов пока не задавал.

Позавтракали, попили чай-кофе, покурили, кто курил.

Часы показывали почти одиннадцать утра. Солнце палило напропалую, день обещал быть привычно жарким.

Я стоял на берегу океана и чувствовал, как в глубине меня нарастает нетерпение.

Какого чёрта, ребята, снимайте уже ваш купол! Надоел. Нам в Аресибо надо. По делу. Срочно.

Мне показалось, или кто-то хихикнул?

– Есть! – заорал Нодия, который уже час сидел в гравилёте, шаря по всем частотам. – Есть связь, генацвале! И компас заработал! Летим!

– Спасибо, – произнёс я мысленно.

– До скорых и радостных встреч, – ответили мне весело, и я прямо таки увидел внутренним взором дельфина, машущего мне плавником.

Я неопределённо махнул рукой, развернулся, и, увязая в песке, побежал к гравилёту.

Мы взлетели через десятьминут, не желая задерживаться в этом месте.

– Вижу развалины какого-то поселения и остатки железной дороги, – доложил Аркадий Натанович, глядя наружу.

– Где?! – спросил младший брат.

– Вот они, смотри.

– Действительно… – пробормотал Борис Натанович. – Вы, как хотите, а я не понимаю, как это может быть.

– Искажение реальности, – сказал я. – Ушло искажение, и снова всё нормально. Сам не понимаю, что это такое и как работает, но когда-нибудь надеюсь понять.

Но самое странное произошло, когда мы связались со всеми, кем надо, наш штурман уточнил курс, и мы поняли, что никто не задаёт вопроса, где мы пропадали целые сутки. Вскоре выяснилось, что наши радиособеседники – как в Аресибо, так и в Сан-Антонио-де-лос-Баньос на Кубе свято уверенны, что сегодня десятое августа одна тысяча девятьсот семьдесят третьего года, пятница.

В то время, когда мы точно знали, что сегодня одиннадцатое августа того же года, суббота.

Знали, но ума хватило не кричать об этом знании в радиоэфире.

– Оно нам надо? – философски заметил по этому поводу Сергеев. – Не хватало ещё, чтобы психами сочли. Смотрите. Сейчас одиннадцать часов пятнадцать минут. Примерно в это время вчера случился Бермудский треугольник. Очень удобно. Для нас. Для всех остальных мы просто продолжаем полёт, и только мы знаем про эти лишние сутки.

– Мы постарели на сутки, а мир этого не заметил, – заметил Аркадий Натанович с философской печалью.

– Посмотрим на это с другой стороны, – сказал я. – Мир не заметил, что мы стали мудрее и обрели новые знания. Значит, у нас преимущество.

До Аресибо долетели без приключений в начале четвёртого. На вертолётной площадке радиотелескопа нас встречали двое мужчин: один высокий круглолицый и улыбчивый, в очках, светлых летних брюках и тенниске с короткими рукавами, второй невысокий, плотный, словно Колобок из сказки, в сером костюме, рубашке без галстука и с ёжиком коротко стриженных волос.

Нодия плавно посадил гравилёт на бетон и выключил двигатель.

Мы вышли.

– Генри Митчелл! – протягивая руку, подкатился к нам Колобок. – Заместитель директора. К сожалению, господин директор был вынужден улететь в Штаты по делам, не терпящим отлагательств, но обязал меня принять вашу делегацию со всем возможным гостеприимством и обеспечить условиями для рабаты.

Последовало масса рукопожатий и улыбок, в ходе которых выяснилось, что мужчина в очках никто иной, как Фрэнсис Дрейк – известный астроном и большой энтузиаст поиска внеземных цивилизаций.

– Давно мечтал познакомиться с вами, – сказал я. – Можно сказать, я ваш фанат. Одна ошибка. На частоте один и сорок две сотых гигагерца мы ничего не поймаем. Сигнал затухает с увеличением мощности. Но догадка про длину волны в двадцать один сантиметр гениальна!

– Спасибо, – сказал Дрейк несколько растерянно. – А какая должна быть частота?

– Господа, господа! – воскликнул Генри Митчелл. – Сначала устраиваем гостей, потом обед, потом отдых…

– Мы не устали, Генри, – сказал я. – Правда, товарищи?

Товарищи с энтузиазмом закивали, подтверждая мои слова.

– Размещение и обед – это правильно, – продолжил я. – После этого отправляем гравилёт назад и предлагаю сразу начать работу.

– Да, гравилёт… – пробормотал Фрэнсис, обходя машину кругом. – Я, конечно, читал разные фантастические романы, но никогда не думал, что увижу подобную машину своими глазами.

– То ли ещё будет, – пообещал я.

Мои предположения, что наше прибытие на гравилёте вызовет определённый ажиотаж, который принесёт нам, советским, какие-то преференции, не оправдались.

А чего ты хотел? подумал я. Это – обсерватория. Радиотелескоп. Закрытый объект. Даже для американцев с их хвалёной безудержной свободой. Если хотел ажиотажа и репортёров – надо было в аэропорту Сан-Хуана садится. Хотя то, что гравилёт увидят именно учёные – люди сдержанные и доверяющие исключительно фактам, тоже хорошо.

– Все работают, – словно угадав мои мысли сказал Митчелл. – Но все очень просили меня попросить вас задержать гравилёт, хотя бы ненадолго. Мечтают посмотреть.

– А? – посмотрел я на Нодия и Сергеева. – Что скажете?

– Нет проблем, генацвале, – ответил Нодия, пригладив усы пальцем. – Мы и завтра с утра можем стартануть. А сегодня вечером покажем людям машину.

Так и задумывалось с самого начала, но важно было сделать вид, что эта идея только что появилась.

– Хорошо, – кивнул я. – Так и сделаем. Вы не против, Генри?

– Ну что вы, – расплылся Митчелл в улыбке. – Люди будут счастливы!

Охранники Борис и Антон синхронно вздохнули – они уже поняли, кому придётся обеспечивать безопасность гравилёта ночью.

Так что фурор гравилёт всё-таки произвёл. Нодия даже покатал самых любопытных сотрудников, сделав круг над обсерваторией на высоте трёх сотен метров. Сотрудники были в восторге.

Время для нас на радиотелескопе освобождалось уже завтра. Поэтому вечером мы окончательно уточнили диапазон частот и область пространства, которую собирались прослушивать.

Собрались в небольшом конференц-зале при обсерватории. Я, Владимир Алексеевич Крат, братья Стругацкие, Фрэнк Дрейк, Генри Митчелл и ведущий радиоинженер Мэттью Нуччи – долговязый американец итальянского происхождения, слегка небритый, с вечно дымящейся сигаретой в углу тонкогубого рта.

– Итак, нас интересует вот это место в рукаве Ориона, – я обвёл указкой область на фотографии, спроецированной на большой экран. – Вот это слабое пятнышко – двойная звезда, вокруг которой, предположительно, вращается планета, на которой может быть разумная жизнь, достигшая такого технического уровня, что способна посылать сигналы в космос.

– Расстояние до звезды, если я правильно помню, двести тридцать девять световых лет? – уточнил Фрэнк Дрейк.

– Всё правильно.

– То есть, ваша гипотетическая цивилизация начала посылать радиосигналы двести тридцать лет назад? – спросил Мэттью Нуччи.

– Да, – подтвердил я.

– С какой периодичностью?

– Откуда ж мне знать? Давайте так. Слушаем неделю круглосуточно, а там решим, что делать дальше. Это возможно? – я посмотрел на заместителя директора.

– Мэттью, это возможно? – переадресовал вопрос Генри.

– Всё возможно, – пожал плечами радиоинженер. – Как скажете. Хотя лично я считаю это ненаучной блажью, сразу говорю.

– Сильно сказано, – ровным голосом произнёс Владимир Алексеевич.

– С точки зрения науки, – сказал Дрейк, – нет никаких областей пространства, более или менее приоритетных для наших целей. Всё, что мы имеем – это умозрительные гипотезы. Мы даже ни одной планеты вне Солнечной системы не открыли, о чём говорить?

– Они есть, – сказал я. – Не могут не быть.

– Как и внеземной разум, – кивнул Дрейк. – Очень на это надеюсь.

– Частота – от восьми целых двух десятых гигагерц до… – договорить я не успел. Дверь в конференц-зал распахнулась и вбежал какой-то встрёпанный и лохматый молодой человек в очках, одетый как почти все мужчины здесь: лёгкие брюки, тенниска с короткими рукавами, сандалии на босу ногу.

– Простите! – воскликнул он возбуждённо, поправляя очки на носу. – Господа, кажется, у нас сенсация!

– Что случилось, Эрик? – нахмурился Митчелл. – Кажется, ты сейчас должен быть на дежурстве? Господа, это наш молодой подающий большие надежды учёный Эрик Хэнкс.

– Очень приятно, – пробормотал Борис Натанович.

Остальные, включая меня, благосклонно кивнули головами.

– Я и есть на дежурстве, – ответил молодой человек. – Но кому ни позвоню, никто трубку не берёт. В том числе и вы. Вспомнил, что вы здесь должны быть, поставил аппаратуру на запись и рванул бегом. Идёмте скорее! А то через двадцать пять минут Каллисто уйдёт в мёртвую зону, и сигнал прервётся.

– Каллисто? – пробормотал Дрейк. – Спутник Юпитера?

– Он самый, – подтвердил Эрик.

– При чём здесь Каллисто?

– Сигнал пришёл оттуда.

– Какой сигнал?

– Инопланетный!! – заорал Эрик. – Сигнал, посланный инопланетным разумом!! Чего я прибежал, по-вашему? S-диапазон, частота два и восемьдесят семь сотых гигагерц, длина волны – двенадцать сантиметров! Там слова! Вы понимаете? Слова, мать их, на незнакомом языке!

– Записал? – спросил Митчелл.

Молодой, подающий надежды учёный-радиоастроном закатил глаза.

Через десять минут мы были на рабочем месте Эрика. Даже Владимир Алексеевич Крат не отстал, хотя слегка и запыхался.

Мигали огоньки приборов, крутились катушки магнитофона. За окном густел южный вечер на Карибах.

– Сейчас! – провозгласил Эрик, плюхаясь в кресло. – Сейчас сами всё услышите. Даю громкую связь. Он тронул верньер настройки, щёлкнул клавишей.

– Хайо Гарад зарратако Мендуно Хардзуна. Бурузантзар БеризЛеко. Укэточчивиакиан. Лур, дженди, седез-ме! – прорвался из динамика сквозь помехи низкий мужской голос и тут же повторил. – роут Хайо Гарад зарратако Мендуно Хардзуна. Бурузантзар БеризЛеко. Укэточчивиакиан. Лур, дженди, седез-ме!

Глава седьмая

Сенсация. Риск – дело благородное. Действуй, сынок! Любимая газета

«Внимание! Говорит звездолёт „Горное эхо“ с планеты Гарад, – перевёл я про себя. – Командир корабля Берриз Леко. Мы прибыли с миром. Земля, люди, отзовитесь. Приём».

Молодец, Берри, подумал я. Добился своего. А ведь кое-кто помнится, сомневался в тебе. Ну что ж, до скорой встречи. Ты не поверишь, что тебя ждёт.

– Откуда идёт сигнал, говорите? – деловито осведомился Дрейк.

– По предварительным расчётам – район Юпитера. Точнее – Каллисто.

– Юпитер, Юпитер, – пробормотал Дрейк, что-то вспоминая.

– Через полтора года, в семьдесят пятом, очередное Великое противостояние, – сказал я. – Юпитер должен приблизиться к Земле на расстояние три целых девяносто пять сотых астрономических единиц.

– Или пятьсот девяносто миллионов километров, – добавил Владимир Алексеевич. – Примерно.

– Всё правильно, – подтвердил Эрик Хэнкс. – Я уже сверился со справочником, – он похлопал по толстой книге на столе. – Сейчас до Бурого Джупа четыреста тридцать четыре миллиона миль или шестьсот девяносто восемь миллионов километров. Период обращения Каллисто вокруг него – шестнадцать целых, шестьдесят девять сотых земных суток. Радиосигнал идёт оттуда почти сорок минут и… – он посмотрел на часы, – через двенадцать минут Каллисто уйдёт в зону радиомолчания на восемь суток.

– Фак, – выругался Митчелл.

– Погодите, – сказал Нуччи. – Это не может быть передача с какого-нибудь земного аппарата? Что у нас сейчас в космосе в том районе?

– Ничего, – ответил Хэнкс. – Русские, – он покосился на нас, – позавчера и пятого августа запустили два аппарата к Марсу, но…

– Это не мы, – быстро сказал Владимир Алексеевич.

– Да понятно, что не вы! – горячо воскликнул Хэнкс. – И не мы. Всё, что у нас вместе взятых есть, летает сейчас по орбитам вокруг Земли. Да там вообще другие частоты для связи! Это Каллисто, говорю же. Не верите – сами проверяйте.

Я быстро думал. Значит, «Горное эхо» – звездолёт, которым должен был управлять Кемрар Гели, наконец, достроили, и он добрался до Солнечной системы. Неожиданно. Я-то собирался станцию Дальней связи на Луне строить, а оно вон как… Но почему изменили план для первого полёта? Помнится, мы собирались лететь вообще в другую сторону.

Значит, были получены новые данные, ответил я сам себе. Скорее всего, подтверждающие то, о чём мне сообщили дельфины. Если гарадские астрономы доказали, что два с половиной миллиона земных лет назад наша система Крайто-Гройто зацепила краем Солнечную систему в своих блужданиях по галактике, то один этот факт мог изменить планы.

А уж если после этого вычислили, что на третьей планете от этого, ничем не примечательного жёлтого карлика, теоретически может быть жизнь… Да, это могло сработать. Значит, прилетели, огляделись и выбрали систему Юпитера для временной базы.