Белая нефть

Автор глубоко признателен консультантам, чьи профессиональные компетенции позволили исправить многочисленные неточности, имевшиеся в рабочей версии книги:

Андрейсу Цивьянсу, начальнику полиции г. Юрмала

Алексею Муравьеву, специалисту по истории восточного христианства, доктору исторических наук, доценту Школы исторических наук и Школы востоковедения НИУ ВШЭ, старшему научному сотруднику Института всеобщей истории РАН.

Поэтому с обдуманностью веди войну твою.

Прит. 24:6

Глава 1. Боб

…Мы в недобром, неправедном мире живем —

Так чего же мы ищем, чего же мы ждем

И на что мы надеемся, толпы невежд,

Переживших разлуки и гибель надежд?..

Башшар ибн Бурд1

Так бывает; не часто, но случается. Момент, когда начались изменения, заметить невозможно. Орнамент жизни сложился, ты двигаешься в колее: звонок будильника, кофе, дорога в офис, вечер, ужин, потом снова утро, и так каждый день, и так каждый год… Бог убедился, что с тобой все в порядке, и занялся кем-то другим. Ты уже свободен, никакого поводка из облачной выси. Это обычно продолжается долго, иногда – всю жизнь. Но может случиться иное. В какой-то момент ты случайно сошел с тропы, не успев заметить этого. Что-то необратимо изменилось – и скоро изменится всё. Ты открыл люк в подвал, увидел узкую лестницу и начал спускаться во тьму. Дурно пахнущую, угрожающую, полную чудовищ – вымышленных или настоящих.

***

Рига – приятный и уютный город. Именно такой ее заранее представляют себе туристы, и, случается, город не обманывает ожиданий. Примерно раз в четыре года в конце августа Рига бывает особенно хороша. Уже нет жары (если она летом была), и по какой-то причине пока нет дождя. Светит нежаркое солнце, и Рига выглядит очень празднично, особенно Старый город и кварталы югендстиля.

Именно в такой замечательный полдень на одной из улиц квартала югендстиля в небольшом служебном помещении первого этажа отец Владимир (Шатров) – или, для своих, просто Боб – с трудом разлепил глаза, просыпаясь.

Боб рывком сел на койке, и старое пружинное ложе заскрипело и заволновалось под грузным его телом. Боб почесал что-то внутри рыжей бороды, ногами нащупал под койкой шлепанцы, встал и в два шага пересек жилище свое. Боб вышел в сырой и сумрачный подъезд с лифтом. На железной двери лифта пылилась табличка: «Уважаемые посетители! Это устройство последний раз действовало в 1923 году. Все, кто мог бы об этом рассказать, уже умерли. Пожалуйста, не дергайте ручку экспоната! Комендант».

Табличку сочинил и смастерил Боб – собственноручно вставил в застекленную рамку и повесил. Ему надоело в своей комнатке слушать, как посетители стучат ручкой замка, а в некоторых случаях даже грохочут кулаком по железу. Табличку он повесил давно, и она сама уже выглядела экспонатом. Текст был на русском – Боб убедился на опыте, что латыши сдержанный народ и редко пинают дверь.

Боб чуть приоткрыл тяжелую дверную створку и осторожно выглянул на улицу, жмурясь от яркого света.

На улице было солнечно и хорошо. Десант японских пенсионеров рассредоточился вдоль исторической улицы, беспорядочно фотографируя исторические здания и себя на фоне зданий. Выспавшиеся и бодрые туристы были вполне беззаботны, ни у кого, судя по их оживлению и веселым голосам, не болела голова после дешевого виски на ночь глядя, выматывающих душу разговоров с бывшими супругами и бессмысленного скандала в финале. Туристы аккуратно обходили породистый черный мотоцикл, стоящий у дверей подъезда с набором табличек офисов на стене. Это был старый «Харлей-Дэвидсон», верный конь Боба, и Боб облегченно вздохнул: байк был на месте и в целости. Однако из руля торчала свернутая в трубочку бумажка, и скорее всего, это был штраф. Тридцатка – не очень большие деньги, но только в том случае, если у тебя есть большие. А если нет никаких? Боб крякнул от досады. С другой стороны, если повезло проехать через всю Юрмалу в подпитии и не пообщаться при этом с полицией – это ли не удача? Что по сравнению с этим какой-то штраф? Укор вместо заслуженной кары. Или все-таки не штраф? Штрафные квитанции печатают на другой бумаге, желтенькой…

Идти одеваться Бобу не хотелось. Японские пенсионеры мгновенно повернули головы, когда дверь исторического здания отворилась и на улице показался толстый бородатый мужчина в одних трусах и шлепанцах. Пенсионеры улыбались и фотографировали. Не улыбался только один старик японец, стоявший особняком, опираясь на трость. Это был очень старый и очень эффектный старик в белом костюме, с выбритым загорелым черепом. Старик глядел на Боба пристально и пронзительно, а Боб щурился на солнце. Во взгляде старика, который, весьма возможно, участвовал еще в бомбардировке Перл-Харбора, читалось даже не презрение, а откровенная брезгливость. Самурай разглядывал викинга – толстого мужчину с бородой и в цветных трусах. Эти круглоглазые опустились настолько, что в вопросах приличия уже не могут следовать даже своим собственным немудреным и жалким правилам. Боб решительно направился к байку – ну и что же, что в трусах, жарко ведь, – схватил бумажку и снова вернулся в прохладный полумрак подъезда.

Это и в самом деле был не штраф, но легче Бобу не стало. «Зайди, нужно поговорить», – так было написано в листе блокнота почерком главного редактора Яниса. Кажется, только Янис и сам Боб во всей редакции еще использовали в работе блокноты и носили их с собой. Боб вернулся в здание, где на первом этаже он проживал в крошечной служебной комнатке, а на втором работал. Боб занимал довольно много должностей в экуменистическом медиахолдинге «Чаша Мира», или – для профессионального сообщества – просто «Чашка». Отец Владимир был начальником православной редакции, главой отдела специальных расследований, а кроме того, автором и ведущим радиопередачи «Былое и думы».

Боб прихватил щетку и зубную пасту и отправился умываться. В его комнатенке бытовых удобств не было предусмотрено, и Боб пользовался туалетом общественным, в который обычно никто не заглядывал – офисов на первом этаже не было. Умывшись и почистив зубы, Боб расчесал власы и бороду, влез в черную рясу и поднялся на второй этаж, который арендовала «Чашка». Он направлялся на встречу с руководством. Длинный загибающийся по дуге коридор с десятком дверей – когда-то на этаже располагались гостиничные номера, потом коммуналка, место от века было шумным и густонаселенным. Полы были древние, доски скрипели. Некогда их каждое утро натирали рыжей мастикой до блеска, но в текущем финансовом году денег на эту процедуру уже не хватало.

Здесь на одном этаже христианские конфессии вынужденно уживались с иными религиями и верованиями. Боб проходил мимо дверей с табличками на двух и более языках: «Католическая редакция», «Отдел протестантской прессы», «Сектор современных верований», «Сектор германского язычества», «Православная редакция», «Вопросы ислама», «Журнал „Пуруша“»… Двери были разносортные, публика за ними – тоже. Этот ковчег культов и культур был изрядно потрепан штормами двух финансовых кризисов, но пока держался на плаву.

Отец Владимир вышел в крошечный холл, который назывался приемной. Секретарь главного как раз собиралась обедать. Она имела непростое имя – Алевтина – и столь же непростую судьбу. Это была дама тщательно замаскированных лет с внешностью престарелой валькирии и помадой цвета перезрелого помидора. Алевтина уже заварила себе чай из каких-то вонючих и крайне полезных трав и, когда Боб вошел, медитировала на скользкую холодную жижу из шпината в пластиковой баночке. При виде Боба она с обожанием во взоре подалась вперед – ас отправляется на боевой вылет!

– Благословите трапезу, батюшка!

– Приятного аппетита! – брезгливо покосился на ходу Боб и без стука вошел в дверь с табличкой «Янис Левинс. Президент». К огорчению Алевтины, дверь он плотно закрыл за собой. – Добрый день, Янис! Вызывал? Что за срочность?

– Э… Labdien… – Янис привык тянуть это «э» еще со времен работы в советском эфире – протяжное «э» давало возможность подобрать подходящее русское слово. Редакционные остряки утверждали, что пауза необходима ведущему, чтобы успеть придумать правдоподобное вранье. Необходимость беседовать по-русски с экранными собеседниками не беспокоила Яниса уже много лет, да и язык он знал отлично, но вредные привычки всегда живут дольше, чем полезные.

Янис возвышался за своим столом как статуя острова Пасхи, на которую нацепили для смеха большие роговые очки. Он был занят рассматриванием двух фотографий с одной и той же блондинкой в разных ракурсах.

– Как ты думаешь, на кого… э… она похожа? – спросил он, не поднимая глаз на Боба.

– На дорогую проститутку, – сообщил отец Владимир, он же Боб, заглядывая сбоку в распечатки.

– А на… э… депутата сейма?

– А есть разница, сын мой?

– Не нужно так шутить. Мне кажется, она… э… похожа на Ким Бейсингер… Главное, что ей тоже так кажется. Это новый депутат, она обещает нам поддержку. А мы ей будем за это… э… делать бесплатное продвижение. Впрочем, это тебе безразлично. Не думал… э… что когда-нибудь скажу это, но пришлось… Я тебя увольняю. Твою передачу закрываю. Объяснения нужны? Э… убери зад с моего стола. И не дыши в мою сторону.

– Объяснения нужны.

– Тогда можешь думать, что я… э… гад и сука.

– Ну, это не тянет на новость… – Боб слез со стола, занял стул напротив и начал раскачиваться на этом стуле. – Кроме того, каждый начальник обязан быть сукой, иначе он просто профнепригоден. Если тебя на курсах менеджеров этому не научили, то ты зря потратил наши деньги.

– Не качайся. Ты… э… довольно толстый, а стул дорогой.

– Я не толстый, я мощный. Буду качаться. Сотрудники с Рождества премий не получали, а он мебель дорогую покупает. Коллектив напрягает последние интеллектуальные силы в борьбе с финансовым кризисом, а начальник купается в роскоши.

– Вот видишь, – вздохнул шеф, – ты лаешься с руководством даже в такой… э… эпический для карьеры момент.

– В список моих многочисленных достоинств не входит сакрализация начальствующих персон…

– И ты отказался сделать интервью с руководителями… э… муниципальных администраций…

– Это репортерская работа. В реестре моих постоянных увлечений нет пункта освоения смежных специальностей…

– И еще ты нелоялен, Боб… э… вызывающе нелоялен. Ты тут работаешь много лет, и все эти годы я слышу от тебя только оголтелую критику. Никакого… э… конструктива. Подаешь дурной пример сотрудникам.

– В перечень моих действующих приоритетов не входит очищение служебной кармы…

– Именно так: с тобой невозможно общаться. Коллеги тебя… э… любят, а ты платишь им сарказмом и обидными замечаниями с переходом на личности.

– Я нежно люблю наших сотрудников за их отдельные недостатки, но меня просто бесят их многочисленные достоинства.

– Ты… э… социопат.

– Я социофоб.

– Есть еще пункты обвинения. Например, ты больше не священник. Жаль, что я это узнал… э… не от тебя.

Боб слез со стола и выпрямился, сразу сделавшись монументальней и значительней. Он поднял указательный палец:

– Моего рукоположения никто не отменял. Из духовного сана никто не извергал. Запрещение в служении есть мера временная…

– Ну да, это в переводе означает, что с работы тебя… э… выперли, а диплом отобрать еще не успели. К такому священнику нет доверия, а мы здесь торгуем доверием, если ты еще не понял. Окей, все это уже неважно, Владимир Юрьевич. Ты – бывший. Я терпел тебя очень долго, гораздо дольше, чем редактор «Рижских вестей»… э… чем директор «Балтийской волны»… Теперь работы у тебя не будет, потому что у нас… э… маленькая страна. Если мне позвонят главреды, я тебя рекомендовать не буду. Я… э… журналист, я не умею врать людям устно. Да и не поверят они хорошей характеристике. Тебя все знают.

– Я опубликую разоблачение…

– Где, прости, опубликуешь?

– В каком-нибудь приличном издании, не чета нашему. В стране еще остались профессионалы, которые ценят добротную скандальную информацию. Я скажу, что ушел сам, потому что так называемый медиахолдинг «Чаша» – это просто умирающий телеканал и маргинальная радиостанция на содержании у непопулярного политика. Эту жалкую парочку рискованных активов постоянно доят дотационные редакции бульварных листков, безуспешно пытающихся продавать нашей пастве диковинные для нее суеверия и культы. Короче, это сомнительная контора, которая еле сводит концы с концами. В том числе потому, что ты плохой главред. Этому точно все поверят. Тебя тоже все знают.

– Тебе давно никто не верит, Володя, – сказал Янис. – Хуже всего, что не верит даже… э… наша аудитория. Люди не могут прислушиваться к наставлениям пастыря, который их оскорбляет. Вот твои слова из последнего выпуска, цитирую: «Без знания языка русских не берут на работу. Пока страна была советской республикой, они не учили язык, потому что не было необходимости, а потом двадцать пять лет не учили, говоря, что это унижает их достоинство. Теперь они могут бездельничать с чистой совестью».

– Это же правда!

– Разумеется, правда, потому они и… э… возмутились.

Янис закурил, встал и распахнул окно. В комнату ворвался шум большой улицы. Янис курил с отвращением и стряхивал пепел в маленькую карманную пепельницу с логотипом холдинга – чашу на тонкой ножке. Чаша эта, по мнению многих, весьма напоминала рюмку.

– Ян, ты же бросил курить?

– С тобой закуришь. С тобой даже запьешь… – Янис раздраженно швырнул недокуренную сигарету в окно. – Рассказать, в чем твоя проблема, Боб?

– Я более-менее в курсе своих проблем…

– Я дополню список. Ты… э… владеешь мастерством говорить правду в наиболее оскорбительном для аудитории формате. Пока ты рассказывал о каких-то… э… нехороших политиках или нечистых на руку чиновниках, народ тебя с удовольствием слушал, тем более что трепаться ты мастер. Но ты с чего-то решил вдруг обращаться к недостаткам и порокам всего… э… населения нашей страны…

– Разумеется, я же священник.

– К счастью для всех нас, это уже не так… Ступай… э… и не забудь свою зубную щетку.

Боб посерьезнел.

– Прости, из чистого любопытства спрашиваю, как бывшего однокурсника и друга: ты понимаешь сейчас, что это предательство?

– Конечно. Ты есть самый настоящий предатель, отец Владимир.

Янис вернулся за свой стол, придвинул поближе клавиатуру и обратил взгляд на монитор, давая понять, что разговор окончен.

– Сначала я – в кассу, получу выходное пособие как уволенный. Мы живем в европейской стране, правда?

– Бог подаст. Европеец нашелся… Напишешь по собственному желанию, а если его нет, то… э… появится. Кстати, я прозрачно намекнул, что казенную квартиру ты должен освободить.

Боб хлопнул себя ладонями по коленям:

– Нет, все-таки ты действительно гад и сука! Вот так внезапно, без объявления войны… Хорош, нечего добавить. А ведь мы долго работали вместе, Янис.

Янис выпрямился в кресле и стал еще больше похож на изваяние.

– Ты уже давно работаешь не вместе! Ты разнюхиваешь какие-то вонючие, очень вонючие дела. Ты вместо работы ходишь по судам, тебя показывают по телевизору, тебе, наконец, бьют морду… Твоя тайная сомнительная деятельность все больше становится публичной. Ты детектив, ты шоумен, ты кто угодно – но ты не журналист, в которого я… э… верил. Я делал на тебя ставку, терпел все твои выходки и скверный характер. Я думал, ты звезда, ты поможешь мне вытянуть холдинг. И что теперь? Ты сделал личный бренд сильнее корпоративного и бессовестно этим пользуешься. Ты у нас только зарплату получаешь… э… по моему упущению. Кто из нас предатель? Это не мы начали войну, это только твоя война, Боб. Скажу тебе: даже формально у меня есть все причины тебя выгнать. Ты нарушитель нашего договора. Работа налево… э… это расстрельная статья контракта. Ты ведешь свои дела так, что холдингу ничего не перепадает, буду говорить прямо. О твоих процессах и расследованиях первым делом узнают большие телеканалы. Ты не считаешь нужным дать материал сначала в свою редакцию. Этого я как журналист и как руководитель не понимаю… э… не могу простить. Нас ты кормишь всякой ерундой, пошлой текучкой, а большим дяденькам отдаешь все самое вкусное. Большую рыбу, событие сезона…

– Я правильно понял, что кто-то здесь хочет сделать из моей борьбы за справедливость жареный факт для первой полосы?

– Точно так, ты на лету схватываешь! Уточняю: для нашей первой полосы. Но пока… э… все жареное уходит на другие столы. Буду так говорить, что Большая рыба достается толстякам, а мы подбираем объедки.

– Но это всего лишь законы, по которым живет профессия… Если репортаж появился на канальчике типа нашего, сенсацией он не станет никогда. Извини, Янис, работать через нас – это похоронить событие. Для меня прайм-тайм – это не бизнес, пойми ты, это способ работы с проблемой. Это все вообще не про деньги! Я журналист, а не бизнесмен.

– Чушь. Я уже перестал понимать, кто ты… но ты и сам этого не знаешь. Тебе пора выбирать… э… кем ты станешь, когда вырастешь. Ты не выбираешь, значит, выбираю я. Сотрудники пока не в курсе. Я для них… э… придумаю версию, которая не повредит твоей самооценке. Прощай, Боб, ты отличный профессионал и хороший парень, но в таком виде, как сейчас, ты нам не нужен. Если клюнет Большая рыба – тогда поговорим о твоем возвращении. Прости. И не хлопай дверью, когда будешь выходить!..

Отец Владимир вышел и хлопнул дверью. Янис выскочил за ним в приемную:

– Я же просил!

Боб не повернулся к нему и покинул приемную. Вторую дверь он захлопывать не стал, опасаясь ушибить следовавшего за ним Яниса. Боб направился по коридору в самый его конец, к своему кабинету.

Кабинет был заперт.

Боб обернулся и увидел, что Янис, Алевтина и охранник, вызванный Янисом, как понял Боб, заблаговременно, выстроились в некотором отдалении и находились в заинтересованном ожидании – что же Боб собирается теперь делать. Алевтина застыла, слегка прикрывая корпусом начальство и явно изготовившись к большому скандалу, Янис был серьезен, а охранник глумливо улыбался – ему было лестно принять участие в низвержении кумира. Они полностью перекрывали узкий коридорчик, отрезая путь к отступлению. Но Боб отступать и не собирался.

– Дверь почему-то заперта, – пояснил Боб и подергал ручку для демонстрации.

– Это я распорядился, – спокойно сказал Янис, – Чтобы… э… не пропало чего.

– Ну так распорядись открыть! Там мой компьютер…

– Редакционный, ты хотел сказать?..

– Мой. Там внутри все мое.

– Теперь уже нет! Покиньте помещение. Слышишь, уважаемый! – охранник решительно направился к Бобу. Он произносил слово «уважаемый» так презрительно, как умеют это делать только таксисты и секьюрити самого последнего разбора. Боб хорошо знал эту категорию мелкого хамья. Мягкость и воспитанность такие типы полагают верным признаком слабости и быстро наглеют. Охранник остановился, не дойдя до Боба пары шагов. Все-таки немалые габариты отца Владимира подразумевали некоторую осторожность в обращении.

Боб знал все свои многочисленные слабости, а некоторым даже и потакал. Например, он знал за собой такую черту, как упрямство. Боб не умел сдаваться, даже не представлял, как это и зачем. Он мог лавировать, как парусник против ветра, но всегда двигался только в сторону цели и, как правило, в результате достигал ее. Боб кротко улыбнулся зрителям, подобрал полы рясы и нанес удар ногой в область дверной щеколды. Охранник оторопел и отпрянул к стене. Дверь распахнулась и закачалась на одной петле. Боб вошел и окинул взглядом маленькое помещение.

– Спасибо, кажется, и в самом деле ничего не пропало, – сообщил Боб. – Но я сейчас это исправлю.

Корпуса на компьютере не было, Боб как-то раз снял его, чтобы вставить плату памяти, да так и оставил – без футляра старенькая машина меньше нагревалась. Боб выдрал из потрохов системного блока жесткий диск и прошел через расступившихся бывших сотрудников, держа диск над собой как знамя.

– Это называется сжигать все мосты, – сказал Янис Бобу, и Боб не удостоил его ответом.

– Вызвать полицию? – шепотом спросила Алевтина у Яниса.

– Нет смысла, – сказал Янис. – Полиция почему-то уважает этого отморозка. Полиция часто ошибается в людях.

***

Боб вошел в отдел дизайна. Никто не поздоровался.

– Номер сверстали уже? – спросил он начальника отдела по фамилии Пушкин, которую новички полагали обычно кличкой, так как Пушкин носил самые настоящие бакенбарды.

– Тебя наконец выперли, Боб? – спросил Пушкин, не отрывая взгляда от монитора.

– Благодарю за сочувствие, старик. Выполни последнее желание приговоренного. Распечатай мне верстку завтрашнего номера, восьмую полосу. И дай взаймы сто евро.

– Боб, я на все готов, лишь бы ты свалил побыстрее. Вот двадцатка, не благодари. Кстати, печатное объявление – это анахронизм, дань традициям. Есть свежее изобретение, тебе будет интересно, называется интернет. Набираешь эсэс точка эл-вэ и имеешь выбор…

– Нет, не хочу в интернет. Там алчные продвинутые пользователи, акулы рынка. А мне нужны какие-нибудь бабули, которые на эсэс не ходят, которые трепетно относятся к предложениям от солидных партнеров… – Боб упрятал полученную купюру.

Пушкин ткнул в клавиатуру.

– Запускаю на печать, возьми с принтера. Только мы это будем еще переверстывать. Там одно объявление вчера отозвали.

Боб, сверяясь с распечаткой полосы бесплатных объявлений, набрал номер. Первый вариант – подозрительно недорогая квартира – был сдан еще вчера, по второму номеру отказались говорить по-русски, с третьего по восьмой никто на звонок не отвечал. Квартирные варианты кончились, и Боб переехал из квартир в раздел домов и коттеджей.

– Какое объявление отозвали?

– Левая колонка, первое снизу. Странная история. После первого выхода к Алине-рекламщице пришли какие-то дядьки с полицейским, допытывались: кто он, да что он, да как выглядит. А ей откуда знать? Он оплатил с телефона. Алинка испугалась и дала им адрес. Потом заказчику позвонила. Мужик тут же объявление отозвал, даже денег назад не просил. А платил за две недели…

Боб решил: где проблемы, там и скидки, – и набрал номер. Трубку взяли сразу, но кроме дыхания Боб ничего не услышал.

– Алло, я по объявлению.

– Вы кто?

– Вы давали объявление. Это вы сдаете коттедж? А почему так дешево?..

– Когда увидите коттедж, наверное, подумаете, что дорого… – сказал в трубку грустный мужской голос с нездешним акцентом.

– Не беда, я нынче при деньгах. Скоро буду, не уходите никуда!

– Мне некуда ходить, я безработный.

– Отлично! У нас найдется много общего… Ждите, помощь близка! – Боб подхватил рюкзак и устремился к выходу, – Все получилось, спасибо. Значит, адрес у Алины?

– Приглашай на новоселье! – вдогонку крикнул Пушкин.

– Не надейся, – сказал Боб уже в дверях. – Ненавижу общаться с кредиторами.

***

…Казенная квартира представляла собой десятиметровую комнату в цокольном этаже дома, часть которого арендовал холдинг. Лет сто назад в этой каморке, скорее всего, жила прислуга, какая-нибудь тихая белобрысая деревенская Илзе. Здание было конца девятнадцатого века, ветхое до крайности. Жить в нем было уже нельзя, а работать еще можно. Компания то расширялась в хорошие годы, то отказывалась от каких-то площадей в годы плохие. Последние годы были сплошь плохими. Слова Яниса о том, что во время экономического кризиса хорошо продаются только лекарства и религия, многократно цитировались в СМИ, но, как вскоре выяснилось, имели к реальности весьма косвенное отношение. Все мелкие арендаторы старинного дома постепенно разорились. Про маленькую комнатку хозяева просто забыли, она канула в один из зазоров постоянно перезаключаемых арендных договоров. Здесь до Боба редакция размещала корреспондентов из глубинки, которые не могли себе позволить гостиницу. Пружинная койка, маленький столик с электроплиткой, картонный ящик для одежды и стопки книг заполняли комнатку более чем наполовину. Высоченный потолок уюта не обеспечивал, наоборот – комната напоминала колодец. «Когда я упал на дно этого колодца, – спрашивал себя Боб, – когда работа стала домом?» Боб приходил сюда только спать, ну и почитать перед сном, и круг света от настольной лампы рядом с койкой по вечерам скрывал запыленные углы и ободранные стены. Ранним утром, когда Боб отправлялся на работу, тоже приходилось включать лампу. Боб никогда еще не появлялся здесь в середине дня, когда солнце некоторое время гостило в крошечном окне под потолком. Сейчас при полуденном освещении Боб увидел, что дома у него не только не стало – его и не было, очень давно не было.

За книгами и надувным матрасом Боб решил заехать позже, ноутбук и остальные предметы первой необходимости уместились в рюкзак. Боб всем рассказывал, что когда ушел от жены, то поделил имущество пополам: жене отдал все материальные ценности, а себе взял все духовные. «Харлей» значился в списке духовных. В списке материальных остался трехэтажный коттедж в Каугури. Пока Боб жил с семьей, он оставался иногда ночевать на работе, чтобы не возвращаться через всю Юрмалу. После развода он поселился здесь, как он себя убеждал, на некоторое время.

Боб осторожно присел на застеленную старым пледом койку и устремил взгляд в далекий потолок в разводах сырости и плесени. Никогда он не думал, что расставание с этим неуютным и странным временным жильем будет болезненным, а вот поди ж ты, привык, пустил какие-то корешки… Зазвонил телефон.

– Я говорю с Владимиром? – таким идиотским вопросом Алевтина обычно начинала телефонный разговор.

– Да, приятно познакомиться, – сказал Боб. – А что так официально?

– Янис просил вас забрать все свои вещи прямо сейчас, – холодно сказала Алевтина. – Я вызвала рабочих, они после вас будут приводить помещение в порядок.

– Ключ вам отдать?

– Не надо. Я вас не хочу видеть.

Коротко и честно, как принято у истинных арийцев. Боб сел на койке, размышляя, что еще уместится в рюкзак. Поразмыслив, он снял рясу и влез в старую просторную косуху. Верхняя одежда заняла бы в рюкзаке много места, а вот теперь в нем уместились еще несколько книг. Боб повесил рясу на криво вбитый в стену гвоздик. Рясу он рассчитывал забрать позже, вряд ли Алевтина покусится на святое.

– Бог, ты извини, я потом все объясню, – сказал Боб рясе, – тут такое дело, начинаю новую жизнь. Увидимся!

Дядюшка – Племянникам:

Я поискал усиление на месте, а то вы не справляетесь. Обнаружился один коллега. Если это действительно тот, про кого я думаю, то постарайтесь его использовать при случае. Но представляться ему не следует.

Племянники – Дядюшке:

Проверим конечно, а то нам здесь все равно заняться нечем.

Алекс (e-mail)

–– Пересылаемое сообщение–

25.08.2016, 20:35, [email protected]

From [email protected]

Привет!

У меня все нормально. Ты наверно волнуешся что я плохо ем. Но это я плохо ел в июле дома когда было жарко а сечас нормально. Вообще все нормально. Я думаю часто о тебе. Мне без тебя плохо. Мы вчера смотрели новый боевик. Боевики мы смотрим ночью на моем телефоне. Нам нельзя вобщето. Говорят что глаза портим. Глупо так говорить здесь. Пока. Я тебе буду писать даже пусть без ответов. Я потому и пишу. Что ты не читаешь. Я на самом деле тебя люблю, но не люблю, что ты кричишь и ругаешься.

Алекс

Сообщение почтового сервера:

Сообщение не может быть доставлено адресату. Указанный адрес не существует.

–– Конец пересылаемого сообщения –

Дядюшка – Племянникам:

Проверили? Это он?

Племянники – Дядюшке:

Три дня тут дежурим. Никто из дома еще не выходил.

Дядюшка – Племянникам:

Я уверен, вы что-нибудь придумаете.

Глава 2. Арон

Ты дорого, мой друг, заплатишь за ошибку,

Оскал клыков у льва принявши за улыбку.

Ас-Самарканди2

До поселка пришлось ехать больше часа по пробкам, потом тоже очень медленно вдоль соснового леса по грунтовке, разбитой грузовиками. Небо закрыли тучи, поэтому сумерки наступили рано. Боб рассматривал коттеджи по пути, и они ему нравились. Он бы хотел жить в каком-нибудь из них. Но постепенно кирпичные домики сменились одноэтажными деревянными, стриженые газоны – грядками и теплицами. Дорога стала опасной: скачущий свет фары неожиданно выхватывал из тьмы плиты с торчащей арматурой и кучи строительного хлама, поросшие гигантских размеров борщевиком. Потом кончились и деревянные дома, начались бетонные коробки недостроя. За ними пошла совершенная уже дичь: развалины старых дач и сараев, полуразрушенные фундаменты и поваленные заборы. Наконец Боб добрался. Это было очень своевременно – из невидимых в сумерках туч начало накрапывать, и скоро дождь полил в полную силу. Запахло землей, гнилью, мокрым деревом. Через час грунтовка станет скользкой, в темноте ехать по ней будет очень тяжело и противно. Ну и хорошо, будем считать, что обратной дороги нет, решил Боб.

Улица – а вместе с ней и хоть какая-то дорога – кончилась. Боб на предельно малой скорости пробирался по проселку между кустами, ныряя в ямины и объезжая пирамидки строительного мусора. Наконец кусты остались позади, и Боб увидел коттедж.

Это был явно тот самый коттедж – хотя бы потому, что никаких других строений за ним уже не угадывалось. Все обитаемые дома остались далеко позади, фонари тоже. Неказистый проселок тут просто кончился, оставляя только намек на тропинку, уходящую по дуге к лесу. На опушке этого леса смутно виднелись поваленные фрагменты забора – разрозненная свалка из покосившихся разнокалиберных плит и сварных решеток. На краю этой странной свалки, расположившись на поваленной плите у небольшого костерка, выпивали несколько бродяг. Они заинтересованно посматривали на чужака. Пятеро. Боб присмотрелся и понял: не свалка это, а заброшенное кладбище, вот что.

Коттеджами в разделе объявлений назывались любые отдельно стоящие дома, домики и домишки самого разного метража и степени сохранности. Но это был даже не коттедж, а небольшой особняк; впрочем, настоящим особняком он был лет сто назад. Газон перед домом зарос мощными лопухами и крапивой, плавно переходящими в подлесок и сосновый бор на дюне. Два этажа с мансардой, облупившаяся лепнина под карнизом. От забора остались только столбы и часть фундамента, зато имелся сад с яблонями. Была даже каменная лестница с отколотыми краями ступеней. Стекла в некоторых окнах отсутствовали, а крыша, задуманная как черепичная, с годами частично прикрылась толем, местами же ее и вовсе не было. Демократичная деревянная терраса с характерными цветными окошками, судя по всему, была пристроена к зданию позднее. Окна террасы, полностью темные, изнутри были криво занавешены чем-то, что было похоже на старые простыни. Боб знал такие дома – скорее всего, на газовое отопление и канализацию рассчитывать не следует.

Боб просигналил на всякий случай и заглушил двигатель. Света не было не только на террасе, но и вообще ни в одном окне. Дом казался необитаемым. Над крыльцом раскачивалась на вечернем ветерке тусклая лампочка на проводе.

– Приятного аппетита! – громко сказал Боб на всякий случай в сторону кладбищенских посетителей, снял с багажника рюкзак и постучал в облупленную дверь.

Бродяги пошептались, потом поставили свои пластиковые стаканчики на плиту, встали и подошли. Дождя они как будто бы и не замечали. Один, самый мелкий, остался сидеть у костра, причем стал озираться, изображать прикрытие. Круглые его очочки в сумерках поблескивали красными огоньками. Мужики окружили лестницу, на верхней ступеньке которой стоял Боб. Они немного пошатывались, но спиртным не пахло.

– Слышь, рокер, с тебя десятка, – сказал один, самый крупный. Есть такая категория опустившихся спортсменов – пузо и оплывшие бицепсы. Боб понял: не бухали они, а запивали таблеточки.

– Я инвестирую только в хорошее. А вы замышляете плохое, – сказал Боб и еще раз постучал, посильнее. Тишина. Опять кидалово, подумал Боб; сегодняшнему дню пора бы кончиться наконец, слишком неудачно он складывается.

– Сами возьмем, – пообещал спортсмен. – Давай не будем портить друг другу вечер, толстый?

Вдруг дверь открылась, и на пороге, на фоне освещенного проема возник хозяин – невысокий лохматый субъект, укутанный одеялом. Его появление никого не смутило и не отпугнуло, даже наоборот – события начали стремительно развиваться. Один из любителей фармакологии выскочил из-за спины капитана команды и махнул в сторону Боба прутом арматуры. Боб подхватил рюкзак и закрылся им, как щитом. Тут же в скулу прилетел кулак первого спортсмена. Боб начал отступать в сторону, стараясь не поскользнуться на мокрой траве, – ломиться в двери к незнакомому человеку не стал. Нападающие весело заматерились, предчувствуя безопасное приключение.

Тут случилось странное. Хозяин сбросил одеяло, потом молча и очень быстро скользнул вниз по ступенькам и оказался между Бобом и атакующими. Боец авангарда прочертил кулачищем воздух над головой маленького хозяина и получил страшный встречный по ребрам. Второй нападавший махнул ногой и сразу же кубарем полетел на землю головой вперед. Еще несколько коротких движений – и двое других сели на землю: один захрипел, а второй начал кататься по траве.

– Еще увижу здесь – буду руки ломать, да? – негромко сказал хозяин. – Вон отсюда! Больше не надо приходить.

– Спасибо! – сказал Боб, когда нападавшие растворились в темноте. – А я думал, это я самый сильный в деревне. А что же не открыли сразу? Человек в беде.

– Надо было осмотреться, – ответил хозяин. – Проходи, поговорим.

***

– Я прошу девятьсот евро в месяц, – сказал смуглый невысокий человек, впуская Боба. – Смотри и решай.

Хозяин выглядел странновато: носатый, смуглый как араб, со снопом дредов, скрывающих половину лица. Он едва доставал Бобу до плеча. Острый подбородок прятался в неопрятной и наполовину седой щетине.

Боб миновал темную террасу-прихожую и вошел в комнату, неожиданно большую, неярко освещенную роскошной люстрой с разноцветными хрустальными бирюльками. Это был дом из прошлого, точнее, из разных прошлых. Большой зал с арочными окнами и эркером напоминал югендстиль. Мебель при этом была советская – «стенка», сервант и софа. Такая мебель в семидесятых выглядела бы роскошно где-нибудь в хрущевской однушке, но здесь, под высоким потолком и по соседству с камином, казалась откровенно убогой. На обоях, которые когда-то были терракотового цвета, виднелись темные невыцветшие прямоугольники – следы исчезнувших фотографий или картин. У стены стояли сколоченные из старых досок и заляпанные краской малярные козлы. На них, на пестрой газетке выстроились банки с краской.

На длинном то ли столе, то ли верстаке размещался компьютер с древним монитором-кинескопом. В углу стоял холодильник «Донбасс» – не просто старый, а скорее даже антикварный. Рядом с ним на полу у стенки был организован маленький продуктовый склад. В упаковке с тушенкой оставалось три банки, а вот зеленого горошка, сайры и фасоли было еще много. Много было и пустых пакетов вина, сплющенных и перевязанных изолентой. Тут же, в линию, штабелем были сложены новые двухлитровые пакеты. В большой арочный проем видна была часть кухни. Огромная дровяная плита начала прошлого века накрыта была листом оргалита, в центре которого расположились электроплитка на две конфорки и чайник.

Примерно половина комнаты была страшно захламлена, при этом на другой половине порядок царил идеальный, как в кубрике флагманского крейсера. Ящики с продуктами и вином выровнены как по линеечке, немногочисленная имеющаяся мебель расставлена в геометрическом порядке, даже окурки в плоской пластиковой крышке лежали аккуратной пирамидкой.

Комнату явно собрались ремонтировать и даже приступали пару раз, но потом бросали: ладно, и так сойдет. Одна стена была частично выкрашена, и красить ее бросили, не доведя последний мазок до пола, как будто из ослабевшей руки маляра выпала кисть. Выпала она, по всей видимости, уже давно – банки с краской были открыты, но краской не пахло. Пахло табачным дымом, пылью и мастикой для полов.

– Вот, осматривайся, – сказал хозяин. – Девятьсот – это недорого. Только потому, что дому нужен ремонт.

Говорил хозяин странно, короткими предложениями, как будто неохотно расставаясь со словами. Глядел он при этом в сторону от собеседника.

– Этому дому нужен снос, а не ремонт! – подтвердил Боб. – Но с этим придется подождать, потому что мне нужен дом!.. Дом, кстати, хороший, и соседи – милейшие люди…

– Это не соседи. Я их не знаю. Дня три тут ошиваются зачем-то. Я как раз собирался их прогнать. Но они повода не давали. Сидят люди, отдыхают… Это свободная страна.

– Сколько комнат в твоем замке?

– Девять, но так, чтобы жить, то пять.

– Отлично. Мне пока хватит одной – вот этой большой, с камином. Девятьсот евро делим на девять… ну хорошо, на пять комнат – итого с меня сто восемьдесят. Еще скидка, как первому клиенту. Обмоем сделку? Кстати, у нас дожди все лето – где тебе удалось так загореть?

– На работе.

Боб широко улыбнулся своей фирменной улыбкой. Это была бронебойная улыбка, это была его фишка. Улыбка Боба Шатрова открывала двери высоких кабинетов, сердца самых замкнутых мизантропов и тайники подсознания аудитории. Это была улыбка-пропуск, улыбка-откровение. Никто и никогда не мог устоять перед ней, все тут же улыбались в ответ – кто глупо, кто понимающе, но улыбались.

Хозяин внимательно посмотрел на Боба, но не улыбнулся. Более того, он даже не ответил. Он сел на диван спиной к Бобу, поджав ноги под себя. Взял со столика перед диваном банку консервированной фасоли с торчащей ложкой и продолжил ужинать.

– Я хочу сдать весь дом за девятьсот. Минимум за пятьсот. Не можешь платить – до свидания.

– Но почему? – возмутился Боб, обойдя диван, чтобы оказаться лицом к хозяину. – Почему такой ползучий прагматизм? Ладно, если без шуток – я согласен на все двести, хотя высокий сезон кончается. Мы, русские, должны помогать друг другу на чужбине, в том числе материально. Слушай, если тебе все равно, пятьсот или девятьсот, то почему тебя так волнует разница между пятьсот и сто восемьдесят?

– Это разные разницы. За пятьсот я сниму что-то в городе. Там буду работать. За триста – не сниму.

– За девятьсот этот сарай сдать невозможно.

– Почему сарай? Хороший дом, ты сам сказал. Все есть, что надо.

– Ага. Все для истинных ценителей. Ароматы шпаклевки, воркование рабочих, нежное постукивание перфоратора по утрам. Трели дрели. Кто будет жить внутри ремонта?

– Не будет ремонта. У меня нет денег. У тебя тоже нет денег. Прощай.

Боб напрягся и улыбнулся еще раз, совсем уже обезоруживающе. Такая улыбка не могла не подействовать… но не подействовала.

– Я разве смешное сказал? – спросил хозяин.

Боб сдался и уселся на табуретку перед камином. Камин плотно был забит кипами старых газет и оберточной бумаги. Над каминной полкой красовалась голова оленя с рогами; круглые карие глаза чучела смотрели на Боба осуждающе, таким же взглядом, как у хозяина.

– Хорошо, пойдем длинным путем… Меня зовут Владимир, можно просто Боб. А тебя?

– Аарон Шабад. Можно Арон.

– Так вот, Арон, я уже бесплатно решил твою проблему. Я сниму одну комнату, но после недолгих уговоров соглашусь на подселение. Сдавай другие комнаты, наживайся. Я даже найду тебе еще людей по двести за комнату. Хорошо?

– Нет, не хорошо. Я не люблю никаких людей. Я хотел жить один в городской квартире. Машины нет. Там будет близко до работы. Скоро зима. Там не нужно топить печку.

– Ладно, уговорил. Я тоже не люблю людей, но для тебя сделаю исключение. Можешь не уезжать в город и не отдавать мои деньги непонятно кому. Живи тут, чего уж…

Арон вернул ложку в опустевшую банку, затем закурил. Он пристально посмотрел на Боба – впервые с начала разговора. Странный это был взгляд, даже неприятный. Так смотрят на тебя в полиции, будто сверяя по памяти с картотекой отвратительных типажей, чтобы принять последнее решение – куда, в какой ряд мерзавцев поместить тебя, перед тем как забыть по возможности быстрее. Потом встал и пошел к холодильнику. Сказал в своей манере разговаривать, повернувшись спиной:

– А я тебя знаю. Ты газетчик. Ты все время кого-то достаешь.

Арон вернулся с пакетом вина и налил – себе в сувенирную кружку «Кока-колы», Бобу в чайную чашку.

– Пей. Из пакета, но французское. Можно пить. Вспомнил. Был большой скандал. Местные ультрас, да? Я видел тебя в телевизоре.

Боб отмахнулся, отпил из чашки. Вино и впрямь было сносное.

– Старик, это не самый впечатляющий кейс…

– Точно. Тебе здорово тогда набили морду… Ты в телевизоре был такой… с мордой. Лоб забинтован. Голова – это важно. Голову нужно беречь.

– Голову я берег. Бинты – это было такое постановочное фуфло. На самом деле мне тогда сломали ногу, но гипса под столом не видно. Режиссер меня забинтовал для картинки. В телевизоре главное – картинка, старик.

– У тебя интересная жизнь. Тебя, наверное, часто бьют?

– Да! Часто! Потому что завидуют! Я же смелый, умный, сильный, красивый и богатый. Но мне не везет, Арон, в последнее время, лет десять примерно. Меня выгнали с работы, жена, которой я оставил квартиру, не дает мне видеться с ребенком, а денег на адвоката у меня нет, потому что смотри пункт первый. Арон, мне таки нужна эта комната. Я доверился тебе как дитя, я полдня добирался в эту глушь, где меня чуть не убили. Деньги я отдам позже, когда расследую что-нибудь политическое или гламурно-стразовое. Надо погуглить, за что сейчас больше платят.

Арон задумчиво покрутил дред в пальцах и посмотрел на гостя уже без неприязни. Перед ним сидел здоровенный детина с рыжеватой бородой, большим животом, большими руками и лучезарным взглядом голубых глаз. Этот человек почему-то Арону нравился. Была в нем некая загадка, но не опасная и не стыдная.

– Значит, ты уволен. Тебе нужна работа?

– Точно! Но еще мне очень нужны деньги. Скажем так: если мне предложат на выбор деньги или работу, я без колебаний выберу деньги.

– Ну черт с тобой. Живи пока. Заработаешь – отдашь. Только я много курю.

– Вот спасибо! – Боб искренне обрадовался. – Ты тогда кури, а я пить буду и баб водить! Кстати, давно хотел тебя спросить, но не было повода… А где ты научился драться?

– На работе.

***

…После этого хмурого, но судьбоносного вечера прошло несколько дней, за которые Боб перемолвился с хозяином от силы несколькими словами.

Разговаривал Арон странно. На некоторые вопросы он просто не давал ответа, на некоторые отвечал коротко и не всегда понятно, причем так, что пропадало желание переспрашивать. Иногда он отвечал на иврите, а может быть, и не отвечал, а просто говорил сам с собой – понять по интонации было сложно.

По утрам Арон уходил на пробежку, возвращался через час. Убегал он в сторону леса, где, как полагал Боб, крушил вековые дубы страшно секретными ударами. Возвращался Арон взмыленный и принимал холодный душ. Затем подметал выделенный для уборки периметр, натирал до блеска паркет, шаркая ногой в войлочном тапке. Когда Боб завтракал, соорудив себе яичницу на электроплитке, Арон уже занимал свою обычную позицию с ногами на диване и потягивал вино из бесконечных пакетов. Пил он понемногу, но на протяжении целого дня, курил же почти непрерывно. Ближе к вечеру он съедал банку тушенки, иногда размешивая ее с рисом. Ел он только консервы, но делал это очень аккуратно и даже красиво. Ложка была его единственным столовым прибором, но владел он ей в совершенстве. Часто Арон стоял с кружкой у окна, глядя на дорогу и дождливый пейзаж. Поеду завтра в Ригу, говорил он, не обращаясь к Бобу, сегодня дождь, а вот завтра поеду искать работу. Боб предлагал свой мотоцикл, но Арон отмахивался: нет, поеду на электричке. Завтра, когда кончится дождь. В этой стране дождь может не кончиться никогда, говорил Боб, но Арон не слышал, окутывался дымовой завесой – завтра, завтра. Часто он спал днем на диване, не снимая одежды и закутавшись в лоскутное одеяло. В этом же одеяле, похожий на маленького индейского шамана, он перемещался по комнате от холодильника к дивану, от дивана в кухню… На лице у него можно было увидеть два выражения – либо полнейшую безучастность, либо легкое удивление непонятно чему. Арон никогда не улыбался, ничего не рассказывал, не читал и не подходил к своему компьютеру. Интернета в коттедже не было. Иногда Арон включал старый телевизор и смотрел подряд все, что предлагал эфир, но не более получаса. Причем он мог начать просмотр в конце одной передачи и выключить телевизор на середине следующей. Несколько раз Боб, проснувшись в своей комнате, ясно ощущал снизу, из каминного зала, запах травки.

О деньгах с Бобом Арон не заговаривал. Из немногих ответов, которые удалось получить, Боб понял, что Арон приехал из Израиля совсем недавно, а невообразимый дом этот – наследство.

Боб посвящал часть своего времени наведению порядка в выделенной ему комнате и – по возможности – в кухне и на террасе, то есть там, куда Арон не считал нужным приходить со своим веником. Смотрел новости и политику на своем ноутбуке, раздавая интернет с телефона. Просматривал сайты в поисках работы, писал письма знакомым редакторам. Свободного времени все равно оставалось до черта. Потеряв надежду разговорить хозяина, Боб перестал обращаться к Арону даже по бытовым поводам. Ладно, думал Боб, в конце концов, без общения с чокнутыми репатриантами можно обойтись. Можно некоторое время питаться рисом и макаронами. А потом можно что-то придумать, потом даже придется что-то придумать. И Боб думал. Впервые за несколько лет у него появилось время поразмышлять о своей собственной жизни – и о прошлой, и о будущей. Он получил возможность осмотреться – любимое словечко Арона.

Про будущее думать было тревожно. Раньше он глушил такие мысли работой, а работы было много. Кучу времени отнимали радиопередачи, он готовил материалы и тексты всегда сам, без редакторов. Работы в храме тоже хватало – пока Боб не разочаровался в ее результатах. Были еще расследования по заказу и расследования самостоятельные, когда в ходе разработки темы вдруг понимаешь: вот здесь можно, приложив усилия, немного поправить косяки мироздания… Времени на рефлексию не было абсолютно, и Боб был почти счастлив. Это была эйфория больного, очнувшегося после наркоза, который еще не осознал, что жить отныне придется с ампутированными ногами.

Последние лет пять Боб чувствовал себя серфером, оседлавшим огромную волну, желанную, но и опасную. Брызги в лицо, скорость растет, восторженная публика на берегу ждет, когда волна обрушится на маленького человечка… Но волна уже под тобой, нужно только крепко стоять на ногах, контролировать ситуацию – и ты победитель.

Все кончилось, и реальность на удивление быстро стала неприятной и пугающей. Вместо алмазных брызг на гребне волны – только монотонный стук бесконечного дождика, только грязная посуда по утрам и серые сумерки вечером, неуют и сырые пыльные углы… Закутанный в сальное одеяло Арон с вечно дымящей своей сигаретой, который время от времени что-то тихо бормотал, оглушительно сморкался или напевал на своем языке, глядя в пустоту, где он очевидно видел что-то, для Боба недоступное. Вот так сходят с ума, думал Боб, и быстро сходят, мне точно хватит недели заточения в одной камере с сумасшедшим соседом… Это вот и есть твое личное персональное дно, говорил Боб себе, теперь осталось только оттолкнуться от него и всплыть.

Я же хороший профессионал, думал Боб, меряя шагами каминный зал. Я из тех, кто еще умеет писать, говорить и думать, потому что успел поучиться у правильных учителей. Я золотое перо, я олдскульный бренд нашей журналистики, думал он, ворочаясь на диванчике в своей спальне на втором этаже. Это не хвастовство, мальчики, это подтвержденные факты. Я хорошо учился, много читал и писал и оказался на порядок умнее, чем та молодежь, которая сейчас приходит в профессию. Им меня уже не догнать, думал Боб, сидя на крыльце с кружкой чая, – не то сейчас время и не та школа. Поскольку я был лучше, мне постоянно подбрасывали лучшие темы, рубрики и редакционные задания – так я сделал себя. Более того, я сделал профессию, создал для себя жанр, в котором другим будет сложно добиться сравнимого успеха. В какой-то степени я почти уже создал себе рынок, на котором успешно пару раз продавался. Я даже начал экспортироваться, если считать Эстонию заграницей. Ну, и конечно, я обаятельный, когда профессия этого требует. Я легко нахожу общий язык с очень разными людьми, даже с политиками, хотя это люди в лучшем случае наполовину. По какой же причине меня вытеснили на обочину?

В последнее время у Боба появилось ощущение, что качественный и профессиональный продукт становится не нужен. Профессионалы невыгодны, проще на ту же сумму купить десяток молодых, бездарных и послушных. Они будут заметно хуже, они будут лажать, но уже подрос потребитель, который находится с ними на одной ступеньке этой лестницы, ведущей вниз… Я добрый, думал Боб, в глубине души точно добрый, но тут зло берет. Необходимо доказать всем – и себе, конечно, – что я пользуюсь спросом, что я хороший товар. Надо найти новый заказ, нужна сенсация, Большая рыба, как говорит Янис. Но как это сделать сейчас? Раньше заказы сами находили Боба, потому что он был на виду: всегда можно позвонить в редакцию известному журналисту или прийти в церковь к популярному священнику. Что делать в нынешней ситуации – Боб еще не придумал. Развешивать на столбах объявления? Опытный журналист раскопает любое дерьмо, дорого, обращаться в старый коттедж у заброшенного кладбища.

Лучше всего Бобу думалось в пути. Боб завел было «Харлей», но тут же увидел, что бензина осталось только на дорогу до заправки. Денег было примерно на полбака. Причем это были самые последние деньги, и других ждать неоткуда. Точка невозврата была пройдена – и, как это часто с ней случается, незаметно.

Бобу и раньше случалось переживать безденежные времена и жить взаймы. Иногда приходилось несколько дней подряд есть только овощи и рис с соевым соусом. Но эти эпизоды нищеты и самурайский рацион были всегда именно эпизодами, временными трудностями. Рано или поздно выписывалась задержанная зарплата, падали на счет гонорары, и Боб снова был на гребне волны. Он с головой уходил в новый проект и тратил, тратил… Он ужинал с нужными людьми в хороших ресторанах, раздавал долги и выплачивал кредиты, покупал ребенку дорогие игрушки… Сейчас более-менее постоянные источники дохода иссякли. Денег стало меньше, потом они исчезли совсем.

Боб, рассматривая ситуацию недавнего прошлого со стороны, вынужден был признать, что две работы – оплачиваемая рутина холдинга и оплачиваемое развлечение в храме – давали возможность заниматься единственным делом, которое его увлекало по-настоящему, – расследованиями. Но как раз эти проекты денег не приносили вовсе. Репутация, драйв, опыт – все что угодно, но не деньги.

Через три дня Боб должен был перевести на карту бывшей жены оговоренный ежемесячный взнос. Оплата детского сада, логопеда и английского. Эти финансовые обязательства, существенно превышающие положенные по закону алименты, давали Бобу возможность встречаться с сыном. Раньше Боб, освободив от дел уик-энд, получал ребенка на один световой день. Они с Левкой ходили в аквапарк, в кино – это для души, – а потом и в «Макдональдс», конечно. Это была стандартная программа воскресного папы, эконом-класс, но формат не важен, как полагал Боб, куда важнее контент. С контентом проблем никогда не возникало, но сейчас и на формат денег не было. Даже на приличное мороженое не было, что там о кино говорить. Кончилось кино.

Только сейчас, понимая, что зарплаты больше не будет и Левку он не увидит, Боб затосковал. Страх не давал спать, страх мешал думать. Обычно от депрессии всегда спасала работа. Новые идеи всегда приходили в голову Боба или на трассе, или во время физического труда. Боб решил собрать в саду яблоки-паданцы. Он набрал полную корзину и сел передохнуть на сложенные в стопку ящики. Обтерев одно из яблок ладонью, откусил. Яблоки у Арона были отличные. Названия сорта Боб не знал. Пока он трудился, стемнело. Было ветрено, и даже невысокие яблони зябко поводили кронами, как плечами. Несколько яблок упали с глухим стуком в траву. Думай, Боб, думай. Ты не хотел начинать новую жизнь, но такова логика роста – время от времени расставаться с прежним собой. Теперь твои связи, твои должности – это прошлое. Ты всё потерял. Осталась только голова и в ней мозги. Пусть на нее упадет яблоко, как на голову Ньютона, пусть родится какая-нибудь очень практичная теория. Ньютон тоже когда-то начинал новую жизнь. До двадцати двух лет открыл все, что только можно, а потом вдруг исчез для физики, стал богословом, ушел с головой в религию…

Боб решительно поднялся и принялся за работу. Когда вторая корзина доверху наполнилась, Боб сделал выбор. Он даже удивился, насколько очевидным было решение. Просто, чтобы определиться, нужно для начала потерять все что имеешь: семью, работу, дом и деньги, – да еще потом признаться себе самому, что ничего не осталось, сорвать с раны присохший бинт. Мои проекты были моим хобби, решил Боб. Это мое любимое занятие. Жизненно важно сейчас превратить его в профессию, за которую хорошо платят. Должно получиться, потому что других вариантов нет. О том, что делать, если не получится, Боб старался даже не думать.

Боб занес корзины с яблоками в дом. Арон сидел на своем диване в одеяле и негромко напевал, глядя куда-то внутрь себя. Судя по грустному напеву, ничего утешительного он там не видел.

– О чем поешь, Арон?

– Это еврейская песня. О том, как мама заботится о своем маленьком мальчике. Она отдает ему все, а взамен хочет только любовь. Но мальчик растет и раздает свою любовь друзьям и девушкам. Потом он отдает ее своим детям. У него не хватает любви для своей мамы. Она плачет о том, что дети становятся большими, а их любовь – маленькой.

– Спиши слова.

Арон ответил что-то на иврите – возможно, самому себе.

***

Еще через пару дней Боб приступил к активным действиям на местности. Он хорошо знал: если начать структурировать пространство вокруг себя, в голову полезут правильные мысли. Упорядочивание всего материального неизменно привлекает помощь высших сил, именно такова механика сцепления мирского с надмирным. Боб нашел под навесом ведро и тряпку, наломал в глухом углу сада ивовых прутьев на веник и взялся за генеральную уборку.

Арон некоторое время, не говоря ни слова, наблюдал, как Боб подметает углы, сопит, приседая, чтобы замести мусор на совок. Затем Арон стал молча помогать. Они выбросили макулатуру из камина, и в нем жарко заполыхали обломки старого забора, прихваченные с соседнего заброшенного участка.

Боб и Арон трудились весь день, а утром продолжили начатое. Комнат в доме было не девять, а двенадцать плюс погреб, мастерская и гараж, который при постройке явно проектировался как конюшня на несколько лошадей. Даже только регулярное протирание пыли на таком пространстве заняло бы большую часть рабочей недели – так решил Боб. Поэтому в относительный порядок они привели только каминный зал внизу и две комнаты на втором этаже. Совместная борьба с энтропией сближает – Арон стал чуть более разговорчив и почти ничего не пил днем. К Бобу после победы над хаосом вернулись обычные самообладание и энергичность.

– Давай выбросим всю советскую мебель? Лучше совсем без мебели, чем с этими полированными гробами, – предлагал он Арону.

– Это не советская. Это югославский гарнитур… Дед очень им дорожил. Это память.

– Вот именно. Советский югославский гарнитур. Таких стран уже нет, это все мрачная и никому не интересная история.

Арон замолчал, снова уйдя в себя. Потом сказал:

– Выбрасывать жалко. Давай камин ей топить. В сарае топор есть. Я принесу.

***

…По окончании благоустройства Боб затеял новоселье, пригласив человек двадцать своих знакомых.

– Арон, я знаю, что ты их не знаешь, – говорил Боб, – а когда ты их узнаешь – не обещаю, что полюбишь. Но у нас нет денег на жратву, а гостям я сказал принести с собой сухой паек… и мокрый тоже. В свою очередь мы порадуем их экологически чистыми продуктами. Накопаем картошки у соседей, соберем яблоки в саду и запируем на просторе! По моему опыту, остатками такого пикника можно питаться неделю…

Некоторое время Арон слушал молча, глядя в сторону, затем начал говорить – непривычно много и неожиданно эмоционально:

– А что мы будем есть потом?.. Особенно ты. Ты много ешь.

Они сидели у камина и ужинали сосисками из последней оставшейся упаковки.

– Про меня – это хороший и правильный вопрос, я люблю, когда обо мне заботятся. У меня есть проект.

– Тогда скорее начинай его с блеском осуществлять. Осталась пятерка на хлеб и десятка на сигареты.

– Почему на сигареты больше?

– Потому что они дороже.

Боб вздохнул и доел сосиску. Обратился к голове оленя над камином:

– Бэмби, я не понимаю, как ты выжил в компании с этим вымогателем! Странно, что он еще не отпилил тебе рожки и не отнес в комиссионку…

– Давай уже трудоустраивайся, – угрюмо сказал Арон. – За что сейчас платят попам?

– Как и всегда, за посредничество в сделках с совестью. За психотерапию эконом-класса. За иллюзию бессмертия. Там много чего в прайсе. Мы божьи агенты, работаем за процент.

– Вот и пройдись по поселку… в спецодежде. Поспрашивай, может, кому что надо. Отпевать или куличи освятить. А я попробую в полицию устроиться.

– В августе на куличи спрос падает. А тебя в полицию не примут. Ты же «негр» преклонных годов.

– Я не похож на негра.

– «Негр» – это сокращенное от «не гражданин», – пояснил Боб. – Гражданство ты еще не получил, поэтому с полицией ничего не выйдет. Да и по возрасту не проходишь.

– Дашь мне рекомендацию.

– Тем более не возьмут.

– Говорят, еще официанты неплохо зарабатывают…

– Кто говорит?

– Они.

Боб только вздохнул.

– Почему у тебя, Арон, совсем нет денег? Ты же бравый ветеран и все такое. Тебе должны пенсию платить, всякие там боевые-неподъемные…

– Мне и платят. Я пенсию своим старикам отправляю. Они уже не могут работать… А где твои старики?

Боб подбросил в камин несколько досок от ящиков.

– Мои не успели стать стариками… Ладно, ты меня разжалобил, поэтому слушай. Есть проект, и я – его главный ресурс. Я довольно посредственный священник, зато хороший журналист. Даже так: я икона и легенда нашей журналистики. Я лучше всех умею расследовать скандалы, интриги и странные случаи в стране. Эта страна мне уже тесна, как все пиджаки в магазине, но зато я ее хорошо знаю. Я знаю, кто с кем дружит и ссорится, в каком банке имеет счета, какая партия собирает компромат на премьера и что кушают крокодилы на обед. Пришла пора срочно монетизировать мои компетенции. Мы открываем частное детективное агентство. Ты в доле?..

– А начальный капитал?

– Деньги – это не проблема.

– У тебя много денег?

– Денег нет. Поэтому не проблема.

Арон начал загибать пальцы на руке:

– Сертификат – раз. Регистрация фирмы – два. Реклама наконец – три. Даже если ты так уверен, что дело пойдет… Мы до первого заказа так и будем яблочки из садика кушать?..

Боб только вздохнул. Сертификат его не волновал, а вот насчет первого заказа Арон был прав, на горизонте пока ничего не маячило.

– Ты вообще знаешь, чем занимаются частные детективы, Боб?

– Разумеется знаю, потому и предлагаю. Каждый день с утра до вечера они спасают мир, разбивают несколько крутых тачек, обезвреживают пару бомб. Вечером ужинают у камина и рассказывают туповатым партнерам тонкости дедукции… Потом идут спать с лучшими актрисами второго плана.

– Нет. Они экономят каждый грош, чтобы хватило на рекламное объявление в дешевой газете и аренду офиса на окраине. Потом ищут песиков, убежавших на запах течной суки. Или круглые сутки следят за неверными мужьями… Это примерно как с песиками.

– Надо же, ты открыл мне глаза… Мой мир стал другим. Такой мир и спасать-то не хочется. Но я все равно буду. У меня уже есть офис на окраине и туповатый партнер. Есть мои компетенции и твой первый взрослый по мордобою. Идея выстрадана, старик.

– У нас нет денег. Идею нельзя превратить в бизнес, если нет денег. – сказал Арон.

– Это твой личный опыт?

– Нет, но я читал одну книгу про бизнес… Бизнес начинается с капиталовложений.

– Это замечательное открытие, нужно его немедленно использовать. Давай продадим половинку дома?

– Шутишь, да? Этот дом от деда, это моя память, мои корни. Он здесь жил. Теперь я буду жить. Половинку… Половинку яблони продают? Продай свой мотоцикл! Или половинку.

– Еще чего. Мы с ним почти ровесники, у нас так много общего… Я друзей продавать не умею.

– Ты ничего не умеешь продавать, да? Любой бизнес – торговля. Ты не умеешь торговать.

– Ты же у нас еврей, это твоя компетенция.

– Я никогда не торговал. Мы разоримся.

– Разоряются те, у кого есть что терять. Нам разориться не удастся…

Боб налил вина Арону и себе.

– Выпьем? Я рад, старина, что ты проснулся наконец. А то был не человек, а какой-то больной дикобраз… Я тоже не люблю находиться рядом с людьми подолгу, но ты меня уже начинал тревожить. Что, какая-то переоценка ценностей?

– Вино кончается, – сказал Арон. – Это последний пакет. Ладно, вызывай свои вертолеты поддержки.

– Черт возьми, ну улыбнись хоть разик, – сказал Боб. – Видишь, как все удачно для тебя складывается!

– Не могу, – сказал Арон. – Это я не нарочно. Врачи сказали: последствия психологической травмы, какие-то там нервы атрофировались.

И Арон выпил весь стакан не отрываясь, в несколько больших глотков – только шевелился заросший кадык на худой шее.

Глава 3. Жанна

Не скорби и не сетуй, соседка моя, —

Всем живым уготована чаша сия.

Мой сынок, что был ясного солнца светлей,

Он во власти могилы, он пленник камней.

Я отныне чужой в этой жизни земной.

Опочил он, и смерть породнилась со мной…

Ускакал он, как всадник в предутренний час,

Захватив скакуна запасного для нас.

Предстоит нам за ним на закате уйти,

Ибо нету для смертных иного пути.

Башшар ибн Бурд

– Так ты, получается, еврейский латыш? Или латышский еврей?

– Сам не знаю. Вырос тут, жил в Израиле. Еврей – это у кого мать еврейка… Это если строго подойти.

…Боб развалился в кресле у камина. Арон курил, забравшись на свой диван, в самый его угол. Он накрылся пледом с головой, как хасид на молитве, и, как понимал Боб, пребывал в шоке от перспективы уборки. Эта уборка выходила катастрофически далеко за пределы его ежедневного ритуала – подмести и натереть квадрат паркета, выбросить очередную пустую банку и помыть чашку после кофе. По шкале опасности эта уборка обещала стать не красной угрозой, а кроваво-красной. Беспорядок, многократно превышающий представления Арона о хаосе, грозил самим основам его мироздания. Арон спустился из своей спальни с утра за пивом, да так и остался в углу дивана, совершенно раздавленный открывшейся картиной бедствия. После вечеринки остался стол, до предела заполненный грязной посудой и пустыми бутылками. Пол был истоптан. Пахло перегаром, застоялым табачным дымом и кислятиной – характерный букет, который образуется в закрытом помещении за ночь после пирушки. Боб открыл окно, в комнате стало еще и холодно. Конечно, пора было встать и начать хоть что-то делать, но оба оттягивали момент неизбежной расплаты за вчерашнее. Боб пытался как-то разговорить Арона, а тот старался как можно медленнее пить пиво. Боб говорил в полный голос, а Арон отвечал еле слышно, чтобы не тревожить спящую на раскладушке девушку Жанну. Девушка была высокая и на раскладушке не умещалась полностью. Из-под лоскутного одеяла торчали ступни в ярких оранжевых носках с черными смеющимися обезьянками. Носки были непростые, а с пальчиками, как перчатки.

В саду под яблоней стоял принадлежавший девушке Жанне «лендкрузер» интенсивной апельсиновой расцветки, увешанный наклейками, оснащенный мощной лебедкой, кенгурятником, запасным баком и дополнительными фарами. Было хорошо видно, что машина прожила не только долгую, но и очень бурную жизнь. Ночью была гроза с сильным ветром, на крыше автомобиля и на газоне валялись красные яблоки, крупные как бильярдные шары. Лужайка перед крыльцом превратилась в лужу.

– А это у тебя дреды или пейсы такие? Всегда стеснялся спросить, но раз уж ты так разговорился…

– В человеке все должно быть прекрасно, даже прическа – так говорят, да? Это парик.

Арон откинул капюшон толстовки, стянул дреды как шапку и показал бритую голову.

– Мой бог, но зачем? – изумился Боб.

– Смотри: так я – бритый мусульманин. С дредами я – торчок. Очень разное, а достигается легко. Еще нос у меня большой. С большим носом могу быть хасидом, кавказцем, арабом. Даже французом или индейцем. Одна деталь одежды все меняет. Еще дреды скрывают лицо. Если надеть очки, то остаются нос и дреды. Если меня кто-то видел, – он кроме дредов ничего не вспомнит, если не профессионал. Человек с дредами – вот что он вспомнит. Нет дредов – и человека нет. А если еще бороду отпустить… Только нос на виду, как у Гоголя.

– Ты и Гоголя читал?

– Общее прошлое – общие книги. Я тут в школе учился. Потом уже уехал, с родителями.

– Стало быть, ты профессионал?

– Да. Только больше не работаю по профессии.

– Моссад?

– Зачем сразу Моссад? Все знают только Моссад… Моссад выслеживает, убивает, он такой таинственный и страшный… У нас не только Моссад. Моссад – это киношная сказка. Он не совсем такой, как в кино. Не загадочный. Молодые умники за компьютерами, и у них офисные рубашки. Скучная работа с хорошей зарплатой, нормальная жизнь. Я работал в другой… организации.

– Там было веселее?

– А разве на работе нужно обязательно веселиться?

– А как же старик, а как же! Только работая весело и с азартом можно достичь впечатляющих результатов! Вот посмотри хотя бы на меня!

Арон посмотрел на Боба, и Боб этот взгляд выдержал. Арон отвернулся к камину.

– У нас не было весело. У нас было… жарко. А тут мне всегда холодно.

– Скоро осень, старик… Осенью у нас прохладно. Летом, впрочем, тоже. А про зиму и весну я даже и говорить не хочу.

Боб присел на корточки у раскладушки и перебирал пальцами темно-рыжие пряди девушки. Рыжих он любил.

– Ау, спящая красавица! Вставать пора!.. А почему у тебя машины нет, Арон? Вот, даже у нее есть…

– Почему – даже? Женщинам машины достаются проще. У тебя тоже теперь нет, а у твоей жены есть.

– У меня байк, это круче.

– Да, «Харлей»… Большая американская мечта. Очень большая и мощная мечта. Глоток свободы… по выходным до обеда.

– Ну допустим. А что ты имеешь против свободы?

– Свобода – она либо внутри тебя есть, либо там ее нету. А если нету, искать ее на шоссе или где еще – бесполезно.

Девушка приподняла было голову, но тут же опустила лицо обратно в подушку.

– Labrīt…

– Доброе утро, Жанна. Кстати, хозяин наш по-латышски еще не выучился, поэтому давай уж на языке межнационального общения, хорошо? Ты лежи, лежи, – сказал Боб. – Если тошнит – нужно лежать лицом вниз.

– Пипец. Где все? – глухо сказала девушка в подушку. – Доброе утро, извините.

– Все спаслись на последней электричке. А ты была уж совсем никакая, чтобы за руль. Вот и осталась на ночь.

Девушка Жанна быстро, в одно движение, откинула плед и села на диване. Длинная и худая, глаза сонные, да еще и явно близорукие, непричесанная и ненакрашенная – Боб предпочитал знакомиться с женщинами именно в такие минуты полной их беззащитности. Спала она в том же, в чем пришла, – в драных по моде светлых джинсах и бесформенной кислотно-зеленой футболке, на которой была изображена мультяшная обезьяна с красной задницей. Одну бровь девушки наискосок с заходом на лоб пересекал бледный шрам, бровь от этого чуть приподнималась и казалось, что Жанна постоянно чем-то удивлена.

Жанна нацепила большие очки и сразу почувствовала себя уверенней.

– Сорри. Я поеду скоро, извините. Не смотрите, я не айс без краски. – Жанна говорила с чудовищным акцентом, но с учетом своеобразного лексикона это выглядело даже элегантно.

– В реестр моих профессиональных компетенций, – сказал Боб, – входит исключительная наблюдательность. Я много видел пьющих женщин. Если женщина вырубается, предварительно смыв косметику, – она еще может стать полноценным членом социума. Если падает в койку с раскраской – это абонемент в клуб анонимных алкоголиков. Ты, Жанна, небезнадежна.

– Да я не алик какой. Как бы чё-то печаль. А по жизни пью мало.

– И это я знаю! – сказал Боб. – Опытные люди таких косяков не допускают.

– Че, каких косяков? Намешала?

– Мешать напитки можно, иногда даже и нужно, только по правилам. Внимай, дево, и радуйся. Первое и самое простое правило – нельзя понижать градус! Но это мем старый. Второй уровень для продвинутых учеников – нельзя мешать разные спирты! Пила вино – смело пей коньяк. Пила водку – не добавляй текилу. И наконец секрет старого мастера – исключить дозаправку перед сном, перестать пить за час до отбоя. Ты должна почувствовать, что начинаешь трезветь, и тут же перейти на чай и соки. И только через час спать. Принять дозу и сразу мордой в подушку – это гарантия утренних мучений…

– Вау, – с уважением сказала Жанна. – А вы алкаш, да?

– Представь себе, нет! Просто у меня много пьющих приятелей, которые привыкли вдумчиво относиться к собственным порокам. Кстати, еще предпоследнее правило – открывать на ночь окно.

– А последнее?

– Если не пьешь – не пей…

Арон откупорил зажигалкой вторую бутылку пива. Боб в своем кресле сделал то же самое и с бульканьем выпил сразу половину. Посмотрел на просвет, на громоздящиеся в стекле пузыри.

– Добро пожаловать в наш клуб, дорогая Жанна!

– Какой клуб, простите?

– Можем поупражняться, придумывая названия, – предложил Боб. – Например, «Клуб любителей разумной экономии» или «Общество безработных идеалистов»…

– Да, я помню, что вас с работ выгнали ваших, извините, – сказала Жанна. – Туалет на улице, я тоже помню. Я там тошнила вчера. Но я помыла сразу, извините. Пойду умоюсь, ага? А потом посуду. И подмету.

Арон посветлел лицом, а Боб молча отсалютовал бутылкой.

***

Пока Жанна ловко и на удивление быстро ликвидировала разруху в комнате, Арон занялся камином; затрещали дрова, потянуло дымом и теплом. Это было приятно. Боб вернулся к окну и, попивая пиво, наблюдал чечетку дождевых капель на жестяном подоконнике. Дождь шел уже несколько дней – крупный, холодный, бесконечный. Местный дождь непредсказуем. Он может идти месяц и постепенно становиться снегопадом. А может кончиться в несколько минут, уступив место неяркому солнцу в дымке…

Жанна появилась из кухни, опуская закатанные рукава. Она завязала волосы по-школьному, в два хвостика.

– Ну че, я помыла… Вы зовите как бы, если че помыть. Я умею готовить и убираться. Ну, так, некоторое время.

– Спасибо, коллега. Мы тоже владеем этими навыками, хотя демонстрируем их только в минуты смертельной опасности, – сказал Боб, разглядывая девушку. – Давно живешь в машине? Некоторое время? Мне все видно в окошко. У тебя там сзади разложены сиденья, а на них матрас.

Жанна села на пол у камина, обняла свои острые коленки.

– Три дня живу. Норм. Чаю горячего попьем, что ли. Еды совсем не осталось.

Это была жестокая правда. Вчерашние гости, вопреки расчетам Боба, сумели съесть все, что привезли с собой. Арон сидел в сторонке и молчал, пил вино, ел свои консервы и рассматривал гостей. В какой-то момент вечеринки, которого Боб не отследил, Арон широким жестом выставил на стол все продукты, прибранные до этого Бобом в кухонный шкаф, а потом еще открыл две банки тушенки, про которые Боб знал, что они последние.

– Это все из-за одного неправильного еврея, – сказал Боб. – Теперь можем скинуться на пальцах, кто сегодня будет работать таксистом… Так почему все-таки ты живешь в машине?

– Влом рассказывать, извините, – сказала Жанна. – Ну и вообще… Мы незнакомы, так? И не надо.

– Отчего же? – возразил Боб с видимым удовольствием. – Я, например, кое-что знаю о твоем муже…

– Я тоже кое-что знаю, и че? Например, он козел.

– Да, и козел довольно состоятельный, как многие думают. Даже занимается благотворительностью. Впрочем, в нашей стране это не очень дорогое развлечение. С номинацией на козла, кстати, я полностью согласен. Такую женщину выгнать из дома… Почему, кстати?

– Сама ушла, потому что… А он, сука, извините, заблокировал карточку. А своих бабок нет сейчас. Нет заказов. Занимать не хочу ни у кого… А что, я это вчера про мужа рассказывала?

– Нет, просто я запросил информацию у своих источников. Муж тут только повод, чтобы начать разговор. Поговорим, Монки?

Жанна вздрогнула и повернула голову. Боб уже держал наготове аккуратную папку, из которой достал и показал присутствующим несколько листов текста.

– Вот небольшое, но внушающее уважение резюме. На соискание должности главного хакера. Жанна Желинская, она же ЖеЖе в Рунете, она же Монки в некоторых других сетевых сообществах… Тут кратко описаны все твои подвиги. Или не все?

Жанна быстро показала Бобу средний палец и снова отвернулась к камину.

– Сорри. Доказательств нет. И не будет.

– И не надо, – разрешил Боб. – Я всему верю и без них… Но я тебя не обвиняю. Это для священнослужителя было бы непрофессионально. Моя работа – прощать… Ну, и продолжая тему: вот…

Боб вышел на террасу, достал заранее припасенное огромное яблоко и протянул Жанне.

– Вкуси плод сей, чтобы стать как боги и познать добро и зло. А то у тебя проблемы с этими базовыми понятиями, как мне показалось…

Жанна подняла глаза на Боба, сняла очки и нерешительно взяла яблоко.

– Фрукт мытый, не бойся.

Жанна с хрустом откусила яблочный бок.

– И теперь че?

– Не так быстро, дай организму адаптироваться к новым реалиям… Кстати, не обидишься, если спрошу, откуда у тебя этот шрам? Конкуренты? Ревнивый поклонник?

– Да так… Из-за байкера. Где-то у Валмиеры был факап… Я шла по трассе, а он по встречке обгонял, но не успевал уже. Совсем школота, жалко дебила. Ушла в кювет. Я грамотно ушла, я же гоняю.

– То есть?

– На гонках выступаю. Любительских, но крутых таких.

Боб поднял указующий перст.

– Каждый раз, когда мне потребуется от тебя добрый поступок, я буду напоминать тебе: Валмиера! Валмиера, Жанна! Мне нравится это слово. Оно напоминает мне хорошую сметану, и оно произошло от имени Владимир. Прекрасный город, где Жанна совершила акт милосердия по отношению к заблудшему мотоциклисту…

– Да они все придурки конченые, вы что, не в курсе?

– Ешь яблоко дальше! – повелел Боб.

Раздался злобный собачий лай. Это проснулся телефон Боба на каминной полке. Собачьим лаем Боб маркировал вызовы с неизвестных номеров.

– Алло!.. Да, я. Конечно… да… да… Ждем… Адрес знаете? Откуда? А, понятно…

По мере развития беседы Боб менялся в лице. Он опустил трубку и перекрестился, затем поднял руки – скорее даже простер длани – в направлении люстры.

– Благодарю тебя, господи! – возопил Боб. – Вот просто большое спасибо! Я знаю, что грешен, и не часто благодарю – так ведь, между нами, раньше особо и не за что было. Но сейчас – ты супер, ты крут! Вот это по-божески, вот это по-нашему!..

Арон пристально посмотрел на Боба, Жанна перестала жевать.

– Нет, так даже у меня не бывает! – пояснил Боб. – Нам предлагают работу. Вот прямо отсюда, из этой маленькой коробочки. Кто тут еще не верит в чудо? Работа за деньги!

– Соседям надо разгрузить торф? – спросил Арон.

– Нет, попроще. Надо найти человека. Пропавшего ребенка. И еще, кажется, чью-то жену. Я толком не понял. Заказчик будет здесь минут через пятнадцать, он объяснит понятнее.

– Откуда взялся заказчик? – спросил Арон. – Мы давали рекламу?

– Нет, это только ты у нас известный рекламодатель. – Боб взял у Жанны надкусанное яблоко и быстро объел его до огрызка. – Специалистам моего уровня товарная реклама уже не требуется, достаточно репутации и неясных слухов. Ваша задача на этом этапе – замереть и не мешать. Можно поддакивать, но только по моему знаку. Сосредоточьтесь, перенимайте навыки. Ко мне пришел клиент.

Глава 4. Дэвид

О друг мой верный, о халиф, что скажешь ты о той,

Из-за кого я жажду так, что почернел душой?

Я ночь над чашею провел и боль топил в вине,

Безумный ветер бушевал и буйствовал во мне…

Башшар ибн Бурд

…Боб и Арон стояли у окна и наблюдали за дорогой. Раскачиваясь на кочках и ныряя в грязные лужи, как суденышко на волнах, по улице приближалась к дому старая побитая «мазда» с заказчиком, деньгами и новыми блестящими возможностями.

Боб и Арон переглянулись. Боб скорчил рожу.

Машина остановилась, из нее под дождик вылез худой черноволосый мужчина в очках, в белом пиджаке и синей футболке навыпуск. Яркий голубой шарф был повязан самым правильным и модным образом – Боб всегда завидовал тем, кто умел вот так повязывать шарфы. Мужчина торопливо возился с зонтом, прижимая к груди небольшой сверток. «Мазда» взревела, выпустила клуб сизого дыма на развороте и уехала. В дверь террасы сильно постучали.

– Кажется, к тебе пришел клиент, – сказал Арон, разваливаясь в кресле. Боб пошел на террасу открывать.

На пороге появился гость в забрызганных очках.

– Войду? Привет-пока?

Боб сделал приглашающий жест, изобразив на лице крайнюю степень серьезности. Гость прошел в комнату, не снимая грязных ботинок, и сел напротив Арона, затем положил на стол газетный сверток, развернул – внутри оказалось несколько кистей синего винограда.

– Ешьте! Вкусное это.

Гость улыбнулся широко и обаятельно, отщипнул пару ягод и бросил в рот, затем сделал приглашающий жест – ну что же вы, угощайтесь. Улыбка была очень искренняя, но и очень короткая – просто на миг блеснули зубы. Жанна поздоровалась, гость повернулся к ней и улыбнулся чуть продолжительнее. Издалека ему было можно дать лет тридцать пять, но лицо, тронутое ровным загаром, было покрыто мелкими морщинками, в черных кудрях просвечивала седина. При ближайшем рассмотрении возраст тянул на полтинник. Гость достал визитку и протянул Арону.

– Хочу иметь с вами дело очень хорошо.

Боб догадался, что его держат вторым номером, громко подвинул свое кресло ближе к гостю и визитку перехватил.

– Как вас называть? Давид или Дэвид? – спросил Боб, кладя визитку перед собой на столик.

– Как получается просто вам. Давайте Дэвид, окей, даже смешнее. Я был рожден в Ливане, адрес в Париже, жил в мире часто повезде. И так, и так можно имя.

– Очень приятно. Меня зовут Владимир, я возглавляю…

– Да знаю вас, окей. Увидел вас в телевизор, взял справки. Благовременно звонил друзьям, хотел знать такое. Я искал исключенно вас, приходил в редакцию, давал денег, брал номер и адрес. Все в редакции хотели помогать… но неважное это. Мне только вас нужен, потому что вы талантливый совсем. Они говорили, что вы ушли, что не журналист, это нужно так, это даже окей мне. Вы расследователь, я вас видел очень хорошо. Смотрел процесс. Вы лучший. А это твои люди для дел?

– Да, это мои сотрудники, и это наш загородный офис. Простите, на каком языке вам удобнее…

– На всех отлично, на русском можно. Я говорю свободно, только плохо, – Давид снова включил на секунду улыбку. Боб улыбнулся в ответ.

– Чай или кофе, может быть?

– О, не надо, я плохое не пью. Хорошего тут не будет, окей?

Боб улыбнулся на всякий случай еще разик и достал блокнот с ручкой, полностью освоившись в роли главы детективного агентства.

– Расскажите, Дэвид, что вас привело к нам. Кого именно нужно разыскать? Постарайтесь рассказать о нашем деле как можно больше. И предупреждаю вас: мы ведем аудиозапись этой беседы, – Боб улыбнулся снова, теперь уже в сторону Жанны.

– Ага, да, пишем, а то че, – сказала Жанна.

– Если нам по какой-то причине не удастся договориться, мы при вас сотрем файл и обещаем забыть все, что вы нам расскажете.

Дэвид махнул рукой и откинулся в кресле, включив улыбку на четверть мощности.

– Видите ли, я богатый очень максимально. Я сам имею потереть вас, что когда если некоторая причина. Потому совсем серьезное это.

Боб улыбнулся сдержанно, списав странный месседж на недостаток языковой практики. Спросил осторожно:

– В каком смысле?

– Про богатый я? Что я не смогу уже потратить свои деньги совсем, даже если хочу. Они положены в много проектов в мире, много приносят прибыль… Размножаются без меня совсем.

Боб переглянулся с Ароном.

– А вы купите нашу страну! – сказал Боб. – Я могу выступить посредником и консультантом. Товар средний, зато цена честная. Недорогие политики, журналисты оптом, рабочая сила на вывоз… Еще у нас вкусные молочные продукты, салака и лосось.

– Смешно, что могу купить здесь совсем почти много, но только не буду никогда. Это инвестиция, что невыгодная. Я покупаю разное, конечно да, но стараюсь в нужных местах. Мои прайвет-банкинг сказали нет про Латвия, никакой бизнес тут не надо. Они знают мои деньги полезней меня. Они устраивают конкурсы – кто будет еще лучше заработать моими деньгами для меня еще. Сам я мало знаю, сколько где много у меня денег. Я всегда только делаю новые проекты, стартапы, продаю науку. Я пополам ученый, пополам бизнес. Лучше ученый. Я очень не разбираюсь про финансы… зато знаю про людях. Мне подразумевается, что вы совпадаете ко мне.

Дэвид опять улыбнулся – совсем чуть-чуть и быстро. Боб подумал, что Дэвид, вероятно, брал уроки на каких-то курсах переговорщиков, но учился неважно.

– Но почему же?

– Вы очень слабые, ввиду новые и честные. Если будете предавать – я просто с вами справлюсь, это первый гол в нашу пользу. Второе очко – вас никому пока не известно. Крупный дорогая фирма – оттуда течет информация везде. В приличном стране любая апелляция к детективной фирмы будут известны спецслужбам. Мое дело очень щекотное… лучше, если никто из власти и моих работ не будет знать. Мне нужен будет сын. Мне нужна будет жена. Сын Алекс. Жена Аня-Маня.

– Простите, как зовут жену?

– Жена Аня-Маня. Большое имя Анна-Мария. Но я привык, чтобы маленькое. Как она.

– Кто же пропал – ребенок или его мать?

– Все пропали, все нужны, она очень важное. Он главная, она ищет Алекса. Найдете ее, найдете сразу оба всех. Слышая все узнаете, я долго теперь расскажу…

***

И Дэвид рассказал. Он родился и провел детство в Бейруте. Ливанец по отцу и француз по матери, сын весьма состоятельных родителей, он довольно долго по настоянию отца работал в банке на самой низовой должности. В двадцать пять лет поступил в московский университет – в СССР, который всем казался вечным, но жить которому оставалось два года. Дэвид изучал химию, параллельно совершенствуя свой русский в диалогах с симпатичными соседками по общежитию. Во многих странах советское образование в те годы котировалось высоко. Закончивший московский вуз молодой человек, приезжая в свою страну, которую советская идеология числила развивающейся, то есть потенциально социалистической, мог рассчитывать при хороших связях и происхождении даже на министерское кресло. Папа Дэвида, владелец одного из крупных банков и крупнейшей компании по импорту нефтепродуктов, мог обеспечить сыну завидную должность в государственных или банковских структурах, но ситуация в стране к политической карьере не располагала. Любое теплое местечко в любой момент могло сделаться горячим. Дэвид был не против изучать химию и дальше, причем сосредоточиться именно на нефтепродуктах. В Ливане, «восточной Швейцарии», в мирное время своих экономистов хватало с избытком, но отец полагал, что гораздо продуктивнее делать деньги не из нефти, а непосредственно из денег. Дэвиду заранее оплатили курс в одном из парижских университетов Сорбонны – доучиваться экономике и финансам. Ему предстояло получить профильное образование, чтобы унаследовать со временем бизнес отца. У матери в парижском пригороде был небольшой коттедж, где ему предстояло поселиться.

Дэвид не успел получить диплом в Москве. Отца и мать убили в ходе уличных боев, и никто не знал, как это произошло и где. Конкуренты, лояльные к новой власти, захватили банк и позаботились о том, чтобы не осталось никаких документов, подтверждающих наследование.

– Вернуться было нельзя, – сказал Дэвид. – Там убивали, не было закон. В Москве тоже нельзя, я был нищий. За учебу платить нельзя, кушать нельзя. Я уехал.

…Он продолжил занятия химией в Сорбонне. Днем учился, по вечерам работал. В стране, которая теперь называлась Россией, у него осталась первая и единственная любовь – Анна-Мария.

– Я ее звал по-русски – Аня-Маня, – сказал Дэвид. – Так звали все, я тоже. Мы учились вместе, потом спали вместе. Спали хорошо, очень много.

– Так она русская?

– Нет, она советская из Риги. Папа и мама спорили ее имя, решили звать так и так сразу. Слушайте, дальше еще будет.

…Аня-Маня после института вышла замуж, потом развелась. Дэвид женился, родил сына, овдовел, много и успешно работал и за пять лет стал обладателем большого состояния. За годы разлуки Дэвид писал Ане-Мане раз в полгода, ответы приходили не всегда. Когда жена умерла, стал писать чаще.

– Очень работал, по голову в деле, – пояснил Дэвид. – Без жены не привыкал, очень скучно. Алекс тосковал совсем, у него память болела, даже я платил докторам. Он не мог есть, потом не стал спать, потом я уложил его в больницу для нервов. Он все равно помнит ее сейчас…

Анна-Мария с Дэвидом встретились в Париже – он ее пригласил, и она не колебалась ни минуты. После этой встречи Дэвид сам летал в Москву ежемесячно и наконец сделал предложение.

– Она была совсем рада, – сказал Дэвид. – Я думал, нам это нужно, мне и Алексу. Много советовали: женись. Русская жена – она очень у… как это… укладистая.

– Неужели? – сказала Жанна.

– Ужели, ужели, – закивал Дэвид, поедая в волнении виноград. – Вот, покладистая, так вспомнил.

– Мне первый вариант больше нравится, – сказал Боб. – Но вы продолжайте, мсье.

…Аня-Маня, Дэвид и Алекс стали жить в небольшом особняке Дэвида в Фонтенбло. Это было счастье. Анна-Мария вникала почти во все детали бизнеса, стала ближайшим доверенным лицом Дэвида. В какой-то момент было необходимо перенести важные проекты в другую страну и зарегистрировать там несколько компаний. Чтобы не платить большие налоги, Дэвид переписал большую часть имущества на жену, после чего занялся новыми бизнесами в Скандинавии. И вот тут случилось неожиданное: супруга заявила, что ценные бумаги, компании и даже коттедж отныне ее собственные, а если Дэвид полагает, что это не так, то она моментально перешлет куда надо пакет документов, полностью дискредитирующий финансовую законность сделок Дэвида в глазах налоговых органов страны. Доверенный адвокат посоветовал Дэвиду переписать на мальчика все банковские деньги Дэвида, оформив завещание, но для такого рода акции нотариат запросил десять дней на проверку и согласование масштабной транзакции. Чтобы обезопасить себя и ребенка на это время, Дэвид отправил его в закрытый пансион в Прибалтике, ничего не сказав Ане-Мане; сам же отправился утрясать дела с документами и бизнесом в Норвегию.

– Но почему Латвия? – спросил Арон. – Почему не Швейцария или та же Норвегия?

– Опять неважное это! – ответил Дэвид, – Тут у меня немножко друг жены, он ее не любит. Хороший доктор, хорошо лечил раньше мальчика. Он любил Алекса, он меня сочувствовал. Он приглашал давно. Хороший пансион, в природе, только специально очень, потому надежно совсем.

– Простите, а супруга ваша что, в один день стала такой… корыстной? – спросил Боб.

– Не стал понимать, окей.

– Алчной, жадной, хищной, хитрой, злой…

– Отчего один день? Долго-долго дней, но тихо-тихо. Мне все говорили, что русская хочет брак для расчета. Я не хотел понять тогда, узнал потом. Сначала еще была спокойная, у ней уже много было, терять можно. А после не удерживалась совсем. Она начала ударять его, меня. Я тогда придумал спрятать Алекса. У меня нужно было делать встречи в Осло, отменять нельзя. Позвонил помощник в доме, что она уехала. И совсем сразу исчез мальчик тут.

– Почему же вы не обеспечили ребенку дополнительную охрану?

– Там в пансионе хранят прекрасно. Я думал, еще больше не надо… плохо так думал, как понятно теперь, да. Детей пошли гулять, слышать орган в церкви. В автобусе обратно Алекса не насчитали. Я думаю, она не сильно украла мальчика… э-э… не брала силой. Кажется, она манила обманом.

– Вот так просто в городе потеряли ребенка? И никто не заявил в полицию? Они же обязаны!

– Персоналу есть моя строгая инструкция: никакой полиции, никакой журналист. Она украла, так я уверен. Теперь она может его спрятать, наесть его наркотиком, дальше сказать его сумасшедшим. Она может любое, даже убить. Она стала животная, она звериная, окей. Я бы отдал все, что есть. Но она решала, что я жадный как сама. Не хочет переговаривать про это. Вы найдете ее, получите отличную сделку.

Дэвид заметно нервничал. Теперь, глядя на него, нельзя было даже представить, что этот человек умеет улыбаться.

– И на долгую память – никаких оружий, никакой полиции и нельзя нарушений против закон, это важно. Просто найдите, дальше я.

– А что, это опасно?

– Опасно слишком. Такие факты постоянно опасны. Я знаю, которая сейчас Аня-Маня. И она ничем не остановится. Она может только нанять преступников, чтобы не сама. Она тут у вас уродилась. Она тут хорошо знает.

– У нее что, есть деньги на преступников?

– О, немного, зато есть. Евро миллиона побольше. Я сам давал, много было, не жалко. Я думал, это еще мало. Теперь она так тоже думает. Она может взять преступников помогать себе. Я не должен так. Это станет конец моей реноме, конец очень большому делу в Норвегии.

– Но у вас же куча денег! Вы можете нанять дорогого адвоката!

– У вас пребольшой представлений об адвокатах, вы многое видели кино. В уважаемой стране адвокат не станет закон развернуть… как выражение… как дышло…

– Девичья фамилия, имя, отчество? Как она выглядит? Есть фото?

– Анна-Мария Смирнова, только так выглядит. Еще Михайловна. Она может не так быть внешне. Может менять цвет на волосах или очки. Я звонил, она недоступна. Нет почты, нет следа. За все такой ответы я и собираюсь вам платить.

– И все-таки фотография нужна, – терпеливо сказал Боб. – Это позволит быстро отмести совсем непохожие лица, это важно для быстрого поиска по соцсетям, например. Радикально поменять внешность удается не всегда. Можно перекрасить волосы, постричься, но тип лица не изменишь. Джоконда – один типаж, Саския – другой…

– Прошу извинений?

– Э… ну… Мирей Матье никогда не будет похожа на Патрисию Каас.

– Кто все эти? Это подружки вас? Не важное это. Вот фотографий посылаю с телефона. Вам, наверное, важное сколько гонорар?

– Очень важное, конечно… – Боб открыл на экране фото Анны-Марии, присланное Дэвидом. Ничем не примечательное круглое личико было бы крайне трудно запомнить, если бы не странная прическа – каре из коротких осветленных волос, оттененных загаром. Прическа эта походила на алюминиевый шлем. Довольная улыбка ухоженной и благополучной женщины. Ничего такого демонического, разве что странный взгляд – для беззаботной супруги миллионера подозрительно умный. Даже на фотографии было заметно, что женщина умело, но чрезмерно накрашена. Косметика была не то чтобы яркой, но очень плотно наложенной, как будто обладательница этого личика постаревшей Барби хотела спрятать его под маской.

– У вас красивая супруга, – сказал Боб дипломатично.

– Сейчас меньше уже как раньше, но тоже да, – отозвался Дэвид. – Сейчас надо много денег для красивости. Зубы – деньги, кремы – деньги…

– Нужна фотография мальчика, – сказал Боб.

– Нету сейчас, потом станет. Гонорар на конец. Вот карточка на Владимира, вот пароль. Счет мой, но можно брать здесь. Это первый раз доля. Возьмете сейчас, что важное к работе. Какие гаджеты, связи сколько, аппаратные виды… все пригодное срочно и другое потом. Покупайте людей себе, давайте нужным другим.

– А что потом? Сколько составит итоговая сумма?

– Это будет много. Это вам хватит как вы живете очень долго. Сто тысячей будет хорошо для вас?

Боб переглянулся с Ароном. Арон сохранял на лице полнейшее безразличие.

– Для нас будет хорошо.

– Окей, будет сто для вас. Но вы готовы должны успеть за срок или ничего. Важное заканчивать до времени. После того мальчик будет по мой распоряжений заходить в права наследования. Теперь понимаете? До его совершенных лет Ане-Мане дадут только попекание вместе со мной, потому она формальная мать. Это значает, что денег она не увидит долго или никогда. Она постарается, чтобы Алекса не был дееспособный, – тогда распоряжений утратит силы. Нельзя будет оформить. Все, что она может хотеть, она сделает до три дня. Думаю, уже стала делать. А я не знаю что. Вам тоже надо только три дня.

– А если все же у нас не получится? Задаток мы не вернем.

– Не надо, конечно. Это мало дорого. А то, что много дорого, у меня может не быть совсем. Это конец тогда. Не хочу думать про такое. Вы тоже не думайте так. Проект очень главный, нельзя ошибаться. Если готовы его смочь – делайте. Если не верите себе, то не врите меня. Я умею отомстить, если поведете меня за нос…

Боб поднял голову от блокнота и посмотрел на гостя. Дэвид молчал и, казалось, жевал и глотал что-то. Нет, понял Боб, Дэвид не жевал, а пытался справиться с рыданиями. У него двигались челюсти и тряслись губы.

Дэвид достал бумажную салфетку из пакетика и вытер лицо.

– Прощайте меня, я почему стал грустный в секунду. Говорю обидности потому. Будем дальше.

– А если все же ребенок действительно случайно потерялся или сам сбежал? А если мы найдем ребенка, а жену не найдем? Поймите меня правильно: я должен буду в точности выполнить условия сделки. Их необходимо зафиксировать в договоре.

– Важное – жену. Найдете ее – мальчик будет жив. Мальчика важное тоже, но потом. Они не должны стать рядом, иначе катастрофа. Чтобы она не нашла вас – тоже важное. Потому приказ: никакой встречи, никакой контакт, никакой разговор-переговор. Только найдите, скажите, где живет, где ходит. Дальше я. Если вы имеете контакт, вы не имеете гонорар. Это важно, это для вам же лучше. Когда найдете, сообщайте мне моментно. Договор – неважное. Никакой договор, никакой официальный бумаги, только деньги и дела. Вот адрес там, где пансион мальчика, там могут вместе помочь. Они добрые специалисты. Но они не знают ничего, на них напрасно можно надеяться. Туда много время не теряйте. Я вам буду звонить, а мне нельзя. Вы уже согласные без поворота? Вы можете?

За окном раздался гудок клаксона. Боб увидел у крыльца старенький «форд» с козырьком такси на крыше.

– Моя машина. – Дэвид быстро поднялся и взял зонт. – Пора… Согласные точно?

– Да, – уверенно сказал Боб, поднимаясь из кресла. – Yes, we can!

– Это отличное выведение. Ни пухов вам ни перьев, спасибо.

– А че такая тачка? – полюбопытствовала Жанна. – Типа богатые любят экономить?

– Просто неважное это. Это машина, она едет, это хватает. Пока-привет!

И Дэвид вышел.

…После ухода гостя разговор начался не сразу, потому что некоторое время каждый думал о своем.

– Ну вот, Жаннет, ты посвящена в страшную тайну. И яблоко ты надкусывала. Теперь обратной дороги нет. Тебе придется работать на нас. Или нам придется закапывать свидетеля под кустом жасмина, – наконец нарушил тишину Боб. – Выбирать тебе.

– А я че… Мне норм. Попробуем. Большое спасибо вам.

– Арон?

– Я обещал тебе помогать. Мы так договорились, потому что у нас нет денег. Мы искали работу. Вот работа. Может быть, будут деньги.

– Да, но нужно осмотреться! – сказал Боб. – Может быть, это никакая не работа, а фуфло и развод. Я, знаешь ли, еще репортером навидался всякого… вот только миллионеры на старых маздах мне редко попадались. Футболка опять же…

– Ну и че, извините меня? – сказала Жанна. – Цукерберг в футболках ходит. И Джобс.

– Я знал в армии одного Цукерберга, – подал голос Арон. – У него из гражданской одежды только две футболки было. Одну носит, вторая в стирке. Он считал, что больше человеку не нужно. Это не тот?

– Как знать, может и тот, – сказал Боб.

– Ржете, да? А у него ботинки. Пипец какие ботинки! Видели? – сказала Жанна.

– Конечно. Грязные очень, а он в них приперся прямо в зал заседаний совета директоров. В наш сверкающий чистотой зал! Кстати, Жанночка, убери эту грязюку, у тебя это здорово получается.

– Это на заказ ботинки, я знаю бренд. Это десятка, не меньше.

– Какая десятка?

– Тысяч евро десятка, блин. У мужа были такие. Это ручная работа, извините. Он не врет, по ходу, что крутой, он крутой реально. Только псих.

– Пол протри.

Жанна стремительно пошла к выходу, по пути сорвав с вешалки куртку. Хлопнула дверь.

– Ну вот, обиделась… – сказал Боб с досадой. – Я еще неопытный начальник. Могу легко потерять доверие ценных сотрудников.

– Не обиделась, – покачал головой Арон. – Она мою куртку взяла, потому что ее куртка висела под твоей косухой. Сейчас она вернется. А про сотрудника – ты таки серьезно?..

– Еще как серьезно.

– Скажу, пока ее нету. Не понимаю, как можно брать в команду людей вот так… Случайная женщина. Напилась тут вчера. Странно говорит.

– Никаких случайностей, израильская ты военщина. Я ее вычислял долго, еще до нашего знакомства с тобой. Была у меня наводочка от друзей из полиции…

– У тебя есть друзья? Пусть даже и в полиции…

– Ты прав, это партнеры. Друзей у меня действительно нет – в моем, то есть в подлинном понимании. Есть кого позвать на пьянку, но не у кого попросить в долг на сколько-нибудь приличный срок.

– Ты выпивал с полицией?

– А что, полиция не человек? Конечно выпивал. Мне случалось помогать им своими расследованиями… Типовая ситуация такая: ребятам вроде бы положено кого надо брать за шиворот, а сверху не дают копать глубоко. Тут появляюсь я и даю им результаты раскопок в формате публикации в СМИ… Так вот, эта рыжая дылда с девиациями поведения может нам здорово помочь. Кстати, она так разговаривает не по причине врожденного дебилизма, а потому что русский осваивала на интернет-форумах. Уверен, что ее английский безупречен. Краткий послужной список я уже зачитывал. Это была правда, но не вся.

– Давай всю.

– Вот справочка из компетентных органов. Жанна Яновна Желинская, гражданка Латвийской республики, образование высшее… дополнительное обучение на отделении компьютерных наук физико-математического факультета Латвийского университета… Замужем, но с мужем не проживает, фамилию не меняла… Рост, вес… это мы и сами… а, вот, с этого места интересное. В течение нескольких лет занимается разработкой программного обеспечения, в том числе по заказам частных лиц, многие из которых неустановленные. Есть все основания предполагать, что главный доход гражданке Желинской приносит создание программных продуктов, использование которых находится на грани национального и международного законодательства или преступает эту грань. Уровень необходимого по мнению многих экспертов расследования в области организации неправомерного доступа к охраняемой законом компьютерной информации, незаконных действий с персональными данными физических лиц и тэдэ… превышает возможности национальных силовых ведомств… так-так… формального повода для привлечения к ответственности, таким образом, не удалось получить…

– То есть она в самом деле хакер? Преступник?

– Да. И я собираюсь использовать ее преступные навыки в нашем коллективе единомышленников.

– Это зачем? Чтобы лишний раз пообщаться с полицией?

– Не волнуйся, уголовное законодательство не может описать реальность во всех ее удивительных проявлениях… Жанна – это так называемая серая шляпа. Это программист, который по жизни белый и пушистый, но иногда за хорошие деньги может и хакнуть… «Черные шляпы» – это, понятно, откровенные киберпреступники. А она посередине в этой классификации, но не посередине рейтинга. Полиция считает, что она в топ десять.

– Как это у вас говорят – на районе?

– В Европе, старик, в Европе. А еще она мастер автоспорта, а бывший ее муж – такой наш аграрный полуолигарх – недавно выгнал ее из дома. Теперь она временно проживает в своем дредноуте… Ты думаешь, я для чего ее напоил вчера?

– Я думал, ты ее хочешь.

– Конечно хочу, как не хотеть! Такой профессионал – это подарок! А ты неважно разбираешься в людях. Стоит тебе встретить действительно талантливого человека, ты лажаешь.

– Она талантливая?

Боб отмахнулся.

– Я про себя говорил… Но она, кстати, тоже.

Снова хлопнула дверь, и появилась Жанна с большим ноутбуком в руках.

– Вайфай есть, Арон? Сети не вижу ваще.

– У меня нет.

– Лол… а как вы, Арон, живете тут? Ладно, через три жэ наладим… Так мне карточку пробить или пол помыть?..

Боб протянул карточку.

– Начни со сладкого. Если будут хорошие новости – я сам помою.

Глава 5. День первый

Много ли знаем о счастье ты или я?

Усыпана ли цветами нашей судьбы колея?

Никто не ходит по лунной дорожке и не запасается ветром.

Счастье – вино, что пьянит лишь во время питья.

Омар Хайям (предположительно)

Новости были хорошие. Новости были очень хорошие. На карточке было без малого пятьдесят тысяч евро.

Боб сначала не поверил, позвонил в банк, терпеливо прослушал перечисление спектра услуг и задал вопрос о состоянии счета. В банке очень обрадовались вопросу и предложили услуги персонального менеджера, скидку на пакет страхования и самые выгодные предложения по депозитам. Когда все маркетинговые скрипты были озвучены, Бобу ответили, что да, разумеется, на счету есть средства на ваше имя. Да, именно в количестве, достаточном для предложения бесплатного приват-обслуживания, которое дает вам ряд неоспоримых…

– Назовите мне наконец сумму, – страшным голосом сказал Боб. Сумму назвали.

– Ну че полы? Будешь мыть? – спросила Жанна.

– Вот еще, – сказал Боб. – Наймем приходящую уборщицу. Десять уборщиц. С магистерской степенью в сфере клининга и четвертым размером бюста. Клиент настоящий, самый взаправдашний. Наша голодная смерть откладывается на неопределенное время.

– Прикол, – сказала Жанна.

– Немного настораживает, – сказал Арон.

– Вовсе нет, друзья мои, для меня это нормальное течение дел. Просто нужно верить в себя и в людей.

– Я не верю этому арабу, – сказал Арон.

– Верить людям и верить в людей – это очень большая разница! Но мне нравится, что ты, Арон, своей мизантропией будешь в нашем коллективе уравновешивать мой всепобеждающий животный оптимизм…

– А ты типа всегда оптимист или только с баблом? – спросила Жанна.

– Всегда. Все будет хорошо – хотя бы потому что будет. Все кончится хорошо – хотя бы потому, что кончится. Находясь рядом со мной, руководствуйтесь этими несложными правилами, друзья.

…Боб сам принес и установил в каминном зале аппаратуру Жанны: компьютер, два монитора, ноутбук. Потом вырвал несколько листков из своего блокнота и приказал написать перечень всего самого необходимого для работы.

– А мы есть будем когда? – спросила Жанна. – Я в список напишу пиццу, ага?

– Ни в чем себе не отказывай, дитя, – ласково сказал Боб, – папочка за все платит. Но сначала работа, потом жратва. Все должны составить списки на краткосрочный и среднесрочный период в соответствии с профилем деятельности. Жанна – компьютерный центр. Арон – служба безопасности. Моя работа – заказывать пиццу и думать.

– Я буду пиццу без мяса, ок?

– А ты что будешь, Арон?

– Мясо без пиццы, – сказал Арон.

***

Через час за окном просигналил брендированный фургончик.

– О, пицца, – сказала Жанна, отрываясь от записей. – Я открою, ага.

Два курьера во фраках и белых перчатках – особая фишка ресторана «Женева» – внесли в дом судки и коробки. Курьеры быстро, но при этом бережно освободили стол от пивных бутылок и яблочных огрызков, постелили скатерть сливочного цвета, на нее водрузили шампанское в ведерке со льдом, коньяк, бокалы, тарелки и приборы – все одноразовое, но качественное. В серебристом судке под большой крышкой обнаружилась дымящаяся утка конфи, к ней была подана спаржа, соус из тропических фруктов, террин из кролика, сложносочиненный теплый салат с белыми грибами и ароматные горячие булочки. Стол в минуту приобрел полностью банкетный облик. Курьеры превратились в официантов, один лихо вертел салфетки, превращая их в красивые конусы и водружая на стол, второй открыл бордо, аккуратно разлил по бокалам и замер с бутылкой наготове.

– А че, пиццы не было? – спросила Жанна после паузы. – Извините, пожалуйста.

– В заказе – нет, мадам, не было, – улыбнулся курьер-официант. – Мы очень сожалеем, мадам. Возможно, оператор что-то напутал, принимая заказ. Пиццы нет в меню нашего ресторана, оператор должен был это сообщить. К большому сожалению. Мы приносим свои извинения, мадам. Мы будем готовы доставить любую пиццу наилучшего качества через сорок минут.

– Не, ладно, тут вроде и так ниче такое всё… Большое вам спасибо, извините.

– Девушка просто пошутила, – сказал Боб, наслаждаясь эффектом. – Вы можете быть свободны, мы справимся.

Пауза, за время которой курьеры успели понять, что чаевых не будет, была очень непродолжительной.

Когда курьеры отчалили, Боб поднял бокал.

– Я еще никогда не начинал проект в таких комфортных стартовых условиях! Выпьем, перекусим и приступим к работе незамедлительно!..

Арон угрюмо посмотрел на накрытый стол, затем сходил к камину, сунул руку за дымоход и извлек банку тушенки. Открыл, начал есть ложкой из банки.

– Да ты факир какой-то! – сказал Боб. – А зачем врал, что продукты кончились?

– Продукты кончились. Это НЗ, неприкосновенный запас.

– Клево, я тоже в машине НЗ держу, – одобрила Жанна. – Канистра бензина – это святое. Ну и всякую шнягу для себя.

Боб не повернулся к ней, он пристально смотрел на Арона.

– А почему ты не разделишь с нами трапезу, запасливый друг наш? Что не так на этот раз? – спросил Боб.

– Не знаю пока, – сказал Арон. – Многое не так. Мне кажется, что все это странно, поэтому опасно. Пока не понимаю, где опасно. Я не хочу этих денег, ни одного цента. И тебе не советую пока их тратить. Нужно осмотреться.

Боб тяжко вздохнул и запустил пальцы в бороду. Потом заговорил, и тон его голоса был такой, что Арон поднял глаза от своей тушенки.

– Послушай, Арон. – сказал Боб, откинувшись на стуле. – Ты добровольно стал работать под моим началом. Я тебя позвал, и ты согласился… До этого у меня ни разу в жизни не было подчиненных. Я неопытный руководитель, но тебе придется подчиняться такому начальнику, какой есть. Я думал, что в армии тебе это все объясняли.

– В армии я тоже был начальником, – сказал Арон. – Иногда я посылал своих людей на задания, с которых они не возвращались. Я хорошо выучил: где мусульмане, там опасность. Я не хочу сказать, что они хуже нас. Они просто не такие, как мы. Они могут умереть за свою веру или убить за нее. Ты священник, но даже ты этого не сможешь. Ты хороший человек, Боб, но ты играешь на чужом поле. Ты обязательно проиграешь, и мы вместе с тобой. Я предлагаю вернуть этому ливанцу его деньги. Это не наши деньги. Это не наша игра.

– Мы же договорились, что я капитан команды, – сказал Боб.

– Тогда я выхожу из команды. – Арон снова взял ложку и занялся тушенкой.

– Никуда ты не выходишь, – спокойно сказал Боб. – Мы начали это дело, и мы должны его успешно завершить. У нас появятся деньги, и у нас будут другие заказы. Каждый из нас поймет, что жизнь только начинается, и эта новая жизнь куда лучше и интересней, чем прежняя. Мы отремонтируем дом и повесим картины. Мы посадим розы в нашем саду. Мы наймем сотрудников, мы купим необходимую аппаратуру. Мы будем наказывать зло и защищать добро. Мы будем нужны всем и друг другу. Если у тебя, Арон, и у тебя, Жанна, есть мечта – она исполнится. В тот момент, когда ты перестал пить и кутаться в тряпки на засаленном диване, ты уже начал путь к своей мечте. Ты уже принял правильное решение, Арон. Теперь нужно только следовать ему. Нужно начинать с блеском осуществлять проект, все как ты хотел, помнишь? Без тебя, Арон, нам это вряд ли удастся. Именно потому, что заказчик – араб. Ты арабов знаешь лучше нас. Возможно, он опасен, поэтому поручаю его тебе. Наша безопасность в твоих руках. Что скажешь?

Арон помолчал, рассматривая банку тушенки.

– Скажу, что продуктов осталось мало. На два дня и один завтрак.

– Эти твои расчеты по продуктам… зачем они тебе?

– У меня от пенсии остается фиксированная сумма на питание. Так я знаю, что мне хватит прожить месяц.

– Повторяю: зачем? На кой черт тебе его проживать, этот месяц? А потом еще один, а потом следующий? Что случится за месяц? Что изменится к лучшему в твоей жизни, которую ты с такой расчетливостью планируешь?

– Жизнь хороша сама по себе. Даже если не случается ничего. В особенности если ничего не случается.

– Твоя жизнь – нет, не хороша. Это не жизнь, это беспамятство. Обморок. Я все равно буду заниматься этим делом, пойми. С тобой или без тебя.

Боб взял со стола бокал, чокнулся с консервной банкой Арона и выпил. Арон взял свой бокал и покачал вино в нем.

– Хорошее вино, – сказал он. – Но очень дорогое.

– Потому и хорошее. Только такое и надо пить. Вот секрет, как это сделать; записывай. Надо хорошо выполнять нужную людям работу, получать за это хорошие деньги и приобретать на них хорошие вещи. Устраивает тебя такой сценарий?

– Более-менее.

– Теперь скажи: а ты, Боб, хороший начальник, великий кормчий, любимый руководитель. Еще скажи: чтобы разоблачить этого загадочного араба, этого богатенького психа, который явно замышляет недоброе, я готов подчиняться моему боссу. Босс – это я.

Арон подумал.

– Хорошо. Я готов подчиняться. Если приказы будут разумными, в чем я пока сомневаюсь, – сказал Арон и выпил бокал залпом, как будто принимал невкусное лекарство.

– Можешь быть уверен, – махнул рукой Боб. – Разум, проницательность и мудрость – это мои фишки… Отдадим же должное этому прекрасному обеду, друзья мои!

– Только я не хочу розы, пожалуйста, – сказала Жанна. – От них мне тошнит. Лучше флоксы.

– Окей, как говорит наш новый друг, – сказал Боб. – А ты, Арон, можешь пополнить НЗ. Прикупи пару банок фуа-гра.

***

…Обед прошел в молчании, ел и пил в основном Боб. Ел он с подчеркнутым аппетитом, комментируя блюда и напитки. Арон разговор не поддерживал, Жанна очень быстро сжевала свой овощной салат, ловко выковыривая из него кусочки бекона, и пересела к компьютеру, повернувшись спиной.

– Люблю обед, который длится до полдника. Тосты, здравицы, застольная беседа и все такое, – сказал Боб. – Но раз вы больше ничего не хотите… Тогда на десерт проконтролирую выполнение задач командования. Списки готовы? Давайте сюда. Если что-то забыли – значит, не важное это, как любит говорить наш благодетель…

Боб налил немного коньяку в бокал и положил перед собой листочки с записями Арона и Жанны.

– Подожди, Жаннет, я запрашивал серьезный документ, а это что? Это какой-то виш-лист безумной невесты. Косметика на три абзаца и – о боже – новая зубная щетка. Дальше всего два лаконичных пункта: одежда, обувь. Скромность и аскеза – это похвально, это поощряемо… Мы, судя по всему, подобрали голую и босую сиротку… Ой, Арон, я сейчас таки буду плакать, чтобы вы знали, как я тронут.

– Вы извините, Владимир, ну… это… жесть. Все надо купить, сорри. У меня все дома осталось… я дебил, все бросила ему в рожу, – сказала Жанна, – Но могу че-нить вычеркнуть, ок.

– Ладно уж, гуляем… Одевайся и обувайся. Но еще отдельными буллитами идет список запчастей и ремонтных работ. Тут вообще-то полный прайс автосервиса, но я вырву из контекста самое вкусное: замена бамперов, замена коробки передач, новые диски, замена суппортов. Рессоры, сайлент-блоки… магнитола… Почему ты не написала «новый автомобиль»? Было бы коротко и честно.

– Я этот люблю, не надо новый. Я красила его недавно. Там еще новый комп и всякая шняга по железу. На страничку примерно…

– Так уж и быть, не разоримся, – Боб сложил листочки, взял красный маркер и написал крупно на верхнем: «Ладно! Начальник». – Арон, твое это все не читаю. В технике я не разбираюсь, поэтому благословляю оптом. Давайте, осуществляйте свои детские мечты и преодолевайте юношеские комплексы. Садитесь в большой кар и катитесь на свою ярмарку тщеславия. Покупать только по спискам! Еще загляните в «Максиму», продуктов наберите дней на пять.

– Зачем же в «Максиму», – Арон развел руками над столом. – Ты теперь каждый день так можешь кушать.

– Нет, это был эпизод, мотивационный тренинг. Больше никакой дольче виты, а то станем информационным поводом для местной прессы. Нам не нужно компромата на гребне нашего успеха. Арон, вот карточка, Жанна, вот списки, держитесь вместе, если что – стреляйте короткими очередями. Жанна, запиши мой мобильный.

– Дай листочек.

– Какой листочек? В телефон запиши.

– Телефон муж отнял. Чо-то проверить, какие мужики звонят. А мне он и не нужен был. С кем говорить-то? Нету никого.

Боб был озадачен.

– Это как же… какое у нас тысячелетье на дворе и вообще… как ты живешь без связей с общественностью?

– Норм, – Жанна дрогнула худыми плечами, – я пишу, если че.

– Ну если ты пишешь, как говоришь, тогда норм. Арон, купи ей хороший девочковый мобильник. Отчаливайте уже, до ночи как раз управитесь.

***

Алекс (e-mail)

–– Пересылаемое сообщение–

25.08.2016, 20:35, [email protected]

From [email protected]

Привет!

Мне тут скучно. Очень не хватает тебя. Я не подружился с ребятами ни с кем. Я начинаю с ними дружить, а они потом сильно болеют или уезжают насовсем. Я тоже хочу уехать. Кормят хорошо. Говорят, что скоро мы пойдем слушать концерт и там можно будет купить мороженое. Я тебя люблю.

Алекс

Сообщение почтового сервера: Сообщение не может быть доставлено адресату. Указанный вами адрес не существует.

-– Конец пересылаемого сообщения –

Взгляд назад. Иерусалим. Август 2015 года

– Давайте вы все сделаете вид, будто незнакомы друг с другом, – сказал Дядюшка. – Это нам здорово сэкономит время. Не будет этой вашей бессмысленной болтовни. О том, как кто провел отпуск, расскажете друг другу в социальных сетях.

– Что такое социальные сети? – спросил Старший Племянник.

– Что такое отпуск? – спросил Средний Племянник.

– Лично я с радостью сделаю вид, что не знаю этого старого поца Феликса. Лучше бы мне никогда его не знать, – сказал Младший Племянник.

– Точно, было бы лучше, – сказал Средний. – Тогда бы я не одолжил тебе полторы тысячи два года тому назад. Ты на неделю просил. А теперь на улице отворачиваешься. Наверное, из конспиративных соображений…

Дядюшка взялся за голову, изображая отчаяние. Средний захохотал и потянулся к запотевшему графину с лимонадом. Старший сгреб загорелой лапой горсть печенья с тарелки и захрустел, роняя крошки на черную курчавую бородищу.

– Как хорошо быть генералом: секретарша с сиськами, печенье, – сказал он и без особых усилий придвинул к себе тарелку с остатками печенья, в краешек которой вцепился было Младший.

– Прости, мы редко видимся, – сказал Средний, обращаясь к Дядюшке.

Трое гостей просторного кабинета были одеты в военную форму, а хозяин – в гражданскую одежду. Застекленная стена открывала вид на обширный коротко стриженный газон во дворе и несколько маленьких пальм. Из кранов, спрятанных в траве, иногда взлетали в разных направлениях струйки воды. Огромный мир скрывался за белой высокой стеной по краю газона: древний раскаленный город с современными выстуженными офисами, танки и аэродромы, потом пустыня, бескрайний океан, нефтяные вышки, нефтяные платформы, а еще дальше – степи, метель, и бескрайняя тайга, и великие реки, и снова нефтяные вышки… Огромное количество людей, населяющих это пространство, относятся к стране, которой он служит сейчас, в лучшем случае с настороженной сдержанностью. Но именно ради этих угрюмых или равнодушных людей ему предстоит послать на задание элитных сотрудников. Они, конечно, поцы еще те, но послужной список… Ручная сборка, штучный товар. Совместная служба с Племянниками начиналась у Дядюшки очень давно и совсем не здесь. Задания, как правило, предполагали высокий уровень доверия и полную откровенность. Он обычно ничего не скрывал от Племянников, понимая, что только полная информация обеспечит выполнение приказа, который формально может выглядеть странным или пустяковым. Но дело, ради которого он собрал своих гвардейцев сегодня, никакой откровенности не подразумевало в принципе – слишком много секретности, слишком высокий уровень. Дядюшка знал: если он надует щеки и начнет вещать о полной секретности миссии, то хорошей работы от Племянников ожидать не стоит. Они решат, что высокое звание его испортило. А там и дружбе конец, да и не только в дружбе дело – он потеряет опорную группу соотечественников, поддержкой которой Дядюшка привык дорожить и которой часто пользовался.

– Вам предстоит командировка, бездельники, – сказал Дядюшка. – Простая работа, но далеко отсюда.

– Логично. Чем дальше отсюда, тем проще работать, – проворчал Младший.

– Надеюсь, в Париж? – спросил Средний, высокий, с рыжеватой щетиной.

– Да. В Париж.

– Он сказал «да», – сказал Старший.

– Это просто такая тупая шутка, как раз в его стиле, – пояснил Средний.

– Нет, парни, это акцент. Он сказал «Анкоридж», – предположил Младший.

– Боже, как я, имея в подчинении таких идиотов, смог продвинуться по службе! – Дядюшка постарался выглядеть раздраженным.

– Только на нашем фоне у серости есть какие-то шансы, – сказал Младший.

– Он нас назвал идиотами, парни. Это останется в стенограмме совещания?

– Вряд ли, это информация для служебного пользования.

– Ша, евреи! – сказал Дядюшка. – Кому интересно, я могу рассказать о сути задания.

– Мы тебе сами потом всё расскажем! – зашумели за столом. – Париж! Парижанки! Монмартр с шартрезом, смешать, но не взбалтывать… Будет что рассказать!

Генерал поднял руку над столом, как ученик, готовый к ответу. Аккуратная ладонь, тщательно отделанные ногти, прекрасная имитация кожи – протез кисти был из самых дорогих. Это был знак, и шум прекратился моментально.

– Ничего не записывать. Смотрите, слушайте, запоминайте. Это кратко, подробности вам вышлют через час, их нужно выучить, а файл уничтожить. Вопросы задавать сразу.

Шторы на окнах сползли вниз, одна из них стала экраном, на котором быстро, в порядке упоминания, сменялись фотографии.

– Это Фонтенбло, улица Рене Квинтон, 36. Там проживает с семьей некто Давид Сааб Халиль, француз ливанского происхождения, ученый и предприниматель в сфере химических технологий. Вот он. Жена русская, есть сын. Этот мсье и есть интересующий нас объект. Интересуемся Давидом Халилем не только мы. В последние полгода Давид активно общается с группой видного мусульманского религиозного и общественного деятеля, известного умме как Белый Суфий. Вот он на фото.

– Это не суфий, – сказал Младший. – Это какая-то девочка с усиками.

– Усы арабских женщин не портят, а добавляют им шарма! – возразил Старший.

– Это не девочка, – сказал Дядюшка терпеливо. – Это весьма влиятельный поц, время от времени посягающий на доктрины основоположников и признанных авторитетов, провозглашающий скорый пересмотр всей внешней политики исламских государств. Этот молодой человек претендует ни много ни мало на роль нового идеологического лидера, и, если посмотреть данные по его фолловерам в сети, он уже лидер. За ним идет молодежь, это серьезная заявка на будущее…

– Он что, блогер? – спросил Младший.

– Он много что. Блогер, проповедник, ученый, поэт… Я не читал, но, говорят, уровень выше среднего. Он из богатой ливанской семьи, он сам богат – даже по меркам Эмиратов, где сейчас проживает. Короче, совершенно непонятно, с чего бы ему дружить с ученым-полукровкой. Это знакомство началось по инициативе арабской стороны. По данным ребят из «Аман», за этой дружбой стоит нечто большее, чем просто общение единоверцев или переговоры о покупке патента. Нечто настолько большее, что всерьез озаботило и «Аман», и всех наших. Есть весьма большая вероятность, что речь идет о подготовке теракта масштаба 11 сентября или – что скорее всего – планирующейся технологической диверсии, но в особо крупных размерах. Как удалось понять из перехвата фрагмента переговоров Белого Суфия и его патрона, мсье Давиду посчастливилось разработать нечто такое, чего до сих пор история не знала. Не знаем пока и мы. Возможно, речь идет о создании взрывчатки небывалой разрушительной силы или же обладающей необычными свойствами. Возможно, это новое мощное отравляющее вещество. Как вы понимаете, все эти предположения имеют в виду характер научных занятий нашего парижского друга… Есть мысль, что они собираются что-то для нас нахимичить.

– А если он просто изобрел новый стиральный порошок? – спросил Младший. – Нет, ну чего вы ржете… Такой очень хороший порошок, за который любой Хенкель задушит Проктера вместе с Гэмблом? И этот Белый Суфий хочет прикупить рецептик. А что? Это же какие прибыли! Когда моя Рая берет в супермаркете очередной мешок этого дерьма, у меня сердце рвется пополам, так же никаких денег не хватит… Вот просто стиральный порошок. Он хочет его продать арабам, им же нужно стирать свои простыни, которые они называют одеждой… Представляете, реклама по телику: безупречная белизна от Белого Суфия! Вот так просто, ничего личного, только бизнес. А четверо лучших специалистов этой страны – да, это я про нас – должны в этом самом Фонтенбле, прости за мой французский, изображать за все это суперагентов?

– Зеленая муха, – сказал Дядюшка.

– Где?

– Там, где гниет плоть. Если вы увидели вдруг жирную блестящую зеленую муху – значит, где-то рядом есть мертвечина. Эти мухи появляются быстро, как будто из ниоткуда. Они чувствуют запах смерти за километры. Этот самый духовный лидер – он зеленая муха. Маркер. Он не просто так прилип к мсье Халилю.

– Наша задача? – спросил Средний в наступившей тишине.

– Мы наблюдаем за мсье Халилем несколько недель, – сказал Дядюшка. – Наши на месте плотно обложили объект. Активная фаза – уже не их компетенция. Это сделаете вы. Нужна информация. Нужно изъять все материалы из домашнего компьютера Халиля и переправить их сюда.

– А нельзя как-то по-человечески решить вопрос?

– Уже пытались, конечно, – кивнул Дядюшка. – Но взлом всех офисных и домашних устройств Халиля ничего толком не дал. Следы остались, но зайчик уже ускакал. Наши уверены, что материалы хранятся в домашнем компьютере, который никогда к интернету не подключается. Изъять их можно только физически, чем вам и предстоит заняться. Идеальный вариант – позаимствовать эту машину на время. Яков, сломаешь пароли, снимешь все, что там есть, потом тихо положишь вещь на место. Наверняка материалы зашифрованы, но это уже проблема не наша. Если не получится сделать тихо – забирай жесткий диск целиком, хотя это хуже.

– Дом полностью под наблюдением?

– Да, внутри и снаружи.

– Он точно хранит все данные в одной машине?

– Да, они боятся взлома. Правильно боятся. Они уже поняли, что их пасут. Хуже всего, если они перепугаются, лягут на дно, а все материалы запрут в облако. Они могут это сделать, если что-то заподозрят.

– Не такие облака разгоняли… – сказал Младший. – А что так внезапно всё? Почему догоняем ситуацию? Почему их сразу не взяли в разработку?

– У меня тоже вопрос, – сказал Старший. – Откуда такая уверенность в масштабах опасности?

Дядюшка помолчал, размышляя, нарушить ли ему твердую установку относительно секретности, – и решил нарушить.

– В перехвате была озвучена цифра аванса для Давида Халиля. Евреи, я не буду говорить, что это за цифра, иначе вы от зависти подавитесь моим печеньем. Скажем так: если у них все получится, то я полностью могу быть спокойным за счастливое будущее семьи Халиль. Причем из контекста разговора следует, что для собеседников это всего лишь небольшие операционные расходы. Можно только гадать, в какие суммы оценивается вся операция. Но самое интересное – это контрагент Белого Суфия, интересант всего этого гешефта. Это беспрецедентный уровень. И ничего хорошего от него ждать не приходится. Поэтому в масштабах и целях мы уверены. Мы ничего не знаем о содержании проекта, и это беспокоит. Это вы мне и расскажете. Ваше прикрытие готово, инструкции и документы получите сегодня вечером. Завтра с утра – в аэропорт. Все просто, как видите.

– Последний вопрос! – поднял руку Старший. – Если это такая простая работа, то почему мы?

– Давид Халиль получал образование в СССР. Как и его жена. Как и вы, двоечники… Это я сказал в штабе. Вам скажу еще вот что. Для серьезного дела у меня нет никого лучше вас. Вы не боитесь фантазировать, когда этого требует ситуация. А она может потребовать. Поэтому рассчитываю на креатив, ребята. И вот еще, последнее. Мы никого не убиваем. Никогда. Уже очень давно мы никого не убиваем.

Рига. Вокзал. Август 2015 года

Железнодорожный вокзал на площади светился в ночи, как аквариум. Невысокая женщина в светлом летнем плаще, перчатках и шляпке в тон вошла в здание вокзала. В салоне сотовой связи она протянула продавцу телефон.

– Дайте симку местного оператора, пожалуйста.

Парень заулыбался клиентке – даже в низко надвинутой шляпке с полями, оставляющими в глубокой тени глаза, было видно, что женщина не первой молодости, но привлекательная и ухоженная. Говорит по-латышски с акцентом…

– Добро пожаловать в Ригу, мадам. На каком языке вам удобно общаться?

– Вы говорите по-русски?

– Да, тут многие говорят хорошо. Вы даже будете удивляться.

– Обещаю не удивляться. Просто дайте симку.

– У нас есть выгодный новый тариф для вас. Очень удобно, если вы к нам хотя бы на месяц и собираетесь много разговаривать…

– Не собираюсь, – сказала покупательница. – И вас попрошу этого не делать. Не нужно мне ваших советов. Просто дайте сим-карту, любую.

Продавец развел руками.

– Извините, мадам! Ночь, приезжих мало, работы мало… Сезон почти закончился. Почему бы не пообщаться? С вас десять евро, и они уже на этой симке, мадам. Прошу вас…

– Спасибо! – женщина слабо улыбнулась. – Извините, я просто устала, совсем не могу спать в поезде. Простите, мне еще нужно кое-что купить… Мне сказали, что на вокзале много магазинов.

– Не в самом вокзале, в торговом центре рядом, но это одно здание.

– Спасибо… Я давно не была здесь.

Женщина вышла, держа упаковку сим-карты в руке, поднялась на второй этаж вокзала и вошла в салон другого бренда.

– Мне вот этот, – она ткнула пальцем в витрину с телефонными аппаратами, и продавец, очень похожий на того, что был внизу, с готовностью направился к витрине, покачивая связкой ключей.

Нет, это не похожий продавец, поняла женщина, – тот же самый. В точности тот же самый. Она подумала, что сходит с ума. Это было бы сейчас не вовремя – сойти с ума, хотя и простительно.

– Это неплохой аппарат, мадам, но старая модель. Но есть его новая модификация. Я от всей души рекомендую купить более свежий гаджет, хотя он дороже, конечно. Я сейчас вам покажу…

– Не подходи! – крикнула женщина, выставив перед собой руку с баллончиком.

– Мадам? С вами все в порядке? Спокойно, не волнуйтесь так… Я только хотел показать аппарат, но мне нужно подойти к витрине и открыть ее. – Продавец поднял ключи на уровень глаз и покачал ими. – Ну что, будете смотреть?

Он терпеливо ждал. Женщина быстрым движением сунула баллончик дезодоранта в сумочку.

– Вы действительно хотите купить смартфон? Или мне вызвать полицию? Или врача? Тут рядом пункт, там дежурный врач.

– Нет, не надо врача. Не надо полицию.

– Пройти можно? – открылась стеклянная дверь, и женщина посторонилась, впуская двух посетителей – маленького молодящегося то ли еврея, то ли армянина с дредами и долговязую рыжую девицу в драных джинсах. Женщина сказала, заметно успокоившись присутствием людей:

– Дайте мне этот… который простой. И переставьте симку из моего в новый.

Продавец молча достал аппарат, затем коробку от него.

– Простите… – Женщина все еще присматривалась к продавцу. – У вас есть брат?

Продавец просиял улыбкой.

– Ах вот в чем дело… Есть, мадам, брат-близнец. И вы не поверите: он тоже со вчерашнего дня работает в салоне сотовой связи, но этажом ниже! Вы там были, да? Ну вот, все разъяснилось… Я думаю, нас теперь часто будут путать. Как вы думаете, было бы еще смешнее, если бы мы работали вместе? Не так ли?

– Да, – согласилась женщина. – Было бы забавно.

– Э, брат! – сказал армянин. – Поговорил уже, давай работать, да? Моя девушка хочет дорогой телефон, самый лучший.

– Извини, пожалуйста, эт вряд ли, – сказала рыжая. – Тут лучших нету. Давай просто дорогой, ок?

Женщина тихо засмеялась. Она смеялась все время, пока продавец вставлял сим-карту и выписывал чек. Затем вышла. Покупатели проводили ее взглядами – стареющий маленький армянин с нелепыми дредами и рыжая в очках. Армянин взял девицу под локоток и повел к витрине.

– Дура бешеная, – сказал продавец.

– Че, извините?

– Это я не вам…

Покинув здание вокзала, женщина выбросила упаковку от нового телефона в урну, аппарат убрала в сумочку. Осмотрелась вокруг. Увидела на парковке небольшой грузовик с тентом. Подошла не торопясь к нему, быстро огляделась и просунула старый мобильник в щель между тентом и кузовом. Затем она быстрым шагом направилась к стоянке такси. Несколько водителей курили в сторонке от своих автомобилей. Водитель первой в очереди машины отделился от группы коллег и спикировал на редкого в эти часы клиента.

– Такси, уважаемая!

Женщина застыла, глядя на таксиста, затем сделала несколько быстрых шагов в сторону, снова вернулась.

– Да, хорошо, поедем. Но не с вами.

– Э, почему? Я первый, со мной едем!

– Не с вами! Вот с ним! – Женщина подошла к третьему в очереди автомобилю. Его водитель – пожилой и явный латыш – опустил стекло.

– Анзор, опять к девушкам пристаешь, – сказал довольный таксист. – Тут клиент решает. Садитесь, девушка!

Женщина села рядом с водителем, назвала адрес.

– Но тут же пешком близко!

– А мы не поедем как близко. Мы покатаемся. Я хочу посмотреть ночной город.

– И долго кататься?

– Пятнадцать евро примерно. Или тридцать. Посмотрим.

– С Анзором многие ехать отказываются, – ухмыльнулся водитель, сразу успокоившись. – А он обижается.

– Он араб?

– Почему араб? Откуда здесь арабы? Он русский, с Кавказа. Доев фамилия.

– Это не русский.

– Нам все равно, если по-русски говорит – значит, русский. А вы к нам надолго? Что так поздно? Сезон кончается…

Женщина не ответила. Таксист случайно поймал ее взгляд, и желание продолжать разговор у него тут же пропало. Женщина, увидев в зеркале, что водитель ее разглядывает, быстро надела черные очки. Всю дорогу она смотрела в заднее стекло автомобиля. Слежки не было. Наверное, ее и не могло быть. Это уже паранойя, подумала женщина; нельзя так, будет только хуже. Чуть не нарвалась на вызов полиции. Зачем-то сказала про поезд… Этот брат-близнец – какое он может иметь отношение к Проекту? Где он и где они? Нужно взять себя в руки, самое плохое уже в прошлом… Она на шаг впереди.

Взгляд назад. Москва, весна 1990 года

Огромная лекционная аудитория пустовала – лекции кончились, начиналась весенняя сессия. На первой парте студентка Анна-Мария обсуждала свой диплом с Дмитрием Дмитриевичем, доцентом кафедры экономики. Разговор был ответственным – решалась судьба диплома, да пожалуй, и самой Анны-Марии. Эта судьба в значительной степени зависела от того, как Анна-Мария поведет себя с Дмитрием Дмитриевичем. Анна-Мария очень волновалась, потому что боялась решительных шагов, после которых жизнь, как правило, делалась хуже.

Анна-Мария была русоволосой девушкой очень небольшого роста. Из-за своей миниатюрности, крупных глаз с почти кукольными длинными ресницами и некоторой детской припухлости губ она напоминала школьницу. По этой причине немногие факультетские друзья считали двойное имя слишком длинным для нее и называли Анну-Марию просто Машей. За последний год внезапно для окружающих Маша дополнила имидж девочки-отличницы яркой и притягательной женственностью, с намеком на некоторую даже искушенность. Факультетские дамы передовых убеждений неприязненно называли ее между собой Лолитой, и это давало им повод поговорить о недавно вышедшем и с возмущением прочитанном романе. Признанные донжуаны курса засуетились, забегали, потирая ладошки, но добиться ничего не смогли. Но Маша, как оказалось, вовсе не собиралась использовать выгоды нового звездного статуса. Страх совершить ошибку, вечный страх, преследующий с детства, давил и сковывал. Если отвечать на заигрывания мужчин – все могло стать еще хуже, тут у Маши и сомнений не было.

…Машин страх жил с ней очень давно, лет с восьми. Она смутно помнила, как мама среди ночи разбудила ее и за руку выволокла во двор, потому что их дом, замечательный деревянный домик на берегу моря, загорелся. Отец и мать не кричали, не волновались, они просто говорили друг с другом и с соседями о чем-то взрослом, глядя на полыхающий дом, где раньше помещалась вся Машина счастливая жизнь: чай с молоком по утрам, уютная комната в мансарде, обои с ежиками, любимая кукла Тина… Взрослые часто повторяли незнакомое слово: страховка, есть страховка… Но взрослые не плакали, и поэтому Маша тоже не плакала. Приехали пожарные, долго заливали дом водой и пеной. Пожарные шланги шевелились в мокрой траве, как жирные змеи. Один вырвался, забился, перекатываясь по траве. Маша завизжала, спряталась за мать. Отныне она знала, как выглядит ее страх – это гигантская противная мокрая змея…

Огромный красивый костер стал безобразным черным скелетом. Ничего больше не будет, сгорела жизнь, сгорело счастье. Зато пришла страховка. Через некоторое время, когда они уже переехали в Ригу в новую квартиру, в темноте новой необжитой комнаты к Маше вернулся ее страх – и остался навсегда. Он прятался под низкой тахтой, он показывал в снах огненные языки, он не давал забыть… Днем страх сворачивался где-то на дне желудка холодной змейкой и почти не давал о себе знать. В ночи страх становился большим, властным и грубым удавом. Перед сном страх подводил итоги дня, как правило, огорчительные, сулящие беду в самом недалеком будущем. Постепенно страх стал частью Машиной души, ее шестым чувством.

В новой квартире прожили недолго – отец ушел спустя два года, и Маша была уверена, что это страх выгнал его. От страха нельзя было избавиться, но можно было с ним сосуществовать. Маша даже научилась пользоваться страхом – так хронические больные привыкают ежедневно принимать противное, но необходимое лекарство. Страх мог быть полезен, он предупреждал многие возможные неприятности. Надо внимательно слушать учительницу, говорил страх, тогда оценки будут хорошими и мама не будет кричать. Беги, спасайся, уезжай в другой город, подальше от мамы, советовал страх, когда Маша заканчивала школу, – это единственный способ не сойти с ума. Иногда страх безумствовал, он становился больше самой Маши, он решал и действовал вместо нее. В такие моменты Маша совершала самые неожиданные для себя и для других поступки, о которых потом жалела, подкармливая страх своими переживаниями. Но чаще она просто старалась вести себя так, чтобы страх был доволен, и это ей в основном удавалось. Сейчас страх тоже не дремал, потому что Маша хорошо знала репутацию Дмитрия Дмитриевича.

Молодого доцента старшекурсники за глаза звали Димычем и очень любили, а вот коллеги его сторонились. Среди преподавателей невиданная скорость подъема Дмитрия Дмитриевича по ступеням научной и социальной лестниц была темой не самых доброжелательных разговоров. Дело в том, что Дмитрий Дмитриевич был для доктора наук непростительно молод. Тому, что в свои тридцать семь он уже успел защитить весьма спорную диссертацию и даже стать членом парткома института, было одно объяснение: у Димыча были какие-то высокие покровители. Невиданная научная и общественная карьера вызывала осуждение коллектива преподавателей не потому, что кто-то продвигал Дмитрия Дмитриевича. В академической среде примеров родственного продвижения было предостаточно, в том числе и куда более откровенных. Всех раздражало то, что покровителей никто не знал. В Академии наук у Димыча связей не было, каких-либо титулованных родственников ни по партийной линии, ни среди патриархов института он тоже не имел.

Его докторская была выстроена почти полностью на практическом материале, добытом лично, что в некотором смысле могло служить оправданием ее сомнительной научной ценности. Димыч часто и с удовольствием ездил в экспедиции, о которых потом с увлечением и юмором рассказывал на лекциях, не стесняясь критиковать власти на местах – Димыч никого не боялся. Доцент любил хорошие американские джинсы и свитера, избегал костюмов и галстуков, а для придания себе некоторой солидности допускал в теле известную полноту и носил романтичную геологическую бороду.

Был и еще один пункт общественного обвинения – увлечение Димыча студентками, которое уже вошло в институтский фольклор. Все сколько-нибудь привлекательные третьекурсницы, отправляясь на первую лекцию по экономике нефтегазовых месторождений, заранее знали, что Димыч будет высматривать себе потенциальных любовниц. Впрочем, Димыч никогда не использовал свое служебное положение, чтобы делать откровенные намеки или снижать оценки за отказ, к которому всегда был готов. В этом смысле он был незлопамятен и беспристрастен. Ему была нужна чистая любовь, искренняя и бескорыстная, без обязательств и обременений, причем ненадолго. Клеил он всех красоток подряд, без разбора, и такая стратегия приносила плоды: романы у него случались регулярно, быстро заканчивались и долго обсуждались. В свете гипотезы о тайных покровителях заигрывания Димыча со студентками общественное мнение квалифицировало как несколько нестандартное, но довольно невинное хобби.

Когда этот интересный во всех смыслах преподаватель вдруг вызвался руководить ее дипломной работой, Маша испугалась, что Димыч как-то сумеет разрушить отношения, которые она выстроила с первым мужчиной в своей жизни, сломает кукольный домик Машиного внезапного маленького счастья. Давид, неожиданная и счастливая Машина любовь, приехал очень издалека, из Ливана, кажется, а может быть, из Ливии; неважно. Он был Машиным принцем. Это было чудом, это было сказкой. Химико-технологический факультет не был, конечно, заповедником русалок, все же не филфак, но красотки и тут водились, и все они были неприятно поражены выбором Давида. Красивый, скорее всего богатый и очень заграничный, он неожиданно прилип к Маше. Внезапная и пылкая любовь восточного принца быстро преобразила Машу и внешне, и внутренне. Она не стала красавицей, но проявилось в ней что-то такое, что заставляло того же Димыча потеть, волноваться и придвигать ногу к Машиному бедру. Сегодня Маше предстояло свидание, и она надела короткую и обтягивающую трикотажную юбку. Юбку Маша купила в Огре, недалеко от Риги, это была вполне западная вещь, которая дополняла облик Маши еле заметной ноткой тайной и нездешней порочности.

Маша и Димыч сидели в аудитории не напротив друг друга, а как студенты – за первым столом бок о бок на скамейке. Димыч разложил перед собой машинописные черновики и всякий раз, желая обратить внимание дипломницы на цитату или фрагмент, придвигался чуть ближе. Анна-Мария, кивая и соглашаясь, немного смещалась в сторону. Долго так продолжаться не могло – скамейка кончалась. Но и Димыч, как выяснилось, приблизился к финалу.

– Маша, я наконец прочитал ваш диплом до конца. Могу поздравить. Работа настолько интересна, что обещает вырасти в полноценное исследование. Это будущая кандидатская, вы понимаете? Есть планы на аспирантуру, на карьеру в науке?

– Я не думала еще об этом, – соврала Маша. Но и Димыч врал тоже – ничего интересного в этом наполовину списанном дипломе не было. Страх завозился внутри, разворачивая кольца: я говорил тебе, я тебя предупреждал, вот сейчас начинается все самое неприятное.

– Подумайте! Я мог бы стать вашим научным руководителем. Работа того заслуживает. Вы живете в общежитии на Шаболовке?

– Да.

– В аспирантском общежитии условия гораздо лучше.

– Да, я бывала там, – сказала Маша и покраснела: вот же дура-то! А вдруг спросит: а зачем бывала? Не спросил. В аспирантской общаге жил Давид.

Никакой дурацкой научной карьеры Маша для себя не планировала, она думала о Давиде. В душе у Маши с утра распускался чудесный цветок счастья, и его лучи грели, как солнечные. Диплом, жалкий Димыч, пять лет зубрежки и общажной бедности – всему этому скоро придет конец. Жизнь станет иной, похожей на чудо. Терпение, аскеза, смирение – скоро все это кончится. Маша оказалась у пьедестала, осталось сделать маленький шаг. Страха больше не будет, он умрет, он должен когда-нибудь сдохнуть наконец.

***

«Приходишь сегодня в 16:00 к Пушкину? У меня сюрприз, буду делать предложение тебе. Приходи. Твой Д.»

Утром Маша прочитала эту записку на доске объявлений рядом с расписанием, машинописными приказами и несколькими десятками других записок, которые вывешивали студенты, – большая, в половину коридора доска была факультетской социальной сетью тогда, когда интернет еще только разрабатывался в секретных военных лабораториях далекой Америки. Записка Давида, пришпиленная металлической канцелярской кнопкой, помещалась в их условленном месте, в левом нижнем углу. Рядом продавалась почти новая коляска, участникам похода в Хакасию оргкомитет предлагал собраться на «гусятник», а некто анонимный предлагал забить на информатику и отправиться по пиву после второй пары… Записки извещали, спрашивали, организовывали, среди них попадались ругательные, в которых матерные слова заменялись многоточиями, были и философские прозрения: «Люди! Уровень вашей жизни – дробь, где в числителе – возможности, а в знаменателе – потребности!»

Записка Давида выделялась на фоне этого информационного шума – он писал ее красной ручкой. Учитывая популярность Давида на факультете, на анонсированное событие можно было бы продавать билеты. Маша оторвала записку, но оставила на месте кнопку – это означало, что послание адресат прочитал. До назначенного судьбоносного свидания оставалось четыре часа.

Димыч положил свою пятерню на Машину ладонь. Маша была уверена, что следующей посадочной площадкой будет ее коленка. Страх скользнул вверх по телу, сомкнул склизкие холодные кольца на горле. Не бойся, говорил страх, я с тобой. Потерять Давида будет страшнее, поэтому вперед, Маша, скажи это, и я успокоюсь, снова стану маленьким, буду вести себя тихо!

– Дмитрий Дмитриевич, я вас прошу убрать руку. Она у вас потная. Мне очень неприятно, – сказала Анна-Мария, замирая от ужаса.

Растерявшийся Димыч руку убрал, и очень вовремя.

Дверь в аудиторию открылась, и показалась голова деканатской секретарши, старой девы с идиотскими бантами на голове. Секретарша эта была хорошо известна своей бесцеремонностью на грани хамства, но сейчас почему-то выглядела растерянной. Димыч сделал едва заметное движение торсом – его полненькие бедра в обтягивающих брюках остались на месте, а корпус мгновенно сместился в сторону от Анны-Марии на приличествующее расстояние.

– Смирнова! Вот, оказывается, где вы пропадаете!

– Она не пропадает, – заметил доцент Димыч. – Она беседует с научным руководителем. Часы консультаций и номера аудиторий указаны в расписании.