Элли и арфист

Дэн

Сегодня в амбар пришла женщина. Ее волосы – цвета орехового дерева, глаза – цвета папоротника в октябре. Ее носки были цвета вишни; я заметил это, потому что вся остальная ее одежда была унылой. На ее плече висела огромная холщовая сумка. На ней виднелась большая квадратная пряжка, но сама сумка была открыта. Как и рот женщины. Она переминалась с ноги на ногу у двери, и я сказал, чтобы она входила. Моя фраза вышла немного неразборчивой из-за того, что на мне была маска. Она спросила, что я сказал, поэтому я снял маску и наушники и повторил свои слова. Она вошла. Ее носки действительно оказались ярко-красными. Как и ее лицо.

– Извините, что так грубо врываюсь, но я потрясена. – Честно говоря, она и правда выглядела потрясенной. – Это вы… это ведь не вы? Вы все это сделали?

Я ответил, что да, я.

– Вау! Поверить не могу! – воскликнула она, озираясь по сторонам.

Я спросил ее, почему она не может в это поверить.

– Ну, совсем не ожидаешь обнаружить такое в нашей глухомани! Я столько раз доходила до конца этой аллеи, но даже представить себе не могла, что здесь есть такое!

Я положил наушники и маску на верстак и сообщил ей, что все это и правда было здесь. Возможно, мне следовало также отметить, что это никакая не глухомань. Далеко не глухомань. Эксмур – самое живое место из всех, что я знаю, а моя мастерская – важная составляющая этой местности. Но я промолчал. Спорить было бы невежливо.

Мы стояли в лучах утреннего солнца, проникавших в помещение через три окна. Свет подчеркивал наклонные стропила. Он освещал завитки древесной стружки, серебрил края окружавших нас изгибов и дуг и оставлял на полу натянутые тени.

Женщина качала головой так рьяно, что ее орехового цвета волосы, обрамлявшие лицо, подпрыгивали.

– Как мило! Они прекрасны, прелестны! Они словно из сказки. И как странно, что я наткнулась на это место именно сегодня!

Была суббота, девятое сентября две тысячи семнадцатого года. Разве это особенно странный день, чтобы наткнуться на Амбар «Арфа»? Я вежливо улыбнулся. Я не знал, хочет ли она, чтобы я поинтересовался, что в этом странного. Многие находят странным то, что я вообще не нахожу странными, и многие не находят странным то, что я нахожу крайне странным.

Какое-то время женщина продолжала на меня глядеть, затем окинула взглядом амбар и снова посмотрела на меня. Она потянула за ремешок холщовой сумки, поправила ее на плече и сказала:

– Вы не возражаете, если я спрошу кое-что? Вы здесь давно?

Я сообщил ей, что нахожусь здесь уже один час сорок три минуты, а до этого я гулял в лесу. Она улыбнулась и сказала:

– Нет, я имею в виду, давно ли вы используете это место в качестве мастерской?

Я ответил, что приехал сюда, когда мне было десять, а сейчас мне тридцать три, следовательно (я объяснил ей на случай, если она не дружила с математикой), я прожил здесь, двадцать три года.

– Невероятно! Ну никак не могу в это поверить! – повторила она. Казалось, у нее были проблемы с тем, чтобы во что-то верить. Она медленно покачала головой. – Такое ощущение, будто я сплю и вижу сон.

Я предложил ее ущипнуть.

Она рассмеялась. Смех у нее был интересный: взрывной и с легкой хрипотцой.

Я подошел и пожал ей руку, потому что именно так следует поступать, заводя знакомство. Щипать людей неправильно, и я это знал.

– Меня зовут Дэн Холлис, я – эксмурский арфист[2], – представился я.

– Рада познакомиться. Я Элли Джейкобс, эксмурская… домохозяйка.

Термин «домохозяйка» не означает, что вы с утра до ночи хозяйничаете в доме. Это означает, что вы женщина, которая состоит в браке, и ваш муж каждый день уходит на работу, а вы на работу не ходите вообще. Вместо этого сразу после его ухода вы начинаете вытирать пыль, пылесосить, стирать, гладить и выполнять всю остальную работу по дому, и никто даже не предполагает, что вы можете выйти из дома куда-то, кроме как в супермаркет. А в супермаркете вы с грустным лицом, волоча тележку и сверяясь со списком покупок, ходите туда-сюда вдоль полок с товарами. Сколько всего заложено в этом слове – «домохозяйка».

– Забавно, – задумчиво произнесла она, вновь обводя взглядом мой амбар. – В моем списке присутствовала игра на арфе.

Я спросил, имеет ли она в виду свой список покупок.

Она замерла и посмотрела на меня, изогнув брови.

– Нет, мой список «успеть до сорока». Такие списки есть у многих. Ну, знаете ли: список того, что нужно успеть сделать до того, как тебе исполнится сорок. Например, поплавать с дельфинами или увидеть Великую Китайскую стену.

Я спросил, поплавала ли она с дельфинами, и она ответила «нет». Я спросил, увидела ли она Великую Китайскую стену, и она снова ответила «нет». Затем добавила, что у нее в запасе есть еще пара лет. Я поинтересовался, сколько, но она не ответила. Возможно, мне не стоило спрашивать. Есть множество вопросов, которые не следует задавать, и, боюсь, это был один из них. Поэтому я переформулировал свой вопрос и спросил, что произойдет, если ей не удастся поплавать с дельфинами, увидеть Великую Китайскую стену или сыграть на арфе до того, как ей исполнится сорок.

Она ответила:

– Ничего.

Некоторое время мы молчали.

– Здесь приятно пахнет, – наконец произнесла она. – Люблю запах дерева.

Я был рад, что она заметила запах, потому что большинство людей его не замечают, и я был рад, что он ей понравился, потому что большинство людей к нему равнодушны. Затем она указала на арфы:

– Они уникальны. Не могли бы вы что-нибудь о них рассказать?

Я ответил, что расскажу. Я сообщил ей, что это традиционные арфы в кельтском стиле, которые были широко распространены в Средние века в Британии, особенно на севере и западе. Я сказал ей, что вырезал Эльфа по собственному дизайну из платана, который упал у ручья четыре года назад, что Сильвана я смастерил из древнего бука, а Коноплянку из палисандра. Я показал ей ящики со струнами и объяснил, что красные – это Cs, черные – F, а белые – As, Bs, Ds, Es и G. Я рассказал ей, что у каждой струны своя толщина, и упомянул о важности натяжения. Я показал ей отверстия на задней стороне и то, как струны закреплены внутри. Я объяснил, как используются рычажки для настройки каждой ноты. Я рассказал ей о камешках. Я дал ей пару кусочков дерева, чтобы она подержала их в руках и сравнила вес. Я подробно описал, насколько по-разному резонируют разные породы дерева.

До меня дошло, что я почти ничего не спросил о ней, поэтому завершил свое повествование и задал следующие восемь вопросов: Как дела? Есть ли у вас домашние питомцы? Что лежит в вашей огромной сумке? Ваш любимый цвет? Ваше любимое дерево? Где вы живете? Нравится ли вам быть эксмурской домохозяйкой? Хотите бутерброд?

Она дала мне следующие ответы: спасибо, хорошо; нет; большой фотоаппарат, блокнот и термос с супом; красный; береза; примерно в пяти милях к юго-западу отсюда; гм-м; было бы очень любезно с вашей стороны.

Я приготовил двенадцать бутербродов, использовав шесть ломтиков хлеба и значительное количество мягкого творожного сыра. Я нарезал их треугольниками, потому что посчитал, что передо мной настоящая леди.

Я заметил, что процесс нарезки, совершенно неважно чего именно, помогает мне думать. Мне хорошо думается, когда я вырезаю из дерева арфу. Возможно, именно поэтому, рассматривая треугольники бутербродов, я принял решение.

Элли

– Он ее тебе подарил?

– Да.

– Просто так, ни с того, ни с сего?

– Ну, почти.

Клайв опустил автомобильный журнал и сосредоточил внимание на моем лице. Его брови сомкнулись, и между ними пролегли две глубокие вертикальные складки.

– Полагаю, ты меня разыгрываешь?

– Нет, – ответила я и добавила, чтобы подчеркнуть: – Точно нет.

– Значит, он предложил, а ты просто взяла и приняла?

– Ну, было… Было трудно отказаться.

Ситуация сложилась не из простых. Я и себе-то не могла объяснить, как это произошло, не говоря уже о том, чтобы объяснить кому-то еще. Вот почему я последние полчаса просто каталась по Эксмуру, часто останавливалась и оглядывалась на заднее сиденье, чтобы убедиться, что это правда. Только потом я направилась домой.

Наша милая, но любопытная соседка Паулина торчала в саду, поэтому я поспешила прямиком в дом. А потом на кухню, где быстро чмокнула лысеющую голову мужа. Взяла чайник, наполнила его до краев, облилась водой и бросила его. Затем я выпалила несколько нелепых, бессмысленных фраз. Я покраснела и, осознав это, покраснела еще больше. Теперь я стояла у холодильника и беспомощно ухмылялась.

Клайв захлопнул журнал и поправил горловину толстовки.

– Извини, Эл, но я вынужден спросить: как давно ты знаешь этого мужчину?

Я мысленно вернулась к странной встрече, которая произошла немногим ранее: широченная распахнутая дверь амбара, которая словно притянула меня внутрь, теплый запах дерева, свет, падающий на мириады арф. И там, среди всего этого, одинокая фигура. Он держал в руке какой-то инструмент, но память уже силилась меня обмануть, и я не знала, какой именно. Поначалу он казался мне инопланетянином. Нижняя часть лица была закрыта какой-то синей маской, и он носил наушники, которые, как я предполагаю, защищали от опилок и шума. Но в тот миг, когда он их снял, меня поразила красота этого мужчины. Он был высоким и жилистым, с темными растрепанными волосами. Его обветренная кожа выглядела по-странному тонкой, чуть ли не прозрачной. Его лицо напоминало лицо классической скульптуры, как будто каждая линия и изгиб были продуманы создателем до мелочей. Мое любопытство в первую очередь вызвали его огромные, темные глаза. Никогда прежде я не видела таких глаз.

– Я познакомилась с ним сегодня утром.

Клайв был озадачен так же, как и я часом ранее. Он подался вперед, и на его лице отразилась то ли радость, то ли недоверие.

– Ничего не понимаю.

Я судорожно рассмеялась. В голове крутились объяснения, но ни одно из них не удавалось облачить в слова.

Клайв явно готовился сопроводить меня в ближайшую лечебницу.

– Подойди и посмотри, – предприняла я очередную попытку. Вдруг, увидев ее, он придет в такой же восторг, что и я?

Я вывела его на улицу, в прозрачную прохладу сентябрьского дня. К счастью, Паулина исчезла. Машина по-прежнему была не заперта. Я открыла заднюю дверцу, и глаза Клайва едва не вылезли из орбит.

– Ага! – вскричала я голосом, в котором слышались и ирония, и облегчение. – Значит, это была не галлюцинация!

Хорошо, что у нашего автомобиля салон-хэтчбек и опускающиеся задние сиденья. Я отошла в сторону, чтобы мужу было удобнее все рассмотреть.

Арфа была вырезана из золотисто-красного дерева (вишня, как сказал Дэн, гармонировала с моими носками). Дерево имело прекрасный мягкий блеск и мраморные завитки на стыке, там, где арфа упиралась бы в мое плечо. Вдоль шеи был вырезан легкий кельтский узор, а в дерево на гребне был вмонтирован блестящий иссиня-черный гладкий камешек. Очевидно, Дэн всегда украшал свои арфы эксмурской галькой. Каждый камешек был тщательно подобран так, чтобы подчеркнуть стиль и характер инструмента. Эта арфа – моя арфа – была идеального размера, ее высота в вертикальном положении достигала моей талии. Сейчас она лежала на боку, уютно устроившись на клетчатом коврике на заднем сиденье автомобиля.

Клайв постучал костяшками по дереву деки, словно проверяя, настоящее ли оно.

– Да это же ручная работа! И качество отменное!

– Знаю, – произнесла я, теперь уже с самодовольством и гордостью за Дэна. – Он всю жизнь их мастерит.

– Она стоит… сколько, как ты думаешь? Две тысячи фунтов? Три? Наверное, даже больше, если это ручная работа. Только взгляни на резьбу наверху.

– На шее. Эта часть называется шеей. Логично.

Клайв изучал арфу так, как ее мог изучать только Клайв.

– Ну, должен признать, это крутая вещица! Но, детка, оставить ее у себя ты не можешь. Ты ведь это знаешь, не так ли?

Голос разума. Он прорвался сквозь туман сюрреалистической, пьянящей радости и больно ужалил.

– Конечно, знаю, – пробормотала я.

Клайв выпрямился и покачал головой.

– Этот паренек наверняка сумасшедший.

– Никакой он не сумасшедший! – бросилась я защищать Дэна. – Просто немного… странноват.

– Что правда, то правда! Что вдруг на него нашло? В его мастерскую неожиданно заходит женщина, которую он впервые видит, и он решает подарить ей – подарить ей – ни много ни мало – арфу. Арфу ручной работы, на изготовление которой у него ушло бог знает сколько времени. Если бы он ее тебе продал, я бы это еще мог понять, но чтобы подарить? Он остался в минусе даже из-за одних материалов. Ну же, малышка, попробуй мыслить здраво! Скорее всего, ты его не так поняла. Наверняка подразумевалось, что ты за нее заплатишь.

– Нет, не подразумевалось. Он ясно дал это понять.

Клайв нахмурился, не в силах осмыслить такую концепцию.

– Тогда, полагаю, он дал тебе ее на время, чтобы ты попробовала на ней поиграть, в надежде, что потом ты ее у него купишь, а ты не поняла.

– Все я поняла! Послушай, я пятнадцать раз повторила ему, что не смогу принять такой подарок. А он меня не слушал. Он снова и снова спрашивал, почему бы мне не взять арфу, и он был таким… не знаю… открытым, доброжелательным, что я чувствовала себя как дура и не могла придумать убедительный ответ. Потом он спросил: «Вам не нравится эта арфа?» И выглядел очень обиженным.

– Он выглядел обиженным? Эл, по-моему, ты выдумываешь.

– Нет, клянусь, это правда! А потом он начал расхаживать по амбару, выискивая другую, получше, чтобы подарить ее мне! Мне пришлось сказать, что арфа прекрасная. Я даже добавила, что эта арфа мне очень нравится. И это правда, так оно и есть. А как иначе? Но я не переставала повторять, что никогда не научусь на ней играть, что она простоит у меня без дела, и продолжала протестовать. – Я наклонилась и с любовью посмотрела на свой подарок. – А пока я протестовала, он просто вынес ее на улицу и положил в машину.

Память вернула меня назад. Я была так тронута необычным поступком этого мужчины, что не удержалась и дернула несколько струн, когда арфа уже лежала на боку в моей машине. Я сделала это неправильно, плохо, разумеется, я ведь ни разу в жизни не делала ничего подобного, но звук получился насыщенным, ярким и звонким. Это произвело странный эффект: внутри меня словно пролился дождь из золотых искр.

– Хорошо, – сказал Дэн. – Теперь можете вычеркнуть этот пункт из вашего списка. – Он поспешно вернулся в амбар и закрыл за собой дверь.

Я долго смотрела ему вслед.

Сегодня, это произошло именно сегодня. После всех моих скитаний и слез, вызванных воспоминаниями.

Голос Клайва вернул меня в настоящее:

– Послушай, Эл. Боюсь, арфу придется вернуть.

Его слова обрушились на меня мрачной тяжестью здравого смысла. Естественно, он не понимал, какой сегодня день и что это для меня значит. Наверное, мне стоило ему напомнить, но упрямство не позволяло.

– Знаю. Ты прав, – молвила я, стараясь звучать равнодушно.

Он вытер ладонью лоб.

– Я бы с удовольствием купил ее для тебя, малышка, правда. Но, скорее всего, она слишком дорогая. Кроме того, тебе она скоро надоест. Ты же прежде никогда не проявляла интереса к игре на музыкальном инструменте.

– Полагаю, что нет.

– И мы не можем остаться в долгу перед этим мужчиной. Это было бы злоупотреблением его щедростью.

Я опустила ладонь на его плечо.

– Знаю, знаю. Мне не следовало соглашаться. Прости, что так глупо себя повела. Я как будто ничего не соображала. Даже не знаю, что на меня нашло.

– Вот и я не знаю! – подхватил Клайв.

Тогда я заставила себя произнести:

– Хочешь поехать со мной, чтобы вернуть арфу? Думаю, тебе будет интересно взглянуть на мастерскую. Это переоборудованный амбар, он располагается в конце длинной аллеи, вокруг нет ничего, кроме природы, и мастерская полностью забита арфами… и их фрагментами. Там можно увидеть арфы на каждом этапе их создания. Это безумно увлекательно.

Клайв пристально вглядывался в мое лицо, как будто там было что-то, что он никак не мог определить.

– Как ты его нашла, этот амбар?

– Случайно. В той местности нет указателей или чего-то подобного, но я подумала, что прокачусь по аллее и посмотрю, куда она ведет. Вдруг оттуда открывается красивый вид или что-то в этом роде? Я совсем не ожидала, что наткнусь на мастерскую по изготовлению арф. А уж о том, чтобы вернуться домой с арфой, я и не мечтала!

– Этот парень – дурачок! – объявил Клайв. – Или же он перед тобой красуется. В любом случае, оставить эту вещь себе было бы неправильно.

Я быстро убрала ладонь с его руки. Все волшебное, что еще оставалось в этом моменте, было уничтожено.

– Да не красуется он! – огрызнулась я. – Но ты прав, арфу нужно вернуть. – Я захлопнула дверь багажника. Клайв – высокий мужчина, и я привыкла, что он надо мной возвышается, но в тот момент я почувствовала себя особенно маленькой. – Я сейчас же отвезу ее обратно. Даже вынимать ее из машины не стоит, да? – Я изо всех сил старалась сдержать горечь в голосе. – Ты идешь?

Он снова покачал головой. Порой меня поражает полное отсутствие у него любопытства.

– Нет, предоставлю это тебе. Если я поеду с тобой, он решит, что я заставил тебя вернуть арфу. Подумает еще, что я какой-то злодей или изверг. Езжай, детка, и дай ему понять, что это твой выбор и ты больше не хочешь иметь с ним никаких дел. Хорошо, любимая?

От слов «Хорошо, любимая?» мне легче не стало. У меня не было настроения быть хорошо любимой. Но я села в машину и поехала обратно в Амбар «Арфа» вверх по холму, тем же путем, которым возвращалась домой.

Дэн

Она привезла арфу обратно. Я расстроился. На мой взгляд, избавляться от арфы – это одна из тех многих, многих вещей, которые делать не стоит.

Почему я не могу подарить ей арфу? Эта арфа ей нравится. Она хочет эту арфу. Разве это не моя арфа? Разве я не могу взять и подарить ее? Я изготовил ее своими руками, из своего дерева, с помощью своих пил и клея, рубанка и шлифовальной машины. И вот мне захотелось подарить эту арфу ей. Кажется, она думает, что я хочу от нее денег за арфу, и говорит, что ей очень жаль, но при всем желании она не в том положении, чтобы ее купить. Мне не нужно денег за арфу. Совсем, никаких. Если бы она дала мне за арфу денег, это был бы уже не подарок, не так ли? Она бы не ценила ее так сильно. Я хочу, чтобы она ее ценила. Я хочу, чтобы она, эксмурская домохозяйка, ценила арфу, потому что в ее списке «успеть до сорока» есть пункт «игра на арфе», а какой смысл составлять список, если ты не делаешь того, что в нем отмечено? Это хорошая арфа, она из вишневого дерева. Вишня – не ее любимое дерево, ее любимое дерево – береза, но у меня нет арфы из березы. Тем не менее я подозреваю, что вишню она тоже любит. Это теплая и приятная древесина. К тому же на ней по-прежнему были носки вишневого цвета.

– Спасибо, Дэн… за вашу невероятную доброту. От всего сердца прошу меня простить. Я повела себя глупо, неразумно.

Мне хотелось, чтобы она перестала смущенно топтаться передо мной.

– Простите, что запутала вас и что передумала. Мне жаль, что я вообще взяла эту арфу.

Мне хотелось, чтобы она перестала извиняться.

– Это было неправильно с моей стороны.

Нет, нет и нет. В этом не было ничего неправильного. Ничего.

Но что я мог поделать?

Я забрал арфу с заднего сиденья ее машины и отнес обратно в амбар. Она следовала за мной. Я положил арфу на пол, в среднее из трех пятен света, появляющихся в помещении благодаря окнам в центре амбара. Она встала рядом с арфой, вздыхая и переминаясь с ноги на ногу. Остальные арфы стояли вокруг, тихие и бледные.

– Я приняла ваш подарок только потому, что у меня голова совсем не соображает, – сказала она.

Я взглянул на ее голову. Как по мне, так она была в полном порядке.

– Видите ли, у меня сегодня важная годовщина.

Я поздравил ее с юбилеем.

– Нет, не такая годовщина. В общем, ну… год назад умер мой отец.

Я сказал, что сожалею. Грустно, когда умирает отец. Уж я-то знаю.

Она откашлялась.

– Я до сих пор по нему скучаю.

Я спросил, не хочет ли она еще бутерброд.

Она покачала головой.

– Мы были очень близки, – говорила она. – А когда он заболел, стали еще ближе. Я часто сидела и читала ему, когда он уже не вставал с постели, и я помню, как он лежал, слушал и смотрел мне в лицо. Но однажды, ближе к концу, он сказал мне кое-что, о чем я думаю до сих пор.

Мне было тяжело смотреть на ее лицо, поэтому я сосредоточился на носках. Но краем глаза я видел ее левую руку. Ее ладонь ползла вверх по задней части арфы, поглаживая ее легким прикосновением. Потом ладонь отошла немного в сторону и зависла в воздухе. Ее пальцы беспокойным мотыльком порхали рядом со струнами.

Я чувствовал: то, что сказал ее отец, было для нее очень важно, иначе она не вела бы себя так странно. Но мне не пришлось спрашивать, что именно он сказал, потому что она продолжила сама:

– Он сказал, что иногда при взгляде на меня у него создавалось впечатление, что я плыву, просто плыву по течению. Он добавил, что в этом нет ничего удивительного, поскольку он сам любил плыть по течению и мечтать. Но, возможно, мне пора все прояснить и подумать о том, чего я хочу. Мне нужно выбрать себе мечту, какую угодно, любую из сотен, и попробовать воплотить ее в жизнь. Только одну. Если смотреть на вещи здраво, реализовать одну мечту вполне реально, если как следует постараться. Он сказал это, потому что не хотел, чтобы в конце жизни я была преисполнена сожалений. И тянуть долго нельзя, потому что никогда не знаешь, когда… Видите ли, он говорил о себе… После того разговора я составила список «успеть до сорока», у меня была целая куча мечтаний, и мне нужно было слегка сократить их число. Я вспомнила и задумалась об этом сегодня утром, а потом, когда перечитала свой список и поняла, что до сих пор не выполнила ни один пункт… Я случайно наткнулась на ваш милый амбар.

Ее голос звучал странно, как будто она запихнула себе в горло тряпки.

– Я, наверное, больше не буду сюда заходить, – сказала она.

Иногда я делаю то, что не должен. Иногда говорю то, что не должен, даже если это осознаю.

– Сыграйте. – Я указал на арфу.

– Не могу, – пробормотала она. Но ее рука продолжала гладить струны.

У каждой арфы свой уникальный голос, и я знал, что у этого инструмента голос очень мощный. Он мог зачаровывать и приводить в восторг, мог умолять и мог повелевать. Говорят, что некоторые звуки способны растопить даже каменное сердце. Если есть кто-нибудь, у кого такое сердце – в чем я сомневаюсь (насколько мне известно, сердца сделаны из волокнистых материалов, мешочков с жидкостью и насосных механизмов), – если у кого-то все-таки есть сердце, состоящее из гранита или кремня и, следовательно, не поддающееся плавлению, а способное расплавиться лишь под воздействием красивых звуков, то я уверен, что звуки моей вишневой арфы его бы растопили. Тем не менее у меня было ощущение, что в сердце Элли, эксмурской домохозяйки, полностью отсутствуют каменные компоненты. Я чувствовал, что ее сердце соткано из гораздо более мягкого материала.

– Сыграйте! – повторил я, и мне удалось еще раз заглянуть ей в лицо. Ее глаза казались влажными, будто вот-вот наполнятся слезами, а взгляд – мягким. Она протянула указательный палец и провела им по струнам. Они отозвались плачем, прозрачным и неистовым, таким же, как и в первый раз, когда арфа лежала на заднем сиденье ее машины.

Я ждал. Эхо нот застыло в воздухе между нами. Но, похоже, эксмурскую домохозяйку Элли еще требовалось убедить принять правильное решение. Убеждать – это не совсем мое, но на этот раз я поставил перед собой задачу в этом преуспеть.

Я говорил, смиренно глядя на ее носки. Я сказал им, что не возражаю, если она уйдет и вернется позже, потому что иногда для принятия решения требуется время. Но независимо от того, вернется она или нет, арфа принадлежит ей, Элли Джейкобс, эксмурской домохозяйке. Это ее арфа, и так будет всегда. Я никогда не забираю подарки обратно. Арфа будет стоять здесь, в моем амбаре, и ждать ее. Она будет стоять здесь и ждать, сколько потребуется. На мой взгляд, это прозвучало недостаточно убедительно, поэтому я добавил: арфа будет ждать, пока море не высохнет (что когда-нибудь произойдет, если предоставить ему достаточно времени) и звезды не упадут с неба (что когда-нибудь произойдет, если предоставить им достаточно времени). Однако эта арфа никогда, никогда не будет принадлежать никому другому. Я ни за что не позволю другому человеку на ней играть. Так что, если она не вернется, арфа будет лежать здесь нетронутой до тех пор, пока не наступит конец света (что когда-нибудь произойдет, только, скорее всего, ждать придется довольно долго). И это было бы печально. А вот если она вернется и сыграет на арфе, это будет гораздо менее печально. Я добавил, что она может даже играть здесь, если ей так будет удобнее и она не захочет забирать арфу домой. Возможно, добавил я, арфа не идеально вписывается в интерьер дома эксмурской домохозяйки; возможно, она будет мешать вытирать пыль и пылесосить. Арфы иногда так поступают.

Наверху у меня маленькая уютная комнатка, в ней гораздо теплее, чем в остальной части амбара. Я предложил Элли на случай, если она сочтет нужным, использовать эту комнатку для игры на арфе, пока я занят изготовлением новых арф. Снизу я ее даже слышать не буду. У меня есть несколько самоучителей, и я мог бы их ей предоставить. У меня есть знакомая учительница игры на арфе, и я мог бы предоставить и ее. Все необходимые ингредиенты были на месте. Отдать ей арфу был мой выбор. Ей оставалось только пересмотреть свой выбор касательно того, принять арфу или нет. Я надеялся, что она еще раз все обдумает. Я был бы так счастлив, если бы она все обдумала еще раз. К этому моменту я сказал все, что хотел сказать. И замолчал.

Ее носки были совершенно неподвижны. Я слышал отдаленный грохот трактора и щебетание ласточек над крышей. Солнце светило через среднее окно чуть ярче, чем раньше. Лучи падали на арфу, и вишневое дерево светилось.

Наконец Элли Джейкобс произнесла:

– Если бы арфа осталась здесь, а я время от времени приходила на ней играть… в этом не было бы ничего плохого… не так ли? – Это звучало так, словно она разговаривала сама с собой, а не со мной. Я посмотрел ей в лицо, чтобы понять, хочет она получить ответ или нет. На ее ресницах сверкали крошечные капельки воды. Я решил, что ответ ей все-таки нужен и, возможно, даже окажется полезен. Я решил прибегнуть к такому трюку, когда задаешь вопрос, ответ на который настолько очевиден, что его не нужно произносить. Только она это уже сделала, и мне оставалось лишь повторить определенные слова, просто чтобы подчеркнуть их.

– Плохого? Что плохого в игре на арфе?

Она улыбнулась, отвернулась и, не проронив ни слова, пошла к машине. А потом села в нее и уехала.

Но я чувствовал, что она вернется.

Элли

Автомобиль едет, раскачиваясь, по аллее. Перед глазами все плывет. Я сама не своя – то плачу, то хохочу как сумасшедшая. Машину я веду на автопилоте. Наверное, мне вообще не стоило садиться за руль.

Обычно со мной такого не случается. Как будто я через волшебный портал ввалилась в чью-то жизнь. Мое существование каким-то образом трансформировалось во что-то яркое и светлое, наполненное резвящимися красками. Когда я проснулась сегодня утром, жизнь была совсем не такой.

В нынешнем состоянии я не могу вернуться домой и предстать перед Клайвом. Прогулка на природе – вот то, что мне нужно. Нужно найти какое-нибудь высокое место. Высокие места всегда помогают думать, а подумать мне сейчас необходимо. Я нажимаю на педаль газа и выезжаю на дорогу, ведущую к маяку Данкери.

Я оставляю машину на стоянке и поднимаюсь по каменистой тропинке к пирамиде из камней. Ветер треплет волосы и развевает пурпурные пучки вереска. Я вдыхаю прохладный морской воздух и свежий, торфяной аромат болот.

Если я приняла решение, которое, как я думаю, я приняла, то как я объясню это Клайву? Безусловно, я люблю Клайва, а Клайв любит меня, но есть много всего, чего мы друг в друге не понимаем. Я не понимаю его увлечение футболом и финансами. Он не понимает, зачем я езжу с блокнотом в Эксмур и пишу стихи – стихи, которые никто никогда не прочтет. О коре, облаках, паутине и бегущих ручейках.

Клайв любит, чтобы все было незатейливо и просто. Клайв любит, чтобы все укладывалось в определенные рамки. Мои стихотворения в эти рамки не вписываются. А моя нынешняя ситуация – в которой кто-то, с кем я едва знакома, подарил мне арфу, – находится далеко за их пределами.

Размахивая руками, я иду все быстрее и достигаю вершины в рекордно короткий срок. Открывшиеся виды потрясают своей суровой красотой: зеленые пастбища, чередующиеся с коричневыми клочками вересковых пустошей, короткие боярышники, растворяющиеся в небе далекие холмы, зубчатые края береговой линии, которая то возвышается над морем, то ниспадает и тянется к нему. Сегодня море грифельно-серое, пронизанное тысячами танцующих нитей, синих и серебристых. Оно будто отражает одолевающее меня ощущение того, что в этом мире все-таки возможны самые удивительные вещи.

Мои мысли мечутся от Клайва к Дэну, от Дэна к Клайву. Возвращаются к Дэну и пытаются разобраться в произошедшем. Дэн на вид сама невинность, но кое-что, что я заметила в его мастерской, подсказывает мне, что мне следует соблюдать осторожность.

Я произношу его имя, пробуя его на языке:

– Дэн.

Я прислушиваюсь к звуку, его уносит ветром в море.

– Дэн, эксмурский арфист! – чуть громче произношу я. На этот раз звук эхом отдается в моей голове, и одновременно с этим в мысли закрадываются сомнения. Медленно, пока эхо еще продолжает звучать, я понимаю, что эта фраза преобразовала сама себя в нечто совершенно иное: Дэн, эксмурский сердцеед.

Клайв встречает меня в дверях встревоженным поцелуем.

– Ты не больно-то торопилась. Все в порядке?

– Все хорошо, – отвечаю я. – Я съездила в Данкери подышать свежим воздухом.

– Неудивительно, что у тебя такой взъерошенный вид. – Я пощупала свои волосы. – Так тебе удалось вернуть арфу? – спрашивает он.

– Ага. – Я ловлю его взгляд. По крайней мере, это правда.

Он похлопывает меня по спине.

– Горжусь моей девочкой! Я знаю, что эта арфа тебе понравилась, но принять ее было бы неправильно, ты сама так сказала! – Я проталкиваюсь мимо Клайва на кухню. Он следует за мной. – И это было бы не совсем практично, не так ли, детка?

– Да, не совсем.

– Думаю, этот паренек очень обрадовался своей арфе, потому что наверняка уже успел понять, какую глупость совершил. Теперь он сможет ее продать.

– М-м-м.

– Он выручит за нее хорошие деньги, и кто-то другой будет ценить эту арфу. Кто-то, кто сумеет извлечь из нее максимум, кто-то, кто умеет на ней играть. Как настоящий музыкант.

Я не в восторге от последних трех слов.

Могу ли я представить себя, играющей на арфе? Если честно, пункт про арфу присутствовал в моем списке «успеть до сорока» только потому, что вызывал в мыслях приятный образ. Это манящая экзотическая картинка, мечта наподобие тех, что остаются туманными и аморфными, поскольку вы полагаете, что они навсегда останутся несбыточными. Но теперь, если я не поостерегусь, эта мечта запросто воплотится в жизнь. А я должна признаться, что я очень, очень не хочу быть осторожной. Осторожностью я сыта по горло.

– И помни: будь начеку, – произносит Клайв. – Бродишь по болотам в одиночестве. Знакомишься со странными мужчинами, которые делают тебе не менее странные предложения…

– Да, знаю, я немного сумасшедшая. Но ты бы меня не любил, если бы я была нормальной, не так ли?

Такой разговор у нас уже был. И я точно знаю, какой за моим вопросом последует ответ.

– Я бы любил тебя любой, Эл.

– Я тоже люблю тебя, милый, – поспешно произношу я.

Клайв достает из холодильника пиво и осторожно открывает его, с наслаждением предвкушая, как зальет его себе в горло за просмотром ярких моментов последней игры «Бристоль Сити». Я изучаю его профиль; длинный, орлиный нос, мощную линию подбородка и редеющие песочно-каштановые волосы. У него квадратные плечи и накачанные руки. Его синяя толстовка плотно обтягивает грудные мышцы. Ему сорок один, но выглядит он моложе. Клайв симпатичный мужчина. В нем есть решимость и сила, которые всегда меня привлекали. Он моя скала, а я его… ну… его моллюск.

Нужно вернуться к разговору об арфе. Но почему это так сложно? Почему на открытой вересковой пустоши я кипела от радости, а теперь, когда я дома, вся ситуация кажется чреватой проблемами? Что сложного в том, чтобы продолжить уже начатый разговор? «Милый, я решила регулярно наведываться в Амбар «Арфа», чтобы учиться играть. Арфиста это устраивает; он даже считает, что мне следовало бы это делать».

Но нет. Слова отказываются выходить из моего рта.

На стуле у окна лежит Телеграф. Главная колонка посвящена террористическим атакам. Я вяло беру со стола сегодняшнюю почту: счета – оставлю их Клайву – и письмо от благотворительной организации о сборе средств. Письмо обклеено фотографиями бледных детей, находящихся за решеткой, и страшными историями о торговле людьми. Я протягиваю его мужу.

– Нет, Эл, извини. Мы не можем позволить себе и дальше жертвовать на благотворительность.

Я запихиваю письмо в мусорное ведро, но перед глазами до сих пор стоят ужасные образы. Я вдруг чувствую себя жутко уставшей. Чтобы немного успокоиться, я включаю радио, но тут меня настигает рассказ о калечащих операциях на женских половых органах. Клайв корчит гримасу. Я выключаю радио.

Сколько же людей в мире страдают. А я переживаю из-за чрезмерно щедрого подарка.

Я представляю себе арфу, прекрасную арфу, мою арфу. Дэн был непреклонен. Он сказал, что она будет стоять там вечно и никто к ней не притронется.

Если только я не вернусь и не сыграю на ней.

Принимать решения для меня стресс. Мне гораздо проще находиться в ситуации, когда я могу подчиниться чужой воле. Но теперь воля Клайва и воля Дэна будут тянуть меня в противоположные стороны.

Я думаю о родителях, которые железной рукой управляли моей жизнью на протяжении многих лет. Мама в свое время этого бы не одобрила, в этом нет сомнений. Она не одобряла практически все. А папа, который умер ровно год назад? Как бы он отнесся к моему затруднительному положению с арфой? Ранняя его версия повела бы себя разумно и строго, но более поздняя, более болезненная, более задумчивая, более симпатичная версия – версия, которая велела мне выбрать мечту и следовать за ней? Я не уверена.

Возможно, дело не столько в арфе, сколько в самом Дэне.

Потому что Дэн – мужчина. «Какой он мужчина?» – спрашиваю я себя. Поразительно красивый – я не могла этого не заметить. Но какой он человек? Безусловно, он не из той породы людей, к которой я привыкла.

Пока Дэн готовил бутерброды, я воспользовалась моментом и побродила по Амбару «Арфа». Как и сами арфы, все помещение было завалено опилками; на полу лежали целые горы опилок, а в воздухе витали их крошечные частички. Фрагменты лишайника, еловые шишки и перья также валялись в самых неожиданных местах. На подоконниках длинными, извилистыми линиями были разложены блестящие монетки. За ними стояли стеклянные тарелки с камешками. Верстак был завален инструментами и нарисованными тонким карандашом схемами. Над верстаком висела широкая пробковая доска, усыпанная фотографиями. Фотографиями женщин. Симпатичных и по большей части молодых. Некоторые позировали с арфами; да и вообще все очень много позировали. В центре расположилась блондинка с потрясающими голубыми глазами, одетая в топ с глубоким вырезом.

– Элли, посмотри на себя! Ты улетела за много миль отсюда! Все еще мечтаешь стать арфисткой?

– Вовсе нет, – отвечаю я, краснею и перехожу к действиям. Я начинаю открывать все шкафы подряд в поисках продуктов для готовки. – Думаю, пора готовить ужин. Острая паста болоньезе, согласен?

– Ням-ням! Будет здорово!

Мне удается найти луковицу. Разрезаю ее пополам и начинаю снимать кожицу.

Может ли быть так, что Дэн – талантливый актер, мужчина, который соблазняет уязвимых женщин, даря им арфы? Идея абсурдная, но, возможно, Клайв прав. Возможно, осторожность не помешает.

– А-а-а, так уже лучше. – Клайв вздыхает, отрываясь от пивной бутылки, и на его лице появляется улыбка. – Позови, если понадобится помощь, Эл. Я буду в гостиной.

Он исчезает, включает телевизор, и до меня доносится рев фанатов. Наверное, «Бристоль Сити» забил гол. Когда закончится матч, Клайв перейдет к повтору Доктора Кто. После этого он поужинает острой пастой. Надеюсь, болоньезе получится как надо.

Ведь его жене ох как трудно сосредоточиться.

Дэн

Я думал об этой песне. Той самой, в которой поется о деньгах. Иметь деньги должно быть смешно в мире богатых людей[3]. Я не богатый человек, но, по правде говоря, все равно считаю деньги смешными. Я говорю об этом Томасу в понедельник утром, когда он останавливается у меня во время обхода. Томас – валлиец, почтальон, высокий, худой, долговязый мужчина и мой друг.

Томас скрещивает перед собой длинные руки.

– Ты имеешь в виду смешные в смысле странные или смешные в смысле «ха-ха-ха»?

– И то, и другое, – говорю я.

Он прислоняется к своему фургону. На нем синие шорты (он носит шорты всегда, в любую погоду; у него очень, очень волосатые ноги) и толстовка психоделического зеленого цвета с желтыми полосками по краям.

День прозрачный и ясный. Томас не спешит доставлять письма.

– Почему? – спрашивает он.

Я отвечаю, что, на мой взгляд, деньги работают как-то наперекосяк.

– И все-таки я тебя не понимаю, дружище, – говорит он. – Что значит – наперекосяк?

Я подробно все объясняю, начиная с азов. Монетка в один пенни – это, безусловно, красота в чистом виде, не так ли? Вид у Томаса растерянный, поэтому я объясняю и это тоже. Пенни – очень желанный предмет. У него небольшой, приятный, идеальный размер. Его цвет напоминает закатное солнце – он бронзовый, яркий, блестящий. По краю у него очаровательный приподнятый ободок. Гравировка на реверсе представляет собой решетку, интересное решение. Эта гравировка напоминает верхнюю часть арфы, что еще интереснее. Мне никогда не надоедает смотреть на пенни. Я бережно храню все свои монетки по одному пенни, натираю их уксусом и раскладываю на подоконнике амбара, где они отражают солнечный свет. Каждый пенни – произведение искусства. Красивее монеты в мире нет.

Томас смотрит на меня, скривив рот.

Монета достоинством в два пенни, продолжаю я, хотя и обладает такой же приятной глазу медной яркостью одного пенни, но не настолько идеальна по размеру. Другие монеты (с этим-то он наверняка согласится, не так ли?) не очень удачны с точки зрения цвета. Однофунтовые и двухфунтовые монеты всегда силятся выглядеть яркими, но у них не получается. Пенни всех затмевают. Пенни, безусловно, лучшие. Тем не менее никто, похоже, их не ценит.

Томас поглядывает на часы. Я продолжаю.

Пяти-, десяти- и двадцатифунтовые банкноты смешны. Как они могут стоить в сотни раз дороже монет? Я, конечно, люблю бумагу – бумага великолепна, сделана из деревьев, а кто усомнится в величии деревьев? Но бумажные деньги – это тонкие полоски не самого лучшего качества. А новые банкноты вообще делаются из какого-то мерзкого и скользкого материала. С какой стати они считаются более важными, чем крепкая и блестящая монета?

Томас открывает дверцу своего фургона и садится внутрь. Из задней части авто доносится лай его собак, американских овчарок, очень крупных и слюнявых тварей. Я продолжаю объяснять свою теорию Томасу через открытое окно.

Еще более нелепой, чем бумажные деньги, является маленькая карточка, сделанная из самого отвратительного вещества, известного человеку: пластика. А люди, судя по всему, ценят его превыше всего остального.

Томас качает головой, глядя на меня из окна фургона.

– Кредитная карта, – говорит он, – потрясающее изобретение!

Я спрашиваю, почему.

– Ну, приятель, – отвечает он, – в основном потому, что с ней можно приобрести потрясающие вещи.

Я спрашиваю его, какие такие потрясающие вещи.

– Например, потрясающие большие дома и, э-э… потрясающий отпуск за границей.

Но для чего, спрашиваю я, мне большой дом? Большие дома трудно убирать, трудно отапливать, в них трудно ориентироваться. Если бы у меня был большой дом, я бы тратил уйму времени на то, чтобы ходить из одного конца в другой, а я не хочу бродить так много внутри, если можно гулять снаружи. И зачем мне отпуск за границей? Отпуск за границей – это лишние хлопоты, смена часовых поясов, солнечные ожоги и диарея. Гораздо веселее можно провести время, оставаясь дома в своем амбаре, делая арфы и полируя пенни.

– Занимайся чем угодно, лишь бы это делало тебя счастливым, приятель, – отвечает Томас, разворачивает фургон и уезжает по аллее.

Моя сестра Джо говорит, что мне следовало бы беспокоиться о деньгах. Она утверждает, что все беспокоятся о деньгах, особенно те, у кого их нет. Она говорит, что, глядя на меня, ей всегда хочется кричать и рвать на себе волосы, хотя я сомневаюсь, что это правда; по мне, так ее волосы выглядят ухоженными. У Джо много представлений о том, что я должен (и не должен) делать. Она ведет себя в точности как мама.

Но все равно Джо добрая. Она создала для меня на компьютере веб-сайт. Я увидел это однажды, когда она привезла свой ноутбук. Мой сайт называется «Эксмурский арфист». Надпись в начале гласит: «Добро пожаловать в Амбар «Арфа». На сайте размещено двадцать пять фотографий моих арф, которые Джо сделала на свой очень хороший и очень большой фотоаппарат, и рядом с каждой фотографией указана цена. Там также есть снимок, на котором я изображен в профиль, с токарным станком в руках. На нем я склоняюсь над наполовину сделанной арфой. Еще там есть вторая моя фотография, на ней у меня застенчивое лицо: Джо настояла на том, чтобы разместить ее на сайте, потому что, по ее мнению, я красавчик, и это заставит женщин покупать мои арфы. Женщинам, по-видимому, нравятся арфы, изготовленные застенчивым на вид арфистом.

Джо сначала сказала, что я должен обзавестись деревянной табличкой и повесить ее в конце аллеи, а на табличке написать: Амбар «Арфа». Эксмурский арфист. Арфы высшего качества, местного производства. Что я и сделал. Я изготовил табличку из соснового дерева и вырезал буквы тонким, витиеватым шрифтом.

На следующий день в мой амбар пришли семь человек. Они купили у меня четыре арфы. «Как хорошо», – подумал тогда я. Но позже Джо сказала, что увидела две арфы из четырех на eBay. Затем Джо добавила, что если я не знаю, как продавать свой товар за достойные деньги, то было бы лучше, если бы люди не знали, что здесь располагается мастерская. Она велела мне снять табличку. Что я и сделал.

Спорить с Джо бесполезно.

Я не помню, сколько денег я получил за те четыре арфы. Меня это не интересовало. Я делаю арфы, потому что мне нравится делать арфы, а не потому, что я люблю зарабатывать деньги. Джо этого не понимает. Она указала на моем сайте адрес своей электронной почты, чтобы люди, пожелавшие купить арфы, сделали это через нее. Я не против. Конечно, нет. До тех пор, пока мне позволено изготавливать арфы.

Я не сказал своей сестре Джо о том, что подарил арфу женщине в вишневых носках, которую впервые увидел в своем амбаре. Что-то мне подсказывает, что моя сестра этого не одобрит.

Сегодня я ходил в лес и считал поганки. За время своего пребывания там я насчитал в общей сложности триста семнадцать грибов. В основном они были белесыми, телесного или чернильного цвета. Некоторые из них походили на блюдца, а некоторые – на миски для пудинга. День выдался сырой, но им это не мешало, как и мне. Завершив подсчет, я сел на замшелый пень и некоторое время слушал звуки Эксмура: то, как шуршит белка, как стучит дятел, как на землю падает желудь, как воркует вяхирь, как мяукает канюк, как жужжат пчелы, как где-то вдали блеет овца, урчит комбайн и как где-то не очень далеко урчит мой живот.

Когда я вернулся в Амбар «Арфа», увидел женщину в вишневых носках, эксмурскую домохозяйку по имени Элли Джейкобс. Она неподвижно ждала у двери. Когда она обернулась и увидела меня, ее лицо сказало о многом, но сама она произнесла:

– О, здравствуйте, мистер Холлис! Рада видеть вас снова. Я как раз собиралась идти домой. Извините, что вторгаюсь. Я не была до конца уверена, что вы имели в виду, когда говорили об арфе… Когда вы сказали, что вы не против, если я буду приходить сюда учиться играть?

Я объяснил, что всегда имею в виду то, что говорю.

– О, здорово! Какое облегчение! Можно мне войти? Или сейчас вам неудобно?

Я сказал, что мне всегда удобно, достал ключи и открыл Амбар «Арфа». Предполагается, что помещение нужно запирать, если внутри него находятся тридцать семь драгоценных арф, а ты вышел на час или два считать поганки.

– Как приятно снова оказаться здесь! – воскликнула она. Носки на Элли сегодня были не вишневые, а синие. И синий хлопковый шарфик в тон. Когда она двигалась, он трепетал. Я наблюдал за его трепетанием, когда она переходила от арфы к арфе. Затем Элли остановилась перед моей пробковой доской с фотографиями и стала внимательно ее рассматривать. Я решил, что она задаст вопрос, но она промолчала. Я ждал.

Наконец она обернулась и произнесла:

– Итак, э-э… арфа, которую я увозила на днях домой… Гм… Где она?

Я сказал, что перенес ее в верхнюю комнатку, которая теперь является ее комнатой для занятий, и спросил, не хочет ли она, чтобы я ее туда проводил.

– Да, пожалуйста, – ответила она.

Я повел ее вверх по деревянной лестнице (семнадцать ступеней) в ее новую комнату для занятий, которая раньше была моей кладовой. Если пройти через нее, попадешь в мою спальню, а рядом с ней находится моя ванная комната. С другой стороны от комнаты для занятий располагается кухня, где я готовлю бутерброды и все остальное. До всего этого можно добраться, поднявшись по семнадцати ступеням деревянной лестницы. Я спросил Элли, не против ли она подняться по семнадцати ступеням, и она ответила, что нет. Затем она сказала, что беспокоится о том, что никогда раньше не играла на арфе и не сумеет правильно воспользоваться таким прекрасным инструментом. Я ответил, что она играла на арфе шесть дней назад, когда впервые вошла в Амбар «Арфа». Она согласилась, но подчеркнула, что то была лишь пара нот и она совершенно не знала, как это делается. Я понимаю, каково это – совершенно не знать, как что делается, поэтому я ощутил к ней сочувствие и сообщил ей об этом. Затем она сказала, что, поскольку игра на арфе значилась в ее списке, а я был так любезен, что предоставил ей эту возможность, по отношению к ней и ко мне было бы справедливо, по крайней мере, попробовать. Я сказал, что полностью с ней согласен. И она ответила, что если она не станет арфисткой, то надеется, что я не буду чувствовать себя подавленным. Я заверил ее, что нисколько не буду чувствовать себя подавленным, если она будет иногда заходить сюда и дергать за струны. К этому времени мы достигли самой верхней из семнадцати ступеней.

– О, Дэн! – только и промолвила она. И добавила: – Я могу звать вас Дэн, не так ли?

Я ответил, что может, и она повторила:

– О, Дэн! Она еще прекраснее, чем прежде!

Элли говорила об арфе. Я поставил ее у окна на маленький табурет из вишневого дерева, чтобы инструмент находился на нужной высоте, когда она будет сидеть и играть.

Она обернулась и увидела книги, оставленные мною на столе. Она стала брать их одну за другой и читать названия: «Как играть на кельтской арфе: пошаговое руководство»; «Легкие мелодии для начинающих арфистов»; «Руководство Харпера»; и, наконец, «Хватит ли у вас смелости?»

Она подошла к инструменту и так нежно коснулась пальцем струны, что арфа едва слышно зашептала.

Я сказал, что ей следует поиграть сейчас. Я добавил, что под словом играть я подразумеваю не игру профессиональных музыкантов, которую можно слышать, когда они находятся на работе, а то, как играют дети, когда им весело. Она кивнула, и ее голубой шарфик затрепетал.

Я спустился вниз и оставил ее одну.

Элли

– Не повстречала ли ты еще каких-нибудь странных мужчин, предлагающих тебе арфы?

Я едва слышно хихикнула. Клайв убежден, что Эксмур кишит чудаками, что, возможно, это мне на руку.

– Нет. А жаль, правда. – Я под впечатлением от своей актерской игры. Это идеальный баланс между сожалением, иронией и беспечностью.

Он качает головой и закатывает глаза.

– Такое могло произойти только в Эксмуре!

Клайв даже не догадывается о происходящем. Он не подозревает, что в ту минуту, когда он выезжает на работу, я каждый день отправляюсь в свое собственное путешествие, чтобы посвятить себя тайному увлечению.

Когда я прихожу в амбар, Дэн обычно работает над своим текущим проектом – арфой в средневековом стиле из платана. Он радостно приветствует меня, но мы перекидываемся лишь парой фраз, после чего я поднимаюсь наверх. Я немного перебираю струны, прислонив один из самоучителей игры на арфе к деревянному бруску, так, чтобы я могла его видеть, и хмуро смотрю на ноты на странице. Иногда стук молотка или шум машин снизу прерывают мою робкую игру.

Около двенадцати ко мне заходит Дэн с бутербродами. Всегда бутерброды, всегда нарезанные треугольниками и разложенные на тарелке в геометрическом порядке. Он ни разу не предложил мне горячего напитка, хотя из кухни часто доносится аромат кофе. Дэн словно следует определенным моделям поведения, но по-прежнему остается для меня загадкой. Я понятия не имею, что творится у него в голове, и его странные комментарии часто застают меня врасплох. Но я поняла, что мои первоначальные подозрения совершенно не обоснованы. Дэн не лжет. Я уверена, что эти фотографии на его пробковой доске – просто фотографии людей, которым он продал арфы, потому что ему нравится представлять себе, как на каждой из его арф кто-то играет. Вряд ли он виноват в том, что все покупательницы женщины и все привлекательны (особенно та, что в центре).

Я начала играть на арфе несколько недель назад, и единственный человек, которому я об этом рассказала – моя самая близкая подруга, Кристина. Она принадлежит к числу людей, которых Клайв назвал бы эксцентричными. Она одевается в длинную струящуюся одежду, обычно ярких размытых цветов. Эта одежда либо органическая, либо сделана из шерсти яка. Кристина владеет небольшим магазинчиком в Порлоке, где продает серьги, кулоны и другие безделушки, которые делает сама. Место, где она живет, – крошечный скрипучий домик в деревне в пяти милях отсюда. Я навещаю как можно чаще, потому что, какой бы жизнерадостной она ни была, я знаю, что ей одиноко.

– Элли, слава богу, ты здесь! – воскликнула она и прижала меня к себе, держа в руках чашку чая и блинчик, в ту минуту, когда я вошла к ней. – Я страдаю от Алекс-абстинентного синдрома.

Кристина забеременела в шестнадцать лет. У нее родился обаятельный, но довольно безответственный Алекс. После рождения сына у Кристины было два мужа, ни один из них не горел желанием становиться его отцом. Сейчас Алексу восемнадцать, и недавно он отправился в Эксетер вкушать радости университетской жизни.

– Как у него дела? – спросила я.

– Грубит преподавателям и терпеть не может писать эссе.

Я слушала ее ворчание, ела оладьи, пила чай, гладила ее кошку и пыталась представить, каково это – иметь восемнадцатилетнего сына. Как изменилась бы моя жизнь, если бы я была матерью. Я всегда предполагала, что у меня будут дети, но они все отказывались материализоваться, и поскольку этого до сих пор не произошло, я понимала, что это вряд ли произойдет сейчас, когда мне почти тридцать шесть. Клайв, кажется, не возражает («Главное, чтобы ты была счастлива, детка»). Никто из нас не горит желанием обращаться за медицинской помощью, так что я полагаю, что этот вопрос закрыт. Моя сестра говорит, что дети – это больно, но приятно. Иногда, когда я играю с маленькими племянниками и племянницами, я ощущаю, что в моей жизни есть огромная, ничем не заполненная, дыра. Но отец однажды сказал мне, что бесполезно размышлять о том, как что-то могло сложиться иначе, поступи ты по-другому, потому что уже ничего не изменишь. Менять можно только то, что будет.

Я встряхнула головой, прогоняя грустные мысли, и поделилась с Кристиной своими новостями об арфе.

– Молодец, Элли! Я всегда знала, что в тебе скрывается творческая натура.

Кошка (которая, как я подозреваю, понимает больше, чем показывает) посмотрела на меня зелеными глазами.

– А ты что думаешь, Мява?

Большую, ленивую кошку Кристины с черепаховым окрасом зовут Мява, потому что Кристина утверждает, что это честно, когда животные в состоянии произнести свое имя. Мява дернула кончиком хвоста и дважды произнесла свое имя, что, однако, особой пользы не принесло.

– Кристина, я по уши влюблена, – призналась я. – В арфу. И в равной степени я ее боюсь. Я не понимаю ни слова из самоучителей по игре на арфе и понятия не имею, что я делаю, но звук этого инструмента! Он как глоток свежего горного воздуха… или луч солнечного света, колышущийся на воде. Как зеленая травка на опушке леса. Даже если я просто вожу пальцами вверх-вниз по струнам, это… вааауууу!

Мои руки закружились в воздухе, пытаясь донести до нее смысл сказанного.

– Элли, я так за тебя счастлива! – улыбнулась Кристина. – Тебе требовалось что-то подобное. Все это творчество чертовски важно. Каждый раз, когда я начинаю скучать по Алексу, я заставляю себя начать новый проект, и это всегда помогает.

– Да! Здорово, что у тебя есть твои украшения. – В тот день на Кристине была пара самодельных сережек. Они поблескивали бледно-жемчужно-зеленым цветом на фоне темных волос. – Ты умница, что создаешь такие великолепные вещи.

– Ты тоже создаешь великолепные вещи! Ты сочиняешь великолепные стихи, – похвалила меня она не на сто процентов искренне. (Кристина прочитала несколько моих стихотворений. Она меня всегда хвалит, но я знаю, что она о них невысокого мнения). – А теперь еще и на арфе играешь! – Она закурила сигарету, и я сочувственно погладила Мяву по голове: эта кошка проводит слишком много времени за пассивным курением.

– Но это же музыка, – благоговейно прошептала я Кристине. – Музицируют талантливые люди, а не такие, как я!

Она неодобрительно хмыкнула.

– Насколько я вижу, у тебя есть для этого все необходимое: пальцы, большие пальцы. Чувствительность. Арфа.

– Да, пальцы у меня есть; чувствительность – возможно! Арфа – да, сейчас есть! Но мне не хватает кое-чего важного.

– Дай угадаю, – сказала она. – Уверенности в себе.

– Да, но я не это имела в виду. Есть еще кое-что, чего мне не хватает.

Она выдохнула облако дыма.

– Продолжай.

Я нахмурилась:

– Одобрения мужа.

Подруга пренебрежительно махнула рукой:

– Незначительная деталь. Неважная. С этим разберешься потом. Со временем.

Со временем. Когда, спрашиваю я себя, мне это сделать? Это вопрос деликатный, и для его обсуждения необходимо выбрать подходящий момент. Я слабачка, и я это знаю. Клайв великолепен, но иногда, когда я делаю глупости, за них приходится дорого платить.

Как в тот раз, когда мы с Клайвом пошли в бадминтонный клуб и закончили тем, что играли в паре с Сарой (местная красотка) и Терри (местный ходячий флирт). Терри осыпал меня довольно дерзкими комплиментами, я флиртовала в ответ – совсем чуть-чуть, – потому что знала, что он безобиден. Вдруг я ощутила такой сильный удар по плечу, что пошатнулась. Клайв ударил меня ракеткой. Повисло короткое ошеломленное молчание, после чего со стороны Клайва посыпались извинения:

– О, боже, Эл, детка! Ты в порядке? Мне так жаль! Даже не знаю, что произошло. Я думал, что волан летит в этом направлении… Я уверен, что так оно и было! Я думал, ты отскочишь в сторону. – Тем временем волан находился в руках Сары и никуда не летел.

После игры мы отправились в паб. Я не пострадала, но, похоже, всем нам нужно было расслабиться и успокоить нервы. Флирт сошел на нет, и об ударе больше никто не вспоминал.

В минуты сомнений я до сих пор задаюсь вопросом, был ли это случайный удар?

Слишком много струн! Как научиться в них разбираться? Красные струны – это C, черные – F, а по поводу остальных остается только гадать. Признаю: гадать приятно. Я изо всех сил сосредотачиваюсь и пытаюсь сыграть первую строку песни «Danny Boy». У меня почти получается.

На пороге появляется Дэн. У него серьезное лицо, и он явно собирается сказать что-то важное. Я жду, что будет дальше. Не слишком ли открыто и нагло я пользуюсь его великодушием? Не слишком ли часто прихожу? Может, я мешаю ему своими неумелыми, утомительными попытками поупражняться в игре на арфе?

Он внимательно смотрит на мои ноги, затем медленно поднимает взгляд на мое лицо.

– Элли, у меня к тебе вопрос.

– Спрашивай! – легкомысленно произношу я.

Он прочищает горло.

– Вопрос у меня такой: ты любишь сливы?

Люблю ли я сливы?

– Да, очень. А что?..

– Сливы, – повторяет он, как будто от этого слова зависит будущее Вселенной. – Их много. Этих слив. Несколько сотен. На моем сливовом дереве. За домом. Несколько сотен – это гораздо больше того, что я смогу осилить. А я не люблю, когда что-то портится. Поэтому я подумал, что тебе стоит забрать сливы домой. Для тебя и твоего мужа.

Дэн не знает, что Клайв не знает. Это слишком долго объяснять…

Дэн выводит меня на улицу к небольшому, обнесенному забором лугу за амбаром. Земля там неровная, на ней растут три дерева. В одном конце стоит крошечный сарайчик, набитый бревнами. У живой изгороди, протянувшейся вдоль заднего двора, порхают и щебечут малиновки и угольные синицы. Сентябрьское солнце струится по траве, пронизывая зелень золотом.

– Мой сад! – объявляет Дэн.

– Какой славный! – восклицаю я.

Одно из деревьев – высокая вишня, другое – яблоня, и вид у нее такой, будто все ее плоды уже собрали. Ветви третьего дерева низко прогибаются под тяжестью слив красивого янтарного цвета с розовым румянцем. Воздух наполнен их ароматом.

– Нам нужен труг, – говорит Дэн. – К счастью, труг у меня есть.

Он исчезает в сарайчике, а через мгновение выныривает оттуда с традиционной овальной корзинкой для сбора фруктов и овощей.

Мы принимаемся за работу. Сливы такие спелые, что из них сочится липкая жидкость, а вокруг кружат пчелы. Я полагаю, что у Дэна не так много родственников, с которыми он мог бы поделиться урожаем. До сих пор во время своих визитов я ни разу не встречала здесь кого-то еще. Однако пару раз он упоминал о своей сестре Джо. Интересно, каково ее влияние на его жизнь. Он намекает на то, что оно значительное, но я знаю, что у Дэна есть своя голова на плечах и никто ему не указ.

– Ты как? Привыкаешь к своей арфе? – спрашивает он, как делает каждый день.

– Да, – отвечаю я. – Сплошное наслаждение и восторг. Но пальцы продолжают путаться. Я начисто лишена координации, и, кажется, я безнадежна. Самоучители помогают, но мне было интересно, не мог бы… не мог бы ты показать мне основные приемы?

Он качает головой.

– Я не играю на арфе. Я их только делаю. Если хочешь, могу научить тебя самостоятельно настраивать арфу, – просияв, предлагает он.

– Думаешь, мне необходимо этому учиться? Для меня она всегда звучит как надо.

– Это потому, что я каждое утро настраиваю ее перед твоим приходом.

Я тронута, и уже не в первый раз.

– О, Дэн! А я и не знала! Спасибо! И да, пожалуйста, я буду рада, если ты научишь меня настраивать арфу.

Мы пережевываем пару слив и выплевываем косточки. Такое ощущение, будто Дэн при этом собран и метит в определенное место.

– Я надеюсь, что они прорастут и у меня станет больше сливовых деревьев, – объясняет он.

– Тебе нужно больше слив?

– Нет, но для окружающей среды чем больше деревьев, тем лучше. – Он бросает взгляд на корзинку. – Пока у нас сорок три сливы. Сколько бы ты хотела собрать?

Я поражена до глубины души. Я не знала, что он их считал.

– Еще сорок три! – смело отвечаю я.

Дэн одобрительно улыбается. Солнечный свет касается его щеки, и когда он тянется вверх, чтобы собрать плоды с верхних веток, я в очередной раз отмечаю, до чего же он красив. Если бы Вселенная спланировала все по-другому… Если бы я не была замужем… Если бы он смотрел на меня так, как смотрю на него я…

– Мне только что пришла в голову мысль! – восклицает он, перекатывая в ладони сливу. – Эта мысль посещала меня и раньше, но я все о ней забывал. А вот теперь вспомнил! Можно я поделюсь с тобой этой мыслью? – У него такое лицо, словно его посетило озарение.

– Конечно!

– Ты могла бы брать уроки игры на арфе у моей девушки!

– Твоей девушки?..

– Ну да! – Его руки начинают как-то странно подергиваться. – Ты должна брать уроки у Косули!

– У косули?

– Да! – подтверждает он. – Моя девушка – Косуля. Она живет в Тонтоне. Отсюда до нее двадцать три запятая и одна мили. Думаю, она будет рада тебя учить. – По его лицу пробегает тень. – Но, возможно, тебе придется платить за уроки. У нее странное отношение к деньгам.

– Разумеется, ей нужно платить. – Меня беспокоит вовсе не денежный аспект. – Можно я ей позвоню? – спрашиваю я.

– Да, конечно. Ее номер… – И он выдает мне набор цифр, очевидно, в надежде, что я его запомню.

– Не мог бы ты записать его для меня?

Собрав восемьдесят шесть слив, две большие корзинки с верхом, мы возвращаемся в амбар. Дэн ведет меня к доске с фотографиями женщин, играющих на арфе.

– Это она! – говорит он, указывая пальцем.

Это обжигающая сексапильная блондинка, чей образ преследовал меня с самого начала.

Дэн

Моя сестра Джо устроила все это, потому что ей хочется, чтобы я продавал больше арф. Впервые порог моего амбара переступил радиожурналист.

У него были рыжие волосы, и он часто моргал. Из бородавки на левой щеке росли тоненькие волоски. Волосы в носу тоже были рыжие. На нем были джинсы, черные, и куртка, кожаная. Радиожурналист сказал, что мы выйдем в эфир после того, как он сосчитает: три, два, один. Он поднял напротив моего лица три пальца.

– Три, два, один, – одними губами произнес он, а затем совсем иным голосом продолжил: – Рад знакомству, мистер Холлис! Так это ваша мастерская?

Да, сказал я, моя мастерская.

– Должен признаться, это то еще местечко. Старый амбар в конце аллеи с резким подъемом, в милях от какой бы то ни было цивилизации – последнее место, где ожидаешь наткнуться на частный бизнес. Внутри все как в деревенском сарае, низкие балки и пара скамеек. Но куда ни бросишь взгляд, всюду арфы: арфы самых разных форм и размеров. Замысловатые и красивые! Кажется, вы здесь неплохо устроились, мистер Холлис. Как давно вы здесь обосновались в качестве эксмурского арфиста?

Двадцать три года назад, ответил я.

– Двадцать три года! Довольно долго! Но должен признаться, что, глядя на вас, в это трудно поверить. Вы не выглядите настолько старым.

Я сказал ему, что мне тридцать три.

– Ясно. То есть, по моим подсчетам, вы открыли свой бизнес, когда вам было всего десять лет. Это так?

Я ответил «да».

– И в столь нежном возрасте вы были в состоянии изготавливать арфы?

Я сказал «да».

– Должно быть, овладеть этим навыком было довольно сложно.

Я сказал «да».

– У вас был кто-нибудь, кто мог вам помочь?

Я сказал «да».

– Дайте-ка угадаю. Может быть, это был добрый дядюшка, мастер в столярном деле? Сосед? Хотя нет, соседями здесь и не пахнет. Это был ваш отец?

Я ответил «да». Это был мой отец.

– Ах, вот как! Значит, он был арфистом еще до вас?

Я сказал «да».

– И вы всегда знали, с самого начала, что пойдете по его стопам и будете изготавливать арфы?

Я задумался. Я бы точно знал ответ, если бы вопрос не был таким загадочным. Все зависело от временного нахождения исходной точки. Если за исходную точку принять момент моего рождения, то ответ был отрицательным. Я не слишком отчетливо помню, как появился на свет, но почти уверен, что, когда это произошло, изготовление арф не являлось для меня приоритетом. Возможно, исходная точка пришлась на мой первый день рождения, когда мне исполнился год. Не думаю, что у меня имелись большие амбиции по изготовлению арфы. Если, с другой стороны, исходная точка возникла позже, когда я начал желать чего-то большего, чем детское питание и чистый подгузник, то ответ вполне мог бы быть положительным. Я собрался объяснить все это журналисту, но на меня уже посыпались новые вопросы:

– Не могли бы вы рассказать нам немного о том, как складывался ваш путь мастера – изготовителя арф? Как вы влюбились в эту профессию? Поддерживал ли вас отец на этом пути? Как вам удавалось совмещать работу и учебу в школе?

Я спросил, на какой вопрос, по его мнению, мне лучше ответить в первую очередь.

– Ну, может быть, вы поведаете нам о том, как вы впервые поняли, что хотите быть арфистом? – Он вскинул брови. Они были очень кустистыми и рыжими.

– Естественно, – ответил я. – Впервые я понял, что хочу быть арфистом, когда мне было семь с половиной лет. Была суббота, двенадцатое июня, и в саду летали зеленые стрекозы. На мне были новые, купленные мамой ботинки, но они сильно сдавливали мне пятки. На камне у ворот росло четыре разных вида мха. На завтрак у нас была яичница. Погода была умеренно хорошая.

– Ясно, – сказал он. – Здорово, что вы поделились с нами этими подробностями. Так что же конкретно произошло, отчего в вашей голове засела идея заняться арфами? Вас вдохновила арфа, которую смастерил ваш отец?

Я ответил, что нет. Мой отец в те времена арфами не занимался. Он вообще крайне редко изготавливал музыкальные инструменты и в основном работал с деревом. Чаще всего он вырезал чаши, подсвечники и статуэтки и продавал их туристам. Он также создавал кое-какую мебель. Мою маму дерево не интересовало, зато она была заинтересована в бесплатной няньке – в том, чтобы я постоянно находился под присмотром отца.

Я был проблемным ребенком и далеко не всегда выполнял то, что должен был. Во взбудораженном состоянии я размахивал руками и издавал странные звуки, и ей это не нравилось. Она сказала, что если я пообещаю не издавать странных звуков и не размахивать руками, то смогу отправиться в «Страну историй» в Далвертоне.

«Страна историй» проходила там по субботам утром. Меня и еще пятерых детей усаживали на мешки с фасолью в деревенском клубе и заставляли слушать истории, которые читала грузная седовласая женщина. Я сидел на мешке с фасолью с синими и желтыми пингвинами. Мне было крайне трудно не издавать странных звуков и не размахивать руками, когда приходила рассказчица, но я этого не делал, потому что хотел, чтобы мне разрешили приехать сюда снова на следующей неделе и через неделю, а тогда больше всего мне хотелось жить в «Стране историй» и слушать истории вечно.

– Это очень интересно, – вмешался журналист, – но я уверен, что слушателям хочется узнать о процессе изготовления арф.

– Да, – промолвил я. – Именно об этом я и собираюсь рассказать. – Далее я объяснил, что именно в «Стране историй» я встретил свою первую арфу. Однажды, в день зеленых стрекоз, неудобных туфель, четырех видов мха и яичницы, мама, как обычно, высадила меня, и я зашел в клуб и сел на свой желто-синий мешок с фасолью с пингвиньей расцветкой. И там передо мной, среди других мешков с фасолью, лежал самый красивый предмет, который я когда-либо видел.

Он напоминал лебедя, и сердце, и ткацкий станок, и парусный корабль, и орешник, и крыло, и зыбь волны, и танцующую женщину, и игру света на поверхности воды – и все это одновременно. И он был сделан из дерева! Мы, дети, смотрели на него во все глаза.

К нам вышла женщина, другая, не наша обычная рассказчица. У нее была белая кожа и невероятно длинные волосы. Она сказала, что сегодня она на замене и расскажет нам историю, которая будет перемежаться небольшими музыкальными интерлюдиями на арфе. От волнения я не смог удержаться, замахал руками и издал тихое бульканье, но никто, казалось, не возражал. Когда женщина заиграла, у меня перехватило дыхание. Я понял, что у арфы не только самое красивое тело, но и самая красивая душа. И голос – самый мягкий и сильный голос, который я когда-либо слышал.

– Я до сих пор помню историю, которую дама рассказала нам в тот день, – сообщил я журналисту. – Хотите, я вам ее расскажу?

– Пожалуй, не сейчас, – он посмотрел на микрофон. – Вернемся к изготовлению арфы.

И я продолжил рассказ о том, что произошло, когда я вернулся домой из «Страны историй». А произошло вот что: я побежал прямиком к отцу и сказал, что он должен изготовить арфу. Он решительно заявил, что, мол, сынок, это легче сказать, чем сделать. Я приставал к нему каждый день в течение всего следующего года, и в конце концов он ее сделал. Естественно, его первая арфа получилась не слишком удачной. Но процесс его заинтересовал, и в результате на следующий год он изготовил еще одну арфу, и я ему в этом помог. К тому времени, когда он изготовил свою третью арфу, он купил этот амбар, а я смастерил свою собственную арфу. Мне было десять лет.

– Совсем мальчишка! – заметил радиожурналист. – Должно быть, ваши родители очень вами гордились.

– Почему? – удивился я.

– Я уверен, что так оно и было. Если бы мой сын в десять лет сам изготовил арфу, я бы им гордился. Однако я такого даже представить себе не могу. Он вечно сидит за своими компьютерными играми, и мне никак не удается его отвлечь, мелкого проказника! А ваш отец, очевидно, очень вас вдохновлял. Вы не возражаете, если я спрошу: он еще жив?

– Нет, – ответил я. – Он погиб в автомобильной аварии, когда мне было шестнадцать.

– О, мне так жаль! А ваша мама? Она жива?

– Она умерла через несколько месяцев после отца. Она умерла в больнице, после неудачной операции. В тот год мне было очень грустно.

– Еще бы! Ничего удивительного! Для подростка это большой удар. А другие родственники у вас остались?

Я ответил, что у меня есть старшая сестра Джо. Я рассказал ему, как после смерти родителей Джо какое-то время жила со мной здесь, в Амбаре «Арфа», и помогала мне со всем управляться. Я упомянул, что коммерческая сторона моей деятельности по-прежнему в руках Джо. И что она намного умнее меня. Я умею только изготавливать арфы. Она умеет зарабатывать деньги.

– Понятно. Сколько арф в год вы производите?

Я ответил, что все зависит от года, но обычно не более тридцати шести.

– Всего-то! И насколько я полагаю, вся древесина у вас местная, из эксмурских лесов и окрестностей?

Я ответил утвердительно.

– И в отделке каждой арфы вы используете эксмурскую гальку?

Я ответил, что это действительно так.

– Я вижу, что все находящиеся здесь арфы, какими бы красивыми они ни были, довольно небольших размеров. Вы думали о том, чтобы увеличить масштабы и начать изготавливать настоящие арфы?

– Настоящие арфы?

– Извините, возможно, я использую неправильную терминологию. Я имею в виду большие арфы, классические, те, что мы видим в оркестрах.

– Это не настоящие арфы! – сказал я.

– Я вас не совсем понимаю.

Здесь в знаниях радиожурналиста был явный пробел, и я задумался о том, понимает ли он меня вообще и хочу ли я, чтобы он меня понял. И пришел к выводу, что не хочу.

Он почесал затылок.

– Гм-м… несмотря на то, что все эти годы вы создавали кельтские арфы, у вас не возникло желания попробовать изготовить классическую, концертную арфу?

Я ответил, что нет.

– Вы не считаете, что было бы здорово увидеть, как на одной из ваших арф играют Моцарта в Карнеги-холле?

Я ответил, что нет.

– Значит, вас не интересуют классические арфы?

Я ответил, что нет.

Он потер свою бородавку.

– Признаюсь, я удивлен. Почему так, мистер Холлис?

Я решил объяснить ему это с помощью аналогий и риторических вопросов. Мой ответ выглядел так:

– Зачем принимать таблетки сахарина, если вместо этого можно сосать органические медовые соты? Зачем довольствоваться скаковой лошадью, если можно завести единорога?

Он тихо рассмеялся.

– А, кажется, я уловил вашу мысль. Что ж, было приятно с вами побеседовать, мистер Холлис. Желаю вам всех возможных успехов в изготовлении арф. Если кому-нибудь из вас захотелось приобрести эксмурскую арфу, пожалуйста, не пытайтесь связаться с мистером Холлисом напрямую, так как у вас ничего не получится. Вместо этого обратитесь к сестре мистера Холлиса, Джо, адрес электронной почты которой вы найдете на нашем веб-сайте. Она будет рада поговорить с вами на деловом языке. Не так ли, мистер Холлис?

Я ответил, что да, это так.

Элли

Я комкаю лист со стихотворением, швыряю его в мусорное ведро и беру в руки телефон.

– У него есть девушка!

– У кого? У Клайва?

– Да нет же, тупица! У Дэна!

– Ах, у твоего эксмурского арфиста. – Кристина всегда реагирует с иронией, когда я о нем говорю, и это слегка раздражает. Я стараюсь о нем не упоминать, но порой не могу с собой совладать. Ведь больше мне не с кем о нем поговорить. – А это важно? – интересуется она.

– Не знаю. – Я смотрю в окно на холм. – Смотря для чего.

– Расскажи подробнее. – Я слышу, как щелкает зажигалка. Представляю Кристину на диване, с сигаретой. Мява, скорее всего, уже запрыгнула на ее колени. Мне следовало бы спросить, как прошел день Кристины в магазине, спросить, звонил ли Алекс и продолжает ли он наслаждаться университетской жизнью, но с этим придется повременить.

– Она профессиональная арфистка. Она сногсшибательна. Блондинка. С пышной грудью.

– Так вот насколько это важно!

Я не выдерживаю и смеюсь.

– Хватит делать поспешные выводы. Я просто удивлена, вот и все.

Когда Дэн впервые упомянул о своей девушке, я представила себе невысокую, застенчивую, возможно, даже немного неуклюжую особу. Я корю себя за свою непроходимую тупость. Зато та фотография с доски, несомненно, привела меня в чувство.

– Разве ты не говорила, что Дэн тоже красавчик?

– Я выразилась не так, Кристина, нет. Признаю, он интересен, на свой манер. Тем не менее он… – Я пытаюсь объяснить, что имею в виду, но мне не удается четко выразить свои мысли. Я рассказываю ей об уникальном взгляде Дэна на вещи, о его непритязательном образе жизни и самодостаточности. Чем больше я говорю, тем труднее понять, как в эту картину вписывается девушка с внешностью Косули.

– Хочешь сказать, что тебе трудно представить его в роли бойфренда?

– Нет-нет. Скорее дело в том, что я не вижу в нем мужчину, который хотел бы иметь девушку или нуждался в ней. – Вот оно. Должно быть, именно это меня и беспокоило. Я изначально неправильно все поняла.

– Ты Клайву уже о чем-нибудь говорила?

– Нет. Я не смогу сказать ему правду. Я не считаю безусловную честность хорошей политикой… Хотя и нечестность тоже.

– Держу пари, что ты испытываешь чувство вины.

– Ага. – Для меня чувство вины – это даже не привычка, а зависимость. Я виню своих родителей. В первую очередь мать. Она была непреклонна. Непоколебимые моральные ценности – это хорошо, но когда малейший намек на веселье приводил к наказанию…

– Эй, Элли! То, что ты играешь на арфе, – это хорошо, – настаивает Кристина.

– Но то, что я держу это в секрете, – плохо.

– Иногда хорошо побыть плохой. – Вот одна из причин, почему я так люблю Кристину.

Отложив телефон, я понимаю, что так и не спросила у Кристины ни о том, как прошел ее день в магазине, ни об Алексе. Все в порядке, успокаиваю я себя; она так часто использовала меня в качестве бесплатного слушателя, что совершенно нормально иногда поступать с ней так же. Но я от себя не в восторге.

Чем больше я тяну с признанием, тем труднее будет потом. Если я что-то скажу, ему будет больно, а когда Клайву больно, он срывается и нападает. Вот бы найти способ обо всем ему рассказать, не упоминая Дэна. Я ступила на тонкий лед. У меня не так много друзей-мужчин, но если я о них говорю, Клайв раздражается. Полагаю, это не удивительно, учитывая его историю.

Когда я познакомилась с Клайвом, он встречался с моей коллегой Джейн. Это был рождественский ужин сотрудников библиотеки, Джейн на него пригласили, и она взяла с собой Клайва в качестве гостя «плюс один». Мне в тот момент было некого пригласить, и я чувствовала себя полной неудачницей. Однако вести светские беседы на том мероприятии было не так мучительно, как обычно, а все потому, что напротив меня сидела Джейн, веселая болтушка Джейн. Волосы, выбивающиеся из заплетенных в две косички волос, подходящая под свитер помада – она вся бурлила, искрилась и сверкала. Меня впечатлило то, что она явилась на ужин с нарядно одетым парнем Клайвом, который показался мне бесконечно крутым и умным. Он следил за тем, чтобы у всех были наполнены бокалы. Он и Джейн поделились своим мнением о знаменитых экранизациях. По их словам, самая современная версия «Тридцати девяти ступеней» была совсем неплохой. Зато ни одна из экранизаций романа «Большие надежды» не может посоперничать с книгой. Что касается «Чарли и шоколадной фабрики», Джейн (написавшая диссертацию по детской литературе) одобряла фильм и с пеной у рта отстаивала его достоинства до тех пор, пока у нее не свело челюсть. Клайв мягко выражал свое несогласие. Им обоим не терпелось услышать мое мнение, но у меня его не было. Я старалась не задерживать взгляд на Клайве. Было в нем что-то завораживающее. Но что именно? Пронзительный взгляд? Едва заметная щетина на подбородке? Четкий контур челюсти? Я пришла к выводу, что дело не столько в его физических качествах, сколько в сочетании чувственности и твердости.

– Клайв такой милый, – сказала я Джейн на работе на следующей неделе, когда мы вместе заносили книги в каталог.

– Правда? Ты так считаешь? – с горечью произнесла она.

– Что случилось, Джейн? Между вами что-то произошло?

Она сжала руку в кулак.

– Ненавижу его. Всем сердцем.

– Почему? – с недоумением спросила я.

– Он пришел и разбил всех моих Беатрис Поттеров[4]! Всех до единого.

Я смотрела на нее непонимающим взглядом.

Она поведала мне, как на протяжении многих лет собирала фарфор Беатрис Поттер. Она обожала эти вещички. Тарелки с кроликом Питером, кружки с белочкой Наткин, подставки для яиц с Джереми Фишером – вся эта коллекция была выставлена в ее квартире. Но после жаркой ссоры Клайв взял и расколотил эту коллекцию молотком.

Я пришла в ужас. Как мог такой приятный и воспитанный парень так буйно себя вести? Я тоже начала его ненавидеть. Я не очень хорошо знала Джейн, но изо всех сил старалась ее поддержать. Она была очень расстроена… хотя, казалось, скорее из-за разбитого чайника с миссис Тигги-Винкл, нежели из-за испорченных отношений.

Вскоре после нашего разговора я увидела Клайва на улице. У него было посеревшее лицо и тяжелая походка. Я бы предпочла поспешно пройти мимо, учитывая его ужасное обращение с Джейн, но он меня окликнул:

– Привет! Элли, не так ли?

– Привет, Клайв, – ледяным тоном ответила я.

Он чувствовал, что я не готова вступить с ним в диалог.

– Джейн тебе рассказала? Я кивнула. – Она… – Его лицо потемнело. – Она… – Он не мог выдавить из себя ни слова. Я наблюдала за его страданиями… кажется, целую вечность. Наконец ему удалось сложить слова в предложение: – Она спала с другим мужчиной за моей спиной.

– Ого! Этого она мне не сказала!

– Он был моим другом. Близким другом. Во всяком случае, я так считал.

Я видела, как ему больно. Его поведение по-прежнему не казалось мне приемлемым, но осколок сочувствия все-таки проскользнул в мое сердце. Я предложила выпить кофе.

– Компания из меня неважнецкая, – пробормотал он.

– Это не страшно! – успокоила я его.

Мы сидели друг напротив друга в кафе «Яблоня», потягивали капучино и тщательно обходили любые личные темы. Фоном звучала какая-то неприметная мелодия. Я перекладывала с места на место коричневые бумажные пакетики с сахаром, одновременно пересматривая свое отношение к Джейн. В то же время я четко осознавала, что теперь этот мужчина свободен. Доступен. Не то чтобы меня это интересовало, теперь, когда я знала, на какие выходки он способен. И все же…

Мы все говорили и говорили, и он становился все привлекательнее, словно набирался сил, восстанавливал себя по кусочкам.

Я решила спросить о его работе. Я без конца твердила о том, как мне нравится быть библиотекарем, а он удостаивал меня льстивым вниманием.

– А что это такое… гм-м… актуарий? (Этот же вопрос я задала Джейн, когда она начала с ним встречаться, и она ответила: «Скукота».)

Клайв прищурился. На его лице появилось сначала оборонительное выражение, затем извиняющееся, а потом смиренное.

– Ты правда хочешь знать? Джейн это никогда особо не интересовало.

– Да. – Я воспользовалась случаем продемонстрировать, насколько я добрее Джейн.

Он сделал глоток кофе.

– Хорошо, тогда расскажу. Это подсчеты и статистика. Это сотни и сотни электронных таблиц. Это попытка объяснить сложные концепции с помощью чрезмерно упрощенных диаграмм клиентам, которые отчаялись в этом разобраться. Это значит работать на компанию, которая обдирает людей до нитки. В моем случае это также включает в себя наличие босса, несносного мерзавца. Зато зарплата отменная.

Я молчала, но про себя оценила тот факт, что он не стал грузить меня техническими подробностями.

Клайв заплатил за наш кофе. Я не возражала ввиду упоминания о его отменной зарплате.

– Что ж, было приятно пообщаться, Элли, – сказал он. – Давай как-нибудь повторим.

Повторим мы или нет, я не знала.

Дома я забила в поисковике слово «актуарий». Википедия сообщила мне, что оценка риска состоит из двух компонентов: величины потенциального ущерба и вероятности его наступления. На их основе рассчитывается цена страховки. Должно быть, Клайв умеет рассчитывать вероятности, подумала я. Чего стоят вещи и какова вероятность их потерять? Актуальные жизненные вопросы.

Я сама, когда дело касается риска, расчеты делать не умею. Я могу долго мучиться, но в конце концов моя интуиция всегда диктует, нырнуть мне в дело с головой или воздержаться. Я решила, что в подходе Клайва гораздо больше логики.

Когда он позвонил на следующий день и пригласил меня на свидание, я согласилась. Потом засомневалась. Я все еще не разобралась в своих чувствах к нему. Но я была польщена. Я волновалась. Радовалась. Говорить ли об этом Джейн? Я решила не говорить.

Клайв переживал непростой период, и я задавалась вопросом, понравилась бы я ему при иных обстоятельствах. Мне было важно, что он обо мне думает. Ведь я привыкла всех разочаровывать, не так ли? Он решит, что я сумасшедшая. У меня никогда не найдется столько умных тем для разговора. Я выбрала несколько тем и раз за разом прокручивала в голове наши с ним беседы.

На свидании я напрочь забыла все, что репетировала, но это оказалось неважно, потому что всю работу взял на себя Клайв. Я и не ожидала, что он умеет так развлекать. Он рассказал, что его мать имела привычку подбирать больных собак и ее дом был постоянно заполнен хромающими терьерами. Вонючими. Клайв добавил, что они пришли на замену его отцу, который тоже вонял. (В переносном смысле. Отец сбежал со своей секретаршей несколько лет назад.) Я рассказала ему о своих родителях. О маме, которая тогда критиковала каждый мой шаг и любила повторять: «Стоит Элли появиться, как все начинает идти наперекосяк». О папе, который сочувственно подмигивал мне, но никогда с ней не спорил.

– А вот я с ней поспорю! – возмутился Клайв. – С тех пор, как ты появилась, здесь ничто не пошло наперекосяк. Как раз наоборот! – Он сопроводил свою речь взглядом, растопившим мое сердце.

Мы говорили о Джейн и… уже в тот день или на следующий он сказал мне, что я стою двадцати Джейн.

Мне было так приятно, что меня ценят! Такое ощущение, словно внутри поселился теплый, пушистый зверек.

Полгода спустя Клайв поддержал меня во время большого кризиса. Благодаря появлению новой автоматизированной системы библиотека перестала нуждаться в моих услугах. Я была опустошена. Джейн успела перейти на работу в университетскую библиотеку и больше не выходила на связь, хотя я слышала, что у нее все хорошо. О том, что встречаюсь с Клайвом, я ей так и не сказала.

Жаль, что у меня нет уверенности в себе, как у Джейн. Я подавала заявки на множество вакансий, которые мне даже не нравилась, но все безуспешно. Отец изредка подкидывал мне денег. Мама вздыхала. Но каждый раз, когда я получала очередной отказ, Клайв присылал мне букет цветов. Его преданность трогала меня и укрепляла мою пошатнувшуюся самооценку. Одним ветреным днем во время прогулки по пляжу Клайв сделал мне предложение. Я опешила, особенно когда он сунул руку в карман и вынул кольцо. Я смотрела на него не мигая. Это было кольцо с бриллиантами и изумрудами. Дорогое.

– Клайв, ты серьезно?!

– Ну конечно, я чертовски серьезен!

То, что мужчина захотел провести со мной остаток жизни, казалось невероятным чудом. Особенно такой успешный и привлекательный мужчина. Тогда все в нем было привлекательным, даже его перепады настроения. Мое сердце закружилось в танце благодарности.

– Да! – прошептала я, но мой ответ потонул в грохоте волн.

– Ты сказала да? – прокричал он.

– Да. Да, да, да!

Это было похоже на яркое приключение.

– Я буду зарабатывать столько, что хватит на нас двоих, – объявил он, когда мы прошлись немного дальше по пляжу. – Тебе и палец о палец ударять не придется.

Я притворно ахнула.

– Значит ли это, что вся готовка и уборка будут на мне?

– Естественно, нет! Только если ты сама этого захочешь!

Недолго думая, я заверила его, что захочу.

– Так будет справедливо! – заявила я. – Из нас получится старомодная пара! Ты кормилец, а я домохозяйка!

Тогда это была скорее шутка. Но новую работу я так и не нашла и действительно увязла в роли домохозяйки.

– Чем займемся на твой день рождения? – спросил Клайв и опустил ладонь мне на плечо, отчего я подпрыгнула. Я отложила книгу, которую только делала вид, что читала.

– Не знаю. Я еще не думала.

– Может, сходим куда-нибудь вкусно поесть? Или в кинотеатр? Или съездим куда-нибудь? Ну же, Эл! Чем тебе на самом деле хотелось бы заняться?

На самом деле я хотела бы съездить в Амбар «Арфа», но так как мой день рождения выпадал на субботу, это было невозможно.

– Гм-м… может, пригласим к нам на ужин друзей?

– Друзей? – удивился он, как будто я произнесла иностранное слово. – Кого ты имеешь в виду?

– Ну, Кристину, разумеется… – Он едва заметно наморщил лоб. – Это не обязательно будет только Кристина, – поспешно продолжила я. – Мы могли бы пригласить Фила и Рэйчел – или у тебя есть друзья с работы, которых ты хотел бы позвать? Может быть, Энди?

Энди был единственным коллегой, которого Клайв упоминал хоть с каким-то оттенком энтузиазма.

– О, нет, только не Энди, – простонал он.

– Почему нет? По-моему, он милый. – Я попыталась вспомнить те несколько раз, когда видела Энди, но единственное, что мне вспомнилось, так это то, что он – крупный мужчина с густой бородой и раскатистым смехом. – Он ведь не женат? – добавила я. – Вдруг он поладит с Кристиной?

– Сомневаюсь. Он только и умеет, что отпускать грубые шутки. Я уверен, что Кристине с ним будет скучно. – Клайв открыл шкаф и достал упаковку свиных чипсов. Он вскрыл пакет и предложил мне, хотя знал, что я не в восторге от таких закусок. Я сморщила нос и отмахнулась. Запах был отвратительный. Он закинул в рот горстку чипсов и громко захрустел. – Почему бы нам не поужинать в пабе, вдвоем?

– Звучит неплохо. – В каком-то смысле так оно и было, но если бы Дэн и моя арфа рассматривались в качестве варианта (а они не рассматривались), я бы вполне могла представить себе что-то более похожее на вечеринку с участием гостей. Я и без того редко общаюсь с другими людьми. Принцип Клайва заключается в том, что есть мы и больше нам никто не нужен.

– Значит, только мы вдвоем! Куда пойдем? – спросил Клайв, скрутил верхнюю часть пакета со свиными чипсами и отложил его в сторону. – А, знаю! Как насчет «Вороньего гнезда»? Это маленькое местечко неподалеку от долины Дун.

– Что ж, очень приятно ужинать, когда перед тобой открывается красивый вид, – подумав, решила я. – Но в прошлый раз, когда мы там были, я промерзла до мозга костей. Я уверена, что там всегда на градус или два холоднее, чем здесь. Скорее всего, наверху воздух становится более разреженным.

– Нет ничего плохого в том, что наверху воздух разреженный, – изрек он и пригладил волосы.

– Разумеется, нет, милый! – Тут я вспомнила, что в «Вороньем гнезде» подают местное пиво, которое особенно любит Клайв.

– «Воронье гнездо» – прекрасный вариант, – произнесла я.

– Тогда решено! – сказал он.

Как хорошо, что один из нас способен принимать решения.

Дэн

Моя подруга Косуля говорит, что это позорно, что люди так редко готовы платить за музыку. Как люди не понимают, недоумевает она, сколько лет тяжелой работы требуется, чтобы научиться играть на инструменте? Сколько часов практики каждый день! И это не говоря о трудностях, связанных с тем, чтобы тащить арфу на концерты, страховать ее, заменять порванные струны, не говоря о стрессе от живого выступления. А еще хлопоты и расходы, связанные с настройкой и поддержкой веб-сайта, рекламой, записями, фотосессиями и тому подобным. Моя девушка Косуля очень огорчена подобными вещами, потому что, по ее словам, никто не ожидает, что сантехник придет и починит краны бесплатно. Вы же не станете говорить ему, как ему повезло, что он родился с таким талантом, и какое это, должно быть, для него удовольствие – заниматься любимым делом. Вам и в голову не придет, что ремонт сантехники сам по себе является наградой. Вы ему щедро заплатите. И не менее щедро нужно платить музыканту (то есть ей) за игру на арфе.

Я согласен со своей девушкой Косулей. Не столько в вопросе денег (я не денежный человек), сколько в вопросе ценности. Врачи заботятся о здоровье. Премьер-министры заботятся о политических потребностях. Водопроводчики обслуживают краны. Но арфисты (да и вообще все музыканты) служат иным целям. И эти цели гораздо глубже, чем то, что мы можем видеть, и гораздо важнее. На мой взгляд, музыка служит истинному человеку, который скрывается внутри человека-оболочки. На мой взгляд, истинный, настоящий человек внутри человека-оболочки жаждет музыки и нуждается в ней каждый день. В противном случае настоящий человек превращается в ничто.

В то утро я проснулся и увидел, что стекла покрыты конденсатом, но в окна все равно пробивался солнечный свет. Я быстро натянул сапоги и куртку и выбежал на улицу. Воздух искрился и пах сырой сосной. На земле переливались капли росы. Каждая травинка сверкала шелковистым серебром, и каждый камешек вдоль дорожки сиял, как бриллиант. Живя в Эксмуре, я чувствовал себя богачом. Птицы наслаждались красотой так же, как и я. Меня окружали громкое пение и чириканье! Над облаками привычно парил канюк. Облака в тот день были белыми, блестящими, свежевымытыми и причесанными.

Вокруг меня расстилались холмы, некоторые из них украшал косой рисунок шашечной доски, составленный из разноцветных полей, некоторые были усеяны овцами, другие покрыты лесом, сосновым бором, дубовой или буковой рощей. Горделиво вздымались холмы, поросшие утесником, вереском и папоротником, цветами вересковых пустошей.

Когда я вернулся в амбар, мои глаза, легкие и душа были наполнены Эксмуром. Как раз к этому времени подъехала Элли. Она вылезла из машины, держа в руках широкую холщовую сумку через плечо и большой пирог.

Мы вместе зашли в амбар. Элли поставила пирог на стол.

Это был коричневый пирог, круглый, с густой мягкой глазурью. Для украшения она воткнула сверху три еловые шишки. Я подумал, что это хорошее украшение, оно гораздо приятнее, чем пластиковые пингвины, которых всегда втыкает в торт моя сестра Джо. Если, конечно, она сподобится испечь торт. Что случается крайне редко.

Я сказал Элли, что для меня это впервые. Я никогда не пробовал пирог с еловыми шишками. Она громко рассмеялась, слегка пофыркивая в своей обычной манере.

– Это не еловый торт, а шоколадный, – объяснила она. – Я его только что купила. В пекарне в Порлоке. Я бы и сама могла такой испечь, но… у меня не хватило времени. Хотя еловые шишки я добавила сама. Они из леса в долине. – Я с восхищением рассматривал еловые шишки. – Я их тщательно промыла, чтобы не осталось никаких букашек, – добавила она.

Я похвалил ее за мудрость. Я полагал, что букашки и жучки уж точно никак не улучшат ни вкус, ни текстуру. Я съел жука только однажды, когда он сел на бутерброд с яйцом и кресс-салатом в самый неподходящий момент, то есть за долю секунды до того, как бутерброд оказался у меня во рту. То был неприятный опыт как для жука, так и для меня.

– Торт! – потирая руки, воскликнула Элли. – Я подумала, что это прекрасный способ немного отдохнуть от бутербродов.

– Что плохого в бутербродах? – в недоумении посмотрел на нее я.

– Ничего, – ответила она. – Но я так люблю торты! И… – Она сдула опилки со стула, села на него и посмотрела на меня из-под ресниц. – Сегодня небольшой праздник.

Я спросил, что мы празднуем.

– Может, попробуешь угадать? – ответила вопросом на вопрос она.

Я не мастер угадывать, но решил, что попробую. Я спросил, не отмечаем ли мы тот факт, что у нее, возможно, появится новый учитель игры на арфе. Приподняв уголок рта, она ответила:

– Нет, не это.

Я спросила, отмечаем ли мы новое стихотворение, которое она написала.

– Нет, я давно не дописывала никаких стихотворений, – ответила она.

Что еще можно праздновать? Я смотрел в окно в поисках вдохновения. Мой взгляд остановился на листьях буков. Казалось, каждое дерево думает о чем-то своем. Одни были полны решимости оставаться зелеными. Вторые полностью отдались во власть желтого цвета. А третьи явно считали, что бронза – это то, что им нужно. Но все вместе листья исполняли красивый танец в лучах солнца.

Я спросил, празднуем ли мы Славу Осени.

На этот раз приподнялись оба уголка ее рта.

– Прекрасная идея, но нет. Мы празднуем то, что происходит каждый год осенью, в определенный день. На самом деле особый день не сегодня, а завтра, но завтра я тебя не увижу, так что я подумала, что отпраздновать нужно сегодня.

Она смотрела на меня и словно чего-то ждала. Я признался ей, что если я чего-то не умею в этой жизни, так это угадывать, и был бы безмерно благодарен, если бы она просветила меня прямо сейчас о поводе для торжества, потому что я уже начинаю нервничать.

Она указала на торт.

– Вот подсказка. А если бы на нем были свечи, это была бы еще большая подсказка.

– А! – воскликнул я. – У кого-то день рождения!

– Дэн, день рождения у меня! Не сегодня, а завтра. – На мой взгляд, этот важный момент стоил того, чтобы дважды его повторить.

– Элли, – произнес я, – поздравляю тебя с завтрашним днем рождения!

– Спасибо! – улыбнулась она.

Я начал задаваться вопросом, ожидает ли она, что я преподнесу ей подарок, и если да, то какой подарок я могу организовать в кратчайшие сроки. Подарки сложны, не менее сложны, чем угадывание. Это непросто – понять, чего хотят люди и что сделает их счастливыми. Когда у моей девушки Косули день рождения, мне приходится изрядно поломать голову. У нее уже есть три арфы, так что нужно придумать какой-то другой подарок. Я пробовал дарить ей компакт-диски, мыло, струны для арфы, растения в горшках, деревянные фигурки животных, но оказывалось, что все это не то. У моей сестры Джо день рождения каждый год в феврале, и каждый раз, когда он наступает, она говорит: «Дэн, пожалуйста, ничего мне не приноси. Ты будешь мучиться с выбором, а я в итоге получу ненужную вещь. Просто дай мне пятерку, и я куплю себе что-нибудь миленькое». И теперь так делаю я, и так делает она. Так намного проще.

К счастью, в мой собственный день рождения (двадцать первого мая) мне позволено выбирать, чем я хочу заняться. И я всегда выбираю не делать ничего. Другие люди редко прибегают к такому варианту, и поэтому их дни рождения неизменно сопряжены с трудностями.

Еще одна особенность дней рождения; всегда существует опасность того, что меня пригласят на вечеринку. А это очень плохая новость. Я несколько раз в жизни бывал на вечеринках, и это каждый раз заканчивалось катастрофой.

Например, вечеринка Томаса три года назад. Из-за шума мне удалось остаться только на двенадцать минут. Жена Томаса Линда так мне этого и не простила.

Или вечеринка Косули шесть лет назад. Я продержался там всего девять минут, потому что меня толкали очень много людей. Я поспешил уйти и даже не попрощался. Косуля мне этого так и не простила.

– Дэн, тебя что-то беспокоит? – поинтересовалась Элли, эксмурская домохозяйка.

Я сказал ей – я боюсь, что преподнесу ей неправильный подарок, а также беспокоюсь, что она пригласит меня на вечеринку по поводу дня рождения.

Она опустила ладонь мне на плечо.

– Успокойся. Я не собираюсь приглашать тебя на вечеринку. Я уже много лет не устраивала никаких вечеринок. Завтра мы с Клайвом сходим поужинать, вот и все. Что касается подарка: даже не думай! Ради всего святого, ты подарил мне арфу! – Ее глаза сверкнули. – Этого подарка мне хватит на всю жизнь! Даже не вздумай дарить мне что-то еще.

Я был рад, что она это произнесла. И рад, что подарил ей арфу. Подарить ей арфу было хорошей идеей. Я уже тогда это понял. В то время я осознавал это больше, чем она.

Элли подняла с пола свою огромную холщовую сумку и покопалась в ней.

– Если честно, у меня есть небольшой подарок для тебя!

Я не знал что и думать.

– Для меня?

– Да.

Она извлекла банку варенья, потом еще одну, потом еще. Много баночек с вареньем. На крышках у них были маленькие шляпки с оборками, в синюю и белую клетку, закрепленные резинками. Сбоку виднелись этикетки: «Слива» было написано фиолетовыми чернилами. Она передавала мне банки, одну за другой. Я выстроил их в ряд вдоль края стола и пересчитал. Их было семь.

Я горячо ее поблагодарил. Я был очень воодушевлен, потому что никто никогда не дарил мне семь баночек варенья. А уж тем более таких нарядных, в клетчатых сине-белых шляпках.

– Надеюсь, будет вкусно. – Она слегка покраснела. – Это моя первая попытка приготовить варенье. Это было настоящее приключение. Твои сливы оказались такими сочными! Вся кухня стала липкой! Я боялась, что варенье не загустеет, но все получилось. Всего было восемь баночек, но одну я отдала Кристине, потому что она поделилась со мной рецептом. Надеюсь, ты любишь варенье? Любишь? Фуф, ура! Я боялась, что ты вообще не ешь джем. Прости, я так много болтаю. Давай съедим торт.

Мы вместе ели торт, и у Элли случился приступ смеха, потому что мы оба перемазались шоколадом. Пока мы облизывали пальцы, я спросил, звонила ли она моей девушке Косуле по поводу уроков игры на арфе. Она резко перестала хихикать и сказала, что нет, у нее пока не дошли до этого руки, она занималась вареньем и планированием своего дня рождения, но скоро она непременно ей позвонит. Она спросила, часто ли Косуля приходит в мой амбар, и добавила, что удивлена, что ни разу с ней не столкнулась. Я отвечал немногословно, только «нет» и «о».

После того, как мы проглотили по два кусочка торта и отправились в ванную смывать с рук остатки шоколада, у меня родилась идея. Хорошая это идея или нет, я не знал, но я подумал, что все равно ее озвучу, потому что для меня придуманное – верный способ отпраздновать день рождения, если уж без празднования не обойтись. Поэтому я сказал Элли, что было очень приятно вместе лакомиться тортом, но необходимо также заняться чем-нибудь на улице, потому что на улице всегда здорово, а сегодня светит солнце, и находиться на свежем воздухе здорово вдвойне.

– Что ты имеешь в виду? – спросила она. – Прогулку?

Я сказал ей, что да, то, что я имею в виду, включает в себя короткую прогулку.

Мы надели куртки и вышли из мастерской. Я повел ее по первому участку аллеи, затем через калитку в поле с множеством кротовьих бугорков. В дальнем конце поля находится старая каменная стена, покрытая слоями мохнатого мха. За ней растут шестнадцать высоких берез.

В тот день березы выглядели очень счастливыми: их белые стволы грациозно устремились вверх, ветви колыхались на ветру, а листья трепетали всеми оттенками желтого.

Элли посмотрела на них.

– Ага! Ты запомнил, что это мои любимые деревья!

Я вытянул руку и пригнул к нам ветку, чтобы мы рассмотрели коричневые сережки. Они представляли собой сухие грозди крошечных крылатых семян. Некоторые из них уже начали распадаться, то есть были готовы к полету. В ближайший ветреный день они все отправятся на поиски приключений. Они отцепятся от ветки, взлетят в воздух и станут парить на ветру. Они преодолеют огромные расстояния. Но некоторые из них этого не сделают, потому что я предложил Элли кое-что интересное.

Она подняла на меня вопросительный взгляд.

– Возьми немного, – предложил я ей. – Мы их посадим. У меня есть компост и лотки для семян. Сначала мы посадим их в лотки, где я смогу за ними ухаживать, а когда они подрастут и смогут сами о себе позаботиться, мы высадим их где-нибудь за городом. Мы создадим новую березовую рощу. В честь твоего рождения. Это будет рощица Элли.

– О, Дэн, – произнесла она, собирая березовые семена. – Что может быть прекраснее!

Элли

Клайв ждет, прислонившись к машине. Я чувствую себя виноватой. Но сегодня мой день рождения, поэтому я даю себе еще несколько минут. Осенний свет этим вечером особенно прекрасен, особенно когда цепляется за пурпурные и коричневые ветки вереска и медовый дрок. Я опускаюсь на корточки среди колючек кустарника и играю с фокусом камеры. Я приближаю один цветок дрока, убеждаюсь, что край резкий, как хрусталь, и нажимаю на кнопку. Не до конца удовлетворенная, я снова настраиваю фокус, преобразуя его в размытый калейдоскоп цветов, и делаю еще один снимок. Я не знаю, какой из них мне нравится больше.

– Получилось? – спрашивает Клайв, когда я присоединяюсь к нему.

– Да. По-моему, получилось.

– И сейчас мы отправляемся на прогулку, верно? – произносит он своим тоном ты-же-у-нас-босс.

– Давай просто прогуляемся до смотровой площадки?

– Давай. – Он застегивает куртку.

Мы приятно поужинали в «Вороньем гнезде». И хотя в ризотто не было ничего особенного, лимонный пирог это с лихвой компенсировал. Клайв подробно рассказал мне о новых гребных тренажерах в тренажерном зале, а я с упоением поделилась своим мнением о книге, которую читала. За соседним столиком сидела семья, члены которой не разговаривали друг с другом из-за острой необходимости таращиться в смартфоны. Увидев их, Клайв разразился громкой тирадой о культуре селфи. Я украдкой взглянула на подростков, чтобы понять, не обиделись ли они, но они были слишком заняты и даже не догадывались о нашем существовании, не говоря уже о том, чтобы вдуматься в тему нашего разговора.

Теперь, когда мы идем бок о бок по вересковой пустоши, я думаю о Дэне и о семенах березы, которые мы вчера посадили. И вдруг осознаю, что думала о Дэне весь день. Мысленно вызывая в памяти его черты, голос, улыбку… спрашивая себя, думает ли он обо мне. Глупо, конечно. Если он о ком-то и думает, так это о своей красивой, талантливой и сексуальной подруге.

Я оборачиваюсь и смотрю на горизонт. Линия земли вздувается и морщится; линия моря как бы слегка изогнута вниз. Острова Флэт-холм и Стип-холм[5] восстают из синевы как морские чудовища. Я благодарна порыву прохладного ветра, остудившему мое разгоряченное лицо.

– Все в порядке, Эл?

– Да, просто любуюсь этими прекрасными оттенками.

Боже мой! Мне тридцать шесть – вот сколько мне лет. Лучше бы мне столько не было. В тридцать шесть человек слишком стар, чтобы влюбиться как сумасшедший, как подросток. Это было бы смешно, не будь это так грустно. Да и вообще, я ведь счастлива в браке, не правда ли?

Разумеется, счастлива.

Я крепче сжимаю ладонь мужа.

– Спасибо за сегодняшний день, Клайв! И спасибо за все! Ты моя скала.

Когда накатывают волны эмоций, маленькие моллюски так и норовят уцепиться за скалу.

– Значит, я крепкий, да? – улыбается он.

– О, да!

– И сильный?

Я чувствую мышцы его руки, чувствую, как они напрягаются под моим прикосновением.

– Очень сильный!

Он выглядит довольным.

Сейчас идеальный момент, чтобы рассказать о моей игре на арфе. В мой день рождения Клайв как бы обязан быть особенно добрым, к тому же на небе светит солнце и он выпил пару кружек пива. Если я сумею донести до него, как сильно я люблю арфу, он наверняка за меня порадуется.

Я это сделаю. Прямо сейчас.

– Клайв, на днях, когда я прибиралась в свободной комнате, я наткнулась на твою старую гитару…

– Ой, да что ты? Она вся в паутине, да?

– Да, пришлось сдувать с нее пыль, но в общем и целом я была рада ее увидеть. Я вспомнила те времена, когда ты любил на ней бренчать.

– Я знал всего четыре аккорда.

– А мне все равно нравилось. Ты вкладываешь в игру много эмоций, особенно когда поешь. Ты выглядел таким счастливым.

– Элли, это было больно.

Наверное, стоило подойти к проблеме с другой стороны.

Из-за пригорка выскочили пять или шесть эксмурских пони, с растрепанными гривами, взъерошенными хвостами и бархатистыми носами. Они посмотрели на нас мягко и несколько неуверенно и неспешно удалились.

Наши тени становятся длиннее. Я пытаюсь зайти с другой стороны.

– Иногда я думаю, что мне не помешало бы немного развеяться. – Я имею в виду, что у меня нет никаких увлечений… ну, кроме поэзии. Я становлюсь скучной, ты так не считаешь?

– Нет, конечно, Эл! Ты никогда не бываешь скучной. К чему ты клонишь? Ты скучаешь?

– Нет, ни в коем случае. Я просто задаюсь вопросом, а не стоит ли мне заняться чем-нибудь еще.

– Например?

Игрой на арфе, игрой на арфе, игрой на арфе!

Но я не могу этого произнести. У меня пересохло во рту.

Я искоса смотрю на Клайва. Он кажется особенно высоким, когда шагает рядом со мной, пряди его волос песочного цвета слегка приподнимаются на ветру. Я знаю, что в определенных ситуациях он способен оказать невероятную поддержку, но я сомневаюсь, что сейчас именно такой случай.

И разве я смогу говорить о Дэне так, чтобы мой голос и лицо не выдавали слишком многого? Нет, сегодня я не сумею. Я очень нервничаю. Если Клайв начнет настаивать на том, чтобы я отказалась от арфы, я расплачусь.

Будет лучше, если я повременю с откровенностью до тех пор, пока не встречусь с девушкой Дэна. Когда я с ней познакомлюсь, мне точно станет проще себя контролировать.

Я сижу на подоконнике рядом с телефоном и смотрю в окно. Склон холма за нашим садом тяжело упирается в темнеющее небо. Моросящий дождь кружится в воздухе и плюет на оконное стекло.

Нужный номер написан на клочке бумаги, сложенном в переднем кармане сумки. Я достаю его и долго на него смотрю. Почерк Дэна аккуратный и слегка наклонен влево. Я какое-то время играюсь с трубкой, а затем набираю другой номер.

– Привет, мам. Это я, Элли.

– Кто?

– Элли. Я!

– О, Элли? Здравствуй, Элли.

– Мама, я просто звоню узнать, как дела. Все в порядке?

Воцаряется тишина. Я считаю секунды. Слышу, как она дышит, медленно и слегка хрипло.

– На улице на траве лежит черная собака.

Это может быть правдой, а может и нет.

– О, неужели? – четко произношу я. – Что ж, прекрасно. А как ты? Все в порядке?

– Она нюхает георгины. Этого нельзя допускать.

– Мам, все в порядке. Скажи, как у тебя дела? За тобой хорошо ухаживают? Ты сегодня уже видела Вик?

– Вик?

– Да, Вик. Твою вторую дочь.

– Нет, не думаю. Я ее уже много лет не видела.

Я точно знаю, что Вик ходит в дом престарелых два раза в неделю. Теперь она послушная дочь и живет достаточно близко, чтобы присматривать за мамой. Меня же от них отделяют триста миль, так что навещать маму для меня непросто. И дистанция между нами гораздо больше, чем все эти километры.

– Мама, можно задать тебе вопрос? Как думаешь, я была музыкальным ребенком?

– Ты была одной из нескольких. – Она не поняла, о чем я. Разговор, как обычно, зашел в тупик. Отчасти мне хочется рассказать ей, что я играю на арфе. Мой секрет она никому не выдаст, потому что, скорее всего, сразу о нем забудет. Но тогда какой смысл рассказывать? Как же я скучаю по папе!

Я болтаю с ней еще какое-то время, потом прощаюсь и отключаюсь. Небо приобрело более тяжелый оттенок серого. Я сверяюсь с часами. Если я и дальше буду тянуть со звонком, Клайв вернется домой. Я беру бумажку, которую дал мне Дэн. Собираю волю в кулак и набираю номер.

– Извините. Я звоню, чтобы поговорить с Косулей. – На другом конце раздается раскат хохота. – Извините, но мне дали этот номер.

– Да, – говорит она. – И я даже догадываюсь, кто вам его дал. Это случайно не Дэн Холлис?

Звук его имени меня немного успокаивает.

– Да, он. А вы Косуля?

– Не совсем. Меня зовут Рода Ротбери, но Дэн называет меня Косулей[6]. Одна из его чудинок. А вы…

– Меня зовут Элли Джейкобс, – запинаясь, представлюсь я. – Дэн предложил мне с вами связаться. Я звоню, чтобы узнать об уроках игры на арфе. Я учусь играть на одной из его арф, но мне очень нужен учитель.

– Понятно. – Ее голос чистый, спокойный, отчетливый, ровный. – Значит, вы новичок?

Мы обсуждаем логистические моменты. Косуля предпочитает давать уроки у себя дома в Тонтоне, но время от времени могла бы обучать меня в амбаре Дэна. Ее обычная ставка – тридцать восемь фунтов в час. Она спрашивает, не хочу ли я для начала встретиться и познакомиться, а потом уже договариваться о расписании занятий.

– О да! Так будет лучше, – радуюсь я. Я не знаю, сколько уроков по тридцать восемь фунтов я смогу взять так, чтобы Клайв не заметил. Каждый месяц он скрупулезно изучает нашу совместную выписку по счету. Придется изловчиться и платить ей наличными. Кроме того, вначале я хочу с ней встретиться. И узнать, насколько хорошо она играет на арфе. И узнать, умеет ли она преподавать, ведь это совсем другое дело. И узнать еще много чего другого.

Дэн

Сегодня я работаю над двадцатидвухструнной кельтской арфой. Я изготавливаю ее из переработанной древесины церковной скамьи. А церковной скамьей я воспользовался вот почему: комитет одной из местных церквей решил, что им нужно установить внутри церкви кофейный аппарат, и скамья оказалась как раз там, где они хотели его разместить, и на этой скамье в последнее время никто не сидел, поскольку число прихожан значительно сократилось с тех пор, как преподобный Харрисон начал читать свои длиннющие проповеди. Но больше всего паства нуждалась в кофе. Скамью нужно было убрать, поэтому ее и вырвали с корнем. Моя сестра Джо (которая находится в постоянных поисках древесины от моего имени) спросила, могут ли отдать скамью мне. Для обсуждения данного вопроса собрали церковный комитет. Это заняло некоторое время, но в конце концов все единогласно ответили «да».

Я люблю эту древесину и безмерно ее уважаю. На протяжении многих поколений это тисовое дерево росло, корявое и бугристое, обдуваемое ветрами, омываемое дождями и согреваемое солнечным светом. В нем сидели птицы, в его корнях находили себе приют крошечные существа. Затем дерево превратилось в скамью, и поколения людей сидели на ней и молились. Их сердца наполняли самые разные чувства, когда они присутствовали на крещениях, свадьбах, религиозных праздниках и похоронах. Теперь дерево снова преобразится, и однажды какой-нибудь искусный арфист извлечет из него музыку – музыку, которая заставит сотни людей что-то почувствовать. И случится еще одно чудо.

Арфа получается что надо. Я уже изготовил основание, хребет и звуковую коробку в комплекте с ребрами, вкладышами и распорными планками. Дека готова, и скоро я просверлю в ней двадцать два крошечных отверстия. Я также придал форму грифу и убедился, что гармоническая кривая изогнута ровно на нужную величину. Все обработано напильником и выстругано до блеска.

Колонна будет изгибаться наружу, затем немного внутрь, после чего потянется вверх, изящная, как лебедь. Я начинаю снимать рубанком тонкие слои. Тисовая древесина мягкая, податливая, полная интересных завитков, светлых и темных.

Сегодня у Элли день рождения. Вчера мы в честь нее ели торт и сажали березовые семена. Элли сказала, что сегодня она поужинает в пабе со своим мужем, а затем отправится на приятную прогулку, также со своим мужем. Ее мужа зовут Клайв.

Мне не нравится имя Клайв.

Я смотрю на колонну арфы и понимаю, что стесал слишком много. Наверху она стала слишком узкой. Обычно я таких ошибок не допускаю. Придется отрезать свежий кусок дерева и начать все заново. Я не доволен своей работой. Я не люблю понапрасну изводить ценную древесину, особенно тис, который мне очень нравится.

Мы с Томасом дружим уже двенадцать лет, и он всегда знает, о чем говорится моих письмах.

– Письмо от твоей сестры, счет за топливо и заказ на струны для арфы, – объявляет он, вручая мне бумаги через четыре дня после дня рождения Элли и посадки березовой рощи. Мы стоим на аллее возле входа в амбар. На Томасе зеленая флуоресцентная толстовка с шортами и кроссовки гигантского размера, бело-зеленые, с оранжевыми шнурками. На улице туман, и дальше первого холма ничего не видно. Вокруг тишина. Даже птицы сегодня не поют, если не считать одной одинокой вороны, но это вряд ли можно назвать пением.

– Спасибо, – говорю я Томасу и забираю письма. – Не хочу их открывать прямо сейчас.

Но я это делаю, потому что именно так и полагается поступать с письмами.

Томас склоняется над моим плечом и тоже их читает.

– Значит, твоя сестра все еще работает в школе, – комментирует он, когда я знакомлюсь с первым письмом.

Я киваю. Вместе мы узнаем о том, что остальные учителя ведут себя с Джо нагло, что есть один учитель, которого она особенно не любит, потому что он никогда не здоровается, ведь она всего лишь уборщица, то есть, по его мнению, занимает низшую ступень среди смертных.

– Позор, – бормочет Томас. – Бедняга Джо! – Он ни разу не видел мою сестру Джо, но прочитал много ее писем, из-за чего в нем поселилось ощущение, будто он хорошо ее знает. Томас печально качает головой. – Она заслуживает лучшей доли. Следующее!

Мы оба таращимся на счет за топливо.

– Ай-яй-яй, – говорит друг. – Бензин все дорожает.

В этом он прав. Бензин уж точно не дешевеет. Как раз наоборот.

Томас вздыхает и указывает длинным пальцем на пакет:

– Сколько у тебя там струн, дружище?

Я открываю пакет, чтобы проверить.

– Четыре комплекта. Три набора по тридцать шесть и один по двадцать семь. Всего сто тридцать пять.

Он свистит.

– Держу пари, что они тоже недешевые!

Я соглашаюсь с тем, что струны для арф стоят недешево.

– Сходим сегодня вечером в «Оленью голову»? – предлагает Томас.

– Отличная идея! – говорю я.

– Заеду за тобой в восемь.

Он заехал за мной на своем красном фургоне в восемь тридцать семь. Я сел рядом с ним. Три овчарки прыгали сзади и лаяли так, словно на свободу вырвались все обитатели ада. Когда все обитатели ада вырываются на свободу, шум стоит такой, что ноют барабанные перепонки. В конце концов одна из собак прекратила лаять и начала лизать мне шею. Это было довольно приятно, влажное тепло и теплая влага.

Томас ворчал, так как он любит ворчать. Сегодняшнее его ворчание было связано с тем, что лимонад ему не нужен, а тоник без джина – полная скукота. Когда мы припарковались, он заговорил о том, что алкоголь никак не влияет на его способность управлять автомобилем. А, возможно, даже обостряет восприятие. Когда мы вылезли из машины и приблизились к дверям паба, он пришел к выводу, что правила вождения в нетрезвом виде в сельской местности бессмысленны, потому что тут попросту некого давить. Он также упомянул о том, что сегодня его особенно мучает жажда и не мешало бы выпить немного вина, чтобы успокоить нервы из-за ссоры с женой. А пинта сидра вообще принесла бы пользу с лечебной точки зрения.

– Хочешь, чтобы я купил тебе пинту сидра? – спросил я, так как Томас выражался довольно расплывчато.

– Ну что ж, раз ты предлагаешь, дружище… – пробормотал он.

За барной стойкой работали двое. Женщина, которая моргает сто раз в секунду, носит висячие серьги в форме буквы S, выщипала себе все брови и нарисовала их немного выше. И мужчина с блестящим лицом, который только и говорит, что: «Легко».

Я попросил у него две пинты сидра.

– Легко, – ответил он.

Я отнес сидр к угловому столику, за которым уже устроился Томас. Друг с ходу опрокинул себе в горло полпинты сидра и вытер рот рукавом.

Наш разговор протекал так.

– Вижу, у тебя новая девушка?

– Что-о? – протянул я.

– У тебя новая девушка. Шатенка, стройная, симпатичная. Только не надо водить меня за нос, дружище. Я ее видел. Несколько раз я видел, как она выходит из Амбара «Арфа», ты, хитрый лис. Да ладно, выкладывай: что это за история?

Я сказал ему, что не собираюсь водить его за нос. И никакой я не хитрый лис. А что касается новой девушки, то нет, ее у меня нет. Я был вполне счастлив со своей старой девушкой, Косулей. Не в том смысле, что Косуля старая, поспешил добавить я, просто она уже шесть лет как моя девушка, что лишний раз доказывало серьезность наших отношений. А женщина, которую Томас видел выходящей из Амбара «Арфа», – это не кто иная, как эксмурская домохозяйка. Она составила список того, что она должна успеть сделать до сорока, но, судя по всему, реализовывать все эти пункты она не успевала. Откровенно говоря, затея выглядела бесперспективной, так как ей было тридцать шесть лет и четыре дня (теперь я знал это точно), но когда я с ней познакомился, ей было тридцать пять лет и триста тридцать три дня, и к тому моменту она не выполнила ни одного пункта из своего списка. Поэтому я дал ей арфу.

Томас втянул щеки, а затем снова надул.

– Ты дал ей арфу? Вы смысле – подарил? Бесплатно?

Я подтвердил, что денег я с нее не взял.

– Бьюсь об заклад, она тебе чертовски понравилась, дружище.

Я ответил, что это действительно так.

– Судя по всему, вы стоите на пороге красивой истории, если ты понимаешь, о чем я говорю. – Томас ухмыльнулся и подмигнул. – Уверен, что после этого ей будет трудно сопротивляться твоему натиску, ты, грязный кобель!

Я во второй раз заверил его, что я не кобель и уж точно не грязный, и объяснил, что она замужняя дама, которая ест треугольные бутерброды, и она вполне способна оказать мне сопротивление. И, как я уже упоминал ранее, у меня есть девушка, Косуля.

– О да, конечно, мистер Всемогущий, так и есть! Ладно, тогда давай перейдем к ней. Обсудим еще один лакомый кусочек. Как обстоят дела с шикарной Косулей?

Я ответил, что все в порядке. Кроме того, я надеялся, что в скором времени Косуля начнет давать Элли регулярные уроки игре на арфе, здесь, в амбаре, чтобы Элли стала более уверенной арфисткой. Я добавил, что Элли – домохозяйка тридцати шести лет и четырех дней от роду, которой я подарил арфу.

Глаза Томаса немного остекленели.

– Значит, Косуля начнет чаще заходить в Амбар «Арфа»? – проговорил он. Я подтвердил, что да, это факт. – Как ты это делаешь, приятель? Я гнию со своей старой мегерой, у которой гормоны пляшут, как у тринадцатилетней, и которая только и делает, что орет на меня, а в твоем распоряжении сразу две роскошные богини.