Не бойся Жнеца

Размер шрифта: 13

Stephen Graham Jones

DON’T FEAR THE REAPER

Кошмар в мотеле

Играть в Озерную Ведьму больше не круто, тем не менее Тоби помнит, как в нее играют.

Игра возобновилась через год после убийств, он тогда ходил в старшую школу второй год, и вряд ли по инициативе кого-то из здешних; нет, скорее, это придумали «пересаженные»: в школе «Хендерсон Хай» есть такое разделение, и при встрече в коридоре тебя в первую очередь спросят: «Так ты… отсюда или только переехал?» Ты здесь вырос или переехал сюда, чтобы получить аттестат, а потом на халяву учиться в колледже?

Если ты из Пруфрока, значит, либо тебя чуть не грохнули на воде во время просмотра «Челюстей», либо ты знаешь кого-то, кого грохнули. Например, отца, как в случае с Тоби. А если ты задаешь этот вопрос? Значит, понятное дело, ты – пересаженный.

Почему Тоби точно знает, что игру придумал возродить именно пересаженный? А потому, что если ты лично пережил ту ночь, то ничего развлекательного в Озерной Ведьме не видишь.

А вот пересаженные, у кого родители не нашли смерть в этих водах, – видят.

Игра очень простая. Маленькая Галатея Пэнгборн – в старшей школе первый год, но пишет почище любой студентки, даже получила приз за свое исследование об игре в Озерную Ведьму, которое новый учитель истории отправил на какой-то национальный конкурс. Ну и дай ей Бог. В качестве награды Галатее предложили зачитать работу на собрании школы. Причем не какой-то кусочек, а целиком.

Гипотеза исследования заключалась в том, что игра в Озерную Ведьму, возникшая «более или менее спонтанно», просто не могла не возникнуть: подросткам нужны «брачные» ритуалы, это естественная потребность, или, цитируя Галатею, «биологический императив, выраженный через социальное взаимодействие». А уникальность Пруфрока в том, что на долю здешних подростков выпало бороться с горем и травмой из-за Бойни в День независимости. И ничего удивительного, говорит Галатея в микрофон нудным профессорским голосом, что ритуалы ухаживания у местных детишек «неразрывно переплелись» с процессом восстановления после травмы. И если считать, что жизнь – это «Колесо фортуны», у нее на все вопросы готовы ответы.

В общем, Тоби согласен: в том, что она тогда сказала, есть свой смысл.

Как и в самой игре, если ты готов как следует побегать. Галатея тогда сказала собранию, что элегантность игры – в ее простоте. Если тебе кто-то нравится, ты двумя руками стучишь во входную дверь, в боковое стекло машины или еще куда-то, смотря где хочешь начать. Стучать надо настойчиво, тук-тук-тук-тук-тук, чтобы тебе наверняка открыли. К тому же так ты вынужден задержаться дольше необходимого, и тебя запросто могут поймать.

Но нет, ты уже убегаешь.

Что дальше?

А вот что: под черной накидкой ты либо голый, либо почти голый – по правилам игры ты почти всю свою одежду сваливаешь в кучу перед дверью. Галатея назвала это «приманкой и обещанием». Тоби считает, что это – «большой прикол».

Короче, несколько минут назад он поднялся с убогой и пропитанной потом полуторной кровати в мотеле «Конец тропы», в верхней части Главной улицы, поднес указательный палец к губам, предлагая Гвен помолчать, и потянул на себя тусклую красную дверь. На пороге лежала пара аккуратно сложенных легинсов для йоги, а рядом – дорогая тонкая футболка, какие, наверное, продаются за девяносто баксов в магазинах возле горы.

Он выглянул на парковку: сквозь клубящийся снег видны лишь очертания его «камри» и грузовичка мамы Гвен. Чему удивляться: декабрь в Айдахо. Всего час дня, а уже ни черта не видно из-за метели.

– Кто там? – спросила Гвен шепотом и поднялась с кровати, прижимая простыню к горлу, как какая-нибудь героиня телесериала. Тоби этот жест всегда волновал.

Еще одно правило: если не бросишься в погоню немедленно, эта конкретная Озерная Ведьма в твою дверь больше не постучит. «Сообщение получено», как сказала Галатея, потому что «наводить страх на объект твоей привязанности и маскироваться – это… как-то… жутковато?».

Кажется, после этих слов в ее аудитории раздался первый смешок.

– Сообщение получено, – бормочет Тоби, как бы обращаясь к своей Озерной Ведьме, наклоняется в своих боксерских трусах и трогает легинсы для йоги, дорогую футболку, словно хочет нащупать тепло той, на которой совсем недавно они были надеты. Той, которая только что стояла здесь, выскальзывая из одежды, прикрывшись накидкой – при минусовой температуре, сколько там сейчас градусов?

Возникает вопрос: как быть? Оставить Гвен в номере и пуститься в погоню за другой девушкой, презрев непогоду?

Хотя что за вопрос? Ведь это же игра. Дело не в том, удобно тебе или нет. А в том, хочешь ты или нет.

– Сбегаю за колой, – бурчит Тоби в глубь номера и выходит за дверь, хватая на ходу свою спортивную куртку. Правилами это запрещено: ты должен броситься в погоню как есть, ничего не шнуруя, не чистя зубы, не натягивая модные штаны, – но он уже замерз.

Гвен что-то кричит ему, но дверь уже со щелчком закрылась.

Тоби стоит один под балконом второго этажа, это такой крытый переход, или как он называется? Галатея точно нашла бы нужное слово. «Парапет?» Тоби ухмыляется, сам не понимая, откуда слово приплыло ему в голову. С урока английского? Из какого-то фильма?

Да и какая разница?

Важно другое: следы на снегу уже покрываются ледяной корочкой.

– Оно должно того стоить! – кричит Тоби в сторону парковки.

Кажется, он стоит на крыше мира, и больше вокруг нет вообще никого.

Все, у кого в порядке с мозгами, то есть все, кроме него и Озерной Ведьмы, сидят в домах, где тепло. А уж кто снаружи, наверняка как следует утеплился, для такого бурана напялил на себя очки-консервы, а то и прихватил дефибриллятор.

Тоби запихивает руки себе под мышки, глубже загоняет голову в воротник и выходит в зимнюю стужу.

Если он не вернется с колой из автомата, Гвен сразу поймет: тут что-то не так. Но Тоби уже знает, как именно соврет: мол, думал, что в куртке есть мелочь. Только… Гвен же не дура. Конечно, она переехала сюда только в этом году, ради стипендии, а игра в Озерную Ведьму уже пошла на убыль, то есть фирменный тук-тук-тук она могла не опознать, но все-таки…

Что, если у него на шее появятся свежие засосы? А рот будет вымазан чьей-то губной помадой?

Гвен, конечно, из большого города, но не до такой степени большого.

Если ты акула, надо двигаться, так? Двигайся – или умрешь. После резни эти слова стали для Тони девизом, как наклейка на машине. Строго следовать этому девизу, быть в постоянном движении – и та жуткая ночь на воде с каждым днем уходит от тебя все дальше, с каждым взмахом хвоста. Или – если взять этот мотель, – с каждым толчком хвоста. Вот о чем Галатее надо было написать. Сын директора школы, баскетбольная звезда – и выбрал себе в качестве тотема акулу? Ту самую, которая была на экране, когда его папа-директор умирал в воде?

Может, и так.

Но если сказал «А», надо говорить «Б».

Главное – все время двигаться: на прошлой неделе – Пенни, на этой – Гвен, а сейчас… кто она, эта Озерная Ведьма?

Вайнона Эф, с ударением на инициале?

О да. Да, да, да.

Он рад, что игра вернулась. Пусть она не новая – что с того? Еще какая новая. Ничего, хендерсонцы; оттого, что принцесса из Терра-Новы прочитала свой доклад при полном зале слушателей, игра никуда не делась, вот еще. Скорее, стала еще популярнее, уж никак не увяла.

Вот и Тоби наклонился проверить – не увяло ли на морозе его достоинство?

Значит, вперед.

Ведь местному холод нипочем, так? Если ты в этих предгорьях родился, если зима у тебя в крови?

Но понятное дело, ветру надо подставить спину, чтобы не пробрался под куртку. Сегодняшняя Озерная Ведьма, кто бы она ни была, не ожидала, что Тоби появится: краем глаза он видит, как нечто черное скрывается в снежной пелене.

Точно не скажешь, Вайнона это или нет.

– Поймаю! – все равно кричит Тоби, и погоня продолжается.

Галатея объяснила слушателям, что вся эта беготня друг за другом – лишь прелюдия, жертва соблазняет охотника: кровь пульсирует, дыхание прерывистое, и, если Озерная Ведьма постучалась в нужное время, значит, тот, кто ее все-таки поймает, тоже не очень одет. Как и она под своей облегающей накидкой.

«Удобно, да?» – сказала Галатея, и слушатели в зале засмеялись во второй раз.

Как всегда, у двух дверей из аудитории стояли вазы с презервативами: бери, никто ни о чем тебя не спросит.

Как всегда, кто-то уже опустил в каждую вазу открытую английскую булавку.

Умора.

Кстати. Тоби роется в карманах и выуживает оттуда…

Визин, ясное дело. Синяя ручка. Бумажник, черт его дери. Надо его куда-то припрятать, иначе Гвен поймет, что деньги для автомата у него были.

А что в другом кармане?.. Ага. Три пакетика.

Тоби прикинул… да. Столько и должно было остаться.

Он снова рассовывает все по карманам и видит, как от автоматов на него смотрит лицо в капюшоне.

Через секунду он уже там, ноги почти онемели от холода, а Озерная Ведьма – между прочим, в зимних сапогах, по следам видно, – обегает мотель с другой стороны.

Но Тоби на мякине не проведешь, он отступает назад и тут же бежит в сторону входа, потому что, если жертва думает, что охотник погонится за ней мимо автоматов, другого пути вернуться у нее нет.

– Оно должно того стоить, должно! – кричит Тоби навстречу бурану и улыбается во весь рот.

Вдруг на пороге их номера появляется Гвен.

– Деньги улетели! – бросает ей Тоби и делает вид, будто хочет поймать летящий на ветру доллар.

– Давай дам другой! – откликается Гвен, ежась от холода.

И… только не это.

Увы – она видит легинсы для йоги и футболку, они прямо у нее под ногами.

– Что это? – кажется, слышит ее вопрос Тоби. По крайней мере, его можно угадать по ее напрягшимся плечам. По ее сверкающим глазам.

«Ты не понимаешь, – хочет объяснить он ей. – Надо узнать, кто это. Второй раз она не постучится».

Если перевести, получится: в жизни раз бывает восемнадцать лет.

Тоби делает шаг в сторону Гвен и тут замечает на парковке… нечто огромное. Будто с неба упала гигантская черная стена и перегородила стояночные места.

– Что за хрень? – бормочет он и бросает взгляд через правое плечо: вдруг рядом возникла Озерная Ведьма, сейчас дотронется до него и снова ускользнет.

А тут еще Гвен, она подняла одежду и внимательно ее изучает.

Узнаёт, чья она? У девушек на такие дела особый нюх, верно?

А тут еще… Что это за хреновина на парковке?

Это уже слишком.

Отдаляться от мотеля Тоби не хочет, но, чтобы разгадать эту загадку, хватит и нескольких шагов.

С трудом передвигая ноги, стуча от холода зубами, он идет к парковке… Что это? Мусоровоз?

Мощный порыв ветра бросает жесткие снежинки ему в лицо, в глаза, в легкие, он отворачивается, трясет головой. Нет уж, довольно. Лучше вернуться в номер к Гвен. Если это и правда Вайнона – замечательно, прекрасно, чудесно. Только в другой раз, милая, ладно? Я занят, понимаешь?

И вообще, ты не заметила, что на улице жуткая холодрыга?

Он, как может, съеживается, чтобы укрыться от ветра, и тут… ощущает жаркое прикосновение. Жаркое и мгновенное.

Поначалу его примитивный акулий мозг отказывается это переварить.

Часть игры – ее «продвинутая версия», как высказалась Галатея, окончательно всех утомив, – сводится вот к чему: Озерная Ведьма проносится мимо и «салит» тебя по плечу. «Как в танце», – объяснила Галатея, но на этот раз никто не засмеялся.

«Осалить» – обычное дело для американских индейцев», – сочла нужным объяснить она, будто хотела показать, какой она типа знаток, мол, даже обидно, что такое надо кому-то объяснять.

На парковке, через два месяца после выступления Галатеи, Тоби смотрит на мерцающий неоновый знак: гигантский умирающий индеец на гигантской изможденной лошади. А потом, чтобы проверить, не почудилось ли ему, Тоби смотрит вниз, на свои руки, сложенные корзиночкой у талии.

Они красные – не столько от света, излучаемого неоновым индейцем, сколько от крови, его крови, а в руках он держит… держит…

Тоби трясет головой, отшатывается.

Он держит свои кишки, свои внутренности, свою печень и поджелудочную железу, желчный пузырь и еще что-то, а руки до такой степени онемели, что даже не чувствуют веса внутренностей.

Тоби убирает руки, чтобы ничего этого не видеть, будто этого нет, но внутренности вываливаются сами; они поблескивают, скользят, сбиваются в куски и быстро выползают наружу, а в его теле возникает пустота, какой он в жизни не чувствовал, и ветер впервые задувает внутрь него, потому что теперь весь его живот – это просто полость.

Он падает на колени, пытаясь хоть что-то запихнуть в себя, потом поднимает голову – и сверху на него смотрит гигантский неоновый индеец.

Свет мигает, становится ярче, краснее – и вдруг окончательно умирает.

Вместе с ним умирает и Тоби Мэнкс.

Мрачный мельник

Летом 2015 года из тени вышел грубый зверюга и, сгорбившись, пробрался в ночные кошмары ни о чем не подозревавшего мира. Его звали Мрачный Мельник, но это была не единственная его кличка.

Кочуя по Вайомингу, работая на «линии питания», как ее называли, он был известен как Истфоркский Душитель. Не потому, что он когда-то вешал шляпу в Истфоркской ночлежке или объезжал верхом пастбища, нет: к нему каким-то образом попал тамошний железный стержень для таврения – один из двухсот сорока шести, – и каждую свою жертву он награждал клеймом, предварительно раскалив стержень докрасна.

В тот сезон он приставлял своих мертвецов к снежным сугробам, всегда лицом к северу. Речь не о какой-то индейской традиции: Мрачный Мельник по рождению звался Оджибве, из Миннесоты; это был, как он скажет позже, просто жест вежливости – после всего, что он со своими жертвами сотворил.

Зимой 2013 года он вот так отвел душу с шестью мужчинами и женщинами.

Когда сошел снег и наступила весна, Истфоркский Душитель бросил свою железяку в реку Чагуотер и перебрался в Монтану, где газеты прозвали его «Слэшер 90». Имелось в виду убийца с трассы Ай-90, потому что Мрачный Мельник держал в ужасе всю округу вдоль трассы Ай-90, от Биллингса до Батта, но стажер, который отправил новость в ленту, назвал трассу «Слэшер 90». К вечеру эта формулировка разлетелась по интернету, и так родилась еще одна пугалка.

Что касается «слэшера», тут больших отклонений от истины не было: Мрачный Мельник любил размахивать мачете. Им он зарубил одиннадцать человек. О вежливости уже не думал. В одном из якобы данных им интервью он говорил, что народ в Монтане грубоватый. Но вдаваться в подробности не стал.

Дальше он объявился в Дакоте: там его знали как Мясника из Баумена. За одни выходные он оставил в кемпинге «Тропа Первопроходцев» восемь трупов, а еще через две недели всплыл в Южной Дакоте под кличкой Жнец из Рапид-Сити. Тут он холодным оружием уже не пользовался, а повесил пятерых, по одному в месяц.

Именно эти пятеро позволили властям собрать на него досье – насколько было возможно. Кемпинг, где Мясник покуражился, находился в Баумене, в Северной Дакоте, в ста шестидесяти милях к северу от Рапид-Сити, а интервал между убийствами составлял два с половиной часа, эти города связывала трасса… неужели убийца – один и тот же?

Видимо, тут кто-то открыл карту – посмотреть, какие дороги ведут в Баумен. К востоку все больше мелкие фермы, никаких крупных трасс там нет, разве что Ай-29, ближе к Миннесоте. И никаких неопознанных трупов там не было. Никаких следов того, что по зонам отдыха и парковкам дальнобойщиков бродит убийца.

А вот трасса 12 к западу от Баумена соединяется с Ай-94 у границы штата Монтана. Хотя ее и называют «94», по сути, это Ай-90, но там она делает резкий поворот на юг. И вот вдоль этой трассы трупов накопилось изрядно. Причем не только в недавнее время. Последнее разрубленное на куски тело обнаружили два месяца назад. Либо Слэшера 90 посадили за какую-то мелкую провинность, либо он повесил белый чулок, каким пользовался в качестве маски, на крюк и перебрался на другие пастбища, где ждали своей участи другие жертвы.

Возможно, кемпинг в Северной Дакоте? А оттуда в Рапид-Сити?

В случае с восемью обитателями кемпинга он обошелся без мачете, предпочтя топор. Если верить судебно-медицинской экспертизе, удары он наносил слева направо. Так же как в случае с мачете, которым орудовал Слэшер 90. А клейма, которые на своих жертвах оставлял Истфоркский Душитель, были очень глубокими – в большинстве случаев именно они приводили к смерти, – и вскрытие показало, что с правой стороны эти следы были чуть глубже.

Поскольку левши составляют всего десять процентов населения, а маньяков-убийц – всего восемь десятитысячных процента, вероятность того, что Истфоркский Душитель, Слэшер 90 и Мясник из Баумена – все по чистому совпадению левши, крайне мала. Скорее всего, это один и тот же убийца, просто в каждом новом месте он действует по-разному, следует разным ритуалам, чтобы к его поимке не привлекли федеральную спецгруппу.

Однако такую спецгруппу все равно сформировали.

А вот Жнец из Рапид-Сити не пользовался клинковым оружием или тавро, которое могло бы выдать, левша он или правша. Он перестал убивать всех без разбору, кого-то подстерегать, скрывать лицо под маской и устраивать резню в кемпингах, похоже, решив подходить к выбору жертв более обдуманно, словно нащупывая способ извлечь из действа больше смысла.

С декабря 2014-го по апрель 2015 года он переключился на окраины Рапид-Сити, где казнил свои жертвы через повешение: велел несчастным становиться на металлический табурет, чтобы снять вес тела с веревки вокруг шеи. Однако эти табуреты, которые Жнец из Рапид-Сити носил с собой, были металлические, с резиновыми ножками. Он вставлял шнур в розетку на стене – всегда на северной – и пускал ток.

В результате табурет, на который вставали жертвы, раскалялся добела, и по их висящим телам взад и вперед бегал ток. Люди стояли без обуви и носков, и подошвы ног тут же поджаривались, а Жнец из Рапид-Сити спокойно за этим наблюдал, поедая холодные объедки из холодильника жертвы. На полу оставались крошки, на которые он не обращал внимания – то ли от халатности, то ли от излишней самоуверенности.

Поскольку у повешенных не было никаких ран, кроме обожженных ступней и раздавленных глоток, властям пришлось искать фирменные следы убийцы в местах соединения проводов для подачи тока. Оказалось, медные провода были скручены против часовой стрелки, а не так, как сделал бы правша. Отсюда вывод: во всех случаях убийца один и тот же, и все хлесткие газетные эпитеты свелись к одному имени.

Именно тогда Мрачный Мельник прославился как «Кочевник», потому что полиция описывала его странствия из одного штата в другой, используя глагол «кочевать», к тому же выжившая туристка из Северной Дакоты якобы видела силуэт индейца – и это вовсе не плод ее воображения, – а до появления переселенцев индейцы равнин традиционно вели кочевой образ жизни.

По всему выходило, что Кочевник насильственным путем отправил на тот свет около тридцати человек.

Возможно, именно тогда Мрачный Мельник и начал вести счет.

В июне 2015 года, недалеко от Денвера, штат Колорадо, он убил пару прямо в машине и прикуривателем выжег на торсах обоих цифры 31 и 32. Видимо, во время этой многочасовой пытки они были живы, все-таки автомобильный прикуриватель не раскаленный стержень для таврения. Орудием убийства стали подголовники сидений, точнее, их сдвоенные металлические стойки с выемками для регулировки высоты. Мрачный Мельник совместил глаза жертв со стойками – и вдавил подголовники до упора. Убитых пристегнули ремнями безопасности, машина смотрела на север, а радио было настроено на ретроканал, в самом краю средневолнового диапазона. Один из приехавших на вызов полицейских сказал, что когда-то любил слушать забойную, как он выразился, музыку пятидесятых, но теперь на дежурстве предпочитает тишину. Чем тише, тем лучше.

Следующие три жертвы находились в Элк-Бенде, штат Айдахо, – 767 миль по прямой, через Национальный лес Карибу-Тарги в округе Фремонт. В Элк-Бенде Мрачный Мельник принял облик местной легенды, отшельника Дика-из-Подземелья, и, вооружившись киркой, подкараулил и выпотрошил несколько пожарных-добровольцев. В конце концов доведенная до полного отчаяния одна из жен этих пожарных, то есть фактически уже вдова – Салли Чаламберт, шошонка, – тоже подкараулила Дика-из-Подземелья, схлестнулась с ним и огрела его лопатой. Мрачный Мельник рухнул на землю, но ярость Салли Чаламберт еще не иссякла. С криками она продолжала лупить его уже сломанной лопатой, вышибла половину передних зубов, переломала лицевые кости, а потом лезвием лопаты отсекла правую руку. Она бы не остановилась, но ее оттащил брат мужа, чтобы, как он потом написал в показаниях, «спасти ее душу».

Но он опоздал.

Салли Чаламберт отправили в особое место, откуда просто так не возвращаются. Ее содержат в психиатрической лечебнице.

А Мрачному Мельнику удалось вернуться.

Лучшие всегда возвращаются.

Когда он пытался переплыть реку Салмон и открыть новый убийственный цикл, один из выживших пожарных-добровольцев врезался на окружной пожарной машине в столб линии электропередачи, и трансформатор рухнул в воду. Короткое замыкание – и в этой части реки погибла вся форель, ондатры, утки и бобры, получил ожог молодой лось.

Мрачного Мельника прибило к берегу лицом вниз, кисть и лицо кровоточили, а когда через несколько недель он очухался, оказалось, что он накрепко привязан к больничной койке, обвинения против него быстро нарастают, все федеральные агентства жаждут до него добраться, все штаты, где он успел побуянить, требуют его выдачи. Больше Кочевнику не кочевать.

В неразборчивом и многократно перемонтированном интервью, якобы данном им медсестре, у которой под рукавом халата была шпаргалка со списком вопросов, Мрачный Мельник заявил: он еще не довел дело до конца. Тридцать пять покойников – это не тридцать восемь, а ему нужно именно столько.

Газетчики выяснили, что́ это за цифра: в его родном штате Миннесота в 1862 году повесили тридцать восемь индейцев из племени дакота – крупнейшая массовая казнь в истории Соединенных Штатов. Пресса пришла к выводу, что Мрачный Мельник лишает людей жизни, просто чтобы восстановить справедливость. То ли он поставил перед собой такую задачу с самого начала, то ли вооружился ею где-то на полдороге – остается только гадать. Так или иначе, зверства 1862 года увязали с семилетним так называемым «буйством» Мрачного Мельника в нескольких штатах.

Итак, Истфоркский Душитель, Слэшер 90, Мясник из Баумена, Жнец из Рапид-Сити, Дик-из-Подземелья и Кочевник предстали перед судом в облике Мрачного Мельника. Поскольку арестовали его в Элк-Бенде, штат Айдахо, «звездный час» Мрачному Мельнику назначили в Бойсе. Те три убийства были последними, и все улики прямо указывали на него, включая на удивление качественную запись с мобильного телефона, и сомнений в том, что по этим делам его осудят, не было.

К тому времени Мрачный Мельник стал, благодаря прессе, настоящей сенсацией, даже знаменитостью: не просто еще один маньяк-убийца, какие не переводились уже полвека, а новое любимое пугало западных штатов – как написала одна газета в штате Монтана, «отшельник Иеремия Джонсон наших дней». Высоченный, шести с половиной футов, рост, свободно висящие, будто саван, волосы до плеч, крюк на месте правой кисти, зловещая гримаса на испещренном шрамами лице – публика смотрела на него во все глаза. У него даже появились свои фанаты и стали выдумывать какие-то истории: он сбегает из тюремной камеры, пробирается на местную аллею влюбленных, «вступает в ряды городских легенд и по ходу дела создает новые».

Так называемые судебные процессы 1862 года по делу о тридцати восьми дакотцах в некоторых случаях длились всего по пять минут, зато день суда над Мрачным Мельником растянулся на несколько лет. Требовалось самым тщательным и терпеливым образом уточнить все нюансы, к тому же ответчику были нужны новые зубы. Резня в Элк-Бенде, как ее стали называть, произошла 3 и 4 июля 2015 года – безусловно, роковые дни в истории американского насилия, – однако долго обсуждавшееся соглашение о признании Мрачным Мельником вины заключили только в середине октября 2019 года.

Он утверждал, что сможет показать работникам суда и других мертвецов, повернутых к северу, если суд в этом заинтересован и найдет достаточно мешков для трупов.

Суд был заинтересован.

Конечно, никто не сомневался, что Мрачный Мельник может привести их к ссохшимся телам в Вайоминге, Монтане, обеих Дакотах и Колорадо. Может быть, даже в южном Айдахо, на пути к Элк-Бенду, верно? Ведь в этих краях произошла сенсационная смерть, которая летом 2015 года привлекла внимание всей страны: возможно, это было убийство, а не просто нападение дикого зверя. Хотелось бы доказать, что Мрачный Мельник перевалил за святую цифру 38 задолго до Элк-Бенда, тогда народ перестанет возмущаться по поводу дакотцев, повешенных Авраамом Линкольном в 1862 году; тогда получится, что они вовсе не жертвы, а лишь предлог, с помощью которого коварный убийца решил вызвать сочувствие общественности.

В соцсетях эту схему окрестили «Туром воссоединения» – воссоединения убийцы со своими жертвами.

Двенадцатого декабря 2019 года из Бойсе выехала колонна бронированных машин. Мрачного Мельника, видимо, заковали в кандалы и как следует накачали, а черный внедорожник, куда его посадили, накрепко пристегнув, был одним из четырех таких же – создать впечатление, что заключенного могут перевозить в любом из них. Полиция опасалась, что семьи жертв могут устроить засаду или, еще хуже, постоянно растущая база фанатов Мрачного Мельника попробует устроить ему побег.

Была организована поддержка с воздуха, национальная гвардия двигалась впереди и сзади колонны, а местная полиция по возможности перекрывала дороги по пути ее следования. Не обошлось и без спланированной оговорки: оратор на пресс-конференции, излагая схему, вдруг «отошел от сценария» и шепнул в букет из микрофонов, что за спиной Мрачного Мельника всегда будет вооруженный охранник, чтобы избежать «любых случайностей». Это, конечно же, было явным намеком на последнее средство – пулю в затылок Кочевника, чтобы остановить его убийственные похождения раз и навсегда.

Если, конечно, одной пули хватит.

Вся Америка налила себе по бокалу крепкого напитка и устроилась в удобных креслах, чтобы пережить это событие вместе с суровыми мужчинами и женщинами, которым выпало исполнить это ответственное задание, но наступил вечер, канал переключили на спортивный и… внимание ослабло.

Что и требовалось колонне бронированных внедорожников.

Лучше ехать без рекламы, вдали от пристального наблюдения камеры. Никто не рассчитывал, что отвлечь внимание всей страны поможет погода, но погода явно была правоохранителям на руку. Когда видимость равна нулю, а температура стремится вниз, журналистам тоже не сильно охота о чем-то докладывать миру. Колонна перестала быть мерцающей голубой точкой на карте над головой телеведущего. Ее вытеснили специальные репортажи, экстренные предупреждения о грядущем урагане, о неслыханной белой мгле, что вот-вот опустится на западные штаты.

Первой из федеральных дорог по пути следования колонны закрыли трассу Ай-80 через Вайоминг; ничего удивительного для тех, кто с этой трассой знаком. Колонна, недолго думая, перешла к плану Б: ехать через места прошлого обитания Слэшера 90 – Монтану.

Сделав крюк в обратном направлении, конвой проехал Покателло, затем Блэкфут, намереваясь следовать по шоссе Ай-15 на север до Айдахо-Фолс, а затем уже до самого Батта – желательно одним махом.

Но у метели, раскачивавшей внедорожники, были свои планы: Ай-15 тоже закрыли, даже для правоохранителей.

Что оставалось конвою? Стать на постой в непроверенной гостинице либо двинуть на север по шоссе 20, которое выведет его к западу от Йеллоустоуна, прямо к границе штата Монтана.

Решили, что из Айдахо-Фолс надо вызвать снегоочиститель – расчистить дорогу. Прибыли три грузовика класса семь, каждый размером с мусоровоз или цементовоз. Водители довели до сведения окружающих, что, если судье в Бойсе понадобится желающий замкнуть цепь электрического стула, активировать газовую камеру или сделать смертоносный укол, они найдут окошко в своем расписании.

А если он случайно выпадет через боковую дверь внедорожника, тогда… тоже неплохая идея. Снегоочиститель – штука тяжелая, лопасти большие, со своим делом запросто справятся, верно?

Люди обменивались рукопожатиями, похлопывали друг друга по плечу, и начался медленный, со скрипом, подъем в гору. Снег клубился и взлетал в воздух, но чернота становилась только гуще. Каждые несколько миль попадались старые щиты, восхвалявшие Пруфрок, штат Айдахо: «Серебряный рудник на целый мир гремит!» Или, вот, про озеро Индиан в Пруфроке: «Самая неразгаданная тайна Запада». Конечно, к 2019 году эти рекламные щиты были испоганены: на сверкающей поверхности озера Индиан пульверизатором намалевали акулий плавник, а также неизбежные слова: «Помогите! Акула!»; шахтеру, добывающему серебро из всемирно известного рудника, пририсовали огромные глаза и развратную ухмылку, так как между его киркой и пластом серебра кто-то пририсовал кричащую женщину.

Можно с уверенностью предположить, что Мрачный Мельник, увидев сквозь буран эти граффити, удовлетворенно хихикал про себя. Ковбой Мальборо чувствовал бы себя как дома, входя в лес из сигарет, – Кочевник тоже признавал местность, куда въезжала его колонна. В эту минуту он даже был развернут к северу.

Как и его водители, охранники, надзиратели.

Отдельные хлопья снега врезались в лобовые стекла, и «дворники» уверенно их отбивали, размазывали, подогревали с помощью размораживателей, но стекла все равно покрывались льдом, и было трудно следить за габаритными огнями снегоуборочных машин, расчищавших дорогу впереди, бесшумно откидывая за ограждение, в открытое пространство огромные завитки снега.

Если бы во время этого бурана была поддержка с воздуха, вертолетам пришлось бы висеть над ползущей черной линией совсем низко, и от их лопастей видимость ухудшилась бы еще сильнее. Но два вертолета улетели на частные аэродромы еще несколько часов назад и передали колонну пилотам из Монтаны, уже ожидавшим на своих взлетных площадках.

В итоге к одиннадцати утра – максимум к половине двенадцатого – колонну, невидимую для журналистов и лишенную поддержки с воздуха, поглотил снег, ураган, гора. Снегоочистители продолжали прокладывать дорогу, водители один за другим опустошали термосы с кофе, но был еще и Мрачный Мельник, возможно, уже проверявший на прочность свои кандалы. Надеть наручники на заключенного с одной рукой – задача не из простых, а обмен веществ иногда борется со снотворным так успешно, что оно испаряется буквально на глазах.

Казалось, Запад хочет вернуть его себе. Как земле нужны очищающие химикаты, так и Западу нужны пропитанные кровью следы его сапог, его тень, настолько длинная и глубокая, что из нее слышались крики его последних жертв.

Или так могло показаться тем, кто верит в слэшеров и последних девушек, в судьбу и справедливость.

До одной такой мы еще доберемся.

Впрочем, как и до всех остальных.

Сначала, однако, этот конвой, затерявшийся в белой мгле, этот Тур воссоединения, идущий за Вифлеемской звездой, начал утопать в крови.

После того как колонна прошла по шоссе 20 пятнадцать миль, рассказы о той ночи начинают разниться, мистер Армитедж, но потом совпадают снова. Знаете где? На пирсе, что врезается в озеро Индиан здесь, в Пруфроке, на высоте восемь тысяч футов. Из уст помощника шерифа Баннера Томпкинса прозвучала фраза, которая характеризует эту последнюю серию убийств: «Если бы мы опасались, что на нашу голову свалятся новые беды, мы, скорее всего, смотрели бы на озеро. Но никак не себе за спину».

А за спиной находилось шоссе 20.

Тур воссоединения Мрачного Мельника начался 12 декабря 2019 года, в четверг.

А закончиться ему было суждено тридцать шесть часов и двадцать тел спустя, в пятницу, тринадцатого. Как говорит Мартин Лютер на плакате у вашей классной доски: «Колесами истории движет только кровь».

Наши колеса крутятся исправно, спасибо.

Только по возможности не смотрите в зеркальце заднего вида.

Крик

В семнадцать лет все было куда проще.

Дженнифер Дэниэлс смотрит налево – на бескрайние просторы озера Индиан, потом направо – на длинный спуск вниз, вниз и вниз, затем присаживается, чтобы потуже завязать шнурки на правом ботинке.

Ногти у нее не накрашены черным, а обувь ей купил адвокат. Каблук бесхитростный, безо всяких выступов на подошве; нитки темно-коричневые, в тон искусственной пурпурно-коричневой коже.

Она встает, ей слегка не по себе от этой громадины открытого пространства, будто оно может поглотить ее, превратить в невидимку.

Челка падает на глаза, она ее убирает – волосы не шуршат, как раньше. К этому тоже надо привыкнуть: здоровые волосы. И длинные.

Куртка на ней из службы шерифа – своей не было. Коричневая, с ярко-желтыми броскими полосами вдоль рукавов и вокруг талии. Она лежала, свернутая в клубок, на заднем сиденье окружного «бронко». Дженнифер куртка велика; висит, как балахон. Руки в карманы на всю глубину не засунешь – не достают. Будто она – маленькая девочка, вышла с папой на жуткий мороз, и он укутал ее в свою куртку; ему ветер якобы нипочем, и от этой невинной лжи ей еще теплее.

Она зарывается лицом в воротник, от которого пахнет сигаретами.

– Прорвемся, дорогая, – говорит она себе и ступает на узкий бетонный хребет дамбы.

Перил для безопасности так и не сделали – почему? Вообще непонятно. Идешь, как по канату. Будь сейчас лето, и ее качнуло бы вправо, навстречу долгому и бесшумному падению, Дженнифер метнулась бы в другую сторону: упала в воду, доплыла до ржавой лестницы – она там специально на такой случай. Но сейчас лютая зима, озеро Индиан замерзло. Значит, она брякнется на лед, и от нее останется красное пятно, которое придут тайком вылизывать волки. Обдуваемая ветром поверхность озера вся иссечена, по ней разбросаны конусы безопасности, там и сям резные следы от коньков, будто ночью здесь танцевали гигантские пауки, а дальше видны широкие следы шин: во вторую неделю декабря пруфроковские пожарные осторожно пробуют лед, чтобы убедиться, что холода пришли окончательно и бесповоротно.

Кто же в этом сомневается? И все равно – хоть она не скажет об этом ни единой душе – как приятно оказаться дома. В школе Дженнифер только и мечтала, как бы отсюда вырваться, сбежать в Бойсе. Но вырваться по своей воле не успела.

Выставив голые руки на холод, она разводит их в стороны, аккуратно ставит одну ногу перед другой, не зная толком, куда смотреть: себе под ноги или на кабину управления.

А тишина здесь просто оглушает. Дженнифер будто враз лишили слуха.

Пруфрок далеко внизу и отсюда выглядит как игрушечный городок, словно какой-нибудь Годзилла может протопать через аптеку, банк, почту, мотель. Только «Дотс» пусть не трогает. За эти пару дней, с тех пор как Рекс Аллен перевез ее сюда, дал куртку и несколько двадцаток, тамошний кофе был самым приятным впечатлением.

Везде, куда Дженнифер ступает, в снежной корочке видны следы от колышков, будто здесь на ходулях прошел какой-то бесшабашный удалец.

Только не отвлекаться.

На полпути к кабине она останавливается, ей вдруг становится страшно.

Так и охота оглянуться: там наверняка, оскалив зубы, стоит мусорный медведь.

Она делает губами широкий кружок, вдыхает и выдыхает стылый воздух: надо успокоиться. «Прорвемся, – говорит она себе, – прорвемся». Куда деваться? В конце концов, она перед ним в долгу.

Внезапно справа на нее налетает ветер, и она не знает, что делать. Встать на четвереньки, чтобы не сдуло к чертям собачьим? Да, на четвереньки. Трясясь и замерзая так, что ее едва не выворачивает наизнанку, остаток пути до будки она преодолевает почти ползком, ладони и колени обжигает холодом.

Да уж, добро пожаловать домой. Милости просим.

По крайней мере, вокруг выпуклой платформы, на которой стоит будка, есть перила.

Дженнифер встает с колен, цепляется за перила. Наконец-то она у цели. Замерзшей рукой касается стенки кабины.

Вот и дверь. Сжав руку, она стучит. Даже не кулаком, а всей рукой до локтя. В металлической двери на уровне глаза так и осталась зазубрина. Это Дженнифер тогда что есть силы маханула топором.

Сейчас этот шрам прихватила ржавчина, и какой-то шутник маркером рядом с ней написал «5 июля 2015», а потом, чуть ниже, в скобочках, – «Джейд».

Дженнифер Дэниэлс отводит взгляд.

Дверные замки по одному щелкают, и вот дверь открывается внутрь, обдавая ее теплом.

Наконец, Дженнифер Дэниэлс отводит взгляд от озера и сквозь волосы, прибитые ветром к лицу, смотрит на дверь. И моргает, стараясь сдержать слезы.

– Так, так, так… – говорит Харди, улыбаясь уголком рта.

Он опирается на ходунки – вот откуда на снегу следы от колышков. Похудел, съежился, цвет лица землистый. Что удивляться, вырезали из человека целый фут кишок.

Дженнифер все равно бросается к Харди и зарывается лицом ему в грудь.

Не закрывая дверь, бывший шериф одной рукой обнимает ее, как может, похлопывает по спине, а она без стеснения плачет. Другой рукой он опирается на ходунки, иначе они вдвоем рухнут на пол.

– Это моя старая куртка! – с удивлением произносит он, дыша ей в голову.

Дженнифер хочет сказать ему, что знает это, помнит – она вообще помнит все, – но слова застревают в горле, и она только крепче прижимается к его фланелевой рубашке.

От рубашки тоже пахнет сигаретами.

– Рекс Аллен мог бы тебя сюда подвезти, – говорит Харди за чашкой наспех сваренного кофе.

Его второй помощник теперь сам – шериф.

Факелы для того и созданы, чтобы их передавать.

И полицейские жетоны тоже.

Но помощников у него было всего двое, а значит, Рекс Аллен был еще и худшим помощником.

Но… теперь ему до этого нет дела.

Его дело теперь – следить за тем, чтобы озеро Индиан оставалось озером Индиан и чтобы в долине под ним было сухо.

Ну и курить сигареты.

Его кожа пожелтела и обвисла от заточения в этой прокуренной камере. Но разве он собирался жить вечно?

Он вообще уже мог быть на том свете.

– Он бы послал Баннера, – говорит Джейд – нет, она Дженнифер. Дженнифер, Дженнифер, Дженнифер… Она уже сказала Харди: теперь она Дженнифер. «Джейд» больше нет. Умерла той ночью в водах озера.

– Помощник шерифа Томпкинс, – с усмешкой говорит Харди, чуть поворачивая ручку потока в трубе № 2. Не потому, что там что-то не так, просто старикам важно чувствовать себя полезными обществу.

– Он всегда хотел играть в футбол в колледже, – вспоминает Дженнифер, настороженно вглядываясь в него, и Харди этот взгляд хорошо известен.

– Вот и играл бы себе в футбол, – говорит ей Харди.

Не усмехаясь, даже не улыбаясь, эта новая Дженнифер прижимает к себе кофе, чтобы согреться, и смотрит на ту сторону озера Индиан, на Терра-Нову.

Примерно на два акра в национальный заповедник вклиниваются голые и почерневшие деревья.

– Это благодаря тебе, – говорит ей Харди и добавляет: – Без тебя сгорело бы все. Без тебя и Дона Чамберса. Так что долина перед вами в долгу. А то и весь Айдахо.

Он пытается ее ободрить, помочь обрести почву под ногами, но она только пожимает плечами, отпивает кофе, держа кружку обеими руками. Рукава куртки такие длинные, что пришлось их закатать.

Харди вспоминает другую девочку, которая тоже носила эту куртку, и уводит взгляд в сторону.

– Я живу в моем старом доме, – говорит Дженнифер, пытаясь выдать эти слова за плоскую шутку. – Даже в моей старой спальне.

– «Кровавый Лагерь», – произносит Харди с сочувствием.

В первые пару лет он перенес несколько операций, но его продолжали держать в курсе. После той ночи на воде охочие до сенсаций туристы и фанаты ужастиков хлынули в Пруфрок, и дом Дэниэлс стал одной из достопримечательностей. А потом, когда с приходом зимы толпа схлынула – делать снимки для соцсетей, конечно, здорово, но не при минус двадцать на дворе, – школьники выломали замок задней двери и превратили старый дом Дженнифер в место для тусовок. Раньше этим местом всегда был лагерь Виннемукка, но озера первое время все сторонились, да и на берегу было как-то жутковато.

Поэтому – дом Дэниэлс. Раз уж там можно согреться, не разжигая костров на улице, Рекс Аллен закрывал на это глаза. А что, подумал Харди, в наши дни остается делать шерифу?

Вскоре какой-то хулиган на фасаде дома красным распылителем написал: «Кровавый Лагерь».

– Вполне уместно, – говорит Дженнифер.

– У тебя такой прически давным-давно не было, – говорит Харди, касаясь ее волос. – С пятого класса?

– С шестого, – уточняет Дженнифер, смаргивая какое-то воспоминание. Она откидывается назад, и новая копна волос следует за ней.

– Индейские волосы, – замечает Харди и смотрит ей в глаза: как она отнесется к этой реплике?

Он мог бы сказать, что у нее волосы, как у отца, но знает: это приведет не туда. Она ведь ничего не говорит о Труди, вот и он не будет напоминать ей об Открывашке Дэниэлсе.

И Иезекииль не будет, хочет добавить Харди, но насчет смерти ее отца никто не говорил вслух, так что может выйти как минимум неловко. Сидишь здесь целыми днями один, сам забудешь, что у тебя в голове есть, а чего нет.

Наверное, в этом все дело.

Дженнифер пропускает реплику насчет своих индейских волос, просто чуть поднимает подбородок и говорит:

– Там у всех посттравматический синдром, знаете же?

Теперь черед Харди уклоняться от вопроса. Конечно, он знает. Когда он первый раз вернулся из больницы, еще в коляске, ему хорошо была видна картина города. Посмотришь на людей, на их глаза – вроде бы все как обычно, про ту ночь все позабыли, думают о будущем или о настоящем, но уж никак не о той ночи на воде. Но не надо покупаться на эти бесстрастные лица. Лучше посмотреть на людей, когда они сидят на открытой веранде у «Дотс». Или стоят, прислонившись к выщербленному синему столбу на бензоколонке, пока Лонни заправляет им машину. Или сидят на скамеечке Мелани, ловя предзакатные лучи солнца.

Посидят так три минуты, пять минут, отвлекутся на книгу, поговорят с кем-то по телефону, съедят вкусный омлет. Но потом, стоит внутренней дисциплине ослабнуть, вы сразу заметите: вдруг дернется плечо, рука неожиданно сожмется в кулак. Человек глубоко вздохнет, будто снова оказался в водах озера.

Уж лучше сидеть здесь, на этом невероятном утесе над водой и выкуривать одну сигарету за другой.

Кстати, о сигаретах.

Из нагрудного кармана рубашки Харди достает пачку и вытряхивает из нее сигарету для Дженнифер.

Она отрицательно качает головой, мол, спасибо, не надо.

– Молодец, – говорит он, но себе в сигарете не отказывает. – Ты сильнее меня.

– Если начну, меня потом не остановишь, – объясняет она. – Да и денег на них нет.

– Я могу кое-кому позвонить, – сообщает ей Харди, а сам ищет спички. – Может, кишки у меня и стали на три фута короче, но кое-какие связи остались, могу тебя куда-то пристроить.

Дженнифер закрывает глаза и согласно кивает, то ли с благодарностью, то ли с сожалением, трудно сказать. Так или иначе, Харди оставляет ее в покое и разражается кашлем, от которого все его нутро будто опустошается.

– Все нормально? – спрашивает Дженнифер с подлинной озабоченностью, к которой подмешан гнев, будто этот чертов кашель она может как-то унять – и готова с ним сражаться.

Она еще там, верно. Где-то там. После того, что с ней произошло, что выпало на ее долю. Какую тяжелую ношу ей приходится нести, но она не сдается.

А ей всего-то двадцать один, напоминает себе Харди.

Что же это за мир такой, если он так с ней обошелся.

Ей бы учиться где-нибудь подальше отсюда, на полную стипендию. Чтобы ее беспокоили только тесты, свидания, вечеринки.

А у нее всего один друг – старик, подыхающий в бетонной коробке на крыше мира, и все ее воспоминания заляпаны кровью.

И, проявляя лояльность, Харди отводит сигарету ото рта и кладет обратно в пачку фильтром вниз, чтобы потом не потерять. На удачу – глупое суеверие, он прекрасно это знает, но, если лишить себя маленьких личных ритуалов, жизнь быстро превратится в череду бессмысленных дней.

– Долго сюда добиралась? – спрашивает он.

– А что?

– Сейчас поймешь.

Он кивает в сторону озера.

Уже три часа дня, в четыре стемнеет, она вряд ли следит за барометром – молодые, они такие – и не знает, что бушевавший внизу буран уже утих. Значит, с наступлением сумерек резко похолодает так, что у термометра никакой шкалы не хватит.

Харди достает свой передатчик, пальцем просит Дженнифер помолчать и со щелчком подключает Мэг.

– Шериф, – откликается она, и Харди почти видит, как она распрямляет спину, будто в комнату вошел настоящий начальник.

– Через сорок пять минут мне нужна машина.

– У вас заявка на шесть, – кратко напоминает ему она, но это просто от неожиданности, ведь он и сам знает. В микрофон доносится шелест: она перебирает бумаги.

Поскольку водить машину ему трудно, а его прошлые заслуги еще уважают, служба шерифа каждый вечер посылает за ним машину отвезти домой. И получается, что теперь он видит Пруфрок только в темноте. Город для него превращается в собственную тень. Может, с учетом всех местных призраков, оно и верно.

– Сделаешь, Мэгги? – спрашивает Харди. – Не хочу, чтобы меня тут насквозь продуло.

– Уже, – отвечает Мэгги.

– Только не посылай этого пацана, – добавляет Харди с наигранной серьезностью, глазами подавая Дженнифер сигнал.

Она тоже глазами отвечает: все это глупости. И она не ошибается.

Харди с важным видом прерывает связь, отключает микрофон. Со второй попытки это ему удается.

– Можно было и обойтись, – замечает Дженнифер, мол, нужды в машине нет.

– Что же, я тебя по темноте отправлю? – Он показывает через окно на озеро, уже погруженное во тьму, на все вокруг. – Один неверный шаг – и до свидания, прекрасный мир.

– Я конусы видела, дорогу знаю.

– Да эти конусы давно сдуло ко всем чертям, разве нет?

– Я могу прямо сейчас уйти, ничего страшного не…

– Тебе надо на это посмотреть.

– Неужели в долине меня еще чем-то можно удивить? – спрашивает она.

– Я рад, что ты сюда добралась.

В знак одобрения Харди поднимает кружку.

– Извините, я тогда была… еще та штучка, – говорит она ему, будто затем и проделала этот долгий путь в гору.

– Зато с тобой всегда было интересно, – замечает Харди. – Помнишь, когда ты надела в школу руки-ножи?

– Они же были не настоящие.

– До сих пор во все это веришь?

– В слэшеры? Сколько времени прошло. Не знаю, я тогда вообще была другим человеком.

Харди пожимает плечами: понятное дело. Дженнифер пожимает плечами в ответ и говорит, обращаясь к жуткому пространству за окном:

– Вы о нем вспоминаете?

Харди вместе с ней смотрит в серое небо.

– О Медведе? – добавляет он на всякий случай.

Мистер Грейди Холмс, он же «Медведь», он же «Шерлок» – одной клички ему явно было мало.

– Я вспоминаю, – говорит Дженнифер, и рот вытягивается в жесткую линию. – Я… глупо вышло.

– Я тоже мог быть поумнее, – говорит Харди с глупейшей ухмылкой.

Дженнифер смотрит в кружку и говорит:

– Я была… Мой адвокат сказала, что я буду выгоднее выглядеть на суде, если поступлю на заочное в местный колледж. Когда я пишу работы, читаю книги по истории, то иногда забываю, что он был… был…

Она отводит голову назад, сглатывает, чтобы снова не заплакать.

– Я бы обо всем забыла, – продолжает она. – Думала бы, вот он удивится, когда я вернусь и заработаю за эти курсы кучу баллов.

Теперь губы поджимает уже Харди, внимательно смотрит на оконное стекло.

– В тебе это всегда сидело, – говорит он наконец. – И я вовсе не удивлен, Джей… Дженнифер.

Она стреляет глазами, почти целиком услышав свое прежнее имя, но ничего по этому поводу Харди не говорит.

– Слушайте. – Она ставит кружку на стол. – Мне надо…

– Точно по расписанию, – говорит Харди, подаваясь вперед.

Дженнифер перехватывает его взгляд.

Он смотрит на развалины Терра-Новы.

– Думаю, они переберутся на зимовку в «Овечью голову», – говорит он о небольшом стаде лосей, которые пробираются через сгоревшие дома и обуглившиеся деревья.

– Но озеро замерзло.

– Пить им не надо, – объясняет Харди. – Это… помнишь, где у строителей был сортир?

Дженнифер щурит глаза, будто отматывает время назад.

– Два синих и один серый, пошире, – вспоминает она и кивает.

– После… после того, что случилось, в первый год никому и в голову не пришло их увозить. Но они были пластиковые, а тут морозы. Растрескались, расползлись. Это ведь как… кто вырос в городе, этого не знает. Но трава вокруг выгребной ямы всегда самая зеленая, самая лучшая. Вот и там то же самое: природа позаботилась. Трава прямо буйствовала. Прошлым летом это маленькое стадо там и ютилось.

– Но сейчас его там нет, – замечает Дженнифер.

– Лоси выносливые, и память у них что надо.

Харди снова указывает вниз: там по снегу топает здоровенный самец. Может, добрые времена возвращаются? А вон еще один, выходит из лесочка, наверное, понимает, что теперь на виду. Тут не укроешься.

– Ой. – Дженнифер подносит обе руки ко рту, у нее даже перехватило дыхание. – Он же… белый.

– Змеиные индейцы называют таких лосей лесными духами, – объясняет Харди. – Эти каждому показываться на глаза не будут.

– Это… из-за бурана, – полагает Дженнифер.

– Из-за тебя, – мягко поправляет Харди и видит, что Дженнифер его поняла: рот снова вытянулся в тонкую линию. Будто она не хочет, чтобы губы дрожали.

Зато дергается подбородок.

Харди оставляет ее наедине с мыслями, ничего не добавляет, а еще минут через пять лоси уходят обратно вверх по склону, исчезают в деревьях. Белый скрывается из вида последним.

– Спасибо, – говорит Дженнифер.

Харди коротко кивает.

По льду озера Индиан носятся снежные вихри, значит, жизнь идет своим чередом.

Харди кутается в теплую одежду, предлагает Дженнифер шарф, потом выставляет на мороз свои ходунки и, опираясь на них, идет по обледенелому хребту дамбы, а Дженнифер вцепилась сзади в его куртку, и ему вдруг приходит в голову: когда она позволяет ему быть ведущим и брать на себя порывы ветра, он вот так может пройти через весь штат Айдахо.

Помощник шерифа Баннер Томпкинс барабанит пальцами по рулю ратрака, ждет, и вот из бурана появляется старик: очертания размыты, будто растеклась по краям картина маслом.

Баннер замедляет барабанную дробь до шестидесяти ударов в минуту и наклоняется вперед.

Стеклоочиститель у ратрака один, но массивный. Чтобы ездить по городским улицам, его хватает, однако с таким ураганным ветром… снежная крупа так и норовит замерзнуть на лобовом стекле. Рукавом куртки Баннер вытирает запотевшее стекло изнутри – с нулевым результатом.

Ходунки шаг за шагом переставляются, и картина маслом становится резче. Оказывается, Харди идет не на шести ногах, а… на восьми? Две – его, еще четыре – алюминиевые ножки ходунков с теннисными мячиками в основании…

Он не один? Это еще что такое, старик? Нашел себе попутчиков на крыше мира?

Баннер проверяет тугую застежку на портупее, потому что нервы у него на пределе: Рекс Аллен укатил на принадлежащем округу «бронко» охотиться на беглеца и подтянул с собой Фрэнси, другую свою помощницу, – значит, на хозяйстве остался он, Баннер. Конечно, он всего лишь проходит испытательный срок, и в апреле его контракт либо продлят, либо нет – как себя проявит. Она пока на полпути к должности помощника шерифа, и обычно Рекс Аллен либо Фрэнси наблюдают из машины, как он одергивает туристов или вешает штрафные квитанции на лобовые стекла машин из других штатов, припаркованных слишком близко к озеру.

Впрочем, сейчас, когда выпал снег, их не так много.

И все-таки… В доме, где когда-то жили его родители, у Баннера двухлетняя дочка, и он ее не видел уже почти полтора дня. Так надолго он с ней еще не разлучался. Какие обязанности у представителя власти в городке на три тысячи жителей? Снимать кошек с деревьев, ловить улетевших воздушных змеев и поспевать домой к ужину.

Но не сегодня.

Если по закону, забирать ратрак из окружного гаража он не имеет права. А если еще точнее, это вообще ратрак Лонни, а не местных властей. В октябре на инструктаже Рекс Аллен объяснил: Пруфрок арендует эту машину у Лонни за умеренную плату.

– А за техобслуживание мы ему тоже платим? – спросил тогда Баннер, изучая дальние стены похожего на пещеру гаража.

За все годы взросления, от начальной школы до «Хендерсон Хай», он здесь никогда не был. Почему их сюда не привели в четвертом классе? На дамбу водили, в библиотеку и на почту тоже.

– Не твоего ума дело, – ответил тогда Аллен Баннеру на вопрос о том, сколько берет Лонни за замену масла в своей машине. И Баннер только кивнул, изображая из себя послушного солдата. Который ничего не видит, ничего не слышит и, самое главное, ничего не говорит.

До сегодняшнего дня, чтобы забрать Харди с его поста на дамбе, кто-то всегда делал крюк через ручей. Этот «кто-то» всегда был младший по должности, потому что поездка еще та, и вместе с распоряжением выдавались ключи от «бронко», внутренности которого Баннер хорошо знал: в старые времена, когда он был еще несмышленыш, Харди пару раз подвозил его к родительскому дому.

Но пока ничего дурного за ним не числится, ничего такого, что помешает ему стать полноценным полицейским.

Последние пару недель приказ ехать на дамбу всегда поступал за двадцать минут до выезда, чтобы Баннер мог надеть на колеса цепи. Не из-за ручья, он замерз еще месяц назад, – к дамбе Глен вело несколько крутых поворотов.

Вдоль дороги как минимум три проржавевших остова: грузовики не смогли преодолеть подъем. Один – с крыльями, как у «Форда-А», без резины на раздолбанных деревянных колесах; другой – не столь уж старый фургон «Додж Пауэр», который должен был бы добраться наверх, но, как сказали Баннеру, «водитель не справился»; а третий – разбитый «гран при», который, по словам Рекса Аллена, сюда притащили на цепи. Видимо, пара местных придурков задумала дотащить тачку до дамбы, скинуть оттуда вниз, посмотреть, как красиво она летит, может, показать ей вслед средний палец.

Но с цепями на всех четырех колесах, даже сквозь такую крупу… местный «бронко», скорее всего, этот подъем возьмет. В зависимости от водителя – и удачи.

Впрочем, какая разница? «Бронко» у Рекса Аллена. А патрульная машина, которую выделили Баннеру, ни за что наверх не доедет, даже с цепями. Он даже не стал выводить ее из полицейского гаража, а просто прошел два квартала пешком.

Потому что единственный вариант добраться до дамбы – это ратрак.

Баннер понятия не имеет, сколько ратрак сжирает топлива, поэтому к кузовному ограждению пристегнул две полные канистры. Пусть ратрак едет не так быстро, зато сидишь в нем высоко, как в тракторе, и четыре гусеницы буравят сугробы как нечего делать.

«Если с помощником шерифа дело не выгорит, – думает Баннер, – можно устроиться в какую-нибудь фирму и просто сидеть за рулем такой штуковины каждый день».

Если, конечно, он переживет следующие полторы минуты: откуда у Харди еще две ноги? Значит, кто-то идет за ним – след в след. Возможно, приставил к спине бывшего шерифа пистолет: значит, этот второй человек – Джокер, которому взбрело в голову взять в заложники всю долину, у него какой-то грандиозный план: тут тебе и дамба, и озеро, и бог знает что еще.

«Только ты не Бэтмен», – напоминает себе Баннер.

Бэтмен и Джокер для него – стандарт героя и преступника. Только знать об этом Рексу Аллену или Фрэнси незачем, обойдутся.

Кто бы ни был тот второй, он ниже Харди, стройнее…

«Погоди», – говорит себе Баннер.

– Она? – слышит он свой изумленный голос.

Он распахивает дверцу, привстает в кабине, чтобы лучше видеть: от холода перехватило дыхание.

– Ну, дела… – говорит он.

Харди уже распахивает хлипкую пассажирскую дверцу, Баннер навалился грудью на руль и во все глаза смотрит: вот уж кого не ожидал увидеть на вершине горы.

– Джейд Дэниэлс?

– Какого черта? – обращается она к Харди насчет Баннера.

Харди подсаживает ее в относительно теплую кабину.

В ратраке всего два сиденья, между ними небольшой зеленоватый мини-холодильник с видавшей виды белой крышкой. Выбора у Дженнифер нет – придется сидеть рядышком с Баннером.

– Это точно ты? – спрашивает ее Баннер, не в силах поверить собственным глазам.

– Я теперь Дженнифер, – отвечает она, глядя прямо перед собой и вцепившись в жесткую приборную панель – корпус с индикаторами, обклеенный инструкциями.

– Привет, Томпкинс, – Харди складывает ходунки и сует их в кузов.

– Хорошо закрепили? – на всякий случай спрашивает Баннер.

– Езжай, – говорит ему Харди.

– Вы сказали, что это будет не он, – говорит Джей… Дженнифер, будто от ее возражений что-то изменится.

– У меня там спальный мешок, – говорит Харди, показывая затылком вверх, в сторону кабины управления.

– Других такси сейчас в городе нет, – говорит Баннер, затаскивая сложную, изогнутую рукоятку переключения передач в выемку, которая означает «задний ход». Эта рукоятка вместе с его рукой оказывается у Дженнифер между ног. Она чуть подается назад.

– Я тебя с младших классов Дженнифер не называл, – говорит он ей.

– А я представить тебя помощником шерифа могла только в страшном сне, – парирует Дженнифер.

– Когда вернулась?

– Рекс Аллен забрал меня два дня назад.

– Но он даже ничего…

– Кому надо, сказал, – поясняет Харди. – Видимо, тебя в этом списке не было.

Баннер разворачивает ратрак, и тот, изрыгая черный дым, с пыхтением едет вниз. Расход топлива, наверное, уменьшился раз в десять.

Вот и славно.

Тут они уже не застрянут. Вернее, он не застрянет здесь с девушкой и стариком, за которого отвечает. Сейчас он вообще отвечает за весь город.

– И где же мой бывший помощник в такой прекрасный вечер? – спрашивает Харди. Он держится за обшарпанную ручку у себя над головой, явно не доверяя водительскому мастерству Баннера.

– Куртку свою, наверное, ищет, – говорит Баннер, разглядывая яркие полосы на рукаве Дженнифер.

– Он сам мне дал, – говорит ему Дженнифер.

– Я вообще не знал, что тебя выпустили.

– Я ничего плохого не сделала.

– Так я и поверил.

– Эй, молодежь! – вмешивается Харди, видимо, получая от этой перепалки удовольствие.

– Вы правда не знаете, где Рекс Аллен? – спрашивает его Баннер, как бы не замечая Дженнифер, типа сейчас говорят взрослые.

Дженнифер подается назад, презрительно скрестив руки на груди.

– У вас там наверху сканер не работает? – спрашивает Баннер.

– Что-что, сынок? – спрашивает Харди.

– Ваш сканер не работает, сэр, – поправляется Баннер.

Это их обычная пикировка с оскорблениями: так Харди напоминает Баннеру, что с тех пор, как он был молокососом, прошло совсем немного времени.

– Сэр, – громко повторяет Дженнифер, специально для Баннера.

Ей это в кайф.

Она не вспоминает, как Баннер наткнулся на нее в кладовке, где она рыдала в темноте, а черная тушь стекала по лицу. Он тогда захлопнул дверь и пошел искать другое место, чтобы уединиться с Эмбер.

Прошли те денечки. Нет уже ни Эмбер, ни Бетани, ни Тиффи… А он теперь папа. Да еще и помощник шерифа.

Он без особой нужды ерзает на своем сиденье, и Дженнифер снова должна подвинуться из-за этой свинской рукоятки.

– Тише, тише, – говорит Харди, держась за ручку над головой – сейчас по-настоящему крепко.

Баннер что-то бурчит про себя, замедляет ход. Давать ему официальную оценку Харди теперь не может, но все-таки Рекс Аллен моложе Харди на тридцать лет.

Что за хрень.

– Сканер весь день помалкивал, – говорит Харди.

– Да, помолчишь тут. – Баннер перекладывает руки на руле, чтобы вписаться в крутой поворот вокруг снежной кучи, в которую превратился «гран при».

– Из-за выходных? – вмешивается Дженнифер.

– Ты про Рождество? – изумленно отвечает Баннер. – До него еще… Что ты вообще там делала?

– Ждала рыцаря в сияющих доспехах, который спустит меня с большой нехорошей горы, – говорит она, изображая тоску во взгляде.

Все, кому не лень, – Джокеры.

Баннер делает еще один крутой поворот, не отпуская сцепление.

– Было тихо, потому что говорить не с кем, – объясняет Баннер, перебираясь через ручей; лед такой твердый, что даже не трещит. – Шериф на шоссе, с Фрэнси.

– Авария? – спрашивает Харди.

– А-а, – вступает Дженнифер. – Мрачный Мельник, так?

Конечно, она в курсе.

– Ищут конвой, колонну, перевозку заключенного, как там это называется, – объясняет Баннер для Харди.

– «Тур воссоединения», – цитирует Дженнифер.

– Держи, – говорит Баннер и передает ей руль, она и возразить не успела.

Дженнифер берет руль и ведет машину прямо, а Баннер лезет за своим блокнотом…

Разворачивает его и передает Харди.

– Вы новости, что ли, не смотрите? – спрашивает Баннер, искренне удивленный.

– Доживешь до моих лет, поймешь: это все та же хрень, только в свеженькой упаковке, – говорит Харди, изучая зернистое лицо на тусклой бумаге. Поднимает глаза на Дженнифер, переводит взгляд на Баннера: – Она тебе уже сказала, помощник шерифа, – говорит он с легким укором, почти на полном серьезе. – Суд принял решение в ее пользу.

– Что? – восклицает Баннер, забирая руль обратно, а Дженнифер вскидывает руки вверх, будто этот руль ей сто лет не нужен.

– «Что, сэр», – бурчит она с нажимом.

Они уже в городе, и Баннер отключает огни ратрака, кроме габаритных – зачем светить людям в окна?

– Ты хочешь сказать, что это не Открывашка Дэниэлс? – спрашивает Харди.

– Мой отец?! – говорит Дженнифер, тоже глядя на зернистый снимок Мрачного Мельника, хотя, вполне возможно, плакатик с его изображением висит на стене в ее спальне.

– Наденьте очки, сэр, – предлагает Баннер.

Харди следует совету и видит свою ошибку.

– Извини, Дженнифер, – говорит он. – Я не хотел… просто они оба индейцы, и… его лицо.

– Плохое лицо, – говорит Дженнифер, потом добавляет, ударяя каждый слог: – Вин-не-мук-ка.

– Помнишь, – говорит Харди и большой рукой хлопает ее по колену.

Его дом в конце квартала.

Баннер притормаживает, чтобы Харди не стал, как обычно, говорить ему «здесь».

– Что «помнишь»? – спрашивает Баннер.

– Лагерь Виннемукка, – объясняет Харди. – На языке змеиных индейцев «виннемукка» значит «плохое лицо».

– Я вообще не в курсе, о чем мы говорим, – с пафосом заявляет Баннер, останавливаясь у дома Харди.

– Колонна, что перевозила Мрачного Мельника, пропала, – говорит Дженнифер, облегчая участь Баннера.

Тот кивает.

Харди открывает дверцу машины, и, подхваченная ветром, она почти хлопает по переднему крылу… Лонни это бы точно не понравилось.

– Ну, если эта тюремная камера на колесах где-то застряла, – говорит Харди, ступая на землю и доставая ходунки, – тогда ваш заключенный превратился в эскимо на палочке, сами знаете. Может, весной оттает, может, и нет.

– Да, сэр, вы правы, – соглашается Баннер. Скорее бы уже с этим покончить, ну пожалуйста.

– Только долго тут не болтайтесь, ясно? – напутствует их Харди со зловещей улыбкой и, не успели они и рта раскрыть, захлопывает за собой дверцу.

Баннер уже хочет отъехать, но Дженнифер кладет руку ему на локоть, мол, подожди. Она так и сидит рядом с ним, хотя соседнее сиденье освободилось.

– Пусть сначала до дома дойдет. – В голосе звучит просьба.

Баннер убирает назад рычаг передачи и ждет. Харди поднимает на крылечке ходунки и машет ими на прощание.

– Завтра с утра первым делом везу его обратно, – говорит Баннер. – Других занятий, похоже, не предвидится.

Дженнифер отодвигается на сиденье Харди, тянется к ремню безопасности, хотя Харди ездит непристегнутым. Для Баннера это оскорбление: она сомневается в его водительских навыках?

– Я думал, ты девочка-ужастик, – говорит он, укоряя ее за эти меры предосторожности.

Ратрак пыхтит по Главной улице, Баннер ведет его быстрее, чем следовало бы.

– Город-призрак, – говорит Джейд о Пруфроке.

– Знаешь, почему он вообще согласился работать на дамбе? – спрашивает Баннер.

– Мой дом помнишь? – в свою очередь спрашивает Джейд.

Баннер не удостаивает ее ответом, просто съезжает с Главной улицы.

– Почему? – переспрашивает Дженнифер. – Он… уже в возрасте, здоровье слабое. Работать шерифом не может.

– Что с его дочкой случилось, знаешь? – спрашивает Баннер.

– С Мелани?

– Да знаешь, конечно. – Баннер останавливает ратрак перед ее домом.

– Что ты хочешь сказать, помощник шерифа?

– Твои мама и папа, – произносит Баннер едва слышно. Но от этого слова звучат только громче.

Дженнифер смотрит прямо перед собой; полуулыбка исчезла, на ней снова маска «Дженнифер».

– Да, они там были, когда Мелани… утонула, – говорит она. – И что? Там были не только они.

– Наверху, у дамбы, где это случилось, – говорит Баннер, постукивая пальцами по рулю, давая понять: про местные легенды ему кое-что известно. Тем более теперь, когда он – помощник шерифа. Вернее, скоро им станет. Уже почти стал.

– Нет, – возражает Дженнифер. – Мне мама говорила. Это было здесь… на пирсе. Они плавали, было лето…

– Что лето, это точно, – перебивает ее Баннер. – Но они были на дамбе.

– Туда же нельзя.

– Именно из-за нее там теперь лестница, – объясняет Баннер. – Чтобы больше никто не утонул. Так Рекс Аллен говорит. Это лестница Мелани.

– Как скамейка Мелани.

– А еще глиссер, – добавляет Баннер, побеждая в этой игре. Глиссер тоже стоит в окружном гараже, ждет летнего сезона.

– Ты хочешь сказать, что шериф Харди…

– Мистер Харди.

– …согласился торчать там наверху, чтобы быть ближе к месту, где утонула его дочь?

– Не совсем нормально, да? – говорит Баннер. – Это скорее по твоей части.

– Знаю, почему ты строишь из себя блюстителя порядка, Баннер Томпкинс.

– Строю?

– В тот вечер, – говорит Дженнифер (в какой именно, можно не объяснять), – когда ты вытащил Лету из воды… Ты чувствовал себя героем, будто спас ей жизнь. А сейчас снова хочешь быть спасителем. Вполне логично.

– Мистер Холмс всегда говорил, что ты умнее, чем кажешься.

– Вот его поминать ни к чему.

– Между прочим, на тебе куртка округа.

– Скажи своей симпатичной женушке, чтобы позвонила мне… – говорит Дженнифер, уже приоткрывая дверцу, но ее перебивает включившееся у Баннера радио.

– Помощник шерифа Томпкинс, помощник шерифа Томпкинс, – слышен голос Мэг.

Баннер поднимает палец, прося Дженнифер помолчать, включает микрофон у плеча и отвечает:

– Томпкинс слушает. Что случилось, миссис Кениг?

– Ты где? – спрашивает Мэг. – Не важно… я сейчас ее соединю, сейчас соединю.

– Кого? – спрашивает Дженнифер, и Баннер глазами просит ее замолчать.

– Синнамон Бейкер, – отвечает Мэг.

– Она еще здесь? – громко удивляется Дженнифер.

Баннер одаривает ее злобным взглядом, и тут сквозь помехи из динамика у него на поясе прорезается голос.

– Баннер, Баннер!

Это сквозь слезы визжит Синнамон.

– Не «помощник шерифа»? – едва шевеля губами, произносит Дженнифер.

Нога Баннера соскальзывает со сцепления, ратрак дергается и замирает, Дженнифер врезается в ремень безопасности.

Она во все глаза смотрит на Баннера и слушает голос Синн.

– Я не знаю! – кричит Синн в ответ на вопрос Баннера о том, где она.

Потом начинает рыдать и задыхаться.

– Мы едем, – говорит Баннер.

Хотя это явная ложь. Он же не знает, где она.

Сквозь помехи прорывается другой голос. Девичий… Женский:

– Скажи, что последнее ты помнишь? Что вы делали?

– Что мы делали?! – говорит Синн. – Они умерли!

– Кто? Кто? – спрашивает девушка-женщина.

– Помощник шерифа Томпкинс, кто у вас на линии? – вклинивается Мэг.

После паузы Баннер отвечает:

– Миссис Кениг, это Дженнифер Дэниэлс. Она со мной.

– Джейд? – спрашивает Мэг не без трепета в голосе.

Синн орет в телефон, потому что они не понимают, насколько это срочно.

Во-первых, на ней только лифчик, трусики и зимние сапоги – таковы правила.

Во-вторых, она вся измазана кровью.

В-третьих, тело Тоби прижато к стеклу, и на нее смотрит его один оставшийся глаз.

– Он даже лобовое стекло не пробил, – говорит Синн, будто озадаченная.

– Лобовое стекло, лобовое стекло, так… – соображает Дженнифер Дэниэлс. – Значит, авария. Куда вы ехали? Откуда?

– Нет, – кричит Синн. – Это не… мы были… Господи. А Гвенни, она… она…

Синн опускает телефон к ключице.

За капотом на ветке дерева болтается подвешенное за шею тело Гвен Стэплтон.

Ее вспороли спереди. Выпадающие внутренности – ярко-красное пятно на фоне снега, язык тоже снаружи, он пробит отверткой, чтобы так и торчал.

– Господи, господи, господи… – причитает Синн в телефон. Или просто причитает, а телефон держит рядом.

Баннер, Дженнифер и Мэг что-то говорят в нежную кожу ее шеи, но Синн все рыдает, не в силах наладить дыхание.

Наконец, она подтягивает телефон к уху.

– Я просто… это была игра, – объясняет она, будто пересказывая сон, будто это происходит не с ней. – Я не знала, что Гвен захочет… захочет…

– Тоби Мэнкс и Гвен Стэплтон, – слышит она в отдалении голос Баннера. – Мэг, вы поняли? Можете позвонить, узнать, где они должны быть?

– Как он умер? – спрашивает Дженнифер. Наверное, рацию держит она: голос ближе, громче.

– У него… живот, – едва ворочает языком Синн. – В нем больше ничего нет.

– Он, – повторяет Дженнифер. – Он – это кто, Синнамон?

– Откуда вы знаете, как меня зовут?

– Кто это сделал? – перебивает ее Дженнифер.

– Это… чудовище, – говорит Синн, ей едва хватает воздуха, чтобы произнести эти слова.

– Ты его знаешь или нет? – спрашивает Дженнифер.

– Не… в смысле? – удивляется Синн. – Мы были… и вдруг… не могу… нет…

– А Гвен? – спрашивает Дженнифер, потом что-то шепчет не в микрофон, наверное, обращаясь к Баннеру.

– Он ее повесил на дереве! – кричит Синн в трубку.

– Успокойся, успокойся. А… он ее…

– Разрезал ей живот! Что вам еще надо?

– Кейси Бек… – произносит Дженнифер, видимо, вспомнив, что микрофон включен, проглатывает последний слог: Кейси Бекер.

– Нет! – Синн перекладывает телефон к другому уху, чтобы было громче и понятнее. – Гвен Стэплтон! И с дверцами он что-то сделал. Я не могу выйти!

В разговор вмешивается Мэг:

– Я позвонила домой Мэнксу.

– Так быстро?! – вскрикивает Баннер, так и не вернув себе микрофон.

– Сестра Тоби сказала, что он и… Гвен Стэплтон в «Конце тропы». Это мотель.

Услышав это, Синн начинает реветь прямо в телефон.

Потом дает ему соскользнуть вниз, вдоль тела, теперь и он в крови.

Она изо всех сил втягивает сопли, собирается с духом и обеими ногами бьет в лобовое стекло.

Тоби отлетает с той стороны стекла, потом сползает на него обратно.

– Прости, прости… – бормочет Синн и снова, и снова лупит ногами. Наконец, стекло под ее каблуком трещит, чуть выше тела Тоби. Еще два удара – сапог пробивает стекло насквозь, и осколки каскадом летят на нее. Она их отпихивает, ведь они обязательно ее порежут, оставив тысяча и одну царапину.

Отчаянно тряся головой, она выползает в дыру, которую пробила, и сваливается прямо на Тоби.

– Извини, извини, извини, – шепчет она, стараясь не встречаться с его мертвыми глазами, скользит по капоту, елозит по нему коленями и тряпичной куклой вылетает в пушистый снег.

Встает, оборачивается…

Перед ней огромный грузовик, из переднего бампера торчит покрытый коркой плуг для уборки снега.

Машину вогнали в прилесок – насколько можно, но не очень глубоко.

Синн смотрит на Гвенни: та покачивается на ветру, лента из кишок опускается вниз, словно якорь.

– Нет… – произносит Синн и опускается на колени.

Потом заставляет себя встать: холод невыносимый, кровь начинает густеть. Синн пытается бежать, но через несколько шагов застревает в снегу, а небо вокруг сверкает белизной, холодные иглы пронзают тело.

Она падает, скользит на ладонях. Снова поднимается.

Так она преодолевает парковку, зовет на помощь. В окнах мотеля зажигается свет, но остановиться она не может, не хочет, надо бежать отсюда как можно дальше.

Спотыкаясь, она выбегает на Главную улицу, поднимает руку навстречу фарам: эй, остановитесь, не надо меня давить.

Это не легковушка, не грузовик.

Это городской ратрак, что обычно ездит взад-вперед по улицам.

Он резко останавливается, и из кабины уже выпрыгивает с большим таким пистолетом в руке Баннер – боже, какое счастье, – а с другой стороны вылезает девушка-женщина… да это же Джейд гребаная Дэниэлс. Она впереди, с распахнутой курткой наготове.

Джейд набрасывает куртку на плечи Синн, крепко прижимает к себе, и тут начинается настоящая тряска.

И все прочее.

Ее звали Джейд

В тот декабрь Мрачный Мельник не был единственным убийцей в городе.

За два дня до его «Тура воссоединения» Дженнифер «Джейд» Дэниэлс блистала, если можно так выразиться, в своем «Специальном возвращении» после четырехлетней отсидки по решению суда штата. Ее трудности с законом проистекали из «Резни Озерной Ведьмы», для всех остальных – «Бойни в День независимости».

Дженнифер родилась 31 июля 1998 года в семье выпускников школы «Хендерсон Хай» Джуниора «Открывашки» Дэниэлса-младшего и Кимберли Ледбеттер. И чтобы вы не сочли это ошибкой, мистер Армитедж, «Джуниор» в начале и «Младший» в конце фамилии ее отца не вызывали недоумения ни у кого в о́круге или администрации, потому что именно так написано под его исчезнувшей фотографией класса выпуска 1997 года; это же имя вписано от руки на его свидетельстве о рождении; то же самое – под его крошечной фотографией в подборке некрологов «Пруфрок Стандард»; оно же фигурирует и в качестве доказательства против Дженнифер в Бойсе.

Может быть, в 1980 году, давая людям имена, исходили из других соображений?

Но нам важны обвинения против Дженнифер, и у вас наверняка есть доступ к ее легендарно толстому личному делу в школе «Хендерсон Хай», так что мне нет нужды эту часть ворошить. Скажу только, что ее школьные похождения в Пруфроке, равно как и жизнь после выпуска, были бурными.

Однако, если бы не пост Тиффани Кениг, взорвавший «Инстаграм»[1], последние четыре года жизни Дженнифер могли бы сложиться… по-другому. До «Бойни в День независимости» активность на страничке Тиффани в «Инстаграме» колебалась от семидесяти пяти до восьмидесяти подписчиков – в основном это были родственники либо земляки, но 5 июля один из ее постов получил два миллиона и семьсот восемьдесят тысяч лайков. Снятое на телефон видео тряслось, свет и фокус никуда не годились, но на записи была запечатлена «Бойня в День независимости», снабженная комментарием: «Неужели эт происхдит в моем родном городе!»

Ошибки и сокращенное написание слов только усилили впечатление от видео, которое к тому времени, когда аккаунт Тиффани был заморожен (правила «Инстаграма» не допускают «грубость» и «жестокость»), скачали и перепостили по всему интернету, с разными наложениями и фильтрами, с переходом на замедленный режим, световыми выделениями и повторами.

Шило не просто вытащили из мешка, оно стало доступным всему миру.

В результате 6 июля, реагируя на сообщения средств массовой информации, подразделение спецназа на вертолетах прилетело на дамбу Глен и задержало Дженнифер Дэниэлс. Она сидела на плоской крыше будки управления, обняв руками колени. Ей требовалась срочная помощь из-за полученных травм, включая внутривенное вливание – справиться с обезвоживанием.

Как и Мрачный Мельник – возможно, даже в тот же день, – Дженнифер проснулась прикованной наручниками к больничной палате. Она была в Айдахо-Фолс. Ей предъявили обвинения в убийстве и уклонении от ареста.

На записи Тиффани Кениг, приобщенной судом к делу в качестве доказательства, видно, как на мелководье озера Индиан, рядом с городским пирсом, убивают пять человек, в воде плавает еще шесть трупов, а последний умирает чуть глубже в воде, чуть дальше, на самой грани возможностей телефона Тиффани.

На этих зернистых кадрах смертоубийства видна Дженнифер, явно в спецодежде. Она недавно постриглась, почти налысо; кожа головы бледнее, чем на лице и шее. Свет от экрана четко выделяет ее, будто Тиффани ищет затишье в центре кровавой бури. Потом кадр соскальзывает на бесхозную доску для серфинга, которая скользит среди нагромождения тел, Тиффани в жутком волнении кричит, что-то кому-то советует. Видео подпрыгивает вместе с Тиффани; похоже, прыжки были призваны усилить впечатление от ее советов (в школе «Хендерсон Хай» Тиффани входила в состав главной группы чирлидерш).

Впоследствии запись приходит в норму, и в кадр попадает странное каноэ: оно дрейфует от пирса. Тиффани утверждает: она смотрела туда, чтобы узнать, нет ли в воде детей, которые барахтаются и нуждаются в помощи. И тут она увидела, что кто-то, стоя на скамейке каноэ, замахивается и вонзает мачете в шею человека, точно опознанного как Открывашка Дэниэлс.

Этот «кто-то» одет в комбинезон, как у Дженнифер, у него голый незагорелый череп, а властям стало известно, что в начале недели Открывашка выселил Дженнифер из дома и оставил ее без крова.

Улика железобетонная.

Единственный другой человек в Пруфроке, одетый тогда в такой же комбинезон, радикально отличался по типу телосложения, а кожа головы Дженнифер, когда ее вели вниз с дамбы Глен, оставалась выбритой, и на камерах спецназа видно, как она спокойно смотрит вниз со своей крыши и спрашивает, что же полицейские так припозднились?

Поскольку на ту минуту ей еще не зачитали ее права, юристы Дженнифер добились того, чтобы этот спонтанный выпад не использовали против нее: все-таки она была ранена, обезвожена, травмирована, почти голая и, наверное, не в своем уме, что подтверждается ее попыткой вырваться, когда ее уводили в наручниках. В результате до выздоровления ее поместили под особое наблюдение как возможную самоубийцу, хотя неясно, пыталась ли она в тот день спрыгнуть на сухую сторону дамбы или в озеро.

Пока Дженнифер выздоравливала, в соцсетях ей перемыли все кости, породив множество теорий и объяснений. Народ вовсю возмущался, и адвокаты подали ходатайство, которое в итоге было удовлетворено: перенести рассмотрение дела в другое место. Их аргументы сводились к тому, что Пруфрок и его окрестности полны предрассудков насчет образа жизни и наследственности Дженнифер, значит, нужен более широкий круг присяжных, которые не так предвзяты.

К тому времени Дженнифер исполнилось восемнадцать, и ее можно было судить как взрослую.

Видеосъемку в зале суда запретили, но появился снимок, на котором федеральные приставы сопровождают ее на похоронах в Свон-Вэлли. На ней оранжевый комбинезон, оковы на руках, талии и лодыжках – эта фотография известна всем. Я на этом фото увидела ее впервые.

Ей разрешили присутствовать на похоронах Грейда Полсона, единственного неместного, погибшего в «Бойне в День независимости». Он был подсобным рабочим на стройке в Терра-Нове, и ее владельцы выплатили его матери двадцать пять тысяч долларов; она видна в уголке этой фотографии.

После этого три с половиной года никаких фотографий Дженнифер Дэниэлс не появлялось. Только рисунки и описания. На этих рисунках Дженнифер в модной юбке и яркой куртке – похожа на человека, которого обвинили по ошибке, но поза выдает ее отношение к происходящему. Раньше она была готова дать отпор и решительно вскочить со стула, сейчас она выглядит смирившейся, будто сидит на очередном скучном уроке в школе.

Повторю: суд переваривал ее четыре года и четыре с половиной месяца. Этого времени хватило, чтобы, благодаря настойчивости ее адвокатов и за их счет, она смогла заочно окончить двухгодичный колледж – свидетельство того, что у нее есть планы на будущее.

Ее защита поначалу выдвинула версию о том, что в «Бойне в День независимости» виновна местная озерная легенда, Стейси Грейвс, но обвинение предъявило свидетельство о рождении на имя «Стейси Грейвс», выписанное в 1912 году. Это значит, в судьбоносный день 4 июля ей должно было быть 103 года, а местный фольклор гласил (свидетельства о смерти нет), что она умерла – или почти умерла – 95 лет назад.

Тогда линию защиты Дженнифер решили выстроить на показаниях тех, кто после той ночи остался в живых. Но эти показания разнились самым решительным образом. Все свидетели сходились на двух пунктах: 1) те насильственные действия совершила особа женского пола; 2) на ней был какой-то костюм.

На этом этапе обвинение предъявило несколько фотографий Дженнифер Дэниэлс в хэллоуинских нарядах, из чего следовало, что она уже давно и регулярно пугает окружающих.

На рисунке, сделанном в суде в тот конкретный день, Дженнифер сидит, откинувшись на стуле, скрестив руки на груди, и злобно взирает на большую государственную печать над головой у судьи.

Но больше всего версия Дженнифер о том, что все эти злодеяния совершила мертвая девочка, родившаяся 103 года назад, пострадала от письменных показаний, которые по требованию обвинителей зачитала сама Дженнифер. Показания были письменные, потому что принадлежали девятилетней девочке. Ее мама, Мисти Кристи, жительница Пруфрока, успешно торговала недвижимостью и стала жертвой «Бойни в День независимости».

Из показаний доподлинно следовало: Дженнифер была рядом с Мисти Кристи в момент ее смерти, а потом оставила дочь возле трупа матери, как в жестоком розыгрыше.

После этого Дженнифер на долгие месяцы отказалась выступать в собственную защиту.

На руку ей, хотела она того или нет, сыграли два обстоятельства: низкое качество телефонной записи Тиффани вызвало сомнения по поводу того, кто все-таки был в этом каноэ, а также… отсутствие трупа.

После «Бойни в День независимости» прошел год, а Открывашка Дэниэлс так и не появился. Он был единственной жертвой того вечера, чье тело найти не удалось. По всей видимости, выражаясь языком жителей Плезант-Вэлли и Пруфрока, он отправился в «морозилку Иезекииля»: воды озера Индиан столь холодны, что попавшие туда тела не разлагаются как обычно. Обычно в результате гниения тела возникают газы, которые поднимают его на поверхность, но тут этого не происходит, и тело висит у дна водоема в состоянии заморозки. По слухам, именно из-за отсутствия тела Открывашки Дэниэлса обвинение, как могло, затягивало разбирательство дела Дженнифер. Неделю за неделей они ждали, что тело выловит какой-нибудь рыбак или его вынесет на поверхность озера из-за манипуляций на дамбе, от которых зависит уровень и движение воды.

Конечно, защита тоже хотела этим обстоятельством воспользоваться: без тела обвинение в убийстве выглядит просто иллюзорным. Обвинение через прессу дало косвенный ответ: мол, позиция «нет тела – нет дела» не выдерживает критики, ведь есть признанная достоверной запись Тиффани и бесспорный факт, что Открывашка Дэниэлс после того вечера считается пропавшим без вести и, скорее всего, умершим. Защита ответила, тоже через газеты: а где орудие убийства, это киношное мачете? Его нет. И как насчет того, что через некоторое время к берегу прибило комбинезон Дженнифер? Вполне возможно, другой человек, недавно постригшийся наголо, не самым удачным образом отделался от улики.

На этом этапе защита была вынуждена снова пересмотреть свою позицию, потому что Дженнифер вдруг выдвинула новую версию.

Вместо того чтобы обвинять Стейси Грейвс, Дженнифер заявила, что «подлинный убийца» – это Тео Мондрагон, глава компании «Мондрагон энтерпрайзес».

Будь у нее микрофон, именно на этом месте ей следовало бы его уронить.

В тот день она спешно дала показания: за день до «Бойни в День независимости» она своими глазами видела еще одну резню – не убийства на яхте, разбудившие ее, по собственному признанию, в середине ночи, а сокрытие трупов двух рабочих, от которых пытался избавиться Тео Мондрагон, да еще хотел убить и третьего – все для того, чтобы скрыть свою роль в крушении «стрекозы», которой управлял некий учитель истории. Дженнифер утверждала, что доказательства – это гвозди в телах рабочих-строителей, чьи тела можно найти в долине «Овечьей головы», на стороне Карибу-Тарги озера Индиан. Такие же гвозди с позолотой, заявила она, были извлечены из спины Грейда Полсона, который утонул, пытаясь спасти двух детей, обитателей Терра-Новы, после убийств на яхте в ночь на 3 июля.

Обвинитель только спросил:

– Гвозди?

И следующий вопрос:

– Тела?

Пожар, едва не уничтоживший Плезант-Вэлли, начался в долине, неподалеку от стройки в Терра-Нове, однако озеро, которое начало подниматься 5 июля, сделало то, что положено воде: погасило огонь и утащило с собой все обломки. Специалисты пришли к выводу, что не сгоревшие в огне кости, лосиные или человеческие, скорее всего, оказались в одной из пещер, скрытых под долиной, которая успела провалиться до того, как озеро через несколько недель отступило. На юридическом языке это значило: двое рабочих со стройки, убитые, по утверждению Дженнифер, Тео Мондрагоном из гвоздомета, были чистой и ничем не подкрепленной выдумкой. Если гвозди в теле Грейда Полсона и были, рентген перед его захоронением ничего такого не показал, а эксгумировать тело значило причинять ненужный стресс оставшимся в живых родственникам.

До этого момента защиту Дженнифер финансировали владельцы Терра-Новы, она пользовалась исключительными услугами адвокатской конторы Марса Бейкера, но после выпадов в адрес Тео Мондрагона защищать Дженнифер стали юристы штата. Официальное заявление конторы Бейкера гласило: если они будут выступать на стороне Дженнифер Дэниэлс и одновременно распоряжаться собственностью Тео Мондрагона, возникнет конфликт интересов.

На этом этапе дочка Тео – Лета Мондрагон, свидетель защиты – тоже отказалась давать показания, сославшись на состояние здоровья.

Стратегия защиты, назначенной штатом, после месячных обсуждений свелась к необходимости улучшить качество записи с телефона Тиффани, чтобы стало очевидно: в каноэ с мачете в руках была именно Дженнифер.

Это улучшение показало, что Открывашка Дэниэлс, возникший за спиной у Дженнифер и пытавшийся утащить ее на дно, уже был смертельно ранен. Бо́льшая часть его лица, включая левый глаз, была, по сути, оторвана. Эксперты-медики подтвердили, что его глазное яблоко получило серьезнейшую травму, пострадала скула и надглазничное отверстие, и без немедленного медицинского вмешательства его ждала верная смерть. К тому же, возникнув из воды позади каноэ, он уже тонул.

В ответ на вопрос, знала ли она, как отец получил эту травму, адвокат Дженнифер передала ее ответ: «это была тяжелая ночь» и о происхождении травмы она ничего не знает. Откуда?

Пресса прокомментировала это следующим образом: по новой версии защиты, Открывашка Дэниэлс на ту минуту уже почти умер, поэтому «убийственный» удар Дженнифер таковым вовсе не был. Если ты выстрелил в человека, который падает с крыши здания, – это убийство? Можно ли в данном случае говорить о привходящей причине? Далее, утверждала защита, Дженнифер в каноэ просто сидела – на исходе был второй год разбирательства, – и стоит ли при таком раскладе вспоминать о ее плохих отношениях с отцом? Фактически на нее напал человек, уже убивший много людей, с которыми она выросла, да и сама она едва избежала той же участи – благодаря провидению, поместившему каноэ туда, и, конечно, собственным инстинктам.

Ее душевное состояние было пересмотрено: она просто хотела спастись, а не отомстить или воздать должное – ничего личного, – а на снимках, выуженных из соцсетей и сделанных в Пруфроке в канун праздника, вылившегося в «Бойню в День независимости», видно: это же мачете держит Мэйсон Роджерс, одноклассник Дженнифер Дэниэлс, еще одна жертва той ночи.

Все уже считали, что защита на этом успокоится, но тут в зал судебных заседаний в коляске вкатился еще один свидетель.

Отставной шериф Энгус Харди.

Из его показаний следовало, что во время «Бойни» был момент, когда он стрелял в убийцу. Четыре попадания. В грудь. Во время допроса, когда ему предъявили результаты вскрытия каждой жертвы (за исключением Открывашки Дэниэлса), возник вопрос: почему ни у одного из убитых нет пулевых ранений? Но Харди твердо стоял на своем: он проработал в полиции сорок один год и точно знает, что стрелял в существо, одетое как Озерная Ведьма Стейси Грейвс, а Дженнифер Дэниэлс была в этот момент в поле его зрения, то есть стрелял он не в нее.

На рисунках, сделанных в то время, когда Харди давал показания, Дженнифер Дэниэлс плачет – первый раз за весь процесс.

И публика проявила к ней сочувствие.

Равно как и суд присяжных.

Месяц спустя, в День святого Валентина, Дженнифер Дэниэлс признали невиновной в убийстве Открывашки Дэниэлса и сразу освободили.

Но тут же арестовали снова, на сей раз федеральные власти.

Ее обвинили в ущербе, нанесенном будке управления дамбой Глен: та считалась государственной собственностью, и, соответственно, за ее намеренное уничтожение Дженнифер должна отвечать по всей строгости.

Шел февраль 2019 года.

Во вторую неделю декабря государственные защитники Дженнифер договорились о ее условно-досрочном освобождении на следующих условиях: если в следующие полгода она не будет уничтожать собственность округа, штата и государства, с нее снимут обвинения, связанные с дамбой Глен: по некоторым сведениям, пожар в Терра-Нове был потушен благодаря ее усилиям. Соответственно, ущерб мог быть выше. Если она все-таки уничтожит собственность штата, ей придется отбывать полный срок в три года – и никаких поблажек.

После этого шерифа Пруфрока Аллена 10 декабря вызвали в Бойсе забрать Дженнифер Дэниэлс, потому что ее мама оказалась недоступна, а других родственников у Джейд не было и нет.

Но если вам интересно, позвольте мне вернуться к этой знаменитой фотографии на кладбище: я знаю, что разрешение на спецпроект вы мне дали именно из-за нее. Кроме оранжевого комбинезона и кандалов, на Дженнифер Дэниэлс были еще очки-консервы и черная шапочка – в знак траура. Все заключенные, как мы знаем, одеты одинаково, и есть смысл предположить, что целью этой «маскировки» было желание остаться неузнанной, так как на то время все считали: в «Бойне в День независимости» и убийствах на яхте в Терра-Нове виновата исключительно Дженнифер.

Но где она взяла эти бледно-желтые очки-консервы, которые, равно как и шапочка, не могли скрыть ее очевидные черты индианки? Наверное, их дал сопровождающий, в машине у которого была эта неприметная шапочка. Такими очками пользуются на стрельбище, где часто бывают федеральные приставы.

Вот только смысл не просто в очках. Когда показывали это фото, у меня были свои трудности, иначе я объяснила бы суду, что очки нужны Дженнифер Дэниэлс вовсе не для того, чтобы за ними спрятаться. Она носила их как дань чьей-то памяти.

Речь идет о гвоздях, которые, как она утверждала, были в спине Грейда Полсона.

И они там были, мистер Армитедж.

Я это знаю, потому что весь заплыв в холодной воде от Терра-Новы до Пруфрока, от яхты к «Челюстям», когда мои зубы так стучали, что три из них надломились, а губы и кончики пальцев посинели, я держалась за один из этих гвоздей в его спине, будто они были там специально, чтобы меня не унесло в другую сторону.

Двадцать пять тысяч долларов – очень скромное вознаграждение за то, что сделал этот разнорабочий.

Фактически он спас мне жизнь.

Пятница, тринадцатое

В семнадцать лет все было куда проще.

Тогда ей хватало подводки для глаз и помады.

Господи, вот были денечки!

Лета наклоняется к зеркалу заднего вида, проводит кисточкой для растушевки вдоль линии челюсти, хочет подобрать нужную смесь, но никак не получается.

Ничего страшного, успокаивает она себя, оглядывая отражение то с одной, то с другой стороны, чтобы проверить изгибы и шрамы. Только не жаловаться. Да, ее восстановленная челюсть на восемьдесят процентов из синтетики. И даже четыре года спустя она не может есть твердую пищу.

Но смузи – это хорошо. Шейки достаточно питательны.

И какая альтернатива всем этим операциям, таблеткам? Ее нет; во всех других случаях тело пластику отторгнет.

«У тебя не все так плохо», – говорит она себе.

В десятитысячный раз.

Могло быть хуже, верно?

Чтобы не возвращаться к той ночи в воде, попасть в ее засасывающий водоворот, Лета делает то, что ей внушил психотерапевт: мысленно садится на стул. Стул простой, деревянный, с прямой спинкой; он стоит в неприметной комнате, и, если Лета сидит на нем, сложив руки на коленях, она может выбрать, какие мысли, воспоминания, надежды, страхи направить на стены вокруг. Под правой ногой – педаль старомодной швейной машинки, которая и запускает либо отключает эту картинку, этот голос; от педали идет кабель, броский, ясный и заметный: чтобы представить место во всей его реальности, осознать его головой и сердцем, надо сосредоточиться на мельчайших деталях. Как говорит терапевт, жить в выдуманных местах ты не можешь – только в настоящих, в чью подлинность ты веришь.

Лета согласно кивает: это место с ней.

Правой ногой она нажимает на педаль, и на экран перед ней выплывает отец: его лицо обдувается ветром, очки от солнца подняты на лоб, хотя все озеро в невероятно ярких бликах. Он учит Лету вести яхту, которая у них когда-то была, – «Умиак». Интересно, что с ней сталось?

– Отметайте все второстепенное, – напоминает она себе голосом своего терапевта.

Конечно, ведь перед ней – отец.

Лета не включает звук, просто смотрит, как он искоса поглядывает на воду перед ними, проверяет, все ли у них хорошо.

Да, все было хорошо, она прекрасно это помнит. Тот день выдался просто отличным. Целое лето принадлежало им. Да что лето – целый мир.

Лета убирает ногу с педали, картинка потихоньку исчезает, на стенах остается только искрящаяся вода озера Индиан. В голове, в этой комнате, на деревянном стуле она может улыбаться сколько угодно и не думать о том, как ее лицо разрывается на части.

Причины для того, чтобы улыбаться, у нее есть. Причин множество, но одна – особенная.

Она поворачивается на водительском сиденье и вдруг понимает: она не одна.

Сердце екает, в горле возникает ком, но… это же не убийца из новостей, откуда ему здесь взяться средь бела дня? Он должен быть выше пассажирского окошка ее грузовичка, так ведь?

И чего-то ждать на холоде он тоже не будет, в отличие от Дж… Дженнифер Дэниэлс.

Прежде чем потянуться к кнопке, блокирующей дверь, Лета машинально делает мысленный снимок: Дженнифер стоит у порога своего дома, в углу распыленной краской написано «Кровавый Лагерь».

Она могла бы постучать, чуть ударить по стеклу и заявить о себе, но это не в ее стиле. Появиться внезапно – так будет больше жути.

Лета расслабляет мышцы лица, улыбается, как когда смотрела в зеркало, оглядывает улицу, проверяя, нет ли тут кого-то еще – Мрачный Мельник может возникнуть где угодно, – и поднимает кнопку замка в ту самую секунду, когда Дженнифер берется за дверную ручку.

– Подожди, подожди! – говорит Лета самым веселым тоном и поднимает палец, чтобы Лета увидела, как он снова ложится на кнопку замка.

У аппарата во рту Леты есть своя особенность: он из титана и слегка вибрирует всякий раз, когда она что-то говорит. Ее зубы скреплены как бы камертоном, который помогает удерживать на челюстных шарнирах второй слой кевларового волокна.

– Садись, садись, – говорит она и машет Дженнифер, приглашая ее внутрь со снегопада.

Поскольку грузовик высокий, а Дженнифер не очень, залезть в машину элегантно и быстро не получается, и в кабину залетают вихрящиеся снежные хлопья.

Дженнифер устраивается на сиденье, и Лета снова запирает двери.

– Я не собиралась тебя… – начинает Дженнифер, но тут же дает другое объяснение: – Я могла бы и пешком, если бы не…

– Холодно? Много снега? Опасно?

Смешок Леты звучит дрожащим фальцетом.

– Нервничаешь, – говорит Дженнифер.

– Все нормально, – щебечет Лета, включает передачу и готовится к тому, что последует дальше, без чего не удается обойтись никому: инспекция. Взгляд украдкой на восстановительную хирургию Леты.

Чтобы облегчить себе этот процесс, то есть «пройти его быстрее», Лета изучает тусклые очертания прикуривателя под приборами, демонстрируя четкий профиль, который можно оценить за три, может быть, четыре секунды.

После этого она смотрит на Дженнифер и говорит:

– Пристегнись.

– Я тебе доверяю, – говорит Дженнифер, но сигнал продолжает пиликать, и она пристегивается.

– Какие волосы, – говорит Лета, отъезжая. – Понятия не имела.

– А с твоими что случилось?

Лета затылком указывает на заднее сиденье, объясняя, почему с длинными волосами неудобно.

– Блин! – Дженнифер даже съеживается. – Это твоя?

Лета кивает.

– Сколько ей?

– Год, – говорит Лета об Эди, которая молча смотрит на незнакомку. – Год и десять месяцев.

– Когда месяцы можно больше не считать?

– Никогда.

– Просто я… Круто. Я думала, ты…

– Это? – Лета имеет в виду свои зубы, скобки, вообще всю историю с челюстью.

– Извини, – говорит Дженнифер. – Не хватало только, чтобы тебе об этом напоминала я.

– Мы не виделись четыре года. – Лета медленно поворачивает налево. – Но ты – это ты. Имя другое, а сама осталась той же.

– Не уверена.

– Не думала, что ты вернешься.

– Я тоже.

– И не думала, что появится… еще один.

Они почти подъехали к службе шерифа.

Дженнифер молча сидит, держась своей стороны кабины.

– И что, ничего не скажешь? – спрашивает Лета, стараясь говорить мягче, чтобы это не прозвучало укором. – Никаких цитат из кинофильма? Никаких аллюзий? Может быть, «Ночь, когда он вернулся»?

– Мрачный Мельник здесь никогда не жил.

– Зато ты жила. Так и вижу, как ты бродишь по видеосалону. Один ряд, другой, прячешься за полками.

– Было дело, – соглашается Дженнифер. – Школьные годочки.

Лета бросает еще один взгляд на заднее сиденье, и на нее накатывает воспоминание о Джей… Дженнифер, об их первой встрече в старом школьном туалете.

«Станция шалавы», прости господи.

Другим стоять около этого зеркала не полагалось. Точнее говоря: другие к нему и не подойдут.

Только самая противоречивая девушка за всю историю штата Айдахо.

– Что? – спрашивает Дженнифер, потому что Лета явно куда-то отплыла в своих мыслях.

Лета хлопает ресницами, чтобы смахнуть слезы, и меняет тему:

– Неужели все по новой?

Дженнифер пожимает плечами, смотрит в сторону, постукивает указательным пальцем левой руки по затянутой в джинсу коленке.

– В прошлый раз девочкой, которая кричала «слэшер», была я, – говорит она. – Теперь пусть тревогу бьет кто-то другой.

Лета останавливается перед полицейским участком. Не заняла ли она место для инвалидов? Не разберешь, вся парковка завалена двухфутовым слоем снега.

Но припарковать машину удается.

– Я вполне дошла бы пешком. – Дженнифер кладет руку на дверцу. – Зачем Баннер вызывал подкрепление? Ребенка тащить на холод.

– Пруфрок перед тобой в долгу, – говорит Лета, глядя Дженнифер в глаза. – Тебе больше не надо никуда ходить пешком.

Дженнифер поджимает губы, быстро моргает и, отгоняя неловкость, спрашивает:

– Как ее зовут?

Она кивает в сторону заднего сиденья.

– Эдриен, – говорит Лета как можно более внятно, борясь со стеной зубов. – Она уже ходит.

– Эдриен, – повторяет Дженнифер и кивает: – Хорошее имя. Красивое.

Лета просто смотрит на нее:

– А ты изменилась.

– Правда? Как же?

– Раньше ты бы про это имя что-нибудь наплела.

– Что-нибудь семейное? – спрашивает Дженнифер то ли невинно, то ли делает вид, что невинно, – Лета точно не знает.

– Эдриен Кинг играла Элис в «Пятнице, тринадцатое». Ты не можешь этого не помнить. Это сидит у тебя в голове. В сердце. Точно знаю.

– Ты же не ее имела в виду?

– Извини. Просто… ты похожа на нее. И моя Эди может быть такой же.

Дженнифер смотрит в пол.

– То есть ты назвала дочь в честь Элис, – выдавливает она. – Хочешь сказать, что теперь на слэшерах помешана ты?

– Во всяком случае, домашнюю работу я наконец сделала как следует.

– Это… здорово. – Дженнифер смотрит на капот. – Возможно, предстоит большое испытание.

– Для кого? – спрашивает Лета. – Мы его уже прошли. Разве нет? Еще в школе.

– Может, для Синнамон Бейкер? – говорит Дженнифер. – Она пережила… первый тур. В мотеле, вчера вечером. И выглядит она… взгляд у нее… будто готова дать бой. Белая версия тебя четыре года назад.

– А была такая куколка.

– Ее друзья умирают, – объясняет Дженнифер. – Не наши. Ведь ты тех двоих убитых детишек даже не знала, так?

– Это не значит, что они для меня никто.

– А она… Что хочу сказать. – Дженнифер словно идет по минному полю. – У нее ведь и своих проблем хватает. Ее мама и папа… сама знаешь.

Лета мигает, стараясь не вспоминать ту ночь.

– Не может быть, чтобы это началось снова. – Она решительно машет головой. – Мы и так столько потеряли. Мне кажется, с Пруфрока достаточно… Не знаю.

– Эдриен, – повторяет Дженнифер, возвращая их в настоящее.

– Пока я ее носила, всякую медицину и хирургию мне запретили. И когда кормила. Поэтому на восстановление уходит столько времени.

Она легонько притрагивается к челюсти, показать, что имеет в виду.

– А-а, вот в чем дело. – Дженнифер почти улыбается. – А я думала, ты деньги копишь. Как соберешь, вот тебе и новая челюсть.

Обе смеются.

– Жаль, что так вышло, – говорит Дженнифер. – Ты этого не заслужила. Я должна была все это остановить. Надо было громче кричать, тогда бы услышали.

– Ну, я не одна пострадавшая. – Лета касается левой руки Дженнифер. Поворачивает ее, ищет следы зубов на пальцах, но видит только узловатую линию шрама на запястье – еще одна важная для них тема.

Дженнифер закрывает шрам закатанной манжетой куртки и дает Лете левую руку. Указательный, средний и безымянный пальцы буквально изгрызены между костяшками и первыми фалангами.

– Полностью не раскрываются, – говорит Дженнифер, показывая их нынешние возможности. – А красить ногти черным уже не надо.

– Зато ты можешь есть твердую пищу, – с усмешкой говорит Лета.

– То-то я и гляжу, ты стройнее, чем в школе. – Дженнифер почти улыбается в ответ. – Сначала подумала, йогой решила заняться.

– В Пруфроке?

– Ну да. Забыла, где мы находимся.

– Тут теперь открыли видеосалон. – Лета подбородком показывает на Главную улицу. – Прямо рядом с «Дотс».

– Я думала, видео пришел конец.

– Старшеклассники этим занимаются, – объясняет Лета. – Небольшой бизнес-проект.

– Они ничего не слышали о вечеринках у костра? – спрашивает Дженнифер с озорной улыбкой.

– Когда я была на такой в последний раз… – Лета останавливается, потому что не хочет вспоминать, как наткнулась в озере на утопленника.

– Я тоже там была.

Лета внимательно смотрит на нее, листает свой альбом памяти, но на той вечеринке Дженнифер не находит.

– Я наблюдала из-за деревьев, – объясняет та.

Лета понимающе кивает:

– Как думаешь, у нас с тобой отношения наладятся?

Дженнифер, не глядя на Лету, пожимает плечами.

– Давай с этого и начнем, – предлагает Лета.

– С чего?

– Будешь тетя Дженнифер, – говорит Лета, и Дженнифер даже отворачивается от этой мысли, но Лета все равно видит ее лицо – отражение в окне. Подбородок Дженнифер дергается, потом еще раз, губы крепко сжаты. – Приходи когда хочешь, – продолжает Лета, наполняя кабину словами, чтобы не обидеть Дженнифер. – Доктор… – Лета вздыхает, потом говорит: – …доктор Эдриен…

– Не док Уилсон? – быстро реагирует Дженнифер, уже готовая к бою, уже тетя, которой она обязательно станет, Лета в этом не сомневается.

Лета качает головой:

– Доктор Мортон. Уилсон ушел на пенсию. Но Мортон говорит: как бы у Эдриен не было проблем с речью. Ведь в основном она слышит меня, а я… сама знаешь, как я говорю.

– Вполне нормально, – убеждает ее Дженнифер.

– Спасибо. Но я же сама слышу. Если бы Эдриен слышала и другой женский голос, это… пошло бы ей на пользу.

– Я, кроме ужастиков, ничего рассказать не могу.

– Вот и хорошо, – говорит Лета. – Пусть растет крутой, как ты. В смысле, сильной. С бойцовскими качествами.

– Придется ей бранные слова освоить. – Дженнифер подмигивает Лете.

– А вот хрен тебе в дышло, – выпаливает Лета не задумываясь и гордо откидывается назад.

– Вот и я про это, – говорит Дженнифер.

– Я же как надо?

– Дело не в том, как надо, а какие у тебя при этом глаза. А твои глаза… Ты какая была, такая и есть. Не обижайся.

– Короче, придется приглашать тебя.

– Вы хоть мебель поменяли? А то там были сплошь призы за победы в боулинге.

– Господи.

– Вот, уже лучше. По глазам вижу.

– Да, теперь все по-другому, – говорит Лета о своей домашней обстановке. – Тысяча девятьсот восемьдесят четвертым годом уже не пахнет.

– Может, тебе весь город переделать? – с усмешкой спрашивает Дженнифер. – Восемьдесят четвертый был бы даже неплохим вариантом. По сравнению с… шестьдесят пятым?

Она протягивает руку навстречу заваленному снегом Пруфроку.

– Диковинное место, правда? – Лета наклоняется над рулем и разглядывает город. – В смысле, понимаю, что здесь увидел мистер Сэмюэлс.

– То же самое, что увидел Колумб со своего судна.

Лета поворачивается к ней за объяснением.

– Что-то, что ему не принадлежало, – сразу уточняет Дженнифер.

– Может, поэтому все происходит снова? – предполагает Лета, и по ее правой щеке катится предательская слеза, которую не скроешь.

– Мистер Холмс, – говорит тогда Дженнифер и делает паузу, чтобы это священное имя прозвучало с должным значением. – Зачем он давал нам один и тот же тест дважды? Помнишь?

Лета закрывает глаза, и перед ее взором возникает мистер Холмс на уроке истории, он забирает тесты сначала у одного, потом у другого, вместо того чтобы позволить ученикам возможность сдать работы самим.

– Потому что, – выпаливает Лета, бормоча, – потому что с первого раза мы не ответили?

Дженнифер кивает: вполне возможно.

– «Без памяти нет возмездия», – цитирует Лета ровным голосом, будто одержимая.

– Это мистер Холмс? – спрашивает Дженнифер негромко.

– «Попкорн», – поправляет Лета, словно извиняясь. Потом, чуть тише, но добавить нужно: – Девяносто первый.

– И кто теперь прячется в видеопрокате?

– Улыбка помогает нам жить, – говорит Лета, и раздается щелчок: это она либо открыла, либо закрыла дверцу машины, зацепив кнопку локтем. – Хохот и добрая усмешка.

– Всегда держала тебя за знатока Библии. – Дженнифер слегка ухмыляется. – Это из Псалмов?

– Ты серьезно?

– Что?

– «Изгоняющий дьявола, часть 3». – Лета снова готова пустить слезу: неужели Дженнифер и про это забыла? Но прежде чем она успевает сгладить неловкость, распахивается задняя пассажирская дверца, в кабину влетает снег, и Лета вздрагивает всем телом.

– Помяни дьявола, вот и он, – говорит Дженнифер, глядя в боковое зеркало.

– Ой, извините. – На заднее сиденье, захлопнув за собой дверцу, садится Баннер.

– Ты нарочно! – восклицает Лета.

Баннер подкидывает ключи – показать, как он открыл дверцу.

К этим блестящим и звенящим ключам тянется детская ручка.

В тысячный раз он позволяет Эдриен их забрать, потом опускает голову и упирается в ее лоб. Она, как положено детям, хихикает.

– Протри их, – говорит Лета, передавая салфетку.

Баннер берет салфетку и, не отнимая ключи у Эдриен, вытирает их, как бы играя.

– Молодец, что привезла ее, – говорит он.

– Она же любит своего папочку, – объясняет Лета.

– Это само собой. Я имею в виду, – он кивает на Дженнифер, – ее.

– Могла бы и пешком дойти, – нарочито бесстрастно повторяет Дженнифер.

– Лета все равно сюда ехала, – говорит ей Баннер. – Здесь безопаснее.

– Новости есть? – спрашивает Дженнифер.

– Насчет Синн, – добавляет Лета.

– Спит с трех или четырех, – говорит Баннер, снова превращаясь в помощника шерифа, который за все вокруг в ответе.

– А Гвен, Тоби? – спрашивает Лета полушепотом.

– Рекс Аллен и Фрэнси скоро вернутся, – говорит Баннер. Все три часа, что он вчера провел дома, он повторял эти слова как мантру.

– Ты же не оставил их на парковке у мотеля? – в изумлении спрашивает Дженнифер. – Он только называется «Конец тропы», на самом деле…

– Они… – начинает Баннер, но меняет фразу: – В доме престарелых… там не то чтобы морг, но там, сами понимаете.

– Все время имеют дело с покойниками, – вносит ясность Дженнифер.

Баннер кивает, потом еще раз.

– Ты не должен за ним охотиться. – Лета тянется назад и берет Баннера за руку, смотрит на него во все глаза. – Он… уже столько народу поубивал.

– Не так, как в прошлый раз, – уточняет Баннер. – Сейчас… две жертвы. Рекс Аллен вернется и…

– Ты с ним говорил после того, как он уехал? – спрашивает Лета.

– Оставил голосовое сообщение, – бормочет Баннер. Потом совсем тихо: – В тысячный раз.

– Фрэнси тоже? Не могут же оба забыть о своих подопечных?

Баннер кивает, мол, Фрэнси тоже молчит.

– Значит, остались только мы, – подытоживает Дженнифер, глядя перед собой на вьюгу. – Мы и он.

Выражение лица Леты не меняется, но она смотрит туда же, куда и Дженнифер, и в соответствии со своими мыслями нажимает педаль под ногой, чтобы сменить пейзаж, чтобы снова наступило лето, чтобы стереть Мрачного Мельника и убрать его из Пруфрока, но ее грузовик только ревет, а ураган не отступает, только вздыхает и бросается хлопьями снега.

В эту минуту затишья ключи Баннера со звяканьем падают на пол. Он наклоняется их подобрать, а Дженнифер вытягивает шею и спрашивает:

– Это следы?

Лета наваливается на руль, чтобы лучше видеть, и… да. Скругленные от ветра, невнятные, но это явно линия следов. Совсем недавно здесь кто-то прошел.

Либо к полицейскому участку, либо от него.

– Твои? – спрашивает Дженнифер, чуть повернувшись назад.

– Я запарковался сзади, – говорит Баннер.

– Когда ты в последний раз ее проверял? – спрашивает Лета.

– Ее? – переспрашивает Баннер.

– Синнамон Бейкер, – объясняет Дженнифер, выходя из машины.

– Блин! – говорит Лета, зная, что именно это отражено в ее глазах.

Баннер никогда всерьез не думал о сердечном приступе в двадцать два года, но сейчас ему явно кажется, что очень скоро он может схватиться за сердце и свалиться на бок – желательно туда, где стресса поменьше.

Да, в эту неделю ему жутко везет; с таким везеньем повторится вчерашний день, когда Рекс Аллен и Фрэнси подкатили к месту, где он стоял на тротуаре, и сказали: они уезжают и надеются, что город под его началом не сгорит дотла.

Не сгорит.

Ясное дело.

Без проблем.

Ха-ха-ха.

Шмыганье носом.

А поддержка какая-то будет?

Утром Мэг застряла из-за снежных заносов в своем новом домике на другой стороне трассы – как можно дальше от озера, но достаточно близко от работы. Баннер мог бы взять грузовик, надеть на колеса цепи и вызволить ее, но не хочет оставлять Лету с одной легковушкой: она будет заточена в доме, а раз озеро замерзло, добраться до нее и Эдриен можно будет с любой стороны, со всех сторон, – а Баннеру еще надо следить за тем, чтобы всех жителей не поубивали. И как тут уследишь, если ему каждые пять минут надо появляться дома?

Конечно, добраться до Мэг можно и на ратраке: пусть отвечает на звонки об отсутствии электричества, телефонной связи, о том, что ретрансляционная башня работает через пень колоду, пусть занимается бумажной работой, связанной с убитыми (во множественном числе), только в ратраке топлива меньше полбака, а ехать на заправку за дизелем значит объявить, что драгоценный ратрак Лонни теперь – личная тачка помощника шерифа.

Баннер запарковался сзади не потому, что там служебный вход: просто так Лонни, скорее всего, свой чудесный ратрак не заметит. Но Лонни скоро появится, так или иначе. Помимо того, что за эксплуатацию ратрака он берет плату, он еще обязан чистить от снега Главную улицу; этот контракт в складчину оплачивают банк, аптека, магазин всякой всячины, социальные службы и «Дотс», чтобы не закрываться из-за неблагоприятных погодных условий.

И когда все они придут справляться, где же Лонни и почему его клиентам негде парковать машины, Лонни в конце концов объявится, и Баннеру придется объяснять: ему надо разбираться с двумя убийствами, защищать свидетеля, чтобы не грохнули и его. Что еще?.. Жуткий громила-убийца из новостей бродит где-то по городу и, вполне возможно, еще не удовлетворил свою страсть вешать людей на деревьях. Нет, об этих убийствах Баннер всему городу пока не объявил – главным образом потому, что люди начнут задавать вопросы, на которые у него нет ответов. Но есть и другая причина: если подождать чуть дольше, час-другой, глядишь, вернется Рекс Аллен. Или хотя бы Фрэнси.

Тогда будет кто-то, кто скажет Баннеру, что ему делать, вместо того чтобы все эти кретинские решения принимать самому.

«Испытание на прочность, чтоб вас всех», – мысленно произнес он, вытаскивая автомобильное кресло Эдриен через заднюю дверцу. Дочку он прикрыл одеялом, как учила Лета. Конечно, это нужно, чтобы Эди было тепло, а также для того, чтобы все идиоты в Пруфроке не наклонялись к ней и не говорили, какая она миленькая, какая у нее «кофейная» кожа, какие «карамельные щечки», а то и похлеще – «кофе с молоком» или «кофе латте» (тут Лете пришлось объяснять: это означает немного белого в коричневом, немного молока в шоколаде). Таким образом местные идиоты намекают на то, что Эдриен «смешанная», как принято говорить здесь, на высоте восемь тысяч футов.

«Дайте ей просто быть ребенком, черт возьми», – шипел Баннер на своих родителей, когда они поднялись на гору, то ли чтобы увидеть свою первую внучку, то ли чтобы отец высказался насчет неухоженного газона, неподрезанных деревьев, неподсыпанной подъездной дороги. То ли чтобы мама Баннера в своей пассивно-агрессивной манере оценила сделанный Летой ремонт.

Будто это не Лета позволила им обоим рано уйти на пенсию, будто не она купила им домик на озере Пенд Орейль, чтобы отец мог рыбачить каждый день до конца жизни.

На первый день рождения Эдриен они не приехали, и Баннер ничего не имел против, даже был благодарен. И нет, папа, он не позволил Лете заплатить за их грузовик. Платил он из своей зарплаты и будет платить еще семьдесят один месяц, если его возьмут на постоянную работу.

Устроиться на работу, когда это было совсем необязательно, в октябре стало для него предметом гордости.

Теперь он думает иначе.

Одна из игр, в которую Баннер любит играть с Эдриен на полу гостиной перед ужином, сводится к тому, что он – супергерой, Невероятный Халк. Он трясется, брызжет слюной, «преображается» и распахивает на груди рабочую рубашку.

Эх, если бы…

И все время, что Лета на кухне готовит ужин, на плоском экране бессмысленно крутятся фильмы ужасов. По ее словам, так она успокаивается.

Баннер считает, что знает, в чем тут дело: Лета расплачивается за то, что не слушала Джейд – Дженнифер, Дженнифер! – в те времена, когда та была девочкой-ужастиком. Баннер пытался объяснить, что слэшерами Дженнифер бредила еще с младших классов, но Лета все равно чувствует себя виноватой.

И вот она крутит фильм за фильмом, будто машина, и Баннер уверен: доля во владениях отца нужна ей не для того, чтобы получить максимальную прибыль, а чтобы сохранить права на ту или иную группу ужастиков, чтобы она могла смотреть их на кухне, смотреть, как убийцы в масках режут школьников, пока сама она точно таким же ножом режет цукини.

Скорее всего, так и есть.

Только что все это значит?

Мысль о том, чтобы Лета посидела на телефоне в отсутствие Мэг, пришла в голову вовсе не Баннеру; ее предложила сама Лета. Она сказала, что единственным убийцей, вошедшим в двери полицейского участка, был Терминатор. Ну ладно, еще один тип из «Хэллоуина». Поэтому она и Эдриен здесь будут в большей безопасности, чем сидя на привязи дома.

Только… значит, здесь она будет без него?

Конечно, сумка с пеленками позволит им продержаться долго, если понадобится, но вдруг Терминатор и правда решит на какой-нибудь угнанной машине протаранить дверь полицейского участка?

Баннер качает головой и, стараясь укрыть Эдриен от ветра, толкает плечом первые двери. За ним идет Дженнифер, придерживает дверь для Леты.

Прежде чем войти в участок как таковой, они отряхивают с себя снег. Они в стеклянном тамбуре, похожем на телефонную будку, но кончики пальцев плохо слушаются.

Наконец, когда они более или менее отряхнулись, Баннер ступает внутрь, ботинком придерживая дверь, и быстро оглядывает помещение: всё ли на месте? Сначала высокая стойка, на которой, по словам Рекса Аллена, настояла Мэг, чтобы посетители останавливались там, а не вламывались и не нависали прямо над ней. За стойкой боком стоит стол Мэг: возможно, чтобы показать, как это неудобно – поворачиваться к каждому новому посетителю. Дальше, в левом углу, около копировальной машины и кулера, – еще один стол, за которым сидят он и Фрэнси. Но когда Мэг нет, он устраивается за ее столом. Единственное условие – ничего на столе не трогать.

Короче, здесь все в порядке. Это самое главное.

От тишины Эдриен начинает плакать, кулер приветственно булькает, и вдруг начинают звонить все телефоны, будто звонки только и ждали, когда кто-то здесь появится.

– Где она? – сразу спрашивает Дженнифер, крутя головой по сторонам, потом зовет: – Синнамон! Синнамон Бейкер!

Баннер показывает головой направо по коридору, мимо кабинета Рекса Аллена.

– В кладовке? – спрашивает Лета с обидой в голосе.

– В архиве, – отвечает ей Баннер и пожимает плечами, потому что знает: архив тоже не самое подходящее место. – Напротив женского туалета.

Дженнифер кидается мимо него, прекрасно зная, где находится архив – ей ли не знать?

– Ты же здесь убиралась, да? – спрашивает Баннер ей вслед.

– Мог бы и не напоминать, – ворчит Лета. Она сзади, вытащила Эдриен из переноски; девочка держит маму за руку, ноги едва достают до пола; она уже не всхлипывает: наверное, чувствует, что сейчас не до нее.

– Вот блин, – говорит Дженнифер, стоя возле двери в архив.

Дверь открыта, чего не должно быть, а койка пуста: Синн там нет.

– И одежду забрала, – против воли замечает Баннер.

– Одежду? – все равно переспрашивает Лета.

– Гал привезла, а то она была…

– Почти голая, из мотеля? – спрашивает Дженнифер, оглядываясь по сторонам. Потом добавляет: – Раньше тут лежанки не было.

– У Фрэнси на семейном фронте были проблемы, – поясняет Баннер, зачем-то награждая черной меткой Сета Маллинса, ее мужа.

– Галатея… Пэнгборн? – спрашивает Дженнифер, стараясь вникнуть в происходящее. – А при чем тут?..

– Может, она в… – Лета кивает в сторону туалета, возле которого они столпились.

Дженнифер без стука открывает дверь, Баннер на всякий случай берется за рукоятку пистолета, Лета поворачивается, оставляя Эдриен у себя за спиной, но…

– Так и не починили, – говорит Дженнифер, потому что окно из туалета распахнуто, жесткая пластиковая лента, крепившая его, беспомощно болтается, а налетевший снег успел собраться в раковине.

– С чего бы ей бежать? – спрашивает Баннер.

– Наверное, испугалась, – дает явное объяснение Дженнифер.

– Потому что полицейские, которые охраняют последнюю девушку, всегда умирают, – добавляет Лета, глядя на мужа во все глаза. – Не обижайся, помощник шерифа. Возможно, она спасла тебе жизнь.

– Зачем ей меня спасать? – удивляется Баннер. – За старшего Рекс Аллен оставил меня, а не ее.

– Давай не будем мериться сам знаешь чем, – говорит Дженнифер. – И если она – последняя девушка, то ты в проигрыше, Бан, извини.

– Она – последняя девушка? – В голосе Леты звучит и надежда, и сожаление.

Дженнифер еще не ответила, но Баннер видит, что тонкая кожа вокруг ее глаз вдруг натянулась, совсем чуть-чуть. Это не намеренно, но полностью ее выдает: она в ужасе.

Та, кем она когда-то была, пришла бы в полный восторг, обрадовалась не на шутку.

Но сейчас она другая. И то, что происходит, ее больше не возбуждает. Наоборот, ужасает, как любого нормального человека.

– По крайней мере, должны быть следы, – говорит Баннер, и Дженнифер с Летой осаживают его суровым взглядом.

«Зачем тебе это», – говорит себе Дженнифер, но она уже впряглась: несется в ратраке Баннера, крепко вцепившись в обшарпанную ручку у себя над головой, губы оттопырила подальше от зубов, чтобы не прикусить их, когда в следующий раз окажется в невесомости.

Они стараются держаться следов, которые быстро скругляются и вообще исчезают. Езда по городу напоминает кросс по пересеченной местности: они не едут по улицам, а пыхтят прямо по траве, клумбам и прочей растительности. Этому противоправному и явному уничтожению городской собственности есть одно оправдание: речь идет о жизни и смерти, потому что Синн в такой холод долго не продержится.

– Сюда. – Дженнифер показывает Баннеру, чтобы взял чуть левее.

Он послушно направляет ратрак влево.

– Если раздавишь скамейку или еще что, – говорит Дженнифер, – меня, чур, не вмешивать. Уничтожать собственность мне временно запрещено.

– Что запрещено?

– Меня освободили условно-досрочно.

– Тебя здесь вообще нет, – говорит Баннер. – Мне кажется, у нас нет права привлекать гражданских. Я даже не уверен, можем ли мы пользоваться этим…

Ратраком.

– Что она вчера сказала? – спрашивает Дженнифер, пытаясь застать Баннера врасплох, пока он думает о другом, ведь после мотеля вернуться в участок он ей не позволит.

Баннер бросает быстрый взгляд в ее сторону: значит, раскусил маневр.

И все же бурчит:

– Это он, не сомневайся, – после чего переключает передачу на более низкую и всматривается в следы, стараясь определить, какие из них оставила Синн. – Ее… ее описание совпадает.

– С чем?

– С новостями. – Баннер смотрит в зеркала, ищет нужные следы.

– Кто она из этой парочки? Какая пряность?

– Синнамон – это корица. – Баннер совсем сбавляет ход, чтобы не раздавить неизвестно откуда взявшуюся стойку для велосипедов.

– Я спрашиваю, кто она из близнецов…

– Та, которой удалось выбраться, – говорит Баннер, резко выворачивая руль.

Дженнифер кивает, воспроизводя в памяти худую девчонку двенадцати или тринадцати лет. Из воды ее вытаскивают на пирс, вокруг кричат и умирают люди, а над всем этим на огромном экране идут «Челюсти».

– Надо же было назвать дочек Синнамон и Джинджер – корица и имбирь, – говорит Дженнифер.

Баннер согласно пыхтит.

– Она зовет тебя по имени? – спрашивает Дженнифер вдруг.

– Когда родилась Эдриен, она у нас частый гость. – Баннер пожимает плечами, будто эта информация мало что значит.

– Где они вообще… – задает вопрос Дженнифер, пытаясь собрать все воедино. – Ведь ее мама и папа… оба умерли, так?

– Донна Пэнгборн построила большой дом наверху, у хвойного леса, – объясняет Баннер, указывая подбородком направление. – Видно, они как-то договорились. Точно не знаю. Если что-то случится с одной из них, воспитывать детей будет другая. Что-то в этом роде.

– Ясно. То есть все они живут в одном доме, поэтому Галатея и принесла одежду Синнамон.

– Все зовут ее Гал, почти как актрису, что играла «Чудо-женщину».

– Супергероиню из комиксов?

– Сейчас она кинозвезда. Не важно, это было пока тебя… сама знаешь.

– Гал, я поняла.

– Но мы не должны с ней разговаривать. – Баннер искоса смотрит на Дженнифер. – Распоряжение шерифа.

– Однако при этом она может привозить одежду?

– У нас сейчас новый учитель истории. Рекс Аллен считает, что он сюда приехал с одной целью: написать книгу про «Бойню в День независимости». И вот он нагружает класс всякими проектами, а на самом деле просто собирает материал для будущей книги.

– Заставляет их ковыряться в струпьях.

– А они еще не затвердели.

– Струпья? Что за мерзость, Баннер. Даже для тебя.

– Кто бы говорил? Девочка-ужастик.

– Вот она, – говорит Дженнифер, хватаясь за дверную ручку.

Баннер останавливается в нескольких футах от сгорбленной и спотыкающейся Синнамон Бейкер. По крайней мере, она укутана в одеяло – какое можно найти на койке в задней комнате полицейского участка. К тому же Синнамон высокая, и одеяло даже не укрывает ее с ног до головы. Ее светлые волосы превратились в жесткую спутанную проволоку, сопли на лице заледенели, а глаза с красными ободками ничего не выражают, то есть она просто перебирала ногами и уже потеряла надежду куда-нибудь дойти. Это уже не прогулка, а долгое и медленное скольжение в никуда.

– Спокойно, спокойно, – говорит Дженнифер, прижимает Синн к себе во второй раз за последние двадцать четыре часа, направляет ее к ратраку и садится рядом, стараясь дать ей хоть немного тепла.

– Блин, – говорит Баннер. – Ты хочешь концы отдать, Синн?

– Куда ты шла? – спрашивает Дженнифер.

Синн открывает рот, но не может выдавить и слова, только скрип.

– Покажи пальцем, – говорит Дженнифер, и рука Синн вылезает из жестких складок одеяла, а палец тянется в направлении, в каком они и едут.

Дженнифер смотрит на Баннера.

– Плезант-Вэлли, – догадывается тот.

Дом престарелых. Единственное место, куда ведет эта улица.

– Их надо предупредить, – выжимает из себя Синн.

– Предупредить, – повторяет Дженнифер. – Насчет него?

Синн кивает, трясет головой.

– Кого «их»? – спрашивает Дженнифер Баннера.

Он пожимает плечами, подгоняет ратрак к сугробу, выкручивает руль.

– Нет, нет, – говорит Дженнифер.

– Надо вернуться в участок, – говорит Баннер. – Взять оружие.

– Мы там сможем ее отогреть как следует? – спрашивает Дженнифер. – Лучше пусть ее посмотрят врачи в Плезант-Вэлли. Хочешь, чтобы она жила или пусть помирает?

Баннер думает, колеблется, сам себя за это ненавидя.

– Бэтмен спас бы всех, – бормочет он. – Ему выбирать не надо.

– Теперь будем супергероев вспоминать? – спрашивает Дженнифер.

Баннер включает передачу, машина дергается вперед.

Синн в объятиях Дженнифер дрожит, ее трясет, из глаз текут слезы.

– Быстрее, – велит Дженнифер, пытаясь вдохнуть тепло в затылок Синн, а Баннер жмет на газ и доставляет их в Плезант-Вэлли за полторы минуты.

– Я быстро, – говорит он, подгоняя ратрак прямо к козырьку над входом, и даже не открывает свою дверцу.

– Езжай, – разрешает ему Дженнифер. – Проверь, как там они. Но твоя жена, если что, постоять за себя может. Здоровенный охранник с большой пушкой ей не нужен.

– Совет, как вести себя в браке, от вечной холостячки, – замечает Баннер.

Едва Дженнифер высаживает Синн из ратрака, Баннер с шумом отруливает, красные габаритные огни утопают в снежном кружеве, а стрекот гусениц вскоре затихает.

Дженнифер никто не встречает, желающих забрать Синн нет.

«Потому что это не приемная скорой помощи», – напоминает себе Джейд.

– Ладно, – говорит она и полувносит-полувводит Синн внутрь, открывая дверь бедром.

Через две минуты три медсестры усаживают Синн в инвалидное кресло, дают одеяло получше и катят ее в недра своего учреждения.

На приеме работает старшеклассник, он приносит Дженнифер одноразовый стаканчик с горчайшим и чудеснейшим кофе.

– Спасибо, – говорит Дженнифер, потом поднимает ботинок и видит: весь снег, который она сюда нанесла, тает и превращается в лужу. Она хмыкает в знак извинения.

– О-о, – говорит старшеклассник. Проблема ему ясна, но он не знает, как ее решить.

– Может, полотенце? – подсказывает Дженнифер.

– Можно встать на коврик вон там, сзади, – предлагает он.

Они вместе осматривают стандартный коврик. Рядом с ним от ветра, что ворвался через двери, впустившие Дженнифер, колышется искусственное растение.

– Может, я просто… – произносит Дженнифер, имея в виду, «постою здесь, наведу беспорядок».

– Я не могу покинуть свой пост, – говорит парень, как бы извиняясь. – Если я еще раз… – Он проводит указательным пальцем по горлу.

– По-моему, работенка – не бей лежачего, – говорит Дженнифер, оглядываясь по сторонам.

Вестибюль почти пуст, только одна маленькая пожилая женщина сидит в инвалидном кресле у камина. Одна маленькая пожилая женщина, на плечи накинута шаль…

– Кристин Джиллетт, – слышит ошарашенная Дженнифер свой голос. Она поворачивается к парню и то ли шепчет, то ли нет: – Она еще жива?

– Неживых мы обычно тут не держим, – отвечает умник.

По лицу Дженнифер разливается тепло.

– Я брала у нее интервью, когда в школе училась, – объясняет она.

– А я, – говорит парень, – у шерифа Аллена.

– Он теперь историческая личность? – спрашивает Дженнифер не без обиды в голосе.

– Двадцать баллов мне за него добавили.

– Раньше давали больше, – говорит Дженнифер и берет кофе, который еще не остыл.

– В школе тоже было несладко? – спрашивает парень.

– Столько всякой хрени было, что и представить не можешь, – отвечает Дженнифер. И дальше: – Так что, тут нет полотенца? Во всем этом убогом заведении?

– Когда Марк и Кристен вернутся, я принесу. Но как я сказал…

– Не можешь покинуть пост, ага.

Дженнифер оглядывается, кивает и уже готова идти к Кристин Джиллетт – а вдруг та ее не вспомнит?

– Марк? Кристен? – переспрашивает она, будто старается эти имена заучить.

– У них перерыв, – говорит парень.

Дженнифер смотрит на него, взвешивает его слова и огорченный тон, с каким они были произнесены. Наконец спрашивает:

– А перерыв сколько продлится?

Парень пожимает плечами, подтверждая мысли Дженнифер: перерыв Марка и Кристен закончился тридцать минут назад. Даже больше.

– Марк и Кристен… пошли на дело? – спрашивает она.

– На дело ходят уголовники, – уклоняется от прямого ответа парень.

– Им презерватив для перерыва нужен? – спрашивает Дженнифер. – Так?

Парень улыбается, пожимает плечами:

– Два или три, насколько я их знаю.

Дженнифер ставит чашку на стойку из фальшивого гранита и слегка расплескивает кофе.

– Мое рабочее место! – восклицает парень и откуда-то снизу достает салфетку.

Дженнифер изображает на лице приятную улыбку, пока он вытирает поверхность, но пододвигает руку к чашке, показывая, как легко можно разлить и все остальное.

– Марк и Кристен, – подбирается она к вопросу, – они, наверное, дружат с Синнамон Бейкер?

– Ее так никто не называет. Просто Синн.

Дженнифер вращает чашку кофе, у парня встревоженно взлетают брови.

– А где Марк и Кристен… уединяются?

– Не могу сказать.

– Ты и полотенце принести не можешь, – говорит Дженнифер. – А если на твоем рабочем месте что-то разольется? Представляешь, какой будет кошмар?

– Меня либо уволят, либо Кристен надерет мне задницу.

– Не Марк?

– С Марком я договорюсь.

Дженнифер отхлебывает из чашки и жестко ставит ее на стойку – так, что кофе снова выплескивается.

– Четыреста двадцать восемь, – бормочет парнишка, не разжимая зубы. – Только не говори им, что тебя послал я.

В знак благодарности Дженнифер поднимает чашку кофе, поворачивается на влажном каблуке и тяжело хлюпает по восточному крылу, чувствуя всей кожей: она снова попала в учреждение. Как и то, где ее держали в Бойсе.

Но здесь ее не держат, отсюда она может уйти в любую минуту, напоминает она себе.

Ноги почему-то плохо ее слушаются, она идет мимо дверей механической походкой робота, и, кажется, все обитатели смотрят на нее… в том числе Кристин Джиллетт.

– Я вернусь, мы с вами поговорим, сколько захотите, – обещает ей Дженнифер, а сама думает: чего стоит обещание, которого никто не слышит?

Но она его сдержит.

И… она понимает, что не может уйти отсюда, когда захочет. То есть может, но через двести ярдов окоченеет, как окоченела Синн. Тут до нее доходит: когда она вдыхала тепло в затылок Синн, а сама машинально смотрела в окно ратрака, то увидела другие следы, в которые, скорее всего, ступала Синнамон. Топала по ним, еле двигая ногами.

Следы человека, который был лучше одет и теплее обут.

Дженнифер придется ждать, когда Баннер прикатит обратно и заберет ее отсюда. Когда он о ней вспомнит, а это значит: никогда.

Конечно.

Это Пруфрок, детка. Тут ничего не меняется.

По крайней мере, ее вдохновляет номер комнаты, 428. Не потому, что добавь в начале единицу, и выйдет номер с улицы Вязов – с девочкой-ужастиком покончено, – а потому, что четыре на два – восемь. Хоть какое-то успокоение. А когда других источников покоя нет, это уже кое-что.

Вот и дверь. Дженнифер останавливается, окидывает взглядом обе стороны коридора – смотрит кто-то или нет? Это не шутки, если выдашь место, где есть матрас для интима. Но она явно одна – и она стучит в дверь.

Ответа нет.

Она стучит снова.

– Вхожу! – объявляет она, будто медсестра с тележкой, и осторожно заходит в комнату.

Первое, что она слышит, – звук льющейся воды.

Это из туалета.

– Кто-то есть? – спрашивает Дженнифер.

Вода продолжает литься.

– Эй… – произносит Дженнифер, заметив на кровати под простыней тело.

Это что, морг, о котором говорил Баннер? Мертвый парень с капота снегоочистителя? Неужели школьникам так приспичило, что они решили потрахаться в одной палате с трупом?

Дженнифер кивает: да, скорее всего, так и было.

– Сэр, сэр, – обращается она к тому, кто лежит на спине под простыней. Простыня натянута на голову.

– Кристен? – зовет она. – Марк?

Это точно палата 428. Именно эти цифры она видела на медной табличке, прямо на уровне глаз.

– Сэр, сэр, – повторяет Дженнифер и – кажется, в жизни она не совершала более рискованного поступка – трогает торчащую из-под простыни ногу и трясет: – Эй вы.

Ответа нет, зато простыня натягивается, и из горла под ней явно торчит что-то острое – точно не кадык.

Потом, постепенно, это место окрашивается красным.

– Баннер, придурок, – говорит Дженнифер. – Ты нужен, приезжай скорее.

Медленно, потому что она не хочет, чтобы это происходило на самом деле, и чем дольше она оттянет этот миг, тем позже наступит момент уже понятной ей истины, Дженнифер берет ярко-белую простыню в горсть и по-паучьи дюйм за дюймом сгребает ее в ладонь.

Верхняя кромка застревает на острой точке.

Дженнифер трясет головой: нет, нет, только не это… но она должна узнать, должна увидеть.

Она встряхивает простыню снизу, рядом с собой, и простыня волной, будто по мановению волшебной палочки, сползает – и замирает на середине торса, чуть ниже груди белого парня.

– Марк, – говорит Дженнифер.

Из его горла торчит что-то, похожее на металлический наконечник стрелы. Кажется, это «что-то» пригвоздило его к матрасу.

– Это не Марк, – произносит та, кем Дженнифер была в прошлом. – Это Джек.

Персонаж Кевина Бейкона из «Пятницы, тринадцатого»: это ему в длиннющее горло воткнули стрелу.

Значит…

Дженнифер отступает к двери в туалет, на ощупь ее находит и распахивает.

Вода течет из крана в раковине.

На полу между унитазом и душем, скрючившись, сидит… Как ее зовут?

– Кристен, – выдыхает Дженнифер.

Из лица у девушки торчит пожарный топорик.

Глаза по обе стороны топорика открыты. И если Марк – мертвый на койке – это Джек в исполнении Кевина Бейкона из «Пятницы, тринадцатого», тогда…

– Марси, – бормочет Дженнифер, потому что теперь уже все равно.

Ведь Марси умерла именно так – после секса с Джеком.

– Что же это такое, – говорит Дженнифер и оборачивается: она не одна.

В дверях стоит Синн; из-под левого локтя сочится струйка крови: она вытащила трубку для внутривенного вливания и без разрешения приплелась сюда предупредить друзей, что за ними может явиться Мрачный Мельник.

Она подносит руки ко рту, падает на колени, а потом, хотя кажется, что силы ее совсем оставили, начинает истошно вопить.

Дженнифер бросается в коридор, чтобы позвать на помощь.

Мимо нее уже бегут сотрудники. Кто-то хватает Синн, кто-то проверяет, живы ли Марк и Кристен, но проверять особенно нечего: результат очевиден.

– Этого не может быть, – говорит Дженнифер парню у стойки приемного отделения.

– Чего только не бывает, – говорит он, пожимая плечами.

Они стоят на другой стороне коридора, где никому не мешают. В руке у Дженнифер до сих пор чашка кофе.

Синн снова куда-то увозят на коляске.

– Я… я думал, она приехала к сестре, – говорит парень.

Дженнифер слышит эти слова, прокручивает их в голове, отходит чуть в сторону, чтобы посмотреть парню прямо в лицо, отдать ему все свое внимание.

– К сестре? – спрашивает она.

Второе пришествие

Да, я могу говорить об истории с Джинджер Бейкер, мистер Армитедж, но прежде надо обсудить случай с Джосс Писан. Как написано у О. В. Холмса-младшего на плакате возле вашей доски: «Историю нужно переписать, потому что история – это выбор нитей, причин или предшествующих событий, которые нас интересуют».

Да, история с Джинджер Бейкер интересна по своей сути: она из тех сказок, которые заставляют принюхиваться Голливуд. Но еще более интересен случай с Джосс Писан: он дает контекст или, по крайней мере, прецедент испытаний, через которые прошла Джинджер Бейкер, – именно он послужил моделью для того, что выпало на долю Джинджер.

Короче говоря, мистер Армитедж – кстати, судя по моим исследованиям, я первой обратила на это внимание, – и Джосс Писан, и Джинджер Бейкер после полученной травмы, погрузившись в полное забвение, на длительное время пропали – возможно, чтобы защитить свою психику.

Джосс Писан, единственная выжившая после бойни в Баумене, в кемпинге «Тропа Первопроходцев», штат Северная Дакота, находится в официальном списке индейцев племени сикангу лакота. Именно она спустя шесть недель после убийств в кемпинге первая подсказала властям, что Мрачный Мельник – это коренной индеец.

Противники утверждения о том, что Мрачный Мельник боялся или боится сталкиваться с коренными американками, тут же говорят: что же тогда Джосс его не одолела? Или одолела?

Оставим на время этот весьма изощренный аргумент и спросим себя: почему воспоминания Джосс Писан об «индейском» силуэте Мрачного Мельника не принимались во внимание целых два месяца? Дело в том, что, выбравшись из ямы, куда убийца сбросил ее друзей, она не побежала к начальству кемпинга, не предупредила власти, не подняла тревогу и так далее – она просто исчезла, примкнув к обнищавшему населению Бисмарка, в трех часах езды к востоку. Когда ее все-таки нашли, потребовалось несколько недель, чтобы заставить ее вспомнить, что же с ней произошло, вытащить из нее какие-то подробности.

В чем сходство с тем, что случилось с Джинджер Бейкер? После того как Дженнифер Дэниэлс и Лета Мондрагон вырвались с яхты и поплыли через озеро к «Челюстям», в недрах яхты открылась дверь некоего шкафчика.

Именно там спрятались Синнамон, Джинджер и я, когда услышали крики. Дрожа от страха, мы едва выбрались в этот новый кровавый мир, и нас нашел Грейд Полсон; он прикрыл нам глаза, помог спрыгнуть с яхты и вплавь добраться до места, где показывали фильм.

Заметьте, я говорю: он «прикрыл нам глаза», мистер Армитедж. Нам.

Как он мог это сделать всего двумя руками?

Дело в том, что Джинджер, как часто с ней случалось, запаниковала, и Синнамон дала ей горсть таблеток, бумажный пакет, если понадобится, ее любимую резинку для волос, а потом обещала за ней вернуться, а пока пусть Джинджер просто запрется в каюте и сидит тихо, не высовывается, мы скоро вернемся.

Джинджер оставалась в каюте сколько могла. Я должна в это верить. Но в конце концов она, как в свое время Джосс Писан – возможно, потому, что яхту качало на воде, – выбралась из этого массового захоронения и взяла курс наверх, через коридор и лестницы. И прикрыть ей глаза было некому, она увидела все, и это «все», как потом сказали врачи, запечатлелось в ее памяти.

Вместо того чтобы поплыть через озеро за нами, она поплыла в другую сторону – к национальному парку Карибу-Тарги.

Лесничий Сет Маллинс нашел ее только через четыре недели, и все это время она по лихорадочной спирали погружалась все глубже в состояние травмы, питалась ягодами и запивала их росой, полностью ушла в себя и совсем одичала.

Работая терпеливо и тщательно, опытные специалисты сумели выманить Джосс Писан из раковины, в которую она сама себя заточила.

Теперь похожую терапию проводят с Джинджер.

Английский писатель Джон Гарднер утверждает, что история никогда не выглядит историей, когда ты проживаешь ее сам. Понятное дело, раз ты в ней живешь, для тебя это никакая не история.

«Окрашенный кровью прилив вырвался наружу, в нем утонула детская невинность».

Если бы не этот прилив, возможно, детская невинность Джинджер Бейкер не пошла бы ко дну.

Но в цикле слэшера, как сказала бы в свои школьные годы Дженнифер Дэниэлс, это работает именно так.

И не важно, скольким при этом суждено умереть.

Тихая ночь, смертельная ночь

Поначалу от просмотра двух телеэкранов сразу у него в груди возникало какое-то брожение, но вскоре Фарма обнаружил, что тошноту можно регулировать пивом – все зависит от объема.

Ощущение того, что он сидит в шезлонге, привязанном к сцепке метеорологических шаров, от пива не уменьшилось, но это состояние ему даже нравилось. Будто пол в гостиной рассосался, и сам он несется сквозь громаду пространства, а два телевизора, что стоят один на другом, – это два гиганта. В конце концов он до них доберется, а они только вырастут в размерах, и он даже не сможет разглядеть их края; может быть, даже коснется стекла, и из экрана выскочит голубая искра и оживит его, да так, что у него перехватит дыхание, а грудь будет готова разорваться.

Когда-то у него был маленький консольный телевизор, стоявший поверх дедушки всех консольных телевизоров, потому что изображение работало только в верхнем, а звук – только в нижнем. И если оба настроить на один канал, он мог все прекрасно видеть и слышать, что еще нужно?

Но потом Клейт, стоя в гостиной и озираясь по сторонам, будто хотел белой перчаткой протереть все поверхности в доме, выдал свою знаменитую ухмылочку.

– Ты что, все еще живешь в девяносто шестом году? – спросил он, приканчивая пивную бутылку.

– Чем тебе не нравится девяносто шестой? – спросил тогда Фарма.

Это была вторая фраза, которую изрыгнуло его горло. Первая: «Хрен ли мне на тебя злиться?» Но Клейт и бровью не повел. А вот Открывашка бы повел, будь он рядом в тот день. И не просто повел бы бровью, он остановил бы бутылку на полдороге ко рту и изничтожил Фарму взглядом. Не потому, что знал: это строчка из песни хип-хопера Тупака Шакура, записанной в 1996 году, в год его смерти. Тупак умер, а мир продолжал себе жить, не рухнул. Нет, Открывашка знал другое: такую хрень Фарма несет всегда, потому что «предал свой народ» – именно так Открывашка и говорил, всякий раз все с бо́льшим омерзением.

И? Фарма теперь обязан слушать каждого, у кого тот же цвет кожи, что у него? Кем он тогда станет? Мерлом Хаггардом, бандитом в стиле кантри?

Если бы Открывашка придерживался этого стандарта, он бы слушал только записи индейцев, которые умирают в фильмах Джона Уэйна. И еще песни Гордона Лайтфута. Имя-то индейское, так? В его песнях мелькают какие-то индейские слова. Фарма это точно знает, потому что у его отца из плеера, прикрученного снизу к приборной панели рабочего грузовика, неслась как раз такая музыка. За что Фарма ему благодарен. Она заставляла переключать на любую другую частоту, где в итоге Фарма наткнулся на разухабистого Тупака, под которого потом гонял без прав, и как-то получалось, что его душа от этого становилась чище.

В кожаном кресле, в свете двух телевизионных экранов, Фарма поднимает пивную бутылку, отдавая должное Тупаку, и долго ее не опускает, потому что поминает Открывашку тоже, упокой Господь его идиотскую задницу.

Но Фарма все равно его найдет. Если будет внимательно смотреть на верхний экран. И при этом не отрубится.

Заодно, хотя и неохотно, он поднимает горлышко бутылки за Клейта. А с другой стороны: нет его, и слава богу. Иногда костлявая делает правильный выбор. Этот чувак всегда выпендривался, заливал в глотку все пиво в городе и умел… так сказануть насчет Фармы, что Открывашка хихикал, а то и просто ржал, потому что Клейт попадал в точку. Поганец Открывашка и рта не мог раскрыть без одобрения этого прохиндея Клейта. Так было и с телевизорами. Фарма и Открывашка все выходные смотрели на экранах видеокассеты; тут заявляется Клейт, весь из себя умный, и обзывает Фарму отстоем – как тогда насчет девяносто шестого года.

В тот год Фарма пропустил вечер встречи выпускников, потому что украл отцовскую винтовку, сел в его грузовик и поехал в Вегас искать придурков, застреливших рэпера Тупака. Две тысячи лет назад он бы тоже пошел мстить царю, или кому там еще, кто угробил Иисуса. Он не понимал одного: почему этой ночью он едет один? Почему в Неваду не едет целая бригада, лавина или поток грузовиков?

Когда полицейские штата доставили его обратно в Пруфрок, отец взял винтовку и так шмякнул Фарму прикладом, что сломал ему обе ключицы, и до самого Рождества его руки висели как плети. Он не мог нормально вытереть задницу, она воспалилась, и пришлось принимать лошадиные таблетки, но от них он стал ходить в сортир только чаще.

Но этот скотина Клейт.

У него была своя особенность: он ныл и стонал по любому поводу, ну и, само собой, поднимал Фарму на смех из-за стоявших друг на друге телевизоров. В то же время Клейт обожал выпендриваться. Вот такая особенность. Поэтому в ту ночь под причалом, когда озеро превратилось в его личный смеситель, он был главной фигурой: сейчас промчится по воде босиком, просто держась за канат одной рукой, а другую сожмет в кулак и победно вскинет над головой, как тот чувак в конце фильма «Клуб “Завтрак”».

Он и Открывашка собирались прогуляться по воде в последний раз – показать, что на самом деле ничего не изменилось.

Или что-то в этом роде.

Фарме в ту ночь выпала работа, какую раньше делала Кимми: стоять на стреме, в случае чего – предупредить. Когда у тебя ключицы еще не зажили, цепляться за здоровенную посудину и нестись за ней по воде – перебор.

Вот и хорошо, что не стал делать из себя героя, так? Маменькин сынок знает, что надо быть осторожным, и не позволит порубить себя на куски. А если совсем честно: если не уважаешь Тупака, нечего рассчитывать, что все в жизни пойдет, как ты задумал. Понял, Клейт?

Короче, пока Клейт не нарвался, Фарма был вынужден мириться с помойкой этого засранца, с его покровительственными нотками, с тем, что он важничал, как петух.

Насчет телевизоров, что стояли друг на друге, этот козел Клейт – можно быть козлом и петухом одновременно – никак не мог успокоиться и однажды в рабочий день заявился в три часа ночи. Фарма увидел, как тот пинает свой грузовичок, явно хочет его окончательно уморить.

– Вакуумный замок, – сообщил Фарма с крылечка.

– За идиота меня держишь? – огрызнулся Клейт.

Фарма сделал шаг назад, примирительно поднял руки – не в знак извинения, он просто видел: Клейт явно что-то принял, взял у подружки какой-то наркотик. Наверное, аддералл – его любимое лекарство. Типа позволяет здорово сосредоточиться, а зубы от него не выпадают, как от метамфетамина. Магазин, где он работал, стоматологическую страховку не давал. Конечно, какая страховка, если не платишь налоги.

Тут у Фармы перед Клейтом и Открывашкой было преимущество – на его работе страховку давали. Округ даже оплачивал ему больничный. Как от такого блага откажешься?

Когда грузовичок Клейта все-таки загромыхал, он махнул Фарме, и вдвоем они затащили в дом два телевизора с плоским экраном: те на каких-то лошадиных попонах лежали в кузове лицом вниз, на сосновых подставках.

– Добро пожаловать в двадцать первый век, – пробурчал Клейт и сосредоточенно – благодаря аддероллу – снял с консолей два старых телевизора и заменил их новыми, с плоскими экранами, потом подключил к стереоколонкам, что стояли рядом с креслом Фармы: он любил послушать «Дорогую маму» и даже всплакнуть, постукивая кулаком по колену, иногда до посинения.

Клейт соединил с колонками оба телевизора, и звук пошел из обоих, но нижний телевизор просто шипел, и Фарма выдернул проводок. Лучше без звука, чем так.

Из стереоколонок – они остались включенными – читал свой рэп Тупак, и Фарма будто смотрел музыкальный клип. У Тупака, понятное дело, были свои видео, но тут он как бы рассказывал о Пруфроке, поднимался на гору, сам озвучивал всю местную хрень.

И что?

Если внимательно всматриваться, Фарма увидит некий силуэт, это он точно знает.

Конечно, хреново оставаться последним. Клейта порубили вращающиеся лопасти, Открывашке хватило одного лезвия, теперь черед Фармы, который тут замурован из-за снежных заносов. Он собирался навести порядок в столовой, отодвинуть столы в зале для второклассников к стенке, чтобы вылить на пол несколько слоев воска. Немного, иначе пол превратится в резину, и его придется драить до полного блеска, но сколько-то нужно – так легче убирать за детишками все, что у них валится на пол.

Но просто сидеть и ни хрена не делать – тоже хорошо. Даже очень.

В январе он сдаст исправленный график работы – сразу, как откроется школа и будет суматоха, – и свои деньги все равно получит. Откуда Харрисон узнает, сколько воска он вылил на пол? Не будет же он с циркулем ползать между столами и тыкать острием, проверяя глубину воска?

Да ни в жизни. Работа – это ерунда. Одно удовольствие.

Конечно, в семнадцать лет, когда он только начал, работать было легче, но пацану много спать и не надо.

И просидеть полночи у двух экранов он все равно может, а потом подкрепиться за завтраком пивком и под десерт пропустить еще бутылочку.

Фарма приканчивает очередную и тянется к холодильнику рядом с креслом за следующей.

Открывашка, когда в старших классах попал в аварию, сказал ему: индейцы никогда не умирают. Вот он и остался в живых, когда этот «гран при» чудом не оторвал ему задницу. Ведь индейцы и сейчас есть везде, сколько их ни истребляли еще со времен Колумба; да что Колумба – со времен викингов. Со времен, когда сюда под холодный ветер притопали из России первые люди.

Открывашка предъявлял и еще одно доказательство индейского бессмертия: как-то вечером в Кровавом Лагере он стоял у костра, в очередной раз отшпилив Кимми, и увидел на другой стороне озера, ближе к национальному парку, шеренгу индейцев с луками и стрелами. Те сидели на своих раскрашенных пони, держали перед собой чучела с перьями и привязанные к ним скальпы, а их вождь посмотрел на Открывашку, кивнул ему, Открывашка кивнул в ответ. Тут он и понял, что никогда по-настоящему не умрет, что всегда вернется.

И Фарма знал, что Открывашка прав: на поверхность озера его тело так и не всплыло.

Значит, в один прекрасный день он появится на берегу, и все будет, как было раньше. Только без Клейта. Тут Фарма и не против.

Правда, когда Открывашка вернется, он будет уже не тот – слабый, потерянный. Но выпить пива захочет.

И Фарма несет свою вахту.

Верхний экран подключен к видеомагнитофону и DVD-плееру, а нижний – к компьютеру, который он собрал из запчастей на работе. Компьютер соединен с коаксиальным кабелем, Фарма два месяца ночами прокладывал его вдоль водопровода. Изображение немного нечеткое и прерывистое, потому что много соединений и нет встроенного усилителя, но это лучше, чем подключаться через Wi-Fi – тогда в сеть обязательно врежется кто-то еще.

И у Фармы есть доступ ко всем своим камерам.

Раньше приходилось таскать на работу и обратно карты памяти, а тут все под рукой.

Он думает: когда Открывашка вернется, то, скорее всего, будет считать себя ребенком. И скорее всего, он пойдет в классную комнату, то есть в младшую школу: в старшей отдельных комнат у классов нет. Но начальная школа, куда ходили Фарма и Открывашка, была в «Хендерсон Хай» – тогда младшие и старшие учились в одном здании, – а уже потом построили новую начальную школу, с переходом между ними, который все ненавидят.

Чтобы не пропустить Открывашку, Фарма тогда забрался на фонарный столб на парковке у пирса, включил камеру и стал смотреть, как из озера выбираются мокрые, едва живые люди.

А сейчас по сугробам на своих ходунках пробирается шериф Харди: может, ищет, на какой плавучей льдине отдать концы.

И что? Озеро насквозь промерзло; как Открывашка выберется из своей подводной могилы? Может, найдет слабое звено, – скорее всего, около дамбы: там есть течение, и лед тоньше – и потопает прямо по льду, не нужен ему край пирса. Просто потопает вдоль него – и прямо в Пруфрок. В школу, в свою бывшую классную комнату.

Фарма переключает камеру на «Хендерсон Хай».

На верхнем экране пусто, бегают какие-то помехи. Почему? Мороз? Всякий раз, когда на заднем дворе щелкает генератор, по нижнему экрану пробегает волна. Но пока экран не погас.

Работает и источник питания, к которому подключены все камеры. Это аварийная система, школе она сейчас вообще не нужна, ну и черт с ней. Фарма может туда сходить и просто ее отключить, но тогда отрубится весь желто-оранжевый свет в коридорах, все утонет во тьме, и следить ему будет просто не за чем.

Он опустошает еще две бутылочки, слегка клюет носом и внезапно вздрагивает, сам не зная почему. Сейчас у него включена камера в женской раздевалке, смотрит из угла вниз. Фарма каждый раз ее поворачивает, в зависимости от того, какой класс сейчас занимается… Но отчего он проснулся? От воспоминаний о старых добрых временах?

Фарма берет клавиатуру и нажимает на клавишу, которая выводит на экран все камеры сразу.

Если там что-то – кто-то – движется, сейчас он это увидит.

В одном из квадратиков он видит Харди, черт бы его драл: его вялые дурацкие движения отвлекают Фарму, и он не смотрит на другие квадратики.

Но вдруг в конце раздевалки мелькает тень.

Фарма хочет вывести эту камеру в центр, нажимает на правую стрелочку и, пропустив пять других камер, переключается на нужную.

Скрипнув креслом, он наклоняется вперед и смотрит через мощные рога. Лось в конце коридора повернут к северу: это не самый любимый его угол обзора, но в стене уже была дырка, чтобы укрепить этого лося, и только потом Фарма понял, что отростки на рогах будут ему мешать.

Это не Открывашка, это… А, да она.

Как ее зовут, Фарма не знает, зато знает, как она выглядит без кофты. Новенькая, ничего себе, старшеклассница, одна из тех, кто приехал сюда, чтобы бесплатно попасть в колледж.

Этот огонек постоянно привлекает все новых прекрасных мотыльков.

Она еще одета, но это вмиг может измениться.

С ней еще одна, постройнее, за которой Фарма присматривает еще с младших классов. С ними тощий парень, дергает вверх подбородком, будто набирает в легкие воздуха.

– Ну, что у нас тут?.. – нарушает Фарма тишину в своей гостиной. Что там принесет ему вечер? Не на голубой тарелочке, а через серебристый коаксиальный кабель.

Можно даже включить запись.

Фарма нажимает на клавишу, которую пометил красным лаком для ногтей, – клавишу записи. На запись попадет все подряд, ну да бог с ним – лишнее можно потом стереть.

Как всегда, когда нажимаешь на эту клавишу, всю систему начинает трясти; почему – вечная тайна. Наверняка как-то связано с перепадом напряжения.

Одно неприятно: в центре оказывается первый квадрат в этом цикле, новая камера, которая смотрит на пирс.

– Ага, шериф, только вас мне и не хватало, – сердится Фарма и указательным пальцем стучит себя по колену, ждет, когда появится экран со школой и с тем, что там происходит, но… – Это еще что?

Прямо под камерой возникает какая-то темная фигура, так близко, что на пару шагов исчезает из виду. Но вот она… он появляется снова. Идет не в сторону города, а от него, не останавливается, чтобы приветствовать старого шерифа, который стоит к нему спиной и чистит скамейку, но совершенно точно: это Открывашка Дэниэлс, он снова вернулся в мир людей. Что там поет Тупак? Умереть не страшно, страшно родиться заново.

Да, Тупак пел именно так. Но дальше в песне такой текст: «Для многих он останется тайной, для кого-то станет легендой».

Это сейчас и видит перед собой Фарма: легенду.

– Больше, чем легенду, – говорит он в изумлении.

Видно, что лицо Открывашки, когда камера на миг его все-таки выхватывает, от смерти не изменилось. Ну и правильно. Иначе никто не узнает, что это он.

Фарма подходит к экрану вплотную, даже встает на колени.

Касается пальцами нижнего монитора, между ними и экраном пробегает голубая искра, и его сердце снова начинает колотиться.

Он выходит на рассвете. Ходунки подвинул, ногу подтянул, подвинул, подтянул – глядишь, к обеду старик доберется до пирса. Если, конечно, настроен решительно, на нем надежные сапоги, а на голову натянута видавшая виды ушанка.

Эту дурацкую шапку – из настоящего соболя – он получил в подарок, когда отправили на пенсию. Он тогда еще подумал: полюбуется ей при всех, а потом, когда народ разойдется, забросит в шкаф. Но чертовы русские в холоде разбираются, надо отдать им должное. И теплее этой шапки в мире нет. Конечно, со стороны кажется, будто сурок упрятал голову в плечи… но разве тут есть кто-то еще, кто бросает вызов стихии?

Нет, есть лишь одинокий старик с ходунками, в пенсионной шапке и шарфе, который идет почистить скамейку Мелани. Потому что ритуалы важны. На самом деле, он не допустит, чтобы ее скамейка выглядела забытой.

Пока он жив, смотреть на скамейку будет любо-дорого.

Харди просит этого паренька, Томпкинса, привозить его сюда по пути с дамбы. Тот сидит в «бронко» и копается в телефоне, а Харди убирает со скамейки снег, иногда выкурит сигарету-другую, посмотрит, как в очередной раз садится солнце в мире, из которого навеки ушла его единственная дочь.

Но сегодня возвращаться от будки управления он не будет: утром возле дома его никто не ждал, везти его на дамбу было некому. Харди обязательно поговорит об этом с Рексом Алленом. Нет, озеро, конечно, не высохнет, и вода в нем не поднимется, если на пару дней оставить его без внимания. Дело не в этом. В такую зиму на озеро можно не обращать внимания неделю.

Но буран ведь столько не продлится?

Нет, с Рексом Алленом он поговорит о другом: подходит ли вообще Томпкинс для этой работы? Разве помощник шерифа будет сидеть в машине и играться в телефон, когда он при исполнении? Если служишь закону, важно, чтобы люди знали: ты здесь, всегда начеку. Пока Харди покуривает на скамейке, парень, к примеру, вполне мог бы пройтись по Главной улице, посмотреть, в порядке ли витрины магазинов, показать людям, что их охраняют, следят за порядком в городе и так далее.

Когда ты на дежурстве, телефон надо убирать в бардачок, вот и весь сказ.

В каком-то смысле для Харди это утешение: видеть, что без него все потихоньку разваливается. Он, понятное дело, не хочет, чтобы тут вообще все рухнуло, но это значит, что сорок один год он оттрубил не зря. При нем в городе был порядок, люди чувствовали себя спокойно.

Только вот Мелани во всю эту идиллию не вписалась, верно, Энгус?

Он морщится, плотнее кутает горло шарфом – снег знай себе валит – и обматывает его край вокруг правой руки, чтобы не онемела, хотя на нем толстые перчатки.

Харди расчищает скамейку, повернувшись спиной к ветру – защитить лицо от поземки. Он почти выполнил задание, дышит натужно, надо опереться на ходунки, присесть на перекладину, спиной к озеру – теперь он смотрит прямо на Главную улицу.

Сколько раз он по ней патрулировал: туда-сюда, туда-сюда?

Дело не в количестве, он просто предается воспоминаниям.

Да уж. При Доне Чемберсе озеро вышло из берегов и поднялось до пятого кирпича. В этой долине ничего более удивительного он не видел.

Он поспрашивал: после того памятного вечера, когда показывали кино и вода в озере при его жизни поднялась во второй раз, никому и в голову не пришло смотреть, поднимется ли она до пятого кирпича. На какую высоту подняла ее Джей… Дженнифер.

То, что она спасла Пруфрок, по сей день заставляет его тайком улыбаться.

Чего никак не ждешь, то и случается? Ведь так всегда и бывает, разве нет?

Никто в городе и не шевельнулся бы, окажись в огне она.

Но поступить иначе она просто не могла.

В сотый раз, включая последние пару недель, Харди задается вопросом: а была бы Мелани такой же, доведись ей вырасти? Ведь бунтовать, огрызаться, ненавидеть всех и вся для молодых естественно.

Хочется верить – она была бы такой же.

Да и какой еще ей быть? Ведь она – дочь шерифа! Если дочь шерифа – паинька и никому не действует на нервы, одноклассники от нее отвернутся, будут держать за стукачку.

А если отец такой, как у Дженнифер? Она тоже считала, что папашу надо переплюнуть? Перещеголять по всем дурным направлениям?

Харди помнит Открывашку с давних пор. Вот ему семь лет, бежит по Главной улице с игрушечным ружьем, стреляет по машинам и делает вид, что уклоняется от грибовидных взрывов. Совсем еще пацаненок, еще не стопроцентный придурок.

Однако хорошее дело за Открывашкой все-таки числится. Даже два, если считать, что он так и не всплыл на поверхность озера Индиан, не стал уликой в деле об убийстве.

Но Харди знает: такие мысли лучше держать от себя подальше.

Если открыть эти ворота и ворошить мертвецов, что там с ними нынче творится, запросто свалишься, как он выражается, в яму Труди.

После смерти Мелани она так и не восстановилась, но все, что положено, выполняла, даже улыбалась со своей койки в хосписе. Хоспис хорош тем, что там есть инвалидное кресло, а для отставного шерифа, чьи внутренности выпотрошили прямо в озеро, это имеет большое значение. А еще там нет котов, которые приходят в твою палату, когда ты уже при смерти.

Ближе к концу Труди по этому поводу даже посмеивалась, когда Харди держал ее за руку. Он ей рассказал, что слышал о хосписе, где накануне смертного часа к тебе в палату приходит не кошка, а жеребец – «Сияющий Жнец», как его называли, потому что во лбу у него белая звезда. Этот жеребец цокает копытами по коридору, носом открывает ту или другую дверь, проходит через нее, а потом оказывается, что обитатели этих комнат уже отдали богу душу, на телах – отпечатки копыт, а кровати превратились в обломки.

Дурацкая сказочка, но она вызвала на губах Труди улыбку. Невыносимо прекрасную.

Но потом она вдруг стала собираться, доставать вещи из тумбочки, складывать их ему на колени, бережно рассматривать каждую, будто прощаясь с ними, и Харди на коляске подъехал к окну.

Вдалеке, среди высокой травы, паслась лошадь. Она подняла морду и навострила уши, будто почувствовала, что на нее смотрят.

Харди показал лошади средний палец, а потом дал волю слезам, и сестры его не трогали, дали проплакать несколько часов.

И вот он сидит здесь, ухаживает за скамейкой дочери. Он пережил двух женщин своей жизни. Но будь у него возможность выбирать, он предпочел бы именно такой вариант. Пусть здесь сидит он, а не кто-то из них. Уж точно не Труди.

А у Мелани сейчас вполне могла быть своя семья.

Вполне.

Так все устроено в жизни. Одно сменяет другое. Так заведено.

Харди отталкивается от своих постылых ходунков, вытирает начисто другую сторону скамейки. Будь у него сушка для волос и удлинитель на несколько сот футов, он бы сделал из этой скамейки конфетку, выскреб бы начисто, как того заслуживает Мелани, да только вьюга не утихает. К вечеру на скамейке снова вырастет снежная горка.

Но главное – ты стараешься. Оказываешь внимание.

Сейчас, по крайней мере, на скамейку можно сесть.

Харди поднимает ходунки – стряхнуть с них снег и переставить чуть подальше, но все же рядом, потому что скоро в обратный путь – и вдруг видит: на одной ножке ходунков нет теннисного мячика. Как всегда.

Дома мячиков не осталось. И что? Когда появится так называемый помощник шерифа, его надо послать в «Семейный доллар» – там такие продаются. Баннеру Томпкинсу это поручение будет поперек горла, да и Харди опостылело, что он и шагу не может ступить без долбаного теннисного мячика… Старость не радость, да? Пропади она пропадом.

Нет, не так: пропади пропадом то, что ему вспороли живот. Что в озере рядом с ним плавали его кишки. Что ему пришлось иметь дело с калоприемниками, ходунками и прочей хренью.

Но на что-то это променять? Нет.

Хотя… неправда. Он бы отдал все последние двадцать шесть лет, включая прогулки, обеды и приятные минуты с Труди, лишь бы в тот день оказаться у дамбы рядом с Мелани.

Он достаточно пожил на свете и знает: сокровенное желание любого отца – принести себя в жертву, чтобы спасти своего ребенка. Лучшего способа свести счеты с жизнью нет, и он бы хотел… Просто он – отец в море отцов, и все они охотно и с открытыми глазами подставились бы под жужжащую круглую пилу, если бы избавили от этой участи своего ребенка.

Не важно, что он – один из многих, желание от этого меньше не становится.

Из детей, что были тогда рядом с ней, Открывашки уже нет, Мисти нет, Клейт кормит рыб, Лонни еще держится, Кимми дышит на ладан, Фарме без Открывашки, что всегда водил его за руку, жизнь, скорее всего, не в радость… все это не имеет значения, хотя какое-то время Харди думал иначе. Дело не в том, что виновные должны быть наказаны. Важно другое: его дочурка захлебывалась в озерной воде, тянула ручку, чтобы кто-то ее вытащил, а папы рядом не было.

Будка, в которой он сидит день за днем на вершине дамбы, – это невыгодная позиция для наблюдения, это даже не работа. Это тюремная камера. Он отбывает свой срок, свое пожизненное заключение.

Единственный случай за последние два десятка лет, который можно считать искуплением, опять же связан с ней, с Дженнифер. Когда она еще была Джейд. Когда решилась выкинуть коту под хвост свою жизнь, когда кровь из ее левой кисти не сочилась, а хлестала, замедляя биение сердца.

Неся в тот вечер Джейд на руках – губы посинели, подбородок уже не трясется, глаза закатились, – он словно заключил тайную сделку с озером, о чем не рассказал даже Труди: пускай эта девочка выживет, а там хоть трава не расти. Сделай доброе дело, озеро. Не дай ей умереть. Не забирай к себе и ее.

До «Бойни в День независимости» оставалось еще несколько недель, так?

Возможно, он мог все это предотвратить.

Но от сделки с озером все равно бы не отказался.

Однажды был случай, когда ему показалось, что она стучит в дверь будки управления… но только показалось…

Нет, старик, Мелани не заберется на дамбу, чтобы повидать тебя. Свою награду она получила. Ушла в лучший мир, где ей не придется взрослеть.

А ты, если будешь здесь сидеть и разговаривать с самим собой, превратишься в ледышку и не сможешь подняться.

Может, это не самый худший вариант?

Когда замерзаешь, в какой-то миг будто погружаешься в сон.

Харди смотрит вдоль пирса. Надо подумать о чем-то приятном, тогда и старые кости можно со скрипом поднять. Перед ним возникает вот какая картина: городские детишки выстроились на пирсе, уже достаточно тепло, и он, сделав вираж на своем глиссере, обрызгивает толпу водой.

Куда Рекс Аллен упрятал эту старую посудину, на которой хорошо гонять по болотам?

Здоровенная лодка, глядишь, подведет, но это не значит, что ее надо списывать в утиль. Может пригодиться, например, когда на озере лед… Харди знает, как это работает. Когда на озере ледяная кашица, глиссеру цены нет, будто он для подобных условий и создан. Но когда лед схватил озеро намертво, руль работать не будет. Если на борту двое, один действует как балласт: надо повернуть направо, вес тела он переносит на правую сторону. Но про торможение можно забыть.

Вообще-то время сейчас хорошее, если оно у тебя есть и если на тебе теплая одежда, но в бытность шерифом Харди обычно оставлял глиссер в окружном гараже на всю зиму. Разъезжать по снегу – для этого есть ратрак Лонни. А если надо с середины озера вызволить конькобежца, который повредил колено, у кого-то в городе обязательно найдется снегоход.

Харди снимает правую перчатку, сквозь слои одежды тянется за сигаретами.

Вытряхивает из пачки одну, подхватывает ее губами, чуть щурится, когда огонек спички оказывается рядом – скорее предвкушая затяжку, а не от боязни обжечься, – ветер задувает огонек, почти не дав ему вспыхнуть.

Первая затяжка всегда самая сладкая.

Харди растягивает удовольствие, тепло расползается по легким – то, что надо.

Он выдувает дым крепкой струйкой, будто о чем-то задумался, что-то прикидывает, но это неправда. Что там старикам прикидывать? Их дело – сидеть на скамейке в жуткий холод, потягивать свои «палочки смерти» и глядеть на лед, на туманные очертания неизвестно чего.

Харди смотрит секунд десять и понимает: это не просто туман. На озере кто-то есть.

– Это еще что?.. – со скрипом выжимает из себя Харди, и сердце согласно подскакивает.

Может, так конец и приходит? Не лошадь топчет тебя до смерти, а какой-нибудь жнец берет за руку и уводит за собой?

Возможно, сначала чиркнув тебе по горлу.

Или, может быть, такую версию выстраивает твоя умирающая душа? Придавая смерти какой-то смысл? Может, Харди просто хватил удар? Или это инфаркт?

– Давай, – говорит он фигуре на озере, чьи очертания стали более внятными, – иди сюда. Что это она машет руками, будто на зимней Олимпиаде?

Что за предсмертное виденье, мать его?

Харди подается вперед, надеясь, что картинка станет четче: да, ему не привиделось, руки маятником ходят взад-вперед, и эта форма, этот человек, это непонятно что явно движется ему навстречу.

Что-то в движении его смущает. Поначалу Харди думает, что это конькобежец, хотя время суток не самое подходящее, а потом понимает: лыжник! И качает головой: ну дела!

Какому-то идиоту буран нипочем – встал на лыжи и пошел. В белой куртке и штанах, все как положено. Даже шлем белый, будто нарочно: если, не дай бог, что-то случится, попробуй его найди.

Харди снова затягивается, чуть повернув голову в сторону, но держа лыжника в поле зрения.

Тот катит прямо к пирсу, вовсю машет палками. Добравшись до места, чуть пригибается, как пришедший к финишу горнолыжник: из рюкзака торчит что-то длинное, и не пригнуться невозможно. Этот идиот, кто бы он ни был, проезжает под перекладинами пирса, берет влево и соскальзывает на берег, почти прямо перед Харди, подталкивает на шлем фиолетовые очки-консервы. Не для того, чтобы посмотреть на Харди, который замерзает тут до смерти, нет: он оглядывается, будто его кто-то преследует, с довольным видом смотрит на дорожку, которую только что проложил.

Харди видит: из рюкзака торчит изящный лук. И тетива по какой-то дурацкой причине даже натянута.

– Эй! – окликает лыжника Харди.

Тот вздрагивает, быстро оборачивается… вот, блин.

Это же учитель истории, черт его дери!

Все правильно, никому из Айдахо такая дурость и в голову не придет: кататься на лыжах по озеру в буран, какого не было последние пятьдесят лет.

– Шериф, – говорит мистер Армитедж и приветственно поднимает левую руку.

Клод Армитедж до сих пор зовет Харди именно так. Всякий раз, когда подходит к нему с просьбой дать интервью и всякий раз уходит с пустыми руками.

Харди снова затягивается.

Армитедж отставляет в сторону палки и рукой в перчатке указывает на скамейку рядом с Харди. Харди пожимает плечами.

Армитедж садится. Дышит тяжело, но на лице довольная улыбка, когда снимает шлем и плюхает его на скамейку между ними, на глаза спадают длинные, песочного цвета волосы.

– Вид у вас, как у кота, который только что слопал канарейку.

Харди протягивает учителю пачку сигарет, которые наверняка примерзли к перчатке.

Армитедж смотрит на озеро, будто, перейдя его на лыжах, стал его хозяином.

Харди все равно невысокого мнения об учителе истории.

1 Организация официально запрещена в РФ.

Продолжить чтение