Высота: Реальная история борьбы за свое дело, честное имя и любовь

Ворота не открываются.

Ворота, ради которых Дмитрий прилетел из столицы в Хакасию, ради чего пригнал из Китая груженую машину, не открываются. И дорогу к ним преграждает сотрудник службы безопасности в уродской черной форме и шапке с желтой надписью РТТГ, круглый, плотный и мордастый – он скачет вверх-вниз и буквально визжит:

– Не положено! Не положено!

Дмитрию очень хочется врезать ему, пустить в ход слова, которые именуют непарламентскими. Но он знает, что так делать нельзя, что орать на человека, исполняющего приказ, и тем более бить его – неправильно.

– Кем не положено? – Он прилагает все усилия, чтобы голос звучал нормально, спокойно, но в последний момент не удерживается: – Что за чепушня тут у вас творится?

Безопасник моргает, глазки его бегают.

– Что надо, то и творится, – бурчит он. – Велели без договора не пускать вообще… Освободите подъезд!

Дмитрий пару раз глубоко вздыхает, едва не скрипит зубами и машет водителю. Громадная «Скания», в кузове которой три отличных грохота[1] по двадцать пять миллионов рублей каждый, рычит двигателем и сдает назад.

Дмитрий достает телефон.

– Э, привет. – Голос Иосифа Скорика, главного механика Белогорской обогатительной фабрики, всегда кажется не очень уверенным, хотя это просто такая манера вести разговор; но сегодня в этом голосе откровенная тревога.

– Знаешь, где я? – спрашивает Дмитрий и, не дожидаясь ответа, продолжает: – Рядом. Твой ушатанный кабинет на вашей ушатанной фабрике от меня примерно в двухстах метрах. Только на территорию меня не пускают! Меня и то оборудование, которое я тебе привез! Оборудование, о котором ты меня просил, – давай быстрее, договор потом подпишем… Двадцать тонн! Что, сука, творится?

Безопасник продолжает топтаться рядом, лупает мелкими глазенками, в которых светится любопытство. Ограда фабрики высится Великой Китайской стеной, с серого октябрьского неба сыплется мелкий дождь.

Дмитрий отворачивается, делает несколько шагов в сторону, под ногой хлюпает лужа.

– Ну я… э, мы… тут внезапно у нас… – мямлит Скорик. – Понимаешь, Сергеич… Сейчас я тебе все объясню…

Доносится рычание мотора, рядом тормозит черный «УАЗ Патриот», из-под колес летит грязь. Хлопает дверца, из машины выскакивает низкорослый пузан с кавалерийскими седоватыми усами.

– Ты кто такой, гля? Чего тут забыл? – рычит он.

Дмитрий от неожиданности вздрагивает.

В РТТГ, да и во всей отрасли от Магадана до Донбасса его знает каждая собака. Видимо, нет, не каждая.

– А ты кто такой борзый? – спрашивает он в ответ. – Че за базар начался?

Дмитрий давно не простой пацан из рабочего поселка, но умение разговаривать по-уличному при нем.

– Я-а-а-а??? – Усы мелко дрожат, щеки и мясистый нос пунцовеют. – Да ты вообще охерел! Хандон штопаный! Вали отсюда, чтобы я тебя на моей фабрике не видел! Тоже мне, херой! Маршал Жуков недоделанный!

«На моей фабрике»? Вот это поворот.

Где Василий Смирнов, который только бумажки подписывал, а производством управлял даже не главный инженер, а главный механик?

– Хони его в шею! – Пузан по-южному хэкает, но это вовсе не выглядит смешным, физиономия его напоминает спелую малинину, украшенную двумя пучками выцветшей травы. – Хони-хони! У тебя пистолет в кобуре вообще зачем?! Давай я сам его пристрелю! Бох простит!

Безопасник дергает нижней челюстью, пытаясь подобрать слова, и медленно пятится. Наверняка жалеет, что не успел спрятаться в уютной будке, где горячий чайник, где календарь с голой девицей на стене, где тихо и безопасно, никто не вопит и к оружию не призывает.

– Не по-положено, – обретает он наконец голос. – Не по-положено… Оружие отдавать… Нельзя!

– Что?! Обурел совсем?! – Пузан резко оборачивается. – Я тебя из своего тохда положу! Двустволку охотничью привезу, и ты тут ляжешь!

– Слышь, заткнись, – говорит Дмитрий, не обращая внимания, что собеседник надвигается на него. – А то ты ляжешь у меня без всякой двустволки. Прямо тут, на дороге. Совсем конченый, что ли? Это на фабрике ты царь и бог, а за ее забором – вообще никто. Ни разу. Понял?

Правая рука, свободная, сама сжимается в кулак, и пузан это видит.

Он резко бледнеет, запрыгивает в машину, «УАЗ Патриот» визжит покрышками, смердит выхлопом и уносится прочь.

Только в этот момент Дмитрий вспоминает, что левую руку с телефоном так и держит около уха.

– Э, м-м, ну… – Скорик в трубке осторожно покашливает.

– Это что за?.. – очень хочется закончить фразу словом «хан-дон», но нет желания повторять за пузаном.

– Ты познакомился с новым директором, Темечкиным Анатолием Анатольевичем, – сообщает главный механик. – Донской казак. С саблей и ружьем. Разве что коня не привез.

– Когда? – В одно слово Дмитрий ухитряется вложить всю злость, накопленную за последние двадцать минут.

Вылетая из Москвы, он ничего не знал о смене руководства в Белогорске.

– Да вот буквально вчера вечером, как снег на голову. – Скорик вздыхает. – Мгновенно. Смирнова убрали, этого поставили, ну и вот… И если с прежним я мог делать что захочу, точнее – что нужно, чтобы все работало, то с этим нет. Ну и ты с ним вот так, э, встретился. Неудачно.

Это очень мягко сказано – неудачно.

После такого директор вряд ли захочет увидеть нового знакомого в числе поставщиков.

А еще теперь надо разбираться, куда девать привезенное оборудование, не тащить же обратно в Китай, где его все равно не возьмут. И срочно менять билеты монтажникам, с которыми завтра должны начать сборку… отправлять всех назад, выплачивать компенсацию, объяснять, что за чепушня случилась и почему Дмитрий, всегда надежный как скала, неожиданно подвел.

– Твою мать! – в сердцах говорит он и обрывает связь.

Но телефон оживает снова, и на экране высвечивается «Буреев».

Разговаривать хочется меньше всего, наверняка вопрос пустяковый, не такой, ради которого генеральный директор должен звонить директору техническому, кипящему от бешенства на другом краю России.

Но не ответить нельзя.

– Да? Что там у вас? – спрашивает Дмитрий. – Опять скрепки в офисе закончились?

На миг в трубке воцаряется молчание. Петька Буреев, друг детства, ставший несколько лет назад деловым партнером, переваривает услышанное.

– Ответ отрицательный, – наконец осторожно говорит он. – Не закончились.

– Тогда что? У меня тут чепушня полная. Эти дебилы тупорылые…

– Нас забанили, – произносит Буреев тихо. – Мы на конкурс заявиться не можем. «Высоту» лишили допуска. Система не принимает логин и пароль.

– Это на какой конкурс? – Дмитрий на миг забывает и про Темечкина, и про Скорика, и даже про машину с оборудованием. – Для Чегомынской фабрики?

– Ответ положительный.

Дмитрию очень хочется повторить «твою мать», но он понимает, что этим простым словосочетанием его чувств не выразить.

Если электронная площадка для торгов РТТГ не принимает логин-пароль «Высоты», то дело не в косяке с допуском на Белогорской фабрике и не в новом директоре-самодуре. Проблема куда серьезнее, она на уровне самой Российской топливно-транспортной группы, а не одного из ее региональных подразделений.

А значит, самое время использовать номер, который Дмитрий никогда не пускал в ход, хотя записал более года назад.

– Давай, я тебя понял, – бурчит он и начинает листать список контактов в телефоне.

А… стоп…

– Слушаю, – звучит в трубке после двух гудков.

– Добрый день, Леонид Аркадьевич. – Дмитрий говорит осторожно, словно идет по тонкому льду: не по чину обычному поставщику вот так через все головы выходить на генерального директора. – Это вас Плахов беспокоит. Тут такая ситуация…

– К сожалению, я в курсе, что это за ситуация. – Арцахов перебивает, и это совершенно на него не похоже – в самом горячем споре он вежлив и спокоен, дает собеседнику довести мысль до конца. Но не сегодня. – Дмитрий Сергеевич, мы доверяли вам и «Высоте» много лет. Но вы оказались жуликами. Так что забудьте о моем существовании. Всего вам доброго.

И связь обрывается.

Дмитрий стоит посреди Хакасии, стиснув в потной ладони телефон, и пытается осознать, что происходит. Его «Высота», дело всей его жизни, на которое он потратил годы и тонны сил, стремительно летит с той благополучной и неуязвимой – так ему казалось – высоты, где находилась последнее время.

Жулики? Почему? Что случилось?

Но в любом случае РТТГ с этого мгновения не их клиент, а это значит – минус девяносто процентов выручки.

Это не просто «твоюмать», это «твоюматище»!

Таксист ведет машину так, словно он бывший пилот «Формулы-1», изгнанный из команды за вождение в нетрезвом виде. Дмитрий мрачно смотрит на его затылок и думает о том, как давно он сам толком не сидел за рулем – чтобы не по городу, а по дикой трассе, и мотор ревет, и надо гнать изо всех сил, быть на финише первым.

Телефон подает голос, когда они влетают в Москву.

– Привет, дорогая, – говорит Дмитрий. – Как вы там?

Вспоминает, что из Хакасии так и не отзвонился, и сердце колет иголочка вины.

– У нас с Соней все хорошо. – В голосе жены слышится обида. – А вот ты куда пропал? Ты где?

– В Москве.

– Значит, скоро дома? – Обида исчезает, на место ей приходит радость, и так легко представить, как она улыбается.

– Ну, нет. – Дмитрий не рад сообщать такое. – Надо мчаться в офис. Куча дел. Понимаешь…

– Очаровательно! – Обида возвращается, на этот раз более явная, сильная, очевидная. – Никогда у тебя нет на нас времени! Вспомни, когда ты последний раз провел выходные дома?

– Ну Маша! У нас полная шляпа! Ты думаешь, почему я так быстро вернулся? Уроды! Машину на фабрику не пустили, пришлось думать, что с ней делать, и сразу в аэропорт. Я…

– Конечно, ты этого не помнишь. – Жена не слышит, она говорит о своем. – Очаровательно. Спасибо, что помнишь, как меня зовут! Для тебя есть только твои классификаторы, дробилки, гидроциклоны и прочее железо! Только твоя любимая «Высота»! – Теперь в голосе не просто обида, там дрожат слезы, и слышать их неприятно.

– «Высота» нужна, чтобы вы хорошо жили! – рявкает Дмитрий. – Разве непонятно? Деньги не берутся из воздуха, их надо зарабатывать!

Таксист смотрит на него в зеркальце заднего вида, глаза на смуглом лице выпучены.

– Потом поговорим, – добавляет Дмитрий. – Сегодня приеду поздно, меня не ждите.

– Как обычно. Может, тебя совсем не ждать? – Маша фыркает и отключается прежде, чем он успевает еще что-то сказать.

Он думает, не перезвонить ли, не расставить ли все точки над «i», но потом решает, что нет, не сейчас.

Через десять минут машина тормозит у крыльца, над которым висит яркая вывеска «Высота». Маленький офисный центр недалеко от «Щелковской», и половину занимает его собственное детище: если посмотреть снаружи, то полтора десятка сотрудников, компьютеры и прочая оргтехника, а если изнутри – сконцентрированный опыт десяти с лишним лет, проведенных в добыче угля и его обогащении.

В приемной, как всегда, пахнет кофе, новая помощница Юлия на месте, улыбается при виде начальства.

– Буреева и Грекова ко мне, – приказывает он и шагает к себе в кабинет.

На столе обнаруживает то, чего раньше не было: небольшой букетик в изящной вазочке, аромат слабый, но приятный.

– Это что? – интересуется Дмитрий, когда Юлия заходит, цокая каблучками.

– Немножко красоты, Дмитрий Сергеевич. – Она улыбается во все тридцать два белоснежных зуба, блестят подчеркнутые макияжем глаза цвета утреннего неба. – Букетик. Мне кажется, что красоты вам очень, очень в жизни не хватает… Вот кофе и свежая почта. Могу чем-то еще помочь?

– Нет, пока нет.

А в кабинет уже входит Петька Буреев, высокий и сутулый, с неистребимым задумчивым «профессорским» выражением на скуластом лице, за ним ломится Володя Греков, коммерческий директор, – этот одет как на пробежку, рукава оранжевой майки едва сходятся на раздутых бицепсах.

– Прикинь, какие я кроссовки купил! Легкие, точно гагачий пук, в смысле пух! – начинает он.

Греков говорит всегда, если он молчит, то это значит – спит или умер.

– Тише, Володя, не до твоего барахла сейчас, – осаживает его Дмитрий.

– Да ладно, братан, я же… – Греков тут же увядает и опускается на стул.

Буреев садится рядом и кладет на стол бумагу с шапкой РТТГ и Белогорской фабрики.

– Такая вот экспонента, – говорит он, гладя подбородок. – Пришло два часа назад.

По лицу Грекова видно, что он ни сном ни духом, что у него все замечательно – благодаря гагачьему пуку в кроссовках.

– Так. – Дмитрий читает, и по мере того, как глаза его скользят по строчкам, в ушах нарастает противный тонкий свист, словно в голове пошел вразнос некий тонкий механизм. Накатывает ощущение, что это просто кошмарный сон, что он моргнет сейчас и откроет глаза в собственной кровати рядом с Машей, что не было никакого полета в Абакан и обратно. – Мошенничество? Поддельное оборудование? На грохотах двигатели более низкого качества? Бирки перебиты? Это как?!

Тут он не сдерживается и облегчает душу так, как это привык делать русский мужчина.

Буреев и Греков молча ждут. Да, Дмитрий – всего лишь технический директор, и «Высота» оформлена не на него, но оба знают, что он ее создал, что он их сюда привел, всему научил и дал возможность хорошо зарабатывать.

– Петька, ты понимаешь что-нибудь? – спрашивает Дмитрий, когда запас матерных ругательств иссякает.

– Нет. – Буреев знает, что сейчас не время для его «ответ отрицательный».

– А что думаешь делать?

Формальный глава «Высоты» пожимает плечами.

– Ну? Что? – подзуживает его Дмитрий. – Времени нет письку теребить и тряпки мять. Ты генеральный директор, ты получаешь в год несколько десятков миллионов, и за что? Молчать и бесплатно можно.

– Ну как бы надо разобраться, что произошло, какие причины привели… – начинает Буреев.

– Да какие на хер причины?! Пока ты их искать будешь, мы по миру без денег пойдем! Новые клиенты нужны! Да, с РТТГ порешаем, вместе съездим, а сейчас продажи нужны, любые! Хоть банку очистителя продать, хоть сотню труб поставить! И тебя тоже касается. – Дмитрий переводит взгляд на Володю.

– А я чего, братан, – лыбится тот. – Я всегда готов! Я всегда с тобой!

– Так вот иди и покажи это! Трындеть – не сепараторы ворочать! Давай, за дело. Новые клиенты – кто и откуда угодно, это ваша задача, остальным я пока сам займусь. Петька, а ты еще попробуй до Волковой добраться, в РТТГ, вдруг она что-то расскажет. Директор по закупкам, должна быть в курсе.

Буреев кивает и поднимается, Володя отстает от него на полтакта, но в дверях задерживается.

– Но ты кроссовки же посмотришь? На самом деле клевые, ничего не весят. Тема-а!

– Ты совсем с ума съехал? – Дмитрий смотрит на Грекова как на сумасшедшего. – Заняться нечем?

Володя исчезает, словно его ветром сдуло.

Юлия появляется еще до того, как Дмитрий нажимает клавишу вызова.

– Кофе не пьете, Дмитрий Сергеевич? – Тень заботы падает на ее правильное лицо. – Может, вам чаю? Или обед заказать? А то наверняка после самолета ведь не ели ничего.

– Это все потом. – Он трет щеки, пытаясь хоть как-то взбодриться: кофе остыл, но придется все равно выпить, не для удовольствия, а как горькое и противное лекарство. – Начинаем обзванивать клиентов… Ты звони, договаривайся, кто сразу на связи, тех на меня переводи… Надо до конца дня всех поймать, до единого, иначе вообще ничего не получится.

Кто-то хочет вывести «Высоту» из игры, и этот кто-то – с того же небольшого тесного рынка из полудюжины поставщиков, из тех, кто обеспечивает фабрики технологическим оборудованием. И если он играет всерьез, то желает уничтожить самого сильного конкурента, разрушить его репутацию и лишить всех клиентов до последнего.

По крайней мере сам Дмитрий действовал бы именно так.

– Получится, Дмитрий Сергеевич. – Юлия выходит, вильнув пятой точкой, и он невольно задерживает взгляд на длинных ногах под юбкой.

Хороша, чертовка, не отнять!

Но он гонит из головы посторонние мысли и тянется к телефону.

На Камчатке сейчас раннее утро, и голос у директора Паданской фабрики до отвращения бодрый. В Москве же время к одиннадцати вечера, в глаза Дмитрия словно насыпали песка, на плечи взвалили самосвал с рудой, а язык заменили на поддельный, из холодного, негнущегося свинца.

Но надо снова повторять то, что изложил сегодня не один десяток раз.

– Слушай, тут такое дело, – говорит Дмитрий, когда заканчивается обычный ритуал «привет, как ты?». – Нас подставили, хотят показать мошенниками, и я не знаю, кто именно.

– Да ладно, не может быть? – удивляется директор, основательный пятидесятилетний мужик Антон Борисович, типичный крепкий хозяйственник чуть ли не советской закваски. На Камчатке уже суббота, но он на месте, и вряд ли один, и это не исключительный случай. – Все знают, что ты дела ведешь честно, что обещаешь – делаешь. Даже без документов.

– Знать-то знают, но быть может. – И Дмитрий рассказывает историю с якобы подмененными двигателями на грохотах. – Вот, Борисыч, нашлись какие-то суки, но кто это – непонятно. Может, ты что знаешь?

– Да откуда? – Директор хмыкает. – Сидим тут на краю света, с угольком возимся.

– Но ведь тебя-то я никогда не обманывал?

– Нет, Митрий, не было такого.

– Тогда смотри – тот, кто это все затеял, он обо всем деле больше нас в курсе. – Дмитрий делает паузу, давая собеседнику возможность переварить информацию: Борисыч – отличный директор, производство знает, людей в кулаке держит, но не всегда быстро соображает. – И еще он хочет, чтобы меня и моей «Высоты» больше на этом свете не было. Понимаешь?

– Ну да-а…

– И когда он придет к тебе свое оборудование предлагать или решения какие, то обязательно обо мне заговорит. – Еще одна пауза, во время которой почти слышно, как ворочаются и постукивают куски мыслей в голове Борисыча. – Попытается меня добить. Замазать полностью. Логично?

– Ну да-а…

– И расскажет то, чего человек со стороны знать не может, – продолжает Дмитрий. – Когда случится такое, то ты, Борисыч, позвони мне обязательно, поведай, кто эта гнида! Только ничего им самим не говори.

– Да обижаешь, Митрий! Наберу без вопросов. – Директор Паданской фабрики смеется, тяжело, густо, солидно. – А кстати, раз уж ты проявился сегодня, тут один вопрос. Буреев твой – он там здоров, в больнице не лежит?

– Днем не лежал. – Нутро у Дмитрия холодеет, как всегда в предчувствии неприятностей.

– Да у нас тут с ситами проблемы кое-какие, надо, чтобы кто-то приехал, посмотрел. – Борисыч сопит. – Я Бурееву раз написал, два написал, а он молчит, словно рыба об лед. Невозможно же с ним ничего решить, это уже не первый раз, и летом такая же ерунда была.

Холод в животе сгущается до такой степени, что кишки буквально смерзаются в ком. Возвращается тонкий свист, приходивший днем, когда Дмитрий читал письмо-претензию из Хакасии, глаза заволакивает красный туман.

Вот засранец Петька! Нашел время прятаться от работы.

Новые договора в РТТГ им теперь не светят, но обслуживание и ремонт того, что уже поставлено, – тоже деньги, и на них можно продержаться, затянув ремень, пока ситуация не изменится к лучшему.

– Хорошо, – говорит он. – Я ему напишу… пропишу так, что он в больницу ляжет. Завтра же!

– Да завтра воскресенье же. – Борисыч смеется. – Хотя для вас оно послезавтра. Москва-а!

– Сделаю рабочим, не проблема. – Дмитрий пытается рассмеяться в ответ, но выходит какое-то хриплое карканье.

Это что, через час суббота? Куда делась очередная неделя?

– Ладно, Митрий, планерка у меня на носу, надо бежать. Я тебя услышал. Наберу. Удачи.

– Взаимно.

Дмитрий кладет телефон на стол и некоторое время бездумно таращится в черное окно, за которым размытые огни автомобилей плывут в дождевой дымке; перед глазами тоже все плывет, в голове ни единой мысли, только усталость и бессильная злость.

Поворачивает голову на легкий стук в дверь – на пороге стоит Юлия.

– Ты что тут делаешь? Думал, давно ушла.

– Ушла? Нет. Пока вы здесь – моя работа не окончена. – На этот раз она не улыбается, смотрит серьезно, с ожиданием. – Моя работа – заботиться о вас. Что-нибудь нужно, Дмитрий Сергеевич?

Дмитрий осознает, что буквально таращится на нее, и отводит взгляд.

Накатывает желание выпить, казалось, давно забытое, оставленное в веселых студенческих временах; накатить, расслабиться, забыть обо всем, о проблемах, которые сидят не только здесь, в рабочем кабинете, но и ждут дома.

– Вам явно не хватает заботы, Дмитрий Сергеевич, – продолжает Юлия, мягко, вкрадчиво, гипнотически. – Красоты не хватает рядом, заботы, заботливых женских рук. Несомненно.

Он думает, что знает о ней – вроде из провинции, с юга, то ли из Курска, то ли из Белгорода, да, точно, из Белгорода, покорять столицу приехала после школы, покорить не вышло, но в Москве осталась; в «Высоте» появилась несколько месяцев назад и первое время вела себя тише мыши.

– Ладно, иди, – говорит Дмитрий. – Я тоже пойду. Домой пора.

– Так там вас Иванов ждет. Я его гнала, так он не уходил, говорил, что вы его звали.

Точно, накосячивший конструктор, из-за которого фирма влетела на четыре миллиона.

– Давай его сюда. – Дмитрий ворочает головой, разминая затекшую шею. – А сама иди. До понедельника.

– До понедельника. – Юлия улыбается и исчезает.

Ее место занимает Иванов, толстый, нескладный, в нелепых очках, с вихрами рыжих волос над широким лбом.

– Садись, – велит Дмитрий.

Конструктор сглатывает, опускается на самый кончик стула, руки держит на коленях, наверняка они трясутся – и руки, и колени.

– Ты понял, что сделал неправильно? – спрашивает Дмитрий.

Иванов кивает, вихры его колышутся, затем он не говорит даже, блеет:

– Ды-а-а.

– Ну отлично. – Дмитрий выкладывает на стол рабочий блокнот, который всегда носит с собой: заметки, наброски узлов и механизмов, целые страницы расчетов, черновики презентаций. Вырывает листок, на котором будут вводные. – На фабрику в Воркуте надо подобрать грохот. Производительность тысяча двести в час, верхняя ячейка двадцать пять миллиметров, низ по шесть миллиметров, делим на три класса…

Сам рисует в блокноте примерную схему расположения оборудования, конструктор торопливо записывает цифры.

– Банан не войдет, берем горизонтальный. Эффективность по максимуму – девяносто пять процентов. Расчеты нужны и чертежи тоже. Все зафиксировал? Все понял?

– Но… но… я думал… – снова блеет конструктор, – вы никогда мне ничего не поручите! Уволите меня!

– За что? За ошибку? – Дмитрий хмыкает. – Тогда тут всех надо уволить, начиная с меня. Ты теперь знаешь, как делать не надо, и не потому что дядя сказал, а поскольку сам шишку набил. А кроме того, ты не пытался от своего косяка отмазаться, честно признал ошибку. Молодец. Соберись, тряпка! Руки в ноги – и вперед! Срок – понедельник к полудню!

Нырок в прошлое

1

Воспитательница Тамара Петровна посмотрела на Диму сердито, хотя он ничего плохого не сделал, просто захотел с ней поговорить.

– Что-что?

– Можно я пойду домой? – спросил он еще раз. – Уже много времени.

Тамара Петровна улыбнулась и покачала головой.

– Ну как же ты пойдешь домой? Ты еще маленький, а мамы пока нет. Иди, поиграй с ребятами.

– Я не маленький! – Дима разозлился. – Мне пять лет! Я хожу в садик сам!

И он не соврал – с лета мама отпускает его одного, после того как он рассказал дорогу и спокойно дошел… И чего там идти, от дома мимо больницы, один раз дорогу перейти, ну сначала подождать, когда машины проедут, а затем прямо, прямо и прямо, у остановки свернуть, и вот ты на месте. Тут ясельник справится, не то что взрослый, серьезный пацан. А маме если с работы идти, то сначала мимо дома, и еще столько же топать, и потом обратно уже вместе… зачем, если он сам может?

– Конечно, не маленький. – Тамара Петровна засмеялась. – Иди поиграй с ребятами. Мама придет и заберет тебя.

– Но я сам…

– Иди! – Воспитательница развернула Диму и легким шлепком по попе отправила к остальным.

Он не успел даже сказать, что мама сегодня не придет, задержится на работе, где вагоны грохочут на рельсах и ходят суровые дядьки-раскайловщики, все в черной угольной пыли… Дима поночевал там несколько раз, когда у мамы выпадала ночная смена, и ему очень понравилось, он обязательно пойдет туда работать, когда вырастет.

А сегодня его должен забрать дед, который работает на настоящем кране ЗИЛ, но в другом месте. Вообще это очень близко, не дальше, чем до дома, и туда он дойдет тоже сам, а если ждать тут, то это очень долго, дед рано никогда не приходит, ведь ему надо из крана выбраться.

И от того, что его не слушают, Дима рассердился еще сильнее, он не пошел к остальным, а залез на стул и уставился в окно, где игровая площадка, и качели, и забор с калиткой, серое небо и дождик… Ладно зимой, когда надо много всего надевать, это сложно, а сейчас еще тепло, почему он должен сидеть тут, когда там так хорошо? Совсем нечестно!

Глаза защипало, он шмыгнул носом, вытер его кулаком.

Народу в группе осталось совсем немного, мамы и папы забрали почти всех друзей.

– Димка, пока! – прокричал от входа Виталик, который живет в соседнем доме.

Может быть, попроситься с ними?

Дима повернулся, но опоздал, Виталик с мамой уже вышли, и теперь их не догнать.

– Иди к остальным. – Это подошла Тамара Петровна. – Что сидишь один, будто сыч? Если в окно смотреть, то мама быстрее не придет.

– Мама не… – начал Дима, но воспитательница опять не стала его слушать, развернулась и ушла.

Тут уж от обиды слезы брызнули по-настоящему, но он не заревел в голос, удержался, потому что он мальчик, а мальчики не плачут. Вытер лицо и отправился туда, где друг Женька собирал для машинок настоящий гараж из кубиков… собирал неправильно, и кто еще ему расскажет, как надо?

Вскоре забрали и Женьку, а потом Дима остался в группе совсем один.

Дед пришел, когда машинки окончательно надоели, даже любимая зеленая, и захотелось плакать снова.

– Внучара! – крикнул он от двери, как всегда. – Давай собирайся!

– Давно пора, – подала голос Тамара Петровна.

Она вышла из группы следом за ними и начала переодеваться в углу, где на вешалке обитали плащи воспитательниц и нянечек. Дима посмотрел на нее мрачно и промолчал, но на улице выложил деду все, путаясь в словах и сбиваясь.

– Почему она меня не слушает?! Почему?! – воскликнул он.

– А почему она должна тебя слушать, внучара? – спросил дед, открывая калитку садика.

– Но мама же меня слушает!

– Так то мама, ты для нее один-единственный. – Дед покачал седой головой, поправил кепку. – А у воспитательницы таких, как ты, два десятка, и если каждого слушать, так слушалка отвалится.

– Но это нечестно!

– Как раз честно. – Дед взял Диму за руку, они пошли по дорожке, зашуршали под ногами опавшие листья: желтые, бурые, красные. – Слова – пустое дело, главное – дела. Особенно для мужика. Ведь ты мужик?

– Конечно, мужик, – ответил Дима и подумал, что в следующий раз он ничего не будет говорить, а просто сделает по-своему, вот и все.

Мама Виталика посмотрела на Диму, склонив голову к плечу, и задала вопрос, которого он не ждал:

– А твоя мама где? Почему она тебя не забирает?

Но ведь в прошлый раз все получилось!

Тогда Дима еще перед тихим часом уговорил Виталика, чтобы тот попросил свою маму его забрать. И когда та пришла, то послушала сына и сказала воспитательнице, что уводит и Плахова тоже, и они ушли все вместе. Тогда он дождался собственную маму около дома, встретил ее на улице рядом с больницей.

– Она сегодня задержится, – сказал Дима.

– Ну и что ты будешь там один делать? – Мама Виталика покачала головой: она вся очень большая, и голова у нее тоже большая, в цветастой косынке. – Нет, оставайся тут. Пойдем, сынок.

И они пошагали к калитке, а Дима остался на игровой площадке, между песочницей с грибком и качелями.

Сегодня дождя нет, солнце греет как летом, и поэтому их вывели гулять.

– Нечестно, – пробормотал он, сжав кулаки.

В песочнице остались только девчонки, играть с ними неинтересно, зато есть забор. Всегда прикольно залезть на него и смотреть на всех сверху, а еще можно дотянуться до рябины, которая уже покраснела и наверняка сладкая, как клубника с бабушкиного огорода.

Дима оглянулся – ага, Тамара Петровна не смотрит в его сторону – и рванул к забору. Но когда оказался наверху, мигом забыл о ягодах, он увидел, что мимо забора по дорожке идет мама Женьки.

Сейчас она свернет за угол… и заберет сына.

– Здравствуйте, тетя Таня! – закричал он во всю глотку.

– Здравствуй, Дима, – ответила она, подняв голову. – Ты смотри, не свались.

– Нет, я всюду лажу и нигде не падаю! – гордо сообщил он. – А заберите меня домой! Пожалуйста. Вы же знаете, где я живу и что от вас рядом.

– Нет, твоя мама меня не просила, и я не могу… – Мама Женьки пошла дальше.

Дима обиженно засопел, ему захотелось крикнуть: «Так нечестно! Я же попросил! Вежливо!» Но он вспомнил, что он взрослый пацан, а мужики не ноют, а делают, и спрыгнул с забора и понесся вдоль него к углу, где за горкой пряталась дырка в заборе, путь для побега на волю.

Растущая там крапива зашелестела, но не обожгла, ведь она была старая, осенняя.

Дырка оказалась забита – крест-накрест, но Дима не растерялся, он взлетел на забор снова, и как раз вовремя – мама Женьки оказалась рядом.

– Тетя Таня, ну заберите меня, пожалуйста, вы же меня знаете, и что я честный… Пожалуйста! Моя мама точно идет мне навстречу, и я уже хочу домой. Сильно-пресильно!

Она посмотрела на него и покачала головой.

– Ну ладно, иди отпрашивайся у воспитательницы. Если она разрешит…

– Спасибо, тетя Таня! – Дима соскочил с забора, не дослушав, и приземлился неудачно: нога изогнулась как-то неправильно, и стало больно-больно, так что девчонка наверняка заплакала бы.

Но он не девчонка!

Тамара Петровна сидела там же, на лавочке рядом с туалетом, но Дима к ней не пошел. Немного хромая, он рванул к Женьке, который играл на качелях, но не качался, а болтал ногами и показывал язык не пойми кому.

– Давай быстрее, там мама твоя идет!

– Да? Где? – Женька, как обычно, выпучил черные глаза и принялся слезать с качелей.

Дима схватил его за руку, и они понеслись мимо песочницы, мимо клумбы, на которой раскачивались большие астры, красные и фиолетовые. На бегу нога заболела сильнее, но он и не подумал остановиться – если остановишься сейчас, то воспитательница точно не даст уйти.

У калитки оказались как раз в тот момент, когда та открылась и тетя Таня шагнула внутрь.

– Мама! – воскликнул Женька, и та присела, чтобы обнять его и поцеловать.

– Меня забирают! – закричал Дима, повернувшись к воспитательнице. – До свидания!

И выскочил за калитку, чтобы пропасть с глаз Тамары Петровны – та же видит, что он не просто удрал, а ушел с кем-то взрослым, и, значит, не станет сердиться и ругаться, и хорошо.

– Ну пойдемте, – сказала тетя Таня, выведя Женьку за руку. – Откуда мама идет?

– С работы! – важно ответил Дима. – Она вагоны считает! И проверяет! А они – ух! Огромные! Фабрика! Уголь!

Тетя Таня засмеялась и про свой вопрос забыла, что ему и было нужно.

Они дошли до остановки и пошагали вдоль дороги: мама Женьки спрашивала, чем кормили в садике и что делали, тот в ответ неохотно рассказывал про селедочное масло и про рисование; ну а Дима выжидал, когда можно будет удрать, – ведь он знает дорогу, и может дойти сам, и встретить свою маму у дома… вот она будет рада!

– А вон и за мной! Спасибо! – завопил он, когда они перешли дорогу. – До свидания!

Женьке с тетей Таней прямо во двор, а ему дальше в сторону больницы, и там как раз вдалеке шагает невысокая женщина.

Так что, когда Дима рванул так, что в ушах засвистел воздух, никто его не остановил. Нога поболела немного, а затем перестала, и до дома он дошел уже совсем как обычно, не хромая.

– А ты тут откуда? – спросила мама, когда он выскочил из-за угла соседнего барака.

– Я могу один возвращаться! – важно сообщил Дима… и почти не соврал.

– До свидания! Меня забирают! – крикнул Дима от калитки и даже помахал рукой Тамаре Петровне.

На этот раз он с того же забора упросил маму Наташи, самой красивой девочки в группе. Та согласилась с первого раза, даже не пришлось забираться на верхотуру повторно, а вот Наташка посмотрела с удивлением, когда Дима схватил ее за руку, вытащил из песочницы и поволок за собой.

Ладно хоть кричать и плакать не стала.

– О, вот и моя мама! – в этот раз он удрал у самой остановки, ведь Наташа жила в другой стороне, где-то рядом с его дедушкой и бабушкой. – Спасибо, тетя Нина! Спасибо!

– Пожалуйста, – ответила мама Наташи, но он уже не слушал, бежал прочь.

Под ногами весело шлепали лужи, оставшиеся от вчерашнего дождя.

За день Дима соскучился по маме и спешил изо всех сил, чтобы поскорее ее увидеть. Представил, как они придут, она затопит печку, ту маленькую, что на кухне, чтобы нагреть ужин… большая, для спальни, натоплена с утра, и поэтому дома тепло, уютно пахнет старым деревом.

Но что странно, до самого дома Дима маму не встретил.

Он подумал немного, постоял у поворота во двор, рядом с мусорными баками, и пошел дальше, в сторону ее работы. Остановился у знакомой акации с висящими через забор больницы ветками и забрал одну на рогатку, а то старая сломалась и пора сделать новую, вот только резинку надо добыть.

Пока на ходу возился с рогаткой, и сам не заметил, как дошел до фабрики.

Первый раз сюда Диму привели, когда он был совсем маленький, так что он все знал: и что к вагонам подходить нельзя, ведь под ними бункеры, в которые можно провалиться, и что мамин кабинет вон там, надо подняться на крылечко в сером доме и открыть дверь.

Но в кабинете оказалось пусто, и он в растерянности остановился. Как так? Где она?

– А ты что тут делаешь? – раздался из-за спины знакомый голос.

Дима повернулся и увидел одного из раскайловщиков, дядю Гошу, большого, как слон, с огромным сизым носом и седыми усами.

– Маму ищу.

– Так она на станцию уехала, документы повезла.

Да, Дима знал, что мама иногда на служебном автобусе ездит в центр города, отвозит какие-то бумажки… и если она поехала сегодня, то вернется не скоро, и, значит, в садик должен был прийти дедушка.

Ой!

– Пойдем, с нами чаю попьешь в слесарке, – пригласил дядя Гоша. – Конфеты есть. Подождешь там.

Чай с раскайловщиками Дима пил, и ему понравилось – крепкий, из граненого стакана, как взрослый, но сейчас у него есть дело – найти маму.

– Спасибо, – ответил он. – Но я пойду ее дома подожду.

– Ну как хочешь. – Дядя Гоша отступил в сторону, и Дима выскочил на улицу.

Пока шагал до дома, подумал, не вернуться ли в садик, чтобы его забрал дедушка. Только вот ноги устали уже от беготни и ходьбы туда-сюда, так что лучше пойти домой и правда посидеть там, мама в любом случае вернется.

Хорошо, что никто дверей не запирает.

Дима подождал, пока не проедут одна за другой две машины, и перешел через улицу. Только тут взгляд его упал на растущую у дороги черемуху, усеянную спелыми черными ягодами.

От одного их вида в животе забурчало, а во рту появилась слюна.

Вот черемуха точно должна быть сладкая, не то что рябина в садике, которая оказалась противной и невкусной.

Дима притянул к себе одну из нижних ветвей и начал торопливо обирать ягоды. Подтащил вторую, за третьей пришлось забраться на дерево, и сам не заметил, как очутился почти на верхушке.

Он удобно расположился в развилке и принялся за ягоды сразу двумя руками.

С верхотуры было отлично видно, что происходит вокруг и кто что делает: вон соседка с первого этажа, тетя Люда, вытащила половики, чтобы выбить, и глухие удары поплыли над бараками; вон поехал автобус, который ходит из их района, тот называется Каркас, в центр Черемухово; протрусил, высунув язык, черный пес Шарик, что кормится при больнице, лохматый, как медведь… ой, а вон Тамара Петровна торопливо идет в сторону их дома.

Увидев воспитательницу, Дима вцепился в ствол обеими руками и прижался к шершавой коре. Как хорошо, что черемуха не облетела и что в густой листве его не разглядеть, если только не поднять голову.

Но Тамара Петровна пронеслась мимо и свернула к ним во двор, принялась разговаривать с тетей Любой. Та помотала головой и снова занялась половиками, а воспитательница выскочила обратно на улицу и бегом побежала обратно к садику.

Нет, надо было туда вернуться, когда не нашел маму на работе, подумал Дима, и от этой мысли у него почему-то зачесалась попа.

Мама появилась у дома, когда уже начало темнеть.

– Мама! – закричал Дима и принялся слезать с дерева; ягод он съел так много, что в животе снова урчало, но уже неприятно, а слюна стала кислой и противной.

– Димка?! – выдохнула мама. – Ах ты! А ну иди сюда!

Она схватила его за ухо, и не просто так, а сильно.

– Ай! – воскликнул Дима. – За что?!

– А за то! – Ему досталось несколько увесистых шлепков по попе, но он их почти не почувствовал, слишком болело ухо, и еще было ужасно обидно – что он такого сделал? – Пошли! Быстро!

И мама потащила Диму за собой, поначалу и правда за ухо, а потом за руку.

Поначалу он терпел, а потом заплакал, но мама словно вовсе не обратила на это внимания, только вздрогнула. До садика они дошли куда быстрее, чем обычно, брякнула за спиной хорошо знакомая калитка.

– Зачем… сюда? Я не хочу! – заныл Дима, но мама глянула так, что он замолчал.

В группе обнаружились Тамара Петровна, какая-то незнакомая строгая тетя в очках и дедушка. Тот посмотрел на внука и усмехнулся, строгая тетя покачала головой, а воспитательница прижала руки к лицу.

Дима с удивлением понял, что она плачет, и от этого удивления сам перестал реветь.

– Давай, извиняйся! – велела мама, отпустив его. – Перед всеми! Перед Тамарой Петровной! Перед Алевтиной Федоровной! Перед дедушкой!

– Но за что?!

– А за то, что сбежал из садика! Всех обманул! – Мама смотрела сурово, как не смотрела почти никогда, разве что после того случая, когда они с двоюродным братом пошли кататься на плоту на Малый Круг и едва не утонули.

Слезы снова побежали у Димы из глаз.

– Я не обманывал! Я просто хотел домой! Почему я не могу идти домой сам? Один! Хожу же я в садик?

– Врать нехорошо, – подала голос строгая тетя, видимо, та самая Алевтина Федоровна. – Я, как директор садика, должна наказывать непослушных и нечестных мальчиков…

– Я не вру! – закричал Дима так, что в горле стало больно. – Я хожу! Хожу!

Почему никто ему не верит? Почему так нечестно?

– Он и правда ходит, – сказала мама. – Заявил, что дорогу выучил и может все сам. Чтобы мне крюка не давать после работы…

– И вы его отпускаете? – спросила Алевтина Федоровна.

– Страшно было, – призналась мама, и, посмотрев на нее, Дима увидел, что она выглядит виноватой – смотрит в сторону и теребит ухо. – Но я ведь проверила его. Заставила рассказать, как он будет идти… А потом отпустила и проследила. И он дошел.

– Конечно! – гордо заявил дедушка. – Молодец пацан! И ко мне он не раз сам приходил. Прямо на работу, когда я должен был его забирать.

– То есть… – Тамара Петровна отняла руки от лица, стало видно, что щеки у нее мокрые, – ты убежал сегодня не первый раз? Когда ты уходил с другими мамами, ты удирал?

Тут уж Диме стало неловко… ну не совсем удирал, но вроде бы как обманывал.

– Но вы меня не отпускали! Не слушали даже! – пожаловался он, шмыгнув носом.

– А ну погоди. – Мама достала из сумочки носовой платок. – Давай, высморкайся! Расскажешь потом.

Дима выдул из себя, наверное, целое ведро соплей, так что для вытирания слез пришлось взять второй платок, уже у дедушки, – большой, в синюю клетку, сладко и сочно пахнущий табаком и машинным маслом.

– А чего рассказывать? – пробурчал Дима, глядя на носки ботинок; поднимать голову отчего-то стало тяжело, будто вся съеденная черемуха переползла туда. – Я знаю дорогу и могу ходить. И чего мне тут сидеть, когда все расходятся? Скучно!

А уж когда остаешься в группе последним и воспитательница поглядывает то на часы, то на тебя, вообще отвратительно, чувствуешь себя так, словно ты никому не нужен и все тебя забыли.

– Ничего себе, – проговорила строгая Алевтина Федоровна, которая директор садика. – Наказывать мы тебя не будем, но больше так, пожалуйста, не делай, мы все за тебя волнуемся…

Дедушка что-то проворчал себе под нос.

– …хотя ты взрослый мальчик, все равно должен уходить из садика с кем-то из родных. Хорошо?

Дима кивнул.

– А поскольку ты взрослый, ты мне просто пообещаешь сейчас так не поступать. Пообещаешь всем… и маме, и Тамаре Петровне… Это маленькие и глупые могут обмануть. Ты ведь не обманешь?

Дима помотал головой и твердо, по-мужски, сказал:

– Обещаю так не делать. Не обману.

И слово это он сдержал.

Соня делает уроки, как обычно, наклонив голову набок и высунув кончик языка, русые волосы растрепаны, вид сосредоточенный. Ручка скользит по бумаге, выводя крупные правильные буквы, учебник на подставке раскрыт на странице со смешным медвежонком.

Дмитрий может смотреть на дочь бесконечно, не отрываясь, но сегодня его мысли далеко.

Кто, кто может покуситься на «Высоту», спланировать изощренную, хитрую атаку? Конечно, другие поставщики – им интересно, чтобы самый наглый и активный конкурент пропал с рынка… но у них не так много возможностей залезть внутрь Белогорской фабрики.

Или это игры внутри РТТГ? Кто-то решил избавиться от Дмитрия Плахова? Зачем?

Соня что-то спрашивает, и приходится напрягаться, чтобы понять, что именно.

– Да, доча, именно так это и пишется, – говорит он.

Они сидят в детской, с обоев улыбаются зайцы с барабанами и пони с флагами. Поднимается в углу стеллаж, уставленный книжками – сплошь яркие, цветастые корешки. За окном лужайка, забор, над крышами соседей хмурое осеннее небо, ладно хоть дождя нет.

Цели корпоративных игр бывают разные, иногда очень причудливые, иногда мелочные до неприличия. Продвинуть нужного человека, выбить бюджет на что-то, обеспечить себе годовой бонус, для чего натянуть локальные показатели закупок или продаж, и не важно, что от этой натяжки в следующем году все рухнет в тартарары, – эффективный менеджер свои десятки миллионов получает и может валить в следующую контору, чтобы уже там втирать очки собственнику.

Дмитрий не любил таких «профессиональных собирателей бонусов», но ему приходилось иметь с ними дело.

Соня спрашивает еще что-то, и на этот раз Дмитрий кивает, не вслушиваясь.

Лежащий на коленке телефон начинает вибрировать, на экране высвечивается лаконичное «Мистер Чжан».

– Доброго дня, – говорит Дмитрий.

– И тебе доброго дня, Большой Брат, – отвечает мистер Чжан, и они смеются вместе.

Это старая шутка, родившаяся в те времена, когда в «Высоте» работали три человека и Дмитрий впервые поехал в Китай, не зная других языков, кроме родного и родного матерного.

– Как ты сам? Как жена? Как дочь? – По-русски мистер Чжан говорит прекрасно, даже «р» выговаривает, и еще бы – его отец работал с советскими инженерами бездну времени назад, когда СССР и правда был большим братом для КНР; тон же у него как у любящего дедушки, который решил проведать внуков, и не скажешь, что этот человек ворочает сотнями миллионов долларов по всему миру.

«Ауро» – это бренд, это сила, это знак качества, это семьдесят процентов рынка обогатительного оборудования в громадном Китае.

Дмитрий отвечает, потом сам спрашивает – про сыновей, уже взрослых и самостоятельных, про внуков.

– Как идут дела? – интересуется мистер Чжан, и Дмитрий напрягается.

Они общаются не так часто, но бизнес обсуждают в рабочие дни и в рабочее время, а воскресенье – и в Китае воскресенье. И мистер Чжан всегда спрашивает конкретно: что с такой поставкой, что с этим клиентом, что с таким двигателем… и если он говорит абстракциями, значит, что-то идет не так.

Он знает насчет истории с Хакасией? Но откуда?

– Работаем понемногу, – говорит Дмитрий, – надо переформатировать рынок, искать новых клиентов… в связи с этим закупки могут немного упасть, но это на какое-то время. Пашу́, как негр на плантации, даже книжку почитать некогда.

Все правда до последней запятой, и ничего лишнего.

– Понимаю. – Мистер Чжан усмехается. – Но помни, что сказывает наш председатель. – Все же русский язык для него чужой, иногда он смешно ошибается. – Только когда комар сядет тебе на яйцо, ты поймешь, что точность гораздо важнее силы[2].

Дмитрий усмехается в ответ:

– У нас осенью нет комаров.

– Паразиты находятся всегда. – Мистер Чжан делает небольшую паузу, и Дмитрия накрывает желание рассказать обо всем, облегчить душу перед кем-то большим, сильным и надежным.

Но он сдерживается, он знает, что тут «Ауро» ему не помощник.

А кроме того, он всегда решает свои проблемы сам.

– Будь здоров, дорогой друг. Если что – звони, не стесняйся, – заканчивает разговор Мистер Чжан.

В комнату тут же, словно по сигналу, заходит Маша.

Лоб ее нахмурен, в серых глазах – недовольство, в руке – тряпка для пыли.

– Так, чем вы тут заняты? – В голосе пылает нетерпение. – Самое время прибраться. Дима, ты мне поможешь?

Уборка дома для жены – священный ритуал, долгий, нудный и кропотливый. Совершается он раз в неделю, занимает несколько часов и сводится к массовому истреблению любых признаков непорядка и грязи, которые только можно найти в двухэтажном доме на сто девяносто квадратов.

– Да ты же без меня справишься, – говорит Дмитрий. – У тебя одной лучше выходит.

Верхняя губа Маши дрожит, трепет передается на родинку под носом в форме крохотного сердечка.

– А ты не думал, как я устаю, когда делаю все одна? – спрашивает она раздраженно.

– Так зачем за каждой пылинкой бегать? Кто на эти шкафы заглядывает? – Дмитрий поднимается, теперь он смотрит на Машу сверху вниз, и еще он видит, что Соня отвлекается от уроков и таращится на родителей. – Кому надо, что ты раз в неделю убиваешься вусмерть?

Но жена не слышит, она говорит свое, точно отыгрывает роль:

– Ты мне никогда не помогаешь! Тебя никогда нет дома! Очаровательно! Ты тут гость!

– Мама! Папа! Не ссорьтесь! – восклицает Соня, и от ее голоса у Дмитрия внутри все переворачивается, хочется схватить ребенка в охапку и бежать прочь из этого дома, где ему не рады, куда он возвращается, чтобы отдохнуть, и находит все что угодно, кроме отдыха.

И кроме заботы… да, права Юлия.

– Мы не ссоримся, солнышко, – на автомате отвечает Маша, но на дочь даже не глядит, она буравит мужа взглядом.

– Конечно, нет, – саркастически произносит он. – Это лишь мирный обмен мнениями. Уборка – твое развлечение. – Каждое слово Дмитрий выговаривает отчетливо и громко, чтобы его услышали. – На хера она мне нужна? Делай ее раз в две недели, найми кого-нибудь! Проблема, что ли?

– То есть ты хочешь, чтобы в доме были завалы грязи?! – Маша отшвыривает тряпку, та улетает в угол, где падает на морду огромному плюшевому Чебурашке.

Соня всхлипывает и тоненько скулит:

– Мама… папа…

Но они слишком разгорячены, чтобы отвлекаться.

– Или ты хочешь, чтобы по нашему дому шлялась чужая женщина, заглядывала во все уголки, в грязное белье? Ну? – Щеки у Маши белые, глаза сузились до щелочек, руки уперты в бока – классическая поза разгневанной супруги. – Ты мой муж, ты должен мне помогать! А тебя никогда нет! Тебе на нас наплевать!

– Стоп! – Дмитрий вскидывает ладони. – А для кого я зарабатываю? Дом не из воздуха! Уборка – твое развлечение! Я никогда в него не лезу! Она мне честно не нужна!

Соня подскакивает, обхватывает его за ногу, прижимается всем телом, и он чувствует, как она дрожит.

– Ты… – начинает Маша.

– Стоп! – повторяет Дмитрий, и жена осекается. – Я все делаю, на что подписывался. Дрова для бани нарубил сегодня? Нарубил. Шиповник и деревья постриг? Постриг. Утром. После рабочей недели в шесть дней, и на работе у нас тоже, знаешь, не курорт ни разу… Помощи я у тебя просил?! – Сердце саднит, но он в своем праве, ведь все так и есть.

– Не надо, папа. Не надо, – тихо просит Соня. – Не кричи на маму.

– Просил? – спрашивает он уже тише.

Маша молчит и смотрит в сторону, губы поджаты, нос задран едва не до потолка, между бровями глубокая складка, грудь вздымается и опадает под халатом.

– Не просил, – говорит Дмитрий. – Поэтому сейчас мы собираемся и идем гулять. – Аккуратно гладит Соню по макушке. – Одевайся, доча, поедем в «Апельсин», в кино заглянем, в кафе посидим… А ты, Маша, пока развлекайся со своей уборкой, если она тебе так дорога. Три часа мы тебе не помешаем.

Жена вылетает из детской, хлопнув дверью.

Соня всхлипывает, но одевается, натягивает любимый комбинезон, и Дмитрий помогает ей. Сердце его сжимается от тревоги и бессилия – да, он настоял на своем, но он не знает, правильно ли поступил, по делу и по совести ли, такое с ним бывает редко, и это злит.

Но, честно говоря, он вообще не знает, как тут поступить.

Пропуска в святая святых РТТГ на этот раз они ждут необычайно долго.

Володя беспрерывно болтает, откинувшись на кожаном диванчике, прихлебывает кофе из бумажного стаканчика. Дмитрий сидит молча, злится – из памяти не уходит вчерашняя ссора с женой, да еще Буреев якобы болеет, на переговоры ехать не может, и приходится это делать самому, впустую тратить время.

Да, можно, конечно, позвонить в приемную Ноздрева, директора по производству, где Плахова хорошо знают, но напрягать тамошние связи пока рано, они пригодятся, если все пойдет совсем под откос.

– Да, братан! – оживляется Володя. – Тут такая тема! Я же машину купил! Вчера!

Дмитрий смотрит на своего коммерческого директора с удивлением:

– Какую? И на какие шиши?

– «Киа Оптима»! – Володя жмурится, точно кот при виде миски с рыбьими головами. – Твой «лексус» рядом с ней полное фуфло! Она же разгоняется до сотни за пять секунд! Разработчик у нее кто? Сам этот, знаменитый, как его… этот… Тема, в общем!

– А деньги?

– Ну ты же мне дал. Нам с Янкой на квартиру не хватало, помнишь?

– И ты, вместо того чтобы купить квартиру для жены, которая хочет ребенка, взял «Оптиму»? – Дмитрий больше не может злиться, он просто не верит собственным ушам. – Серьезно? Ты совсем дебил? Конченый?

– А чего сразу дебил? – Володя обиженно сопит. – Покатаюсь и продам потом. Купим вместе потом квартиру, а то чего она не зарабатывает…

– Ты мужик! И ты должен отвечать за семью, за свою женщину, – говорит Дмитрий. – Чтобы ей было комфортно и хорошо. И ты тратишь деньги на машину, когда вы мыкаетесь по съемным квартирам? Какой там комфорт, откуда? Как рожать ребенка, если дома у вас нет?

В ответ раздается неразборчивое бормотание, обильно приперченное словами «братан», «тема», «Киа Оптима».

Дмитрий больше не может этого слушать, он встает и идет к окошку бюро пропусков.

– Пока ничего, – качает головой улыбчивая девушка. – Говорят, Ирина Анатольевна занята. Никаких просветов.

– А вы пустите нас внутрь. – Дмитрий улыбается. – Мы просвет сами найдем, если что. Вы же меня знаете?

Девушка вздыхает:

– Знаю, но не могу. Извините. Сейчас позвоню еще раз в приемную.

Дмитрий скрипит зубами и разворачивается.

И видит давно и хорошо знакомую фигуру, мощную, под два метра, и улыбку на простецкой физиономии.

– Кого я вижу! – восклицает он. – Ты что тут делаешь?

– Да приехал вот, – отвечает Лешка с неистребимым своим деревенским акцентом. – Квартальную программу производства защищать. Вы как, Дмитрий Сергеевич?

Теперь он Алексей Александрович, директор Тургуйской обогатительной фабрики, одной из лучших в РТТГ, но когда-то он был простым механиком на той же фабрике, и командовал им некто Плахов.

– Пытаюсь прорваться через ваших преторианцев, – разводит руками Дмитрий. – Запарили совсем.

– Прорваться? А что такое? – хмурится Лешка. – Не пускают? Зашибись!

– Да мне к Волковой надо, – без охоты поясняет Дмитрий. – А она не хочет меня видеть.

– А я сделаю, вот. До приемной Ноздрева доберусь, организую. Простой же кракозябр.

– Не лезь ты в это. Можешь пострадать. Я-то в РТТГ человек со стороны, а ты…

– А я вам всем обязан, Дмитрий Сергеевич, вот. – Скулы Лешки твердеют. – Всем. Выделили, научили всему-всему и голову мне вправили, когда я с Лидкой тогда разругался. Хорошо помню!

– Ладно, давай, – сдается Дмитрий. – Когда у вас защита?

– А послезавтра, заодно еще какой-то вопрос большой обещают по Сибири и Дальнему Востоку. Всех позвали. Только я раньше прибыл, чтобы кое-какие дела решить. Вот.

«Всех? – отдается в голове у Дмитрия. – Значит, и Скорик с Белогорской приедет?»

– Да, понятно, – говорит он. – И да, в приемной узнай у секретарши еще одну вещь… Маленькую совсем. И кинь мне потом в Ватсап.

Лешка выслушивает и кивает, следует крепкое рукопожатие, и он уходит.

Через пять минут Дмитрий поднимается на лифте внутри здания, рядом с ним Володя. Створки расходятся, прямо перед ними обнаруживается роскошная дверь с табличкой «Волкова Ирина Анатольевна. Директор по закупкам».

– Ты уверен, что нас там ждут? – спрашивает Володя.

– Уверен, что не ждут. И это лучший момент для визита.

Дверь открывается без скрипа, в нос шибает смесью дорогого парфюма и табака, холеная секретарша-брюнетка поднимает взгляд от экрана.

– Мы к Ирине Анатольевне, – сообщает Дмитрий. – Моя фамилия Плахов. Из «Высоты».

Безупречное лицо секретарши идет еле заметными трещинами, словно маска, в голосе сквозит удивление:

– Вас нет в списках на прием. И я вовсе не уверена…

– Конечно, нас там нет, – перебивает Дмитрий. – Но мы будем ждать тут хоть до ночи. Вот прямо на этих двух стульях.

– Братан, нас отсюда выкинут, – шепчет из-за плеча Володя. – Нужно валить бы…

Дмитрий бьет локтем назад и удачно попадает в солнечное сплетение, так что шепот обрывается судорожным всхлипом.

– Это не шутка, – добавляет он. – У нас очень важный вопрос. Жизни и смерти.

Директор по закупкам всего РТТГ – очень высокое кресло, практически трон, и тому, кто его занимает, в обычных условиях не по рангу общаться с поставщиком масштаба «Высоты». Но сейчас условия не совсем обычные, и если кто и в курсе происходящего, то как раз хозяйка этого кабинета и вот этой холеной куклы.

– Ну… – Секретарша моргает, точно зависший робот. – Я доложу.

Она уходит и возвращается со словами: «Придется подождать. Разденьтесь пока».

Дмитрий кивает – он не ждал иного и сильно бы удивился, если бы их пустили сразу. Время ожидания в приемной прямо пропорционально важности начальника – и, увы, этот принцип работает не только в госучреждениях, но и в больших организациях, почему-то именующих себя коммерческими.

Пока они ждут, он отвечает на пару звонков, в поисковике уточняет время прилета завтрашнего рейса из Абакана.

Селектор на столе у брюнетки оживает примерно через полтора часа, из него доносится одно слово, произнесенное ледяным голосом:

– Пускай.

Ирина Анатольевна Волкова вполне соответствует этому голосу, с нее можно рисовать валькирий. Она высока и статна, светлые волосы уложены волосок к волоску, на угловатом, не очень женственном лице блестят пронзительные голубые глаза, а подбородком ее можно дробить руду.

Запах табака тут сильнее, и ясно, что курит вовсе не холеная секретарша.

– Садитесь, – велит хозяйка кабинета. – Не понимаю, зачем вы пришли. Вопрос прост и ясен. Нарушены дефинитивные нормы, применяемые внутри нашей компании. Нарушили их вы. Вступают в силу соответствующие положения договора и нормы законодательства.

– Никакой ясности нет, – возражает Дмитрий. – Хочется разобраться, что случилось. Сколько лет мы работаем с РТТГ? Три! Мы продаем самые лучшие решения в мире. Подделка нам невыгодна!

– Выгодна – не выгодна, я не знаю. – Нордическое лицо Волковой не отражает эмоций, оно словно выточено из камня. – Будет решать суд… Который может не состояться, если вы, – она делает паузу, но Дмитрий не ведется, молчит, – если вы поведете себя правильно.

Он поднимает брови и недоверчиво усмехается.

– Внимательно слушайте меня, – продолжает директор по закупкам. – Внимательно. Обман имел место, и мы имеем право подать в суд, предъявить обвинение по статье сто пятьдесят девятой Уголовного кодекса, часть седьмая – в особо крупном размере. Как бы… очевидно?

Дмитрий сдерживается, хотя ему хочется вскочить и заорать, что все это неправда, что никто ничего не подменял!

– А доказательства есть? – цедит он через сжатые зубы.

– Это вам в дирекцию по общим вопросам, к Олегу Игоревичу, – отвечает Волкова. – Только не рекомендую. Мы не подадим на вас в суд, если вы пообещаете сидеть тихо. Недолго. Года два-три. История забудется, и там, если все будет хорошо, мы снова станем работать вместе. Как бы… почему нет?

Володя мрачно сопит – просидеть два-три года без доходов от РТТГ, без девяноста процентов выручки?

– Вот моя визитка. – Она протягивает белый прямоугольник. – Мой номер и помощницы. Если какие-то вопросы по другим договорам, остатки выплат – смело обращайтесь, все решим. Если я не беру трубку, то пишите в Ватсап, там отвечаю всегда.

Что-то странное происходит с ее лицом, под тонким слоем кожи будто двигаются тектонические плиты, и Дмитрий не сразу понимает, что она улыбается.

– Да, спасибо, – говорит он, хотя понимает, что их просто отшили, Волкова наверняка знает, что произошло, но не хочет говорить.

– Всего хорошего, – несется им вслед, и в этом пожелании весь холод арктических ледников.

Буреев не знает, куда деть руки, он то щупает собственный подбородок, то хватает со стола ручку и крутит ее, то теребит пуговицы на пиджаке.

– Так в чем вопрос? – спрашивает Дмитрий, дочитав договор. – Согласовали. Подписали. Четыреста миллионов на счету, а они нам сейчас как воздух. Просрать нельзя. Нужно начинать работать.

Из памяти всплывает разговор с Борисычем. Неужели Петька и тут накосячил?

– Да в «Сибугле» собственник сменился, такой вот экстремум функции, – говорит он. – Написал я генеральному, он не отвечает.

– Что значит не отвечает? – Дмитрий смотрит на Буреева в упор, гневно раздувая ноздри. – А позвонить? А написать коммерческому, техническому, вообще всем? Менеджеру, который договор вел? На приемную, в конце концов?!

– Да им явно не до нас. – Петька, когда волнуется, трогает подбородок, и сейчас тоже. – Может, лучшего времени подождать? Когда все устаканится, уляжется…

– Какого «лучшего времени»?! – перебивает его Дмитрий. – Лучшее время – сейчас! Ждать нельзя! Ты что, вообще не понимаешь, что происходит? Совсем тряпка конченая? Клиенты на тебя жалуются, что добиться ответа невозможно! А деньги ты получаешь?! Дивиденды на тебя выводим – на всех троих, между прочим, если ты вдруг забыл! Генеральный, твою мать! Завиральный!

Сам понимает, что его несет, но остановиться не может.

Как в детстве, когда приходилось защищать того же Петьку от черемуховских пацанов – «отвалите, это друг мой», разбитый чужой нос и свои костяшки пальцев, зато чувство, что все сделал как надо, поступил верно.

Ведь друга всегда надо прикрывать… а если этот друг не хочет прикрывать тебя?

Буреев отшатывается, словно ему буквально прилетело по физиономии, щеки и лоб его бледнеют.

– Ты грубишь. – Он тяжело дышит, ручка в пальцах едва не трещит. – Это хамство! Непозволительно!

– Да ладно? – Дмитрий напоказ вскидывает брови. – Ты настоящего хамства не слышал. Ты – генеральный директор, твою мать, и должен отрабатывать каждую копейку. Верно? Договор с «Сибуглем» на сраную реконструкцию нам нужен, чтобы тупо выжить без РТТГ. Верно? Верно?! Отвечай!

Он знает, что их слышно в приемной, только ему все равно. Они должны быть сейчас одной командой, пахать вместе, тянуть вместе, а не прятаться по углам. И если кто-то не хочет тащить вместе с остальными… Тут мысль обрывается, поскольку этот «кто-то» – Петька, с которым знакомы под тридцать лет, съели не один пуд соли. Не выгнать же его на улицу!

– Ну верно. – Буреев наконец кивает, он часто-часто моргает, лицо совсем белое.

– У нас нет будущего, есть только сейчас, и лишь от нас зависит, хорошее или нет, – Дмитрий делает усилие, чтобы голос его звучал ровно. – Поэтому иди и звони. Пиши, делай что хочешь, но договорись о встрече… Я поеду, если ты не в силах… Если… – делает паузу, – еще не выздоровел.

Петька вздрагивает.

– Ты обвиняешь меня…

– Ни в чем. Иди и доберись до «Сибугля». Сегодня. – Дмитрий сует ему договор. – Пулей.

– Ты грубый, ты очень грубый стал. – Буреев медленно встает, голос его прерывается, руки трясутся. – Настоящий тиран! Забрался на свою «Высоту», и тебя словно подменили! Деньги портят людей! Унижаешь всех подряд! Сам не замечаешь!

Дмитрий удивленно моргает.

Деньги? Он не помнит, сколько зарабатывает, поскольку у него нет времени тратить. Понимает, что немало, но все уходит на дом и семью, на налоги и на ту же «Высоту», куда все время надо вкладывать, чтобы быть на плаву.

И не чувствует, что изменился с тех времен, когда они вместе с Петькой возились с паяльниками, собирая колонки и целые аудиосистемы, терзали гитары в гараже, изображая собственную рок-группу, и даже выступали на каком-то вечере в ДК, уже забылось, по какому поводу… тогда у него ни копейки за душой не было, и это ничуть не мешало жить весело.

Он тот же простой пацан, отвечает за свои слова – а кто за свои слова не отвечает, тому не выжить на черемуховских улицах, – и готов за друга порвать пасть кому угодно. Какое значение имеет, кто сколько зарабатывает?

Очень хочется сказать: «Тебя деньги точно испортили», но Дмитрий сдерживается.

– Видела бы тебя твоя мама! – продолжает Буреев, и это удар ниже пояса.

Мама с отчимом так же живут в Черемухово, разве что оба уже не работают, на пенсии. В Москву они не рвутся, да Дмитрий их и не тянет – чем дальше живешь, тем крепче родственные чувства. Они созваниваются дважды в неделю, но в последние дни его крутит так, что времени на беседы с родственниками просто нет.

Когда разговаривал с сестрой Любой, живущей в Иркутске, он вообще не помнит.

– Маму не трогай, – говорит он тихо. – Иди. И работай.

На душе погано, словно туда опростались все соседские кошки.

Буреев исчезает за хлопнувшей дверью, но та сразу же открывается, и в кабинет проникает Юлия: в руках изящная фарфоровая чашка травяного цвета, но запах от нее идет не чайный и не кофейный, а незнакомый, горький.

– Чего тебе? Что это? – спрашивает Дмитрий.

– Это настойка пустырника. – Чашка звякает, опускается на стол, и Юлия так и остается стоять, опершись изящными тонкими руками о столешницу и наклонившись вперед так, что грудь натягивает белую ткань блузки. – У вас очень нервная работа, Дмитрий Сергеевич. Выпейте, пожалуйста.

Дмитрий сглатывает, отводит взгляд.

– Да зачем? Обойдусь, – бурчит он.

– Обойдетесь? Нет. – Юлия качает головой. – Это успокоительное. Оно совсем безвредное, аха. Несомненно, не обойдетесь.

Поругаться еще и с ней? Ну нет.

Дмитрий пьет, и зеленовато-коричневая жидкость оказывается хоть и горькой, но не противной.

– Дмитрий Сергеевич. – Юлия не уходит. – Я закончила все, что вы мне поручили. Документы по Кордорскому ГОК все готовы, ушли на подпись. Готова взяться еще за какую-нибудь задачу, лишь бы только снять часть нагрузки с ваших плеч, таких широких плеч…

Лицу становится жарко, он понимает, что начинает краснеть и надо срочно отвлечься.

– Переговоры приходилось вести?

Дмитрий спрашивал ее об этом на собеседовании, но забыл, поскольку информация перестала быть важной.

– Когда в туризме работала. – По безупречному лицу Юлии пробегает легкая тень: времена эти оставили у нее не особенно радужные воспоминания.

– Ладно, тогда потренируешься немножко, раз сама вызвалась. Освежишь навыки. Нужно выйти на пару фирм-дилеров, которые торгуют оборудованием вроде нашего из-за рубежа, но с Китаем не связывались. Будешь предлагать им вот что…

Она кивает, в руках у нее блокнот и ручка.

– Если РТТГ не хочет покупать грохота «Ауро» у нас, будет покупать у других. – Дмитрий чувствует, как уходит мерзкое послевкусие от разговора с Петькой, ощущает, что он вновь по-хорошему зол, полон сил и готов ко всему.

И теперь самое время звонить мистеру Чжану.

Пока не слишком поздно… в Москве одиннадцать, значит, в Тяньдзине шестнадцать.

Нырок в прошлое

2

Диман вышел из-за угла школы и увидел на крыльце стайку парней.

– Ты чо, вообще лямой, что ли? – донесся гнусавый голос Сереги из девятого «В», пацанчика мелкого, но борзого.

Понятно, отловили толпой какого-то лоха и учат жизни.

Чужак, стоявший в кольце своих, школьных, показался Диману знакомым уже издалека – опущенная на грудь голова, сутулая спина. Подойдя ближе, он с удивлением узнал Петьку Буреева, с которым дружили еще с ясельных времен, когда их мамы-подруги встречались чуть не каждую неделю и брали с собой детей.

Потом общение чуть заглохло, Диман пошел в обычную школу, а Петька в лицей… каким макаром он тут оказался, да еще посреди четверти, в октябре?

– Точно лямой, – пробасил записной двоечник Ванька Протопопов, огромный, но с маленькой головой и ушами, как ручки у кувшина.

– Сча я ему стукну, мигом оживет, – пообещал Серега.

– Э, тихо! – воскликнул Диман. – Оставили его, резко.

– Это кто? – Протопопов развернулся, медленно, всем телом, словно не умел вращать голову на шее, глазки его под нависающими бровями расширились, челюсть отвисла. – Плахов?

Этот кабан был среди тех, кто явился проверять Димана, когда он только перешел в пятнадцатую школу, – что за пацан, кто по жизни. Диман разговаривать не стал, выбрал ближнего и зарядил ему по морде; остальные поглядели, поржали, да и приняли за своего.

– Плахов, да ты чо? Он же лох! – зачастил Серега.

– Он мой друг, отвали. – Диман поднялся на крыльцо, протянул руку. – Здорово, Петька.

– П-привет, – сказал Буреев и ладонь пожал.

– О, заговорил, гля, – брякнул кто-то из пацанов. – А то молчал и краснел, как девка. Гы-гы-гы…

– А ну заткнулись! – Диман резко повернулся к юмористу, замахнулся.

Раньше бы он врезал не задумываясь, просто ушатал бы этого ушлепка в будку с разворота, и все.

Но две недели назад серьезно заболела младшая сестра Люба, и как раз после того, как Диман в очередной раз подрался, даже не подрался, а отметелил кого-то просто так, ради веселухи… А бабушка до этого несколько раз сказала, что за грехи Бог может наказать не тебя, а твоих близких. И он тогда подумал: как это, из-за него, такого сильного, взрослого, будет страдать кто-то маленький и слабый… нет, это нечестно!

И прекратил драться… ну почти.

– Да ладно тебе, ты чо? – Юморист побледнел и шарахнулся. – Я пошутил же!

– Все запомнили – друг он мне. – Диман обвел пацанов взглядом. – Если какой наезд… Разбираться сам приду.

Последним кивнул Протопопов, до которого всегда доходило очень плохо.

Тут из школы донесся самый гнусный в мире, пронзительный и терзающий уши звук – звонок на урок.

– Ты откуда тут? – спросил Диман.

– Да перевели из лицея, – Буреев густо покраснел. – У мамы зарплату того… Ну а там… ездить надо, форма, учебники дорогие и все такое.

– Ясно. – Зарплаты резали по всему Черемухово, а где не резали, там просто не платили; у многих денег даже на еду не хватало, какая уж там форма и учебники. – В какой класс?

Оказалось, что теперь они будут учиться вместе, и Димана это честно обрадовало. Выгнав из-за парты соседа, он усадил рядом Петьку, и только для того, чтобы математичка почти тут же вызвала того к доске.

Класс возбужденно зашушукался, девчонки захихикали – всегда радостно посмотреть, как новичок сядет в лужу.

Но Петька всех разочаровал – кроме математички, – решив одну за другой две задачи не из самых простых. А когда Буреев уселся обратно, то Диман неожиданно ощутил такую гордость, будто это он сам только что поразил всех умом и сообразительностью.

То же самое повторилось и на физике, и класс притих, даже до самых тупых дошло, кто именно теперь будет учиться с ними.

А на третьей перемене Димана перехватили у туалета.

Выйдя оттуда, он наткнулся на Леху, рыжего старшеклассника-второгодника, которого непонятно почему не могли выгнать из школы. Леха командовал бандой из дюжины реально крутых пацанов лет пятнадцати-шестнадцати, которые занимались боксом, никого и ничего не боялись и даже участвовали в настоящих разборках, ходили на стрелки.

Тринадцатилетнего Димана, несмотря на разницу в возрасте, они принимали за своего.

– Привет, – сказал Леха, улыбаясь так, что видна была золотая фикса с одной стороны и дырка на месте выбитого зуба – с другой.

За его спиной отирались еще двое – Протопопов и долговязый старшеклассник по кличке Батон. На лицах у этих красовалось обычное голодное шакалье выражение, Леха же, как всегда, смотрел искоса, словно без интереса, будто он вообще не при делах и только мимо проходил.

Он был самым мелким из троицы, но самым крутым и опасным.

– Привет, – ответил Диман.

– Слышал, ты за лоха вписался, – полуутвердительно произнес Леха.

– Не лох он, а друг мне! – Диман набычился, кулаки сжались сами.

– Вот как? – Рыжие брови поднялись, золотозубо-дырчатая улыбка сгинула без следа. – Плахов, я тебя не узнаю. Ты вроде как с нами…

– С вами.

– Но тот, кто с лохом возится, сам лохом становится, – проговорил Леха задумчиво. – Помнишь?

Да, на улице все просто – если ты хочешь быть крутым, то должен общаться с крутыми и вести себя как крутой.

– Да не лох он, – буркнул Диман. – Умный просто очень на самом деле.

– Умный? – Леха развел руками, и Протопопов с Батоном с готовностью захохотали. – Как ты, что ли?

– Э, полегче. – Кулаки вновь сжались сами, глаза заволок красный туман.

Раньше Диман за такой наезд уже бросился бы, но не теперь, когда Люба заболела из-за него. А он старший брат и должен о сестре заботиться, а то мать пропадает на работе, отчим шляется неизвестно где, чтобы явиться пьяным, и только на деда с бабушкой еще можно положиться.

– В общем, смотри, Плахов. – Леха цыкнул сквозь дырку от зуба и сочно плюнул на пол. – Не оставишь своего ло… друга, так уже и не с нами можешь оказаться.

Диман ничего не ответил, только мрачно засопел – и что делать, куда деваться, ведь и Петьку нельзя оставить, он свой в доску, и с этими тусить прикольно, все же они по-настоящему крутые.

Ладно, рассосется как-нибудь.

Чтобы войти в подвал, Диман, как обычно, нагнулся.

Внутри его встретил яркий свет единственной лампочки, запахи сырости и плана, земли и прелых шмоток и дружные возгласы:

– О, Димастый… привет, заходи…

Диман пожал с десяток рук и только тут обратил внимание, что в центре подвала стоит стул без спинки, а на нем лежат несколько шприцов, блестят иглы, свалены жгуты, ложки, еще какая-то непонятная ерунда.

– Чего это у вас?

– Дык ханка же, – пояснил Протопопов. – Сейчас ширнемся, и будет все клево. Хочешь?

– Нет, – отказался Диман. – Мне и так хорошо.

Он всегда отказывался – и не только от наркоты, но и от алкоголя, даже от обычных сигарет. Ему и правда не хотелось, хотя он мог на перемене в школе выйти с курильщиками и постоять рядом, но вот втягивать в себя вонючий дым не хотелось совершенно.

– Э-э-э-э, ты чо-о-о, ме-е-ент, что ли? – протянул малознакомый парень, белобрысый, со шрамом на лбу.

– Заткни пасть, Арч! – рявкнул Серега из девятого «В». – Плахов свой! Четкий!

Шприцы пошли в ход, двое пацанов в углу закурили план.

Диман уселся на теплую трубу, прислонился к спине и принялся вспоминать, чем они занимались сегодня у Буреева.

Родители Петьки еще в жирные времена смогли купить музыкальный центр, настоящий «Панасоник». И на нем оказалось очень прикольно записывать на кассеты рассказы про одноклассников и учителей – как историчка тормозит посреди урока и пять раз повторяет одно и то же или Женька Абушев, с которым Диман ходил в садик, на спор поцеловался с дохлой лягушкой и ему это так понравилось, что он только о жабах теперь и мечтает.

Сегодня придумали историю про Оксану, первую кокетку класса, которая вставала в три часа утра, чтобы накрасить ногти, как взрослая, разрисовать себя помадой, тушью и всем прочим для девчонок, спрятать прыщи под пудрой, а потом еще отрезать сантиметр от юбки и набить в лифчик ваты, да побольше, побольше…

Завтра надо раздать послушать – так все обоссутся.

А еще Буреев начал играть на гитаре, так Диман решил от него не отставать, купил у пацана из параллельного класса бас-гитару за пятьдесят рублей и потом еще новые струны за четыреста… Вчера только приволок к Петьке, но там выяснилось, что электроника у гитары дохлая, надо поменять, но это в следующий раз.

– Ну чо, у кого приход? – спросил Протопопов.

Остальные уже превратились в дрова, глаза бессмысленные, руки как плети, слюни текут, но до Ваньки, видимо, и наркота доходила плохо, как и все остальное.

– Точно не хочешь? – спросил он, злобно пуча глазки-пуговки. – Одна доза осталась.

– Нет, – твердо ответил Диман.

Да, Буреев сегодня опять спросил «а зачем ты с ними общаешься?», и на этот раз Диман не нашелся что ответить: да, вроде бы крутые пацаны, но тогда почему один за другим бросают бокс, школу, только и сидят тут, в подвале, курят, пьют и колются, да еще дерутся? Чтобы отвлечь Петьку, схватился за его «Панасоник», и сразу последовал вопль: «Плахов, убери грязные лапы!» И Буреев побежал за тряпочкой, чтобы протереть свою драгоценность.

От входа в подвал послышался шорох, и внутрь согнувшись пролезли Леха с Батоном.

– Здорово, болезные, – осклабился рыжий. – Чего тут? Да все обдолбанные, е-мое… Давай, просыпайтесь! Дело есть, дебилы! Протопоп, ты соображаешь чего?!

На Димана он даже не посмотрел, словно вообще не заметил.

– Все… соображаю… – ответил Ванька. – Чего… за… дело?

– Э, да? Что? – Серега вскинул голову, с шумом втянул текущую изо рта слюну, глаза его чуть прояснились.

– Остальных в себя приводите, – велел Леха. – Батон, помогай им! Шевелись, ханурики! Надо с одним чепушилой на рынке разобраться, а то он сильно борзый, платить за защиту не хочет… Разберемся, так и лавэ будет, а где лавэ, там и план, и бухло!

Услышав такое, пацаны зашевелились, в руках у них откуда-то появились биты, куски труб.

– Ты с нами, Плахов? – спросил Серега.

Диман пожал плечами:

– Куда я от вас?

Из подвала он выбрался последним, стылый ноябрьский воздух показался свежим и вкусным.

– Давай, братва, за мной, – и Леха порысил в сторону городского рынка.

Остальные, все одинаковые – кожаные куртки, черные лыжные шапки, джинсы, – побежали следом. Попавшаяся навстречу женщина с сумками шарахнулась в сторону, едва не под колеса машин, глаза ее расширились, лицо побелело, и это Димана покоробило, по сердцу будто коготком царапнуло.

Остановились у входа на рынок – лабиринт прилавков и торговых палаток, откуда тянуло непонятно из чего сделанной шаурмой.

– Значит, так! – объявил Леха. – Вон тот ларек с синими ставнями. Окна расхерачить! Если продавец выскочит, так ему по кумполу. Потом сматываемся. Все поняли? Протопоп?

Если уж дошло до Ваньки, то до остальных и подавно.

– Тогда вперед! Пошли, ханурики!

Пацаны с криками и улюлюканьем рванулись вперед, навстречу с лаем бросилась рыночная шавка. Но тут же получила трубой по морде, битой по хребтине, жалобно заскулила и скрылась из виду. Взвизгнула испуганная дамочка, за спиной кто-то завопил «Милиция! Милиция! Грабят!», но на это никто не обратил внимания.

Все знали, что менты приезжают с опозданием, поскольку тоже жить хотят.

– Жа-а-арь! – заорал Леха, зазвенело разбитое стекло, осколки посыпались в серый снег.

Сбоку ларька открылась дверка, из нее выскочил лысый, пожилой уже мужик.

– Ах вы, твари?! Что творите?! – заорал он.

Протопопов врезал ему кулаком и сбил с ног, продавец с гулом ударился спиной о стенку ларька и сполз наземь.

И тут Диман, до этого бежавший с остальными, резко остановился.

– Ты чего, Плахов?! – воскликнул Серега. – Давай!

– Нет, с меня хватит, – ответил Диман.

Захотелось сказать, что это вовсе не геройство, совсем не круто – толпой наброситься на одного, много старше и слабее, разгромить ларек. Но он посмотрел в бешеные глаза Сереги, где еще плавали остатки дурмана, и понял, что никто этого не услышит и не поймет.

Поэтому он развернулся и зашагал прочь, не обратив внимания на злой взгляд Лехи.

К Петьке возвращаться нет смысла, тот наверняка засел за уроки и просидит до ночи. Тогда надо идти домой, там всегда куча дел: печки натопить, воды натаскать и пол помыть, чтобы Люба с мамой были в тепле и удобстве… кто еще это сделает, если не старший брат?

Поймали их после школы, за гаражами, когда Диман с Петькой и увязавшийся с ними Женька Абушев шли домой.

– Да ты в солисты не годен, – как раз сказал Диман, повернувшись. – Пи-пи-пискля!

У них с Буреевым голоса уже сломались, а Женька продолжал разговаривать мальчишеским фальцетом. А поскольку они затеяли на троих собственную группу, начали не только играть на гитарах, но и песни сочинять, то и петь пробовали все по очереди, чтобы посмотреть, у кого как получится.

– Да ты… – Абушев, как всегда, обиженно нахмурился, но тут же глаза его вытаращились, а рот округлился.

Диман резко повернулся и обнаружил, что их ждут.

Рыжий Леха с небрежной улыбкой на физиономии, Батон, Ванька Прокопенко и все остальные – как раз меж двух гаражей, так что не пройти, даже если по стеночке распластаться.

– П-плахов, – прошептал Петька, – надо бежать.

– Нет, не надо, – твердо ответил Диман. – Куда ты сбежишь? В другой город, что ли?

Черемухово маленькое, и если даже уйти с Каркаса, то все равно нигде не спрячешься.

– Здорово, пацаны, – продолжил он. – Что такое?

– Да вас ждем, – ответил Леха. – Тебя и вот этого лоха… к Абушеву вопросов нет.

– Ну… ну… тогда я пошел? – совсем уже тоненько спросил Женька.

– Вали, – милостиво разрешил Батон, за что получил от вожака недовольный взгляд – куда поперек батьки?

Леха кивнул, и Абушев рванул прочь, его топот затих вдалеке.

Ах ты, Женька, ах ты, предатель!

– Ну дождались, и что? – спросил Диман, ощущая, как сердце начинает биться чаще и кулаки буквально чешутся.

Да, он перестал драться, чтобы Люба или мама не болели, и перестал еще в сентябре, а сейчас уже седьмое декабря. Начал даже на бокс ходить – пять раз в неделю, на улицу Кирова, чтобы там лупить других и это никто не назвал бы дракой; когда учеба в первую смену, то тренировка по вечерам, когда во вторую – по утрам.

– Кто с лохом водится – сам лохом и становится! – выпалил Серега из девятого «В», после чего огреб от Лехи подзатыльник.

– Трепло ведь, а прав, – пожал плечами Леха. – Ты вроде нормальный пацан, Плахов. Только…

– Друг он мне, вот и все. Отвали! – перебил его Диман. – Не понимаете, что ли?

– А мы тебе не друзья? – спросил Леха.

Диман засопел, обвел взглядом лица тех, что еще летом казались такими крутыми, блатными и отважными пацанами… Смрадный подвал, где шприцы и запах плана, разговоры о том, кто как набухался и кто от передоза «ушел по золотой»[3], как подрались на дискотеке в ДК и как зажал такую-то девку и пощупал за сиськи, тупые лица и сонные взгляды, выдаваемые за подвиги совместные набеги на ларьки.

– Друзья, – сказал он наконец.

Да, он не бросил общаться с Лехой и его кодлой, но в последний месяц заходил к ним уже не каждый день, а пару раз в неделю. То надо музыкальный центр у Буреева починить, то есть собрать и разобрать, после чего он снова заработает, то тренировка, то отчима дома приголубить, чтобы вел себя прилично, то бабушке с дедом помочь, то гитары настраивать, все куда полезнее, чем в подвале тусить.

– То есть он тебе друг и мы тебе друзья? – Рыжий хмыкнул. – И он нам через тебя друг?

– Нет, – сказал Диман. – Это только грипп через людей передается, а дружба нет.

У Ваньки Протопопова отвисла челюсть, Серега принялся чесать в затылке, и даже Леха опешил.

– Да чего мы с ним болтаем? – Батон сделал шаг вперед. – Ты же лох, Плахов! Общаешься с лохом и сам лох, чепушила сраный!

Диман сглотнул – нет, такие слова спускать нельзя, иначе никто уважать не будет. Даже сам себя не будешь уважать, а без такого уважения как можно вообще быть мужчиной и человеком? Ну а Бог – он же правду видит, он же понимает, что это не пустая драка, а за друга!

– Повтори еще раз, – сказал он.

– Чепушила! Лошара позорный!

Чтобы выкрикнуть это прямо в лицо Диману, Батон немного согнулся, и поэтому бить его оказалось очень удобно. Кулак хрустнул, врезавшись в челюсть, и долговязый старшеклассник хлопнулся на спину, изо рта его вылетело что-то маленькое и красное.

– Это что, зуб? – пробормотал Серега, моргая вразнобой.

«Ого! Это я удачно попал!» – подумал Диман.

Батон захрипел, перевалился на бок, и его вывернуло на снег вонючей дрянью, от которой пошел пар.

– Ни хрена себе, – сказал кто-то за спиной Лехи.

Тот выглядел задумчивым, но ни злости, ни страха на его лице не было.

– Еще вопросы есть? Кто тут лох? – мирно уточнил Диман.

– Да ты… да ты… – вперед шагнул Ванька Протопопов. – А давай раз на раз!

– Плахов, может, не надо? – прошептал Буреев прерывающимся голосом. – Оно же… Их много, давай отсюда.

– Вот поэтому и нельзя к ним спиной, – не разжимая губ ответил Диман. – Стой тихо и не лезь. Давай!

Он шагнул навстречу Ваньке, и толпа шакалов позади Лехи возбужденно загалдела. Протопопова никто ни разу не смог одолеть, ну и Плахов заставил себя уважать с первого дня в новой школе.

– Ха! – Ванька замахнулся, даже не подумав о защите.

Диман врезал ему со всей силы, первый в челюсть, второй по печени, и громадный Протопопов шатнулся. Отступил на шаг, получил под дых и не упал, а скорее осел, да так и остался сидеть, бессмысленно лупая крохотными глазами и щупая вокруг себя воздух, черная лыжная шапка его съехала на одну сторону.

Между гаражей повисло изумленное молчание.

– Во дела-а… – первым его нарушил Серега.

– Еще вопросы есть? – повторил Диман. – Петька – мой друг, и он нормальный пацан. Что ответить за себя не может, так и петь не все умеют, и ушами шевелить, как ты, Батон.

Долговязый к этому моменту пришел в себя и даже ухитрился подняться на ноги, держась за окровавленный рот.

– Поэтому кто на него наедет, будет со мной иметь дело, вот так, – закончил Диман. – Пошли, Буреев.

И они вдвоем двинулись прямо на толпу, которая раздалась перед ними, как торосы перед ледоколом.

– Так ты что, больше не с нами? – негромко спросил Леха.

– Почему? Увидимся еще, – ответил Диман.

И да, они и правда сталкивались много раз, но только в школе и на улице, поскольку в подвал он ходить прекратил. А затем банда перестала существовать, почти все «ушли по золотой», а кого не сожрала наркота, того убили во время стрелок и разборок… до двадцати трех лет не дожил ни один.

В аэропорту обычная суета, бегают люди с чемоданами на колесиках, разносятся объявления. Дмитрий ждет в зоне прибытия – в кои-то веки он приехал сюда за рулем, даже слегка погонял на трассе, урвал несколько минут удовольствия.

И вот в потоке лиц мелькает знакомое лицо – очки, черные с проседью волосы. Скорик сутулится, как обычно, полушубок расстегнут, в Хакасии, откуда он прибыл, октябрь куда холоднее, чем в Москве.

Дмитрий напрягается – вдруг рядом обнаружится другое знакомое лицо, красное, с усами в стиле маршала Буденного.

Но нет, секретарша директора по производству не обманула Лешку – на нового «атамана» Белогорской фабрики, выскочившего как черт из табакерки, не успели оформить документы, и он прибывает на защиту квартальной программы завтра.

Скорик видит Дмитрия и вздрагивает, глаза за стеклами очков бегают туда-сюда.

– Привет, Иосиф, – говорит тот, шагая навстречу и протягивая руку. – Есть разговор.

– Э-э-э, нет, ну, я не могу… – Пожатие вялое, будто тебе сунули не мужскую ладонь, а готовую издохнуть медузу. – Я очень тороплюсь… Меня ждет такси, мнэ-э, и в РТТГ ждут…

– Конечно. Сейчас. – Дмитрий не спешит ослаблять хватку. – Такси давай отменяй. Начальство подождет, и та чепушня, ради которой ты приехал, только в четыре часа начнется. Тряпка ты или кто?

Скорик мнется, переступает с ноги на ногу, кривится, словно от боли:

– Ты же понимаешь, что меня уроют, если только узнают… Безопасники съедят! Темечкин вообще… э-э-э, с калом смешает!

– Поэтому я тебя здесь и встретил, – говорит Дмитрий. – Подальше от всех этих. Пойдем, кофе выпьем… хотя я, пожалуй, пообедаю.

Скорик понуро бредет следом, точно обреченный на заклание долговязый агнец. Несмотря на дорогой костюм, начищенные туфли и все прочее, он мало напоминает успешного менеджера из провинции, прилетевшего в командировку. Они занимают угловой столик в стейк-хаусе с англоязычным названием, некоторое время изучают меню.

– Средней прожарки можете сделать? – спрашивает Дмитрий, когда подходит девочка-официантка явно из Средней Азии, и постукивает пальцем по странице, где изображен огромный пласт розового мяса.

Кормежка в аэропортах – особый вид издевательства над людьми, дорого безумно и при этом плохо и невкусно.

Официантка кивает.

– А это точно мраморная говядина? – уточняет Скорик и получает такой же кивок. – Ладно, давайте, еще салат из греков и пятьдесят коньяка…

– Какой салат, простите? – Девочка растерянно моргает.

– Греческий. А коньяк – французский, в бокале стеклянном, – поясняет Иосиф – он успокаивается и перестает запинаться, мнэкать и экать. – Сергеич, ты не присоединишься?

Дмитрий качает головой.

На корпоративах для него теперь покупают безалкогольное вино, и это все, что он себе позволяет, – жизнь слишком коротка, ярка и интересна, чтобы тратить ее на поглощение яда. Заказывает чай – обычный, черный.

– А теперь расскажи, – просит он, когда официантка отходит, – что у вас там за ерунда? Откуда эта история с подменой двигателей?

Скорик таращится в стол, чешет в затылке, кряхтит, говорить ему очевидно не хочется. Но и смолчать он не может – несколько лет они работают вместе, и «Высота» никогда не подводит, во многом благодаря ей фабрика функционирует как японские часы, а значит, главный механик получает свои премии и бонусы.

– Ты же знаешь, Сергеич, мы с Нинкой жениться собираемся, – начинает он издалека. – Свадьба же, мнэ-э-э… прорва денег, и не только свадьба, а и то, что будет потом, – следует взмах руки, такой отчаянный, словно ждет Иосифа впереди не счастливый брак, а рабство в недрах уранового рудника. – Ребенки, пеленки, и до этого еще в медовый месяц поедем… Черная дыра!

Дмитрий кивает – да, жить в браке дороже, чем одному, но одному взрослому мужику, без жены и детей, зачем жить вообще?

– Так что я не могу в зарплате проиграть, – добавляет Скорик. – А меня могут убрать. Темечкин – это не Смирнов, этому слова поперек сказать нельзя, и если он заподозрит, что я с тобой, то…

– Да это я понимаю! – внутри шевелится раздражение. – Давай уже к делу.

Но тут подходит официантка, брякает на стол бокал коньяка и то, что здесь называется греческим салатом: криво нарезанные листья салата, помятые куски помидора, престарелые кубики феты и пара оливок.

Аппетита не вызывает, но Иосиф хватается за коньяк.

– Средняя прожарка кончилась, – сообщает официантка, глядя на Дмитрия.

– Это как? – спрашивает он. – Вы полуфабрикаты разогреваете, что ли?

– Нет, сами готовим! – Она гордо вскидывает подбородок. – Но повар говорит, что нет! Только большая осталась!

Скорик хихикает и пьет коньяк мелкими глотками.

– Ладно, пусть будет большая, – рычит Дмитрий. – Только быстро!

– В общем, так дело было. – Иосиф ставит опустевший бокал и ворошит салат вилкой. – Шесть грохотов ты нам привез, три поменяли во время ППР в прошлом квартале, три тогда не успели, оставили на потом, на складе.

– И еще три ты попросил у меня кровь из носу срочно, без заявки, без договора.

Дмитрий не понимает, зачем это вспоминать, детали он помнит наизусть.

Но Скорик снова начинает волноваться, несмотря на коньяк, он сбивается и путается. История поэтому выходит несколько обрывочная, но в целом достаточно понятная, хотя и не совсем стандартная.

Шесть горизонтальных грохотов «Высота» привозит на Белогорскую фабрику летом. Три монтирует и пускает, три для другой секции остаются на складе ждать следующего планово-предупредительного ремонта, когда производство остановят и все можно будет поменять.

И неделю назад на фабрику являются с внеочередной проверкой безопасники.

Идут на склад, уверенно топают прямо туда, где лежит оборудование «Высоты», и начинают утверждать, что на двигателях перебиты бирки.

– Вспоминай, Сергеич. – Скорик разводит руками. – Мы же хотели с высшей защитой. Ай-пи[4] шестьдесят восемь. А ты нам привез ай-пи пятьдесят пять, обычные…

– …поскольку очередь на двигатели с ай-пи шестьдесят восемь тянется до Луны и сразу никак. Но я же тебе тогда сказал, что это временно, что зимой все будет!

– Сказал, но письмо не сделал.

Дмитрий сжимает кулаки – да, за этот косяк он может «благодарить» только себя.

На каждый двигатель для грохотов вешается бирка на заклепке, и на ней указывается класс защиты. И если в договоре прописан один, а на реальном оборудовании неожиданно указан другой, это можно считать жульничеством… если ты не обеспечил себе подушку из документов.

Но кто знал, что будет такая проверка, совсем не в обычаях РТТГ?!

– Пришли, и начинают эту бирку искать, и не могут найти, – продолжает Скорик. – Уроды! Только твердят – все, жулики, давай акт составлять. Смирнов, как обычно, на меня. Ну а я куда денусь? И они мне показывают – бирки на пятьдесят пятый оторваны, на шестьдесят восьмой висят, на одном двигателе, на втором. Как так? Откуда? Что за бардак?

«И почему ты мне не позвонил? Не предупредил?» – хочется спросить Дмитрию.

Но он знает ответ: Иосиф собирается жениться, и конфликты на работе ему нужны меньше всего, и куда проще смолчать, не позвонить поставщику, чем рисковать тем, что главного механика запишут в соучастники выдуманного преступления.

Только выдуманного кем?

Да, безопасники тут явно замешаны, но ведь кто-то же помухлевал и с грохотами? Доблестные «преторианцы» на это не способны, там сплошь бывшие менты, они гайку на болт не накрутят, даже если всей кодлой соберутся.

Кто-то бирки перебил, а потом стукнул куда надо… Кто?

– Спасибо, – говорит Дмитрий.

Им приносят стейки якобы из мраморной говядины «большой» прожарки, то есть обожженные до подошвенной твердости. Есть это можно, только стачивая зубы и напрягая челюстные мышцы, о получении удовольствия речь не идет.

У Скорика хотя бы есть коньяк, чтобы слегка растворить волокнистую массу во рту.

– Как там ваш Темечкин? – спрашивает Дмитрий, сражаясь с очередным куском.

– Шашкой машет. – Иосиф безнадежно вздыхает. – Орет, всех строит. Карами грозит. Ладно хоть молебны в цехах не устраивает… казаки – они такие, могут.

Они смеются вместе.

– На тебя злится, конечно, – продолжает Скорик. – Грозится убить. Но я с ним работаю. Потихоньку рассказываю, что ты для нас сделал, что ты вообще наш, из производства, а не маркетолог или финансист.

– Спасибо еще раз. Я рад, что мы поговорили. – Дмитрий хлопает собеседника по плечу. – Ты очень помог.

История не прояснилась до конца, но теперь хотя бы понятно, с чего все началось, откуда пошла интрига. Значит, можно с чистой совестью самому лететь в командировку.

Самолет в Кемерово у Дмитрия – сегодня ночью.

По фабрике «КММ-Уголь» Дмитрия водит один из бригадиров, коренастый мужик за пятьдесят. Откликается он на Егора Михайловича и поначалу держится настороженно, смотрит на «столичную штучку» со скепсисом.

Но, послушав вопросы, потихоньку оттаивает, из прозрачных глаз под седыми бровями уходит враждебность.

– Вот наша главная жопа, – сообщает он безо всяких околичностей, когда они подходят к конвейеру: тот огромный, тащит руду почти на сто метров и поднимает на двадцать. – Застревает тут все постоянно. Сорок шесть раз за смену встает, и хоть ты тресни! Жопа!

Последнему слову он радуется как ребенок, только что его выучивший, даже снимает на миг каску с седой головы.

– Ну посмотрим на нее ближе, хоть я и не проктолог, – говорит Дмитрий.

Он предпочитает, чтобы по производству его водили люди, которые сами там работают. Начальство обычно рассказывает о своих фантазиях, и либо у него вообще все хорошо, либо все просто отвратительно, и от этой пустой трепотни болит голова и хочется сбежать из директорского кабинета. Факты все тут, где грохот и лязганье механизмов, а в воздухе пыль.

Сидя в офисе, до них не докопаешься.

На ходу Дмитрий всегда фотографирует, снимает видео, делает заметки, а потом рисует технологическую схему, она помогает думать, и на ней сразу видны трудные места.

Черные куски руды широкая лента уносит вверх, и на конвейер они поступают через широкую щель. Но в центре ее сверху торчит уголок, явно обозначающий ребро жесткости и в одном конкретном месте делающий щель у же; когда туда попадает слишком крупный кусок, то он застревает и начинает тереться об ленту, так что та греется и даже может загореться.

Ну и у машиниста конвейера нет выбора – нужно останавливать колоссальный агрегат, брать молот и лезть, разбивать вручную.

– Не знаю, чего вы тут письки теребите… – начинает Дмитрий, но тут в кармане вибрирует сотовый телефон.

Звонит Борисыч со своей Камчатки.

– Минуту. – Дмитрий выходит из цеха в коридор, где тише, прижимает аппарат к уху. – Доброго дня.

– И тебе неплохого. – Директор Паданской фабрики довольно кряхтит. – Я с новостями.

В голосе его бурлит смесь из предвкушения и нетерпения, такая варится, когда хочешь поделиться важным и интересным.

– Ну давай, не томи.

Борисыч смеется.

– Пришли те самые, о которых ты говорил, Митрий. Нарисовались, голубчики, – сообщает он. – Всю правду про тебя, негодяя, мне поведали, как ты белогорских лохов решил развести и подменил двигатели на грохотах… так пели, словно там сами со свечами стояли. Картина маслом!

Дмитрий вздыхает, утирает со лба пот – он не ждал, что враг проявит себя так быстро, хотя железо нужно ковать, не отходя от кассы, и рыночную нишу занимать до того, как она полностью сформировалась.

– И кто?

– Мужчина солидный, представительный, морда валенком. – Борисыч явно играет дурака и получает удовольствие. – Русый ежик, пузо, уши борцовские. На блатняк срывается. Но стесняется этого. Узнаёшь?

– Да запарил ты уже! – бурчит Дмитрий, с недосыпа и после тяжелого перелета ему не до того, чтобы загадки разгадывать.

– Ладно, Митрий, не серчай. Фирма ВТК. Знаешь ведь такую?

Ну да, «Восточная технологическая компания», поставщик такого же оборудования, как и в прайсе «Высоты», только качеством пожиже. Заявляется на всех тендерах внутри РТТГ и никогда за его пределами, берет свое низкими ценами, иногда такими низкими, что должна работать себе в убыток, продает ниже себестоимости… и, удивительно, не прогорает. Явно чья-то подставная контора.

– Прилетел сам гендир, начал мне свои грохота расхваливать, – продолжает Борисыч, смакуя детали. – А когда я ему говорю, что у меня твои, тут он мне всю твою гнилую суть… Налил я ему чаю, чтобы глотку смазать, ну Светка моя налила, конфеток принесла вкусных. Он и запел, ой, чистый соловей! Час вещал, я не думал, что у него в голове столько слов помещается, и почти убедил меня, что ты ужасный подлец и надо тебя в полицию сдать.

– Вот тварь. – Дмитрий не чувствует особой злобы, скорее удивление.

Да, они с ВТК конкурируют, и жестко, но рынка вроде бы на всех хватает.

И еще его удивляет что-то в собеседнике, тот говорит вроде бы как всегда, бодро и с подковыркой, но сегодня все это веселье, игра слов кажется напускной бравадой, за которой прячется что-то еще. Но что – проблемы на фабрике или с начальством, трудности в семье?

– Я ему то же самое про тебя сказал, – поддерживает Бори-сыч. – Извини, не удержался. Пообещал, что мы их грохота обязательно купим, вот только с делами разберемся, конфеток дал в дорогу и отправил. Лети, голубь ясный, крыльями маши и никогда тут не появляйся. Этого я ему, конечно, не сказал, но подумал. Он мне тоже подарочек оставил, в пакетике.

– Спасибо огромное. Наши договоренности в силе?

– Конечно, Митрий. Мое слово кремень, даже гранит, ремонт всегда за тобой. До связи, – и Борисыч резко, без долгих послесловий отключается, что на него тоже не очень похоже.

А Дмитрий выкидывает «Восточную технологическую компанию» из головы и возвращается в цех – сейчас надо заработать денег, сделать то, зачем его пригласили на КММ, а ситуацию можно обдумать позже.

– Чего вы тут письки теребите, – повторяет он и просит остановить конвейер.

Надо посмотреть, как там со стороны питания все устроено.

Через пять минут у Дмитрия есть решение, вроде бы банальное, до ужаса простое, но совершенно неочевидное для людей, которые работают тут годами и настолько привыкли к своему оборудованию, технологии и подходам, что не видят недостатков размером со слона. Чтобы их видеть, нужен свежий взгляд, ассортимент знаний, ну и чуток наблюдательности.

– Так, что это за штука? – Дмитрий показывает на валяющуюся у стены ржавую железную загогулину неизвестного происхождения.

– Да хрен его знает. – Бригадир напрягается, явно подозревает, что ему сейчас прилетит: столько раз видел этот огрызок металла, что перестал его замечать.

– А он тебе не ответит. Тогда зови сюда сварщика. Вот этот уголок надо отрезать.

– Так ребро же… нагрузка изменится!

– Знаю, что ребро, – прерывает Дмитрий. – А вот эту железяку там сзади наварите. Сверху. Обстучать только кувалдой. Будет то же самое ребро, только с другой стороны. Ничего застревать не будет. Вообще ни разу.

Минуту, наверное, бригадир выпученными глазами таращится на конвейер, словно видит его впервые, потом лицо его светлеет, и он переводит взгляд на гостя из Москвы.

– Но это же, как… Надо проект, согласовать все с директором, елы-палы, – бормочет он.

– С директором я договорюсь. И вообще, вам результат нужен или согласования? – Дмитрий усмехается. – Конвейер не встает – фабрика работает без перебоев, обогащает больше, выручка растет, зарплаты и премии платят, вы домой довольные приходите, жен за косы не таскаете, детям есть что рассказать – сколько тонн угля папка сегодня прокрутил. Красота же? И нужно – пара работяг и полчаса времени.

Он знает, как это выглядит со стороны – пришел человек из столицы, огляделся, ткнул пальцем, за десять минут придумал нечто банальное, вроде бы и не сделал ничего, и просить за такое много денег стыдно. Понимает, что мог бы пускать пыль в глаза, затребовать все документы по технологии, опросить всех от главного инженера до последнего аппаратчика, после чего с чистой совестью выкатить счет на десяток миллионов… ведь эффект от маленького улучшения будет на сотни миллионов в год, это без расчетов видно.

Только Дмитрий не делает так никогда, и гонорары за техаудит у него маленькие.

Вокруг начинается суета, приходит сварщик, потом зачем-то еще один, бригадир им втолковывает, что нужно, они с подозрением изучают ржавую железку неизвестного происхождения.

– Все мигом сделаем, – говорит бригадир, вернувшись к Дмитрию. – Парни – огонь. Электродом расписываются. Ловко вы все придумали. Которые до вас приходили, не догадались. Они предложили проектный институт нанять, как полагается, два месяца считать, потом остановить на неделю и монтажников своих подогнать, чтобы конвейер усовершенствовать… Тьфу!

– А кто приходил?

Не то чтобы сильно интересно, но всегда надо знать, кто на твоем поле пасется.

– Сам Мишка Дрязгин из ВТК. – Бригадир презрительно фыркает, и с этого места Дмитрий слушает очень внимательно. – Этот без мыла в любую жопу залезет, уж простите. Помню еще, как он с бандосами на разборки ездил, а теперь в костюме ходит, весь важный, с ментами ручкается и через них всегда и договаривается… И еще он областную федерацию борьбы возглавляет, то ли вольной, то ли классики, хотя какая разница?

Дмитрий вспоминает описание Борисыча – блатняк, уши, ежик, – и холодок бежит у него по спине. Господин Дрягзин, с которым они до сего дня лично не сталкивались, вдруг развивает бешеную активность внутри РТТГ и даже за ее пределами, а также имеет привычку работать с безопасниками, которые почти все из бывших силовиков.

И еще ему мешает «Высота».

Да, без визита к директору по общим вопросам не обойтись, завтра уже не успеть, значит, в пятницу.

– Вы тут без меня уже справитесь, – говорит он. – Рад знакомству. Я побежал тогда. Заскочу к директору, расскажу, что все сделали. Если чего, звоните, вот мой телефон.

Бригадир принимает визитку, бормочет благодарности, а Дмитрий спешит к выходу из цеха. На КММ делать больше нечего, можно ехать в аэропорт и по дороге позвонить сначала домой, а потом маме.

А затем перелет и шанс наконец почитать спокойно.

Дочка обычно засыпает быстро, но сегодня капризничает.

Сначала просит, чтобы папа почитал ей любимого «Портняжку», и слушает, натянув одеяло под самый нос, так что из-под русой челки блестят серые, как у матери, глазищи. Дмитрий читает с выражением, на разные голоса, хотя сам устал зверски, упал бы прямо тут и уснул.

Соня вроде бы начинает дремать, но, когда он тихо встает и пытается уйти, она ловит его за руку.

– Хочу теплого молока, – бормочет негромко. – Только без пенки.

– Что тут у вас? – заглядывает мрачная Маша, веселой Дмитрий не видел ее давно.

– Молока просит, – говорит он. – Погреешь?

Маша поджимает губы и уходит.

Но Соня отказывается пить молоко, говорит, что его налили в «неправильную кружку», что у нее есть правильная, с единорогом, и что из других кружек молоко не такое вкусное, и вообще…

Приходится переливать, затем принести еще воды, подать плюшевого Чебурашку, чтобы она обняла его перед сном.

Из детской Дмитрий выходит только к одиннадцати, с ощущением, будто собрал пару грохотов сам, в одиночку. Идет на кухню, чтобы налить себе чаю, а там Маша смотрит очередной сериал, на экране ходят люди в костюмах екатерининской эпохи, дамы в пышных платьях и шляпах, мужчины в париках.

– Это что? – спрашивает он.

– «Великая». – Жена не поворачивает головы. – Тебе не будет интересно.

– Откуда ты знаешь, что мне интересно, а что нет?! – Усталость прорывается раздражением, Дмитрий тут же жалеет о сказанном, но поздно.

– Очаровательно. – Маша смотрит на него, но в этом взгляде нет ни тепла, ни понимания, ни любви, которые он привык видеть в ее глазах, только гнев и раздражение. – Конечно, я знаю, что тебя интересует лишь твоя распрекрасная работа, и более ничего.

– Не говори ерунды! Я люблю вас с Соней и хочу…

– Любишь? Тогда ты тратил бы время не на бесконечные сделки и командировки, – говорит Маша устало, – а на нас. Мы же тебя не видим. Сколько раз в этом году ты улетал?

Дмитрий пытается сосчитать, и выходит какая-то несусветная цифра, по три-четыре выезда в месяц.

– Если я буду сидеть дома с вами, кто будет деньги зарабатывать? Английский. Музыка. Твой фитнес-клуб, косметолог, стоматолог, – перечисляет он, но жена не слушает.

– А в субботу ты на меня просто наорал. На глазах у ребенка! – заявляет Маша. – Очаровательно!

Дмитрию есть что ответить, но он сдерживается – надо дать ей выговориться.

– Я убиваюсь, чтобы в доме был порядок, а тебе наплевать! Просто вот все равно. – Жена поднимается, идет к раковине и начинает перегружать грязные тарелки и ложки в посудомойку; звяканье и клацанье звучат сердитым аккомпанементом к ее словам. – Удивительно, но ты грубый, ты очень грубый стал в последнее время. Настоящий тиран! Неужели сам не замечаешь?

Дмитрий вздрагивает – точно такие же обвинения он слышал, прямо этими же словами. Из памяти всплывает офис, договор на столе и Петька Буреев, ручка вертится в его пальцах.

Эти двое что, спелись?

Внутри уже не раздражение, а настоящий гнев, живот пожимается, затылок сдавливает, но Дмитрий не дает чувствам воли.

– На меня не смотришь! Доброго слова от тебя не дождаться, не говорю о цветах! – Маша продолжает свой монолог, вдруг останавливается, вскидывает голову и смотрит в упор. – А может… у тебя кто-то есть? И ты ходишь на сторону? Точно, все просто на самом деле! Кто она?

Тут Дмитрий не выдерживает.

– Ты совсем с ума сошла от своих сериалов?! – рявкает он. – Смотришь с утра до ночи! Мозги скоро вскипят, через уши вытекут! «Кто-то есть»? Да кто, когда и откуда? Обалдела!

Слова вылетают горячие, будто пирожки с ядом прямо из печи, выплевывать их почти приятно, тут правда на его стороне, поскольку никогда, ни разу за двенадцать лет брака он не изменял жене, даже не думал о таком! Но внутри все равно ворочается чувство вины, досада, что не сдержался, опять повысил голос.

– А что я должна думать?! – Маша переходит в контратаку. – Что? Скажи на милость? Откуда я знаю, с кем ты там общаешься в своих командировках? И Петя рассказывал… Помощница у тебя новая, очень красивая.

– А ты чего его слушаешь, уши развесила? – рычит Дмитрий. – И этот куда лезет? Занимался бы своей женой!

Буреева готов убить собственными руками.

Но при мысли о Юлии боевой пыл начинает гаснуть – да, и правда красивая, и заботливая, и смотрит с интересом, и, глядя на нее, он сам испытывает интерес, нечто такое, чего давно не ощущал… нет, идея переспать с помощницей не приходит, но мысль о том, что рядом с ней спокойно и легко, уже возникает.

И в кашу бушующих внутри чувств добавляется стыд, щеки нагреваются.

– Грубый?! – восклицает Дмитрий, надеясь, что в полумраке вечерней кухни и горячке ссоры жена не заметит, что он покраснел. – Ты грубых мужиков не встречала? Я тебя бью? Пальцем ни тронул! Матом ору, тарелки бью, бухой домой прихожу? Да ни разу в жизни! Капризы все твои – как на блюдечке! Наряды за тебя выбираю, в доме запираю? Тиран! Тирания в чем?

Маша молчит, на это возразить ей нечего, и она знает это.

У Надежды, ее лучшей подруги еще по колледжу, муж квасит как не в себя каждые выходные. Домой не приходит даже, а приползает, и то сломает что в квартире, то нарыгает прямо на новый ковер, то от собутыльников по морде получит… и не сказать, что руки распускает, но деньги уходят, дети от него шарахаются, и на работе смотрят косо, все время на грани увольнения.

Если выгонят, Надьке одной двух пацанов тащить на горбу… и третьего, алкаша.

– Где это вы с Петькой спелись, интересно? – спрашивает Дмитрий.

Жена отворачивается, со стуком захлопывает дверцу посудомойки, вода с бульканьем устремляется в недра машины.

– На дне рождения у Натальи. На том, который ты пропустил.

Дмитрий морщится, пытаясь вспомнить.

Вроде бы день рождения у жены Буреева в начале сентября, и где он тогда был, почему не попал? Точно, летал в Забайкалье на монтаж и задержался, поскольку из-за косяка конструктора Иванова кое-что пришлось переделывать прямо на месте, не отходя от кассы… но вроде бы звонил тогда, поздравил, и неужели Петька с Натальей затаили обиду?

– Он на тебя здорово сердит, кстати. – Маша смотрит через плечо, с вызовом.

– С ним без тебя разберусь, – обещает Дмитрий.

Гнев прогорает, но остаются терзающие нутро угли обиды и шипящие на них капельки стыда и злости – на себя, на жену, на обстоятельства, которые не оставляют времени на семью, буквально выдергивают из дома; и на Буреева, который с бухты-барахты лезет не в свое дело.

А ведь хотел поговорить с Машей нормально, уладить недоразумение, случившееся в воскресенье. Но нет, вышла новая ссора, и желание общаться и мириться ушло, растворилось в вихре эмоций.

Этим вечером они больше не разговаривают, а спать Дмитрий демонстративно устраивается на диване в гостиной.

Нырок в прошлое

3

У входа в кабинет завкафедрой Дмитрия неожиданно встретили двое плечистых мужиков в костюмах.

– Эй, туда нельзя, – сказал один и цапанул Плахова за локоть.

Дмитрий стряхнул его руку.

– Да иди ты на хер, – буркнул он. – Еще будешь рассказывать, куда мне нельзя.

Он отучился в Иркутском политехе больше двух лет и приехал не на первый курс, а после колледжа; впереди практика и диплом, так что сам прекрасно знает, куда тут можно, а куда нельзя.

– Здравствуйте, – сказал Дмитрий, шагнув через порог, и тут же добавил: – О, извините. Не знал, что тут у вас…

В кабинете помимо завкафедрой сидел коренастый седой дядька с обветренным загорелым лицом – Казовой Геннадий Иванович, легенда горной отрасли, хозяин Рассадской угольной шахты. Он приехал в ИПУ специально на юбилей кафедры и университета, и полчаса назад в амфитеатре закончилась встреча с ним.

Там Казовой без обиняков рассказал, как пришел на шахту электрослесарем и за тринадцать лет вырос до директора, после чего начал каждый год открывать по предприятию. Строить, а не покупать – новую фабрику, новую ТЭС, новый детский лагерь, все с нуля, все за свои деньги, не за кредиты.

И что интересно, для каждого он нашел что-то интересное: для горнопроходчиков вспомнил, что под землей на Рассадской пройдено больше тысячи километров, как они там ставят штольни и крепят своды, механикам поведал про марки комбайнов, будущим спецам по электроприводам – какая автоматизация в шахте.

– …извините, Евгений Всеволодович, – продолжил Дмитрий. – Распишитесь в зачетке. Курсовик я вам сдал, надо на практику ехать.

– Дима, ты видишь, у меня гости сидят? – без особого дружелюбия ответил завкафедрой.

– Я вижу, да, но сейчас пойдете отмечать, старые года вспоминать, а мне завтра ехать. Давайте, ставьте.

– От тебя не отделаешься! – Евгений Всеволодович покачал головой. – Давай зачетку!

– А ты откуда? – неожиданно вмешался Казовой.

– Из Черемухово, сосед ваш. Только я с Каркаса, а не со Штольни.

– О, забавно. – Геннадий Иванович посмотрел с интересом. – И что, к нам поедешь?

– Да нет, я шахты не люблю ни разу, – отозвался Плахов, стараясь говорить солидно, основательно.

Завкафедрой, торопливо писавший в зачетке, сморщил нос и фыркнул.

– А почему не любишь? – не отставал Казовой. Он смотрел серьезно, без насмешки, чувствовалось, что ему на самом деле интересно, и разговаривал он не свысока, несмотря на разницу в возрасте и положении, а как с равным.

– Ну у вас там нора, а я не крот, чтобы в норе ковыряться. И ничего интересного. Привода у вас там максимум триста-четыреста киловатт, а я поеду экскаватор собирать на Тургуйский разрез, так там мощность в десять мегаватт! Вот это прикольно! Масштаб! Большая техника, как я люблю.

На разрез Дмитрий съездил на практику еще летом, и в поселке Алтан-Нур ему очень понравилось.

– Нет, ты просто ничего не знаешь про шахты. – Казовой улыбнулся и помотал головой. – Я когда-то на твоей специальности учился, так что все электроприводы мне как родные. Конвейер четыре с половиной километра длиной, на нем восемь приводов, запусти их одновременно, чтобы выбег ленты был, чтобы ее не порвать, тормоза чтобы у тебя работали. Все это надо савтоматизировать. А частотники у нас на четыреста вольт, уникальные. Приезжай, посмотри, классная штука.

Дмитрий почесал в затылке:

– А приводы на участке рельсового транспорта какие?

– Да там обычные электровозы, постоянный ток с последовательным возбуждением. Приезжай, сам увидишь. Попробуешь на всех участках, где захочешь.

– Прикольно, ладно… можно…

– Сколько человек с собой возьмешь? – спросил Казовой.

– Если проезд оплатите, то и двенадцать привезу… О, спасибо, – последнюю фразу произнес в адрес завкафедрой, который вернул зачетку.

– Все, Дима, тогда мы вас ждем. Для вас будет новое общежитие, проезд оплатим. Появятся какие вопросы – прямо ко мне приходи, – и Геннадий Иванович протянул морщинистую, но очень крепкую, жилистую руку.

Дмитрий пожал ее на всякий случай осторожно, вдруг это все же шутка какая.

– Хорошо, спасибо. До свидания, – пробормотал он и вернулся в коридор, где все так же скучали два крепыша в костюмах.

И тут принялся скрести в затылке: как объяснить пацанам, землякам из Черемухово, с которыми вместе учились и жили в общаге, что завтра они едут не в Бурятию, а на Кузбасс. Никто ведь не поверит, что и правда договорился с самим Казовым, решат, что шалабол Плахов опять прикалывается.

Да еще и Маше надо позвонить, рассказать, что сегодня случилось.

Познакомились они в колледже, когда Дмитрий, тогда уже пятикурсник, обратил внимание на маленькую совсем, пятнадцатилетнюю первокурсницу с невероятно красивыми и чистыми глазами. Подойти рискнул не сразу, только после хитрых маневров, ну и кончилось все тем, что стали встречаться.

И теперь он на выходные ездил в Черемухово, чтобы провести их с невестой. Планировали пожениться как раз летом, после защиты, когда и Дмитрий получит диплом, и Маша окончит колледж.

Ну да ладно, это все приятные хлопоты… и, сунув зачетку во внутренний карман, Плахов зашагал к лестнице.

У двери темного дерева с блестящей табличкой «Рассадская угольная шахта. Директор Зайцев Андрей Андреевич» Дмитрий на мгновение замер.

– А может, все же не надо? – спросил Санька прерывающимся голосом. – Ну его. Устроимся как-нибудь. Никто на тебя не в обиде.

– Нет, надо, – ответил Дмитрий. – Я вам обещал и слово сдержу.

После чего потянул дверь на себя.

Они приехали на практику вчера утром, их приняли и действительно поселили в общежитие, но в комнаты, где ремонт делали еще при Брежневе, без холодильников, телевизоров и всего прочего. На вопрос насчет посуды комендант ответила: «И где ты такое общежитие видел?» А в ответ на упоминание о Казовом только фыркнула.

На самой шахте студентов из Иркутска встретили намного лучше, с каждым поговорил седоусый Владлен Ульянович, который за долгую карьеру был и начальником участка, и главным механиком, и даже главным инженером, а теперь, на грани пенсии, возился с практикантами, а их со всей страны привозили по несколько сотен в год. В результате Плахова, несмотря на его корочки сварщика, стропальщика и помощника машиниста экскаватора, полученные еще в колледже, определили вместе с остальными в ученики электрослесаря и приписали к наставнику дяде Паше.

Но про оплату проезда никто не заикнулся.

И Дмитрий решил, что если кто со всем и разберется, то он сам, поскольку он втравил в дело остальных, и не только Женьку Абушева, от которого не удалось избавиться ни в колледже, ни в институте, но и Санька – с этим дружили с первого курса, вместе гоняли наркоманов в Черемухово, вместе работали электриками и разгружали вагоны в Иркутске, когда нужны были деньги.

Мужчина должен отвечать за свои слова и выполнять обещания, иначе какой он мужчина?

– Здравствуйте, мы к директору, – сказал Плахов секретарше.

– Так он в шахте, – сообщила она, кинув на гостей удивленный взгляд.

– Мы не торопимся, посидим. – Дмитрий огляделся. – О, а вот и диванчик.

Диванчик оказался жестким и неудобным, а просидеть на нем пришлось не один час.

Санек через какое-то время задремал, и на Плахова тоже накатила сонливость – громогласно тикали часы на стене, шуршали бумаги в руках секретарши, иногда она начинала печатать на машинке, но даже этот звук не казался резким, не тревожил.

Директор, что самое удивительное, появился не из коридора, а из собственного кабинета.

– Два чая нам сделай, – сказал, выйдя в приемную: высокий, коротко стриженный, в спецовке и рабочих штанах.

У Дмитрия еще мелькнула мысль, что у начальства явно свой вход в шахту.

– Здравствуйте, Андрей Андреевич, мы к вам! – выпалил он и, подтолкнув локтем Санька, вскочил.

Директор посмотрел удивленно:

– А ты кто?

– Студент из Иркутского политехнического, сам из Черемухово. – Дмитрий сделал несколько шагов, чтобы не кричать через весь кабинет. – Нас Геннадий Иванович позвал на практику, вот мы и приехали, но тут такая штука… Общежитие старое, проезд не оплачивают. Надо мне с вами этот вопрос решить.

Удивления на лице директора стало еще больше:

– А с чего ты взял, что я буду с тобой этот вопрос решать?

Тут на Плахова накатила злость, и он шагнул еще, так что едва не уперся в начальство:

– А потому что я тут три часа сижу и вас жду! Поэтому с вами будем вопрос решать.

Директор хмыкнул и отступил:

– Ладно, заходи. Рая, чай принесешь.

На диване заворочался наконец-то проснувшийся Санек, вылупил испуганные глазищи.

– Чего… – начал он, но Дмитрий отмахнулся и вслед за директором вошел в кабинет.

Тот оказался не очень большим, стену справа целиком занимал огромный шкаф-купе. Хозяин кабинета подошел к нему, раздвинул створки и сказал:

– Геннадий Иванович, тут к вам. Какой-то юноша говорит, что вы ему обещали…

Дмитрий сглотнул, в горле пересохло – ничего себе, вот это прикольно, это не шкаф, а дверь в соседний кабинет, где сидит Казовой!

– Юноша? – донесся знакомый голос, и Геннадий Иванович вышел навстречу. – Точно. Явно не крот. Что, Дима, приехал?

Плахов смог только кивнуть – расскажи, что такие совпадения бывают в жизни, а не в сказке, никогда бы не поверил.

– Сколько человек привез?

– Двенадцать, как обещал.

– Занятно. – Казовой усмехнулся. – Да, слышал уже о ваших сложностях с общежитием. Езжайте туда, все вам будет. Давай.

– Спасибо, – и Дмитрий спокойно, с достоинством вышел из кабинета.

– Чего там? Чего? – Санек двинулся навстречу.

– Все нормально, вопрос решили.

– Да ладно тебе, шалабол… – пробормотал Санек. – Рассказывай сказки-то.

И все время в автобусе он трепался насчет того, что зря это дело затеяли, только внимание начальства привлекли и теперь житья не будет, что и так все нормально было и вылезать не надо… смолк он только на выходе из транспорта, когда выяснилось, что на остановке рядом с общагой их ждет комендант.

– На хрена вы к нему пошли?! – воскликнула она, подпрыгивая. – Сама бы переселила! Пошли быстрее.

– Ну и кто тут шалабол? – спросил Дмитрий, и онемевший Санек не нашел, что ответить.

Проблемы начались через неделю после свадьбы, причем с неожиданной стороны.

Нет, Дмитрий был готов, что жизнь придется изменить, что общажные пьянки и приколы в прошлом, да и вообще пора с пивом завязывать, а то вон брюхо выросло так, что Абушев дразнит Толстым.

И отгуляли нормально, в столовой колледжа, там же, где он впервые увидел Машу, когда они с Саньком сидели за столом, одуревшие от запаха краски – помогали с ремонтом лабораторий, – и разглядывали первокурсниц. Тамада, конкурсы, слезы на лице Машиной бабушки, которая заменяла невесте родителей, полет букета в толпу девчонок… но ни драки, ни прочих безобразий.

Поселились они в доме у той же бабушки, где места было куда больше, чем на новой квартире у Плахова, где и мама, и отчим, и сестра Люба; а тут отдельная комната и никто не мешает.

Но вот того, что произошло, он никак не ждал.

– Ну что, надо ехать, – сказал он Маше вечером, когда они на кухне гоняли чаи с вареньем из черемухи. – На Кузбассе нас ждут, все обговорено. Чего тут тряпки мять?

И тут молодая жена, которая всю неделю просто светилась от счастья, неожиданно залилась слезами.

– Ты чего, зайка? – Дмитрий даже опешил.

Он оберегал Машу с самого момента знакомства, буквально пылинки с нее сдувал и никогда не допускал, чтобы она так расстраивалась.

– Не хочу я туда, не хочу! – проговорила Маша через слезы.

– Да почему? Что такого? Я же был там. – Дмитрий присел на корточки, взял Машины нежные ладошки в свои. – Мне очень понравилось. И начальство, и зарплату обещают… жилье опять же… Санек едет!

И в самом деле, практика, начавшаяся с трудностей, закончилась просто отлично. Выпросили у коменданта не только обычную посуду, но и казан, и даже пароварку и в первые же выходные угостили хозяйку общаги пловом и бурятскими буузами.

Наставник дядя Паша, что показался мрачным и нелюдимым, был прекрасным мужиком, а его жена, суровая женщина тетя Вера, работавшая бункеровщицей, родом из того же Черемухово, признав земляка, тут же принялась его подкармливать и опекать. Удостоверение электрослесаря третьего разряда через два месяца работы Дмитрий получил без проблем. И после финального собеседования с Владленом Ульяновичем они решили, что Плахов вернется на Рассадскую после диплома.

– Не хочу я туда! И тебе не надо. – Маша посмотрела на него огромными чистыми глазами. – Погибнешь ты там, погибнешь! Не нужно тебе на шахту.

– Да что за глупости?.. – Он начал сердиться.

– Что тут у вас? – На кухню вошла бабушка. – Ой, да никак поругались?

– Нет, нет, ничего, – тут же замотала головой Маша. – Это у меня от избытка чувств.

Она заулыбалась, и бабушка успокоилась.

Но когда Дмитрий поднял тему утром, то реакция оказалась точно такой же: слезы, сопли, разговоры о том, что он в этой шахте обязательно погибнет и что ехать туда ни в коем случае нельзя.

– Да что нам, тут оставаться, что ли?! – не выдержал Плахов наконец. – Да бред же это! Ради чего я пять лет в колледже… красный диплом… три года в политехе… красный диплом? Чтобы в Черемухово за три копейки вагоны считать? Брось ты эту ерунду, зайка! Ничего ты в этом не понимаешь!

Он очень хотел на Рассадскую, и туда ехал не только Санек, но еще несколько пацанов из их черемуховской команды, с которой вместе жили в общежитии, делили один холодильник на три комнаты и устраивали ночные экспедиции за пивом, когда засланца приходилось затягивать в окно мойки на канате… один раз сам Дмитрий едва не улетел с этого каната, в другой – Колька Заварзин, бухой в хлам, все же свалился, но отделался парой синяков.