«Два рубля за небо»

Время текло медленной рекой.

Лето. Одиннадцать утра. Прохладно. Пасмурно. Ветер, пролетая мимо приоткрытых окон, тихо насвистывает нудную мелодию. Почему-то неслышно обычно шумно играющей во дворе малышни. Сонная муха, вяло полетав над столом, приземляется на подоконник и замирает.

Катя, смахнув слезу, откладывает ручку. На листке бумаги лишь одна фраза: «Мне плохо».

Иван Петрович Капустин почти бежал.

В парке «Локомотив» давно никто не занимался благоустройством. Некогда красиво, ровно подстриженные кусты превратились в разлапистые, а в темноте даже пугающие, заросли. Парочка чудом уцелевших скамеек полустояли-полулежали под темными старыми кленами. Вокруг них кучками валялись пустые бутылки, обертки от шоколадных батончиков, использованные презервативы и мятые пачки из-под сигарет.

Иван Петрович очень торопился. Только что прошедший дождь размыл и без того плохие дорожки. Ноги постоянно скользили по расквашенной глине, а сердце больно срывалось с ритма.

«Только бы успеть, только бы успеть. Не дай Бог здесь упасть. И никого рядом! Надо успеть пристроить в надежные руки. Иначе – пиши-пропало. Как не справедливо и как обидно, но теперь уж ничего не поделать. Гадкое предательство, глупость несусветная. Ох, успеть бы. Сейчас, минуточку отдохну, отдышусь».

Иван Петрович тяжело привалился к одному из кленов и медленно сполз на скамейку. Сердце стучало невпопад, словно стараясь выпрыгнуть наружу из ставшей вдруг тесной грудной клетки. Дрожащими руками нашарил в нагрудном кармане поношенного пиджака таблетки и судорожно, едва не промахнувшись, положил их под язык. Подождать, потерпеть, сейчас пройдет.

Скамейка стояла неровно. Иван Петрович невольно соскальзывал с сиденья. Неловко, жарко, слишком мало воздуха. Больше всего хотелось прилечь на свою кровать и, слушая мерный ход часов с боем, постепенно успокоиться.

Тик-так-так-так. Уговаривал себя мужчина. Сейчас пройдет. Еще пару минут и подействуют таблетки. Поморщившись от боли, медленно пересел на другую скамейку. Немногим лучше.

Сердце забилось чуть медленнее. Отпустило?

Иван Петрович мокрый от приступа, вздрагивая всем телом, робко оглянулся по сторонам. Пустой, молчаливый заброшенный сквер, медленно покачивающие листвой темные клены, напитанная дождем топорщащаяся трава. Никого.

Глупо и до слез обидно. Помочь некому, передать некому, попросить некого.

Закрыв глаза, Иван Петрович Капустин стал ждать. Тик-так-тик-так. Истекало отпущенное время. Старый клен то и дело ронял на лицо мужчине еще не высохшие капли дождя. Дерево оплакивало неожиданного путника, зная чуть больше о его дальнейшей судьбе.

Неожиданно облака, закрывающие часть неба, расступились, и солнце брызгами прорвалось сквозь густую листву. Парк мгновенно преобразился, задышал летней негой.

Тик-так-тик-так. Иван Петрович, не решаясь открыть глаза, повернул лицо к выглянувшему солнцу. Сердце не унималось, боль разливалась по всему телу. Отчаянье, тоска, предчувствие неизбежности скорого конца овладели Иваном Петровичем. Даже выглянувшее солнце, настырно щекочущее закрытые веки, не могло вывести его из нахлынувшего состояния.

«Мама, мамочка. Возьми меня, грешного, к себе. Я так устал, запутался и отчаялся. Ничего больше не надо. Хочу к тебе, мамочка!» – взмолился мужчина.

Образ матери, уже давно умершей, появился перед глазами, и Иван Петрович облегченно выдохнул.

– Ванечка, сыночек! – мамин силуэт, чуть подрагивая в белесом полупрозрачном тумане, протянул руки навстречу. Голос звучал нежно, напевно. – Пойдем со мной, маленький. Я очень соскучилась. Все плохое закончилось. Ты только доделай оставшееся и пойдем.»

«Да, да. Надо доделать. Последнее усилие и я буду с мамой».

Иван Петрович с трудом разлепил глаза. Сквозь бьющие в лицо острые лучики солнца разглядел молодую женщину в ярко голубом сарафане. Она стояла напротив и что-то встревожено говорила. Бледно-рыжие волнистые до плеч волосы отсвечивали, словно нимб над головой, а протянутые перед собой руки очень напоминали мамин жест.

– Ангел прилетел за мной. Спасибо, мама, – чуть слышно прошептал Иван Петрович Капустин. – Сейчас, сейчас. Я должен отдать. Вот, ангел, возьми. Так полагается. Это плата за небо. Возьми, сделай милость!

Мужчина, постанывая, пошарил в кармане пиджака и вытащил монетку.

– Возьми, – Иван Петрович протянул вперед дрожащую руку.

Женщина – ангел с недоумением взяла монетку, но даже не успела разглядеть. Иван Петрович Капустин громко охнул и, резко побледнев, начал валиться на бок. Сунув денежку в карман сарафана, молодая женщина кинулась к умирающему мужчине.

Капитал Олег Домостроев ехал на происшествие злой и недовольный. Пятилетние близнецы, играя, разбили домашний телефон, старшая дочка Иришка отказывалась ехать в оздоровительный лагерь, жена Людка в очередной раз закатила сцену ревности. Дурдом! Хорошо, хоть выспаться удалось. Вчера в восемь вечера грозно объявил семейству отбой и запретил даже шепотом разговаривать. Потому то и проспал спокойно десять часов к ряду. Встал почти счастливый, плотно позавтракал и тут началось… Счастливая семейная жизнь.

Не успел пообедать, как поступил вызов. Смерть пожилого мужчины в городском парке «Локомотив». Местечко неуютное, криминальное, где каждую неделю то пьяные разборки, то кражи кошельков и сумок. Неужели людям ходить больше негде? Сам бы он туда ни в жизнь не сунулся. Хоть днем, хоть ночью – в парке погано и опасно.

«И куда только милиция смотрит?» – задал себе риторический вопрос капитан Домостроев и вышел из машины.

Еще утром веяло приятной прохладой, а сейчас выглянувшее светило начало работать на полную мощность. После прошедшего дождя парило, и липкая знойная сырость назойливой мошкой проникала под рубаху.

В обычно пустом сквере собралась небольшая кучка соглядатаев. Некоторые с любопытством смотрели, другие – снимая происшествие щелкали телефонами.

– Посторонних быстро с площадки, – рявкнул капитан Домостроев. – Свидетелям остаться.

Люди, как пуганые тараканы, разбежались по сторонам. Никто добровольно не хотел связываться с полицией.

– Уф, – недовольно фыркнул капитан. К нему сразу подбежал местный участковый Филипович. – Чего тут у вас? Докладывай.

– Так, труп тут у нас, товарищ капитан, – Филипович понуро развел руками. – Жили себе спокойно и вот!

Участковый Филипович, маленький, худенький, словно подросток, никак не походил на блюстителя порядка. Скорее его хотелось защитить и утешить.

– И вот! – хмыкнул Олег Домостроев – Дали ему год! Докладчик из тебя никудышный. Показывай!

– Пройдемте, – угодливо отодвинулся участковый и жестом показал вперед. – Вон тело на одной скамеечке, а на другой сидит свидетельница. Она вызвала «Скорую помощь» и полицию. Плачет сердечная. Оно и понятно – такой стресс пережить!

Олег Домостроев мельком глянул на лавочку с телом мужчины, около которого работали криминалисты, потом повернулся к свидетельнице и замер.

– Екатерина? Гордеева? Снова? Вы? – то ли ошарашено, то ли возмущенно повысил голос капитан Домостроев. – Филипович, да что у вас тут происходит?

– Не могу знать! – испуганно пискнул участковый и добавил. – У нас тут труп.

Но Олег Домостроев не слушал. Не осматривая труп, быстро подошел к сидящей на второй скамейке молодой женщине и встал прямо перед ней.

– Это уже не смешно! Это уже настолько не смешно, что я готов вас арестовать!

– Почему? – Катя Гордеева, откинув с лица рыжие волосы, посмотрела на капитана большими темно-зелеными глазами. В них совсем не было испуга. Лишь изумление и печаль. – Здравствуйте, уважаемый полицейский. Снова я. И мне тоже не смешно. И, кажется, совсем скоро начнется настоящая истерика. Здесь рассказать о происшествии? Или сразу поедем в отделение? Могу завтра сама подойти. Дорогу знаю.

Катя Гордеева, ожидая указаний от капитана, замолчала. Посмотрев еще раз на полицейского пронзительным взглядом, вздохнула и сникла.

Капитан Домостроев неловко присел рядом на криво стоящую скамейку. Вот вроде и девчонка симпатичная, интересная такая, но как потухшее солнце. Смотришь на нее, и одолевает «безнадега». Нельзя же быть такой несчастливой! Причем везде!

Но вслух свои размышления капитан озвучивать не стал. Он здесь труп обследует, а остальное пока к делу никакого отношения не имеет. Пока.

– Завтра, само собой, подъедите в отделение, оформим показания официально. А сейчас кратенько расскажите, что произошло.

Катя Гордеева, готовая заплакать в любой момент, собиралась с мыслями. Она почти смирилась с бесконечным, как Вселенная, одиночеством, с невозможностью жить полной, веселой жизнью, с отсутствием друзей и хорошей работы. С тем, что мир, еще пару лет назад казавшийся волшебным и уютным, навсегда разрушился на острые, ранящие душу осколки. Хотелось крикнуть: «Хватит!». Но кому кричать? Кому предъявлять счета? Оплеухи от судьбы сыпались снова и снова. Сейчас – очередная.

Катюша собралась с мыслями и начала рассказ.

– Я шла через парк в багетную мастерскую. Зачем шла? Случайно в кладовке наткнулась на последний папин набросок. Ну вы понимаете? – Катюша доверчиво посмотрела на капитана Домостроева. – Наконец-то решилась прибраться, набралась смелости и нашла.

– Понял вас, – кивнул капитан. – Дальше, пожалуйста.

– Проходила мимо скамеек и заметила мужчину.

– Вы его знали раньше?

– Нет, никогда не видела. Он сидел отрешенный, бледный, прижав руку к груди. Смотрю, на пьяницу не похож. Одежда поношенная, но чистая и лицо такое, как бы сказать, интеллигентное, – Катюша, вспоминая, призадумалась. – Сразу поняла – он скоро умрет.

– Кто бы сомневался, – поморщился капитан Олег Домостроев.

– Понимаю ваш скептицизм, – Катюша грустно улыбнулась. – Так вот, мужчина сидел и что-то невнятно бормотал. Я подошла ближе и стала спрашивать нужна ли моя помощь? Протянула руки, чтобы посадить удобнее, а он вдруг открыл глаза.

– Записал «открыл глаза». Дальше.

– Дальше мужчина назвал меня ангелом, протянул два рубля, кажется, и сказал – это плата за небо.

– Два рубля за небо. Однако, – капитан Домостроев быстро записывал. – И?

– Позвал мамочку и стал валиться на бок. Я кинулась к мужчине, уложила на скамейку, но он сразу умер. Тихо так умер, лицо стало спокойным-спокойным. Будто, правда, на небо улетел, к маме.

– И больше ничего?

– Понимаете, мое знакомство с умершим заняло минуты две. Очень быстро. Я увидела мужчину, он засобирался на небо, позвал мамочку и умер. Мне нечего добавить. – Катюша пожала плечами.

– Каждый раз у вас все гладко получается! – Съязвил капитал Олег Домостроев и сразу пожалел о сказанном.

Катюша Гордеева вмиг подобралась, зажалась и, чтобы не расплакаться, на несколько секунд крепко зажмурила глаза.

– Если надо, то подойду в отделение. Скажите во сколько, – сухо сказала Катюша.

– Потом позвоню и назначу время, – так же сухо ответил капитан и встал с неудобной лавочки.

– Можно я пойду домой?

– Идите уже, – Олег Домостроев махнул рукой.

Катюша Гордеева медленно встала и неуверенной походкой, вцепившись в яркий пластиковый пакет с торчащим из него эскизом, пошла по краю грязной дорожки. Испаряющаяся влага душила, воздуха не хватало, ветра не было совсем. Тяжелая атмосфера давила на плечи.

Знобило и кружилась голова. Снова полились слезы. Сколько можно? Видимо жизнь решила ее добить. В голову закралась мысль о самоубийстве. И уже не в первый раз. Гадкая, холодная и скользкая, словно змея, мысль. А что мешает? А почему бы нет?

Девушка медленно плелась, опустив голову, ссутулившись, чуть вздрогнув плечами. Капитан Олег Домостроев смотрел ей вслед и размышлял:

«Что не так с этой Гордеевой? Просто мисс Вселенская печаль! Проверена вдоль и поперек – ничего. Чиста и невинна как ангел. Но не бывает таких совпадений! Не бывает! Мистика с фантастикой. С одной стороны жалко ее до ужаса, с другой – хоть сейчас арестовывай. Тьфу, напасть! Надо снова проверять. Два рубля за небо. Такое не придумаешь».

– Товарищ, капитан! Труп увозить? – донеслось сбоку.

– Увозите, чего уж теперь, – устало отмахнулся Олег Домостроев. – Я в отделение поехал. Заканчивайте. Дело ясное – что дело темное.

Дело ясное сегодня, тщательно подготовленное, но он почти опаздывает на встречу. Максим наскоро поправил волосы, оглядел себя в зеркало. Нет, не то. Надо бы подстричься. Костюм и обувь без претензий, но рубаха не подходит по тону. Менять уже поздно. Прокатит. Он сегодня не главный переговорщик, а лишь один из советников.

Глянул на часы, марки «Ракета», подаренные дедом в десять лет на День Рождения. Несмотря на многолетнюю службу, шли они секунда в секунду. Не единого ремонта, чуть покарябано от времени стекло и несколько раз менялся ремешок. Умели раньше делать.

Семнадцать тридцать пять. Бегом из дома. Если поехать по окружной дороге, а затем через дворы, то успеет. Пару пшиков легкого чуть пряного с древесным шлейфом одеколона, восемь пролетов лестницы, машина, езда с максимально допустимой скоростью, чужие дворы и он на месте. Вышел, выдохнул и, взяв портфель с документами, вошел в красивое новое здание.

В малом конференц-зале семь человек. Прохладно, зной и духота остались за огромными панорамными окнами офиса. Деловые костюмы, фальшивые улыбки, пристальные недоверчивые взгляды. Сделка крупная и почти честная.

Максим сел на свое место. Начальник, приветствуя, сухо кивнул. Переговоры начались.

Постепенно обсуждение контракта вошло в спокойное и привычное русло. Кто и кому сколько уступит, какой банк будет сопровождать сделку, какие активы выводить на поверхность, а какие пока придержать и прочее.

Максим, поначалу несколько беспокоившийся о делах, расслабился. Уверенно отвечал на вопросы, сам их задавал и вдумчиво читал условия контракта.

В середине совещания в кармане пиджака настойчиво завибрировал телефон. Один раз, второй, затем третий. Максим мысленно отмахнулся и не стал смотреть – кому надо, тот перезвонит. Слишком большие деньги стоят на кону.

Почти через час переговоры закончились. Стороны подписали договор, и начальник пригласил всех на фуршет. Большое дело сделали! Обмыть надобно для удачного и гладкого продолжения проекта, так сказать. Возражений не имелось.

Пока мужчины с довольным видом укладывали в папки подписанные на многие миллионы бумаги, Максим вышел в коридор и достал телефон.

«При первой возможности приезжай ко мне. Срочно».

Понятно. Фуршет ему сегодня не светит. Да и не очень-то и хотелось. Есть дела куда интереснее.

Максим подошел к начальнику.

– Андрей Ильич. Мне нужно ехать домой.

– Что-то случилось? – начальник пребывал в радужном настроении и быстро согласился. – Конечно, езжай. Ресторан знаешь. Если успеешь – ждем, рано не разойдемся. И спасибо за помощь. Документы подготовил блестяще!

Начальник крепко пожал Максиму руку и тут же переключился на гостей.

Уже через минуту Максим сидел в машине. Снял галстук, расстегнул пару пуговиц на рубашке и выдохнул. Завел машину и сразу включил кондиционер. Что ж, теперь займемся настоящими делами.

Дела, дела, делишки. Надоели, утомили. Прочь из пропахшего бензином и раскаленным асфальтом города. Жара и влажность в кольце бетонных домов.

Каждый раз, выезжая за город, Максим любовался дорогой, ведущей в коттеджный поселок. Ровная, отлично укатанная, лениво петляющая между смешанного леса, она создавала свое настроение. Поток времени растворялся меж деревьев и события, казалось, приобретали иные очертания. Спокойствие, неспешный анализ происходящего, попутный ветер делали дорогу приятной и необременительной. Максим сразу отключался от городских забот, никчемной суеты и фальши офисного дня.

Попутные и встречные машины встречались редко. Поселок «Лесной» стоял обособленно, вдали от основной трассы, что делало его если не элитным, то тихим и изолированным.

В поселке жили очень состоятельные люди, не желающие делится с бестолковым дерганым миром своим уединением. Высокий забор, ограждающий пространство первоклассной деревеньки, многочисленные видеокамеры и охрана с собаками, незаметно контролирующие периметр.

Большие участки с раскидистыми старыми соснами и кустами дикой малины вместо заборов, опята, растущие на древних потрескавшихся пнях, лесная земляника и костяника в густой траве. Ничего не нарушало выверенной гармонии.

Двухэтажные дома, где из темного кирпича, а где деревянные, скромно прятались под деревьями. Уют, добротность и комфорт. Ссыпанные песком и мелким гравием дорожки, извивались желто-серыми ручейками. Увитые плющом беседки звали в прохладную тень, ладно сколоченные лавочки приглашали присесть и отдохнуть.

Максим, показав на пропускном пункте разрешение, подъехал к одному из деревянных домов. По привычке даже не закрыв машину, направился по дорожке к входу, с наслаждением вдыхая лесной воздух. Аж, голова кружится! На минуты задержался и зашел глубже в заросли деревьев. Земляники тьма тьмущая. Ягоды мелкие, красные, благоухающие. Быстро набрал горсть, закинул в рот и с наслаждением разжевал. Сладковатый, чуть с горчинкой вкус прокатился по небу. Вспомнил детство, походы с мамой и бабушкой за ягодами. За несколько часов набирали полные корзинки и, искусанные комарами и мошкой, радостные, уставшие возвращались домой. Потом варили ароматное варенье в большом медном тазу на летней кухне. Сразу разливали его по банкам. Бабушка всегда оставляла немного варенья в глубоком блюдце и пекла Максиму кислые оладьи с деревенской простокваши, чтобы потом есть их с земляничным объедением. Вкуснотища!

Максим сглотнул слюну и вспомнил о пропущенном ужине. Не мешало бы перекусить, но это уж как повезет.

Поднялся по красивому высокому деревянному крыльцу. Не стучась, вошел в двери. Миновал большой светлый холл, поднялся по резной лестнице наверх. Давно изученная привычная дорога от одной жизни к другой.

– Максимушка, наконец-то добрался! – раздался негромкий, чуть с хрипотцой старческий голос. – Заждался тебя. Проходи.

Максим зашел в одну из комнат второго этажа и улыбнулся.

– Добрый вечер, Лев Натанович.

– Добрый, добрый…

– Добрый вечер, товарищ подполковник, – капитан Домостроев уверенно вошел в кабинет начальника. В мире идут войны, меняются режимы, власти, происходит обвал валютного рынка, а здесь все одно и то же – огромный, длинный, темно-коричневый офисный стол, вечно настежь открытое окно, старомодный графин с водой и портрет президента. – Вызывали?

– Приветствую. Вызывал, – подполковник Савинов, с виду грозный, большой, с окладистой седой бородкой и густой, коротко стриженой шевелюрой, указал на близлежащий стул. – Расскажи, что там с трупом в парке «Локомотив».

– Труп имеется. Иван Петрович Капустин. Шестидесяти четырех лет от роду. После смерти матери проживал один. Не женат, имеется внебрачный ребенок. Сын, двадцатилетний весьма успешный музыкант, проживает в Израиле с матерью.

– Чем занимался товарищ Капустин?

– О! Личность широко известная в определенных кругах. Официально работал заведующим архивом в историческом музее. А неофициально – уникальный специалист по всяким редким редкостям. Отличался энциклопедическими знаниями, и многие ученые обращались к нему за консультациями. Утверждают, что, по крайней мере, с десяток кандидатских и докторских диссертаций по истории написаны именно им, а не соискателями на научное звание.

– Жил богато? Антиквариатом занимался?

– Какое там, богато, – ответил Олег Домострое и пояснил. – Очень скромно. Дома никакого антиквариата не обнаружили. Чистенько, скромненько, главная ценность – хороший компьютер.

– Значит, не воровал из музея, – подытожил подполковник Савинов. – Хотя не факт.

– Будем дальше проверять. Половицы, конечно, не простукивали, но кто знает.

– Что патологоанатомы говорят?

– Вскрытие только завтра. Предварительный диагноз – инфаркт миокарда, – отчего-то грустно вздохнул капитан. – Тут еще один интересный факт нарисовался. Свидетель у нас, то есть свидетельница…

– Ну, хорошо, что есть свидетель. Повезло даже, – подполковник непонимающе уставился на подчиненного. – В чем проблема?

– Понимаете, свидетельница наша хорошо вам знакомая, Екатерина Семеновна Гордеева.

– Гордеева. Так. И что? – подполковник на секунду призадумался и воскликнул. – Что? Гордеева? Опять? Та самая Гордеева?

– Так точно, – поддакнул Олег Домостроев. – Чуть не рухнул, увидев ее.

– Бред какой-то! Какой раз она свидетельница?

– За девять месяцев – четвертый. И, вроде, ничего подозрительного. Первый раз у нее на руках женщина на улице от разрыва аневризмы аорты умерла, потом в магазине мужчина с тромбом, третий – инсульт случился у знакомого дедули в подъезде, а «Скорая помощь» поздно приехала. А теперь, вот, инфаркт. Сам не знаю, что и думать.

– Она специально по району нашему за трупами гоняется? Но, – не торопясь рассуждал подполковник Савинов. – Получается, предварительно, все обозначенные смерти не носили насильственный характер.

– Так точно.

– И никак не связаны между собой?

– Да вдоль и поперек проверил – ничего никого ни с кем не связывает! – воскликнул капитан Олег Домостроев. – Теперь придется заново проверять. Гордеева утверждает, будто не знала Капустина. Никогда его не видела.

– Как и тех троих. Умершие между собой никак не пересекались, вместе не работали, дел общих не имели, в секте одной не состояли и прочее? – Подполковник Савинов нахмурился и нервно постукивая пальцами по столу, посмотрел в окно. – Но где-то же собака порылась! Должно быть связующее звено! А, получается, Гордеева и есть связующее звено. Черти чё и с боку бантик! Ходит себе тетенька по городу, гуляет, прохлаждается, но раз в квартал натыкается на будущие трупы. Вот никто не натыкается, а ей особо везет.

– Может она их носом чует? – хохотнул капитан. – Я про английский госпиталь читал. Там кошка жила и если она ложилась в ноги к пациенту поспать, то вскорости тот больной умирал. Бедную кошку даже в палаты боялись пускать. А, оказалась, перед смертью у людей температура падает, замедляется работа организма, общий фон угасает. А животные это чуют.

– Гордеева – не кошка! – Полковник не оценил историю подчиненного. – А вполне конкретная живая тетка, которая постоянно возникает рядом с готовящимися внезапно, повторяю, внезапно умереть людьми. Никто не может знать, когда у него оторвется тромб или сразит инфаркт. Так?

– Так.

– У тебя хоть раз на руках умирал человек?

– Нет.

– Тебе уже тридцать пять лет! А Гордеевой сколько?

– Двадцать четыре или двадцать пять, – чуть подумав, ответил капитан Домостроев.

– Вот! – Подполковник Савинов поднял указательный палец. – Не многовато трупов для молодой женщины?

– Я вам больше скажу – это не все покойники.

– Как? Я чего-то не знаю? – искренне удивился начальник и замолчал, ожидая пояснений.

– Из семьи у нее никого не осталось, – капитан тяжело вздохнул. – Подробности пугают. Гордеева круглая сирота. Мама умерла при родах. Отец, довольно известный художник, растил девочку вместе с сестрой и бабушкой. Год назад прямо на глазах Катерины он попал в смертельную автокатастрофу. В машину врезался доверху груженый щебнем «КАМАЗ». Водитель грузовика был сильно пьян. Катерина успела вытащить отца из машины, но до приезда медиков он не дожил.

– А бабка с сестрой?

– Нелепейшая смерть. За два года до гибели отца Катерина приехала на дачу и обнаружила тетку с бабкой умирающими. Наелись ядовитых жареных грибов с картошкой. И снова ничего нельзя было сделать.

– Жуть, – подполковник Савинов тряхнул головой, словно отгоняя страшные мысли. – Не жизнь, а сплошной хоррор! И она до си пор не в сумасшедшем доме. Я бы спятил. Видать, крепкая психика у девчонки.

– Не уверен. Скорее стала относиться к событиям более философски. Сегодня уже почти не билась в истерике. Если честно, даже беспокоюсь за нее.

Подполковник Савинов перестал отстукивать пальцами по столу. Медленно встал и задумчиво прошелся по кабинету.

– Пусть кто-нибудь из твоих стажеров в ближайшие пару дней зайдет к Гордеевой домой. Поговорит, посмотрит на состояние, порасспросит о происшествии. Может она вспомнит подробности. А то свихнется, не ровен час, и потеряем ценного свидетеля, – начальник остановился. – И проверь Гордееву еще раз!

– Дак, чего проверять-то? – Взмолился капитан Домостроев.

– Того и проверять! – посуровел подполковник. – Делай, как полагается. По схеме. Связи между трупами, связи Гордеевой с покойными и прочее. Не мне тебя учить! Через два месяца звание новое получаешь, значит, уже должен соображать механику процесса! Задача ясна?

– Ясно, – поморщился Олег Домостроев. Нехотя встал и вышел из кабинета.

Подполковник Савинов подошел к открытому окну и тихо пробурчал:

– Черти чё и с боку бантик!

«Какие у меня смешные бантики! Большие, белые, в красный горошек. Это праздник осени в садике, – Катерина с любовью и трепетом провела рукой по очередной фотографии в детском альбоме. – А вот мы с папой на рыбалке. Как меня тогда искусали комары! Место живого не было, зато я поймала самого большого ерша. Потом папа сварил в котелке уху, и мы ели ее из погнутых алюминиевых тарелок деревянными ложками. Вкусно. Так, бабуля с тётей. С праздника какого-то фотография. Но почему у меня в альбоме?»

Досмотрев фотографии, Катя еще некоторое время сидела в задумчивости. Последний год воспоминания стали единственной радостью, помогающей держаться. Не осталось никого. Только память. Фотографии, видеозаписи, папины рисунки и картины, толстая, исписанная от руки бабушкина книга с рецептами, тётины вышитые бисером иконы. Казалось, за год удалось пересмотреть и разобрать всё, но постоянно находились новые вещицы. Бабушкин черепаховый гребень, папин набросок, тётино серебряное с рубином колечко. Ненавязчивые приветы от родных для успокоения души.

После смерти папы, Катя уволилась с работы. Наверное, в коллективе, среди людей было бы легче переносить боль, проще отвлекаться от тяжелых мыслей, но она не могла никого видеть и выбрала страдание в одиночестве. По характеру довольно замкнутая, осторожная, деликатная, верных подруг и друзей Катя не нажила. Садик, школа, институт прошли ровно, гладко без особых сердечных привязанностей, страстей. Даже вспыхнувшая между Катей и однокурсником Андреем недолгая любовь, особо не повлияла на её жизнь.

Было у Кати лишь одно увлечение, дающее дополнительную опору и дарящее настоящую радость – пение. Она занималась им с четырнадцати лет. Именно так папа решил спасать дочь, находящуюся в тяжёлом пубертатном возрасте. Метания, тихие протесты, нелюдимость и скрытность. Ни тётя, ни бабушка не могли с ней полноценно контактировать. Катя слушалась лишь отца.

– Рисовать ты, к сожалению, не умеешь, химии и физика не твоё, спорт тоже прошел мимо, как и игра на фортепиано. Единственное, что мы ещё не пробовали – вокал. Надеюсь, это поможет раскрепоститься. Есть у меня один знакомый педагог. Завтра пойдём на консультацию. Надо твою неистраченную энергию направить в нужно русло.

Катя, на удивление, не стала сопротивляться.

Раиса Петровна, маленькая, худенькая, с острым пронизывающим взглядом, раньше преподавала в музыкальном училище. В свои восемьдесят пять лет активная и легкая на подъём, она могла растормошить кого угодно.

Мельком оценивающе взглянула на будущую ученицу и сразу села к роялю.

– Начнем. С первой октавы. Пой звук «о». Да, и убери волосы в хвост. Люблю собранность во всём.

Через пятнадцать минут вынесла вердикт.

– Девочка, определенно, не безнадежна. Годика через два можем уверенно дотянуться до соль второй октавы. А пока не менее трех раз в неделю жду на занятия. И никаких, – Раиса Петровна чуть повысила голос, – никаких пропусков!

И Катя начала заниматься, с упоением, самозабвенно. Голос креп и рос вместе с ней. Раиса Петровна не могла нарадоваться на прилежную ученицу. Они подружились. Девушка часто делилась с педагогом своими тайнами, проблемами и радостями, пожалуй, впервые обретя близкого по духу человека.

Катя стала более общительной, уравновешенной, а в музыкальном плане вдумчивой и дотошной. Работала над каждой нотой, интонациями, внимательно читала либретто и очень много слушала оперных записей.

Три года труда не прошли мимо и однажды Раиса Петровна сказала:

– Через год ты заканчиваешь школу. Если хочешь, подготовлю тебя к поступлению в консерваторию.

– Я? В консерваторию? – удивленно воскликнула Катя. – Конечно, хочу! Думаете, у меня получится?

– Шанс есть, – скупо констатировала Раиса Петровна. – Но при условии такой же упорной работы. Голос только-только встает на место. Торопиться нельзя, но и замедляться не стоит.

Катя ощутила себя совершенно счастливой! Несколько месяцев она будто на крыльях летала. После школы, наспех перекусив под монотонные нотации бабушки, бежала к Раисе Петровне. Распевка, разбор вчерашних ошибок, новые фразы и музыка.

Несколько месяцев полного счастья.

За неделю до Нового Года Катюша пошла на последнее перед каникулами занятие. Раиса Петровна улетала в гости к сыну. Две недели отдыха.

Катюша несла подарок – тонкую пуховую шаль, которую связала сама, под руководством тети. Шаль получилось очень удачной, ажурной, легкой, теплой и девушка гордилась работой.

Дверь ей отвори не сразу. Раиса Петровна выглядела растерянной и уставшей. Сразу бросились в глаза глубокие морщины на лице и синяки под глазами.

– Раиса Петровна, что с вами, – всполошилась Катя и быстро разделась. – Вам нехорошо?

– Да погода нынче шалит. Голова кругом. Ты, Катюша раздевайся. Сейчас попьем чайку и мне полегчает. Бывает такое, не беспокойся.

Раиса Петровна поплелась на кухню, Катюша поспешила за ней.

– А давление мерили?

– Нет еще.

– Тогда я принесу! – Катюша быстро отыскала в комнате тонометр, вернулась на кухню и измерила педагогу давление. – Сто шестьдесят на девяносто. Высоко. Где таблетки?

– Вон, в аптечке. Дай я сама достану лекарство, – Раиса Петровна выпила таблетки и устало облокотилась на стену. – Сейчас подействуют.

– А пойдемте лучше в комнату, – Кате не на шутку встревожилась. – Вы полежите, а я рядом посижу

– Хорошо, – почти прошептала Раиса Петровна. Поддерживаемая Катей, прошла в спальню, легла на кровать.

– Давайте «Скорою помощь» вызову? Пожалуйста. Они быстро приедут, – Катюша накрыла педагога пледом и села рядом в кресло.

– Без надобности, – категорически отказалась Раиса Петровна. – Подождем с пол часика. А там видно будет.

– Хорошо, – согласилась Катюша, но постоянно поглядывала на часы. Время тянулось медленно, а состояние Раисы Петровны не улучшалось.

Померила давление еще раз. Казалось, Раиса Петровна задремала. Катя мялась в нерешительности, вызывать врачей или нет? Еще пять минут до условного срока. Давление растет.

Катюша решилась и вызвала «Скорую помощь». Стрелки часов ползли по циферблату больших настенных часов. Тишина нарушалась только доносившимися с улицы далёкими звуками. Катюша постоянно прислушивалась к дыханию Раисы Петровна. Медленный вдох. Медленный выдох.

Раиса Петровна вдруг открыла глаза и посмотрела на Катю ясным взглядом.

– Катюша, как хорошо, что ты здесь.

– Вы как? – Катюша подскочила к кровати педагога.

– Хорошо, милая.

– Я вызвала врачей. Давайте еще раз давление померю.

– Не надо, Катюша, не суетись. Времени очень мало.

– Мало? Почему? – Испугалась Катюша и попыталась перевести страшный для нее разговор. – А я подарок принесла. Хотите посмотреть? Красиво получилось.

Раиса Петровна кивнула. Катя принесла платок и развернула.

– Это вам. На Новый Год.

– Очень красиво. Какая ты умница, Катюша, – тихо проговорила Раиса Петровна. Голос у неё странно надламывался. – Укрой меня своим платком. Он как музыка – воздушный, лёгкий, тёплый. Он меня согреет. Там.

Девушка накинула платок и не понимая, чем ещё помочь. Раиса Петровна протянула Кате руку. Маленькую, сухую и прохладную, с синими прожилками вен под тонкой старческой кожей. Катя сжала её и заплакала. Слезы текли по щекам и капали прямо на сомкнутые руки.

Медленный вдох. Медленный выдох. Почему так долго едет «Скорая помощь»?

Пять минут. Семь. Одиннадцать.

Раиса Петровна вновь приоткрыла глаза.

– Не плачь, девочка моя! Все только начинается. – Прошептала Раиса Петровна. – Тебе уготована фантастическая судьба. Иди за своим голосом.

– Раиса Петровна. Что вы такое говорите! – Катя разрыдалась. – Потерпите немного. Врачи уже едут. Пожалуйста, потерпите.

Рыжие, пышные волосы девушки разметались, вылезли из прически и падали на лицо, но она не решалась их поправить. Боялась выпустить руку преподавателя. Казалось, как только отпустит, Раиса Петровна умрет.

– Катюша, ты услышала меня? – Тихо переспросила Раиса Петровна.

– Да, да, – поспешно ответила Катя.

– Иди за своим голосом и ничего не бойся. Ты очень сильная и счастливая. Верь мне.

– Хорошо. Я запомнила.

– Мне понравился твой подарок. Похорони меня вместе с ним. Прошу. Всё. Прощай, Катенька. Буду тебя охранять. Оттуда. – Раиса Петровна светло улыбнулась, крепко сжала Катюшину руку и, с глубоким выдохом, полностью расслабилась. Лицо её расправилось, морщинки почти исчезли, а на губах навсегда осталась легкая улыбка.

Катя, оторопев, смотрела на Раису Петровну.

Это была первая смерть.

В дверь квартиры громко позвонили. Приехала «Скорая помощь»…

Катя так и не смогла исполнить наказ любимого педагога. Голос, ещё не успевший сформироваться, из-за стресса начал угасать. Не помогли занятия с другим преподавателем, ни сеансы с психотерапевтом. Осталась только страсть к прослушиванию оперных записей. Она слушала их часами и представляла, как бы спела она ту или иную партию. Робкое утешение, тихая надежда.

От безысходности, и чтобы не терять год, Катя поступила учиться на маркетолога. А все равно куда. После папа через знакомых устроил её в крупную компанию по специальности. Хорошая зарплата, нормальный коллектив и тоска. Тоска по утраченному таланту, нереализованной мечте, так и нерасплавленным для полета крыльям.

Со дня гибели папы прошел год. Ничего не изменилось в лучшую сторону. Наоборот. Печать, тревога, одиночество. Не говоря уже о четырех смертях. Катя не знала этих людей, не могла ничем помочь, но по страшному стечению обстоятельств, становилась на некоторое время самым близким для них человеком, становилась последней, кто провожал их на небо. Мужчины и женщины умирали у нее на руках не одинокими. А Катя, каждый раз, испытывала огромную боль потери.

Девушка почти смирилась, почти приняла ситуацию как данность. Ну, вот, такая тяжелая судьба, хоть плачь, хоть молись.

Наверное, есть выход. Надо только знать, чего хочешь в жизни, и определится с целью. «А чего я хочу?» Ответа пока не находилось.

Н улице стемнело, и подул благодатный прохладный ветерок. Катя сидела на балконе, смотрела поверх высоких деревьев на восходящую яркую бело-молочную луну и придумывала себе цель. Денег, полученных в наследство от бабушки, тети и папы еще пока хватит. Год, отведенный ею самою для горевания, отсчитывал последние минуты. Слез больше не осталось. Праздность и бездействие действовали угнетающе. Значит, надо срочно себя занять. В конце концов есть красный диплом института, небольшой опыт работы и можно обратиться за помощью к папиным друзьям. Звонили они нечасто, но всегда проявляли участие.

Катя решилась на поиски работы. Можно и не очень денежной, пока. Главное, иметь заделье. Тогда и горевать будет некогда.

Облегченно выдохнула и, пожалуй, впервые за долгое время, улыбнулась.

Жить по-новому, так жить по-новому! Несмотря на позднее время, перемыла полы, вытерла пыль и запустила посудомойку, загрузив под «завязку». Немного подумав, сняла постельное белье и вместе с другими вещами поставила стирку. В последний момент вспомнила про любимый голубой сарафан. Проверила карманы, выложила мелочь в специальную вазочку на тумбе около порога и кинула сарафан в машину.

«Два рубля за небо. Кажется, так сказал мужчина на лавке».

Бельё стиралось, посуда мылась, квартира сияла чистотой. Катя, наведя ароматную пену, полчасика повалялась в ванне. Теперь порядок во всём.

Загоревшиеся поздние летние звезды, блекло осветили небосвод. Еще один день ушел в небытие. Через несколько часов взойдет солнце. Дожил до рассвета – уже хорошо. Главное, переждать эти несколько часов. И, не важно, что тебе поможет: музыка, слезы, генеральная уборка, разговоры со старым другом или пустые мечты. Первые лучи солнца разгонят туманные обманчивые страхи и сердце забьётся в привычном будничном режиме.

«Начинаю вытаскивать себя из депрессии. Ищу работу». Катюша похвалила себя и пошла спать.

Спать. Надо поспать. Баранов считал, на облаках себя представлял, аутотренингом занимался. Не помогает. А завтра тяжелый день и очень важные задания.

Максим ворочался, уговаривал себя, но сон не шёл. Обычно, когда он ночевал в поселке у Льва Натановича, таких проблем не возникало. Лишь голова касалась подушки, наступало блаженное забытье и сны были крепкими, оздоравливающими. Но не сегодня.

Мысли о новых, навалившихся заботах будоражили. Как это сделать? Как это сделать по-умному, деликатно? Чем заняться в первую очередь?

Начинало светать. Из открытого настежь окна доносилось пение ранних пташек. Вот им хорошо. Не надо ничего придумывать, ни о чём заботиться.

Максим завернулся в одеяло и вышел на балкон. Тишина, покой, смирение. Вдоль ограды из дикой малины прошел охранник с собакой, приветственно махнув рукой. И вам того же.

Удобно уселся стоящую на балконе кресло-качалку, подложив под голову небольшую диванную подушку. Монотонно покачиваясь и размышляя о заботах грядущего дня, Максим незаметно уснул.

Проснулся от бьющего по глазам яркого летнего солнца и тихого, вкрадчивого голоса.

– Ой, Максимушка. А, ведь, проспал ты! Да и я тоже хорош, не услышал будильника! – Напротив Максима стоял Лев Натанович и укоризненно качал головой. Невысокий, сухонький, в смешных круглых очках, легкой льняной рубахе с грубыми пуговицами и простых широких холщовых штанах. Настоящий дачник из пятидесятых годов прошлого века.

– Наверное, проспал, – ничуть не огорчился Максим. – А сколько времени?

– Так уж полдесятого утра, – Лев Натаныч глянул на ручные часы. – Но да ты не беспокойся. Позвонил твоему начальнику и отпросил до обеда.

– А начальник что? – Максим скинул одеяло, встал и с хрустом, сладко потянулся.

– Разрешил задержаться. Сказал, мол, заслужил ты небольшой отдых.

– А то! Такую сделку провернули! И не без моего участия! – Максим облокотился на балконные перила. – Хорошо же у вас тут! Прямо жить бы остался.

– В чем же вопрос? Оставайся, – радостно согласился Лев Натанович.

– Ага, – хмыкнул Максим. – Вначале загрузили по полной программе, заданий надавали таких, что и уснуть не мог, а потом оставайся.

– Максимушка, одно другому не мешает. – Лев Натанович тепло похлопал Максима по плечу. – Хотя, дела и вправду важные. Пойдем завтракать. Гришка оладьей пышных напек. А к ним варенье. Угадай какое?

– Неужели по землянику ходили?

– Ходили. Пойдем, не пожалеешь.

Вкуснятина необыкновенная! Максим макал еще горячие оладьи вначале в блюдечко со сметаной, а затем в варенье и быстро отправлял в рот. Почти урчал от удовольствия.

Гришка, дальний родственник Льва Натановича, лет шестидесяти, крепко сбитый, почти всегда улыбающийся, сидел рядом и с радостью посматривал на гостя.

– Вот прямо-таки любуюсь я на Максима. В здоровом теле – здоровый дух! – Гришка неожиданно проворно для его комплекции подскочил к плите и принес очередную партию оладьей. – Тут съешь один блинчик и сразу все на бока откладывается.

– Ой, запричитал, словно девка на выданье. Кому нужны твои бока-то? Григорий, сколько ты уж на меня работаешь? – Лев Натанович смаковал густой ароматный кофе из малюсенькой фарфоровой кружки.

– Почитай тридцать лет, – быстро прикинул Григорий и долил в блюдце варенье. – Как с Наташкой развелся, приехал к вам погостить, тоску сердечную унять, так и остался.

– А чего развёлся? – Спросил Максим, прикидывая, сможет ли одолеть еще парочку оладий.

– Дурак был, – вздохнул Григорий. – Думал, лучше найду, а не нашел. Ладно, хоть сына успел родить. Сашка теперь в столице обитает. Хорошо устроился, дома проектирует, деньги зарабатывает. Да я тебе рассказывал!

– Помню, – Максим отодвинул тарелки и взял кружку с чаем. – В том году внук ещё родился. Ты на крестины летал.

– Ох, и быстро время бежит, – Григорий снова засуетился и поставил на стол вазочку с зефиром, мармеладом и сухофруктами. – Мы и с тобой уже лет десять как знакомы.

– Гриша, ты бы не в воспоминания ударялся, а лучше б мальчику в дорогу поесть сложил. Опять на магазинных пельменях гастрит заработает. Лечи его потом. А болеть-то некогда. Тут, вон, какие дела пошли. Успевай, контролируй.

– Обижаете, Лев Натанович, – всплеснул руками Григорий. – Рано утром контейнеры собрал. В холодильнике ждут. И тефтельки, и супчик, и гуляшик с гречкой

– Всю ночь готовил? – рассмеялся Максим.

– Зачем же ночью? Встал в шесть утра и приготовил. Нынче подъемы легкие – на улице светло. Солнышко будит.

– Уж сколько просил: «Григорий, хватит с раннего утра греметь и шорохи наводить!» – заворчал Лев Натанович. – Сам не спишь и другим не даешь! Я, быть может, и до восьми часиков бы повалялся. Ан, нет. Приходится вставать. Его солнце поднимает, а меня запах кофе.

– Никакой гармонии меж вами, братцы, нет. – Резюмировал Максим и встал из-за стола. – Спасибо за завтрак. Поеду я.

– Так скоро? – загоношился Григорий, вытаскивая из холодильника лотки с едой. – Остался бы на обед. Щи с крапивой да щавелем сварю. Сплошные витамины.

– Ну, зачем растущему организму твоя трава? – покачал головой Лев Натанович. – Ему белок, мясо нужно.

– Так я на мясном бульоне и сварю, – начал пояснять Григорий. – Белки, жиры и углеводы в одной тарелке!

– Верю, но надо ехать. – Максим взял собранные пакеты и чинно раскланялся. – Премного благодарен за тёплый прием и вкуснейшую провизию. Время близится к полудню. Мне ещё домой заскочить, поставить всё в холодильник, а затем на основную работу.

– Основная работа у тебя здесь, – заметил Лев Натанович и хитро прищурился.

– А уж это как посмотреть, – ответил Максим. – Молодого ноги кормят. Надо везде успеть.

– Опять же, кто торопиться – тот опаздывает, – вставил Григорий.

– Так я и не тороплюсь. – Максим направился к выходу, придирчиво оглядев себя в большом зеркале около двери. – Ладно. Вечером созвонимся.

– Ты уж, Максимушка, поделикатнее. Дело тонкое, – крикнул вслед Лев Натанович

– Приложу все усилия.

Максим поставил пакеты на заднее сидение машины и включил зажигание. Не спеша выехал из поселка, раздумывая над поручением. Легко сказать, поделикатнее. Неизвестно как подступиться. Ладно, чего-нибудь придумаем.

Надо что-нибудь придумать! Начнем с малого. Катя разослала резюме почти в десяток контор. Главное, пройти собеседование и устроиться на любую работу. Начать хотя бы с чего-то.

Любимая папина пословица: «Дорогу осилит идущий». Катя не знала, какова её дорога и мало представляла, в какую строну идти. Она не понимала, чего хочет от жизни, но инстинкт самосохранения подталкивал вперед. Спасай себя сама, девочка.

Самый простой способ, пришедший Кате на ум – внешнее преображение. Да и на собеседовании надо выглядеть если не солидно, то хотя бы благообразно, вызывая доверие.

Открыла платяной шкаф. Придирчиво рассматривая висящие вещи, с трудом отыскала пару приличных юбок и блузок. Небогато. Значит, надо идти в магазин, а это Катя очень не любила. Раньше она выбирала одежду либо с тётушкой, либо с единственной подругой Любочкой. Но тётя умерла, а Любочка с мужем уехала в Голландию. Придется идти одной.

Катя глянула на часы. Полчетвертого. Скоро жара маленько поутихнет и можно идти. Собираясь, посмотрела в зеркало. Волосы лежат как попало, неухоженные, непонятной длины. Пожалуй, раз в два года стоит всё же сходить к парикмахеру.

Из распахнутого окна в зале дул тёплый, пахнущий пылью и цветочной пыльцой ветер. Белый сетчатый тюль топорщился, словно парус, и мешал току воздуха. Катюша подошла и отдернула штору. Пусть для лета в её квартире не будет никаких препятствий! Комната залилась солнечным светом. Показалось, что папа, тетушка и бабушка с большого семейного портрета, висящего около пианино, одобрили её решимость.

Легкие светлые брючки, футболка, любимые сандалии. Полпятого вышла из дома и сразу на стрижку.

Парикмахер с сожалением посмотрела на вьющиеся светло-рыжие волосы и категорично заявила:

– Коротко стричь не буду! Подрежу сантиметров на семь посекшиеся концы, оформлю красивую причёску, но короткую стричь – ни за что.

Через час Катя не узнавала себя в зеркале. Другая. Некоторое время таращилась, рассматривая стрижку то с одной, то, с другой стороны.

– Не хочу хвастаться, – парикмахер поправил у Катюши несколько непослушных прядей. – Но получилось шикарно.

– Согласна! Мне очень нравится!

– И мне! Посмотри, как глаза заблестели, лицо видно стало. Помаду надо. Сейчас, подожди, девчонки у нас макияж невестам делают, – парикмахер прошла в другой отдел салона и вскоре принесла несколько тюбиков. Быстро, попеременно приложила их к Катиным губам и сказала. – Вот этот.

После дала Кате одноразовую кисть.

– Мажь.

Катя послушно накрасила губы и обе женщины разом выдохнули:

– Идеально!

Выйдя из парикмахерской и направившись в магазин, Катя впервые за очень долгое время чувствовала себя счастливой. Забытое ощущение радости без всяких причин, просто от того, что живешь.

Девушка смотрела на отражение в витринах и, казалась, парит между людьми. Лёгкая, рыжеволосая, другая. Душа пела. Точно! Катя резко остановилась. Душа пела! А сможет ли она спеть по-настоящему? Прислушалась к себе, даже попыталась, не обращая внимания на прохожих, выдать громкий звук. Горло сразу сдавил спазм. Катя закашлялась. В сумке зазвонил телефон. Знакомый номер. Капитан Домостроев.

«Вот и всё, пение закончилось» – с грустью подумала Катя и ответила на звонок.

– Не могли бы вы, Екатерина Аркадьевна, сегодня подъехать к нам в отделение для дачи показаний, – привычно начал капитан Олег Домостроев.

– Обязательно сегодня? – пожалуй, впервые за недолгое время их знакомства, заупрямилась Катя.

– А чего тянуть? – В голосе капитана послышалось легкое удивление. – Процедура вам знакома, много времени не займёт.

– Но у меня были планы, – неожиданно для самой себя продолжала упорствовать Катя.

– Искренне вас понимаю. Исполните, так сказать, гражданский долг и идите куда угодно, – и капитан Домостроев вдруг некстати добавил. – До следующего раза.

– Даже так? – приуныла Катя.

– Вы уж простите, бога ради, но с вами ни в чем нельзя быть уверенным. Поэтому жду. Часиков до семи я на работе. Пропуск уже выписал. На проходной.

– Подъеду через полчаса.

Катя отключил телефон. Отражение в витринах больше не радовало.

«Как всегда на проходной». Тягостная традиция.

Катя, отрешенно смотря в пыльное, распахнутое настежь окно, монотонно рассказывала о своей встрече с умершим Капустиным. Капитан Олег Домостроев быстро набивал показания на компьютере, изредка поглядывая на собеседницу. Похорошела, подстриглась. Влюбилась или просто надоело страдать? Вон как сердито сегодня по телефону разговаривала.

Показания снимались в привычном русле.

Может, вспомнили что-то новое? Ей совершенно нечего добавить.

Может всё же видели потерпевшего раньше, были с ним знакомы? Никогда и нигде не встречались.

Может, хотя бы, слышали о нём от друзей, приятелей? Капустина увидела первый раз в жизни перед его кончиной.

Может, он перед смертью что-нибудь сказал важное? Нет, протянул монетку, оплачивая небо, потом прошептал: «спасибо» и умер.

А почему он вам платил за небо? Наверное, у умирающего мужчины уже начинались предсмертные галлюцинации. Откуда я знаю! У меня с небом и потусторонним миром ни контрактов, ни контактов не наблюдается.

На этих словах капитан Домостроев перестал печатать и задумчиво посмотрел на Катю.

– Екатерина Аркадьевна, но вы не станете отрицать, что для среднестатистического гражданина встречаемся мы с вами слишком часто. И то, из-за чего мы встречаемся – события экстраординарные.

– Да понимаю я! – С нотками обреченности выдохнула Катя. – Сама в ужасе от происходящего. Скажите, как это исправить?

– Не знаю, как исправить, – пожал плечами капитан Домостроев и вместе с Катериной посмотрел в распахнутое окно. – Но вы будто носом чувствуете смерть. Кстати, среди умерших не было ни одного криминального случая.

– Получается, я скрашивала людям их последние минуты жизни, – Катя зачем-то протерла телефон влажной салфеткой и, включив его, нашла фотографию. – Смотрите, тот самый папин рисунок, который я недавно отыскала в кладовке.

Катя передала телефон капитану и тот, увеличив изображение, внимательно вгляделся.

Светло-серый фон, будто начинающиеся сумерки. В правом верхнем углу серость постепенно переходит в нежно-голубое небо. Через всю картину легкими блеклыми мазками чуть прорисована лестница. Она поднимается с нижнего левого угла и прямо к небу. По лестнице идет девушка, почти прозрачная, излучающая мягкий, теплый, желтоватый свет. За ней следуют едва различимые тени.

Пару минут Олег Домостроев рассматривал изображение, не в силах оторваться. Картину хотелось разглядывать, хотелось узнать её тайну и историю. Ничего шедеврального, полутона, полунамеки, а цепляло. От рисунка веяло надеждой спокойствием и светлой грустью.

– Это же вы – девушка на картине. Образ угадывается абсолютно точно, – сказал капитан. – И куда вы идете?

– Судя по папиной версии, видимо, на небо. – Катя закрыла изображение и, отложив телефон, продолжила. – Уже говорила, нашла картину случайно. Я видела все папины работы, да он никогда и не скрывал. Рисунки разбрасывались везде. Тётя часто ругалась из-за беспорядка. Иногда папа обсуждал со мной детали и эскизы, даже советовался. Я ничего не понимаю в рисовании, а он советовался. Было приятно, и такое общение делало нас еще ближе. Знаете, секреты объединяют. Поэтому, когда с антресоли свалился картина, о которой папа никогда и ничего не говорил, то я растерялась.

– И как это связано с нашим расследованием? Вы видите взаимосвязь? Я вижу лишь картину. Красивые образы, не спорю, но, как мне кажется, многие художники фантазируют, придумывают свою реальность. Вы очень удачно вписались в фантастический мир отца. Да и не удивительно.

– Может быть, но я ничего, – Катя замотала головой. – Ничего не понимаю. Почему он не показал картину? Почем прятал в кладовке за досками? Что папа хотел этим сказать? Картина выглядит словно зашифрованное послание. Посоветоваться не с кем и спросить некого.

– Некого. Уж я точно не помощник. С вами бы разобраться. Четыре внезапные смерти, и один и тот же свидетель – Екатерина Аркадьевна. Вот загадка! А вы мне ничуть не помогаете, – подытожил капитан Домостроев и решительно перевел разговор в обычное русло. – Екатерина Аркадьевна, давайте все же по теме нашей беседы…

Катя, раздумывая идти в магазин или нет, вышла на улицу. Очередная беседа с капитаном лишила ее долгожданного ощущения счастья. Вот в чем, в чем она провинилась? Почему ей не доверяют? Неужели можно специально натыкаться на трупы? «Носом чует смерть». Так выразился капитан Домостроев. Ничего она не чует и ничего не понимает.

Больше всего угнетало отсутствие друзей, с которыми можно было бы поговорить, излить душу, получить хоть какое-то сочувствие. Два страшных слова «никогда и одиночество» преследовали её.

Катя доплелась до небольшого скверика и присела на скамейку. Ближе к семи вечера жара несколько спала. В тени деревьев сквозил приятный ветерок.

Вначале ждешь лето, желая прогреться до самой маленькой клеточки, напитаться солнцем и теплом, а потом не знаешь, куда от него убежать. Бабушка с тетей в конце апреля всегда переезжали на дачу. Дома становилось необыкновенно тихо. Папа рисовал, разбрасывая эскизы где попало, а Катюша преспокойно читала до двух ночи, не боясь быть застигнутой врасплох. Они вместе варили нехитрые обеды, без всяких нравоучений ели «вредные» бутерброды как попало прибирались и чувствовали полную свободу.

Дача! Господи, я уже год не ездила на дачу! Даже страшно представить, как там всё заросло. При бабушке и тёте их участок считался образцовым. Помидоры вёдрами, картошка мешками, яблоки не успевали перерабатываться, а банки с вареньем и баклажанной икрой консервироваться. Роскошные розы двадцати трех сортов цвели с мая по ноябрь, а чай с чабрецом и мелиссой пился весь год.

После нелепой смерти бабушки с тетей земля без ухода мигом затянулась сорняками и мокрицей, а розы замёрзли в первую же зиму. С деревьев и кустарников опадал никому не нужный урожай, в колоде застоялась вода, в домике с одного края стала подтекать крыша. Дача умирала вслед за своими хозяйками.

Катя посмотрела в телефоне расписание электричек. Если поторопится, то успеет на последний поезд. Только надо заехать домой за ключами. Для магазинов сегодня совершенно нет настроения.

Сказано – сделано. Катя поехала домой. Десять минут, и она на месте. Десть минут, чтобы проверить почту, взять ключи и собрать рюкзак с вещами. Осталось еще пятнадцать доехать до вокзала и электричка на начало девятого вечера в её полном распоряжении.

Девушка бежала домой и ругала себя. Впала в депрессию, не знача чем себя занять и отвлечь, а выход находился совсем рядом.

Пролетев на одном духу четыре этажа, Катюша резко остановилась у входной двери и никак не могла найти в сумке ключи. Вот почему, когда опаздываешь, они всегда теряются? Паспорт, кошелек, салфетки, духи, портмоне, записная книжка, лейкопластыри, карандаш, резинка для волос, расческа, блистер с таблетками валерьянки, пару конфет, а ключей нет. От волнения Катюша вспотела. И зачем ей этот хозяйственный кожаный баул? Давно пора перейти на маленькую элегантную дамскую сумочку. Вот, наконец-то, нашлись ключи. Нет, решено, приедет с дачи и закинет баул в самый дальний угол.

Катюша лихорадочно сунула ключ в верхний замок и только тогда заметила воткнутую в дверь бумажку. Наверное, снова реклама спутникового телевиденья или извещение о проверке счётчиков. Сунула бумажку в карман брюк и, быстро собравшись, поехала на вокзал.

Электричка везла её к забытому счастью, нежным воспоминаниям и неосуществлённым мечтам. К тому, что уже никогда не возвратится и не исполнится. Картинки прошлого, словно россыпь черно-белых фотографий, всплывали перед глазами. Сердце билось спокойно и умиротворенно.

Уже подъезжая к посёлку, Катюша вспомнила о положенной в карман бумажке. Надо выбросить на перроне. Достала, расправила мятую бумагу и прочитала отпечатанный на компьютере текст:

«Верни то, что тебе не принадлежит. Брось в почтовый ящик и тогда избавишься от очень больших проблем. Иначе, огребёшь по полной. Предупреждений больше не будет».

Предупреждение. Сон-предупреждение. Максим с трудом разлепил веки и, успокаиваясь, медленно сел. Мокрая от пота подушка, сбитое одеяло, съехавшая на пол простыня.

Острый, яркий месяц таращился на Максима в открытое окно, явно не понимая в чем дело.

Максим боялся таких снова. Они всегда сбывались. Самое трудное – понять смысл, почувствовать, где таится опасность и как можно помочь.

Сны приходилось расшифровывать, тратя на них подчас слишком много времени и сил, но иного пути не существовало. Предупреждён – значит вооружен. Лучше это делать сразу, немедля, пользуясь ощущениями и чувствами от сна, как маяком. Идти неспешно, раскручивая картинки, словно ленту диафильма, и отметив самые неприятные, тревожащие моменты, отреагировать.

Он долго учился осязать сны, соприкасаться с ними душой. Иногда не выдерживал и останавливался. После маялся, искал веские причины не «прорабатывать» сновидения, стараясь забыть, но незаконченный гештальт, настойчиво требовал завершения.

Выбора нет.

Максим нехотя, тяжело вздыхая, встал с кровати, и придвинул кресло-качалку поближе к окну.

Тихо, птицы не поют, только шумные цикады время от времени пускают ненавязчивые, успокаивающие трели. До рассвета ещё час.

Несмотря на тёплую ночь, укутался в одеяло, удобно сел. Вдох-выдох. Ориентир – яркая звезда на небосклоне. Смотрим на неё. Вдох-выдох. Тепло разливается по телу. Бело-голубое свечение звезды, чуть помигивая, манит, медленно расширяется на всю небесную высь и сливается с землёй. Вдох-выдох. Мыслей нет, голова становится пустой. Где-то на задворках сознания тихой нотой звучит: «Сон». Вдох-выдох. Время сворачивается в тонкую упругую нить. Фаза глубокого погружения. Транс.

Сеансы длились по-разному. Иногда удавалось достигнуть понимания за десять минут, иногда намного больше.

Когда Макс с глубоким вдохом открыл глаза, уже расцвело. Некоторое время напряжённо смотрел на розово-оранжевый горизонт. Реальность постепенно принимала его в свои объятия. Увидел разбросанные по небу редкие, почти прозрачные облака, услышал переливчатое щебетание ранних птах, почувствовал запах росы, смешанный с терпким ароматом начинающих распускаться цветов.

Клеточка за клеточкой просыпалось тело. Уходила тяжесть из рук и ног, хлынул поток мыслей и воспоминаний, захотелось встать, потянуться. Вдох-Выдох. Подъём.

Макс, не торопясь, медленно поднялся и, привстав на цыпочки, с хрустом прогнулся. Затем сел на колени, вытянул руки вперед, чуть пружиня, принял позу ребенка. Минуты через две встал и сразу направился в душ.

Пока варился кофе и жарился омлет с ветчиной, Макс планировал начавшийся день. Знание, пришедшее во время транса, тревожило, требовало незамедлительных действий. Он еле удержался от звонка Льву Натанович. Вначале спокойный завтрак. На сытый желудок дурных мыслей меньше приходит.

С аппетитом поедая яичницу, посмотрел по телевизору последние новости. Какие же страсти в мире творятся. Убийства, войны, предательства, грабежи. К сожалению, так было, есть и будет. Человечество в этом смысле постоянно. Смотришь телевизор и понимаешь – все стабильно плохо.

Хотя существует и другая сторона. Любовь, счастье, рождение детей, красота. Но по телевизору почему-то про такое говорят до обидного мало. Вот и получается мало радостная картина.

Кофе допит, посуда вымыта, со стола убрано. Макс придирчиво осмотрел большую кухню. Стильно, лаконично, удобно. Он ремонтировал и собирал мебель своими руками. Сделал проект, Григорий помог ему с расчётами, мастера на фабрике изготовили «полуфабрикаты». Макс сам уложил на пол плитку и паркет, а после в одиночку смонтировал шкафы. Кухня стала предметом его гордости. Спасибо папе, многому научил.

Макс, в отличие от многих сверстников, мог и кран починить, и обои поклеить, и доску прибить. Его отец, отставной военный, промотавшись двадцать лет по стране, умел создать для семьи пригодный быт. Макс точно знал, что когда-нибудь и он построит свой дом. Большой, теплый, уютный, с настоящей русской печкой, красивыми резными наличниками на окнах, светлыми деревянными полами. Его дом никогда не примет чужих людей, здесь будут жить только самые близкие, любимые. Жена, трое ребятишек, охотничья собака и пара разноцветных кошек. Они станут для него, Макса, смыслом жизни, стимулом просыпаться каждый день, совершать маленькие или великие подвиги. А пока…

Легкие брюки, светлая рубашка с короткими рукавами, тонкие мокасины, любимый одеколон. Одет, обут, готов. Небольшая небрежность в прическе, чуть взлохмаченные темные густые волосы, не повредит. Даже наоборот.

Льву Натанычу он позвонит из машины. Неожиданный поворот непредсказуемых событий. Нужен совет.

Максим сел в машину и сразу включил кондиционер. Набирающее обороты утро обещало очень жаркий день. Жаркий день во всех смыслах.

На часах полвосьмого утра. Припарковавшись около нужного дома, Макс позвонил Льву Натановичу и изложил суть сна. Тот слушал внимательно, не перебивая, а затем ворчливо подытожил:

– Я понял тебя и нисколько не удивлен. Сразу предупреждал – просто не будет. Вот, только, Максимушка, не понимаю, отчего или кого исходит опасность? Одно дело наш наблюдаемый, другое – та возня, что началась вокруг него. Кому безобидный человечек мог помешать? Не логично и неправильно. Теперь на душе уж больно неспокойно. Не люблю я, когда события без моего ведома не в ту сторону развиваются. Ой, не люблю.

– Что предлагаете делать?

– Выбор-то у нас небольшой, – Лев Натанович тяжело по-стариковски вздыхал. – Сходи, пока, проверь что да как. Прочувствуй обстановку. Соседей, если встретишь, расспроси. Бабулькам на лавочке в доверие вотрись. Они лучшие доносчики. И надо бы организовать встречу, знакомство. Тянут некуда. Да и процесс тогда будет легче контролировать. Ты уж не пускай дело на самотёк.

– Понял я, понял. – Максим отыскал глазами окна квартиры. – Пошел на разведку. Перезвоню.

– Хорошо. И, Максимушка, позабыл сказать, вечером, возможно, ты понадобишься. Редкий шанс выпадает, не хочется упускать.

– Ладно.

Словоохотливых бабулек на лавочке не наблюдалось. Подъезд, как назло, оказался закрыт на замок. Макс помялся в нерешительности и присел на лавочку. Торопиться особо некуда. На работе его ждут не раньше десяти, основные встречи и переговоры после часу дня.

Сидя на лавочке, в тени старых разросшихся густых кустов сирени и акаций, Макс расслабился. Вспоминал детство, бабушкины пирожки, которые передавала ему летом через открытое окно. Она жила на первом этаже почти такой же «сталинки», где все знали друг друга с рождения. Макс угощал пирожками с картошкой и грибами дворовых друзей и, наскоро перекусив, они бежали дальше «по району».

Дверь подъезда неожиданно со скрипом широко распахнулась и Макс, вздрогнув, вернулся в настоящее. Мимо пронесся взлохмаченный рыжеволосый мальчишка. Макс подскочил и успел войти.

В подъезде пахло пылью, кофе и жаренным луком. Так, теперь на шестой этаж и лучше пешком. Лифты в старых домах не отличаются надёжностью. Квартира номер шестнадцать. Прислушался. Тихо. На всякий случай легонько толкнул солидную, тёмную дубовую, много раз крашеную, с тремя замками дверь. Заперта, естественно. Огляделся. Никого. Хотя, может в глазок кто подглядывает? А, пусть.

Макс оперся спиной на дверь и, медленно выдыхая, прикрыл глаза. Ему надо всего несколько минут. Если помешают и, застигнут врасплох, то всегда можно сказать, мол, стало дурно, голова закружилась. Приличный молодой мужчина почувствовал себя плохо в жаркое летнее утро. Вполне правдоподобно. Всего несколько минут тишины.

Вдох-выдох. Макс быстро погрузился в транс и стал «сканировать» квартиру. Вначале темнота, плотная, тягучая и живая, со своими правилами и законами. Она многих не устраивает, раздражает и принять её, подчас, совсем невозможно. «Есть черное, есть белое, а остальное от лукавого». Работа с темнотой не означат переход на её сторону. Просто иная точка зрения достойная уважения и внимания.

Макс не боялся темноты. Он любил с ней работать, находя ответы на многие вопросы, невидимые при дневном свете. Вдох-выдох. Темнота квартиры пронизана тоской, одиночеством, болью потерь, запахом прелых листьев со шлейфом несбывшихся надежд. Осень в ожидании зимы. Неуютно, но терпимо. Лишь по самой кромке темноты, в секунде от робкого, чуть дрожащего света, до Макса донеслось легкое дуновение радости.

Так, чем еще богато пространство? Пощупаем другой уровень. Волны ощущений набегали одна на другую. Все, в принципе, как и ожидалось.

Макс не торопился, тщательно анализируя и запоминая детали. Потом они очень помогут. А может, даже, спасут жизнь.

Ровно, спокойно. Вдох-выдох.

И неожиданно больно, словно острой спицей в сердце, укол ненависти и злобы. Чужая энергетика в доме, чужая и грязная. Коротко, недолго здесь присутствовали, но наследили знатно. Сразу всплыл вопрос из ночного сна – «по каким причинам, зачем?». Макс никак не мог разобрать, в чем проблема, но было ясно, опасность присутствует реальная.

Тряхнув с себя остатки транса, он открыл глаза и тут же их закрыл. Неужели еще не проснулся? Вдох-выдох. Да нет же! Он – отдельно, квартира – отдельно. Вдох-выдох. Снова открыл глаза. Картина не изменилась.

Напротив Макса стоял домовой в женском обличии. Но домовых не бывает! А этот есть!

Ростом не больше метра пятидесяти, воздушные светлые кудряшки под белой вязаной крючком, детской панамки. Ярко-зеленые, почти кошачьи глаза на нарумяненном старушечьем лице, большие разноцветные пластиковые кольца-обручи в ушах, длинный широкий ярко-желтый льняной сарафан с надетой поверх него старомодной голубой гипюровой накидкой и парусиновыми тапками на ногах.

Видение быстро моргнуло и веселым звонким голосом спросило:

– Поплохело, милок?

Макс растерянно кивнул.

– А я смотрю, стоишь аж зеленый весь и дышишь еле-еле.

Макс зачем-то снова кивнул.

– Я Матильда Аристарховна из двадцатой квартиры. Вот с Додочкой возвращались с прогулки и на тебя наткнулись, сердешного. Хотели уж «Скорую помощь» вызывать, да ты очухался.

Макс медленно наклонил голову и столкнулся взглядом с красивой пепельно-серой кошкой, почти с такими же яркими, как у хозяйки, глазами. Додочка, пристегнутая на розовую шлевку, грациозно потянулась и, нежно мяукнув, потерлась о ноги Матильды Аристарховны.

– Конечно, Додочка, – заговорила с кошкой старушка. – Обязательно напоим его крепким чаем с вареньем.

Кошка опять мяукнула.

– Ну как же без хлебушка с маслом, – Матильда Аристарховна продолжала односторонний диалог. – Обязательно и хлебушек, и масло, и наша с тобой любимая красная рыбка. Вишь, ему сердешному плохо стало. Давление упало и ещё чего приключилось. Надо помочь.

– Матильда Аристарховна, Додочка, – Макс чуть наклонился к старушке и отдельно кивнул кошке. – Спасибо за участие, но со мной всё нормально.

– Ага, сейчас нормально, а через пять минут в обморок хлопнешься, – не согласилась Матильда Аристарховна. – Айда ко мне. Вы, молодые, нынче хлипкие, никудышние. Посидишь минут двадцать, отдышишься, чаю напьёшься, давленице померим, и ступай себе с Богом. Додочка, приглашай гостя. Я прямо над этой квартирой живу. Недалеко идти.

Кошка, посмотрев на хозяйку, близко подошла к Максу и громко мяукнула.

– Ну, если вы вдвоем уговариваете! – Сдался Макс и пошел за Матильдой Аристарховной. Уж больно интересно посмотреть на квартиру домового в женском обличии.

Большая очень светлая квартира с высокими потолками и огромным количеством картин, развешанных поверх выцветших обоев, настежь открытые окна со старомодным хлопковым тюлем, потертые шерстяные ковры на темном паркетном полу, красивые, но пыльные хрустящие люстры, запах краски вперемешку с ароматом ванили и сладостью каких-то старинных духов.

Кошка носом толкнула Макса вглубь квартиры, и он подчинился. Пройдя чуть вперёд, оказался в зале. Матильда Аристарховна весело хлопотала у круглого стола под цветастой скатертью, уже переобувшись в смешные ярко-красные тапки с загнутыми к верху носами. Легкие воздушные волосы без панамки разметались во все стороны и светились нимбом в лучах летнего солнца.

– Додочка, покажи гостю, где умыться, – Матильда Аристарховна доставала из массивного темно-коричневого буфета вазочки с вареньем и печеньем.

Пока, сопровождаемый кошкой Макс сходил вымыть руки, старушка подсуетилась и радостно предложила гостю обещанное масло в фарфоровой масленке, нарезанную и разложенную в хаотичном порядке толстыми кусочками красную рыбку, и мягкий, видимо утрешний, вкусно пахнущий батон.

– Да ты садись, милый, садись. – Матильда Аристарховна указала на венский стул с яркой подушкой на сидении. – У нас по-простому. Нам с Додочкой неохота церемонии разводить. Бери хлебушек, масло и айда вперед!

Додочка запрыгнула на стул рядом с Максом и терпеливо подождала, пока Матильда Аристарховна положила ей на блюдечко несколько кусочков рыбки.

– Она у вас соленую рыбу ест? – удивился Макс и намазал себе бутерброд.

– Она у нас ест всё, – сказала Матильда Аристарховна и налила из расписного заварочного чайника в большую ярко-голубую чашку очень крепкий чай. – Знатно получилось. Мне знакомые художники завсегда к новому году из Китая по нескольку пачек привозят в подарок. У нас такой не достать.

– А вы художница, наверное? Это ваши картины? – Макс с аппетитом уплетал бутерброд с рыбой. Будто дома и не завтракал вовсе. Вымотало его сегодняшнее утро. Но самое обидное, вопросов меньше не стало.

– Картины мои. Давношние. Я в художественной школе срок лет преподавала. Муж у меня физиком был. В научном институте работал. Жили хорошо. Нескучно. Где поссоримся, где помиримся. Десять лет назад умер. Я затосковала, жуть. Тогда-то Додочку на улице и подобрала котеночком. Сидела она, милая, в песочнице и громко мяукала.

– А картины уже не пишите?

– Отчего же. Постоянно. Вокруг не мир, а сплошное вдохновение. Только свежих картин и нет здесь совсем. Раскуплены.

– Раскуплены?

– Ага, – Матильда Аристарховна радостно закивала. – У меня сынок Аркашка в Англии живет. Как уехал по обмену студентами, там и остался. Какими-то инвестициями и новшествами в науке занимается. Аркаша однокурсникам бывшим как-то фотографии моих картин показал. Двое из них сразу картины прикупили. Один для мамы в подарок на день рождения, а другой дяде на серебряную свадьбу. Дядя оказался владельцем картинной галереи. Вот от него мне первое предложение и поступило. А там уже покатилось.

– Здорово! – Искренне восхитился Макс.

– Сидела себе, сидела, а в шестьдесят лет выстрелила. Вот теперь зарабатываю нам с Додочкой на хлеб с маслом, в прямом смысле. Хочешь, последнюю работу покажу? Она, правда, не закончена, – Матильда Аристарховна бодро выскочила из-за стола и почти силком повела Макса в соседнюю комнату, на ходу поясняя. – Неделю назад осенило. Выглянула в окно после дождя и поняла, что именно хочу рисовать.

Матильда Аристарховна сняла с мольберта белое полотно, и Макс увидел на сине-зелено-голубом фоне слепящее, объемное желтое, распластанное во все стороны, солнце.

– Ух, ты! – восхитился Макс.

– Самой нравится, – Матильда Карловна любовно погладила картину. – Но надо доделать. Жаль, умер мой друг, сосед. Ему бы первому показала. Уж он завсегда подсказывал по делу.

– А почему умер? – Макс понял, что бабушек на улице можно не дожидаться. Драгоценный кладезь информации стоит рядом с ним. – И я бы ещё с удовольствием выпил вашего чудесного китайского чаю.

– О, пожалуйста. – Матильда Аристарховна повела гостя обратно в зал.

На сцене большого зала областной филармонии играл оркестр. Явление для летнего сезона не обычное. Но в преддверии Дня Города оркестру пришлось репетировать.

Коллектив никак не мог собраться и сыграть ровно. То виолончели сбивались, то скрипки вылезали чуть не на пол такта. Главный дирижер в длинных джинсовых шортах, яркой оранжевой футболке и разношенных сандалиях, громко ругаясь, нервно скакал по сцене:

– Кошмар! Бардак! Совершенно, категорически невозможно! Соберитесь! Мы играли этот чёртов «Голубой Дунай» уже три тысячи раз! И никогда, повторяю, никогда не было так отвратительно! – Дирижер на секунду остановился передохнуть, нервно тряхнул торчащими во все стороны редкими седыми волосам, которые перед концертом обычно гладко зачесывал в куцый хвостик. – Скрипки спят, флейта пищит, контрабасы гундят, даже рояль через раз попадает в ноты! Совсем потеряли мастерство? Что вы делали в отпуске? Чем вы там занимались?

– А мы и сейчас еще в отпуске! – громко пробубнил «контрабас». – В заслуженном, честно заработанном отпуске.

– Заслуженном? Заработанном? – Почти взвизгнул дирижёр. – Да вы такого сейчас наиграли в третьей цифре! Вас снова в музыкальную школу надо отправлять учиться, а не выпускать на большую сцену! Позор!

«Скрипки» зашипели на «контрабаса» решившегося перечить дирижеру. Они торопились домой, а репетиция и так затягивалась. У всех семьи, дети и консервирование огурцов с помидорами. Контрабас послушно замолчал, но обиженно отвернулся от коллектива.

– Работаем! – Грозно прорычал дирижёр и со всего размаха хлопнул палочкой по пюпитру. – С первой цифры!

Коллектив тяжело вздохнул и нескладно начал. Дирижер показал кулак.

– С первой цифры! Раз, два, три!

Лишь один человек в зале совершенно спокойно наблюдал за репетицией. Меценат и большой друг мэра города Новопольцев Сергей Иванович. Он обожал Штрауса и на свои корпоративные мероприятия обязательно приглашал часть оркестра, чтобы насладиться волшебной музыкой.

Пухленький, гладенький, сбитенький, в уютном блекло-голубом летнем костюме, мягких кожаных светлых туфлях, с аккуратно зачесанными коротко подстриженными светлыми волосами. Сергей Иванович сразу располагал к себе. Мецената часто приглашали на открытие важных знаковых мероприятий, он охотно давал интервью журналистам, по нескольку раз в год спонсировал праздники для детей и подростков, приезжал в больницы, школы, музеи, даря многочисленные подарки.

– Пам-пам-пам-пам! Трам-пам-трам-пам, – воодушевленно подпевал Сергей Иванович. Все проблемы и заботы остались за стенами филармонии. Сейчас главенствует вечная, юная, воодушевляющая музыка!

Эх, уплыть бы на этих дунайских волнах далеко отсюда. Чтобы море чистое прозрачное и остров райский необитаемый, а на нем бунгало роскошное в тропическом стиле со всеми удобствами. И чтобы вставать поутру, когда захочется и, испив крепкий черный кофе, занырнуть в океан с голубою водою. И чтобы, подставив лицо, пока ещё щадящему солнцу, глядеть сквозь ресницы на бесконечное огромное небо, где-то вышине сливающееся с космосом. И чтобы, дыша в такт неторопливым вальяжным волнам, напевать Штрауса, завидовать самому себе и молча, горделиво радоваться.

На самом деле, Сергей Иванович в любой момент мог организовать такой блаженный отдых. И денег, и островов хватало. Однажды он даже улетал на несколько дней на цветущий благоухающий атолл, но через неделю отчаянно заскучал. Жизнь сибарита оказалась хороша только на картинке рекламного проспекта. А как же Штраус, детские садики, бесконечная грязь на улицах города и благотворительные конкурсы?

Нет, нет. Где родился – там и пригодился. Только глупцы мечтают о беззаботной, богатой жизни с посекундным запечатлением себя, любимого, на телефоне. Набивай брюхо, меняй машины и беззастенчиво пользуйся красивыми девочками. Ограниченность и тупость. Ни целей, ни идеалов.

Сергей Иванович любил кипучую деятельность, движение, новые знакомства, удачные сделки, часто удивляясь, то и дело, отрывающимся перспективам. Он без стеснения и комплексов мог громко охать, ахать, бурно выражать благодарность или недовольство. Такой уж как есть, принимайте.

Оркестр наконец-то более-менее слаженно доиграл «Дунайские волны». Дирижер в изнеможении облокотился на пюпитр и грозно помахал палочкой.

– Ад! Вы устроили сегодня сущий ад! Штраус, слушая вашу фальшивую игру, двадцать раз бы уже утопился в грязных водах Дуная! Скажите, за то вы так с ним? Почему вы так издевались надо мной! – Дирижер распрямился и зычно крикнул хору. – Все вон из зала! Сегодня вы нагадили в храме искусства! Идите теперь в церковь и замаливайте грехи. Завтра собираемся в двенадцать дня. Никаких возражений! Вначале генеральный прогон, а потом выступление на Главной площади. Подите, все прочь!

Дирижер устало взмахнул рукой и, отвернувшись от копошащегося с инструментами коллектива, направился прямиком в зал к Сергею Ивановичу.

– Я дико, дико извиняюсь за, я бы сказал, ущербное выступление! – Запричитал дирижер.

– Да что вы! Штраус всегда божественен! И, скрипочки, надо заметить, были не так уж и плохи. – Сергей Иванович успокаивающе подхватил собеседника под локоть и показал на сцену. – Завтра вы ещё раз по репетируете и выступите, как всегда, великолепно! Нисколько не сомневаюсь! В нужный момент ваш прекрасный коллектив умеет собраться и показать себя с лучшей стороны. Вначале День Города отведем, а там, глядишь, в сентябре известного баритона Славочкина привезём. Будите ему аккомпанировать.

– Славочкин! К нам! Честь-то какая! – Ахнул дирижер. – В нашем захолустье будет петь звезда мирового масштаба! Он зачастую и хор задействует!

– Именно, – поддакнул Сергей Иванович. – Договор со Славочкиным практически подписан. Хоровые и инструментальные партии вышлют через неделю.

– Вот радость! Умеете вы, Сергей Иванович, поднять настроение. Даже усталость разом прошла.

– Рад, очень рад! Добрые вести всегда настроение улучшают, – меценат хотел ещё что-то добавить, но в кармане гулко завибрировал телефон.

Сергей Иванович и дирижер быстро попрощались.

– Слушаю, – ответил меценат. – Как не получилось? Почему не получилось? И что вы намерены делать? То есть, договоренность в силе? Тогда жду вашего звонка. До свидания.

Как это – не получилось? Что значит – возникли осложнения?

Сергей Иванович нахмурился. Он привык выполнять свои обещания и того же требовал от других. Ладно, пока подождём. Может, правда, осложнения?

Сложности начались сразу по приезду на дачу. Сразу после того, как с трудом, жалостливо поскрипывая, открылась калитка. Сорняки буйным цветом вместо грядок, пыльные стекла в облупленных бледно-синих ставнях дома, ворох перегнивших листьев на некрашеной веранде. Лишь любимая яблонька и кусты сортовой малины радовали урожаем.

Пока Катюша ошарашено оглядывалась вокруг, прикидывая будущий фронт работ, на скрип калитки забежала соседка, добрейшая баба Соня.

– Девочка моя, Катюшенька! – Старушка обняла девушку, словно родную и запричитала. – Я уж хотела звонить, да телефон потеряла. А вчерась сходила до председателя. Думала, у него номер есть, но куда там! Телефоны были только отца твоего покойного и бабули, земля им пухом. И не связаться никак!

Баба Соня, не обращая внимания на Катины возражения, притащила её к себе и накормила вкусным ужином. А после, спокойно, с расстановкой выспросила о делах и сказала, чем заняться в первую очередь. Ночевать Катя тоже осталась в гостеприимном доме.

– Даже не возражай! Ночь скоро на дворе, а у тебя в хате неведомо, что твориться. Раз пять только в ентом годе бичей гоняли. Учуяли запущенную дачу и хотели мародёрничать! Но мы с Федей, – баба Соня кивнула на мужа, – оборону держали! Потому ложись спать, а завтра вместе утром сходим. Глянем чего и почем.

И весь следующий день Катюша под руководством соседей дергала сорняки, вычищала теплицу, мыла в доме и вытаскивала накопившийся хлам. Зато никакого уныния!

Катя вернулась с дачи вечерней электричкой. Медленно открыла дверь, бросила у порога вещи. Доплелась до зала, и устало рухнула на диван. Тело болело, на правой ладошке саднила мозоль, ноги отказывались передвигаться.

Не прошло и пяти минут, как Катюша уже крепко спала, прикрывшись лежащим на диване тонким покрывалом.

Она проснулась почти в семь утра. Проснулась и поняла – ожила! Выглянула в распахнутое окно, сбегала в душ, быстро сварила сладкую овсяную кашу и начала разбирать корзину. Ягоды малины и клубники чуть подвяли, дав сок. А, ладно, сварим варенье. Огурцы и помидоры, заботливо уложенные бабой Соней, отправились в холодильник. Сделаем отличный салат с душистым подсолнечным маслом. В рюкзаке лежала зелень, кабачок и несколько вещей, которые Катя решила перестирать.

Как приятно заниматься простыми будничными делами, будто именно они наполняют жизнь смыслом. Для кого-то обыденность – смерть, а для Кати она стала спасением.

Девять утра. Августовское знойное плотное солнечное сияние. Ягоды засыпаны сахаром, вещи в стиральной машине, кабачок с помидорами под майонезом и сыром готовится в духовке. Ожила!

Ирга! Еще же банка с иргой в сумке-бауле! Катюша быстро прошла в коридор и вытащила пакет с банкой доверху наполненной темно-фиолетовой мелкой ягодой. К ногам из сумки выпала бумажка. Катя наклонилась и прочитала: «Верни то, что тебе не принадлежит. Брось в почтовый ящик и тогда избавишься от очень больших проблем. Иначе, огребёшь по полной. Предупреждений больше не будет».

Дурь, какая-то! Катя окинула взглядом квартиру. Тут всё моё! Разорвала бумажку на мелкие части и выкинула в окно. Летите, голуби, летите!

Сварив кофе, Катя включила компьютер. Что там с предложениями от работодателей? Два отказа, трое никак пока не среагировали, предложение о собеседовании через три дня от небольшой фирмы в розницу торгующей «уникальными» шерстяными изделиями. О! Катюша чуть не поперхнулась кофе. Крупнейшая сеть магазинов предлагает ей поучаствовать в конкурсе на вакантную должность старшего маркетолога с очень приличной зарплатой. Крайний срок подачи заявки – сегодня.

Катюша быстро зашла на сайт компании, удостоверилась в наличии вакансии и заполнила заявку, предлагающуюся с письмом. Неужели долгожданная удача? Она бы и простым сотрудником пошла. А тут такая должность! На сайте написано проведении самого конкурса в ближайшую неделю. Отлично. Готова работать, тем более за приличную зарплату.

К вечеру пришло уведомление. «Ваша заявка рассмотрена и принята. Конкурс состоится 17 августа в 15:00 в большом конференц-зале. Просьба подойти на полчаса раньше для проведения регистрации участников».

Катюша вдумчиво перечитала сообщение. Семнадцатое августа. Через пять дней. Надо подготовиться. Во-первых – купить новую блузку и юбку. Позавчера ей помешал капитан Домостроев со своей очередной «дачей показаний». Тьфу. Со стороны и вправду, кажется, будто таких случайностей не бывает. Но она-то точно знает – ни к кому в душеприказчики не напрашивалась. Или уже совсем из дому никуда не выходить? А если в дверь позвонит соседка, которой стало плохо? Дверь не открывать? Не помогать? Ах, ладно. Есть дела важнее.

Во-вторых, надо прочитать больше информации о компании, подготовиться. Клиентская база, возрастной разброс, разветвленность, доходы-расходы. Сейчас очень много материалов в открытом доступе. Заодно, вспомню работу, займусь анализом.

Вот и славно! Катюша обрадовано потерла руки, наметила на завтра поход в магазин и изучение документации. Неплохо бы еще парочку предложение подготовить по улучшению работы предприятий. Такие вопросы обычно задают на собеседовании. Будем во всеоружии.

Обрадованная и полная идей, Катюша нашла в интернете свой любимый фильм и, удобно устроившись на диване в зале, загрузила кино на телевизоре.

Семнадцатое августа. В конференц-зале приятная прохлада. Отбирают претендентов трое экзаменаторов – пожилой мужчина и две женщины лет сорока. Деловая остановка, вежливые улыбки.

Конкурс заключался в прохождении ряда тестов и умении быстро решать логические задачи. На всё про всё давался час. Претенденты на должность, человек пятнадцать, расположились за небольшими столами. Она самая младшая, в новой строгой черной юбке, милой легкой белой блузке, с аккуратной прической.

С первой частью Катюша справилась быстро. Перепроверила и осталась довольна. Вроде ничего не упустила. Теперь осталось рассчитать вторую часть, представить экзаменаторам и защитить мини проект по правильному распределению продукции в нескольких точках условно большого города. Катюша начертила схему, выписала нужные цифры и кратко набросала тезисы будущего выступления. Готова. Сдала папку с тестами и стала ожидать своего выступления. Через двадцать минут подошла её очередь.

И тут на Катюшу накатило! Откуда-то из глубин подсознания, видимо от нервного стресса, всплыли пласты нужных, изученных в институте знаний. Она то и дело рисовала на графическом столе новые схемы, ссыпала терминологией, приводила примеры из жизни, вовлекая в беседу экзаменаторов.

– Ну, что же. Не дурно, – одобряюще закивала комиссия в конце выступления.

Катя приободрилась. После защиты последнего проекта соискателям объявили:

– Комиссия изучит ваши материалы. Через два дня вам позвонят и объявят результаты. А пока, отдыхайте.

Лето, лето, лето. Катюша в благостном настроении шла по небольшому тенистому скверику. Её совершенно перестала раздражать знойная духота, комары и запах пыли вперемешку с асфальтом. Разве не чудо? Она увидела в жарком августе своего союзника, словно энергия, излучаемая солнцем, стала наполнять душу, излечивая и вдохновляя. И какая разница, почему это произошло! Главное – мир поменялся, раскрасился.

В кармане у одного экзаменатора завибрировал телефон.

– Да, приходила. Впечатление самое приятное. Не идеально, конечно, но перспектива есть. Я вас понял. Как и договорились. Донесу информации в лучшем виде. Не беспокойтесь. Отзвонюсь завтра. До свидания.

Кате было совершенно не важно – прошла она или нет. Вспоминала своё выступление и искренне гордилась. Смогла! После года депрессии и горевания смогла преодолеть страх, лень, инерцию. Решив отпраздновать маленькую победу, зашла в кафе. Эх, гулять так гулять! Большой кусок сладкого-пресладкого торта, мороженное и кофе по-ирландски.

Домой Катя возвращалась уже после девяти. Спешить ей некуда. Вся жизнь впереди.

Отчего-то постоянно казалось, что папа рядом. Смотрит с небес, улыбается и может, даже гордится. Очень его не хватало. Хотя бы ещё раз обнять, подержать за руку, рассказать последние новости, просто услышать голос.

«Больше не буду плакать. Ни к чему. Папе наверху хорошо. Он ангел и охраняет меня», – сказала Катюша и посмотрела на прозрачное августовское небо.

По горизонту разлился оранжево-розовый закат.

Где-то там, далеко-далеко, высоко-высоко есть волшебная страна, где живут души наших самых любимых людей. Они свободны, могут летать, дарить нам во снах радостные воспоминания и предупреждать о будущих испытаниях. Они тревожатся за нас, отмаливают наши грехи. Они не ждут за это награды. Они счастливы нашим счастьем.

Катюша задумалась и не заметила, как налетела на мужчину.

– Ой, простите, – испуганно стала оправдываться Катюша.

Мужчина, довольно молодой брюнет, симпатичный, в белоснежной рубашке, светло-серых отглаженных брюках, озадаченно рассматривал растекающееся по рубахе коричневое пятно от кофе.

– Я-то прощаю, а вот она, похоже, нет, – мужчина ткнул пальцем на рубаху. – Кофе отстирывается?

– Конечно, – горячо заверила Катюша. – Папа был художником и не такие пятна научил выводить. Пойдемте ко мне. Поверьте, дело пяти минут.

– Да не стоит, – замялся мужчина. – Вы же не специально. Сейчас дома отбеливателем залью и нормально.

– Ничего нормального! – Настаивала Катюша. – Я виновата, и всё исправлю. Пойдемте.

Катюша решительно взяла мужчину за руку и потащила домой, то и дело извиняясь.

– Вы понимаете, был очень напряжённый день. Ходила на собеседование. Волнение и прочее. Хорошая работа намечается с нормальной зарплатой. Потом погуляла, потом вспомнила папу, задумалась и наткнулась на вас.

– Да, да. Я понимаю, – мужчина с интересом поглядывал на собеседницу и послушно шёл за ней.

– А за пятно вы, правда, не переживайте. Папа с бабушкой многому научили. Они даже масляную краску с одежды выводили. У меня дома полно химии, – тараторила Катюша.

– Не стоит так волноваться по поводу рубашки. Запасных много. В химчистку сдам, если что.

– Зачем же в химчистку? – Возмутилась Катюша. – Я же говорю – у меня дома своя химчистка.

– Ладно, ладно, – мужчина пошел на попятную. – Согласен.

Они почти дошли до подъезда, как Катюшу окликнули.

– Катюша, девочка моя! – Раздался звонкий женский голос.

– Матильда Аристарховна! И Додочка! – Катюша кинулась к пожилой женщине в ярко-голубом хлопковом брючном костюмчике и, наклонившись, погладить кошку. – Нагулялись?

– Лично я, да. – Матильда Аристарховна поправила соломенную шляпку с ярко-розовым цветком на боку и обратилась к мужчине. – Максим, уж не ко мне ли в гости?

– Вы знакомы? – Удивилась Катюша. – Матильда Аристарховна, я случайно наткнулась на вашего знакомца. Представляете, облила ему рубашку. Вот, веду к себе выводить пятно.

– О! – Матильда Аристарховна пригляделась к пятну. – Дело пустяковое.

– И я про тоже! Две минуты и никакого пятна.

– Вы вот чего, почистите рубаку и айда ко мне. Сегодня мы с Додочкой испекли пирог с вишней. Вкуснятина, язык проглотишь!

– А наливочка сливовая с прошлого года осталась? – спросила Катюша.

– Обижаешь, для хороших людей у нас с Додочкой завсегда наливочка найдется. Правда, Додочка?

Кошка громко мяукнула.

Пятно, как и обещала Катюша, исчезло за пару минут. Макс с интересом наблюдал за девушкой. Вначале она взяла рубашку, намочила пятно водой и после потерла пятно ватным диском, смоченным едкой жидкостью. Как только следы кофе исчезли, Катюша тут же тщательно замыла рубашку под проточной водой и развесила на балконе.

– Вот и всё! – Радостно объявила Катюша. – Пусть сохнет. Сейчас выдам папину футболку, и пойдем в гости пить чай.

– С удовольствием, – Макс быстро натянул предложенную футболку.

– Вам она впору, – грустно сказала Катюша, оглядывая гостя. – Не смогла избавиться от всех папиных вещей. Батюшка в церкви разрешил оставить то, что сама буду носить. Так положено. Теперь у меня на память о папе несколько футболок, его свадебная рубашка, любимый галстук и много картин.

– Вы не хотите продать картины?

– Пока нет, – Катя подошла к одному полотну, висевшему в зале, и ласково погладила раму. На холсте молодая рыжеволосая женщина держала в руках букет крупных ярких ромашек. – Мама умерла при моем рождении, и папа написал портрет. По памяти писал, с любовью. Я верила, мама видит меня и разговаривала с ее образом. Делилась проблемами, тайнами, просила совета. Потом вглядывалась в изображение и иногда, казалось, будто мама улыбается. Значит, беспокоится не о чем. А вот если мама хмурилась – будут проблемы.

– И действительно совпадало?

– Всегда, – Катюша еще раз погладила картину и перевела разговор. – Вы давно знакомы с Матильдой Аристарховной? Она никогда о вас не упоминала.

– Совсем недавно познакомились, – ответил Макс. – Мне стало нехорошо от жары, и Матильда Аристарховна спасла.

– Напоила китайским чаем и накормила бутербродом с красной рыбкой? – Засмеялась Катюша. Ее волосы совсем выбились из уложенной еще утром прически. – Любимое лекарство Матильды Аристарховны – помогает и от пониженного давления, и от депрессии с пневмонией. Подождите минуточку, посмотрите пока картины, а я переоденусь. Давно не носила деловую одежду. Устала.

Макс с интересом разглядывал портреты и пейзажи, размышляя о странностях жизни. Уже неделю он строил планы знакомства с Катей. Именно это поручение дал Лев Натанович, надеясь на скорейший результат. Но Макс ничего не мог придумать так, чтобы естественно, и необременительно. А тут всё само произошло. Как специально.

Макс стоял неподалеку от дома, пил кофе, строил планы и поджидал Катюшу, которая буквально врезалась него со всего маха. Вот и не верь после такого в судьбу! Да еще и Матильда Аристарховна словно по заказу рядышком прогуливалась. Случайность? Случайность расшифровывается как «слияние лучей». Значит, всё они делают правильно и двигаются в нужном направлении.

Ах, какой шикарный рояль! Макс бережно открыл крышку и быстро пробежал пальцами по клавишам. Хороший инструмент, настроить бы только.

– Ты умеешь играть? – Катюша, хорошенькая, чуть растрепанная, в зеленом летнем платьице удивленно смотрела на Макса.

– Семь классов музыкальной школы. Спасибо маме, – улыбнулся Макс. – Отец, военный, был против. Мы же постоянно переезжали, съёмные квартиры, часто меняющиеся школы. Но мама говорила, что музыка будет меня дисциплинировать и учить находить красоту в любом, даже самом страшном захолустье.

– И вы таскали за собой инструмент?

– Нет, конечно! – Рассмеялся Макс. – Иногда брали в аренду, иногда я вечерами занимался в клубе офицеров, а однажды пианино нам просто подарили. Хозяева не знали, куда его деть. Мама тогда быстро наняла носильщиков, притащивших инструмент в квартиру аж на двенадцатый этаж. Папа потом ещё очень долго пыхтел, мол, если не станешь вторым Рахманиновым, то выброшу пианино в окно. Рахманинова из меня не получилось, но иногда музицирую, так для души.

– А я особо не умею играть, – Катюша коснулась клавиш. – Папа умел и бабуля. Я занималась на нём, когда пела. Так удобнее разбирать партии.

– А ты поешь? Какой репертуар? – Оживился Макс.

– Уже ничего, – отрезала Катя, и почувствовав ненужную резкость в словах, добавила. – Я сильно переболела и голос пропал. Ладно, пойдем к Матильде Аристарховне. Пироги у нее не хуже бутербродов с рыбой.

Хороший вечер получился. С пирогами, сладкой наливкой, горой жареных семечек, крепким терпким чаем, неизменными бутербродами с рыбой и свежими ароматными персиками. С разговорами по душам, смешными историями, раскладыванием сложных пасьянсов и обсуждением новой картины Матильды Аристарховны.