Безмолвные лица

Размер шрифта: 13

* * *

Пролог

Легкий, чуть влажный ветерок лениво трепал волосы на голове. Он стоял на террасе и впитывал ароматы позднего летнего вечера. Воздух был густо заполнен запахами трав, цветов и голубых елей, что росли в изобилии.

В руках был старый потертый футляр с флейтой внутри.

В эти выходные ему несказанно повезло. В лавке с музыкальными инструментами он обнаружил уникальный экземпляр, за которым охотился долгое время. Флейта семьи Форсберг, что сгинула в пожаре сорок лет назад! Ходили слухи, что единственными выжившими в том бедствии оказались стены замка и флейта в чуть обгоревшем по краям футляре.

Человек вытащил флейту и приложил к губам. Ему не терпелось услышать мелодию из прошлого. Пальцы сами встали в пазы, точно он проделывал так сотни раз. А из головы уже рвался мотив, как будто ждал подходящего часа. Он подул и закрыл глаза в предвкушении чудесного звука.

Но вместо этого из трубки вырвался сухой сиплый стон, будто вместо флейты в руках оказался бездушный кусок слоновой кости. А сам звук? Словно холодный шепот мурашками пробежал по коже.

Тогда он попытался снова. Попробовал действовать сильнее, надеясь продуть инструмент, но звук остался тем же. Бессильным и пустым, как сдавленное эхо из далекого прошлого.

Разочарованно убрав флейту обратно в футляр, он ощутил нечто странное. Словно ветер внезапно изменил направление, налетев резким порывом и вздыбив его волосы. Тени вокруг дома будто наполнились красками, стали гуще, живее. Сославшись на усталость, что скопилась к вечеру, он вернулся в дом. Музыкальный инструмент, что представлял собой пользу исключительно в коллекционных целях, теперь покоился на полке среди прочих любопытных редкостей.

И, казалось, о нем стоит забыть. Но лежа в кровати, он уже не мог избавиться от беспокойства, возникшего после хриплого звучания. Странный, едва ощутимый звук никуда не делся. И теперь, в тишине, легко различался с другими звуками ночи. Звук жил в шорохе по стеклу, в едва ощутимой вибрации, что шла по полу. И мысли, которые раньше и возникнуть не могли, теперь роем кипели в его голове.

Он закрыл глаза и попытался уснуть. Даже так, сквозь сомкнутые веки, можно было различить, как тени по углам комнаты сгущаются, а их плотная чернота двигается, словно следует какому-то ритму.

Неожиданно прямо над ним послышался треск и шуршание. Он постарался представить причину этого звука, но фантазия рисовала скрюченные пальцы и затвердевшие ногти, стучавшие по древесине. Чем сильнее он об этом думал, тем больше шум сверху подходил под это описание.

В испуге он открыл глаза. На потолке над кроватью проступила тень огромной руки с искривленными пальцами. От этой руки к нему тянулись длинные нити, будто невидимый кукловод собирался дергать и подчинять его своей воле.

– Ты… – прошептал ветер, и портьеры колыхнулись, – твой долг так и не уплачен…

Он вскочил, сердце колотилось в груди. Но ничего не было видно. Лишь тень ветви дерева, проступавшая через окно, которая, раскинув ветки, создала иллюзию огромной ссохшейся руки.

Глава 1

Маленький Эрик не сводил глаз с темного коридора. Его кровать стояла с краю, изголовьем у каменной стены. Второй стороной она была направлена в сторону дверного проема. Саму же дверь сняли, чтобы всегда знать, что происходит в комнате мальчишек, и не давать тем возможности оставаться наедине и учинять беспорядки. Эрик вглядывался в черную пустоту длинного коридора. На его стенах горели несколько свечей в железных подсвечниках, но этого света явно было недостаточно. Слабый огонек никак не мог справиться с темнотой, оставляя ее в угоду оживших кошмаров.

Детский мозг рисовал жуткие образы непонятных существ, обитающих в тени.

Эрик уже привык к этому. Так случалось каждый раз, когда он не мог уснуть. Ему чудились чье-то присутствие, шорохи, шаги, а порой он явно ощущал тяжелое дыхание рядом с собой. Хорошо, он знал способ, как прогнать дурные мысли – подумать о родителях! Правда, их самих он никогда не видел, но большой тоски по этому поводу не чувствовал. Поэтому не понимал, чего лишился, и не знал той пустоты внутри, которую испытывают остальные дети, в чьей жизни родители были, пусть и недолго.

Эрик же находился в Доме Матери, сколько себя помнил. И часто задумывался, кому больше повезло.

«Дом Матери» – всего лишь название для сиротского приюта. В нем не было ни матери, ни домашнего уюта.

Каменная пристройка к церкви стояла на вершине холма в окружении темно-зеленых елей на самом краю Гримсвика. Из окон Эрик мог наблюдать за людьми, проводящими торговые ярмарки на центральной площади, за теми, кто идет на воскресную службу, или за праздными зеваками, снующими туда-сюда. Весь город как на ладони!

Теперь же окна закрыли ставнями, а дневной свет заменили масляные лампы. Выходить за территорию приюта строго запрещалось. Причину никто сообщать не спешил.

Старшие дети пугали младших жуткими байками о старухе, что заводит нерадивых путников на болота и крадет детей, чтобы сварить из них бульон. Конечно, в такие истории Эрик не верил, ну, или пытался себя убедить в этом. Ведь не просто так мэр ввел комендантский час и запретил после захода солнца выходить на улицу группой меньше трех человек.

«Старуха голодна, как никогда, в эту ночь, она точно придет за тобой!» – в голове все крутилась эта фраза. Эрик лег в кровать и попытался уснуть. Но слова про старуху все продолжали слышаться. По спине уже бежали мурашки и казалось, что сухие старческие пальцы щекочут пятки.

Эрик был самым младшим и вечно из-за этого страдал. День для него походил на череду испытаний: если его не терзали строгие воспитатели, то проверяли на прочность другие дети. Но все равно это лучше, чем оставаться одному в темноте, в которой наверняка прячется монстр.

Он снова попытался представить образы своих родителей. Как они выглядят, если у них получился такой, как Эрик? У отца должны быть такие же пепельно-русые волосы. А карие, с темно-оранжевым ореолом на дужке глаза наверняка от матери. Все остальные детали обычно скрывал туман неизвестности. За исключением редких случаев, когда, соскальзывая в сон, Эрик видел родителей словно наяву.

– Спокойной ночи вам, – прошептал он и перевернулся на другой бок, стараясь не смотреть в сторону жуткого коридора.

Поздняя осень принесла с собой суровые морозы. Высокий потолок местами прохудился и покрылся тонким слоем инея. В некоторых местах иней собирался в сосульки, с которых тонкой струйкой сочилась вода. В ночной тиши звук разбивающейся о каменный пол капли со временем становился невыносимым. Он нагло проникал в детские грезы и мешал нормальному сну.

Тот самый момент спасительной дремоты был упущен. Эрик лег на спину, несколько раз моргнул и понял, что если вода продолжит капать, то он уже не уснет. Холод и страх его ждали, стоило выбраться из-под одеяла. Но лучше так, чем терпеть этот ужасный раздражающий звук, от которого можно сойти с ума.

Наконец он не выдержал.

– Черт бы тебя побрал! – Эрик поднялся с кровати.

Босые ноги коснулись холодного каменного пола. Стопами он чувствовал морозный сквозняк, свободно разгуливающий по полу.

– Ты куда? – шепнул с соседней кровати Харальд, всего на год старше Эрика. Они не особо дружили, но их объединяли совместные укрытия от гнева старших.

– Как бы я хотел избавиться от этого звука! – нервно пояснил Эрик.

Где-то в мрачном холле эхом разлетался звук капающей воды.

– Черт, я теперь его тоже слышу, – подтвердил Харальд. – Кинь туда какую-нибудь тряпку. – И он со стоном перевернулся на другой бок.

– Сам знаю!

Эрик вышел из спальни.

Стены в коридоре освещались еле горевшими, воткнутыми в серый камень стен парой свечек. Приют содержался на скудные пожертвования жителей города. И те с не особым желанием расставались со своими кровными. Не раз поднимался на совете вопрос о закрытии приюта, но девять беспризорников мэру Гримсвика были не нужны. Поэтому он выбрал жесткую экономию вместо прекращения деятельности Дома Матери.

Эрик остановился в кругу света и прислушался, чтобы понять, откуда течет вода. Казалось, что звук капель эхом отдается со всех сторон.

– Гадское место! – выругался Эрик и решил было повернуть назад, как вдруг услышал звуки флейты.

Или почудилось? Тонкий, нежный, обволакивающий звук проникал в самое сердце. Вместе с чарующей мелодией по телу растекалось тепло. Звук словно обещал лучшую жизнь. Даже серые камни вокруг стали ярче, а холодный пол походил на мягкую летнюю траву, украшенную капельками росы. А еще Эрик увидел… маму! Да так отчетливо, как будто всегда ее знал. И да, он был прав, цветом глаз он точно пошел в нее. Мама возникла в дальнем конце темного коридора, но это не мешало ощущать ее присутствие на расстоянии вытянутой руки. Внезапно она сделала знак, приглашающий следовать за ней.

Эрик не чувствовал угрозы. Все самое плохое осталось позади: приют, воспитатели и дети, издевавшиеся над ним. Впереди его ждала семья. Небывалая роскошь для обитателей этого места.

Он сделал шаг навстречу.

Еще шаг.

Сам того не понимая, Эрик оказался на улице. Морозный воздух колол лицо, босые стопы шли по сухой замерзшей траве, ветер с кристалликами льда свободно залетал под рубаху. Тело пронзала дрожь, но Эрик этого не замечал. Его взгляд был прикован к призрачному силуэту вдалеке, его чувства ограничивались звуком флейты. Казалось, эта мелодия не создана одним инструментом, а наиграна целым оркестром! Отчего воспринималась во сто крат ярче.

«Мама» поманила его рукой и замерла у самых ворот. Она стояла, протягивая руки ладонями кверху, приглашая в новую жизнь. Эрик не сомневался, что, дойдя до мамы, он тут же обретет путь в лучший мир.

До нее оставалось не больше пяти шагов, когда Эрика кто-то окликнул:

– Эй, Эрик!

Нет, показалось.

– Поторопись, мой мальчик, – протянула еле видная в слабом отблеске фонаря «мама».

– Иду, иду к тебе, – прошептал мальчик.

– Ты куда собрался, паршивец? – снова резко окликнул его до противности знакомый голос.

Не обращая внимания на эти бранные звуки, Эрик продолжал идти вперед. С каждым его шагом улыбка на лице «мамы» становилась все шире.

– А ну, стой! Стой, паршивец! – снова закричал обладатель противного голоса. Но теперь он звучал глуше: похоже, что кричащий даже не покинул здания. Так что мальчику никто не мог помешать продолжать достигать своей цели. Ура! Мама уже близко! Он уже смог дотянуться до ее ладони. Холодная. Ну и что? Эрик согреет ее своим теплом.

«Мамины» пальцы с силой сжали кисть Эрика. Если б не мелодия флейты, которая в тот момент стала громче, Эрик бы закричал от боли.

– Подойди ближе, мой мальчик, – прошипела «мама». Ореол света вокруг нее потемнел. Глаза впали, оставив вместо себя два серых пятна. Улыбка стала еще шире, она начиналась у одного уха и заканчивалась у другого.

Мир вокруг потерял цвета. Все слилось в темно-серый фон. Были только Эрик, мама и мелодия флейты. Даже сварливый голос безумной воспитательницы пропал.

Удар церковного колокола, отбивший полночь, проник сквозь завесу мелодии. Образ матери на миг рассеялся, и перед мальчиком возникла непонятная, темная, совсем не мамина фигура. Но колокол затих. Мелодия вернулась, вернулась и «мама».

«Не важно куда, – отбросил все сомнения Эрик, – главное, что вместе с мамой». Он чувствовал себя немного заторможенно.

– Все правильно, мальчик мой. – Женщина говорила, а голос шел будто сам по себе. А на лице не сходила эта огромная и странная улыбка. Неужели так можно было растянуть рот? Вопросы возникали, но отскакивали от Эрика, словно мячики от стены. Мальчик как в полусне замечал, что кожа мамы посерела, а волосы все больше походили на паклю.

Но все же это была его мама!

– Иди же, мальчик! Осталось сделать один шаг! И ты мой.

Эрик был готов его сделать, этот шаг, но вдруг вдалеке увидел жуткого мужчину. На худом измученном лице синим пламенем горели глаза. Он развел руки в стороны так, что кисти рук пронзил тремор. На голой груди виднелся ужасный шрам, словно в этом месте затушили факел.

Такого даже детский испуганный разум не мог выдумать. Настоящий оживший ужас, обитающий в лесу.

Человек вдалеке внушал страх.

– Нет! – вдруг выдавил из себя Эрик.

– Ты не можешь сказать мне «нет», – возразила «мама». Теперь Эрик видел, как она изменилась. Ничего не осталось от прежнего образа.

– Нет, – повторил он испуганно и сделал шаг назад.

Тут же раздался крик, сквозь который больно резала слух флейта. Жесткие руки схватили Эрика за плечи и дернули на себя.

Ведро ледяной воды быстро привело мужчину в чувство. Он вскочил и тут же получил пощечину.

– Вставай! – приказал полицейский, единственный служитель порядка на весь Гримсвик. Поэтому он сам для себя определял меру отношения к преступникам.

Мужчина поднялся. Его запястья горели из-за тесных кандалов. Хуже всего, что он не мог вспомнить причину, по которой его задержали.

– Послушайте… – начал было мужчина, но его перебили очередной пощечиной от полицейского.

– Заткнись и тащи свой зад на совет.

Гримсвик был небольшим городом на севере Норвегии. Численность жителей доходила до двух тысяч, о чем всем с гордостью сообщалось. Еще недавно люди боялись жить в Гримсвике, веря, что холера, выкосившая большую часть населения в 1850-х, вернется спустя сорок лет. Но благодаря хорошему жалованью на лесопилках, где занимались заготовкой прочной норвежской хвоей, суеверия понемногу отступили.

Гримсвик окружали живописные леса, полные густых хвойных деревьев. Здесь ели и сосны вырастали до небес, наполняя воздух душистым свежим ароматом. Их стволы обладали уникальной прочностью и пользовались большим спросом, особенно в кораблестроении.

На севере, за лесами, начинались холмы, а дальше вздымались горы. Снежные вершины никогда не обнажались даже в разгар лета. Эти горы придавали городу свой неповторимый облик. У их основания природа создала уникальное место. Ущелье, где ветер никогда не затихал и, казалось, дул со всех сторон. Некоторые путники уверяли, что даже в июльский зной можно было увидеть падающий снег. Согласно легендам, в эти моменты великаны перекатывали валуны, тревожа снег на вершинах. Оттуда и пошло название – Йотунская расщелина.

Как раз в северной стороне, на одной из лесопилок, и обнаружили спящего бродягу. Лесорубы быстро скрутили его и отвели в полицейский участок. Человек даже не сопротивлялся.

Вида он был ужасного. Длинные растрепанные волосы. Редкая щетина. Худые впалые щеки. Лохмотья одежды, висевшие на костлявом теле.

Полицейский Лейф Хансен тут же сообразил, что этот проходимец оказался в городе не просто так. И легко связал происшествия последнего месяца с его появлением.

– Что ты знаешь о похищении детей? Где твои подельники? Кто ты такой? – Он осыпал незнакомца вопросами, но тот просто качал головой из стороны в сторону и отвечал, что ничего не помнит.

Поимка бродяги вызвала бурную реакцию. И спустя несколько часов мэр созвал совет для решения его судьбы.

Заключенного привели в ратушу на центральной площади, выстроенную из белого камня. Фасад здания украшали резные деревянные детали, сплетенные в узор. Высокие готические окна, обрамленные каменной резьбой, пропускали внутрь здания мягкий свет. Крышу покрывала темно-коричневая черепица. На вершине возвышался шпиль с флюгером в форме вороны.

Бродягу, или кем он там являлся, ввели сквозь массивные деревянные двери с металлическими накладками в просторный зал, где местные жители собирались для обсуждения важных городских дел. Ему пришлось сесть на деревянный стул со скованными цепью ногами.

Спустя четверть часа зал заполнился людьми. То были и обычные горожане, и члены совета в компании с местным судьей и мэром. На их лицах читались тревога и глубокое переживание. Горожане с шумом садились, шаркали ногами, поминутно сморкались и всхлипывали. Трое мужчин поодаль оживленно спорили, выглядит ли этот человек как настоящий убийца. Женщины, вздыхая, перешептывались и поминутно оглядывались на закованного мужчину. Даже сквозь слой грязи, длинные волосы и неопрятную растительность вокруг рта было понятно, что ему все равно не больше двадцати пяти.

– Такой молодой и уже ужасный преступник, – неслось со всех сторон.

– Тишина, мы начинаем собрание! – громко произнес мэр Карл Ольсен, и люди разом замолчали.

С виду мэру было не больше сорока. Среднего роста, с небольшим животом, на котором натянулись пуговицы пиджака. Длинные волосы, тронутые ранней сединой, были собраны в хвост. Обвисшие щеки покрывала светлая, местами рыжая щетина.

Городской судья на его фоне казался невероятно худым и высоким. Из-за острого носа и близко посаженных глаз он выглядел как грифон, высматривающий добычу. Светлые волосы его были зачесаны назад, открывая залысины на лбу. По возрасту он был старше мэра лишь на год.

Вдвоем они создавали комичный образ, однако никто из присутствующих даже не смел улыбнуться. В отличие от прикованного к стулу человека.

– Господин Ольсен, – обратился к мэру полицейский, – этого бродягу обнаружили ранним утром на одном из складов древесины. Он отказывается говорить о себе хоть что-то соответствующее действительности и каждый раз выдумывая разные басни. Госпожа Анна Берг, – он жестом показал на солидную даму, сидящую справа, – подозревает, что он может быть замешан в похищении детей.

Мэр Карл Ольсен слушал внимательно и не перебивал. Когда полицейский кончил речь, он что-то шепнул судье на ухо. Тот вышел вперед.

– Мое имя Олаф Берг, я судья этого города. – Он говорил тихо, но голос все равно звучал тяжело, как будто трубили в духовой инструмент: – Вы обвиняетесь в заговоре против детей Гримсвика.

Он сделал пару шагов.

– Поэтому будет лучше, если вы перед лицом закона начнете говорить правду.

Полицейский положил руку на дубинку. Задержанный медленно поднял голову и посмотрел в глаза судье:

– Ваша честь, я говорил правду полицейскому и тем людям, я не помню, как попал в ваш город, не помню, как меня нашли, даже имени своего назвать не могу.

Судья никак не отреагировал на его слова.

– Как вас зовут?

– Я не помню, – спокойно ответил человек.

Полицейский провел ладонью по дубинке.

– Что вы делали на городском складе?

– Видимо, спал, – пожал плечами подозреваемый.

В толпе сразу зашептались. Такой ответ показался слишком дерзким. Но мужчина спокойно стоял и смотрел в глаза судьи, словно пытаясь внушить мысль о своей невиновности.

– Что вы знаете о пропаже детей?

– То, что вы сказали: они пропали, и в этом подозревают меня.

Люди зашептались громче, полицейский сжал рукоять дубинки в ожидании указаний проучить наглеца.

– Хватит уже! – вскрикнула одна из женщин, сидевшая в компании госпожи Берг и двух мужчин. Все они представляли совет города и были его голосом на обсуждении важных вопросов.

Когда на нее обернулись все, кроме подозреваемого, женщина встала.

– Господин Берг, дайте мне слово. – Она вышла вперед. Было заметно, что ее тело бьет дрожь. – Вы же видите, что он насмехается над нами.

Судья остановил ее рукой.

– Перед вами Ингрид Ларсен, попечитель Дома Матери, и вчера, – Олаф Берг сделал паузу и посмотрел на подозреваемого, – вчера из приюта чуть было не похитили ребенка двенадцати лет…

– Ему тринадцать, – уточнила госпожа Ларсен.

– Тринадцатилетнего Эрика, – быстро поправился судья Берг. – И мальчик видел похитителя. Мужчина среднего возраста, неопрятный, прятался среди деревьев.

Зал ахнул, люди позабыв о манерах, стали шептать проклятия в адрес незнакомца.

– Все так, – добавила Ингрид, она все еще дрожала и сжимала левую ладонь правой рукой так сильно, что побелели пальцы.

– Сядьте, госпожа Ларсен, – махнул ей мэр, и дама послушалась.

Олаф Берг дождался, пока наступит тишина.

– И сегодня мы пригласили Эрика, чтобы он опознал того, кого видел вчера ночью.

Массивные дубовые двери распахнулись, и в компании настоятельницы в зал вошел тщедушный подросток.

Остаток ночи Эрик провел за чисткой нужников. То было его наказание за то, что ночью он покинул приют. Воспитательница остановила его у самых ворот в тот момент, когда он испуганно кричал. Несколько пощечин привели мальчишку в чувство, но ничего внятного он сказать не смог. Лишь рассеянно твердил о каком-то мужчине, что прятался среди деревьев.

Все утро Эрик просидел в отдельной комнате, ему запретили говорить с другими детьми. Теперь стало понятно, почему ввели такой запрет. В городе пропадали дети. И прошлой ночью чуть было не похитили его самого. Это происшествие утаить не получилось. Буквально за час дети в приюте прознали о событиях минувшей ночи. И поэтому сторонились Эрика как прокаженного.

Даже сейчас, в зале собраний, Эрик чувствовал на себе пренебрежительные взгляды жителей города. Они провожали его под громкий шепот и недовольное цоканье. Некоторые качали головой, другие отводили глаза.

Его остановили перед стулом, на котором сидел мужчина. По правую руку сидели члены совета и госпожа Ларсен, истеричная дамочка, предпочитающая любые проблемы решать розгами.

– Привет, Эрик, – обратился к нему судья, – видишь, не всегда ты попадаешь сюда как проказник, иногда твои слова могут и спасти жизни других.

– Здравствуйте, господин Берг, здравствуйте, мэр Ольсен. – Свое приветствие Эрик сопровождал поклонами, за которыми пристально следила настоятельница. Не окажи он подобающего почтения, придется чистить вечером сараи.

– Расскажи нам, дитя, что ты вчера видел? – любезно произнес судья Берг.

– Почему ты вышел на улицу ночью?! – выпалила Ингрид Ларсен и тут же умолкла.

Тон ее голоса не сулил ничего хорошего. Какими бы ни были слова, все равно его ждет наказание.

– Мне не спалось, – начал выдумывать историю Эрик.

Он плохо помнил причину, по которой оказался на улице. О звуках флейты, о призраке матери, которой никогда не видел, он ничего не помнил. Знал только, что вышел на улицу босиком, дошел до ворот. Еще он запомнил бродягу с бешеными глазами и шрамом на груди. Именно эти обрывки сведений он и попробовал связать в достоверный рассказ.

Пока он говорил, судья кивал головой, значит, у него получилось неплохо.

– Расскажи подробнее об этом бродяге, – вежливо попросил Олаф Берг.

– Волосы вот досюда, – Эрик ладонью коснулся шеи чуть ниже уха, – заросший черной щетиной. – Он провел рукой по подбородку. – И глаза как будто горели.

Судья скривился, видимо, не то хотел услышать.

– Ты говорил про шрам на груди.

– Верно, верно, – закивал Эрик, – вот тут, где сердце. – Он постучал кулаком. – Большой такой, как будто растеклось горючее масло и его подожгли.

– Детские фантазии опустим, – махнул рукой судья. – Господин Хансен, снимите с подозреваемого рубашку.

Полицейский кивнул.

Быстрым движением тот задрал ткань, оголив живот и грудь человека. Затем повернул его к залу. Люди в очередной раз ахнули. Кто-то начал шептать молитву.

Эрик замер. До этого момента он не видел лица подозреваемого. Теперь, когда его подняли и развернули, то узнал. Шрам на его груди в этот раз не горел пламенем, но все равно был на том же месте. Большое пятно грубо зарубцевавшейся кожи.

Его тяжелый взгляд разрядом мурашек пробежался по телу мальчика.

– Что ты сказал, дитя? – громко спросил судья, и люди тут же затихли.

– Это он, – неуверенно повторил Эрик и добавил еще громче: – Я его вчера видел!

Зал взорвался гулом возмущения. Среди присутствующих были и те, чьи дети бесследно пропали. Они кричали и требовали от незнакомца, чтобы он вернул их сыновей и дочерей. Кто-то, воспользовавшись суматохой, выхватил револьвер и выстрелил в подозреваемого, но ему помешали, и пуля прошла мимо, лишь оцарапав руку.

Сквозь толпу пробился полицейский, выхватил оружие и сделал залп в воздух.

– Порядок! – закричал судья.

Тут же все смолкло.

– Мы с вами порядочные люди и не скатимся до варварского самосуда. – Судья сам держался из последних сил, но пытался соблюсти приличия. Некоторые присутствующие потупили свой взгляд. – Сперва мы выслушаем совет.

Мужчину вновь усадили.

Эрик занял место в зале, и волнение понемногу спало. Несколько минут члены совета перешептывались. Лучше всего Эрик слышал голос Ингрид Ларсен. Та без конца с придыханием повторяла одно и то же: «Виновен… я считаю, виновен… и думать не надо!»

Наконец слово взял председатель совета Магнус Хокан. Это был человек, на которого равнялись многие жители Гримсвика, в том числе и Эрик. Он олицетворял собой образ успеха, достигнутого тяжелым трудом и упорством. В свои сорок два года выглядел довольно внушительно: высокий рост, широкие плечи, волосы с идеальным пробором, аккуратная светлая борода. Его безупречный внешний вид только подчеркивал статус одного из самых влиятельных людей города.

Господин Хокан особенно вдохновлял Эрика тем, что сам был воспитан в приюте. И свой путь начинал с малого. Приехав в Гримсвик еще юношей, он посвятил себя тяжкому труду. Его целеустремленность и упорство позволили за двадцать лет сколотить значительное состояние. Магнус стал владельцем крупной лесопилки и нескольких торговых лавок, что обеспечило ему уважение и влияние в обществе. Его материальные вклады в развитие Дома Матери были не в сравнение больше остальных.

Каждое слово господина Хокана на совете звучало весомо, и многие ждали его мнения как окончательного решения.

– Уважаемые дамы и господа, – сказал он, когда вышел в центр зала, – рад видеть вас в здравии, но горестно от того, что в своих поступках вы ничем не лучше преступника, стоящего перед вами.

– Он убил наших детей, – выкрикнул кто-то из толпы и тут же попытался укрыться за спинами других. Магнус быстро нашел его взглядом.

– Йорв, у тебя даже нет детей.

Полицейский пригрозил наглецу дубинкой. После этих слов Магнус посмотрел на подозреваемого, затем обратился к судье:

– Признаюсь, все выглядит складно, тут и незнакомец, что хранит тайну, и показания юноши, но разве первый ребенок не пропал месяц назад?

– Верно, – ответил судья.

– Конечно, этот человек мог прятаться в лесах все это время. Тогда зачем же ему ночевать на складах?

– Ваши вопросы, господин Хокан, не имеют смысла, – возразил судья Берг.

– Тогда перейду к сути. Совету недостаточно показаний одного ребенка, чтобы приговорить человека к каторжным работам и уж тем более – к смертной казни.

Кто-то из зала выругался, но Магнус не обратил на это внимания.

– Однако мы согласны, что человек этот несет в себе угрозу, поэтому предлагаем держать его под стражей как главного подозреваемого. И если больше ни один ребенок не пропадет, то это станет наглядным подтверждением вины этого человека.

Советница Ингрид уже набрала в легкие воздуха, чтобы что-то добавить, но Магнус опередил ее вопрос и сказал:

– Но это не значит, что нам стоит прекратить поиски и просто ждать. Мы должны найти похитителя и разыскать наших детей. Даже если найдем только тела.

От холода последней фразы и отзвука металла в голосе по залу прошлась волна недовольства. Но люди не решались перечить Магнусу.

Все это время Эрик не сводил глаз с похитителя. Тот никак не реагировал на слова председателя совета и судьи. Склонив голову, он мерно кивал в такт мелодии, которую слышал только он.

Эрик закрыл глаза. В памяти постепенно проявлялись события ночи. Призрак девушки, которую Эрик принял за мать, звуки флейты – все это вернулось рваными фрагментами и никак не складывалось в общую картину. Но хуже всего то, что стоило мальчику закрыть глаза, как он видел лицо этого человека.

– Так и быть! – Слова пробили вакуум и долетели до слуха. – Приговорен к содержанию в камере до тех пор, пока господин Лейф Хансен не докажет его виновность!

Эрик открыл глаза и замер от ужаса.

Незнакомец смотрел прямо на него.

Камера в тюрьме Гримсвика была небольшой. Каменные стены, холодные и сырые, окружали узника, оставляя лишь узкую щель окна с железными решетками для слабого света и свежего воздуха. У стен стояли две простые деревянные кровати без матраса, между ними – табурет и стол, вырезанные из грубого дерева. Тяжелая дверь с массивным замком и металлическими полосами надежно защищала выход. Мало кто из жителей бывал здесь. А уж если доводилось все-таки попасть, то выносил отсюда хороший урок.

Человек без прошлого лежал на жесткой кровати, думая о своем положении. Память сыграла с ним ужасную шутку. Сон не нес для него никакого облегчения. Наоборот. Каждый новый день начинался с чистого листа. Он не помнил, кто он и как оказался в этом месте. Даже забавно, что завтра он дико удивится тому, что очнулся в тюрьме.

Обычно он оставлял себе хоть какие-нибудь подсказки – с именем и короткой историей. Но все они потерялись, когда его схватили.

Пришлось начинать все заново. Чтобы хоть как-то себя назвать, человек начеркал угольком на каменной стене надпись: «Тебя зовут Грим». Имя это взял в честь названия города. Затем добавил: «Ты невиновен». Грим не был уверен в том, что не похищал детей, но чувствовал, что к этому отношения никакого не имеет.

Почему же тот пацан сказал, что видел его? И как он узнал про шрам на груди?

Грим не знал ответов на эти вопросы. Было бы гораздо проще, если бы стрелявший человек не промахнулся. Хотя какой в этом толк?

Он посмотрел на рану на руке, от которой уже не осталось следа.

В его памяти оставалось место, чтобы запомнить только две вещи. Первое – раны на его теле всегда затягиваются быстро. Второе – шрам на груди никогда не заживает.

Было еще одно. Прямо перед тем, как его обнаружили, он услышал странную мелодию. И теперь она без конца крутилась в его голове, будоража потаенные уголки его больного сознания.

Если в скором времени он не вспомнит, кто он и как попал в этот город, то его, вероятно, обвинят в похищении детей.

Но как вернуть то, чего нет?

С этими мыслями человек без памяти провалился в сон.

Ночь накрыла Гримсвик.

Люди закрывали ставни, запирали комнаты с детьми. По указанию мэра, полицейский Лейф Хансен собрал несколько патрулей из обычных граждан, вооруженных масляными лампами и ружьями. Им следовало пройтись по всем улицам, убедиться, что никто не шатается по городу в ночное время. И при удачном случае напасть на след преступника.

Они ушли с площади, когда часы на городской башне пробили полночь. К часу ночи проверили северную часть, где находились склады. Именно там нашли незнакомца.

К двум часам они дошли до западных ворот – въезд в Гримсвик. Оттуда открывался прекрасный вид на поля, изобилующие крупными камнями и березовыми рощами. Сделав привал около трех ночи, все двинулись по узким улочкам, ведущим сквозь домики в два этажа, к южному краю города. По пути встретился загулявший горожанин Томас. Тот работал часовщиком, хотя чаще его можно было встретить в пабе. Он стал иронично оправдываться, что потерял счет времени, несмотря на свою профессию.

Полицейский Хансен знал часовщика лично и потому обошелся суровым предупреждением.

У южных границ, где начинался густой непроглядный лес, все пошли на запад. Но по пути пришлось отменить патруль.

Сначала раздался дикий крик, а затем звон колоколов.

Фрида Нильсен больше не спала.

Месяц назад ее дочь Марта пропала из своей кровати, из комнаты, где спали еще трое братьев. Девочка была самой младшей и самой любимой. Конечно, Фрида любила и сыновей, но не так, как долгожданную дочь. Теперь ее не стало. Вместе с ней ушел и покой. Стоило женщине закрыть глаза, как фантазия рисовала перед ней пустую кровать и распахнутое окно. В тот момент она даже не смогла закричать. Просто схватила себя за волосы и чтобы было сил потянула вниз. Фрида надеялась, что физическая боль способна заглушить рану в груди.

Пятеро суток они искали ребенка, но не нашли и следа. Ее супруг Гуннар хоть и избегал разговоров о постигшем горе, но сильно осунулся и потерял в весе. Они и раньше еле общались, но теперь, уложив сыновей спать и оставшись наедине, коротали ночь в полном безмолвии.

В этот раз Гуннар ушел патрулировать город. И Фрида понимала, что так он борется с утратой и дарит себе частичку веры. Она бы и сама хотела взять ружье и броситься на поиски убийцы. О, если бы она его встретила, то ни секунды бы не колебалась. Стреляла бы прямиком в его поганую морду. Так, чтобы живого места не осталось.

Но женщин на дежурство не брали. Да и сыновей с кем оставишь?

Старшему недавно исполнилось двенадцать, младший готовился к скорому восьмилетию.

Их гостиная была сердцем жилища. Деревянные панели стен, окрашенные в светлые тона, раньше создавали уют и тепло, а массивный стол в центре комнаты служил местом для семейных собраний. Вечерами, когда зажигался камин, комната наполнялась мягким светом и треском дров. Сейчас же Фрида сидела в холодном одиночестве, глядя на погасшие в камине бревна. Чтобы не замерзнуть, она накрыла ноги пледом.

Переведя взгляд на окно, Фрида сказала:

– Мы обязательно тебя найдем.

В пустой комнате голос звучал непривычно. Гостиная обратилась в храм безмолвия.

– Я знаю, мамочка, – ответила сама себе Фрида, изменив голос на детский.

– И больше никогда тебя не потеряем, – добавила Фрида.

– Да, мамочка, я верю вам и жду этого момента. – Голос Фриды все больше походил на голос дочери.

Затем она замолчала, и в тишину вторглась слабая грустная мелодия флейты. То ли ветер так играл, то ли кто-то из соседей взялся за инструмент. Не важно. Эта мелодия так ладно совпала со струнами души.

– Как ты, доченька? – спросила она.

– Мне холодно, – ответила девочка голосом матери.

– Где ты?

– За окном, жду тебя и братьев.

Последнюю фразу принесли мелодия флейты и морозный ночной воздух. Фриде даже не пришлось притворяться. Окна дома выходили на редкую лесопосадку. Деревья росли на большом расстоянии друг от друга. Голые стволы елей уходили в ночное небо на шесть с лишним метров. За ними начинался лес, который хорошо виднелся днем. Ночью же между деревьев растянулась непроглядная черная пелена.

Женщина подошла к окну. Оказалось, что его не заперли. Даже ставни не закрыли.

– Я здесь, – прозвучал детский голосок.

Фрида отодвинула льняную занавеску и посмотрела во двор.

Мелодия флейты стала громче. Она нагло проникала в сознание, заглушая посторонние звуки. Мир умолк, казалось, существует только одна флейта. Только ее игра.

Черный двор, черные стволы деревьев и туман, мягко расстеленный поверх осенней травы. Звездное небо, небрежно укрытое редкими тучами, и полумесяц, скромно мерцающий в объятиях ночи. Его слабый свет едва мог избавить это место от тьмы.

– Я здесь… – повторила девочка.

Фрида не заметила, как оказалась на улице. Еще мгновение назад она стояла по ту сторону стены, но теперь, следуя голосу дочери и звуку флейты, она прошла сквозь камень и бревна и очутилась на улице.

Из-за ствола черной ели показалась девочка. Ее волосы были аккуратно расчесаны и закрывали большую часть лица. Одета она была в белое праздничное платьице с бантами на рукавах. Ноги ее скрывал туман.

– Я здесь, – прошептала девочка, оставаясь неподвижной. – Ну же, братец, иди ко мне.

Фрида повернула голову.

В трех шагах от нее стоял ее младший сын. В ночной рубашке и отцовских ботинках. Он повернулся к матери и взволнованно спросил:

– Мам, они зовут меня… ты позволишь?

– Конечно, дитя, – ответила Фрида, не обращая внимания на внутреннюю тревогу, которая никак не могла разрушить гипнотические чары мелодии, – не заставляй сестренку ждать.

Мальчик последовал указу матери.

Фрида провожала его взглядом и видела, как сгущается мрак вокруг ребенка. Мелодия флейты внушала ей радость оттого, что брат и сестра встретятся, но материнский инстинкт бил тревогу.

«Верни их», – мысленно приказала себе Фрида. И даже сделала шаг в их сторону, после чего остановилась, очарованная мелодией. Вдалеке смеялись дети. Их голоса эхом разлеталась среди редких деревьев.

Один за другим дети показывали свои безмолвные лица. Бледные, с застывшими улыбками и пустыми глазницами, они парили между деревьев и следили за тем, чтобы Фрида не помешала мальчику примкнуть к ним.

– Иди же к нам, – сказали они единым на всех голосом.

– Мамочка, – прошептал ее сын и растворился во тьме.

Звезды померкли, тьма усилилась и поглотила деревья. Фрида стояла в окружении непроглядной черноты, и все, что она видела, – это детские лица. Словно глиняные античные маски, они парили вокруг, приближаясь к ней. Теперь стало заметно, что жесткая веревка сшила их губы в подобие улыбки. В глазницах зияла пустота, сквозь которую виднелось мрачное небо.

– Мамочка, – шептали они голосом дочери.

Сердце пронзила острая боль утраты. Но тело отказывалось двигаться. Мелодия окружила и сдавливала тисками. Лишь левой рукой могла пошевелить Фрида. Все, что смогла, это впихнуть свою ладонь между стиснутых зубов и укусить себя изо всех сил.

Почувствовав в руке жгучую боль, Фрида закричала. Она очнулась на кресле в гостиной. Ее ладонь была все еще в зубах, во рту чувствовался вкус крови. Ей приснился дурной сон. Но слишком реальный, чтобы просто о нем забыть.

Повинуясь внутреннему голосу и подавляя страх, Фрида поднялась на второй этаж, где находилась комната детей. Она шла, отгоняя дурные мысли. Все это сон, и ничего больше. Ребенок не мог пройти мимо нее. Но она вышла в коридор и не заметила ботинок Гуннара. Не в них ли был сын, когда стоял рядом?

Нет, Гуннар надел ботинки, когда ушел с патрулем, а ее ребенок сейчас в кровати. Вместе со своими братьями.

Тогда почему же Фрида стоит перед дверью и не решается ее открыть?

Потому что Фрида знает, что в детской из четырех кроватей – две пустые.

Она знает, что это был не сон.

Превозмогая сковывающий страх, Фрида открыла дверь, и мир внутри нее рухнул. Сквозь распахнутое окно слабо светил полумесяц. Но его света хватило, чтобы показать вторую опустевшую кровать.

Женщина подбежала к окну и что было сил, до хрипа и надрыва связок выкрикнула имя своего ребенка, надеясь, что лес услышит и отпустит его.

Она кричала, пока не проснулись старшие сыновья.

Она кричала, пока не прибежал Гуннар с полицейским.

Она кричала, пока не упала без чувств.

Мелодия, нарушенная громким криком, покинула ребенка в ночном лесу. Как только он пришел в сознание, то почувствовал холод поздней осени и страх одиночества. Мальчик не имел понятия, как оказался в лесу. Ведь несколько минут назад был в своей спальне. Он ничего не помнил, но осознание случившегося быстро наступило: его похитили, но не до конца. Он жив и никаких монстров вокруг. В эту ночь луна была на его стороне. Ее свет рассеивал тьму вокруг, предоставляя шанс вернуться в город. Но мальчик не знал направления. Вместе с отцом они часто ходили за грибами и ягодами. Ставили силки на кроликов, охотились на куропаток. Бывало, что они заходили глубоко в лес, туда, где трава доставала до макушки. Но всегда отец выводил его обратно. По пути Гуннар обучал сына, говорил, как лучше ориентироваться в лесу, что-то рассказывал про мох, родники и пещеры. Но как сейчас все это вспомнить? Особенно когда холод взбирается по ногам к самому сердцу.

Мальчик брел наугад, делая небольшие остановки, чтобы прислушиваться к окружению. Каждый звук пугал и вызывал жуткие фантазии.

Хрустнула ветка, и тут же он представил свирепого волка, крадущегося за спиной. Ухнула сова и захлопала тяжелыми крыльями – кто-то ее спугнул.

– Есть здесь кто? – выкрикнул мальчик и тут же пожалел о своей глупости. Его юный голосок точно привлечет внимание похитителя, который не дождался своей добычи.

Что заставило его уйти так далеко от дома?

Может быть, родители отдали его сами?

Нет, такого просто не может быть. Отец бы не променял его ни на что на свете!

Тучи сгущались, крадя слабый лунный свет. Лес погружался во мрак, и становилось труднее искать дорогу.

Силы стремительно покидали ребенка, а холод шептал ему об отдыхе.

– Остановись, приляг на мягкой траве, наберись сил.

Мальчик знал, что мороз являет собой настоящую угрозу. Отец рассказывал ему о таком.

– Нельзя спать в снегу, холод замедляет кровь, и тот, кто уснул, может больше не проснуться. – Голос отца так отчетливо звучал, словно он был рядом.

«Жаль, что его нет рядом», – подумал мальчик и на глаза навернулись слезы.

Вместе с ними пришло суровое осознание того, что ему никогда не выбраться из леса. А значит, никогда он не увидит своих родителей.

Когда ребенок отчаялся, вдалеке мелькнул слабый огонек.

– Эй! – закричал он и побежал к нему.

– Сын! – крикнул Гуннар и бросился навстречу.

Свет метался из стороны в сторону, разбивая мрачный занавес. Наконец они встретились под ветвями гигантского дуба, и мальчик утонул в спасительных объятиях отца.

– Как ты здесь оказался?

– Искал тебя, – ответил отец. Его голос действовал успокаивающе, все страхи и тревоги отступили.

– Ты знаешь дорогу домой? – спросил мальчик, хотя прекрасно понимал, что отец никогда не заблудится.

– Конечно, – ободрил он сына, – мы совсем недалеко.

Больше всего мальчик боялся, что его станут ругать за то, что он ушел ночью из дома. Но всю дорогу отец говорил с ним спокойным тоном и даже шутил. Ночь и лес перестали его пугать. Луна снова светила ярко, даруя им спасительную тропу.

Они шли, не замечая времени: отец впереди, а сын на шаг позади.

И даже мелодия, звучавшая со всех сторон, доказывала, что они уже совсем близко к городу.

По пути они встретили других детей, что также заблудились в этом лесу. И теперь мальчик гордился своим отцом, который спас не только сына, но и остальных пропавших детей. Он посчитал их всех. Даже не понадобилось двух ладоней, чтобы получилось число пять. Мальчик загнул еще один на другой руке – сам он шестой.

Дети молча улыбались и не сводили с него глаз. Вот они прошли болото и вышли на поляну. Только сейчас мальчик заметил, что вместо глаз у других ребят просто черные дыры, а лица плоские, как ярмарочные маски. Теперь их тела растворились во тьме, оставляя лица парить в воздухе и сотрясаться от звуков мелодии.

– Отец, когда мы придем домой?

– Мы дома, – сказал Гуннар и обернулся.

Его кожа обратилась в расплавленный воск и медленно стекала, открывая истинный образ твари, которая оскалилась рядом гнилых зубов. В страшных байках это существо называли драугром. Мертвецом, восставшим из могилы. Ветер пронизывал грудную клетку с остатками плоти ожившего трупа, рождая мелодию флейты. Внутри него пульсировала черная душа, что тянула к детям свои тонкие, как паутина, щупальца.

– Мы дома, – повторило существо хриплым скрипучим голосом.

– Да, отец. – Мальчик посмотрел на него глазами, которые затянула черная пелена. – Мы дома.

Грим шел по ночному лесу. Эти места он видел впервые. Но по какой-то причине ориентировался в них легко. То ли голос внутри ему помогал, то ли мелодия флейты, что так прекрасно звучала в ночи. Она вела его, как и в прошлый раз, когда он оказался недалеко от церкви, где увидел того мальчугана.

Он шел на нее, надеясь, что, когда обнаружит источник, тот откроет все секреты его больного сознания. Он понимал, что где-то внутри него покоится истинная личность. Но не знал, как до нее добраться. Думал, что она бесследно исчезла, но музыка пробудила ее.

Его настоящее «я» резонировало на этот звук, и чем ближе Грим подходил, тем сильнее пробуждался внутренний голос.

Вдалеке что-то мелькнуло, какая-то тень. Две тени.

Он увидел ребенка, идущего за человеком в черном, который и был причиной этой чарующей мелодии. Мальчик называл впереди идущего папой и не отставал ни на шаг. Грим последовал за ними. И чем ближе становился, тем сильнее росла в груди тревога. Этот странный человек, что скрыт тенями, никак не мог быть отцом ребенка. Мальчика нужно остановить. Как и прошлого. Того, в приюте.

Не чувствуя травы под ногами, он ускорил шаг, но вдруг тьма плотным кольцом окружила его. Скрыв под черной пеленой все, что было дальше трех шагов.

– Ты кто? – спросил его детский голос.

Грим остановился. Из-за дерева выглядывал ребенок. Бледный, словно его кожа была сделана из свечного воска. Лохмотья одежды свисали с худого тела.

– Не знаю, – ответил Грим.

– Тебе нельзя, – сказал другой ребенок. Он прятался за камнем и лицом походил на первого. Его отличала непослушная рыжая шевелюра и пухлые ладошки, которыми он закрывал уши.

Раздался женский крик, но тут же утонул в пучине мелодии флейты.

Грим посмотрел в направлении звука.

– Уходи. – Детский голос раздался за его спиной, он явно принадлежал девочке.

Грим обернулся, и что-то в очертаниях ее лица ему казалось знакомым. В остальном такое же бледное и пустое, как первых два.

Дети выходили из-за деревьев и окружали его. Они брали друг друга за руки, создавая вокруг незваного гостя кольцо.

– Тебя здесь не ждали, – приговаривали они.

– Что это за мелодия? – спросил Грим, хотя и понимал, что дети ему не ответят.

– Уходи! – прокричали хором дети, хотя их лица с черными угольками вместо глаз оставались безмятежными.

– Они правы, вам пора уходить, – послышался знакомый голос, и Грим проснулся.

Все те же каменные стены тюремной камеры в Гримсвике. Та же жесткая кровать.

Вот только память никуда не делась. Весь прошлый день сохранился в сознании, как и надпись с его прозвищем на камне. Он помнил и суд, и пацана и даже успел изучить обрывки сна, прежде чем они бесследно исчезли.

– Как спалось?

Грим повернул голову.

На соседней кровати сидел мужчина, вид которого резко контрастировал с унылой тюремной камерой. Одетый в костюм-тройку английского кроя, гладко выбритый, с короткими черными волосами. На коленях он держал дорожный саквояж, на котором сложил руки. Пальцы с аккуратными ногтями стискивали ручку.

Грим не мог подобрать ни одно преступление, в котором можно было бы обвинить незнакомца. Разве что в чрезмерной педантичности?

– Вы кто? – спросил Грим.

– Так уж вышло, что я здесь заперт по вашей воле, – ответил тот вежливо. – Мне необходимо, чтобы вы вспомнили, кто вы такой.

– Вы врач? – Грим пытался вспомнить, видел ли он этого человека на совете в минувший день. Вроде нет, однако лицо казалось знакомым.

– Практически, – он поправил манжету, – почти защитил докторскую степень психотерапевта. Но случай изменил мои планы.

– Как ваше имя?

– … – Голос незнакомца утонул в неожиданно появившемся шуме.

Противный звук пронзил перепонки, отчего мигом разболелась голова. Внутреннее давление нарастало, и казалось, глаза вылетят из орбит. Чтобы хоть как-то справиться с приступом, Грим обхватил голову руками.

– Что это? – хрипя, спросил он.

– Вы о чем? – невозмутимо произнес доктор.

– Этот шум… как будто скрежет металла…

– Я ничего не слышу. Возможно, звук внутри вас. Иногда из-за высокого давления кровь притекает к ушам, из-за этого вы слышите шум.

Каждая фраза резала его слух и только усугубляла болевые ощущения.

– Я дам вам время, – произнес он и замолчал.

Постепенно приступ прекратился. Ушные перепонки пульсировали и горели. Во рту Грим ощущал привкус железа, в висках стучало. Но даже такое состояние было лучше, чем несколько минут назад.

Все это время новый сосед терпеливо ждал и с любопытством наблюдал.

– Мне нехорошо. – Грим сел на кровать, все еще закрывая уши ладонями.

– Ваша проблема внутри, возможно, именно из-за этого вы ничего и не помните.

Грим медленно опустил руки, готовясь их вернуть в любой момент. Но приступ отступил без следа.

– Что мне делать? – спросил он.

– Довериться мне, ведь если я вам не помогу, то навечно останусь в клетке. – Он снова поправил манжету и занял привычную позу, сложив руки на саквояже.

– С чего начнем?

– Пока рано, – доктор посмотрел на дверь, – за вами пришли.

Скрипнул железный затвор, и тяжелая дверь открылась.

С самого утра в городской ратуше собрался народ. Очередная пропажа ребенка послужила искрой для праведного гнева горожан. Прошлый вечер они встретили с надеждой: виновный пойман, опасность миновала. Впервые для многих сон в эту ночь прошел спокойно. И даже мрачное осеннее утро явило миру свою природную красоту и умиротворение. Люди наслаждались новым днем, пока не увидели лицо убитой горем матери. Ее красные от слез глаза вернули в их души былые страхи. А главное, лишили всякого доверия к совету и городской администрации.

Народ требовал, чтобы мэр вышел и объяснил, почему, несмотря на все старания, похититель на свободе. У всех в руках были деревянные таблички, на которых черным углем написали цифру 6 – количество пропавших детей. Если уж кто-то вдруг забыл. Потому что пропадали, как правило, дети обычных граждан. Ни мэр, ни судья боль утраты не испытали. Так что вряд ли их заботил счет.

Полицейский Хансен с двумя патрульными сдерживал толпу как мог. Обычно его маленький отряд легко справлялся с нарушителями порядка. Иногда приходилось пускать в ход дубинку, но исключительно в воспитательных целях и в адрес особо буйных граждан. Преступления в Гримсвике – явление редкое, а уж разъяренную толпу Лейф встретил впервые.

Люди стягивались к ратуше со всех концов, пока за закрытой дверью совет и администрация города пытались найти выход из сложной ситуации.

Собрались все, кроме Магнуса Хокана. Его не застали ни дома, ни на одной из его лесопилок. Поэтому слово пришлось взять господину Ивару Торсону, уважаемому купцу, что владел торговыми рядами на главной площади Гримсвика. На слушании по делу незнакомца он отмолчался, говорить в присутствии стольких глаз не любил. Зато наверстывал упущенное в узком кругу.

Торсон ходил взад-вперед в кабинете мэра и не мог сдержать эмоций. На широкой шее вздувались вены. На лбу выступали капли пота, которые тот смахивал платком. Торсон сделал паузу, чтобы набрать воздуха.

– О нас уже говорят в других городах! А это, поверьте мне, дурно скажется на торговле. Люди судачат, что в Гримсвик вернулось проклятие!

Судья Берг усмехнулся глупому суеверию. Ивар сделал вид, что не заметил этого.

– Ваше решение основано на глупости и страхе. Вы решили патрулировать город по ночам. Но нужно собирать дружину и идти в лес, туда, за болота, – он махнул рукой в сторону, – в те места, о которых вы боитесь даже подумать. Поверьте! – Он сжал кулак и рассек им воздух: – Дети там, ждут, пока их отцы наберутся смелости.

– Ну, хватит, – возразил мэр Ольсен. Его слова пролетели мимо. Ивар не намеревался останавливаться.

– Пусть Лейф впервые проявит смелость и переступит эту чертову линию! Или его бравости хватает только, чтобы махать дубинкой перед своими?

– Нет никакой линии! – взвизгнула Ингрид.

За что Ивар удостоил ее тяжелым взглядом.

– Вам ли уж не знать, – скривил он лицо в недовольной гримасе. – Жаль, что вы отказались продавать эти земли господину Хокану, он бы мне позволил…

– Достаточно! – Мэр встал и сурово посмотрел на обоих. – Господин Торсон, вы ведомы суеверным страхом и пытаетесь посеять его среди нас…

– Проклятие реально! Издавна ведьма заманивает людей на болота! – Он возбужденно оглядывал всех вылезающими из орбит бешеными глазами. – Теперь она заберет всех!

– Эти сказки для детей! – поддержала мэра госпожа Берг. – А если вы не прекратите истерику, то мы поставим вопрос о вашем нахождении в совете.

– Анна, – Ивар бросил на нее пренебрежительный взгляд, – вы в совете только из-за вашего супруга…

– Прекратите спор! – осадил его судья. – Вы забываетесь, господин Торсон.

Ивар замолчал и громко втянул носом воздух. Его щеки тряслись от напряжения. Челюсти ходили из стороны в сторону. Он готовился выдать мощную тираду, чтобы уничтожить своего оппонента, но не решился. Лица остальных были полны решимости воплотить угрозы судьи в реальность.

– В одном господин Торсон прав, от ночных патрулей нет никакого толку, – сказал мэр и показал жестом купцу, что тот может сесть. Ивар отошел к стене и оперся на нее плечом, все еще сдерживая разрушительное недовольство внутри.

– Леса мы прочесывали, – сказала Анна Берг, не сводя глаз со своего супруга. Тот поймал ее взгляд и слабо кивнул.

– Верно, в этом не будет проку, – добавил Олаф Берг, – лучше назначить вознаграждение за поимку похитителя и подключить к поискам весь город.

– Да-да, и нужно связаться с ближайшими городами, вдруг мы не одни столкнулись с этой бедой, – добавила Ингрид.

Мэр слушал их предложения, одобрительно кивая головой. На Ивара не смотрел, и так было понятно, что тот закипает от излишних эмоций.

– Что по поводу сыщика? Вы нашли кого-нибудь? – спросил господин Ольсен.

– В наших краях с этим проблема. Ждем ответа из столицы, но люди неохотно соглашаются ехать в такую даль. Особенно когда узнают, что это тот самый проклятый Гримсвик.

– Плохо, – выдохнул мэр. – Олаф, усильте патрули, обяжите людей заколотить ставни окон, выходящих на лес. Пусть те, у кого есть чуланы или погреба, укладывают детей на ночь туда и…

– Пройдите за болота! – выпалил Ивар. На лице выступило удивление. Он и сам не ожидал, что не справился со своим темпераментом.

– Никто не пойдет за болота! – сурово ответил ему Карл Ольсен. – Нет такого дурака.

– Один есть, – ухмыльнулся купец, – предложим ему свободу в обмен на помощь.

– Он сразу сбежит, – фыркнул судья.

– Пусть Лейф его проводит.

– Господин Хансен следит за порядком этого города, – рассердилась Анна. – Хотите за болота, идите сами!

– Хорошо, – ответил Ивар и, сложив руки на груди, замолк.

В кабинет вошел запыхавшийся полицейский. Судя по виду, ему пришлось нелегко. Темно-синий мундир лишился двух латунных пуговиц. С фуражки сорвали герб города, а на щеке пылало красное пятно.

– Господин Ольсен, народ требует вас, – сказал он, тяжело дыша.

Мэр скривился. Его ожидало неприятное дело, которое он любил меньше всего – говорить неправду. Но в сложившейся ситуации правда могла оказаться губительней. Несколько неверно подобранных слов могли разрушить остатки человечности, и тогда жители Гримсвика устроили бы безумный самосуд.

– Найдите мне сыщика и запросите из Тронхейма полицейскую помощь. Сами мы явно не справляемся. – Карл обвел всех присутствующих взглядом, медленно втянул носом воздух и резко выдохнул ртом.

Полицейский нетерпеливо крутил в руках дубинку и бросал взгляд на выход.

– Черт с ним, пойдем, – скомандовал мэр Ольсен, поправил волосы, застегнул верхнюю пуговицу камзола и вышел, как сам думал, на верную смерть.

– Теперь ты проклят, – сказал с серьезным лицом Харальд.

Эрик, как ни старался, не мог скрыть страха. И эти слова только ухудшили его состояние.

С самого утра на него наседали старшие дети. Им казалось, что хорошая взбучка решит все проблемы Эрика с ночным гостем и его неудачным похищением. К тому же каким-то нелепым образом вина за пропажу детей коснулась и самого Эрика. Словно он был с похитителем заодно. Поэтому юноша укрылся в тайном месте, о котором рассказал только Харальду. Судьба этого мальчика складывалась не лучше. Ему тоже нередко доставалось ввиду низкого роста, широкого носа и косолапости. Общие проблемы породили негласный союз, в котором главным правилом было хранить тайну лестницы и двух досок, держащихся на гвоздях, как на петлях.

В укрытии Харальд набирался смелости и вел себя с Эриком как старший брат.

– Раз ты проклят, то рано или поздно он придет за тобой, – Харальд продолжил развивать свою мысль. И, судя по его ухмылке, она ему нравилась.

Он провел рукой по бритой макушке и добавил:

– Но, думаю, я знаю, как тебе помочь.

Вдалеке хлопнула дверь, и в коридоре послышались глухие шаги.

– Как? – тихо спросил Эрик.

Харальд поднял палец и прислушался. Судя по доносившемуся эху, незнакомец удалялся от них.

– Самим найти пропавших детей, – с азартом предложил Харальд.

Страх холодом прошелся от груди до низа живота, из-за чего захотелось в нужник.

– Нам точно влетит, – стараясь сохранять самообладание, ответил Эрик. Его спину все еще жгли следы от розог госпожи Ларсен.

– Пустяки, – отмахнулся Харальд, – нам может влететь за что угодно. Даже за то, что дышим. Зато так мы сможем стать героями. Вдруг героев кто-то захочет усыновить? – Эти слова заставили Эрика предаться фантазии и вообразить себя в луже крови с перерезанным горлом.

– Мы дети, а с похитителем даже взрослые не могут справиться.

Харальд пристально посмотрел на Эрика:

– Как ты так быстро превратился в девчонку?

– Ты просто не понимаешь…

– Это ты не понимаешь. – Харальд слегка стукнул его в грудь. – Ты единственный, кто его видел и кого не похитили, ты как-то разрушил его чары, а значит – в тебе есть силы.

Наверное, он хотел подбодрить Эрика, но сделал только хуже.

– Ты разберись уже, проклят я или во мне есть силы.

– Эти вещи связаны, – серьезно сказал Харальд и посмотрел в пустоту, словно раздумывал над чем-то важным.

Разговор вышел неприятным и пугающим. Уж лучше чистить сарай или помогать на кухне.

– Иди ты!

Снова послышался звук шагов. На этот раз казалось, что кто-то целенаправленно двигается в их сторону. Парни замолчали. Этой лестницей пользовались редко. Вела она на третий этаж, который служил чердаком с брошенными вещами. Сломанные церковные лавки; облезлые канделябры и подсвечники с пятнами ржавчины; пустые багеты, картины из которых давно продали; и сундуки с пыльными тряпками, которые даже моли были не по вкусу.

Через некоторое время уже можно было разобрать голоса. Один – сухой и трескучий – принадлежал незнакомцу. Второй голос Эрик узнал быстро. Каждое слово вызывало мурашки на спине, именно так на него действовала настоятельница Грета. Говорила она невероятно спокойно и монотонно.

– Отец Матиас совсем плох, – сказал скрипучий, – его дни сочтены.

Говорили они о священнике, что служил в церкви Дома Матери.

– Мальчишки уважают старика, он заменяет им дедушку, – ответила настоятельница.

«Ложь», – подумал Эрик.

Святой отец давно не проводил с ними времени. Он даже не запоминал их имена. Все время путал и коверкал.

– Не важно, будет лучше, если он уйдет на покой и заберет с собой все тайны. Потому что он ничего уже не сможет сделать.

Они подошли совсем близко к лестнице. Свет от масляной лампы проникал в щели между досок, и Эрик задержал дыхание, будто это могло сделать его невидимым.

– Отец Матиас слишком стар, чтобы помнить о прошлом. В его больной голове последние сорок лет смешались в кашу. Иногда он разговаривает сам с собой или называет нас выдуманными именами.

– Он бредит и говорит лишь о том, что сохранилось в его голове, – сказал «сухой» голос, – я не получил от него ответа.

– Он постарел. Все время проводит в своей комнате. Его даже исключили из совета, – спокойно сказала настоятельница.

Кто-то из говорящих встал на ступеньку. Дерево скрипнуло.

Эрик, чувствуя, как начинает кружиться голова, медленно выдохнул, а затем так же медленно втянул воздух. Харальд же свернулся клубком и не поднимал головы. Было не ясно, дышит ли он вообще.

Разговор, свидетелями которого стали мальчишки, их напугал. По какой-то причине скрипучий голос оставлял ссадины за грудной клеткой. И даже когда человек молчал, эти зацепки все равно тревожили.

– Тот мальчик, – скрипнул голос в такт очередной ступеньке. Сквозь дерево Эрик вдруг ощутил на себе взгляд. Хотя и понимал, что скрыт от незнакомца тенью и досками.

– Эрик? Тихий и спокойный ребенок, – ответила Грета.

– Что он видел в ту ночь?

– Он говорит, что не помнит.

– Он может врать? – На этом вопросе у Эрика свело дыхание, а мышцы сковала судорога.

– Нет, он так напуган…

– Жаль… он мог бы помочь…

Эти слова удивили Эрика. Неужели этот человек здесь для того, чтобы решить проблему похищения детей?

– Я могу его привести, – предложила Грета.

– Не нужно. Дальше я сам, – он поднялся выше, – а вы можете идти.

В конце фразы он хлопнул в ладоши, и Грета удалилась прочь по коридору. Сам же незнакомец скрылся за массивной дверью из сосны, ведущей на чердак.

– Я тебе говорил, что это все не просто так, – прошептал Харальд. – Что, если это тот человек?

Эрик не ответил. Сердце подпрыгнуло до горла и теперь отчаянно стучало, отдавая в уши. Голова кружилась от недостатка кислорода. Все тело затекло и ныло, моля о том, чтобы немного размяться. Хотелось поскорее убежать отсюда, но мальчик боялся, что, как только вылезет, дверь сверху откроется и на него набросится незнакомец с жутким голосом.

– Ты что застыл? – Харальд дернул его за рукав. – Пойдем!

Он выскочил из-под лестницы, и ничего не случилось. Эрик последовал за ним и на миг дернулся, когда услышал скрип позади себя. Но то была доска, которую Харальд вернул на место.

– Надежное место. – Харальд улыбнулся, но была заметна дрожь в теле после пережитого испуга. – Пойдем лучше поработаем.

Нужно было скорее уйти отсюда, но лестница манила Эрика. Всего капля храбрости, чтобы подняться наверх и посмотреть на лицо незнакомца. А что, если это и правда тот тип, которого он видел ночью? Эрик обернулся и посмотрел на дверь.

– Ты в своем уме? – взволнованно спросил Харальд и, не дожидаясь ответа, добавил: – Поступай, как знаешь, а я пойду.

Дверь притягивала и пугала. На этом чердаке они бывали не раз. Сегодня же все изменилось. Возможно, разгадка всех происшествий хранится не в лесу, а на чердаке каменного дома возле часовни на холме города.

Удар колокола вывел Эрика из транса, и он решил, что обязательно проверит чердак, но только когда выпадет такой шанс.

Глава 2

С момента своего основания Гримсвик не знал ничего ужасней, чем эпидемия холеры, случившаяся в 1851 году. Болезнь зверствовала по всей Европе, но север Норвегии обходила стороной. И люди, живущие здесь, даже и не думали, что хворь заберется так далеко за пределы крупных городов.

Гримсвик был не готов к такой напасти. Ежедневно от холеры гибли десятки человек, и единственный врач на весь город не мог никак им помочь. Болезнь растекалась по улицам и без проса проникала в дома. Следовало изолировать больных от здоровых. Совет даже предлагал прогнать всех заболевших в лес и там поставить палатки. Но это решение вызвало волну гнева, и человека, предложившего эту идею, ночью забили на площади.

В то время в состав совета входила семья Форсберг. Богатейшие люди, наследники старинного замка на холме и нескольких фабрик. Они укрылись за стенами на краю города и отрезали себя от остального мира. Но камень не преграда заразе.

Никто не знает, как бы сложилась судьба города, если бы сам глава семьи господин Густав Форсберг не познал всю тяжесть болезни, что постигла троих его сыновей. Он отдал замок в распоряжение совета. Дорога туда была вымощена камнем и вела сквозь леса, составляя час пешей прогулки. Совет решил, что замок станет местом, где людям помогут выздороветь. Но получилось, что там они попрощались с жизнью.

Многие в то время покинули дома, надеясь на то, что в других краях болезнь их не настигнет. Другие, зная об эпидемии на всем континенте, оставались дома и молились всем богам, слезно вымаливая спасение.

Осенью 1852 года болезнь отступила. Последний зараженный человек вышел каменной тропой из Гримсвика и больше туда не вернулся. А уже весной в город стали возвращаться жители.

Об эпидемии говорили редко. Умерших старались не вспоминать. Их тела решили сжечь вместе с замком, что стал их общей усыпальницей.

С тех пор в Гримсвике наступили спокойные времена. Свидетели прошлых лет один за другим отправились в иной мир. Их дети не испытывали того суеверного трепета и не знали тягот болезни, потому жили счастливо, посвятив себя честному труду. Изредка в каких-то семьях случались трагедии: у кого дети заблудились в лесу, кто сгинул в болотах, а кто погиб в пьяной драке. Но то случалось не чаще одного-двух раз в год, поэтому можно было не беспокоиться, что это кого-то коснется. Никто и не волновался, пока в одну октябрьскую ночь не пропало сразу два ребенка. Вот тогда-то и забили тревогу.

За месяц в город вернулись и страх, и удручающая атмосфера. Улицы опустели, а незнакомцев встречали с подозрением и пытались их выпроводить как можно скорее. Правда, таких глупцов, желающих заехать в Гримсвик, становилось все меньше.

Многие ехали в Гримсвик только из-за мастерской Грунланда. Там изготавливали лучшие скрипки, флейты, лиры и главное достояние жителей – народный инструмент лур. Практически у каждого дома над камином висела такая трубка длиной метра полтора, сделанная из дерева, украшенного узорами и рунами. Люди верили, что его глубокий резонирующий звук может открыть врата в мир духов. Вот только пользовались им редко, разве что во время фестивалей и ярмарок, когда город наполняла музыка.

Оттиск с инициалами Грунланда превращал обычные инструменты в настоящее сокровище для ценителей музыки. И даже несмотря на суеверия и страхи, люди посещали город.

Был он невысокого роста, с мягкими чертами лица, темными волнистыми волосами и глубокими, почти черными глазами. Руки, если верить его словам, никогда не знали дрожи. Потому так искусно высвобождали из дерева музыкальный инструмент.

– Вам бы в столицу, а может, даже в Рим или Париж. Таких мастеров на весь мир единицы! – говорили люди, побывавшие в этом месте.

Но сам Арне отмахивался от всех предложений и всегда отвечал одно и то же:

– Дерево в этом месте обладает уникальными свойствами, другого такого места я просто не найду.

Впервые за десятки лет в мастерскую Грунланда не зашел ни один посетитель. А сам Арне Грунланд собирал последнюю партию скрипок, чтобы отправить в большой музыкальный магазин в Тронхейме. Продажи за последний месяц сократились, а расходы никуда не делись. Даже с учетом того, что господин Хокан с недавнего времени любезно выступил его партнером и разделил финансовые тяготы, Арне не видел иного выбора.

– Ящики грузите осторожно, между ними раскладывайте сено! – Господин Грунланд отдавал команды, стоя на небольшом балкончике второго этажа своего магазина. Он же служил ему и домом, и мастерской.

Рабочие терпеливо раскладывали ящики и, когда скрывались в магазине, гримасничали и шутили над Арне.

– Сено… сено не забудьте! – кричал тот с балкона.

– «Сено…сено…» – передразнивал его рабочий под всеобщие улыбки.

С балкона хорошо виднелись две дороги, идущие от центра города в два направления, и по одной из них, точно призрак, в одиночестве брела женщина. Арне заметил ее сразу. Его глаз был наметан на детали, а ее вид слишком отличался от остальных. Подол ее платья был изорван и испачкан в грязи. Нос и уши горели красным и выделялись на бледном лице. Пальцы дрожали и неестественно изгибались, точно черви, выползающие из земли. Иногда она заламывала руки или тянула себя за каштановые пряди волос.

Арне узнал ее не сразу. Горе сильно истощило женщину. Но как только он разглядел получше, то сразу бросился к ней. Он сбежал по лестнице и выскочил на улицу, ловко лавируя между работниками с ящиками.

– Фрида! Фрида! – Арне кричал и махал ей шейным платком, но женщина не обращала на него никакого внимания.

Когда до нее оставалось не больше тридцати шагов, он заметил, что с кистей капает кровь.

– Госпожа Нильсен, постойте!

Он нагнал ее и тронул за плечо. Неожиданно женщина истошно закричала и накинулась на него с кулаками. Обессиленная, она едва касалась его и не могла причинить вреда. Арне быстро перехватил ее за руки, стараясь не касаться ран. Кровь с ее рук испачкала пиджак и манжеты рубашки.

– Это я! Арне Грунланд!

Крик прекратился, и Фрида посмотрела на него пустыми глазами, словно видела его впервые.

– Что с вами? – спросил Арне, осторожно изучая знакомую.

Та не ответила, лишь всхлипнула, сдерживая слезы.

История прошлой ночи быстро стала достоянием общественности. И как подтверждение – сборище возле мэрии. Арне знал, что этой ночью в их семье исчез еще один ребенок.

Резкими вдохами, с дрожащими руками Фрида стала набирать полную грудь воздуха, чтобы выдать новую порцию душераздирающего крика, но Арне опередил его пощечиной.

Женщина встрепенулась и заморгала. Из глаз побежали слезы.

– Вы? – с трудом выдавила она.

Пелена понемногу спала, вернув серым глазам их родной цвет.

– Что с вами? – повторил Арне, все еще держа ее за руки и чувствуя в ладонях теплую кровь.

– Я хотела… найти… но они… я не знаю. – Последнюю фразу она выдавила с огромной силой. Вместе с ней брызнули слезы и прорвался плач.

– Вам нужно помочь…

Видя, что та не собирается размахивать руками, Арне отпустил ее. Разорвав платок на две части, он перевязал раны.

– Вам не стоило туда ходить.

Они двинулись в его мастерскую под взволнованные взгляды работников, которым теперь стало не до шуток.

– Хотела найти… мои детки… – Она тяжело дышала, и каждое слово сопровождалось сопением и всхлипами.

– Вам нужна помощь.

Он завел ее в своей кабинет и усадил на стул. Та покорилась, словно кукла.

– Выпейте, – на столе появился бокал ягодного вина.

Никакой реакции не последовало.

– Они далеко… я видела их лица…

Тогда Арне поднес бокал ко рту и силой влил в нее несколько глотков. Противиться Фрида не стала.

– Не стоит, госпожа Нильсен, вам ходить по каменной тропе. Ничего хорошего из этого не выйдет, поверьте своему другу. Скоро все обязательно образуется.

– Они там… я хотела… они…

Он гладил ее по голове и поил домашним вином. Понемногу женщина перестала бессвязно бубнить и, склонив голову набок, задремала.

– Там живет проклятие, и будет лучше, если его никто не станет тревожить, – сказал Арне вслух.

Затем он постучал двумя пальцами по распечатанному конверту, что лежал на столе, и, допив остатки вина в бокале, добавил:

– Но скоро все закончится. Обещаю.

– Значит, вы говорите, что ничего не помните. – Ивар изучал человека напротив.

В прошлый раз, на слушании, такой возможности ему не представилось.

– Все верно, – ответил Грим.

Они сидели за столом в небольшом кабинете, где каменные стены выкрасили в серый и расписали нордическими узорами. На их лицах играли мягкие тени от настенных масляных фонарей.

– И вы утверждаете, что каждое утро память играет с вами злую шутку и вы не помните прошлую жизнь до этого момента?

– Именно так. – Грим кивнул. – Но вот какое дело, – он подался немного вперед, и Ивар последовал его примеру, – прошлый день я помню до мелочей. Даже лица всех, кто присутствовал на городском совете. – Последнюю часть фразы он произнес шепотом.

– Очень удобно. – Ивар усмехнулся. – Помните, когда выгодно, и забываете, если что-то идет не по плану.

– Поверьте, я бы с удовольствием вспомнил свою прошлую жизнь и ответил на все ваши вопросы.

– Вытяните руки, – приказал Ивар.

Грим послушался и положил руки на стол.

– Ладонями вверх.

Перевернул.

– Знаете, – Ивар изучал его кисти, – я торгую с двенадцати лет и в этом деле неплохо преуспел. Потому что в нашем деле главное – уметь разбираться в людях.

– Согласен с вами, – кивнул Грим, но рук не убрал.

Ивар взял одну и внимательно посмотрел на ногти.

– Я разбираюсь в людях и редко ошибаюсь.

– Что вы надеетесь увидеть?

– Кровь под ногтями, – пошутил Ивар. – Вы видели когда-нибудь руки мясников? Там есть темно-бурая полоска запекшейся крови, от которой они вряд ли когда-нибудь избавятся.

– Вам не кажется, что это глупо?

Господин Торсон небрежно отбросил его руки и посмотрел в глаза.

– Ваши руки говорят мне, что не знали физического труда. Ваши глаза сообщили, что вы достаточно умны, хотя, как утверждаете, не помните этого. Ваша осанка и манера речи наталкивают меня на то, что вы из мира науки или музыки, но главное, – он расправил плечи и сделал непринужденный вид, – я полагаю, что вы невиновны.

– Теперь мне стало легче, – наигранно выдохнул Грим. – Я тоже могу о вас кое-что сказать.

– И что же? – Ивар сложил руки на груди и уставился на собеседника.

– Вы смотрите прямо в глаза, чтобы казаться уверенным и контролировать ситуацию. Однако обгрызенная кожа на кончиках пальцев свидетельствует о частых приступах беспокойства, которые вы стараетесь подавить. – Ивар метнул взгляд на ногти и тут же спрятал их в кулак. – Ваши руки дрожат, а плечи чуть приподняты, что указывает на хроническую напряженность. Красные белки глаз выдают вашу бессонницу. Вы пытаетесь контролировать себя, но ваше тело демонстрирует истинное состояние – беспокойство и страх.

Речь звучала спокойно и уверенно. Такие наблюдения были под стать опытному психотерапевту, но никак не бродяге без памяти. Ивар был явно поражен такими неожиданными способностями. Вот только Грим утаил множество других вещей, которые ему подсказывал внутренний голос. Он чувствовал дикий суеверный кошмар, что сковал душу этого человека.

– Откуда вы обладаете такими знаниями?

– Я бы и сам хотел знать. Эти выводы сами пришли в мою голову.

– Значит, я не ошибся, когда решил, что вы из мира науки. – Он качал головой в такт словам. – Но этого недостаточно, чтобы совет решил вас отпустить.

– Я слышал, этой ночью пропал ребенок, – сказал Грим, – а я был здесь, так что…

– У вас мог быть подельник, – перебил его Ивар и продолжил мысль: – Но если вы не откажете в помощи, то совет может переменить решение.

– Никакой помощи, – резко ответил Грим. И откинулся на спинку стула.

– Вы даже не знаете, что я хочу предложить. Поймите, я не могу найти человека, что решится…

– Дело в другом, – перебил Грим, – я не могу гарантировать вам никакой помощи, потому что не могу быть уверен, что завтра вспомню наш разговор, который, увы, нет смысла продолжать. Я верю, что рано или поздно вы поймете, что я обычный бродяга, и тогда вам придется меня отпустить.

Ивар тяжело вздохнул. Видимо, не такого итога беседы он ждал.

– Спасибо вам, и вы правы, я действительно очень обеспокоен ситуацией в городе. Но хуже то, что я никак не могу это исправить.

– Сочувствую, но, увы, я болен.

– Лейф, – выкрикнул Ивар, – уведи его.

– Благодарю, – Грим поклонился в пол и удалился вслед за полицейским.

– Зря ты отказался, – сказал незнакомец в костюме английского кроя, когда Грим вернулся.

Он сидел в том же положении, что и час назад, когда пришел полицейский.

– Откуда ты знаешь?

– Так уж вышло, что я знаю больше, чем ты.

Грим завалился на койку и уставился в потолок.

– Это несложно с учетом того, что я помню только вчерашний день, который как будто был сотню лет назад.

– Мелодия помогла тебе не забыть, а значит, ты можешь вспомнить и остальное. Я здесь для этого.

– Ты так и не сказал, кто ты? – Грим не смотрел на него, но чувствовал на себе пристальный взгляд.

– Когда ты вспомнишь свою личность, ты узнаешь, кто я.

– И как ты вернешь мои воспоминания?

– Я отправлю тебя в прошлое, которое хранится в твоем сознании.

Грим перевернулся на бок, кровать под ним заскрипела.

– Хорошо, не будем терять времени.

Впервые за все время человек встал. Плавно, словно парил, а не шел, он приблизился к деревянной койке и посмотрел на Грима сверху вниз.

– Ляг на спину.

Под скрип кровати Грим лег, как его попросили. Человек укрыл его виски своими ладонями.

– Закрой глаза.

Грим послушался.

– Закрой глаза и позволь своему телу расслабиться. С каждым вдохом почувствуй, как твое тело становится тяжелым. – Человек начал массировать виски. – Представь, как теплая волна расслабления начинается с кончиков пальцев ног и медленно поднимается вверх по твоему телу. Твои веки становятся все тяжелее, а дыхание – все ровнее и спокойнее.

Это и правда согревало его тело от ног и до макушки. Словно его укрыли теплым одеялом, набитым мягкой периной.

– Представь морской пляж, где песок с золотым отблеском… представь волну, что набегает и отступает с приятным шумом…

Без труда Грим представил все, что говорил ему человек, имени которого он не разобрал. Он видел его впервые, но по какой-то причине доверял ему. Словно знал его всю свою жизнь. Может, он был его другом или братом. Иначе в чем смысл переживать за судьбу бродяги без памяти.

Сначала Грим оказался на берегу с золотым песком и спокойным морем. Но стоило ему сделать шаг, как налетел сильный ветер и поднял бурю. Жуткий вихрь оторвал его от берега, и секундой позже он провалился под толщу воды. Острый холод сковал его конечности, и бездушным камнем он пошел ко дну собственного подсознания.

Падая, он видел, как в мутной воде всплывали и возникали образы прошлого, ранее ускользавшие. Незнакомые лица, которые он видел не раз. Шрам на груди пульсировал и горел. Морская толща сдавливала его тело, в то время как внутри кто-то скребся и рвался наружу.

Голос, что привел его в это гиблое место, остался наверху, там, где на солнце переливался песок. Здесь же, в затонувшем мире, среди городских развалин и голых стволов кривых деревьев, Грим ощутил истинное одиночество, в которое он бросил самого себя.

Тот человек, чье имя резонировало в нем острой болью, был снаружи и пытался достучаться до задворок памяти. В моменте бесконечного погружения Грим понял, почему каждую ночь он терял остатки памяти. Его недуг, точно морская волна, все стирал, стоило только погрузиться в сон.

Время перестало иметь значение. Три минуты под водой сравнялись с тремя часами в мире реальном. В Гримсвике наступила ночь. Но его невольный узник об этом не знал.

Городской колокол пробил полночь, и этот звук долетел до него слабым эхом. Но он пробил безмолвный купол, и в эту щель, как в сточную воронку, устремились все звуки реального мира. Сливаясь, они обращались в жуткую канонаду. Все, кроме одного. Чарующей и сладкой мелодии флейты. Для нее не существовало никаких звуковых преград.

Гадкое когтистое существо внутри Грима вмиг успокоилось. А затем устремилось туда, где рождалась эта музыкальная магия. Его бессознательное тело повиновалось внутреннему порыву. Погружение сменило движение в сторону.

Грим не шевелился, однако его несло с невероятной скоростью, пока море не выплюнуло его на каменистый берег. Вокруг бушевал шторм. Волны разбивались о камни с жутким ревом, и брызги ледяной воды врезались в него острыми каплями.

Следуя за флейтой, он шел по узкой тропе, которая образовывалась под его ногами между мокрыми, поросшими мхом валунами. Сделав несколько шагов (или тысячу), Грим очутился в лесу, где бывал дважды во сне. Этот лес или его сущность забирала детей. Оставляла лишь их пустые оболочки. Он видел эти безмолвные лица, похожие на глиняные маски.

Мелодия флейты усилились и накрыла собой окружение. Грим ничего иного больше не слышал. От звука дрожала и трескалась земля. Но хуже то, что она пробудила призраков, чьи восковые лица возникали в окружающей темноте.

– Уходи, – требовали они общим на всех голосом, который заглушал мелодию. – Уходи! – Голос стал грубее.

Мертвецкие маски парили между деревьями, но держались на расстоянии. Можно было бы подумать, что они боятся непрошеного гостя.

– Уходи! – Призрачный мир вздрогнул от истошного вопля, пронзившего мрачное пространство.

– Не могу, – спокойно ответил Грим.

Сделав еще один шаг, он почувствовал, что земля под ним перестала существовать. Он провалился в черную дыру, похожую на могилу, и оказался в кромешной тьме. Где исчезли все источники света, а главное, пропала флейта.

Нечто внутри него рассердилось. Оно царапалось и скулило, рвалось наружу. Хотело вновь следовать за мелодией, но его лишили этой возможности.

– Мое имя… – Он услышал голос человека, погрузившего его в гипнотический транс. Последняя часть фразы оставалась неразрешенной загадкой, вызывающей жуткую головную боль.

Его ногу обхватила рука, и Грим отдернул ее.

Во тьме он с трудом разглядел человека под собой. Пленника вечной ночи. Он лежал, словно погребенный заживо. Края его тела слились с черной жидкостью, которая оплела его паутиной.

– Мое имя… – прохрипел человек под ним. Один в один походивший на того, кого он видел в своей камере. Вот только его лицо пожирали черные личинки, а в глазницах жила ночь.

– Кто ты? – Грим наклонился так близко, что коснулся его холодного носа своим.

– Мое имя… – захлебываясь, повторил человек.

Вместе со словами из его рта вылетел пар и осел бледным пятном на стекле между ними. Грим вгляделся в заложника темноты. Смотрел и понимал, что видит свое утраченное отражение.

– Кто ты? – повторил Грим и прислонил ладони к зеркалу. Человек в отражении, превозмогая боль, захотел повторить, но не смог. Его руки опутала тьма.

– Мое имя Август Морган, – сказал человек в отражении, после чего в голове Грима что-то с жутким грохотом взорвалось.

К вечеру солнце наконец растолкало мрачные тучи и подарило городу немного тепла. Лучи закатного света окрасили воздух в жемчужные тона, наполнив окружение призрачной дымкой. От земли поднимался пар; собираясь, он превращался в белый ковер тумана и скрывал желтеющую траву.

Весь день дети из приюта утепляли дерном крышу сарая. А в конце дня наслаждались заслуженным отдыхом и грелись в остатках солнечного тепла. Природа вокруг замерла, ветер утих и не тревожил вековые ели. Даже коровы и овцы, чувствуя общее умиротворение, редко нарушали покой своими голосами.

Время остановилось и дало возможность всем насладиться красотой уходящей осени. Воспитательница не стала звонить в колокольчик и требовать от детей, чтобы те вернулись до захода солнца. Она сидела на деревянной резной лавочке и, обратив лицо к солнцу, думала о тех немногих приятных вещах, что знала в своей жизни.

Старшие и младшие встретили этот вечер в гармонии. Между ними не ощущалось разлада. Их тоже очаровала картина, по которой они давно соскучились, ведь в последнее время погода окрашивала дни в серый. Теперь же мир делился всеми своими истинными красками.

В таком состоянии никто из детей не думал о похитителе и проклятии. Все, кроме Эрика. Ему эти часы дались сложнее всего. Полупрозрачную бархатную пелену он принимал как обман, скрывающий ужас. Согревающие лучи ощущал как прощальный жест солнца перед ненастными неделями.

Но больше всего он злился на время, что оно замедлило своей ход. За работой часы летели один за другим и приближали долгожданную ночь. Теперь, когда все кончилось, казалось, ночь не наступит никогда.

Еще там, возле лестницы, Эрик решил, что, когда все уснут, он отправится на чердак. Человек со скрипучим голосом не давал покоя. Дважды Эрик пытался завести о нем разговор с Харальдом, но тот делал вид, что ничего не понимает.

Одному идти было страшно. Что, если тот человек до сих пор там? Может, на чердаке его тайное убежище. А может, тайник, в котором тот хранит трофеи похищенных детей – их мизинцы? Почему именно мизинцы – Эрик не знал. Так решило детское воображение.

Нужно было заручиться поддержкой Харальда, даже если на это уйдет не одна попытка. Эрик сел рядом с ним на край крыши сарая и свесил ноги.

– Ну что? Пойдешь со мной? – спросил Эрик непринужденно. Как будто Харальд сомневался. Но тот был непреклонен.

– Нет. Это не закончится ничем хорошим.

– Ты сам говорил, что мне стоит разыскать детей. Мне кажется, что чердак самое подходящее место, чтобы начать поиски.

Харальд не сводил глаз со своих ног, как будто видел их впервые.

– Да, я так сказал, но это касается только тебя. В ту ночь выбрали тебя, тебе и решать этот вопрос.

– Могли и тебя увести.

– Могли, – кивнул головой Харальд, – но выбрали тебя, – последние два слова он сказал громче остальных. – Так что если снова придут, то придут за тобой. И могут по ошибке… – Он осекся.

Понемногу Эрик понял ход мыслей товарища. Он боялся. Его страшил тот факт, что они живут в общей комнате, что кровати рядом, что он всего на год старше самого Эрика. Ему просто хотелось избавиться от отмеченного черной меткой ребенка и вернуть покой в стены приюта.

– Ты трус, – Эрик не стал скрывать обиды. – Им без разницы, кого похищать. Следующей ночью это можешь быть ты. Вряд ли тебе хватит сил противостоять им, – зло добавил Эрик.

Его слова попали в самую точку. Харальд насупился, а на глазах выступили слезы. Он и сам прекрасно понимал все это. Глядя на его полное тревоги лицо, Эрик пожалел о своих словах, но забирать их не решился. Пусть все остается так. Ему и самому страшно. Разве Харальд не пугал его этим утром? Пугал. Разве он не говорил, что Эрик проклят? Еще как говорил. С явным удовольствием. Пусть почувствует на себе, каково это.

Затем мальчик оглядел остальных детей, безмятежно греющихся на солнце. Несмотря на спокойные лица, он осознал, что они тоже боялись. Их агрессия, сменяемая безразличием, была проявлением страха. Они сторонились Эрика и надеялись, что проклятие обойдется самым младшим и оставит их в покое.

Негласным решением они принесли его в жертву.

Разрушительная мысль породила огонь ненависти ко всем, кто его окружал.

– Вы ничем не лучше, – тихо сказал Эрик и спрыгнул с крыши на кучу соломы.

Обида обжигала, требовала от него слез и уныния, но ничего не получила, кроме твердой решимости пойти на чердак и доказать им всем, что он никакая не жертва.

Да, он самый младший. Да, его хотели похитить.

– Но это не значит, что я ничего не смогу сделать, – озвучил он собственные мысли и почувствовал, как грудь распирает неожиданно взявшаяся гордость за самого себя.

Лучше так, чем жить в страхе.

Но ночью на чердаке он пожалел о своем решении.

Грим сидел на полу маленькой камеры и держался за голову. Сон или гипнотический транс вызвали жуткую головную боль с приступами тошноты и судорогами в ногах.

– Август Морган, – без конца повторял он незнакомое ему имя, которое точно слышал в прошлом.

Человек в отражении так себя назвал. Человек в отражении выглядел в точности, как Грим. Или его таким нарисовала фантазия?

Его сокамерник пропал. Вместе со своим саквояжем. Испарился, словно и не существовал вовсе.

– Август Морган, – сказал Грим, затем поднял голову и протянул руку для приветствия. – Здравствуйте, я Август Морган… психотерапевт, – последнее слово вырвалось случайно. Но память связывала их воедино. Видимо, часто в прошлом это имя и специальность звучали вместе.

– Значит, ты психотерапевт, мистер Морган, – сказал он сам себе.

– Все верно, – ответил он другим голосом, спокойным и рассудительным, – я – Август Морган.

Имя легло как надо. Теперь оно подошло ему полностью, как пара удобных разношенных ботинок. Осознание собственного «я» открыло ему глаза, и он внимательно посмотрел на свои руки, которые видел тысячу раз и о которых забыл. Они были частью Августа, были его частью.

– Я – Август Морган, – повторил он и хохотнул в конце от переполняющей радости. Ничего, кроме имени, он не вспомнил. Но это был огромный прорыв в долгих поисках. Новая старая личность выдавливала из него Грима.

Август зашелся кашлем. Тяжелым, раздирающим горло до крови. С каждой секундой обострение ухудшалось. Он кашлял так часто, что не успевал вдохнуть хоть глоток воздуха.

Очередной приступ спровоцировал рвоту, и Августа вывернуло на каменный пол. Из него извергалась темная соленая морская вода. Она искала пути наружу и бежала уже из носа, глаз и ушей. Вместе с потоками жидкости с огромным трудом, цепляясь за носоглотку, вышло черное густое пятно.

Шлепнув с противным звуком на пол, оно не растеклось, как вода, а юркнуло в тень под кроватью и затаилось. Без него стало гораздо легче. Кашель прекратился, и Август прислонился спиной к стене. Он не сводил глаз с того места, куда уползло пятно. Несомненно, оно было живым и пожирало его изнутри.

Теперь прозвище Грим казалось чужеродным. Его звали Август Морган. Имя он получил при рождении и жил с ним два с половиной десятка лет. Воспоминаний об этих годах пока не появилось. Но он чувствовал, как первые ростки пробиваются на отогревшейся почве его сознания. Ему нужно время, и тогда он вспомнит былую жизнь и сможет к ней вернуться.

В стене позади него что-то зашуршало. Кто-то пытался прокопать к нему лазейку. Сухая известь осыпалась с камней, освобождая между ними щели. Август не придал значения, решив, что по ту сторону обитают крысы. Все внимание направил на несвязанные обрывки воспоминаний пробудившейся личности.

Шум исходил сразу из нескольких мест. Тут и там пол покрывала пыль, а между камней появлялись новые отверстия. В одном таком Август заметил глаз. Больше человеческого в два раза. Черный зрачок без какой-либо радужки на бледно-розовом воспаленном белке. Глаз в поисках «бегал» по комнате. В двух других появились еще глаза. Такие же по форме и виду, но не сочетавшиеся между собой в направлениях, куда смотрел зрачок.

Август сидел к ним спиной и не видел, что все три глаза в разных частях стены теперь уставились на него. Затылком он почувствовал вибрацию в стене. Мгновением позже камни с грохотом разлетелись, и сквозь черные дыры просунулись длинные руки, походившие на извивающихся змей. Двигались и изгибались, лишенные прочных костей. Перебирая по камням длинными пальцами без ногтей, они моментально схватили Августа за плечи. Не до конца осознавая то, что происходит, он дернулся, но руки не пустили его. Выбив еще два камня, появились новые руки и обвили его вокруг пояса.

– Грииим, – прорычали позади него. Из каменных щелей вытекала жуткая морда. Глазницы пугали пустотой, а ошметки вместо губ не закрывали гнилых беззубых десен. Вместо носа два черных отверстия с присохшим между ними хрящом. Его зловонное дыхание вызывало мурашки на шее. Тварь готовилась впиться в сонную артерию на шее, чтобы отравить Августа собственной черной гнилью.

Руки, сковавшие его, разрывали кожу и проникали пальцами под ребра. Из пасти еще одной черной змеей вылез длинный язык и вонзился Августу в ухо.

– Гри-и-им, – прорычала тварь, проникая внутрь его тела.

За мгновение до конца Август понял, кто блокировал его личность. Эта тварь жила в нем и управляла его телом. Питалась его воспоминаниями. Но как она попала?

– Грииииим, – шептало оно.

Оно коснулось его щеки холодной шершавой кожей и оставило на ней склизкий след. Черная сущность забиралась в тело, наполняя его тяжестью и привкусом соленой воды.

Тварь эта была наследием прошлой жизни, о которой он ничего не помнил. Ее породил не Гримсвик. Август принес ее сюда в своем теле. Она жила с ним и, возможно, была виной тому, что шрам на груди никогда не заживал, но другие раны затягивались.

– Грииииим.

Август сам дал ему имя и наделил особой силой. Так что теперь он ничего не мог с эти поделать. Лишь несколько минут ему удалось побыть самим собой, прежде чем оно заберет его тело себе.

Колокол отбил полночь, и зазвучала флейта. Вернулась чарующая мелодия, и сущность замерла. Глаза в стене сменились ушами – оно слушало и наслаждалось мелодией. Гриму нравилась музыка.

Повинуясь звучанию флейты, тварь отлипла от Августа и спустилась на пол. Собравшись в огромную черную кучу, оно поползло к двери и затем скрылось в щели, оставив после себя мокрые маслянистые разводы.

Без резких движений Август встал и попробовал поднять руки. Тело его послушалось без возражений. Тогда он подошел к двери и выглянул в окошко. За тюремной камерой простирался черный лес и болота. Тогда он вернулся к стене, где остались дыры, и заглянул в них. По ту сторону начинался бескрайный пляж с золотым песком и голубым морем. Он просунул руку и ощутил тепло солнечного дня.

– Я сплю, – сказал Август спокойно.

Он открыл глаза, лежа на деревянной кровати в своей камере. Его сосед так и не появился. На стене он заметил надпись: «Тебя зовут Грим» и тут же стер ее.

– Нет, ты – Август Морган.

Настроение тут же стало лучше. Память, пусть и частичная осталась с ним. Как и та тварь, что назвала себя Грим и поселилась в его снах. Пусть так, но теперь Август знал, что может от нее избавиться. Нужно только найти источник музыки. Даже если придется принять предложение Ивара.

Впервые за долгое время госпожа Ингрид Ларсен видела мэра Ольсена в таком гневе. Еще один ребенок пропал, словно демонстрируя этим беспомощность городских властей. Что может быть хуже, чем уязвимость и растерянность? Они сколько угодно могут засиживаться в кабинетах и спорить о методах. Но все без толку. Родители похищенных детей сами вынуждены блуждать по лесу, выискивая малейшие крупицы надежды.

В одиночестве Фрида ночью вела безуспешные поиски. Ее не волновали слухи, суеверные страхи и дикие животные. Ничто не может подавить сильный и разрушительный материнский инстинкт. Если бы ей предложили остаться в лесу в обмен на своих детей, то она бы точно не мешкала ни секунды и приняла предложение как лучшее из благ. Однако поиски лишили ее последних надежд. И в отместку женщина попыталась лишить себя жизни.

– Я осмотрела Фриду, она не в себе, – заключила Ингрид. Помимо попечительства Дома Матери, она отвечала за лечебницу и больных. – Но нужных специалистов в городе нет. В такой ситуации необходимо лечить голову. Благо ей встретился мастер Грунланд.

– Любой бы тронулся, – выругался Карл. – Шесть! Шесть детей! Сколько еще их пропадет, прежде чем мы разберемся с этим делом?!

Вопрос, который не требовал ответа от Ингрид, так что она его пропустила мимо себя.

– Скоро все образуется, – постаралась успокоить его госпожа Ларсен.

– Как скоро? – взревел Карл.

Эту ночь он провел без сна, как и прошлые две. Так что туго соображал и плохо контролировал эмоции. Он понимал, что ему, как главному лицу в городе, должно сохранять самообладание. Истерики никогда не помогали делу. Но то мысли разума. А сейчас говорило сердце.

Он обошел вокруг стола и плюхнулся в кресло. Тревога и беспомощность вытягивали из него остатки сил. Больным сознанием и воспаленным слухом он слышал мелодию и голоса детей, которые грустно пели. Его одолевали галлюцинации, так он решил.

– Что мне делать? – устало произнес Карл.

Ингрид не знала, что ему ответить. Молча перелила мутное содержимое медицинского флакона в стакан и протянула мэру.

– Выпейте, немного полегчает. – Она спрятала флакон в медицинский саквояж.

– Что это? – Покрутив в руках стакан, он поморщился.

– Настойка на опиуме, вам не помешает.

– Я выпил бренди… – Карл вернул стакан на место.

– Тем лучше. – Она впихнула стакан ему в руку. Карл неуверенно понюхал напиток. Пахло чем-то сладким. Затем сделал маленький глоток.

– До дна, – строго сказала госпожа Ларсен, и мэр ее послушал.

Алкоголь с опиумом сделали свое дело, и спустя десять минут, когда вошел судья Берг, Карл Ольсен чувствовал полное умиротворение и принятие. Его тело наполнила приятная тяжесть. Кресло обратилось в мягкое облако, из которого не хотелось вставать. Ладонями он водил по шероховатой поверхности стола. Покрытое лаком дерево теперь казалось бархатом исключительной нежности.

Судье пришлось деликатно кашлянуть, чтобы мэр обратил на него затуманенный взгляд.

– Какие новости, Олаф? – Карл растягивал гласные, превращая фразу в нескладную песню.

– Дурные, господин Ольсен.

Судья Берг был одет по форме: черный строгий китель, высокие кожаные ботинки и фуражка с гербом города. В руках он держал фонарь.

– Так не тяните. – Карл Ольсен постарался выпрямиться, но не получилось. Руки соскальзывали с подлокотников кресла. Шея отказывалась держать голову, хотелось откинуться на спинку кресла. Заманчивое предложение.

– Все известные частные сыщики отказались от этого дела. Мы предлагали золото, ценные бумаги, даже долю в лесопилках господина Хокана. Но проклятие оказалось сильнее.

Это сообщение должно было вызвать новую гневную бурю, но Карл с минуту никак не реагировал. На лице читалась борьба с внутренними демонами, порожденными опиатами. Ему потребовались силы, чтобы переварить все, что сказал судья.

– Трусы, – наконец выдавил вместе со слюной Карл Ольсен. – Полиция из Тронхейна когда прибудет? – Мэр боролся с подступающей сонливостью, как мог, но сильно проигрывал ей по всем фронтам.

– Пять дней в лучшем случае… – Судья Берг нахмурился.

– Да как они смеют, сейчас же напишу их мэру! – Карл потянулся за перьевой ручкой, но опрокинул чернильницу. Ингрид подскочила и стала промокать растекающиеся чернила платком.

Он махнул рукой, испачканной в чернилах. Сил для борьбы не осталось. Слишком долго мэр Ольсен жил без нормального сна. Слишком долго его сжирала изнутри тревога.

– Чербытебпобрал, – выдавил Карл и, откинув голову на спинку кресла, отключился.

Судья перевел взгляд на госпожу Ларсен.

– Что с ним? – спросил он строго.

– Переутомление, – виновато ответила Ингрид, не прекращая убираться на столе. – Несколько ночей без сна. – Потом она остановилась и пристально посмотрела на судью. – Почему вы в форме?

– Сегодня ночью мы отправимся за болота.

– Госпожа Берг в курсе? – Ее щеки окрасил румянец.

– В этом нет необходимости. Передайте Карлу, когда он проснется, что я ушел с патрулем.

– Ах ты, мелкий поганец, – закричала настоятельница Грета и потянула Харальда за оттопыренное ухо.

Ребенок взвизгнул и закрыл рот руками.

– Что ты делаешь в коридоре так поздно ночью? Тоже решил сбежать, как и твой дружок? – Она тянула его за ухо изо всех сил. Хрящ в ухе хрустел, а кожа вокруг сначала покраснела, затем побелела.

– Нет-нет! – завопил Харальд. Из его глаз брызнули слезы.

Ухо отпустили, но за плач наградили подзатыльником.

– Замолчи, порченое дитя! – Грета нависла над ним, закрыв собой свет от настенных ламп. – Говори, куда ты собрался?

– Никуда, – стараясь сдержать слезы, ответил Харальд. Мочевой пузырь сжался. Но не хватало обмочиться прямо на полу в коридоре. Тогда точно пройдутся по спине и заставят драить туалеты. – Просто… просто не спалось.

Щеки настоятельницы надулись от возмущения. Мало того, что у них чуть не пропал ребенок и теперь отец Матиас велит каждый час навещать их в комнате, так еще один пойман прямо на выходе из спальни! Если она расскажет об этом, то все решат, что в дежурствах есть толк. И с нормальным сном можно будет попрощаться.

– В этот раз я сделаю исключение. – Грета скрыла гнев под натянутой улыбкой. – Ты, мелкий поганец, сейчас же отправишься спать, а я об этом никому не скажу.

– Спасибо, госпожа…

Она встряхнула его за плечи, так что Харальд звонко щелкнул зубами.

– Но и ты об этом никому ничего не скажешь. – Она мило улыбалась, но не могла подавить злости в голосе, каждое слово ядовитыми уколами входило в уши мальчика. – Понял?

Харальд испуганно кивнул.

Поганец что-то скрывает! Но допытываться не было никакого желания. Иногда детские секреты лучше оставить таковыми – меньше будет проблем у взрослых.

Одной рукой сжимая хрупкое плечо, Грета завела ребенка обратно в комнату.

– Быстро в кровать, – приказала она, обводя спальню взглядом.

Пока кряхтя и всхлипывая, Харальд укладывался в кровать, она пересчитывала детей.

– Восемь… девять… – Палец остановился на пустой кровати.

– Кто здесь спит? – строго спросила Грета.

– Эрик, госпожа, – прошептал Харальд.

Тот самый порченый ребенок, что чуть было не убежал в лес. Неужели опыт прошлого ничему его не научил?

– И где он? – стараясь сохранить самообладание, спросила настоятельница.

Несколько секунд Харальд молчал, а потом взорвался всхлипами и истерикой.

– Я говорил… ему… а он… он и мне предлагал… я хотел… он не слушал!

Слова утопали в слезах. Ребенок не дышал, а истошно хватал ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег.

Продолжить чтение