Истории из пропавшего чемодана. Мифы Лазурного Берега

Однажды в конце прошлого века моего мужа делегировали на важный симпозиум в страну Монако. Хотя страна эта с трудом различима на карте, о ней наслышаны все. Муж решил сделать мне приятное и пригласил меня в поездку, чему я очень обрадовалась. Я еще никогда не была на Французской Ривьере, а тем более летом, в разгар сезона. И хотя я высокомерно считала, что Лазурный Берег – это для отечественных нуворишей, тем не менее я серьезно подошла к отбору вещей для поездки. Мне не хотелось оказаться на международном празднике жизни в ситуации Золушки после полуночного двенадцатого удара часов.

Программа пребывания включала ответственные мероприятия: торжественный ужин по случаю окончания работы симпозиума и вечернее посещение казино «Руаяль» в Монте-Карло. Будучи преданной поклонницей Джеймса Бонда, я неоднократно виртуально находилась рядом с суперагентом при произнесении крупье знаменитой фразы: «Делайте ваши ставки, господа!» И, конечно, я знала, как важно, чтобы внешний облик присутствующих соответствовал этим словам. Именно поэтому самое нарядное летнее платье оказалось в новом чемодане, вылетевшем из Шереметьево с биркой «Москва – Ницца». Рядом с платьем соседствовали и другие вещи, необходимые для комфортного времяпрепровождения на престижном курорте. Очень хорош был только что купленный смокинг моего мужа для выхода в вечерний свет. Вместе с платьем они до сих пор так и стоят у меня перед глазами. Мы прекрасно могли бы в них смотреться, если бы они долетели до Ниццы. Но они до нее так и не добрались…

Скорее всего, выходная пара не смогла сделать пересадку в Брюсселе из-за забастовки служащих аэропорта и навсегда осталась жить в Бельгии. А вместе с ней безвозвратно пропал и чемодан. Компенсация в десять долларов за один кэгэ неполученного веса не послужила утешением. На заре становления капитализма в России одномоментная утрата большого количества одежды казалась невосполнимой. Больше всего я горевала по костюмчику из шелкового крепа горчичного цвета с крупными бежевыми горошинами. Отрез пролежал лет тридцать в бабушкином сундуке, прежде чем из него было сшито одеяние в стиле королевы Елизаветы II – юбка-карандаш ниже колена, короткий жакет на перламутровых пуговицах, рукав реглан длиною три четверти. К наряду полагались шляпка, сумочка и перчатки, идеально подходившие к лодочкам фирмы «Саламандра». Я была безутешна, особенно первые три дня. Впервые в жизни передо мной не стоял по утрам вопрос, что сегодня надеть, ибо надеть было нечего. Конечно, гардеробом первой необходимости мы обзавелись, но горький осадок от безвременно ушедшего из нашей жизни чемодана остался.

Пропажа багажа несомненно повлияла на впечатление от курортной Мекки двадцатого века. Я чувствовала себя обманутой и разочарованной. Восточный берег Крыма, воспетый в стихах Волошина, запечатленный в его акварелях и озаренный магическим отблеском «Алых парусов» Александра Грина, казался мне и более романтичным, и более изысканным.

– А чем же город Ялта хуже Ниццы? – спрашивала я себя. – Неужели все дело в пятикилометровой набережной, почему-то названной Английской? Неужели этот бесконечный променад делает огромный современный город магнитом притяжения для туристического бизнеса?

Возможно, первый неудачный блин впечатлений от Лазурного Берега и отбил бы у меня навсегда желание вернуться на юг Франции, но жизнь распорядилась иначе. По самым разным причинам я снова и снова оказывалась в департаменте Приморские Альпы. На его территории со мной происходят забавные истории. Их накопилось так много, что они стали проявлять недовольство: «Ты про всех рассказываешь, а про нас молчишь. Это нечестно». Я задумалась и решила, что они правы: надо дать им возможность выговориться. Все, что случается со мной в здешних краях, имеет двойной скрытый смысл. С одной стороны, все местные «однажды» – это компенсация за потерянный 25 лет тому назад багаж: по одной истории за каждый килограмм исчезнувшего веса. С другой стороны, рассказы про разные приключения, про чужие любовные переживания, активный отдых, вкусную еду, про новые знакомства и увлекательные путешествия превращаются в ингредиенты «коктейля жизни» под названием «Лазурный Берег». Напиток этот нас стимулирует, помогает вырабатывать позитивное восприятие происходящего, генерировать положительные эмоции, которые, в свою очередь, укрепляют здоровье и способствуют долголетию.

Рассказов с Лазурного Берега набралось на целый сборник «историй из пропавшего чемодана». Надеюсь, их хватит хотя бы на одну порцию «коктейля жизни».

История первая. Рождение мифа

Французская Ривьера с конца девятнадцатого века пользуется псевдонимом «Лазурный Берег». Он оказался настолько удачным, что сегодня никто и не вспоминает, когда и кем он был придуман. Более того, псевдоним официально узаконен в названии департамента Cote d'Azur – Alpes Maritimes (Лазурный Берег – Приморские Альпы). Если вы посмотрите на географическую карту, то увидите, что Французская Ривьера – это узкая полоска северного побережья Средиземного моря на юго-востоке Франции общей протяженностью около трехсот километров. Вместо песка здесь галька, а гаваней для стоянок яхт, катеров и лодок больше, чем пляжей. Полоска суши прижата к морю тремя горными массивами, последний из которых – Приморские Альпы.

Подлетая к Ницце, вы сможете с высоты птичьего полета разглядеть в море небольшие острова и выступающие из воды щупальца полуостровов, смахивающие на гигантских ящеров. Вы увидите невысокие горные вершины, на которых отдыхают проплывающие мимо облака. Вы обратите внимание на сбегающие с прибрежных высот к морю многочисленные дома и виллы. Скорее всего, вы останетесь довольны увиденным.

Море и горы обеспечивают Ривьере микроклимат. В здешних субтропиках флора чувствует себя прекрасно. Она встречает приезжих зонтичными пиниями, стройняшками кипарисами, разнообразными пальмами, живыми изгородями из эвкалипта, кедрами, серебристыми рощицами оливковых деревьев, не говоря уже о плантациях разнообразных цитрусовых, которые цветут, пахнут и плодоносят. Греческая смоковница одаривает население сладчайшими винными ягодами. Виноградная лоза обещает бокал охлажденного «розе», которое удивительно подходит к летнему отдыху. В жаркий безветренный день обоняние чувствует себя растерянным среди благоухания розмарина, полыни, чабреца, шалфея, лаванды и не знает, какому из запахов отдать предпочтение. Лазурной окружающей среде не досаждают вредные производства, разве что выхлопные газы дорогих и не очень авто. Солнце работает здесь в режиме повышенной готовности светить и с минимумом выходных. Оно отлично прогревает морскую воду и поджаривает распростертых на пляже людей. Ласковая волна накатывает на берег и соблазняет утомленные солнцем тела погрузиться в прозрачную лазурь Средиземного моря.

Путеводители вас не обманывают, обещая накормить и расселить всех желающих. Гостиниц, квартир, вилл, мотелей, кемпингов, яхт под сдачу здесь немерено, так же как и ресторанов, бистро, кафе, пиццерий и баров. Не поверите, но тут поезда и маршрутные автобусы передвигаются регулярно и по расписанию, если, конечно, профсоюзы не объявят тотальную и бессрочную забастовку водителей и служащих. Подводя итоги, можно сказать, что местная инфраструктура вкупе с логистикой находятся в рабочем состоянии и доступны всем.

Придирчивый и искушенный пользователь отдыхательных услуг, прочитав начальные строки этой главы, пренебрежительно скажет:

– А зачем мне 300 км изрезанного побережья? Море, горы, микроклимат… да таких мест в Европе навалом – в Италии, Испании, Португалии, Греции, Болгарии, в Крыму, на Кипре, да даже в Турции. Выбор колоссальный, а прожиточная стоимость дня существенно ниже, чем на Французской Ривьере. И, кстати, ваш пресловутый Лазурный Берег не породил никого и ничего, что могло бы обогатить мировую культуру.

О, экономный, практичный и всезнающий Пользователь, ты абсолютно прав! Но тогда почему тысячи людей стремятся приехать сюда? Что тут такого особенного, уникального, соблазнительного? Именно об этом мне бы и хотелось поговорить. Кое-что тут все же имеется. И это «кое-что» – энергетика места. К сожалению, оно не подарило мировой культуре ни имен великих людей, ни гениальных идей, достижений и памятников. Зато мировая культура на протяжении двух последних веков щедро одаривала Лазурный Берег чувствами, эмоциями, впечатлениями и мыслями выдающихся своих представителей. Именно они двести лет создавали увлекательный миф об узкой полоске суши протяженностью в триста километров. Подобно гусеницам, они плели вокруг нее сказочный кокон, из которого в конце девятнадцатого века выпорхнул необыкновенный мотылек, перевоплотившийся в двадцатом столетии в роскошную бабочку. И всем захотелось на нее взглянуть. И Старый, и Новый Свет ринулись обживать Французскую Ривьеру, старательно приукрашивая страницы скромной ее истории все новыми и новыми легендами.

Но все-таки с чего-то все должно было начаться? Вне всяких сомнений, у всех уважающих себя мифов ноги растут из Древней Греции и Рима. Лазурный край – не исключение. Сначала здешние берега пришлись по душе грекам. У них было всего так много, что продажа излишков являлась острой необходимостью. Для реализации товаров они прокладывали морские пути и обустраивали торговые центры по всем соседним с Грецией побережьям. Так на Средиземноморье появились мощная колония Массалия (теперешний Марсель) и поселения поменьше – Антиполис (Антиб), Никея (Ницца) и прочие в местных удобных гаванях. Дела у подданных всемогущего Зевса шли неплохо, но им хотелось большего. Им хотелось не только плавать по морям, но и свободно передвигаться по оторванной от родины суше. Однако дикие племена лигурийцев, кельтов и прочих не давали грекам развернуться на земле. Собственными силами справиться с аборигенами не получилось, и тогда свободные предприниматели обратились за помощью к Риму. Римляне обрадовались, усмотрев в просьбе греков новые, интересные для себя возможности. Во-первых, всегда приятно продемонстрировать окружающим силу и призвать к порядку распустившихся варваров. А во-вторых, поставив всех на место, можно основательно закрепиться на чужой территории, что они и сделали.

Симье – римские развалины

Я не устаю восхищаться римлянами и их основательным подходом к решению поставленных целей и задач, особенно мне импонирует их любовь к строительству. Не успели греки с варварами и глазом моргнуть, как прямая дорога прошла мимо них, соединив Рим с его владениями в Испании. Вдоль же дороги появились типовые города, защищенные высокими стенами. Заметьте, сначала дороги, а уж потом все остальное. На Лазурном Берегу лучше всего сохранились два римских градостроительных объекта – Симье и Фрежюс. Их развалины у каждого путешественника вызывают благоговение. И сегодня по архитектурным останкам легко прочитывается разумность римского городского обустройства: амфитеатр, арена, цирк – для развлечений и собраний; гимназия – для воспитания достойных граждан; пантеон – для укрепления веры; акведук и бани – для всех, а также жилье, публичный дом, мостовые для проезда колесниц и пр.

С огромным удовольствием цитирую фразу из очерка Александра Куприна «Лазурные берега»: «Все лжет на Лазурном побережье. Одни римские развалины не лгут». Но кроме живописных, не лгущих руин какую еще память оставили по себе две величайшие цивилизации?

Местное население не устает благодарить греков за оливковое масло и инжир, а римлян – за акведуки, дороги и зонтичные пинии. Эти хвойные деревья придают пейзажу особое изящество, бросают благостную тень на раскаленную солнцем землю, а во времена великих римских императоров они подкармливали солдат лакомыми зернышками своих плодов. До наших дней дошел один греко-римский кулинарный изыск, правда в искаженном от времени варианте. Речь идет о некой приправе «гарум», по которой вслед за греками римляне просто сходили с ума и готовы были платить безумные деньги. Когда я прочла, из чего и как делали этот деликатес, у меня пропало малейшее желание его попробовать.

Гарум – это не что иное, как продукт разложения внутренностей жирных пород морских рыб. И этим «изыском» улучшали вкус всех блюд римской кухни, включая гусиный паштет и десерты! Самый высококачественный гарум производили в Антиполисе (Антибе), где и сегодня можно увидеть хитроумные морские бассейны-ловушки, куда попадали легкомысленные рыбные самки, соблазненные присутствием в акватории самца. Специально обученный персонал кормил их, менял воду в естественных аквариумах и доводил пленниц до требуемой кондиции. Что происходило далее, предоставляю возможность всем желающим вообразить… В наши дни наследником гарума признано местное блюдо «писсалат», или «писсаладьер», что в переводе означает «соленая рыба». Для его приготовления используют пюре из анчоусов и сардин. Сладкое им не сдабривают, а подают в качестве закусончика, чтобы занять рот и скоротать время до подачи заказанной еды.

Другой местной кулинарной достопримечательности следует уделить особое внимание. Разрешите представить короля местной кухни – легендарный буйабес. Его можно зачислить в ряды рыбных супов, а приготовление сего шедевра требует времени и затрат. Около десятка наименований свежей рыбы и морепродуктов не делает его дешевым блюдом. А если повару повезет и ему удастся раздобыть «морского скорпиона», то стоимость возрастает еще больше. У рыбы этой устрашающий вид – ярко-красная, с выпученными глазами и длинными колючками в спинном плавнике, зато ее белое мясо придает супчику неповторимый аромат. Менее редкая, но не менее страшненькая рыбка saint-Pierre с отвисающей нижней челюстью, от которой много отходов и с которой еще больше возни, просто обязана принимать участие в приготовлении буйабеса. По мне, так цену набивают, мотивируя тем, что в других местах рыбы эти – редкие гости, а значит, их присутствие в вашей тарелке – эксклюзив.

Приготовление буйабеса строго процессуально, так же как и его подача. Де-факто это два блюда: наваристый суп в виде горячей густой однородной массы и рыба из него. К супу подают слегка подсушенный хлеб и специальный соус (протертая до консистенции горчицы чесночно-перечная смесь с шафраном на оливковом масле с добавлением сухариков, замоченных в курином бульоне). Соус стоит на столе сам по себе в отдельной плошке, тогда как на большом блюде под изумленные возгласы присутствующих туристов подаются горкой рыба и морепродукты из этого же супа. Хорошим тоном считается разделка рыбы на столе перед клиентами. Знал бы тот клиент, что предложенный ему шедевр французской национальной кухни по 100 € за тарелочку когда-то считался простой рыбацкой пищей и готовился из всякой рыбной мелочи, не годившейся на продажу!

Среди тех, кому буйабес не понравился, вновь оказался писатель Александр Куприн: «…А бульябес – это самое зверское кушанье, которое только существует на свете. Оно состоит из рыбы, лангуст, красного перца, уксуса, помидоров, прованского масла и всякой дряни, от которой себя чувствуешь, точно тебе вставили в рот динамитный патрон и подожгли его». Возможно, за прошедшие сто лет со времени пребывания Куприна в Ницце и написания очерка «Лазурные берега» кое-что в способе приготовления супа изменилось. А понравится или не понравится буйабес вам – пока не попробуешь, не узнаешь.

Оставив в стороне вкусовые качества данного блюда, замечу лишь, что оно сыграло немаловажную роль в рождении знаменитого на весь мир города Канны. И произошло это в 1834 году, когда английский лорд-казначей Генри Броухем направлялся из Прованса в Италию. Не доезжая Ниццы, лорд попал в засаду: местные власти объявили карантин из-за эпидемии холеры. Высокопоставленный англосакс попробовал качать права, мол, он важная государственная шишка, но санитарный кордон был неумолим – сиди, пока последняя холерная палочка не отдаст концы. Лорд Броухем в уныние не впал. Он вспомнил, что накануне в рыбацкой деревушке Канны на берегу живописной бухты его накормили рыбным супчиком и напоили местным вином. Лорду и то и другое понравилось до такой степени, что он задержался в Каннах не на два месяца карантина, а на тридцать четыре года. На дороге из Канн во Фрежюс лорд Броухем построил себе виллу, похожую на дворец, назвал ее «Элеонора» в честь дочери и превратил в зимнюю резиденцию, где проживал до самой смерти. Представители высшего лондонского общества с удовольствием навещали лорда зимой. Им нравилось гостевать у солнечного моря, и многие из них, последовав примеру Генри Броухема, обзавелись собственностью, а вернее, отстроились в предместье бедной рыбацкой деревушки. Сегодня аристократическое британское поселение – самый престижный район города Канны. Через два года после смерти именитого англичанина местные власти решили отблагодарить создателя каннского мифа и поставили любителю буйабеса пусть скромный, но все же памятник.

Прежде чем рассказать о главном мифотворце Лазурного Берега, позволю себе вкратце остановиться на некоторых исторических эпизодах данного края. Они естественно вплетаются в мифологическую канву, придавая ей правдоподобие и основательность.

После падения Рима, а вместе с ним конца эпохи спокойствия контрольный пакет власти беспрерывно переходил из рук в руки. Кто только не отметился на трехстах километрах побережья! Можно сказать, что эти три сотни кэмэ стали своеобразным историческим променадом для разного рода завоевателей, разбойников, пиратов, авантюристов. Здесь видели генуэзцев, пьемонтцев, испанцев, сарацин, французов, папские войска, вооруженные силы Священной Римской империи, турок, не считая готов, вестготов и иже с ними варваров. Чехарда исторических претендентов на управление местной жизнью закончилась в 1860 году, когда Савойский королевский дом уступил Ниццу Франции. Наполеон III подтвердил права владения, выиграв референдум. Местное население проголосовало за Вторую Империю.

Среди гулявших по интересующей нас части Средиземноморского побережья самые неприятные воспоминания оставили по себе сарацины. На протяжении столетия они терроризировали весь юго-восточный берег, внезапно нападая на жителей с моря. Сопротивлявшихся людей убивали с особой жестокостью, остальных грабили и угоняли в рабство. Особенная охота шла за красивыми женщинами, которыми они торговали на невольничьих рынках. Сохранилась легенда о монахинях аббатства Альманарре. Увидев высаживающихся на берег сарацинских пиратов, женщины воскликнули: «Если мы изуродуем себе лица, нас не смогут продать!» Служительницы культа вооружились кухонными ножами и отрезали кончики своих носов. Ворвавшиеся в монастырь бандиты пришли в бешенство, когда обнаружили случившееся. Они варварски расправились с несчастными женщинами, перерезав им горло их собственными кухонными ножами.

Спасаясь от сарацин, люди уходили в горы. Там они строили убежища, обнесенные высокими толстыми каменными стенами. Такие укрепления получили название «орлиные гнезда». Их архитектурные потомки и через одиннадцать веков украшают современный ландшафт Лазурного Берега. Неизвестно сколько бы еще времени продолжались сарацинские безобразия, если бы не наглое похищение ими прелата Майеля в 972 году. Майель происходил из знатной провансальской семьи, а для местных христиан стал культовой фигурой. Похитители потребовали за прелата колоссальный выкуп. Деньги собрали, священнослужитель вернулся к пастве, а его влиятельный родственник граф Гийом из Арля решил наказать неверных. Он собрал мощную по тем временам коалицию из феодальных нотаблей Прованса и Пьемонта и разгромил противника. Победа принесла графу еще один почетный титул – Гийом Освободитель, а также подтвердила справедливость поговорки «нет худа без добра». Чтобы положить конец столетним бесчинствам сарацин, Провансу пришлось консолидировать разрозненные силы и впервые объединиться под знаменами единоличной власти.

Следующая яркая страница в истории Ниццарского графства была вписана в XVI веке французским королем Франциском I. Этот монарх позиционировал себя как вольнодумец, эстет, либерал, тонкий ценитель женской красоты и изящных искусств, а также отважный воин. Последний пункт вызывает некоторые сомнения, ибо Франциск дважды побывал в плену, откуда его выкупали за огромные деньги. Надо признать, что в его царствование, пришедшееся на эпоху Возрождения, много чего культурного произошло. Построили два шедевра французской архитектуры – Фонтенбло и Шамбор; открыли первую типографию; Рабле написал «Гаргантюа и Пантагрюэль». Перед его шармом и кошельком не устояли ни прекрасные дамы королевства, ни Леонардо да Винчи. А вот военных сил покорить Ниццарское графство не хватило.

Франциск считал, что Ницца, входившая в средние века в состав Прованса, должна вместе с ним перейти его короне. Однако графство придерживалось другой точки зрения и выбирало в покровители Савойскую династию. Возмущенный Франциск вступил в сговор с турками, рассчитывая с их помощью атаковать противника с моря. В 1543 году войска французского короля при турецкой поддержке осадили Ниццу. Повеселился Франциск вволю: порушил, покрушил, попортил, пограбил, да только город не сдался. Он оказал бешеное сопротивление – все жители как один встали на защиту родного гнезда. На помощь мужчинам пришли домохозяйки: они вышли на улицы, вооружившись тяжелыми предметами домашнего обихода. В руках разъяренной женщины валик для стирки белья из прочного оливкового дерева превратился в мощное оружие ближнего боя. Особенно отличилась прачка Катерина Сегюран. Как гласит народная легенда, Катерина выскочила из дома на улицу полуодетая, разгоряченная многочасовой стиркой. В это время мимо проходил отряд турецких наемников, впереди которого шел бравый знаменосец. При виде врага у входа в свое жилище женщина пришла в ярость и изо всех сил ударила инородца со знаменем по голове тем, что держала в руках, – тяжелой деревяшкой. Дальнейшие события людская молва описывает по-разному. В одном из вариантов Катерина не ограничилась ударом валика. Она набросилась на упавшего оккупанта и прикончила его весьма оригинальным способом – перекрыла доступ воздуха чрезвычайно пышной своей грудью. В другом варианте решительная женщина не постеснялась задрать юбки и выставить на обозрение врага обнаженный зад гигантских размеров. Впрочем, обе версии привели к ошеломляющему результату – турки обратились в бегство.

Легенда об отважной Катерине Сегюран родилась не сразу. Она долго вызревала в недрах народного сознания и явилась на свет лишь в начале XVII века. Тут же нашлись неверующие, утверждавшие, что никакой Сегюран вообще не существовало. Однако простой люд, жаждущий героических поступков, реальных или вымышленных, не обратил никакого внимания на людей, лишенных воображения. Литераторы, со своей стороны, поддержали народное героическое творчество. В девятнадцатом веке появилось два произведения, посвященных отважной прачке Катерине. Поэт Андриоли разразился эпической поэмой в духе романтизма в ее честь, а драматург Тозелли воспел подвиг Сегюран в пятиактной пьесе. И, наконец, в двадцатом веке город Ницца решил воздать должное своей героине. Собранных средств хватило на мраморную стелу. Барельеф весьма символично прикреплен к останкам стены разрушенного замка. Памятник открыли 25 ноября 1923 года в день Святой Екатерины. С тех пор ежегодно в этот день члены комитета ниццарских традиций собираются у барельефа, чтобы почтить память отважной мифической жительницы города Катерины Сегюран.

Пикантные подробности героической легенды меня чрезвычайно позабавили. Они напомнили фривольные эпизоды итальянских новелл эпохи Возрождения. А вот монументальная инкарнация воительницы Катерины разочаровала. Авторы барельефа неудачно скопировали образ «Свободы на баррикадах» художника Делакруа. Им не только не удалось передать пафос момента, но они вдобавок лицемерно прикрыли обнаженную грудь героини, а сама она выглядит слишком мелкой и ординарной. С моей точки зрения, им надо было вдохновиться натурщицей, похожей на незабываемую сумасшедшую из фильма Феллини «Амаркорд». Вот это тело! Оно могло бы и подростков соблазнить, и неверных обратить в бегство.

Последовавшие за осадой Ниццы 220 лет отметились в жизни Ривьеры разного рода событиями глобально-местечкового значения. Зато в шестидесятых годах XVIII века произошло нечто, послужившее началом новой эры в истории края. Этим «нечто» стал приезд в Ниццу шотландца Тобиаса Джорджа Смоллетта. В честь него названа одна из центральных улиц города, однако 99,9 % прохожих с недоумением пожмут плечами, если вы обратитесь к ним с вопросом: «Who is this guy?» Так кто же он такой? Зачем приехал в Ниццу? За какие-такие заслуги удостоился улицы имени себя? Итак, кто, зачем и почему.

Английский писатель Тобиас Смоллетт

Г-н Смоллетт (1721–1771) был выходцем из обедневшей шотландской дворянской семьи и зарабатывал на жизнь тяжелым литературным трудом. Он писал сатирические романы в духе своего старшего современника Генри Филдинга, редактировал известные периодические издания и обладал редким даром наживать врагов и недоброжелателей. Он был насмешлив и дерзок, обличал всеобщие плутовство и эгоизм и не верил в доброту человеческой природы. Он самозабвенно высмеивал слабости, недостатки и пороки людей, не щадил ни себя, ни друзей, ни тем более всех остальных. Ему удалось перессориться и переругаться со всеми, что, впрочем, не мешало печататься и пользоваться успехом. То ли склочный характер, то ли неблагоприятный островной климат, то ли то и другое вместе взятое основательно подорвали здоровье автора популярных саркастических романов, статей и эссе.

Легочный недуг заставляет сорокадвухлетнего Смоллетта покинуть родину, променяв дожди и туманы на южное солнце и ласковое море. Весной 1763 года писатель приезжает в Ниццу и, с точки зрения окружающих, публично демонстрирует свое безумие. Ежедневно Тобиас появляется на берегу моря и погружает тело в холодную майскую морскую воду. Редкие прохожие с изумлением смотрят на человека в воде, осуждающе покачивают головами и говорят друг другу: «Больной, что ли? Наверное, англичанин…» И они не ошибаются. Самое интересное, что, вопреки прогнозам местных врачей, Смоллетт не только не умирает, но ему становится лучше, о чем он сообщает в письмах к знакомым. Укрепив здоровье, Тобиас делится чувствами в «Письмах из Ниццы о Ницце и ее окрестностях», а затем в 1766 году появляются его «Путевые заметки о путешествии по Франции и Италии».

Достоверно известно и документально подтверждено, что на читателей сильнейшее впечатление произвело описание целительного воздуха Ниццы: «…сухой, тяжелый и эластичный, [он] подходит многим, кто страдает нервами, проблемами кровообращения…» Многие поверили писателю и стали зимой менять неуютный Альбион с его сыростью, дождем, ветром и слякотью на приветливую мягкую погоду Итальянской Ривьеры. Частенько они собственным примером подтверждали известное мнение, что «даже умирать легче в солнечную погоду». Во всяком случае, сотни англичан обрели вечный покой на кладбищах Лазурного Берега.

Оценивая заслуги иностранцев в раскрутке Лазурного Берега, можно сказать, что Тобиас Смоллетт своими морскими купальными экзерсисами и их описаниями заложил первый камень в строительство курортной Ниццы, ставшей в девятнадцатом веке одной из европейских здравниц. После многовекового перерыва бальнеотерапия вновь вошла в моду. Врачи вспомнили, что римские императоры для поддержания здорового тела и такого же в нем духа повсюду принимали ванны с морской и минеральной водицей, и стали советовать всем пациентам следовать их примеру. Если благотворное влияние морских погружений писатель Смоллетт испытал на себе, то для его знаменитого соотечественника купание в том же Средиземном море закончилось трагически. В 1822 году друзья-поэты Шелли и Байрон отправились на Итальянскую Ривьеру принимать морские ванны. 8 июля, не дожив месяц до тридцатилетия, Перси Биш Шелли утонул. Джордж Гордон Байрон был потрясен гибелью друга и отбыл в Грецию, где, сражаясь за свободу братского народа против турецкого ига, умер от малярии. Увы, бальнеологические эксперименты не укрепили организм Байрона, он не справился с инфекционным заболеванием, а поэта Шелли они довели до летального исхода.

Другое дело век двадцатый, особенно после Второй мировой войны. Принимать морские и солнечные ванны стали все, что, естественно, привело к росту количества несчастных случаев на воде. В списке погибших на Лазурном Берегу появилось имя всемирно известного французского архитектора Ле Корбюзье. У него был небольшой и очень оригинальный домик в местечке Рокебрюн по соседству с Монако, и он совершал ежедневные длительные заплывы.

Однако вернемся в предыдущее девятнадцатое столетие, когда узкая тропинка, протоптанная Смоллеттом в Ниццу, превратилась в широкую дорогу, по которой неоднократно проезжала королева Виктория со своей многочисленной свитой. Позволю себе еще раз вернуться к очерку Александра Куприна «Лазурные берега». В этом отрывке выбор коронованной долгожительницы вызывает у писателя недоумение: «Ницца – это сплошное человеческое недоразумение. И Юлий Цезарь, и Август, и, кажется, Петроний избегали этого болотистого, зараженного малярией места. В Ницце они держали только рабов, гладиаторов и вольноотпущенников. Сами же они жили в Симье или Фрежюсе, где… создали прекрасные цирки, такие прочные, что до сих пор время не может их изглодать.

Потом произошла довольно глупая история. Покойной английской королеве Виктории почему-то приглянулось это болото, и тотчас же английский снобизм, русское обезьянство, шальные деньги американцев и вечная лакейская услужливость французов сделали из Ниццы модный курорт».

Скульптура на въезде в аэропорт Nice-Cote d’Azur. «Le voyayer», скульптор Max Cartier

Сегодня Ницца не только модный город-курорт, не только коммуна в регионе Прованс – Альпы – Лазурный Берег, но и административный центр департамента Приморские Альпы. Ницца – пятый по величине город Франции с отлично развитой инфраструктурой, она по праву считается столицей Лазурного Берега. Но кому все-таки мы обязаны названием «Лазурный Берег»? Оказывается, впервые Французская Ривьера была представлена этим словосочетанием в заглавии литературного произведения. В 1887 году поэт и писатель Стефан Льежар опубликовал роман «Лазурный берег». Его действие разворачивалось на побережье от Сен-Рафаэля до Ментона, то есть практически от Марселя до границы с Италией. «Polyglott» – весьма уважаемое современное издательство, которому можно доверять, – утверждает, что многим читателям того времени захотелось увидеть место действия собственными глазами. Они не поленились, приехали, пленились и включили сарафанное радио, чтобы все узнали, как хорошо на Лазурном Берегу.

О достоинствах романа судить не берусь, ибо его не читала, но вклад писателя Льежара в развитие туризма в этом регионе Франции трудно переоценить. Мне кажется, что автор, уроженец здешних мест, безусловно заслуживает внушительного монумента в столице курортного государства Лазурный Берег. Он мог бы прекрасно смотреться возле здешнего аэропорта Nice Cote d'Azur. Однако местные власти достойному памятнику литератору, обессмертившему Французскую Ривьеру, предпочли странную фигуру из огромных кусков-блоков невыразительного серо-грязного не то камня, не то бетона, опутанную колючей проволокой. Каждый раз, оказываясь в Ницце, я недоумеваю: почему меня встречает-провожает эта неприятная скульптура? Что хотел нам сказать автор сего уродливого творения? Чем руководствовались административные власти, выбрав подобное и выставив его на интернациональное обозрение? Пытаясь разгадать таинственный посыл монументалиста, я пришла к выводу, что несуразное создание пытается нас предостеречь: «Здесь все дорого! Видите, я в железных материальных путах. Бесплатно тут можно сделать только селфи на фоне моря и гор. Достаточно ли вы кредитоспособны, выбрав для отдыха нашу Ривьеру?»

Не исключаю, что предостережение еще серьезней и речь идет о вещах нематериальных, более глубинных, не бросающихся в глаза. А что если «железный человек» хочет сказать: «Будьте осторожны! Кроме пейзажей, здесь все придуманное и ненастоящее. Вы должны знать, что Лазурный Берег – это самый успешный миражный проект XIX–XX веков. Он задуман волшебницей Фата-Морганой, а для реализации амбициозного плана была создана эксклюзивная многопрофильная мастерская. Пейзажных красот и благоприятных условий было недостаточно для долгоиграющей иллюзии. Мираж нуждался в соблазнительной содержательной начинке, в мощной рекламе и основательных капиталовложениях. Приглашенные творцы мифоместа разделились на три группы. Писателям, поэтам, журналистам, художникам поручили интеллектуальное наполнение. За финансовое обеспечение отвечали предприниматели, банкиры, строители и авантюристы. И, наконец, рекламой занялись люди состоятельные, влиятельные, знаменитые, просто известные, коммерсанты всех мастей и очень доверчивые потребители. Собственно говоря, именно на них проект и был рассчитан. Ведь «обмануть меня не трудно. Я сам обманываться рад»».

Я, как человек честный, рядом со странной скульптурой поместила бы все же указатель: «Добро пожаловать в страну Мифляндии “Лазурный Берег”!» А пока подобной надписи нет, я возьму на себя смелость предложить вам, дорогой читатель, пройтись по выбранным мною здешним мифоместечкам, где и со мной приключались разного рода истории.

История вторая

Про Монако

Из-за пропавшего багажа я невзлюбила Монако с первого же дня и первого взгляда. Однако с присущим мне чувством справедливости (какое странное заблуждение!) и объективности ради я попробую разобраться в ситуации, тщательно проанализировав ее со всех сторон. Хотелось бы понять, почему крошечная территория Лигурийского побережья кажется мне не самым удачным продуктом экстракорпорального оплодотворения. Что не так с дитятей Фата-Морганы и древнего рода Гримальди – княжеством по имени Монако? Все в нем мне виделось и видится надуманным, а оно само – плохо вписывающимся в окружающий пейзаж побережья у подножия Приморских Альп. Я не одинока в критической оценке княжества. Например, один из самых популярных путеводителей в мире «Rough guide» пишет: «Уродств на Лазурном Берегу много, но ни одно из них… не может сравниться с Монако».

Возможно, все дело в странной энергетике данного места, и ей мы обязаны тем, что здесь люди либо выдают либо пытаются выдать себя не за тех, кем являются на самом деле. Одни делают вид, что при больших деньгах, другие же, наоборот, всячески преуменьшают свои материальные возможности. В Монако все и вся приобретает оттенок условности и относительности, и такому положению вещей чрезвычайно подходит слово-паразит «как бы». Здесь – как бы государство, как бы престиж, как бы бизнес, как бы развлечения с удовольствиями, как бы красивая жизнь… Здесь одно шоу сменяет другое: «Формула-1», ярмарка яхт, спортивные турниры, благотворительные балы и обеды, научные и экономические конгрессы, дорогостоящие свадьбы, юбилеи и вечеринки, собирающие разного рода и возраста тусовки. Здесь все поневоле участвуют в ярмарке тщеславия, гламура и призрачного благополучия, в основе которого частенько лежат сомнительные махинации.

Однако если вспомнить историю Монако, то удивляться не приходится, потому что первое упоминание фамилии Гримальди в конце XIII века связано с грандиозным обманом. В те далекие средневековые времена Европа развлекалась крестовыми походами, феодальными распрями и религиозными войнами. Интересующая нас территория принадлежала тогда Генуэзской республике, в которой шла кровавая гражданская война. Население раскололось на две непримиримые партии – на гвельфов и на гибеллинов. Первые были на стороне Папы, а вторые поддерживали императора Священной Римской империи. Согласно легенде, отважный воин и убежденный гвельф из рода Гримаульди (впоследствии для благозвучия Гримальди) в 1297 году переоделся монахом, проник в крепость гибеллинов и под покровом ночи открыл ворота своему кузену, приплывшему с вооруженным отрядом на корабле к скале, на которой обосновалась крепость. Ясное дело, она пала к ногам предателя и его сообщников. Впоследствии этой скале была оказана большая честь – на ней возвели дворец князя Монако.

В конце XIII века смелый поступок, построенный на коварном обмане, принес Франческо Гримаульди и его клану неплохие политические и финансовые дивиденды. Надобно отметить, что гвельф Франческо принадлежал к знатному, влиятельному и небедному генуэзскому роду. Как тогда было принято, благополучие семьи проистекало из торговой и банковской деятельности. Гримаульди вырвались в первые ряды благодаря госслужбе. Предок Франческо дважды занимал пост консула в Генуе, что поспособствовало успеху клана. В 1308 году теперь уже Гримальди выкупили у Генуи упомянутую ранее скалу, которая во времена древних греков стояла на земле, именуемой «Монаикос». Фонетические изменения, совершавшиеся на протяжении веков, выкинули из середины названия букву «и», а конечное «с» проглотили. Таким образом и получилось «Монако».

Обосновавшись на скале, предприимчивые Гримальди все у той же Генуи откупили соседние земли – Рокебрюн и Ментону. Наличие земли позволяло владельцу получить титул, что и произошло. Постепенно скромные бароны произвелись в маркизы, потом прошли в графья и, наконец, в XVII веке обзавелись княжеским званием. Взгромоздившись на скалу, Гримальди стали пользоваться своим положением: «высоко сижу, далеко гляжу», что позволяло им контролировать море и сушу в пределах видимости. Согласно феодальному кодексу, монаикосские Гримаульди не брезговали ни грабежами, ни пиратством, ни поборами. Они брали пошлину за проход, за проезд и за проплыв мимо своих владений. Впрочем, они ничем не отличались от прочей знати своего средневекового времени.

Надо отметить, что из трех ветвей рода Гримальди – генуэзской, испанской и французской – первая оказалась самой удачливой. И это несмотря на то, что мужская линия наследования неоднократно прерывалась. Когда подобное происходило, для сохранения родового имени, денег и власти мужья брали девичью фамилию жены, то есть Гримальди. Именно таким образом генуэзской ветви и удалось добраться до наших дней. Титул принца был получен генуэзцами позже, чем их родственниками из Прованса, зато они до сих пор рулят собственным государством. Трудно сказать, чем обусловлено везение монегасских принцев (монегаски – коренные жители Монако). Возможно, оно связано с правильным использованием генетического наследства мудрого пращура консула. А может быть, они легче и быстрее других приспосабливались к обстоятельствам и шли на компромисс. Однако факт остается фактом: они выживали во все времена и под протекторатом разных властных структур. Они не потерялись ни при испанской экспансии, ни под французами, ни под королями обеих Сицилий. Неоднократно их владения аннексировались, но каким-то непостижимым образом все возвращалось на круги своя.

Сегодняшним процветанием Монако в первую очередь обязано женщине по имени Каролина – представительнице младшей ветви королевского дома Бурбонов. Она вышла замуж за князя Флорестана, чья военная карьера не слишком удалась. Он был поклонником веселого и беззаботного времяпрепровождения, любил вокал и не отказывал себе в удовольствии публично распевать модные арии. Этот факт позволил насмешникам называть княжество «опереточным государством». Дела в Монако к середине девятнадцатого века шли из рук вон плохо, особенно после перехода восставших территорий (Рокебрюн и Ментона) под покровительство Савойского королевского дома. Мятежники перестали платить дивиденды, получаемые от доходов с цитрусовых плантаций, что окончательно подорвало бюджет Монако. Я не очень понимаю, как урожай лимонно-апельсиновых рощ мог покрывать большую часть расходов пусть маленького, но все же государства. С другой стороны, бывшая советская республика Грузия – неплохой пример мандаринового благоденствия.

По отзывам современников, князь Флорестан был симпатичным человеком и нерадивым правителем. Подданные считали его человеком легкомысленным и безответственным. Однако один мудрый поступок он все же совершил: он переложил на жену Каролину ведение дел в кризисной ситуации. Она оправдала доверие и предложила поправить дела, открыв в Монако казино, ведь во все времена игорный бизнес приносил владельцам большие и легкие деньги. Блестящую идею поддержал сын Карл, который в скором времени сменил отца на княжеском посту. Его правление с 1856 по 1891 год стало золотым веком для страны в прямом и переносном смысле. При нем казна наполнилась до краев, что позволило возобновить чеканку золотых монет, теперь с изображением профиля князя-благодетеля. Взойдя на престол, Карл первым делом подписал указ об открытии казино.

Казино Монте-Карло

Игра началась, но не хватало капитала для привлечения денежных участников азартного увлечения. И тут Карлу, а вместе с ним и всему княжеству повезло. Великий авантюрист, отважный боец и уроженец Ниццы Джузеппе Гарибальди подлил масла в огонь национально-освободительной борьбы в данной части Европы. В результате крупной многосторонней военно-политической интриги Савойскому королевскому дому с помощью Наполеона III и гарибальдийцев удалось изгнать со своей территории австрияков и объединить вольнолюбивые города и веси в единое Итальянское королевство. В знак признательности и в качестве благодарности Франция получила поистине королевский подарок: она обрела то, о чем мечтал и за что боролся Франциск I, – Ниццу и все земли до самой Вентимильи. С точки зрения Гарибальди, это был не подарок, а аннексия его родины. Зато в Монако ликовали: Ментона и Рокебрюн лишились независимости и вернулись в состав княжества. Гримальди не растерялись и воспользовались ситуацией. За приличную мзду и обещание построить удобную дорогу Ницца – Монако они продали строптивые земли Наполеону III. Вторая империя обязательства свои выполнила и даже перевыполнила: и деньжата выплатила, и аж две дороги построила – одну железную, а другую обыкновенную, для проезда всего остального транспорта.

Новоиспеченный князь Карл III в прямом и переносном смысле крутанул колесо Фортуны. Во-первых, он узаконил в Монако азартные игры, запрещенные во Франции. Во-вторых, он сделал ставку на Франсуа Блана – очень темную деловую лошадку, не совсем чистую на все четыре копыта. Знаток азартного дела, г-н Блан, родившийся в маленькой провансальской деревушке, стал доверенным лицом князя и с братом-близнецом приступил к реализации грандиозного бизнес-проекта по обогащению как себя, так и государства. Он основал существующее до сих пор «Общество морских купален», которое занялось строительством. В небывало короткие сроки «Общество» построило новый город, и князь разрешил в названии града использовать его имя. Таким образом, в Монако появился Монте-Карло, а по-нашему – «Гора Карла», ставшая элитным оазисом для любителей красивой жизни.

Главная достопримечательность Карловой горы – площадь Casino, украшенная дворцом, которому подошло бы название «Искушение азартом». Он построен в 1878 году по проекту Шарля Гарнье, создателя парижской Гранд-опера, а потому выглядит затейливо и рококошисто. Если стоять лицом к дворцу, то справа вы увидите «Hotel de Paris». В его знаменитом «American Ваг» за столиками сиживали самые громкие имена светско-культурной хроники двадцатого века. В «Cafe de Paris», что напротив пятизвездочной гостиницы, можно присесть на любое угодное душе время. Не спеша потягивая напиток, с ценой которого ваш кошелек готов примириться, можно с любопытством разглядывать праздно текущую мимо разноликую людскую толпу.

До посещения «опереточного государства» у меня сложилось превратное представление о Монте-Карло из-за импортных фильмов о чуждой бывшему советскому человеку жизни. Мне виделись дамы в вечерних туалетах с лучшими друзьями – бриллиантами на шее. Фрачные мужчины помогали женщинам с обложек журналов о высокой моде выйти из роскошных и дорогущих авто у дворца Гарнье. В заветные двери казино входили толпы с надеждой сорвать куш шальных денег, а потом те же люди выходили, потеряв за карточным столом не только надежду, но и последние копейки. Ах, сколько раз вместе с киногероями я слышала знаменитую фразу, впервые прозвучавшую в Монако в 1856 году: «Делайте ваши ставки, господа!» Среди экранных звезд нашлось место и для меня. Я прекрасно видела себя сидящей за столом для игры в рулетку в платье от Живанши, чьи наряды носила моя любимая актриса Одри Хепберн. Справа от меня за игрой следила изысканная Мари Лафоре – партнерша Жан-Поля Бельмондо из комедийного боевика «Кто есть кто», а слева – будущая принцесса Грейс, снимавшаяся в детективном фильме Альфреда Хичкока «Поймать вора». Напротив нас ситуацию контролировал незабвенный агент 007 Шона Коннери из «Никогда не говори «никогда»».

Возможно, и сегодня красиво одетые люди в VIP-VIP-залах ведут реальную игру по-крупному, но прежняя эксклюзивность внешнего облика ушла в прошлое. Ее убил массовый туризм. Лишь некое подобие осталось в витринах дорогих бутиков. Жаль, нарядная одежда очень красит людей, но немногие позволяют себе пользоваться ею, и причины – самые разные. Одним лень, другим не хочется выделяться, для третьих не предоставляется случай, а у кого-то попросту средств не хватает.