Мир в руках

Глава первая

Я очень плохая девочка. Просто бяка. Это все знают и говорят мне, потому что я настолько плохая, что могу забыть. Мне семь, кажется, лет, и скоро надо будет идти в школу. Я уже знаю, что это такое, мне объяснила одна добрая тётя, которая меня охорашивает, только у неё не очень получается. Так вот школа – это место, где мальчиков и девочек учат быть хорошими. Я очень жду школу, потому что хочется хоть чуть-чуть хорошести.

Когда я была маленькой, то уже тогда была плохой, потому что мешала спать папочке. Папочка сердился и хотел сделать меня хорошей. Я сильно кричала, когда он меня делал хорошей, чтобы ему было приятно. Но оказалось, что это мешает каким-то «соседям», не знаю, что это такое, и папочке сказали сначала а-та-та, потом меня забрали в больницу, а он пропал. Мамочка пришла в больницу, посмотрела на меня и решила, что ей такая плохая девочка не нужна. Ну я так думаю, потому что она тоже пропала. Тогда меня забрали в дом для плохих девочек и мальчиков. Потому что там всех стараются каждый день хорошими сделать, но почему-то не выходит, и они плачут.

– Ты! – тыкает в меня пальцем добрая тётенька, имени которой я не помню. – Завтра первое сентября. Что это значит?

– Не знаю, – честно отвечаю я и куда-то лечу.

Я больно стукаюсь о стенку, но не плачу, потому что это привычно уже. Как-то само собой всё происходит, поэтому я уже и не плачу. Папа меня охорашивал по голове, но у него не получилось, потому что я очень же плохая девочка. Ну вот, я привыкла, что голова болит, поэтому даже не понимаю, почему падаю. Наверное, тётенька захотела меня охорошить?

– Тупая овца, – хвалит она меня. – Завтра ты идёшь в школу. И если посмеешь…

Тётенька почти шипит, потому что устала, наверное, вот у неё воздух и заканчивается, но она очень ответственная, поэтому договаривает. Правда, я ничего не понимаю почти из того, что она говорит, но послушно киваю. Я носом стукнулась, и из него идёт кровь, но она скоро остановится. У меня часто так бывает, поэтому это не страшно совсем.

Тётенька меня часто хвалит, хотя я не заслуживаю, но она такая хорошая и добрая, поэтому, наверное, и хвалит. Я послушно иду в общую спальню, чтобы подготовиться. Не знаю, будут ли меня охорашивать перед сном, но подготовиться всё равно надо. Дом, в котором я живу, называется детским, и это всё, что я знаю. Тут нужно хорошо кушать, и я кушаю, хотя даже после еды кушать хочется, но я не жалуюсь, потому что правильно же. Голод – он тоже для охорашивания, мне так добрая тётенька объяснила.

Вот была бы я хорошей девочкой, тогда бы мне было очень грустно, но я очень-очень плохая, а значит, нечего грустить, а надо быть послушной и стараться охорошиться, хотя я не знаю, как это сделать.

Я сажусь на свою кровать. Вокруг девочки лежат и сидят, некоторые из них плачут, а я просто сижу, потому что не знаю, что делать дальше. Я не знаю, как их всех зовут, потому что не запоминаю. Наверное, все плохие девочки ничего не запоминают, значит, так можно плохих от хороших отделить. Хорошие живут в домах для хороших, а плохие тут. Это, наверное, правильно.

Звенит звонок, это значит, что пора идти на ужин. Я встаю и иду. Мне нужно идти аккуратно, потому что на лестнице я легко падаю и пачкаю одежду. Тогда добрая тётенька расстраивается и кричит от этого. Но я не хочу её расстраивать, потому что она хорошая и совсем не забывает попытаться сделать меня хорошей. Только у неё не получается, ну а то, что больно – это же не страшно, мне почти всегда больно, я и привыкла уже.

На ужин каша, на сопли похожая, и водичка коричневая. Она называется «чай», хотя на вкус просто обычная водичка, и всё. Но я не спорю, сказали так называть, я и называю. Ужин я очень быстро съедаю, потому что если зазеваться, то старшие ребята могут отобрать же. Ну они тоже хотят, чтобы я хорошей была, наверное, только если плохо кушать, то потом не спится совсем, а за это могут заставить прыгать. Мне тяжело почему-то прыгается, поэтому я лучше буду спать.

Я иду обратно в нашу спальню, не забыв зайти в туалет по дороге, потому что могу намочиться ночью, если крепко спать буду, а это совсем плохо, и все вокруг расстроятся. Не настолько я плохая девочка, получается. Хотя лучше об этом не думать, потому что тогда голова болеть сильнее начинает.

Я ложусь в кровать. Меня не позвали на охорашивание, значит, сегодня добрая тётенька устала и у неё нет на меня сил. Жалко, конечно, но я не буду плакать, а просто пожалею тётеньку. Наверное, завтра у неё появятся силы, чтобы опять попытаться сделать меня хорошей, а сейчас надо спать.

Я закрываю глаза и проваливаюсь в сон. В этом сне есть старшие мальчики и девочки, даже большие дяди и тёти. Они меня не замечают, потому что я тихо-тихо в уголочке сижу. Там ещё большой дядька с бородой, он рассказывает другим о том, какие бывают «миры». Наверное, они все хорошие, потому что никто никого не охорашивает. А не охорашивают только хороших. Так интересно смотреть на хороших. Даже кажется, они от меня ничем не отличаются, но это, конечно, не так. Я, наверное, просто разницы не вижу, потому что плохая девочка. Жалко, что я такой уродилась…

Я очень люблю свои сны, потому что в них вижу много хороших девочек и мальчиков, а они меня совсем не видят. Значит, я не беспокою их, раз они меня не видят. Это хорошо, потому что даже самая плохая девочка, такая, как я, всё равно же должна хорошо поступать? Вот я и стараюсь.

Всё вокруг сотрясается, и я вдруг обнаруживаю, что на пол упала. Между кроватями ходит добрая тётя и будит девочек. С кого-то просто одеяло стаскивает, а кого-то за волосы дёргает. Это значит, что мы будильник проспали и надо быстро собираться. Я одеваюсь очень быстро, а другие девочки закрываются руками от доброй тёти. Наверное, они ещё не проснулись, потому что она же только добра всем желает, улыбается же. Глаза у тёти такие, как будто она ищет, кого сделать хорошей. А я готова уже, но нельзя вызываться, потому что тогда тётя начинает кричать. Наверное, это потому, что ей грустно.

Поэтому я не вызываюсь, а иду на завтрак, потому что потом надо надеть специальное платье для школы и идти, куда скажут. А сейчас – только быстро позавтракать кусочком хлеба с маслом и чаем. А ужин будет только вечером, значит, я сегодня целый день охорашиваться буду!

***

– Как тебя зовут? – спрашивает меня какая-то тётя.

– Сегодня? – интересуюсь я в ответ.

– А какая разница? – не понимает она, присаживаясь передо мной на корточки и глядя в глаза.

– Ну сегодня я Тупая Овца! – гордо отвечаю ей, ведь меня с самого утра так похвалили. – А вчера была вы… вы… вы… ой, забыла.

– А имя у тебя есть? – интересуется она.

– Ну я же плохая девочка, – объясняю ей. – У меня нет постоянного имени.

Тётенька смотрит на меня большими глазами, а потом берёт за руку и куда-то ведёт. Наверное, сейчас будут подарки, потому что тётенька удивилась, но никак не назвала. Или не подарки, а охорашивание? Не знаю, но мне это и не важно, потому что всё, что делают дяденьки и тётеньки, правильно. Это нужно, чтобы я хорошей стала, и я сама очень хочу быть хорошей. А ещё от некоторых подарков я засыпаю, и тогда у меня ничего не болит.

Тётенька приводит меня в какую-то комнату, где всё белое и есть даже другая тётя, с которой первая начинает говорить. Я понимаю, что тут будут сейчас подарки, поэтому задираю платье и ложусь, приготовившись. Сейчас тётеньки договорят и начнут меня охорашивать, а потом школа начнётся!

– Лидия Евгеньевна, что это? – очень удивлённо спрашивает тётенька в белом.

– Как будто сама не видишь, – тяжело вздыхает первая тётенька, которую так сложно зовут, что я не запомню.

Она садится рядом со мной, но не трогает, а проводит рукой по волосам. Просто проводит рукой, но не дёргает их, отчего я замираю, потому что мне такое незнакомо. Сложноназванная тётя всё проводит рукой и ещё спрашивает ту, которая в белом, что они будут делать. Тут я решаюсь подать голос.

– А вы мне подарки дадите или просто хорошей делать будете? – интересуюсь я, потому что холодно уже.

– Подарки? – тётя в белом явно не понимает, ну или просто играет так. – Какие подарки?

– Ну жгучие такие, – объясняю я. – Которые потом долго чувствуются, и я даже становлюсь чуточку хорошей.

– Вызываем, – кивает сложноназванная. – Пусть ругаются, но я человек, а не животное.

Тётеньки о чём-то ещё говорят, а я вдруг неожиданно засыпаю. Я в последнее время часто засыпаю, отчего доброй тёте сложнее меня хорошей делать. Наверное, я засыпаю, потому что я очень плохая девочка и фу такой быть. Но сплю я недолго, даже и не вижу той комнаты, в которой взрослые мальчики и девочки сидят. А проснувшись, вдруг вижу, что к тётенькам и дяденьки присоединились.

Я не очень понимаю, что происходит, но жду, когда наконец подарки будут. И тут я понимаю: меня сначала охорашивать решили! Ну, когда лежишь и ждёшь первого подарка. Другие девочки от этого очень горько плачут, а я нет, потому что мне всё равно, когда начнут. Правда, в доме для плохих девочек когда подарки раздают, надо кричать, а то добрая тётя расстроится. А как здесь?

– Тётенька, – обращаюсь я к той, что ближе ко мне стоит, – а кричать надо громко?

– Зачем кричать? – спрашивает она меня.

– Ну, чтобы вам приятно было, – объясняю я это, как что-то само собой разумеющееся.

– Не надо кричать, – вздыхает она, а затем меня заворачивают в простынку и куда-то уносят.

Наверное, меня понесли туда, где всех охорашивают, чтобы далеко не ходить? Я не знаю ответа, но затем оказываюсь в ещё одной комнате, только маленькой очень. Меня кладут на кровать, но переворачиваться не разрешают. Просто кладут и начинают проводить рукой по волосам. Это приятно, но я же не заслужила, наверное.

– Витя, – зовёт какая-то тётенька, – почему ребёнок не одет?

– Вика, ты не хочешь этого знать, – качает головой дяденька, который меня принёс. – И я бы с удовольствием не знал.

– Вот как… – тётя садится рядом со мной и начинает мне рассказывать, что я хорошая.

– Вы, наверное, перепутали, – останавливаю я её. – Я очень плохая девочка, очень-очень.

– Имени своего не знает, выглядит так, что у школьной медсестры чуть сердце не сдало, – рассказывает дяденька. – Избиение называет подарками и охорашиванием, ещё надо?

– С ума сошла? – тихо спрашивает тётя. – Седина в семь лет как бы намекает…

Меня начинает качать и подбрасывать, а сверху что-то громко воет. Они ещё разговаривают между собой, а я опять засыпаю, но тут же просыпаюсь. Дядя и тётя что-то непонятное со мной делают, но я вдруг чувствую, что дышится мне полегче. Наверное, это от того, что мне дует в нос? Меня всё качает, качает, тётенька уговаривает меня не закрывать глазки, а спать с открытыми я не умею. Поэтому приходится не спать.

Я подпрыгиваю с кроватью в последний раз, затем меня куда-то везут очень быстро, но тётя уже не говорит не засыпать, значит, можно. Становится как-то холодно, и я оказываюсь в том самом классе, где девочки и мальчики сидят. Они что-то интересное рассматривают в большом шаре, а я на них смотрю. Ну ещё не больно совсем, поэтому мне здесь нравится.

Хорошо, что они не знают обо мне, тогда бы выгнали, наверное, потому что я же плохая очень девочка, но тут меня что-то колет и тянет, заставляя просыпаться. Я открываю глаза и оглядываюсь вокруг. Я лежу в кровати. Комната всякими штуками мигающими заставлена, не знаю, как они называются, и больше никого нет. Что делать, я не знаю, поэтому смирно лежу.

– Проснулась, маленькая, – ко мне подходит какая-то тётя, только говорит с незнакомыми такими интонациями. – Пить хочешь?

– А можно? – удивляюсь я.

– Можно, но немного, – отвечает она мне. – Сейчас попьёшь и ещё поспишь, тебе надо.

– А подарки? – спрашиваю я её.

Тётенька обещает спросить о подарках, потом даёт мне немного попить через трубочку, проводит несколько раз рукой по волосам, делая приятно, и уходит. А я лежу и пытаюсь уснуть, как тётя сказала, потому что нужно быть послушной, чтобы получше охорошиться. Я закрываю глаза и начинаю мечтать о том дне, когда стану хорошей. Наверное, тогда у меня появятся мамочка и папочка и не будет больше подарков, а только тёплое молоко. И ещё кушать хотеться не будет!

Я медленно засыпаю, понимая, что хорошей меня сейчас делать не хотят. Наверное, я сейчас совсем-совсем плохая, и делать меня хорошей пока нельзя. Надо подождать, когда я чуточку похорошею, а потом можно будет. Ну, как-то так мне представляется всё. Думаю, что, когда я проснусь, мне расскажут… А если… А вдруг…

Глава вторая

Здесь меня тоже охорашивают, но иначе. Подарков не дают, потому что я, наверное, не заслужила, зато охорашивают целых два раза в день. После еды приходит очень добрая тётенька, она меня поворачивает так, как будто подарки будут, а потом начинает охорашивать. Сначала она под меня горшок подкладывает, потому что от такого охорашивания описаться можно.

Я нахожусь в больнице, потому что у меня сердечко заболело, но это не значит, что я хорошая, что мне и показывают каждый день. Зато после каждого охорашивания мне говорят, что я стала чуть-чуть хорошей, а ради такого можно вытерпеть что угодно. Сегодня у меня «обход» – наверное, будут смотреть, как меня ещё можно охорошить. Ну, чтобы я побыстрее стала хорошей! Так хочется быть хорошей девочкой, чтобы было молочко, а не только подарки… Но, думаю, я пока не заслужила. А ещё мне сказали, что кричать и плакать не надо, поэтому приходится молчать.

Сразу после охорашивания, да такого, что я даже тихо хныкаю, приходят дяди и тёти в белом. Они меня щупают и рассматривают. Как им только не противно такую плохую девочку щупать? Они меня рассматривают, о чём-то говорят, но не охорашивают почему-то. А почему, я не знаю.

– На инъекции реагирует хорошо, – говорит какой-то дяденька. – Не плачет, несмотря на болезненность.

– А как-то объясняет? – другой дядя с белыми волосами и очками с интересом смотрит на меня.

– Правильно объясняет, Вадим Савич, – отвечает ему первый. – Для того, чтобы ей было хорошо. Это-то и странно, потому что ребёнок травмированный. Ей бы кардиостимулятор…

– Девочка сирота, стимуляторы дороги, – объясняет тот, у которого белые волосы. – Поставим в очередь, и как повезёт.

– А что это, о чём вы говорите? – интересуюсь я.

Но они мне не отвечают, а просто уходят, зато приходит добрая тётенька. Она мне говорит, что я слишком любопытная, поэтому должна молчать. Я не понимаю, почему должна молчать, но тётенька грозится, что за моё ненужное любопытство у меня будет ещё что-то, а потом уходит и приходит через недолгое время, чтобы опять постараться меня хорошей сделать, но я почему-то засыпаю.

Потом я не помню, но, когда просыпаюсь, той хорошей тётеньки уже нет, а ко мне приходит другая. Она ещё добрее, потому что хвалит меня разными словами, и ещё называет. Я ей очень благодарна даже за то, что она меня ладонью по голове немножко охорашивает. А потом я уже нормально засыпаю, чтобы в том месте оказаться, где много старших мальчиков и девочек. Они меня не видят, потому что я прячусь под стол.

Я слушаю, о чём они говорят, но сижу тихо-тихо, чтобы не заметили. Высокий дяденька рассказывает мальчикам и девочкам о каких-то «мирах», но я не понимаю, что это такое. Мне просто нравится слушать его голос, потому что он мягкий и от него хочется плакать. Хорошо всё-таки тем, которые не такие плохие, как я. Если бы со мной так разговаривали, я бы, наверное, плакала весь день, потому что тепло становится.

Я знаю: если они меня найдут, то сразу же отвернутся, потому что противно же от такой плохой девочки должно быть. Но, может, если я смогу стать хорошей, меня примут? Я не знаю, потому что как бывает у хороших мальчиков и девочек, вижу только во сне. К счастью, они не знают, что тут такая бяка сидит и подслушивает.

Я просто представляю на минутку всего, что я не плохая девочка, а наоборот. И со мной тоже так разговаривают, дают тёплое молочко и больше не охорашивают. Зато у меня мама есть. И папа, наверное, тоже. Ну, помечтать же можно? Вот я и мечтаю, потому что проснусь-то я опять плохой, и очень добрые дяди и тёти будут стараться меня сделать хорошей. Они такие милые, стараются изо всех сил, а я всё не хорошею, а ещё и засыпаю, когда нужно хорошей становиться! Бяка я…

Проснувшись, узнаю, что меня скоро вы-пи-шут. Тётенька, которая новая, но очень добрая тоже, называет меня «всякой» и говорит, что пока я лежу, то хорошей не стану, потому что кровать занимаю зря. После этого я и сама хочу поскорее, чтобы случилось то самое слово. Хочется мне очень быть хорошей, поэтому я говорю тётеньке «спасибо», а она даёт мне имя. Сегодня меня коротко зовут, но это же лучше, чем совсем без имени?

Меня пытаются поставить на ноги, но это почему-то не получается. Я понимаю, что, пока лежала, стала ещё более плохой, потому что начинаю падать, когда меня поставить хотят. Это очень обидно, ведь я падаю даже тогда, когда тётенька меня за волосы охорашивает и симулянткой называет. Но потом приходит другая тётя и говорит, что эта добрая тётя перепутала и надо не меня вы-пи-сы-вать. Ну вот… Я чуть не плачу от обиды – ну как так не меня?

Мне говорят, что я должна ещё полежать, а то не смогу ходить и не получу подарки. А подарков хочется, потому что от них я быстрее хорошей становлюсь. Но после подарков тоже иногда ходить не можется, значит, надо полежать, потому что ползаю я плохо, уже проверяла, когда пить захотелось.

Поэтому та тётенька, которая перепутала, приносит целых три шприца – это такие штуки, которыми в больнице охорашивают, и начитает пытаться сделать меня хорошей. Я очень стараюсь похорошеть, даже хныкаю и выгибаюсь. Ой, нет, выгибаюсь я просто так, потому что это не моё желание, но молчу изо всех сил, чтобы не обижать хорошую тётеньку.

Но у тётеньки что-то не выходит, потому что приходит дяденька. Он в очках, но очень сердитый. Наверное, сразу сможет сделать меня хорошей, поэтому я ему улыбаюсь, а он удивляется. Но тётенька, которая меня охорашивает, чего-то сильно пугается и убегает.

– Ты не кричишь, почему? – интересуется этот дяденька. – Ведь тебе больно.

– Мне всегда больно, – отвечаю я ему. – Тётенька делает меня хорошей, потому что я плохая девочка.

Он проводит рукой по моим волосам, тяжело вздыхает и уходит. А вместо него приходит другой дядя. На нём нет халата, и он очень злой. И даже, наверное, страшный, потому что он говорит мне, что я и так хорошая. Но я-то знаю, что я плохая девочка, иначе зачем бы меня охорашивали? Значит, этот дяденька не хочет, чтобы я была хорошей, а желает меня мечты лишить. Поэтому я очень горько плачу. Он ещё пытается что-то сказать, но я не слушаю его, закрываясь подушкой, ведь я хочу быть хорошей, а он… а он… он…

***

Вот после этого меня почти не охорашивают целых две недели, а потом разрешают ходить, и при этом со мной обходятся так, как будто я хорошая девочка. Сначала мне очень стыдно от этого, а потом я понимаю – они просто играют, ну, как будто я хорошая. Понарошку хорошая, а хочется быть на самом деле, и от этого становится грустно.

Я ещё не очень хорошо хожу и быстро устаю, но меня отдают какой-то доброй тётеньке. Она сначала понарошку улыбается, а в машине сразу же хвалит меня. Теперь меня зовут «калека», и, услышав своё новое имя, я улыбаюсь. Добрая тётенька, имени которой я не запоминаю, говорит мне, что теперь будут подарки, отчего я очень сильно радуюсь. Она подарки, правда, как-то иначе называет, но я всё равно предвкушаю.

Меня, оказывается, в другой дом для плохих детей отдали, и школа будет другая, поэтому, наверное, тётя подарки иначе называет. Но самое главное – она хочет сделать меня хорошей, не собираясь играть в ту игру, в которую в больнице играли. Я так рада! И ещё она разрешила плакать!

Тётенька привозит меня в дом, который от предыдущего только высокими воротами отличается, и отводит в спальню. Тут кроме меня ещё десять девочек, и они почему-то все дрожат, когда тётеньку видят. А почему? Она же добрая! Вон сколько сразу наобещала! Я здесь, наверное, быстро стану хорошей – и тогда будет мама.

– А почему ты боишься? – спрашиваю я ту девочку, которая рядом на кровати дрожит.

– Тина Георгиевна страшная, она так на-наказывает! – девочка почти плачет.

Я задумываюсь. Наверное, эти девочки настолько плохие, что не хотят делаться хорошими. Но я же хочу? Поэтому я предлагаю этой девочке, если что, говорить, что я во всем виновата. Во-первых, это правда, а во-вторых, я тогда стану хорошей быстрее. Они глупые, эти девочки, не понимают, что подарки нужны для того, чтобы быть хорошими! Но я не буду им этого говорить, потому что тогда они сами захотят быть хорошими, а мне больше надо. Ну я же плохая девочка, значит могу чуть-чуть о себе позаботиться.

Я расспрашиваю о том, что здесь принято, что не принято, – отличий от предыдущего дома нет совсем, значит, мне перепривыкать не придётся. Это очень хорошо, потому что я не запоминаю что-то новое. Я сажусь на кровать, а потом меня сразу же ведут в столовую другие девочки, потому что опаздывать нельзя. Ну это понятно, что нельзя, везде же так.

Обед ничем от предыдущего дома не отличается, значит, всё остальное тоже. То есть будет ужин, потом подарки, а там и спать можно будет. Получается, ничего нового. Надо только узнать, иду ли завтра в школу, и если да, то где она находится. Потому что не настолько я плохая. Значит, подожду вечера и тогда перед подарками спрошу.

После обеда мне дают школьную форму и ранец. Мне нужно всё правильно там сложить и карандашики заточить. И ещё что-то сделать, только я не помню, что именно. Надо спросить девочек, потому что иначе меня могут отказаться охорашивать и будет обидно.

К школе я готовлюсь весь день, а девочки в спальне мне помогают. Они хорошие, только глупые, но всё равно помогают, я даже не знаю почему. Наверное, девочки считают, что все плохие должны держаться вместе, чтобы нас было проще делать хорошими. Это правильно, хотя всё равно подарки каждой отдельно выдают, – вряд ли же всем вместе будут?

И вот вечером меня даже до ужина зовут к доброй тётеньке. Значит, получается, ужина не будет, и это грустно. Кушать-то хочется всегда, даже такой плохой девочке, как я. Я, конечно, не возражаю, тётеньке же виднее, как меня хорошей делать, вот. Прихожу к ней, здороваюсь ещё раз, и она начинает мне рассказывать, что я очень-очень плохая девочка, поэтому меня надо делать хорошей каждый день, и тогда, может быть, что-то получится. С этим я согласна и сразу готовлюсь к подаркам, как в прошлом доме меня научили.

Тётенька хвалит меня, говоря, что даже такая «тупая калека» может запомнить, как нужно правильно делать. Я улыбаюсь, потому что похвалили же, а потом… Потом я не помню, потому что вдруг оказываюсь в своей кровати. Ну раз я там лежу, значит, она моя. А вокруг девочки плачут почти хором, правда, я не понимаю почему. При этом мне трудно дышится, но так бывает от подарков, я помню.

– А почему вы плачете? – хрипло спрашиваю я, пытаясь вспомнить, какие были подарки.

– Тебя до крови… – всхлипывает девочка, имени которой я не помню. – И сюда просто бросили.

– А, это подарки такие, – пытаюсь я улыбнуться, но почему-то не получается. – От них я когда-нибудь стану хорошей!

– Хорошей? – удивляются другие. – Но…

– Кто тут не спит?! – слышу я голос доброй тётеньки, и девочки сразу разбегаются по кроватям.

Я всё пытаюсь вспомнить про подарки, но не могу. И шевелиться почему-то не получается ещё, хотя боль не такая сильная, по-моему. Но мне тяжело дышится, руки очень слабые, и… кажется, засыпаю. Наверное, я сегодня стала чуточку лучше, и скоро у меня появится мамочка. Надо только верить в то, что она появится, и всё.

Наверное, от радости, что мне такие подарки достались, я невнимательная в моём сне, и меня находят. Это очень обидно, потому что меня теперь, наверное, выгонят и я больше не смогу мечтать о том времени, когда хорошей буду.

– Учитель! Кто это? – вскрикивает старшая девочка, беря меня на руки, но не за волосы или за шиворот, а прямо на руки, как будто я хорошая.

– Маленький ребёнок, человеческий, насколько я вижу, – произносит тот, которого учителем назвали. – Очень интересно. Как тебя зовут? – спрашивает он меня.

– Сегодня, кажется, ещё «калека», – отвечаю я ему. – Я же плохая девочка.

– Ты не… – начинает какой-то мальчик говорить, но учитель останавливает его.

– Давай поиграем, – предлагает он мне. – Ты, которая плохая, это будет другая девочка, а ты пока побудешь хорошей, ведь во сне можно.

– Точно можно? – спрашиваю я его. – Тогда я согласна.

– Точно можно, – вздыхает почему-то учитель. – Расскажи нам о той девочке, которая плохая. Почему она плохая?

– Не знаю, – честно отвечаю я. – Наверное, такая родилась. Но её стараются хорошей сделать каждый день!

– А как её стараются сделать хорошей? – спрашивает он меня.

И тогда я рассказываю об охорашивании, о подарках, ну и о том, что пока, наверное, ничего не получается, поэтому меня стараются сделать хорошей изо всех сил. А вот если бы я была хорошей, то не было бы охорашивания, значит, я плохая.

– Даже мифлецет1 до такого не опустятся, – грустно говорит какой-то мальчик, которого я не вижу. – Дикий мир?

– Дикий мир, – соглашается с ним учитель. – Но дитя пробилось к нам, значит, мы можем вмешаться, – он проводит рукой по моим волосам.

– А как называется то, что вы делаете? – спрашиваю я его, но тут та, что держит меня на руках, вскрикивает и дрожит. Наверное, я что-то не то спросила.

– Это называется «гладить», дитя, – вздыхает учитель. – Ты будешь приходить сюда каждый свой сон, – говорит он мне. – Но прятаться не станешь. Мы начнем учить плохую девочку быть хорошей, согласна?

– Да-а-а-а! – радуюсь я, потому что счастье же.

– Совсем одна, малышка, – шепчет та девочка, что меня на руках держит. – Среди диких…

Я не понимаю, о чём она говорит, но все вокруг не хотят меня выгнать, отчего я успокаиваюсь и рассказываю о своей мечте. Когда-нибудь я стану хорошей, у меня будет мама и тёплое молочко – сколько угодно, и я ещё наемся досыта. Я рассказываю и вижу, что старшие девочки плачут, но не понимаю почему.

Глава третья

После подарков мне тяжело вставать, но я справляюсь, потому что в школу же надо. Я надеваю на себя всё, что положено, хотя мне трудно, и дышится тоже не очень. Но всё равно надо же идти. Другие девочки смотрят на меня жалобно, как будто они жалеют, что всё мне досталось, а не им, но они же сами не хотели хорошими становиться!

Я медленно иду в столовую, потому что перед глазами всё плывет и качается. Так бывает после подарков, поэтому я не считаю, что происходит что-то плохое. Дойдя до столовой, я вижу, что завтрак уже на столе и нужно побыстрее поесть, пока не отобрали старшие девочки. Они тоже хотят, чтобы я стала хорошей побыстрее, но если не позавтракать, тогда я в школе могу уснуть и меня опять не будут охорашивать.

Я сажусь на стул, чувствуя, что охорашиваюсь прямо во время завтрака, даже в глазах на минутку темнеет, но я не засыпаю, потому что во время еды нельзя, а то в школе будет не до охорашивания. Я быстро доедаю, хоть и дрожу почему-то. Но так действительно после подарков бывает, поэтому всё правильно.

Теперь мне нужно подняться, чтобы идти в школу. Пешком туда идти далеко, для этого есть специальный автобус, только маленький. Я выхожу на улицу и вижу этот автобус – в него другие дети заходят. Значит, и мне надо, поэтому я и иду, хоть и тяжело ходить мне сегодня, но я выдержу. Ведь всё, что делается, это для того, чтобы я хорошей стала, а я очень хочу хорошей быть! И чтобы мамочка…

– Первый класс? – спрашивает меня незнакомый дяденька, на что я киваю. – Села туда, – он пальцем показывает. – И тихо чтоб сидела!

– Спасибо, дяденька, – отвечаю я ему, идя, куда показали.

Стул в автобусе такой же, как в столовой, твёрдый, поэтому я опять начинаю охорашиваться. Так здорово придумано! Меня, получается, всю дорогу будут делать хорошей, наверное, чтобы времени не терять. Я раздумываю об этом, а затем автобус начинает рычать и подпрыгивать, пиная меня. В глазах становится темно так, что я чуть не засыпаю, но держусь. Это же для меня, поэтому засыпать нельзя. Я старательно не засыпаю, и темнота медленно расходится как раз тогда, когда выясняется, что мы приехали.

Я с трудом выхожу из автобуса, потому что ноги очень сильно дрожат. Идя за другими учениками, я натыкаюсь на какую-то тётеньку. Она останавливает меня рукой за ранец, а потом смотрит на меня и качает головой.

– Синицына, – непонятно говорит тётенька, – иди в класс.

– Хорошо, тётенька, – вежливо отвечаю я, совершенно не поняв, как она меня назвала. Это меня похвалили или у меня новое имя такое? – А куда надо идти?

– Ах да, ты же в первый раз, – вспоминает она. – Стой тут, я тебя сама отведу.

– Хорошо, тётенька, – повторяю я и стою на месте, стараясь не двигаться, хоть это и тяжело.

Ножки дрожат, и ранец тяжёлый для меня, но мне сказали же стоять, вот я и стою. Хотя я очень плохая девочка, но должна быть послушной, потому что надо привыкать. Когда я буду хорошей, то постоянно же слушаться надо будет. Я только надеюсь, что однажды я стану хорошей, потому что если нет, то лучше не быть. Ой, нельзя об этом думать! Так только очень-очень-очень плохие девочки думают, а я же уже стала чуточку хорошей, поэтому я только очень-очень плохая.

– Идём, Синицына, – говорит эта самая тётенька, опять непонятно называя меня. Наверное, это моё сегодняшнее имя, а непонятное оно, потому что я чуточку похорошела.

Она быстро идёт по коридору, отчего я задыхаться начинаю, но всё равно бегу за ней, ведь тётенька же лучше знает, как правильно? А мне это знать неоткуда, поэтому я успеваю, но уже почти засыпаю, потому что совсем не дышится. Но тётеньке это всё равно, она только открывает какую-то дверь и вталкивает меня внутрь.

Оказавшись в классе, я оглядываюсь, но не шевелюсь, потому что мне не сказали, что делать дальше. Может быть, меня прямо сейчас охорашивать начнут, при всех, в прошлой школе так делала одна очень хорошая тётенька, только её дяди какие-то забрали.

– Садись, Синицына, – говорит новая тётя.

Она не похожа на добрых тёть, потому что не хочет меня прямо сразу хорошей делать, но, может быть, это потому, что она меня первый раз видит? Я вспоминаю, что «Синицына» – это я, и сажусь за первую парту, сняв ранец. Я сижу тихо-тихо, чтобы не мешать тётеньке учить хороших девочек. А она начинает рассказывать о буквах. Это оказывается очень интересно, поэтому я внимательно слушаю, хотя ножки дрожат уже сильно и в туалет хочется. Но до конца урока нельзя, я знаю, поэтому терплю.

Когда звенит звонок, я дожидаюсь разрешения и убегаю в туалет. Наверное, он там же, где и в предыдущей школе был, поэтому я быстро забегаю в него, чтобы не описаться. Там ещё девочки есть, но они старше меня, и я им, наверное, не интересна. Одна из девочек меня хвалит теми словами, которые повторять нельзя, а вторая начинает меня делать хорошей. Она меня в стенку толкает, поэтому я немножко засыпаю, а когда открываю глаза, то никого уже нет.

Интересно, откуда девочки узнали, что у меня нет мамочки? Наверное, на мне написано, что я плохая, поэтому у меня не может быть мамы. Очень умные тут старшие девочки. У меня перед глазами всё качается, но я всё равно иду в класс, хоть и натыкаюсь на стены. Но дохожу и с размаху сажусь на стул. Ножки вдруг не хотят держать, вот я и сажусь, но этого никто не видит, потому что следующий урок начинается. На нём нам показывают крючочки и говорят, что это «циферки».

Школа очень интересная, тут много разных девочек и мальчиков. Правда, мальчики странные, они никогда трусиков не видели, наверное, поэтому на перемене задирают мне юбку, чтобы получше их рассмотреть. Но не смотрят, а быстро убегают почему-то. Зато девочки! Старшие девочки меня хвалят разными словами, называют ещё, но сегодня я уже называюсь, поэтому теми словами я попозже буду называться.

Мне нравится в школе, только почему-то дышится не очень хорошо, и я часто о стенки стукаюсь. Но это, наверное, потому что после подарков. А вот потом выясняется, что меня должны в столовой покормить, поэтому я спрашиваю у девочек дорогу, но постоянно то в туалет попадаю, то к какой-то доброй тётеньке, которая расстраивается оттого, что я такая глупая, и приводит меня в столовую за руку. А потом она ещё стоит и смотрит, как я быстро ем, чтобы никого не задерживать.

***

Домой меня тоже на автобусе везут, а старшие девочки провожают меня, громко хваля, отчего мне даже улыбаться хочется. Но я не буду, потому что сильно устало себя чувствую. Автобус рычит, но мне как-то необычно, отчего я, кажется, ненадолго даже засыпаю.

Но тут мы приезжаем, и очень добрый дяденька помогает мне выйти, дёрнув за ранец, отчего я падаю вниз куда-то. Потом я не помню, что происходит, но как-то оказываюсь в той комнате, где подарки раздают. Вот тут я улыбаюсь и начинаю готовиться к подаркам, но добрая тётя говорит, что пока подарков не будет. Наверное, я не заслужила ещё. Она отводит меня в мою спальню, на прощанье ещё охорошив меня пару раз, отчего из носа начинает кровь течь. Но я уже знаю, что так бывает, поэтому хочу пойти в туалет, но неожиданно падаю и засыпаю.

Потом я просыпаюсь в какой-то белой комнате. Там есть тётенька в белом, наверное, она меня сейчас хорошей делать будет. Но она не делает, а о чём-то разговаривает с той тётей, которая очень хорошая.

– Как вижу эту дрянь, так хочется вбить ей эту улыбочку идиотскую, – говорит очень добрая тётя, которая подарки раздаёт.

– Выпей успокоительного, а то убьёшь ненароком, – советует ей тётенька в белом. – Пусть здесь ночь проведёт, раз ты так реагируешь.

Тётя в белом подходит ко мне и говорит, что я очень плохая, поэтому буду лежать здесь, а я говорю ей «спасибо», хотя жалко, конечно, что ужина не будет. Наверное, тётя очень сильно хочет, чтобы я хорошей стала, вот и делает всё для этого. А она говорит, что кого-то там понимает, только я не знаю кого.

А ещё она переворачивает меня и что-то делает с тем местом, которое подарки получает, отчего оно жжётся сильно. Такое охорашивание у меня в первый раз, оно очень сильное, поэтому я не шевелюсь, чтобы не мешать меня хорошей делать. Я честно пытаюсь заснуть, но животик бурчит и не даёт. Животик у меня не знает, что я должна поскорее хорошей стать, поэтому и не даёт уснуть.

Тётенька в белом приносит мне тарелку с чем-то непонятным и кусочек хлеба. Маленький, конечно, ведь я же плохая девочка. Но она решила меня покормить! Наверное, тётеньке мешает мой животик, который очень громко бурчит и болит ещё, но я же терплю…

Очень быстро всё съев, я благодарю её и вот теперь очень легко засыпаю. Оказавшись в знакомом классе, я подбегаю к знакомым девочкам и усаживаюсь за стол. Они мне улыбаются, даже несмотря на то, что я плохая. Странно, но во сне у меня почти ничего не болит и дышится очень легко. Девочки садятся рядом, неподалеку держатся и мальчики, а тот дяденька, который учитель, кивает мне.

– Здравствуй, маленькая, – меня девочка старшая обнимает так, как будто я хорошая. Ой, я же забыла, мы играем в то, что я хорошая, а плохая – это другая девочка. – Расскажи о своём… о дне плохой девочки, – поправляется она.

– Сначала её делали хорошей в автобусе, – начинаю я рассказывать. – Он прыгал, отчего плохая девочка чуть не уснула. А потом была школа…

– Не уснула? – не понимает одна из хороших девочек, а я объясняю, как это происходит.

– Обморок от боли, – непонятно объясняет учитель, тяжело вздохнув.

– А потом в школе были старшие девочки, – продолжаю я. – Они такие хорошие!

Но вот тут мне начинают объяснять, что старшие девочки ни чуточки не хорошие, потому что они тоже дети. А раз они мне такое наговорили и пытались ещё об стенку хорошей сделать, то они совершенно точно не хорошие, а делают это, потому что плохие и хотят, чтобы все были плохими.

Я внимательно слушаю, но не понимаю, о чём говорят. Тогда одна девочка показывает мне в шаре, тут в классе такой шар есть, и в нём картинки разные. Вот она мне показывает, что должны делать хорошие девочки, а что делают плохие. Я внимательно смотрю и понимаю, что плохие девочки стараются быть хорошими, чтобы привыкнуть, и только те, которые не хотят, делают всё плохо. Значит, старшие девочки в школе не хотят, чтобы я хорошей стала. Это очень грустно, поэтому я немного плачу, но меня обнимают, отчего становится как-то спокойно.

– Учитель, её просто забьют дикие, – говорит та, что меня обнимает. – Мы совсем ничего не можем сделать?

– Флот ищет, – непонятно объясняет учитель. – Но пока ничего, ведь мы даже остаточные найти не можем…

– Тогда… – девочка задумывается, а потом обращается ко мне. – Если будет совсем плохо и ты будешь часто засыпать, произнеси такую фразу…

– Алиния, нет! – пытается её остановить дяденька. – Дети не проходят Испытание!

– Я не вижу другого выхода, – качает она головой. – У неё хоть какой-то шанс будет в поле Испытания, а так ведь совсем никакого.

– Хорошо, – кивает он, а потом делает со мной это, которое «гладить».

Девочка говорит мне фразу, которую я повторяю несколько раз, потом показывает жест двумя руками и начинает рассказывать, что когда я так сделаю, то окажусь в другом месте, где, наверное, никого не будет. Я не должна бояться, потому что, если я там окажусь, значит, я уже хорошая. Ну, почти. Она говорит, что да, но я-то знаю, что мне до хорошей ещё долго.

– Только я забуду, наверное, – грустно говорю я ей. – Я же всё забываю.

– Это ты не забудешь, – уверенно отвечает она мне.

И я ей почему-то верю. Очень сильно верю, потому что она же не будет меня обманывать? Хорошие девочки совсем не обманывают, я знаю. Поэтому я стараюсь быть хорошей, чтобы привыкнуть.

А потом меня начинают учить тому, как можно выжить в лесу. Где можно спать, а где нельзя, что можно кушать, ну и так далее. Я не всё запоминаю, но та девочка говорит, что я вспомню, если понадобится. А потом они начинают рассказывать сказки. Это такие волшебные сказки, которые я слушаю, раскрыв рот. В этих сказках нет плохих девочек, все хорошие. И никого не охорашивают, потому что жгучие подарки запрещены. Целая страна такая есть, ну, я так понимаю, потому что не знаю, что такое «планета». И ещё девочки говорят, что если у них получится меня найти, то меня заберут к хорошим, потому что я не такая уже и плохая.

Такие волшебные сказки, что я просто улыбаюсь. Я люблю сказки – про Бабу Ягу, Змея Горыныча, только я представляю себе их хорошими, потому что мне хватает того, что я плохая. А все вокруг должны быть хорошими… ну, хотя бы в сказке…

Глава четвёртая

Утром тётенька в белом меня посылает в столовую. Она качает головой и говорит о том, что я ей не нравлюсь. Ну это правильно, потому что как может нравиться плохая девочка? Ходится мне сегодня получше и дышится немножко тоже, поэтому я на стенки не натыкаюсь. В столовой тоже есть старшие девочки, но они такие же, как я, наверное, поэтому не хотят меня толкнуть.

Я сажусь, чтобы поесть. Сегодня у нас на завтрак длинная сосиска и хлебушек, а что будет в школе, я не знаю. Я ем быстро, потому что автобус уже ждёт. Волосы у меня недлинные, поэтому долго расчёсываться не нужно. Мне очень интересно, что будет сегодня в школе, а ещё я думаю о странных старших девочках.

Если они поступают, как нехорошие девочки, значит, они просто не хотят, чтобы я хорошей была. Мне тогда надо назло им быть хорошей, потому что привыкать же надо, а то вдруг я стану хорошей и не буду знать, как поступать? А если я не буду знать, как поступать, тогда стану плохой, а плохой быть мне не нравится.

Я иду в наш автобус, который уже ждёт. Дяденька водитель смотрит на меня так, как будто у него животик болит. Я уже знаю, куда нужно идти, и иду туда, чтобы начать охорашиваться, хотя меня, кажется «укачивает», так это назвали девочки из сна. Но я всё равно сажусь тут, потому что это моё место. Интересно, а я скоро стану хорошей? Очень устала я быть плохой девочкой, пусть даже и родилась такой.

Автобус начинает рычать, подбрасывать меня, но подарки уже не болят, только я всё равно чуть не засыпаю, потому что там, где я сижу, пахнет плохо и ещё дышать становится грустно. Наверное, это потому, что я недополучила подарков? Хотя меня же охорашивали вечером, но, наверное, мало. Девочки, которые плохие, в школе, они тоже охорашивать будут, даже если хотят, чтобы я плохой оставалась.

Вот мы и приехали. Я выхожу из автобуса, но меня что-то толкает, и я лечу. Лечу, лечу, но не падаю, потому что меня ловит какая-то девочка, почти тётенька. Она очень большая и сильная, поэтому легко ловит, наверное.

– Осторожнее, малышка, – говорит она мне, сделав то, что во сне делают, ну вот это, «гладить».

– Спасибо, – отвечаю я, глядя на будто пришедшую из сна девочку.

Она такая хорошая, но не хочет меня делать хорошей, как другие, а улыбается мне и «гладит», а я… Мне хочется, чтобы она ещё мне так сделала, и девочка это понимает. Она тихо всхлипывает, на мгновение прижимает меня к себе, а потом провожает до класса. Наверное, она действительно из сна пришла, потому что со мной такого ещё никто не делал, только во сне было.

Ну вот, а те девочки, которые плохие, только хвалят меня, но не хотят сделать хорошей, не знаю, почему. Я очень хочу увидеть эту волшебную девочку ещё раз, но понимаю, что нельзя хотеть всего и сразу, поэтому только надеюсь, а пока иду в свой класс, чтобы учиться. Мне интересно учиться, хотя другие девочки совсем не смотрят на меня, а во-о-он тот мальчик вообще хочет хорошей сделать, по-моему.

Тётенька учительница смотрит на меня так, как будто у неё болит животик, но я улыбаюсь ей, потому что она же лучше знает, как смотреть на плохую девочку, правильно? Поэтому я не беспокоюсь, а прилежно выписываю крючочки. Руки у меня слегка дрожат, поэтому не все крючочки получаются аккуратными.

– Пиши аккуратнее, Синицына, – говорит мне тётенька таким голосом, как будто хочет начать охорашивать, но ничего не делает.

Ой, а у меня такое имя уже было! Значит, я сегодня тоже «Синицына»! Здорово! Я улыбаюсь этому имени, потому что, если два раза одно и то же имя, значит, я становлюсь хорошей. И уже совсем скоро у меня появится… мама? Я уже согласна без молочка, только чтобы была мама…

Я стараюсь изо всех сил, но у меня не всегда получается, а тётенька учительница стоит рядом со мной и хвалит меня за старания. Она говорит: «что за дура» и «безрукая» – это хвалительные слова, они тоже охорашивают, хотя как именно, я не знаю. Но я же плохая девочка, откуда мне знать?

На перемене я бегу в туалет, где точно будут старшие девочки, которые плохие. Они постараются меня сделать плохой, но у них точно не получится, потому что я хочу быть хорошей, а самое главное – это то, чего я хочу, так учитель из сна сказал. Он не мне это сказал, а другим мальчикам и девочкам, которые хорошие. Сделав свои дела, я вдруг оказываюсь на полу, а одна из плохих девочек задирает моё платье, чтобы, наверное, показать всем подарки, которые я получила. Но мне не жалко, пусть смотрят, потому что эти подарки делают меня хорошей.

Они меня хвалят разными словами, которые я не запоминаю, но тут в туалете снова появляется та девочка, которая почти тётя. Она сразу же начинает делать плохих девочек хорошими, и они убегают. И вот эта почти тётя, она меня поднимает на ноги и делает это, которое «гладить».

– Меня Таня зовут, – говорит она мне. – А тебя как?

– Меня сегодня уже второй день Синицына зовут! – гордо отвечаю я ей. – Наверное, я скоро хорошей стану!

– Ты самая лучшая, – тихо произносит она. – Просто ангел маленький…

Тут звенит звонок, и девочка Таня провожает меня до класса, наказав не выходить самой, потому что она будет за мной приходить. Я улыбаюсь ей и ещё благодарю, потому что она волшебная. Я ей так и говорю, что она волшебная, а Таня почему-то всхлипывает и говорит что-то о нелюдях, только я не понимаю что.

Тётя учительница начинает рассказывать о всяких листочках и ягодках, обещая, что скоро мы пойдём на «экскурсию», только я не знаю, что это такое. Она очень интересно рассказывает и показывает ещё картинки красивые, отчего я слушаю, раскрыв рот от удивления. Но урок, к сожалению, заканчивается, поэтому я подхожу к двери и жду Таню, потому что она сказала же ждать, а я послушная, потому что очень хочу быть хорошей.

– Вот и молодец, – улыбается мне почти тётя, появившись будто из воздуха. – Пойдём.

Она берёт меня за руку, но не дёргает, а куда-то ведёт. Она быстро идёт, поэтому я начинаю задыхаться, но тут вдруг останавливается. Таня даёт мне возможность подышать, а потом опять идёт, но медленно, и я совсем не задыхаюсь. Она действительно волшебная и почему-то не хочет, чтобы я засыпала. Ей не всё равно? Но почему? Почему всем всё равно, а ей нет? Однажды я спрошу её, потому что просто не знаю, почему она такая… Волшебная…

***

Таня провожает меня везде, а плохие девочки только кричат похвалы и кидаются бумажками. Но она мне говорит, что на обезьянок не надо смотреть, потому что мы не в зоопарке. Я сначала не понимаю, причём тут обезьянки, поэтому Таня присаживается на корточки рядом со мной, показывает на тех девочек, которые не хотят, чтобы я была хорошей.

– Смотри, они прыгают и кричат, видишь? – показывает она на плохих старших девочек. – Ну настоящие обезьянки!

– Ой, – я удивлена, потому что действительно же, как в мультике. – Точно…

Услышав это, старшие девочки перестают прыгать и куда-то убегают, а Таня отводит меня обратно в класс. Я прилежно учусь, думая о том, что вечером в доме мне, наверное, опять подарков дадут. И тогда я буду ещё немножко хорошей, чтобы поскорее у меня мамочка появилась.

На физкультуру мне нельзя, об этом говорит дяденька. А ещё он говорит, что я могу домой идти, но я отвечаю, что автобус ещё не приехал, тогда он разрешает в зале посидеть, только тихо. Я сижу в зале и смотрю, как девочки и мальчики играют с мячиками. Мне тоже хочется, но я плохая девочка, поэтому, наверное, и нельзя. Я сижу и смотрю, как играют другие. Мячик прилетает ко мне, но я лёгкая, наверное, поэтому он меня скидывает со скамейки, а все одноклассники смеются. Наверное, им весело.

Когда мячик прилетает ещё раз, меня прогоняют из зала, сказав в раздевалке сидеть, потому что я мячики притягиваю. Жалко, что я такая нехорошая, но ничего не поделаешь. Приходится идти в раздевалку, где плохо дышится. После физкультуры надо будет ехать домой, где совершенно точно будут подарки, потому что доброй тётеньке хочется мне их дать.

Я сижу в раздевалке, думая о том, что те девочки, которые злые, они могут и что-то Тане сделать, наверное. Поэтому я, как правильная плохая девочка, выхожу из раздевалки туда, где дышать чуточку полегче. Почему мне так тяжело дышится, я не знаю, но сажусь на стульчик и неожиданно засыпаю. Правда, в классе я не оказываюсь, поэтому, наверное, быстро просыпаюсь и вижу Таню.

– Здравствуй! – радостно подбегаю я к ней, пытаясь отдышаться. – А у меня физкультура, на которую нельзя, потому что я плохая.

– У тебя плохо с сердечком? – интересуется она, присев на корточки, но тут какой-то мальчик её бьёт по спине, и наступает моя очередь Таню ловить.

Наверное, есть и большие, которые плохие… Или они уже хорошие? Я путаюсь в этом, потому что не понимаю ничего. Таня выводит меня на улицу, но автобуса почему-то нет. И вот тут начинается то, что я потом не полностью могу вспомнить. Какая-то девочка с громким криком охорашивает Таню, отчего она как-то быстро падает на спину и кричит. А я… Я падаю на неё сверху, хватаясь изо всех сил, потому что мне кажется, что она умирает.

Мальчики и девочки старшие пытаются меня оторвать от Тани, и её охорашивают ногами, а я визжу, как будто подарки получаю и не отцепляюсь. А потом появляются какие-то дяденьки в синей одежде, но меня при этом охорашивают по голове, и я засыпаю быстро, поэтому не вижу, что делается дальше.

Просыпаюсь я, наверное, в автобусе. Я лежу на Тане, и не отпускаю её, а всё вокруг подпрыгивает и как-то очень тоскливо ревёт. Она белая-пребелая, но дышит, значит, не умерла. Я знаю, что когда умирают, то больше не дышат.

– Расцеплять в больнице будут, – слышу я чей-то голос. – Что за звери…

– Спазм мышц, похоже, – произносит какая-то тётенька. – Мы сейчас ничего не сделаем, но хоть живы… Милиция успела.

– Судя по шву, младшая после операции… – произносит дяденька, а потом всё куда-то уплывает, и я опять засыпаю.

В класс, где хорошие мальчики и девочки, я не попадаю, наверное, не время ещё, а просто плыву в чёрной реке. Я просыпаюсь медленно, будто нехотя, но слышу, как какой-то дядя громко называет моё имя. Прислушавшись, я не понимаю, о чём он говорит, но запоминаю, чтобы потом рассказать девочкам и мальчикам во сне.

– Алёна Синицына, семь полных лет, удлинение интервала, оперирована по поводу врождённого порока сердца, – произносит этот самый голос. – Показан кардиостимулятор, сердечная недостаточность… Сирота.

– Да, это приговор, – соглашается с ним женский голос. – А вторая?

– Татьяна Варфоломеева, пятнадцать полных лет, паралич нижних конечностей, – со вздохом сообщает дяденька. – Сирота.

– Вот чего маленькая так вцепилась, – произносит тётенька. – Усыпить было бы милосерднее, а так…

Голоса удаляются, при этом я опять засыпаю, на этот раз обнаружившись в том самом классе, где хорошие. Та самая девочка, которая меня в прошлый раз на руки брала, улыбается и опять делает то же самое, отчего я тоже улыбаюсь. Она не спешит меня за стол усадить, а держит, отчего я начинаю думать, что хорошая.

– Расскажи нам о том, как день та девочка провела, – мягко просит меня хорошая девочка.

– Сначала было всё, как всегда, – начинаю я. – А потом Таня, это такая девочка, как вы, почти тётя, она принялась со мной ходить.

– Защитницу обрела малышка, – говорит какой-то мальчик.

– Погоди, не всё так просто, – грустно говорит девочка, у которой на руках я.

И я рассказываю всё-всё. И о мячиках, и о том, что плохо дышится. И о том, что на нас напали, чтобы хорошими сделать, потому что у Тани тоже нет мамы. Я говорю о том, как нас делали хорошими и где я проснулась.

– Можешь как можно точнее рассказать, что говорили те двое? – я вижу учителя, появившегося неизвестно откуда.

– Конечно! – киваю я и начинаю говорить, причём мне кажется, я дословно запомнила.

– Учитель, а что значит «усыпить»? – не понимает та, что меня на руках держит.

– Убить, – коротко отвечает он. – У девочек нет выбора. Скорее всего, мы видимся в последний раз.

– Ой… Это потому, что вторая парализована? Их убьют, как «бесполезных членов общества» в мире Тау? – интересуется какой-то мальчик и добавляет затем. – У них нет выхода, а мы не успеем.

– С учётом того, что не знаем, где они находятся, да, – тяжело вздыхает учитель. – Что же, другого выхода нет.

Покачивающая меня на руках девочка кивает и начинает рассказывать мне, что делать нужно. Нам желательно с Таней снаружи оказаться. Возможно, у добрых тётенек и дяденек есть повозка для Тани, потому что она ходить не может, и тогда нужно будет попроситься погулять.

– А зачем? – спрашиваю я.

– Потому что иначе будет совсем плохо, – грустно глядя на меня, говорит мне эта хорошая девочка.

Во время какого-то «Испытания» мы не сможем видеться, но это не навсегда. Когда оно закончится, я совершенно точно буду хорошей девочкой и Таня тоже, поэтому пугаться не надо, а нужно будет попросить там, где я окажусь, позвать Академию. И мне кто угодно поможет. Это так странно… Но я же послушная? Послушная. Значит, так и сделаю.

Глава пятая

Проснувшись, я потягиваюсь, хоть и сложно немного, а потом смотрю на Таню. Она открыла уже глаза и плачет. Её кровать почему-то совсем рядом стоит, поэтому я поднимаюсь и «обнимаю» её. А она «обнимает» меня в ответ. Я это слово тоже во сне узнала, и как правильно надо это делать, тоже. Это так необыкновенно, что я просто замираю.

– Я ног не чувствую, – говорит мне Таня, – значит, меня выкинут.

– Нас усыпят, наверное, – отвечаю я ей. – Так дяденька сказал.

– Как усыпят? – она делает круглые глаза, а я пожимаю плечами.

Ой, но во сне же Тани нет, и если мне сделают так, чтобы я навсегда осталась в том классе, где хорошие мальчики и девочки, то как она будет? Значит, нужно поступить, как послушная девочка. В этот момент из коридора доносятся голоса. Желающая что-то сказать Таня замирает с открытым ртом, а я прислушиваюсь.

– Если Синицына неожиданно умрёт, это никого не удивит, – слышу я уже знакомый голос дяденьки. – От неё второй опекун уже отказался, так что…

В комнату, где мы находимся, заходят двое улыбающихся дяденек. Они оба смотрят на меня так, как будто меня тут нет совсем, а потом подходят к кровати. Один сдёргивает одеяло, под которым оказывается, что Таня почти совсем раздета, и что-то делает с её ножками. Он поднимает голову и кивает второму.

– У тебя паралич нижних конечностей, – говорит ей дяденька, – поэтому ты теперь будешь на кресле.

Таня опять начинает плакать, а ему это нравится, потому что дяденьки улыбаются. А та девочка из сна как-то сказала мне, что, когда кто-то плачет, это плохо, и нечему тут смеяться. Значит, дяденьки плохие? Я не знаю, но решаю сделать так, как мне во сне сказали, потому что от улыбок дяденек становится страшно, как перед подарками.

– Скажите, пожалуйста, – обращаюсь я к ним, – а мы можем немножко погулять?

– Свыкнуться хотите, – кивает дяденька. – Можете, сейчас вам одежду принесут.

– Спасибо, – благодарю я, а Таня смотрит на меня, как будто чего-то не понимает.

– Зачем? – наконец спрашивает она.

– Я не хочу, чтобы ты плакала, – говорю я ей, – потому что ты очень хорошая.

– Не понимаю, – признаётся она, ведь я же ей не сказала ещё, что будет, но будь по-твоему.

Таня плачет даже тогда, когда приходит тётенька, чтобы её одеть и мне помочь. И вот эта тётенька делает нам обоим, ну это, которое «гладить». Она какая-то не такая, как все. С грустью на нас обеих смотрит, а потом засовывает в карман Таниной куртки целых четыре куска хлеба!

– Покушайте, маленькие мои, – говорит эта тётенька. – За что только вам такое…

– Ну я же плохая девочка, – объясняю я тёте, – наверное, поэтому…

– Ты очень хорошая девочка, – тётенька прижимает меня к себе. – Ангел маленький… Я бы взяла вас, да не дадут мне.

Она пересаживает Таню в такую коляску с большими колесами и начинает объяснять, как ей управлять. Ну я тоже слушаю, потому что важные же вещи объясняет. Тётенька заканчивает с объяснениями и провожает нас на выход, при этом руками катит коляску. Значит, в этой штуке Таня сможет двигаться. Это хорошо, потому что я её не утащу, но пока мы едем в парк, который возле больницы.

– Даже не знаю, – подумав, говорит Таня мне. – Вряд ли в детском доме будет хуже, чем у дяди Валеры. Вас там бьют?

– Нас охорашивают, и ещё подарки бывают, – объясняю я ей. – Ну я же плохая девочка, меня надо делать хорошей. А когда буду хорошей, у меня появится… мама… – это слово я шепчу.

– Маленькая моя… – она останавливается и тянется ко мне, чтобы обнять, а я обнимаю её и понимаю, что всё правильно сказала девочка из сна. Нам лучше оказаться там, где не будет никого, потому что Таня плачет.

– Закрой глаза, – прошу я её, а когда она делает так, то тоже зажмуриваюсь, делаю жест руками и прошу кого-то пустить нас. Потом вспоминаю ту самую фразу – и в этот миг что-то меняется.

Я открываю глаза, сразу же увидев, что парка и больницы больше нет. Вокруг нас лес, и он… добрый. Я чувствую, что он добрый, поэтому поступаю, как в сказке. Таня оглядывается, не понимая, где мы оказались, а я кланяюсь, как в мультике и говорю:

– Здравствуй, дедушка Лес, – я припоминаю, что нужно извиниться, потому что мы без спросу пришли. – Прости, что мы без спросу, но у нас так получилось.

– О чём ты говоришь? – спрашивает меня Таня. Она испугана, по-моему. – И где мы?

– Здесь есть только мы, – повторяю я объяснения той девочки из сна. – Мы в сказке, поэтому бояться не надо. Вот это волшебный лес, и мы тут теперь живём, понимаешь?

– Нет, – отвечает она мне, снова начиная плакать. – Я с ума сошла?

– Ну нет же, – я обнимаю Таню. – Я же говорю – мы в сказке, ну как ты не понимаешь! А можно… – я запинаюсь, как могу жалобно на неё глядя.

Ну во сне же сказали, что, если у меня получится, значит, я уже хорошая. Но кроме нас тут никого нет, поэтому я хочу спросить Таню, может быть, она согласится… Она сначала делает такое лицо, как будто хочет меня охорошить, а потом вдруг вздыхает и прижимает меня к себе.

– Что, маленькая? – тихо спрашивает меня она.

– А можно ты будешь моей… мамой? – запинаясь прошу я её. – Ну, как будто я уже хорошая, и у меня есть… мама, а?

– Малышка моя, – сквозь слёзы произносит Таня. – Можно…

Она еще говорит, что я заслужила маму, пусть даже и такую. Я сначала не понимаю, о чём она говорит, а потом улыбаюсь своей новой мамочке. Я просто улыбаюсь ей, потому что она такая, как в моих мечтах. В самых волшебных, когда я ещё не понимала, что я плохая.

– Это неважно, что ты не можешь ходить, – объясняю я ей. – Главное, что ты есть… мамочка…

– Ангелочек просто, – шепчет мамочка, прижимая меня к себе, хоть ей это сделать не очень просто из-за коляски. – Как тебя по имени зовут?

– Каждый раз по-разному, – честно признаюсь я ей. – То Овцой, то Дурой, а последние два дня – Синицыной.

– Тогда я буду звать тебя Алёнкой, можно? – спрашивает она меня.

– Ты мне имя дала… Настоящее! – я плачу, да я просто реву, потому что мне мамочка имя дала! Я больше не плохая! У меня имя есть!

Мы немножко плачем вдвоём, а потом мамочка начинает думать, что делать дальше, а я вдруг вспоминаю, о чём мне девочки говорили во сне. Поэтому я оглядываюсь, обнаруживая, что мы на тропинке стоим. Значит, нам нужно во-он туда, потому что там деревья большие и в их корнях можно полежать будет. Ну, наверное.

***

Я натаскиваю веток, чтобы уложить мамочку, и куртку ещё подстилаю, потому что здесь очень тепло. А потом помогаю ей лечь и тоже от лишнего избавиться. Мы с ней только в больничных рубашках остаёмся и в трусиках, потому что мамины штанишки забрали, но это не страшно, потому что жарко вокруг. Я делаю так, чтобы ей было удобно, а потом сажусь рядом и начинаю рассказывать.

– Тут вокруг волшебный лес, – объясняю я, вспоминая рассказанное. – К нему нужно по-доброму, потому что сказка. Нельзя о страшном думать и о плохом тоже, потому что мы тут одни и уже хорошие.

– А почему хорошие? – спрашивает меня мама.

– Ты всегда была, – рассказываю я. – А я уже стала, потому что ты мне имя дала.

– Господи, неужели одного имени достаточно? – тихо говорит мамочка, как будто не знает, что это самый верный признак.

– Я немножко посижу, – продолжаю я. – Подышу, а потом пойду за ягодами, чтобы мамочке было что покушать.

А она опять плачет и обнимает меня, укладывая рядом с собой. Мамочка очень растерянная, но верит мне, поэтому прижимает к себе, будто мне холодно. Она просто волшебная, как и сказка вокруг. И я начинаю рассказывать сказку, в которой все добрые и хорошие, друг другу помогают и никогда никому подарки не приносят. Мамочка спрашивает меня о подарках, а я поворачиваюсь на животик, чтобы показать.

– Господи… – шепчет она. – Да за что же такое чудо так избили?!

– Это подарки были, – рассказываю я ей, – чтобы я стала хорошей. Только после них мне ходится плохо и дышится.

– Малышка моя… – она гладит меня так, что мне хочется тянуться за её рукой, потому что мне очень от этого тепло на душе становится.

– Уже всё хорошо, – улыбаюсь я. – Ведь я же стала всё-таки хорошей!

Мне надо идти – найти ягодки и водичку ещё, потому что пить захочется же, и покормить мамочку надо будет. А потом, наверное, мыться надо будет, чтобы оставаться хорошей девочкой. Я целую мамочку так, как в одном фильме видела, когда по телевизору в доме для плохих детей показывали, а потом встаю, хоть мне непросто, но надо же.

– Я скоро приду, – говорю я мамочке. – Не пугайся, пожалуйста, хорошо?

– Хорошо, – кивает она мне. – Будь осторожна, – просит меня мама.

– Я буду! – обещаю я и иду по тропинке к замеченной неподалеку полянке.

Мне хочется петь, но нельзя, потому что дышится не очень хорошо, а если буду петь, то усну, наверное. Спать мне нельзя, потому что меня мамочка ждёт. Я иду по тропинке, улыбаясь деревьям, пока не прихожу на полянку. Вдоль неё на кустах ягоды висят, а прямо по центру ручей обнаруживается. Стянув рубашку, потому что надо во что-то набрать ягод, я подхожу к кусту, но останавливаюсь. Разрешение же надо спросить!

– Дедушка Лес, – кланяюсь я так, как в мультике было. – Разреши ягодок набрать? Мне мамочку покормить надо.

В ответ я ничего не слышу, но мне кажется, что можно. Как будто ветерок, погладивший меня, и есть ответ. Я набираю ягод в рубашку, потому что трусики на мне есть, а стесняться здесь некого, да и не умею я. Я собираю, и говорю «спасибо» за каждую ягодку, и мне кажется, что дедушка Лес улыбается мне.

Вернувшись к мамочке, я вижу, что она сидит и высматривает меня. Ой, я волноваться маму заставила? Я подхожу поближе, чтобы показать, сколько ягод набрала, а она мне улыбается.

– Вот, мамочка, покушай, – я протягиваю ей ягоды.

– Ты тоже покушай, – отвечает она мне. – В следующий раз вместе пойдём, хорошо?

– Хорошо, мамочка! – сразу же соглашаюсь я. Мамочка всегда лучше знает, как правильно, поэтому я послушная.

– Давай поедим, добытчица моя, – улыбается мне мама, протягивая кусочек хлеба, но себе не берёт, поэтому я свой разламываю пополам, чтобы маме отдать.

Мамочка сегодня много плачет, но это и понятно – ведь ещё утром нас хотели усыпить, а потом сказка без предупреждения началась, вот ей и плакательно. Мне бы, наверное, тоже плакательно было, если бы такое случилось. Но я была плохой девочкой, а стала хорошей, мамочка даже говорит, что я ангел, как в сказке. Мы кушаем, а потом мамочка укладывает меня рядом с собой и говорит, чтобы я поспала.

Я засыпаю в маминых руках. За одно это я бы согласилась на то, чтобы меня усыпили, потому что это чудо. Я так мечтала об этом, так надеялась, и вот оно сбылось. Я в маминых руках засыпаю. Чудеснее этого, по-моему, ничего нет. Прижавшись потеснее, я уже сплю.

Мне ничего не снится, как та девочка во сне и сказала, потому что мы сейчас в сказке, а вот когда сказка закончится, мы попадём к похожим на нас «разумным», если такие есть, а если нет, то в какой-то «центр». И вот когда мы туда попадём, надо будет про Академию сказать, тогда нас найдут, и будет всё хорошо. Я пытаюсь представить себе, как это, когда всё хорошо, но пока не могу, поэтому просыпаюсь.

Мамочка уже тоже проснутая. Она, чему-то улыбаясь, смотрит в небо, по которому бегут облака и светит солнышко. Я лежу тихо-тихо, чтобы её не побеспокоить, и думаю о том, как же мне повезло, потому что она у меня есть, а я есть у неё.

– О чём ты думаешь, мама? – интересуюсь я.

– Ни самолётов не летает, ни вертолётов, – отвечает она мне. – Никого не слышно. Значит, или мы действительно в сказке, или в Сибири какой-нибудь. Мне сказка больше нравится.

– Ура! – радуюсь я. – Тогда мы сейчас на полянку поедем с мамочкой, там лежать удобнее и водичка рядом.

– Ведь я о тебе должна заботиться, а не наоборот, – улыбается мамочка.

– Самое главное, что ты есть, – говорю я, и начинаю помогать маме залезть в коляску.

– Чудо просто… – опять всхлипывает она. – У кого только рука поднялась…

Я не понимаю, что она имеет в виду, но решаю спросить попозже, потому что скоро же вечер наступит, а мамочка ещё не уложенная. Нужно сделать так, чтобы ей удобно было, ведь это же мама. На неё, наверное, из-за меня напали, чтобы меня побить, а она не дала. Могли же подговорить старших ребят, раз те девочки плохие? Значит, мамочка меня защитила, а теперь моя очередь о ней заботиться и защищать.

Хорошо, что мы в сказке оказались. Значит, я уже не была плохой девочкой, раз у нас получилось. А теперь у меня даже имя есть, а не только названия. Теперь у меня мама есть, и я всё-всё сделаю, чтобы она улыбалась. Сейчас я верю, что мама у меня не понарошку, а навсегда, ведь она мне дала имя. Значит, получается, это не игра, а просто сказка такая, в которой мы теперь живёцум.

Глава шестая

Утро просто сказочное, мне кажется даже, что я на мягком лежу, а мамочка ещё спит. Она ночью плохо спала, потому что у неё кошмары были. Ну это когда страшные сны. У меня тоже бывают, но я не кричу, потому что нельзя же другим мешать спать. Мамочка ещё отдыхает, а я иду к ручейку умываться. Солнышко только встало, а платье, которое больничное, я не надевала, не так уж и холодно здесь. Вот когда меня на ночь в душе зимой запирали, тогда было холодно, потому что окно приоткрытое не закрывалось.

– Доброе утро, дедушка Лес, – здороваюсь я, подойдя к ручейку. – Здравствуй, ручеёк!

Я умываюсь, думая о том, что нужно мамочке ещё ягодок собрать, потому что после сна всегда кушать хочется так, что животик болит. У меня уже не болит, потому что я привыкла и ещё водички попила.

– Дедушка Лес, можно я ещё ягодок для мамы соберу? – прошу я, чувствуя, что дедушка Лес не против.

Я улыбаюсь и иду за платьем, чтобы собрать в него ягоды. Подхожу к маме и вижу, что её глаза открыты. Она смотрит на меня так, как никто никогда не смотрел, от этого мне почему-то плакательно.

– Чудо моё, – говорит мне мамочка, а я лезу обниматься.

– С добрым утром, мамочка, – я прижимаюсь к ней, и мы так замираем. – Я сейчас принесу завтрак, а потом помогу тебе умыться.

– Я доползу, – улыбается мне мама и показывает, как она умеет ползать.

Ножки мамины совсем не шевелятся, но ручеёк недалеко совсем, поэтому она на руках доползает, чтобы умыться. Я вижу, что она справляется, беру рубашку свою и отправляюсь к кустикам с ягодками. Вчера я красненькие собирала, а сегодня буду жёлтые, интересно, какие они на вкус. Не удержавшись, пробую. Сладенькие такие ягоды, но ни на что не похожие.

Набрав ягод, я говорю «спасибо» дедушке Лесу и иду маму кормить. Она протягивает мне кусочек хлеба, а я опять с ней делюсь, потому что хлеба у нас почти нет, а я не хочу, чтобы мама голодала. И вот тут я узнаю, что мама очень быстро ползать умеет, потому что за моей спиной обнаруживается собачка. Ой, мы в лесу, значит, это волк?

– Нет, не трогай Алёнушку! – восклицает мамочка, как-то очень быстро оказавшись передо мной. Она раскидывает руки, защищая меня, но я же вижу, что волк добрый, мы же в сказке.

– Мамочка, дядя Волк добрый, – объясняю я замершей маме и протягиваю свой кусочек хлеба ему. – Хочешь хлебушка? Или ягодок?

Он не берет угощение, а будто бы вздыхает – ну, мне так кажется, а потом тыкает меня носом. Мне кажется, он что-то сказать хочет, только не умеет пока или нашего языка не знает. Но он точно нападать не хочет, а отходит в сторону, как будто ждёт. Мамочка удивлена, но ещё она за меня испугалась, потому что мамочка же. Поэтому она меня обнимает и плачет немного.

Дядя Волк как будто всё понимает. Он подходит к мамочкиной коляске и тыкает её носом, потом ещё раз, и тогда до меня доходит: он зовёт нас куда-то! Я поднимаюсь и иду за коляской, чтобы мамочку пересадить, но присаживаюсь рядом с ним и говорю ему «спасибо», решившись погладить. Дядя Волк, кажется, не против, а я беру коляску и подвожу её к маме.

Затаскивать мамочку тяжело очень, но я справляюсь, а потом собираю все наши вещи, потому что они нам ещё пригодятся. Мама пробует подвигаться и смотрит на дяденьку Волка, а он кивает головой и идёт вперёд, время от времени на нас оглядываясь.

– Мамочка, мы должна за дядей Волком идти, – говорю я мамочке, – ведь он зовёт.

– Ну, пойдём, – улыбается мама, которой уже не страшно, а почему она вдруг во всё верит, я не знаю.

Дядя Волк ведёт нас по тропинке, но не быстро, поэтому я почти не задыхаюсь. Мы далеко идём, но я знаю, что нужно потерпеть, ведь не зря же он нас ведёт? Мамочка видит, что я устала, останавливается и сажает меня к себе не колени. Я уже хочу сказать, что могу дальше идти, но она просто качает головой, и я молчу. Это же мама, она всегда знает, как правильно, а я прижимаюсь к ней и, кажется, даже немножко сплю, потому что часть дороги пропускаю.

– Ой, – говорит мамочка.

Я поднимаю голову и вижу дом. Ну такой, из брёвнышек сделанный. Дядя Волк тычет носом в дверь и смотрит на нас.

– Нам туда, дядя Волк? – спрашиваю я его, на что он просто кивает головой. – Спасибо тебе, дядя Волк! – от души благодарю я. – Пойдём, мамочка.

– А вдруг нам там не рады? – интересуется мамочка.

– Раз дядя Волк привёл, – отвечаю я ей, – значит, рады.

Я подхожу и открываю дверь, громко поздоровавшись, но внутри никого нет. Тогда я помогаю маме заехать, и оглядываюсь. Внутри пыльно, но это не страшно, потому что метелка есть. В доме две комнаты – в одной большая кровать, а в другой стол деревянный, две скамейки, как в школе почти, и печка большая.

– Мамочка, ты посиди, а я приберу, – предлагаю я маме.

– Нет уж, – улыбается она мне, – вместе приберёмся, но сначала поешь хоть немного.

Ой, мы же о завтраке забыли, значит, надо сначала поесть, чтобы потом не уснуть случайно. Я послушно сажусь на скамейку, чтобы поесть хлебушек и ягоды. Мамочка всегда знает, как правильно, а я послушная, потому что хорошая. Мы немножко едим, я вижу даже тряпку в углу, значит, сейчас будем прибираться. Кажется, мама смирилась с тем, что она в коляске, потому что уже не плачет.

– Я схожу за водой, – предлагаю я. – Надо будет тряпки вымакать и тогда я буду убирать.

– А я подметать стану, – предлагает мама. – И пол потом вымою.

– Ура! – радуюсь я, беря в руку ведро.

Рядом с домом я сразу же вижу колодец, как в мультике. Значит, надо крутить ручку, и тогда вода появится. Так я и делаю, хотя мне очень тяжело, но я стараюсь изо всех сил, и вот наконец ведро появляется. Но я, видимо, что-то не то делаю, потому что оно меня в холодной воде мочит, но что-то и в то попадает, которое я из дому принесла.

Мамочка дома уже сняла свою рубашку и тоже только в трусиках сидит. Она говорит, что это для того, чтобы не запачкаться, а я только киваю. Я замечаю, что у неё тоже подарки были, потому что… ну только её, наверное, кто-то очень плохой подарки делал, потому что мамочка не может быть плохой девочкой, ведь это мама.

Я немножко сижу, чтобы отдышаться и с силами собраться, мамочка же гладит меня, принимаясь затем подметать пол кругами. Ей же непросто на коляске, вот она и придумала вокруг себя подметать. Мамочка – самая умная!

***

– Простите, тётя Печка, можно я вас протру? – прошу я разрешения, потому что плохо же без спросу что-то делать.

– Протирай, малышка, протирай, – доносится из печки, на что я киваю, а мама ойкает и роняет метлу.

– Ну сказка же, мамочка! – улыбаюсь я, принимаясь за работу.

– Сказка… – шепчет мама, отчего-то всхлипнув.

– Совсем дети… – негромко говорит тётя Печка, пока я её аккуратно протираю. – Вы готовить-то умеете?

– Я немножко умею, – признается мамочка. – Только нам всё равно нечего готовить.

– Ну тут ты не скажи, девица, – произносит Печка. – Я тебе помогу.

Мамочка такая удивлённая, а я оглядываю комнату, заметив, что мы уже всё убрали. Наверное, поэтому я так устала. Я кладу тряпку на то место, которое теперь её, но понимаю, что прямо сейчас не смогу воду грязную вынести, потому что силы куда-то подевались. Так у меня бывает, я знаю, что делать надо. Подхожу к маминой коляске, чтобы обнять её, а она как-то сразу берёт меня на руки.

– Устала, маленькая? – спрашивает меня всё понимающая мамочка.

– Да-а-а-а, – тяну я, расслабляясь в её руках. – Я сейчас отдохну и снова смогу.

– Хворая малышка? – спрашивает тётя Печка.

– Сердечко у неё нездоровое, – объясняет мамочка. – Доктора не захотели лечить, вот и тяжело моей маленькой.

– Тогда пусть подремлет дитя, а ты ступай, коли можешь, ко мне, – говорит мамочке она.

Наверное, в этот момент мама и верит, что мы в сказке. Она кладёт меня на кровать во второй комнате, погладив по голове, и желает сладких снов. Я закрываю глазки, но сразу не засыпаю, а слушаю, как тётя Печка учит мамочку, где взять муку, как тесто замесить, сколько ягод положить можно. У неё голос такой ласковый, она будто бабушка из сказки, и под этот голос я сладко засыпаю.

Просыпаюсь я от очень вкусных запахов, и чувствую себя отдохнувшей, поэтому вскакиваю с кровати, чтобы бежать мамочке помогать. Выбегаю, а мама пирожки румяные из печи достаёт. Они пахнут очень вкусно, и мне сразу же хочется попробовать, но я вспоминаю о дедушке Лесе. Надо же поделиться!

– Ой, мамочка, чудо какое! – радуюсь я. – А можно мы с дедушкой Лесом поделимся?

– Нужно, доченька, – говорит мне она, а я… я плакать начинаю.

Столько долгих ночей и дней я мечтала, я надеялась, что однажды услышу это «доченька», поэтому сейчас не могу сдержаться. Просто сажусь на корточки и реву, как маленькая, а мама как-то быстро, почти мгновенно, оказывается рядом, ощупывая меня, обнимая, будто не понимая, что со мной.

– Я… т-так… ме-мечтала… – с трудом проталкиваю я сквозь слёзы, и мамочка вдруг понимает.

– Маленькая моя, чудо моё! – она зацеловывает меня и плачет вместе со мной.

Оказывается, мне очень нужно это слышать… Доченька… За это слово я готова что угодно отдать! Мама, мамочка… Она всё-всё понимает, поэтому и плачет сейчас вместе со мной, а тётя Печка только вздыхает. Хорошо, что мы в сказке, ведь именно сказка мне подарила… маму…

– Вам обеим мама нужна, – произносит тётя Печка. – Сиротки маленькие совсем…

Я постепенно успокаиваюсь, потому что мамочка рядом и никуда не пропадёт, а она меня обнимает так, как будто меня отнять хотят. Я тоже мамино лицо целую, потому что не могу объяснить словами то, что чувствую. Мамочка успокаивается, потом надевает на меня курточку мою, ведь я только в трусиках.

– Пойдём вместе, – говорит она мне. – Угостим дедушку Лес и спасибо скажем за всё, что он для нас делает.

– Да, мамочка, – киваю я, обнаружив, что ведро она, видимо, вынесла уже.

Я беру свою рубашку, в которую набирала ягоды, и насыпаю туда половину пирожков. Они горячие, жгутся, румяные такие и пахнут очень вкусно. Но сначала надо дедушку угостить, а потом уже пировать можно. Тётя Печка говорит, что мы правильно поступаем, а я улыбаюсь, потому что сказка же.

– Давай я горячее возьму, – предлагает мне мама, постелив на колени свою куртку. – А ты двери открывать будешь.

– Хорошо, мамочка, – киваю я, безропотно отдавая свою ношу, ведь мама лучше знает, как правильно.

Я открываю дверь, мама выезжает на порог, который оказывается на одном уровне с землей. Вроде бы тут совсем недавно приступочка была… Или нет? Я не знаю, но так даже лучше – мамочка может без проблем сама выехать. А потом я думаю некоторое время, как правильно оставить пирожки, и вдруг вижу справа, у самого леса, пень большой стоит.

– Вот там разложим, мамочка, да? – показываю я пальцем.

– Хорошо, доченька, – кивает она мне, и я снова замираю от этого слова. Самое волшебное слово на свете!

Мы приближаемся ко пню, я беру у мамы пирожки и кладу их на пень прямо в рубашке. Нужна же скатерть? Осторожно разложив, чтобы видно было, я снова кланяюсь, как в мультике, и оборачиваюсь на мамочку.

– Прими угощение, дедушка Лес, – громко говорит мамочка. – И нашу благодарность за всё.

Она тихо всхлипывает, а затем мы возвращаемся обратно. Обернувшись у самого входа, я вижу, что пирожки вместе с рубашкой пропали. Ну, мне не жалко, главное, чтобы понравилось наше угощенье. Мамочка тоже так считает, поэтому мы обнимаемся и в дом возвращаемся. Теперь можно и нам поесть, только жалко, что тётя Печь не ест пирожки, она сама нам сказала. Она говорит, что я чудо, и мамочка так же говорит, получается, это правда. Мамочка не может обманывать, раз она говорит что-то, значит, так оно и есть. А ещё она меня ласково-ласково называет «Алёнушкой».

Мы садимся за стол, чтобы поесть. Пирожки очень вкусные, просто чудо какое-то, а не пирожки. Я ем и чувствую, что мама в них свою любовь вложила, потому что не может быть ничего вкуснее сделанного мамой. Ведь это же мама!

– Очень вкусно, мамочка, спасибо! – благодарю я её, и она улыбается.

– Это тётя Печка помогла мне, – рассказывает она. – Объяснила и как месить, и как в печь ставить. Сказочная у нас тётя, повезло нам.

– Да, сказочная, – соглашаюсь я, а потом поворачиваюсь, чтобы поблагодарить нашу Печку.

Потом уже, вечером, когда мы спать укладываемся, мамочка мне сказку рассказывает на ночь. Это волшебная сказка, в которой все добрые: и баба Яга, и Кощей, и даже Змей Горыныч. Все ласковые, добрые, детей не обижают и подарки им не выдают. Я улыбаюсь от этой сказки, засыпая. И мамочка тоже улыбается, потому что она мама.

Я не хочу думать, заберут ли нас из сказки или нет, но мне тут просто хорошо и очень комфортно, потому что сказка у нас просто волшебная. Сказка для хороших девочек, а я хорошая, так мама говорит!

Глава седьмая

Просыпаюсь я рано утром от стука в дверь. Мамочка спит ещё, поэтому я встаю тихонечко, чтобы её не разбудить. На цыпочках крадусь к входной двери и раскрываю её. Мне очень интересно, кто пришёл, но за дверью никого нет, только какой-то свёрток из ткани лежит. Любопытно как! Я подбираю его, на всякий случай кланяюсь и «спасибо» говорю, хоть и не знаю, что это.

Мне не сложно поклониться, а в том мультике все кланялись, значит, так принято, а если так принято, то и нечего возражать. Интересно, что в этом свёртке? Очень-очень просто интересно, но без мамочки я не буду вскрывать, потому что так неправильно. Я возвращаюсь обратно к маме и укладываюсь рядом вместе со свёртком.

На кровати нашлось и постельное бельё, и подушки, и одеяло даже, очень тёплое, но не жаркое. А напротив кровати мама заметила шкаф, в котором ещё есть постельное бельё. Жалко, что мы не нашли пока, как помыться, но, наверное, можно попросить тётю Печку согреть воды, и тогда прямо из ведра помоемся. Здесь никого нет, поэтому можно, наверное, и голышом помыться, потому что никто не увидит. Только мне, наверное, может быть страшно…

Мамочка просыпается медленно, но сразу же обнимает меня, подгребая к себе, отчего мне даже замурлыкать хочется, как кошке, жалко только, что я не умею. Мамочка, конечно, сразу же обнаруживает свёрток и страшно удивляется.

– Что это, Алёнушка? – интересуется она.

– Не знаю, мамочка, – отвечаю ей. – Я это на пороге нашла, но без тебя не стала смотреть.

– Чудо мое, – прижимает она меня к себе. – Просто волшебная девочка… Какие же люди жестокие…

– Зато у меня есть ты, – говорю я, – а за это я на любые подарки согласна, даже каждый день.

Мамочка обнимает меня крепко-крепко, обещая, что больше меня никто и никогда на будет бить, как бы это ни называлось. Ни охорашивать, ни подарки раздавать. Ну это правильно же, потому что я уже хорошая девочка. Мы поднимаемся, а я помогаю мамочке пересесть. Маме тоже очень-очень интересно, поэтому мы не очень правильно поступаем… Хотя, если мамочка говорит, что можно, тогда, получается, правильно.

Мы не спешим умываться, одеваться или завтрак говорить, в первую очередь, мама свёрток разворачивает, а там… Там такое! Там два очень красивых платья и два тонких ещё. Одно на мамочку, а второе на меня. Я жалобно смотрю на неё, и мама кивает мне.

– Эх, жалко, зеркала нет, – вздыхаю я, а потом спешу помочь маме с одеванием. – А вот эти два, они зачем?

– Не знаю, малышка, – качает головой мамочка.

– Это для сна, дети, – вздыхает тётя Печка.

– Ой, спасибо-спасибо-спасибо! – благодарю я её, разглядывая платье с красивой вышивкой.

– Очень красиво, – соглашается мамочка. – И такое ощущение… защищённости…

– Ну сказка же, мамочка, – улыбаюсь я и, схватив ведро, убегаю за водой.

Я себя действительно намного лучше, чем обычно, чувствую. И дышится мне легче, и нет такой слабости, которая по утрам, и… и, кажется, мне не больно совсем. Но разве так может быть? Может быть, я умерла? Нет, если бы я умерла, то не была бы в сказке. Надо мамочку спросить, почему не болит ничего… Может, у меня болело, потому что я плохой была, а теперь я же хорошая…

В этот раз у меня почему-то получается воды набрать, себя не замочив. Я ещё раз благодарю дедушку Лес и утаскиваю тяжёлое ведро в дом. Странно, но я почти не задыхаюсь, и ходить мне легче намного, давно так не было. Даже и не помню, когда мне так легко было.

– Мамочка, а у меня ничего не болит, – сообщаю я маме, – и ходить легче. А почему?

– Это оттого, дитя, что приняла вас ваша сказка, – отвечает мне тётя Печка, только я не понимаю, что это значит.

– Не болит, и хорошо, – говорит мне мамочка. – Давай умоемся и завтрак сообразим.

– Научу я вас оладушки печь, – сообщает тётя Печка, и так у неё ласково выходит, что я сразу же улыбаться начинаю.

Мы с мамочкой умываемся, а потом я ещё воды приношу, потому что тётя сказала маме, где самовар стоит. Он тоже сказочный, поэтому в него надо только воды налить и попросить чаю, а он сам всё сделает. Здорово, что вокруг сказка, потому что сами мы бы пропали, наверное. И дом бы не нашли, и поесть тоже, а только на ягодах долго не протянешь, потому что зимой ягодок не будет.

Мы умытые садимся перед Печкой, а она начинает рассказывать, как оладушки надо делать. Мамочка уже, по-моему, привыкла к коляске, спокойно двигается, не замирает и не всхлипывает. Я вспоминаю о самоваре, он рядом со столом обнаруживается, хотя вчера его ещё точно не было. Я наливаю в него воды и тихонько прошу:

– Самовар-батюшка, сделай нам чайку горячего, – а потом добавляю, – ну пожалуйста!

Самовар сам на стол взлетает, потому что сказочный, и начинает пыхтеть, как паровозик из мультика. Я его благодарю и к маме оборачиваюсь, чтобы помогать. А мамочка уже перемешивает и месит что-то. Голова её повязана той материей, в которой платья были, и выглядит она так красиво, что я и подойти не могу, просто любуюсь.

– Что, Алёнушка? – ласково спрашивает меня мамочка.

– Ты очень красивая, мама, – отвечаю я ей. – Просто очень-очень! Как хорошо, что ты есть.

– Хорошо, что ты у меня есть, доченька, – говорит она мне, и я улыбаюсь, хотя хочется просто визжать от радости.

Я не знаю, можно ли хорошей девочке визжать, поэтому пока не буду. Потом у мамочки спрошу, а пока я просто смотрю, как она всё делает. В этот самый момент мимо меня две чашки с блюдцами пролетают и на стол садятся. Я, конечно, знаю, что мы в сказке, но совершенно такого не ожидаю, отчего взвизгиваю даже.

– Не бойся, малышка, – говорит тётя Печка, – то домовой вам помогает.

– Как не помочь таким хозяюшкам, – слышу я голос из угла, по-моему. – Ладные хозяйки, одни совсем…

– Ой, а у нас молочка для домового нет… – расстраиваюсь я, потому что молочка действительно нет.

– И вежливые ещё, – отвечает мне он. – Пирожком угостите, оладушка подбросите, и ладно будет.

Я его благодарю, а мамочка очень занята, поэтому она попозже поблагодарит и угостит ещё. Хорошо, что я мультики смотрела и сказки слушала, теперь могу разобраться. А там, где не могу, там нам тётя Печка помогает. Она нам как бабушка добрая становится уже. Ну как те бабушки, которые в сказках бывают. И мы сейчас в сказке, у меня ничего не болит, у мамочки, кажется, тоже, ну а то, что не ходит пока, так это только пока, я верю.

***

Помыться оказалось не очень просто, но мы с мамочкой справились, и ещё дяденька домовой помог – вёдра подержал, а туалет у нас в кабинке за домом, там даже унитаз есть, поэтому мамочке легко пересаживаться, и она уже не плачет, когда в туалет надо. А теперь мы в тонких платьях просто лежим в кровати, и мамочка мне сказки рассказывает, а потом я ей тоже.

Мы ещё не спать ложимся, просто на улице дождик, и гулять нельзя. Поэтому мамочка говорит, что нужно полежать, потому что после дождика мы за грибами пойдём, ведь они и летом растут. И тётя Печка тоже говорит, что растут, а она всё здесь знает, потому что сказка же.

– А потом баба Яга девочке говорит: «Давай я тебя домой отведу, а то простудишься», – рассказываю я свою сказку. – А девочка поклонилась и спасибо сказала.

– Вежливая девочка оказалась, – говорит дяденька домовой.

– Ну она же хорошая была, поэтому… Ну а если плохая, то очень хотела хорошей стать, чтобы была мама, – объясняю я.

– Из какого же страшного места вас в сказку занесло, – вздыхает всё слышащая тётя Печка.

А дяденька домовой начинает меня расспрашивать о том, какой я была. Я ему честно всё рассказываю, что была очень-очень плохой, поэтому меня охорашивали и ещё подарки давали. Мамочка слушает меня, а потом плакать вдруг начинает. Я прерываюсь, чтобы маму пообнимать. Она гладит меня и говорит, что я всегда была очень хорошей, а люди злые, бяки просто, раз у них рука на такого ангелочка поднялась. И я тут задумываюсь. Мамочка же не может ошибаться, значит, мне просто так делали больно, потому что им хотелось?

Но тогда получается, что взрослые страшные, потому что… Когда я думала, что я плохая девочка, я понимала, что все подарки и охорашивание – это за то, чтобы у меня мама была. Я об этом дяденьке домовому и говорю, кстати. А тётенька Печка только вздыхает, но почему, я не понимаю. Мамочка говорит, что это было неправильно. Но мама ошибаться не может, потому что она самая лучшая на свете. Значит… Значит, те взрослые…

– Значит, мы жили с мамочкой в стране плохих людей, – делаю я вывод. – А нас не охорашивали, а просто плохо делали, потому что плохому человеку противны хорошие. Значит, правильно говорила девочка из сна.

– Какая девочка из сна? – интересуется мамочка.

– Я до сказки, когда засыпала, то оказывалась в таком классе для хороших мальчиков и девочек, – объясняю я ей. – Они там что-то делали, а я пряталась и просто смотрела, потому что интересно на хороших посмотреть.

– И они тебя не нашли? – спрашивает мама, гладя меня по голове.

– Сначала нет, – отвечаю я ей, наслаждаясь её движениями. – А потом, когда мне такие подарки дали, от которых я не могла шевелиться, нашли. Но прогонять не стали, и охорашивать тоже.

Я рассказываю мамочке о девочке, что меня на руках держала, о нашей игре и о том, что это она мне сказала о сказке. Ну, когда взрослые об усыплении говорили. Мамочка опять плачет и обнимает крепко-крепко. И чудом ещё называет. Я рассказываю дальше, как они мне о ягодках рассказывали и о том, что не надо сказку бояться.

– Значит, мальчики и девочки из сна помогли нам спастись, – негромко говорит мамочка.

– Да, только учитель был против, – киваю я, – потому что детей не испытывают, это он так сказал.

– Детей действительно не испытывают, – слышу я голос дяденьки домового. – Знать, не было другого пути.

– А что это такое, «испытывать»? – спрашиваю я его.

И вот тогда он мне рассказывает, что сказка здесь появилась, потому что я очень хотела сказку, а мамочка просто боялась. И вот из-за этого всё вокруг теперь сказочное, а могло быть совсем по-другому. Но это я не очень понимаю, ведь и та девочка из сна сказала, что будет сказка, значит, у нас ничего другого быть не могло, вот.

– Дождик закончился, мамочка, – говорю я, увидев солнечного зайчика. – Пойдём за грибочками?

– Пойдём, маленькая, – соглашается мамочка.

Ей сейчас надо в коляску пересесть, но она как-то неожиданно легко это делает, как будто взлетает. Я минутку смотрю на это, а потом до меня доходит, что произошло.

– Спасибо тебе, дяденька домовой! – кланяюсь я углу комнаты.

– Спасибо большое, – вторит мне мамочка.

– Корзинка вас на столе дожидается, – отвечает нам дяденька домовой. – Возвращайтесь скорее.

Мне слышится в его голосе улыбка, поэтому я тоже улыбаюсь. Мамочка трогает колёса и едет на выход, а я сначала забираю небольшую корзинку, а потом пристраиваюсь рядом с ней. На улице, несмотря на прошедший дождь, совсем не грязно, а чуточку мокро, но я всё равно осторожно хожу, потому что так мама сказала.

– Здравствуй, дедушка Лес, – я останавливаюсь у приметного пня, чтобы разрешения попросить. – Разреши нам грибочков набрать, пожалуйста.

И опять ветерок ерошит мои волосы, как будто дедушка Лес меня гладит. Это значит, что он разрешает, потому что иначе мы бы поняли, что нельзя. Я киваю мамочке, и мы отправляемся в лес. Но далеко идти не приходится, потому что перед нами целая поляна, полная грибочков, открывается. Мамочка едет вперёд и аккуратно ножиком срезает грибочки. Ножик она в корзине нашла, значит, он там и должен быть, иначе бы нам его дяденька домовой не положил.

Наверное, эту полянку для нас дедушка Лес открыл, чтобы мы долго не плутали. Он очень хороший, добрый, даже платьями нас с мамочкой одарил. Они такие красивые и не пачкаются совсем. У меня такого прекрасного платья никогда ещё не было! Мамочка говорит, что на них вышивка «традиционная», правда, что это значит, я ещё не знаю.

– Спасибо тебе, дедушка Лес! – радостно благодарю я его, отправляясь с мамочкой в обратный путь.

Тётя Печка рассказала мамочке, что из грибов можно не только пироги сделать, но и суп ещё, потому что нам с ней суп полезен, особенно мне, потому что я худенькая очень. Кормили меня плохо, потому что я же была нехорошей девочкой, хотя мама говорит, что наоборот, – значит, просто помучить хотели. А грибными пирогами мы дедушку Лес угостим обязательно, ведь он столько для нас делает! Ну и правильно это, всех угощать, по-моему, потому что хорошие девочки должны делиться, а я точно-преточно хорошая!

Сейчас мы вернемся, я немножко посижу, потому что устала, а потом принесу воды из колодца, и мамочка начнёт всякие вкусности делать. Может быть, и я помочь смогу – мне очень нравится мамочке помогать, потому что она моя мама.

Я помню, как мечтала о мамочке, и теперь, когда она есть, я стараюсь её не сердить, быть очень послушной и во всём помогать. Потому что она моя мама. Навсегда.

Глава восьмая

Грибной суп просто чудо какой, я такой никогда и не ела. Мамочка так здорово с тётей Печкой сделали, что я им объедаюсь. И вот тут, обнаружив картошку в супе, удивляюсь, но вопросов до конца пиршества не задаю. Хорошие девочки за едой не разговаривают, я помню.

– Очень-очень вкусно, спасибо, мамочка! – обнимаю я её после еды. – Просто чудо как вкусно!

– Вот и славно, что тебе понравилось, – улыбается мне мамочка, ей очень приятно, я вижу.

– А откуда у нас картошка? – удивляюсь я.

– Тётя Печка подсказала, – объясняет мне она, гладя по голове. – У нас, оказывается, подпол есть, и в нём и мука, и картошка… Домовой помог мне достать.

– Спасибо, дяденька домовой! – кланяюсь я. – А как вас зовут?

– А как назовёшь, малышка, – с хитринкой в голосе говорит мне он.

– Тогда… – я задумываюсь – …Кузьма?

– Благодарствую, дитя, – отвечает мне теперь уже Кузьма.

У нас речь меняется, я заметила, потому что мы только с тётей Печкой да с домовым разговариваем, поэтому от них тоже берём словечки разные. Мамочка меня гладит по голове, это так приятно, просто до слёз. Но я не плачу, а просто радуюсь. Вокруг нас нет плохих людей, которые только и мечтают, чтобы помучить такую хорошую девочку, как я, и ещё мамочку… Я видела у неё следы, когда мы купались. А мамочка не может быть плохой девочкой, значит, всё правда…

– Я не хочу возвращаться, – говорю я мамочке, а потом спрашиваю тётю Печку. – А можно так сделать, чтобы нас из сказки не забирали?

– Вас никто не вернёт туда, откуда вы пришли, дети, – серьёзным голосом отвечает мне она. – Но навсегда остаться в сказке пока нельзя.

– А почему не вернут? – интересуюсь я у неё.

– Потому что никто не знает, где ваш мир, ведь вы сами пришли, – объясняет мне тётя Печка. – Да и слишком страшен он.

Мне этого достаточно, потому что я верю, что плохо уже не будет, ведь я хорошая девочка. Я очень хорошая девочка, так мама говорит, а мама всегда знает, как правильно. Плохие люди остались в прошлом, поэтому бояться ничего не надо. А мы с мамочкой живём в сказке.

– Сейчас помоем посуду, – говорит мне мамочка, – а потом я с тобой позанимаюсь.

– А чем? – удивляюсь я.

– Будем учиться считать, – улыбается она мне. – А потом попросим у дедушки Леса берёсты немного, тётя Печка даст уголёк, и буду тебя учить буквам.

– Здорово! – радуюсь я, но потом мне становится грустно. – Только я ничего не запоминаю…

– А вот мы узнаем, – отвечает мне мамочка, опять погладив по голове. – Может быть, и запоминаешь уже, ведь мы не пробовали.

Я очень сильно радуюсь и готова прямо сейчас начать, но нужно сначала посуду помыть. Так странно – всего несколько дней назад у нас ничего не было, кроме ягод и четырёх кусочков хлеба, а теперь и посуда, и мука, и картошка… Мамочка говорит, что в подполе ещё есть семена, их можно будет посадить, и тогда появятся и помидорки, и огурчики, и морковка, и зелень всякая! Наверное, это потому, что мы в сказке живём.

Я уже нормально хожу, и у меня не дрожат руки и ноги, потому что, наверное, сердечко починилось. Мне легко таскать вёдра с водой, но усталость бывает, потому что я маленькая. Вот я принесу воду, тётенька Печка её согреет, и мы с мамочкой будем мыть посуду. Я очень люблю делать что-то с мамой, потому что чувствую это правильным.

Вот в неведомо откуда взявшемся тазике плещется вода, мама берёт ложку, кладёт к ней ещё одну, а потом ещё и вдруг спрашивает меня:

– Сколько тут ложек? – и смотрит хитро так.

– Три, – сразу же отвечаю я, потому что видно же.

– Умница моя, – улыбается мамочка.

Она меня несколько раз ещё спрашивает, и я всё правильно отвечаю, за что мама меня хвалит. И только тут я понимаю, что ничего не забыла, и всё-всё помню. У меня получается считать! Это так радостно! Но ведь в школе не получалось, а почему?

– Мамочка, а почему в школе не получалось считать? – спрашиваю я у самого важного в жизни человека.

– Потому что тебя часто били, малышка, – вздыхает мамочка. – Били, не кормили, мучили… А теперь тебя просто любят.

– Любят… – тихо повторяю я за ней, чувствуя, что сейчас буду плакать.

Почему мне говорили, что я плохая? За что охорашивали, если я и так была хорошей? За что? Я не знаю этого, но взрослых, наверное, боюсь. Они страшные, просто очень-очень. Не хочу из сказки уходить, потому что тогда вокруг опять появятся взрослые, которые захотят мне давать подарки и называть плохой. А я хорошая! Так мама говорит!

Тётя Печка только вздыхает, а мы с мамочкой идём на улицу, чтобы там считать и ещё берёсты попросить. Мама меня будет учить писать! И читать тоже, хотя я немножко умею, наверное. Я буду очень-очень прилежной, чтобы она улыбалась. Вот мы подходим к тому пню, где подарки оставляем, а мамочка обращается к дедушке Лесу, прося его дать нам немножко берёсты, чтобы меня учить.

И тут прямо с неба прилетают две птички. Они вдвоём несут в клювиках стопку листов чего-то на толстую бумагу похожего. По-моему, это не берёста, но я точно не знаю. Мама сердечно благодарит, а я уже прыгаю вокруг неё – так мне хочется поскорее начать учиться. Она улыбается мне, потому что всё-всё понимает. Мама на меня никогда не смотрит так, как будто у неё животик болит и её сейчас вырвет, а только ласково, от этого мне в два раза больше учиться хочется.

Я усаживаюсь за столом рядышком с моей самой любимой на свете мамочкой. Она просит уголёк у тёти Печки и принимается меня учить. Выписывает знакомые мне буковки и некоторые незнакомые, которые мне очень нравится учить. А потом она и слова начинает писать, которые я разбираю.

– Ма-ма мы-ла ра-му, – по слогам читаю я.

– Умница какая у меня доченька! – гладит меня мамочка, а я от этого просто растекаюсь, как будто я водичка.

Она занимается со мной до ужина, и это так интересно, что просто и не рассказать. Потому что мама доказывает мне, что я всё знаю, что у меня получается, и я всё больше уверена в своих силах. Я больше не боюсь что-то забыть, потому что она говорит, что у меня всё получится, и я верю маме! Я очень сильно верю, потому что иначе быть не может. Мама просто-напросто не может ошибаться.

Я устаю, конечно, но не так, как в школе. И ещё мне не страшно совсем, а мамочка меня гладит и говорит, что я чудо, и ещё – лапочка. И это очень ласково, так нежно, что я просто улыбаюсь от необычного внутреннего ощущения. Надо маму спросить…

***

На улице дождик. Мы только вчера с мамочкой посадили семена, а сегодня уже дождик идёт, поэтому на улицу нельзя. Наверное, наступила осень, так мама говорит, а у нас осенней одежды – только курточки. Они не очень тёплые, а болеть нельзя, поэтому мы сидим дома.

– А за осенью зима придёт, – грустно говорит мамочка. – Будет много снега, а котором не поваляться, не поиграть…

– Это почему? – вдруг спрашивает Кузьма.

– Нет у нас зимней одежды, – объясняет она. – Алёнушку мою утеплить нечем, а я…

Она замолкает, но я понимаю: мама же в коляске, какое тут «поваляться». Мне становится плакательно оттого, что мама грустит, поэтому мы обнимаемся, а тётя Печка только вздыхает. Домовой наш ничего в ответ не говорит, как будто раздумывает. Ну а что он может сделать, тут нужно только смириться, что снежок я буду из окошка наблюдать. Но зато же у меня мама есть! И имя! И… нет плохих людей!

– Не плачь, мамочка, – прошу я её. – Мы всё равно лучше всех живём, а не поиграем в снегу, так и ладно.

– Жалко просто, доченька, – улыбается она мне, потому что я ластиться начинаю.

– Ты ведь чувствуешь её дочкой, – вдруг говорит тётя Печка. – Это не игра.

– Так и для Алёнушки моей не игра, – продолжает улыбаться мамочка, прижимая меня к себе. – Она столько перенесла, нешто не заслужила маму?

– Так и тебе мама нужна, – замечает наша добрая, как бабушка, Печка.

– Моя мама отказалась от меня, когда мне было столько же, сколько малышке моей, – грустно отвечает ей моя мама. – Когда папа исчез, я начала мешать ей строить свою жизнь. Лишней я оказалась…

Мамочка тихо плачет, а я просто не могу себе представить, как так можно, ведь она же самая лучшая на свете! Самая нежная, добрая, ласковая! Значит, это была неправильная мама или даже вообще не мама, а бяка какая-то. Я обнимаю маму, чтобы показать, что она самая-самая, и она меня тоже.

– Да, довериться вам после такого будет нелегко, – вздыхает тётя Печка.

– А о зимней одёжке не беспокойся, – вдруг говорит Кузьма. – Придёт срок, и всё сладится.

– Спасибо, – улыбаюсь я, обнимая мамочку.

Может показаться, что нам нечем заняться, но это не так. Мамочка придумывает сказки и игры всякие, потом ещё по дому есть что делать, и просто полежать нужно. А готовка тоже важна, потому что дедушку Лес нужно угостить и всяких вкусностей поесть. Тётенька Печка учит мамочку всякие вкусности делать, она столько рецептов знает! И мне интересно с тестом возиться ещё. Ну а то, что у нас нет мяса, так то не страшно, и без мяса же люди живут, а мне никого убивать даже ради еды не хочется. И мамочке тоже.

Мы сидим у окошка и печенье делаем. Мамочка придумала делать фигурки из теста, чтобы потом запечь и кушать. Это так интересно, почти как с пластилином, только пластилин я почти не помню. Вроде бы лепила что-то, когда я ещё не была… Не считалась очень плохой, но не помню. А вот из теста лепить очень интересно. Я леплю мамочку, конечно, а ещё дядю Волка, и Кузьму, хотя ни разу его не видела, и тётю Печку, и нас всех в сказке. А мамочка смотрит на то, как я это делаю, и глаза вытирает.

– Ты у меня очень талантливая, – говорит она мне, а я улыбаюсь от этой настоящей похвалы.

А ещё мамочка объясняет мне, что «дура», «тупая», «овца» и другие слова, которыми меня хвалили раньше, это совсем не похвала, а желание обидеть. Я уже понимаю, что меня хотели помучить и чтобы я плакала. Ведь я же хорошей девочкой была, а взрослые говорили, что плохая, но мама сказала: я всегда была хорошей. Хорошо, что их больше не будет.

– Малышка считала хулу похвалой, – тихо произносит Кузьма. – Из страшного мира вы пришли, дети.

– Взрослые говорили, что я плохая, – объясняю я ему, – поэтому они старались сделать меня хорошей.

– Как это «хорошей»? – спрашивает наш домовой, хотя я чувствую, что он уже понимает.