Разве такое бывает?..
1. РАССКАЗЫ
О НАДЕНЬКЕ ЧЕРНЫШОВОЙ – НАЧИНАЮЩЕЙ ПИСАТЕЛЬНИЦЕ
Сначала мне надо поведать вам, дорогие читатели, как Наденька Чернышова пришла к мысли, что ей необходимо заняться сочинительством. Поверьте, это было очень необычно, как необычны все её предшествующие начинания. Кстати, наслаиваясь одно на другое, они и составляли вехи Наденькиной жизни. Так вот, как-то раз, катаясь на лыжах в лесу, встретила она юношу. Нет-нет. Не так было дело. Встретила она, катаясь на лыжах в лесу, сотрудника предприятия, на котором работала уже несколько лет. Был он со своим сыном. И, странное дело, этот длиннющий и нескладный юноша, стоящий на таких же длинных лыжах, вдруг после Наденькиных и папиных приветствий, так неожиданно и говорит:
– Много вами наслышан.
Наденька отвечает:
– Да неужели?! Чем же я могла поразить ваше воображение?
– Говорят, вы разносторонне развита. Это сейчас большая редкость.
Наденька, конечно, не стала отрицать, но и соглашаться было неловко.
Попрощавшись, лыжники разъехались в разные стороны, каждый по своей лыжне. Сын, конечно, с папашей. Однако Наденька поймала себя на мысли, что после этой встречи у неё сразу поднялось настроение; чем-то понравился ей юноша; своей лучезарностью что ли.
Как ни странно, через несколько дней Наденька встретила лесного юношу на работе. Почему-то раньше она его никогда не видела, а может, просто не обращала внимания. Разговорились. Оказалось, он бредит сочинительством стихов, не спит из-за них по ночам, а отсыпается днём. И если когда и появляется на работе, сотрудники воспринимают это как видение. После года общения с такой неординарной личностью, Наденька начала чувствовать, что микроб сочинительства проникает и в неё. Накапливаясь в колонии, эти жизнелюбивые создания разбередили давно не менявшую увлечений и успевшую задремать в однообразии бытия Наденькину душу.
И вот с приходом весны, нахлынувшие на Наденьку Чернышову чувства обновления, смешавшись с уже размноженными необычными микробами, заставили её выдать первое сочинение. И не на листик или два, а на целых восемнадцать листов. Наденька, конечно, тут же отослала его в редакцию; ей, конечно, вскоре его возвратили. Но процесс брожения продолжался, и его нельзя уже было остановить. Рассказы выливались на бумагу бурным потоком. Наденька только удивлялась, откуда они берутся, но потом догадалась, что это плоды её увлечений. Не подумайте, что тех, которые я не имела в виду, а совсем других: спорт, музыка, путешествия и вытекающие из всего этого встречи, характеры, ситуации – всё это давало материал для Наденькиных рассказов.
Вскоре ей стало не хватать контакта с такими же одержимыми. Был, конечно, юноша-поэт, но им овладевали ещё и другие увлечения, как раз те, которые присущи в пору юности. Он бы увлекся и Наденькой, тем более находил её очень привлекательной, но был моложе её, и это смущало поэта. К тому же он настолько редко появлялся на работе, что их беседы, хоть и взахлеб, носили слишком эпизодический характер. И вот тут Наденька прознала, что в Москве существуют литературные объединения и направилась как-то вечером в ближайшее. Уселась, как мышка, в уголок и начала прислушиваться, что это за организация такая. Первое, что её поразило – это руководитель группы прозаиков. До чего же хорош, ну прямо классический образец красоты человеческой. Деликатный, тактичный, одухотворённый. Похожий ни то на Иисуса Христа, ни то на Чайковского. А говорит как! Заслушаешься. И всё о литературе, о писателях.
После пятиминутного перерыва, когда все пошли курить, и Наденька сидела почти одна, началось ещё интереснее, каждый наперебой рвался читать свои произведения. Сколько людей – столько произведений, а некоторые норовили всучить несколько. Дошла очередь до учительницы. До этого она всё шикала по сторонам да грозила пальцем немного странному, как успела заметить Наденька, субъекту Славе. Обеспокоенный, что ему не удастся прорваться через плотную стену чтецов, Слава нервно теребил исписанную мелким почерком толстенную тетрадь. В конце концов, так оно и получилось. Лишь только закончилось обсуждение произведения учительницы, а она писала детские рассказы, Слава рванулся в бой. Но не тут-то было… Наверное, все, кроме Наденьки, уже знали маразматический характер его сочинительства и поэтому старались, хотя и в деликатной форме, оттеснить его выступление. Поняв, что к нему применяют насилие, Слава нахлобучил на голову шапку и, пробурчав что-то напоследок, направился к двери. Всем стало не по себе, люди-то все-таки культурные. Послышались крики, сначала неуверенные, потом настойчивые: «Слава, вернись! Слава, просим!» И под аплодисменты смягчившихся писателей Слава стал читать свой очередной… как это сказать… произведение. Хорошо, что упросили его. Вот уж насмеялись! Сюжет вроде прост. Полюбил парень девушку, а негр отбил её. Парень, естественно, ходит в тоске и ярости. И увидев однажды свою любимую на улице с чернокожим, им овладевает непреодолимое желание набить негру морду.
Началось обсуждение.
– Расизм, да и только,– высказывали своё мнение выступавшие.
Слава бурно возражал:
– Никакой это не расизм. Парень поступил бы так с любым другим.
– Н-да,– промолвил после некоторого раздумья руководитель. И куда же ты хочешь направить свой рассказ? Может быть в «Дружбу народов»?
– Всё!– вскочил Слава, натягивая шапку.– Не буду больше читать.
– Ну, успокойся, успокойся,– уговаривал Славу руководитель.
Слава сел, снял шапку, постепенно стал остывать.
Дошла очередь до Вали. Она оказалась на редкость энергичной особой и прочитала подряд аж три рассказа. Валя сочиняла исключительно фантастику. Да такую, что Наденька вдруг почувствовала, как мозги у неё стали приходить в неестественное движение и закручиваться шпагатом. В центре внимания одного из Валиных умопомрачительных произведений была героиня, пришедшая в гости к своему любовнику, а утром обнаружившая, что он не достает ногами до пола. Она, конечно, сначала удивилась, но потом догадалась, что его необходимо как-то приземлить и принялась привязывать к его ногам гири. Зачем она всё это проделывала, никто из присутствующих не понял. Не поняли и той ситуации, почему муж её, увидев вернувшуюся по утру домой без юбки, в одних колготках жену, не выразил удивления, а только заботливо поинтересовался, не голодна ли она. Обсуждение велось около часа. От одной трактовки переходили к другой. Валя при этом молчала, она вовсе не собиралась расшифровывать замысел. И когда многочисленные версии были исчерпаны и все, умолкнув, смотрели на раскрасневшуюся Валю воспаленными от мучительного вдумывания в сюжет глазами, слова попросила учительница. Её речь я привожу почти полностью.
– Прошу тишины,– строго сказала она.
Воцарилось полное безмолвие. Даже находящийся в постоянном возбуждении Слава закусил удила. Она продолжала:
– У нас тут в объединении принято почему-то в основном хвались автора, заслуживает он того или нет. Но то, что я сейчас скажу, будет чистой правдой, правдой от всей души.
В предчувствии чего-то важного все затаили дыхание.
– Валя – это талант,– убежденно сказала учительница.
– Да ну!!!– вырвалось у изумленного руководителя.
– Да-да. Я не побоюсь этого слова. Она талантлива. И её нельзя обсуждать и анализировать. Её надо принимать целиком, как она есть. А кому не дано понять… Ну что ж, тот ничего и не понял, и не для таких она пишет.
Руководитель смутился и слегка покраснел, остальные как-то странно заерзали.
– Когда я слушаю Валю,– вдохновенно продолжала учительница,– я ощущаю, будто меня подключили в электрическую сеть. Заряд тока прошивает меня, когда я слушаю талантливые рассказы Вали.
После такого выступления уже трудно было что-либо возразить…
Кроме Вали в жанре фантастического рассказа писал и Боря.
Свои сочинения он зачитывал почти на каждом собрании литобъединения, столько много их было. В отличие от Валиных рассказов с чисто бытовыми сюжетами, рассказы Бори были насыщены, прямо-таки нашпигованы техникой. Его научная фантастика заходила очень далеко, в будущие века. Однажды Боря написал фантастический рассказ о металлическом человеке с программным управлением, у которого где-то внутри что-то заклинило, и он стал говорить только правду: везде и всюду, при любых обстоятельствах. Воодушевленный одобрительными отзывами слушателей, Боря решил направить свой рассказ в печать. Результат был ошеломляющ: рассказ опубликовали, а главного редактора сняли.
Наденьке Чернышовой нравилось литобъединение: своим накалом страстей, острыми ситуациями, и она стала посещать его регулярно, раз в две недели. Но читать свою писанину, а тем более критиковать других, пока не решалась. Слушала Наденька продолжительные дебаты и думала, какая же она тёмная, никак не поймёт, о каких писателях они спорят, чьи произведения называют. Она с жадностью впитывала информацию об интригах в литературных кругах и в точности пересказывала всё это сотрудникам на работе. Они слушали необычные сведения с раскрытыми ртами и удивлялись Наденькиному окружению.
После очередного занятия литобъединения, наслушавшись чтецов с их рассказами на всевозможные темы и безо всяких тем, Наденька твердо решила, что всё это чепуха, и её рассказы ничуть не хуже, а, скорее всего, даже лучше. Так чего скрываться, бояться, надо читать. Однако решиться на чтение ещё мало. Надо было прорваться через крепкую стену чтецов. На трёх занятиях это сделать не удалось, на четвертом ей повезло – прорываться было не через кого: из-за сильных морозов приехало только несколько человек. Первой выступала Полина. И на этот раз, как и во все предыдущие её приезды, рассказ Полины был очередной притчей об её одиночестве и о том, что произошло с ней за последние две недели между занятиями; какие звонки раздавались в её квартире, и как она отбивалась от домоганий навязчивых ухажёров. Все хвалили Полину. За ней выступала маленькая, чёрненькая, нервозного типа Таня. Сочиняя очередной рассказ, она придерживалась твердого правила: как можно глубже упрятать содержание, оставляя возможность додумывания. В конце концов, ей это удавалось, но что-либо понять в её рассказах было уже невозможно. Наконец, дошла очередь и до Наденьки. Она страшно волновалась: первое в жизни чтение своего произведения, да где – перед такой аудиторией, перед спецами… Прочитав дрожащим голосом свой любимый рассказ, казавшийся ей необыкновенно трогательным и глубоким, Наденька стала ждать оценки. Была полная тишина.
– Ну что молчите?– подтолкнул руководитель.
– А что тут говорить?– неожиданно резко сказала женщина, которая, как она утверждала, когда-то училась на одном курсе с Шукшиным.– Графоманство и больше ничего.
Наденька была ошеломлена, потрясена, обескуражена. Всё что угодно, но такой «рубки с плеча» она не ожидала. Ей было очень обидно за неудачный дебют, но сдаваться она не собиралась.
Однажды с каким-то плакатом в руках на занятия явился Слава. Как перешагнул порог, так и развернул его. Оказалось, это была афиша вечера юмора. И что особенно интересно, рядом с фамилиями известных авторов стояла Славина фамилия. Весь вечер он был в приподнятом настроении, всех перебивал, спорил, а потом вдруг впал в откровения и чуть не со слезами на глазах стал благословлять наступившую демократию, при которой и он, Слава Степанов, простой инженер, может принимать участие в концертах рядом с именитыми мастерами. При этом он с горечью в голосе вспомнил, как ещё совсем недавно чуть ни покончил жизнь самоубийством, потому что не было демократии, и его зажимали. Чтобы спасти его рассудок и облегчить страдания, коварные врачи делали Славе какие-то уколы, от которых у него начинались галлюцинации с ещё большим помутнением разума. Все сочувствовали недавним страданиям Славы и радовались его спасению.
Совсем недолго пришлось Наденьке Чернышовой посещать курсы литературного объединения. Как-то перед очередным занятием подошла к ней одна из так называемого «актива» и въедливо начала выведывать, не хочет ли она покинуть курсы, вроде бы очень много желающих скопилось, трудно проводить занятия. Наденька в свою очередь спросила, почему в таком случае не уйдёт она сама, не освободит другим дорогу; на что получила разъяснение, мол она занимается на курсах больше семи лет, входит в «костяк» объединения, привыкла к другим членам «костяка» и не собирается с ними расставаться.
И хотя Наденьке Чернышовой очень не хотелось бросать начатое дело и расставаться с полюбившимся коллективом единомышленников, после такого заявления она уже не могла оставаться в литобъединении. Раз «костяку» тесно, надо уходить. Ну что ж, прощай союз энтузиастов, здравствуй индивидуальное самовыражение!
Прошло три года. Рассказы Наденьки Чернышовой стали появляться на страницах журналов. Редакторы находили в них живую прелесть.
Ну а что же лесной юноша, встреча с которым в зимнем лесу стала для Наденьки роковой? Он забросил поэзию, поступил в аспирантуру, так настояли его мама с папой – они считали, что такой путь в жизни много надёжнее. Как-то раз случайно Наденька встретила его на улице. Оба страшно обрадовались друг другу, но разговор на этот раз не клеился. Наденька чувствовала, что это уже не тот восторженный и пылкий юноша. Он слушал её, а мысли его уже не совпадали с Наденькиными, были где-то далеко.
Но всё равно Наденька часто думала о нём, своём вдохновителе, и в такие минуты ей становилось чуть-чуть грустно…
НАПУГАЛИСЬ
– Ой, кто-то идёт.
– Да нет.
– Точно кто-то идёт, неужто не слышишь?
– Да кажется тебе.
– Ничего не кажется. О, господи, темень-то какая! Как назло ни один фонарь не горит. Говорила тебе, посидим лучше возле дома на скамейке. Нет, пойдём да пойдём к станции прогуляемся…
– Да кому мы с тобой старухи нужны-то?
– А сколько маньяков всяких шатается, грабителей. Вон у тебя серьги золотые. А я…– испуганно схватилась она за шею,–
цепочку позабыла снять.
– Ой, батюшки! Ты чего пугаешь?.. А и впрямь, вроде шаги. Ты оглянись, посмотри, какие бугаи идут, жуть! Может, в лес свернём, спрячемся там?
– Да, только в лес и не хватает. Они уже давно засекли нас, там в лесу и зацапают. Пошли лучше быстрее, теперь уж до станции надо идти, там хоть публика какая-нибудь бывает.
– Бежим, они уже близко!
Двое полнотелых женщин пустились бежать. За спиной они услышали топот бегущих ног.
– Ох, не могу больше,– запыхавшись, стала отставать одна, – ей-богу, не могу.
Двое подбежавших сзади парней схватили её под руки и поволокли за собой. Догнав другую, подхватили и её.
– А ну, бабоньки, поднажали! – скомандовали незнакомцы.
– Не троньте нас!– истерически кричали, упираясь, гражданки.– Ограбить захотели, а потом под поезд бросить?! Не выйдет! Вот вам! Вот!!! – одна лягнула одного парня, другая, вырвав руку, так саданула другому в нос, что кровь заструилась у него тоненьким ручейком.
– Во придурошные!– в недоумении выпустили их из рук парни.– Вы что, не на электричку разве бежали?.. Две полоумные! – выругались в сердцах они и припустились к уже прибывающему к платформе поезду.
УФ!
В тесном предбаннике зубоврачебного кабинета собралось уже человек пять, а врач – кроткой наружности блондинка, из тех, кто в школе прилежные ученицы, а в семье ласковые жены, все никак не могла управиться с больным и принять следующего. Его лысая голова лежала на мягком подголовнике и была хорошо видна ожидавшим в приоткрытую из-за жары дверь.
– Потерпите, – мягко сказала блондинка, приноравливая щипцы к верхнему переднему зубу больного.
Больной напрягся, вытянулся в струну. Ожидавшие – кто закрыл глаза, кто отвернулся от двери вовсе. Только одна молодуха, у которой нервы, видно, были покрепче, с любопытством наблюдала за происходящим.
– О! О! – стонал больной. – Э-Э! Э-Э-Э!
Зуб не поддавался. Блондинка переменила щипцы.
– О! О! Э-Э-Э! – мучился больной.
– Не идёт, – сообщила ситуацию бойкая молодуха.
– О-О! Э-Э! Э-Э!
Блондинка сосредоточенно и молча делала свое дело.
– Не идёт никак,– сморщилась, будто это ей рвали зуб, молодуха.
– Жалко мужика! Мучается!
– Сами виноваты эти мужики – не идут до последнего момента, пока зубы не искрошатся.
– Боятся! – велось обсуждение ситуации.
– Ох! – вдруг вскрикнула блондинка, держа в щипцах половину обломленного зуба.
– Всё что ли?! – проскрипел больной.
– Обломился,– мужественно сказала блондинка. – Сидите, не двигайтесь.
До ожидавших донеслось бессвязное бормотание больного.
Блондинка опять приноравливала щипцы, теперь уже к оставшемуся в десне обломку зуба.
– Ы – Ы – Ы! О-О-О! – уже ревел больной.
– Сплюньте, – сказала уже сама измученная блондинка.
– Вырвала что ли? – выплюнув кровь, промямлил больной.
– Откройте рот,– скомандовала блондинка.
– Всё, хватит, в другой раз приду,– начал вставать с кресла больной.
– Да вы что! Сидите, сейчас вырвем. Укол ещё сделаем и вырвем.
Больной покорился, видно взвесив, что лучше уж отмучиться сейчас, чем растягивать мучения до следующего раза. Он опять положил голову на подголовник.
Врачиха сделала в десну укол и опять принялась тащить.
– Ой, помер, глядите-ка, – привстала молодуха.
Врач и сестра бросились приводить в чувства больного, давать нюхать нашатырь. Больной очнулся. Блондинка поскорее полезла к нему в рот и, бойко захватив обломок зуба щипцами, тут же вытащила его.
– Вырвала! – взвизгнула молодуха.
– Господи! Слава богу! Отмучился мужик! – радостно загалдели ожидавшие.
– Уф! – раздалось облегченное в кабинете. – Неужто жив! – не верил в собственное счастье больной.
– Жив! Жив! – радостно вторили ему из предбанника. – Намучился, но жив.
КАК УДЕРЖАТЬ МУЖЧИНУ
Выпучив глаза, красная от спешки лекторша влетела в конференц-зал научно-исследовательского института, где её уже минут сорок дожидалась истомившаяся публика.
– Ох, извините! Только что из дома ученых! Такие пробки на дорогах! Всю Москву надо объездить, туда-сюда мотаюсь, просвещаю народ! – залпом выпалила она.
Подбежав к окну, лекторша схватила стол, одним махом перетащила его на середину, бросила на него сумку, потом, немного успокоившись, поправила на шее ярко-красный шарфик, приняла достойный женщины вид и, сложив молитвенно руки, воззрилась на аудиторию. Она внимательно изучала публику, видимо прикидывая, как побыстрее достичь с ней контакта. Но тут взгляд лекторши упал на плюгавенького мужчину, неизвестно каким образом затесавшегося в женское общество.
– Вам, гражданин, вероятно, неинтересна будет моя лекция,– деликатно намекнула она.
Мужчина, и сам немного смущенный и не понимавший, почему оказался среди женщин один – ведь никаких особых оговорок относительно предназначения лекции в объявлении не было – спорить не стал и удалился.
– Ну вот,– удовлетворенно произнесла лекторша, теперь всё в порядке. Значит так. Немного о себе. Меня зовут Виолетта Ивановна. Я – социолог, кандидат наук, перенесла инфаркт. Но, как видите, полна сил и энергии,– лекторша помедлила, чтобы увидеть реакцию зала: женщины оживились.– Поднимите, пожалуйста, руку, кто видит меня впервые,– сказала она. Руки подняли многие.– Так,– глубокомысленно изрекла Виолетта Ивановна.– А кто вообще ничего не слышал обо мне? – Ни одна рука не поднялась.– Я довольна,– очень серьезно сказала лекторша. – Наука, задушенная до основания, пробуждается; хоть и очень медленно.– Со сложенными у подбородка ладонями Виолетта Ивановна в задумчивости прошлась вдоль стола.
– Лекция моя, как вы понимаете, для женщин, – начала она беседу.– Почему я и удалила мужчину. Пускай уж лучше ничего не знают о себе. Но вы о них должны знать всё.– Виолетта Ивановна опять принялась изучающе оглядывать зал.– Я смотрю, люди тут собрались интеллигентные – тем легче мне будет с вами работать. Так вот. Скажу вам сразу – мужчин сейчас хороших нет. Так что буду говорить о том, как удержать уж какие есть.
По залу прокатился шумок. Лекторша насторожилась и, приняв его за верный признак, что контакт с залом налаживается, продолжала:
– Ведь что нам попадает в руки, когда мы выходим замуж? Посмотрите: в детском саду воспитание для мальчиков и девочек одинаковое; в школе – обучение совместное. В результате воспитывается не мужчина, а гражданин, точно такой же, как любая гражданка. И когда такой гражданин женится, единственный человек, кто не желает видеть в нем нечто усреднённое – это жена. Она желает иметь в доме мужчину. А коль хочешь – приходится воспитывать самой, вернее, перевоспитывать уже имеющееся.
Женщины в зале, оценив справедливость сказанного, тяжко вздохнули.
– Теперь пойдём дальше,– захлопнула ладони Виолетта Ивановна.– Чтобы воспитать своими силами мужчину, надо знать его психологию. И сейчас я вам хочу дать ключ к сердцу мужчины.
Все затаили дыхание.
– Для мужчин главное – потребность самоуважения. Хвалите своих мужей почаще и успех воспитания обеспечен. Не может муж забить гвоздь, ни в коем случае не кричите на него: «Безрукий! Дай сама сделаю». Так вы ничего не добьётесь.
– А что же, по-вашему, надо сказать? – ехидно отозвалась женщина из зала, видно, побывавшая в подобной ситуации.
– С точки зрения психологии мужчины тут более подходяще фраза: «Не беда, что двадцать гвоздей согнулись, попробуй ещё, милый»,– советовала лекторша.
– У мужа надо замечать хоть что-то положительное,– продолжала она,– и всячески поощрять это. Сходил он в магазин – сразу заметьте это, выскажите ему поощрение. Стимулируйте его. И не ругайтесь, если вместо мяса он принес кило костей, не сравнивайте его с Пал Егорычем, который где-то раздобыл парную вырезку. Не отбивайте у мужа интерес к добыванию пищи, а то и вовсе ничего приносить не будет.
– Ещё пример,– сказала Виолетта Ивановна.– Пришёл, допустим, муж пьяный. Ну, упал он у порога. Вы ведь как – сразу ругаться, обзывать: «Скотина! Ублюдок! Глаза бы мои на тебя не смотрели!» Так ведь? – вопрошала она у зала. Зал в замешательстве молчал.
– Если вы хотите удержать мужчину, не надо говорить таких слов.
– Уж не радоваться ли прикажете? – вырвалось у одной.
– Удушите в себе все чувства, театрально воскликнула лекторша. – Поднимите супруга,– сбавила она тон,– уложите в постель со словами: «Милый, и как это меня угораздило именно перед твоим приходом убрать квартиру да помыть пол, на котором ты так неловко поскользнулся». Ободрите мужа, дайте ему шанс поверить в себя.
– Да на что же такой нужен?!! – стали возмущаться женщины.
– Кому не нужен – бросайте,– проникновенно говорила Виолетта Ивановна,– живите в одиночестве. И падать никто не будет, и следить грязными ногами. Если к вам стоит очередь из мужчин, то бросайте,– подковыривала она.– Я не про тот случай. Я говорю о любимых мужьях, которых, несмотря ни на что, вы хотите оставить при себе.
Женщины волновались. В каждой бурлили потаённые чувства, всплывшие воспоминания.
– Повторюсь,– продолжала Виолетта Ивановна,– если скажу, что самомнение – главное в жизни мужчины. Уничтожить его – и от мужчины ничего не останется. А начнётся самое страшное: пьянство, самоубийства, или ещё хуже – жажда власти. В большей степени это относится к мужчинам маленького роста. Подмечена закономерность – чем меньше рост, тем больше самомнение, которое требует удовлетворения.
У женщин в этом отношении нет проблем. Тут уйма способов самореализации: семья, дети, шитье, путешествия, театры и прочее. У мужчин главное – работа. А если уж и на работе он не реализовался, да в семье его ни во что не ставят – это погибель.
Хочу сказать, что мы, женщины, выступаем что-то вроде матерей своим мужьям: «Ну не можешь – давай я сделаю. Ну, лень тебе в магазин сходить – я сейчас сбегаю».
Или пилим их день и ночь. Разве не так? – сочувственно глядела лекторша на женщин.
– Да, да, всё так,– хмуро отвечали они.
– А я скажу вам по секрету, что наиболее выгодное положение – «женщина – ребёнок»: «Ах, я не умею. Ах, мне трудно. Ах, ничего не получается, сделай ты, дорогой». Приведу пример. Есть у меня друг-художник. Развёлся он с женой, женился на другой – такая кошечка… – Виолетта Ивановна так жеманно повела плечами, что все в зале тут же догадались, что она и есть теперешняя жена этого художника. – Пришёл он как-то с ней в гости к своей прежней супруге, встречает их у порога ее новый муж – этакий раздобревший пентюх. Кошечка снимает сапоги и вдруг ломается молния. Оба мужчины, конечно, принимаются по очереди чинить её, но ничего, естественно, ни у того ни у другого не получается. Тогда подбегает первая жена художника, расталкивает их, и через несколько минут молния готова. Все довольны, а супруг её бывший, тот самый художник и говорит ей: «Вот почему я с тобой и развёлся…» Смысл, я думаю, ясен: не оскорбляй мужчину своим превосходством. Хоть ты семь пядей во лбу, не должна этого показывать,– внушала женщинам Виолетта Ивановна.– Делайте почаще мужчине комплименты, льстите его тщеславию, поддерживайте в нём то, что для него значимо, удовлетворяйте его неистребимую потребность в самоуважении, и вы будете счастливы в семейной жизни. Они ведь не в состоянии отделить простого комплимента от реальных своих возможностей. Они думают, что и вправду так хороши,– сделала насмешливую мину лекторша.– Ну и пусть думают. Вам-то от этого не хуже…
КОФЕ С ПЕНОЙ
Шеф не мог нарадоваться на свою новую секретаршу. Много их у него перебывало, но никто так и не научился готовить кофе с пеной. Пусть это чудачество, но неужели трудно угодить начальнику. Ох, как он любил кофе с пеной! Плавает на поверхности, а из-под неё этакий умопомрачительный аромат поднимается! Наконец-то он подобрал себе секретаршу, в совершенстве проникшуюся вкусом своего шефа. И такая вся из себя нежная, опрятная! А как подносит! Передничек в кружевах привяжет на свои пышные бёдрышки, салфеточку у него перед носом расстелет, а потом чашечку с кофе на неё ставит. Симпатичную такую, сама выбирала в соседнем универмаге, и даже денег с него не взяла: видно, уж и не знает, как угодить шефу. Надо бы, конечно, заплатить, но на машину хочется поскорее собрать. Ладно – казённая будет чашка, не понесёт же он её домой. И лакомства всякие на тарелочке подаёт, и тоже денег не просит – как приятно! И все у неё так мило, так грациозно получается!
Каждое утро он с нетерпением ждал, когда Люсенька принесёт кофе, а уж дождавшись, старался растянуть кофепитие подольше. Осторожно брал он чашечку двумя пальцами, сдувал пену на край, чтобы она плавала подольше, и отхлебывал кофе малюсенькими глоточками. Заберёт в рот и не глотает, держит на языке, чтоб получше распробовать. Потом проглотит всё же и сидит какое-то время, вспоминает, какой чудесный был этот глоток, и удивляется, как это Люсеньке удаётся сотворить этакое чудо.
Надо бы похлопотать за ее квартирку, да деньжат не мешало бы подбросить – старается человек, любит своего начальника. Некогда всё, своих забот хватает. Вот где-то «Тойотка» застряла, никак не доплывет. Уж для дружков того негодяя, от кого всё это зависит, разрешил перевалочный пункт у себя на даче устроить. Сижу вот здесь, кофеёк попиваю, а они, поди, опять ящиков понатащили. Да грубые какие! Ты, говорят, дядя, не суй в них свой нос, а то там и останется. Да мне что! Не попадитесь только, а то ведь и меня потянут. Скорей бы «Тойотку», мою дорогушу, получить, а там скажу: гуляйте, ребятки, по другим нуждающимся.
После неприятных дум он опять дунет на пену и опять отхлебнет. Ох, хорошо! Жаль, Иван Кузьмич не видел ещё его новой секретарши. Обзавидуется ведь, бедолага. Ему такая и не снилась, всё каких-то худющих берёт, а они злые. Глаза повыпучат и орут, то на него, то на посетителей. Тьфу, пропасть! Сам виноват – вкуса к жизни не имеет. На той неделе обещал навестить. Надо сказать Люсеньке, чтоб за водичкой повнимательнее проследила, как бы пену не прокараулила. Без неё что за кофе – всё не то. Это всё равно, что сама Люсенька без кружевного передничка.
Приходил и Иван Кузьмич, и Никодим Степаныч, и другие товарищи из главков. Люсенька каждый раз ставила приборы, разливала кофе с пеной, а когда уходила, тихонько прикрыв за собой дверь, шеф начинал кочевряжиться: вот, мол, как услуживают ему, что ни попросит – любой каприз выполняют; у вас, мол, таких кротких да послушных не водится.
А Люсенька тем временем сидела за стенкой, положив голову на пишущую машинку, и думала: поскорее бы ей получить отдельную однокомнатную квартиру, да зарплату приумножить. Обещал ей шеф, да что-то долго не осуществляется…
Но однажды, когда квартира была получена, зарплата повышена, а вода в кофейнике по-недосмотру перекипела, и пены не получилось, секретарша Люсенька просто “наплевала» на кофе шефа. Он, кстати, получив, наконец, свою «Тойоту», был сильно обеспокоен настырностью друзей того негодяя, от кого она зависела, не желавших выезжать со своими ящиками с его дачи, и на этот раз ничего не заметил…
ДУЭЛЬ НОВОЯВЛЕННЫХ ДВОРЯН
Граф Прихлебеев вызвал князя Голощупова на дуэль. Сделал он это не через секунданта, а через средство массовой информации, опубликовав вызов в газете, с целью опозорить князя в лице света. На что князь Голощупов ответил тоже через газету: «Пусть Прихлебеев сначала докажет свое графское происхождение, потому что с самозванцем я драться не намерен. У меня уже сейчас,– сказал князь Голощупов,– есть серьезные подозрения относительно его высокородности»,– имея в виду то, что граф Прихлебеев выбрал орудием дуэли – кулачный бой.
ХРОНИКА ГЛУБИНКИ
Странный случай произошёл в селе Егорьево Воронежской области. Звеньевая Марья Рассадина, давно сомневающаяся выходить ей замуж или нет, наконец, решилась. Пошив накануне белое свадебное платье с рюликсом, она под руку с женихом, скотником Павлом, отправилась в местную церковь для венчания. Каково же было удивление публики, когда при входе в церковь жених, ещё видно как следует не протрезвевший после мальчишника накануне, споткнулся о порог и упал, разбив и без того красный нос и сломав правую ногу. Друзья пострадавшего, подхватив его на руки, потащили на скамейку, но, не рассчитав своих сил, выронили Павла из рук, повредив ему позвоночник. В тяжёлом состоянии был доставлен жених в районную больницу. И когда клали его на операционный стол, последний от ветхости своей рухнул, погребя под обломками пострадавшего. В результате совместных усилий врачей и сестёр скотник Павел, наконец, был извлечён из завала, но обнаружилось, что в результате сильного сотрясения мозга при падении с операционного стола, позабыл, откуда родом и что вообще с ним было до этого торжественного в его жизни дня. С большим трудом удалось вывести несчастного из состояния беспамятства, залечить надломленный позвоночник, составить воедино и загипсовать ногу, но жениться Павлу уже не хотелось. Да и звеньевая Марья делилась с подругами: «Ну, куда он мне такой нужен».
НЕПУТЁХА
Сейчас-то Васса Михайловна более или менее самостоятельный человек. А вы бы посмотрели, какая неприспособленная это была девица лет двадцать тому назад. Работала тогда Васса на кафедре института, который только что закончила. И была в её характере довольно примечательная деталь: за что бы ни бралась, всё у неё либо проливалось, либо разбивалось, а то и вовсе – взрывалось. Сотрудники старались держаться от Вассы на расстоянии и только удивлялись: как такую непутёху могли оставить на кафедре… Но ещё больше поражало их, что на все проделки Вассы почти не реагировал её руководитель, только тяжко вздыхал. Впрочем, поговаривали, что ему пришлось взять её по знакомству, а теперь уж и сам не рад был.
– Ну, кто льёт воду в кислоту, да ещё из-под крана,– ворчали случайно оказавшиеся рядом с Вассой лаборанты.– Как вас по учебникам-то учили: кислоту – в воду, а не наоборот. Смотри, что наделала,– тыкали они пальцем в усеянные мелкими дырами халаты.
Но однажды Васса чуть не пострадала серьёзно. Потребовалось ей отделить осадок, стала она нажимать кнопки центрифуги, да, по-видимому, не в той последовательности. Подпрыгнула центрифуга, раскрутилась с небывалой скоростью – должно быть ограничитель не сработал – отскочила в сторону и, выдернувшись из розетки, понеслась колесить по комнате. Васса испугалась, побежала, центрифуга за ней. Крику было! Сбежавшиеся было сотрудники, увидев, что дело дрянь, помчались в коридор, за ними устремилась Васса, и едва успела выскочить, как центрифуга всей своей сумасшедшей массой врезалась в косяк двери. Сорвавшийся с резьбы механизм, пробив и оплавив плексигласовую крышку защиты, взвился, как реактивная ракета, вверх, ударился в потолок и, прихватив с собой дождь побелки, грохнулся на пол.
– Что у вас там происходит? – звонили сверху.
– Авария… – дрожащим голосом отвечали снизу.
– А-а! Всё ясно, – понимающе хихикали в трубку.– Васса опять резвится…
Уложили тогда детали центрифуги в корпус, вызвали ремонтную бригаду. Осмотрела бригада изувеченный механизм, но ремонтировать не взялась. Так и стоят с тех пор останки центрифуги в одной из лабораторий кафедры, которой заведует Васса Михайловна. И спрашивают иногда студенты:
– А что это за ящик у вас в углу пылится?
И отвечают им:
– Да это Васса Михайловна диссертацию когда-то делала…
ХОЛОДИЛЬНИК
У Дарьи Петровны испортился холодильник: полморозилки замораживается, а другая половина не хочет, и всё тут. Столкает Дарья Петровна продукты в одну сторону, а другая пропадает, да ещё норовит ту сторону потихоньку разморозить. Мыкалась, мыкалась старушка, да и решила вызвать мастера; пусть посмотрит, что за оказия вышла с холодильником.
Пришёл мастер, осмотрел холодильник со всех сторон и заявил, что он в полном порядке, а Дарье Петровне приказал платить два рубля за вызов и пять рублей за осмотр. Побледнела старушка, закачалась, поплелась к комоду, где у неё в деревянной шкатулке, подаренной на восьмое марта внучкой Машенькой, хранилась пенсия. Достала оттуда сколько запрашивал мастер и в бессилии опустилась на стул, облокотилась костлявой рукой о круглый стол, покрытый белой, вязаной её же руками скатертью.
– А что вы, собственно, гражданочка, расстраиваетесь? Радоваться должны, что ваш холодильник в полном ажуре, работает как зверь.
– Ну, какой же зверь, когда полморозилки вообще не работает. Я тебя, милок, и вызывала затем, чтоб починил.
– Я же сказал вам, любезная, что не нашёл неисправности, сколько ни старался. Вы же видели, что я его всего обсмотрел – ничего бросающегося в глаза мне не бросилось. До свидания, уважаемая, не могу больше у вас задерживаться, у меня и других вызовов хватает. Мастер повернулся и ушёл.
Старушка посидела ещё на стуле, потом поднялась и шаркающей походкой направилась к холодильнику посмотреть, а вдруг прав мастер и холодильник действительно в полном порядке. Вот сейчас она откроет дверцу морозилки, а морозилка вся покрылась льдом: и левая половина и правая, и не надо будет больше печалиться-горевать, и не придётся караулить лужи под холодильником, чтобы скорее собрать их тряпкой. А то из-за этих луж она уже и сон потеряла: по нескольку раз за ночь приходится вставать, надевать тапочки и идти на кухню вытирать набежавшую из морозилки воду. Наверное, мастер подшутил над ней,– мелькнула у неё мысль.– Сам незаметно всё исправил, за что и получил пять рублей, а она и не видела когда. Там, наверняка, была какая-нибудь ерунда, подкрутил винтик и ушёл, чтобы для неё это было приятным сюрпризом. Улыбка пробежала по лицу старушки, даже морщинки распрямились. Она открыла дверцу холодильника, с нетерпением заглянула в морозилку и… увидела, что всё осталось по-прежнему. Опять под холодильник набежала вода, а правая половина была голая, как опушка леса в весеннее таяние снегов. Дарья Петровна закрыла холодильник и поплелась за тряпкой.
Прибежала с улицы внучка Машенька, которую родители привезли из города на лето к бабушке. Увидев, как бабушка, согнувшись в три погибели, убирает тряпкой в ведро воду, отжимая её своими слабыми, в синих прожилках руками, Машеньке стало жалко свою бабулю. Она подкралась к ней сзади, схватила за плечи и принялась целовать.
– Ой, испугала,– от неожиданности вздрогнула старушка.– Иди, мой руки, сейчас обедать будем.
– Бабуля, а что, мастер не приходил ещё?
– Приходил, толку-то. Сказал, что всё исправно.
На другой день Дарья Петровна опять пошла в мастерскую и опять застала там всё того же мастера.
– Что вас тревожит, уважаемая? – спросил он.
– Холодильник у меня не работает,– волнуясь, вымолвила Дарья Петровна,– морозилка-то как не морозила, так до сих пор не морозит. Давеча вы приходили, да ничего не сделали.
– Как не сделал?! Так нельзя говорить, уважаемая гражданка. Как это не сделал! Я у вас был? Был. Сколько времени я потратил на ваш холодильник?
– Много.
– Ну вот. Сами видели, сколько я с ним провозился.
– Но ведь он не работает…
– Что это вы всё заладили: не работает да не работает. А я видел, что работает.
– Может, всё же ещё поглядите, умоляюще взглянула старушка на мастера.
– Ну, ладно, ладно, разлюбезная. Завтра приду, ждите.
Мастер не обманул, пришёл, как и обещал. Ещё раз осмотрел холодильник, приговаривая:
– Так, так. Это так. Здесь всё в порядке. Здесь исправно.
Дарья Петровна сжалась на стуле, свесив руки с колен, сидела ни жива, ни мертва.
– Здесь тоже всё в порядке. А вот здесь…
Дарья Петровна попыталась заглянуть через плечо мастера, надеясь, что и она увидит совершенно очевидную неисправность.
– А вот здесь – не порядок. Впрочем… В холодильниках этой марки так и должно быть. Порядок, порядок,– обернулся мастер к Дарье Петровне, чтоб её успокоить.
– Лучше б вы непорядок нашли,– совсем осунулась старушка.
– Нашёл! – радостно воскликнул мастер. Нашёл, нашёл, нашёл! Сейчас мы его исправим. Бабуля, не суетись, похлопал он по плечу Дарью Петровну.– Не суетись, тебе говорю.
Дарья Петровна и не думала суетиться. Как сидела на стуле, так и осталась сидеть, только лицо у неё снова приняло выражение надежды.
– Сейчас мы… того… починим. И будешь, бабуля, жить счастливо.
– Да уж давно мечтаю, милок.
– Ну, вот и все проблемы. А ты, бабуля, горевала, делов-то. Раз-два и готово. Десять рублей плати.
– Да за что же? – всплеснула руками Дарья Петровна.
– Ну, ты, мать, даёшь! Давай разберемся по существу. Мастера вызывала?
– Вызывала, куда деваться-то.
– Два рэ. Осмотр мастер проводил?
– Проводил.
– Сколько?
– Пять.
– Правильно. Ну, вот видишь, считать умеешь.
– Починку мастер делал? Неисправность устранил? Гляди, – он распахнул дверцу морозилки. Морозилка вся затянулась кристалликами льда.
– Ох ты, батюшки! Неужто заработала?!
– Заработала, бабуся, заработала. Век благодарить меня будешь. А теперь плати десять рэ и ариведерчи.
– Щас, милок,– обрадовалась старушка, быстро зашаркала к своей коробочке, достала оттуда десять рублей. – Держи, милок, вот спасибо-то,– радостно лепетала старушка.
Мастер тоже был рад: то ли оттого, что нашёл, наконец, неисправность, то ли чему другому, но в прихожей ещё раз обернулся к Дарье Петровне и сказал:
–Через два дня я к вам приду проверить, как работает холодильник, а то ведь как бывает: починишь, а он поработает-поработает, да и опять не работает.
– Да что ты, милок!– испугалась старушка.
– Да, приду,– твёрдо решил мастер.
– Лучше, милок, я к тебе сама забегу сказать, как он работает,– нашлась сообразительная старушка.– Буду мимо проходить и зайду.
– Помявшись недовольно у порога, мастер ушёл.
Через два дня Дарья Петровна, словно накаркав себе, снова заявилась в мастерскую – морозилка опять морозила только наполовину.
– Ну, как дела, уважаемая? – узнал мастер свою подопечную. Он сегодня был сильно не в духе: оттого ли, что выпил с утра какую-то гадость, или оттого, что от этой гадости у него вдруг проснулась совесть, которая сказала ему, что хватит уж обманывать несчастную старуху, а надобно пойти и починить ей холодильник, честно и бесплатно, на что он уж никак не мог решиться. Короче, он не рад был визиту Дарьи Петровны ужасно.
– Горе мне, милок,– простонала та.– Холодильник мой злосчастный опять не работает.
Мастер подбоченился, раздул, словно апельсины, щеки и сказал:
– По моему мнению вы, гражданочка, филоните.
Дарья Петровна часто заморгала, не понимая причины гнева мастера и ещё более не понимая значения слова, каким он её наградил, а потому плюнула и ушла восвояси.
Придя домой, она застала там внучку Машеньку. Первым делом Машенька поведала бабушке важную весть, которую узнала от дворового мальчишки Серёжки. У них, оказывается, была такая же история с холодильником, и Серёжкин отец починил его в два счёта: просто надо как следует промыть уплотнитель и смазать его глицерином.
Не веря в успех, Дарья Петровна всё же попробовала так сделать. Морозилка работает и по сей день.
АВТОМАТ
Звонок будильника. О, господи! Надо включать автомат. Глаза что-то не открываются, сон не пропадает. Команда: «Сосредоточиться!» Прыг с кровати – глаза открылись, опять закрылись, проклятые. Напряжение пока слабовато. На ощупь – халат. Голову – влево, руки – вправо. Дёрг-дёрг – зарядка готова, бутерброд проглочен, автобус не поломался, через проходную пробежала вовремя. Взмылилась, правда, немного. Ничего. Сяду, отдышусь. Напасть! Уже посетители, уже телефоны трезвонят, туфли бы хоть дали переодеть. Что за жизнь! Да, слушаю. Бегу, Иван Иваныч, бегу. Заодно в буфет надо забежать, к ужину что-нибудь раздобыть. В буфете – как шаром покати, один фарш валяется – смесь жил с жиром. Ну, его к чертям собачьим. В десять часов – чай: смазка автомата. В час – основательная заправка, в три – опять смазка. Ещё немного волевых усилий – и домой, бегом, бегом, мимо других автоматов, через магазин. А они уж и тут понабились. Ишь сколько! Стоят, в запоминающее устройство друг другу смотрят, делают вид, что никуда не торопятся. Что дают? У меня этого нет, надо постоять. А вот и дом, как соскучилась по нему за день. Всё родное, всё любимое, всё неухоженное и запущенное, всё поверхностно, урывками, без удовольствия. Устала, ни за что не хочется браться. Поужинать, порцию информации по телевизору о внешних сношениях, о делах на полях страны, о неисправности техники – и хлоп в постель. Какое блаженство! Можно даже помечтать. О чём? Ну, как же! Скоро выходные, можно будет на целых два дня выключить автомат, расправить сжатые в комок нервы-провода. Выспаться, сделать зарядку по всем правилам, как и рекомендуют врачи, поесть вместо столовской похлёбки чего-нибудь человеческого. Отыскать природу и полюбоваться ею. А там глядишь – отпуск, профилактика на целый месяц. Да и пенсия когда-нибудь наступит, вот уж счастье придёт, настоящее. Хоть в театр не спеша сходить, книгу художественную почитать, автора прошлого века. Ему некогда было заседать на пленумах да коллегиях, вся энергия на сочинительство уходила. Ох, сердце защемило, лучше уж не думать ни о чём. Спать, спать, а то завтра опять глаза не продерёшь. Только бы сон этот страшный снова ни приснился, будто семьёй обзавелась: дополнительную программу, естественно, пришлось закладывать, а она оказалась такой сложной, что предохранители не выдержали, перегорели…
КРОССВОРД
Не успела ещё Марья Васильевна убрать после ужина со стола, как супруг её, Пётр Егорыч, принялся за любимейшее своё занятие – отгадывание кроссворда. Он выложил перед собой вчетверо сложенную газету и в предвкушении удовольствия аккуратно разгладил её рукой:
– Так-с, что тут нам приподнесли на этот раз? Небось, такое напридумывали…
– Чем дурью маяться,– ворчала Марья Васильевна,– взял бы хоть дров наколол, ни полешка не осталось.
– Успеется,– выставил на нее ладонь Петр Егорыч.– Мозги тоже тренировки требуют.
Марья Васильевна безнадёжно вздохнула и ушла на кухню.
– И то верно, папаня, обязательно требуют. А то и вовсе усохнут,– поддержала отца Аксютка, уютно расположившаяся на печке с книжкой в руке.– Как натренируешь, обязательно в Академию наук сообщи; может, из трактористов в ученые переведут,– аппетитно хрумкнула она яблоком.
Пётр Егорыч не стал отвлекаться на глупые слова дочери, а весь сосредоточился на кроссворде. Заполнив почти все клеточки игры эрудитов, он вдруг неожиданно споткнулся. Сколько Пётр Егорыч ни закатывал глаза кверху, сколько ни сводил их у переносицы – ничего не получалось; не мог он отыскать в умственных своих запасах нужного слова.
– Марья! – наконец позвал он громыхавшую на кухне посудой жену.– Поди сюда.
Вытирая руки полотенцем, Марья Васильевна появилась в дверях комнаты:
– Ну, чего кричишь?
– Да слово не могу отгадать.
– Слово он не может отгадать, оказия какая,– скорчила она издевательскую физиономию.– Ну, говори, какое. Скорей только.
– Вот смотри, как тут заверчено: во Франции, значить, все женщины – мадамы, в Германии – фрау, в Польше – пани. А у нас-то как они называются?
– Как это «как у нас?» – удивилась Марья Васильевна.– А то не знаешь: по именам у нас баб кличут.
– Эх ты, «по именам». Это в деревне нашей по именам, потому как знают все друг дружку наперечёт. А как, положим, в городе быть, где народу уйма? Нешто запомнишь всех по именам? Как ты, к примеру, будешь обращаться к незнакомой женщине? Не скажешь же ей «фрау»?
– Ах ты, чёрт окаянный! – подозрительно глянула на мужа Марья Васильевна.– Ты уже и к незнакомым примериваешься?! Как обращаться к ним не знаешь?! Мало мне было Дашки твоей Розеткиной! – голос её задрожал.– Ух, ты, ирод!! – замахнулась она полотенцем.– Теперь из города мечтаешь притащить?!
– Да не мечтаю я,– увернулся от удара Пётр Егорыч.– Чего ты взбеленилась? Говорю же – кроссворд такой.
Но Марья Васильевна уже сидела рядом за столом и выливала в полотенце слезы всплывших воспоминаний. Аксютка, привыкшая к подобным сценам, казалось, не реагировала, только чаще заработали по яблоку её зубы.
– Ну и глупая же ты баба,– разволновался и Пётр Егорыч.– Ей про кроссворд, а она… Ну, ладно-ладно…– попытался погладить он мягкое плечо жены.– Ну, чего ты…
Наконец, всхлипнув в последний раз, Марья Васильевна встряхнула полотенце, словно вытряхивая из него глупые свои сомнения, и, прихватив со стола забытую чашку, ушла на кухню.
– Что же делать? – проводив её взглядом, думал Пётр Егорыч. – Обидно, однако, почти всё отгадал…
Он стал усиленно вспоминать, как выходил из положения, когда гостил в городе у сына Федора. Ведь приходилось же ему обращаться к женщинам. Как там-то он их называл?..
Вспомнилось, как окликнул он однажды идущую впереди него, в три погибели согнувшуюся под тяжестью сумки, тётку:
– Гражданочка, постойте, пожалуйста!
Как вкопанная застыла она на месте. Сумка вырвалась из руки и тяжёлой гирей хлопнулась на асфальт.
– Не подскажете, к универмагу я правильно иду?– обошёл Пётр Егорыч тётку кругом и удивился, увидев её испугано бегающие по сторонам глаза.
– Фу ты, чёрт, напугал,– выдохнула тётка.– Думала – мент остановил. Кто же так говорит «гражданочка»,– передразнила она его и, подхватив сумку, поплыла дальше.
– Нет, «гражданочка» явно не вписывается,– сосчитал Пётр Егорыч по пальцам количество букв.
Как-то раз собрался он купить апельсины. Не зная, как назвать широченную спину в самом конце очереди, Пётр Егорыч, поёрзав за ней, как бы шутя, со слащавой улыбкой на лице, поинтересовался:
– Сударыня, вы последняя?
Некоторое время спина не оборачивалась, словно обмозговывая, как бы это повежливее всадить за издевательство. Наконец, медленно развернулась и пара свинячьих глазок вонзилась в Петра Егорыча.
– Пить меньше надо, сударь,– обласкали они его.– Ишь, умник какой нашёлся.
– Не подходит «сударыня», оскорбительно звучит,– решил Пётр Егорыч,– да и клеток не хватает. Что ж за слово такое диковинное? – ломал он голову.
Припомнился ещё один случай, в городском автобусе. Петр Егорыч , доехав до своей остановки, приготовился уже выходить, да у дверей перегородила ему путь женщина, которая была увлечена беседой со своим спутником. – Как же мне обойти её, – думал он. – Женщиной назвать – ещё обидится,– рассуждал Пётр Егорыч,– со спины вроде молодая. Девушкой – тоже рискованно: обернётся, а там старая каракатица. Вот незадача. Может дамочкой назвать?.. Вроде бы ничего, что-то средне – неопределенное, и звучит приятно».
– Дамочка, вы сейчас выходите? – спросил Пётр Егорыч.
Обернулось молодое и очень симпатичное личико.
Пётр Егорыч оторопел от неожиданности и вдруг, позабыв нужное слово, пролепетал:
–Выходите сейчас, мадамочка?
– Все мадамы – в Париже,– грозно глянул на Петра Егорыча спутник девушки.
– А у нас-то кто ? – уж и не зная, как себя вести, промямлил Петр Егорыч.
– У нас друзья и товарищи,– проинструктировал его парень.
Перебрав в памяти все варианты своего взаимоотношения с городскими женщинами, так и не понял Пётр Егорыч, как нужно к ним обращаться в общественных местах. Как привлечь их внимание, при этом не трогая руками.
Так и не отгадал он загадочного слова в кроссворде…
ПАМЯТНИК НИПОЙМИКОМУ
Скульптор Александрихин, средних лет, но по стечению обстоятельств пока пребывавший холостяком, снял заляпанный глиной халат, отмыл с щёткой заскорузлые руки, зажёг сигарету и растянулся на диване. Он был раздосадован, озабочен и вообще не в духе. Такое с ним обычно случалось, когда одолевали творческие сомнения. Да и было, отчего прийти в отчаяние. Ну, такое заказал ему отдел культуры, такое… Вот уж три месяца бьётся Александрихин, а удовлетворения никакого. Всё это было, было, было. А ему надо сделать то, чего не было ещё никогда и нигде, ни в одном городе, ни на одной площади. Как быть, как быть?! Конечно, когда перед тобой сидит натура, тут всё просто: можно уловить какой-то особый, характерный разворот головы, выражение лица. А то лепи, что жило на земле аж в прошлом веке. Пушкина им подавай на постаменте, да ведь непременно такого, какого ещё никто не изображал! Вот и ломай голову, ночей не спи, а выходит всё тот, что на картине Тропинина: задумчивый, весь устремленный в мечты о своих поэмах; или тот, который у Кипренского: надменно-грустный, с взлохмаченными кудрями, и ни какой другой. Вот беда! Лучше бы уж не видеть никогда этих портретов, может, что-то оригинальное на ум бы и взбрело. Да откуда…
Ох-ох-ох! И что им вздумалось именно Пушкину памятник ставить? Раскопали где-то, что, дескать, проездом был в нашем городе. Что ж из этого?! Был, да уехал, не пожелал даже останавливаться. Н-да. Если б кругленькой суммой не прельстили, не взялся бы, ни за что бы не взялся. Ещё куда ни шло кого-нибудь из современников слепить, тут проще: у всех в глазах одна и та же тоска смертная или алчность неутолимая. А то Пушкина…
«Что делать, что делать?– думал, покуривая, скульптор.– Вот ведь история! Да ещё Инессин муж со своей рожей в мозги лезет, образ Пушкина вытесняет. Инесса, конечно, женщина замечательная, можно даже сказать обворожительная. Кто ж виноват, что симпатия между нами разбушевалась… Муж-то её, кажется, пока не догадывается. И, слава богу. Инесса рассказывала, что уж больно ревнив. И, как нарочно, на Пушкина похож, только бакенбард нет…».
– Идея!– вдруг дёрнул скульптор ногой.– А что если этот памятник с него сделать, а потом бакенбарды приляпать. Так-так,– затянулся глубоко и нервно скульптор.– Взор пылает: у Инессиного мужа – жаждой скинуть заведующего универмагом и перебраться из снабженцев на его место; у Пушкина – любовью к Отечеству. Разворот головы гордый: у ревнивца – что жена уж больно хороша, у Пушкина… то же самое. Волосы: у того чёрта тоже курчавые, хоть и рыжие – для памятника это ничего, это всё равно для памятника. Что там ещё? Носы… почти одинаковые: у Инессиного аж загибается – такой длинный; было бы неплохо оставить его с носом,– скульптор хихикнул, так что пружины под ним игриво заскрипели, а одна ткнула его в бок, как бы предупреждая: «Будь осторожен!» – Уши немного прижмём, скулы бакенбардами задрапируем, шарфик приделаем, ну ещё там кой-какой макияж… и будет то, что и заказывали: не похоже, оригинально, свежо! Скорей, скорей за работу! Срок на исходе!
Скульптор Александрихин вскочил с дивана, снова натянул халат и кинулся переиначивать уже почти готовый памятник.
Точно к тому часу, когда Пушкин, по преданию, был проездом в городе, где происходила вся эта история, на площадь перед центральным и единственным в городе универмагом собралась толпа людей.
Скульптор держал в руке угол простыни, которой до поры был закрыт памятник, очень волновался и всё поглядывал по сторонам – искал в толпе свою возлюбленную Инессу. А она стояла тут, неподалеку, рядом со своим мужем, старалась незаметно подавать Александрихину сигналы, которых он не замечал, и тоже волновалась: Александрихин посвятил её в свой тайный замысел, и ей очень хотелось, чтобы памятник всё же больше походил на Пушкина, а не на её рыжего Фёдора.
Наконец наступила торжественная минута. По команде городских властей Александрихин дёрнул за простыню, она начала медленно сползать, зацепилась за корявую кучерявину волос поэта; скульптор дёрнул посильнее и народ ахнул… Вот это да! Пушкин! Всё при нём: и нос, и волосы, и бакенбарды, но только… что-то не совсем похож. Но все же похож… только не на Пушкина. Но на кого?.. Вроде бы даже и встречался где-то этот человек, вроде и дело с ним многие имели… Народ гудел, недоумевал, спорил и ничего не понимал.
И только Инесса ясно видела, что это – прижизненный памятник её супругу, снабженцу Фёдору, замаскированный бакенбардами. А тот, ничего не подозревая, любовался памятником Пушкину и млел: «Хорош! Ну, до чего ж хорош! Оправдал надежды Александрихин – украсил площадь честь по чести!».
НЕКОТОРЫЕ МЫСЛИ КРИТИКА ЗАМУЛЮКИНА
ПО ПОВОДУ НОВОГО ФИЛЬМА РЕЖИССЕРА ЭКСТАЗОВА "ЗАЧЕМ НАМ ЭТО?"
Пришло, наконец, время, когда и мы, простые советские зрители, можем не только смотреть, но и кое-что понимать в новых по жанру фильмах, изредка попадающих на экраны кинотеатров с кинематографических высот. Хочу остановиться на последнем фильме известного у нас режиссера Экстазова «Зачем нам это?».
Надо с сожалением отметить, что пока далеко не все подготовлены к восприятию такого рода искусства, и тем более радует, что многие его все-таки воспринимают…
По результатам опроса выходящих из кинотеатра «Прогресс» людей, было установлено, что фильм по душе главным образом тем из них, которые имеют некоторые склонности к философствованию, а также лицам, слишком уж пессимистично воспринимающим реальный мир. Причем чем в большей степени выражены эти особенности психики, тем сильнее понравился им фильм. Радует и то, что фильм «Зачем нам это?» – отечественный, а не приобретенный, как это сейчас стало модным, на огромные деньги за рубежом. Наконец-то и наш кинематограф смог приблизиться к мировому уровню. И у нас, наряду с обычными для нашего понимания лентами, содержание которых можно без особого труда пересказать родным и знакомым, начали появляться фильмы-чувства, фильмы-символы, пересказ которых недопустим.
Пробравшись с большим трудом в апартаменты Экстазова, я спросил у режиссера: «О чем ваш фильм «Зачем нам это?» Экстазов был очень удивлен и после продолжительной паузы, когда я уж было подумал, что он не расслышал моего вопроса, вдруг резким движением поднял указательный палец вверх и воскликнул: «Мой фильм – это музыка, про которую никогда нельзя сказать, о чем она. Каждый воспринимает её по- своему. А коль уж задали мне такой нелепый вопрос, отвечу: кто не понимает мои фильмы, тому не дано». Из этого я заключил, что последнее произведение замечательного режиссера сугубо духовного плана.
Думаю, что не раскрою секрета, если скажу, что идея создания фильма, о котором идёт речь, у Экстазова возникла несколько лет назад, при посещении одного из заведений закрытого типа. Общаясь с его обитателями, он именно с ними находил общий язык, черпал информацию из их непредсказуемых идей, которые, аккумулируясь в разгоряченном воображении Экстазова, оседали на серое вещество его мозга в виде замысла будущей картины. Потому-то фильм так понятен в первую очередь публике, я бы сказал, необычной, освобожденной от мелких житейских забот. На ней картина и была в последствии опробована и встречена долго не смолкавшими восторженными криками и всхлипываниями.
Но было бы ошибочным показывать подобные ленты только на просмотрах для узкого круга подготовленных к восприятию картины людей. Необходимо, хоть и постепенно, выносить подобного рода искусство в массы, охватывая им всё большее количество здравомыслящих. Пусть и они включаются в необычный процесс мышления, дающий возможность забыться, хоть ненадолго отключиться от слишком уж упрощенного представления о жизни с её заскорузлыми и оттого порядком надоевшими проблемами: где жить, если в коммуналке уже невмоготу; что есть, если в магазинах пусто; как попасть к врачу, который не изуродует остаток твоего здоровья, и т.д., и т.п.
Дать зрителю хотя бы на время погрузиться в мир иллюзий, в нечто едва ощутимое, что и составляет духовный мир человека; во всей полноте дать почувствовать непонятность авторского языка, возбудить желание познать его – вот задача современного кинематографа. И да прольётся фонтан смелых, хоть и призрачных идей на охваченные борьбой за существование головы трудящихся!
И хоть трудно судить о фильме Экстазова с точки зрения обычной полемики, рискну сказать, что картина «Зачем нам это?» ставит перед зрителем многозначность вопросов, которые ощущаются буквально в каждом эпизоде ленты.
Вот престарелый герой приходит в дом молодой женщины и долго, очень долго рассматривает в зеркале свои оттопыренные уши. Зачем он отнимает у зрителя почти десять минут экранного времени, спросите вы. Вдумайтесь: а если они у него грязные, может ли он с ними лечь в постель к возлюбленной? Вот он тщательно оттирает их щёткой, но и здесь глубокий смысл: оттирает он вовсе и не уши, а нашу планету от грязи, накопившейся веками.
Есть в фильме особенно значимый эпизод: раз в пять дней герой, выходя вечером из лачуги, где живет со своей собакой Дружком, делает хватательные движения по направлению к звездам, Дружок при этом протяжно воет. Глубину замысла нельзя выразить словами: она ощущается только особыми, не каждому, к сожалению, присущими чувствами. Опять напомню слова режиссера: «Если не понял, то не дано тебе понять». Не дошел, значит, до кондиции. И автор прав.
Прав он, изобразив в своём фильме будущее в виде звонка в дверь к соседу. Каждое утро, едва проснувшись, родственник героя фильма, недавно перебравшийся из глухой деревни в город, идёт к этой двери, нажимает на звонок и, услышав приближающиеся изнутри шаги, быстро убегает в свою квартиру. Что это – хулиганство?– подумает недалёкий обыватель. Но зритель с углубленным типом мышления сообразит: вот где собака зарыта, вот она – основная идея картины. С гордым видом пронесёт он своё удовлетворенное лицо к выходу кинотеатра и будет потом работать с утроенным рвением, потому что знает, что придёт время, когда и ему в дверь кто-нибудь позвонит, разобьёт скованный четырьмя стенами монотонный уклад жизни, вырвет из одиночества в массы, ибо только там можно обрести своё счастье, своё предназначение.
И пусть не расстраивается тот зритель, кто вышел из кинотеатра с чувством, что его облили холодной водой, но забыли посолить. Просто он ещё молод, неопытен, и надо надеяться, что доживёт ещё до той поры, когда фильмы подобного содержания будут восприниматься как нечто естественное и до боли понятное.
Впрочем, не буду больше распространяться о фильме режиссера Экстазова «Зачем нам это?». Хотите посмотреть – идите в кинотеатр. Но предупреждаю: фильм сложный, требует мобилизации всех чувств. Если честно, я и сам в нём ничего не понял.
СЛУЧАЙ НА ПЕРЕЕЗДЕ
Гришка Незабудкин, задорный вихрастый парень в веснушках, мчался на своём мотоцикле в соседнюю деревню, в клуб на танцы.
Был тёплый июньский вечер, пахло свежей травой, скошенными ромашками и бог знает какими еще запахами, накопленными в воздухе за уходящий знойный день. Гришкино сердце ликовало от счастья, от избытка жизненных сил, оттого, что вокруг всё так красиво и через какие-нибудь полчаса он будет танцевать с хохотушкой Варенькой – «непредсказуемой и коварной», как называл её про себя Гришка,– которая вот уж второй год водит его за нос. Гришка всей душой рвался навстречу своему хрупкому счастью, которое ожидало его в этот субботний вечер в уютном новеньком клубе, построенном на средства совхоза.
У переезда Гришке пришлось остановиться, чтобы пропустить приближающийся поезд. Как назло это оказался длиннющий товарняк. Медленно тащились вагоны с нефтью, дровами, щебнем, песком и даже с новенькими автомобилями. Конца поезда не было видно, и Незабудкин заёрзал от нетерпения. Он то вскакивал на ноги, то опять плюхался в седло мотоцикла.
Тут-то и приключилось событие, уж никак не входящее в Гришкины планы. А дело в том, что вслед за Гришкиным мотоциклом к переезду стал прибывать и другой транспорт. Остановилась лошадь с телегой, на которой восседал дед Егор. В отличие от Гришки душа деда Егора не пела и не резвилась, а была спокойна и даже в какой-то мере дремала. Деду Егору нужно было лишь добраться до поля за переездом и собрать сено, которое сушилось для коровы Зорьки. За телегой пристроились «Жигули». И всё бы было тихо и мирно, если б не Гришкин необузданный темперамент. Завидя вдали вынырнувший из-за поворота хвост поезда, Гришка, обрадовавшись, поддал газу, чтобы побыстрее миновать переезд. Стоявшая за Гришкиным мотоциклом лошадь вздрогнула от жуткого треска, фыркнула от испускаемого ей в нос ядовитого газа, и резко рванулась назад, наехав телегой на «Жигули». Из разбитых фар посыпались стёкла. Водитель «Жигулей» опрометью выскочил из машины, подбежал к лошади и с остервенением дал ей кулаком в зубы. Лошадь закрутила головой и яростно заржала. Задремавший было дед Егор очнулся, и, увидев, что кто-то лупит его конягу, слез с телеги и заковылял выяснить, по какому праву… Не понимая как следует, что произошло, но догадываясь из криков владельца «Жигулей», что лошадь, пока он отключился, что-то натворила, дед Егор стал доказывать, что лошадь ни с того ни с сего не станет выкидывать штучки, на то должна быть веская причина.
А виновник причины Гришка Незабудкин, предчувствуя опасность, молил бога: поскорее бы проехал товарняк. Увидя, наконец, разбитые фары, в которые усиленно тыкал пальцем владелец «Жигулей», дед Егор в свою очередь стал предъявлять претензии Гришке, утверждая, что в отличие от коняги у него должен всё же быть хоть какой-то разум, и нечего было ему, дурню этакому, поддавать газу, да еще в нос животному. Короче, во всем виноват Гришка и пусть за разбитые фары платит штраф.
Крики спорящих и размахивание руками привлекли внимание бабки Лукерьи, тащившей на веревке с пастбища свою козу Серафиму. Уж очень Бабка Лукерья любила житейские спектакли, страсть как любила, оттого и была в курсе всех событий в двух соседних деревнях. Предвкушая узнать что-то новенькое, о чем можно будет посудачить с соседками, бабка Лукерья устремилась к месту происшествия, волоча за собой упирающуюся и блеющую козу. Подтащив Сирафиму к шлагбауму, она привязала её за поперечную перекладину – чтоб не дергала и не мешала ей вдоволь насладиться происходящим.